РусАрх

Электронная научная библиотека по истории древнерусской архитектуры

О БИБЛИОТЕКЕ

ИНФОРМАЦИЯ ДЛЯ АВТОРОВ

КОНТАКТЫ

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

НА СТРАНИЦУ АВТОРА

Источник: Давид Л.А. Из научного наследия. В кн.: Реставрация и исследования памятников культуры. Вып. IV. М., 2001. С. 5-33. Все права сохранены.

Материал отсканирован, отформатирован и предоставлен библиотеке «РусАрх» С.В.Заграевским. Все права сохранены.

Размещение в библиотеке «РусАрх»: 2009 г.

Л.А. Давид

Из научного наследия

Публикуемые отрывки представляют собой часть кандидатской диссертации на тему «Московские бесстолпные храмы с крещатыми сводами первой половины XVI века (опыт исследования и реставрации)», написанной Львом Артуровичем Давидом в 1940-е и 1950-е годы и практически завершенной, хотя и не представленной к защите. Диссертация была начата им в стенах аспирантуры Академии архитектуры, откуда он был исключен вместе с целым рядом других сотрудников и аспирантов в ходе «чистки», сопровождавшей идеологическую кампанию «борьбы с космополитизмом». Научным руководителем диссертации был Д.П. Сухов, к которому Л.А. Давид до конца своих дней сохранял глубочайшее уважение как к ученому, художнику и человеку. Позднее Л.А. Давид несколько раз возвращался к этой работе, редактировал и дополнял ее, но в конечном счете решительно отказался выносить ее на защиту. О причинах этого можно лишь догадываться, но несомненно, что среди них немалое место занимала глубокая травма, нанесенная ему, да и всему его поколению, идеологическим гнетом и непрекращающимися гонениями всего, хоть немного выходящего за рамки официальных установлений. Все это усугублялось «предосудительными» деталями биографии: принадлежностью к семье старой московской интеллигенции, рождением в Марселе, прохождением воинской службы в начале 1930-х годов во французской армии. Видимо, поэтому такое «рядовое» для того времени обстоятельство, как изгнание из стен Академии, продолжало восприниматься им как непреодолимое препятствие для вхождения в систему академической науки даже тогда, когда времена, казалось бы, стали меняться. До какого-то момента его побуждали к завершению и защите диссертации Д.П. Сухов, а позднее А.Г. Чиняков, но после их смерти работа над рукописью была приостановлена.

Тем не менее, тема диссертации – московские храмы XVI века с крещатыми сводами – продолжала находиться в центре его научных интересов на протяжении всей жизни. Именно эти сооружения занимают главное место в перечне реставрированных им памятников: церкви Трифона, Антипия, Зачатия Анны, Никиты за Яузой в Москве, церковь Вознесения в Ростове Великом. Проблема происхождения этого своеобразного типа храма продолжала его волновать, в личных беседах он возвращался к ней вновь и вновь. Он самым пристальным образом следил за всеми новыми исследованиями, хоть в какой-то мере затрагивающими эту тему. В 1970-е годы, не решаясь вернуться к давно оставленной работе, он приступил к изданию отдельных ее частей. Так к ранней статье о церкви Трифона (см. примеч. 87) прибавились статьи о московской церкви Антипия и о церкви в селе Юркино, опубликованные в 1-м (М., 1975) и 2-м (М., 1982) выпусках сборника «Реставрация и исследования памятников культуры». При этом он не раз давал понять, что наиболее важное значение придает обобщающей части диссертации, посвященной проблеме происхождения крещатого свода и того типа московского храма, который характеризуется использованием этого свода. И если отдельные частности диссертации теперь, по истечении нескольких десятилетий, потеряли новизну, а иногда нуждаются в корректировке, то этот главный вопрос и поныне целиком сохраняет свою актуальность.

В архиве Л.А. Давида сохранились многочисленные рукописные наброски и материалы к диссертации, а также ее машинописный текст, представленный двумя довольно плохо читающимися экземплярами. На титульном листе проставлена дата – 1957 г., при этом в один из экземпляров внесены многочисленные рукописные поправки и дополнения, а дата на титульном листе переправлена от руки на 1959. Основному тексту предпослан лист с рукописной надписью: «Посвящается светлой памяти учителя и наставника профессора Д.П. Сухова». Очевидно, рукопись готовилась для новой перепечатки. Поскольку в тексте имеются некоторые, хотя и очень немногие, пропуски в сносках или приводимых цифрах, можно предполагать, что задуманная перепечатка так и не была осуществлена. Разделы, посвященные юркинской и Антипиевской церквам, изъяты из этого экземпляра, что несомненно было сделано автором при подготовке к печати соответствующих статей. Именно этот экземпляр использован для предлагаемой публикации.

Диссертация состоит из введения, трех глав и заключения. Первая, довольно объемистая, глава имеет название «Историография вопроса (краткий критический очерк)». Вторая глава – «Московские бесстолпные храмы с крещатыми сводами конца XV–60-х годов XVI века» – расчленена на несколько разделов: «Церковь Трифона в Напрудном», «Церковь Рождества Христова в селе Юркине Московской области», «Церковь Антипия у государевых больших конюшен в Москве», «Церковь Анны», «Другие храмы», «Памятники с крещатыми сводами конца XVI–начала XVII в.». Название третьей главы в последней редакции – «Происхождение и место, занимаемое памятниками с крещатыми сводами в древнерусском зодчестве (некоторые концепции)».

Выбирая фрагменты диссертации к публикации, мы вынуждены были руководствоваться, помимо научного интереса тех или иных ее частей, также и возможностями настоящего сборника. В частности, пришлось отказаться от помещения в нем историографического обзора, не только очень обстоятельного, но и во многом отражающего авторскую позицию. Из второй главы выбраны два небольших отрывка, посвященные церкви Анны, исследования и реставрация которой, выполненные под руководством Л.А. Давида, до сих пор не публиковались, а также раздел «Другие храмы», где впервые собраны воедино сведения о ныне несуществующих сооружениях (печатается нами под другим заголовком, поскольку определение «другие» в применении к отдельному отрывку становится малопонятным). Основная же часть публикуемого материала – это третья глава, из которой мы позволили себе изъять заключающий ее обзор исторической обстановки, необходимый в контексте диссертации, но неизбежно содержащий многие широко известные сведения и обязательные для 40-х–50-х годов оценки исторического процесса, принятые официальной историографией. Эти оценки в какой-то мере отразились и в сохраненном для публикации тексте, в частности в противопоставлении «прогрессивности» Москвы и «реакционности» Новгорода. Отметим наиболее существенное, на наш взгляд, положение опускаемого раздела. Анализ исторических свидетельств приводит автора к важному выводу о ктиторском характере воздвигавшихся в XVI в. на московском посаде каменных храмов. В остальном авторский текст сохранен с минимальными поправками чисто технического характера. Авторские примечания имеют цифровую нумерацию и приведены в конце текста. В тех случаях, когда приводимые автором сведения в чем-то устарели, вносятся примечания публикатора, отмеченные звездочкой и приводимые постранично.

С.С. Подъяпольский

I. Церковь Зачатия Анны что в Углу в Китай-городе.

Исследование памятника архитектуры «Церковь Зачатия Анны что в Углу» проводилось нами в Центральных научно-реставрационных мастерских Академии строительства и архитектуры СССР в порядке выполнения планового задания начиная с 1953 г. Целью исследования было составление проекта реставрации памятника и осуществление самой реставрации в натуре¹. Реставрация памятника, давшая наиболее ценные сведения о его древних формах, была начата в 1954 г. и завершена в 1957 г.²

Разработанный проект реставрации предусматривал восстановление как древнего ядра сооружения – церкви Зачатия Анны, так и поздних пристроек – южного придела Мины начала XVII в., гульбища XVII в. и северного придела Екатерины середины XVII в. Данные исследования и реставрации поздних пристроек, не имеющие прямого отношения к настоящей работе, опущены.

В 1947–1948 гг. исследованием памятника занимался архитектор А.С. Фуфаев. Результаты его работы суммированы в выполненной им графической реконструкции. Ряд существенных положений этой реконструкции не подтвердился в ходе исследования и реставрации памятника.

*          *          *

Московская церковь Зачатия Анны что в Углу расположена в юго-восточной части Китай-города – одном из древнейших районов Москвы. Возникновение дошедшего до нас памятника принято датировать в пределах между 1472 и 1493 гг.³ При этом обычно основываются на неупоминании церкви при описании пожара 1472 г. и упоминании ее названия в описании пожара 1493 г.⁴ В последней записи не сказано, какой была церковь – каменной или деревянной. Это обстоятельство лишает такое летописное упоминание значения серьезного аргумента для датировки памятника. Ряд авторов, без ссылки на первоисточник, говорят о перестройке верхней части храма в 1547 г., когда, якобы, его древние каменные своды пострадали от огня большого пожара и были заменены кирпичными⁵. В утраченном ветхом рукописном сборнике, хранившемся в церкви, говорилось о посылке Иваном IV после пожара в 1547 г. в храм Зачатия Анны иконы Богородицы «от всяких скорбен во избавление»⁶.

Данные исследования памятника.

1. Основные объемные элементы композиции. Близкий в плане к квадрату основной объем храма расположен на несколько заглубленном в землю подклете. С востока к храму примыкает полуциркульная в плане алтарная апсида, диаметр которой меньше ширины самого храма. Фасады храма традиционно расчленены на три части каждый лопатками и завершены трифолиями. Стены апсиды лопаток не имеют. Храм завершен мощным полым, открывающимся внутрь барабаном.

2. Фундамент. Фундамент церкви и апсиды ленточный, сложен из бутового камня на известковом растворе. Глубина заложения фундамента 2,6 м от уровня древней дневной поверхности.

3. Цоколь. Высокий, гладкий белокаменный цоколь храма распространяется на всю надземную высоту подклета и завершен тягой с профилем аттической базы.

4. Стены. Стены подклета и храма до пояса, горизонтально членящего фасады, а внутри до пят свода, сложены из мягкого известняка мячковского типа в системе полубутовой кладки. Пояс храма, карниз апсиды и трифолии, завершающие его фасады, сложены из маломерного кирпича размером 42x110x220 мм. Выше пояса стены выполнены в сплошной кирпичной кладке. Раствор, на котором возведено здание, во всех частях, от подножья до барабана включительно, вполне однороден, белый известковый, с примесью крупного речного песка. Толщина стен храма колеблется от 108 до 127 см, а алтарной апсиды равна 105 см.

5. Своды. Храм перекрыт крещатым сводом. Очертание его основных кривых близко к параболическому. Плоские сводики, перекрывающие ветви креста, имеют наклон от средокрестья к стенам храма (ил. 1).

Треугольные паруса, служащие для перехода от квадрата средокрестного выреза свода к цилиндру барабана, сложены горизонтальными рядами кладки с напуском с последующей отеской выступающих ребер кирпичей в гладь. Толщина свода – 1,5 кирпича. Исследование внутренней поверхности перекрывающего крест свода после удаления позднейшей штукатурки позволило выявить чрезвычайно важный конструктивный элемент – сложенные без перевязи с угловыми частями свода, но заподлицо с ними, арки, являющиеся конструктивной основой этого свода (ил. 2).

Алтарная апсида перекрыта полукупольным сводом. Барабан храма древнего свода не сохранил. Подклетная часть перекрыта коробовым белокаменным сводом.

Ил. 1. Крещатый свод церкви Зачатия Анны. Общий вид. Фото А.И. Петухова

6. Полы. При исследовании памятника у предалтарной и западной стен обнаружены in situ остатки древнего пола, настланного из маломерного кирпича «в шахмат» (ил. 3). Были обнаружены также остатки пола подклетной части из белокаменных блоков размером 35x35x10 см (в среднем), уложенных по уплотненному грунту.

7. Связи. Выше пят крещатого свода храма заложены две пары взаимоперекрещивающихся железных связей, заанкеренных в толще кладки стен. Сечение связей 90x60 мм и 80x50 мм.

Ниже пят свода по продольным осям стен заложен пояс из деревянных неокантованных бревен – круглых связей диаметром около 25 см – и второй такой же пояс ниже окон храма.

Ил. 2. Крещатый свод церкви Зачатия Анны. Фрагмент. Видны сплошные неперевязанные швы, отчленяющие зону основных несущих арок. Фото А.И. Петухова.

8. Покрытие. За время своего существования памятник сменил несколько видов покрытий, остатки которых были обнаружены под позднейшей четырехскатной кровлей. Мы остановимся только на первоначальном покрытии, частично сохранившемся in situ. Первоначальное покрытие храма было выполнено из серебристо-черной лощеной черепицы со стрельчатыми окончаниями, уложенной без гвоздей по слою извести на кирпичной выстилке, покоящейся на подстилающем слое из кирпичного щебня⁷ (ил. 4).

Ил. 3. Раскрытые остатки древнего кирпичного пола церкви Зачатия Анны.

Фото А.И. Петухова

9. Проемы. Исследованием 1954 – 1956 гг. были обнаружены те или иные остатки всех первоначальных оконных проемов памятника. Выяснилось, что собственно храм имел, так же как и церковь Трифона в Напрудном, только два оконных отверстия расположенных в тимпанах западной и южной ветвей крещатого свода и выходивших наружу в средние трети трифолия. От южного оконного проема сохранились нижняя часть внешнего рамочного обрамления (ил. 5), «порог» плечиков, восточный откос внутренней амбразуры и несколько подтесанная перекрывающая амбразуру перемычка. Граница верхней части рамочного наличника точно определялась сохранившейся вышележащей древней кладкой стены. Несколько меньше древних элементов сохранилось от западного оконного проема. В натуре частично сохранилась арочная перемычка, а положение ее откосов точно определилось наращиванием срубленных кирпичей. Границы наружного рамочного наличника определялись сохранившейся выше нового оконного отверстия древней примыкавшей к нему кладкой (ил. 6).

Ил. 4. Подготовка под кровельное покрытие над юго-западной частью четверика церкви Зачатия Анны. Видны черновая выстилка из чернолощеной черепицы и остатки столба звонницы.

Фото А.И. Петухова

Исследованием удалось установить, что алтарная апсида первоначально освещалась тремя окнами. От этих древних окон сохранились: внутренние амбразуры (от северного и восточного окон полностью, а от южного – частично правый откос и перемычка), с некоторыми повреждениями рамочный наличник северного окна, фрагменты южного. Профилированный блок от рамочного обрамления восточного окна был найден в шурфе под ним⁸.

Ил. 5. Сохранившийся фрагмент рамочного оконного обрамления на южной стене церкви Зачатия Анны. Фото А.И. Петухова

Таким образом, все оконные отверстия храма и апсиды имели наружные рамочные наличники и глубокие внутренние амбразуры. Ни у одного из московских храмов с крещатыми сводами конца XV – первой половины XVI в. не было обнаружено такого устройства окон. Интересно отметить отсутствие арочных перемычек в перекрытии световых отверстий окон алтарных апсид, перекрытых архитравными блоками, лицевая профилированная поверхность которых служит завершающей тягой рамочного наличника.

Ил. 6. Фрагмент западного фасада церкви Зачатия Анны. Обмер (архив ЦНРПМ).

После удаления штукатурки раскрыты остатки трехлопастного завершения, карниза, отделяющего трифолий, и контуры оконного обрамления

Ориентированные по странам света оконные отверстия барабана не доходили до низа ниш, в которых они расположены. При внимательном обследовании откосов световых отверстий удалось установить, что они имеют рваную поверхность, т.е. были прорублены в более позднее время. Следовательно, барабан первоначально не был световым.

Большим успехом увенчались поиски первоначальных, считавшихся утраченными, порталов храма. Все основные элементы архитектуры древних порталов были обнаружены после удаления штукатурного слоя, покрывавшего откосы сделанных в позднейшее время (XVIII в.) входов в храм. Были выявлены не только хвостовые части срубленных тяг порталов, но и их профили (обрамляющий вал и тяга с прямоугольным в сечении профилем) у северного портала⁹. У северного же портала частично сохранилась база аттического профиля, вполне совпадающая с венчающей тягой цоколя. У дынек, перебивающих округлые в сечении тяги порталов, частично сохранились двухгранные ремешки, членящие их на вертикальные дольки, а также ограничивающие дыньки сверху и снизу двойные веревочки. Фрагмент профилировки импостного профиля сохранился у северного портала. Кладка внутренних амбразур сохранилась фрагментарно (ил. 7).

Ил. 7. Северный портал церкви Зачатия Анны. Вид после реставрации. Фото А.И. Петухова.

Таким образом, выяснилось, что храм первоначально имел три идентичных традиционно расположенных перспективных, с килевидными завершениями, портала классического для раннемосковской архитектуры типа. На реконструкции А.С. Фуфаева изображены небольшие плоскостные дверные наличники.

Восточная предалтарная стена храма, так же как и у многих небольших по размерам церквей, имела только два проема: проем северной двери и проем царских врат. Северный проем сохранился достаточно полно в своем первоначальном виде за исключением перемычки, от которой остались только пятовые блоки. Первоначальные размеры и контуры проема царских врат определились в плане его откосами, обнаруженными под позднейшим полом, а по высоте – сохранившимися с северной стороны после поздней растески пятовыми блоками первоначальной арочной перемычки.

Ил. 8. Церковь Зачатия Анны. Западный фасад. Реконструкция Л.А. Давида (ГНИМА).

