РусАрх

 

Электронная научная библиотека

по истории древнерусской архитектуры

 

 

О БИБЛИОТЕКЕ

ИНФОРМАЦИЯ ДЛЯ АВТОРОВ

КОНТАКТЫ

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

НА СТРАНИЦУ АВТОРА

 

 

Источник: Порфиридов Н.Г. Древний Новгород. Очерки из истории русской культуры XI - XV вв. М.-Л., 1947. Все права сохранены.

Сканирование и размещение электронной версии в открытом доступе произведено: www.russiancity.ru («Русский город. Архитектурно-краеведческая библиотека»). Все права сохранены.

Размещение в библиотеке «РусАрх»: 2007 г.

 

 

 

Н.Г. Порфиридов

Древний Новгород.

Очерки из истории русской культуры XI–XV вв.

 

-3-

 ВВЕДЕНИЕ

        Русский народ за многовековую историю существования создал культуру всемирно-исторического значения.
        Сознание своего национально-культурного достоинства всегда было свойственно нашему народу в лице его лучших представителей. Отчетливо проследить это сознание можно чрез всю нашу древнюю историю, начиная от ранних предста­вителей киевской культуры, митрополита Илариона и лето­писца Нестора, уже в XI-XII вв. с гордостью оглядывав­шихся на первых русских исторических деятелей, творивших свои славные дела «не в худе и не в неведоме земли, но в руськой, яже ведома и слышима есть вьсеми коньцы земли».
        И в новое время основная линия нашего национально-культурного самосознания, представляемая Ломоносовым, Пушкиным, Белинским, и многими другими, шла тем же путем, имевшим для себя все основания.
        Глубокие мысли и высказывания В. И. Ленина и И. В. Сталина с полною ясностью осветили всемирно-истори­ческое значение русской культуры: она незыблемо утвер­ждена - великая культура русской нации, «нации Плеханова и Ленина, Белинского и Чернышевского, Пушкина и Толстого, Глинки и Чайковского, Горького и Чехова, Сеченова и Пав­лова, Репина и Сурикова, Суворова и Кутузова» (Сталин).
        Это не значит, что в области исследования русской куль­туры более не остается научных задач. Необходимо выясне­ние причин тех заблуждений в понимании и освещении русской культуры, какие были свойственны нашей общественной и

-4-

научной мысли в прошлом. Необходимо опровержение созна­тельных извращений и фальсификаций враждебного харак­тера. А главное - необходимо создание вполне научной, цельной Истории русской культуры. Строительство социали­стической культуры развивается на основе всего предыдущего культурного опыта и требует знания культурного наследия, как первого условия его освоения.
        В XVII в. впервые раздвоилась русская мысль в области национально-культурного сознания и впервые прозвучали непривычные речи о «московском плюгавстве», о том, что в Москве «все люд глупый», что русские люди «природою спе­сивы и необычны ко всякому делу». Резкая форма этих высказываний объяснялась не столько сознанием объективно наметившегося культурного отставания страны, сколько субъективными свойствами их авторов: упорного, но неглубо­кого «вольнодумца» князя Ивана Хворостинина, от дней моло­дости своей и службы при Лжедимитрии I на всю жизнь сохранившего преувеличенное преклонение перед западной культурой, и эмигранта дьяка Григория Котошихина.
        Презрительно настроенные к России академики Россий­ской Академии Наук XVIII века, немцы Шлецер и Мюллер, изображали нашу страну на заре ее государственного бытия «ужасно дикой и пустой», населенной людьми «без правления, жившими подобно зверям и птицам, которые наполняли леса». Тенденциозность утверждений названных историков тогда еще была с горечью и едкой иронией высмеяна Михаилом Васильевичем Ломоносовым: «сие так чудно, что если б г. Мюллер умел изобразить живым штилем, то бы он Россию сделал толь бедным народом, каким еще ни один и самый подлый народ ни от какого писателя не представлен».
        Более глубокими по своим корням были заблуждения в области вопросов национальной культуры у представителей нашей общественной мысли первой половины XIX века. Хотя они в той форме, в какой вылились из-под пера П. Я. Чаа­даева, отличались большой категоричностью, их нельзя свя­зывать ни с отсутствием любви и уважения к родине, ни

-5-

с отсутствием патриотизма. Странная аберрация мысли, при­ведшая автора «Философических писем» к отрицанию «плени­тельных воспоминаний и грациозных образов в памяти [своего] народа, мощных поучений в его предании», объясня­лась у него, как и у ряда других наших мыслителей прошлого века, их ложными философско-историческими концепциями.
        Идеалистическая философия истории, понимавшая мир как процесс саморазвития вселенского духа, находящего себе выражение в отдельных народах, неуклонно приводила к идеям «совершенного своеобразия» национальной истории всякого народа. С точки зрения этих идей легко было совер­шить ошибку как в ту, так и в другую сторону, представляя национальное наследие России или как ее исключительное богатство, или как ее неизбывную скудость.
        Возможность подобных ошибок была тем большей, что публицисты и историки идеалистической школы не очень стес­няли себя конкретным историческим материалом, предостав­ляя любителям древности «рыться в старой пыли истории», предпочитая сами, пользуясь словами именно Чаадаева, только «философически размышлять над фактами».
        Продолжая беглый обзор ошибок нашей прошлой куль­турно-Исторической мысли, нельзя не отметить того довольно длительного периода, когда позднейший сравнительно-истори­ческий метод, бывший сам по себе большим завоеванием и сыгравший положительную роль в развитии нашей науки, превратился у многих исследователей в простое подыскивание ино­земных аналогий каждому нашему памятнику. Оно неизменно приводило к одностороннему установлению «влияний» на рус­скую культуру. Иноземные влияния на некоторое время утвер­дились в науке чуть ли не в качестве универсального ключа к истолкованию всех явлений и фактов русской культуры, литературы, искусства. При этом, во-первых, часто полностью упускалась из вида этническая национальная основа культуры; во-вторых, существо и средства внешних влияний указыва­лись формально. Между тем, помимо естественного стадиаль­ного сходства явлений культуры разных народов, само куль-

-6-

турное общение народов - процесс глубокий, сложный, опо­средствованный и большею частью двусторонний.
        Неверная и антинаучная историческая «школа» Покров­ского также, по существу, лишала наш великий народ его собственной культуры и, может быть, в наибольшей степени разоружала наше национальное самосознание. Ее методом в значительной мере было снова голое теоретизирование с пренебрежением к конкретному материалу.
        Совсем в недавнее время вопросы истории русской куль­туры приобрели новую актуальность в связи с необходи­мостью разоблачения сознательной враждебной лжи и извра­щений, старательно распространяемых немецкой «культурфи-лософией». Основным утверждением этой, с позволения ска­зать «философии», предназначенной оправдать притязания немцев на мировое господство, являлось утверждение, что только гений «северной расы», немецкий гений - единствен­ный творец культурных ценностей в истории. Прочие народы, в частности славяне, якобы неспособны к культурному твор­честву. Самостоятельной русской культуры не было и нет, так как русский народ исторически был неспособен ее создать.
        При всей очевидной нелепости этих утверждений, они должны быть опровергнуты на конкретном материале, не оставляющем места для споров.
        В области древней русской культуры эта задача стоит, может быть, даже более остро, чем в области новой. Все­мирно-историческое значение последней слишком очевидно. Вопросы древней и средневековой истории легче поддаются извращению.
        Создание цельной истории русской культуры - сложная работа, требующая участия многих сил, и она еще не выпол­нена нашей наукой. Успешно выполнить ее помогут те новые приемы исторического исследования, которые явились проч­ным завоеванием советской науки, главным образом, воспол­нение письменных исторических источников археологическими, художественными, лингвистическими, фольклорными и иными.

-7-

        Действительная картина культурного развития и состояния древней Руси может быть верно раскрыта только на основе изучения всей совокупности источников.
        Так, происхождение, развитие и облик древне-русских городов и поселений, с их оборонительным, хозяйственным, общественным и частным строительством, топографией и пла­нировкой; вся область материальной культуры: сельское хозяйство, ремесла и производства, их техника, военное дело; почти вся область искусства: архитектура, скульптура, живо­пись, художественные производства, - все эти стороны древ­ней русской культуры могут быть освещены более или менее полно только при помощи исследования вещественных памят­ников, частью находящихся на поверхности земли, частью добываемых раскопками.
        Не случайно поэтому в последние десятилетия получила такое широкое развитие раскопочная практика, руководимая новыми принципами: плановым выбором мест и объектов, стремлением к широким площадям раскопов, расширением раскопок населенных мест сверх исключительно курганно-погребальных. Благодаря этим условиям новые археологиче­ские исследования обогатили нашу науку огромным новым материалом.
        В свою очередь, вещевые раскопочные материалы, каки­ми бы обильными они ни были, могут и должны быть воспол­нены иными категориями материалов, столь же недостаточно использованными в качестве источника для истории культуры: памятниками языка, устного народного творчества, литера­туры, искусства. Они позволят нам представить мертвые пред­меты археологии в живой среде, в их бытовом употреблении.
        Но создание цельной и всеобъемлющей истории русской культуры на основе всей полноты источников требует предва­рительного выполнения ряда частных задач: пересмотра под новыми углами зрения отдельных памятников и их типовых групп; планомерного собирания и введения в научный обиход недостающего фактического материала; исследования цель­ных местных культурных комплексов.

-8-

        Настоящая работа по характеру принадлежит к числу таких предварительных этюдов: она посвящена исследованию-памятников и явлений культуры только одного из областных центров древней Руси - Новгорода, и только в ограниченных хронологических рамках периода XI-XV вв.
        Новгород давно стал в нашей историографии одним из популярнейших объектов исторического исследования и про­должает оставаться таким до настоящего времени. Это вполне оправдано общим выдающимся значением его в нашей исто­рии и частными обстоятельствами его исторической, судьбы.
        Новгород - один из древнейших русских городов, дата основания которого не зарегистрирована достоверными пись­менными источниками: они застали город уже существующим. Именно к таким городам, за отсутствием точных о них сведе­ний, пытливая мысль древних летописцев привязывала стран­ствующие международные легенды. Лопата современных археологов должна искать их «дна» на колоссальной глубине культурного слоя, порядка нескольких метров толщины.
        Новгород - спутник и свидетель всей нашей истории. Наряду с Киевом, он был центром самостоятельного дофео­дального государственного образования на территории Руси. Войдя в Киевское государство, он совершал общий с другими русскими городами путь исторического развития. В период XIII-XIVbb., когда нормальное развитие этих городов было нарушено татарским нашествием, Новгород его продолжал и для известного времени является для нас показателем направ­ления и хода развития русской культуры.
        Наконец, историческая жизнь Новгорода исключительно полно задокументирована. Помимо оставленной им обильной летописной литературы, город сохранил, в особенности до тра­гических событий Великой Отечественной войны, огромное количество вещественных памятников своей истории и куль­туры и на поверхности земли, и в своей почве. Неуступающее любому прославленному европейскому центру богатство нов­городских художественных памятников позволяло называть

-9-

Новгород и «русской Равенной», и «русской Флоренцией», и «русской Мистрой».
        В пределах указанной выше темы автор стремился подверг­нуть пересмотру оценку основных сторон культуры одного из ее древнерусских центров, поставить их в связь и осмыслить, пользуясь старым и доступным ему новым материалом. Пре­имущественное внимание в работе уделяется тем вопросам древнерусской культуры, которые еще не получили в науке достаточного раскрытия: уяснению ее самостоятельных основ, выделению прогрессивных явлений, двигавших ее развитие,, и утверждению ее европейского характера.

-10-

[Пустая страница]

-11-

 Глава I
ГОРОД

        О Новгороде наука накопила огромную литературу, исчи­сляемую тысячами названий. И все же нельзя сказать, что полностью выяснены все вопросы возникновения и последова­тельного развития города, что имеется удовлетворяющая во всех своих частях картина жизни одного из наших важней­ших исторических центров.
        Самое название города ставит нас перед загадкой, пока еще не решенной: один из древнейших русских городов носит яарадоксальное имя «Нов-города».
        Русские «нов-городы» не составляют чего-либо необычного в общеевропейской культуре. Западная Европа также имеет подобные «неа-полисы». Название «новый» - как там, так и здесь, - город несомненно получал из-за необходимости про­тивопоставить его какому-то более старому.
        В отношении Новгорода на Волхове высказано несколько гипотез, сводящихся к двум группам: одни ищут объяснения названия города «новым», так сказать, вне его, другие - в нем самом.
        В пределах Новгородской области имеется несколько горо­дов, так и называющихся «старыми», в которых отдельные исследователи склонны видеть политические центры более древние, чем Новгород, уступившие позднее ему свое значение и определившие тем самое его имя - «Нов-города». С. Ф. Платонов видел такой древнейший центр приильменских сла­вян в Старой Руссе, лежащей по другую сторону оз. Ильменя.

-12-

Б. Д. Греков считает таким центром Старую Ладогу, лежа­щую на другом конце р. Волхова.
        Исследователи, искавшие объяснение названия города в нем самом, в обстоятельствах его собственной жизни, ука­зывали или на перенесение центра города с места древнего поселения на восточном берегу реки, так называемого Славна, на западный, где образовался новый город (П. Л. Гусев), или на обрастание первоначального укрепленного ядра, Кремля, большим поселением, обнесенным новым валом, новым горо­дом (Н. С. Державин).
        Однако доказательств древнейшего поселения на Славне и позднейшего образования поселения на западной стороне реки пока не найдено. Наоборот, последние специальные изы­скания, которых коснемся дальше, как-будто разрушают это предположение С другой стороны, рост городов в форме последовательно расширяющихся укрепленных городских тер­риторий - общее явление, однако имя «нов-городов» не стало общим, типовым. Первый путь объяснения выглядит, таким образом, более вероятным, хотя пока тоже только в виде гипотезы и вне зависимости от того, какой из «старых» центров противопоставлять «новому» городу. Имеет за себя ряд соображений Старая Русса - город, времени возникновения которого, как и Новгорода, наука пока также не знает, город в самом центре приильменской страны славян, город сам, как и вся округа, связанный еще неясными нитями с древним названием «Руси». 1)Но следов древнего городского поселения, старше X-XI вв., на месте Старой Руссы пока не найдено, что уже является установленным на территории Ста­рой Ладоги. Археологически, таким образом, как и истори­чески, 2) у Старой Ладоги, Aldeigjuborg'а северных иноземных
        _________
        1) Приильменье до сих пор хранит много названий урочищ, рек, озер, населенных пунктов, происходящих от данного корня: Руса, Русска, Русское и т. п.
        2) В. И. Равдоникас. Старая Ладога. Краткие сообщ. о докл. и полев. исследов. Инст. ист. матер, культ. АН СССР, XI, 1945. - Е. А. Рыдзевская. Сведения о Старой Ладоге в древне-северной литературе. Там же.

-13-

известий, повидимому, больше, чем у Старой Руссы, основа­ний считаться предшественником Новгорода. 1)

Топографическая схема древнего Новгорода

        Наконец, существует мнение, что «старым» городом, опре­делившим название «нового» могло послужить Рюриково Городище, расположенное в 3 км от Новгорода.
        Разобраться в древнейшей истории Новгорода, запутан­ной исследователями, не столь легко, несмотря на то, что для
        _________
        1) Однако в связи с несомненным древним характером и ролью той и другой, отметим любопытную древнюю пословицу: «Обойти всю Русу и Ладогу». .

-14-

этого, казалось бы, имеется такой большой материал, какого-нет ни об одном русском городе.
        На первом месте тут стоят, конечно, новгородские лето­писи, сообщающие огромное количество сведений. Новгород­ские летописи замечательны своим деловым характером. Не увлекаясь литературного формою описаний, кратко, но точно отмечают они все события своего города, - а он их интере­сует более всего, - причем широта интересов летописцев - поразительна. Новгородские летописи переполнены фактами. Строительная деятельность города во все эпохи была особым коньком летописцев: ее они фиксируют тщательно и точно, умеют описать в технических терминах своего времени.
        Обилие письменных данных весьма счастливо сочеталось в Новгороде с относительно сохранившимися чертами древней топографии и с обилием сохранившихся памятников 1) - цер­ковных, гражданских, военных.
        Но как ни обильны были те и другие материалы, они давно перестали отвечать осложнившимся задачам исторического исследования.
        Давно, и все острее ощущалась необходимость восполне­ния письменного и архитектурно-монументального материала археологическим, огромные и почти еще нетронутые запасы которого хранятся в новгородской почве, иначе говоря - необходимость раскопок. То, что имелось ранее в этом отно­шении: материалы случайных наблюдений при земляных рабо­тах и небольшие случайные же раскопки археологов-любите­лей, ни в какой мере не могло считаться достаточным. На очередь дня все настойчивее стал выдвигаться вопрос о систе­матических раскопках, на базе определенного научного плана, раскопках большими площадями, определяемых четкой про­блематикой, обеспеченных компетентным научным руковод­ством.
        Такие раскопки производились в Новгороде в течение
        _________
        1) Имеем в виду положение до оккупации Новгорода немцами и произведенных ими разрушений.

-15-

последнего десятилетия перед Отечественной войной (1931- 1941 гг.) центральными и местными учреждениями.
        Добытый раскопками новый археологический материал побудил в ряде вопросов пересмотреть и переосмыслить имев­шийся старый, письменный.
        В вопросах, касающихся происхождения, характера, самого числа русских городов древнейшего периода, с сравни­тельно недавнего времени стали устанавливаться правильные представления. Долгое время в области этих вопросов имела распространение антинаучная теория, созданная еще в XVIII в. Шлецером, утверждавшая, что у восточных славян до «при­звания» варягов-норманов не было городов, что земля русских славян была «ужасно дикой и пустой», что варяги построили первые города на Руси.
        Не касаясь пока характера городов, следует со всею реши­тельностью установить, что представление о пустынности вос­точно-славянских территорий и отсутствии в них городов до IX в. находится в полном противоречии со всеми данными истории и археологии.
        Ранее собственных наших исторических записей и наряду с древнейшими из них множественность русских городов-засвидетельствовали наши соседи. Северные скандинавские сказания IX в. уже называют Русь «Гардарики» - страна городов. 1) Западно-европейский источник конца IX в., извест­ный под названием «Баварский географ», называет огромные цифры городов у восточно-славянских племен. Арабские писа­тели X в. Абу Джафар ат Табари, Абу Али Ахмед Ибн Даста согласно говорят о том, что у русских было много городов, а один из самых обстоятельных арабских авторов, Абуль Хасан, известный под прозванием Аль Масуди (перв. пол. X в.), кроме того отметил, что «первый из славянских царей, царь Дира, имеет обширные города и многие обитаемые страны». 2)
        _________
        1) Е. А. Рыдзевская. Сведения о Старой Ладоге в древне-северной литературе. Краткие сообщ. ИИМК АН СССР, XI, 1945.
        2) А. Я. Гаркави. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. СПб., 1870, стр. 125, 137.

-16-

Византийский император Константин Порфирогенет (955-959) в своей книге «Об управлении государством» называет по имени ряд русских городов, расположенных на водных путях, откуда приходили суда-моноксилы в его столицу Константино­поль: Самвата (Киев), Немогардас (Новгород), Милиниска (Смоленск), Чернигога (Чернигов) и др. 1)
        Русскими летописными известиями наличие и обилие горо­дов многократно засвидетельствовано, по крайней мере для X в., и чтобы утверждать противное, нужно игнорировать эти известия. Не касаясь нашедших себе отражение в «Повести временных лет» туманных преданий о до-рюриковских време­нах, отметим ряд сообщений, в целом не оставляющий ника­ких сомнений. Уже о Рюрике сообщено, что он «раздавал мужем своим грады». Олег «нача городы ставити». Он же, заключив договор с греками в 907 г. «заповеда ... даяти уклады на Рускыа грады: первое на Киев, таже на Чернигов, на Переаславль, на Полтеск, на Ростов, на Любеч и на прочаа города». Немного позднее Игорь в договоре с греками же от 944 г. выговаривает получение «слебного» и «месячного» рус­скими послами и гостями «первое от града Киева, и паки ис Чернигова, и ис Переяславля и ис прочих городов». Владимир (известие под 988 г.), заботясь об укреплении государствен­ных границ, «нача ставити городы по Десне и по Востри, и по Трубежеви, и по Суле, и по Стугне». Есть подобные же изве­стия, касающиеся отдельных областей: приильменские словене с кривичами, изгнавши за море варягов, «начаша владети сами собе и городы ставити»; древляне затворялись от Ольги «в градах своих». Как видим, во всех приведенных сообще­ниях города фигурируют во множественном числе. Известны, кроме того, сообщения о «множестве» городов у уличей и тиверцев, о «многих городах» на Десне между Сосницею
        _________
        1) Константин Багрянородный. Об управлении госу­дарством. Изв. Гос. Акад. ист. матер, культ., в. 91, 1934, стр. 8. В примечании 14 (на стр. 52) издатели оговаривают, что Nemogardas в греческом тексте, вероятно, описка вместо Nebolardas

-17-

и Черниговом и по Днепру между Вышгородом и Речицею и пр.
        Былинный Вольга Святославович со своей дружинушкой из тридцати молодцов без единого

Посели на добрых коней, поехали,

Поехали к городам да за получкою.


        Надо, однако, установить правильный взгляд на характер этих многочисленных городов.
        Общее всем славянским языкам слово «город»: сербское, болгарское, черногорское, чешское - град, у сербов-лужи­чан - hrod и grod, польское - grod, grodek, имело исконное значение огороженного, укрепленного пункта.
        Параллелями этому древнеславянскому слову в других языках индоевропейской системы являются: албанское ga:q (плетень), готское garda и древненемецкое garto (ограда, засека), литовское gardas (огороженное место), а рядом с этими: древнеславянское жьрдь, русское жердь, белорусское и польское žerdž, древнепрусское sardis (плетень), греческое cart (изгородь), латинское hortus (сад) и др.
        Связанное в своей глубочайшей семантике с понятием «гора» - всякая земная возвышенность, в том числе высокий речной берег, - слово «город» оказывается семантически род­ственным и славянскому брег, и немецкому Berg, Burg, как естественная крепость, и латинскому urbs. 1)
        Указанное древнее значение слова «город» в практике вос­точно-славянских племен реализовались в том, что в совре­менной науке носит название «городище» - населенное место, обычно на евзвышенном берегу реки или на мысу при слиянии двух рек, укрепленное земляным валом (съп, присп, насыпь). Городищ, как известно, наша археология знает вели-
        _________
        1) Н. Я. Марр. Из переживаний доисторического населения Европы, племенных или классовых, в русской речи и топонимике. Избранные работы, V, 310-322. - Н. С. Державин. Из истории древнеславянского города. Вестн. древн. ист., 1940, № 3-4.

-18-

кое множество. Самоквасов в свое время высказал известное положение: «в России дотатарского времени существовали многие тысячи городов, по бесспорному фактическому мате­риалу». 1)
        Несомненно, что многие из древних городищ послужили основой для некоторых позднейших, уже исторических наших городов.
        Теория происхождения последних, данная Ключев­ским в известной первой главе «Боярской думы» и в его «Курсе русской истории», нуждается в больших поправках. Представление о торговле, как единственном факторе их воз­никновения и развития, о том, что «эти города возникли как сборные места русской торговли, пункты склада и отправле­ния русского вывоза», безусловно стало анахронизмом. Не одна торговля, но совокупность ряда экономических и админи­стративно-политических функций постепенно превратила неко­торые из древних укрепленных пунктов в города. Установле­ние археологическими изысканиями на местах будущих исто­рических городов средоточий ремесленного населения дает основание к бесспорному выводу о том, что причиной развития исторически жизнеспособных городов был рост производитель­ных сил и общественное разделение труда. У нас, как и в Западной Европе, 2) города возникали как ремесленные,, а вместе с тем, значит, и торговые центры, чаще всего под защитой укреплений. Каковы бы ни были условия развития городов, не случайным является то, что именем «города» наши письменные источники называют именно укрепленные пункты» иногда, даже прямо делая различие между ними и просто «хоромами». Так, в 1164 г., во время летописного набега шведов на Старую Ладогу, ладожане «пожгоша хоромы своя и затворишася в граде». Небезинтересно отметить, что и лице­вые летописи понятие «город» неизменно передают рисунком
        _________
        1) Д. Самоквасов. Северянская земля и северяне по городищам и могилам. М.; 1908, стр. 48; он же. Древние города России. СПб., 1873, стр. 163 и др.
        2) А. Пиренн. Средневековые города Бельгии. М., 1937, стр. 179.

-19-

стен. Представление о городе прочно ассоциировалось с пред. ставлением о стенах, укреплении. 1)
        Отдельные русские города к X в. уже прошли длинный путь развития от древнейших укрепленных поселений до боль­ших экономических, политических и культурных центров целых областей. Такие города, как Киев, Новгород, Смоленск, Чернигов и др., центры больших племенных областей полян, приильменских славян, кривичей и пр., скоро, уже в пределах X-XI вв., перенесли свои названия на их области: Киевская земля, Новгородская земля, Смоленская, Черниговская и т. д. В X в. в пределах Киевского государства Срезневский насчитывал 21 большой город: Белоозеро, Витичев, Вручев, Вышгород, Изборск, Киев, Коростень, Ладога, Любеч, Муром, Новгород, Овруч, Перемышль, Пересечен, Полоцк, Псков, Родня, Смоленск, Туров, Червень, Чернигов. Списку нельзя придавать значение исчерпывающего. По исчислениям Пого­дина, Неволина,; Соловьева, Бестужева-Рюмина и др., а глав­ное на основании летописных упоминаний, количество истори­ческих городов Киевской Руси в X в. определяется до 25, а в XI в. до 80. При этом «начало» большинства из них при­ходится вести от первого летописного упоминания, так как точ­ного времени их возникновения неизвестно.
        «Начала» Новгорода также не знают наши достоверные летописные известия. Они застали город существующим. Город импонировал древностью уже его первым историкам - лето­писцам. Верный признак этого - окружение прошлого города легендами, связывание его с мифическими или полумифиче­скими личностями. Странствующие легенды о братьях-основа­телях, апостолах-просветителях и пр. - общая черта истории крупнейших городов европейских народов.
        История Новгорода также имеет и своего «основателя» - Рюрика, одного из трех приехавших из-за моря братьев, кото­рый, «пришед к Ильменю, сруби город над Волховом», и своего
        _________
        1) А. В. Арциховский. Древнерусская миниатюра как истори­ческий источник. Изд. МГУ, М., 1944, стр. 74.

-20-

апостола - Андрея, который, якобы, доходил до этих далеких северных мест, просвещал их и дивился странным обычаям их обитателей.
        И иностранцы-историки не знают о начале этого большого города, известного им под разными именами: под именем Славии - арабам, Хольмгарда - скандинавам, Немогарда (или Невогарда) - Константину Багрянородному.
        За отсутствием письменных исторических данных, разыска­ниями начала города должна была заняться археология. Если не на бумаге, то в земле город должен был записать свою автобиографию. Но тут сразу вставал вопрос: в какой именно части города следует искать его древнейшее ядро? Теорети­чески выбор был достаточно велик: Славно, Ярославово Дво­рище, Кремль. Каждый из названных участков имел своих сто­ронников и имел за себя более или менее веские соображения. В течение последнего десятилетия перед Великой Отечествен­ной войной поиски - на основе крупных раскопочных работ - были произведены на всех трех названных участках города.
        Возвышенная юго-восточная часть города, ближайшая к Рюрикову Городищу, сама расположенная по типу древних городищ между р. Волховом и Тарасовцем и защищенная с третьей стороны искусственным рвом (современный Федо­ровский ручей), в непосредственной близости к которой оказа­лись и княжеское дворище, и торг, имела особенно много пре­имуществ. Многозначимой представлялась связь ее топони­мики - Славно, Славная улица - с самым именем ильменских славян и Славией арабских писателей. И название Holmgard, отнесенное к этой части города, представлялось естественным. Таким образом, «Славенский холм, по представлениям, основанным на анализе исторической топографии города, с одной стороны, и древнейших норманских и немецких источников, с другой, уже давно казался исследователям местом древнейшего славяно-финского поселения, еще не носившего даже имени Новгорода». 1)
        _________
        1) А. Арциховский и М. Каргер. Раскопки 1932 г. в Нов­городе Великом. Пробл. истории матер, культ., 1933, № 1-2.

-21-

        Раскопки на Славне были произведены силами нескольких учреждений 1) в течение ряда лет (с 1932 по 1937 г.). Но уже результаты первого года, установившие в общей 2-метровой культурной толще Славна наличие только трех четких, резко отграниченных стратиграфических слоев (XIX-XVIII вв., XVII-XV вв. и XIV-XI вв.), дали основание к заключению, что «очевидно, данный участок раньше не был населен», - заключение пессимистическое, но еще не разрушавшее окон­чательно надежд исследователей: «Конечно, жилые слои X и IX вв. (а, может быть, и старше) в Новгороде существуют и раскопаны будут... вопрос о древнейшем поселении на Славенском холме рано считать решенным в ту или иную сторону». 2) Продолжение раскопок вело к разрушению надежд, повидимому решая вопрос в отрицательную сторону. Раскопки на Славне, давшие вообще большой новый и важный мате­риал для изучения древнего Новгорода, искомого места древ­нейшего, «доисторического» поселения не открыли.
        В период 1937-1940 гг., несколькими организациями 3) были впервые произведены большие раскопочные работы на территории Ярославова Дворища. Участок, непосредственно связанный с княжьим двором, местом вечевых собраний, тор­гом - один из несомненных общественных центров древнего Новгорода - также представлялся многообещающим. Рас­копки дали чрезвычайно интересный, свежий материал, открыли на этот раз и следы X в., но не такие, какие ожида­лись. На глубине 2.9 м здесь были обнаружены остатки дохри­стианского могильника X в. Общий же результат раскопок, в интересующем нас отношении, дал право на заключение:
        _________
        1) Государственного Исторического музея в Москве, МГУ, Ленин­градского историко-лингвистического института и др. (См. также: А. Арциховский и Б. Рыбаков. Раскопки на Славне в Нов­городе Великом. Сов. археол., 1936, № 3 и др.).
        2) Арциховский и Каргер, то же,
        3) Государственным Историческим музеем в Москве, Управлением новгородских государственных музеев и др.

-22-

«Ярославово Дворище в X в. не было заселено. Здесь был дохристианский могильник и, возможно, культовое урочище древнего новгородского поселения». 1) Самого поселения IX - X вв. здесь также не оказалось и, следовательно, вопрос о месте зарождения города продолжал оставаться открытым.
        С 1938 г. начались большие, с каждым годом увеличивав­шиеся в своем масштабе археологические работы в Новгород­ском Кремле. 2) Площади ежегодных раскопов с 102 кв. м в 1938 г. были доведены к 1941 г. до размера, более чем 1000 кв. м на отдельных участках, причем раскопки произво­дились одновременно на нескольких местах. Одной из основ­ных задач раскопок оставались поиски древнейшего новго­родского поселения.
        Кремлевский культурный слой по своей мощности, дохо­дящей до 4.75 м, оказался далеко превосходящим слой Тор­говой стороны. Впервые в нем были вскрыты несомненные слои X в. и менее несомненные IX в. Добыт огромный новый материал, проливающий свет на отдельные вопросы истории города XI-XVIII вв. и, в частности, на вопросы истории и топографии Кремля. Открыты остатки знаменитых сооруже­ний, известных по летописям, но давно исчезнувших с лица земли. Найдено много новых вещевых памятников, помогаю­щих уяснить вопросы ремесленного производства, культуры и быта древних новгородцев, отчасти моменты политической жизни. Вопрос же о месте зарождения собственно городского поселения остался все-таки нерешенным.
        При поисках древнейшей исконной части города, среди различных предположений упускался из вида еще один вариант, заслуживающий внимания - северо-западная часть города, древний Неревский конец. Также возвышенная и при-
        _________
        1) А. А. Строков. Дохристианский могильник. (По данным архео­логических раскопок на Ярославовом Дворе). Новгор. история, сб., изд. Новг. секц. Инст. ист. АН СССР, вып. 6.
        2) Производившиеся Управлением новгородских государственных музеев и Новгородской секцией Института истории АН СССР.

-23-

брежная, также, по обычному, защищенная водными рубе­жами (р. Гзень), она, несомненно, одна из древнейших частей города. Не случайно в ней оказался ряд сооружений, относя­щихся к наиболее ранней поре существования Новгорода. Сюда подходили древние пути к городу. На непосредствен­ных подступах к этой части разыгрывались древнейшие воен­ные действия по обороне города. Здесь находились старин­ные ремесленные районы: Кожевники, Кузнецы.
        В 1941 г. были предприняты 1) первые раскопки в пределах указанной части города. Небольшой раскоп, площадью 72 кв. м был доведен до глубины 4.5 м, прежде чем работы были остановлены начавшейся войной, и вошел уже в слой, датируемый вещевым материалом XII в. Пробный зондаж, сделанный в северо-восточном углу раскопа на глубину до 6 м, все же не коснулся материка и не обнаружил конца культурной толщи. В связи с начавшейся Отечественной вой­ной работы были прерваны и раскоп засыпан, но предвари­тельные результаты работ дают основание продолжить в этом районе поиски начального городского поселения.
        Совокупность сохранившихся наземных памятников и па­мятников, открытых раскопками, уясняемых совокупностью письменных, изобразительных и иных данных, рисуют пока историческое развитие Новгорода в следующих чертах.
        Время возникновения славянского поселения на месте современного нам города пока гипотетически вернее всего относить к VII-VIII вв., близким к эпохе начала политиче­ской жизни восточно-славянских племен. Место его возникно­вения надо искать на левом берегу реки, в районе современ­ного Кремля и к югу или к северу от него.
        Надо думать, что город уже VII-VIII вв. имел какое-то укрепление. Его правдоподобнее всего представлять в типе древнейших «городов», обычных у восточных славян, т. е. как поселение, обнесенное земляным валом (в летописях -
        _________
        1) Новгородской секцией Института истории АН СССР совместно с Управлением новгородских государственных музеев.

-24-

«спом», «приспом», «переспом»), тем, что позднее стало назы­ваться «земляным городом». Раскопки 1941 г. в северной части Кремля, 1) неожиданно обнаружившие мощный глиняный вал, открыли не этот ли древнейший новгородский «присп» - насыпь?
        Древнейшее земляное укрепление города затем было уси­лено деревянным, скорее всего типа городниц, т. е. рублеными стенами, наполненными землею. Для этого рода городских укреплений летописи употребляют свой технический термин: «городы рубити», «городы ставити». Не будет большой ошиб­кой отнести возникновение деревянных стен Новгорода к IX в. Сообщение летописи о том, что Рюрик, «пришед к Ильменю сруби город над Волховом», важно не приурочением возник­новения Новгорода к лицу мифического основателя, а отра­жением существовавшей в IX в. практики постройки дере­вянных укреплений.
        В IX-X вв. развитие Новгорода, как бы он тогда ни назы­вался, шло общеевропейским путем. Город уже имел кре­пость, «замок» по европейской терминологии. Под ее защи­тою, к северу и югу от нее, на той же западной стороне Вол­хова, возникало городское поселение, предместье, быть может несколько предместий, давших потом начало так назы­ваемым «концам» - самоуправляющимся районам города. Население этих предместий состояло из людей, занимавшихся частично сельским хозяйством, а главным образом ремес­лами. В непосредственном соседстве с крепостью в то время находился и городской торг, неизбежный во всяком городе.
        Раскопками здесь найдены маленькие срубы лавочного типа, в них несколько больших ключей, свинцовый безмен; на деревянном настиле улицы - кожаный купеческий кошелек с бронзовыми весами и разновесами; в кошельке - арабский диргем X в., важный для датировки находки и ее культурного
        _________
        1) Производились Новгородской секцией Института истории АН СССР и Управлением новгородских государственных музеев. Отчет о них вследствие начавшейся войны не успел быть опубликованным.

-25-

слоя. 1) С христианизацией города, в X в. здесь же, в непо­средственной близости к древнему укреплению, но, думаем, вне его тогдашних стен, на оживленном торговом участке, была построена первая церковь - София, дубовая, о 13 вер­хах, «конець Пискупле улице», как определяет ее место лето­писец XII в., «идеже ныне поставил Сотке церковь камену

Постройка деревянного города.
Миниатюра Кенигсбергской летописи, XV в., к тексту: «Словене Гже седоша около озера Ильменя и соделаша город и нарекоша Новгород».

святаго Бориса и Глеба, над Волховом». Если последнее выражение «над Волховом» относить к древней Софии, то оно очень характерно: постройка стояла на открытом берегу, Heотделенная еще от реки стеною. В отнесении к XII в. и к цер­кви Бориса и Глеба это выражение может быть понимаемо как свидетельство о невысоком характере первоначальных кремлевских стен, к тому времени уже охвативших и этот участок и отделивших его от реки. Противоположная сторона реки в X в. еще не была занята городом, - там, на месте позднейшего княжеского дворища, находилось культовое дохристианское урочище и могильник.
        _________
        1) Подробное описание уникальной находки см.: А. А. Строков, В. А. Богусевич и Б. К. Мантейфель. Раскопки в Новгород,-ском Кремле в 1938 г. Новгор. истор. сб., вып. V, 1939, стр. 16.

-26-

        Первое вполне историческое известие о новгородском Кремле относится к XI в. - сообщение Новгородской первой летописи (наиболее достоверной), помещенное под 1044 г.: «на весну же Володимир [Ярославич] заложи Новгород и сдела его». Так называемый «Летописец новгородский цер­квам божиим», источник не всегда достоверный, добавляет известие 1044 г. характерными словами «Новгород камен». Думаем, что имеем здесь известие о появлении именно пер­вой каменной стены Новгорода, первого каменного города. Большинство археологов, ссылаясь на позднее происхождение и недостоверность известий последнего источника, понимают летописное сообщение 1044 г. в смысле указания на постройку первых деревянных кремлевских стен. «Нет никаких основа­ний считать, что стены Кремля... были каменными до XIV в.», - говорит новейший исследователь военно-оборони­тельных сооружений северо-западной Руси. 1) Утверждение представляется излишне категорическим, так как такие осно­вания есть.
        Первое: трудно допустить, что до половины XI в. Новго­род, уже относительно большой город, обходился без дере­вянной крепости; сооружение ее следует приурочивать, как мы видели, к более раннему периоду - к IX в., на что есть вполне достаточные основания. Второе: техническая терми­нология, употребленная в данном случае летописью (а десятки случаев говорят за осмысленное употребление новгородскими летописцами строительных терминов) - «заложи», - гово­рит именно о каменном строительстве, так как употребляется обычно в применении к каменным сооружениям, в отличие от деревянных, для которых есть термин «сруби», изредка «постави». Третье: смущающие исследователей сообщения летописей о пожарах детинца в конце XI, в XII и XIII вв. могут быть понимаемы в смысле горенья его зданий, внутрен­ней застройки, и не говорят непременно о деревянном харак-
        _________
        1) В. А. Богусевич. Военно-оборонительные сооружения Нов­города, Старой Ладоги, Порхова и Копорья. Новгород, 1940.

-27-

тере его стен. Четвертое: практика, по крайней мере крупней­ших русских городов XI-XII вв., уже знала каменные стены. Приблизительно в это же время каменная стена строилась в Киеве, а Новгород - политический и культурный соперник Киева, не желавший уступать тому ни в чем и обладавший не меньшими средствами. Пятое: в самой Новгородской земле мероприятиями новгородской администрации (посадником Павлом) строилась каменная крепость в самом начале XII в., т. е. задолго до XIV в., именно в Старой Ладоге, сравни­тельно небольшом окраинном городе. Невероятно, чтобы в главном городе области не было условий для постройки каменной крепости и не было ее самое. Сооружение камен­ного кремля впервые в XIV в. не может быть подкреплено и археологическим исследованием памятника. Остатки древ­них каменных стен основательно скрыты под кладкою XV в. А кроме того, большой технической и конструктивной раз­ницы, которая бы позволила четко различить каменное кре­постное строительство XII в. от строительства XIV в., нет. Это показывают стены Староладожской и Порховской крепостей.
        В XI в. развитие Новгорода как ремесленного, торгового и административного центра быстро шло путем, обычным в тот период для соседних феодальных стран Европы: Польши, Чехии, Германии. Кремль города был княжеской резиден­цией и религиозным центром. В нем в 1045 г., т. е. почти одновременно с первыми каменными стенами, закладывается каменный же Софийский собор - грандиозная и великолеп­ная постройка, никогда позднее в Новгороде не превзойден­ная. Собор в его архитектурных формах, внутренней плани­ровке, системе декорации - типичный памятник феодальной средневековой культуры. Огромные размеры, отвечающие величию княжеской власти; парадный верхний этаж (хоры), обширный, светлый и украшенный, где слушали службы князья, где они принимали причастие, где устраивались тор­жественные церемонии; парадная же княжеская лестница в особой башне - все это весьма существенные черты для определения общего типа культуры данного времени,

-28-

        Грандиозный новгородский Софийский собор, заложенный всего девять лет спустя после постройки киевского и явно соперничавший с ним, бросает свет, особенно в связи с рядом других сопоставлений, и на некоторые характерные стороны новгородской политической и культурной жизни XI - начала XII вв.
        Почти одновременно с Киевом воздвигаются в Новгороде не только городской собор, но и каменные стены «великого города»: там - в 1037 г., здесь - в 1044 г. Строятся одина­кового наименования церкви - Благовещения, Илии, мона­стыри Георгия, Десятинный. Повидимому, возникали они здесь не случайно, так же как и в Киеве, где, в свою очередь» были повторением одноименных константинопольских памят­ников. Вряд ли появление их в Киеве можно толковать только как стремление князя Ярослава «хоть по имени перенести сюда все красоты Царьграда». 1) Для этого были там гораздо более серьезные политические мотивы: желание противопо­ставить русскую церковь греческой, утвердить ее права на самостоятельность, утвердить себя в качестве самостоятель­ного центра. Подобную мотивировку, исторически объясни­мую, можно вскрыть и в новгородских замыслах, только уже в отношении к Киеву, - совершенно так же, как то было несколько позднее и во Владимире. В Новгороде эти мотивы имели особенно глубокую традицию.
        Новгородская земля до образования Киевского государ­ства жила своей самостоятельной политической жизнью. Мало того, чаша весов некоторое время колебалась между Новгоро­дом и Киевом, как между возможными центрами возникаю­щего государственного объединения восточно-славянских земель. Диалектика истории: Новгород, завоевав в конце IX в. Киев, должен был уступить ему первенство, войдя в каче­стве составной части в Киевскую империю Рюриковичей. Но, войдя в нее, этот большой и богатый город, обладавший, может быть, даже большими, чем Киев, средствами и возмож-
        _________
        1) М. Приселков. Нестор летописец, стр. 18.

-29-

ностями, всегда тяготился своим подчиненным положением и делал попытки освободиться от него.
        В течение XI-XII вв. обострению этой проблемы, также характерной для политической жизни всей средневековой Европы, способствовали быстрые успехи развития города. С одной стороны, мощь города и его феодальных верхов питала идеи государственного сепаратизма, 1) которые отрази­лись, как мы видели, на замыслах городского строительства и на самом облике города. С другой, - в недрах феодального «княжеского» города уже в это время получили большое раз­витие собственно городские элементы. Ремесленники соста­вляют процентно наибольшую часть городского населения. Конечно, для данного времени трудно утверждать существо­вание каких-либо ремесленных корпораций цехового типа; но за известными территориальными формами объединений ремесленного населения в виде таких улиц и целых районов города, как Гончарский конец, Кузнецы, Кожевники и т. п., можно чувствовать существование и каких-то форм обще­ственного объединения. Существование же в Новгороде купе­ческих организаций типа европейских гильдий свидетельствуется сохранившимся от начала XII в. уставом «Иванского ста», - организации купцов-вощников при церкви Ивана на Опоках. Эти городские элементы, несомненно, играли опреде­ленную роль в политической и культурной жизни города. Они должны учитываться и в вопросе долгого сохранения вечевого строя и постоянной тенденции Новгорода к политической самостоятельности, обеспечиваемой путем договоров с князь­ями.
        В этот же период, повидимому, окончательно сложилась и кончанская система внутриполитической организации Нов­города: в XI в. летописи называют по имени Неревский конец, в XII в. - Людин, Славенский и Плотницкий, а вообще счи­тают в городе пять концов, как это оставалось и в дальней­шей истории города.
        _________
        1) Акад. Б. Д. Греков. Новгород и Русь. Вестн. Акад. Наук СССР, 1942, № 4.

-30-

        Потребности богатого и быстро развивавшегося города в начале XII в. вызвали необходимость увеличения Кремля. В 1115 г. князь Мстислав Владимирович «заложи Новьгород болий пьрвого», т. е. увеличил Кремль, и именно камен­ный («заложи»!). Расширение Кремля заключалось не в кон­центрическом раздвижении его стен во все стороны большим радиусом, а в приращении к старой территории Кремля нового, большого участка с юга. Вошел в Кремль и был охва­чен стеной древний торг, расположенный под стенами старой крепости, с его главной улицей, ставшей главною маги­стралью Кремля и, может быть, с этого времени получившей название «Пискупли улицы». Границей старой кремлевской территории, по всей видимости, надо считать углубление, след не полностью засыпанного старого рва, ясно сохраняю­щееся и до сего времени поперек Кремля от здания так назы­ваемых «Присутственных мест» до «Водяных ворот», веду­щих к яхт-клубу.
        За период XI - начала XII вв. город разросся по обе стороны реки. В конце XI в. (1097 г.) летопись отмечает первый пожар Торговой стороны - «он пол». В разных частях города среди жилой стройки и в ближайших окрестностях высятся многочисленные каменные церкви, заметнее всего - огромные княжеские соборы: Софийский, Никольский, Геор­гиевский; центральную, прилегающую к реке часть право­бережной стороны города занял большой торг; к нему примыкают иноземные торговые дворы; по берегу располагается ряд вымолов и пристаней своих и иноземных торговцев.
        Городу было о чем заботиться в смысле защиты. На осно­вании косвенных данных можно догадываться о существо­вании едва ли не с XI в. внешней стены, охватывавшей весь город или часть городской территории укрепленной линией. Наличие ее во второй половине XII в. не оставляет сомне­ний. Под. 1169 г. летопись отметила: «новгородцы сташа твьрдо о князи Романе, о Мстиславлици, о Изяславли вьнуце и о посаднице Якуне и устроиша острог около города». В строительстве еще участвуют князья.

