|
РусАрх |
Электронная научная библиотека по истории древнерусской архитектуры
|
Источник: Косточкин В.В. О мастерах крепости Копорье. В кн.: «Древнерусское искусство XV-XVI вв.», М., 1962, стр. 206-214. Все права сохранены.
Размещение электронной версии материала в открытом доступе произведено: http://fortification.ru. Все права сохранены.
Размещение в библиотеке «РусАрх»: 2010 г.
В.В. Косточкин
О МАСТЕРАХ КРЕПОСТИ КОПОРЬЕ
Крепость Копорье (Рис.1) — замечательный и весьма своеобразный памятник древнерусского оборонного зодчества, определяющий целую эпоху в истории русской архитектуры. Еще недавно считалось, что этот памятник, предыстория которого довольно подробно изложена в летописях 1, относится к концу XV—началу XVI века 2. Однако новое исследование крепости позволило время ее появления отодвинуть на полстолетия раньше и считать ее произведением не московской, а новгородской военной архитектуры, связанным с энергичной строительной деятельностью главы новгородского «Совета господ» — архиепископа Евфимия II (1429—1458) 3,по инициативе которого возводились культовые и гражданские здания в Новгороде, Старой Руссе, Вяжищах и Хутыне и велось одновременно большое военно-оборонительное строительство — «поновлялись» стены Ладоги (1445), полностью перестраивалась старая крепость Ям (1448) и «покрипливался» детинец самого Новгорода (1450)4.
Рис.1. Копорье. Башни юго-восточной стены крепости
Не исключена возможность, что существующая в Копорье мощная, сложенная из плитняка крепость, сменившая собой устаревшую Копорскую крепость конца XIII века, была воздвигнута Евфимием II в ходе войны 1443—1448 годов — точнее, после событий 1447 года,— когда Ливонский орден заключил с датским королем Христофом III, бывшим одновременно королем Швеции и Норвегии, наступательный союз против Новгорода сроком на два года и когда против Новгорода выступила коалиция сразу из трех государств — Ливонского ордена, Пруссии и Швеции5.
Следует принять во внимание также и то, что, выступив против Новгорода в 1447 году, "ливонские рыцари заранее намеревались взять и уничтожить крепости Ям и Копорье; для этого по их просьбе из Пруссии был откомандирован даже специалист по осадной артиллерии6. Данное обстоятельство, с одной стороны, позволяет говорить о перестройке крепости Копорье после военных действий 1447 года вполне уверенно, а с другой — обосновать эту перестройку мощностью артиллерии того времени. Последнее предположение будет более обоснованным, если учесть, что полная перестройка расположенной неподалеку крепости Ям в 1448 году была произведена Евфимием II уже после того, как она выдержала два вражеских штурма (в 1444 и 1447 годах), каждый из которых сопровождался интенсивным пушечным обстрелом7.
Рис.2. Схематические планы крепостей Изборска, Порхова и Копорья
Но если стоящая в Копорье древняя каменная крепость была построена на заключительном этапе войны 1443—1448 годов, в период лихорадочной строительной деятельности Евфимия II, то кто же был непосредственным ее строителем? Объемно-пространственная структура памятника, его свободная плановая конфигурация, соответствующая месту расположения, четкая ориентация в сторону наименее серьезных естественных преград, выраженная группировкой башен на лобовой — пристуной стороне, что согласуется с осадной тактикой XIV—XV веков, и, наконец, определенный характер построения системы обороны, соответствующий характеру построения обороны крепостных сооружений конца XIV — начала XV веков в Изборске и Порхове8 (Рис.2), — все это позволяет не сомневаться в том, что мастерами, сложившими его величественные массивы, были новгородские зодчие, хорошо знакомые с общими принципами русского военно-оборонительного строительства первой половины XV века. Однако широкая въездная арка Копорской крепости, сделанная в очень небольшом прясле стены, зажатом между двумя фланкирующими его огромными башнями (Рис.3), совершенно отличается от въездных рукавчатых захабных устройств более ранних крепостей Изборска и Порхова. Неизвестная по другим памятникам русской военной архитектуры предшествовавшего периода и принципиально отличная от въездных арок Тверского кремля конца XIV века, сделанных уже не в стенах, а в башнях, фланкируемых, стоящими по бокам дополнительными стрельницами9, въездная арка крепости Копорье примечательна еще и тем, что за ней находится не обороняемая территория, а длинный, слегка изогнутый сводчатый коридор, облицованный в XIX веке кирпичом. Этот коридор насквозь прорезает огромную толщу юго-восточной стены крепости, которая снабжена различного рода помещениями и камерами. По своему характеру он является не чем иным, как видоизмененным рукавчатым захабом, известным по другим новгородским и псковским оборонительным сооружениям.
