|
РусАрх |
Электронная научная библиотека по истории древнерусской архитектуры
|
Источник: Линник Ю.В. Шатер и пятиглавие (ростовские контрапункты). Все права сохранены.
Ю.В. Линник
ШАТЕР И
ПЯТИГЛАВИЕ
(ростовские контрапункты)
1. Наши размышления инициированы проблемой, которые ставит перед историком Ильинская церковь, возведённая на Водлозере в 1778 г. Её освящению предшествовала весьма напряжённая, философски значимая коллизия – вот её суть:
– в январе 1797 г. прихожане и священнослужитель Ильинского прихода обратились на имя епископа Олонецкого и Архангельского Вениамина с просьбой разобрать обветшавший шатровый храм – и возвести по его мере и подобию, с точностью едва ли не один к одному, новую церковь;
– Консистория положительно откликнулась на просьбу водлозёров, однако навязала им свой проект будущего храма – это было механически переведённое с каменного на деревянное дело пятиглавие, отмеченное печатью безликой казённости и вопиющее о своём диссонансе с материалом;
– радетели Ильинского погоста молча, с подобающим смирением приняли наскоро набросанный чертёжик – однако не воплотили его в жизнь: вскоре церковная власть была поставлена перед тем фактом, что на Малом Колгострове самочинно воздвиглась церковь, ничуть не похожая как на свою шатровую предшественницу, так и на официально требуемое пятиглавие.
2. Взору прибывшей на остров комиссии предстала уникальная, единственная в своём роде кубоватая церковь. Выдержанная в стилистике поонежской школы, она выходила из ряда родственных ей храмов исключительной особенностью: четыре главки размещались не на рёбрах куба, а были вынесены на полицу крыши.
Необычная композиция!
Аналогов здесь нет.
Проигнорировав авторитетные предписания, народ одновременно проявил два качества:
– идущее от Новгорода вольнолюбие – Водлозеро находилось в пределах Обонежской пятины, о чём его обитатели твёрдо помнят до сих пор;
– самостоятельность архитектурного мышления.
В чисто структурном отношении Ильинская церковь изоморфна каноническому пятиглавию. Однако её куб наследственно связан с шатром. Нечто компромиссное есть в храмах этого типа. Они возникли в пору, когда опальный патриарх Никон уже не мог делать никаких прещений – но тем не менее нельзя исключить, что именно его вкусовые приоритеты исподволь ощущались в храмозданных грамотах, выдаваемых на периферии. Первая кубоватая церковь, посвящённая Параскеве Пятнице была возведена в с. Шуерецкое в 1666 г., а вторая, Вознесенская, в с. Кушерека в 1669 г. Появление куба принято связывать с якобы исходившим от патриарха запретом на шатры.
Тут всё неоднозначно.
Достаточно вдуматься в такой факт: Никон повелел разобрать пятишатровый Борисоглебский собор в Старице – однако материал направлялся на строительство Воскресенского храма в Новом Иерусалиме, чей грандиозный шатёр явно доминирует над главами.
Очень вероятно, что в душе патриарха завязалось глубокое противоречие: личная, не единожды проявленная в реалиях биографии любовь к шатрам вошла в конфликт с несколько субъективным и спорным убеждением в том, что духу задуманных церковных реформ – в их архитектурном измерении – больше соответствует пятиглавие.
Это противоречие видится нам продуктивным. Не стало ли оно ферментом для формотворческого поиска?
Идеалом и парадигмой для патриарха была Византия – Русь он хотел поставить перед ней наподобие зеркала.
Однако в зодчестве ромеев преобладало одноглавие. Кстати, имеется вероятие, что в эпоху Иоанна Златолуста отсутствовала почва для дилеммы двуперстия-троеперстия, столь значимой для никониан – осеняли себя одноперстием.
Так что поиск чаемых соответствий между Византией-первообразом и Русью-списком – включая и числовые унисоны – не всегда приводит к строгим и убедительным результатам.
Русское зодчество, не теряя из виду Византию, сразу обретает самобытные черты – подражательность отсутствует. Имеются доводы в пользу того, что первая каменная церковь в Киеве – Десятинная (991-996) – была пятиглавой. Значимость ключевого архетипа – неоспоримого, трепетно чтимого в столетиях – обрело для национальной архитектуры владимирское Успенье (1158-1189). При всём множестве вариаций, его матрица узнаётся во множестве храмов. Патриарх Никон несомненно содействовал её активизации – XVII, XVIII, XIX века стали для пятиглавия триумфом и апофеозом.
