|
РусАрх |
Электронная научная библиотека по истории древнерусской архитектуры
|
Источник: Альтшуллер Б.Л. Белокаменные рельефы Спасского собора Андроникова монастыря и проблема датировки памятника. В кн.: Средневековая Русь. М., 1976. С. 284-292. Все права сохранены.
Материал отсканирован, отформатирован и предоставлен библиотеке «РусАрх» С.В.Заграевским. Все права сохранены.
Размещение в библиотеке
«РусАрх»: 2008 г .
Б.Л. Альтшуллер
БЕЛОКАМЕННЫЕ РЕЛЬЕФЫ СПАССКОГО СОБОРА АНДРОНИКОВА МОНАСТЫРЯ
И ПРОБЛЕМА ДАТИРОВКИ ПАМЯТНИКА
Происхождение декора московских храмов XIV – начала XV в. достаточно подробно освещено в ряде трудов советских ученых, убедительно установивших его связь с поздними памятниками Владимиро-Суздальской Руси1. Однако, как показывают исследования последних лет, в убранстве московских храмов рубежа XIV-XV вв. можно различить не один, а два вида декоративной обработки. Тот из них, который мы знаем по декору фасадов сохранившихся памятников, безусловно является в зодчестве Москвы рассматриваемого нами периода основным и преобладающим. Но при реставрациях и археологических раскопках время от времени попадаются профилированные и орнаментированные камни совершенно другого характера. Так, в подвергавшихся чинке кладках Спасского собора Андроникова монастыря во вторичном использовании были найдены рельефное изображение змееборца, блок с рельефом рыбы, блок-раскреповка с трехсторонней мелкой профилировкой, а также восемь других блоков с орнаментальной резьбой, в том числе и фрагмент резной восьмигранной колонки (стр. 285-287).
Большое количество блоков с профилями и орнаментальной резьбой обнаружено при раскопках в подклете Благовещенского собора Московского Кремля2. Хотя почти все кремлевские находки остаются пока неопубликованными, то немногое, что о них известно, уже позволяет, во всяком случае хронологически, отнести их к одной группе с камнями Андроникова монастыря. Однако близость этих находок не ограничивается только единовременностью. Характерной особенностью большинства блоков являются измельченность их профилировки и наличие в обломах некоторых из них маленьких бусин, иоников и сухариков3. Сами блоки имеют также относительно небольшие размеры. Некоторыми исследователями были высказаны предположения о том, что блоки со змееборцем и рыбой принадлежали декору какого-то каменного предшественника существующего Спасского собора4.
Какой же части убранства этого гипотетического памятника
могли они соответствовать? На фасадах, по-видимому, столь тонкая профилировка
могла быть только у обрамлений порталов, но как раз порталы у всех
сохранившихся памятников довольно однородны, и у нас нет оснований предполагать
в этом плане какие-либо радикальные изменения на протяжении нескольких
предшествующих десятилетий. Наличие среди блоков Спасского собора раскреповки и
восьмигранной колонки диаметром около
Возможные
сомнения в отношении датировки камней второй половиной XIV – началом XV в. как будто опровергаются не только
уже упомянутым нами (прим. 2) профилированным камнем в кладке апсиды
Рыба. Фрагмент резьбы Спасского собора Андроникова монастыря.
Раскреповка. Фрагмент резьбы Спасского собора Андроникова монастыря
Поэтому наиболее вероятным представляется, что все камни с мелкими профилями и орнаментикой (в том числе блок с рыбой) первоначально находились в интерьере храма, где они, скорее всего, украшали алтарную преграду или киворий. Ни у одного русского памятника такого рода преграды не сохранились, хотя, судя по летописям и некоторым косвенным данным, они, несомненно, существовали6. В то же время сквозные преграды с орнаментированными колонками и архитравами были широко распространены в балканском зодчестве7.
Камень с иониками. Фрагмент резьбы Спасского собора Андроникова монастыря.
Камень с иониками. Фрагмент резьбы Спасского собора Андроникова монастыря.
Змееборец. Рельеф Спасского собора Андроникова монастыря.