Рис.3. Копорье. Въездная арка крепости
Совмещение в Копорской крепости несколько видоизмененного захаба с въездной аркой, фланкируемой мощными крепостными башнями,— факт весьма примечательный в русском военном зодчестве. Он наводит па мысль об участии в строительстве крепости двух групп мастеров — русских и иноземных.
В самом деле, если Копорская крепость была выстроена при новгородском архиепископе Евфимии II, то предположение об участии в ее создании иностранцев становится вполне правдоподобным. Во всяком случае, свой многокомнатный дворец с тридцатью дверными проемами Евфимии ставил в Новгородском кремле с помощью местных и приглашенных зодчих; рассказывая о создании этого дворца, в 1433 году летописец особо отметил: «а мастеры делали Немецкиа изъ Замориа съ Новгородцкими мастеры»10.
Следует принять во внимание также и то, что, избранный на новгородский владычный стол в 1429 году по жребию, Евфимии II официально был поставлен на архиепископство в 1434 году не московским митрополитом, а смоленским. Благодаря этому он не зависел от Москвы. Более того, Евфимии был самым рьяным поборником новгородского сепаратизма; время его архиепископства — время усиленной идеологической борьбы Новгорода с Москвой. Помимо большого строительства в Новгороде и новгородских пригородах, сопровождавшегося возрождением форм и приемов монументальной архитектуры XII века, напоминавшей о былом величии Новгорода, при Евфимии развивалось летописание и усиленно воскрешались местные легенды о величии Новгорода и чудесах его святых. В это время в Новгород по приглашению Ефимия из Афона приехал знаменитый Пахомий Логофет — опытный сербский ритор и агиограф 11, который должен был придать простым и бесхитростным новгородским легендам о заслугах местных святых определенную назидательность, пышность и торжественность 12. Все это призвано было возвеличить и прославить Новгород, показать его древность и святость, укрепить антимосковские настроения среди новгородцев, идеологически обосновать борьбу новгородского боярства с Москвой13.
Рис.4. Охрид. Въездная арка крепости
Естественно предположить, что количество иностранцев в Новгороде при Евфимии II было довольно большим. Не одинокими были в нем, вероятно, и «заморские» мастера, выстроившие вместе с местными зодчими резиденцию новгородского владыки. Среди них могли находиться и сербские зодчие, прибытие которых в Новгород было связано, возможно, с приездом Пахомия Логофета. Они-то вместе с новгородскими городовыми «смышленникамп» и приняли, видимо, участие в полной перестройке старой Копорской крепости конца XIII века, не отвечавшей требованиям военной техники первой половины XV века. Отсюда не случайно и сходство въезда в эту крепость с въездами во многие средневековые сербские «грады» — особенно в города Охрид и Белград. Правда, укрепления Охрида датируются приблизительно XII — —XIV веками, а их фланкирующие въезд башни имеют полукруглую в плане форму, слегка выступают вперед и лишены пушечных бойниц14 (Рис.4). Однако в Белграде подобного рода башни сильно вынесены вперед, как бы стискивают собой въездную арку и снабжены бойницами, рассчитанными на применение артиллерии15 (Рис.5). По своему внешнему облику и принципу устройства эти въезды близки въезду в крепость Копорье.
Рис.5. Белград. Въездная арка крепости
Участие в евфимиевском строительстве приезжих мастеров не было случайным эпизодом в жизни Новгорода первой половины XV века. «Золотые», или Васильевские двери, сделанные в 1336 году по заказу архиепископа Василия Калики для новгородской Софии, дают основание считать, что с передовыми образцами византийского искусства новгородские мастера познакомились довольно рано16. Если же обратиться к новгородской живописи, то культурные связи Новгородской боярской республики с Сербией и Болгарией, достигшими в первой половине XIV века наибольшего территориального расширения и независимости, прослеживаются уже с конца XIV века17. Фрески церкви Спаса на Ковалеве 18, например, стилистически очень близкие к моравским росписям конца XIV — начала XV века в Раванице, Манассии и других мостах северной Сербии19, свидетельствуют об этом наиболее ярко и убедительно 20. Фрески эти, конечно, не единственные. Развитие новгородской живописи XIV—XV веков вообще «имеет много общего с развитием живописи на Балканах»21.