10. Элементы архитектурного декора. Помимо отмеченных при описании раскрытия памятника элементов его архитектурного декора (тяга древнего цоколя, наличники оконных проемов, обрамления порталов) храм имеет:

1) широкий развитой трехчастный пояс, отделяющий трехлопастные завершения фасадов от низа стен, с треугольными впадинками в венчающей части (ил. 6);

2) решенный в таком же характере, но несколько скромнее, карниз алтарной апсиды, часть которого сохранилась с ее южной стороны;

3) сохранившиеся фрагментарно развитые многопрофильные архивольты трехлопастных завершений;

4) богатое оформление барабана десятью (вместо обычных восьми у храмов такого типа) кокошниками в основании и стройными лопатками по бокам его окон и ниш, объединенными в верхней части аркатурой.

*          *          *

Исследование памятника дало необычайно плодотворные результаты выявления почти всех его первоначальных форм и конструкций. Однако, редкая полнота полученных в результате исследования данных все же не стала исчерпывающей. Не были обнаружены какие-либо остатки древних гульбищ или лестниц, ведших к порталам храма, а расположение его на подклете, казалось бы, предопределяло наличие этих элементов. Во всяком случае можно сказать, что высокое расположение древних окон подклета, прорезающих средние пилястры южного фасада, и еще более высокое расположение арочной перемычки первоначального входа в подклет, прерывающей в этом месте цоколь храма, полностью исключает всякую возможность существования гульбищ. Не может быть абсолютно документально решен вопрос о композиции диагонально расположенной звонницы над юго-западным углом храма, основание южного столба которой сохранилось в натуре.

Выводы

Данные исследования памятника дают возможность не только с большой полнотой воссоздать его первоначальный облик (ил. 8), судить об его архитектуре, но и высказать некоторые соображения о возможном времени его возникновения. Прежде всего, данные исследования позволяют утверждать в самой категорической форме о возведении всего храма, снизу доверху, в один строительный период. Версия И.М. Снегирева о существовании внутренних столбов, несших якобы белокаменные своды памятника, повторенная в 1955 г. в III томе Истории русского искусства¹¹, тщательным изучением памятника не подтверждается и должна быть категорически отвергнута.

Если сопоставить архитектуру церкви Анны с Трифоновской церковью, то, при совершенно недвусмысленном типологическом родстве, эти два памятника существенно отличны друг от друга по ряду признаков. Церковь Трифона приземиста по своим пропорциям и лаконична по архитектурным формам. Церковь Анны стройна, ее архитектурные формы значительно более развиты и даже осложнены, хотя они еще и очень просты в высоком значении этого понятия.

Фасады у Трифоновской и Аннинской церквей (у церкви Анны в надподклетной части) плотно вписываются в квадрат, но у первой пояс, отделяющий трифолии, проходит примерно на половине высоты средней части фасада, а у церкви Анны он расположен значительно выше и членит среднюю часть фасада в отношении, близком к золотому. Это и создает впечатление большей стройности Аннинской церкви. Стройность памятника подчеркивается богатой трактовкой барабана, обработанного изящными лопатками. Впечатление стройности усиливается и расположением памятника на подклете без гульбищ.

Четко расчлененный на три элемента пояс церкви Анны, отделяющий трифолии от низа стен, богаче нерасчлененного пояса церкви Трифона. Треугольные впадинки его венчающей части создают богатую игру светотени и усиливают значение венчающей тяги пояса. Вместо еще близкого к раннемосковскому пониманию, относительно спокойного очертания архивольтов порталов Трифоновской церкви архивольты порталов церкви Анны энергично вздымаются вверх. Вместо некоторой графичности архивольтов трифолия Трифоновской церкви архивольты церкви Анны трактованы в виде трехчастных тяг сочного профиля. Следует отметить и еще одну черту построения трифолия церкви Трифона, отличающую его от трифолия церкви Анны: в первом случае два верхних профиля средней арки трифолия, ничем не перебиваясь, переходят в профили крайних полуарок; во втором – архивольт средней арки трифолия опирается своими пятами на карнизы верхних пилястр, а архивольты боковых полуарок упираются в него своими верхними концами. Такое решение усиливает значимость средних арок трифолия Аннинской церкви.

Рамочные наличники оконных проемов церкви Анны совершенно чужды не только архитектуре Трифоновской церкви, но и всем другим памятникам этого круга. Вместе с тем, тема рамочных наличников с приближением плечиков самого светового проема к наружным плоскостям стен появляется во второй четверти и начале второй половины XVI в. у таких памятников, как церкви в Дьякове, Вознесения в Коломенском и, наконец, у собора Покрова на Рву.

Ил. 9. Церковь Зачатия Анны. Вид с юго-востока после реставрации. Фото А.И. Петухова

Если обратиться к некоторым конструктивным особенностям церкви Анны, то они также свидетельствуют о существенном отличии этого памятника от Трифоновского храма. Так, полубутовая кладка здесь сохраняется только в нижней части стен, а в интерьере вместо дубовых связей применены железные; шелыгам частей свода, перекрывающих ветви креста, придан значительный наклон от барабана к стенам храма.

Таким образом, и конструктивное решение, и особенности архитектуры памятника убедительно говорят о его возникновении в результате развития архитектурного типа после возведения Трифоновской церкви. Отмеченные особенности трактовки оконных наличников и сопоставление их с известными датированными, приведенными выше, образцами позволяют отнести памятник ко второй половине XVI в. Обогащенность его архитектурных форм осуществлена с большим чувством художественного такта. Она нисколько не снижает монументальности произведения и тектонической ясности его построения.

Как и у других ранних памятников этого круга, поражает огромное мастерство зодчего, сумевшего придать скромному по размерам сооружению звучание эпически величавого образа.

Нельзя не отметить чрезвычайно выгодного расположения храма. Он был возведен на пригорке, над ведшей в Кремль Великой улицей, сразу при входе в Китай-город через Кузьмодемьянские ворота. Путник, выходя из-под арки Кузьмодемьянских ворот, воспринимал этот замечательный памятник на фоне величественной панорамы Московского Кремля, служившей ему драгоценной оправой.

При реставрации памятника были удалены преимущественно наслоения XVIII в. и более позднего времени. Хотя восстановление древнего ядра памятника в первоначальных формах документировалось с редчайшей полнотой и неоспоримостью, пристройки XVII в. (придел св. Мины, гульбище, придел св. Екатерины) были сохранены. Принятие такого решения основывалось на том, что, с одной стороны, позднейшие пристройки имеют историческое и историко-архитектурное значение, а с другой – создавшие их мастера XVII в. сумели добиться определенного композиционного равновесия и гармонии. В данном случае пришлось иметь дело с такими наслоениями, с которыми, безусловно, нельзя не считаться и которые требовали сохранения (ил. 9).

II. Памятники с крещатыми сводами, мало освещенные в литературе*.

*В тексте диссертации раздел озаглавлен «Другие храмы».

Памятники, о которых шла выше речь, хронологически принадлежат значительному по протяженности периоду от конца XV века до семидесятых годов XVI столетия. В их число входят сооружения от самого раннего, как мы полагаем, известного образца этого круга (церковь Трифона) до самого позднего (церковь Вознесения в Ростове 1566 г.). Пока не известно случая возведения храмов, сочетающих крещатый свод с трифолиями в завершении фасадов, позднее 1566 г. В дальнейшем, хотя храмы с крещатыми сводами и продолжают возводиться, трифолий надолго уступает место ярусам кокошников в завершениях храмов.

Предыдущая часть исследования касалась основных дошедших до нас памятников, характеризующих первый период развития рассматриваемого типа. Наше исследование не было бы достаточно полным, если не коснуться ряда памятников, которые, принадлежа к тому же кругу, или были утрачены полностью, или хотя и дошли до нас, но не с той полнотой сохранности своих первоначальных форм, как рассмотренные выше. Имеются в виду разобранные еще в прошлом столетии церкви Благовещения на Старом Ваганькове, Николы Красный звон и утраченные в наше время храмы Гребневской Богоматери, Николы в Мясниках, Троицы в Полях, а также дошедшие до нас церкви Никиты Столпника в Переславле-Залесском, Благовещения в Борисоглебском монастыре под Ростовом, Ивана Предтечи на Городище под Коломной и Николы Гостинного в Коломенском Кремле. Архитектура этих храмов (имеются в виду дошедшие до нас) настолько искажена позднейшими переделками, что для составления исчерпывающего суждения о их первоначальном виде требуется, по меньшей мере, сочетать их исследование с проведением крупных реставрационно-строительных работ.

О полностью утраченных памятниках имеются лишь случайные сведения, так как при их сносе ни по одному из них не было проведено ни в наше время, ни тем более в прошлом столетии исчерпывающих исследований и фиксации. Таким образом, возможность получения об этих памятниках сведений такой же степени полноты и точности, как о церквах Трифона и Зачатия Анны в Москве, Рождества в селе Юркино и Вознесения в Ростове Великом, исключена. Тем не менее, для возможно большей полноты характеристики раннего этапа развития храмов исследуемого круга, необходимо привести о них хотя бы те, даже весьма отрывочные и далеко не полные, сведения, которыми мы располагаем.

*          *          *

Наиболее полным представлением из числа таких памятников мы располагаем относительно разобранной в прошлом столетии церкви Благовещения на Ваганькове в Занеглименье¹².

Как известно, Благовещенская церковь упомянута в числе 11 каменных и кирпичных храмов, которые «повеле заложити» Василий III в 1514 г., причем «...всем тем церквам был мастер Алевиз Фрязин»¹³. Некоторое представление об этом не раз перестраивавшемся, но сохранившем свои основные формы памятнике дают изображение его в издании, составленном А. Мартыновым¹⁴, и план церковной земли 1781 г. в делах Приказа Каменных дел.

На чертеже 1781 г. церковь обозначена квадратной в плане с сильно развитой алтарной частью с тремя гранеными алтарными апсидами. В издании Мартынова она изображена с трехлопастными завершениями фасадов, отделенными от низа стен развитым карнизом. Насколько можно судить по этому рисунку, между пилястрами храма, так же как и у юркинского, имелись плоские впадины, завершенные арками. Пьедестал барабана церкви украшали восемь стрельчатых кокошников. По странам света барабан прорезают узкие, высоко расположенные окна. Переход от пьедестала к телу барабана осуществлен с помощью полки и обратного четвертного вала (последняя деталь напоминает соответствующую часть барабана юркинской церкви). Трудно сказать, принадлежали ли стрельчатые очертания средних арок трифолия и кокошников в основании барабана первоначальной архитектуре храма, или они появились вследствие позднейших его переделок, или, наконец, их, быть может, следует отнести на счет неточности, допущенной рисовальщиком. Во всяком случае, стрельчатые арки были известны Москве первой половины XVI в. По общей композиции и в основных деталях, судя по дошедшему до нас рисунку, Благовещенская церковь плотно примыкала к дошедшим до нас памятникам такого типа. Некоторые ее детали напоминают юркинскую церковь, а по пропорциям она ближе всего стоит к церкви Трифона.

Еще меньше можно сказать об архитектуре другого не дошедшего до нас московского памятника – церкви Николы у Красных колоколов в Китай-городе, изображение которой также приведено в издании А. Мартынова¹⁵. По описанию Снегирева можно предположить, что храм был перекрыт крещатым сводом, названным им крестовым¹⁶. Тип креста, завершающего главу, с маленькими крестиками на его ветвях, был отвергнут Стоглавым собором. Это обстоятельство может быть косвенным свидетельством возведения храма до 1551 г.¹⁷ Интересно, что храм донес до середины XIX в. свою шлемовидную главу. По строению плана Никольская церковь близка к церкви Анны. Она, так же как и Аннинская церковь, имела полуциркульную в плане апсиду, диаметр которой несколько меньше ширины храма. Есть веские основания для предположения о возведении всего храма из маломерного кирпича размером 45x110x220 мм¹⁸. Нет никакой возможности установить, каким было завершение стен храма, так как изображенные на приводимом рисунке щипцовые завершения относятся, по-видимому, к числу позднейших переделок.

В 1943г. архитектор Е.В. Михайловский открыл еще один, до того неизвестный, памятник с крещатым сводом и трехлопастными завершениями фасадов – церковь Николы Гостинного в кремле города Коломны. Об этой, расположенной на восток от Успенского собора, церкви Павел Алеппский писал: «...церковь благолепная, с куполами, крыша ее крестообразная, ибо ее стены имеют с каждой стороны вид трех арок, из коих средняя выше остальных двух; церковь эта во имя св. Николая»¹⁹.

Под оболочкой 1848 г. Е.В. Михайловский обнаружил остатки трифолия, завершавшего стены храма, крещатый, со слегка наклонными шелыгами распалубок, свод, гладкий цилиндрический барабан с щелевидными окнами и поясом кокошников в его основании²⁰. Церковь сложена из кирпича размером 270x130x50 мм. С востока к храму примыкает одна полуциркульная в плане апсида с граненой наружной поверхностью²¹. Е.В. Михайловский, основываясь на изучении обнаруженных им элементов древней архитектуры памятника и на сопоставлении с другими памятниками того же круга, датирует Никольскую церковь 1530-ми годами²²*.

*Данные исследований памятника опубликованы: Михайловский Е.В. Церковь Николы Гостинного в Коломне // АН. М., 1963, № 15. С. 51-62.

Белокаменная с кирпичным крещатым сводом, такими же архивольтами трифолиев, карнизами и барабанами церковь Зачатия Ивана Предтечи в с. Городище под Коломной относилась Н. Иванчиным-Писаревым к домонгольскому времени²³. Исследовавший церковь в 1927 г. Ю.П. Кивокурцев отнес верхнюю часть храма к началу XVI в., а нижнюю, сложенную из грубоотесанных, неправильной формы, крупных белокаменных блоков известняка более раннему периоду²⁴. Более тщательным археологическим исследованием, проведенным Н.Н. Ворониным, установлена одновременность возведения всего храма снизу доверху. Он относит его возникновение к рубежу XV–XVI вв.²⁵ В шурфах и на сводах храма in situ Н.Н. Воронин в изобилии нашел серебристолощеную черепицу с острым треугольным концом (31x14x2,5 см)²⁶.

То обстоятельство, что горизонтально членящий фасады храма пояс имел трехчастное членение, нам кажется, дает возможность высказать предположение о возведении церкви Рождества Ивана Предтечи на Городище в несколько более позднее время. Возможно, она была возведена иждивением Вассиана Топоркова. Вассиан Топорков, ярый осифлянин, двоюродный брат Иосифа Волоцкого, между 1525 и 1542 годами был епископом Коломенским, а Городище было его вотчиной. Он поставил в церкви храмовую икону «Иоанн Предтеча с житием» письма Дионисия²⁷. В возведении храма могли принять участие псковские мастера. На такую мысль наталкивает характер кладки и трактовка нижней трети храма без пилястр (ср. церковь Успения в Гдове), не встречающаяся в московских храмах такого типа*.

*Б.Л. Альтшуллером установлено, что нижняя часть церкви Иоанна Предтечи на  Городище, сложенная из грубо отесанных белокаменных блоков, датируется концом XIV столетия. Завершение храма, относящееся к XVI в., восстановлено в 1970-е гг. под руководством М.Б. Чернышева.

Самый скромный по размерам храм исследуемого круга с крещатым сводом и трехлопастными завершениями фасадов – церковь Никиты Столпника – находится в Никитском монастыре в Переславле-Залесском²⁸. Исследовавший этот объект Н.Н. Воронин доказал, что он был первоначально отдельностоящим, самостоятельным храмом, а не придельным, как сейчас, к собору Никитского монастыря (1561–1564 гг.). Построение храма при ктиторстве Василия III в 1523 г.²⁹ или, во всяком случае, до 1525 г.³⁰ не противоречит его архитектуре. Храм незначителен по размерам (ширина южного фасада без апсиды 5,2 м), весь сложен из большемерного кирпича, имеет богато разработанную профилировку цоколя и карниз, отделяющий тимпан средней закомары трифолия, – деталь, не встречающаяся у других памятников этого круга. По своим сильно вытянутым пропорциям Никитская церковь ближе всего напоминает Вознесенскую церковь в Ростове Великом.

В самое последнее время архитекторами Е.Н. и С.С. Подъяпольскими был обнаружен еще один памятник с трехлопастными фасадами – Благовещенская трапезная церковь Борисоглебского монастыря под Ростовом, принадлежащая творчеству Григория Борисова (1524–1526 гг.)*.

*Как установлено А.С. Рыбниковым, исследовавшим памятник и проводившим его реставрацию, Благовещенская церковь имела не сводчатое перекрытие, а деревянный накат; помещавшаяся же над ней ризница перекрыта крестовым сводом. Трехлопастное очертание первоначальной кладки на западной стене храма, выходящей на чердак трапезной, имеет неровные контуры и, по его мнению, является случайным результатом произведенной в XVII в. разборки, что не дает оснований для реконструкции первоначальной формы завершения фасадов.

Церкви Никиты Столпника в Никитском монастыре и Благовещенская в Борисоглебском свидетельствуют, что храмы такого типа возводились не только на посадах и в вотчинах, но и в монастырях, причем это могли быть как отдельно стоящие, так и трапезные храмы.

Одним из интереснейших памятников исследуемого круга была церковь Николы в Мясниках в Москве.