-31-

        Развитие оборонительных укреплений Новгорода предста­вляет некоторую особенность по сравнению с практикою большинства городов. Обычно новые линии городских укре­плений или росли концентрически, или, во всяком случае,, распространялись от центрального ядра, охватывая посте­пенно новые, более или менее значительные участки города. В Новгороде вслед за Кремлем скоро охватывается валом и острогом весь город. Рост потребностей и вместе возмож­ностей города шел здесь очень быстро, перескакивая через промежуточные стадии.
        Но материальный облик Новгорода XII в. отразил не только условия его благосостояния и широких возможностей. Ряд характерных особенностей памятников новгородской культуры и особенностей топографии города объясняются явлениями его социальной и политической жизни, в евою оче­редь освещая их.
        Наряду с Кремлем, этим обычным центром феодального города, в XII в. в Новгороде появляется второй параллель­ный центр, вне крепости, на другой стороне реки, приурочен­ный к существовавшему здесь так называемому Яросла-вову Дворищу. Теперь уже здесь, или еще дальше, за горо­дом, в Рюриковом Городище, а не в Кремле, находится княжеская резиденция. Здесь и особый от городского при­дворный собор св. Николая, клир которого подчеркнуто про­тивопоставляет себя клиру Софийского собора. Князь Свято­слав Ольгович в 1136 г., получив отказ от архиепископа Нифонта и строго подчиненного тому Софийского собора повенчать его, «веньцяся своими попы у святого Николы».
        В самом Кремле видим необычные явления: в 1167 г . на месте первой деревянной сгоревшей Софии, в южной новой половине Кремля строит каменную церковь во имя Бориса и Глеба боярин Сотко Сытинич. Необычен для кремля, кня­жеской цитадели, строитель церкви - боярин, и характерно посвящение храма Борису и Глебу - национальным русским святым. Раскопки 1940-1941 гг. выяснили и характер этой постройки, давно исчезнувшей с лица земли и долго, оставав-

-32-

шейся загадочной. Это - большое каменное сооружение соборного типа. Превосходящее размерами не только все церковные сооружения, расположенные в близком соседстве с Софийским собором, но и такие княжеские постройки, как соборы св. св. Николая и Георгия, 1) оно наводит на мысль о намерениях (и возможностях!) боярина соперничать с кня­жеским строительством. Князя в Кремле, в сущности, уже не было. На месте его здесь, как видим, располагается боярская стройка и, кроме того, вырастает необычайно широкое вла­дычное хозяйство. В распоряжении владыки находится быв­ший княжеский Софийский собор, возникшие вокруг него многочисленные постройки: церковные, жилые, служебно-хозяйственные - владычный двор. Вся северная половина Кремля становится владычной.
        Все эти особенности, нарушающие схему древнерусского феодального города XII в., в Новгороде были не случайными. Они естественно осмысливаются событиями конца 30-х - начала 40-х годов XII в., происшедшими при князе Всеволоде и разрешившимися его арестом и изгнанием. События изме­нили политический строй Новгорода, лишив княжескую власть ее значения и превратив Новгородскую землю в фео­дальную республику. При формальном сохранении и князей и вечевых собраний, подлинными хозяевами становятся бояре-землевладельцы. В качестве непосредственных представите­лей политической власти на первый план выдвигаются посад­ники, тысяцкие и владыки, непременно местные люди, боль­шею частью тесно связанные с феодально-боярской средой. Вот откуда и очищение князем Кремля, и необычайное уси­ление владычного двора (храму Софии переданы все конфискованные земельные владения князя), и боярское строи­тельство в Кремле.
        Боярство в Новгороде в XII в. большая сила, выступаю­щая как бы преемницей княжеского строительства. Кроме указанного Сотко Сытинича, проникшего в Кремль, в XII в.
        _________
        1) А. А. Строков. Раскопки в Новгороде в 1940 г. Краткие сообщ. :ИИМК, XI, 1945, стр. 70.

-33-

строят церкви Моисей Домажирович - на Чудинцеве улице, Рядко с братом - на Рогатице, Семен Дубычевич - в Аркаже монастыре, Алекса Михайлович (Варлаам) - в Хутынском монастыре.
        Но для понимания путей развития культуры в Новгороде важно то, что значение этой аристократической силы очень ограничивают ремесленные городские элементы, своей поли­тической борьбой ведущие город по общеевропейскому пути образования вольных городов - республик и именно в этот период добивающиеся наибольших успехов.
        В XIII и XIV вв. всеми историческими и археологическими данными Новгород рисуется как самый большой русский город.
        В труднейший для Руси XIII в. новгородское правитель­ство сумело сохранить свою область, где нужно - диплома­тией, где нужно - мечом.
        В этот период получает особое развитие столь прославлен­ная и исторически задокументированная внешняя новгород­ская торговля. Было бы неправильно придавать ей исключи­тельно «заморский» характер. Новгород вел большие внутри-русские торговые операции с «низовской землей», т. е. рус­скими северо-восточными княжествами. В характерной былин­ной сцене состязания Садко с новгородским купечеством три дня скупаемые им склады в двойном и тройном размере пополняются русскими товарами; только тут Садко призаду­мался: а что будет, когда подоспеют товары заморские?
        Но через низовские земли новгородские торговые связи простирались на Золотую Орду и на Восток. Еще больше в этот период Новгород был связан с Западом, входя вместе с другими балтийскими городами: Ревелем, Ригой, Висби, Любеком и прочими в Ганзейский союз.
        Европейские связи отразились на многих явлениях внеш­ней и внутренней жизни Новгорода - дипломатической, военной, культурной.
        Тяжелые обстоятельства XIII в., когда вся южная и сред­няя Русь лежала в развалинах, а самому Новгороду прихо-

-34-

дилось постоянно ожидать врагов с юга, оберегать свои жиз­ненные торговые пути, ведущие по Неве и Луге на Балтику, и отражать нападения агрессоров с северо-запада, не могли не сказаться на городе. В новгородском строительстве XIII век представляет ясно ощущаемую лакуну. 1)
        Но тем сильнее был новый подъем городского строитель­ства: исследователями многократно отмечена интенсивная строительная деятельность Новгорода в XIV в., приобретав­шая временами лихорадочные темпы и принимавшая харак­тер соревнования между богатыми фамилиями. Летописи едва успевают отмечать чуть ли не ежегодную закладку новых и новых церквей, иногда по-нескольку в год.
        В начале века в два приема (в 1302 и 1331 гг.) полностью перестраиваются каменные стены Кремля. Вслед за Кремлем обновляется и модернизируется наружное укрепление города. В 1335 г. посадник Федор с тысяцким Остафеем строят зна­чительной протяженности каменную стену на юго-восточной границе города. В конце века (в 1391 г.) новгородцы заме­няют по всей линии наружного острога деревянные башни каменными. 2)
        Строительство это развивалось на новой политической и социальной основе. В отличие от периода XI-XII вв., уча­стия князей в градостроительстве теперь уже нет. Боль­шинство церквей строится богатыми боярскими родами и купеческими организациями. Общественным оборонным строительством руководят посадники и тысяцкие. В обще­ственном, в том числе и военном строительстве, широкое уча­стие принимает владыка, - состоятельный и могуществен­ный сеньор. Кроме того в этом периоде летописи отмечают
        _________
        1) В новой литературе высказано предположение, что именно с этим периодом связано украшение новгородской Софии таким ино­земным памятником, как бронзовые скульптурные врата магдебургской работы, вернее всего привезенным в качестве военного трофея из похода-новгородцев на Дерпт в 1262 г. Князь Димитрий, сын Александра. Ярославича, возвратился из этого победоносного похода «с многымь товаромь».
        2) Подробнее об этих работах в главе «Военное дело.

-35-

участие в стройках и «уличан», т. е. рядового ремесленного и прочего населения города. Вероятно, это участие было шире и многочисленнее зафиксированных письменно случаев.

Перестройка каменных стен Кремля в XIV в.
Миниатюра Никоновской летописи, XVI в. 1 Остермановский том.

        Если для периода XII в. отмечалось несомненное суще­ствование купеческих организаций и вероятное ремесленных, то тем менее оснований отрицать их для периода XIII-

-36-

XIV вв. Кто, если не ремесленники, основывают церкви в честь святых - покровителей определенных видов ремесел? Кто, если не они же, объединенные по улицам или по корпора­циям, собираются на совместные пиры - братчины, сообще­ниями о которых полны и письменные новгородские источ­ники, и устный новгородский эпос? Распределение новгород­ского населения по сторонам города - черного люда на Тор­говой, боярства на Софийской стороне - является больше теоретическим домыслом исследователей. Наличие ремеслен­ного населения на той и на другой сторонах города, иногда целыми улицами и участками, свидетельствуется и топони микой города, и данными раскопок. На Торговой стороне имелся Плотницкий конец, Щитная и т. п. улицы; на «ари­стократической» Софийской - Кожевники, Кузнецы, целый Гончарский конец. В дополнение к подобным, не оставляющим сомнений, названиям, раскопками последнего десятилетия на той и на другой сторонах открыты многочисленные подлин­ные ремесленные мастерские.
        XIV в. был временем и полного расцвета внутренней политической системы Новгорода, получившей все черты федеративного строя. С самоуправляющимися концами города многочисленные летописные сообщения связывают в это время и финансовые дела, и военную организацию, и орга­низацию суда, и внешнедипломатическую деятельность, и даже осуществление феодальных землевладельческих прав новгородской республики. 1)
        Суть исторического развития Новгорода в XI-XV вв. и внутренние движущие силы этого развития хорошо осве­щаются такою, казалось бы, узко-ограниченною и специаль­ною группою вещевых памятников, как древние новгородские печати. Всякий вещественный памятник, если не делать его исследование самоцелью, но видеть за ним исторические условия, вызвавшие его к жизни, способен говорить многое.
        _________
        1) А. В. Арциховский. Городские концы в древней Руси. Истор. зап., вып. 16, 1945.

-37-

        Количество дошедшего до нас древнерусского сфрагистического материала, вопреки мнению некоторых авторов, очень значительно. Но использованию его мешает недоста­точная изученность. Сфагистика остается одной из наименее исследованных вспомогательных исторических дисциплин.
        Основными местами находок русских средневековых печа­тей 1) являются наши большие культурно-политические центры: Киев, Новгород, Смоленск, Старая Рязань и пр. 2) Среди них по количеству находок Киев и Новгород стоят пока совер­шенно особняком.
        В западно-европейской средневековой юридически-бытовой практике всякий ленный владелец, пользовавшийся сеньо­риальными правами, имел свою печать, как символ законо­дательной, административной или судебной власти. Этот же символ самостоятельной власти немедленно заводили себе города, получавшие коммунальную организацию, равно как немедленно же он отнимался у них сеньориальною властью, уничтожавшею коммуну. Городская печать (точнее матрица ее) хранилась у мэра, который и обладал единственно пра­вом ее употребления.
        Западно-европейские средневековые печати имели разные типы в зависимости от принадлежности. Королевские печати чаще всего имели изображение короля на троне, с надписью имени. Печати светских сеньоров обыкновенно содержали изображение вооруженного рыцаря, большею частью кон­ного. Печати духовных владельцев - те или иные религиоз­ные изображения и эмблемы. Ранние печати городов, веро­ятно в стремлении подчеркнуть свои права сеньорий, стреми­лись подражать феодалам, избирая для себя воинские
        _________
        1) Имеем в виду тип свинцовых печатей, так называемых «вислых», подвешивавшихся к документам. Меньше всего их сохранилось при самых документах, гораздо больше найдено раскопками и подъемным путем.
        2) Интересно отметить, что Владимир- на -Клязьме и Суздаль пока почти не дали сфрагистических находок, что, конечно, является слу­чайным обстоятельством.

-38-

эмблемы: фигуры вооруженных рыцарей, замки и т. п., на более поздних обычнее изображения геральдических эмблем или изображения самих городов.
        Русская сфрагистическая практика была принципиально сходна с общеевропейской, однако имела и черты отличия, обусловленные различиями уклада феодальной системы и историко-бытовыми особенностями как русского государ­ства в целом, так и отдельных его областей. Некоторыми чертами русская сфрагистика роднится с византийской. В данном случае мы имеем с нею дело исключительно в раз­резе исследуемой новгородской областной культуры.
        Новгородских, по крайней мере по месту находки, печа­тей имеется едва ли не больше, чем каких-либо иных.
        Большую долю их здесь, как и везде, составляют княже­ские печати. До известных событий 30-х годов XII в. князь в Новгороде, как и в других областях, был полновластным главой государства, не нуждавшимся ни в каких утвержде­ниях заключаемых договоров, издаваемых актов и пр. Нов­городская пергаменная «Мстиславова грамота» - жалован­ная грамота великого князя Мстислава Владимировича Юрьеву монастырю (1130 г.) скреплена одною печатью, и эта печать - печать великого князя Мстислава. Юридиче­ское оформление документа находится в полном соответствии с его содержанием и фомулировкой: «Се аз, Мстислав, Володимирь сын ... повелел есмь ...» и т. д.
        Русские княжеские печати имели несколько типов: иногда они, как западные королевские и императорские византий­ские, имели изображение фигуры на троне; на других - изо­бражение всадника, сидящего на коне или ведущего коня в поводу; третий тип - печати с формулой «господи, помози ...»; наконец, едва ли не самый распространенный тип содержит изображения святых на лицевой и на оборот­ной сторонах: святого, тезоименитого христианскому имени данного князя, и святого, тезоименитого его отцу.
        Наряду с княжескими, большую группу новгородских вис­лых печатей составляют печати должностных лиц: посадни-

-39-

ков, тысяцких и печати владык - свидетельство того значе­ния, которое эти должностные лица здесь имели.
        Если документы раннего времени скреплял один князь, то уже в документах ХШ в. князь в Новгороде фигурирует лишь наряду с другими представителями новгородской вла­сти, только как лицо их возглавляющее, притом скорее номи­нально. Договор великого князя Александра Ярославича (Невского) с немецкими послами о торговых сношениях (1262 г.) начинается так: «Се аз, князь Олександр, и сын мой Дмитрий, с посадником Михаилъм и с тысяцким Жирославом, и всеми новгородци, докончахом мир...» и т. д. 1) В соответствии с этим, одной печати князя на документе уже недостаточно: княжеская печать 2) висит здесь в числе трех, между печатями «всего Новгорода» и архиепископа Далмата. При грамоте великого князя Андрея Александровича, данной в Новгороде Ганзейскому союзу (около 1301 г.), печать князя находится между печатями посадника Семена Климовича и тысяцкого Машка.
        На протяжении всего XIV и XV вв. власть князя в Нов­городе оставалась понятием более теоретическим; наоборот, власть и права посадников и тысяцких вполне реальны и тща­тельнейшим образом обеспечиваются в многочисленных нов­городских договорах с князьями. Политическая картина нахо­дит себе совершенно точное выражение в порядке юридиче­ского оформления актов этого времени. Печати (= подписи) князей находим почти исключительно при договорах их с Новгородом. Договаривались две стороны: князь и Новго­род в лице его местных властей. И обе договаривавшиеся стороны или вместе подвешивали свои печати к двум экзем­плярам акта, или разменивались «противнями». Печать князя была необходима здесь как выражение его согласия на усло­вия. Но когда дело касалось, так сказать, внутренних нов-
        _________
        1) Грамоты, касающиеся до сношений Северо-Западной России с Ригой и ганзейскими городами в XII, XIII и XIV вв. СПб., 1857, Iа.
        2) Ярослава Ярославича, брата Александра Невского, как старшего из князей, участвовавших в походе новгородцев на Юрьев 1262 г.

-40-

городских дел, документы обходятся без княжеского участия и печати. Печати посадника и тысяцкого были необходимы. Так, печатями исключительно новгородских властей скре­плены: Жалованная грамота сиротам Терпилова погоста о взимании поралья (около 1411); Жалованная грамота Троице-Сергиеву монастырю на беспошлинный провоз, куплю и продажу товаров на Двине (1447-1454 гг.); Жалованная грамота Соловецкому монастырю на владение островами на Белом море (1459-1470 гг.); вторая Жалованная грамота Троице-Сергиеву монастырю (1476-1477 г.).
        Печати посадников и тысяцких почти всегда содержат имя владельца, по которому они и определяются, часто с обозна­чением должности. Иногда они имеют и изображения, - известны посадничьи печати с изображением всадника с мечом, с изображениями геральдических птиц.
        Печати новгородских владык, кроме имени архиепископа» обычно имеют изображение Божьей Матери-оранты или креста на подножии.
        Наконец, среди памятников новгородской сфрагистики особую и замечательную группу составляют печати, имеющие обозначение: «новгородская печать», «всего Новгорода», «Великого Новгорода». Эти печати следует считать государ­ственными печатями Новгородской республики.
        По обилию дошедших до нас экземпляров его государ­ственных печатей и по разнообразию их вариантов Новгород представляет замечательное явление. Количество разных вариантов Новгородской государственной печати доходит до полутора десятка, при этом не может быть уверенности, что ими исчерпываются все существовавшие виды и что не будут найдены еще новые.
        При упомянутом выше договоре великого князя Алек­сандра с немецкими послами 1262 г., вместе с печатями князя и владыки подвешена печать «всего Новгорода». Эту печать можно считать древнейшим, пока известным экземпляром и типом новгородской государственной печати. В формуле печати: «всего Новгорода», кстати сказать, находящейся

-41-

Печати Великого Новгорода.

-42-

[Пустая страница]

-43-

в полном соответствии с терминологией, употреблявшейся в текстах новгородских оффициальных актов в продолжение всего XIII ст., слышится какой-то отголосок вечевого строя, формально общенародного. В иконографическом отношении эта древнейшая новгородская печать пользуется одним из типов княжеских печатей - типом с изображением Спаси­теля. Подражание княжескому типу характерно: Новгород­ское государство подчеркивает усвоение суверенных прав.
        От XIV ст. (и самых первых лет XV ст.) имеем новый своеобразный тип новгородских печатей. Это тип, объединяю­щий государственную печать Новгорода с печатью высших должностных новгородских лиц. Лишенные изображений, эти печати содержат на обеих сторонах надписи: первоначально анонимные («новгорочкая печать - и посаднича»), позднее с именем посадника или тысяцкого («печать новгорочкая - и Кирила Ондреяновича» или «печать Великого Новгорода - печать Труфана Юрьевичи»). На этих печатях Новгородское государство не отделяется от представителей его власти. Представителями же ее являются посадники и тысяцкие, а не князь.
        Наибольшее развитие новгородской государственной печати относится к XV в. В это время устанавливается ее тип: на одной стороне печати определяющая ее надпись «Печать Великого Новагорода», на другой стороне - изобра­жение, человеческой фигуры (воина) или животного, птицы (барса, грифона, орла) реальных или стилизованно-геральди­ческих форм.
        Учитывая все известные экземпляры новгородской печати с изображениями, сохранившиеся при документах и рос­сыпью, их можно свести к следующим видам.
        Печати с изображением воина. Единственный экземпляр этой печати принадлежит собранию Новгородского историче­ского музея. На одной стороне печати дается изображение фигуры воина в рост, в своеобразном трехзубчатом шлеме и кольчужной рубахе, туго перепоясанной поясом, с копьем : в правой и небольшим щитом в опущенной левой руке. Изо-

-44-

бражение воина-копейщика ошибочно принималось прежними описателями за «фигуру ночного сторожа с фонарем». На другой стороне печати надпись «печать новгородьчкая».
        Печати с изображением стилизованного барса. Прекрас­ный экземпляр сохранился при Договорной грамоте Новгорода с великим князем Тверским Борисом Александровичем (1426-1461 гг.). Прежними исследователями изображение понималось также неправильно, за «мифического» или «дикого» коня - «эмблему свободы». На другой стороне надпись: «печать новгородчкая».
        Печати с изображениями грифона. Известно несколько экземпляров: при указанной уже Договорной грамоте с Борисом Александровичем (по описанию прежних исследо­вателей, «мифическое животное с лошадиного головою и львиным хвостом»); при Новгородской грамоте в Колывань, первой половины XV в., находящейся в Ревельском архиве; два экземпляра, найденные при раскопках 1939 г. в южной части новгородского Кремля; экземпляр, найденный при рас­копках 1940 г. в Кремле же, на месте церкви Бориса и Глеба. Изображения грифонов имеют несущественные отличия. Надпись на всех экземплярах: «печать великаго новагорода». Складывается представление, что именно этот вид государ­ственной новгородской печати XV в. имел наибольшее распространение и, вероятно, его будем иметь наибольшее количе­ство экземпляров.
        Печати с неточно расшифровываемым изображением животного и столба за ним. 1) Известны два экземпляра этой печати в собрании Новгородского музея и один в собрании Полянского, изданный им в грубом рисунке от руки с фанта­стическим описанием, как изображения «зверя, сходного с нарисованным в Спасо-Нередицком храме животным, на котором въезжает в ад блудница». Надпись печати «печать
        _________
        1) Издавая эту печать, мы сопоставили ее с печатью г. Висби, XIV в., в Рижском музее, представляющую близкую аналогию ей по ряду черт.

-45-

велiкого новагорода». Печать пока оставляет сомнения в под­линности.
        Печати с изображением птиц. Этот тип новгородской печати был вовсе неизвестен в литературе ни по рисункам, ни по описаниям. Три экземпляра его, представляющих раз­ные варианты изображения, описаны и изданы нами по находкам последних лет в Рюриковом Городище, в новгород­ском Кремле и в Троицкой свободе. 1) Надпись на всех одина­кова: «печать великого новагорода».
        На основе собранного материала можно констатировать множественность и разнообразие вариантов новгородской государственной печати.
        Определить, при настоящем состоянии материала, чем обусловливалась смена разных типов печати, как и уточнить по десятилетиям время употребления отдельных типов - невозможно. Интересно отметить геральдическую грамотность и развитость новгородской сфрагистики. Оставляя неправо­мерное стремление исследователей во что бы то ни стало искать в изображениях новгородских печатей особую симво­лику, романтически связываемую с духом «свободы», «воль­ности» города, поиски вполне субъективные и произвольные, можно утверждать, что новгородская сфрагистическая прак­тика в основном стояла на общей почве западно-европейской и византийской геральдической культуры.
        В XV же в., наряду с общегосударственной печатью Новгорода, в соответствии с федеративным характером Нов­городской республики, существовали особые печати концов города. Они дошли до нас при нескольких документах, скре­пленных ими, причем как-раз при документах, осуществляю­щих права внутреннего феодального самоуправления: Жало­ванной грамоте Сергиеву монастырю (1448-1454 гг.) и Жалованной грамоте Соловецкому монастырю (1459- 1470 гг.). В том и в другом случае к документам подвешены
        _________
        1) Н. Г. Порфиридов. Очерки памятников новгородской сфраги­стики. Новг. ист. сб., вып. 8, 1940.

-46-

печати владыки, посадника, тысяцкого и печати концов: «иза всих пяти концев приложиша печати».
        История государственной печати Новгородской респу­блики оканчивается с утратою феодальной самостоятельности самого Новгородского государства и вхождением его в состав централизованного Русского государства в 70-х годах XV в., когда по ультиматуму московского великого князя новго­родцы должны были признать, что у их документов «печати быти князей великих».
        Вместе с печатью в Новгороде, как известно, был упразд­нен Москвой и увезен и вечевой колокол, - мероприятие уже не столько юридического, сколько символического порядка. То и другое нельзя не сопоставить с аналогичными историко-бытовыми явлениями общеевропейской жизни. Когда централизованная политическая власть уничтожала соперничающие юрисдикции самостоятельных местных феодалов или городов, она отнимала у последних печать и колокола, разрушала ратушу с каланчой и позорный столб как видимые знаки их самостоятельности.
        Для освещения отдельных сторон новгородской культуры XI-XV вв., помимо вопросов материальных условий и социально-политической обстановки, небезразличен вопрос культурных кадров.
        Как во всякий крупный центр с международными свя­зями, в Новгород приезжают, в нем живут и работают, наряду с иноземными торговыми людьми, владевшими здесь своими торговыми дворами, иноземные специалисты, мастера разных профессий. Это были живописцы, как гречин Исайя и Феофан; строители, как те «мастеры иэ-за моря», что вместе с новгородскими мастерами строили владычную палату о тридцати дверях; лица интеллигентного труда, как изве­стный Пахомий Серб, прибывший в 30-х годах XV в. в Нов­город и несколько раз затем возвращавшийся на более или менее продолжительное время в этот город, впервые оказав­ший ему гостеприимство, или как, можно думать, Схария, приехавший в Новгород в 1471 г. в свите литовского князя

-47-

Увоз новгородского вечевого колокола в Москву.
Миниатюра Никоновской лицевой летописи, XVI. в. Шумиловский том.

-48-

[Пустая страница]

-49-

Михаила Олельковича. Бывали периоды, видимо, довольно широкого прилива иноземных специалистов. В витиеватых словах упомянутого Пахомия Серба о владыке Евфимии, который «от странных же или чуждых стран приходящих всех любовию приимаше, всех упокоиваше, всех по достоин­ству миловаше», может быть, следует видеть отзвук действи­тельного положения.
        Присутствия иностранных сил и участия их в развитии и сложении облика новгородской культуры игнорировать нельзя. Однако не следует его и переоценивать, приписывая ему несвойственно широкий характер и значение, как то часто имеет место. Работы иностранных специалистов отме­чаются, можно думать, без пропусков точными и деловитыми новгородскими летописцами. Их оказывается не так много. Основными, во много раз большими иностранных, техниче­скими и художественными кадрами Новгород обладал своими и был в состоянии не только удовлетворять ими всем своим собственным потребностям, но и экспортировать их. Новго­родские строители-каменщики работали в Москве. Новгород­ские художники - на о. Готланде, в Висби, Польше и дру­гих местах. Иностранцы, приезжавшие в Новгород, растворя­лись в местной культурной среде. В изумительной по богат­ству серии новгородских памятников монументальной живо­писи XIV в. несомненны местные работы, как несомненен местный характер новгородских художественных мастерских XV в. с их традициями.
        Основное, что определяло характер и уровень новгород­ской культуры, материальной и духовной, - не внешние «влияния», а местные экономические, социальные, политиче­ские отношения и местная идеологическая жизнь.
        История поставила Новгород с условия, обеспечившие своевременное развитие процессов, типичных для позднего средневековья, вызревавших в нем самом и определявших начало его конца. Наряду с сильным классом землевладель­цев-бояр, сохранявших за собою руководство феодальной новгородской республикой, здесь сильнее, чем во многих рус-

-50-

ских городах, подорванных татарским разорением, вырос и развился класс горожан-ремесленников - прогрессивная общественная сила всего европейского средневековья. Глубо­кое имущественное и социальное расслоение новгородского общества обусловило общеизвестную классовую борьбу в Новгороде и распространение вполне аналогичных запад­ным прогрессивных идеологических движений, характеризуе­мых как «городские», «бюргерские». Эти условия достаточно объясняют общий склад и отдельные явления новгородской культуры без необходимости непременно изыскивать для каждого из них внешние и посторонние влияния.
        В XV в. Новгород продолжал оставаться одним из самых больших европейских городов. Посетивший Новгород в начале века фландрский рыцарь Гильбер де Ланнуа называет его «удивительно большим городом».
        В XV же веке ходом общерусского государственного раз­вития Новгород был поставлен в необходимость выбирать между своей областной изолированностью и общегосудар­ственным единством, выразителем которого была Москва. Прогрессивные идеи государственного и национального един­ства нашли себе многочисленных сторонников и в Новгороде, в большинстве - как-раз среди низших слоев горожан. Фео­дальные верхи, представляемые боярством, крупным купече­ством и высшим духовенством, в массе не смогли дать пере­веса национально-государственным интересам над местно-патриотическими и, главное, узко-классовыми.
        С XV в. эти реакционно-политические тенденции верхних общественных прослоек лишили отдельные области новгород­ской культуры, в особенности литературу, передового харак­тера. На материальной культуре, создателями и хранителями которой были, по существу, широкие народные демократи­ческие слои, а также на фольклоре, это сказалось менее, хотя исторические обстоятельства и для развития материаль­ной культуры создали неблагоприятную обстановку.
        Новгород XVI-XVII вв., подорванный разгромами, затем иностранной интервенцией, лишен прежнего размаха жизни,

-51-

прежних средств, и, как показывают переписные документы, постепенно приходит в упадок. Но он еще сохраняет силы своей многовековой культурной традиции и вливает их в дело создания общенациональной русской культуры. Новый общегосударственный культурный центр, Москва, неодно­кратно вызывает новгородских специалистов - строителей, живописцев и пользуется их услугами. Время-от-времени в нем самом и в его окрестностях строятся замечательные сооружения передовой техники или большой художественно-архитектурной ценности: почти новый Кремль, со стенами и башнями, приспособленными к новой огнестрельной воен­ной технике, такие выдающиеся в конструктивном или деко­ративном отношении постройки, как церковь Бориса и Глеба в Плотниках, церкви и весь вообще ансамбль Вяжищского монастыря, Знаменский собор. Продолжает крепко жить и создавать высокие ценности новгородская живописная школа.
        Мы не касаемся этих явлений и памятников новгородской культуры, относящихся к новому историческому периоду - периоду национального русского государства.

-52-

 Глава II
МАТЕРИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА

        Изучение истории народа невозможно без ознакомления с его материальной культурой, между тем история материаль­ной культуры древней Руси остается пока невыполненной, в полной мере, научной задачей.
        Фактическое отсутствие разработанной истории материаль­ной культуры древней Руси и, как следствие его, отсутствие правильных представлений в ее области объяснялось, с одной стороны, недостаточностью внимания, уделявшегося этой области старой историографией, сосредоточивавшей свое вни­мание, главным образом, на надстроечных явлениях; с дру­гой - недостаточностью источников, какими она располагала. Давно стало ясным, что одними письменными источниками, в частности летописями, для этой стороны исторического зна­ния удовлетвориться нельзя. Подлинная картина культурной истории древней Руси в таких, например, ее разрезах, как устройство древнерусских городов, с их планировкой, город­ским хозяйством, общественными и частными сооружениями, как ремесла, с их орудиями, техникой и продукцией, как военное дело, с его системой оборонительных сооружений, оснащением и пр., как сельское хозяйство и т. п., может быть более или менее полно восстановлена только на основе иссле­дования археологического материала.
        Однако сводить исследование вопросов материальной культуры к изучению только вещевого материала, как бы он ни был обилен, было бы, разумеется, противоположной ошиб-

-53-

кой. Немой и часто недостаточно ясный для современного взгляда вещевой памятник интерпретируется и предстает в живой среде в произведениях изобразительного искусства, например в памятниках иконографии и книжной миниатюры, а также в произведениях словесного искусства, устных и письменных. Те и другие категории памятников взаимно освещают друг друга и в сопоставлении часто бывают спо­собны получить неожиданно конкретный характер. В этом направлении невольно предносится заслуживающий всяче­ского внимания метод Ф. И. Буслаева, ученого широкой и многосторонней осведомленности, умевшего замечательно остроумно сблизить литературно-фольклорный факт с фактом художественным и этим сближением взаимно их осветить. Стоит, например, вспомнить его сопоставление фольклорного образа Егория, у которого по локоть руки в серебре, по колено ноги в золоте, с металлическими басменными окла­дами древних икон.
        В Новгородском историческом музее несколько десятиле­тий хранится сапог зеленого сафьяна, извлеченный, как зна­чится в его паспортных сведениях, рыбаками из оз. Ильменя. Необычайная форма сапога, с очень высоким, тонким и изо­гнутым каблуком, высоко загнутым кверху носком, вызывала у археологов недоумение, вплоть до сомнений в подлинности и древности предмета, который многие склонны были прини­мать за позднейшую декоративную подделку. Это - редкий подлинный образец богатой боярской обуви, так красочно описываемые в былинах

«.. . сапожки - зелен сафьян,

Вот шилом пяты, носы востры,

Вот под пяту-пяту воробей пролетит,

Около носа хоть яйцо прокати».


        Сельское хозяйство. Краткий очерк материальной куль­туры древнего Новгорода, касающийся только главных ее сторон, естественно начать с сельского хозяйства. Оно здесь, как и везде на Руси, было хозяйственной основой общества

-54-

Справедливые указания на неплодородность новгородской земли, по сравнению с югом или даже с соседней Псковской областью, не уничтожают правильности этого положения.
        Б. Д. Грековым собраны исчерпывающие доказательства того, что древняя Русь с самого начала своей государствен­ной истории, вернее, и до того, была земледельческим обще­ством. 1) Новгородская область не составляла исключения. Почти все черты, свидетельствующие о сельско-хозяйственной основе общественной жизни, могут быть находимы и здесь.
        В раскопках курганных погребений и населенных мест Новгородской земли повсеместно находятся сельско-хозяйственные орудия: топоры, мотыги, серпы, косы-горбуши, вилы, сошники, зубья борон. Исконная связь населения с земледе­лием нашла себе отражение в народном фольклоре. Указать в этой связи на песни и обряды календарного цикла было бы недостаточно. Древний северно-русский, не будет большой ошибкой сказать новгородский, былинный эпос - в былине о Микуле - оставил нам и вполне реалистическое описание северной пахоты, и монументальный образ опоэтизированного богатыря-землепашца, так излагающего князю свое само­сознание:

«-Аи же ты, Вольга Святославович!

Я как ржи-то напашу да во скирды сложу

Я во скирды сложу да домой выволочу,

Домой выволочу да дома вымолочу.

А я пива наварю, да мужиков напою,

А тут станут мужички меня похваливати:

Молодой Микула Селянинович!».


        В соответствии с типом производственной основы обще­ства, его новая христианская религия совершенно законо­мерно унаследовала земледельческие представления старой языческой. Культы Егория, Флора и Лавра и ряда других христианских святых получили явный аграрный характер. Святой Власий, церковь которого была в Новгороде одной
        _________
        1) Б. Д. Греков. Киевская Русь. Изд. АН СССР, М.-Л., 1944, стр. 24 и ел.

-55-

Новгородская икона Флора и Лавра, XV в.
Гос. Русский музей

-56-

[Пустая страница]

-57-

из древних (XII в.), и именем и функциями заменил «скоть­его бога» Волоса, отразив это и в своей иконографии.
        Несомненно значением сельского хозяйства для Новгород­ской земли объясняется особый интерес новгородских лето­писей к фактам и явлениям местной сельско-хозяйственной жизни. Тщательнейшим образом новгородские летописцы регистрируют фенологические и метеорологические аномалии: длительные паводки, затяжные дожди, засухи, ранние замо­розки и т. п., отражавшиеся на сельском хозяйстве, расстраи­вавшие его, вызывавшие дороговизну хлеба и голод. При описании этих бедствий, как при описании пожаров и эпиде­мий, вообще суховатые и лаконичные новгородские летописи, становятся подробными, находят красочные, взволнованные слова.
        Наконец, сельско-хозяйственная основа общественных отношений отразилась в древнейших новгородских юридиче­ских актах и в кодификационной деятельности. Грамоты князей Мстислава Владимировича Юрьеву монастырю (до ИЗО г.), Всеволода Мстиславича тому же монастырю (1125- 1137), Изяслава Мстиславича Пантелеймонову монастырю (1147), купчая игумена Антония (до 1147 г.), вкладная Варлаама (ок. 1192 г.), духовная новгородца Климента (XIII в.) - все связаны с сельско-хозяйственными отноше­ниями. Так называемая «Древнейшая Правда», составляющая начало Русской Правды краткой редакции и дающая картину общества, сложившегося на основе сельско-хозяйственных отношений, возникла, можно думать, в Новгороде в XI в. и представляет запись его обычного права.
        Смерды, крестьяне-земледельцы, составляли основную массу населения новгородских земель. Из них же, вероятно, в значительной мере составлялось и население городов, по крайней мере в начальный период их существования. Находки мотыги, деревянных вил и т. п. при раскопках 1939 г. в древ­нейших слоях IX-X вв. в южной части современного Кремля с несомненностью говорят о сельско-хозяйственных занятиях части городского населения.

-58-


        Большой материал, раскрывающий картину развития сель­ского хозяйства в Новгородской Руси в период образования русского государства (в IX-X вв.) также по поселению тородского типа, дали многолетние раскопки 1938-1940 и 1945 гг. в Старой Ладоге. Обилие костей домашних живот-яых, в том числе лошадей, находки деревянной бороны и пр. говорят о смене в период IX-X вв. здесь, на новгородском севере, подсечной системы полевым хозяйством. Обобщение результатов раскопок позволило руководителю их сделать, на основе огромного вещевого материала, следующее заключе­ние: «хозяйство ладожан в IX-X вв. ... можно определить как индивидуальное крестьянское хозяйство с домашней про­мышленностью, но уже с несомненным наличием развиваю­щегося ремесла». 1)
        Ремесла. В истории общественно-экономического развития Русского государства X и XI века характеризовались усиле­нием местных рыночных связей. Этот процесс стоял в связи с ростом ремесленных производств в общих рамках феодаль­ного хозяйства. Центрами ремесленного производства стано­вились города, где соответственно быстро растут группы ремесленного населения - чрезвычайно важное явление средневековой жизни как русского, так и всего европейского культурного мира.
        На основании ряда свидетельств письменных историче­ских, юридических и литературных памятников можно утвер­ждать существование в русских городах в X-XI вв. рынков, где можно было приобретать предметы первой необходимости: посуду, хозяйственный инвентарь, платье, обувь и т. п. По сви­детельству новгородской летописи, в Новгород уже привози­лись на рынок «горонцы» (горшки). По рассказу Печерского Патерика, киевские монахи производили для продажи «копытца» (род чулок) и «клобуки» (шапки). Титмар Мерзебургский, немецкий хронист XI в., говорит о существовании
        _________
        1) В. И. Равдоникас. Старая Ладога. Кратк. сообщ. ИИМК АН СССР, XI, 1945, стр. 38.

-59-

в Киеве восьми рынков. Города, вместе с образованием под защитою своих кремлей «торгов» и поселений ремесленников, окончательно становятся не только укрепленными пунктами, но и экономическими центрами районов.
        Раннее и широкое развитие ремесел в Новгороде утвер­ждается совокупностью решительно всех источников: летопи­сями и иными источниками письменного характера, данными эпиграфики, данными топонимики, иконографическими и иллюстративными памятниками, наконец данными археоло­гического исследования города.
        Для позднего времени (XVI в.) новгородское ремесленное производство документируется письменными источниками исключительно счастливо. Писцовые книги Леонтия Аксакова (1582-1584) и Федора Мещерского (1586), Лавочные книги Леонтия Аксакова и Алексея Малахова дают статистическую картину ремесленного населения Новгорода с полнотою, почти не оставляющею желать лучшего. Но для более ран­него времени письменные источники, собственно одни лето­писные, гораздо менее богаты. Летописи, интересовавшиеся преимущественно высшими сословиями, совершенно почти не касались ремесленников и смердов. Однако и в летописях можно найти ряд известий, правда, большею частью косвен­ных, о древне-новгородских ремеслах и ремесленниках.
        Первым следует отметить известное сообщение летописи под 988 г., рассказывающее о ликвидации языческого культа и судьбе идола Перуна, увиденного в реке неким пидьблянином (р. Пидьба впадает слева в р. Волхов в б км ниже Нов­города), который «рано на реку выйде, хотя горнецы (горшки) везти в город». Следовательно, этот пидьблянин был ремесленником, горшечником, гончаром. Кстати будет отметить, что при впадении р. Пидьбы в Волхов и до настоя­щего времени существуют богатые залежи высококачествен­ной глины, эксплоатируемые кустарями-горшечниками деревни Кречно и двумя большими кирпично-черепичными заводами. Десятый век был веком распространения в русских землях гончарного круга и выделения гончарного ремесла.

-60-

        Второе, почти столь же раннее и также косвенное лето­писное упоминание (1016 г.) говорит о развитии плотничного ремесла в Новгороде в XI в. Новгородцев ругает плотниками киевский воевода Волчий Хвост: «а вы плотники суще, при­ставим вас хоромов наших рубити». Такого рода красочные бытовые детали, попадавшие в летопись, не могли быть слу­чайными.
        Особенно много разного рода ремесленных профессий называет Новгородская летопись в XIII в., когда сообщения о новгородцах - участниках разных событий новгородской истории часто сопровождаются указанием их профессий. Так, в 1200 г., при сообщении о победе над Литвою, упоминается Страшка-серебреник; в 1216 г., при сообщении о Липицкой битве, упоминаются Антон-котельник и Иванка-опонник (вой­лочник); в 1228 г. упоминается Микифор-щитник; в 1230 г.- Станила-иконный писец, погребавший новгородцев во время мора; в 1234 г. среди новгородцев, убитых в сражении с Лит­вой, называются Гаврила-щитник и Нежила-серебреник; в 1240 г., при описании победы над шведами на Неве, упо­мянут Дрочило сын кожевника. 1)
        Уже эти случайные и попутные летописные упоминания позволяют заключать о большом развитии и дифференциации ремесла в Новгороде в период XII-XIII вв.
        Число имен новгородских ремесленников и число спе­циальностей, извлекаемые из летописных сообщений, попол­няются данными эпиграфических памятников. Довольно мно­гочисленные сами по себе, памятники новгородской эпиграфики не очень щедры на точные даты и еще менее -на имена мастеров. Все же, они называют отдельные имена, главным образом представителей изящных (художественных) новго­родских производств, таковы: Коста и Братила - ювелиры, серебреники, мастера знаменитых софийских кратиров; Авраам - скульптор, литейщик, собиравший и дополнявший
        _________
        1) Данные в большинстве взяты из статьи: А. В. Арциховский. Новгородские ремесла. Новг. ист. сб., VI, 1939.

-61-

бронзовые части Магдебургских врат; Алекса Петров - живописец, иконник, писавший икону Николы (Липного) 1292 г. и др.

Изображение кузницы на новгородской иконе «Видение Тарасия».
Гос. Новгородский музей

        При исследовании вопроса о развитии ремесленного про­изводства в древнем Новгороде, конечно не может быть обойден и столь характерный источник, как городская топо­нимика.
        В числе пяти концов города с древнего времени известны Плотницкий (впервые в 1198 г.) и Горончарский (Гончар­ский) (1360). Объяснение происхождения первого названия от неизвестной плотины грешит натянутостью. Более есте­ственным, в особенности в сопоставлении с аналогичным названием другого конца, производить и название «Плотниц­кий» от ремесла населявших его плотников, - совершенно так же, как и ряд других известных с разных пор подобных названий новгородских кварталов и улиц: Молотково, Кожев-

-62-

ники, Кузнецы, Котельники, Щитная улица, Красильницкаа улица.
        Памятники живописного и книжно-иллюстративного порядка пополняют сведения о топографическом размещении ремесленных производств в Новгороде. В этом отношении, например, очень характерно изображение кузницы именно в районе «Кузнецов на Гзени» на известных иконах «Видение пономаря Тарасия». С другой стороны, они дают достоверное и наглядное представление о бытовой обстановке древних ремесел.
        Самый обильный и самый ценный материал для изучения ремесел в Новгороде дали археологические раскопки, в осо­бенности последнего периода (1932-1941). Раскопками охвачены пока немногие и относительно небольшие участки города: на Славне, на Ярославовом Дворище, в Кремле и в Неревском конце. Но и они уже дали драгоценный мате­риал как для уточнения представлений о размещении ремес­ленников и ремесленных мастерских по городу в разные периоды его истории, так, в особенности, и для конкретиза­ции наших знаний об организации, технической стороне и продукции отдельных производств. Открыты и стали доступны для изучения и орудия производства, и предметы его, притом последние часто в массовом количестве.
        Новгородские раскопки еще не коснулись заведомо ремес­ленных участков города, устанавливаемых указанными выше данными письменных источников, топонимики и пр. Но они, повидимому, позволяют заключать о распространении ремес­ленного населения в той или иной мере по всей территории города, за исключением, может быть, Кремля. В Кремле ранее XV в. ремесленных мастерских пока не встречено; позднее они и здесь находятся в большом количестве, и реме­сленное население становится весьма значительным.
        Раскопками извлечены из недр земли тысячи предметов ремесленного производства или фрагментов их. При слабом развитии межрайонных рыночных связей в период X- XIV вв., большинство их, можно думать, было изготовлено

-63-

на месте. Для многих предметов их местное происхождение вполне точно устанавливается открытыми мастерскими.
        Нет причин сомневаться в местном происхождении пред­метов сельско-хозяйственного обихода, подобных, например, найденным в древнейших слоях современной кремлевской территории дубовой мотыге, деревянным вилам. Столь же несомненным представляется местное происхождение рыбо­ловных принадлежностей: многочисленных разной величины грузил, весел, лодок и пр., найденных в виде фрагментов, и в Кремле, и на Славне, и в Неревском конце, во всех слоях.
        Раскопочный материал конкретно познакомил с целым рядом ремесленных производств, о существовании которых было лишь теоретически известно по иным источникам.
        Решительно всюду, во всех слоях и в сочетании с любым иным инвентарем в огромном количестве находятся предметы керамического производства. Целых предметов глиняной посуды найдено немного, она редко сохраняется, но фрагмен­тов ее - тысячи. Посуда, в особенности самая дешевая - глиняная, всегда была необходимым предметом быта, произ­водилась в больших количествах, и гончарное ремесло было одним из самых древних и повсеместно распространенных. Вся новгородская керамика сделана на гончарном кругу. Лишь в самых ранних слоях кремлевского раскопа, датируе­мых временем IX-X вв., найдены керамические памятники лепной техники.
        Новгородское керамическое производство не ограничива­лось изготовлением одной практически необходимой посуды, но производило и предметы художественного характера. Раскопками 1937 г. на Славне на одном из участков найдены в довольно значительном количестве глиняные фигурки пти­чек, частью готовые, частью начатые изготовлением. Фигурки имеют размеры до б см, окрашены каждая в один какой-нибудь цвет - вишневый, желтый или зеленый, сделаны тщательно, но совершенно однообразно. Последнее обстоя­тельство говорит о массовом характере производства этих

-64-

предметов домашнего украшения или детских игрушек. На Славне, таким образом, открыта их мастерская, относящаяся к XIII-XIV вв.
        Такое же широкое и всеобъемлющее значение имеют в новгородском раскопочном инвентаре железные предметы, характеризующие кузнечное производство. Это одно из древ­нейших и важнейших по значению ремесел, - тем более важ­ное, что производило не только предметы бытового потребле­ния, но и орудия производства для ряда других ремесел, и предметы вооружения. С течением времени новгородские куз­нецы стали дифференцироваться на железников, ножевников, гвоздочников, замочников, скобочников, игольников, подков-щиков, Стрельников, секирников, сабельников и т. п. В преде­лах XI-XIV вв. источники еще не дают столь большой дроб­ности кузнечного ремесла. Но находки и в слоях XI-XIV вв. дали чрезвычайно большое разнообразие железных предметов: серпы, плотничьи и боевые топоры, плотничьи же скобели, разной величины и формы ножи, дверные крюки, накладки и замки, шилья, лодочные скобы, огромное количество гвоз­дей, наконечники копий и стрел и еще длинный ряд других предметов.
        Среди них особый интерес представляют инструменты, связанные с самим кузнечным производством и характеризую­щие его технику: крица, кузнечный молоток-ручник с одним плоским и другим заостренным концами и со штырем для прикрепления ручки, дважды найденные на Славне и в Кремле кузнечные клещи, специфической формы, близкие к современным - с длинными ручками и круглым захватом с отогнутыми губами. Столь же ценным материалом являются и орудия литейного мастерства, с которыми дан мастер Авраам на его скульптурном автопортрете на Магдебургских вратах Софийского собора.
        Почти не уступают по количеству железным предметы деревянного производства. Новгородцы, как и все жители северных лесных мест, искони были искусными плотниками >и древодельцами. Деревянные предметы, как правило, плохо

-65-

сохраняются в земле (хотя именно новгородская почва в дан-яом отношении счастливее других); тем не менее, предметы

Фигуры магдебургского мастера Риквина и новгородского мастера Аврама на бронзовых вратах Софийского собора.

