|
РусАрх |
Электронная научная библиотека по истории древнерусской архитектуры
|
Источник: Петрухин В.Я. Славяне, варяги и хазары на юге Руси. К проблеме формирования территории древнерусского государства. В кн.: Древнейшие государства Восточной Европы. 1992-1993. М., 1995. Все права сохранены.
Сканирование материала: Halgar Fenrirsson. Все права сохранены.
Размещение электронной версии материала в открытом доступе произведено: http://norse.ulver.com. Все права сохранены.
Размещение в библиотеке «РусАрх»: 2009 г.
В.Я. Петрухин
Славяне, варяги и
хазары на юге Руси.
К проблеме формирования территории древнерусского государства
В последние годы открылись возможности для свободного изучения «экзогенных» факторов развития русской государственности. Историографический миф об «исконно славянском» племени русь в Среднем Поднепровье перестает играть роль «исторического факта» и становится уделом историографии. Напротив, реальную историческую основу обретают летописные известия о присутствии там наряду со славянами хазар и варягов, именовавших себя русью.
Это присутствие дает о себе знать, прежде всего, в археологических материалах. Что касается хазар, то еще в 1955 г. Г. Ф. Корзухина предположила, что выпадение кладов в Среднем Поднепровье в VII — начале VIII в., приписанных А. А. Спицыным антам, а Б. А. Рыбаковым — «русам», связано с нашествием хазар; позднее М. И. Артамонов, С. А. Плетнева и А. К. Амброз определили как тюркские — хазарские — знаменитые комплексы начала VIII в. в Среднем Поднепровье у Вознесенки, Малой Перещепины и др.[1] Кроме того, как показал А. К. Амброз и другие исследователи,[2] в лесостепной и степной зоне, в том числе в Поднепровье, в начале VIII в. формируется целая иерархия погребальных памятников, включающая как перечисленные поминальные комплексы, принадлежавшие высшей кочевой знати, вероятно, самим каганам, так и могилы «военных вождей разных рангов» (Ясиново, Келегеи, Новые Сенжары и др.). Специальный интерес представляет аналогичный комплекс — «могила всадника» — у с. Арцыбашева в Верхнем Подонье.[3] Вооружение всадников — палаши — напоминает о предании о хазарской дани в Повести временных лет, которую хазары «доискахом оружьем одиною стороною, рекше саблями». Действительно, упомянутые памятники примыкают к ареалам славянских племен Среднего Поднепровья — полян, северян, а на востоке — к ареалу вятичей (см. карту), именно тех славянских объединений, с которых согласно летописи брали дань хазары.[4]
Показательно, что одновременно, с VIII в., начинается интенсивное развитие славянских культур — роменской, относящейся к северянам, в Среднем Поднепровье, на Левобережье, и боршевской, приписываемой вятичам, на Дону. Можно считать провидческим взгляд В. О. Ключевского на «хазарское иго», как на отношения, способствовавшие развитию экономики славян.[5] Во всяком случае, урегулированные отношения со степью [117]
Русская земля в Среднем Поднепровье
1 — границы Русской земли по А. Н. Насонову;
2 — ареал волынцевской культуры;
3 — камерные гробницы X в.