Сложенный из маломерного (45x110x220 мм) кирпича, имея в полном смысле слова классически трактованный крещатый свод, памятник вместе с тем стоит особняком среди всех московских храмов с крещатыми сводами. Мастер, возведший Николомясницкую церковь, отказался от трехлопастных завершений стен, заменив их щипцовыми с чисто декоративным заполнением тимпанов. Бесспорно новое внес мастер и в трактовку интерьера, украсив его стены лопатками с импостными тягами, на которые опираются соединяющие их арки. Удачную характеристику памятника дает профессор М.А. Ильин, рассматривая его как произведение, отмечающее поиски новых архитектурных решений московскими мастерами XVI в.³¹ Можно согласиться и с предлагаемой М.А. Ильиным датировкой памятника – серединой XVI в., – основанной на сопоставлении трактовки интерьера храма с Вознесенской церковью в Коломенском и Покровской церковью на Рву³². Быть может, в пользу такой датировки говорит и применение для покрытия храма чернолощеной черепицы со стрельчатым окончанием, не встречающейся у самых ранних храмов (там черепица имела усеченное килевидное окончание). У церкви Анны in situ, как говорилось выше, найдена такая же черепица, как и у церкви Николы в Мясниках. Наконец, к Мясницкой церкви чрезвычайно близка по внешнему облику церковь Сретения в Кремле 1561 г., изображенная в «Книге избрания и венчания на царство Михаила Федоровича». Она, так же как и Николомясницкая церковь, имела щипцовые завершения фасадов и по главе на крайних апсидах трехчастного алтаря³³.

Весьма важное значение для изучения храмов с крещатыми сводами имела разобранная в 1936 г. церковь Троицы в Полях в Москве³⁴. Из всех дошедших до нашего времени московских храмов с крещатыми сводами только этот имел точную дату построения. В летописи под 1566 годом прямо указано: «Того же лета церкви каменные зделаны в Новом городе (Китай-городе. – Л.Д.): на Осифовском подворье храм Благовещение Пресвятыя Богородица, храм святых жен Мироносиц в Новом городе у Устюжского двора, храм Троица Живоначальная у старых поль» (подчеркнуто мной. – Л.Д.)³⁵. Подлинные черты храма 1566 г. были скрыты под поздней ампирной оболочкой. К великому сожалению, он привлек к себе внимание исследователей только во время разборки. Необычайно быстрый темп ликвидации не позволил подробно изучить и зафиксировать памятник. Тем не менее, сделанные под наблюдением П.Н. Максимова покойным С.С. Чижовым фрагментарные обмеры дают известное представление об его архитектуре³⁶.

Материалы фиксации представляют следующие данные:

1. Древнее ядро церкви целиком сложено из маломерного кирпича размером 42(45)х 105x220 мм в сплошной кладке без внутренних забуток.

2. В толще стен обнаружены железные связи.

3. Храм перекрыт крещатым сводом с наклонными шелыгами распалубок от средокрестья к его стенам.

4. Фасады завершались трифолиями без килевидных подвышений в средних арках.

5. Трифолии отделялись от нижних частей стен храма развитым трехчастным поясом.

6. В основании барабана имелось восемь кокошников без подвышений.

7. Пилястры фасада снабжены по бокам дополнительными плечиками.

8. Над поясом храма в его средней трети обнаружен высоко расположенный древний оконный проем.

Основываясь на этих отрывочных сведениях, можно сказать, что Троицкая церковь по всем своим основным признакам типична для круга московских храмов с крещатыми сводами. Сопоставление ее с такими храмами, как церкви Трифона и Зачатия Анны, говорят о ее неизмеримо большей близости к последней, нежели к первой. Троицкая церковь обладает более строгими пропорциями, чем Трифоновская. Ее пропорции ближе к пропорциям церкви Анны. Так же как и у церкви Анны, средние арки трифолиев и кокошники Троицкой церкви не имели подвышений. Профилированные элементы памятника по их трактовке опять-таки приближаются к тягам Аннинской, а не Трифоновской церкви. У Троицкой церкви обнаружены железные связи, которых не было в конструкциях Трифоновской церкви и которые применены у церкви Анны. Ветви креста свода церкви Троицы имеют, так же как и у церкви Анны, наклонные шелыги.

Вместе с тем, памятник по ряду признаков отличается от обоих названных храмов. Так, кладка стен Троицкой церкви цельнокирпичная³⁷, ее пилястры осложнены дополнительными плечиками, средняя треть фасадов по ширине почти ровно в два раза превышает крайние трети.

Сделанные сопоставления позволяют хронологически приблизить церковь Анны к Троицкой церкви и, наоборот, удаляют в глубь века Трифоновскую церковь*.

*Остатки построенной одновременно с церковью Троицы в Полях небольшой бесстолпной одноапсидной церкви Жен Мироносиц раскопаны в 1956 г. Московской археологической экспедицией. См.: Дубынин А.Ф. Археологические раскопки в Зарядье (Москва) в 1956 году // КСИИМК, 1960, вып. 79. С. 64–79.

Разобранная в 1935 г. церковь Гребневской Богоматери находилась на площади Дзержинского (б. Лубянской) на углу ул. Кирова (б. Мясницкой). В утраченной церковной рукописи значилось, что она была основана (деревянной) в 1472 г. в память Новгородского похода Ивана III³⁸. О построении существовавшей до 1935 г. кирпичной церкви с крещатым сводом нет никаких известий. М.И. Александровским было установлено, что кирпичная, дошедшая до нас, церковь возникла до 1585 г., так как под этим годом в Ладанной книге был упомянут имевшийся у нее южный придел Дмитрия Солунского, основание которого он связывает с рождением царевича Дмитрия (1582 г.)³⁹. Основное ядро он относит, без приведения оснований, 1514–1520 гг.

Ил. 10. Церковь Гребневской Божией Матери в Москве. Реконструкция Д.П. Сухова (ГНИМА).

В 1920-х гг. памятник исследовал и частично реставрировал профессор Д.П. Сухов. Его исследованием выявлены: 1) трехлопастные завершения фасадов; 2) килевидные кокошники в основании барабана; 3) западный и южный порталы. Эти ценные данные о первоначальной композиции памятника дали возможность Д.П. Сухову сделать приводимую графическую реконструкцию (ил. 10). По общим пропорциям фасадов церковь Гребневской Богоматери больше всего тяготеет к церкви Троицы в Полях. Так же как и у последней, по ширине средняя треть фасадов равна удвоенной ширине крайних третей. Наконец, так же как и Троицкая церковь, Гребневская целиком была выложена из маломерного кирпича размером 45х110x220 мм. Однако пилястры, членящие ее фасады, не имеют плечиков, как у пилястр Троицкой церкви, а шелыги сводов ветвей креста, судя по имеющимся фотографиям, не имели наклона. Можно высказать предположение, что этот памятник возник незадолго до построения Троицкой церкви, примерно в середине XVI в. Необходимо отметить весьма своеобразную композицию порталов храма со стройными фланкирующими пилястрами, доходящими до пояса, горизонтально членящего фасады. Само обрамление входов близко порталам юркинской и Антипиевской церквей.

III. Происхождение и место, занимаемое памятниками с крещатыми сводами в древнерусском зодчестве (некоторые концепции).

В предыдущей главе были приведены сведения более чем о тридцати памятниках, перекрытых крещатыми сводами, возведенных с конца XV по последнюю четверть XVII века. Из этого числа большинство (28) дошло до 20-х–30-х годов нашего столетия. Двадцать два таких памятника существуют поныне. Можно с полной уверенностью утверждать, что тремя десятками выявленных памятников далеко не исчерпывалось действительное количество таких храмов, возведенных на протяжении XV–XVII вв. Об этом говорят хотя бы летописные упоминания 1514 и 1566 гг. о групповом возведении храмов на московских посадах. Судя по известным нам памятникам, названным в этих группах (церкви Благовещения на Старом Ваганькове из группы 1514 г. и Троицы в Полях из группы 1566 г.), не дошедшие до нас церкви, заложенные и возводимые одновременно с ними, вряд ли были иного типа по конструктивному решению. Это тем более вероятно, что 11 церквей, суммарно отмеченных летописью под 1514 г., возводились под руководством одного мастера – Алевиза Нового*.

*В настоящее время исследователи более склоняются к предположению, что строителем перечисленных в летописях одиннадцати церквей был не Алевиз Новый, а приехавший в Москву в 1494 г. Алоизио да Карезано (или да Каркано). См.: Подъяпольский С.С. О деятельности Алевиза Нового в России // Древнерусское искусство. Проблемы атрибуции. М., 1993. С. 189; Выголов В.П. К вопросу о постройках и личности Алевиза Фрязина // Древнерусское искусство. Исследования и атрибуции. М., 1997. С. 240–243.

О том же свидетельствует изучение древних планов Москвы (конца XVI–начала XVII в.), отличающихся, как уже не раз отмечалось, почти портретным сходством изображаемых зданий с их оригиналами: на них можно различить множество храмов подобного типа. Такие церкви часто изображаются на миниатюрах лицевых сводов XVI вв. – этих «окнах в исчезнувший мир», по справедливому выражению Б.А. Рыбакова⁴⁰. Наконец, даже ограничиваясь только нашим перечнем существовавших храмов с крещатыми сводами, о них можно говорить как о явлении чрезвычайно широко распространенном в московском зодчестве XVI в. – явлении не случайном, а типичном. Строительство таких храмов количественно не уступает другому крупному направлению в развитии русской архитектуры того периода – строительству шатровых храмов.

Наибольшее число выявленных храмов с крещатыми сводами относится к XVI в. и расположено (или располагалось, говоря об утраченных) в самой Москве и Подмосковье. Отдельные храмы такого типа сохранились в Ростове Великом, Коломне, Переславле-Залесском. Последнее обстоятельство говорит о достаточно широкой «географической» распространенности типа.

После возведения церкви Покрова в Рубцове (1627 г.) в Москве не известно более случаев применения крещатого свода. Его вытесняет неизмеримо более простой по форме и исполнению, но вместе с тем и менее выразительный, обыкновенный сомкнутый свод, приобретающий доминирующее значение в русской архитектуре XVII в. Только во второй половине XVII в., в период энергичного строительства Ионы Сысоевича в Ростове Великом, снова возвращаются к теме крещатого свода. Это была последняя поздняя реплика, после чего крещатый свод исчезает из практики русских зодчих.

Таким образом, на протяжении примерно двух столетий русские мастера широко пользовались крещатым сводом для перекрытия многих культовых сооружений, что свидетельствует об устойчивости такой конструктивной и архитектурной системы во времени. Сопоставление материалов анализа памятников, привлеченных для исследования, позволяет сделать некоторую систематизацию их по архитектурно-конструктивным и типологическим признакам.

Планы. Как правило, все храмы с крещатыми сводами в плане близки к квадрату. Разница в длине сторон квадрата обычно столь незначительна, что должна быть отнесена на счет некоторой неточности, допущенной при разбивке их в натуре.

Алтарная часть всегда вынесена за пределы основного объема храма и располагается целиком в апсиде или апсидах. Алтарная часть делалась: в виде одной полукруглой апсиды (церкви: Трифона, Анны в Углу, Никиты за Яузой, Никиты Столпника в Никитском монастыре в Переславле, Николы Красный звон, Троицы в Полях, Спаса в селе Михнево, Николы Гостинного в Коломне); двухапсидной (церковь Антипия); трехапсидной (церкви Рождества в селе Юркино, Благовещения на Старом Ваганькове, Николы в Мясниках, Иоанна Предтечи на Городище под Коломной, Вознесения в Ростове Великом, придел Василия Блаженного, старый Донской собор, церкви в селах Хорошево и Рубцове, ростовские церкви времени Ионы Сысоевича).

Некоторые из храмов возводились на подклетах (церкви Иоанна Предтечи под Бором, Анны в Углу, Антипия, Покрова в Рубцове, Григория Богослова и Спаса на Сенях в Ростове Великом) или делились надвратными (церкви Спаса в Симоновой монастыре, Иоанна Богослова в Ростове).

Церкви конца XVI–начала XVII в. возводились с симметрично расположенными по сторонам храма (в восточной части) приделами (церкви: в селах Михнево, Хорошево, Рубцове). У ранних памятников приделы иногда располагались в алтарной части в южных апсидах (церковь в села Юркино и церковь Антипия).]

Фундаменты. Во всех случаях, когда удавалось сделать шурфы у стен памятников, выяснялось, что они возведены на ленточных фундаментах глубиной заложения от 0,91 м (юркинская церковь) до 2,13 м (Вознесенская церковь в Ростове). Фундаменты складывались из рваного известкового камня на известковом растворе (церкви: в селе Юркино, Анны в Углу, Никиты за Яузой, Антипия, Ивана Предтечи на Городище под Коломной⁴¹) или из крупных гранитных голышей на глине (церкви Трифона в Москве и Вознесения в Ростове). Фундаменты, как правило, врезаны в материк. Под фундамент располагавшейся на болотистом пустыре Вознесенской церкви забиты сваи. Отсутствие серьезных деформаций в стенах сооружений свидетельствует о том, что фундаменты хорошо выполняли свое назначение⁴².

Стены. Основные массивы стен некоторых ранних памятников (церкви Трифона и Анны⁴³) возведены из белого мячковского камня в технике полубутовой кладки или чередующимися слоями – полубутовой кладки и сплошной кирпичной (надподклетная часть церкви Никиты за Яузой). Стены других памятников возведены из кирпича: маломерного (церкви Николы в Мясниках, Антипия⁴⁴, Троицы в Полях, Гребневской Богоматери) или большемерного (церкви в селе Юркино, Вознесения в Ростове, Никитского монастыря в Переславле-Залесском, в селах Михнево и Хорошево).

Перекрытия. Основные объемы храмов перекрыты крещатыми сводами. Своды, как правило, выложены из кирпича. Основным сечениям этих сводов приданы очертания: стрельчатые (церкви Трифона, Рождества в селе Юркино, Николы в Мясниках, Вознесения в Ростове); близкие к параболическим (церкви Антипия, Зачатия Анны, Гребневской Богоматери, старый Донской собор); близкие к полуциркульным (церкви Троицы в Полях, Спаса в селе Михнево, Покрова в Рубцове, ростовские памятники XVII в.).

Шелыги сводиков, перекрывающих ветви креста, делались или горизонтальными (церкви Трифона, Рождества в селе Юркино, Николы в Мясниках, Вознесения в Ростове), или наклонными, опускающимися от жерла барабана к стенам храма (церкви Антипия, Зачатия Анны, Троицы в Полях, Спаса в селе Михнево, Никольская в б. Калужской губ.). У поздних памятников (придел Василия Блаженного, надвратная церковь Спаса в Симонове монастыре, Троицкая церковь в селе Хорошево, церковь Покрова в Рубцове) сводики, перекрывающие ветви креста, имеют ступенчатый перепад с подъемом от стен храма к жерлу барабана. У старого Донского собора таких ступенек сделано по две в каждой ветви креста*.

*Наиболее полная публикация о памятнике: Соболев Н.Н. Старый собор Донского монастыря 1593 года // Реставрация и исследования памятников культуры. М., 1975, вып. 1. С. 177–189. См. также: Баталов А.Л. Четыре памятника архитектуры Москвы конца XVI в. // АН. М., 1984, вып. 32. С. 47–53.

Покрытия. Как удалось установить, наиболее ранние памятники имели черепичное покрытие. Они покрывались черной лощеной черепицей по надсводным забуткам. Лабораторными исследованиями профессора А.В. Филиппова доказано, что эта черепица изготовлялась из местной московской черепичной или красной гончарной глины, с лощением «лощилами» до обжига. Серый цвет в изломе и черный графитный или иногда серебристый с лицевой лощеной поверхности достигался путем обжига в коптящем восстановительном пламени⁴⁵. Черепица обнаружена трех типов: с усеченным килевидным концом (церкви Трифона, в селе Юркино, Антипия); со стрельчатым окончанием (церкви Анны в Углу, Николы в Мясниках); с заостренным концом – «углом» (церкви Анны и Ивана Предтечи на Городище под Коломной⁴⁶); городчатого типа (церковь Никиты за Яузой).

По датированным памятникам, черная лощеная черепица применялась в московском зодчестве с 80-х годов XV в. (церковь Сретения на Поле, 1482 г.) по конец XVII в. (церковь Сергия в селе Комягино).

Церковь Вознесения в Ростове (1566) была покрыта по своду двухслойной кирпичной выстилкой. Ростовские церкви с крещатыми сводами XVII в., как установил архитектор В.С. Баниге, имели тесовые покрытия⁴⁷.

Все известные нам памятники, возведенные до конца 60-х годов XVI в., всегда имели трехлопастные завершения фасадов (церкви Трифона, Благовещения на Старом Ваганькове, Рождества в селе Юркино, в Никитском монастыре под Переславлем-Залесским, на Городище под Коломной, Николы Гостинного в Коломне, Троицы в Полях, Вознесения в Ростове Ярославском и др.). Композиция завершения стен церкви Николы в Мясниках стоит особняком.

Неожиданным было открытие первоначальных форм церкви Антипия. Создатели этого памятника, завершив основной объем храма ярусами кокошников-закомар, обратились к той традиции завершений храмов, начало которой было положено в раннемосковских храмах звенигородского круга.