В их декоре встречается не только орнамент, но и рельефные изображения животных и птиц, а также, правда значительно реже, – даже резные фигуры святых. Последнее особенно интересно в связи с проблемой атрибуции камня со змееборцем из Спасского собора. У нас нет, конечно, веских оснований для того, чтобы путем столь отдаленных аналогий достоверно определить его назначение и местоположение. Тем не менее небольшие размеры рельефа делают вероятным предположение о том, что первоначально и камень со змееборцем мог размещаться в интерьере храма, где он также входил в состав декора сквозной алтарной преграды8.
Большинство
исследователей, занимавшихся так или иначе вопросами архитектуры иконостасов,
склонны считать, что многоярусные иконостасы в русских храмах появились, скорее
всего, в конце XIII-XIV в.
Однако В.Н. Лазарев в свое время правильно поставил вопрос о различии понятий
«многоярусного» и «высокого» иконостасов. Исходя из этого, он отнес первые собственно
высокие иконостасы только к XV в.9 По-видимому, именно с такими иконостасами
связано устройство в храмах сплошных стенок между восточными столбами. В таком
случае становится понятным, почему у наиболее ранних из группы московских
храмов рубежа XIV-XV вв. (мы имеем в виду, в частности, церковь Рождества Богородицы
Восьмигранная колонка. Фрагмент резьбы Спасского сопора Андроникова монастыря.
Карнизный камень. Фрагмент резьбы Спасского собора Андроникова монастыря.
Не были они найдены и ни у одного из исследованных нами памятников с пристенными опорами10. В то же время алтарные преграды в виде сплошных стенок имеются у соборов Савва-Сторожевского и Троицкого монастырей, не только отличающихся от названных выше храмов особенностями своего архитектурно-художественного решения, но и (что важно!) хронологически стоящих среди известных нам памятников во второй половине изучаемого периода.
Интересно,
что у более раннего из этих храмов – Рождественского собора
Саввино-Сторожевского монастыря – на алтарной стенке недавно были обнаружены
следы стесанных колонок, капители которых имеют характерный профиль «лебедя»,
такой же, как и на фасадных лопатках11. По-видимому, мы встречаем
здесь переходную форму, сохранившую еще отдельные элементы декора сквозных
преград. Алтарная преграда Троицкого собора также первоначально имела высоту
примерно
Поскольку процесс внедрения высоких иконостасов происходил постепенно, то, надо полагать, в тех храмах, где уже существовали сквозные алтарные преграды, они могли в течение некоторого времени сохраняться. Сомнительно, однако, чтобы к такому приему вернулись вновь в середине 1420-х годов, когда, судя по принятому в литературе мнению, был выстроен Спасский собор.
Наше предположение дает известные основания для того, чтобы еще раз вернуться к вопросу о времени создания этого замечательного памятника, тем более что его датировка уже была предметом полемики, которую нельзя считать законченной13. Спорящие стороны в основном уделили внимание текстологическим и общеискусствоведческим вопросам, оставив как-то в стороне собственно архитектуру памятника. Между тем Б.А. Огневым уже была сделана попытка сгруппировать московские храмы рубежа XIV-XV вв. по работам разных строительных «дружин»14. Среди мастеров-зодчих им были названы «самыми передовыми и авторитетными» создатели кремлевской церкви Рождества Богородицы и Успенского собора в Звенигороде. Зодчий Спасского собора Андроникова монастыря по праву заслуживает по меньшей степени такой же характеристики. Несмотря на все различия в объемной композиции, Спасский собор по изысканности своего архитектурно-художественного решения гораздо ближе двум названным памятникам, чем в значительной степени менее совершенным соборам Саввино-Сторожевского и Троицкого монастырей. Это касается и творческой интерпретации в убранстве фасадов московских храмов владимиро-суздальского наследия. Хотя у Спасского собора, памятника в целом весьма необычного, следование владимирской традиции выражено менее отчетливо, нежели у церкви Рождества Богородицы и Успенского собора, отдельные части его декора находят близкую аналогию во владимирском зодчестве. Речь идет прежде всего о декоре барабана храма, детально повторяющего (за исключением белокаменной резьбы) завершение Дмитриевского собора. Подобный декор не встречается у других московских памятников ни второй половины XIV в., ни начала 1400-х годов15, однако он, по нашему мнению, имеет существенное значение для аргументации более ранней даты постройки Спасского собора по сравнению с общепринятой. Тем же Б.А. Огневым было убедительно доказано, что даже за тот короткий период, который разделяет Успенский собор в Звенигороде и Троицкий собор, московское зодчество прошло немалый путь, характеризующийся, в частности, усиливающейся тенденцией к отходу от владимирских прототипов как в некоторых принципах композиции, так и в деталях своего убранства.