всегда были лучше спонтанных набегов кочевников. Об очевидном этнокультурном симбиозе славян и кочевников в лесостепной зоне свидетельствуют как дохазарская пеньковская культура (которой и принадлежали клады «антов»), так и позднейшая (VIII–IX вв.) волынцевская культура в Левобережье Среднего Днепра, на памятниках которой обычны керамика и другие вещи салтовской культуры, характерной для населения Хазарии (отдельные памятники волынцевского типа известны и в верховьях Дона и Оки): показательно, в частности, и отсутствие выраженных укреплений на большинстве поселений волынцевской культуры.[6]
Значение регулярных даннических отношений с Хазарией продемонстрировал еще в 1951 г. А. Н. Насонов: в пределах тех территорий полян, северян и радимичей, с которых брали дань хазары, сложилась позднее «Русская земля», домен великих князей, владевших волостями Киева, Чернигова и Переяславля, ядро государственной территории. В книге, изданной в разгар борьбы с «космополитизмом», Насонов не мог всерьез обсуждать проблему происхождения Руси — исследовательским подвигом для той эпохи можно считать уже и то, что признавалось хазарское влияние на судьбы Русского государства.[7] [118]
Ныне, когда нет оснований для шельмования летописной традиции о скандинавском происхождении имени русь, русско-хазарские отношения рассматриваются в гораздо более широком историко-географическом контексте, включающем не только Среднее Поднепровье, но и север Восточной Европы.[8] А. П. Новосельцев предположил, что призвание варягов-руси словенами, кривичами и другими племенами Севера было вызвано хазарской угрозой. Трудно сказать, насколько реальными были претензии Хазарского каганата на Север Восточной Европы, а насколько царь Иосиф в своем письме, включающем в сферу влияния Хазарин даже северную весь (?), выдавал желаемое за действительное.
Более очевидными были претензии руси, чьи правители уже в IX в. именовались титулом «каган». Призвание князей с дружиной — русью, по летописи, завершилось упрочением варяжской династии на Севере и, стало быть, распределением сфер влияния в Восточной Европе. Рюрик садится сам в словенском Новгороде и сажает своих мужей в кривичском Полоцке, «мерянском» Ростове — у племен, с которых брали дань варяги и до призвания князей; но к этим племенам в летописи добавлена мурома. Такое дополнение можно было бы считать домыслом летописца, распределявшим сферы влияния между варягами и хазарами в соответствии с традицией о варяжской и хазарской данях: ведь мурома сидела по Оке, а южнее на этой реке обитали вятичи, платившие дань хазарам. Однако, во-первых, Ока действительно с IX в. была важнейшей речной магистралью, соединявшей Хазарию (Дон) с землями Севера Восточной Европы, о чем свидетельствуют клады монет; во-вторых, Г. Ф. Корзухина обратила внимание на особую группу окских кладов в земле вятичей, содержавших восточные монеты, славянские и хазарские (салтовские) вещи и зарытых в конце IX — начале X в.; клады этого времени найдены и в землях радимичей и северян.[9]
Таким образом, напряженность чувствуется в сфере влияния Хазарии, где прячут (и не изымают впоследствии) сокровища. Очевидно, что напряженность неслучайна — согласно той же летописи князь Олег в 882 г. со своей дружиной из варягов и словен, прозвавшихся русью, захватывает Киев, объявляет его «матерью городов русских» и приносит само имя Русь в Среднее Поднепровье. Князь присваивает дань, которую брали хазары с северян (884 г.) и радимичей (885 г.), утвердившись в Полянском Киеве.