После 1566 г. и до 1585 г. (годы кризиса) нет никаких сведений о возведении храмов с крещатыми сводами. Только в период некоторой стабилизации в царствование Федора Иоанновича (1584–1598) при «регентстве» Бориса Годунова, а затем и в царствование самого Годунова, в новом, большого размаха, подъеме строительства, существенное значение снова приобретает возведение храмов с крещатыми сводами (придел Василия Блаженного 1588 г., церкви Никиты за Яузой 1584–1595 гг., Спаса в Симонове монастыре 1591 г., старый собор Донского монастыря 1593 г., церкви в годуновских селах Хорошево 1585–1598 гг. и Михнево 1593(?) г., церковь Николы Явленного на Арбате 1599–1600 гг.). Типологически к этой группе примыкает последний известный московский храм с крещатым сводом – церковь Покрова в Рубцове (1619–1627).

Ни один из названных памятников последнего двадцатилетия XVI в. не имеет трехлопастных завершений фасадов. Основные объемы храмов завершены ярусами кокошников или одним ярусом кокошников. Кокошники располагаются параллельно плоскостям фасадов и, убывая в размерах, ступенчато, ярусами поднимаются к барабану. Придел Мины у церкви Зачатия Анны (ок. 1617) имел четырехскатное покрытие.

Во второй половине XVII в. к конструктивной системе крещатого свода обращается строитель Ростовской митрополии митрополит Иона Сысоевич. В завершении стен церкви Спаса на Сенях в Ростове и Благовещенской церкви Белогостицкого монастыря он использует мотив трехлопастных завершений. У пятиглавых церквей Григория Богослова и Иоанна Богослова фасады завершены декоративными кокошниками, вписанными в кирпичные фронтоны с покрытием тесом на два ската каждого щипца.

Сводный обзор храмов с крещатыми сводами дает возможность по хронологическим и архитектурно-типологическим признакам разделить их развитие на три этапа:

1. Ранние храмы с крещатыми сводами и трехлопастными завершениями фасадов конца XV–60-х гг. XVI в.

2. Храмы последнего двадцатилетия XVI в. и начала XVII в. с крещатыми сводами и кокошниками, завершающими их основные объемы.

3. Храмы с крещатыми сводами второй половины XVII в. в Ростове Великом с двумя типами завершений фасадов: а) фронтонами, в которые вписаны трифолии, и б) с кокошниками, покрытыми на два ската каждый.

Если о первом этапе можно говорить как о большом, оформившемся направлении, о втором как о, по сути дела, начинающем новый большой период строительства бесстолпных посадских и сельских храмов XVII в., то третий следует рассматривать как своего рода эпизод локального свойства.

Таким образом, при достаточно очевидном общем композиционном различии памятников трех периодов объединяющим их архитектурно-конструктивным признаком служит крещатый свод.

Попытаемся выяснить сущность и происхождение этой конструктивной системы.

*          *          *

Крещатый свод представляет собой сложную конструктивную систему перекрытия внутреннего пространства зданий без свободно стоящих опор – столбов. По своей пространственной форме он резко отличен от пяти основных классических форм свода, известных в мировом зодчестве: цилиндрического, крестового, сомкнутого, купольного и парусного. В древнерусском зодчестве периода, предшествовавшего появлению крещатого свода, не встречается конструкций, хотя бы отдаленно напоминающих его или о которых можно было бы сказать, что в результате их эволюции возник крещатый свод.

Ил. 11. Схема крещатого свода: а – угловые ячейки; б – ветви пространственного креста; в – круглое отверстие под барабаном; г – паруса; А – конструктивная основа свода – перекрещивающиеся арки; Б – ограждающие стены; В – стенки над боковыми частями перекрещивающихся арок

Если спроектировать на горизонтальную плоскость ребра сопряжений основных поверхностей, образующих крещатый свод, перекрывающий квадратное в плане пространство, то оно разделится на девять ячеек. Угловые ячейки (ил. 11, а) перекрыты как бы четвертями сомкнутого свода, неизвестного в русском зодчестве предшествовавшего периода. Заключенные между ними ячейки (ил.11, б) перекрыты пологими сводиками, опирающимися пятами на вертикальные стенки, возведенные на крайних частях сводов, перекрывающих угловые ячейки. Над центральной ячейкой (ил.11, в) расположен цилиндрический, полый, открывающийся внутрь храма, барабан, перекрытый купольным сводом. Барабан опирается на пологие сводики, перекрывающие средние ячейки (б), и с помощью парусов (ил.11, г) на вершину частей свода, перекрывающих угловые ячейки (а).

Конструктивная сущность этой системы, как показал в свое время Н.К. Лахтин⁴⁸, сводилась к следующему: главной, рабочей частью свода служат две пары перекрещивающихся арок (ил.11, А). Эти арки воспринимают: 1) равнодействующие направленных навстречу друг другу распоров ребер сводов, перекрывающих угловые ячейки, и парусов; 2) вес барабана; 3) вес парусов; 4) вес опорных стенок, несущих пологие сводики, перекрывающие средние ячейки. Перекрещивающиеся арки и своды, перекрывающие угловые ячейки, оказывают давление и производят распор на ограждающие стены храма (ил.11, Б).

Н.К. Лахтин дает свою схему, основываясь на анализе позднего памятника – церкви Спаса на Сенях (1675) в Ростове Великом, у которой, как отмечалось выше, перекрещивающиеся арки прослеживаются на внешней – верхней – поверхности крещатого свода. Такой же прием устройства крещатых сводов наблюдается и у других, близких по времени, ростовских храмов. Выше отмечалось также, что поздние ростовские мастера спустя столетие после строительства Вознесенской церкви, когда была утрачена преемственность в возведении крещатых сводов, видимо, не могли решить конструкцию без введения объемновыраженных перекрещивающихся арок.

Присутствие перекрещивающихся арок, сложенных заподлицо с угловыми частями свода, но без перевязи с ними, было выявлено при исследовании такого относительно раннего памятника, как церковь Зачатия Анны в Москве.

У храмов с трехлопастными завершениями фасадов устойчивость стенок (ил. 11, В) от опрокидывающих усилий воспринимаемого ими распора пологих сводиков (б) достигается мощной сплошной забуткой полых пространств между полузакомарами и верхними поверхностями угловых сводов. У церкви Антипия, не имеющей трехлопастных завершений фасадов, а имеющей завершение в виде двух ярусов закомар-кокошников, распор пологих сводиков погашается контрраспором сводов диагональных закомар.

Давление и распор от усилий, действующих в зоне опирания пространственно не выявленных перекрещивающихся арок, и от сводов, перекрывающих угловые части, на ограждающие стены погашаются: 1) большой мощностью самих стен (до 1,5м); 2) нагрузкой на них вышележащей кладки полузакомар (или кокошников в случае завершения стен кокошниками); 3) наконец, системой связей, заложенных в толще кладки стен по их продольным осям несколько выше зоны пят свода, стянутых между собой двумя парами взаимоперекрещивающихся, проходящих по воздуху.

Из сказанного следует, что, несмотря на присутствие в системе крещатого свода как бы четвертей сомкнутого, перекрывающих угловые части, последние не имеют самостоятельного решающего конструктивного рабочего значения, а играют вспомогательную, второстепенную роль заполнения угловых ячеек. Следовательно, нет никаких серьезных оснований трактовать крещатый свод как сомкнутый с распалубками. Перед нами вполне самостоятельная система сводчатого покрытия, удачно названная Ф.Ф. Горностаевым «крещатым» сводом. Такое название образно характеризует форму и сущность рассматриваемой системы, выделяя ее из круга основных известных в мировой архитектуре сводчатых перекрытий и производных от них.

Необходимо добавить, что до сих пор не установлено ни одного случая применения сомкнутого свода в русском зодчестве до XVI в. В XVI же в. начинают применять вариант сомкнутого свода, известный под названием «монастырского», у которого как раз полностью отсутствуют характерные для крещатого свода угловые части, целиком вынутые крайними распалубками-люнетами⁴⁹. Только в XVII столетии в русской архитектуре получает широкое, повсеместное распространение сомкнутый свод в его чистом виде, содержащий те элементы, которые есть у крещатого свода.

Исходя из изложенного, мы рассматриваем крещатый свод как самостоятельную конструктивную систему сводчатого перекрытия, основанную на принципе работы двух пар перекрещивающихся, пространственно не выявленных арок.

Конструктивные качества крещатого свода необычайно высоки. Известные, дошедшие до нас, такие своды блестяще прошли испытание временем, просуществовав по триста-четыреста и более лет. Ни один из обследованных крещатых сводов не имел даже признаков сколь-нибудь серьезных деформаций, хотя многие из них подолгу стояли без покрытий. Техническое состояние сводов в большинстве случаев было близким к идеальному.

Помимо превосходных конструктивных качеств, крещатый свод обладает и еще двумя чрезвычайной важности достоинствами: определенным идейно-смысловым значением и высокими эстетическими достоинствами. Введение в творческий обиход московских мастеров крещатого свода позволило, освободившись от загромождавших интерьер культовых сооружений столбов, вместе с тем, с необычайной полнотой и выразительностью воспроизвести несколько столетий развивавшуюся на Руси основную смысловую идею крестообразного строения внутреннего пространства четырехстолпных крестовокупольных храмов.

У крещатого свода идущие от жерла барабана к срединам стен храма ориентированные по странам света сводики, перекрывающие его средние компартименты, образуют ветви креста. Крест приобретает доминирующую роль в композиции единого, нерасчлененного пространства интерьера. Таким приемом с необычайной выразительностью воспроизводится идея, которая не может так отчетливо восприниматься в интерьере, загроможденном столбами.

Идейно-смысловое значение применения крещатого свода совершенно очевидно еще и потому, что если бы перед московскими мастерами была поставлена только практическая задача – перекрыть храм одним сводом без столбов, то они могли бы легко ее разрешить более простыми средствами. Они могли бы воспользоваться несложной, хорошо известной им конструкцией коробового или крестового свода. В такой связи особенно интересно отметить: московские мастера применяли эти приемы при возведении храмов с крёщатыми сводами, но только для перекрытия подклетных – вспомогательных помещений. Так, подклет церкви Зачатия Анны перекрыт коробовым сводом, а церкви Антипия – вспарушенным крестовым. Наконец, они могли бы использовать и очень простую, известную им по крайней мере с 1482 г. (церковь Сретения на Поле), псковскую систему перекрытия бесстолпных храмов.

В смысле разрешения эстетической задачи применение крещатого свода позволило создать единое, свободное внутреннее пространство с четко выраженной центричностью композиции. Создание единой центрической композиции интерьера, видимо, было той идеей, которая волновала русских зодчих того времени. Они создают столпообразные храмы и добиваются другого гениального решения задачи, перекрыв основной объем освобожденного от столбов храма открытым внутрь каменным шатром⁵⁰.

Крещатый свод поражает красотой и смелостью своей архитектурной формы. К расположенному в центре свода и завершающему композицию круглому жерлу барабана, чаще всего светового, устремляются уверенной рукой прорисованные упругие линии арочных очертаний ветвей креста и граней угловых частей свода. Устремленность смело очерченных линии вверх, к единому центру, создает впечатление единства, завершенности и торжественности, достигнутых в скромных по своим размерам храмах с покоряющей полнотой, силой и совершенством.

Крещатый свод нельзя назвать удобным для покрытия его поверхности живописью. Мы знаем только очень поздние случаи росписи фресками храмов с крещатыми сводами. Зодчие, создавшие крещатый свод, говорили на чистом, выразительном языке архитектуры. В необычайной архитектоничности этого свода его величайшее достоинство. Он пленяет смелостью и чистотой именно архитектурно-конструктивного решения.

*          *          *

Одним из самых трудных, неразрешенных вопросов исследуемой темы следует считать проблему как датировок отдельных памятников, так и, прежде всего, выяснения вообще времени появления самого крещатого свода в русском, в частности в московском, зодчестве. Как было показано в предыдущей главе, наиболее ранние дошедшие до нас образцы московского крещатого свода относятся к рубежу XV–XVI вв. Конечно, это не исключает возможности их более раннего возникновения и развития. Зрелость формы, тектоническая ясность, совершенство конструктивного решения и исполнения, наблюдаемые у самых ранних крещатых сводов без видимых «предтеч» на местной почве, делают их одним из наиболее загадочных явлений в истории развития русской архитектуры. При этом необходимо еще раз подчеркнуть большую сложность пространственной формы крещатого свода, представляющего собой определенную самостоятельную архитектурно-конструктивную концепцию.

*          *          *

Некоторое представление о древнейших бесстолпных храмах Москвы дают два забытых памятника. Мы имеем в виду церковь Николы Каменного в Подмосковье и разобранную в 1928 г. церковь Сретения на Поле в Москве.

Церковь Николы находится в селе Каменском Нарофоминского района Московской области⁵¹. Она сложена из твердого мраморовидного известняка подольского типа, залежи которого близко подходят к поверхности земли близ села Каменского. Система кладки стен церкви полубутовая. Размеры лицевых квадров от 0,25 до 0,5 м по высоте, от 0,25 до 0,45 м по длине. Железных связей в конструкциях памятника нет.

Основной объем храма в плане по наружным контурам почти квадратный, а внутри имеет крестообразное строение. Короткие ветви креста перекрыты склоняющимися к центральной вертикальной оси куба арками параболического очертания.

Снаружи кубический объем храма, завершающий его мощный световой барабан, поставленный высоком постаменте, и окна барабана имеют отчетливо выраженное сужение кверху. Три алтарные апсиды храма обладают энтазисом.

Наружный декор четверика храма утрачен, при раскопках на его чердаке удалось обнаружить тесанные из того же камня профилированные блоки криволинейного очертания. Один из блок представляет собой килевидное завершение закомары или крупного кокошника. Эти счастливые находки говорят о применении в первоначальном наружном декоре завершения храма арочных форм с килевидным завершением.

Соотношение основного объема храма и завершающего его барабана, размеры и пропорции лицевых блоков, очертания арок, сужение кверху основных объемов и сохранившихся оконных отверстий, своеобразный энтазис апсид, трактовка южного портала и конструкция его внутренней амбразуры делают этот памятник чрезвычайно близким по «почерку» Троицкому собору Троице-Сергиевой лавры 1422 г., в котором подобные композиционные и конструктивные приемы получили яркое и последовательное воплощение⁵². Сведенные вместе наблюдения, касающиеся архитектуры памятника позволяют его датировать 1-й четвертью XV столетия⁵³*.

*Б.Л. Альтшуллер, выполнивший подробные исследования Никольской церкви в Каменском и осуществивший ее реставрацию, высказал убедительные доводы в пользу ее датировки концом XIV в. См.: Альтшуллер Б.Л. Новые исследования о Никольской церкви села Каменского // АН. М., 1972, вып. 20. С. 17-25.

Церковь Сретения на Поле – один из ранних московских памятников – бесстолпный храм, о котором точно известно и кто, и когда его строил. Под 1482 г. в Софийской летописи указано: «Того же лета заложи церковь камену князь велики, Сретения Святыя Богородицы на Поле»⁵⁴. Несколько выше летописец отметил: «Посла же князь велики во Пськов и повеле прислати мастеров церковных, и приведоша их ... иже последи делаши ... и Сретение на Поле»⁵⁵.

К сожалению, Сретенская церковь была разобрана без достаточного исследования и фиксации. Несколькими фотографиями, сохранившимися в Музее Академии строительства и архитектуры, крайне беглыми замечаниями в блокноте покойного К.К. Романова⁵⁶ исчерпываются те материалы, на основании которых сейчас можно составить некоторое представление о памятнике. Эти материалы позволяют установить следующее:

1. Церковь отличалась весьма скромными внутренними размерами – 4,92 x 4,47 м.

2. Располагалась на высоком белокаменном подклете.

3. Собственно церковь была сложена из маломерного кирпича размером 45 x 110 x 220 мм.

4. Перекрывалась коробовым сводом с одной меридианально расположенной распалубкой, т.е. сводом, типичным для псковской архитектуры XV–XVI вв. (типа свода Николы Каменноградского).

5. Сохранилось первоначальное покрытие храма и лощеной черепицей того же типа, что и найденная мной на церкви Трифона. Черепица – на толстом слое чистой извести. В забутку была включена битая черепица («три слоя»?). Романов замечает: «Кровля крыта посводно и сверху кажется почти одинаковой на все 4-е стороны»⁵⁷.

Фотография, сделанная во время разборки церкви, показывает, что форма покрытия была не посводной (тогда бы она не была «одинаковой на стороны»), а была близка покрытиям церквей она в Напрудном и Рождества в селе Юркино. Такой формы и такого материала покрытия не знала псковская школа*.

*Версия об идентичности алтарной части теплой Никольской церкви московского Сретенского монастыря с церковью Сретения на Поле 1482 г., о которой пишет Л.А. Давид, впервые изложена в печати только в 1967 г. П.Н. Максимовым (Максимов П.Н. К вопросу об авторстве Благовещенского собора и Ризположенской церкви в Московском Кремле // АН. М., 1967, вып. 16. С. 14). В недавнее время она довольно подробно, хотя и неточно, развита Г.А. Романовым (Романов Г.А. Крест резной. Московский Сретенский монастырь. М., 1992. С. 22). Однако более внимательное ознакомление с многочисленными фотографиями, сделанными в процессе разборки памятника и в настоящее время хранящимися в фонотеке ГНИМА, позволяет заключить, что обнаруженный в 1928 г. древний храм был не монастырским собором, а трапезной церковью, скорее всего, относившейся к середине XVI в.