деревянных ремесел хорошо представлены находками: дере­вянные вилы, грабли, части лодок, весел, лопаты, бочки, долбленые ступы, чашки, ковши, ложки, зачастую с элемен-

-66-

тами художественной орнаментации. К деревянной посуде, по существу, надо отнести и имевшие широкое распростране­ние предметы из бересты, типа так называемых туесов и др.
        Наряду с деревянными поделками и деревянной резьбой имели широкую распространенность поделки из кости. XI- XIV вв. знали уже развитое костяное производство, выделы­вавшее такие массовые предметы, как гребни, рукоятки для ножей, рукоятки для посохов 1) и т. п. Костяная резьба еще в большей степени, чем деревянная, соединена с элементами художественного мастерства. Большинство найденных рас­копками костяных предметов богато орнаментировано. Орна­ментация их, так называемая «глазковая» и геометриче­ская, - исконно славянская, народная. Иные, как рукоятки посохов, в сущности, переходят в скульптуру, представляя пластические изображения звериных или птичьих голов, целых фигур и т. п. Кремлевскими раскопками 1938 г. открыта мастерская по обработке кости, относящаяся к XV - началу XVI в., с инструментами (пилками), заготовками, отходами сырья (свыше 400 пиленых костей) и готовыми изделиями. Сырье употреблялось местное, главным образом берцовые коровьи кости.
        К числу ремесел, имевших широкое развитие в Новгороде,, относилось кожевенно-сапожное. По экономическим докумен­там XVI в. оно выходит на первое место. Но, как видно, и с гораздо более древнего времени оно принадлежало-к числу ремесленных производств, вырабатывавших в широких размерах продукцию на рынок. Помимо известных ранее отдельных образцов обуви - от самой примитивной до рос­кошной боярской сафьяновой, - найденных в разных местах и при разных обстоятельствах, раскопки последних лет открыли несколько сапожных мастерских, относящихся к раз­ному времени от XII до XVI в. В этих мастерских - инстру­менты сапожного производства (кочедык, сапожные ножи,
        _________
        1) Ср., например, стих в новгородской былине «Сорок калик»:

«А клюшья у калек тых рыбья кость»


(так называлась моржовая кость).

-67-

точильные бруски) и громадное, исчисляемое тысячами коли­чество предметов и отходов производства (подошв, подметок, каблуков, задников, ремней, обрезков кожи). Наука полу­чила почти исчерпывающее представление о видах и технике изготовления массовой мужской, женской и детской обуви, а музеи обогатились ее образцами.
        Характерной чертой новгородских сапожных мастерских как ранних, 1) так и более поздних, 2) являлось соединение собственно сапожного производства с обработкой кожи. При мастерских найдены зольники, в которых производилось уда­ление шерсти со шкур и пр. 3)
        Производства гончарное, кузнечное, деревянное, коже­венно-сапожное, вырабатывавшие предметы первой необходи­мости, очевидно имели наиболее широкое распространение в продолжение всего средневековья, что подтверждается для раннего времени раскопками, для более позднего - письмен­ными источниками. Такое же распространение, можно думать, всегда имели производства предметов одежды и продуктов питания. Их продукция, понятно, менее всего могла сохра­ниться до нас.
        При всех раскопках и среди случайного подъемного мате­риала в Новгороде найдено большое количество пряслиц (веретенных кружков), употреблявшихся обычно при пряде­нии шерсти. Изготовление шерстяной пряжи и ткани из нее имело, видимо, широкие размеры. Что же касается до произ-
        _________
        1) Мастерская XII в., открытая на Славне, см. А. Арциховский и Б. Рыбаков. Раскопки на Славне в Новгороде. Сов. археология, № 3, 1936.
        2) Мастерская XVI в., открытая в Кремле, см.: А. Строков. Раскопки в Новгородском Кремле в 1938 г. Новгор. ист. сб., V, 1939.
        3) В связи с кожевенным производством небезинтересно отметить существование в древнем Новгороде собственно уже художественных ремесел: плетения из узких кожаных полосок (крестиков, шнуров и пр.) и тиснения по коже (сапожных украшений, поясов и т. п.). Ряд тех и других изделий найден в погребениях Нередицкой ц., Геор­гиевского собора в Юрьевом монастыре, при раскопках на Ярославовом дворище и др.

-68-

водства самих пряслиц, то если еще можно сомневаться в мест­ном происхождении шиферных пряслиц (известно их изгото­вление на юге, в Овруче, что, конечно, не исключает возмож­ности изготовления их и в иных местах), то местное проис­хождение глиняных вряд ли может быть подвергаемо сомне­нию. Относительная редкость и ценимость первых в бытовом употреблении характеризуется неоднократными случаями их именного надписывания, 1) в том числе и пряслиц новгородских находок. 2)
        К числу предметов, также в изобилии находимых, но еще не вполне ясных в отношении места производства, принадле­жат стеклянные браслеты и бусы. Стеклянные браслеты А. В. Арциховский называет самой типичной находкой для русских городищ XII-XIII вв. от Тмутаракани до Ладоги, излюбленным украшением древнерусских горожанок. Цвета браслетов самые разнообразные: голубые, зеленые, фиолето­вые, желтые. Браслеты встречаются одноцветные и с обви­вающимися полосками других цветов, гладкие и витые. Реже попадаются кольца из такого же цветного стекла. Очень многочисленны бусы, крупные и мелкие, чрезвычайно разно­образной окраски. Предметы стеклянного производства в кур­сах истории обычно считаются византийским импортом. Огромная их распространенность у нас позволяет подозревать свое, русское производство. Мастерские их в Киеве открыты. В Новгороде они пока еще не найдены.
        С несомненностью можно утверждать, что Новгород, наряду с Киевом, был крупным ювелирным центром. По пис­цовым книгам XVI в. мастера-серебреники в нем стоят на четвертом месте, исчисляясь количеством более двухсот, т. е. более 4% от общего числа городских ремесленников. В приве­денных выше отдельных древних летописных упоминаниях нов­городских ремесленников они также попадаются чаще других.
        _________
        1) Последняя сводка в статье Б. А. Рыбаков. К библиографии русских надписей XII-XV вв. Историч. записки, 4.
        2) Н. Порфиридов. Надписное пряслице из Рюрикова Горо­дища. Матер, и исслед., изд. НГИМ, I, 1930.

-69-

        Продукцией этих мастеров были дорогие, уникальные пред­меты из золота и серебра, особенно связанные с церковным культом: богослужебные сосуды, оклады евангелий и икон, кресты напрестольные и энколпии, реликварии и т. п. Много­численный соответствующий материал новгородских музеев и древних ризниц дает образцы предметов самой разнообраз-ной ювелирной техники: литья, чекана, скани, гравировки, перегородчатой эмали и пр. Изделия этого рода и в части художественного замысла, и в части технического выполнения часто отличаются высокой степенью совершенства, как, напри­мер, знаменитые софийские кратиры, известные (исчезнувшие в XIX в.) крест архиепископа Антония и эмали на окладе иконы Знамения, панагиар Антониева монастыря и многие другие. Но производством уникальных драгоценных предме­тов не исчерпывалась продукция новгородских серебреников, и оно не объясняло бы большого числа последних. Основой их производства было изготовление массовых металлических (серебряных, бронзовых, медных) предметов украшения, светских и религиозных. Это - главным образом женские украшения, широчайше распространенные в курганах новго­родской области X-XV вв., так называемые височные кольца характерного новгородского ромбо-щиткового или овально-щиткового типа, - дешевый и массовый продукт из листо­вого серебра или меди; столь же многочисленные браслеты и перстни, подвески и амулеты; не менее широко распростра­ненные серебряные и медные кресты-тельники; литые брон­зовые, красно- и желтомедные иконки и складни. К этому же роду продукции, но менее массовой, следует отнести и изготовление вислых свинцовых печатей, иногда высоко­художественного, также несомненно местного, исполнения, хотя ни их матриц, ни буллотириев в Новгороде пока не найдено.
        В числе новгородских производств следует отметить еще одно, обычно неупоминаемое, но, как позволяет думать собранный нами материал, имевшее широкое распростране­ние, - каменное производство. Прославленные плотники, нов-

-70-

городцы ни у одного из исследователей не фигурируют в каче­стве каменных мастеров. Произведений этого мастерства почти нет в числе изданных новгородских памятников и само оно обычно связывается почти исключительно с южной Русью и Владимиром. Между тем, новгородский материал в целом дает большое количество изделий каменной резьбы, от миниа­тюрных до монументальных.
        В собраниях новгородских и центральных музеев и в со­браниях частных лиц находится много каменных резных образков XIII-XV вв., каковы, например, известные образ» Евана и Захарии собрания Новгородского музея, два образкг б. собрания Лихачева, 1) ряд образков собрания Русского музея и др.
        Обнаружено немало и памятников монументально-архи­тектурной каменной резьбы, особенно орнаментированных капителей. Около 30 лет назад Гусевым была отмечена, как уникальная вещь, каменная капитель с плетеным орнаментом, найденная в подвале Иоанновского корпуса в Кремле, отне­сенная им к XII в. В послереволюционный период нами собрано до десятка резных орнаментированных каменных капителей. Найдены они в разных местах: большинство - на кладбищах Воскресенской слободы и Аркажи, близ Нов­города, где они были использованы в качестве пьедесталов для новых металлических намогильных крестов, одна - у юрьевских рыбаков, которым служила в качестве якоря. Капители датируются XII-XV вв. В связи с капителями сле­дует упомянуть каменный же резной архитектурный фраг­мент, найденный при раскопках Борисоглебского собора в Кремле в 1941 г.
        Большую группу памятников данного производства соста­вляют далее каменные кресты. 2) Среди них на первом месте - известные кресты со скульптурными изображениями: «Алек-
        _________
        1) Тр. Новгор. церк.-археол. общ., т. I, 1914.
        2) Частично изданы в работах Шляпкина и Спицына о новгородских крестах.

-71-

сеевский» в стене Софийского собора, «Молотковский», «Филипповский» и декоративные кресты в стенах церкви Спаса на Ильине.
        Намечается особая группа крестов надписного типа. Изве­стны этого типа кресты: «Аркажский», б. собрания Передоль­ского, теперь Новгородского исторического музея; братски схожий с ним «Борисоглебский», в наружной алтарной стене церкви Бориса и Глеба, и очень близкий к ним «крест чернеца Симеона» в стене Владимирской башни Кремля. Эту серию можно пополнить несколькими фрагментами, как видно, совершенно подобных им памятников: нередицким фрагмен­том, найденным при ремонте церкви акад. Покрышкиным в 1904 г.; фрагментом, найденным нами в часовне Николая Качанова; фрагментом Новгородского музейного фонда, невы­ясненного происхождения. Все перечисленные памятники близко объединяются размерами и типом, содержанием над­писей и графикой букв. Судя по формуле «... даждь здра­вие ...», кресты не намогильные, скорее обетные. Как можно судить по оставляемому пустому месту для вставки имени, они (по крайней мере некоторые) изготовлялись без опреде­ленного заказа. Намечается и центр их производства - Аркажа. С нею связано надписями или местом находки несколько крестов, а также и капителей.
        Наконец, к числу каменных новгородских памятников сле­дует отнести и ряд известных древних гробниц и намогиль­ных плит: гробницу собрания Новгородского исторического музея, в форме саркофага, с орнаментом и неудоборазбирае-мой надписью; плиту Пелагеи Деденевой; плиту Дорофея Филиппова и др. Несомненно, каменная техника, столь богато и разнообразно представленная в местных памятниках, была хорошо известна новгородцам.
        В материальной культуре народа важное место следует отводить вопросам текстильного производства, т. е. вопросам выработки тканей как материала для одежды.
        Конкретных и точных знаний в области костюма древней Руси имеется сравнительно немного. Еще меньше имеется их

-72-

в части производства, или хотя бы бытования тканей. Объем; и расширение этих знаний ограничиваются недостаточностью, материала, которая, в свою очередь, обусловливается его свойствами плохой сохраняемости, особенно в земле.
        Основным фондом сохранившихся до нас древнерусских тканей обладали ризницы монастырей и церквей. В них нахо­дили себе приют от древнейшего и до самого недавнего вре­мени многочисленные памятники этого рода, притом не только собственно церковные, культовые, но и светские, попавшие туда путем пожертвований, вкладов и т. п. и сохра­нившиеся благодаря консервативности культовых форм и культового инвентаря.
        Несравненно менее памятников тканья и одежд сохранено нам землей, вообще являющейся основной хранительницей предметов археологии, хотя следует отметить, что некоторые древнерусские клады, и в особенности княжеские гробницы и захоронения, дали драгоценные по их значению для науки остатки древних тканей.
        Обращаясь собственно к Новгороду, приходится констати­ровать, что здесь, как впрочем и в других местах, дошло до нас ничтожно малое количество образцов простых тканей, бывших в употреблении широких масс населения. Они пред­ставляли бы с точки зрения наших задач особый интерес, так как, несомненно, являлись продуктом местного произ­водства. Разумеем два самых основных, массовых вида тка­ней: из льняной пряжи - холст, и из шерстяной пряжи - сукно. Утверждать их существование уже на самой ранней: стадии развития ремесел можно с полной уверенностью. А экономические документы Новгорода XVI в., Писцовые и Лавочные книги, дают уже чрезвычайно высокие цифры льняников (149), холщевиков (72), суконников (41) и очень, большое количество специализированных производителей одежды - портных. Многочисленные кафтанники, сарафанники, сермяжники, терличники, однорядочники, телогрейники,. армячники, рубашечники и прочие специализированные пред­ставители портняжной профессии, изготовлявшие виды одежд

-73-

массового потребления, могли работать в основном только на местном материале.
        Привлекать для изучения древнего ткацкого производства холщевые подкладки сохранившихся церковных облачений XII-XV вв. рискованно, так как они не всегда современны-самим одеждам. В качестве несомненного образчика холста XII в. можно указать на антиминс 1149 г., имеющий надпись об освящении его новгородским архиепископом Нифонтом, при кн. Юрии Долгоруком. 1) Его материал, может быть, не новгородского, а суздальского происхождения, но большого различия в народном тканье Суздальской и Новгородской областей, конечно, не было. При раскопках 1938 г. в южной части Кремля среди разных других вещевых находок в остат­ках жилого сруба XIV в. найдены два куска холщевой мате­рии. Они технически совершенно тождественны с простей­шими видами современного крестьянского домашнего холщевого тканья (точива), так называемой в Новгородской области двукепиной. И производились они, вероятно, на таком же ткацком станке (ставе), с двумя ниченками и подножками для данного вида ткани.
        Относительно больше дошло до нас тканей, бывших в упо­треблении высших слоев общества, хотя абсолютно также немного. Это - ткани, принадлежавшие к дорогим и роскош­ным, так называемым украшенным, большею частью имею­щие рисунки, узоры, сделанные или посредством различных способов переплетений нитей самой ткани, или посредством нанесения рисунка на готовую ткань. В плане истории местной материальной культуры - в Новгороде, как и в Киеве, Владимире и в других культурных центрах древ­ней Руси, и не только Руси, но и большинства стран Запад­ной Европы и передней Азии X-XIV вв., - они могут учи­тываться только косвенно, как предмет большею частью импортного происхождения. Мировым центром их производ­ства была Византия, где изготовление подобного рода рос­кошных тканей (eximita, exarentasnata и др., с рисунками
        _________
        1) Находится в Гос. Русском музее.

-74-

в кругах) было развито очень широко и в смысле производ­ства и сбыта подчинено государственной регламентации.
        Редкие и тем более драгоценные для науки фрагменты таких тканей найдены в киевских и черниговских кладах и в княжеских захоронениях, например в гробнице Андрея Боголюбского во Владимире. Новгород сохранил едва ли не наибольшее количество их образцов.
        Ряд фрагментов подобного рода дорогих тканей X-XII вв. сохранился здесь так же в княжеских захоронениях, в так называемых мощах, в Софийском соборе. В разном состоянии сохранности и разных размерах, иногда значительных, они нашлись при костяках кн. Владимира (ум. 1052 г.), кн. Анны (ум. 1050 г.) и др. Среди тканей, принадлежавших частью одеждам, частью покровам князей, оказались фрагменты пре­красной тонкой камки - белая тонкая ткань из крученых шелковых нитей, с сложным, несколько выпуклым рисунком. Вероятно, это того самого типа византийская ткань, о какой говорится в былине:

«Княгине поднес камку белохрущатую.

Не дорога камочка, узор хитер,

Хитрости Царя-града ...»


        У княгини Анны, кроме того, шелковые же шнуры выцвет­шего фиолетового и тёмнокрасного цвета (пурпур) и шелко­вая лента-очельник, затканная орнаментом красного цвета.
        Еще более замечательная и драгоценная ткань иранского производства находилась в старом новгородском частном собрании Передольского. 1) Она содержит изображения крыла­тых чудовищ, заключенные в кругах большого диаметра; на
        _________
        1) В настоящее время ткань находится в Государственном Истори­ческом музее в Москве, куда продана последним владельцем собрания. К сожалению, он делал секрет из происхождения многих памятников, находившихся в собрании его отца, чем значительно обесценивал их научное значение. В качестве места происхождения данной пелены он указал Новгородский Юрьев монастырь, что вполне вероятно как по древности, значению и богатству этого новгородского монастыря, так и потому, что стиль позднейших нашивок на ткани вполне -совпадает со стилем ряда других пелен Юрьева монастыря.

-75-

каймах кругов и в промежутках между кругами - изобра­жения зверей и растительный орнамент. Ткань сработана из толстых нитей крученого шелка, в два цвета: фон - фиолето­вый, рисунки - светложелтые, золотистые. Вернее всего, ткань IX-X вв., светская по характеру, вероятно и исполь­зована была первоначально для светского употребления, позднее попала в монастырь и была употреблена в качестве основы для пелены, с нашивкою на нее распятия, предстоя­щих и поясных единоличных фигур святых в круглых медальонах по краям.
        Описанного типа роскошные византийские и восточные ткани, известные и по ряду средневековых западно-европейских ризниц, содержащие изображения геральдических животных (грифонов, барсов, львов, орлов, в орнаментированных кругах), исполненные из разноцветного шелка и золоченых нитей, употреблялись у нате на парадные княжеские одежды. Это упо­требление их вполне прослеживается по изображениям рус-ких князей на миниатюрах, например Святославова Изборника, и на стенных росписях, - в Новгороде, например на ктиторском изображении князя Ярослава в Нередицкой церкви. Подтверждается оно и находкою в гробнице кн. Андрея Боголюбского во Владимирском Успенском соборе.
        Однако материал для роскошных светских княжеских одежд, как видно, не всегда употреблялся иноземный. Не вырабатывая этого типа тканей с лицевыми изображениями и сложными узорами ткацким путем, их, видимо, изготовляли иногда посредством ручного шитья шелками и золотом, почти в точности воспроизводя этой техникой рисунки и общий вид импортных тканей. Конечно, это могло иметь место только в больших культурных центрах.
        В Новгороде имеется ценнейший подобного рода памят­ник, непонятый старыми описателями и исследователями: на древней (XII в.) фелони Антония Римлянина 1) находится
        _________
        1) Фелонь находилась ранее в Новгородском Антониевом мона­стыре, где ее описывали архим. Макарий и др. В настоящее время хранится в Новгородском музее.

-76-

кайма («подольник», по терминологии старых описей); это - узкая лента, шириною около 7 см, расшитая по фону синего шелка золотыми и цветными изображениями; непонятные обрывки этих изображений - головы, лапы, клювы, хвосты - при сопоставлении друг к другу отдельных участков ленты складываются в цельные изображения геральдических пар барсов, заключенных в круглые обрамления, и грифонов в овальных обрамлениях. Пропорции тех и других изображе­ний относятся друг к другу как 1:2 (20 х 20 см размеры кругов и 20 х 40 см размеры овалов). Стилизованные живот­ные расположены попарно, по сторонам дерева жизни, совсем как на ряде известных византийских тканей. При желании, среди последних можно найти почти полные ана­логии нашему памятнику. Исполнена вышивка, несомненно, не в Византии, а у нас, на месте, о чем говорят и ее стиль, и технический прием - популярнейший в древнерусском шитье «клопец». Мы имеем дело с ручным подражанием рос­кошным импортным тканям, которое было назначено, веро­ятно, для тех же целей, для каких употреблялись и они,- для светских одежд. Кусок вышитой материи, заключающий несколько повторений рапорта, разрезан по длине на три узкие ленты и употреблен для обшивки фелони. Это очень редкий памятник древнерусского светского шитья, имитирую­щего импортный текстиль.
        Пример этот не является единичным. Нечто подобное мы имеем в наруче (обшлаге) одежды, сохранившемся на костяке кн. Владимира, основателя Софийского собора в Новгороде. Орнамент обшлага, вышитый крученым золотом по красной шелковой материи (кстати, тем же приемом, что и описанный выше памятник), почти в точности повторяет орнамент отме­чавшейся нами выше византийской тканой ленты начельника княгини Анны, матери кн. Владимира. 1)
        Одежда. Что касается собственно костюма, одежд древней Руси, то знания в этой области еще далеки от полноты и точ-
        _________
        1) Позднее, от XVI-XVII вв. известны неоднократные образцы ручной шитой имитации аксамитов и тому подобных тканей.

-77-

ности. Нет общепринятой терминологии для известных видов одежды и обуви, нет вполне ясного представления о них, равно как и об эволюции костюма на отрезке времени от XI до XVII вв., - все этого рода знания являются пока более или менее приблизительными и требуют разработки. Послед­няя может производиться на основе, главным образом, кос­венных материалов.
        Подлинных древних костюмов, особенно в цельном виде, до нас не сохранилось, за исключением специально культо­вых. Основным источником знаний в этой области служат изобразительные памятники, дополнительным - памятники литературные. И те и другие относительно скудны.
        Среди произведений стенной, станковой и книжно-миниа­тюрной живописи, для изучения древнерусского костюма имеют большую ценность так называемые ктиторские изобра­жения, дающие портреты реальных лиц в их реальном обличьи большей или меньшей верности. Таковы в Новгороде: изображение князя Ярослава в стенописи Нередицкой церкви, XII-XIII вв.; изображение архиепископов Моисея и Василия в стенописи Волотовской церкви, XIV в.; изобра­жение архиепископа Ионы в стенописи Симеоновской церкви, XV в.; изображение боярской семьи, состоящей из пяти муж­чин, одной женщины и двух детей - известной по именам, но неизвестной по фамилии, на иконе «Молящиеся новгородцы», XV в.; несколько позднейшие изображения боярина Николая Качанова на иконе б. Николокачановской церкви и бояр же, братьев Алфановых, на иконе Антоньева монастыря, XVI- XVII вв. Это все - изображения конкретных исторических лиц.
        Столь же ценны для истории костюма изображения быто­вых сцен, изредка попадавшие в станковую иконную живо­пись, на второстепенных ее участках, вроде житийных клейм. Можно указать - среди новгородских памятников - на изо­бражение воинского лагеря на иконе Димитрия, XIV-XV вв.; изображение раздачи милостыни на иконе Варлаама, XVI в.; изображение многочисленных бытовых сцен на иконах

-78-

«Видение пономаря Тарасия» и «Варлаам в житии», XVI- XVII вв. Эти изобразительные памятники, впрочем, необхо­димо особенно корректировать при использовании поправками на условность иконной живописи.
        Едва ли не наибольшую ценность представляют книжные миниатюры, заключающие огромный бытовой материал, при­том относительно менее искаженный иконной условностью.
        На основе изобразительных памятников древний новгород­ский костюм может быть представлен в следующих общих чертах. Верхней княжеской одеждой в раннюю эпоху XI- XII вв. в Новгороде, как и везде на Руси, было корзно, византийского покроя плащ из богато украшенной материи, спускавшийся спереди острым углом. В нем изображен князь Ярослав Владимирович на нередицком портрете. Позднее, в XIII в., этот вид княжеской одежды выходит из употребле­ния, и художники XIV-XVI вв. уже не умеют правильно его изобразить. На новгородской иконе Бориса и Глеба (XIV в.) Третьяковской галлереи верхняя одежда Бориса представляет нечто среднее между корзном и шубой, на Глебе совсем рус­ская шуба с отложным воротником и рукавами. Непременной принадлежностью княжеского костюма была специально кня­жеская шапка, круглой формы, с меховой опушкой. Она про­держалась в течение нескольких столетий и большое число раз засвидетельствована стенными, станковыми и книжными изображениями.
        Боярские одежды также хорошо прослеживаются по ктиторским портретам. Мужчины на иконе «Молящиеся новго­родцы» одеты в узкие цветные поколенные кафтаны, с длин­ным рядом поперечных застежек и подпоясанные. Поверх кафтанов у них накинуты длинные шубы, с такими же поперечными застежками и с большими отложными ворот­никами; трудно сказать, являлась ли разнообразная рас­цветка шуб - красная, зеленая, желтая, голубая, лило­вая - реальной чертой новгородской боярской одежды, или приемом живописца. Из-под кафтанов у шеи видны белые рубашки. Единственная женщина одета в коричневый,

-79-

Одежды новгородских бояр XV в. Деталь иконы «Молящиеся новгородцы».
Гос. Новгородский музей.

-80-

[Пустая страница]

-81-

с широкими рукавами летник, под которым длинное красное платье с поперечными застежками и белая сорочка. На детях - поколенные белые одежды типа рубашек, подпоясан­ные красными поясами с кисточками. В таких же длинных одеждах, как «молящиеся» бояре, изображены в миниатюрах Кенигсбергской летописи XV в. новгородские представители, договаривающиеся с Андреем Боголюбским о выборе князя, и новгородские бояре на многочисленных миниатюрах Нико­новской лицевой летописи XVI в. Длинные одежды - видимо исключительная принадлежность высшего класса. Просле­дить одежду низших классов труднее, так как их представи­тели реже фигурируют в памятниках живописи. Судя по миниатюрам, можно думать, что обычным костюмом людей низших классов - горожан-ремесленников, крестьян и т. п. - были короткие рубахи.
        Немногочисленны упоминания предметов костюма в нов­городских литературных памятниках, мало интересовавшихся картинами быта. Здесь можно, например, отметить мимо­ходное перечисление принадлежностей женского костюма, подброшенных бесом в келью архиепископа Иоанна, в «Повести о путешествии архиеп. Иоанна на бесе в Иеруса­лим»: рубища, сандалии и монисто.
        Произведения устного народного творчества чаще и ближе касаются этой стороны, и в них можно найти более обильный материал. Здесь не только туманные упоминания «цветных платьиц», как в былине о Василье Буслаевиче, - здесь найдем и более подробные сведения о мужском и женском костюмах и названия их частей. Микула, в былине о нем, одет в кафтан черного бархата, шляпу пуховую, сапоги сафьяна зеленого. Иван Гостиный сын надевает на себя шубу соболиную, соболью же шапку, «пушисту, ушисту, завесисту, спереди из-под шапки глаз не видать, а сзади шеи белоей». Молодая жена Ставра Годиновича, переодеваясь в мужской костюм, надевает штаники чернобархатные и сапожки сафья­новые. Офимья, купеческая дочь, в былине о Хотене, ходит по терему «а в одной тонкой рубашке без пояса, а в одних

-82-

тонких чулочках без чоботов». Все это взято только» из новгородских былин.
        Если, используя былинный материал, никогда нельзя забывать о критическом отношении к нему, о необходимости поправок на приемы поэтизации, на воздействие бытовой обстановки позднего времени, то, с другой стороны, пред­ставляется неоправданным и полностью сводить к ним все элементы бытовой обстановки и бытовых описаний былин. Некоторые из этих описаний повторяются в ряде древнейших былин и представляют то, что называется «общими местами». В них с особой долей вероятности можно видеть сохранившиеся участки исконного текста. Притом, если все решитель­но в былинной поэзии ставить под сомнение в смысле древ­ности, то при, столь гиперкритическом отношении вообще будет нелогично признавать былинный эпос за памятник древнего народного творчества.
        Учитывая литературные известия об одеждах, не следует пренебрегать и книгами иностранцев, вроде рыцаря Гильбера де Ланнуа, описывающих свои впечатления от древнего Новгорода и сообщающих подчас любопытные бытовые черты.
        Из совокупности собираемых по частям материалов можно) составить представление, что, по крайней мере в период: XIII-XV вв., новгородский костюм был довольно; разнообра­зен и по видам одежд, и по их материалам. Перечисляемые в Писцовых и Лавочных книгах XVI в. многочисленные виды одежды, изготовлявшиеся тогда в Новгороде: шубы,, сермяги, армяки, кафтаны, терлики (узкие кафтаны), одно­рядки, чупруны, телогрейки душегрейки, рубашки, сарафаны, епанчи, шапки, колпаки (шляпы), кики, рукавицы, варежки и пр., очевидно явились не с XVI только столетия а раньше. Многие из названных видов одежды явно бытовали не только в высших, зажиточных боярско-купеческих слоях, но и в широких слоях городского населения.
        То же можно сказать и об обуви. Обилие кожевников и сапожников, занимавших в XVI в. первое место среди

-83-

новгородских ремесленников (15%), притом также весьма специализированных (наряду с просто сапожниками -

Тисненый орнамент на голенище сапога XII-XIII в.
Из раскопок на Ярославовом Дворище 1946 г.

поршенники, голенищники, подошвенники), свидетельствует о разнообразии изготовлявшейся и употреблявшейся обуви: от роскошной, цветного сафьяна, многократно фигурирующей в изобразительных памятниках, былинных и литературных описаниях, до самой простой обуви бедняцких слоев. Это вывод, кроме всего, подтверждаемый и новгородскими рас­копками, уже обнаружившими несколько сапожных мастерских XII-XV вв. и давшими огромное количество сырья, изделий и отходов кожевенно-сапожного производства. Можно целиком принять заключение А. В. Арциховского: новгородцев нельзя было назвать лапотниками.
        Жилищное строительство. Познания, которыми обладает наука в области строительной культуры древней Руси, сравни­тельно велики, но односторонни.
        Издано и в большей или меньшей степени изучено большое количество памятников древнерусского строительства. Об отдельных из них имеется большая исследовательская лите­ратура. Но все это почти исключительно церковное зодчество. В общих трудах, посвященных древнерусской архитектуре, гражданскому строительству, в особенности жилищному строительству, тому, которое составляло основную массу строительных сооружений, в лучшем случае уделялось

-84-

несколько фраз, мало конкретных и мало связанных с основ­ным изложением.
        Положение это объясняется состоянием самого материала. На поверхности земли, в состоянии доступном исследованию, сохранились почти исключительно церковные памятники. Явление - общее для средних веков: именно культовое зод­чество пользовалось наибольшими преимуществами и в худо­жественном, и в техническом отношении. Церковные сооруже­ния имели наибольшие размеры, строились из наиболее устой­чивых материалов - камня и кирпича, тщательнее других поддерживались, украшались с наибольшею щедростью и к украшению их привлекались лучшие мастера.
        Как бы то ни было, фактическая односторонность сохра­нившегося материала определяет насущную необходимость открытия и исследования древнерусского гражданского стро­ительства, в особенности жилищного. Остатки его, сохраняю­щиеся на поверхности земли, крайне немногочисленны. Основной фонд их находится под землею, и задача открытия их, организация раскопок широкими площадями, способных представить сохранившиеся в земле остатки построек не в виде вырезок, а полностью, и еще лучше - целыми ком­плексами, ощущается в качестве первоочередной. 1)
        На помощь этому основному, как вспомогательный, может и должен быть привлекаем всяческий иной материал: лингви­стический, фольклорный, письменный, изобразительный.
        Не касаясь здесь архитектуры в целом, как одного из пространственных искусств, мы рассматриваем собственно жилищное строительство древнего Новгорода.
        На основании давно обративших на себя внимание лето­писных мест, принято считать новгородцев плотниками, в про-
        _________
        1) До настоящего времени археологически обследовано всего несколько десятков объектов массового жилищного строительства северной и средней Руси, открытых раскопками в ст. Ладоге, Нов­городе, Пскове, Суздале, Дмитрове, ст. Рязани, Пронске и в некото­рых других древних городах (ср: А. А. Мансуров. Древнерусские жилища. Историч. зап., вып. 12, 1941).

-85-

тивоположность суздальцам - «каменосечцам». Можно ду­мать, что не было особой разницы между отдельными обла­стями древней Руси, особенно северной. Поскольку вопрос касается массового жилищного строительства, дерево было основным строительным материалом на территории всех удельных княжеств. Камень и кирпич использовались, за ред­кими исключениями, для церковного строительства.
        Сложение типа массового жилищного строительства - деревянной избы, «клети», - свойственного северной и сред­ней Руси, в основных чертах, как видно, относится к очень древнему периоду. Это с большой очевидностью показали раскопки в Старой Ладоге, установившие формы северно­русского деревянного жилища IX-X вв.: квадратной в плане постройки, размером в среднем 4 х 4 м, с рублеными и про­мазанными глиной стенами, с земляным или досчатым полом, печью-каменкой и волоковыми окнами.
        Представление о городском жилищном строительстве Новгорода с X-XI вв., впрочем далеко еще недостаточное, дали также раскопки последнего десятилетия. Рядовые жилые постройки периода XI-XII вв., обнаруженные в южной части Кремля и на Славне, были и здесь еще очень невелики по площади - около 12-16 кв. м. Незначительная сохранность их, в виде одного или нескольких венцов сруба, почти не позволяет делать пока устойчивых выводов об организации внутреннего помещения и о деталях устройства домов. На основании раскопок 1938 г., вскрывших после снятия настила пола одной из изб (в культурном слое XI в.) пласт глины толщиной в 10 см по всей площади сруба, производи­тели раскопок заключают о существовании в избах того времени земляного, глиняного пола. 1) Отопление также было курным, и нет вполне точных данных для установления вре­мени смены курного, волокового отопления в жилых домах
        _________
        1) Д. Строков, В. Богусевич и Б. Мантейфель. Рас­копки в Новгородском Кремле в 1938 г. Новгор. ист. сб., V, 1939. Глиняный слой, однако, мог представлять собою промазку, подготовку под пол.

-86-

печным. Не знаем пока точно и о размерах и форме световых проемов; можно только думать, исходя из учета соображений отепления жилья и характера светопропускающих материалов (пузырь, слюда), о незначительности их размеров. Строитель­ная техника, свойственная всем новгородским постройкам XI-XV вв. - рубка в обло.
        Отдельные открытые раскопками жилые постройки времени XIV-XV вв. имеют уже большие размеры, с боко­выми стенами до 8 м. При сохранении основного типа, строи­тельство прогрессировало.
        В описанном характере жилищного строительства отнюдь нельзя усматривать признаков какой-либо русской культур­ной отсталости. Техника жилищного строительства и вопросы бытового благоустройства в XI-XIII вв. стояли на такой же ступени и в Западной Европе. Строительным материалом было то же дерево. Английские коттэджи XII-XIII вв. исто­рики западной культуры характеризуют как низкие и грязные деревянные дома, со стенами, обмазанными глиной, с земля­ным полом, с соломенными крышами. Вместо каминов - очаги из убитой земли, с выходом дыма через дверь. До верх­них помещений, расположенных под крышей, надо было доби­раться посредством приставных лестниц. Подступы к домам до крайности загрязнены отбросами и сором.
        Наряду с описанными рядовыми жилищными построй­ками, у нас были другие, иного типа, принадлежавшие верх­ним слоям феодального общества - князьям, боярам, может быть крупнейшему купечеству. Памятники устного народ­ного творчества и литературные памятники знают для таких построек термины: «гридницы», «клети», «терема», «хоромы». К сожалению, ни точного определения этих понятий, ни вполне достоверного описания вида этих построек, за неимением достаточных материалов, пока дать невозможно. Из сопоставления литературных источников русских, араб­ских и скандинавских, из их разрозненных и случайных упоминаний, равно как былинных, сказочных и тому подоб­ных устно-фольклорных описаний, можно составить некото-

-87-

рое, требующее уточнения, представление о перечисленных типах построек.
        Гридницы - это большие помещения, скорее всего не жилого, а официально-парадного назначения, княжеские залы, могущие вместить значительное количество людей. Вероятно, это были одноэтажные помещения, со столбом или несколь­кими внутри, для поддержки перекрытия широкого внутрен­него пространства. Позволяем себе высказать догадку о принципиальном сходстве назначения этих старых деревян­ных сооружений с позднейшими каменными «грановитыми палатами».
        Собственно жилыми постройками богатого типа были клети, терема и хоромы. Клеть - видимо, вообще всякая деревянная рубленая постройка, которая представляется как строительная единица. Хоромы - термин, знающий только множественное число, как целая богатая усадьба, богатый двор, совокупность нескольких строительных единиц, жилых и, может быть, служебных - сеней, кладовых и пр.
        Терем - высокая постройка, имеющая два этажа: древне­русское слово «горница» говорит о верхнем помещении этого рода комнат, во втором этаже постройки. Высотность теремов увеличивалась, как кажется, их крышами в форме бочек, шатров и т. п., иногда с золочеными деталями - коньками, князьками и пр. Златовершие, деталь столь часто фигури­рующая в русских сказках, песнях, былинах, относится излишне осторожными исследователями, во-первых, к воздей­ствиям поздней московской эпохи, во-вторых, более за счет приемов поэтизации. Но и поэтические образы обычно имеют под собой реальную основу. 1) Данная черта богатого древне­русского строительства, видимо, принадлежит и к древним, и к распространенным. Скандинавские источники восхи­щаются роскошью дворца новгородского князя -- дворца, «какого нет ни у одного короля в Европе». Батый, пришед­ший к Киеву в 1240 г., увидел город «весь в золоте и зелени».
        _________
        1) Святослав Киевский (в «Слове о полку Игореве») в своем тре­вожном сне видит «дьскы без кнеса в его тереме златоверхом».

-88-

«Весь в золоте» - это трудно относить к одному церков­ному строительству.
        Хоромы - городская или сельская богатая усадьба, ком­плекс нескольких клетей или теремов, жилых и служебных построек, вообще отдельных срубов. Рядом расположенные строения, входившие в состав комплекса, соединялись сенями, перекинутыми, как можно думать, между верхними этажами строений и, таким образом, висящими в воздухе, на подпорах из столбов. О возвышенном и открытом поло­жении сеней вполне надежно позволяют заключать древне­русские литературные источники. Князья выходят на них (на сени) смотреть, что делается в городе, разговаривать с народом. На сени выводят вновь избранных новгородских владык представлять народу. Нечто подобное этой строитель­ной детали можем видеть на изображении новгородского вла­дычного двора на иконе «Видение Тарасия» и на иконах «Зна­мения» - соединение переходом двух палат, ныне условно называемых Никитинским и Иоанновским корпусами, и именно по вторым этажам.
        Хоромные ансамбли, состоявшие из нескольких тзремов и других построек, соединенных висячими сенями, и укра­шенных по конькам, подзорам, оконным наличникам рез­ными и точеными украшениями, должны были выглядеть весьма живописно. Й совсем неоправданно относить тип этой бытовой архитектуры только за счет примитивизма строительной техники, лишенной возможности «оперировать большими пространственными организмами» и потому выну­жденной создавать постройки, «складывавшиеся из лепя­щихся друг к другу клетей». 1)
        К сожалению, мы еще лишены возможности исследовать подобного рода богатую жилищную стройку по подлинным ее памятникам или хотя бы частям их. Очередная задача - найти и раскрыть их из-под земли. Археологическая наука подошла к необходимости раскопок боярских кварталов
        _________
        1) «Русская архитектура», изд. Гос. Акад. архитект., М., 1940, стр. 73.

-89-

и улиц древнего Новгорода, материал которых существенно-важен для полноты истории русской материальной культуры.
        Благоустройство города. Из сопоставления письменных источников и археологических данных выясняются некото­рые вопросы городского благоустройства древнего Нов­города.
        Еще старыми исследователями Новгорода - Красовым,. Передольским, Полянским, Гусевым давно и справедливо было обращено внимание на то, что древний Новгород опередил многие русские и западноевропейские города в отношении мощенья улиц. Раннее внедрение практики мощенья здесь нельзя объяснить только условиями климата и топографии: в таких же условиях находилось много западных и русских городов. Очевидно, дело заключалось в осознании культурных потребностей и уменьи практически организовать их осуществление.
        Мощенье главных городских улиц, как и ремонт боль­шого городского речного моста, были обращены в Новго­роде в правильно организованную общественно-городскую повинность, регулированную известным «Уставом о мостах», восходящим к XI в. и окончательно сложившимся в XII- XIII вв. К этому времени большинство исследователей и отно­сило появление мостовых в Новгороде. Освещение вопроса на основе только письменных источников не давало вполне конкретного представления о предмете. Попадавшие в поле зрения участки мостовых, вскрывавшиеся при случайных земляных работах, обычно принадлежали к верхним горизон­там культурного слоя и относились к позднему времени. Планомерные раскопки последнего времени, доводимые до материка, притом производившиеся большими площа­дями, уточнили время появления мостовых в Новгороде и выяснили их технический характер, разный для разного времени. Более всего материала о мостовых дали раскопки в Кремле 1938, 1939 и 1940 гг.
        Пискупля улица, главная летописная магистраль Кремля, повторила направление главной улицы древнейшего при-

-90-

кремлевского торга, вошедшего в территорию Кремля с рас­ширением последнего. На южном участке ее, прилегающем к Спасской башне, вскрытом раскопками 1938-1939 гг., обна­ружено 15 настилов мостовых. Древнейший из них, лежащий на материковой глине, датируется X в. Пятнадцать настилов, в большинстве хорошо сохранившихся, относящихся к боль­шому периоду времени от X до XVIII в., позволили совер­шенно точно проследить эволюцию мостовой техники в Нов­городе.
        Древние мостовые X-XIV вв. имели сравнительно небольшую ширину, не превышавшую 2.5 м. Древнейшие настилы, относимые к X в., делались из круглых окоренных и неокоренных тонких бревен, скорее жердей, разных древес­ных пород: сосны, ели, березы, дуба. Сравнительно рано, уже при ремонтах XI-XII вв. стали употреблять более тол­стые бревна, обтесываемые в виде так называемых плах, с полукруглой нижней и плоско выровненной верхней частью. По длине улицы прокладывались лаги, обычно в количестве трех, на них поперек клались плотно пригнанные одно к другому бревна настила, с вырубленными в их нижней круглой части выемками, для прочности укладки. В тех же целях концы поперечных бревен иногда затесывались и впускались в пазы двух продольных бревен, шедших по бокам. Интересно отметить своеобразное ограждение по сторонам мостовой. Оно представляло собою массивные парапеты из трех рядов бревен, диаметром около 15 см, вставленных стесанными концами в пазы еще более тол­стых, до 22 см, вертикальных столбов. Высота парапета, таким образом, достигала 40-45 см.
        Мостовые более позднего времени, XV-XVI вв., имели некоторую разницу по сравнению с описанными: они шире, до 3.5-4 м; настил их почти всегда из широких и толстых плах, стесанных сверху, хорошо пригнанных друг к другу и также уложенных на продольные лаги.
        В это же время и позднее новгородские мостовые дополняются водосточными сооружениями по сторонам - или

-91-

кирпичными жолобами, закрытыми сверху деревянными досками, или деревянными круглыми трубами. Те и другие были родом закрытого дренажа.
        Входят также в постоянное употребление врытые по сто­ронам мостовой бочки противопожарного назначения.
        Наряду с очень ранним мощеньем улиц, археологиче­скими исследованиями последнего времени в Новгороде открыт такой исключительно редкий для северных городов, точнее неизвестный, элемент городского благоустройства, как водопровод. Он был открыт на территории Ярославова Дворища первоначально раскопками А. В. Арциховского 1937 г., затем исследование его продолжено раскопками А. А. Строкова в 1938 г.
        В представления о древнем новгородском водопроводе, разумеется, нельзя привносить элементов современности, преувеличивать масштабы, технику и общее значение. Это, по всей видимости, была водопроводная система местного значения. Хотя она еще не исследована полностью на всем протяжении, можно думать, что она ограничивалась в основ­ном участком Ярославова Дворища, проходя через него в направлении с В на З, к берегу Волхова. Назначением сооружения было каптировать и отводить в реку воду извест­ного по письменным сведениям обильного естественного источника, расположенного восточнее Ярославова Дворища, и, вероятно, питать водою княжеский двор. Система была самотечная. Но и в этом виде она представляла собою для своего времени единственный пример, так как практика древних городов знала лишь небольшие, скрытого типа «тайницкие» отводы из рек под стены или башни кремлей, на случай осады, и то главным образом в более позднее время.
        Время устройства новгородской водопроводной системы, по заключению ее первых исследователей, 1) - конец XI или самое начало XII в. Она залегает ниже фундаментов собора
        _________
        1) А. А. Строков. Отчет о раскопках древнего русского водопро­вода. Новгор. ист. сб., VI, 1939.