Ранние летописные датировки условны, как показал А. А. Шахматов. Но время вторжения Олега в сферу влияния Хазарии подтверждается не только отдельными находками кладов, но и общей ситуацией в системе торгово-денежных отношений Восточной Европы. Американский нумизмат Т. Нунен показал, что в последней четверти IX в. наступает кризис в поступлении восточного серебра через Хазарию в Восточную Европу. Этот кризис не был связан с сокращением эмиссии в Халифате — доступ серебра был перекрыт хазарами. Приток восточной монеты возобновился в начале X в., но серебро поступает через Волжскую Булгарию из державы Саманидов, в обход Хазарии.[10] Таковой, очевидно, была реакция Хазарии на действия Олега и его руси. [119]
Процесс освоения («окняжения») подчиненной Олегом и его наследниками территории в Среднем Поднепровье — «Русской земли» в узком смысле — прослеживается по материалам древнерусских некрополей, прежде всего Киева и Чернигова, где открыты дружинные погребения руси, еще сохранявшей скандинавские традиции.[11]
Погребальный обряд, характерный для русской дружины в Среднем Поднепровье, описан в начале X в. Ибн Русте. Это погребение в «домовине» — камере, где воина хоронили вместе с «женой». Такие парные погребения известны в Киеве и на Черниговщине: в Шестовице под Черниговом в двух камерах воины держали в объятиях своих загробных подруг.[12]
Однако специфика погребального обряда руси на Юге, в Среднем Поднепровье, не исчерпывается этими ритуальными подробностями. Большие курганы Черниговщины, Черная могила и Гульбище, насыпанные с соблюдением скандинавских традиций, содержали также «трофеи» — груды вооружения, спекшиеся на погребальном костре: ближайшие параллели такому обряду известны в салтовских — хазарских древностях (вплоть до упомянутых комплексов типа Вознесенки). В камерных гробницах и курганах с трупосожжениями всадников кони укладывались иногда не «по-скандинавски» (в ногах), а «по-кочевнически» (сбоку от хозяина). Древнейшей русью были восприняты многие традиции хазар и других степняков как в одежде, так и в декоративном искусстве, — но особенности обряда заставляют предполагать не просто внешнее влияние, а участие выходцев из степи в совершении дружинных обрядов и, стало быть, включение их в состав русской дружины,[13] что было характерно и для XI в. Следует отметить при этом, что в эпоху хазарской дани в VIII в. погребальные памятники хазарской дружины не «заходили» на территорию будущей Русской земли: реально освоили эту землю именно русские дружинники, судя по материалам некрополей.
Дружинный обряд погребения в камерных гробницах был известен не только в главных центрах Русской земли — Киеве и Чернигове и их непосредственной округе: показательно, что периферийные дружинные центры с погребениями в камере расположены на границах Русской земли — в северянско-радимичском пограничье, в Левенках и Кветуни[14] (см. карту).
В целом распространение камерных гробниц в Левобережье совпадает с ареалом древностей волынцевской культуры: более того, эти древности «заходят» на киевское Правобережье, где известны волынцевские поселения с салтовскими вещами (Ходосовка и др.), а салтовское трупосожжение открыто в самом Киеве,[15] где, согласно летописи, существовал целый район под названием Козаре.[16] В районе Переяславля есть раннее волынцевское поселение, но нет дружинных древностей X в.: сам город был основан, по летописи, в 993 г. и входил в систему пограничных крепостей на Трубеже. Таким образом, Переяславская волость вошла в состав Русской земли в конце X в. при Владимире Святославиче.
Итак, камерные гробницы «отмечают» присутствие русской дружины в узловых пунктах Русской земли, там, где пересекались племенные границы [120] и интересы различных племен и правящего слоя Русского государства. Неслучайно за пределами «Русской земли» в узком смысле ближайшие камерные гробницы обнаружены под древлянским Искоростенем, покоренным Ольгой после древлянского восстания и убийства Игоря (945–946 гг.), и на Волыни в Плеснеске (Подгорцы), в области, вошедшей в состав Русского государства после похода Владимира Святославича «на ляхов» (981 г.).[17]
Распространение камерных гробниц в Среднем Поднепровье не только подтверждает в целом реконструированные Насоновым границы «Русской земли» в узком смысле, но и позволяет (вслед за тем же исследователем) детализировать историю подчинения славянских племен Русскому государству. Насонов отмечал, в частности, что Русская земля включала не всю территорию радимичей. Действительно, радимичи не были названы среди данников руси Константином Багрянородным: согласно летописи, они были подчинены при Владимире Святославиче в 984 г. после битвы на р. Пищане, за пределами Русской земли. Значит, и Олег мог брать дань только с части радимичей, оказавшихся в пределах Русской земли, отмеченных, в частности, позднейшими дружинными курганами в Левенках и Кветуни на Десне; на прочей радимичской территории нет дружинных древностей X в. Возможно, сходная ситуация имела место и на западной границе Русской земли, в Погорынье у волынян: Константин Багрянородный упоминает среди данников руси загадочное племя лендзян, само название и область расселения которых свидетельствуют о близости их к «ляхам» и позволяют отождествить их с волынянами.[18] Видимо, часть этого племенного объединения попала под власть руси (и в состав Русской земли) уже при Игоре, завершил же покорение всего племени тот же Владимир Святославич, занявший Червенские города в 981 г. Таким образом, исходно Русская земля не формировалась на принципах племенного деления, а была надплеменным образованием, ядром складывающегося государства, разрушающего племенные границы и объединяющего разноплеменные территории.