Однако, если в отношении декора Спасский собор действительно, казалось бы, естественнее связывать с более ранними памятниками, то его объемно-пространственное решение в зодчестве Владимиро-Суздальской Руси сохранившихся аналогий не имеет16. Нет пока и документальных доказательств предположений о том, что Спасский собор не был первым московским сооружением такого типа, а в какой-то степени повторял композицию своих предшественников17. Во всех посвященных памятнику публикациях обычно отмечается его принципиальное сходство с такими домонгольскими памятниками с повышенными подпружными арками, как Пятницкая церковь в Чернигове, или башнеобразными храмами типа церкви Михаила Архангела в Смоленске и собора Спасо-Ефросиньевского монастыря в Полоцке. Но почему же именно храмы Чернигова и Смоленска, отделенные от московских памятников временным промежутком почти в 200 лет и находившиеся на территории полувраждебного Москве государства, должны были послужить образцами для мастеров, строивших Спасский собор?! Напомним, что в свое время Н.Н. Ворониным была предложена весьма любопытная, но оставшаяся как-то почти незамеченной концепция о возможной связи объемно-пространственной композиции Спасского собора с гораздо более близким к нему по времени русским памятником – Троицким собором 1365-1367 гг. в Пскове.
Как попытался доказать Н.Н. Воронин, Спасский собор и Троицкий собор имели одну и ту же в принципе композицию своего сложного завершения18.
Керамическая платка. Фрагмент декоративного пола Спасского собора Андроникова монастыря.
Есть определенные основания полагать, что у псковского храма также были ступенчатые подпружные арки, пониженные закрестовья, трехлопастное завершение постамента под барабаном и т. п. Даже боковые главки, которые, по мнению Н.Н. Воронина, располагались над западным нартексом, в какой-то степени сопоставимы с изображенными в «Лицевом житие Сергия Радонежского» еще двумя главками Спасского собора19.
Все сказанное дает основание с равной и даже большей степенью обоснованности рассматривать скорее псковский Троицкий собор середины XIV в., а не черниговские и смоленско-полоцкие храмы начала XIII в. в качестве возможного типологического образца при создании собора Андроникова монастыря в Москве20.
Несомненно, что псковский «образец» не мог быть повторен в Москве в своем чистом виде – он обязательно должен был претерпеть весьма значительные видоизменения, продиктованные традициями собственно московской архитектурной школы. Спасский собор приобрел многие черты, свойственные сооружениям московского зодчества рубежа XIV-XV вв., но это не исключает того, что принципы его композиции складывались не на московской почве.
Как нам кажется, заслуживает большего внимания и версия о принципиальном сходстве Спасского собора с балканскими и, в первую очередь, сербскими памятниками21. Однако было бы правильнее воздержаться от решительных суждений по поводу возможных балканских прототипов Спасского собора, ограничившись пока лишь констатацией того, что известные балканские воздействия на архитектурный облик московского собора вполне могли иметь место, причем наиболее благоприятным периодом для этого следует считать не 1420-е годы, а, так же, как и для храмов с пристенными столбами, – последнюю четверть XIV в., время наибольшего оживления русско-балканских контактов.