*       *       *

При сопоставлении двух разновременных, различных по духу, но наиболее ранних известных нам бесстолпных памятников – церкви Николы Каменного первой четверти XV в., в которой угадывается почерк мастера Троицкого собора, и церкви Сретения на Поле 1482 г., построенной псковскими мастерами, – обращает на себя внимание принципиально различная трактовка их внутреннего пространства. У Никольской церкви внутреннее построение строго центрическое, крещатое в плане; у Сретенской – эксцентрическое, с явным преобладанием продольно-осевой ориентации свода. Первая не выпадает из общего русла развития четырехстолпных крестовокупольных храмов, воспроизводя, по сути дела, принцип построения их средокрестной части, и по этому признаку, в известной мере, родниться с московскими бесстолпными храмами, перекрытыми крещатыми сводами. Вторая, во всяком случае в трактовке внутреннего пространства, воспроизводит без каких-либо комментариев излюбленный и типичный псковский прием сводчатого перекрытия бесстолпных храмов, чуждый центрической композиции крещатого свода.

Сочетание в церкви Сретения приема явно псковского происхождения (система перекрытия) и чуждого Пскову (система и материал покрытия – типично московские) знаменательно. Наличие первого говорит о привнесении псковичами в московское зодчество своего (в трактовке интерьера), второго – о следовании ими местному, московскому.

Последнее обстоятельство особенно существенно. Оно может служить косвенным доводом в пользу обоснования положения о следовании мастерами храмов «трифоновского» типа местной, не дошедшей до нас в памятниках, традиции решения покрытия бесстолпных храмов.

Возвращаясь к церкви Николы Каменного приходится сказать, что, конечно, нет никаких оснований рассматривать ее как пример типичного решения бесстолпных храмов ранней Москвы. Это только единичный, счастливо дошедший до нас пример такого рода решения, а потому невозможно судить об его типичности или нетипичности*.

*Как было позднее установлено Б.Л. Альтшуллером и М.Х. Алешковским, сходную с Никольской церковью структуру интерьера имели несколько ранних памятников Коломны, а также московский Благовещенский собор конца XIV в. См.: Алешковский М.Х., Альтшуллер Б.Л. Благовещенский собор, а не придел Василия Кесарийского // СА, 1973, № 2. С. 88-99; Альтшуллер Б.Л. Бесстолпные храмы XIV века в Коломне // СА, 1977, № 4. С. 156-173.

О Каменской церкви можно говорить как о возможном, но не единственном виде разрешения в раннемосковский период проблемы возведения бесстолпных храмов с центрической трактовкой интерьера, резко отличной от эксцентрической псковской концепции. Трудно предположить, что прием перекрытия Каменской церкви эволюционировал и трансформировался в крещатый свод. Слишком различны конструктивные принципы, заложенные в основе этих двух систем. Но можно утверждать, что трактовка интерьера Каменской церкви в идейно-композиционном смысле родственна и как бы предвосхищает центрическое построение крещатого свода.

Псковская школа широко применяла для перекрытия своих малых храмов (самостоятельных, т.е. отдельностоящих, и придельных) или простые коробовые своды, или коробовые своды с одной меридианально ориентированной распалубкой. Эти несложные формы покрытия основаны на использовании элементарных конструктивных приемов, давно и хорошо усвоенных всем зодчеством древней Руси. Интерьеры псковских храмиков такого типа отличаются необычайной простотой и интимностью. По трактовке внутреннего пространства они сродни гражданским палатам. Вместе с тем, по трактовке интерьера эти храмы недалеко уходят (в самом общем плане) от характера внутреннего пространства простейшего типа деревянных клетских церквей, на смену которым они шли.

Нечто прямо противоположное наблюдается при применении крещатого свода. Крещатый свод сообщает внутреннему пространству храма торжественность и репрезентативность. Его применение не просто решение утилитарной задачи – перекрыть внутреннее пространство. Это совершенно очевидно. Крещатый свод имеет глубокое идейно-смысловое содержание, и это как нельзя более соответствует его решающему значению в композиции интерьера храма.

Такая трактовка вполне закономерна именно для Москвы – идеологического центра слагающегося русского национального централизованного государства, где правящая светская верхушка рука об руку с церковью активно руководит всей культурой, направляя ее могучие средства на достижение намеченных исторически прогрессивных целей.

Совершенно необходимо заметить, что занесенный псковскими мастерами в 1482 г. прием перекрытия бесстолпных храмов, известный нам по церкви Сретения на Поле, позже неоднократно применяется в московском зодчестве без всякого изменения на всем протяжении XVI в.⁵⁸ Такое стабильное, без развития и трансформации, применение конструкции на протяжении целого столетия вряд ли может говорить о ее воздействии на сложение конструкций местной архитектуры. Внешний вид таких храмов, как правило, имеет не псковский, а чисто московский характер. Вряд ли правы те, кто считает псковскую школу причастной к созданию системы крещатого свода.

Некоторое внешне-типологическое сходство новгородских храмов конца XIII–XV в. с московскими церквами, имеющими трехлопастные завершения фасадов, в свое время породило довольно устойчивую версию о сложении последних под художественным воздействием Новгорода. Как мы видели, В.В. Суслов даже допускал возможность появления и самого крещатого свода в результате трансформации перекрытий новгородских четырехстолпных храмов с четвертями сомкнутого свода в перекрытия угловых компартиментов, хотя такой прием встречается только в поздний период развития новгородской архитектуры (XVII в.)⁵⁹. Одно это обстоятельство лишает серьезных оснований предположение В.В. Суслова.

Не представляет большого труда доказать невозможность какого-либо участия Новгорода в разработке системы крещатого свода. Только в период полной утраты Новгородом своей самостоятельности во всех областях жизни там, со второй четверти XVI столетия, начинают появляться бесстолпные храмы. Таковы церкви типа Сретенской трапезной церкви Антониева монастыря (1533–1537), северного и южного приделов Никитской церкви на Торговой стороне (1555–1556). Перекрытие таких небольших по объему сооружений осуществлено с помощью очень пологих куполов, опирающихся непосредственно на стены и на систему тромпов, перекрывающих угловые части храмов. Такая система перекрытия не встречается ни в Москве, ни в Пскове. В трактовке декора фасадов этих церквей отчетливо ощущается влияние московской архитектурной школы.

Несостоятельность версии о новгородском происхождении крещатого свода, широко применявшегося в Москве и вообще не встречавшегося в Новгородской земле, очевидна. Можно утверждать, что рождением крещатого свода русское зодчество обязано не Новгороду.

*       *       *

Обзор московского зодчества периода, предшествовавшего появлению самых ранних дошедших до нас храмов с крещатыми сводами, позволяет говорить о возникновении в Москве на довольно раннем этапе таких исторически обусловленных ситуаций, которые могли поставить перед архитектурой проблему возведения бесстолпных храмов.

Дошедший до нас храм Николы Каменного дает возможность судить об одной из форм очень раннего разрешения проблемы. Церковь Сретения на Поле говорит о привнесении на Москву в чистом виде псковской системы перекрытий бесстолпных храмов. Псковская система без всякого развития «стабильно» применяется в московской архитектуре последующего периода. Обе системы не содержат в себе основных конструктивных элементов, составляющих крещатый свод. Нет никаких оснований для предположения о трансформации путем эволюции обеих (различных по духу) систем в систему крещатого свода.

*       *       *

Во всем русском зодчестве предшествующего периода, типы сводчатых перекрытий которого не столь многообразны и достаточно выяснены, нет ничего даже отдаленно похожего ни по пространственной форме, ни в конструктивном смысле на московский крещатый свод. Поиски аналогов приводят к широко применявшимся в сопредельных Руси странах Востока перекрытиям, основанным на принципе перекрещивающихся арок. Это побуждает нас сделать необходимый экскурс в этом направлении.

Родиной системы сводчатых перекрытий, основанной на принципе перекрещивающихся арок, справедливо считается Восток. Именно в архитектуре Востока родилась эта система, получила в ней широкое распространение и достигла высокого совершенства. Она приобрела особенно широкое распространение в ближайших, сопредельных древней Руси, странах Востока – Армении и Средней Азии.

В ряде работ, вышедших за последнее время, система армянских сводов, основанная на принципе перекрещивающихся арок, получила достаточно полное освещение⁶⁰. Такая конструкция как определенная система перекрытия окончательно выкристаллизовалась в зодчестве Армении к началу XIII в.

Своды такого типа применяются для перекрытия притворов церквей – жаматунов или гавитов (Ахпат, 1-я четверть XIII в., Хоракерт, 1251 г., гавит церкви Апостолов в селе Геташен, Мшкаванк, 1-я половина XIII в. и др.), трапезных (Ахпат, 1-я половина XIII в., Агарцин 1248 г.) и церквей (двухэтажная церковь Нор-Гетик в Гошаванке, 1291 г.). К концу XIII столетия такая конструктивная система становится столь популярной, что при устройстве пещерной церкви в монастыре Гегарт (1283 г.) зодчий высекает в монолите скалы, во всех подробностях, две пары перекрещивающихся арок, воспроизводя систему не конструктивными, а чисто изобразительными средствами.

Угловые секции армянской конструкции часто перекрываются четвертями сомкнутого свода (Ахпат, Мшкаванк, Гандзасар, Хоракерт). Сомкнутый свод в его чистом виде был известен в Армении в XIII в. (Шхмурад, перекрытие центральной секции). Средние секции перекрываются плоскими сводиками с горизонтальными шелыгами на вертикальных стенках, покоящихся на арках-нервюрах (церковь Нор-Гетик и помещение во 2-м этаже колокольни Санаина). Перекрещивающимся аркам иногда придается стрельчатое очертание (трапезные Ахпата и Агарцина, церковь Нор-Гетик). Поразительная по своей красоте и смелости конструкция армянских сводчатых перекрытий, осуществленная с помощью двух пар перекрещивающихся арок, появляется в период огромного подъема и расцвета армянского зодчества. Основанные на принципе перекрещивающихся арок армянские перекрытия позволили создать свободное от опор единое внутреннее пространство. Создание такой системы перекрытий справедливо рассматривается как замечательное проявление новых прогрессивных веяний в развитии армянской архитектуры.

Как мы видим, общий конструктивный принцип и отдельные элементы, составляющие систему армянских перекрытий, буквально в том же сочетании повторяются в московском крещатом своде. Пространственная форма и конструктивная сущность обеих систем поразительно близки друг другу.

*       *       *

Система перекрещивающихся арок, служащих основой перекрытий, разрабатывается в Средней Азии еще в эпоху Тимура, собравшего для осуществления своих грандиозных архитектурных замыслов не только местных среднеазиатских мастеров, но и мастеров из покоренных им стран⁶¹.

Здесь такая конструктивная система решается в кирпиче. Она получает широкое распространение в архитектуре Средней Азии на протяжении XV, XVI и XVII вв.⁶² Перекрытия с помощью двух пар перекрещивающихся арок квадратных в плане помещений слагаются в определенную систему к середине XV в. (мавзолей Ак-Сарай, 60-е гг. XV в., Ишрат-хана, около 1464 г., в Самарканде⁶³). Широко и устойчиво применяется эта конструкция в сооружениях Бухары.

Применение конструкции перекрещивающихся арок дало возможность помещать на здания с квадратным планом мощные барабаны и купола, по диаметру не отвечающие ширине внутренних помещений. Угловые ячейки, как правило, перекрываются четвертями сомкнутого свода. Паруса в виде половины или четверти сомкнутого свода встречаются в среднеазиатских постройках уже в XIV в.⁶⁴ Очертание арок, как правило, стрельчатое. Интересно отметить, что в среднеазиатских конструкциях сильно развитые перекрещивающиеся арки значительно выступают над сводами, внутри же, в отличие от армянского приема, они выражены очень слабо тонкими гуртами*.

*Среди появившихся уже после написания настоящей работы публикаций, затрагивающих тему среднеазиатских и иранских памятников, сводчатые системы которых основаны на работе двух пар перекрещивающихся арок, следует назвать следующие: Пугаченкова Г.А. Ишрат-Хана. Ташкент, 1970; Ее же. Зодчество Центральной Азии. XV век. Ведущие тенденции и черты. Ташкент, 1976. С. 19-25; Бородина И.Ф. Черты общности и различия художественного облика интерьеров центрических зданий Хорасана и Мавераннахра XIV–XV вв. // Гос. музей искусства Востока. Искусство и археология Ирана. Всесоюзная конференция (1969 г.). Доклады. М., 1971. С. 71-72.

*       *       *

По принципу конструктивного построения, общей пространственной форме, по характеру очертания кривых московский крещатый свод необычайно близок восточным оригиналам. Несмотря на несомненное родство, мы, к сожалению, не располагаем прямыми указаниями письменных источников на то, каким образом эта распространенная в Закавказье и Средней Азии конструкция могла стать известной московским мастерам.

Вопрос о взаимоотношениях древней Руси с Востоком вообще мало изучен. Если говорить, в частности, об архитектурных связях, то здесь, по сути дела, открывается непочатая область деятельности для исследователя*.

*В общей форме вопрос о связях русского искусства с Востоком поставлен в работах; Ремпель Л.И. Искусство Руси и Восток как историко-культурная и художественная проблема. Ташкент, 1969; Лелеков Л.А. Искусство Древней Руси и Восток. М., 1978.

О ранних, с XIV в., близких связях Москвы с Востоком пишет М.Н. Тихомиров. Он считает, что Москва уже в XIV в. «... была тем местом, откуда технические усовершенствования Средиземноморья и Востока (разрядка моя. – Л.Д.) распространялись по русским землям»⁶⁵.

Московские купцы XIV века – «сходницы суть с земли на землю и знаеми всеми в Ордех и Фрязех». Русских купцов видели в Самарканде в начале XV века⁶⁶.

В новейшем исследовании, посвященном изучению вопроса о торговых связях русского государства с Востоком, говорится о их все возрастающей интенсивности начиная с XIV в. На основе изучения княжеских духовных грамот, приходо-расходных монастырских книг, описей царского, боярского, церковного имуществ, имущества посадских людей устанавливается, что к XVI в. в русской жизни восточные товары имели большее значение, чем товары западного происхождения. Узбекские ханства, Азербайджан, Иран, Турция, Крым, Ногайская Орда были теми областями Востока, с которыми у Москвы к началу XVI в. были налажены оживленные торговые сношения⁶⁷. Венецианский посол Амвросий Контарини встречает в Тавризе в 1473 г. «посла великого князя московского», с которым возвращается в Москву⁶⁸.

К концу XV в., когда завершается объединение русских земель вокруг Москвы, не только все более и более укрепляются экономические и культурные связи между русскими землями, но и возникают связи с теми странами, с которыми Русское государство получает общие границы. Московское государство выходит на широкую арену мировой жизни. Это было время, когда, как и на Западе, разбивались «рамки старого orbis terrarum, и по сути дела открывалась земля»⁶⁹. Возникает интерес не только к своей, но и ко всемирной истории. Делается первый опыт создания сводного сочинения, освещающего всеобщую историю – хронограф⁷⁰.

Живой интерес к познанию мира, и в частности Востока, сказывается в появлении в конце XV в. ряда сказаний: о Вавилонском царстве, повесть о Басарге (место действия Сирия); повесть об Иверийской царице Динаре, ведущей борьбу с «перским царем», сходная с грузинскими легендами о царице Тамаре⁷¹. Выдающимся событием того времени было занесенное в летопись знаменитое «Хожение за три моря Афанасия Никитина», посетившего Индию на четверть века раньше португальца Васко да Гама.

Если русские никогда не отгораживались «китайской стеной» от общения с внешним миром, а всегда стремились к общению с зарубежными странами и их культурой, то после окончательного свержения татарского ига (1480 г.) для такого общения естественно появились более широкие и более реальные возможности, и прежде всего для общения со странами Востока. Реальность развития такого рода общения становится тем более вероятной, если иметь в виду ту блокаду, которую неуклонно осуществлял христианский запад (Ливонский орден, Швеция, поддерживаемая Ватиканом, Польша, Литовское государство) по отношению к русским землям⁷². В этой связи нас не особенно удивляет сказанное Сигизмундом Герберштейном в его «Московских записках»: русские «...питают к ним (к католикам. – Л.Д.) большую ненависть, нежели к самим магометанам»⁷³.

Есть все основания утверждать, что экономические и культурные связи Москвы со странами Востока к концу XV в. были достаточно обширны. Разумеется, установление факта существования таких интересов и такого рода связей еще не дает ответа на вопрос о наличии и форме именно архитектурных связей. Широкое проникновение через московский рынок в быт различной утвари, оружия, тканей познакомило московских мастеров с богатой восточной орнаментикой. Резные Царские врата из Вознесенской церкви в Ростове Великом убедительно говорят о такого рода знакомстве. Но очень трудно вообразить успешность импорта строительных конструктивных приемов в условиях того времени без миграции самих мастеров – «носителей» этих приемов.

Рассказы путешественников (купцов, паломников, послов) могли вызвать и в какой-то мере удовлетворить по преимуществу только живой интерес общепознавательного свойства к архитектуре заморских стран. Мы знаем, что эти путешественники делились своими впечатлениями по поводу виденного и поразившего их воображение. Мы знаем, что они рассказывали о посещенных ими во время странствий городах и их постройках. Еще в начале XII в. игумен Даниил в «Книге глаголемой странник» дает описание храма Гроба Господня в Иерусалиме с указанием его основных размеров. В 1350 г. Стефан Новгородец рассказывает об изумивших его храмах Царьграда. Иеродьякон Зосима из Троице-Сергиева монастыря, бывший в 1420 г. в Иерусалиме, подробно описывает виденный им храм Святого Воскресения. Инок Симеон Суздальский, направленный в 1439 г. на Флорентийский собор, описывает Венецию и поразившие его архитектурные достопримечательности сказочного города. Послание иеромонаха Епифания, писавшего «к некоему другу своему Кириллу», рассказывает об интереснейшем эпизоде, характеризующем горячую жажду познания московскими художниками заморских чудес в начале XV в. Епифаний просил Феофана Грека изобразить ему Софию Константинопольскую. Феофан, «преславный мудрок, зело философ хитр... взем кисть и лист, и написа наскоре храмовидное изображение по образу сущее церкви в Цареграде, и вдаде ми. От того листа нужда бысть и прочим иконописцам московским, яко мнози бяху у когождо преписующе себе, друг перед другом ретующе и от друга приемлюще»⁷⁴.