Соответственно, и главная социальная сила, объединяющая разноплеменные территории, — княжеская дружина — не могла замыкаться в собственных «племенных» рамках. У Константина Багрянородного в середине X в. русь еще противопоставлена славянам как дружина, пользующаяся скандинавским языком, славяноязычным зависимым племенам. Но одновременно культура этой дружины на славянских землях интенсивно впитывала иноэтничные — славянские и тюркские — влияния. Бóльшая часть камерных гробниц относится к середине — второй половине X в., и чем дальше от главных центров Русской земли — Киева и Чернигова — расположены эти гробницы, чем ближе к рубежу X и XI вв. относятся их даты, тем менее очевидными становятся скандинавские черты в их обрядности. Напротив, ярче проявляются собственно русские — восточноевропейские — связи. Общерусский материал характеризует курганные группы Стародубского ополья, в том числе камерные гробницы у сел Левенки и Мереновка, а также в Кветуни.[19]
Исследователь кветуньских курганов В. А. Падин отмечал, что, судя по датировкам, район древнерусского города Трубчевска вошел в состав [121] Русского государства еще до похода князя Владимира на радимичей в 984 г.[20] Действительно, время широкого распространения дружинных древностей, в том числе камерных гробниц, по всей Руси в самом широком смысле, вплоть до Гнёздова в Верхнем Поднепровье, Пскова, Верхнего Поволжья (Тимерево) относится ко второй половине X в. Показательна особая концентрация «цепочек» пунктов с камерными гробницами по Днепру и Десне: видимо, эти погребальные памятники отмечают оседание русских дружинников — представителей княжеской администрации — на тех «местах, знаменьях и погостах», которые были установлены «по всей земле» Ольгой после кризиса традиционного полюдья и организации княгиней системы погостов (в 947 г., по летописи) по Днепру и Десне и далее (вплоть до Пскова и Новгородчины). Не случайно камерная гробница известна и в «Ольгином граде» — Вышгороде. Материалы погостов, в том числе и камерных гробниц, обнаруживают не только северные (скандинавские), но и южнорусские связи. Так, в Гнездове в двух камерных гробницах кони размещались «по-кочевнически» — сбоку от хозяина. Исследователи Гнёздова отмечают южные славянские и даже хазарские связи этого крупнейшего погоста, считая, что в X в. имел место приток населения с юга в Верхнее Поднепровье.[21]
В целом «ансамбли некрополей» (в терминах Г. С. Лебедева) Гнёздова, Тимерева и других памятников в Верхнем Поволжье, Киева, Чернигова, а также Шестовицы, Кветуни и др. имеют относительно единые характеристики, в том числе в развитии погребального обряда: на фоне славянского трупосожжения появляются трупоположения в ямах и камерных гробницах. Формируется общерусская культура, ассимилирующая как скандинавские, так и «кочевнические» традиции. Эта ассимиляция особенно заметна в эпоху князя Святослава, который сам был носителем кочевнических традиций (судя по описанию его быта в летописи и у Льва Диакона): к его времени относятся Черная могила и другие памятники Черниговщины и Гнёздова.