3. Категорические утверждения, что Никон лично табуировал шатры, лишены оснований. Они являются своеобразным историко-архитектурным мифом. От них надо отказаться.
Неоспоримо другое: рекомендации строить пятиглавия вместо привычных, издавна любимых шатров могли вызвать определённое сопротивление в народном сознании. Опять на нашем смысловом горизонте возникает противоречие: хочется сохранить верность боготворимой старине – и вместе с тем надо вписаться в новые требования Церкви.
Не была ли эта интереснейшая ситуация своебычной проекцией того, что творилось в душе патриарха Никона? Так или иначе, но и хронологически, и сущностно именно с его реформами мы должны связать великую, ярчайшую, беспрецедентную революцию, грянувшую тогда в севернорусском зодчестве.
Форма храма промутировала.
Одновременно она процвела и кубом, и многоглавием, и ярусностью, и шатром на крещатой бочке.
Небывалая вспышка формообразования!
Пусть патриарх Никон не был здесь прямым инициатором или разработчиком – однако нет сомнений, что его деяния стали побудительной причиной для раскрепощения формы: ощутив новые степени свободы, она смело и безоглядно ринулась в творческий поиск.
Вскоре Русский Север преобразился, обретя черты чарующей сказки.
3. Довольно поздняя легенда – своего рода неомиф, возникновение которого палеограф А.В. Пигин пытается объяснить искажением первоисточников – связывает строительство Ильинской церкви со св. Диодором, основателем находящегося неподалёку Юрьегорского монастыря (1).
Факт этой гипотетической связи нельзя ни доказать, ни опровергнуть.
Из архивных разысканий А.В. Пигина следует, что храму, демонтированному в 1797 г., предшествовала шатровая церковь, построенная в 1708 г. Наследовали ли её формы сгоревшему тогда храму? Документ свидетельствует: «как началось сие место, сведения дать не можно»(2).
Патриарха-реформатора давно уже нет в живых – шатровые храмы широко строятся по всему Северу.
Мы вправе дискутировать, как выглядела Ильинская церковь и при Диодоре, и при Никоне. Чёткие аргументы отсутствуют. Возможны только косвенные доводы – вот по какой линии их можно построить:
– покровителем Диодора Юрьегорского был могущественный келарь Троице-Сергиевой Лавры Александр Булатников – оба являлись воскормленнниками Соловецкой обители;
– в 1623 г. по заказу Александра Булатникова было переписано лицевое житие соловецких чудотворцев Зосимы и Савватия, выполненное в Троице-Сергиевой лавре для Феодора Иоанновича незадолго до его кончины – этот памятник известен как Вахромеевская рукопись. Оба списка содержат миниатюру, на которой Преображенский собор изображён с внушительным, поражающим своей высотой и экспрессией шатровым покрытием;
– на средства Александра Булатникова в Лавре в 1636 г. – минуло три года со дня преставления св. Диодора – была построена шатровая церковь, посвящённая Зосиме и Савватию.
Келарь явно ценил шатры.
Отпуская деньги для строительства на далёком Водлозерье, давал ли он Диодору рекомендации относительно формы будущих храмов? Пусть это чисто спекулятивный вопрос. Однако в свете вышесказанного шатры естественно проецируются на пространство, охваченное деятельностью св. Диодора – несмотря на то, что документы говорят о клетских постройках на Юрьевой горе.
4. Водлозёры любили свой шатёр. Выказывая желание воспроизвести старую церковь точь-в-точь, они проявляют столь характерную для северного крестьянства верность традиции. Связь между прошлым и настоящим почти биологична. Как родовая связь! Будто и у храмов есть генотип, который сохранно передаётся от поколения к поколению.
И вдруг – вторжение в этот консервативный процесс: церковное начальство ставит прихожан перед необходимостью отказаться от своих эстетических убеждений.
Начинается адаптация.
Как результат – обходное решение. Оно поражает своей гибкостью. Кубоватое покрытие отвечает и схеме пятиглавия, и запросам души.