-92-

св. Николая, княжеской постройки 1113 г. Техника соору­жения, как она выяснилась на участке, вскрытом между собором Николая и церковью Прокопия в 1937 г., и особенно на участке у северо-западного угла церкви Жен мироносиц, вскрытом в 1938 г., выглядит следующим образом.
        Вода велась по деревянным круглым трубам, сделанным из двух выдолбленных и тщательно пригнанных друг к другу бревен. Трубы обложены в три слоя берестой, очень широких пластин, от 30 до 40 см, причем внутренний слой бересты с нижней половины трубы входил в ее швы. Диа­метр труб различен: от 32 и 18 см (внешний и внутренний диаметры) у труб меньшего размера до 42 и 28 см у труб большего размера. Толщина стенок трубы, таким образом, у тех и других 7 см.
        На некотором расстоянии водопроводная линия пере­межалась смотровыми колодцами, необходимыми в подоб­ного рода сооружениях, в особенности на поворотах и углах. Смотровой колодец, исследованный у северо-западного угла церкви Жен мироносиц, представлял собою деревянный сруб из шести венцов, высотою 1.33 м и внутренним пери­метром 1.13 х 1.17 м. Пол сруба состоял из пяти плах, с ровно стесанным верхом, хорошо пригнанных. Трубы врезаны в сруб приблизительно на высоте 0.25 м от пола. Деланы трубы исключительно топором.
        Наличие довольно сложной водопроводной системы в конце XI или начале XII вв., несомненно, свидетельствует о передовой культуре Новгорода. Но в связи с городским водопроводом и кроме него, можно указать еще другие известные работы новгородцев гидротехнического характера.
        В самом начале XII в. посадник Иванко Павлович производил какие-то этого рода работы у истока р. Волги - «почах рыти реку сию», - ив память о них оставил запись, сделанную на известном Стерженском каменном кресте 1113 г.
        В XIII в., во время похода 1268 г. на немцев в Ливонию (так называемого Раковорского), новгородский «порочный

-93-

Уличные решетки в древнем Новгороде.
Миниатюра Никоновой лицевой летописи, XVI в. Шумиловский том.

-94-

[Пустая страница]

-95-

мастер», т. е. мастер по осадным работам, сумел каким-то пуском воды заставить бежать «чудь», осажденную в непроходной пещере. Подобного рода действия, очевидно, требовали и изобретательности, и технического мастерства.
        Говоря о городском благоустройстве средневекового Новгорода, следует отметить такую его деталь, как дере­вянные решетки, запиравшие улицы. В миниатюрах так называемой Никоновской летописи, гигантского лицевого свода середины XVI в., находим единственное в своем роде изображение этого интереснейшего, известного по письмен­ным источникам, сооружения новгородской уличной охраны. Сооружение имеет вид именно решотки и состоит из верти­кальных столбов, соединенных несколькими рядами попереч­ных перекладин. Рядом стоит стража.
        Идея заградительных решоток бывала применяема нов­городцами не только в плане общественно-полицейского, но и военно-оборонительного мероприятия. Организуя обо­рону от московского войска Ивана III в 1478 г., новгородцы для полного прекращения доступа в город соорудили какую-то подобную конструкцию поперек р. Волхова, утвержден­ную на судах.

-96-

 Глава III
ВОЕННОЕ ДЕЛО

        Военное дело, т. е. развитие и состояние военной техники, военного искусства, военной мысли, - одна из важных сторон культуры народа.
        В отношении к древней Руси на эту область было распро­странено общее заблуждение: представление о несамостоя­тельности и отсталости ее культуры. Причина заблуждения заключалась в значительной мере в том, что вопросов разви­тия военного дела и военной мысли мало касалось научное исследование. За единичными исключениями, не было спе­циальных работ, посвященных анализу походов и сражений древности, даже крупнейших. В общей исторической лите­ратуре описания даже знаменитейших битв давались большей частью обще и в ряде случаев неправильно.
        Исключительно описательный подход к вещественным ламятникам военного дела при недостаточном специальном углублении в них, шаблонные представления об отсутствии прогресса нашей древней военной мысли и техники снижают ценность ряда серьезных работ. Так, в литературе посвящен­ной военно-оборонительному, крепостному строительству, ока­зался до последнего времени совершенно просмотренным важ­нейший момент, связанный с изменениями, внесенными в него появлением пороха и огнестрельного оружия, вследствие чего ряд памятников оставался неправильно понятым и даже описанным.

-97-

        При пересмотре и переоценке нашей военной древности с новых точек зрения есть определенная опасность впасть в модернизацию, факты древности осмысливать в катего­риях современности и извлекать из них больше, чем они в себе заключают. Однако не видится и соображений, кото­рые могли бы заставить вовсе отказаться от попыток подоб­ного рода исследований и препятствовали бы пересмотру и обобщению имеющегося материала, иногда совершенно не привлекавшегося и не использованного.
        Источники для получения этого материала, хотя бы только по Новгороду, многочисленны и разнообразны. Это, во-первых, собственно исторические источники, русские и иностранные: летописи, главным образом новгородские и псковские, и хроники, например Хроника Генриха Латвий­ского, Рифмованная немецкая хроника и др. Новгородские летописи дают, если не всегда подробный, то, в противо­положность западным хроникам, большею частью точный и объективный рассказ о военных событиях. В них нет развернутых воинских повестей южного литературного типа, но, может быть, самая сухость и деловитость их изложения составляют для данной цели их преимущество. Во-вторых - произведения художественной и отчасти агиографической литературы, к числу которых в особенности надо отнести памятники, связанные с личностью кн. Александра Нев­ского, в первую очередь старший из них - светскую био­графию князя Александра, извлекаемую из его «Жития», 1) и памятники, связанные с псковским князем Довмонтом, - Летописную повесть о нем и позднейшие его жития. 2) Первые содержат особенно ценные исторические подроб­ности, исходящие, повидимому, от современника или даже участника событий. В-третьих - мало учитывавшиеся дан­ные исторической топографии. В-четвертых - обильный
        _________
        1) Памятники древней письменности, XXXVI, СПб., 1882; LXXXIV, СПб., 1892.- Н. Серебрянский. Древнерусские княжеские жития. М., 1915. - Б. Мансикка. Житие Александра Невского. СПб., 1913.
        2) ПСРЛ, т. IV. - Н. Серебрянский, там же.

-98-

вещевой археологический материал, находящийся на поверх­ности земли и добываемый раскопками. Внимательного ана­лиза, в частности, заслуживают сохранившиеся памятники фортификационного искусства Новгорода, Пскова, Старой Ладоги, Порхова, Копорья, Кексгольма, Гдова, Яма, Иван-города. 1) Наконец, не следует оставлять без внимания иконо­графический материал в виде отдельных произведений стан­ковой живописи и книжной миниатюры.
        Высокие военные качества русского народа неизменно свидетельствуются на протяжении всей его истории ино­странцами-соседями, которые теоретически были в них заинтересованы или которым опытно пришлось познако­миться с ними, от гота Иордана и византийских историков VI в. до Адама Олеария и Якова Рейтенфельса, западных дипломатов XVII в., если брать только период нашей древ­ней истории. 2) Уже одно это обстоятельство наперед говорит, что военная мысль и военная техника такого народа не могли оставаться застывшими в продолжение столетий и отставать в развитии от военной мысли соседей или от других сторон собственной культуры.
        Понимаемое в широком смысле военное дело имеет несколько главных сторон. Сюда входят: военно-оборони­тельные сооружения и техника, организация, вооружение и оснащение войска, стратегия и тактика.
        Военно-оборонительная система древнего Новгорода заключала две группы сооружений: оборонительные укрепле­ния самого города с ближайшими к нему подступами и обо­ронительные укрепления границ Новгородской земли.
        Древний Новгород обладал весьма сложной и развитой системой городских укреплений. Отдельные части этой системы возникали в разное время в связи с изменявшимися
        _________
        1) В. А. Богусевич. Порховская крепость. Новгор. ист. сб., И; Крепость Копорье. Новгор. ист. сб., III-IV; Военно-оборонительные соору­жения Новгорода, Старой Ладоги, Порхова и Копорья, Новгород, 1940.
        2) Акад. Б. Д. Греков. Иностранцы о славяно-русском войске (VI-XVII вв.). Историч. журн., 1941, № 9.

-99-

и осложнявшимися потребностями обороны города! и затем многократно, систематически не только ремонтировались, но и реконструировались.
        Древнейшей частью городской оборонительной системы, ее ядром был Кремль, «детинець» русских летописей, «замок» западных описателей. Не касаясь, так сказать, «доисторического» периода новгородской крепости, 1) напом­ним, что сопоставление исторических и археологических данных позволяет считать несомненным существование дере­вянной центральной крепости города ранее XI в. Большой город приильменских славян, один из древнейших, парал­лельно завязавшихся центров русского государства, несо­мненно уже в IX-X вв. нуждался в хорошем укреплении.
        Вошедший в состав Киевского государства, Новгород в первой половине XI в. заменяет свою деревянную кре­пость каменною.
        В этом смысле можно понимать первое достоверное историческое известие о Кремле, сообщаемое Новгородской летописью под 1044 г.: «Владимир заложи Новгород».
        Меньше чем через столетие потребности обороны быстро разраставшегося города обусловили расширение крепости. В 1115 г., после похода на чудь, князь Мстислав увеличи­вает новгородский Кремль, может быть перестраивая его полностью.
        Каменные стены XII в., если и уцелели в каких-либо частях, то кроме того, что они скрыты под обкладкой конца XV в., перестраивались в XIV в., и потому в техническом отношении могут быть характеризуемы условно, главным образом по аналогии с яснее выделяемыми частями XII в. Староладожской крепости. Это тонкая, около 1 м толщины, стена, сложенная из плит и булыжного камня на известко­вом растворе. Из числа дошедших до нас 9 башен новгородского Кремля ни одну нельзя признать полностью за по­стройку XII в. - все они без исключения реконструированы
        _________
        1) См. о нем в главе «Город».

-100-

или перестроены целиком в более позднее время. В XII в., несомненно, были башни на местах современных Федоров­ской, Владимирской и Спасской и на местах несохранившихся Пречистенской и Воскресенской, - все с проездными воротами.
        Новгород XII в. - большой и богатый город, с много­численным населением - боярским, ремесленным, торговым, отчасти крестьянским, с рынками, церквями и соборами. Его площадь достигла пределов, за которые собственно более уже не переходила. Город мог постоянно ожидать врагов как чужеземных (шведов, немцев), так и соседей (вроде полочан, суздальцев), приводимых враждующими князьями. Военное руководство города должно было озаботиться его обороной в целом, т. е. не только детинца, но всей город­ской территории.
        От второй половины XII в. имеем вполне достоверные сведения о работах по строительству наружного пояса укреплений, начатых, может быть, и ранее того: .«новгородци же сташа твьрдо о князи Романе Мстиславлици, о Изяславли вьнуце, и о посаднице Якуне и устроиша острог около города», - рассказывается в новгородских летописях под 1169 г.
        Появляется, таким образом, наружное укрепление города, названное «острогом». Несомненно, это было деревянное укрепление с земляным валом и рвом. Его вид и техниче­скую сторону с полной достоверностью установить трудно. В практике древнерусского оборонительного строительства существовали деревянные укрепления из вертикально или косо поставленных заостренных бревен - остроги в собст­венном смысле, по принятой терминологии, и деревянные укрепления из срубленных из бревен стен, с промежутком между ними, засыпанным землей, - городницы, кожухи, тарасы.
        Изобразительные памятники передавали острог сте­ной же. На иконе «Осада Новгорода суздальцами» (XV в.) Новгородского музея деревянный материал наружных стен

-101-

города отличен от каменных стен и башен Кремля, изобра­женных розовой краской, иным цветом - зеленым. 1)
        Весь XIII в., прошедший в непрерывном отражении агрес­сивных попыток немецких рыцарей из Прибалтики, шведов с севера, в ожидании татар с юга, был напряженным вре­менем. В это время новгородцы были уже не только знакомы с новыми формами осадной техники врагов, но и сами вла­дели ею. 2) Очевидно, учет ее применения и действия и повлек в начале XIV ст. реконструкцию новгородской внутренней крепости.
        В два приема, в 1302 и 1331 гг. перестраиваются камен­ные стены Кремля. Летописные сообщения указанных лет взаимно пополняют и освещают друг друга. Из сопоставле­ния их ясно, что известие 1302 г. «заложиша город камен Новугороду» разумеет западный, наиболее важный участоь кремлевской стены, обращенный к Софийской стороне. Известие 1331 г.: «заложи владыко город камен от святаго Владимира до святой Богородицы, а от Богородицы до Бориса и Глеба», как это совершенно ясно из его текста, разумеет остальной участок кремлевской стены, обращенный к Волхову.
        Если о новгородских стенах XI-XIII вв. можно лишь заключать с большим или меньшим вероятием, то тип каменного крепостного строительства XIV в. может уже
        _________
        1) Прославленная икона Новгородского музея имеет две почти одно­временных реплики: экземпляр Государственной Третьяковской Галлереи в Москве и экземпляр Государственного Русского музея в Ленинграде. Оба ведут свое происхождение из Новгородского же края: московский - из с. Курицка, в Паозерье, в 20 км от Новгорода, ленинградский - из с. Гостинополья, на Волхове. Несмотря на схематический, условный характер изображения, иконы тем не менее имеют определенное истори­ческое значение, являясь едва ли не древнейшим вообще образцом русской исторической живописи.
        2) Ср. летописное сообщение под 1268 г. о подготовке похода в Ливонию: «изыскаша мастеры порочные и начата чинити порокы» (т. е. осадные машины).

-102-

быть изучаем по сохранившимся его остаткам и в самом Новгороде, и в других крепостях новгородской земли.
        Стены XIV в., там, где они уцелели, скрыты более позд­ними утолщениями кладки и кирпичной облицовкой. Но их отдельные участки местами обнажались естественным путем, местами были открыты при раскопочных и ремонтно-рестав-рационных работах. Небольшие и не всегда ясные фраг­менты новгородской стены XIV в. уясняются порховской крепостью, счастливо и едва ли не единственно сохранив­шей в непеределанном виде каменное строительство XIV в. Те и другие, вместе взятые, позволяют следующим образом характеризовать новгородскую фортификационную технику XIV в.
        Кремлевские стены и башни XIV в. сложены из плитного и булыжного камня на известковом растворе. Камень - разных размеров, от мелкого до очень крупного, без особо тщательной обтески облицовочных камней; кладка прочная; штукатурки не прослеживается. Стены, не рассчитанные еще на действие огнестрельного оружия, имели попрежнему небольшую толщину (около 1.5-1.7 м).
        Башни имели в плане четырехугольную форму. При тон­кости стен и меньшей, чем современная, ширине, они про­изводили впечатление большей высоты и вытянутости. Все башни выступали за наружной периметр стен, для удобства флангового обстрела осаждающих. Амбразуры башен были довольно высокие, большей частью с полукруглым верхом. Башни внутри были поделены на несколько (до 5) ярусов коробовыми сводами или деревянными помостами. По верху и башни и стены имели зубчатые бойницы.
        Описанная основа XIV в. сохраняется под более поздними наслоениями во Владимирской, Дворцовой, Спасской, Кня­жой и нижней части Кокуевской башен.
        В XIV же веке и под воздействием тех же причин, параллельно с усовершенствованием внутреннего укрепления, была предпринята радикальная реконструкция наружного пояса укреплений, выразившаяся в увеличении ширины вала

-103-

до 3 сажен (летописное сообщение 1383 г.) и замене дере­вянных башен (костров) и части стен каменными.

Строительные работы в новгородском Кремле в XIV в.
Миниатюра Никоновской лицевой летописи XVI в.

        Каменное строительство наружных укреплений города было начато в 1335 г. посадником Федором и тысяцким Остафеем, при участии владыки Василия, выстроившими значительный участок «каменного острога», т. е. наружной

-104-

каменной стены, в юго-восточной части города, в Славен-ском конце, «от Ильи святого к Павлу святому». 1) Остатки стены, сохраняющиеся в третьем, нижнем стратиграфическом слое Славна, относящемся к XI-XIV вв., открыты раскопками А. В. Арциховского 1932-1937 гг. Они представляют собою каменную, изломанной конфигурации стену в среднем 2.3 м толщины, сложенную из тесаных серых известняковых плит, среднего размера 0.25 (длина) х 0.15 (ширина) х 0.08 (толщина) м, на известковом растворе с примесью песка. В основании стены - фундамент из валунов. Стена возвыша­лась прямо над поверхностью земли, без какой-либо насыпи. Общее протяжение стены - около 200 м.
        В конце века (в 1391 г.) в Новгороде были предприняты большие работы по усилению наружного укрепления камен­ными башнями: «ставиша костры каменны по обе стороны острога у всякой улицы». 2)
        Древних башен, как и вообще укреплений наружного пояса, кроме вала, не сохранилось; остававшиеся еще целыми до XVIII в. разобраны при Екатерине II. 3) Но соста­вить довольно точное представление о их топографии и характере возможно. Изучением их следов, сохраняющихся до нашего времени по линии наружного вала, 4) подтвер­ждается сообщение летописи о расположении башен «у всякой улицы», т. е. против концов улиц. Нижние части башен, сохраняющиеся в толще вала, имеют прямоугольную форму, незначительную толщину стен (1.2-1.3 м) и по своему типу вполне совпадают с типом кремлевских башен XIV в.
        _________
        1) I Новгор. летоп., под 1335 г.
        2) III Новгор. летоп., под 1391 г. Позднее, в начале XVI в., каменные башни были заменены деревянными.
        3) Единственная имеющаяся башня наружной линии - так называемая Белая, или Алексеевская, на Софийской стороне, не принадлежит к крепостному строительству XIV в.
        4) Обследование произведено Новгородским обществом изучения местного края, под руководством Б. К. Мантейфеля. Материалы его опубликованы (без приложения чертежей), в «Новгородском Историческом сборнике», вып. II.

-105-

        Большинство описателей новгородского Кремля, осно­вывавшихся на одних письменных летописных известиях,

Наружная деревянная стена Новгорода на участке Неревского конца, по изображению на иконе «Видение Тарасия».

датировало его дошедшие до нас стены и башни XII или XIV вв. Комплексное использование источников разрушает это непра­вильное представление. Исследование самого памятника с пол­ною несомненностью заставляет относить его к XV в, и ставить в связь с коренным европейским военно-техническим переворотом, происшедшим на рубеже XIV-XV вв. Несовершенство метода вело к существеннейшему исто­рическому извращению: зачеркивало прогресс военно-техни­ческой культуры, притом как-раз в чрезвычайно важную эпоху.
        Это была эпоха распространения в Европе пороха и огне­стрельного оружия. Если бы эта эпоха и этот коренной пере­ворот не отразились на нашей военной технике, это свиде-

-106-

тельствовало бы действительно об отсталости русской культуры.
        На самом деле, новая огнестрельная техника вызвала новую коренную реконструкцию военно-оборонительных соору­жений Новгорода. Существо реконструкции заключалось в утолщении стен, в целях придания им способности противо­стоять артиллерийскому обстрелу и в приспособлении их конструкции к активному огневому бою. 1)
        Перестройка Кремля производилась в 1490-1500 гг. 2) В летописях (II и III) содержатся некоторые обстоятельства лерестройки, не лишенные значения для исследователя. Главный же опорный материал дает сам памятник, в основ­ном сохранившийся до нас в формах именно XV в.
        Тонкие каменные стены XIV ст. были утолщены плитяно-булыжной кладкой да 4 м и облицованы кирпичом. В ниж­ней части их устроены большие амбразуры для стрельбы, принимаемые некоторыми исследователями за ворота, - так называемый «подошвенный бой». По верху стены - широ­кая, до 2.5 м площадка, зашищенная зубцами.
        Башни были также частью модернизованы, частью выстроены полностью вновь. Из числа 9 наличных башен к древним, модернизованным в XV в., принадлежат шесть: Владимирская, Дворцовая, Спасская, Княжая, Кокуевская и Златоустовская; к построенным заново - три: Покровская, Митрополичья и Федоровская.
        Владимирская (на северо-восточной стороне Кремля) и Спасская (на южной стороне) башни, одинаково плохо сохранившиеся и искаженные пристройками, частью разо­бранными, частью остающимися, однотипны по формам. Последние установлены довольно точно раскопом нижних
        _________
        1) Реконструкция XV в. в большей или меньшей степени коснулась всех крепостей Новгородской земли.
        2) Эта новгородская работа более, чем какая-либо иная, характерна для общерусской культуры: Новгород уже вошел в систему централи­зованного русского государства, и перестройка его крепости на 2/3 про­изводилась на средства московского великого князя.

-107-

частей Спасской башни и ремонтными работами во Влади­мирской. Разобранные пристройки - надвратные церкви с тыльных сторон башен - свидетельствуются как указан­ными исследованиями, так и иконографическими данными, изображениями Кремля на иконах «Знамения». 1) Владимирская и Спасская прямоугольные башни наиболее широкие из всех древних: обе принадлежали к числу проездных. Их проезд­ные пролеты, перекрытые коробовыми сводами, позднее были засыпаны землею за ненадобностью. Обе башни имеют сравнительно небольшую толщину стен, лишь незначительно утолщенных и облицованных кирпичом в XV в., заложенные бойницы и архитектурный орнамент, типичные для XV же века. Верхние ярусы с зубцами не сохранились.
        Дворцовая (на юго-восточной стороне Кремля) и Княжая (на юго-западной стороне) башни представляют другую, относительно сходную пару. Менее широкие, чем первые, четырехугольные, также с сравнительна тонкими (1.7- 1.5 м) стенами плитяной кладки, облицованной кирпичом, они тоже принадлежат к числу построенных в XIV и модернизованных в XV в. Башни внутри поделены на ярусы деревянными настилами, имеют бойницы и архитектурный орнамент, типичные для XV в.
        Кокуевская башня, или «Кокуй» (на западной стороне Кремля) по своему первоначальному типу принадлежала ко второй описанной группе - четырехугольных, тонкостен­ных, плитяно-каменных башен XIV в., реконструированных и облицованных кирпичом в XV в. От постройки XIV-XV вв. остался лишь низ - два этажа, до высоты кремлевской стены. Верхние части, в том числе два поставленных друг на друга восьмерика, увенчанных шатровой крышей, придавшие этой башне выделяющий ее из', всех вид и высоту (32 м), сложены из одного кирпича и относятся к концу XVII в. (1688-1701 ). 2)
        _________
        1) П. Л. Гусев. Новгородский Детинец по изображению на иконе Михайловской церкви. СПб., 1913.
        2) В связи с этим небезинтересно заметить, что Кокуевская башня, столь часто повторяемая в книжно-графических украшениях: обложках,

-108-

        Последней относящейся к числу древних является Златоустовская башня (на западной стороне), переделанная под практическое назначение - музей - в еще более позднее время (в XIX в.) и с еще более существенными изменениями первоначального вида.
        Три остальные башни представляют собою полностью постройки XV в. (1490-1500). Они также распадаются на два типа, имеющие между собою отдельные общие черты и резко отличающиеся от типа, условно называемого нами «древним».
        Покровская (на западной стороне) башня прямоугольна в плане, как древние, но значительно шире их и вытянута по продольной линии стены. Самое главное, что ее отличает от древних и не оставляет сомнений в ее датировке, это, во-первых, толщина стен, вдвое превосходящая первые и пре­вышающая 3 м, во-вторых, принципиально иная архитектура. Архитектура Покровской башни, с ее выступающим вперед, расширенным по отношению к нижней части верхним ярусом и нависающими бойницами (машикули) - несомненно кре­постная архитектура XV в., обусловленная огнестрельной техникой.
        Наконец, Митрополичья и Федоровская башни (на северо­западной стороне Кремля) являются вторым вариантом строи­тельства XV в. С Покровской их объединяет толщина стен, также превышающая 3 м. Разница же та, что башни не прямоугольные, а круглые в плане. Внутри они были поделены на ярусы деревянными помостами. Амбразуры в типе XV в. большие и приспособленные для артиллерийского боя.
        Реконструкция внутреннего укрепления города на рубеже XV-XVI вв. под влиянием новых требований и на основе новой техники, очевидно коснулась и наружного городского укрепления. Об этом можно судить по Алексеевской, или так называемой Белой башне, находящейся на Софийской
        _________
книжных марках и т. п., и приобретшая здесь значение какой-то эмблемы древнего Новгорода, в сущности не имеет на это права, как относя­щаяся, в целом, к позднему времени.

-109-

стороне, в конце Троицкой улицы, у берега Волхова, - един­ственной сохранившейся от XVI в. башне наружного пояса, существенно отличающейся от тех более древних, остатки которых прослеживаются по протяжению городского вала.
        Стены ее обладают еще большей толщиною, чем стены кремлевских башен XV в., достигая 5 м в нижних частях. Бойницы, уширяющиеся кнаружи и внутрь, специально рас­считаны на огнестрельный бой.
        Оборонительная система города Новгорода, ограничивав­шаяся первоначально двумя линиями укреплений (Кремлем и наружным поясом), возникшими и затем реконструируе­мыми параллельно на протяжении XI-XV вв., позднее была усилена третьей линией, средней, огибавшей Кремль с запада полукругом, концы которого опирались на Волхов. Это был Малый Земляной город, состоявший так же, как и большой наружный, из рва, земляного вала и деревянной стены с башнями на ней.
        В вопросе о времени возникновения этого третьего город­ского укрепления долгое время не было ясности. Большин­ство исследователей древнего Новгорода относило сооруже­ние «Малого Земляного города» к очень позднему времени - рубежу XVII-XVIII вв. и приписывало его Петру I. 1) Один из авторов отнес его, также без достаточных основа­ний, к гораздо более древнему периоду - XV или даже XIV в. 2) Опубликованная в 1906-1909 гг. частично и затем в 1911 г. полностью Писцовая книга по Новгороду 1582- 1584 гг. Леонтья Аксакова внесла значительную ясность в вопрос о времени сооружения Малого Земляного города. На всех улицах, внутренние концы которых прилегали к Детинцу, она отмечает дворы, видимо в недавнее время «отошедшие» или «взятые» под Земляной город. Сделаны эти
        _________
        1) Евгений Болховитинов. Исторические разговоры о древностях Великого Новгорода. М., 1808. - Ив. Красов. О местоположении древнего Новгорода, Новгород, 1851, стр. 139.
        2) В. С. Передольский. Новгородские древности. Новгород, 1898, стр. 56, 184, 357.

-110-

отметки настолько систематически и точно, что навели пер­вого издателя книги, П. Л. Гусева, на мысль, что именно это определение и было специальным поводом переписи Акса­кова. Во всяком случае, названный исследователь, вообще внимательный и вдумчивый, с тех пор уже не колеблясь относил сооружение Малого Земляного города к 80-м годам XVI в., годам написания книги, 1) каковая дата и была затем принята в науке.
        Однако; Писцовая книга 1582-1584 гг., как легко заме­тить, не говорит прямо о времени постройки Земляного города, но лишь отмечает его как факт, уже существующий, возникший в очень близкое время. На основании косвенного доказательства - надписной нагробной плиты Дорофея Филиппова, сына волосовекого старосты, датированной 1551 годом, найденной при мелиоративных работах в 1936 г. на территории Земляного города, в обстановке разрушенного древнего кладбища, - время возникновения среднего пояса городских укреплений Новгорода было нами уточнено. 2) Плита в обстановке кладбища на месте Малого Земляного города, с датою захоронения 1551 г., дала своеобразный terminus post quem.
        Говоря об оборонительной системе Новгорода, как города, может быть не следует обойти вниманием еще одно обстоятельство, которое, если было бы вполне доказано в его связи с военно-оборонительными задачами, имело бы большое значение в исследовании русской средневековой военной мысли. Имеем в виду систему укрепления непосред­ственных подступов к городу.
        Таких укреплений в собственном смысле слова не было. Но их роль могли играть - и в отдельные исторические моменты действительно играли - многочисленные окрестные новгородские монастыри. Их каменные стены и стройка
        _________
        1) Петр Гусев. Новгородский Детинец по изображению на иконе Михайловской церкви, СПб., 1913, стр. 7-8.
        2) Н. Г. Порфировидов. Памятник новгородской эпиграфики XVI в. Новг. ист. сб., вып. 6, Новгород, 1939.

-111-

делали их вполне способными выполнять роль своеобразных передовых «фортов», назначенных защищать предполье.
        Если крайне рискованными представляются попытки усмотреть «планирование» в самом моменте закладки мона­стырей, то их исторически сложившийся топографический комплекс безусловно мог рано зародить идею его военного использования. Известно, что во время отдельных кампаний новгородцы то укрепляли, то, наоборот, уничтожали окрест­ные монастыри. Последние стояли на разных направлениях подходов к городу, охватывая его несколькими концентри­ческими кольцами.
        Первая линия, ближайшая, находилась в расстоянии 2-3 км от городского вала: Успенский монастырь в Колмове, Никольский в Мостищах, Успенский и Благовещенский в Аркаже, Пантелеймонов и Юрьев - на западной стороне Волхова, Городище, Нередицкий, Лятский, Ситецкий, Мало-Кириллов и Антониев - на восточной.
        Вторая линия - в несколько большем расстоянии, порядка 5-6 км: Никитский скит, Сырков монастырь, Перынский - на западной стороне, Шилов, Сковородский, Ковалевский, Волотовский, Лисицкий, Деревяницкий - на восточной.
        Третья вынесена на еще большее расстояние, до 10- 12 км: Вяжищский, Троицкий - на западной, Коломецкий, Николо-Липенский, Кунинский, Хутынский - на восточной стороне.
        В данной связи представляется интересным отметить, что московский вел. князь Иван III во время превосходно обдуманного и выполненного похода на Новгород 1478 г., обкладывая его, расположил свои полки, базируясь именно на монастыри. «А воеводам своим велел князь великий стати около города с полки своими»: - князю Ивану Юрьевичу - в Юрьеве монастыре, Василью Сабурову - у Пантелеймона святого, князю Даниилу Холмскому - в Аркажи монастыре, князю Александру Оболенскому - у Николы на Мостищах, князю Борису Оболенскому - в Сокове монастыре у Богоявления, князю Андрею Василье-

-112-

вичу Большему - в Деревяницком монастыре, князю Василью Михайловичу Верейскому - в Лисицком монастыре, Василью Образцу с Борович - на Болотове монастыре, приставам царевичевым, князю Петру Оболенскому да Ивану Звенцу - в Ковалёве монастыре, самому царевичу Даньяру - в Кириллове и у Андрея св. на Ситке, тверскому воеводе кн. Михаилу Федоровичу - у Николы на Островке. Город замкнут в двойное кольцо.
        Защитою самого города не ограничивались военно-обо­ронительные задачи. С самого начала нашей истории Новго­род был центром самостоятельной области и с первых же веков государственного существования должен был озабо­титься защитою ее границ.
        Защита рубежей своей земли была исконною традициею всего русского государства, одною из основных задач киев­ских государственных деятелей. Политика первых киевских князей - Игоря, Ольги, Святослава - была политикой, про­диктованной интересами растущего государства, направлен­ной к объединению восточно-славянских племен и к защите государства от угрожавших ему врагов. При Владимире и Ярославе, в условиях вполне развившейся государственной жизни, защита границ приобрела систематический - «рать велика без перестани» - и упорядоченный характер. Влади­мир строил укрепления против степных кочевников по pp. Днестру, Трубежу, Стугне, прикрывал открытые южные границы Киева несколькими рядами валов. Ярослав распространил эту деятельность на север и северо-запад: им построены получившие его имя города-крепости Ярославль на Волге, Юрьев в Прибалтике.
        Новгород, как центр крупной части государства, только формально связанный с Киевским, потом с Владимиро-Суздальским центрами русских земель, неизменно продолжал общерусские традиции пограничной обороны, свидетель­ствующие как о высоте государственного сознания, так и о высоте военной культуры.
        Рассматривая многочисленные внешние крепости Новго-

-113-

родской земли, можно различить среди них две группы: воз­никшие в качестве самостоятельных городов и лишь позднее получившие подчиненное назначение пограничных новгород­ских крепостей, и другая группа - крепости, задуманные и строившиеся в качестве таковых с самого начала.
        К первым принадлежат, например, Старая Ладога, Псков. Раскопки на территории Старой Ладоги установили существо­вание города с VIII-IX вв. Как все города и городищи, он уже и тогда имел укрепление, назначенное служить собствен­ной его защите. Однако очень рано, с начала XII в. во вся­ком случае, город входит в систему внешних укрепленных пунктов Новгородской земли. Новгородский посадник Павел в 1116 г. строит в Старой Ладоге каменные стены, 1) обращая ее в крепость, назначенную прикрывать новгородские владе­ния с севера.
        То же самое было с Псковом, возникшим (во время, точно неизвестное) в качестве самостоятельного города, но вместе с тем являвшимся самою сильною, основною крепостью Нов­городской земли на западе.
        Может быть, к таким же городам следует отнести и Изборск.
        Но большинство пограничных крепостей строилось спе­циально, в соответствии с возникавшими потребностями обо­роны и на основе определенного плана. Эти потребности и планы определялись конкретными историческими усло­виями.
        Основными врагами, от которых Новгороду приходилось защищать границы своей и всей русской земли, были финны, шведы и немцы.
        Борьба с финнами и шведами, стремившимися отрезать Новгород от Балтийского моря, а при удаче захватить что-либо из его владений, проходит через всю летописную исто­рию Новгорода.
        Известно, что уже Владимиру Ярославичу в 1042 г. при­шлось вести военные действия против еми. В 1142 г. «прихо-
        _________
        1) I Новгор. летоп., под 1116 г.

-114-

диша емь [финны] и воеваша область Новгородскую». В 1164 г. шведы совершили первый летописный набег на Ладогу, во время которого ладожане «пожгоша хоромы своя и затворишася в граде с посадником Нежатою». В 1227 г. емь приходила в Ладожское озеро в лодках. В 1240 г., в тяжелую для русской земли годину, шведы, по общему плану с немецкими рыцарями, предприняли известный боль­шой поход на Новгород, отраженный князем Александром. В 1283 г. они пришли в лойвах и шнеках через Неву в Ладож­ское озеро и избили купцов. В 1292 г. снова в эти места - Ижору и Карелу - «приходиша свей воевать». В конце XIII в., при маршале Торкеле Кнутсоне, шведы, закончив подчинение финнов, пришли в непосредственное соприкосновение с рус­скими землями. 1) Активизирующаяся шведская агрессия про­бует создавать себе опорные базы. В 1293 г. Торкел Кнутсон строит «город», крепость на Карельском перешейке - Выборг. В 1295 г. «свей» с воеводою своим Сигом поставили, кажется, еще новый «городок на Кореле». В 1300 г. они «приидоша в силе велице... приведоша из своей земли мастеры .. . поставиша город над Невою, на усть Охты реки и утвердиша его твердостию несказанного ... нарекоша его Венець земли», - это была Ландскрона.
        Заслуживает внимания, как Новгород, следя за агрессив­ными намерениями шведов, принимал немедленные меры к ликвидации опорных пунктов их наступления и, с другой стороны, систематически укреплял свои границы.
        Уже в самый год основания Выборга (1293 г.) новгородцы идут на него с великим князем Андреем. В 1295 г., тоже в год основания шведами «городка на Кореле», «новгородци же шедше город разгребоша». Ландскрона не избе­жала той же участи на другой год после основания (в 1301 г.): «град взят бысть, овых избиша и изсекоша ... а град запалиша и разгребоша». 2)
        _________
        1) Архив Маркса и Энгельса, т. V, 338.
        2) Новгор. детоп. по Синод, списку, под 6809 г., СПб., 1888, стр. 308.

-115-

Русское средневековое конное войско
Миниатюра Сильвестровского сборника

-116-

[Пустая страница]

-117-

        Очень важным оборонительным пунктом Новгорода с севера, со стороны финского и шведского наступления, рано стала Старая Ладога, расположенная на нижнем течении Вол­хова, т. е. на одной коммуникационной линии с Новгородом.
        В исторических условиях XIV в., при усилившейся опас­ности агрессии и усложнившемся искусстве военных опера­ций, этой одной крепости было явно недостаточно. Линия пограничной обороны выносится значительно вперед, на Карельский перешеек. В 1310 г. «ходиша новгородци в ладьях и в лойвах в озеро [Ладожское] и идоша в реку Узьерву, срубиша город на порозе нов». 1) Эта новая новгородская кре­пость, на пороге при впадении р. Узервы в Ладожское озеро - Кексгольм. Не более как через 12 лет после того, во время похода на Выборг (в 1322 г.), под предводитель­ством вел. князя Юрия Даниловича, новгородцами была построена в этих местах вторая крепость «на усть Невы на Ореховомь острове» 2) - Ореховец, будущий Шлиссельбург.
        Насколько хорошо понималось врагами значение этих нов­городских мероприятий, показывает тот факт, что в договоре короля Магнуса с вел. князем Юрием Даниловичем шведы провели условие: новгородцам более крепостей в Карелии не строить, причем обязались к тому же и со своей стороны.
        Новгород был пионером в многовековой борьбе с немцами. Немецкое наступление шло из восточной Прибалтики и потому преграду ему надо было воздвигать по линии запад­ной границы новгородской земли.
        Уже в первые моменты новгородско-псковской борьбы с немецкими рыцарями-меченосцами, в начале XIII в., при князе Мстиславе Мстиславовиче Удалом и князе Ярославе Всеволодовиче, городам Пскову, Изборску, Юрьеву пришлось играть роль укрепленных узлов обороны, около которых завя­зывалась борьба. Активизация агрессивных намерений объединившихся орденов меченосцев и тевтонцев, обозначив­шаяся в конце 30-х годов XIII в. и вызванная, несомненно.
        _________
        1) I Новгор. летоп., под 1310 г.
        2) I Новгор. летоп., под 1322 г.

-118-

расчетом использовать несчастье русской земли - татарское разорение, потребовала усиления обороны западных границ. Военное руководство Новгорода не просмотрело надвигав­шейся угрозы. В 1239 г. «князь Александр с новгородци сруби городцы по реке Шелоне». 1) Как прямо следует из приведен­ного известия, «городцов», т. е. крепостных пунктов, конечно дерево-земляных, было несколько, целая укрепленная линия. Среди них, вероятно, Порхов, может быть Опока, Свинорд.
        Непрекращавшиеся агрессивные попытки немецких рыца­рей обусловили во второй половине XIII в. (1280) строитель­ство князем Дмитрием Александровичем, точнее восстановле­ние, сначала в дереве, затем в камне, построенной в 1240 г. немцами и через год после того «извергнутой до основания» князем Александром Ярославичем (Невским) сильной кре­пости Копорье.
        XIII в. был веком упорных попыток немецкого наступле­ния на восток и особенной тяжелой борьбы с ним. В XIV- XV вв., может быть, не было столь критических моментов, но агрессивные намерения рыцарей продолжали оставаться реальной угрозой, с которой приходилось серьезно считаться и за которой приходилось тщательно следить. Непрерывная пограничная борьба временами перерастала в крупные воен­ные действия: в 1349 г., 1367 г., 1407 г. 2) Новое усиление гра­ниц было вследствие этого совершенно неизбежным. Оно нашло себе выражение, во-первых, в колосальном росте укреплений Пскова. Его стены к концу XIII в. охватывали площадь около 40 000 кв. м. В XIV в. было построено еще два кольца оборонительных сооружений, охвативших в общей сложности площадь уже до 300 000 кв. м. К концу XV в. оградившие площадь до 1 700 000 кв. м. псковские стены превратили этот город в самую крупную русскую крепость. 3)
        _________
        1) Новгор. летоп. по Синод, списку, под 6747 г., СПб., 1888.
        2) М. Н. Тихомиров. Борьба русского народа с немецкими интер­вентами в XII-XV вв. 1941, стр. 45-47.
        3) Ю. Н. Дмитриев. Псковская земля. ОГИЗ, 1945, стр. 6. - С. А. Тараканова. К вопросу о крепостных стенах Пскова. Краткие сообщ. ИИМК АН СССР, XIII, 1946.

-119-

Соответственно росла и их техническая мощь. В это же время была построена Ям (позднее Ямбург) - каменная крепость на линии р. Луги, и перестроены на камень Изборская (1330) и Порховская (1387) крепости. 1)
        История возникновения пограничных новгородских кре­постей, таким образом, убедительно свидетельствует о живой военной мысли, реальном понимании стратегической обста­новки на западе и на севере, умелом и своевременном укреп­лении плацдармов.
        Столь же важно отметить, что возникавшие в разное время пограничные крепости в дальнейшем испытывали такую же эволюцию, как и оборонительные укрепления самого Новгорода - модернизировались и совершенствова­лись в соответствии с успехами военной техники.
        Тонкие плитяно-каменные стены Староладожской крепо­сти, построенные посадником Павлом в начале XII в., утол­щались по крайней мере дважды: сначала сравнительно незначительной плитяной же обкладкой, около 2 м толщины, затем обкладкой из крупной плиты и крупного булыжного камня гораздо большей мощности, доходящей в целом, если брать ее наружный и внутренний слои, до 7 м толщины. В. А. Богусевич относит первую реконструкцию к XV в., приурочи­вая ее к летописному известию 1445 г., вторую - к XVI в. и к московскому строительству. 2) Наблюдения над стеною в сопоставлении с аналогиями приводят нас к иному заключению. Первое усиление староладожских стен, технически мало отли­чавшееся от стройки XII в., мы считаем более правильным относить к XIV в., приблизительно к тому же времени, когда перестраивался в основном такою же техникою и новгород­ский Кремль. К XV в. справедливее относить второе усиление, явно рассчитанное на приведение стен в способность сопроти-
        _________
        1) Пограничное крепостное строительство на северо-западных рубежах продолжалось и в XV в. (Гдов, Ивангород на Нарове), но в этот период оно являлось больше делом Москвы, а не Новгорода.
        2) В. А. Богусевич. Военно-оборонительные сооружения, стр. 28-29.

-120-

вляться огнестрельной технике. Это был период подобного же реконструирования целого ряда крепостей. А в XVI в. камен­ная Староладожская крепость была еще усилена деревянным укреплением на земляном валу.
        Порховская крепость, первоначально деревянная, срублен­ная в начале XIII в. (1239 г.), в XIV в. превращается в тон­кую каменную (вернее всего в 1387 г.), в XV в. (в 1430 г., после осады Витовтом 1428 г.) снова реконструируется, в смысле утолщения стен: «приставиша к Порхову другую стену камену», - реконструкция, рассчитанная на действие огнестрельного оружия. Дальнейшего усовершенствования крепости не прослеживается, вероятно в связи с тем, что она оказалась в менее важной тыловой линии пограничной обо­роны.
        Копорская крепость, почти одновременно с Порховской (в 1240 г.), построенная в дереве немцами, 1) через два года стала русской и, несомненно, в силу ее особого значения и ответственной роли своевременно и заботливо реконструиро­валась. Ранее других, еще в пределах XIII в. (в 1280- 1297 г.), она отстраивается в камне. В XV в. перестраивается в расчете на огневую технику и, как показывают наблюдения, продолжает совершенствоваться в течение XVI в.
        Совершенно такую же картину представляют крепости Пскова, Гдова, Яма. В 1380 г., например, была заложена во Пскове четвертая каменная стена «по старой стенкы, что была ту стенка со доубом мало выше мужа», а в 1404 г. там же к старой стене вдоль р. Псковы пристраивается новая «потолщьи и вышьши».
        Вопросы состава, вооружения и оснащения новгородского войска и эволюции этой стороны военного дела не прослежи­ваются с такою точностью и полнотой, как история военно-оборонительных сооружений. Однако и здесь материал, доста­вляемый письменными источниками, иконографическими и вещевыми памятниками и пр., достаточен для того, чтобы
        _________
        1) «Придоша от западныя страны немци... и срубиша город в Копории в погосте» (Соф. I летоп., под 1240 г, ПСРЛ, т. V).