Стремление московских людей XV в. к познанию внешнего мира заставляет вспомнить великого гуманиста Альберти, который «услыхав о прибытии какого-либо ученого... тотчас же стремился завязать с ним близкое знакомство и у всякого обучался всему, что ему не было известно»⁷⁵.

Такого рода общение с людьми бывалыми, способными не только рассказать, но еще вдобавок и изобразить виденное, не могло не быть плодотворным для приобщения к зарубежной культуре вообще и архитектуре в частности.

Можно говорить и о более действенных архитектурных связях с Востоком, предполагая участие в нашем строительстве самих восточных мастеров. В этом смысле чрезвычайно важное значение имеет найденная П.Д. Барановским и приведенная им в ряде сообщений исламская формула, оттиснутая на одном из кирпичей Пятницкой церкви в Чернигове конца XII–начала XIII в. Здесь с уверенностью можно говорить о том или ином участии восточного мастера (или мастеров) в строительстве черниговского храма.

Практические сведения о строительных приемах и даже владение ими могли передаваться и другим конкретным путем, – путем возвращения русских мастеров, попавших в татарский полон, работавших в странах Востока, а затем бежавших или выкупленных из полона. В 1246 г. Плано Карпини видел в Золотой Орде крупного русского мастера Кузьму, который работал на хана⁷⁶. В 1254 г. к Даниилу Галицкому в строящийся город Холм «прихожае Немце и Русь, иноязычник и ляхы; идяху день и во день, и уноты и мастере всяции бежаху и с Татар»⁷⁷. После разорения в 1382 г. Москвы Тохтамышем: «множаши же в полон поведени быша, в работу поганьскую и в страну Татарскую»⁷⁸. Наконец, в 1472 г. в Москве работает мастер – «его же искупил митрополит из полону у татар к церкви той (Московский Успенский собор. – Л.Д.) ковати на потребу»⁷⁹. Речь идет, по-видимому, о крупном мастере, удостоенном внимания летописца.

Могла быть и еще одна форма знакомства московских мастеров с архитектурой Востока. Интересен следующий случай, приводимый Афанасием Никитиным в его «Хожении»: после ограбления судов под Тарками Никитин и бывшие с ним русские люди обратились за помощью к Ширван-Шаху – «... били ему челом, чтобы он нас пожаловал, чем нам дойти до Руси. И он нам не дал ничего, ано нас много. И мы заплакав, да разошлися кои куды: у кого что есть на Руси, и тот пошел на Русь; а кой должен, а тот пошел, куды его очи понесли, а иные осталися в Шемахее, а иные пошли работать к Баке»⁸⁰ (разрядка моя. – Л.Д.). Хотя Никитин не говорит, на какую работу пошли эти русские люди в Баку, но тем не менее важен сам факт такого рода «общения». Это означает, что русские люди по тем или иным побуждениям покидали насиженные места⁸¹, шли работать к «басурманам», могли там овладеть тем или иным ремеслом, а вернувшись на родину, передавать его своим соотечественникам.

С достаточной уверенностью можно говорить о ранних культурных связях Москвы с Арменией. М.Н. Тихомиров считает «...несомненным существование в Москве более или менее постоянной колонии армян», которая была на московском посаде уже в начале XV в.⁸². Вражеские нашествия XIII–XV вв. заставили многих армян покинуть родину. Многие из них осели в итальянских городах – колониях Крымского побережья. Как известно, у Москвы были самые тесные торговые связи с этими городами, и главным образом с Кафой (Феодосией). В Кафе было особенно много армян, а среди ее многочисленных церквей много армянских⁸³. По словам А.Л. Якобсона, «армянские церкви XIV века в Кафе довольно точно следовали родной архитектуре того времени»⁸⁴. В Кафе было много русских людей: «Того же лета (1475 г.) туркове взяша Кафу, и гостей московских много побиша, а иных поимаше, а иных пограбив на окуп подаваша»⁸⁵.

Интересно отметить, что кирпич, применявшийся при возведении итальянских оборонительных сооружений Кафы, по размерам точно соответствует маломерному кирпичу, широко применявшемуся в строительстве московских храмов с крещатыми сводами с конца XV в.⁸⁶

*       *       *

Приводимые исторические факты и обстоятельства не оставляют сомнений в существовании вполне реальной возможности к концу XV в. осуществления тем или иным путем знакомства московских мастеров с архитектурой Востока и теми замечательными конструктивными приемами, которые родились и получили широкое развитие в этой архитектуре. Московский крещатый свод, не имеющий конструктивных и типологических предшественников на местной почве, самые ранние образцы которого поражают законченностью, зрелостью решения и мастерством исполнения, в своей принципиальной схеме тождественен восточным оригиналам. Сходство столь очевидно, что вряд ли можно подвергнуть сомнению знакомство создавшего его мастера (или мастеров) с восточными образцами.

Однако, отмечая поразительное сходство двух конструктивных систем – восточной и московской – по основному принципу построения и полное подобие отдельных составляющих их элементов (перекрытие угловых секций, а в ряде случаев и средних), необходимо со всей решительностью отметить и глубокое различие между ними. Мы имеем в виду отсутствие у московского свода объемно выявленных перекрещивающихся арок-нервюр. Ни одна из систем сводчатых перекрытий, пришедших в русское зодчество извне и прочно укоренившихся в нем, не претерпела столь значительного творческого переосмысления. Глубина творческой переработки столь очевидна, что роль знакомства с восточными прообразами следует рассматривать как некий, скорее психологического свойства, импульс, наталкивающий ищущую творческую мысль на нужное самостоятельное решение. В данном случае можно наблюдать высокий пример замечательной благотворности культурного общения между народами, без которого немыслим творческий прогресс. Вместе с тем смелость интерпретации – свидетельство несомненной зрелости и творческой силы московской школы, способной к яркому новаторству и к самобытности разрешения сложных творческих задач.

Изложенное дает неоспоримое право назвать крещатый свод московским⁸⁷.

*       *       *

Сложнее ответить на вопрос о возможной взаимосвязи московских и новгородских полопастных завершений фасадов. Трудно отрицать известное внешне-типологическое сходство такой формы, применявшейся в Новгороде, с трифолиями московских церквей типа Трифона в Напрудном.

Золотым веком расцвета искусства Новгорода, необычайно яркого по своей самобытности, было XIV столетие, и особенно его вторая половина. В этот период слагается классический и устойчивый тип новгородского храма. Лучшие образцы типа – церкви Федора Стратилата на Ручье (1361), Спаса Преображения на Ильиной улице (1347), Петра и Павла в Кожевниках (1406), Ивана Богослова на Витке (1383). Новейшими исследованиями Новгородской реставрационной мастерской подтверждается высказывавшееся ранее предположение о первоначальной трехлопастной, а не щипцовой и не многолопастной форме завершения их фасадов. В эту завершающую форму вписывались сугубо декоративного характера многолопастные кривые. Такого решения завершений фасадов не знало Московское зодчество. Непосредственными предшественниками названных храмов были церкви Перынского скита⁸⁸, Николы на Липне (1292), Успения на Волотовом поле (1352). Трехлопастная форма завершения их фасадов выражена с предельной ясностью без каких-либо дополнительных, осложняющих основную тему элементов декоративного характера, как это имеет место у названых церквей второй половины XIV–начала XV вв.

Для новгородских памятников (конца XIII–XIV в.) характерно очевидное неполное соответствие наружных форм покрытия внутренней структуре перекрывающих сводов.

Так, у Перынской церкви только очертания верхних частей западного и восточного фасадов отвечают поперечному сечению расположенных за ними сводов, у церкви на Липне такое соответствие наблюдается только в восточной части, так как западные угловые части храма перекрыты «шатровыми» сводами, наконец, у Волотовской церкви трехлопастные завершения фасадов ни в какой мере не отвечают очертаниям расположенных за ними коробовых сводов.

Несоответствие наружных форм покрытия внутренней структуре сооружений может говорить о давнем существовании и развитии трехлопастной формы в Новгородской архитектуре, ставшей к рубежу XIII–XIV вв. привычным приемом композиционного решения внешних объемов культовых сооружений. Такое предположение было сделано П.Н. Максимовым⁸⁹.

Само по себе такое умозаключение логично, но оно не подтверждается конкретными памятниками предыдущего периода развития новгородской архитектуры*.

*Во время написания работы еще не были известны результаты исследования Г.М. Штендера, установившего наличие трехлопастных завершений фасадов у церкви Параскевы-Пятницы в Новгороде. Лишь на последней стадии Л.А. Давид внес в машинописный экземпляр диссертации от руки соответствующее примечание (см. примечание 90), но так и не осуществил вытекающую из этого корректировку основного текста.

Полузакомары на восточном фасаде Софийского собора (1045–1050 гг.), отвечающие поперечному сечению расположенных за ними сводов, не дают комбинации трехлопастного очертания⁹⁰. Между тем, трехлопастная форма давно бытовала в русском зодчестве и как декоративный прием, и как архитектурно-конструктивная форма, неразрывно связанная со сводами. Такое решение применено как конструктивное на рубеже XI–XII вв. в перекрытии притвора киевской церкви Спаса на Берестове*.

*Этому памятнику посвящена специальная статья Г.М. Штендера. См.: Штендер Г.М. Трехлопастное покрытие церкви Спаса на Берестове // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1980. Л., 1981. С. 534-544.

Оно использовано как декоративная форма в обработке постамента барабана собора Спасо-Евфросиньева монастыря в Полоцке (между 1128 и 1156 гг.)*.

*Новейшая публикация о церкви Спаса в Полоцке: Раппопорт П.А., Штендер Г.М. Спасская церковь Евфросиньева монастыря в Полоцке // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1979. Л., 1980. С. 459-468.

Трехлопастная форма фасадов в неразрывной связи с посводными покрытиями применялась (причем раньше, чем в Новгороде) в смоленском зодчестве. Именно так применена эта форма как основной решающий элемент у западного и восточного фасадов Михаило-Архангельской (Свирской) церкви в Смоленске (1191–1194). На плане Смоленска Гондиуса (1636 г.) помимо Свирской церкви можно различить еще несколько церквей с таким же завершением фасадов, и среди них так наз. Малый храм на Смядыни XII в.⁹¹ Открытие П.Д. Барановским трехлопастного завершения восточного фасада Пятницкой церкви в Чернигове (конец XII в.), строго отвечающего поперечному сечению сводов, указывает, что такая форма была известна и в черниговской архитектуре⁹².

Приведенные примеры красноречиво говорят о давнем существовании на Руси трехлопастной формы завершений фасадов, о ее распространенности еще до появления в Новгороде (примерно столетием раньше) и, в отличие от него, как четко выраженного, конструктивно оправданного решающего элемента композиции фасадов.

Знакомство с дошедшими до нас памятниками раннемосковского зодчества вообще не дает никаких серьезных оснований для предположений о воздействии на него новгородской архитектуры. Мы подразумеваем остатки собора Спаса на Бору и церкви Рождества Богородицы в Кремле, а также более поздние хорошо сохранившиеся раннемосковские памятники так называемого звенигородского круга и Спасский собор Андроникова монастыря. При исследовании дошедших до нашего времени остатков собора Спаса на Бору (1329–1330 гг.) П.Н. Максимовым были найдены камни, покрытые орнаментом, близким по рисунку к орнаментальным поясам Троицкого собора Троице-Сергиева монастыря⁹³. Ценнейшая находка П.Н. Максимова позволяет говорить о родстве этих памятников – звенигородских и раннемосковских. О том же родстве говорит и близость планов собора Спаса на Бору и церкви Рождества планам Звенигородских соборов. И те и другие отличны от новгородских решений XIII–XIV вв. Мы имеем в виду прежде всего трактовку алтарной части: трехапсидной у московских памятников и одноапсидной у новгородских памятников того времени.

Строительство московских соборов времени Ивана Калиты на четверть столетия опережает подъем новгородского зодчества XIV в. В данном случае можно говорить о независимости раннемосковской архитектуры периода ее становления от новгородской школы. Уже в начальном периоде становления московского каменного зодчества можно подвергнуть самому серьезному сомнению какое-либо участие и Новгорода и Пскова в этом процессе. Если Новгород и Псков не пережили в XIII в. тяжести татарских погромов и разорений, то они в то же время вели упорную и изнурительную борьбу с немецко-шведской агрессией, находясь, помимо того, под постоянной угрозой татарского вторжения. В XIII в. строительство в Новгороде почти прекращается⁹⁴.

Для выяснения происхождения возможных строителей первых московских каменных храмов неоспоримый интерес имеет личность такого активного ратоборца за укрепление политического строения Москвы, каким был митрополит Петр. Выходец из Волыни, много ездивший по южно-русским землям, бывший в 1305 г. в Константинополе, человек художественно одаренный (о чем говорят житийные и летописные источники), митрополит Петр 4 августа 1326 г. «своими руками заложил»⁹⁵ Успенский собор, «на Москве первую церковь камену»⁹⁶и своими руками соорудил в нем себе гробницу⁹⁷. Не может быть никаких сомнений в том, что такой человек не мог не оказать решающего влияния на выбор «образца» или «образцов», которым должны были следовать строители Успенского собора. Зная домонгольские памятники на своей родине в юго-западной Руси и владимиро-суздальские храмы, пребывая на митрополичьей кафедре во Владимире (до перенесения ее в Москву), он мог, вдохновляясь последними, для воплощения в реалии своего художественного замысла обратиться к мастерам южных земель, где в XIII в. дольше, чем в Средней Руси, не угасала строительная деятельность. Закладка митрополитом Петром московского Успенского собора была первым краеугольным камнем в создании московской архитектурной школы и системы ее художественных взглядов, свободных на самом раннем этапе развития, нам кажется, от новгородско-псковских воздействий.

Еще труднее говорить о влиянии Новгорода на Москву в XV в. Новейшие исследования новгородской архитектуры XV в. говорят о глубоком творческом кризисе и застойности, которые она переживает в этот период, достигающих своего апогея к рубежу XV–XVI столетий. Архитектура Новгорода находилась в это время в руках реакционной новгородской верхушки: епископа, крупного боярства и купечества. На всем протяжении XV столетия в новгородской архитектуре не ставится и не разрешается новых задач. Это касается как области конструктивных решений, так и чисто архитектурных проблем. Реакционные господствующие силы Новгорода в их бесперспективных центробежных устремлениях, пытаясь противостоять Москве в борьбе за свою экономическую и политическую независимость, все чаще и чаще обращаются к формам местной, домонгольской архитектуры. «Реставраторские» тенденции (в отрицательном значении понятия) приводят к застойности, консерватизму.

Восстанавливая и перестраивая свои церкви в формах «освященной» преданиями былой славы старины, новгородцы начинают создавать очень небольшие по объему храмы. При этом (весьма примечательно), несмотря на миниатюрность таких сооружений, не превосходящих по своим размерам московские и псковские бесстолпные церкви, новгородцы не решаются освободить их внутреннее пространство от несущих своды столпов. Новгородцы и в данном случае не дерзают ставить и разрешать новые проблемы, которые ставились и успешно разрешались и Москвой, и Псковом, а продолжают пассивно целиком повторять традиционную схему крестовокупольного храма.

Нельзя игнорировать и того весьма знаменательного обстоятельства, что Новгород XIV–XV вв. был политическим антагонистом Москвы и ее ярым идеологическим противником. «Новгородское государство все более и более становилось в русской жизни реакционной силой, сопротивляющейся объединительной политике московских великих князей»⁹⁸.

В противоположность Новгороду, именно в Москве закономерно появление прогрессивных тенденций в развитии искусства вообще, архитектуры в частности. В XIV и особенно XV в. Москве принадлежит передовая миссия собирания русских земель, а «тенденция к созданию национальных государств, выступающая все яснее и сознательнее, является одним из существеннейших рычагов прогресса в средние века»⁹⁹.

Именно таким обстоятельством можно объяснить несомненно прогрессивный характер раннемосковского зодчества и застойно-регрессивный характер новгородского. А это, в свою очередь, неизбежно приводит к выводу: вряд ли Москве нужно было что-либо заимствовать в то время у Новгорода в области архитектуры.

*       *       *

Куликовская победа – первый этап на пути свержения татарского ига – вызывает небывалый подъем национального самосознания, пробуждает живой интерес к родной истории. Интерес к своему прошлому находит яркое выражение в характере московских летописных сводов, ставших «важнейшим государственным делом»¹⁰⁰ и олицетворяющих собой «своеобразный культ эпохи национальной независимости, идеализацию киевской старины»¹⁰¹. Характер московских летописных сводов 1-й половины XV в. А.А. Шахматов определял как свидетельствующий «об общерусских интересах, об единстве земли русской в такую эпоху, когда эти понятия едва только возникли в политических мечтах московских правителей»¹⁰².