Шёл 1798 г.
Минуло ровно сто тридцать лет с той поры, как патриарх Никон отошёл от дел.
И вот что поразительно: напряжение реформенной эпохи – её антитетика – всё ещё сохраняются.
Пятиглавие бросило вызов шатру. Где-то оно отступило – где-то взяло вверх – где-то подверглось чудесной метаморфозе, породив новые небывалые формы.
Нам важен сам факт этого противостояния. Оно несло в себе побудительный импульс к поиску. И это бесспорный позитив того времени.
Подчеркнём ещё раз: в шестидесятые годы XVII в. сложилась интереснейшая контроверза, когда два хорошо известных архитектурных образа – пятиглавие и шатёр – стали восприниматься как альтернатива.
В сознании многих людей одно казалось несовместимым с другим.
Странное, где-то нарочитое, идущее от идеологии, а не от эстетики взаимоисключение! Тем не менее присущая ему внутренняя динамика вызвала существеннейшие подвижки в развитии русской архитектуры.
Разве не могут шатёр и пятиглавие гармонировать друг с другом?
Обратившись к ретроспективе, мы найдём немало примеров такой гармонии – и их длинный ряд начнётся в Ростове Великом. Пятиглавый Богоявленский собор – и шатровый Авраамиев придел: здесь впервые две формы выступают в интереснейшей связке – образуют изумительно красивый контрапункт.
5. Архитектурные вкусы Ивана Грозного требуют пристального изучения. Рождение государя гулко и торжественно приветствовало коломенское Вознесение. Это напутствие многократным эхом отдалось в сонме шатровых храмов, воздвигнутых при жизни самодержца – вспомним Елизарово и Балахну, Муром и Старицу; вспомним чудо Покрова на Рву. Часто эти храмы знаменуют взятие Казани. Авраамиев придел находится в их числе. Жезл, полученный Авраамием от Иоанна Богослова – и послуживший славному делу сокрушения Велеса: Иван Грозный взял его с собой на пути в Казань – как залог победы.
Богоявленский монастырь поставлен на месте, где древле находилось капище Велеса.
Шатёр осеняет мощи святого.
Значительнейшее место!
Имя Авраамия Ростовского особо дорого нам, северянам – ведь в сакральном пространстве-времени он посещал Валаам. На Ильинском погосте мы находим прямую параллель его тяжбе с язычеством – и здесь безвестное племя некогда молилось своим кумирам. Это была чудь? Данный этноним употребляем сейчас обобщённо. Он вобрал в себя весьма широкие и размытые представления о финно-угорских народах. Дифференциация и фокусировка затруднительны. На легендарном Кинг-острове водлозёры покажут вам окаменевшую чудь. Имеются в виду протосаамы? Но и мерянские племена охватывались ёмким этнонимом.
Читаем в житии Авраамия Ростовского: «Чудский конец поклонялся каменному идолу Велесу» (3).
В.В. Иванов и В.Н. Топоров пишут: «Следы культа Велеса (чаще всего под видом почитания св. Власия) сохранились по всему Русскому Северу, где были известны и каменные идолы Велеса, и легенда о святилище Велеса» (4).
Существует предание: церковь св. Власия в Новгороде Великом стоит там, где в дохристианские времена отправлялся культ Велеса. Это стало традицией на Руси: закрепляя победу христианства, накладывать на языческий топос новую печать – строить здесь православный храм. Двуплановость такого пространства вряд ли сейчас ощущается непосредственно. Но она весьма значительна для философических интенций.
Вчера – идол, сегодня – крест.
Шатровый Авраамиев придел вполне органично прилепился к пятиглавому Богоявленскому собору.
Найдено интересное, художнически выигрышное сочетание. Вл.В. Седов блистательно проследил, как оно отозвалось в целой цепи схожих сооружений, став для них – прямо или опосредованно – порождающей моделью. Мы сочли полезным выделить из статьи Вл.В. Седова своего рода экстракт – свести в одну последовательность названные им храмы, преемственно связанные с ростовским прототипом (5):
Авраамиев придел Богоявленского собора (1554-1555) – придел Рождества Иоанна Предтечи Троицкого собора Павло-Обнорского монастыря (между 1630-1654) – придельный храм преподобного Мартиниана в Ферапонтовом монастыре (1640-1641) – церковь Евфимия в Кирилло-Белозерском монастыре (1646) – ярославские приделы: два у церкви Иоанна Златоуста в Коровниках (1649-1654) – два у церкви Николая Мокрого (1665-1672) – северный придел церкви Спаса на Городу (1672).