Сказанное следует распространить и па строительное искусство Великого Новгорода. Во всяком случае, говоря о связях русской архитектуры с зодчеством южных славян, исследователи также приходят к выводу о влиянии на новгородское церковное строительство XIII—XV веков болгарской и сербской архитектуры как в отношении типов, так и деталей 22.
Для 80-х годов XIV века соприкосновение новгородского искусства с сербским было далеко не случайным. С одной стороны, оно обусловливалось тем закатом, к которому клонилось сербское государство, оказавшееся не в силах противостоять натиску турок, а с другой — глубокими внутренними противоречиями в самом Новгороде, среди которых наибольшее значение имело еретическое движение, известное под названием стригольничества.
Содержавшее в себе зерно социального протеста, стригольничество было опасно как для новгородской церкви, так и для новгородского боярства. Оно было направлено против социального неравенства, застоя феодальной теократии и ее обогащения. Стригольники, вышедшие преимущественно из ремесленной среды, стремились пошатнуть устои феодальной церкви, за что и подвергались жестоким преследованиям. Обращая на все это внимание, В. Н. Лазарев отмечает, что «в таких условиях становится понятным обращение новгородского боярина Афанасия Степановича к мастерам, связанным с Афоном и с монастырской традицией». Созданную по его заказу в 1380 году роспись Спасской церкви Ковалевского монастыря, по его. мнению, «можно рассматривать как своеобразную реакцию на ересь стригольников»23.
Прямым откликом на действия Москвы, собиравшей под свою могучую руку разобщенные русские земли, могло быть и приглашение в Новгород сербских строителей. При учете того, что в первой половине XV века Новгород был блокирован Западом как в смысле военной техники, так и в смысле произведений искусства24, а Византия клонилась к упадку, обращение Евфимия к Балканам становится вполне понятным. Этим самым он как бы вступал в конкуренцию с московским великим князем, при дворе которого сербские мастера уже работали25, и противопоставлял культуру Новгорода культуре Москвы.
Приезд в Новгород сербских писателей, художников и зодчих становится еще более реальным, если учесть, что на исходе XIV века и в начале следующего столетия многие из них из-за быстро ухудшавшейся политической обстановки на родине26 эмигрировали в другие земли27, где и находили себе работу28, а подчас и вторую родину29. Крепость Копорье и является, вероятно, одним из примеров использования их мастерства и знаний на новгородской почве 30.
Следует отметить, однако, что прием фланкирования арочною въезда в крепость парными, близко стоящими друг к другу башнями, примененный в Копорье, не нашел широкого распространения в русской военной архитектуре последующего времени31. Подобно тому, как архиепископский дворец в Новгороде с его главной квадратной в плане палатой (известна под названием «Грановитой»), перекрытой сводами на нервюрах, опирающимися на столб в центре, является запоздалым отзвуком готики на Руси, так и применение парных башен у въезда в крепость Копорье было запоздалым отголоском приемов средневекового военного зодчества на русской почве. Строители Грановитой палаты, указывает М. К. Каргер, выступали «носителями традиций угасавшего средневекового зодчества Северной Европы»32. Такими же носителями старых строительных традиций были и иноземные, мастера, участвовавшие в создании оборонительных сооружений Копорья.
1. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.—Л., 1950, стр. 78, 323 и 328.
2. А. Строков и В. Богусевич. Новгород Великий. Л., 1939, стр. 171—183; В. Косточкин. К характеристике памятников военного зодчества Московской Руси конца XV — начала XVI вв.— «Материалы и исследования по археологии СССР», № 77. М., 1958, стр. 102—120.
3. В. Косточкин. Новые данные о крепости Копорье.— «Советская археология», 1960, № 3, стр. 262—271.
4. Там же, стр. 270.
5. И. Клейненберг. Военно-морские действия новгородцев при отражении орденской агрессии в 1443—1448 гг.— «История СССР», 1958, № 4, стр. 114—123.
6. И. Клейненберг. Военно-морские действия новгородцев при отражении орденской агрессии в 1443—1448 гг., стр. 114—123.
7. В. Косточкин. Новые данные о крепости Копорье, стр. 271.
8. В. Косточкин. Оборонительные системы русских крепостей XIV — начала XVI вв.— «Советская археология», 1957, № 1, стр. 133—136; его же. Строительная биография крепости Изборска.— «Советская археология», 1950, № 1, стр. 124—143.
9. М. Воронин. Тверской кремль в XV в.— «Краткие сообщения Института истории материальной культуры АН СССР», вып. XXIV. М., 1949, стр.34—90.