Митрополит Киприан, инициатор составления первого общерусского летописного свода (1409 г.), сумел превратить Москву в религиозный центр еще разобщенных русских земель, оказывая влияние и активно поддерживая связь даже с церковью тех исконно русских областей, которые в это время находились в составе Литовского государства. Москва не порывает связи с церковью захваченных Литвой Киева, Полоцка, Чернигова и Смоленска, т.е. с теми городами, где, как мы видели, трехлопастная форма завершений фасадов имела место и, судя по сохранившимся памятникам, появилась раньше, чем в Новгороде. Еще со времени Ивана Калиты из Смоленска, Киева, Чернигова, Волыни в Москву съезжаются многие бояре¹⁰³. В новейших исследованиях придается самое серьезное значение ранним торговым связям Москвы со Смоленском и вообще с Великим княжеством Литовским, особенно усилившимся в XV в. Вопреки мнению Забелина, отрицается развитие в то же время торговых отношений Москвы с Новгородом. Торговля с последним начинает оживляться только со второй половины XV в.¹⁰⁴.

Все это говорит о том, что Москва имела в XIV–XV вв. достаточно тесные и многообразные, осуществляемые по разным каналам связи с западнорусскими и южнорусскими городами. В Москве не могли не знать архитектуры прекрасных памятников Чернигова, Полоцка и особенно Смоленска. Эти памятники эпохи независимости не могли не импонировать совершенством своих форм. Достаточно вспомнить слова летописца, которыми он характеризует Михаилоархангельскую (Свирскую) церковь в Смоленске: «такое же несть в полуношной стране и всим приходящим к ней дивитеся изрядней красоте ее»^105*.

*Новейшие исследования этого и других домонгольских памятников Смоленска изложены в кн.: Воронин Н.Н., Раппопорт П.Л. Зодчество Смоленска XII–XIII вв. Л., 1979.

*       *       *

Нет особенной необходимости подробно рассматривать в настоящей работе вопрос о происхождении трехлопастной формы завершений фасадов древнерусских храмов. Это особая, большая и самостоятельная тема. Необходимо напомнить, что появление такой формы в русском зодчестве обычно рассматривалось как результат воздействия византийской¹⁰⁶ или западноевропейской архитектуры¹⁰⁷ и, наконец, в последнее время Н.И. Врунов рассматривает ее как воспроизведение в камне «деревянных трехлопастных бочек»¹⁰⁸.

Ни то ни другое объяснение нельзя признать убедительным. В западноевропейской архитектуре, хотя эта форма и встречается относительно рано и довольно часто (собор в Шпейере XI–XII вв., церковь Марии в Лаахе XII в. и ряд других), применение ее не выходит за пределы чисто декоративного стаффажа. Другими словами, форма трифолия применяется здесь как некая декоративно-орнаментальная тема, так же как она широко применялась в средневековом искусстве многих стран трех континентов Старого Света.

Маловероятным кажется и выведение Н.И. Бруновым этой формы из архитектуры трехлопастных рубленых бочек. Нет никаких сколько-нибудь убедительных данных о существовании бочек такой сложной и абсолютно неконструктивной для дерева формы (как, впрочем, и простых бочек) в домонгольский период. Бочки такого типа известны по крайне редким образцам, относящимся к весьма позднему времени. Об аконструктивности и нелогичности такой формы для дерева писал в свое время В.В. Суслов¹⁰⁹. Трехлопастная форма, как и всякая арочная форма, специфична для камня, а не для дерева.

Наиболее вероятным представляется возникновение этой формы в русском каменном зодчестве на раннем этапе его развития как результата творческого преодоления византийских образцов с позакомарным покрытием объемов крестовокупольных храмов. В этом процессе немаловажную роль могли сыграть местные климатические условия, крайне неблагоприятные для византийского позакомарного приема покрытия (особенно храмов с пониженными закрестовьями).

Если иметь в виду преобладающее значение деревянного строительства на раннем этапе развития русской архитектуры, в котором, вероятно, большое распространение имели двухскатные покрытия как простейшие возможные, то с такими щипцовыми завершениями фасадов трехлопастные завершения имеют известное родство. Они родственны и своим характером «двускатности», и той очевидной «интегральностью» которую они сообщают фасадам, в отличие от «слагаемости» идущих от Византии фасадов с позакомарными покрытиями. Таким образом, в выработке трифолиев русских культовых сооружений могли органически сочетаться и эстетическое (обусловленное местными традициями деревянного зодчества), и рациональное (обусловленное местными климатическими условиями) начала при типичном для тектоники каменных сооружений воплощении.

Интересно отметить широкое применение в романских церквах Франции перекрытий среднего нефа цилиндрическим, а боковых – полуцилиндрическими сводами, дающими в поперечном сечении трехлопастную кривую (церкви: в Иссуаре, Сен-Сернэн в Тулузе 1096 г., Сент-Этьен в Невере 1099 г., во Вье Партэне, Сент-Эвтрой в Сентэ, в Клермон Ферране 1145 г.)¹¹⁰, но ни у одного из этих храмов такая комбинация сводчатых перекрытий не получает выражения на торцевых фасадах.

Только со второй половины XV в., намного позже, чем на Руси, эта форма приобретает значительное распространение в завершении торцевых фасадов ряда церквей с базиликальным построением планов в северной Италии, и особенно Далмации (незаконченый «храм Малатесты» в Римини, собор в Шибенике, церкви: Спасителя в Дубровнике, Марии в Задаре, на острове Хвар, Сан-Заккариа в Венеции, Сан-Джованни ин Монте в Болонье, в Ливонце). У всех этих храмов XV–XVI вв., за исключением собора в Шибенике, трехлопастные очертания завершений торцевых фасадов ни в какой мере не отвечают поперечному сечению нефов. Западноевропейские авторы (Коррадо Риччи, Бурк-хардт, Вентури, Паолетти, Ивекович, Караман, Гартман и др.) считают родиной такой формы завершений главных фасадов храмов, расположенных в пунктах вдоль берегов Адриатического моря, Венецию. А.И. Венедиктов, занимающийся подробным изучением архитектуры Далмации (и вообще Югославии), высказывает резонное предположение (и обосновывает его) о славянском – далматинском – происхождении трехлопастной формы завершений фасадов североитальянских построек¹¹¹.

Возникает большой соблазн: пойти еще дальше и высказать предположение (в сугубо гипотетической форме) о возможном возникновении такой формы в самой Далмации под воздействием знакомства с ней в русских землях, где она с давних пор получила широкое и устойчивое распространение. Именно XV столетие проходит под знаком большого оживления культурных сношений Руси с южнославянскими странами и появления в этих странах живого интереса к Руси¹¹².

Приведенных примеров русских памятников с трехлопастными завершениями фасадов достаточно для обоснования и категорического утверждения неоспоримости раннего, уходящего корнями в глубокую древность, широкого применения формы трифолия и ее особого значения как решающего фактора в общей композиции объемов культовых сооружений древней Руси. В такой трактовке (как решающий элемент завершения фасадов), так широко и устойчиво трифолий не применялся нигде в мировой архитектуре, хотя и встречается в средневековом искусстве буквально повсюду от Дальнего Востока до крайнего Запада, но применяясь как декоративно-орнаментальная тема в архитектуре, живописи и прикладном искусстве. Развитие приема трехлопастных завершений фасадов в древнерусском зодчестве следует рассматривать как ранний пример преодоления русскими мастерами византийских канонов и создание своих национальных форм каменной архитектуры.

Для понимания нашей темы достаточно и существенно отметить древнее и широкое бытование трехлопастной формы завершений фасадов культовых сооружений, задолго до появления ее в московской архитектуре, и те специфические трактовку и значение, которые она приобрела в русской архитектуре предшествовавшего периода развития.

Это дает право утверждать, что Москва – собирательница Руси, наследница всего предшествовавшего периода развития ее культуры, в своей идеологической борьбе обращавшая взоры к периоду существования независимого древнерусского государства, не прерывая связи с Полоцко-Смоленской и Черниговской землями, противоборствуя своему антагонисту Новгороду, уже не создающему (с XV века) новых самостоятельных архитектурных ценностей, – не нуждалась непременно в новгородском опосредствовании трехлопастной формы завершений фасадов. Московских мастеров и их заказчиков в данном случае могли вдохновить памятники Чернигова и Смоленска.

Особое значение для понимания раннемосковского зодчества имеет открытие несколько лет назад древних форм Спасского собора Андроникова монастыря¹¹³. Выявление этого памятника, по-новому освещая архитектуру ранней Москвы, одновременно позволяет говорить о ее ярких самостоятельных чертах, местном своеобразном понимании формы. Архитектура Спасского собора в еще большей степени, чем памятники звенигородского круга, опровергает предположения о простых перепевах московской школой форм владимиро-суздальского зодчества. Вместе с тем открытие первоначальных форм андрониковского собора, может быть, свидетельствует и об отличии собственно раннемосковских памятников от звенигородских.

К сожалению, до сих пор остается загадкой вопрос о завершении андрониковского собора*.

*Исследования и реставрация Спасского собора Андроникова монастыря, давшие основания для почти исчерпывающей реконструкции первоначальных форм этого памятника, выполнялись коллективом авторов под руководством Л.А. Давида уже после написания публикуемого текста. См.: Давид Л.А., Альтшуллер Б.Л., Подъяпольский С.С. Реставрация Спасского собора Андроникова монастыря // Древнерусское искусство: Сергий Радонежский и художественная культура Москвы XIV–XV вв. СПб., 1998.

Некоторые основания для ответа на вопрос дает другое, не менее важное, недавнее открытие – древних форм Рождественского собора (начала XVI в.) Рождественского монастыря в Москве¹¹⁴*.

*Реконструкция первоначальных форм собора Рождественского монастыря была позднее уточнена Н.В. Ильенковой. См.: Ильенкова Н.В. Собор Рождественского монастыря в Москве. Исследования и реставрация // Охрана и реставрация памятников архитектуры. Опыт работы мастерской № 13. М., 1981. С. 82-88.

Рождественский собор в построении основного объема, в общих чертах, необычайно близко воспроизводит композицию андрониковского собора. Сходство столь разительно, что есть все основания рассматривать последний как послуживший «образцом» для первого. У Рождественского собора, в отличие от андрониковского, счастливо сохранился весь верх. В его завершении определенную роль играет трифолий, служащий переходом от закомар основного четверика к кокошникам барабана. В такой связи можно высказать предположение о существовании трифолия и у андрониковского собора¹¹⁵. Сопоставление памятника с андрониковским собором и выводимая отсюда гипотеза о форме завершения последнего позволяет высказать предположение о применении трифолия еще в раннемосковском зодчестве. В какой-то мере о том же может говорить и известный большой сион московского Успенского собора, воспроизводящий некий храм с трифолием в основании барабана. Памятники церковной утвари такого рода, как известно, довольно точно воспроизводят формы современной им архитектуры.

Выше высказывались соображения о применении трехлопастных завершений в композиции стен церкви Сретения на Поле 1482 г. Приведенные наблюдения позволяют говорить о возможном раннем освоении мастерами московской школы формы трифолия.

Необходимо еще раз подчеркнуть, что в Пскове такая форма (как самостоятельная) ни в XV в., ни позже не применялась¹¹⁶, а в Новгороде со второй половины XIV в. и на всем протяжении XV в. к ней в ее чистом виде не возвращались.

Исходя из изложенного, мы рассматриваем появление в московской архитектуре трехлопастной формы завершений фасадов храмов как результат глубокого освоения и развития местной школой общерусского культурного наследия вообще и архитектурного в частности.

*       *       *

Выше была сделана ссылка на широкое распространение трифолия в архитектуре древней Руси с домонгольского периода ее развития. Мы рассматриваем трехлопастные завершения фасадов храмов как выражение специфически русского понимания формы, возникшее как символ активного преодоления византийских прообразов местными мастерами. В такой трактовке, так устойчиво и в таком масштабе она нигде за пределами Руси до того не применялась. Возникают веские основания рассматривать такую «тему» древнерусских архитектурных решений как определенный вклад в сокровищницу мирового зодчества.

Форма трифолия, приобретая в трактовке русских мастеров особое и решающее значение в композиции фасадов культовых сооружений, придала им цельность и выразительность. Ее применение позволило создать весьма рациональное в местных климатических условиях покрытие храмов.

По поводу освоения формы трифолия Москвой можно повторить сказанное о московском Успенском соборе Н.Н. Ворониным, рассматривающим его построение по образцу Владимирского как «тенденцию выявить глубокие национальные традиции нового этапа исторического развития»¹¹⁷.

*       *       *

Новизна «темы» московских бесстолпных храмов с крещатыми сводами и трехлопастными завершениями фасадов в развитии русского зодчества совершенно очевидна. Эта новизна отнюдь не исчерпывается разработкой и применением до того неведомой русским мастерам конструкции крещатого свода (хотя это явление само по себе феноменального порядка), а заключается прежде всего в массовом характере явления, в его необычайном типологическом и стилистическом единстве и устойчивости.

В самом деле, возведение на Руси бесстолпных храмов известно еще в домонгольский период (церкви в Остре и Белгородке, Ильинская церковь в Чернигове, церковь в Переяславле Южном, церковь Воздвижения на Торгу во Владимире 1218 г., бесстолпная церковь в Старой Рязани не позднее начала XIII в.), но нет никаких оснований говорить ни о массовости их распространения, ни, тем более, о типологическом единстве или оформленности в определенное течение в русской архитектуре или в архитектуре отдельных Русских земель.

Вряд ли и конструктивные решения таких храмов существенным образом отличались от тех приемов, которые обычно применялись для перекрытия отдельных элементов крестовокупольных храмов того времени. Об этом говорит дошедшее до нас перекрытие Ильинской церкви в Чернигове, представляющее собой обычный случай перекрытия средокрестной части крестовокупольного храма со столбами. Нет оснований сомневаться в справедливости предположения Н.И. Брунова о перекрытии церкви в Белгородке продольно ориентированным коробовым сводом¹¹⁸. О том, что система перекрытий таких храмов не выходила за пределы ординарных для своего времени конструктивных решений, в известной мере может говорить и перекрытие бесстолпной Троицкой церкви в Зимно под Владимиром-Волынским (конца XV в.), купольное перекрытие которой, возможно, было навеяно южнорусскими домонгольскими бесстолпными храмами¹¹⁹.

_______________________________________________________

1. Проект реставрации был одобрен Реставрационно-техническим советом Мастерских, а затем Научно-методическим советом по охране памятников культуры при Президиуме Академии Наук СССР.

2. Натурное исследование и составление проекта реставрации осуществлялись силами руководимого мной авторского коллектива, в состав которого входили архитекторы Б.Л. Альтшуллер и С.С. Подъяпольский.

3. Летопись церкви Зачатия св. Анны что в Углу, в Китай-городе и ее прихода. Рукопись без указания автора. РГАЛИ, ф. 1981 (фонд И.П. Машкова), оп. 1, № 122, л. 157; Александровский М.И. Церковь Зачатия Анны что в Углу. Рукопись. ГИМ, Отдел архитектурной графики, № 99; История русского искусства. М., 1955, т. 111. С. 341.

4. ПСРЛ, т. XXV. С. 297.

5. Мартынов А.А., Снегирев И.М. Русская станина в памятниках церковного и гражданского зодчества. М., 1845, тетрадь VI. С. 158; История русского искусства, т. 111. С. 341.

6. Орлов А. Описание московской Зачатиевской, что в углу г. Китая церкви // Московские епархиальные ведомости. М., 1873, № 38. С. 349.

7. Древнее покрытие храма обнаружено после удаления всех позднейших наслоений.

8. На реконструкции памятника, выполненной в 1947 г. А.С. Фуфаевым, оконные проемы изображены обычного типа без рамочных наличников. Предполагаемое А.С. Фуфаевым наличие окна в трифолии северного фасада нашим натурным исследованием не подтвердилось.

9. У западного портала полностью сохранился замковый блок килевидного завершения.

10. Карниз барабана сохранился только в нижней части, его венчающая часть утрачена при устройстве в XVII в. существующей сейчас луковичной главы.

11. История русского искусства, т. III. С. 341.

12. Местоположение села Ваганьково определяется проходящим сейчас позади библиотеки им. Ленина Ваганьковским переулком. Ваганьково упоминается в летописях впервые под 1446 г. (ПСРЛ, т. VI. С. 172; т. VIII. С. 114). В нем находился двор великой княгини Софьи Витовтовны, вдовы великого князя Василия I.

13. ПСРЛ, т. XXIII. С. 200; т. XX. С. 387.

14. Мартынов А.А., Снегирев ИМ. Указ. соч. М., 1858, год четвертый. С. 96-98.

15. Там же. М., 1852, год третий.

16. Там же. С. 74.

17. Стоглавый собор, бывший в Москве при великом государе, царе и великом князе Иване Васильевиче. Лондон, 1860. Глава сорок первая. О крестах на храмах. С. 97.

18. В 1943 г. при обследовании подвалов существующей сейчас поздней, возведенной на месте первоначальной, церкви, нами, совместно с архитектором К.Т. Топуридзе, был обнаружен во вторичном использовании маломерный кирпич такого размера.

19. Павел Алеппский. Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном архидиаконом Павлом Алеппским // ЧОИДР. М., 1896, вып. II. С. 146.