В этот ряд хочется ввести и ярославскую церковь Ильи Пророка (1647-1642) – несмотря на то, что изумляющий своей духоносностью шатер её Ризположенского придела композиционно расположен иначе, нежели в перечисленных выше случаях: он отделён и отдалён от массива церкви – их соединяет галерея.
Храмы в нашей череде словно рифмуются друг с другом – создаётся впечатление специфического архитектурного резонанса. Некоторые созвучья поражают своей глубиной. Точность соответствия здесь доходит почти до омонимии. Авраамиев придел – и храм Мартиниана: отношения первообраза и копии в этой паре становятся амбивалентными. Перед нами замечательное свидетельство того, сколь мощно влиял Ростов Великий на зодчество Русского Севера.
В Богоявленском Авраамиевом монастыре мы можем убедиться в том, что связь шатра и пятиглавия способна достигать степени симбиоза – отторжение исключается, совместимость форм абсолютна. Счастливо найденная гармония впоследствии многократно воспроизведётся – часто на основе конвергенции, без всякого влияния или подражания. Приоритет первооткрывателя – за Ростовом Великим.
Строительство храма Покрова на Рву началось в 1555 г. Два шатра – ростовский и московский – видятся как погодки. В Москве шатёр выступил как доминанта, сплотившая вокруг себя феерическое многоглавие.
6. Следующий по времени пример контрапункта – Преображенский собор Соловецкого монастыря (1558-1566). Правда, речь идёт о его изображении в миниатюре Вахромеевской рукописи – проблема соответствия оригиналу далека от прояснения. Однако для публикатора миниатюры М.В. Щепкиной таковая отсутствует. Она считает, что имеются все основания утверждать следующее: «образцом Троицкой Зосимо-Савватиевской церкви был избран главный собор Соловецкого монастыря, а не московская сергиевская пустынь» (6). Подразумевается церковь св. Сергия в кремлёвском Богоявленском монастыре (1557). Она отличалась утончённым, как бы истаивающим шатром.
В глазах исследовательницы миниатюра нам являет не фантазию художника, а подлинные формы собора – она видит в ней исторически достоверный документ.
Концепцию М.В. Щепкиной оспорил П.Д. Барановский. Применив пропорциональный анализ к собору в его нынешнем виде, он сделал выводы относительно размеров гипотетического шатра. Вот его расчёты:
21 м – основной массив собора
12 м – барабан центральной главы
17 м – на эту высоту надо нарастить шатёр
Суммарная высота шатрового покрытия оказывается равной 29 м! П.Д. Барановский аргументировано считает, что такая махина, поставленная на алтарную стену и два западных столба, невозможна в чисто конструктивном отношении. Он пишет: «Никогда в древнерусском (как деревянном, так и каменном зодчестве) зодчие не забывали, что шатёр – это крыша, и ставили её только на стены. На столбах же крестово-купольных храмов воздвигали только главу, строго различая эти формы» (7).
Компромиссную позицию занимает М.И. Мильчик. Читаем у него: «Шатёр в своей верхней части мог быть деревянным, как бы продолжавшим конусовидный гранёный барабан (не границу ли деревянной и каменной частей обозначает щипцовый поясок, показанный на шатре?). Деревянная часть шатра могла сгореть в большом пожаре 1601 г. и больше не возобновлялась» (8).
Имеются и другие точки зрения относительно гибели соловецкого шатра. Так, можно встретиться с мнением, что он был разрушен во время осады обители царскими войсками в 1667-1676 гг. Но это противоречит тому факту, что воевода Иван Алексеевич Мещерин, усмиритель мятежа старообрядцев, сразу отмечает свою победу благодарственным молебном, отслуженным в Преображенском соборе.
Было ли это возможно при огромной пробоине в крыше?
И правду ли оказалось нарушенным строгое указание поначалу вообще воздерживаться от применения пушек, а потом вести обстрел исключительно по монастырским стенам?