10. Никоновская летопись под 1433 годом.—ПСРЛ, т. XII. СПб., 1901, стр. 19. Вариант: «а ставили мастеры Немецкие изъ Заморья, а стеищикы Новгородцкые» (там же, т. IV, ч. 1, вып. 3. Л., 1929, стр. 607).
11. Сведения о нем и о его пребывании в Новгороде см. И. Некрасов. Пахомий Серб писатель XV в. Одесса, 1871, стр. 27—60; В. Ключевский. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871, стр. 113—167; В. Яблонский. Пахомий Серб и его агиографические описания. СПб., 1908, стр. 11—20; В. Зубов. Епифаний Премудрый и Пахомий Серб.—«Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы», т. IX. М.—Л.,1953, стр. 145.
12. Следует отметить, что после смерти Евфимия Пахомий Логофет переехал в Троице-Сергиев монастырь. Впоследствии он снова был в Новгороде. Исследователи справедливо отмечают, что «в зависимости оттого, по чьему заказу писал Пахомий —Москвы или Новгорода, его сочинения обслуживали московские или новгородские интересы» (Н. Гудзии. История древнерусской литературы. М., 1956, стр. 242).
13. Д. Лихачев. Идеологическая борьба Москвы и Новгорода в XIV—XV вв.— «Исторический журнал», 1941, № 6, стр. 47—51.
14. А. Дероко. Средньевековни градови у Србиiи, Чрноi гори и Македониiи. Београд, 1950, стр. 47 и 50. См. также: Н. Мавроди нов. Старобългарското изкуство, София, 1959, стр. 259—262.
15. На сходство въезда в Копорскую крепость с въездом в «град» Белград обратил мое внимание проф. А. Дероко. Он же любезно представил мне публикуемые здесь фотографии крепостей в Белграде и Охриде, за что я выражаю ему глубокую благодарность.
16. В. Лазарев. Васильевские врата 1336 г.— «Советская археология», т. XVIII. М., 1953, стр. 386—442.
17. Памятники новгородской монументальной живописи первой половины XIV века не сохранились. Поэтому о ее связях с искусством палеологовской Византии или Сербии говорить не приходится.
18. Спасо-Преображснская церковь Ковалева монастыря была выстроена в 1345 году и расписана в 1380 году.
19. М. Аlрatоv, N. Вгunоv. Geschichte der altrussische Kunst. Augsburg, 1932, стр. 288—209.
20. В. Лазарев. Ковалевская роспись и проблема южнославянских связей в русской живописи XIV в.—«Ежегодник Института истории искусств АН СССР за 1957 г.». М., 1958, стр. 238— 272.
21. М. Алпатов. Всеобщая история искусств, т. III. М., 1955, стр. 163.
22. Н. Врунов. К вопросу о некоторых связях русской архитектуры с зодчеством южных славян.— «Архитектурное наследство», сб. 2. М., 1952, стр. 29—32; Р. Кацнельсон. К вопросу о взаимоотношениях архитектуры восточных и южных славян и Византии. — «Византийский временник», т. XII. М., 1957, стр. 242—262; Д. Бошкович. Средневековое искусство в Сербии и Македонии (церковное зодчество и скульптура). Београд, [б. г.], стр. 20.
23. В. Лазарев. Ковалевская роспись..., стр. 264—265.
24. В конце XIV и в начале XV века Тевтонский орден ввозил в Новгород только серебро и ничего больше. См. М. Лесников. Торговые сношения Великого Новгорода с Тевтонским орденом в конце XIV в. и начале XV в.— «Исторические записки», вып. 39. М., 1952, стр. 263.
25. Об этом свидетельствует летопись, которая рассказывает, что в 1404 году «князь великы на своем дворе за Благовещеньемъ часы постави чюдны велми и с луною, мастеръ же бе им чернець Лазарь Сербпнъ» (Московский летописный свод конца XV века.— ПСРЛ, т. XXV, М.— Л., 1949, стр. 232—233). В одной из летописей говорится, что «Лазарь чернец Сербии, иже ново пришел из Серьбскиа земли» (Там же, т. XI, СПб., 1897, стр. 190).
26. М. Кasanin. L'art jougoslave des origines a nos jours. Belgrad, 1939, стр. 32.