-121-

составить общее представление об этой стороне военного дела, расходящееся с традиционными представлениями об ее отсталости и примитивности.
        Нельзя говорить о вооружении новгородского войска периода XI-XV вв., как о чем-то вполне однородном, и при­вносить в него привычные нам современные представления единообразия и стандартности.
        Этот вопрос стоит в тесной связи с вопросом о составе древнерусского войска.
        Если не касаться дофеодального времени, когда понятие «войска», по существу, совпадало с понятием «народа», то с X-XI вв. это понятие уже необходимо дифференцировать. Ранние летописные известия, в частности новгородские, тер­мином «вои» обозначают, прежде всего, явно какие-то массы принимающего участие в военных действиях народа, опреде­ляемого иногда по старому племенными, иногда новыми тер­риториальными названиями. Владимир, организуя в 980 г. поход на Полоцк, «собра вои многи, варяги и словени, чудь и кривичи», или Ярослав в 1018 г. - «совокупляет» в поход на Святополка и Болеслава «русь и варяги, и словены». Но киевский воевода Волчий Хвост во время стояния двух войск в нерешительности по сторонам реки, «укоряет», «новгородце, глаголя: что приидосте с хромцем сим?». 1) Невозможно сомне­ваться, что в состав этих «воев» новгородских князей входило и сельское население, и горожане.
        Тот же Ярослав в 1016 г., одаривая новгородское войско, помогшее ему одержать верх над братом, «нача вое свои делити: старостам по 10 гривен, а смердом по гривне, а новгородьчем по 10 всем». Здесь смерды - конечно сель­ское крестьянское население, постоянно называвшееся так в Новгородской области, а «новгородцы» - горожане. Боль­шинство горожан - ремесленники. Из несколько позднейших летописных сообщений это можно видеть с большою ясностью. В описаниях военных действий XII-XIII вв. многократно отмечаются имена отличившихся или павших их участников,
        _________
        1) Б. Д. Греков. Киевская Русь. 1944, стр. 203.

-122-

с указанием профессий: Страшка и Нежила - серебреники (1200, 1234), Антон - котельник (1216), Иван - опонник (1216), Микифор и Гаврила - щитники (1228, 1234), Дро­чило - сын кожевника (1240) и др. Городские ремесленники и в Западной Европе были участниками войн и защиты горо­дов, организуясь то по цехам, то по городским кварталам и улицам, 1) как это было и в Новгороде. Войско крестьян и горожан мобилизовалось по мере надобности.
        Но, кроме него, в Новгороде, как и в других русских обла­стях, была другая, постоянная, профессиональная часть - «дружина». Ее воинское мастерство и доблесть многократно прославлены в древнерусских литературных воинских пове­стях и поэмах. Она состояла из нескольких категорий воинов, сводимых к двум основным группам: «старшей» и «младшей» дружине. Старшая дружина, иначе «мужи», - это верхний слой, действительно старший по возрасту, отцы, ближайшие соратники и советники князя, социальная категория, анало­гичная западному рыцарству. Это основа будущего землевла­дельческого боярства. Младшая дружина, носящая разные названия: «детских», «молодых», «ловчих» и даже «слуг» - это низший разряд, частью в собственном смысле слова дети мужей-бояр. Видимо, к этой младшей группе дружинников принадлежали, например, «шесть мужей храбрых и сильных и мужественных», прославивших себя в Невской битве 1240 г.: «.. .третий же Яков, родом полочанин, ловчей бысть у князя ... пятый от молодых его, именем Савва ... шестый же от слуг его, именем Ратмир...». 2)
        Наконец, можно еще отметить существование и на юге, и на севере практики использования наемных, иноземных отря­дов, как то, например, видно из приведенных выше известий 980 и 1018 гг.
        Вооружение разных групп войска не было одинаковым.
        _________
        1) Г. Белов. Городской строй и городская жизнь средневековой Германии. М., 1912, стр. 77.
        2) В. Мансикка. Житие Александра Невского. СПб., 1913.

-123-

        Прежде всего необходимо сказать несколько слов о прин­ципиальных, не обусловленных отсталым или передовым

Вооружение западно-европейского средневекового рыцаря.
Государственный Эрмитаж.

характером культуры, отличиях русского вооружения от западного.
        Вооружение западно-европейского рыцаря при внеш­ней импозантности, по существу, было очень нерацио­нальным. Основное внимание в нем было направлено на то,

-124-

чтобы возможно больше нагромоздить средств защиты на тело воина, причем упускалась из внимания другая важная сто­рона - свобода движений.
        Основой рыцарского защитного вооружения в развитом его виде была металлическая кольчуга, защищавшая туло­вище, руки и ноги. Под нее обычно надевалась набитая шерстью и выстеганная одежда, местами усиленная наклад­кой кожаных полос. Поверх кольчуги грудь и спина закры­вались железными латами, представлявшими род сплошного футляра. Руки, как и ноги, поверх кольчуги защищались сплошными же металлическими коробками, скрепленными на сгибах (локтях, коленях) шарнирами. На ногах, под кольчу­гой, - сапоги из вываренной кожи и сверх них обувь из металлических пластин, скреплявшихся сзади. Голова сплошь покрывалась кольчужным же капюшоном, бывшим отдельной частью вооружения, охватывавшим всю голову и спускавшимся низко на грудь. Шея под ним прикрывалась особым галстуком из кожи и железных пластинок. Головное вооружение позднее стало дополняться более или менее гро­моздким шлемом, превращавшимся иногда в обширный цилиндр, совершенно закрывавший всю голову, с затылком и лицом. Первоначально в этом сплошном железном цилиндре прорезывались только отверстия для глаз, дыхания и для ушей. Но так как этих скважин было недостаточно для осве­жения головы в случае разгорячения, то употреблялось забрало - подвижная на шарнирах передняя часть, которую можно было держать закрытой или открытой, или даже вовсе снимать.
        К защитному же вооружению западного рыцаря, не соеди­ненному с одеждой, принадлежал металлический щит про­долговатой формы, прикрывавший рыцаря в седле от шеи до колен.
        Оружие в собственном смысле слова, назначенное для нападения, составляли: копье, затем меч и кинжал, привязы­вавшиеся на ремнях к широкой рыцарской перевязи, укра­шенной бляхами и аграфами, косо опоясывавшей поясницу.

-125-

        Логическим продолжением описанного вооружения рыцаря было вооружение его коня. Хорошо укрытому всаднику нужна была и лошадь, столь же хорошо защищенная от уда­ров. В конскую сбрую вводились стальные наголовники, кожаные латы, нагрудники из металлических пластин, вой­лочные попоны.
        В целом, на вооружении рыцаря находилось до двух десят­ков предметов. Эта груда сукна, войлока, кожи, железа столь связывала и ограничивала движения, что вошло в обычай, подсказанный необходимостью, привязывать к себе оружие - щит, меч, кинжал - ремнями или цепями, из страха вовсе потерять его, если оно выскользнет в битве из рук. Полное вооружение было столь тяжелым, что бытовою деталью западно-европейских замков были устраиваемые у ворот спе­циальные помосты, по которым рыцарь взбирался на коня. Выбитый из седла, рыцарь уже не мог без посторонней помощи снова в него сесть. Односторонность рыцарского вооружения на практике вела к его собственному отрица­нию: употребляемое для парадных случаев, турниров и т. п., оно стало частично сниматься как-раз на время битвы, так как мешало ей.
        Вооружение низших разрядов западного войска было не столь громоздким. У «слуг» (сержантов) оно состояло из облегченных кожаных доспехов, местами покрытых металли­ческими пластинками, железного шлема, небольшого оваль­ного щита, копья и меча. У городского ополчения защитные средства были еще уменьшены, оружие для нападения было, главным образом, режущее и колющее: топоры, ножи, пики.
        Русское вооружение занимающего нас времени, к сожале­нию, еще не изучено с такою же полнотою, как западно-евро­пейское. Немногочисленная литература о древнерусском ору­жии, стоящая на высоте научных требований, касается глав­ным образом более позднего времени. 1) Более или менее
        _________
        1) Беляев. О русском войске в царствование Михаила Феодоровича и после него. - С. Богоявленский. Вооружение русских войск в XVI- XVII вв. Историч. зап., изд. АН СССР, 4, 1938.

-126-

надежные, хотя и неполные сведения о вооружении древнего периода можно по частям извлекать из наших устно-поэтиче­ских и литературных источников (былины, летописи, воинские повести, жития) и из сообщений иноземных авторов, сопо­ставляя их с вещевыми материалами, добываемыми раскоп­ками и поверяя иллюстративным материалом книжных миниа­тюр и икон.
        Всеми этими данными картина русского вооружения XI - XV вв. рисуется в следующем виде.
        Прежде всего русское вооружение было гораздо более легким по сравнению с западным, однако не потому, что не достигало уровня его развития, а потому, что стояло на почве иных традиций. Исторически русскому народу пришлось вести длительную борьбу с восточными народами: печене­гами, торками, половцами, хазарами, татарами. Чтобы успешно одолевать легкие и летучие войска степных кочев­ников (вспомним знаменитое описание половецких набегов у Евстафия Солунского: «в один миг половец близко, и вот его уже нет; он вихрем несется, как бы желая перегнать быструю птицу; его еще не успели увидеть, а он уже скрылся из глаз») русские сами, по необходимости, должны были усвоить такую же легкость, подвижность и маневренность.
        Главною частью русского защитного вооружения - «доспеха» - была кольчуга, или кольчатая рубашка, скован­ная из мелких железных колец, именно рубашка, не имевшая специальной подкладки, надевавшаяся поверх обычного ниж­него платья, защищавшая только туловище и не покрывавшая полностью рук и ног. Иногда она добавлялась железными: нагрудниками и наспинниками, усиливавшими защиту самых важных частей тела, но не имевшими характера сплошных рыцарских лат. Голову русского воина защищал железный шелом, шлем, с более или менее острым верхом, также более легкий, чем западный рыцарский и оставлявший лицо откры­тым. Защиту воина дополнял щит.
        Русское оружие для нападения составляли общеевропей­ских форм мечи, копья, луки и стрелы. Однако и здесь можно

-127-

проследить ту же тенденцию к облегчению и удобству. Тяже­лые мечи, рассчитанные на раздробление брони или ее прокол,

Изображение русских воинов, в книжном орнаменте.
Начальная буква И в пергаменной Псалтири XIV в.

русскими были специально приспособлены к конному бою. Наряду с тяжелыми мечами очень рано стали входить в упо­требление, по крайней мере на юге, восточные сабли, еще более удобные для конного боя, не менее мечей способные рассекать кольчужные и латные покровы, но имевшие перед ними преимущества легкости.
        Это принципиальное отличие русского вооружения от западного хорошо знали наши миниатюристы XVI в., тысячи раз сознательно и последовательно изобразившие в рисунках Никоновского Лицевого свода русских воинов, а вместе с ними сербов, болгар, византийцев, армян, турок, татар, при-

-128-

мыкавших к восточной традиции, отлично от воинов запада - немцев, шведов, мурман (норвежцев) и пр.
        Новгородские литературные, изобразительные и вещест­венные памятники дают ряд подробностей к изложенной обще-русской картине вооружения XI-XV вв.
        Из всех видов новгородского войска княжеская дружина обладала наилучшим вооружением, и можно себе предста­влять, что оно было личным, заботливо хранимым и наслед­ственно передаваемым ценным имуществом этой старой про­фессионально-военной прослойки. «А Василью брату даю щит воиновьскый... что останется, или лошак или оружье, то все даю святому Георгью» - пишет в своей духовной грамоте (завещании) новгородец Климент (XIII в.), хотя видимо и купец, но крупный, близко примыкавший к боярству. 1)
        Все, что было сказано выше о русском профессиональном вооружении, относится в первую очередь к вооружению дру­жины. К защитному вооружению - «доспеху» - новгород­ской дружины принадлежали кольчуги, шлемы и щиты. Коль­чуги были здесь общерусского типа, с короткими рукавами, покрывавшие туловище до бедер, весившие около 7-8 кг. Изо­бражения их видим на фигурах воинов на некоторых новго­родских вислых свинцовых печатях; в натуре они были нахо­димы в некоторых сельских курганах новгородской области и при раскопках в самом городе Новгороде.
        Кольчуга непременно дополнялась шлемом, прикрывав­шим голову. Судя по находкам шлемов в новгородских кур­ганах, а также по изображениям на иконах, в миниатюрах и книжном орнаменте, новгородские шлемы в большинстве не отличались от общерусских форм остро или плавно суживаю­щихся кверху шлемов. Прекрасная форма эта, в грандиозных размерах, воспроизведена на центральной главе новгородской Софии. Однако в Новгороде бытовали шлемы и других форм, сколько можно заключать по изобразительным же памятни­кам. На печати Ивана Еремьнича (при Договорной грамоте
        _________
        1) Памятники истории Великого Новгорода и Пскова. Сборник доку­ментов под ред. Г. Е. Кочина. Л.-М., 1935, стр. 90-91.

-129-

Новгорода с тверским вел. князем Михаилом Ярославичем, 1317 г. 1) изображен воин-копейщик в шлеме с широкими полями. Изображенная здесь форма подтверждается вещевым экземпляром шлема, хранящегося в Оружейной Палате и приписываемого (без достаточных оснований) Александру Невскому. Шлемы князей и знати бывали богато украшены, как то можно видеть по указанному «шлему Александра Невского» и шлему его отца, князя Ярослава Всеволодовича, там же. Вероятно к подобным шлемам надо относить выра­жение иноземных источников: «они блестели, как стекло».
        Третьей необходимой принадлежностью защитного воору­жения был щит, - предмет, ставший символом всякого воина, обязанного «защищать» свою землю. Новгородские щиты, неоднократно фигурирующие в литературных и изо­бразительных памятниках и отсутствующие в вещевых наход­ках, были здесь разных форм и величин: круглые, овальные, с заостренным нижним концом, большие и малые, плоские и выпуклые.
        Щит у воина-копейщика на свинцовой печати собрания Новгородского музея XV в. настолько мал, что принимался исследователями за изображение фонаря. Выпуклость щитов увеличивалась железной бляхой, прикреплявшейся часто в центре щита для лучшего отражения ударов. Сами щиты были деревянными, обтянутыми кожей, - летописи отметили несколько случаев, как во время тяжелых походных лишений «инии кожу со щитов сдирающе ядяху».
        Основными видами наступательного вооружения новго­родской дружины были копья и мечи. Для описания ожесто­ченных и кровавых битв новгородские летописи и другие литературные памятники выработали характерную «пере­движную» картину: «и бысть сеча зла и велика, трус (треск) от копий ломления и звук от мечного сечения».
        Копьем обладал каждый воин дружины. Конные отряды, изображенные в миниатюрах и на иконах, везде точно още-
        _________
        1) Собрание государственных грамот и договоров, т. I, № 13, стр. 13-14.

-130-

тинились копьями. В литературных памятниках есть для них неизменный образ: «копья были видны, как лес». Копья кон­ников были длинными. Их древков, понятно, не сохранилось до нашего времени, знаем их только по изображениям; но их железные наконечники были неоднократно находимы при курганных и городских раскопках, имеются в музейных, собраниях и могут быть изучаемы. Более древние из них имели листовидную форму, позднее она стала ланцетовидной,, еще позднее - конической. Прикрепление их к древку про­изводилось посредством или втулки, или штыря.
        Такою же необходимою принадлежностью вооружения дружинника, как копье, был меч. Употребление этого рода оружия носило элемент почетности и оно было атрибутом, князей и высшей знати. «Князя чтите... не туне бо (не напрасно) меч носит, в месть врагам и в похвалу благим» - наставляет Софийская I летопись. Повидимому, остатки этого-оружия были найдены при раскопках М. К. Каргером боярских погребений XIII в. в Георгиевском соборе Юрьева монастыря, 1) хотя христианский обряд погребения, собственно и не допускал класть в могилу оружия. Мечи в Новгороде были европейского, так называемого «капетингского» типа, с заостренным рубяще-колющим клинком. Сабель в Новго­роде, видимо, не употребляли.
        «Старшая» дружина в Новгороде, как и везде, была кон­ной. Для раннего феодализма и на Западе и у нас вообще типично конное войско.
        «Младшая» дружина, повидимому, также была конной. Как можно видеть из «Жития Александра Невского», ловчий Яков и Савва «от молодых» сражались в Невской битве конными. Защитным вооружением младшей дружины были те же кольчуги, шлемы и щиты, что у старшей. Из ее насту­пательного вооружения известны мечи (ср. у Якова полочанина в названной битве) и топоры (у Збыслава Якуновича).
        _________
        1) М. К. Каргер. Раскопки и реставрационные работы в Геор­гиевском соборе Юрьева монастыря в Новгороде. Советская Археология, VIII, 1946.

-131-

        Наконец, народное войско, т. е. участвовавшие в походах горожане и крестьяне, имело вооружение самое простое и разнообразное. Мало оснований думать, что у горожан-ремес­ленников или у крестьян имелось, как у дружинников-бояр и, может быть, купцов, личное профессиональное военное ору­жие, хотя новгородские летописи при описании внутренних городских столкновений неоднократно рассказывают, что нов­городцы сходились на вечевую площадь или на волховский мост «в бронех, акы на рать». Это может относиться к бояр­скому и купеческому элементу. Вернее предполагать, что у простых горожан не было ни постоянного оружия, ни коней. В Киеве, когда в 1068 г. на него напали половцы, горожане явились к князю на двор с требованием: «княже, дай нам оружие и коней и сами бьемся с половцами».
        Народное войско было преимущественно пешим. Конечно, и у него были свои защитные средства. Щиты - несомненно; относительно брони вопрос менее ясен.
        Что касается до собственно боевого вооружения древне­русского народного ополчения, то в качестве такового источ­ники совершенно ясно указывают на копья и топоры. Копья у пеших воинов имели меньшую длину, чем у конных, около 2 м. Топоры - особенно характерный род оружия народ­ного ополчения, причем топоры, употреблявшиеся в военных походах, скорее всего те же хозяйственные, что всегда были под руками и у горожан-ремесленников, и у смердов. Топор знаем, как неизменное оружие горожан и крестьян при их восстаниях, начиная с XI в. По известному летописному рас­сказу о Белозерском восстании смердов 1071 г., один из послед­них «сунуся» на прибывшего усмирять восстание княже­ского воеводу Яна Вышатича именно с топором. На изобрази­тельных памятниках, например миниатюрах Кенигсбергской летописи, восставших горожан также всегда видим с топо­рами. Топоры очень часты в новгородских курганных находках. Различать «топоры» и «топорки» литературных памятников можно пока только условно, по размерам лезвий и топорищ. И топоры, и копья употреблялись новгородцами в битвах,

-132-

например Липицкой битве 1216 г., и как ударное, и как мета­тельное оружие.
        Большую часть вооружения для своих военных надобно­стей Новгород, надо думать, производил сам. Издавна и широко развитое кузнечное мастерство было для того доста­точной базой. Мастера - щитники неоднократно упоминаются источниками среди ремесленного населения Новгорода с XIII в. Характерно также и существование в городе Щитной улицы.
        Некоторое представление об общем внешнем виде древне-новгородского войска дают миниатюры лицевых рукописей и отдельные древние иконы, как, например, «Осада Новгорода суздальцами». По ним видно, что этому войску была свой­ственна большая внешняя стройность. Изображение компакт­ных групп конников, с лесом копий и стягов, с несколькими выдвинувшимися вперед предводителями нельзя признавать только художественно-стилистическим приемом новгородского художника. Строгость, порядок и красоту русского строя «со многими разноцветными знаменами, в шлемах, сияющих как стекло» неоднократно отметили западные источники, отнюдь на склонные к приукрашению. 1)
        Можно также отметить наличие в древнем новгородском войске музыки. Немецкий хронист XIII в. Генрих Латвийский описывает живую сцену, как однажды во время похода в Ливонию русские, перейдя реку, остановились на поле, «уда­рили в литавры, затрубили в свои дудки, и стали король Псковский Владимир и король Новгородский, обходя войско, ободрять его перед битвой».
        Музыкальные инструменты (бубны и трубы), равно как и знамена, вероятно, помимо требований красоты, служили другим целям: были внешними знаками определенных числен­ных войсковых единиц, а главное сигнальными средствами. Управление боем осуществлялось главным образом посред­ством боевых труб и знамен. Может быть, отсюда ведет свое
        _________
        1) Scriptores rerum Livonicarum, B. I, 558, 652.

-133-

Новгородское и суздальское войска
Деталь иконы Осада Новгорода суздальцами, XV в.
Гос. Новгородский музей

-134-

[Пустая страница]

-135-

начало красивый образ древнерусских поэм: стяги разговари­вают.
        В целом, однако, анализ новгородского вооружения пока­зывает, что в сравнении с Зап. Европой новгородцы меньше заботились о декоративной и устрашающей стороне вооруже­ния и больше - о соответствии его прямому назначению.
        Инженерно-техническое оснащение новгородского войска, предназначенное для осадных и тому подобных операций, нисколько не уступало западному. Известны применявшиеся немцами при осаде крепостей петэреллы, передвижные башни, какие-то не вполне ясные «ежи», «свиньи» - видимо, бытовые названия машин; наподобие современных «тигров» и т. п. Но по свидетельству той же Хроники Генриха Латвий­ского, свои подобные машины и петэреллы были у русских защитников Юрьева. Из нашей летописи известно, что новго­родцы умели строить «пороки» - осадные машины, и строили их на владычном дворе, готовясь к походу в Ливонию в 1268 г. Лицевая Никоновская летопись четырежды дает изо­бражение этих орудий новгородской военной техники, кото­рые А. В. Арциховский считает баллистами, предназначен­ными для настильного боя. Сохранились до нашего времени большие круглые каменные ядра этих орудий. Владели новго­родцы и какими-то гидротехническими приспособлениями, которые позволили их «порочным мастерам» затопить чудь, засевшую в глубокой пещере.
        Знаменитый эпизод этот с затоплением пещеры во время Раковорского похода был не единственным успехом осадной техники новгородцев. Продолжая древние национальные тра­диции (по свидетельству византийских авторов, славяне еще на заре своей истории умели быстро справляться с воздвигае­мыми против них крепостями), новгородцы в высокой мере владели этим искусством. История походов XIII и XIV вв. в Прибалтику и Карелию дает тому много доказательств.
        Первые же перипетии борьбы с немецкой агрессией в начале XIII в. были ознаменованы взятием в 1217 г. после 16 дней осады немецкого замка Оденпе, сильного укрепления,

-136-

выдвинутого в непосредственное соседство к границам новго­родской земли. В 1220 г. были взяты снова Оденпе и с ним Юрьев, к тому времени бывший, по существу, уже в немецких руках, - два важнейших стратегических пункта в стране эстов. К замечательному походу 1242 г. относится блистатель­ное взятие князем Александром Ярославичем крепости Копорье, только что выстроенной немецкой опорной базы, укрепления которой были «извержены до основания», т. е. начисто уничтожены. Следующий поход новгородцев и пскови­чей в Ливонию, через 20 лет (в 1262 г.) сопровождался взя­тием Юрьева, из которого было увезено «товара бещисла»,. в том числе, по вероятным предположениям, и знаменитые бронзовые Магдебургские врата, помещенные в Софийском соборе.
        Последние годы XIII и первые XIV ст. были годами новой наступательной попытки немцев в союзе со шведами. Отраже­ние ее сопровождалось взятием «городка», построенного «Титмановичем», сыном датского вассала Дитриха (Дитмана) фон Кивеля, на р. Нарове, шведского «города на Кореле» и силь­ной шведской же крепости Ландскроны, специально выстроен­ной ими в устье р. Невы, при впадении в нее р. Охты. Взятие Ландскроны (в 1301 г.), сильнейшей шведской опорной базы, укрепленной «твердостию несказанною», должно быть особо отмечено. Оно сопровождалось применением таких ориги­нальных военно-технических приемов, как направление в гавань крепости зажженных плотов.
        Ликвидация «крестового» похода шведского короля Маг­нуса в 1348-1349 гг. потребовала от новгородцев возвраще­ния в свои руки крепости Ореховца, временно захваченной шведами. В 1377 г. деятельный и талантливый новгородский воевода Иван Федорович ходил под «новый городок на Овде на реце немечкий», взял посад, разгромил волость и привел в Новгород большой полон. В 1406 г. псковичи брали ливон­ский город Порх.
        Взятие крепостей, иногда чрезвычайно сильных, в боль­шинстве случаев требовало наличия хорошей осадной техники, изобретательности военной мысли и маневренной тактики.

-137-

        Столь же мало, как исследованием военной техники, наша историческая литература занималась и изучением военно-стратегического и военно-тактического искусства древности. До последнего времени не предпринималось не только опытов специально военного анализа хотя бы самых замечательных походов и сражений древности, 1) но и их подробного и точного описания. Поэтому столь широко еще распространен анти­исторический взгляд на военные операции древности, как на нечто примитивное и стихийное .
        Письменные источники, на которые приходится в данном случае главным образом опираться, далеко не всегда дают достаточно материала для специально военного освещения многочисленных новгородских походов и битв.
        Летописными известиями, вместе с дополняющими их иными литературными источниками, полнее всего освещены кампании князя Александра Ярославича (Невского). В отно­шении их состояние источников позволяет проследить, как общий замысел, план кампаний в целом, т. е. вопросы стра­тегии, так и осуществление отдельных боевых операций, т. е. вопросы тактики.
        Во время княжения Александра Ярославича Новгородской земле пришлось вести большие и важные по их последствиям военные действия, от исхода которых зависело решение вопро­сов общерусского значения. На северо-западные (новгородско-псковские) земли русского государства, единственно уцелевшие от татарского разорения, было предпринято завоева­тельное нападение со стороны западных врагов. Обусловлен­ное в смысле выбора момента намерением использовать тяже­лое положение русского государства, идеологически оно при­крывалось религиозными мотивами похода «христиан» против русских «схизматиков», т. е. имело форму типичного для средних веков крестового похода, благословляемого папой. Политически и военно оно имело форму коалиции прибалтий-
        _________
        1) В области новгородской истории следует отметить серьезное и ценное исследование ген.-майора Байова о Шелонской битве 1471 г.

-138-

ских агрессоров: ливонско-тевтонских рыцарей, шведов и датчан.
        Объединяемые общим стратегическим планом, союзники могли открыть военные действия широким фронтом, одновре­менно в трех направлениях: шведы с севера через линию Невы в направлении на г. Старую Ладогу, датчане с северо-запада через линию Плюсса - Луга, немцы с юго-запада через линию р. Великой в главном направлении на г. Псков. Стратегическая обстановка, таким образом, складывалась сложно и трудно, требуя для успешной борьбы с врагами или превосходящих сил или превосходящего военного искусства. Если первым новгородцы не обладали, то наличие второго на их стороне, при высоте воодушевлявших их идеологических задач обороны родной земли, оказалось решающим.
        Внимательный анализ источников и рисуемой ими обста­новки позволяет сделать ряд наблюдений, существенных для определения военного искусства князя Александра.
        Во все времена для стороны, подвергавшейся нападению, было важным иметь точные сведения о времени и месте начала наступления противника.
        Общие намерения похода против русской земли западных агрессоров, весьма вероятно, не остались скрытыми от Новго­рода. В данном случае мы говорим о специально военной информации, разведке. О ее существовании у новгородцев - конечно в соответствующих времени формах - можно не догадываться, а точно знать. «Житие» Александра Невского не могло стереть агиографической обработкой драгоценных реальных подробностей своей светской основы, принадлежав­ших, вероятно, младшему современнику князя Александра.
        «Очевидец» чуда с Борисом и Глебом - Беглусичь или Пелгусий, - оказывается, находился при устье р. Невы не случайно, а потому, что «поручена ж бысть ему стража мор­ская», «да скажет ему [т. е. князю Александру] силу варяж­скую и станы их», иначе говоря - для разведки количества и места высадки неприятеля. При этом, очевидно, Пелгусию, как начальнику дозора, было поручено вообще наблюдение

-139-

Новгородские «пороки» - метательные машины XIII в.
Миниатюра Никоновской лицевой летописи XVI р. I Остермановский том.

-140-

[Пустая страница]

-141-

за передвижениями неприятеля, независимо от того, какой вариант вторжения изберут шведы: «стрегуще ему обоя пути». Пелгусий оказался на высоте назначения, проявив требуемую делом бдительность - «пребысть вся нощи во бдении», и это позволило ему доставить в Новгород своевре­менные и точные сведения о месте высадки и количестве шведского десанта.
        Готовой к немедленному выступлению могла быть только княжеская дружина и «слуги» княжеские. Народное ополче­ние еще должно было быть мобилизованным.
        Последующая оценка мотивов всегда таит в себе опас­ность субъективизма и неправильности их истолкования. Но в данном случае едва ли можно сомневаться в том, что дей­ствиями князя Александра руководило сознательное стремле­ние к максимальной быстроте, даже при учете риска, - стратегия неожиданного и быстрого удара. Поэтому он, «не сождався со многою силою своею», т. е. не успев получить помощи из Суздальской земли, не успев даже полностью отмобилизовать местное новгородское ополчение («многи ноугородцы не совокупилися бяху»), поспешил выступить, «ускори... пойти».
        Княжеская дружина была конной, следовательно, к месту расположения шведов она могла итти сухим путем. Этот вариант, несомненно, был выбран также из соображений быстроты: водный путь по рекам составлял, примерно, 350 км, сухой - сокращал расстояние на половину. Вся операция от времени высадки шведов до прибытия к месту их расположе< ния князя Александра с дружиной, учитывая время, понадо­бившееся на извещение Пелгусия и быстрый конный марш новгородской дружины, могла уложиться в неделю или пол­торы.
        Действия Александра по прибытии на место носили такой же быстрый и внезапный характер: по образному выра­жению источника, «шведы не успели опоясать своих мечей». Результатом Невской битвы 15 июля 1240 г. был полный раз­гром «малой кровью» одного из союзников, первым начав-

-142-

шего интервенцию, т. е. тактический успех, благоприятно повлиявший на всю стратегическую обстановку.
        Не учитывавшие в достаточной мере фактора быстроты шведы, как видно, уступали новгородцам и в постановке военной информации.
        Вторую половину кампании, борьбу против немцев и «людей датского короля», князю Александру пришлось раз­вертывать год спустя, когда успехи врага зашли уже далеко. Разбор этого этапа кампании обнаруживает несомненное наличие ее общего плана, проведенного от начала до конца с большою последовательностью и методичностью.
        Остановка успехов немецкого наступления, в первой ста­дии кампании, была проведена с тою же стремительностью, как и Невская операция. Коротким ударом новгородской дружины летом 1241 г. была ликвидирована созданная нем­цами главная опорная база их наступления - крепость Копорье.
        Перед главной борьбой князь Александр Ярославич счел необходимым мобилизовать все силы, чем занялся «отъехав на Русь».
        К зиме 1241-1242 гг. в распоряжении Александра сосре­доточились значительные силы, состоявшие из княжеской дружины, новгородского ополчения и «низовского» войска, выделенного его отцом, Владимирским вел. князем Ярославом Всеволодовичем. С этими силами он приступил к продолже­нию борьбы с интервентами на главном (псковском) направ­лении. «С изгона» был освобожден оккупированный немцами Псков. Очистив русскую территорию, князь Александр перенес военные действия на неприятельскую, не повторив ошибки своих предшественников.
        С наибольшей продуманностью и искусством было прове­дено генеральное сражение с главными рыцарскими силами 5 апреля 1242 г. на Чудском озере, дающее большой мате­риал для изучения русской военно-тактической мысли XIII в. Опять, конечно, следует признать неслучайными и выбор позиции, и построение к бою, и боевую тактику. В них на этот

-143-

Гидротехнические работы новгородцев во время Раковорского похода 1268 г.
Миниатюра Никоновской лицевой летописи, XVI в. I Остермановский том.

-144-

[Пустая страница]

-145-

раз русская военная мысль и военное искусство мерились силами с высоким военным искусством профессионалов-завоевателей.
        В новейшей литературе о Ледовой битве высказано немало утверждений, часто не вытекающих из имеющегося мате­риала и являющихся домыслами авторов. Литературный материал древности, хотя дает и не очень много точных све­дений по специально военной стороне битвы, но все же, в сопоставлении с общеисторическими обстоятельствами и данными топографии, достаточно для нескольких существен­ных выводов.
        Прежде всего - о выборе позиции. Она точно обозна­чена в смысле приуроченности ее к Чудскому озеру («на море Чудском») - в данное время года на его ледовой поверхно­сти, но не уточнена топографически. Приходится признать необоснованными и неправильными представления некоторых старых и новых авторов о переводе князем Александром сво­его войска и переходе за ним немецкого через озеро, хотя бы в самом узком его месте, от эстонского берега к русскому 1) и об упоре своего боевого расположения на отвесный скалистый берег. Правдоподобнее думать, что сражение произошло у западного, эстонского берега, около селения Исмени (лето­писное - Узмень) и недалеко от устья р. Эмбаха, может быть, на нем. 2)
        Вероятны руководившие князем Александром Ярослави-чем соображения о преимуществах ледового плацдарма. Несомненным является его знакомство с уже имевшимся опытом сражения на льду, притом на Эмбахе же, с битвой 1234 г. его отца, князя Ярослава Всеволодовича. Тогда также ледяная поверхность, - не можем судить, случайно или сознательно выбранная для битвы, - способствовала пора-
        _________
        1) А. И. Бунин. О месте ледовой битвы русских с немцами «Труды X Археология, съезда в Риге», т. I, M., 1899, стр. 214.
        2) Убедительные доказательства в пользу этого утверждения - см. М. Н. Тихомиров. Борьба русского народа с немецкими интервен­тами в XII-XV вв., М., 1941, стр. 32-33.

-146-

жению рыцарей, которых «истопе много». Умелое использо­вание опыта является признаком высокой культуры и деятель­ной мысли.
        О знаменитой Ледовой битве 1242 г. даже в специальной военной литературе написано немало неправильного. Непра­вильность, прежде всего, относится к описанию боевого построения русских войск. Называют это построение «пят­ком», рисуя его конфигурацию в виде римской цифры V, открытой устьем к неприятелю. Непонятно и ничем не оправ­дано самое название «пяток», так как римские цифры не употреблялись в древней Руси; идея же подобного построе­ния абсурдна, так как лишь облегчала бы успех неприятелю.
        Традиционным русским боевым порядком было эшелони­рованное расположение трех войсковых частей - «полков», с выдвинутым вперед «головным полком» и отодвинутыми назад «крыльями», в виде треугольника. В свою очередь, каждый из трех полков строился треугольником же, обра­щенным к неприятелю острой стороной. Боевым порядком немецких рыцарей, как известно, был также треугольник, клин, но менее острый: в его переднем ряду находилось не один или два, а шесть или семь всадников. Тупое «рыло» немецкого клина, очевидно, и дало основание к русскому названию его «свиньей».
        Головным полком, который был назначен принять первый натиск врага, обычно ставился самый сильный. В Ледовой битве Александр Невский отступил от обычая, и видимо сознательно, поставив в голову своего расположения наиболее-слабый полк. Расчет оправдался исходом битвы.
        Результаты русской тактики в битве 5 апреля 1942 г. обще­известны. Немецкая «свинья» закованных в железо рыцарей, вклинившаяся в русский головной полк, была подвергнута сокрушительным ударам с двух сторон. Лишенные маневрен­ности на скользком льду тяжелые латники приведены в рас­стройство, смешаны со своею же пехотою, - русской стороне и в особенности пехотному ополчению тем создана обстановка для боя в лучших условиях. Исход боя для неприятеля -

-147-

стремительное и неудачное отступление: «и въдаше ратнии плещи своа», с провалами под обламывающийся лед, под ударами висящего на плечах противника.
        Ледовая операция князя Александра Ярославича - пока­затель высокого уровня военной русской культуры XIII в.
        Высокая военная культура Новгорода оказалась не в состоянии оборонить его в XV в., когда Новгороду пришлось вести его областническую борьбу против надвигавшейся московской централизации. Всем ходом исторической жизни теперь передовая роль оказалась переданной Москве, осуще­ствлявшей дело исторической справедливости и одушевленной высокими идеями борьбы за объединение русской земли и ликвидацию ее областной раздробленности. Москва имела и преимущества в организованности и дисциплине своего войска, по сравнению с раздираемым внутренними разногласиями Новгородом. В 1471 г., благодаря всем этим преимуществам, Москвою была одержана победа над новгородцами на р. Шелони. Умело задуманный и твердо проведенный второй поход (1478 г.) позволил московскому великому князю одер­жать бескровную победу над парализованным городом, всту­пить в переговоры с Новгородом не раньше того, как он тесно обложил город, занял все оборонные пункты на подступах к нему и лишил его всяких перспектив сопротивления. Поэтому переговоры сразу же получили характер ультима­тума: «вечному колоколу в отчине нашей, в Новгороде, не быть, посаднику не быть...» и т. д.
        Но передовая военная культура Новгорода периода XII- XIV вв. вместе с высоким политическим сознанием сыграли большую историческую роль. Главное: они позволили остано­вить немецкое движение на Восток в XIII-XIV вв., осущест­влявшееся рыцарской военной машиной, позволили выстоять против высокой военной техники агрессора и доказать, что Русская земля не может быть объектом для колонизации ино­земных завоевателей.

-148-

 Глава IV
ПРОСВЕЩЕНИЕ

        Образование является настолько существенным элементом понятия культуры, что совершенно неслучайно старые пред­ставления о культурной отсталости древней Руси связывались с представлениями о ее сплошной неграмотности.
        Исследователь истории русской культуры, писавший ее «Очерки» в конце прошлого столетия, стараясь быть объективным, правда отмечал существование разногласий по вопросу о наличии и роли школ и образования в древней Руси: одни, писал он, считают древнюю Русь чуть ли не поголовно безграмотной, другие считают возможным признавать распро­странение в ней грамотности. Однако, мнение самого автора предопределялось не столько данными исследования, сколько именно его общей концепцией русской культуры. «Источники дают нам слишком мало сведений, чтобы можно было с их помощью доказать верность того или другого взгляда, - писал он, - но весь контекст явлений русской культуры гово­рит скорее в пользу первого взгляда, чем в пользу послед­него». 1)
        Подобные представления через посредство школьных учеб­ников становились привычными представлениями широких масс. Так, распростргненный учебник средней школы, говоря об одном из самых блестящих периодов нашей истории, в главе «Письменность, просвещение» утверждал: «тогда
        _________
        1) П. Милюков. Очерки по истории русской культуры. 4 изд., ч. 2, СПб., 1905, стр. 250.

-149-

письменность ограничивалась списыванием чужого, так как немногие школы ... служили лишь для приготовления попов», а в главе «Понятия и нравы»: «тогда более всего почитали физическую силу, которую прославляли в песнях и сказках». 1)
        Можно с удовлетворением констатировать, что эти взгляды отошли в прошлое, и успехи исторической науки объективно выясняют то состояние культуры нашей страны, которое было ей свойственно в разные периоды. В частности, в отношении древней Руси «контекст явлений русской культуры» вырисовывается совсем в ином виде.
        Все более выявляется несостоятельность представления о древней Руси как о пространстве бедном очагами культуры. Наряду с установлением множественности культурных цен­тров, очередной задачей становится уяснение их культурных средств, вопросов образования и образованности в них.
        Общее высокое состояние образования и образованности в нашей стране в период Киевского государства, безотноси­тельно или в сравнении с любой западно-европейской стра­ной, бесспорно документируется совокупностью многих дан­ных.
        Только на общем фоне высокого состояния образованности объяснимо появление таких произведений, как образцы ора­торского искусства митрополита Иллариона и епископа Кирилла, ни чем не уступающие лучшим, утонченнейшим образцам этого искусства, выработанным многовековыми традициями Византии; как философско-богословская полемика Климента - Фомы, обнаруживающая, помимо общебогослов­ской схоластической эрудиции, знакомство с античной лите­ратурой; как педагогические наставления Владимира Моно­маха детям, на столетие опередившие и литературно много более совершенные «Наставлений» Людовика Святого сыну, Филиппу Смелому; как наши Летописи, сумевшие освоить огромный международный литературный и исторический мате­риал.
        _________
        1) Проф. А. Трачевский. Учебник русской истории. СПб., 1900, стр. 43, 45.

-150-

        Только проектируемые на общий фон становятся понят­ными и безличные обращения митрополита Иллариона к «преизлиха насыщьшемся сладости книжныя» слушателям, и такие конкретные примеры образованности, как князь Яро­слав, который не только сам неотступно занимался почитанием книжным «во дни и в нощи», но и «насея книжьными словесы сердьце верных людей»; как сын Ярослава князь Всеволод, который «дома седя изумеяше [изучил] пять язык»; как сын Всеволода князь Владимир (Мономах), также полиглот и широко образованный человек, жадный до знания и настой­чиво пропагандировавший его; как ряд других князей и, что еще показательнее, княжен, вроде Ефросиний Черниговской, знавших не только грамотность, но и «философию и риторию и всю грамматикию, чисел и кругов обхождения ... », т. е. обладавших несомненным по тому времени научным образо­ванием.
        Только в этом культурном «контексте» естественно звучат многочисленные «похвалы» книгам и книжной премудрости, рассыпанные по страницам поучительных сборников XI- XIII вв.
        Говоря о примерах высокой образованности в киевское время, конечно, не надо забывать, что во всей Европе в то время образованность принадлежала верхним кругам фео­дального общества, и в этой части в первую очередь вести сравнение. Однако, важно констатировать, что уже и в тот период у нас, повидимому, это общее для всех европейских стран явление сказывалось с меньшею исключительностью.
        Если широкое литературное, филологическое или фило­софское образование, можно думать, приобреталось индиви­дуальными занятиями с учеными наставниками и тем спосо­бом, какой мы называем самообразованием, то для начатков образованности существовали училища, доступные, несо­мненно, не одним только верхам феодального общества. Лето­писные записи, конечно, отразили подлинные исторические факты в своих рассказах об учреждении училищ князьями: Владимиром - в Киеве, Ярославом - в Новгороде, Яросла-

-151-

вом Осмомыслом - в Галиче, Романом - в Смоленске, Кон­стантином - во Владимире и пр.; сама множественность записей служит подтверждением их верности. Располагав­ший некоторыми утраченными для нас источниками Татищев, может быть, на основании их говорит о существовании в киев­ское время многих школ. 1) Он же, трудно думать, чтобы без оснований, расходясь с известными сообщениями летописей о привлечении в школы детей «нарочитой чади», говорит о сборе «детей знатных, средних и убогих». 2) Разъяснение константинопольского патриарха Германа русскому митропо­литу (1228 г.) о непозволительности обучать и ставить в свя­щенники рабов как-будто говорит о существовании этой прак­тики, а вместе с тем, косвенно, и о широких сословных гра­ницах образования.
        Справедливо в свое время акад. Соболевский отмечал ту большую роль, какую в XI-XIV вв. во всех слоях русского общества играл письменный документ. Князья, даже братья, условливаясь о чем-нибудь между собою, заключали между собою письменные договоры; умирая, они же составляли письменные завещания; письменно излагались их судебные приговоры. Близкое к тому положение, видимо, наблюдалось и в среде частных лиц. Рядная двух псковичей (конца XIII в.) позволяет думать, что в это время при заключении брака письменный договор о приданом был делом обычным. Счаст­ливо сохранившиеся так называемые «Двинские грамоты» (XIV в.) дают большую группу письменных документов, относящихся к крестьянским слоям, притом в отдаленной и глухой окраине государства.
        Обращаясь к освещению вопроса о состоянии образования собственно в Новгородской области, прежде всего, суще­ственно определить, в какой степени охарактеризованное выше положение было типично для этой части Русской земли.
        _________
        1) Татищев. История российская с самых древнейших времен, неусыпными трудами через 30 лет собранная и описанная, ч. 2, М., 1768, стр. 76.
        2) Там же.

-152-

        Указания цитированного в начале главы автора на прямые неблагоприятные сведения источников по вопросам образова­ния в древнем Новгороде убедительны далеко не в той мере, как ему это виделось. Опорочивая аргументы защитников древнерусской образованности, он, как и ряд других истори­ков, в качестве «прямого источника» использовал, в сущно­сти, одно пресловутое «свидетельство» Новгородского архи­епископа Геннадия о низком уровне грамотности в его клире. Однако, это свидетельство, - притом факт позднего вре­мени (XV в.), - должно учитываться осторожно и ограничи­тельно. Общая культурная обстановка времени архиепископа Геннадия объективными данными и его собственными делами рисуется далеко не так мрачно, как его словами. Архиепи­скопу Геннадию, как известно, принадлежала идея осущест­вления библейского свода, «первого на Руси и во всем славян­ском мире полного собрания библейских книг в славянском переводе». 1) Грандиозное мероприятие это - выпуск нацио­нальной Библии, основы всего средневекового миросозерца­ния, - свойственное европейским народам обычно в периоды высокого культурного подъема, требовало определенных условий и возможностей: нужно было собрать все имеющиеся списки, иногда предпринимая для того сношения с другими русскими книжными центрами; нужно было произвести крити­ческий анализ списков; нужно было перевести недостававшие части с немецкой Библии, с латинской Вульгаты, даже с еврейского языка; наконец, нужно было переписать новый свод. Для осуществления всех этих мероприятий в Новгороде половины XV в. и в ближайшем окружении Ген­надия нашлись необходимые силы: архидиакон Герасим - главный редактор труда, его брат Митица Малой (Дмитрий Герасимов) и толмач Влас - переводчики, дьяки Василь, Гридя, Климент - писцы. С широким пониманием задач дела, мест­ные силы были пополнены привлеченными со стороны, вроде
        _________
        1) Проф. И. Е. Евсеев. Геннадиевская Библия 1499 г. Тр. XV Археол. съезда, т. II, М., 1916, стр. 1.

-153-

доминиканца Вениамина. О Герасиме, Дмитрии, Власе, Василье и других участниках геннадиева начинания вряд ли можно сказать, что они «по книгам ступить не умели». «Пря­мое» свидетельство о сплошной неграмотности геннадиева клира получает, таким образом, существенную поправку.

Выходная запись Геннадиевой библии, 1499 г., с именами писцов.