Мы сознательно обходили до сих пор в своих рассуждениях житийные известия о постройке Спасского собора. Они очень подробно разобраны в статьях В.Г. Брюсовой, доказавшей по меньшей мере спорность принятой датировки. И тем не менее неясно, почему же в житиях говорится о постройке собора именно при игумене Александре и причастности к этим работам Андрея Рублева. Нам представляется, что это могло быть связано с высказанным некоторыми исследователями предположением о том, что Андрей Рублев, на склоне лет вернувшийся в свою обитель, пожелал внести лепту в украшение ее собора22. Сделать это он мог не просто вложением денежных средств, а прежде всего созданием нового иконостаса и росписью храма. Можно думать, что существовавшая сквозная алтарная преграда не соответствовала замыслу великого мастера, и она была заменена многоярусным высоким иконостасом того же типа, что и иконостасы владимирского Успенского собора и Троицкого собора Троице-Сергиевого монастыря. Несколько белокаменных блоков от разобранной старой преграды, возможно, были в это же время или позднее использованы для чинок простоявших уже несколько десятилетий профилей закомар фасадов.
Последовавшее после завершения работ неизбежное новое освящение храма и дало основание для версии об участии в создании собора игумена Александра и Андрея Рублева. Подобного рода летописные передатировки выстроенных фактически раньше памятников в истории древнерусского зодчества встречаются не раз23.
Таким образом,
приведенные аргументы склоняют нас к поддержке уже высказанного мнения о том,
что Спасский собор Андроникова монастыря выстроен не в 1425-1427 гг., как
считается до сих пор, а, учитывая доводы В.Г. Брюсовой, скорее всего в 1390-х
годах, т. е. почти одновременно с Успенским собором в Звенигороде и церковью
Рождества Богородицы в Московском Кремле. В этом случае становятся понятными и
необычная композиция памятника – она находит непосредственно предшествующие ей
аналогии как на Руси (Троицкий собор в Пскове
1. Н.Н. Воронин. Зодчество
Северо-Восточной Руси, т. II. М., 1962,
стр. 348-352; Б.А. Огнев. Некоторые проблемы раннемосковского зодчества.–
«Архитектурное наследство», №
2. В.И. Федоров, Н.С. Шеляпина. Древнейшая
история Благовещенского собора Московского Кремля. «СА», 1972, № 4, стр. 229,
231. Авторы статьи не упоминают еще один блок со следами стесанных сухариков,
который сохранился в нижнем ряду кладки стены переложенной в
3. Мы пользуемся описанием кремлевских блоков, приведенным в указанной статье В.И. Федорова и Н.С Шеляпиной.
4. Т.А. Бадяева, М.А. Ильин. Спорные положения новой статьи об Андрее Рублеве.– «Вопросы истории», 1969, № 12, стр. 195. В статье упоминаются только два названных блока, поскольку остальные камни пока еще не были предметом изучения. Отметим, кстати, что никаких следов более древнего собора при археологическом исследовании памятника обнаружено не было (см. отчет о раскопках в архиве ВПНРК).
5. В.И. Федоров, Н.С. Шеляпина. Указ. соч., стр. 231. В отношении орнаментов Никольского собора мы поддерживаем соображения Н.Н. Воронина о том, что при перестройке памятника в 1840-х годах старый рисунок был полностью воспроизведен (Н.Н. Воронин. Указ. соч., т.II, стр. 289).
6.
Возможно, аналогичным образом была устроена алтарная преграда Златоустовской
церкви в Холме, описанная в Ипатьевской летописи под
7. В.Н. Лазарев. Три фрагмента расписных эпистилиев и византийский темплон.– В.Н. Лазарев. Византийская живопись. М., 1971, стр. 110-136. В принципе такую же композицию имеют алтарные преграды христианских храмов в Грузни, хотя характер орнаментики у них, естественно, совершенно иной (см. Шмерлинг. Малые формы в архитектуре средневековой Грузии. Тбилиси. 1962).
8. Предложенная Г.К. Вагнером версия о том, что на рельефе изображен не святой, а ктитор собора – князь Василий Дмитриевич, сам же рельеф был установлен где-то на фасаде храма, кажется нам недостаточно аргументированной (Г.К. Вагнер. Спасо-Андроников монастырь. М., 1972, стр. 16). В порядке постановки вопроса обратим внимание на близость этого рельефа по характеру трактовки изображения к искусству балканских богомолов. Учитывая недавнюю находку на городище в Старице надгробной (?) плиты с характерным для богомольского искусства спиральным древовидным орнаментом, это сходство, возможно, и не является простой случайностью (плита хранится теперь в Музее древнерусского искусства им. Андрея Рублева).