Святослав продолжил в 960-е годы политику «отвоевания» славянской дани и конфронтации с Хазарией: он подчинил последнее племя, входившее в сферу влияния Хазарии, — вятичей. Археологическими свидетельствами его похода считаются следы пожаров на городище Горналь на р. Псел (окраинное роменское городище за пределами Русской земли) и на городище у с. Супруты на р. Упе, притоке Оки.[22] Выше по р. Псел появляется некрополь конца X–XI в. с дружинными курганами в Гочеве.[23] И в этот период русским князьям приходилось совершать повторные походы на вятичей (в княжение Владимира Святославича в 981–982 гг.).
Владимир, очевидно, отказался от «имперских» амбиций своего отца во внешней политике: он закрепил успехи Святослава в Хазарии, посадив своего сына Мстислава в хазарской Тмутаракани, но не продолжил завоеваний в Поволжье, отказавшись, по летописи, от болгарской дани. Его интересы были сосредоточены на традиционной политике «окняжения» племенных территорий радимичей, вятичей и волынян и укрепления границ со степью. Вероятно, с этим процессом связано расширение системы погостов и княжеских городов в конце X–XI в. как в Поднепровье, [122] включая Переяславль, и Подесенье,[24] так и на Волыни. Для дружинной культуры этого периода показательны, в частности, камерные гробницы из некрополя в Плеснеске. «Формально» парные трупоположения в двух камерах этого некрополя продолжают погребальную традицию руси, описанную Ибн Русте; но в материалах этих комплексов[25] нет ничего специфически скандинавского, за исключением мечей со скандинавскими рукоятями. Специфика проявляется в ином — во рту у погребенных обнаружены золотые пластинки: этот обряд известен в ранних древностях Моравии и синхронных описываемым гробницам — Венгрии,[26] что указывает уже на центральноевропейские связи коллектива, совершавшего обряд. Наконец, самый яркий элемент обряда, свидетельствующий о начале христианизации, — крестовидные привески, в том числе так называемый крестик скандинавского типа, обнаруженный в одной из гробниц. Эти крестики распространены по преимуществу в Восточной Европе, в том числе в Среднем Поднепровье, но в основном в зонах, вновь освоенных княжеской властью в земле радимичей, а также в Тимереве, курганах Владимиро-Суздальского ополья и др.[27]
Традиционно в археологической литературе камерные («срубные») гробницы с наборами вооружения, конями и т. п. приписываются членам старшей дружины — боярам,[28] более скромные погребения, где воин вооружен топором, видимо, относятся к младшей дружише.[29] Наиболее последовательно ранги княжеской дружины перечислены в летописном описании «пиров» князя Владимира: в гриднице князя собирались «боляре, гриди, сотские, десятские и нарочитые мужи».[30] При этом в социальной лексике сохраняются те этнокультурные компоненты, которые реально участвовали в сложении русской дружиной культуры X в.: бояре (боляре) — тюркское заимствование, обозначение старшей дружины,[31] гриди — скандинавское заимствование, младшая дружина, сотские, десятские, нарочитые мужи — славянская терминология.[32] В целом дружина (и все войско) могла именоваться и словом русь, ср. «бояре и русь вся» в договоре Святослава с греками (971 г.). Более того, сами предводители этой дружины, верховные сюзерены, наряду с праславянским титулом князь использовали хазарский титул каган, во всяком случае, до времен Владимира и Ярослава Мудрого.
Итог этого социального и этнокультурного взаимодействия заключался не только в формировании полиэтничной и, стало быть, надплеменной социальной лексики, но и в распространении названия Русь как в пределах домена киевских князей — в Русской земле в узком смысле, так и повсюду, куда распространялась власть русского князя и его руси.[33] Этому распространению способствовала и принципиальная ориентация русской дружины на политику этнокультурного синтеза разных традиций. В. Т. Пашуто называл «славяно-варяжским синтезом» отношения, сложившиеся между варягами и славянами на Севере Восточной Европы;[34] продолжение этих отношений синтеза, «подключивших» на Юге хазар и другие этнокультурные элементы степи, во многом определили дальнейший путь русской средневековой истории. [123]
Примечания
[1] Корзухина Г. Ф. К истории Среднего Поднепровья в I тыс. н. э. // СА. 1955. Вып. 22. С. 61–82; Артамонов М. И. История хазар. Л., 1962. С. 175; Плетнева С. А. От кочевий к городам. М., 1976. С. 102; Амброз А. К. О Вознесенском комплексе VIII в. на Днепре — вопрос интерпретации // Древности эпохи великого переселения народов V–VIII вв. М., 1982. С. 204–221; ср. также: Щеглова О. Л. О двух группах «древностей антов» в Среднем Поднепровье // Материалы и исследования по истории Днепровского Левобережья. Курск, 1990. С. 162–204.