        Прямых исторических данных для суждения о собственно школьном образовании в древнем Новгороде, действительно, не много, но они есть. Об организации его, как и в других городах, в очень раннее время, повидимому, с полною несом­ненностью позволяет заключить Софийская летопись. Под

-154-

1030 г. она сообщает о князе Ярославе, что он «прииде к Новугороду, собра от старост и поповых детей 300 учити книгам». Для первого шага триста учащихся - цифра не маленькая даже для такого города, как Новгород. Летописи не дают материала, который бы позволил проследить даль­нейшее развитие здесь школьного дела.
        Источник другого рода - былины, - сохранивший немало конкретных черт древнерусской жизни, свидетельствует о том, что образование, по крайней мере среди зажиточных слоев, стало обычным бытовым явлением в Новгороде - в этом большом, европейского типа, городе.
        Василий Буслаевич, посадничий боярский сын, в юности обучается грамоте:

«Стали его, Васильюшку, грамоте учить

Грамота ему в наук пошла;

Посадили его, Васильюшку пером писать,

И письмо ему в наук пошло».


        Обучение грамоте в детстве - не случайный штрих био­графии Василья Буслаева: искусством грамоты он владеет до конца жизни. Поехав под старость во святую землю «душа спасти» и встретившись у острова Куминскова с атаманами казачьими,

«Много Василий не баит с ними,

Подал письмо в руки им».


        Письмо же привозит осиротевшая дружина Васильева и к его матери Амелфе Тимофеевне.
        Владеет грамотой и другой герой новгородских былин - Садко. По ходу былинного повествования, грамотными оказы­ваются и дружинники обоих героев.
        Обучение грамоте и письму могло происходить двумя способами: посредством обучения в школах и посредством обучения у частных учителей. Для периода XI-XV вв. существование первого способа, видимо, можно считать несо­мненным. Агиографические материалы о новгородских святых XV в. - источник, хотя и требующий особо критического

-155-

отношения, - дают в этом отношении ряд интересных фак­тов. Антоний Сийский, из села близ Белого моря, Александр Свирский из Обонежской деревни, Александр Ошевенский из Белозерья - все в детстве были обучены грамоте школьным путем. Косвенно можно догадываться о значительном числе учеников в школах. Житие Ионы новгородского (XV в.) гово­рит о «многих соучениках» своего героя. Житие Антония Сийского, впрочем следуя, может быть, агиографическому шаблону, рассказывает, что он «в училищи паче всех сверст­ников преуспеваше в книжном учении». Как бы там ни было, но лишь в свете этих фактов приобретает конкретное звуча­ние свидетельство участников Стоглавого Собора (XVI в.), которые, говоря о состоянии образования в их время, вспоми­нают о прошлом времени, когда «прежде сего училища бывали в российском царствии на Москве и в Великом Новеграде и по иным градам».
        За недостатком прямых сведений о степени распростране­ния образования в древнем Новгороде, приходится основы­ваться в заключениях на косвенных данных. В настоящем вопросе этот метод вполне уместен, и «косвенные» данные часто приобретают значение прямых. На косвенных данных - учете юридических актов с рукоприкладствами челобитчиков, поручителей и пр. - обосновал акад. А. И. Соболевский свои убедительные и важные выводы о распространении грамотно­сти в Московской Руси, разошедшиеся с общепринятыми в его время представлениями.
        Образование может быть понимаемо в разных смыслах и могут различаться разные его степени: от элементарной гра­мотности, в смысле уменья читать и писать, до широкой лите­ратурной и научной образованности. К первой, очевидно, везде и всегда в большей степени может относиться момент массовости и в общих вопросах культуры она играет большую роль.
        Остроумно найденный и использованный акад. Соболев­ским источник сведений в данном случае неприменим. Юри­дических актов периода XI-XV вв., общественных или част-

-156-

ных, в сравнении с позднейшим временем сохранилось немного, и вместо собственноручной подписи они имели дру­гую форму аутентикации - подвешивание личной печати. Нам представляется убедительным привлечь разряд письмен­ных памятников, не менее органически связанный с вопросом распространения грамотности, - памятники эпиграфики.
        Справедливы указания на совершенную недостаточность использования русского эпиграфического материала в каче­стве исторического, в широком смысле, источника. 1) Эпиграфи­ческий материал, не пользуется до сих пор тем вниманием историков, какого он заслуживает, не весь приведен в извест­ность, и в известной своей части не имеет полного свода. После неосуществленного проекта издания «Собрания надпи­сей с русских древних памятников до конца XVII в.», наме­ченного Археологическим обществом по инициативе Саха­рова в 1851 г., и после списка их, попавшего в перечень Срезневского, значительно устаревший, новейшей попыткой подоб­ного перечня явилась работа акад. А. С. Орлова, 2) также не свободная от пропусков. Задача составления общерусского эпиграфического свода, ощущаемая все острее, значительно облегчилась бы выполнением предварительной стадии работы - составлением и изданием местных эпиграфических сводов, по крайней мере по главнейшим областным культур­ным центрам древней Руси.
        В перечне акад. А. С. Орлова, охватывающем период XI-XV вв., содержится около 100 надписей на предметах, которые безусловно или с достаточным основанием могут быть признаваемы новгородскими. Составление свода северо­западных эпиграфических памятников, преимущественно нов­городских, бывшее целью наших многолетних розысков и занятий, дало более 600 надписей того же периода. Если принять во внимание общий невысокий процент сохранности
        _________
        1) Б. А. Рыбаков. К библиографии русских надписей XI-XV вв. Историч. зап., изд. АН СССР, 4, стр. 250.
        2) Акад. А. С. Орлов. Библиография русских надписей XI-XV вв. Изд. АН CCGP, М.-Л, 1936.

-157-

древнерусских вещевых памятников, о материале можно гово­рить с большой степенью права как о массовом.
        Расцениваемые в данном специальном разрезе, как доку­менты общественной грамотности, эпиграфические памятники имеют неодинаковое значение и могут быть поделены на несколько групп. Надписи на стенных росписях, а также на иконах, на каменных и деревянных резных образках, еще более на литых медных, в особенности надписи стандартные, содержащие только имя изображенного святого, в нашем плане могут учитываться лишь изредка и с большою осторож­ностью. Они могли быть просто скопированы живописцем или резчиком с какого-дибо оригинала, а в литье воспроизведены механически. Большее значение имеют те вещевые надписи, которые индивидуально задумывались или подбирались, хотя бы и чеканились, вырезывались, вышивались вместе с изготовлением предмета. К третьей группе можно отнести надписи, сделанные на предметах позднее и более или менее случайно. В данной связи им допустимо придавать наиболь­шее значение. Первые делались мастерами-профессионалами, эти - случайными лицами, чаще всего, вероятно, самими владельцами предмета.
        К группе надписей, деланных случайно, можно отнести надписи graffiti, процарапанные каким-либо острым инстру­ментом по штукатурной плоскости стены, по глиняной или металлической поверхности предмета и т. п., - они делались в разное время, разными лицами и по разным поводам.
        Обычай использовать для всяческих надписей, именно про­царапываемых, стены церквей был распространен в Новго­роде чрезвычайно широко. Почти невозможно указать в Нов­городе архитектурного памятника XI-XV вв., в котором на сохранивших древнюю штукатурку стенах не находилось бы большего или меньшего количества надписей. Еще не изданы многие надписи graffiti Софийского собора, Георгиевского собора в Юрьевом монастыре, Рождественского собора в Антоньеве монастыре, церкви Благовещения в Аркаже, церкви Георгия в Старой Ладоге, церкви Феодора Страти-

-158-

лата, Волотовской, Ковалевской, Сковородского собора, церкви Рождества на Красном Поле и др., относящиеся к XII-XVI вв. Стены некоторых церквей буквально на про­тяжении столетий служили своеобразными записными листами, куда заносились, очевидно шилом или гвоздем,

Надпись мастера Стефана на голоснике Софийского собора.

отрывки из молитв, вотивные формулы, имена жертвователей, летописные и помянные записи, отдельные имена и слова, а между ними иногда кресты, рисунки человеческих фигур, птиц, лодок и т. п. Это - драгоценный палеографический материал, богатый филологический, неиспользованный исто­рический источник, а в данном случае - свидетельство гра­мотности многих поколений.
        Социальный состав авторов настенных graffiti вероятно ограничивался слоями клириков, имевших непосредственный доступ к церковным стенам. Круг людей, надписывавших

-159-

отдельные предметы, был шире: здесь мастера серебреники, ювелиры Коста и Братило, делавшие кратиры софийской риз­ницы; здесь гончар Степан, делавший голосник и процарапав­ший надпись на его сырой поверхности; здесь ряд неизвест­ных по профессии владельцев разных вещей, людей несо-

Надпись мастера Братилы на серебряном кратире Софийского собора, XII в.

мненно светских. Всех этих лиц, ограничиваемых иногда раз­мерами поверхности предмета, часто неподатливостью самой техники процарапывания, тянуло надписать хотя бы одно свое имя. Так, на стенке голосника появляется процарапанная уставом XII в. запись: «Стефан псал», на шиферном пряслице из Рюрикова Городища: «я Мартин».

-160-

        Памятники эпиграфического характера, хотя бы и корот­кие и несложные, сводящиеся к надписанию одного имени или нескольких слов, могут привлекаться как свидетельства распространения простой грамотности в разных кругах новго­родского населения. О распространении более высоких форм образования свидетельствует обилие памятников новгородской письменности.
        Уже среди самых ранних дошедших до нас памятников русской письменности XI в., вообще трудно поддающихся точному областному приурочиванию, некоторые памятники, как Минеи б. Типографской библиотеки 1095, 1096 и 1097 гг., с безусловною достоверностью должны быть относимы к Нов­городу. В XII в. произведения письменности здесь несомненно не были редкостью. Известный Кирик в числе других вопро­сов спрашивал архиепископа Нифонта: «несть ли в том греха, аже по грамотам ходити ногами, аже кто изрезав помечеть»?
        Фонд сохранившихся книг новгородского происхождения установлен в общих чертах специальными исследованиями Н. В. Волкова, 1) и А. А. Покровского. 2) Оба исследователя еди­нодушно, на конкретном материале, утверждают богатство древней новгородско-псковской письменности.
        Исследование Волкова, вышедшее в конце прошлого сто­летия и в значительной мере устаревшее, касается всей древне­русской книжной письменности в целом, но только в хроно­логическом объеме четырех веков. Устанавливая общую цифру сохранившихся древнерусских книг XI-XIV вв., изве­стных ему, в 705 номеров и распределяя их по местам напи­сания, автор делает заключение: «я полагаю, что не сделаю большой ошибки, если скажу, что число новгородских книг достигает никак не менее 1/2 всех сохранившихся книг, вернее, что их еще более». 3) Покровский в своем исследовании опери-
        _________
        1) Н. В. Волков. Статистические сведения о сохранившихся древне­русских книгах. Памяти, древн. письменн., изд. ОЛДП, 1897.
        2) А. А. Покровский. Древнее псковско-новгородское письмен­ное наследие. Тр. XV Археолог, съезда, т. II, 1916. 3) То же, стр. 28.

-161-

ровал с более ограниченным материалом только двух москов­ских библиотек, правда в его время самых богатых рукопис­ными книгами, - Типографской и Патриаршей. Их тщатель­нейшее изучение привело его к таким же результатам: «подавляющая масса пергаменных рукописей, которые теперь хранятся в Типографской библиотеке,.. принадлежала прежде Пскову и Новгороду». Единственная разница выводов двух исследователей сводится к тому, что первый признавал псков­ское книжное наследство относительно незначительным и уступающим новгородскому, второй доказал его размеры не меньшие новгородского. Наконец, совершенно такое же заключение о количестве новгородских книг, на основе полу­вековых успехов науки, высказывает крупнейший авторитет в области древнерусской литературы - акад. А. С. Орлов: «большинство объемистых пергаменных рукописей, дошедших до нас, свидетельствуют своим языком о принадлежности к Новгородской области». 1)
        Относительное обилие новгородских памятников в сохра­нившемся общерусском книжном фонде объясняется отсут­ствием катастрофических событий в культурной жизни Нов­города. В абсолютных цифрах дошедшее до нас книжное наследие Новгорода далеко не представляет всей его письмен­ной продукции. Известно все же, что Новгород не представ­лял полного исключения из прочей Руси в отношении сохран­ности его письменных памятников. Они гибли здесь так же, как и везде в древней Руси, от общего бича - пожаров, 2) гибли от местного бедствия - наводнений; 3) наконец, их
        _________
        1) Акад. А. С. Орлов. Древняя русская литература. Изд. АН СССР, М.-Л., 1945, стр. 189.
        2) Так, только два больших пожара 1299 и 1340 гг. на протяжении менее полувека истребили, надо думать, не мало книг: первым было уничтожено 22, вторым более 50 церквей, причем «икон и книг ничтоже поспеша выносити>.
        3) Так, в 1421 г. «бысть зима снежна вельми много, и потом на весну бысть вода велика и сильна зело..., а в Новегороде много города вода поят, и мост на Волхове снесе, и много поят святых церквей и монастырей и икон святых и книг много потопе».

-162-

так же, несомненно, вывозили отсюда, как и из других горо­дов, враги. 1)
        Высокому развитию письменного дела в древнем Новго­роде всегда соответствовало обилие книжных писцов. Мно­гих из них мы знаем по именам. Естественно, что они чаще» чем мастера иных специальностей, увековечивали свои имена в собственноручных записях. Только на материале двух указанных выше библиотек исследователь выявил до двадцати имен новгородских книжных писцов XI-XV вв.: Михаил Белына, Городен, Домка-Яков (XI в.), Илья попин, Лаврен­тий, Матвей, Ефрем, Угринец (XII в.), Андриан, Иосиф, Гри­горий, Леонид Языковиц, Пимен, Яков (XIV в.), Давид дьяк, Федор пресвитер, Фома, дьяки Василь, Гридя, Климент (XV в.). К ним можно добавить ряд имен, извлекаемых из других памятников.
        Кто были эти писцы? Простой перечень их имен опровер­гает распространенное мнение об исключительной принад­лежности искусства книгописания духовенству. Наряду с Ильей полином, Фомой пресвитером - несомненно духов­ными лицами, видим ряд дьяков, которые могли быть и кли­рошанами, как Иерусалимский, Исповедницкий и Архангель­ский, дьяки Василь, Гридя и Климент, писцы Геннадиевой Библии, и светскими чиновниками. Наибольший процент пис­цов - те, что назвали в записях свои имена без всяких при­бавок - вероятно, а часто несомненно, были мирскими людьми, как, например, «робята» Иосиф и Леонид, писавшие пролог 1356 г. «Раб божий» Иродион, писавший пергамен­ное Евангелье 1323 г., б. библиотеки Хлудова, вероятно был также мирским человеком. В половине XIV в. новгород­ский архиепископ Моисей «собра многи писцы книжныя, наят (нанял) их переписывати книги». Писцов, таким образом, было собрано «много», и ниоткуда не видно, что это были духовные лица: духовными лицами, попами и чернецами,
        _________
        1) В 1869 г. в Академию Наук поступили из Финляндии 166 оборван­ных пергаменных листков - остатков многочисленных рукописных книг, очевидно в свое время увезенных из Новгорода шведами.

-163-

владыка мог бы распорядиться, не нанимая. Трудно с уве­ренностью утверждать, были ли все эти писцы профессиона­лами или просто хорошо грамотными людьми, бравшимися за переписку отдельных книг по доброй воле, заказу или назначению.
        О глубокой традиции книжного дела в Новгороде, каю профессии, свидетельствует наличие «книжников» среди мно­гочисленных новгородских ремесленников, перечисляемых Новгородскими писцовыми книгами XVI в. Их не так много (5), но это лишь остаток некогда большого количества, тем более показательный, что относится к трудному времени после разгрома 1570 г. Отмечаем и здесь существенное заме­чание исследователя новгородских ремесл, что все эти «книжники» XVI в. - люди светские и притом тяглые, чем лишний раз опровергается предрассудок, будто книгописание было монополией духовенства. 1)
        Обилие книжных писцов само по себе служит убедитель­ным доказательством распространения образования. Образо­ванность иных переписчиков, без сомнения, превышала эле­ментарную грамотность. Новгородские, а особенно псковские писцы любили всяческие личные приписки к тексту, в кото­рых сообщают о себе много любопытного, от серьезных све­дений до вздорных мелочей. В них один из писцов XIV в., Кузьма Попович, обнаруживает знакомство с народно-былин­ной поэзией, писец Домид - явное знание южнорусской поэмы «Слово о полку Игореве», анонимный автор приписки к книге Пандекты (XV в.) знал «Задонщину», произведение рязанца Софония.
        В дополнение к фактическим данным о новгородской книжности и писцах будет не лишено значения указать на косвенные данные, не менее убедительно, в живой конкрет­ной форме говорящие о том,, что книжное дело приобрело в древнем Новгороде вполне бытовой характер.
        _________
        1) А. В. Арциховский. Новгородские ремесла. Новгор. историч. сб., VI, 1939, стр. 8.

-164-

        Именно о бытовом его характере говорят неоднократные изображения книжных писцов среди разных новгородских бытовых сцен и типов в памятниках живописи.
        Наибольшее обилие бытовых сцен новгородской жизни дают иконы «Видение пономаря Тарасия», 1) иллюстрирующие одну из наиболее поэтических легенд, связанных с темою

Изображения книжных писцов на иконе «Видение Тарасия».
Гос. Новгородский музей.

гибели Новгорода. Все они близки друг к другу по компо­зиции и, вероятно, все были созданы в Новгороде. Издатель одной из новгородских икон по некоторым соображениям приурочивал ее написание к новгородскому Антониеву мона­стырю. 2) В верхней своей части все три иконы изображают «казни», ожидающие Новгород: огненную тучу, ангелов, пора­жающих стрелами жителей города, и поднявшиеся над обре­ченным городом воды озера Ильменя. В нижней части дается изображение самого города, представляющее исключитель­ный интерес и ценность, как один из наиболее ранних доку­ментов топографии города и как обильный источник по части
        _________
        1) Известны их экземпляры в Новгородском музее, Новгородском Хутынском монастыре и соборе Василия Блаженного в Москве.
        2) П. Л. Гусев. Новгород XVI в. по изображению на Хутынской иконе «Видение пономаря Тарасия». СПб., 1900.

-165-

его быта. Количество изображенных на иконе домашних и уличных бытовых сцен доходит до двух десятков. Среди сцен домашней жизни, отобранных художником очевидно по их типичности, имеется и изображение писцов, согнувшихся над столом, наряду, например, с изображением иконописца и т. п.

Писец.
Инициал в рукописном Новгородском евангелии 1323 г.

        Нельзя не отметить того же самого явления и в области новгородской орнаментики. Оригинальный орнамент, так называемый тератологический, столь характерный для новгородских рукописей XIII-XIV вв., представляю­щий фантастическое переплетение лент, веток, птиц, зверей, чудовищ и чело­веческих фигур, причудливым образом соединяет фантастику с самыми нату­ралистическими деталями. Мотивы по­следних доставлялись книжным графи­кам-миниатюристам тем же новгород­ским бытом. Оплетенные ремнями, растительными побегами, тут фигурируют воины, крестьяне, охотники, рыболовы, гусляры, иногда с надписями. Новгород­ский книжный орнамент XIII-XIV вв., как бытовой источник, еще ждет исследования. И даже здесь, среди отдельных бытовых типов, мы неоднократно находим книжных писцов.
        Крупнейший русский культурный центр в период своего расцвета, Новгород еще в XVII в. оставался самым большим средоточием книжных богатств. Когда во второй половине XVII в. понадобилось собрать в Московский Печатный двор книги старого исправного письма, запросы на них, в первую очередь, были направлены в Новгород и Псков. Оба они остатками книжных сокровищ послужили общерусскому делу, собрав по своим церквам и монастырям более 150 старых рукописных книг.
        Если можно с уверенностью думать, в соответствии с об­щим обычаем древней Руси, что из многочисленных новго-

-166-

родских монастырей не один и не два обладали в древности большими книжными собраниями, в особенности такие, как Юрьев, Антониев, Варлаамиев, Десятинный, Духов, то с несо­мненностью известно, что одной из самых древних, богатых и знаменитых библиотек северной Руси была новгородская Софийская библиотека, в известных остатках дошедшая и до нас.
        Это было исключительно счастливое условие и база для образованности и начитанности новгородских книжников.
        «Контекст» явлений новгородской культурной жизни и об этой начитанности любителей просвещения позволяет гово­рить вполне определенно.
        Значительную часть среди книжного наследия древнего Новгорода составляет такая литература, как Прологи, Палеи, учительные сборники вроде Измарагда, Златой Чепи и др. Как устанавливает исследование одного из подобного рода памятников - Старшего Измарагда, пергаменного кодекса Румянцевского собрания (XIV в. и как-раз новгородского происхождения), эта учительная литература нередко пред­назначалась для чтения мирян. 1) Она неизменно уделяет боль­шое внимание темам и отводит много места статьям и сло­вам, касающимся «почитания [чтения] книжного». Слова Иоанна Златоуста, Ефрема Сирина, Геннадия Иерусалим­ского и ряд статей полностью или частично посвящены этой теме, имевшей, очевидно, актуальный характер, и настойчиво укрепляют в читателях идею о великом значении книжного чтения: «велика польза есть от почитания книжного и вели­кое приобретение».
        Интересно, что новгородское искусство XIV в. впервые делает проложные сюжеты содержанием стенной живописи, способствуя тем еще большей их популяризации. В числе проложных сюжетов волотовской росписи изображения в северо-западном углу здания, повидимому, стояли в связи со словами и поучениями Пролога именно о «почитании книж-
        _________
        1) Н. П. Попов. Памятники литературы стригольников. Старший русский Измарагд. Историч. зап., вып. 7, изд. АН СССР.

-167-

ном», ближайшим образом, может быть, со «Словом, како не ленитися чести книги», положенным на 1 апреля, день Марии Египетской, изображение которой находилось рядом. В нем окрыление человеческого ума при помощи книжной премуд­рости сравнивается с крыльями птицы. 1)
        Замысел фрески, если он таков, нельзя не признать харак­терным для художника - представителя высокой новгород­ской культуры XIV в.
        _________
        1) А. Пономарев. Памятники древнерусской литературы, IV, Славяно-русский пролог. СПб., 1898, стр. 137.

-168-

 Глава V
ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ ДВИЖЕНИЯ

        На известном этапе истории христианство определяло культурное развитие европейских народов. С течением вре­мени культурный прогресс оказывается связанным с идеологи­ческими движениями, оппозиционными по отношению к оффициальному христианскому учению. Эти движения принадле­жали исторически передовым силам средневекового общества..
        Общий тип оффициальной идеологии правящих классов, характерный для раннего средневековья, достаточно обще­известен. Он был один для всей Европы от Британских остро­вов до Волги, основанный на представлении о богоучрежденности и незыблемости общественного строя, возглавляемого церковью и светскими феодалами, - в области социологиче­ской мысли и той же всепроникающей теологии с элементами схоластических познаний - в области мысли научно-философ­ской.
        Этот тип может быть легко устанавливаем и анализом новгородских памятников культуры XI-XII вв.
        Проповедь епископа Луки (1036-1059), при всей ее при­митивности и чуждости богословским тонкостям, вполне выражает средневековую ортодоксию, как в ее собственно богословской догматике, так и в ее социологических импера­тивах, исходящих из социального и имущественного неравен­ства как богоустановленных положений.
        Еще лучше социологию эпохи можно увидеть из «Краткой редакции Русской Правды», вероятно представляющей собой

-169-

памятник новгородской кодификационной деятельности XI - начала XII вв.
        Образец канонической мысли XII в. - вопросы Кирика Нифонту - при их бытовом характере, также не выходят за пределы типично средневековых, сугубо схоластических пред­ставлений. Заметим попутно, что автор ответов на вопросы может рассматриваться и как представитель византийской культуры. 1)
        Литература и искусство этого периода, за исключением того их участка, который охватывается понятием народного творчества, проникнуты той же общей идеологией. Они еще не знают реализма и не касаются живой жизни изображае­мых ими людей в ее реальном быту и психологических про­явлениях. Действующие лица повестей, как и типажи мону­ментальных росписей и икон XII в., - не столько образы живых людей, сколько носители определенных религиозно-моральных понятий.
        Выразившийся во всех указанных явлениях культуры строй мышления и тип миропонимания держался в целом гораздо долее XII в. В этом смысле представляется не лишенным интереса привести еще один новгородский литературный памятник - «Послание архиепископа новгородского Василия ко владыце тферскому Феодору», включенное в Новгород­скую летопись под 1347 г.
        Архиепископ Василий - уже не грек, как Нифонт. Это представитель русской, новгородской, образованной среды. До епископства - белый поп, Григорий Калика, человек широких интересов, ходивший в Палестину и, как видно, опи-
        _________
        1) Разногласия церковных историков о национальности Нифонта, греческой или русской, повидимому решаются новым материалом археологического характера. В Новгородский музей поступила найденная в Новгороде же свинцовая вислая печать архиепископа Нифонта, способная пролить свет на спорный вопрос. Единственная среди много­численных известных свинцовых печатей новгородских владык печать Нифонта своею каллиграфическою греческою надписью « agnh skepois me Nifonta Nobogradou» и всем своим типично византийским сфрагистическим видом свидетельствует о греческом происхождении ее самое и ее владельца.

-170-

савший свое путешествие. В епископские годы большой адми­нистратор и хозяин, деятельно участвовавший в строении и украшении храмов, ремонте городского моста, сооружении крепостных стен своего города, заказчик знаменитых медных дверей Софийского собора, называемых по его имени «Васильевскими», но вместе с тем оффициальный пастырь своего церковного «стада».
        Предмет послания - вопрос о рае, его характере, «мыс­ленном» или чувственно-материальном, и его местонахожде­нии - предмет типичный для круга интересов средневековой схоластической мысли. Типичны правоверно-церковные разъ­яснения архиепископа Василия о рае и аде: о первом - как о «светлости неизреченной», месте ликований и веселья, нахо­дящемся на Востоке, о втором - как об огненной реке, нахо­дящейся на Западе, где «скрежет зубовный», и «червь неусыпающий». Типичны и доказательства архиепископа Василия: буквально понимаемые библейские цитаты и ссылки на авторитетные церковные книги, вроде Пролога. Научное исследо­вание еще не завоевало себе в то время прав ни на Востоке, ни на Западе Европы. Средние века не любили, чтобы «глубины божественного творения» исследовались слишком подробно. Самостоятельные и свободные мысли о природе, о человеческой жизни и ее установленном порядке казались подозрительными или еретическими.
        Интересно отметить, что вместе с церковными книгами, в виде аргумента особо убедительного для паствы, новгород­ский владыка ссылается на рассказы и свидетельства «видоков» (очевидцев) «бывавших» в непосредственной близости рая или в нем самом. Это доказательство уже из области апокрифов. Апокрифические сказания, преломлявшие отвле­ченную христианскую догматику в материальных, доступных представлению народных масс формах, также были свой­ственны всей средневековой Европе, но преимущественно именно народным слоям.
        Их конкретность и житейская простота, иногда свободо-мысленный характер, видимо особенно отвечали деловому

-171-

складу характера и культуры новгородцев, никогда не отли­чавшихся склонностью к богословско-философским абстрак­циям. Им нравились и естественно, в этом роде создавались собственные легенды, вроде сохраненного до нас Ипатьев­ской летописью рассказа новгородских охотников - тоже «очевидцев» - о выпадении прямо из туч молодых оленьцов и вевериц в землях югры и самояди.
        Общие основы идеологии одинаково во всем христианском средневековом мире отразились на принципах морали, на культовых формах, на организации церковной жизни и даже на многих сторонах общеевропейского средневекового обще­ственного быта.
        Оффициальная церковная средневековая мораль, наклон­ная к аскезе, была строга и беспощадна. Ее естественными порождениями были и общества флагеллянтов (бичующихся) на экзальтированном католическом Западе, и многообразные, подчас самые удивительные формы отшельнического подвижничества на сосредоточенном и самоуглубленном православ­ном византийском Востоке.
        На почве особого внимания к внешней стороне религии, интереса к ее легендарной фантастике и вещественным рели­квиям, общераспространенным и на Западе и у нас явлением были путешествия во святые места.
        Не только профессионалов религиозного культа, но и близких к церкви мирских людей тянули к себе места, свя­занные с памятью основателей христианской религии: вифле­емская пещера, река Иордан, Генисаретское озеро, гора Фавор и больше всего - Иерусалим и гроб господень. На поклонение им отправлялись одиночки и толпы западных пилигримов и русских паломников, преимущественно из людей состоятельных, способных преодолеть неисчислимые труды и опасности далекого путешествия, принося затем с собой священные реликвии. «Се ходиша, - рассказывается в летописном отрывке 1163 г., - из Великого Новагорода . . . 40 мужь калицы ко граду Иерусалиму, ко гробу господню. И гроб господень целоваша и ради быша. И поидоша, вземше

-172-

благословение у патриарха и святые мощи. И приидоша в Великий Новгород, к святей Софии. И даша святые мощи в церковь владыки Иоану святым церквам на священие».
        В области культа примитивною непосредственностью были проникнуты формы почитания божественных существ и свя­тых, основанные на представлении о их специальных функ­циях. Богоматерь Мадонна, архангелы Михаил, Гавриил, свя­тые Георгий, Флор и Лавр, Феодоры Тирон и Стратилат, Косьма и Дамиан, Параскева, Илия, Никола, блаженный Августин, Антоний, Цецилия, Бригитта и пр., совсем как ста­рые языческие боги надолго становятся покровителями и управителями отдельных сторон природы и человеческой жизни: земледелия, скотоводства, торговли, мореплавания, просвещения, врачевания, семейной жизни. Архангелу Михаилу, пророку Илье и т. п. одинаково посвящаются церкви в Риме, Париже, Нанте, Брюгге, Гильдесгейме, Висби, Константинополе, Киеве, Новгороде. Интересно отме­тить, что магические функции новгородцы иногда не прочь были переносить с собственно святых и на своих владык: в 1288 г. они изгнали владыку Арсения, потому что «того для стояло тепло долго».
        Одинаково весь христианский средневековый мир, и запад­ный и восточный, создал, почитал и пользовался огромным количеством всевозможных материальных религиозно-маги­ческих реликвий: шипов от тернового венца и гвоздей от креста Христова, слез Христа, волос и молока Мадонны, голов Иоанна Крестителя, рук, ног, пальцев и прочих частиц мощей разных святых, частей их одежд, крестов-энколпиев и тель­ников, образков, змеевиков и еще разных других бесчисленных амулетов. Изготовлением их самих, а также их вместилищ - реликвариев, мощевиков, путных панагий и т. п. - были заняты многочисленные мастера и целые отрасли художе­ственного производства. Широчайший культ реликвий опре­делил и некоторые черты средневековой церковной архитек­туры, например обходные алтарные галлереи, деамбулатории готических соборов.

-173-

        Убедительнее всего принципиальная тождественность западной и восточной практики свидетельствуется легкостью перехода из страны в страну и использованием по тому же назначению всяческих средневековых христианских святынь. Так, новгородский крест-мощевик XII в., содержавший в себе местно-чтимые реликвии: часть креста честного, одра Бого­родицы, гробов свв. Даниила, Пелагеи, Саввы, Лазаря, ангеловой стопы и пр., в свою очередь собранные из разных мест благочестивым новгородцем Ильей, попал затем в Германию, в течение веков хранился в ризнице собора в Гильдесгейме в качестве столь же чтимой святыни и был пополнен релик­виями, имевшими прямое отношение к Гильдесгеймскому собору: частицами мощей свв. Епифания и Годегарда, ап. Павла, Космы и Дамиана, Тибуртия, Бернварда и др. 1)
        Средневековое христианское почитание вещественных реликвий по существу мало отличалось от дохристианского почитания камней, священных деревьев, источников и пр.: те и другие признавались вместилищами или орудиями действия божественной силы. Большая доля элементов фетишизма характеризовала и широко распространенное у нас на Руси почитание икон.
        В области почитания икон, как и в области всего рели­гиозного культа, особенно в XII-XV вв., следует отметить черту, небезразличную для понимания как оффициальной идеологии, так и движений, явившихся реакцией на нее. Эта черта - раздробленность культа, местный его характер. Отдельные области, города имели своих местных патронов, святых, покровителей только своей территории, своего города, своего князя, своих земляков. Святой-покровитель был не только невидимым небесным предстателем, но большею частью и материально присутствовал в своем городе в виде мощей. В такой же роли вещественного представителя боже­ственной силы, так сказать, палладиума местной области, города, князя, выступали и изображения святых - иконы.
        _________
        1) В. К. Мясоедов. «Иерусалимский крест» в ризнице собора в Гильдесгейме. Зап. Отд. русск. и слав, археол. РАО, XII, 1918.

-174-

Они также помогают только своему городу и противодей­ствуют его врагам, хотя бы и таким же христианам. Новго­родская икона «Знамения», по местному сказанию, 1) вынесен­ная прозорливостью архиепископа Иоанна (также местного покровителя) на стену города, наводит тьму и страх на осадивших город суздальцев и спасает своих новгородцев. Но такие святыни, почитаемые и неприкосновенные у себя, позво­лительно было грабить, иногда уничтожать или захватывать в плен в городе противника.
        Эту раздробленность и локальность культа на общей полу­фетишистской основе, одинаковую для всей средневековой Европы, следует ставить в связь с общей же феодальной раз­дробленностью. Развитие феодальных принципов и отношений вело к экономической, политической, а также и религиозной изолированности феодальных миров. Последняя накладывала свой отпечаток на многие стороны жизни, начиная с крупных единиц - областей и княжеств, вплоть до мелких феодаль­ных ячеек - доменов, вотчин, боярских дворов. И эти мел­кие единицы имели, старались иметь, собственных патронов, свои иконы, свои церкви. По их пути шли первичные торго­вые организации: товарищества, братства, - на Западе и у нас.
        Развившееся в широчайших размерах в XIV в. в Новго­роде частное храмовое строительство боярских семейств: Анцифора Жабина, Федора с боголюбивою матерью Ната­лией, Василья Даниловича и многих других, эти знаменитые новгородские небольшие, украшенные росписями церкви Феодора на Ручью, Спаса на Ильине улице, Спаса на Ковалеве и др., с совсем маленькими, «семейными» приделами-«капеллами», находит себе естественное объяснение в изложенном выше, как и сохранившиеся образцы семейных боярских икон, типа знаменитых «Молящихся новгородцев», где под Деису-
        _________
        1) Памятники старинной русской литературы, I, стр. 241-243. - Ф. Буслаев. Местные сказания владимирские, московские, новгород­ские. Летоп. русск. литер, и древн., IV, М., 1862, Исследования, стр. 18-23.

-175-

Новгородская икона Знамения, обстреливаемая суздальцами.
Деталь иконы «Осада Новгорода суздальцами». (Гос. Новгородский музей)

-176-

[Пустая страница]

-177-

сом верхней половины изображена какая-то определенная боярская семья - Григорий, Мария, Олфим, Евсей, Тимофей и чады, которая «молится Спасу и пречистой Богородице о гресех своих».
        К таким же типичным и общераспространенным явлениям европейской средневековой жизни принадлежала связь тор­говли с религией.
        Купеческое храмоздательство, засвидетельствованное у нас как бытовое явление, помимо летописных известий, точно так же и народно-былинным творчеством, было наиболее элементарною формой этой связи. Известное и из лето­писных рассказов, и из исследования самих памятников широко распространенное в Новгороде использование подцерковий для склада товаров вызывалось желанием, с одной стороны, поместить их в надежные каменные помещения, за железные двери, с другой - поставить под церковное покро­вительство.
        Более глубокою формою связи торговли с религией было существование у нас, как и на Западе, торгово-религиозных ассоциаций, братств.
        Объединяемые общими интересами группы торговцев Нанта или Нойона, Новгорода или Пскова соединялись в общества, учреждали братства, обычно избиравшие патро­ном какого-либо святого и большею частью связанные с цер­ковью его имени.
        Известны существовавшие в Новгороде с начала XII в. Иваньская братчина крупных вощников, группировавшаяся около церкви Ивана на Опоках, Пятницкая организация купцов-экспортеров при церкви Параскевы Пятницы, Борисоглеб­ская, Никольская и др. Патрональный храм организации служил не только местом отправления культа, но и своеобраз­ной синдикатской конторой. При нем, очевидно, хранился архив братчины: договорные и иные документы, хранились эталоны мер и веса, возможно - деньги братчиков. При нем же производилось взвешивание товаров и денег и разби­рательство торгово-судных дел.

-178-

        Иногда церковно-купеческие организации получали приви­легии монопольности или, по крайней мере, независимости в подобного рода операциях для своих членов от городских мэрий на Западе или от княжеско-посаднического управле­ния - в Новгороде. Характерна независимость братчинской юрисдикции в делах и преступлениях, совершенных во время собственно «братчин», т. е. пиршеств данной организации: «А кто с кем побьется ... на пире... ино ту князю продажи нет... а братьчина судит, как судьи». Таким образом,, и пирам, являвшимся, может быть, глубоким пережитком древних жертвенных трапез, придавался сакральный харак­тер.
        Не только торговля, но и весь оффициальный городской быт одинаково во всей Европе характеризовался в средние-века внешнею связью с церковью.
        К средневековому европейскому собору было приурочено-много сторон городской общественной жизни. В помещениях соборов происходили общественные собрания граждан, заклю­чались политические соглашения, торговые договоры, изве­стны случаи чтения лекций, иногда даже устройства светских представлений. В соборе Парижской Богоматери собирались Генеральные Штаты. В течение столетий готические соборы Парижа, Шартра, Антверпена, Реймса, Кельна, Стасбурга были единственными большими общегородскими зданиями, способными вместить едва ли не все взрослое население-города. Известно, что и у нас городские соборы - новгород­ский Софийский в первую очередь - так же служил» и местами собраний граждан, и местами приема послов, госу­дарственных церемоний, и хранилищами мер и весов, и пр.
        Наконец, весь средневековый христианский мир имел; общие черты и в организации церковной жизни.
        Церковная жизнь была проникнута началами феодализма. Верхний слой церковников - епископы, настоятели монасты­рей (архимандриты, игумены, аббаты, приоры) - был по существу феодалами. Состав высшего духовенства пополнялся большею частью из боярских фамилий, так что смыкался со

-179-

светскими феодальными слоями и социально. Как и светские владельцы, церковные получали свои владения: «погосты, села, земли и борти, и реки, и великие волости со всеми прибытками», от князей или, как позднее в Новгороде, от формального органа государственной власти - веча. Юриди­чески, точнее теоретически, за князем (вечем) признавалось право прямого владения, с получением дани, как следствием его. Практически церковные владения почти всегда были жалованными, доходы с них целиком оставались в пользовании непосредственных владельцев, физических или юридических лиц. Более того, церковные феодалы на Западе и у нас пре­имущественно пользовались правом иммунитета во внутрен­них делах своих вотчин, в первую очередь судебным. Право юрисдикции в отношении своих смердов признавалось не только за епископами, но и за игуменами монастырей.
        Принятый практическим и юридическим словоупотребле­нием в отношении епископов, в частности в Новгороде, тер­мин «владыка» довольно точно выражал существо их власти, не только церковной, но и светской. Верующими своей паствы владыка руководил как церковный глава; людьми и хозяйством своих земель он владел как хозяин. В составе многочисленной и сложной администрации владычных земель - те же долж­ности, как у крупного боярина: волостели, тиуны, приказчики, дьяки, подъячие, - должности, замещавшиеся обычно мир­скими людьми.
        Архиепископ Новгорода был подлинным духовным сеньо­ром. Его зависимость от князя и центральной церковной власти была номинальной. Его положение в своей феодальной рес­публике - с очень раннего времени совершенно особое: он - глава и хозяин Новгородского Дома Софии, религиозного и политического центра республики, с его огромными владе­ниями и богатствами. В распоряжении новгородского вла­дыки - огромные владения, разбросанные по всем пятинам Новгородской земли, где он пользовался, в сущности, неогра­ниченными суверенными правами. Управление ими он осуще­ствлял при помощи многочисленных служилых людей -

-180-

софьян, разделявшихся на разряды и сообразно со своим положением занимавших те или другие должности, связан­ные с кормлениями. В положении новгородских владык была еще черта, роднившая их с западными сеньорами: наравне с крупными светскими феодалами они должны были выста­влять со своих земель особый полк.
        Чрезвычайно существенным явлением церковной жизни и порядков в области отношений между чинами церковной иерархии была система поборов, пронизывавшая всю церков­ную организацию сверху до низу. Епископы платили за поставление митрополиту, архимандриты, игумены, приход­ское духовенство - епископу. Чем выше была должность, тем большая платилась за нее «мзда». Помимо установлен­ных поборов, явление симонии, т. е. купли-продажи церков­ных должностей, было одинаковым явлением и западной, и византийской, и русской церковной жизни.
        Наконец, увлечение духовенства мирскими интересами порождало, видимо, одинаковые явления и в области быта и поведения священно- и церковнослужителей, в их массе, и в Западной Европе, и у нас: корыстолюбие, распущенность, нерадение и пр.
        Очень характерным в данном отношении являются обли­чения духовенства, содержащиеся в поучении новгородского архиеп. Илии (Иоанна) XII в. 1)
        Напомним также западный и русский фольклор о попах.
        Специальные задачи настоящей главы не требуют даль­нейшего углубления в вопросы средневековых культовых форм и явлений средневековой церковной жизни. Экскурс в эту область был необходим для того, чтобы выяснить те общие условия, которые определили появление идеологиче­ских движений, направленных к преодолению сложившейся церковно-феодальной системы и оппозиционных по отноше­нию к господствующей церковной идеологии.
        _________
        1) А. Павлов. Неизданный памятник русского церковного права XII в. СПб., 1890.

-181-

        В период XII-XIV вв. на всем пространстве европейского мира, и в западной и в восточной его половине, намечается процесс великого культурного перелома. Назревают и начи­нают находить себе проявление силы, которые в будущем разорвут оковы средневековья и проявят себя в бюргерских движениях, в гуманизме Возрождения, в научных завоева­ниях эпохи великих открытий.
        В указанное время процесс этот развивался еще под зна­ком средневековья, т. е. почти целиком в области религиозной идеологии, но принимая разные формы. «Революционная оппозиция против феодализма проходит через все средне­вековье. В зависимости от условий времени выступает то в виде мистики, то в виде открытой ереси, то в виде воору­женного восстания». 1) С проникновения оппозиционных на­строений в ограниченную область религиозной идеологии начиналось раскрепощение человеческой личности и ее сил.
        Первые признаки кризиса оффициального миросозерцания, таким образом, законно усматривать в широко распростра­нявшихся с XIII в. настроениях мистицизма, а вслед за ним - в религиозной чувствительности и экзальтации.
        Уже в идеях Иоахима Флорисского, монаха из южной Италии, поэта и визионера, которого великий Данте поме­стил в своем Раю, в хоре мистиков, звучит предчувствие близ­кого «века свободы». Его «Concordia novi et veteris Testa-meniti» - мистическое предсказание «третьего века», пред­стоящего вслед за вторым в самом близком будущем. Для описания его Иоахим находит самые выразительные сравне­ния. Первый век был веком рабского послушания, второй сыновства, третий будет веком свободы; первый был страхом, второй - верой, третий будет любовью; первый был веком познания, второй - мудрости, третий будет веком полного разумения и т. д. Последователями и продолжателями Иоахима были Иоанн Пармский, Жерар Сен-Доннино. Доктрина последнего «Evangelium Aetemum» уже обеспокоила оффи-
        _________
        1) Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии. Маркс и Энгельс, Соч., VIII, стр. 128-129.