Вопросов много. Независимо от того, как они разрешатся, мы вправе сказать, что загадочная миниатюра имеет самостоятельную ценность – вне сравнений с реальным обликом собора. Любуясь на её первый извод, Александр Булатников не просит копииста о коррективах – принимает нарисованное как есть. Может, и вправду не было существенного отклонения от прототипа?
Миниатюра завораживает.
Нарочитая вытянутость пропорций указует на художественный приём гиперболы, преувеличения. Невольно возникает ассоциация с готикой.
Шатёр в центре – и вокруг него четыре шатра, или шатрика, или главки на высоких барабанах: эта композиция, едва ли не впервые закреплённая талантливым миниатюристом и уводящая нас к 1558-1568 гг., впоследствии получит многочисленные, весьма разнообразные воплощения. Вспомним некоторые из них.
Борисоглебский собор в Старице – по датировке М.А. Ильина – был построен в 1560-1561 гг. Может, всё-таки он стал исходным звеном в намечаемой нами перспективе? Датировки почти совпадают. Пусть на Преображенском соборе не было шатра, но непомерно удлинённый барабан как бы несёт его энтелехию, вызывает представление о нём. Миниатюрист ощутил эту потенцию и смело проявил её? Старицкая пентада изначальна.
Пять шатров в Старице – и пять шатров в Нёноксе: изоморфизм потрясающий! Не упуская из виду миниатюру, поставим в эту же линию мезенские шатры на крещатой бочке – и юромский, и кимженский. Унисоны впечатляют. Тема задана на века – вариации неисчерпаемы.
7. Рядом в наших сопоставлениях стоят деревянные и каменные храмы.
Возможность преемственности между ними – и сам её характер – давно являются предметом дискуссий.
Во внутреннем декоре храма Покрова на Рву мы видим имитацию брёвен – прорисованы их торцы. Как если бы сквозь камень проступил исконный сруб! Это манифестация наследственности?
Храм Усекновения главы Иоанна Предтечи в с. Дьяково выполнен в башенном стиле (Ф.И. Буслаев). Он аукается с соседним коломенским Вознесением. Словно две струнных вертикали поверяют друг друга. Иногда кажется, что столпы дьяковского храма готовы принять на себя шатры – воображение охотно рисует это фантастическое превращение, не ощущая сопротивления со стороны морфологии. И что тогда начинает брезжить за Дьяковым – каменный шатёр в Медведково? Или деревянный в Уне? Перед нами ключевым инвариантом проходит одна и та же схема. Вероятно, схожие метаморфозы реально имели место, связуя две ветви нашего национального зодчества.
А.Г. Чиняков пишет о дьяковском шедевре: «Композиция храма из четырёх башен, размещающихся симметрично вокруг пятого, центрального столпа, характерна для деревянного зодчества, так же как и остроконечные фронтоны вместо обычных кокошников и восьмигранная форма башен, обработанных снаружи прямоугольными впадинами, напоминающими деревянные филёнки» (9).
Дерево как субстрат – как строительный материал – будто предрасположено к шатру: передаёт ему вектор роста – обретает в нём новую жизнь. Разве не шатровидны северные ели?
В коломенском Вознесении сквозят и Пияла, и Варзуга. Хронологическая очерёдность тут очевидна. Но она не равнозначна причинно-следственной связи. Камень или дерево – что первенствовало? Простого ответа на этот вопрос нет.
Главы однажды проросли шатрами. Через них не только ясно выразилась, как бы отрефлексировалась, но и мощно усилилась идея высотности, многое предопределившая в развитии русской архитектуры. Общая схема симметричного, квадратного в плане покрытия – аккорды повышений на концах диагоналей и связующее forte в их средокрестии – обычно сохранялась в этих преобразованиях. Место осевого барабана с главой – а то и четырёх боковых – уверенно занимали шатры. Сама возможность подобных трансформаций однозначно свидетельствует: между шатром и пятиглавием нет жёсткого антагонизма, который усматривал не столько патриарх Никон, сколько его интерпретаторы.
Тем не менее имевшиеся здесь определённые напряжения нельзя игнорировать. Они оказались преходящими. И вот что интересно: в ретроспективе их роль выглядит положительно – они разрешались творческими обретениями.