[2] Амброз А. К. Кочевнические древности Восточной Европы и Средней Азии V–VIII вв. // Археология СССР. Степи Евразии в эпоху средневековья. М., 1981. С. 13–19; ср.: Айбабин А. И. Погребение хазарского воина // СА. 1985. № 3. С. 191–205.
[3] Монгайт А. Л. Рязанская земля. М., 1961. С. 80–85.
[4] ПВЛ. М.; Л., 1950. Ч. 1. С. 16, 18.
[5] Ключевский В. О. Соч. М., 1989. Т. 1. С. 259. О близких взглядах Любавского и Грушевского на роль хазар см.: Новосельцев А. П. Образование Древнерусского государства и его первый правитель // Вопр. истории. 1991. № 2/3. С. 5.
[6] Из обобщающих работ см.: Горюнов Е. Л. Ранние этапы истории славян Днепровского Левобережья. Л., 1981; Седов В. В. Восточные славяне в VI–XIII вв. М., 1982. С. 133–156; Этнокультурная карта территории Украинской ССР в I тыс. н. э. Киев, 1985. С. 76–141; Сухобоков О. В. Днiпровьске лiсостепове Лiвобережжя у VIII–XIII ст. Киев, 1992; см. также: Щеглова О. А. Салтовские вещи на памятниках волынцевского типа // Археологические памятники эпохи железа Восточноевропейской лесостепи. Воронеж, 1987. С. 308–310.
[7] Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951. О неточностях в использовании источников по древнейшей руси см.: Константин Багрянородный. Об управлении империй. М., 1989. Комментарий. С. 308–310.
[8] Новосельцев А. П. Указ. соч.
[9] Корзухина Г. Ф. Русские клады. М.; Л., 1954. С. 35–36.
[10] Noonen Th. The first major silver crisis in Russia and the Baltic с 875 — с. 900 // Hikuin. 1985. N 11. P. 41–50; ср.: Кропоткин В. В. Торговые связи Волжской Болгарии в X в. по нумизматическим данным // Древние славяне и их соседи. М., 1970. С. 149.
[11] Петрухин В. Я. К проблеме формирования «Русской земли» в Среднем Поднепровье // ДГ, 1987 г. М., 1989. С. 26–30.
[12] Блифельд Д. I. Давньоруськi пам'ятки Шестовицi. Киïв, 1977. С. 128, 138.
[13] Петрухин В. Я. Варяги и хазары в истории Руси // Этнографическое обозрение, 1993. № 3.
[14] Ср.: Моца А. П. Срубные гробницы южной Руси // Проблемы археологии Южной Руси. Киев, 1990. С. 100; Гурьянов В. Н., Шишков Е. А. Курганы Стародубского ополья // Там же. С. 107–108; Седов В. В. Указ. соч. С. 151–152.
[15] Сухобоков О. В. Указ. соч. С. 17–18, 65; Этнокультурная карта… С. 110, 117; Петрашенко В. А. Волынцевская культура на Правобережье Днепра // Проблемы археологии Южной Руси. С. 47; Каргер М. К. Древний Киев. М.; Л., 1958. Т. 1. С. 137.
[16] ПСРЛ. Пг., 1923. Т. 2, вып. 1. Стб. 43–44.
[17] Ср.: Археология Украинской ССР. Киев, 1986. Т. 3. С. 326–327.