-182-

циальную церковь, была признана опасной, а автор попла­тился заточением.
        Действительно, мистические идеи, отнюдь не преодолевав­шие средневековой ограниченности, а лишь отдаленно пред­сказывавшие наступление нового века, делались, может быть, помимо намерений их авторов, революционным знаменем. Они были тараном, пробивавшим заскорузлую толщу оффи-циальной церковности. Они расчищали путь для идеологиче­ского обновления, впервые смягчившего строгую и беспощад­ную средневековую религиозную аскезу жизненным и близким человеческому сердцу сознанием красоты и радости земного существования. Небо еще остается последней и главной целью, о которой надлежит думать человеку, но оно уже не в силах поглотить всех его переживаний. Отвлеченные идеи о будущей небесной жизни уже не могут заслонить законных интересов земли. Даже профессиональных теологов, даже еремитов мир начинает влечь к себе «per pulchrum et bonum».
        Одним из первых открыл это могучее по его последствиям течение, если можно так выразиться, «жизнелюбцев» Фран­циск Ассизский. Вслед за ним стоит типическая фигура Салимбене. За этим - великое множество крупных и мелких «еретических» и полуеретических группировок и сект, возни­кавших как в Западной, так и в Восточной Европе. Среди них - так прямо и именовавшиеся: «gaudentes» (радующиеся, весельчаки). Блаженный ассизский святой с его возвышен­ными «Цветочками» и простодушный пармский капуцин с его грубоватой и непосредственной «Хроникой» - это, так ска­зать, алтарь и кухня религиозного общества, но одинаково типичные для своего времени.
        XIII и XIV вв. и в восточной половине Европы были веками подобного же психологического «обновления». Сдвиги в средневековом мироощущении здесь можно почув­ствовать по памятникам искусства. В его область, доселе цели­ком подчиненную отвлеченной богословско-дидактической догме, в это время находит себе доступ дыхание живой жизни. Оно нашло себе выражение в искусстве всех стран

-183-

Восточной Европы и Передней Азии, определив тем так назы­ваемое «восточно-европейское предвозрождение». Из всех областей Русского государства оно полнее и ярче всего пред­ставлено сохранившимися памятниками Новгорода.
        Новгородская культура XIV в. создала исключительный по обилию и разнообразию ряд произведений монументаль­ного искусства, убедительно позволяющих проследить проби­вавшиеся в общесредневековой культуре новые ростки. Это главным образом росписи церквей Успения на Болотове, Феодора Стратилата, Спаса на Ильине, Спаса на Ковалеве, Рождества на Красном поле, собора в Сковородском мона­стыре.
        В этих росписях многие черты могут быть расцениваемы, как несомненные документы нового мироощущения, обусло­вленного пробуждающимся сознанием, которое стремилось оживить сухие религиозные догмы, наполнить их привычным человеческим содержанием. В части сюжетно-иконографической сюда надо отнести: широкое употребление апокрифиче­ских, реалистических в своем народном существе сюжетов протоевангельского цикла, затем склонность к остроэмоцио­нальным сюжетам плащаниц, Христа в гробе, так называемой на Западе «Pieta» и т. п.
        Исследователь происхождения и распространения послед­ней композиции в русском искусстве Д. В. Айналов ставил происхождение ее на Западе в связь с мистическими виде­ниями св. Бригитты, а распространение у нас связывал с лицом и деятельностью Максима Грека. Но жизнь Бригитты падает на середину XIV в., деятельность Максима Грека (на Руси) - на первую половину XVI-ro. Между тем, в новгород­ском искусстве композиция эта в середине XIV в. употре­бляется уже в качестве установившейся составной части алтарной росписи. У Максима Грека, жившего до Москвы, как известно, долгое время в Италии и общавшегося с тамош­ними гуманистами, своим чередом был естествен вкус к подобным эмоциональным сюжетам. Но появление «Pieta» (у нас называлось «Христос во гробе») в новгородском изо-

-184-

бразительном искусстве относится к гораздо более раннему времени. Его позволительно ставить в связь с теми пробле­сками новых движений средневековья, которые наметились еще ранее XIV в. и которые нашли себе позднее в «открове­ниях», стигматах и всей мистике Бригитты уже утрированное болезненное выражение.
        В части стилистической к чертам нового мироощущения надо отнести оживление «отвлеченных» схем церковного искус­ства XI-XIII вв., драматизирование их, попытки индиви­дуальной характеристики изображаемых лиц, связанные с интересом к живым людям, выразительный рисунок фигур, пейзаж и орнамент, свидетельствующие о наблюдениях над натурой.
        Появление указанных сдвигов в церковном искусстве, сви­детельствовавших о психологическом оживлении художе­ственного творчества, было одновременным с появлением идео­логических движений в общественной жизни, связанных с сознательной оппозицией оффициальному церковному уче­нию и строю, и это делает еще более очевидным неслучай­ный характер тех и других.
        Мы говорим именно о движениях, охватывавших значи­тельные массы общества, так как обличения недостатков общественной и церковной жизни со стороны отдельных пред­ставителей церковных же кругов и на Западе и у нас всегда имели место, но, конечно, не могут трактоваться в качестве общественных идеологических движений. Иаков кардинал Витрийский, Гиар Лаонский, Абеляр, Арнольд Брешианский и ряд других проповедников на Западе восставали против богатства епископов и прелатов, их торговли правосудием и духовными доходами, симонии и непотизма, против неве­жества, корыстолюбия и небрежения каноников. Наши источ­ники сохранили меньше памятников русского проповедниче­ства. Но известно, что этим вопросам уделяли внимание и нов­городский архиепископ Илья (Иоанн), и Серапион, епископ Владимирский, и даже Кирилл, епископ Туровский, изыскан­ный символист, далекий от современности и, тем не менее,

-185-

вставлявший в свою поэтическую риторику выпады против «сановников и буев во иереих».
        Взгляды оппозиционного и «протестантского» характера приобрели значение характерного для культурной жизни эпохи явления, когда они стали более или менее массовым умонастроением и вылились в широкие идеологические тече­ния. Это имело место у нас, сколько пока знаем, с XIV в. и особенно ярко проявилось в Новгородско-Псковской обла­сти, где почва для того была подготовлена.
        Наряду с купеческими объединениями типа гильдий, в Новгороде несомненно существовали какие-то, еще не совсем ясные по формам ремесленные корпорации типа западно-европейских цехов. Они, как и в западноевропейских городах, дают название целым районам города: Кузнецы, Котельники, Плотники и т. п.
        Они так же, как и там, основывают церкви в честь покро­вителей своего ремесла, организуют совместные пиры. Суще­ствование этих аналогий между западной и русской жизнью объясняется, конечно, тем, что там и здесь они были не слу­чайными, но одинаково рождались из самой природы феодаль­ного общества. Там и тут ремесленники проходили одинако­вый путь развития и их связь с церковью не могла- воспре­пятствовать им стать одной из сил, призванных расшатывать самые устои церковной идеологии. Там и тут общественные организации свободного ремесленного населения были носи­телями зерен нового «городского» мировоззрения и культуры и той средой, которая питала оппозиционные идеологические движения.
        Понимавшиеся историками в узко ограниченном смысле только церковных движений, так называемых ересей, эти движения средневековой общественной жизни и мысли еще недооценены в их основном значении. Их видимый церков­ный характер не должен смущать, так как мы знаем, что средние века подчинили богословию все виды идеологии, вследствие чего всякие «нападки на феодализм, и прежде всего нападки на церковь, все революционные, социальные

-186-

и политические учения должны были представлять из себя одновременно и богословские ереси». 1)
        Первым такого рода широким общественно-идеологиче­ским движением в Новгородской земле было стриголь­ничество.
        Из сравнительно скудных известий летописей и иных источников можно все же составить определенное предста­вление об оппозиционном (против оффициальной церкви) и массовом характере движения. Первое, помимо всего, сви­детельствуется суровостью принятых репрессий: по сообще­нию летописи, в 1375 г. в Новгороде «побиша стригольников еретиков свергоша их с мосту, развратников святые веры». О втором говорит многочисленность последователей казнен­ных еретиков в Новгороде и Пскове, образовавших свое общество, или, вернее, свои общества.
        Источников для ознакомления с существом и характером учения стригольников немного, но они есть, притом не только косвенного, обличительного характера, как «Послание епис­копа Стефана к новгородскому владыке Алексею». 2) Некото­рые новые исследования пробуют установить литературу, обращавшуюся в стригольнических кругах и отражающую их идеологию. За такую признаются рукописные сборники XIV в. новгородского происхождения - «Измарагд» и «Златая Чепь». 3)
        Первый из указанных сборников, по целому ряду призна­ков, составлялся несомненно в Новгороде, еще точнее - в среде софийских клирошан, последователей стригольниче­ской идеологии.
        Стригольничество исходило из критики существующего церковно-феодального строя. Корыстолюбие, обогащение всей церковной иерархии сверху донизу, преданность мирским интересам и нерадение об интересах духовных - исходный
        _________
        1) Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии. Маркс и Энгельс, Соч., VIII, М.-Л., 1931, стр. 128.
        2) Русская историческая библиотека, VI, стр. 211-228.
        3) Н. П. Попов. Памятники литературы стригольников. Историч. зап., VII, 1940.

-187-

пункт теоретических и практических построений стригольни­ков. «Мнози пастуси наймают наймиты паствити скот и сами

Казнь стригольников в Новгороде в 1375 г.
Миниатюра Никоновской лицевой летописи, XVI в.

пиют или да спят невидением или грубостью, или упиваються неправедным собранием и потакови деюще властелем не хотят учити, ловящи у них чаши или некоево взятья... О, горе! пастуси волци быше, овець истерьзаша».
        Приобретение церковных должностей «на мзде», соверше­ние таинств за плату вызывали логический вывод о их недей­ствительности. «Глаголют бо стригольницы о нынешних свя-

-188-

тителех и о попах: недостойны де их службы». А отсюда дальнейший вывод, уже практический - отрицание оффициальной церковной иерархии. Отказываясь признавать «законных», поставленных «на мзде» епископов и попов, стригольники вопреки всем традиционным канонам требовали, чтобы епископ получал право на учение от общества, и больше того - признавали это право за всяким членом общины, обладающим высокими нравственными качествами и опытом в вопросах веры. «Стригольницы ни святителя имущи, ни учительского сана, сами ся поставляют учители народу». Это - проблеск идеи о ценности человеческой лич­ности и реакция против феодального рабства.
        Выводы стригольников в отношении культовых форм менее радикальны, чем в отношении организационных, и это вер­ный признак преимущественного общественно-практического, а не индивидуально-созерцательного характера движения.
        Отрицательное отношение стригольников к оффициальной церковной иерархии естественно распространялось и на осу­ществляемый ею «злосмрадный» культ. Но до полного отри­цания внешнекультовых форм религии стригольники еще не шли. По сравнению с общепринятым церковным, их ритуал был только более упрощенным и тонким. В него, как можно думать, входили книжные чтения, притом не механические, а осмысленные; пост, но также не шаблонно понимаемый, в смысле замены в известное время одних видов пищи дру­гими, скоромных - постными, часто не менее обильными, а в смысле воздержания вместе с пищею «от гнева, ярости, осуждения, зависти, от всякой неправды, вражды и плотских похотей»; покаяние, но не перед попами, а перед землей.
        Утончение понимания внешних форм религиозного культа стригольниками несомненно следует рассматривать как изве­стный прогресс в области идеологических представлений, как признак некоторого освобождения мысли от сковывавших ее пут мистики и магии. Несомненно однако, что и переоценивать этих сдвигов нельзя. Ослабление религиозно-магической обрядности и фетишизма у стригольников еще не было пол-

-189-

ным их преодолением. Обряд покаяния земле, с припаданием к ней лицом, заключал еще очень большую долю магических представлений. Может быть, следует сопоставить этот стри­гольнический обряд с исконным фольклорным образом «матушки сырой земли» у нашего народа (движение вышло из народных масс) и в том и в другом видеть отголосок пер­вобытно-анимистического почитания матери-земли. 1) Еще более внешним характером отличался стригольнический ритуальный обычай пострижения волос «на три перста» под ухом во имя главного догмата христианской веры. 2)
        Имеет определенное значение вопрос о социальном лице движения стригольников.
        Из двух названных летописью по имени вождей движе­ния, казненных в 1375 г. на волховском мосту, Никиты и Карпа, один был дьяконом, другой простецом. Таким обра­зом, выясняется среда руководителей движения, а вероятно и его идеологов: низшие клирики и «простецы»-миряне. Они же составляли и основную массу стригольнических общин в Новгороде и Пскове.
        Как большинство городов, древний Новгород был «горо­дом ремесленников». Очевидно, эта городская ремесленная, демократическая среда и давала кадры движению.
        В отношении социальной характеристики движения следует считаться и с принятым пониманием самого его имени («стригольники») в смысле указания на ремесло его зачи­нателей - суконщиков. Во-первых, эта связь названия ереси с ремеслом («художеством») ее адептов почти совре­менна движению, и окрестили стригольников этим именем по их ремеслу не позднейшие историки, а ранний их обличитель.
        _________
        1) Можно еще напомнить духовный стих:

«Уж как каялся молодец, сырой земле:

Ты покай, покай, матушка сыра земля -

Есть на душе три тяжкие греха, три великие».


        2) Обряд, из которого новейший исследователь предлагает вести самое название ереси (Н. Попов, там же, стр. 43-44).

-190-

Во-вторых, в церковной истории и восточной, и западной имеются прецеденты подобных же обозначений «еретиков» по роду их занятий: византийских монофизитов - «сукнова­лами», французских катаров - «ткачами» и т. п.
        Определяемые по существу своих воззрений стриголь­ники - это оппозиционеры и протестанты против всего-средневекового строя феодальной теократии; если не пол­ностью, то в главном, рационалисты; люди, уважавшие книж­ность и образование; люди, стремившиеся к установлению-социальной справедливости.
        Как выражаются современные движению полемисты,, стригольники «изучисте словеса книжныя ...» и «аще бо бы не чисто житье их видели люди, кто бы веровал ереси их?».
        Старые историки и новые исследователи неоднократно сближали стригольников с разными западно-европейскими ересями и сектами: Тихонравов - с бичевалыциками, Никит­ский - с катарами, Орлов - с патаренами и альбигойцами,. Попов - с вальденсами и пр. Каждое из сопоставлений имеет под собой основания и ни в одном сходство не доходит да конца.
        Дело, очевидно, может заключаться не в том, что новгородско-псковская ересь XIV в. была «западного происхожде­ния» и что «она возникла под влиянием одного из западных реформаторских течений». 1) И Новгород и Псков близко соприкасались со странами Запада, но следует ли поэтому для всех явлений их жизни - идеологической, культурной и пр. - прямолинейно искать западных причин? Общность при­чин влекла общие следствия. На почве одинакового церков­ного строя возникали схожие оппозиционные движения, С катарами, патаренами, альбигойцами, вальденсами и т. п. у стригольников то сходство, что все они были демократиче­скими, рационалистическими дореформационными течениями, продуктом нарождавшейся бюргерской культуры. А их рели­гиозная оболочка была определена временем. «Ересь горо­дов. - а она является оффициальнои ересью средневековья, -
        _________
        1) Н. Попов, там же, стр. 51.

-191-

была направлена главным образом против попов, на богат­ства и политическое положение которых она и нападала». 1)
        Наряду с общеевропейскими, у стригольников имелись свои специфические русские черты, например указанное поклонение матери-земле.
        Начавшееся в XIV в. стригольническое движение захва­тило и часть XV в. Последние известия о нем относятся к 1427 г.
        В том же XV в. в Новгороде развернулось новое идеологи­ческое движение, - так называемая ересь жидовствующих.
        Движение нельзя считать в собственном смысле новгород­ским. Зародилось оно не в Новгороде и в своем распростране­нии захватило не одну новгородскую область. Но, говоря о новгородской областной культуре, его нельзя обойти уже потому, что первым местом его широкого развертывания у нас был именно Новгород. Он же и позднее продолжал играть роль опорной базы движения, так как здесь, в Юрьеве мона­стыре, был создан своеобразный штаб ереси сильным ее московским покровителем, думным дьяком Посольского при­каза Федором Курицыным.
        Источников для изучения движения жидовствующих, по сравнению с движением стригольников, количественно гораздо больше. В числе их, прежде всего, также современная ереси полемическая литература, на этот раз более обильная. Затем - собственная литература жидовствующих, более несо­мненная и более обширная, чем литература стригольников. Однако не все эти источники обладают одинаковой степенью достоверности, и при пользовании ими необходимо учитывать их относительную надежность или сомнительность.
        Первым полемистом против жидовствующих выступил новгородский архиепископ Геннадий, «паства» которого ока­залась заражена ересью. Несомненным преимуществом пос­ланий архиепископа Геннадия, посвященных ереси, является то, что они основаны на личном знакомстве с ересью,
        _________
        1) Энгельс. Крестьянская война в Гермайии. Маркс и Энгельс, Соч VIII, стр. 129.

-192-

с какими-то ее книгами, и на показаниях ее отдельных после­дователей, вроде попа Наума и др. Но архиепископ Геннадий не ставил своей целью систематического изложения учения открытых им еретиков, а его характеристика ереси, даваемая в терминах библейских и византийских ересей, способна вводить в заблуждение.
        Вслед за посланиями архиепископа Геннадия можно ста­вить «Известие» митрополита Зосимы о соборе 1490 г. и при­говор последнего о еретиках. Внутреннее соотношение доку­ментов сложное: собор должен был осудить еретиков, субъек­тивно же митрополит Зосима был в какой-то мере их сторонником.
        Наконец, самый обильный по внешности источник - спе­циальная книга о ереси «Просветитель» Иосифа Волоцкого, содержащая и исторический очерк ереси, и подробное обличе­ние ее заблуждений. Но при пользовании этим источником осторожность необходима в еще большей степени. Иосиф писал свое сочинение спустя почти четверть века после появ­ления ереси в Новгороде. Лично он не имел дела ни с ее представителями, ни с ее литературой, зная то и другое исключительно из вторых рук. Так же, как и Геннадий, Иосиф пользовался не выражающей существа дела библей­ской терминологией. Главное же, в полемическом увлечении, обусловленном не только собственно богословскими, но еще более практическими идеями, он сгущает краски, черня своих противников всеми средствами.
        При известной ненадежности всех полемических источни­ков, тем большего внимания и анализа заслуживает собствен­ная литература жидовствующих. Она и достовернее, и обшир­нее, и разнообразнее литературы стригольников, что само по себе является, как увидим, немаловажной чертой для харак­теристики движения.
        В литературе жидовствующих на первое место надо ста­вить книги, определенно называемые архиепископом Генна­дием. Это, во-первых, какие-то «Псалмы» - тетрадь, полу­ченная Геннадием от попа Наума. Как можно заключать из

-193-

текста самого Геннадия, под этими бывшими в его руках ере­тическими «псалмами» нельзя понимать ни библейской Псал­тири Давида, ни дошедшей до нас в списках XV в. «Книги глаголемой Псалтирь», содержащей в себе молитвы из «Махазора». Вернее всего под упоминаемыми Геннадием «Псал­мами» понимать собрание ветхозаветных библейских книг, имевшееся в пользовании у еретиков, - Библию. Затем архиепископ Геннадий называет находившиеся в обращении у жидовствующих книги «Шестокрыл» и «Логику». Ни о той, ни о другой нет сомнений. «Шестокрыл» - книга Иммануила бен-Иакова, итальянского еврея XIV в., представляющая сочинение о гадании по фазам луны, разделенное на шесть глав или крыл, откуда ее название, - книга, попавшая затем в список отреченных. «Логика» - книга Моисея бен-Маймона, испанского еврея XIII в., сочинение философско-мета-физического характера.
        Короткую геннадиевскую библиографию литературы жидовствующих исследователи пополняют еще несколькими книгами, близко соприкасающимися с названными по содер­жанию или авторству. Таковы «Учение луннику» - книга очень близкая к «Шестокрылу»; «Тайная тайных» (или «Ари­стотелевы врата») - книга, содержащая яко бы наставле­ние Аристотеля Александру Македонскому, сочинение Моисея бен-Маймона, автора упомянутой «Логики».
        Наконец, к книжности жидовствующих с большими или меньшими основаниями можно относить «Космографию», «Повесть о семи мудрецах» и еще некоторые другие книги XV-XVI вв. из числа переводных, большей частью также содержащиеся в списках отреченных.
        Таким образом, по крайней мере основной круг литера­туры жидовствующих устанавливается, если не с полнотой, то с определенностью в известной его части и поддается харак­теристике. В нем мало собственно богословской литературы, если не принимать за последнюю книги священного писания. Много книг научных: астрономических (астрологических), естественно-научных, философско-метафизических и пр., - «научных», конечно, в средневековом смысле слова.

-194-

        Исходя из совокупности всех имеющихся источников, можно сделать попытку характеристики движения жидовст­вующих как общественно-идеологического движения в широ­ком смысле, отрешившись от предвзятого взгляда на него исключительно как на церковную «ересь». С этой точки зрения самое название ее сразу же теряет свой специальный смысл, содержащийся в таких, например, определениях, как «ересь жидовствующих представляла из себя не что иное, как полное и настоящее иудейство или жидовство с совершенным отрицанием христианства». 1) Название было пущено в оборот Иосифом, волоцким игуменом, в злостно-полемических, инси-нуационных целях и основывалось не столько на существе дела, сколько на внешних фактах. Позднейшие церковные историки оказались в плену у иосифовской концепции.
        Несомненно, что в числе первых распространителей дви­жения в Новгороде находилось несколько евреев, как капля в море растворявшихся в среде русских последователей дви­жения. В числе авторов книг, имевших обращение у новгородских еретиков, как мы видели, также находились еврей­ские писатели. Но и эти первые распространители движения, приехавшие в Новгород в 1471 г. из Литвы в свите князя Михаила Олельковича, как и эти книги еврейских ученых,, вероятно занесенные оттуда же, не содержали ничего специ­фически иудейского в религиозном смысле. К этим людям более подходит представление как об ученых философах. В Литовско-Польском государстве в XV в. евреи, по свиде­тельству Меховского, принадлежали к наиболее образованной части общества, «пользовались еврейским письмом и грамотой, занимались также и науками - астрономией и медициной». 2)
        Еще раз подчеркиваем средневековый характер учености жицовствующих, еще неоторвавшийся от религиозной почвы. Но все же это было свежее движение мысли. Из него логиче-
        _________
        1) Е. Голубинский. История русской церкви, т. II.
        2) Tractatus de duabus Sarmatiis. Изд. Акад. Наук СССР, 1936, стр. 97, 174.

-195-

ски следовал ряд далеко идущих выводов в отношении и дог­матики, и культа господствующей церкви.
        Исходя из отрицания эсхатологических ожиданий, связывав­шихся с 1492 годом, завершавшим по христианскому лето­исчислению седьмую тысячу лет от сотворения мира, еретики-вольнодумцы отвергали вообще и учение о «втором прише­ствии», и о загробной жизни - эти основные положения хри­стианской религии. Это было вполне логически: «яко седьмь тысящ лет скончася и пасхалия прейде, а второго Христова пришествия несть, и писания отеческая суть ложна».
        Мы не имеем систематического изложения учения жидов­ствующих, сделанного ими самими. Ненадежность полемистов мы отмечали. Однако ряд сохраненных последними высказы­ваний еретиков самою характерностью своих формулировок говорит за их подлинность. В уста, например, Зосимы Иосифом Волоцким вложены такие слова: «А что то царство небесное, а что то второе пришествие, а что то воскресение мертвых? Ничего того несть: умер кто, ин то умер, по та место и был».
        За отрицанием загробной жизни и воскресения мертвых следовало отрицание богочеловечества Христа, отрицание божественного промысла, христианских таинств, отрицание всего вообще церковного культа, - все это из тех же рацио­налистических принципов. Как может «бог на землю снити и от девы родитися, яко человек»? Как можно поклоняться кресту и иконам: «то суть дела рук человеческих, уста имут и не глаголют»?
        Критика и отрицание основ церковного вероучения и культа неизбежно были критикой и отрицанием оффициальной церковной организации, церковных статутов иерархии, монашества, их экономических притязаний. Это было общее у жидовствующих со стригольниками. Практические выводы были общие, новой была широта критической базы, укрепляе­мой научной аргументацией.
        Здесь, быть может, следует искать объяснение социальному разнообразию последователей движения, на первый взгляд трудному для понимания.

-196-

        Первоначальная социальная база движения в Новгороде видимо не отличалась особенно от социальной базы стри­гольничества: низшее белое духовенство и горожане-ремес­ленники. Из 23 первых новгородских еретиков, имена кото­рых приводят архиепископ Геннадий и игумен Иосиф, 15 - попы или клирики, остальные - люди городской ремеслен­ной массы: Гридя Клоч, Васюк Сухой, Мишук Собака и др.
        В Москве мы видим уже иную среду распространения ереси: архимандрит Симонова монастыря, затем митрополит Зосима, думный посольский дьяк Федор Васильевич Курицын, его брат Иван и ряд других дьяков великого князя, перво­статейный купец Кленов, жена наследника, невестка вели­кого князя, сам великий князь Иван - все представители высших общественных слоев, высшей правительственной адми­нистрации и высшего духовенства.
        В дальнейшем развитии движения на его стороне оказа­лась такая сильная ветвь русского монашества, как «заволж­ские старцы». Объяснение может быть только одно: очевидно, движение имело отдельные стороны, которыми привлекало к себе разнообразные общественные группировки.
        Для низовых масс городского населения в движении жидовствующих, как до того в движении стригольников, было важно основное: борьба против господствующей феодальной церкви, построенной «на мзде», против ее поборов. Образован­ные круги, видимо, сочувствовали той стороне идей «ерети­ков», которая отрицала чрезмерную грубость оффициального церковного учения и культа. Ученых «заволжских старцев», кроме отрицания стяжательности церкви, отчасти роднила с «жидовствующими» общая дисциплинированность и критич­ность мысли, недостававшая их антагонистам - иосифлянам.
        Как бы там ни было, новое идеологическое движение имело очень большой резонанс и чрезвычайно сильно всколых­нуло умы русского общества конца XV в.
        Ересь жидовствующих, в особенности в первой стадии ее распространения, была таким образом и бюргерским протестантско-реформационным движением, как стригольничество,

-197-

и гуманистическим ренессансным движением на русской почве.
        В том и в другом плане значение ее в истории русской средневековой культуры неоспоримо.

-198-

 Глава VI
УСТНОЕ НАРОДНОЕ ТВОРЧЕСТВО

        Для уяснения вопросов культуры понятно значение памят­ников письменной литературы. Но, наряду с ними, столь же важное место должно принадлежать памятникам устного народного творчества. Между фольклором и литературой нет принципиального различия. Тот и другая одинаково являются формами отражения действительности в словесном творчестве. Однако фольклор в прошлом был преимущественно формою творчества и выражения идеологии широких народных масс, письменная литература - преимущественно узких кругов, владевших «книжной премудростью». Опускать из внимания невозможно ни то, ни другое, иначе значило бы не только обеднять общую картину культуры каждого данного периода, но и искажать ее.
        Обычное в исследованиях обособление фольклора и лите­ратуры объясняется только спецификой материала. Истори­чески они существовали параллельно и не были полностью друг от друга изолированы. Впрочем, их взаимная связь глубоко не изучена. Несомненное влияние фольклора на письменную литературу исследовано мало; обратное влияние, не столь заметное и существенное, исследовано еще менее.
        Письменная литература появилась в хронологически определенный период; устному же поэтическому творчеству народа невозможно указать датируемого начала. Уже одно это соот­ношение должно было иметь большое значение. Глубокий афоризм А. М. Горького: «начало искусства слова - в фоль-

-199-

клоре», может иметь значение большее, чем то, какое в него принято вкладывать. Фольклор не только подготовил для литературы запас художественных средств - образы, поэти­ческий язык, но она ему в значительной мере была обязана и содержанием.
        В дописьменный период именно устное творчество народа во всех его многообразных видах - сказках, загадках, мир­ских притчах - пословицах, обрядовых и иных песнях, - было хранителем народного опыта, народной мудрости, куль­туры народа в широком смысле. Фольклор же, в его древней­ших героических песнях, несомненно, был и первой неписанной историей народа, сохранявшего в нем предания о своих предках-героях. Древнейшие устные предания ложились затем и в основу поэтически разработанных эпических сказаний, былин, и питали своим материалом летописцев. Этого рода и происхождения материал в составе наших летописей, в осо­бенности ранних, намечается более или менее ясно; исследо­вание его в областном и общерусском летописании соста­вило бы благодарную задачу.
        Но игравшее и долго позднее, уже параллельно с сущест­вованием письменной литературы, роль «литературы широких масс» устное творчество неоднократно давало сюжетную основу для письменных произведений, в целом или в отдель­ных частях. Оставаясь в пределах новгородской литературы, такое происхождение можно с несомненностью устанавливать для ряда повестей XV-XVI вв. Зерна отдельных поздних новелл городского типа также надо искать в фольклорных сюжетах новеллистических сказок и былин.
        Богатое устно-поэтическое творчество Новгородской земли является благодарным объектом исследования, так как в связи с ним и на его материале часто представляется воз­можным освещать вопросы общего характера, выходящие за пределы местной областной культуры.
        Устное творчество русского народа было не только искон­ным, но и повсеместным. Важнейшее положение это, если более или менее и признается в отношении мелких видов

-200-

устно-поэтического творчества, то в отношении основного вида, былинно-эпического, не только недостаточно акценти­ровано, но до некоторой степени затушевывается известным учением о трех циклах русских былин.
        С 60-х годов прошлого века, со времени работ Л. Н. Май­кова и затем особенно В. Ф. Миллера, в русской фольклори­стике стало общепринятым говорить о сложении русских былин около трех центров древней Руси: Киева, Галича Волынского и Новгорода, или иначе о трех былинных цик­лах - киевском, галицком и новгородском.
        В первый, обычно признаваемый наиболее древним (дати­руемым X-XII вв.), включается основная масса былин: былины о Вольге, о Дунае, о Соловье Будимировиче, об Илье, Добрыне, Алеше и прочих богатырях князя Владимира, о Тугарине Змиевиче, о Калине-царе, и еще ряд былин, сбли­жаемых в отношении событий и имен их героев с обстанов­кой, событиями и историческими именами киевской истории: ловами и полюдьем Олега и Ольги, пирами и женитьбой князя Владимира, крещением Руси, эпизодами борьбы против степных кочевников - печенегов, половцев, позднее татар и пр.
        Ко второму циклу принято относить былины о Дюке, о Михаиле Потыке, о Михаиле Казаринове, о князе Романе и братьях Ливиках, о королевиче из Крякова и др. В соответ­ствии со временем процветания Галицко-Волынской Руси, они обычно датируются несколько более поздним временем по сравнению с киевскими (XII-XIII вв.).
        Наконец, к третьему циклу причисляются былины о Василье Буслаеве, о Садко, о Ставре, об Иване Гостином сыне, о Хотене Блудовиче, о царе Соломане и др. По принятому представлению, этот новгородский цикл самый поздний большинством исследователей хронологически приурочивает к расцвету Новгородской республики (XIV-XV вв.).
        Как известно, особенностью русского былинного эпос является то, что он существовал и существует в виде отдельных песен, не объединенных в цельные поэмы типа «Нибелун-

-201-

гов» или «Шах-Наме». Учение о трех циклах внешне упоря­дочивает наш эпос, сводя всю его сложность к несложной локально-хронологической схеме.
        Благодаря этому преимуществу учение о трех циклах, понимаемых в смысле трех мест возникновения былин, до сих пор принято в учебных руководствах и программах, на что оно - в прямом его понимании - не имеет права.
        Основой учения о трех центрах сложения былин, по суще­ству, являлось неверное, но широко распространенное пред­ставление о скудости культурных очагов древней Руси, исчер­пывавшихся якобы двумя-тремя центрами.
        Именно эта точка зрения слышится в словах Вс. Миллера: «слагались песни [т. е. былины] там, где пульс жизни бился сильнее.., там, где сосредоточивался цвет нации, т. е. в бога­тых городах, где жизнь шла привольнее и веселее. Киев, Нов­город ... могли быть такими, так сказать, песенными цен­трами, как они были центрами зародившихся в XI в. и рас­цветших в XII в. произведений письменной литературы». 1)
        Приблизительно такие же воззрения были распространены и в области древнерусского искусства. И судьба их должна быть общею. Если находится все более данных для утвержде­ния множественности художественных и литературных цен­тров древней Руси, то с таким же и еще большим правом можно говорить о всеобщности и повсеместности устного поэтического творчества, не ограничивавшегося, конечно, Киевом, Галичем и Новгородом.
        Для уяснения этого следует без предвзятости несколько углубиться в вопросы происхождения и содержания наших былин.
        До появления письменности, а затем и после ее появления, параллельно с нею, жила система дописьменной культуры народа. В ней поддерживалась и сохранялась вся сумма зна­ний, накапливаемых народом, облекаемая обыкновенно в рит-
        _________
        1) Акад. В. Миллер. Очерки русской народной словесности, т. III, 1924, стр. 27.

-202-

мическую форму стиха, песни: стих легче и точнее запо­минается. Это - явление общее, свойственное запад­ным народом так же, как и восточным. Одна часть таких «песен» носила мифологический, другая этиологический, третья исторический характер, имея задачей сохранить в памяти народа имена и подвиги его героев, т. е. имела зна­чение истории. Мы знаем не только «сюжетный материал» этого древнейшего устно-поэтического творчества, дошедший до нас в былинах и в легендах, попавших в письменную лите­ратуру, но и указания на некоторых младших мастеров этого дела, даже отдельные имена. Не таковы ли бессмертный Баян «Слова о полку Игореве», Митусь «словутный певец», взятый в плен князем Даниилом у владыки Перемышльского? «Пели» они про «старого Ярослава, храброго Мстислава, красного Романа Святославлевича», т. е. лиц, прославившихся своими героическими деяниями и подвигами. 1)
        Где возникали эти песни и сказания? Обычно говорится о трех центрах их возникновения. Эпические сказания, извест­ные под именем новгородского цикла, действительно склады­ваются довольно отчетливо в особую группу. Выделение галицкого цикла представляется уже более случайным. Самый большой цикл, киевский, вместе с тем и самый рас­плывчатый и условный. Если для ряда былин их связь с дея­телями киевской истории и киевскими событиями, а отсюда, можно думать, и их киевское происхождение не оставляют сомнений, то в большом количестве былин киевская оболочка выглядит очень внешне и искусственно, как шаблонная рамка, в которую вставлены независимо от нее сложившиеся произ­ведения. Такой шаблонной рамкой является обычно пир у киевского князя Владимира. Открывающий былину киев­ский князь часто никак не связан с основным сюжетным содержанием поэмы и, мелькнув в начале, в дальнейшем раз­витии поэмы исчезает. Но этого конечно мало, чтобы свиде­тельствовалось киевское происхождение подобных былин.
        _________
        1) Акад. Б. Греков. Первый труд по истории России. Историч журн., 1943, № 11-12, стр. 5а

-203-

Кстати, такого же обрамления не избежали и некоторые из заведомо галицких и даже новгородских былин.
        Появление исторических песен и сказаний у народа в целом было признаком достигнутого им известного уровня культуры, характеризуемого сознанием этнического и полити­ческого единства и интересом к своему прошлому. С разви­тием и усложнением исторической жизни народа, появлением экономических, культурных и политических областных обра­зований, и этот интерес естественно приобретал местный, областной характер, чтобы затем на новой высшей стадии снова стать общенародным.
        Признаком сложения областных литератур обычно при­знается появление местного летописания, затем литератур­ных повестей, выдвигающих местных героев, на почве именно интереса к местной истории. По существу то же самое, только раньше; характеризовало сложение областного устного эпоса.
        Богатыри русские, если не касаться мифологической ста­дии богатырства, по происхождению являются представите­лями не одной собственно Киевской, а разных областей Рус­ской земли. Илья Муромец, главный богатырь русского эпоса, по происхождению имеет твердую муромскую локализацию. Добрыня Никитич именуется «рязаничем». Алеша (Алек­сандр) - ростовчанин. Микула Селянинович - северный мужик. Волх Всеславьевич - полоцкий князь. Дюк Степано­вич выезжает «из славного из города Галича, из Волынь-земли из богатыя». Василий Буслаев, Садко - даже по исто­рически-летописным именам новгородцы. Могут быть, таким образом, устанавливаемы свои былинные традиции во мно­гих областях Русской земли.
        Областное приурочение русских богатырей не является случайной чертой, теряющейся в дальнейшей жизни и новых вариантах былины. Об исконности его свидетельствует его устойчивость. Областная принадлежность героя не меняется: невозможно, чтобы в какой-либо былине или у какого-либо сказителя Илья выступал или был назван «рязаничем», а Алеша черниговцем или галичанином. Что эта местная при-

-204-

надлежность не позднейшее случайное распределение богаты­рей, подтверждается и такой характерной реалистической чертой, как то, что сами герои всегда помнят свое землячество и не свободны от местного «патриотизма».
        Видимое объединение многих областных русских былин и преданий киевской рамкой было последующим, вторичным явлением. Относить его надо, вернее всего, к периоду XIV- XV вв., - времени сложения национального Русского госу­дарства.
        Такие периоды государственной жизни народа обычно бывают связаны с широким подъемом национального само­сознания и обращением общественной мысли к прошлым славным страницам истории.
        Так было и за три века да того, в период расцвета Киев­ского государства, в период его борьбы за церковную и куль­турную независимость, когда наши первые историки, лето­писцы, пытаясь ответить на политические и культурные запросы современников, впервые стали обобщать известный им материал - местные устные предания, дописьменную историю своей страны, и накопившиеся погодные записи событий, когда появились первые русские летописные своды и лучший из них - «Повесть временных лет».
        Так было снова и в период конца XIV - начала XV вв., в период образования национального русского государства и борьбы его за независимость. Этот период так же законо­мерно был связан с обращением к прошлому, к времени неза­висимости и могущества страны, к «старому» Киеву» и к «ста­рому Владимиру», кажется решительно во всех областях культуры.
        В старых городах Русской земли - во Владимире, Ростове, Новгороде, Твери и других - восстанавливались древние, дотатарские постройки, реставрировались прославленные древние росписи. В новый центр государства, Москву, перево­зились древние общерусские святыни.
        Соответственное оживление и направленность характери­зовали в этот период работу, так сказать, научной историче-

-205-

ской мысли. Создавались общерусские летописные своды, в которых нашла себе выражение объединительная поли­тика: «Киприяновский свод» (1408 г.), затем «Фотиевский свод», или так называемый «Владимирский Полихрон» (1418 или 1423 гг.), «Русский хронограф» (1442 г.). Все они осно­ваны на использовании местных летописаний (новгородского, рязанского, тверского, суздальского), нелетописных произве­дений (повестей, сказаний, житий, грамот, посланий и пр.), наконец, местных народных эпических преданий.
        Тот же процесс происходил и в художественной литера­туре, и, наконец, в фольклоре, осваивавшем в сваей эпи­ческой части местные областные сказания и объединявшем их путем приурочивания, иногда довольно искусственного, к символу единства Руси - древнему Киеву и к «ласковому» киевскому князю Владимиру. 1)
        Такому объединению, подчас внешнему и механическому, подверглось большинство русских былин. Менее других испытали это новгородские, но и они не избежали его вовсе. Может быть, новгородские былины своим преобладающим новеллистическим характером слишком отличались от основ­ной массы древнейших русских былин - героических, жизнь и дела новгородских героев было труднее связать с Киевом и князем Владимирам. Небезинтересно отметить, что там, где все же это сделано, например в новгородских былинах о Ставре, об Иване Гостином сыне, их киевское включение имеет своеобразный; характер - в ситуации конфликта героев с князем Владимиром.
        Происшедшее в основном в XV в. обрамление русских былин киевской рамкой вероятно продолжалось и позднее, во весь последующий период жизни былин, вплоть до послед­него времени, до творчества нашей современницы - Марфы Семеновны Крюковой. В этом сказалось свойственное народу живое представление и память о киевском периоде, как вели-
        _________
        1) Д. С. Лихачев. Культура Руси на рубеже XIV-XV вв. Историч. журн. 1943, № 1.

-206-

ком времени, когда были заложены основы его государ­ственной жизни.
        Фольклор, устную поэзию, принято называть творчеством народа, творчеством широких народных масс. Правильное в том смысле, что устно-поэтическое творчество являлось выразителем народной идеологии, морально-политических, бытовых, религиозно-философских представлений и понятий народа, в техническом отношении это выражение нуждается в уточнении. Отвергнуты и стали научным пережитком пред­ставления о безличности и безыскусственности устно-поэтиче­ского творчества. Бывшее) всегда, в древности как и в позд­нейшие эпохи, делом наиболее одаренных личностей, оно всегда же, по крайней мере в главных его видах, требовало,, кроме таланта, еще и уменья, выучки, профессионального, мастерства.
        Если еще песни, худо ли-хорошо ли, умеют петь (однако не складывать!) все, то уже сказки, даже готовые, знают и умеют рассказывать немногие. Еще более узким было всегда в народе мастерство причитаний, специальных песен, связан­ных с такими моментами народной жизни, как свадьба, похо­роны: их почти всегда исполняли профессиональные причи­тальщицы. Известно также, что на роли свадебных дружек и посаженных отцов, обязанных иметь запас соответствующих песен и реплик и уметь импровизировать их, приглашались мастера этого дела. Наконец, в еще большей степени, то же надо сказать о наиболее сложных видах фольклора: духов­ные стихи, например, были достоянием совсем узких кругов странников-калик, былины - так называемых сказителей.
        Названные категории исполнителей, а вместе с тем и создателей русского фольклора находят себе прямую аналогию в подобных же категориях мастеров народного искусства у братских народов: бандуристах - на Украине, лирниках - в Беларуси, кантелистах - в Карелии, ашугах - на Кав­казе, акынах и джирши - в Средней Азии и пр. Если вести эту линию вглубь, то в нашей средневековой культуре в кругу специальных носителей народного искусства надо назвать,

-207-

очевидно, подобных же мастеров: плакальщиц, бахарей (ска­зочников), калик перехожих, скоморохов, а в еще более глу­бокой древности - дружинных и иных певцов, сказителей исторических преданий народа. Совершенно аналогично подобную же линию можно вести у большинства европейских наро­дов: через средневековых жонгле­ров, шпильманов, мейстерзингеров к античным рапсодам и аэдам.

Изображение гусляра в книжном орнаменте.
Начальная буква Д в новгородской пергаменной Псалтири, XIV в.

        Как само народное творчество, так и его носители, непрофессио­нальные и профессиональные были общим явлением древнерус­ской культуры. В существовании их нет оснований отказывать ни одной области.
        Широкое распространение их в Новгородской области свидетель­ствуется, конечно, прежде всего, оставшейся творческой продук­цией. Но, помимо нее, именно Новгород сохранил нам в наи­большей степени живые следы су­ществования мастеров народного творчества и их бытовых форм.
        Изображения древнерусских народных певцов и музыкантов находим в новгородском искусстве, в одной из так называемых малых форм - в орна­ментике новгородских рукописей XIV в. При всей фантастике этого орнамента, известного под именем «чудовищного» или «тератологического», среди затейливого сплетения ремней и веток, наряду с разными фантастическими животными и птицами, здесь можно найти много изображений самого подлинного натуралистического характера: выхваченные иа жизни фигуры воинов, крестьян, охотников, рыболовов и пр. Среди них есть и представители народного искусства, водя-

-208-

щие зверей, трубящие в трубу, играющие на гуслях, иногда даже с надписями, вроде «гуди гораздо» и т. п.
        Интересно, что прямые следы существования мастеров народного творчества в Новгородской области мы находим и в самих новгородских былинах, в форме введения его носите­лей в число действующих лиц и главных персонажей былин. Такова по существу былина «О сорока каликах со каликою», относительно новгородского происхождения которой не высказывалось сомнений. Менее ясно происхождение другой, еще более интересной в данном отношении былины - «Вавило и скоморохи». Записанная единственный раз от пинежской сказительницы Марии Дмитриевны Кривополеновой, совер­шенно исключительная по значению былина эта, представляю­щая убежденное и художественное утверждение высоты ско­морошьего служения, остается уникальной и не дает сама материала для решения вопроса о месте ее происхождения. Не обладая какими-либо новыми бесспорными данными в этом отношении, считаем не безинтересным отметить один добытый нами факт.
        В поисках былинной традиции в собственно Новгородском районе, мы настойчиво искали и указанную былину. Найти ее ни в целом виде, ни в частях не удалось. Но одна из замеча­тельных хранительниц и исполнительниц старого фольклора, Екатерина Андреевна Сердешнова, крестьянка с. Витки, Новгородского района, от которой нами в разное время было записано очень много произведений разных жанров, однажды на наши расспросы, не знает ли она чего-нибудь о скомо­рохах? кто такие скоморохи? неожиданно ответила: «скомо­рохи - люди не простые, скоморохи - люди святые». Кроме этой строчки она ничего не могла сказать больше о скомо­рохах, как не могла сказать и того, откуда взялись у нее эти слова. Трудно передать, как обрадовала нас и эта одна строчка в устах неграмотной 70-летней песенницы, несомненно проис­ходящая из былины «О Вавиле», - ничтожный, но волную­щий обломок, чудесно сохраненный и вынесенный через столе­тия на поверхность народной памятью.

-209-

        Существование и богатство форм устно-поэтического твор­чества со времен глубокой древности в Новгородской земле, почти во всем разнообразии известных его жанров, документи­руется прямыми включениями и косвенными отражениями его произведений в памятниках новгородской письменности.
        Так, в летописях можно встретить вполне сказочный образ летающего по небу змея. Не лишены остроумия догадки о том, что такие новгородские имена и прозвания, как Вънезд Ягиниц или Упырь Лихой также намекают на связь со сказоч­ными персонажами. 1)
        Бесспорно отразились в памятниках литературы обряды, конечно всегда связанные с песнями, календарного и семей­ного фольклора. Поучение новгородского архиепископа Иоанна (1166 г.) содержит упоминание о «колядницех». Нов­городская летопись под 1137 г. упоминает «масленую неделю», I Софийская под 1404 г. - «масленицу». В IV Новгородской Летописи под 1372 г. встречаем «радуницу». Описывая свадьбу кн. Александра Ярославича (Невского), новгород­ский летописец отметил: «венчася в Торопчи, ту [там] кашу чини, а в Новгороде другую», - явный след существования фольклорной свадебной обрядности.
        Еще больше отражения в письменных памятниках нашли мелкие формы фольклора. Известны многократные случаи употребления новгородскими и псковскими летописцами народных пословиц. Характерный пример древнего использо­вания формы загадки сохранен в рассказе Новгородской лето­писи под 1106 г. о князе Ярославе.
        Особенно богато былинное наследство древнего Новгорода, занимающее большое и важное место в общерусской устной поэзии.
        Очевидно, в соответствии с особенностями местной област­ной исторической жизни и складом культуры, большинство новгородских былин относится к типу, который принято назы­вать новеллистическим. Во многих из них исторически верно
        _________
        1) История русской литературы. Инст. литерат. АН СССР, т. I, M.-Л., 1941, стр. 235.