20. Приводимые данные исследования Никольской церкви арх. Е.В. Михайловского почерпнуты из работы: Кальнинг-Михайловская Л.А. Охрана и изучение памятников архитектуры // Практика реставрационных работ. М., 1950, сборник первый. С. 17-20.

21. Граненые апсиды имеются у Успенского собора в Дмитрове 1-й четверти XVI в. (см.: Ильин М.А. Успенский собор в Дмитрове // Материалы по истории русского искусства. М., 1928, вып. I. С. 8-10), у Троицкого собора Данилова монастыря в Переславле 1530 г.

22. Кальнинг-Михайловская Л.А. Указ. соч. С. 19.

23. Иванчин-Писарев Н.Д. Прогулка по древнему Коломенскому уезду. М., 1843. С 133.

24. Кивокурцее Ю. Памятник домонгольской эпохи близ Коломны // МГУ. Труды Кабинета истории материальной культуры. М., 1930, вып. V.

25. Воронин Н.Н. К характеристике архитектурных памятников Коломны времен Дмитрия Донского // МИА. М.–Л., 1949, № 12. С. 222.

26. Там же. С. 221.

27. Антонова В.И. Новооткрытые произведения Дионисия в Государственной Третьяковской галерее. М., 1952. С. 17-23.

28. Наличие крещатого свода у памятника установлено архитектором В.И. Балдиным в 1958 г.

29.Воронин Н.Н. Древнерусские города. М.–Л., 1945. С. 74.

30. Воронин Н.Н. Переславль-Залесский. М., 1948. С. 30.

31. История русского искусства, т. III. С. 346-348.

32. Там же. С. 347-348.

33. При разборке Николомясницкого памятника его обмеряла бригада под руководством П.Д. Барановского. К сожалению, эти обмеры остались необработанными. Некоторые кроки разрезов храма любезно предоставлены мне принимавшим участие в обмерах арх. П.Н. Максимовым.

34. Церковь Троицы в Полях находилась по левой стороне (идя от Кремля) ул. 25 Октября (б. Никольской).

35. ПСРЛ, т. XIII. С. 404.

36. Обмеры и фотографии 1936 г. Троицкой в Полях церкви хранятся в музее Академии архитектуры (Ныне ГНИМА).

37. Напомним, что у церкви Трифона все стены сверху донизу выполнены в системе полубутовой кладки, а у церкви Анны в такой технике выполнена только нижняя их часть.

38. Историческое известие о всех церквах столичного города Москвы. М., 1796, б. а.; Розанов Н.П. Описание Московских церквей, учиненное Московской Консисториею // ЧОИДР. М., 1874. С. 92; Александровский М.И. Рукопись № 67 в Отделе архитектурной графики ГИМ.

39. Там же.

40. Рыбаков Б.А. Окна в исчезнувший мир // Доклады и сообщения исторического факультета МГУ. М., 1946, вып. IV. С. 36.

41. Данные о фундаменте церкви на Городище под Коломной взяты по Н.Н. Воронину. См.: Воронин Н.Н. К характеристике архитектурных памятников Коломны времен Дмитрия Донского. С. 220-221.

42. Трещины в стенах алтарной части ростовской Вознесенской церкви в месте, близком к ее примыканию к четверику храма, видимо, появились в результате подгнивания свай при крайне неблагоприятных для строительства грунтах и при большой разнице в нагрузке на основание от основного объема храма и его алтарной части. Трещины в стенах Трифоновской церкви произошли: а) из-за растески проемов и б) из-за обнажения фундамента ниже подошвы при устройстве карьера в 1936 г. Трещины в западной стене юркинской церкви, видимо, свидетельствуют о недостаточной глубине заложения фундамента (0,9 м).

43. В церкви Анны белокаменная, полубутовая кладка стен доведена до пят сводов. Соответственно выше пояса, отделяющего трехлопастное завершение стен, кладка выполнена из маломерного кирпича.

44. Как отмечалось выше, отдельные участки стен Антипиевской церкви сложены в характере полубутовой кладки.

45. Филиппов А.В. Заключение Лаборатории керамической установки ВАА // МИД. М.–Л., 1949, № 12. С. 104-105.

46. В церкви на Городище такая черепица найдена на своде храма in situ. См.: Воронин Н.Н. К характеристике архитектурных памятников Коломны времен Дмитрия Донского. С. 221.

47. Баниге В.С. Покрытия ростовских архитектурных памятников XVI–XVII вв. // Материалы по изучению и реставрации памятников архитектуры Ярославской области. Древний Ростов. Ярославль, 1958, вып. 1. С. 47-70.

48. Лахтин Н.К. Расчеты арок и сводов. М., 1911. С. 355-357.

49. Такими сводами перекрыты трапезная церковь Пафнутьева-Боровского монастыря 1511 г. и Ризоположенский собор монастыря того же имени в г. Суздале середины XVI в.

50. Интересно вспомнить, что и зодчие итальянского Возрождения в то же время упорно работают над идеей создания единых центрических композиций.

51. Давид Л.А. и Огнев Б.А. Забытый памятник московского зодчества XV в. // КСИИМК. М., 1956, вып. 62. С. 51-55.

52. Интересно отметить, что в конце XIV в. селом Каменским владел князь Юрий Дмитриевич Звенигородский-Галицкий (Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XV вв. М.–Л., 1950. С. 34.)

53. Памятник обследован автором этих строк совместно с Б.А. Огневым, Е.Н. и С.С. Подъяпольскими, Б.Л. Альтшуллером в 1952 г.

54. ПСРЛ, т. VI. С. 233.

55. ПСРЛ, т. VI. С. 198.

56. Дневник К.К. Романова за 1928 г. Запись от 15 августа. ИИМК, ф. 29, ед. хр. 171.

57. Там же.

58. Ильинская церковь в б. Калужской губернии, церковь Ивановского монастыря в Москве, приделы Московского Благовещенского собора, Никоновский придел Троицкого собора Троице-Сергиевой Лавры и др.

59. Такими сводами были перекрыты в XVII в. крайние западные компартименты Колмовской церкви (Строков В.А., Богусевич В.А. Новгород Великий. Л., 1938. С. 86, рис. 69).

60. Токарский Н.М. Архитектура древней Армении. Ереван, 1946; Буниатов Н.Г., Яралов Ю.С. Архитектура Армении. М., 1950; Якобсон А.Л. Очерк истории зодчества Армении V–XVII веков. М.–Л., 1950; Его же. Из истории зодчества средневековой Армении // Ежегодник Института истории искусств. М., 1952; Халпахчьян О.Х. Архитектура армянских трапезных; Его же. Строительные традиции народных мастеров Армении // АН. М., 1953, вып. 3; Мхацаканян С.Х. Архитектура армянских притворов. Ереван, 1952.

61. Засыпкин Б.Н. Памятники архитектуры в Средней Азии и их реставрация // Вопросы реставрации. М., 1926, вып. I. С. 161.

62. Там же. С. 142.

63. Засыпкин Б.Н. Архитектура Средней Азии. М., 1948. С. 105-106.

64. Засыпкин Б.Н. Памятники архитектуры в Средней Азии и их реставрация. С. 143.

65. Тихомиров М.Н. Москва и культурное развитие русского народа XIV–XVII вв. // Вопросы истории, 1947. С. 7.

66. Срезневский И.И. Хожение за три моря Афанасия Никитина в 1466–1472 гг. СПб., 1857. С. 2-3; Белокуров С.А. Сношение России с Кавказом. М., 1889. С. VII; Мавродин В.В. Роль России в развитии мировой науки // Звезда, 1944, № 7-8.

67. Фехнер М.В. Торговля русского государства со странами Востока в XVI веке. М., 1952. С. 6.

68. Путешествие Амвросия Контарини, Посла Светлейшей Венецианской Республики к знаменитому Персидскому государю Узун-Гассану, совершенное в 1473 году (Библиотека иностранных писателей о России. Т. I). СПб., 1836. С. 63.

69. Энгельс Ф. Диалектика природы. Соч., т. XIV. С. 475-477.

70. Тихомиров М.Н. Москва и культурное развитие русского народа XIV–XVII вв. С. 10.

71. История русской литературы. М., 1954, т. II. С. 337-349.

72. Когда псковичам понадобилось в 1420 г. покрыть свой Троицкий собор свинцом, они обратились за мастером к немцам, «и погании не даша мастера» (ПСРЛ, т. V. С. 23). В 1547 г. па поручению Москвы Ганс Шлитте навербовал для нее 123 мастера. Они были задержаны в Любеке, Шлитте заключен в Ливонскую тюрьму, а один мастер был даже казнен. Подробно см.: Поршнев Б.Ф. К вопросу о месте России в системе европейских государств в XV–XVIII вв. // Ученые записки Академии общественных наук. Вопросы всеобщей истории. М., 1948, вып. 2. С. 7-9.

73. Московские записки барона Сигизмунда Герберштейна (Библиотека иностранных писателей о России. Т. II). СПб., 1847 С. 77.

74. Послание иеромонаха Епифания, писавшего к некоему другу своему Кириллу. В кн.: Грабарь Н.Э. Феофан Грек. Очерк по истории древнерусской живописи. Казань, 1922. С. 6.

75. Фрагмент анонимной биографии Леон-Баттисты Альберти в кн.: Леон-Баттиста Альберти. Десять книг о зодчестве. М. 1935, т. I. С. XXIII.

76. «И если бы Господь не предуготовал нам некоего Русского по имени Косму, бывшего Золотых дел мастером у Императора и очень им любимого... Косма показал нам и трон императора, который сделан был им раньше, чем тот воссел на престоле, и печать его, изготовленную им, а так же разъяснил нам надпись на этой печати. И так же много других тайн вышеупомянутого императора мы узнали через тех, кто прибыл с другими вождями, через многих русских» (разрядка моя. – Л. Д.). См.: Джиованни дель Плано Карпини. История монголов. М., 1957. С. 78.

77. Ипатьевская летопись. СПб., 1871. С. 558.

78. ПСРЛ., т. XXV. С. 209.

79. ПСРЛ, т. IV. С. 197.

80. Хожение за три моря Афанасия Никитина, 1466–1472 гг. М.–Л., 1948. С. 10-11.

81. Такие случаи упоминаются в летописях. В 1443 г. при описании голода в Новгородской земле говорится, что многие новгородцы разошлись: «... инии в Литву, инии в Латинство, и инии Бесерменство». ПСРЛ, т. III. С. 240.

82. Тихомиров М.Н. Древняя Москва. М., 1947. С. 142. В летописи под 1390 г. записано: «Того же лета июня в 22, бысть пожар на Москве, на посаде загореся от Авраама Арменина» (ПСРЛ, т. VIII. С. 60). Сведения о пребывании русских в Армении сообщает Герберштейн в приводимой им грамоте митрополита к папе: «Когда мы узнали, что в Армении и в некоторых других землях едят в великий пост яйца и сыр, тотчас повелели нашим там находящимся воздерживаться от такой пищи и всякой жертвы дьяволу» (Московские записки Сигизмунда Герберштейна. С. 81-82).

83. Сыроечковский В.Е. Гости сурожане. М.–Л., 1935. С.18.

84. Якобсон А.Л. Очерк истории зодчества Армении V–XVII веков. С. 163.

85. ПСРЛ, т. VIII. С. 181.

86. Данные о размерах кирпича в оборонительных сооружениях Кафы любезно сообщены автору П.Д. Барановским и С.С. Подъяпольским.

87. Предположение о сложении конструкции московского крещатого свода как следствии культурного общения Москвы с сопредельными странами юго-востока высказано нами в нашей публикации 1947 г. (Давид Л.А. Церковь Трифона в Напрудном // Архитектурные памятники Москвы. XV–XVII век. М., 1947. С. 53).

88. Кацнельсон Р.А. Древняя церковь в Перынском скиту близ Новгорода // АН. М., 1952, № 2. С. 69-85.

89. Максимов П.Н. Церковь Николы на Липне близ Новгорода // АН. М., 1952, № 2. С. 102.

90. Новейшим исследованием архитектора Г.М. Штендера доказано наличие трехлопастных завершений фасадов у Пятницкой церкви на Торговой стороне, на Ярославовом Дворище в Новгороде, возведенной около 1207 г. Пятницкая церковь возникла после Михаилоархангельской Свирской церкви в Смоленске и обладает чертами неоспоримого сходства с последней. (Доклад Г.М. Штендера на заседании Научно-методического Совета по охране памятников культуры при Президиуме Академии наук СССР 29 марта 1958г.). Исследования Г.М. Штендера по Пятницкой церкви в Новгороде опубликованы: Гладенко Т.В., Красноречьев Л.Е., Штендер Г.М., Шуляк Л.М. Архитектура Новгорода в свете последних исследований // Новгород. К 1100-летию города. М., 1964. С. 201-214.

91. Корзухина-Воронина Г.Ф. Рязань в сложении архитектурных форм XII–XIII веков // ГАИМК. Бюро по делам аспирантов. Сб. 1. Л., 1929. С. 81.

92. Барановский П.Д. Собор Пятницкого монастыря в Чернигове // Памятники искусства, разрушенные немецкими захватчиками в СССР. М.–Л., 1948. С. 13-34.

93. Максимов П.Н. К характеристике памятников московского зодчества XIII–XV вв. // МИД. М.–Л., 1949, № 12. С. 210.

94. Лазарев В.Н. Искусство Новгорода. М.–Л., 1947. С. 98.

95. ПСРЛ, т. XX, ч.1. С. 297.

96. Там же. С. 177.

97. Там же.

98. Лихачев Д.С. Идеологическая борьба Москвы и Новгорода в XIV–XV веках // Исторический журнал. 1941, № 6. С. 46.

99. Энгельс Ф. О разложении феодализма и развитии буржуазии // К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч., т. XVI, ч. 1. С. 144.

100. Лихачев Д.С. Указ. соч. С. 43.

101. Там же. С. 46.

102. Шахматов. А.А. Общерусские летописные своды XIV–XV веков // ЖМНП, 1900, т. IX. С. 91.

103. Мавродин В.В. Образование единого русского государства. Л., 1951. С. 94.

104. Тихомиров М.Н. Древняя Москва. С. 101-104. «С Великим княжеством Литовским, – в особенности с русскими землями, входившими в его состав, было связано экономическими узами издревле Московское княжество» (Очерки истории СССР. Период феодализма. Конец XV в. – начало XVII в. М., 1955. С. 86).

105. ПСРЛ, т.II. С. 703-704.

106. Забелин И.Е. Русское искусство. Черты самобытности в древне-русском зодчестве. М., 1900. С. 79-80. Такой же точки зрения придерживается и Г.Г. Павлуцкий, ссылающийся в своей работе «Краткий очерк новгородской и московской архитектуры» (Киев, 1912) на указанное сочинение Забелина.

107. Alpatov M. und Brunov N. Geshichte der Altrussischen Kunst. Augsburg, 1932, S. 63; Строков В.А., Богусевич В.А. Указ. соч. С. 107.

108. Брунов Н.И. О некоторых связях русской архитектуры с зодчеством южных славян // АН. М., 1952, вып. 2. С. 39; История русской архитектуры. М., 1956. С. 62. Р.А. Кацнельсон высказывает предположение о связи этой формы с традициями славянского деревянного зодчества. См.: Кацнельсон Р.А. К вопросу о взаимоотношениях архитектуры восточных и южных славян и Византии // ВВ, 1957, т. XII. С. 262.

109. Суслов В.В. Очерки по истории древнерусского зодчества. СПб., 1889. С. 14.

110. Шуази О. История архитектуры. М., 1937, т. II. С. 187-196.

111. Венедиктов А.И. Некоторые проблемы истории архитектуры Югославии // Советская архитектура. 1955, № 7. С. 108-123.

112. Очерки истории СССР. XIV–XV вв. М., 1953, т. II. С. 385.

113. Максимов П.Н. Собор Спасо-Андроникова монастыря в Москве // Архитектурные памятники Москвы XV–XVII веков. М., 1947. С. 8-32.

114. Фуфаев А.С. Собор московского Рождественского монастыря // Архитектурные памятники Москвы XV–XVII веков. М., 1947. С. 55-75.

115. Такой же точки зрения придерживался покойный Б.А. Огнев.

116. Н.Н. Воронин высказывает предположение о существовании трифолия в основании барабана Троицкого собора в Пскове XII в. См.: Воронин Н.Н. У истоков русского национального зодчества // Ежегодник Института истории искусств. М., 1952. С. 296.

117. Воронин Н.Н. Архитектурный памятник как исторический источник // СА. М., 1954, т. XIX. С. 71.

118. Брунов Н.И. К вопросу о некоторых связях русской архитектуры с зодчеством южных славян // АН. М., 1952, вып. 2. С. 32.

119. Логвин Г.Н. Архiтектурний комплекс в Зимно // Архiтектурнi пам’ятники. Збiрник наукових праць. Киiв, 1950.

НА СТРАНИЦУ АВТОРА

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

Все материалы библиотеки охраняются авторским правом и являются интеллектуальной собственностью их авторов.

Все материалы библиотеки получены из общедоступных источников либо непосредственно от их авторов.

Размещение материалов в библиотеке является их цитированием в целях обеспечения сохранности и доступности научной информации, а не перепечаткой либо воспроизведением в какой-либо иной форме.

Любое использование материалов библиотеки без ссылки на их авторов, источники и библиотеку запрещено.

Запрещено использование материалов библиотеки в коммерческих целях.

Учредитель и хранитель библиотеки «РусАрх»,

академик Российской академии художеств

Сергей Вольфгангович Заграевский