[18] Константин Багрянородный. Указ. соч. С. 390.
[19] Гурьянов В. Н., Шишков Е. А. Указ. соч. С. 107–111; Шишков Е. А. О происхождении раннесредневековых городов в Брянском Подесенье // Тр. V Международного конгресса славянской археологии. М., 1987. Т. 1, вып. 26. С. 134–138.
[20] Падин В. Л. Кветунский древнерусский курганный могильник // СА. 1976. № 4. С. 197–210.
[21] Авдусин Д. Л., Пушкина Т. А. Гнездово в исследованиях Смоленской экспедиции // Вести. Моск. ун-та. Сер. 8. История. 1982. № 1. С. 75.
[22] Шинаков Е. А. Указ. соч.; Изюмова С. А. Супрутский денежно-вещевой клад // История и культура древнерусского города. М., 1989. С. 213. Супруты — вятичский центр, судя по находкам кладов и отдельных вещей связанный как с Хазарией, так и с Севером Европы. Салтовские вещи обнаружены и на городище Горналь.
[23] Алешковский М. Х. Курганы русских дружинников XI–XII вв. // СА. 1960. № 1. С. 83, 85, 89.
[24] Шинаков Е. А. Указ. соч. [124]
[25] Автор пользуется случаем, чтобы поблагодарить проф. X. Цолл-Адамикову (Краков) за предоставленную возможность познакомиться с полным описанием комплексов.
[26] Моца А. П. Некоторые сведения о распространении христианства на юге Руси по данным погребального обряда // Обряды и верования древнего населения Украины. Киев, 1990. С. 124; Балинт Ч. Погребения с конями у венгров в IX–X вв. // Проблемы археологии и древней истории угров. М., 1972. С. 178.
[27] Фехнер М. В. Крестовидные подвески «скандинавского типа» // Славяне и Русь. М., 1968. С. 210–214. О более ранних крестовидных привесках из камерных гробниц Киева, Шестовицы, Гнездова и Тимерева см.: Петрухин В. Я., Пушкина Т. А. Русское христианство до крещения Руси: археологические свидетельства и письменные источники // Восточная Европа в древности и средневековье. Тезисы докладов. М., 1993. С. 62–64.
[28] Блифельд Д. И. К исторической оценке дружинных погребений в срубных гробницах Среднего Поднепровья IX–X вв. // СА. 1954. Вып. 20.
[29] Ср.: Алешковский М. Х. Указ. соч.
[30] ПВЛ. Ч. 1. С. 86.
[31] Львов А. С. Лексика «Повести временных лет». М., 1975. С. 215–217.
[32] Возможные книжные влияния на летописную лексику (см.: Завадская СВ. Возможности источниковедческого изучения «Праздников» — «пиров» князя Владимира в летописных записях 996 г. // Восточная Европа в древности и средневековье. Тезисы докладов. М., 1990. С. 54–56) не отменяют реальных этнокультурных истоков самой социальной терминологии.
[33] Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. Название «Русь» в этнокультурной истории Древнерусского государства (IX–X вв.) // Вопр. истории. 1989. № 8. С. 24–38.
[34] Пашуто В. Т. Русско-скандинавские отношения и их место в истории раннесредневековой Европы // Ск. сб. Таллинн, 1970. Вып. 15. С. 53–55.
Все материалы библиотеки охраняются авторским правом и являются интеллектуальной собственностью их авторов.
Все материалы библиотеки получены из общедоступных источников либо непосредственно от их авторов.
Размещение материалов в библиотеке является их цитированием в целях обеспечения сохранности и доступности научной информации, а не перепечаткой либо воспроизведением в какой-либо иной форме.
Любое использование материалов библиотеки без ссылки на их авторов, источники и библиотеку запрещено.
Запрещено использование материалов библиотеки в коммерческих целях.
Учредитель и хранитель библиотеки «РусАрх»,
академик Российской академии художеств
Сергей Вольфгангович Заграевский