27. В частности, они переходили на левый берег Савы и Дуная и работали как в Молдавии, так и в Валахии (Д. Бошкович. Средневековое искусство в Сербии и Македонии, стр. 20). Одновременно сербская эмиграция шла и дальше. Иоанно-Богословский Крыпецкий монастырь под Псковом был основан во второй половине XV века выходцем из чужих земель Саввой. Считается, что Савва был уроженцем Сербии, постриженыиком Афонской горы. Существует также версия, что родиной Саввы была литовская Русь (Н. Серебрянский. Очерки по истории монастырской жизни в Псковской земле. М., 1908, стр. 310). В этой связи небезыинтересно отметить, что в древлехранилище Псковского историко-художествешюго музея хранится сербское евангелие XV века, принадлежавшее Крыпецкому монастырю.
28. О сходстве московской архитектуры конца XIV—XV веков с балканской см.: Н. Брунов. Русская архитектура X—XV вв.— «Сообщения Кабинета теории и истории архитектуры Академии архитектуры СССР», вып. 1, М., 1940, стр. 6; М. Тихомиров. Исторические связи русского народа с южными славянами с древнейших времен до половины XVII в.— «Славянский сборник». М., 1947, стр. 179; П. Максимов. Собор Спасо-Андроникова монастыря в Москве— «Архитектурные памятники Москвы XV—XVII веков». М., 1947, стр. 29; Н. Воронин и П. Максимов. Каменное зодчество великокняжеской Москвы.— «История русского искусства», т. III. М., 1955, стр. 69—70.
29. Взаимоотношения Руси с Балканами прослеживаются во многих областях русской культуры и, в частности, в литературе. См. Н. Петров. Исторический взгляд на взаимные отношения между сербами и русскими в образовании и литературе. Киев, 1876, стр. 26; Н. Каринский. Язык Пскова и его области в XV веке. СПб., 1909; А. Шахматов. Несколько заметок об языке псковских памятников XIV—XV вв. (рецензия на книгу Н. Карийского). — «Журнал Министерства народного просвещения», новая серия, ч. XXII, июль. СПб., 1909, отд. 2, стр. 105—177; М. Сперанский. История древней русской литературы. М., 1921, стр. 95—109; А. Орлов. Древняя русская литература XI—XVI вв. М.— Л., 1937, стр. 235; Д. Лихачев. Некоторые задачи изучения второго южнославянского влияния в России (IV Международный съезд славистов). М., 1958, стр. 16—40.
30. В интересующем нас вопросе возможна и другая гипотеза. Наряду с местными новгородскими мастерами в создании Копорской крепости могли принять участие также выходцы из Литвы. Во всяком случае, применение парных башен, фланкирующих въезд в крепость, было распространено в военном зодчестве литовских земель. Поставление же Евфимия II на новгородское архиепископство смоленским митрополитом говорит о тесных связях Новгорода во второй четверти XV века и с великим княжеством Литовским, которое во многом определяло тогда его антимосковскую ориентацию.
31. Правда, нельзя сказать, что появление парных, фланкирующих въезд башен в военном зодчестве Новгорода прошло для последующего развития русской военной архитектуры совершенно бесследно. Более поздние реплики этого приема известны в Полоцкой земле (крепость Ситна, XVI век) и на ростовской территории (Борисоглебский монастырь XVI—XVII веков и ростовский митрополичий дом XVII века). Однако в первом случае дело также не обошлось, видимо, без участия иноземцев (В. Косточкин. О «регулярной» планировке в крепостной архитектуре Русского государства.— «Ежегодник Института истории искусств АН СССР за 1957 год». М., 1958, стр. 121), а во втором — касалось уже монастырского строительства, которое, сохранив основу этого приема, превратило его в богатую бутафорию. Последняя была военной не по существу, а лишь по форме (о декоративности ограды Ростовского митрополичьего дома см. Н Воронин. Ростовский кремль.— «Из истории докапиталистических формаций». Л., 1933, стр. 655—680).
32. М. Каргер. Новгородское зодчество. XV век.— «История русского искусства», т. II. М., 1954, стр. 69.
Все материалы библиотеки охраняются авторским правом и являются интеллектуальной собственностью их авторов.
Все материалы библиотеки получены из общедоступных источников либо непосредственно от их авторов.
Размещение материалов в библиотеке является их цитированием в целях обеспечения сохранности и доступности научной информации, а не перепечаткой либо воспроизведением в какой-либо иной форме.
Любое использование материалов библиотеки без ссылки на их авторов, источники и библиотеку запрещено.
Запрещено использование материалов библиотеки в коммерческих целях.
Учредитель и хранитель библиотеки «РусАрх»,
академик Российской академии художеств
Сергей Вольфгангович Заграевский