Поонежье – вместе с прилегающей к нему частью Поморья – являют из себя необычный ареал на карте русского зодчества: шатры тут часто уступали место кубам.
Это был имманентный процесс?
Или за ним стоял внешний побудительный фактор?
Находясь в зоне особого влияния патриарха Никона, начавшего тут своё восхождение к вершинам церковной власти, эта территория могла с повышенной чуткостью реагировать на колебания его архитектурной политики, которая – скажем об этом прямо – до конца не определилась, оставшись в состоянии креативного брожения.
При всей несомненности своего новаторского характера, кубоватые храмы – включая и нашу Ильинскую церковь – удачно ассимилируют схему пятиглавия. Нередко они – новая редакция этой схемы: преемственность налицо.
Заметим, что соотношение шатров и куполов способно варьировать – ведущую партию берёт на себя то шатёр (Воскресенский собор в Новом Иерусалиме), то группа глав (Троицкий собор на Обноре). Но между двумя этими формами возможен и паритет – ярославские пятиглавия с шатровыми приделами дают тому красивейший пример.
8. Путь на Русский Север лежит через Ярославль.
Здесь окончились земные дни патриарха Никона. Расцвет архитектуры в этом городе пришёлся на время его реформ. Наложились ли они на облик Ярославля? Пятиглавия горожане любили и раньше. Случалось, что скепсис относительно шатров высказывался независимо от патриарха, но до остракизма, конечно же, дело не дошло. Наоборот: именно во времена Никона на берегах Волги зазвучала полифония шатров – тут их множество.
Русский Север – и Ярославль: вот где искусство архитектурного ансамбля достигло своего апофеоза.
Очень и очень важно поставить эти топосы рядом.
Ярославль работал в камне – Русский Север в дереве. Однако общее между ними самоочевидно. В двух регионах зодчие генерировали разнообразие – и мастерски задавали ему композиционное единство.
Важнейшим элементом этого разнообразия стали шатры. А равно и пятиглавия: традиционные – в Ярославле, вынесенные на куб – на Севере.
Были и одноглавия, и многоглавия. 1 – 3 – 5 – 9 – 22: числа разнятся. Но мы акцентируем внимание именно на пятикратии. Оно получило наиболее широкое распространение. И оказалось наиболее пластичным, вариативным.
Пятиглавое завершение готово принять в себя весьма философичную семантику и символику.
Христос как глава Церкви – и четыре евангелиста: это истолкование общеизвестно.
Однако следует обратить внимание на то, что перед нами универсальная схема – если угодно, своего рода мандала: квадрат – диагонали – их пересечение, задающее центр фигуры.
Это один из геометрических кодов мироздания. Человек в своей деятельности не может пройти мимо него – спонтанно проявляет и закрепляет ментальное предначертание. Оно подсказывается логикой космоса – имеет под собой онтологические основания.
Фундаментальна и триада. Мы видим её в завершении некоторых храмов. Но думается, что особенно велика её роль в организации ансамблей – и в Ярославле, и на Севере они нередко предстают перед нами как пространственные иконы Святой Троицы.
Два шатра – храма и звонницы. И кубоватый храм в сочетании с ними. Это гештальт Поонежья.
Нечто схожее – но только с каноническим пятиглавием вместо куба – мы видим и в Ярославле. Ансамбль тут нередко разрастается до тетрады. Это получается за счёт двух шатровых приделов. Как красиво они обрамляют храмы и Иоанна Златоуста, и Николы Мокрого! Шатёр звонницы подхватывает и развивает тему.
Вернёмся на Малый Колгостров.
Да, в конце XVIII века здесь имело место неявное идейное противоборство шатра и пятиглавия – оно разрешилось в компромиссе кубоватого покрытия. Как долго ощущалось на Русском Севере эхо никоновской поры! Ведь на Малом Колгострове мы наблюдаем своеобычную репродукцию одной из её антиномий.
В стремлении снять антиномическое напряжение, возникшее между шатром и пятиглавием по явно субъективным причинам, мы обратились к опыту Ростова Великого.
Нужен ли столь широкий контекст для нашей Ильинской церкви? Обязательно нужен! Вне его многое остаётся непонятным. Сопряжение локального с глобальным результативно.