9. В.Н. Лазарев. Два новых памятника русской станковой живописи XII-XIII веков (к истории иконостаса).– В.Н. Лазарев. Русская средневековая живопись. М., 1970, стр. 138.
10. Только у Богоявленского собора Старо-Голутвина монастыря в Коломне сохранился один камень от алтарной преграды, которую, однако, нельзя считать с уверенностью современной храму XIV в.
11. Наблюдение С.С. Подъяпольского, Л.В. Бетина и В.И. Шередеги. Не исключено, что к такому же типу принадлежала алтарная преграда Михаило-Архангельского собора 1395-1398 гг. в Старице. Этот вопрос требует все же дополнительного исследования.
12. В.И. Балдин. Архитектура Троицкого
собора Троице-Сергиевой лавры.– «Архитектурное наследство», №
13. В.Г. Брюсова. Спорные вопросы биографии Андрея Рублева.– «Вопросы истории». М., 1969, № 1. стр. 34-48; Т.А. Бадяева, М.А. Ильин. Спорные положения новой статьи об Андрее Рублеве.– «Вопросы истории». М., 1969, № 12, стр. 194-197; В.Г. Брюсова. Ответ оппонентам.– «Вопросы истории». М., 1970, № 11,. стр. 202-203.
14. Б.А. Огнев. Некоторые проблемы
раннемосковского зодчества.– «Архитектурное наследство». №
15. Неизвестно, правда, каким был барабан церкви Рождества Богородицы.
16. Интересные соображения по этому поводу приведены в работах Н.Н. Воронина и Г.К. Вагнера. Тем не менее, вопрос о «башнеобразности» поздних владимиро-суздальских храмов пока еще является предметом дискуссий (см. Н.Н. Воронин. Указ. соч., т. II, стр. 104-105; Г.К. Вагнер. Скульптура Владимиро-Суздальской Руси. М., 1964, стр. 97; А.В. Столетов. Георгиевский собор города Юрьева-Польского XVIII в. и его реконструкция. «Из истории реставрации памятников культуры». М., 1974, стр. 111-134.
17. Новые раскопки в Кремле и Коломне еще больше осложнили этот вопрос.
18. Н.Н. Воронин. У истоков русского
национального зодчества.– «Ежегодник Института истории искусств
19. Отдел рукописей ГБЛ, № 8663. При реставрации следов этих главок найти не удалось. Не исключено, однако, что они были полностью утрачены при неоднократных перестройках памятника.
20. Ранняя дата Троицкого собора делает, по нашему мнению, малоубедительной попытку Н.И. Брунова установить влияние московского зодчества на объемное решение псковского памятника. Скорее дело обстояло наоборот.
21. П.М. Максимов. Собор Спасо-Андроникова
монастыря в Москве.– «Архитектурные памятники Москвы. XV-XVII вв.». М.,
1947. стр.
22. Ю.А. Лебедева. Андрей Рублев. Л., 1959, стр. 6; В.И. Антонова. Андрей Рублев и его произведения.– «Юбилейная выставка Андрея Рублева». М., 1960, стр. 6.
23.
Напомним, к примеру, что первое известие о построенной в 1570-х годах
Преображенской церкви в с. Остров относится только к
Все материалы библиотеки охраняются авторским правом и являются интеллектуальной собственностью их авторов.
Все материалы библиотеки получены из общедоступных источников либо непосредственно от их авторов.
Размещение материалов в библиотеке является их цитированием в целях обеспечения сохранности и доступности научной информации, а не перепечаткой либо воспроизведением в какой-либо иной форме.
Любое использование материалов библиотеки без ссылки на их авторов, источники и библиотеку запрещено.
Запрещено использование материалов библиотеки в коммерческих целях.
Учредитель и хранитель библиотеки «РусАрх»,
академик Российской академии художеств
Сергей Вольфгангович Заграевский