В кубоватом храме осуществляется нетривиальный синтез шатра и пятиглавия.
Первую веху на пути к этому синтезу наметил Ростов Великий.
Влияние архитектурной школы этого дивного города простирается далеко во времени. Достаёт оно и до русского модерна.
Обратим взгляд на Феодоровский собор, построенный в Петербурге в 1911-1914 гг. по проекту Степана Самойловича Кричинского, выдающегося архитектора.
Аллюзии Ростова ощущаются сразу! Храмы, находящиеся в стенах его кремля: своей тягой к высотности они родственны северным шатрам. Эту порывность обнаруживает и творение С.С. Кричинского. Боковые башенки-приделы предстают нам как прямая цитата из ростовского «текста».
По поручению Николая Второго С.С. Кричинский проектировал в Царском селе Феодоровский городок.
Самодержец дал прямое указание – выставил как условие: строить в стиле Ростовского кремля.
С.С. Кричинский не уклонился от авторитетных предписаний.
К трапезной Феодоровского городка примыкает шатровая Сергиева церковь. Глядя на неё, невольно вспоминаешь Авраамиев придел – и здесь он стал образцом для творческого преломления.
Ровно за 20 дней до отречения от престола Николай Второй посетил Феодоровский городок. Вот какую запись он оставил в книге посещений: «12 февраля 1917 г. с удовольствием осматривал постройки при Феодоровском Гос. соборе. Приветствую добрый почин в деле возрождения художественной красоты русского обихода. Спасибо всем потрудившимся. Бог на помощь вам и всем работникам в русском деле. Николай» (2).
Реставрация руинированного Феодоровского городка обещает затянуться на многие годы.
В 1910-1911 гг. – в самый разгар своих ростовских увлечений – С.С. Кричинский построил в Гатчине особняк для художника П.Е. Щербова. Это гениальное здание. Оно похоже на профетическое озарение – модерн здесь грезит конструктивизмом. Для интуитивного постижения – на уровне суггестии – и тут угадывается связь с Ростовом: не одна ли из его башен, став почти неузнаваемой после дерзких формотворческих преобразований, то ли растворяется в массиве стены, то ли выступает из него?
Ильинский погост – Авраамиев придел – Феодоровский городок: это не только игра ассоциаций – это объективные, глубоко залегающие связи, помогающие нам осознать единство русской архитектуры в его нетривиальных проявлениях.
_____________________________________________________________
1. Пигин А.В. Неизвестные факты из истории Ильинской церкви на Водлозере. В кн.: Ильинский Водлозерский погост. Петрозаводск, 2009. С. 28.
2. Там же. С. 29.
3. Жития святых святителя Димитрия Ростовского. Октябрь. М., 1904. С.618.
4. Мифы народов мира. Т. 1. М., 1980. С. 227.
5. Седов Вл.В. Шатровый придел собора Павло-Обнорского монастыря. ИКРЗ 2002 (2003). С. 54-59.
6. Щепкина М.В. Соловецкий монастырь в изображении миниатюры XV в. В кн.: Соловецкий монастырь. Из архива П.Д. Барановского. М., 2000. С. 61.
7. Там же. С. 54.
8. Мильчик М.И. Как изображали Спасо-Преображенский собор на иконах и миниатюрах второй половины XVI – начала XVIII вв. Интернетресурс: rusarch.ru› milchik2.htm
9. Чиняков А.Г. Архитектура Московского государства. В кн.: История русской архитектуры. М., 1951. С. 80.
10. Феодоровский городок. Интернетресурс: http://ru.wikipedia.org/wiki
Все материалы библиотеки охраняются авторским правом и являются интеллектуальной собственностью их авторов.
Все материалы библиотеки получены из общедоступных источников либо непосредственно от их авторов.
Размещение материалов в библиотеке является их цитированием в целях обеспечения сохранности и доступности научной информации, а не перепечаткой либо воспроизведением в какой-либо иной форме.
Любое использование материалов библиотеки без ссылки на их авторов, источники и библиотеку запрещено.
Запрещено использование материалов библиотеки в коммерческих целях.
Учредитель и хранитель библиотеки «РусАрх»,
академик Российской академии художеств
Сергей Вольфгангович Заграевский