-210-

и художественно ярко отражены жизнь и быт большого тор­гового города, - но, что надо особенно подчеркнуть, не только собственно города, а и его огромной области.
        Новеллистический жанр былин многими исследователями относится к более позднему времени, по сравнению с эпосом героическим. В частности, сложение новгородских былин часто приурочивается к XIII, XIV и XV вв. - времени наи­большего расцвета Новгорода. Однако неверно относить все новгородское былинное наследие к столь позднему времени. Ряд новгородских былин, в том числе самые значительные: о Василье Буслаевиче, о Садко, Микуле, своим происхожде­нием относится к гораздо более древнему периоду, образы и ситуации их отразили явления и отношения очень глубокой, притом не исключительно городской жизни. Позднее они могли быть и были осложнены и получали дополнительные черты.
        К новгородским принадлежат следующие былины.
        Одна из древнейших - «Вольга и Микула», рассказываю­щая о том, как князь, едущий с дружиною за сбором дани, сталкивается с богатырем-крестьянином. Основное значение былины, носящей и в имени князя, и в характере всей обста­новки черты глубокой древности, заключается именно в заме­чательном образе крестьянина Микулы (Николы), опоэтизи­рованном образе русского землепашца, образе, который Горький причислял к высочайшим созданиям мировой поэзии.
        Со времени Вс. Миллера принято относить эту былину к новгородским. Обусловленная у самого Вс. Миллера непра­вильным пониманием образа Микулы, как отражения класса богатых новгородских «своеземцев», владевших большими землями на правах собственности, новгородская локализация былины, тем не менее, принята большинством исследовате­лей. Может быть, в данном случае сказалась в известной мере ограниченность атрибутивных определений, свойствен­ная нашей старой фольклористике, не выходившей за пределы двух-трех центров былинного творчества. Будем считать ее условно новгородской, новгородской в широком понимании, так как северное происхождение былины все же предста-

-211-

вляется несомненным. Отметим в этой связи характерную черточку. Некоторые северные онежские сказители, описывая картину пахоты Микулы:

«Мелкий каменья и пенья в борозду валит,

А крупные в кучи кладет ...»,


вставляют характерное замечание от себя: «как у нас тут».
        Новгородские былины «О Ставре Годиновиче» и «Об Иване Гостином сыне», обе новеллистические по типу, довольно органически связаны в их сюжетах с Киевом, но, как уже отмечалось, в ситуации конфликта их героев с киев­ским князем. Боярина Ставра Годиновича князь Владимир садит в тюрьму, откуда его выручает находчивая жена, наде­ленная богатырскими чертами. Иван Гостиный (купеческий) сын спорит с князем Владимиром о конях и побеждает его.
        Былина «О Хотене Блудовиче» чрезвычайно характерно рисующая семейно-бытовые отношения богатых новгородских боярско-купеческих слоев, в некоторых вариантах, например у Кирши Данилова, также связывается с Киевом, но только формально, мотивом пира у князя Владимира, как месте, где ссорятся две честные вдовы, Чесова и Блудова.
        Самыми лучшими, наиболее выдающимися по художе­ственным достоинствам, самыми популярными из всех древ­них новгородских былин являются былины о Василье Буслае­виче и о Садко богатом госте, занимающие чрезвычайно вид­ное место во всем русском былинном эпосе. 1) Обе - былины новеллистические, былины-фабльо. Исключительный интерес к темам общественно-политической и семейно-бытовой жизни - характерная черта всего новгородского былинного творчества. И та и другая былина дают замечательные, худо­жественно вылепленные, почти портретные образы представителей различных слоев новгородского общества. В былинах
        _________
        1) Интересно отметить, что А. М. Горький, глубокий знаток и цени­тель былинного эпоса, в письме, адресованном в ред. «Библиотеки поэта», рекомендовал «начать издание с былин и в первую голову дать новгородские: «Буслаева» и «Садко», как наиболее оригинальные».

-212-

о Василье Буслаеве отражено новгородское повольничество, ушкуйничество и внутригородская социальная борьба. В былинах о Садко - торговая среда Новгорода.
        Исследователи русского эпоса склонны датировать сложе­ние былин о Василье Буслаеве и о Садко временем XIII в. или еще позднее - XIV в. Такая датировка, в сущности, исходит из априорного связывания поэм с периодом наиболь­шего расцвета знаменитого русского города. Естественнее предполагать более раннее первоначальное зарождение обеих былин.
        В основном содержании былин нет ничего противореча­щего отнесению их к раннему периоду новгородской истории. Боярские захваты и насилия с помощью наемных дружин; их борьба с черным городским людом и крестьянами (вспом­ним, что князь Всеволод в начале XII в. поплатился за то, что «не блюдет смердов»); широкая внутренняя и заморская торговля города, основанная на местных богатствах, в том числе рыбных и пушных; типичная для всего европейского средневековья как русского, так и западного, связь торговли с церковью и храмоздательством (вспомним, что историче­ский Садко строил церковь в новгородском Кремле в 1167 г.), - все это одинаково имело место как в XI-XII вв., так и в XIII и XIV вв. Вместе с тем вполне естественно, что отдельные бытовые детали былин, свойственные в осо­бенности XIV в., или даже еще более позднему времени, нашли доступ в былины в их последующей живой жизни и развитии, как то происходило и происходит до последнего времени.
        Собственно говоря, былин о Василье Буслаевиче и о Садко несколько, если иметь дело с былинным эпосом в том его виде, в каком он записан, начиная с XVIII в.: о первом две, о втором три. В исполнительской практике былинных скази­телей двух последних столетий они существовали и суще­ствуют то раздельно, то в контаминированном виде. Вопросы происхождения и соотношения отдельных частей не могут пока считаться вполне выясненными.

-213-

        О Василье Буслаеве имеются две былины: «Василий Буслаевич» и «Как Василий Буслаевич молиться ездил».
        Раскрытие первоначального образа этого популярного новгородского героя и истории его поэтического оформления представляется довольно сложным. Одна из последних кон­цепций, развитых в литературе на этот счет, 1) в некотором противоречии с народностью эпической поэзии признает пер­воначальным образом Василья положительный образ, героя-победителя, а в отношении времени полагает, что былина соз­дана в период XV в. с его обостренной социальной борьбой.
        Нам кажется несомненным, что первоначальная тенден­ция былины в отношении центрального образа героя, свиде­тельствующая о народном ее происхождении, была осуждаю­щей. В большинстве известных вариантов былины Василий не только боярский сын, представитель социальных верхов, но и противопоставляется, для художественного усиления характеристики, своему степенному отцу, Буславьюшку, о котором говорится, что он

«С Новым городом жил - не перечивал,

С мужиками новгородскими поперек слова не говаривал».


        Образ Василья героя-победителя признается упомянутой работой за первоначальный потому, что таким он выступает в записи Кирши Данилова. Однако самую раннюю запись незакономерно считать за самый ранний вариант былины. Все же, она отделена от подлинного, древненовгородского произведения и большим пространственным расстоянием, и длительным периодом устной традиции. В варианте, запи­санном в XVIII в. в Приуралье, следует скорее усматривать одно из последующих осмысливаний былинного образа испол­нительской средой или индивидуальным исполнителем, как то имеем и в ряде других вариантов. Так, в варианте, записан­ном П. Н. Рыбниковым в 60-х годах XIX в. в Прионежье, от
        _________
        1) Былины Севера, т. I. Запись, вступительная статья и комментарии А. М. Астаховой. Изд. АН СССР, Фольклорн. комисс. при Инст. этногр., М.-Л., 1938.

-214-

Шальского лодочника, герой былины выставлен уже опре­деленным противником высших классов, «шутит шуточки недобрые», уже не с мужиками новгородскими, а «с бояр­скими детьми, с княженецкими».
        Не заключает в себе ничего противоречащего ранней древности и вторая былина, о богомолье Василья Буслаевича, бесспорно «осуждающая». Хождения во святые места - древ­нейшее историческое явление русской, в частности новгород­ской жизни. Судьба героя социологически и художественно прекрасно увязывается с основным смыслом образа, равно как и знаменитая мотивировка путешествия удалого ушкуй­ника: «смолоду бито много, граблено, под старость надо душа спасти». Таким образом, относить создание и этой былины и ее контаминацию с первой к позднему времени XV или даже XVI в. не имеется оснований.
        Вероятно, в исконном смысле образа можно находить причину забывания в народе былин об этом герое. Записи последнего времени дали сравнительно небольшое число этой былины, притом большей частью в отрывках, лишенных цель­ности сюжетного замысла, представляющих обломки произ­ведения. Богатыри, направляющие свою силу на служение народу, искони с ним связанные, вроде Ильи Муромца, остаются подлинными народными героями, и поэмы о них живут более устойчивой жизнью.
        Впрочем и образ Василья Буслаева, художественно пол­нокровный, многими своими чертами также народен. Может быть, в невольное противоречие первоначальной тенденции былины он рисуется с сочувствием. В характере героя, с его смелостью, удалью, силой, русской широтой натуры, дер­зостью по отношению к бытовой и религиозной традиции, пре­небрежением к приметам («не верю я, Васенька, ни в сон, ни в чох, ни в птичий грай») и верою в себя самого, - ока­залось столь много созвучного народу, что сказители невольно любовались его обликом и поведением. Отсюда-то и придание герою в некоторых позднейших вариантах былинь новых демократических черт даже в смысле социального про-

-215-

исхождения. По этим художественным национальным и обще­человеческим элементам образа новгородского героя Горький признавал его «самым значительным художественным обоб­щением в нашем фольклоре».
        Былины о Садко, втором прославленном герое новгород­ского эпоса, содержат также несколько сюжетов, бытующих в практике исполнителей то отдельно, то в контаминации, как цельная поэма, объединенная одним героем.
        Основное содержание трех былин о Садко сводится к сле­дующему. В первой былине, «Как разбогател Садко», рас­сказывается, как новгородец Садко, гусляр-музыкант, в награду за искусную игру свою на гусельках получает от морского царя необыкновенный улов рыбы в оз. Ильмене и от этого богатеет: «стал Садко поторговывать, стал получать барыши великие», становится одним из первых купцов в Нов­городе. Во второй былине, «О состязании Садко в богатстве с Новгородом», рассказывается о том, как, расхваставшись на одном из пиров, новый богач побился «о велик заклад», что он повыкупит все товары новгородские, и проиграл заклад. В третьей былине рассказывается о пребывании Садко у мор­ского царя. Занимаясь заморской торговлей, Садко плавает с товарами по морям, а дани морскому царю не платит. Во время одного рейса морской царь останавливает корабли Садко и уже не принимая дани требует его самого. Попав в подводное царство, Садко вновь угождает морскому царю своей игрой. Царь пляшет, поднимая пляской бурю, от кото­рой гибнут корабли добрых людей. Явившийся покровитель моряков и заморских купцов, святой Никола, велит Садко бросить игру, поломать гусельки и научает, как держаться, когда морской царь будет предлагать ему жениться на одной из своих дочерей. Садко следует указаниям Николы в выборе девушки и в воздержании во время брачной ночи и чудесно оказывается на земле, у Новгорода, со своими товарами, богатеет больше прежнего, строит Николе «церковь собор­ную».
        Возникновение былин о Садко, как и былин о Василье Буслаеве, нет оснований приурочивать к XIV-XV вв. В них,

-216-

как и в тех, все допускает возможность отнесения к более раннему времени, а некоторые мотивы явно уходят корнями в чрезвычайно глубокую древность.
        Новгородские, как впрочем и все вообще русские былины интересовали исследователей и изучались, главным образом, с точки зрения их связей с иноземными источниками. Проис­хождение их возводилось к заимствованиям из иноземных литературных источников, а герои гадательно связывались с Робертом Дьяволом норманских сказаний, и с Вейне-мейненом финского эпоса. При всей законности подобных исследований, они не должны исключать розыска местного этнографического материала, легшего в основу многих былин и взятого из местного национального фольклора. А былины о Садко целым рядом деталей несомненно связаны с типич­ными древними северными религиозно-мифическими представлениями и бытовыми чертами народной жизни Новгородской земли. Как-раз этот компонент в новгородской культуре - местный, имевший источником огромные новгородские земли, - наименее учитывался, по сравнению с византий­скими, западно-европейскими и иными влияниями.
        В основе былин о Садко, главным образом третьей былины, о пребывании Садко у морского царя, совершенно определенно чувствуются сказочные мотивы. Искать их источ­ников не представит особых затруднений. Указатели сказоч­ных сюжетов дают целую группу северных приморских ска­зок о героях, попадающих в подводное царство. Ряд бытую­щих до сих пор сказок с подобным сюжетом записан нами и другими исследователями в самом Новгородском районе, в непосредственной близости от города. Отрицать сходства и совпадения их с былиной невозможно. Можно лишь по-раз­ному понимать их взаимоотношение - былины и ее сказоч­ных параллелей. В большинстве случаев последние расцени­ваются как продукт распада былины. Не естественнее ли полагать, что, наоборот, сказка могла послужить основою былины, зерном, из которого вырастало произведение, пере­ключенное в иной жанр и иначе оформленное? Явление это

-217-

мы видим в практике современных сказителей, - почему же нельзя применить его к древности?
        Вопрос об использовании сказок в процессе сложения былевого эпоса нам представляется имеющим значение. Былинам предшествовало более древнее устное творчество народа. Оно заключало в себе много элементов первобытных воззрений, возникавших и существовавших на заре челове­ческой культуры. Отсюда в русских былинах, не только нов­городских, наряду с мотивами, отразившими историю и исто­рический быт, имеется ряд мотивов и образов, восходящих к творчеству гораздо более древних стадий. Их мы находим и в былинах о Садко. Такова здесь вера в морского царя - хозяина воды, подводного царства с рыбою, жемчугом и вообще всеми его богатствами. Сказочно-былинный образ этот, в свою очередь, выступает поэтической антропоморфной персонификацией древних анимистических представлений вод­ной стихии. Буря и в сказке, и в былине - пляска морского царя. Брак с морской царевной в мифологии - брак с водой, потопление. Спасается от него человек воздержанием. Потому и возвращается Садко из подводного царства, что воздерживается от брачных отношений к дочери морского царя; однако руки или ноги его, которыми он к ней прика­сался, оказываются в момент его чудесного возвращения в воде. К элементам древних верований надо отнести и мотив выкупа или жертвы морскому царю, т. е. воде, головой чело­века.
        Несомненно, что древние местные сказочные элементы, попадавшие в былинную поэзию, при первоначальном поэти­ческом оформлении былины и в дальнейшей ее жизни обра­стали реалистическими подробностями исторического быта. К числу последних в разбираемых былинах, может быть, надо отнести мотив новгородских пиров; связь торговли с церковью, обеты, храмоздательство; культ Николы - христианского покровителя торговли и мореплавания; характерное для тор­гового Новгорода представление о необходимости уплаты пошлины за торговлю, даже морскому царю; жеребьевку -

-218-

типичный момент северной промысловой и торговой жизни, и ряд других.
        Основу другой былины о Садко составляет древняя легенда о несметных богатствах, полученных счастливцем в дар от водяного владыки, легенда также типичная для северных приморских народов с их промысловыми и торговыми занятиями, связанными с водой. Дар в разных вариан­тах былины носит разный характер. То это чудесная «рыбка-золотые перья», помогающая Садко выиграть заклад против новгородских купцов; то это более реалистический несметный улов рыбы лучших сортов, иногда, впрочем, превращающийся в серебряные и золотые монеты. Связь былинного сюжета с одним из исконных местных промыслов, рыболовством, опоэ­тизированном в былине, отмечали еще Костомаров и Стасов. Последний старшими вариантами былины считал именно те. где обогащение Садко происходит не от выигранного заклада, а от огромного улова рыбы, принадлежавшей к числу важ­ных предметов новгородской торговли. 1)
        Позднейшей из былин о Садко выглядит былина, расска­зывающая о соревновании Садко с Великим Новгородом. В ней нет собственно сказочных, фантастических элементов. По своей тенденции былина представляет явное прославление Новгорода, апофеоз его богатства, действительно очень естественное в пору высшего расцвета торговой мощи города и оформления его областнического патриотизма. В единствен­ной этой былине счастливец и удачник Садко, дерзнувший бросить вызов всему Новгороду, терпит неудачу:

«Не я, видно, купец богатый новгородский,

Побогаче меня славный Новгород».


        Новеллистический тип составляет характерную черту всего новгородского областного былинного эпоса. Но среди новго­родских былин-новелл некоторые выглядят определенно позд-
        _________
        1) В. В. Стасов. Происхождение русских былин. Собр. соч., т. IIL СПб., 1894.

-219-

нейшими, относящимися своим происхождением действи­тельно к XIV-XV вв. и представляющими почти несомненное творчество скоморохов.
        Такова былина «О царе Соломане», если нельзя сказать с книжным, то с каким-то профессиональным уменьем соеди­няющая элементы средневековых соломоновских легенд с изо­бражением новгородского торгового быта и даже с намеками на политические события и исторических лиц (купеческого старосту Василья Тараканова). Такой же «скоморошьей» с еще большим правом можно признать былину «О госте Терентьище», юмористическую по замыслу, в которой скомо­рохи «излечивают» молодую жену гостя Терентьища, старого, богатого новгородского купца, изгоняя ее недуг в виде любов­ника. Былина эта, возможно, - отражение какой-нибудь местной новгородской сплетни, занимавшей местный купече­ский мир. Былина обнаруживает прекрасное знание быта изображаемой среды и по характеру является совсем город­ской новеллой, утверждающей себя у нас, таким образом, в устном творчестве раньше, чем в литературе.
        Наконец, по приведенным выше косвенным данным, к нов­городским мы решаемся относить и уникальную, специально скоморошью былину «Вавило и скоморохи», - подлинную апо­логию народного скоморошьего искусства, возведенного на идеальную высоту.
        В целом, значение древнего новгородского устного эпоса трудно переоценить. Будучи полнокровною ветвью великой общерусской эпической поэзии, он внес значительную долю в богатство созданных ею художественно-культурных ценностей. Он искони служил выражением воззрений и одновре­менно способствовал осмыслению жизненного уклада и социального сознания трудовых масс народа, создавал образы местных героев, притом гораздо более глубокие и реалистические, чем образы, созданные новгородской пись­менной литературой, в которой областническая тенденциоз­ность часто мешала художественности. Отдельные же образы, созданные новгородским эпосом, отличаются силою большого

-220-

общечеловеческого художественного обобщения и по праву входят в ряд лучших художественных созданий мировой поэзии.
        Помимо большой доли участия в создании русского нацио­нального эпоса, Новгород сыграл неоценимую роль в деле его сохранения.
        Общеизвестен факт преимущественного сохранения рус­ского эпоса на севере. С севером оказалась связана истори­ческая жизнь огромного большинства, если не сказать всех„ эпических произведений, созданных в разных областях Рус­ской земли. Но «север» - это древняя Новгородская земля. Собственно ядром Новгородской земли была старая область словен, сидевших в бассейне оз. Ильменя. Но ставши очень рано, едва ли не с началом своей государственности, на путь колониальных захватов, Новгород широко раздвинул терри­торию своих владений: меньше - на юг и на запад, и очень далеко - на север и на восток. На север - за Неву, Ладож­ское и Онежское озера, на водь, емь и карелу, вплоть до Белого и Баренцова морей. На восток - на все Задвинье и Заволочье, на Печору, Пермь, Югру, до Каменного пояса (Урала) и за него. Присоединяя эти великие земли, Новго­род осваивал их, становясь не только политическим и эконо­мическим, но и культурным их центром.
        Именно эти земли оказались, как выяснила начавшаяся с XVIII в. запись былин, основным местом хранения и быто­вания нашего эпоса, где он не только пережил века, но и посейчас продолжает жить в устной живой непрерывной традиции. Объяснение причин этого явления вряд ли достаточно сводить к общеизвестному факту выселения на север профессионалов-скоморохов, вольно или невольно оказывав­шихся здесь, особенно в пору наибольших на них гонений в XVII в. Придавая должное значение этому фактору, думаем все же, что эпос был заносим сюда с древнейших пор в процессе новгородской колонизации. Потому он и пустил здеа такие глубокие корни, приобрел такую распространенность и устойчивость, что не был явлением случайным, занесенные

-221-

со стороны, но давним и исконным, близким народу.
        Наша точка зрения подтверждается, как-будто, и еще одним наблюдением. Из всех многочисленных районов быто­вания былин на севере, условно сводимых к четырем боль­шим группам - Олонецкой (Прионежской), Поморской, Печорской и Урало-Сибирской, - наиболее богатой является первая, Прионежская. На ее долю приходится более половины (70 из 130) сюжетов, записанных на севере. Объяснение этого исключительного богатства и живучести былинной традиции именно в Прионежье можно усматривать в самом положении края, в его географической и исторической близости к Новгороду. Не лишенным значения в данном вопросе нам пред­ставляется и то обстоятельство, что, при наибольшем богат­стве и разнообразии былинного репертуара, Прионежский район отличается от других преобладанием новеллистических и городских былин, здесь, видимо, наиболее близких и инте­ресных населению, а кроме того - бытованием тех именно вариантов, которые выше мы признали наиболее древними, собственно новгородскими, неизмененными последующим переосмысливанием сказителей: это, напр., варианты с осу­ждающим отношением к Василью, своевольному боярскому детищу.
        Север до настоящего времени продолжает оставаться основным местом хранения и бытования устного эпоса. Если одну из главных причин этого мы усматривали в связи север­ных территорий с Новгородской метрополией, то естественно возникает вопрос, почему же все-таки это культурное насле­дие Новгорода лучше сохранялось на периферии его земель, чем в собственно Новгородском районе? В том то и дело, что со всею категоричностью делать этого утверждения нельзя. Несомненно, конечно, что исторические потрясения, испытан­ные Новгородом в период утраты им независимости и вклю­чения в централизованное Русское государство, связанные с мероприятиями Москвы в отношении его в конце XV и в XVI вв. (разгромами, массовым выводом местного насе-

-222-

ления и вливанием нового, московского и пр.), должны были оказать свое воздействие. Но столь же несомненно и то, что представление о бедности фольклорной традиции в собственно Новгородском районе в значительной степени объясняется слабой ее изученностью. Может быть из предвзятых взглядов в XIX в. ею меньше занимались, чем северной. Из наиболее близких к Новгороду больших фольклорных предприятий и собраний дореволюционного периода, собрание Б. М. и Ю. М. Соколовых относится все же к довольно отдален­ному от него району. 1)
        Устно-поэтическое творчество Великоновгородской области во всем его объеме далеко еще не изучено и даже не учтено: не собран областной местный бытовой фольклор типа пого­ворок, загадок и т. п.; не собрано, как того хотелось бы, богатство старых местных народных песен; не изучены и в значительной степени еще не записаны замечательные сказки, иногда с несомненною ясностью уходящие своими корнями в глубочайшую местную древность, - материал, спо­собный, по нашему убеждению, пролить свет на многие вопросы местного эпоса. Относительно более изучено только новгородское былинное творчество: былины всегда стояли в центре внимания фольклористики, что, конечно, совершенно оправдано их огромным историческим, социальным и худо­жественным содержанием.
        Из дореволюционных публикаций собственно новгород­ского фольклора следует отметить материалы, напечатанные в выпусках старого «Новгородского сборника», издававшегося в 70-х-80-х годах XIX в. Н. Г. Богословским, более или менее случайные. Из известных нам неизданных записей самыми крупными являются материалы, собранные Предва­рительным комитетом XV Всероссийского Археологического съезда в Новгороде (в 1909-1911 гг.), также в значительной степени носящие случайный, анкетный и любительский харак­тер.
        _________
        1) Б. и Ю. Соколовы. Сказки и песни Белозерского края. М., 1915.

-223-

        В послереволюционный период сбор и запись новгород­ского фольклора производились Новгородским обществом изучения местного края, Государственным Литературным музеем и несколькими отдельными лицами.
        Как показывают эти записи, фольклор собственно новго­родских мест отнюдь не является бедным. Правда, относи­тельно слабо прослежена перечисленными записями былин­ная традиция. Но прочие жанры представлены богато, вклю­чая и такие старые и относительно редкие в современном исполнительстве, как исторические песни, духовные стихи и народные драмы. В особенности мы подчеркиваем необхо­димость возможно полного сбора и исследования сказок Нов­городского района: в них найдутся, может быть, неожидан­ные, но способные многое осветить, точки соприкосновения с собственно эпической (былинной) поэзией.
        Встречаются до сих пор в новгородских местах и подлин­ные мастера устного народного творчества. К таким, напр., несомненно относилась Екатерина Сердешнова, которую мы знали и от которой записывали много материала в продолже­ние ряда лет.
        Екатерина Андреевна Сердешнова - крестьянка, позднее колхозница, с. Витки, в 14 км от Новгорода, происхождением из дер. Стрелки, на р. Волхове, умерла в 1939 г. в возрасте более 70 лет.
        Маленькая, необычайно живая и общительная (как и ее муж, Иван Никифорович Сердешнов, умерший несколько раньше ее), она была начинена запасом всяческих присловий, прибауток. Первая зачинщица и увеселительница на артель­ных работах - помочах, толоках и т. п., она была буквально неистощима на острое слово, на шутки, подчас очень нескром­ные. При этом трудно разобрать, что было ею когда-то слы­шано и унаследовано, что являлось продуктом ее личного творчества.
        Екатерина Андреевна являлась лучшей на селе и, веро­ятно, единственной на большую округу мастерицей и знато­ком песен, обрядов и реплик свадебной игры. Похоронных

-224-

плачей Е. А. исполнять не любила, хотя умела: как-то на наши расспросы она сама заявила об этом и продемонстри­ровала, «как их надо складывать». Былин Е. А. Сердешнова не знала, и даже не слышала о них. Непостижимыми путями в ее памяти нашлась лишь вышеприведенная нами строчка о скоморохах, глубоко нас поразившая.
        Наследница глубоких фольклорных традиций, Е. А. Сер­дешнова была талантливой русской женщиной, большой и редкой мастерицей в области главным образом мелких фольклорных жанров.

-225-

 Глава VII
ЛИТЕРАТУРА

        Термин «областная литература» получил в истории древне­русской литературы определенное значение.
        Развитие «областных литератур» относится, главным обра­зом, на период XIII-XV вв., исторически характеризуемый полным развитием феодальной раздробленности страны и затем борьбой большинства княжеств за свою областную самостоятельность против надвигавшегося объединения. В число признаков «областной литературы», помимо особен­ностей языкового и диалектического порядка, включаются сознательно развиваемые тенденции местного патриотизма, выражающиеся обычно в выдвижении местных героев, поли­тических и церковных, составлении их письменных биогра­фий («житий»), воскрешении преданий местной старины и пр., - обычный для феодального средневековья способ отдельных областей и городов обосновывать свой вес и зна­чение.
        Новгородская литература, не избежавшая этих тенденций, тем не менее, и по времени ее возникновения, и по обилию и значению ее продукции, далеко перерастает это ограничен­ное понятие «областной». Если мы пользуемся в отношении ее этим термином, то, главным образом, в непосредственном локальном его значении.
        Новгород, один из древнейших русских культурных цен­тров, всегда был богат книжностью. Уже в XI-XII вв. по обилию письменно-книжной продукции он соперничал с Кие­вом. Большинство древнейших сохранившихся до нас перга-

-226-

менных русских рукописей или определенно новгородские, или с большим основанием могут быть относимы к новгород­ским.
        В тот же древний период (XI-XII вв.) начала разви­ваться и собственно новгородская оригинальная местная лите­ратура.
        Ранняя новгородская литература не особенно разнообразна в отношении жанров. На первое место здесь надо поставить летописи, исторический по непосредственному своему назначению род книжной деятельности, но представляющий вместе с тем и большое общелитературное явление. Именно в последнем плане он в данном случае и берется.
        Первые страницы новгородского устного исторического предания, может быть, надо относить к тому древнейшему времени, когда Новгород, вместе с Киевом, представляли собою центры двух параллельно завязавшихся и существо­вавших государств. В XI в. новгородское летописание несо­мненно имеет письменную форму и, будучи вероятнее всего приуроченным к построенному собору Софии, приобретает систематический характер и обрабатывается в первый свод (около 1050 г.).
        Софийский же собор, владычный двор и некоторые дру­гие пункты, вроде Яковлевской церкви, Юрьева монастыря, продолжают служить в конце XI и в начале XII вв. центрами новгородского летописания, приобретающего еще более широ­кий характер. В XII в. накопившийся обширный летописный материал, с использованием появившихся в Киеве Начального свода 1095 г. и первого замечательного общего труда по рус­ской истории, «Повести временных лет», обрабатывается в несколько новых сводов.
        Сама новгородская летопись сохранила нам и некоторые имена ранних новгородских летописцев: Германа Вояты, свя­щенника Яковлевской церкви, Тимофея пономаря.
        Характеризуемое в литературном плане, новгородское древнее летописание имеет существенные отличия от южно­русских летописей - киевской, галицко-волынской и др.

-227-

        Своеобразие новгородских летописей проявляется и в со­держании, и в стиле. Прежде всего, новгородские летописцы интересуются почти исключительно своим городом и обла­стью. И в этих пределах можно установить круг их преиму­щественных интересов. Их явно менее, чем южных, занимает военная тематика. Рассказы о походах и сражениях у них сравнительно редки и скупы. У новгородцев на первом плане гражданские интересы. Постоянное содержание новгородских летописей - пунктуальная фиксация приездов и отъездов кня­зей, выборов, смены, смертей гражданских и церковных вла­стей: посадников, тысяцких владык, игуменов. Вместо воен­ных событий, зато часты факты из местной социальной и поли­тической жизни: столкновения города с князьями, князей - с выборными посадниками, низших слоев городского населе­ния - с боярами. Развитая общественная жизнь города с непрекращавшейся классовой борьбой наложила свой отпе­чаток на характер новгородского летописания.
        Поразительна устойчивость интересов новгородских лето­писцев еще в двух направлениях: они неуклонно и тщатель­нейшим образом отмечают явления климатического, метеоро­логического, фенологического, астрономического порядка: грозы, бури, паводки, грады, ливни, выдающиеся в каком-либо отношении летние, особенно зимние сезоны; затем они, кажется, не упустили отметить ни одного случая постройки и переделки общественных сооружений - моста, кремля, городских укреплений, заложения бесчисленных церквей, их росписи, ремонтов и возобновлений. Все это они умеют опи­сать со знанием дела, в принятых технических терминах вре­мени. Из прочих событий местной жизни с такою же неиз­менностью отмечаются случаи недорода, голода, эпидемий, пожаров и других общественных бедствий. В этих интересах новгородских летописей нашли свое отражение условия хозяйственной жизни города и высокий уровень его культурно-художественной жизни.
        Южные летописи пространны и словоохотливы. Строч­ные записи в них часто перерастают в литературно развитые

-228-

рассказы, в особенности на военные темы. Изложение местами приобретает художественно-поэтический характер. Новгородские летописи деловиты, фактографичны, точны и кратки. Сравнительно сухи в них даже страницы, посвя­щенные самым героическим моментам местной истории, например битвам кн. Александра Ярославича на Неве, на Чудском озере. Обычной своей краткости новгородские лето­писи изменяют, кажется, только при описаниях случаев голода, эпидемий, пожаров - самых страшных общенародных бедствий города. Тут их изложение часто приобретает боль­шую взволнованность, выразительность, силу и даже драма­тичность.
        Отметим кстати, что соседние псковские летописи в основ­ном так же кратки и сухи, как и новгородские, но в них все же вставляются более или менее пространные повести, лирически окрашенные отрывки в художественной манере воинских повестей.
        Заслуживает внимания язык новгородских летописей. Вообще древнейшие русские летописи способны разрушать традиционные представления о литературном русском языке старшего периода, как о языке исключительно церковно-славянском. Наряду с церковно-славянским языком и искус­ственной книжной речью существовал собственно русский литературный язык. И именно летописи, в сравнении с дру­гими литературными жанрами, пользовались им шире всего и запечатлены близостью к живой русской речи своего вре­мени. В наибольшей мере эта черта свойственна северным, новгородско-псковским летописям. Новгородские летописи просты, безыскусственны и вместе с тем особенно близки к народному языку, часто употребляют фольклорные эпитеты, народные обороты, меткие слова, пословичную речь. Лексика и фразеология псковских летописей, отличаясь такою же чуждостью литературной изысканности, еще более новгород­ских простодушна и просторечива, привязана к местному областному словарю, близка к местному фольклору в своей любви к пословице, к складному выражению.

-229-

        Давая сравнительную характеристику новгородских и южных летописей со стороны собственно литературного стиля, в свое время С. М. Соловьев писал: «... в речах новгород­ских людей, внесенных в летопись, замечаем необыкновенную краткость и силу; видно, новгородцы не любили разглаголь­ствовать ... Можно сказать, что новгородская летопись, - резюмирует Соловьев, - относится к южной, киевской и волынской, как поучение Луки Жидяты относится к словам Кирилла Туровского».
        Поучение епископа Луки (время епископства - между 1035 и 1060 гг.), отдельно до нас не дошедшее, сохранено новгородской летописью под 1058 г. Лука, первый в Новго­роде русский епископ, принадлежит к числу древнейших наших проповедников. Всего один сохранившийся образец его ораторского искусства, конечно, дает мало материала для характеристики, но он настолько своеобразен, что носит, повидимому, явные признаки индивидуальной авторской манеры и вместе позволяет отнести епископа Луку к опреде­ленному типу ораторов.
        В то время как авторы поучений типа митрополита Илла­риона и епископа Кирилла строили свои проповеди на основе сложного логического плана, тщательно оформляли их, поль­зуясь всем арсеналом литературных и ораторских средств, авторы другого типа ограничивались самой простой формой, краткой, всем доступной, лишенной риторических украшений. К этому типу принадлежал епископ Лука. В сопоставлении с литературным стилем новгородских летописей, его манера утрачивает характер случайности, позволяя себя рассматри­вать как нечто действительно характерное для Новгорода.
        Чрезвычайно большой вклад в общерусскую литературу старшая новгородская литература внесла так называемыми «хождениями». Этот жанр давно по достоинству оценен в археологическом и искусствоведческом отношениях и недо­статочно в собственно литературном. Между тем, новгород­ские «хождения» составляют большую группу литературных памятников, отличающуюся своеобразными чертами и в обла-

-230-

сти данного жанра, без сомнения, самую значительную во всей древнерусской литературе.
        Хождения в святые места, Константинополь и Иерусалим, были типичным явлением древнерусской жизни вообще. В нем можно усматривать не только общеевропейский обы­чай поклонения христианским святыням: непосредственною связью с мировыми христианскими центрами Русская земля утверждала свою самостоятельность и включала себя в ряд мировых держав. Предприимчивому Новгороду, непосред­ственно, как и Киев, связанному с Византией торговыми, культурными и церковными делами, они были свойственны в широкой степени. Новгородцы хорошо знали далекую пыш­ную Византию, неоднократно пользовались ее мастерами - зодчими и живописцами, не прочь были кое в чем копировать этот центр мировой христианской империи. Повышенный интерес к Царьграду несомненно определил и появление целого ряда его описаний в новгородской литературе.
        Он открывается (если принять, что мы знаем все напи­санные книги) «Сказанием о святей Софии в Цариграде». Относящееся по типу больше именно к сказанию, чем к путе­шествию, оно, тем не менее, было написано, вероятно, тоже каким-либо паломником еще в XII в.
        В первые годы XIII в. появляется «Книга паломник» Добрыни Ядрейковича, путешествовавшего в Константино­поль на самой грани XII и XIII вв. (1200-1204). В отличие от вышеназванного «Сказания», широко использовавшего греческие источники, эта книга основана на личных впеча­тлениях. Новгородский боярин, может быть близкий к вла­дычному двору, впоследствии сам новгородский владыка (Антоний, 1211-1220 и 1225-1229), Добрыня очень склонен к религиозной фантастике. Но она не мешает ему быть вни­мательным к подлинным достопримечательностям великолеп­ного города и точным в их описании. Эта точность описаний Добрыни, в соединении с их временем - годы, непосред­ственно предшествовавшие погрому Константинополя крестоносцами в 1204 г., уничтожившему много виденных им памят-

-231-

ников, - помимо прочего обеспечивают ценность книги, вни­мательно изучаемой и комментируемой археологами до сих пор.
        Не исключена возможность авторства того же Добрыни Ядрейковича в отношении специальной «Повести о взятии Царьграда», включенной в новгородскую летопись под 1204 г., сочинения исторического, но вызванного, по суще­ству, тем же новгородским интересом к мировому городу и не лишенным некоторых конкретных деталей, свидетельствую­щих о личном знакомстве с ним автора.
        В XIV в. новгородская литература дала несколько новых книг путешествий в Византию. После трудного и для Визан­тии, и для Руси периода XIII века, в XIV в. оживились и цер­ковные, и культурные связи между обеими странами. С рус­ской стороны, по историческим обстоятельствам и обстановке времени, наиболее активным из всех русских городов мог быть в этом отношении именно Новгород.
        В половине столетия (1348-1349) в Константинополь ездил новгородец Стефан, в сопровождении восьми других земляков. Стефан - светский человек и ездил в Константи­нополь не для поклонения «святым местам», а видимо с тор­говыми целями. Результатом этого путешествия явилось новое описание, известное под названием «Хождение Стефана Нов­городца». «Хождение» Стефана некоторыми сторонами при­ближается к широко известному «Хожению за три моря» тверского купца Афанасия Никитина, еще более показатель­ному образцу светской «очерковой» литературы. Русская жизнь - Новгород в XIV, Тверь в XV в. - выдвигает заме­чательных людей, деловых, умеющих и наблюдать, и обстоя­тельно описать виденное.
        Вскоре вслед за книгою Стефана новгородская литература XIV в. обогатилась еще одним аналогичным трудом - ано­нимным «Сказанием о Константинеграде».
        XIV в. имел существенные отличия от XII в. Наметились и углублялись серьезные сдвиги в средневековом миросозер­цании. И Византия, и Русь были охвачены веяниями пред-

-232-

возрожденческой культуры. Сохраняя традиционные черты простоты, точности, фактичности, немногословности, дело­вого стиля, и так же не чуждаясь легенды, новгородские описания путешествий XIV в. дают нечто новое. Наряду с религиозными достопримечательностями, храмами, иконами, они близко интересуются светскими вещами: гаванями, кора­блями, дворцами и их украшением, произведениями свет­ского искусства, гражданскими памятниками - статуями и колоннами. Это не наивное изумление перед чудесами куль­туры людей, нетронутых ею. Это понимание ценности произ­ведений мировой культуры и компетентная способность оце­нить их художественную сторону. Представляется важным также отметить у этих светских авторов новгородских путе­шествий XIV в., вероятно людей рядовых, не профессионалов, их замечательные творческие, созидательные наклонности, органическую ненависть ко всякому разрушению дела чело­веческих рук, плодов человеческой культуры. Анонимный автор «Сказания», описывая «узорочье» - скульптурные укра­шения Константинова дворца, горько констатирует следы воз­мущающего его варварства: «бораном рога збиты, да и столпы обиты ..., тож били фрязове, коли владели Царим-градом, и иных узорочей много потеряли». «Гораздо было сотворено ... попортили фрязове», - пишет он о скульптур­ной мраморной группе «Правосудие».
        Анонимное «Сказание о Цареграде» и близкая к нему по времени «Беседа о святынях Царяграда», можно думать, восходят к какому-то третьему описанию Константинополя, появившемуся в новгородской литературе в тот же период, несколько ранее их, около 20-х годов XIV в.
        Новгородская литература, за исключением поздней, вообще слабо исследована в ее связи с идеологическими направлениями и классовой борьбой. В литературных памят­никах XIV ст. можно найти и более прямое по сравнению с тем, что сказалось в литературе хождений, выражение прогрессивных гуманистических идей своего времени. XIV в. был временем распространения ересей, называемых «город-

-233-

скими», явившихся порождением кризиса средневековой идеологии в сознании широких масс городского населения. У нас это - в первую очередь ересь стригольников, местом возникновения и распространения которой были Новгород и Псков.
        Стригольническое движение почти не оставило своей лите­ратуры. Однако, вообще в новгородской литературе XIV в., если брать литературу в широком смысле понятия, как всю книжность, обращавшуюся среди населения, может быть установлено отражение интересующей нас идеологии.
        В качестве такового может быть указан, например «Измарагд», поучительный сборник типа средневековых европейских «зерцал», предназначенных служить для чтения мирянам и давать материал для проповедников. Сохранившиеся образцы старшего «Измарагда» относятся, повидимому, именно к Новгороду и должны быть включаемы в его лите­ратурный поток. Тщательно, с определенных позиций подо­бранное и отредактированное содержание сборника (много­численные слова, статьи, притчи о пользе почитания книж­ного, о надлежащих формах поста и покаяния, о преимуще­ствах достойной мирской жизни перед пустынножительным аскетизмом и т. п.) проникнуто веянием ощутимого свободо­мыслия, демократизма, отрицания грубо и примитивно пони­маемого традиционного церковного культа.
        Но наряду с литературой характера новгородских хожде­ний и «Измарагда», являвшийся выражением идей передовых общественных групп, следует отметить в том же XIV в. лите­ратуру иного характера, выражавшую идеологию консерва­тивных церковных и феодальных кругов.
        В новгородскую летопись XIV в., под 1347 г., включено «Послание архиепископа новгородского Василия ко владыце тферскому Феодору», известное обычно в истории литературы под названием «Послание о рае».
        Это произведение именно консервативных традиций, охра­нявших незыблемость устоев церковного учения. Прекрасно, с большим литературным уменьем написанное, Послание-

-234-

трактат знаменитого новгородского владыки полемически направлено как-раз против первых слабых попыток крити­чески отнестись к этим устоям. Во всеоружии оффициальной церковной науки и со всею страстностью глава новгородской церкви старается пресечь идеи, очевидно носившиеся в воз­духе. Речь шла еще не о полном отрицании церковного уче­ния о загробной жизни, «ада» и «рая», но только о некотором отступлении от буквального, грубого понимания адского огня, адских мучений и райского блаженства. Но для владыки и это естественное стремление человеческого ума к осмысле­нию церковных догматов кажется недопустимым. Представи­тель оффициальной церковности, он, опровергая представление о «честном раю» как о «мысленном», оперирует типичными церковными доказательствами. Тут буквально понимаемые цитаты из священного писания и ссылки на авторитетные церковные книги, вроде «Прилога» («Пролога»). Рассужде­ния архиепископа Василия не чужды и элементов логики, но такой же схоластической, оперирующей порочными поня­тиями. Вывод из всего: ад - это место вечных мучений в огне, «река молненная Морг», находящаяся на западе, рай - это место «веселия и ликования», сад, осиянный све­том, находящийся на востоке.
        Нет надобности искать и здесь влияния западных легенд. Представления об аде и рае, подобные изложенным, это общецерковные представления, свойственные всему христиан­скому средневековому миру, многократно сказавшиеся и в догматико-учительной литературе, и в иконографии.
        Для исследователя новгородской культуры трактат архи­епископа Василия, кроме своего основного смысла, как защиты церковных устоев, может представить интерес неко­торыми частностями. Владыка Василий, как уже было отме­чено, типичный новгородец, до епископства низовой клирик, белый поп Григорий Калика, какими-то сторонами, видимо был не чужд народному складу воззрений. Поэтому у него, наряду со схоластической цитацией священного писания, мы находим и народно-апокрифические рассказы «видоков»

-235-

(очевидцев), «побывавших» у рая, и столь характерный для эстетических новгородских представлений образ ограды рая как грандиозной живописной декорации, писаной на горе чудными красками. Апокрифические сюжеты (изображение Китовраса), кстати, находим и на соруженных по заказу вла­дыки знаменитых медных вратах, так называемых «Васильев­ских».
        Другим таким же консервативно-охранительным произве­дением новгородской литературы, свидетельствующим о нали­чии идеологической борьбы, является несколько более поздняя «Повесть о посаднике Щиле». Повесть явно направлена про­тив вольнодумцев стригольнического или жидовствующего типа, отрицавших церковное учение о загробной жизни и необходимость церковных молитв за умерших. Фантасти­ческой историей грешника Щила, провалившегося вместе со своим гробом в ад и затем постепенно поднимавшегося из него по мере отправляемых за него служб, она старается общедоступно доказать пользу и действие заупокойных цер­ковных молитв.
        Новгородская литература бедна собственно художествен­ными произведениями светского, мирского содержания. Их вообще немного в средневековой письменности, в основном имевшей религиозный или исторический характер. Необхо­димо иметь в виду, что светские художественные интересы и потребности широких масс населения удовлетворялись в первую очередь произведениями устного творчества, носив­шего почти полностью характер светский.
        В последнее время сделаны попытки отнести к новгород­ской литературе знаменитый художественный памятник XIII в. - «Слово о погибели Русской земли». Известное уже более полустолетия, произведение это, несмотря на накопив­шуюся большую литературу о нем (исследования Лопарева, Серебрянского, Мансикки, Истрина и др.), не может еще счи­таться вполне уясненным. Дискуссионными остаются вопросы о времени и месте написания произведения, о размерах его, представляет ли оно в известном нам виде нечто закончен-

-236-

ное, или только отрывок, начало большого произведения, наконец о самом характере памятника - является ли он самостоятельной поэмой или предисловием к биографии кн. Александра Ярославича (Невского).
        Вопрос о времени написания памятника, видимо, есте­ственнее всего решается названием в тексте «Слова» князя Ярослава Всеволодовича, отца Александра Невского, «нынеш­ним», а он умер в 1246 г.
        Отсюда, нам кажется, освещается и вопрос о характере памятника, самостоятельном или подчиненном. Трудно видеть в произведении, написанном до 1246 г., предисловие к био­графии князя Александра, скончавшегося в 1263 г.
        Нас в данном случае ближе всего интересует вопрос о месте происхождения памятника, иными словами, о том, можно ли относить его к новгородской литературе.
        Место находки памятника - в псковских пределах - конечно не может считаться решающим моментом для дан­ного вопроса. Известный единственный список «Слова о полку Игореве», великолепной южной поэмы, был найден на севере. Гораздо существеннее остроумное наблюдение М. Н. Тихоми­рова, касающееся того, что границы Русской земли, указы­ваемые в «Слове о погибели», очерчены с хорошим знанием севера и без близкого знакомства с югом Руси, что в их пере­числении упоминается «дышучее море», встречающееся в нов­городских памятниках.
        Однако и этих доводов все же недостаточно для зачисле­ния памятника в новгородские.
        Наряду с западными границами Русского государства, столь же подробно, точно и с знанием дела в «Слове» указы­ваются восточные: «от Болгар до Буртас [чувашей], от Буртас до Черемис, от Черемис до Мордвы».
        В перечислении «языческих стран», трепетавших перед Русской землею и русскими князьями, наряду с немцами и литвою, хорошо известными Новгороду, фигурируют и назван­ные буртасы, и черемисы, и мордва, далекие от Новгорода и не связанные с ним, и еще более далекие венгры, и совсем

-237-

незнакомые половцы, никогда не интересовавшие новгород­ских авторов.
        Из князей русских, которым покорены языческие страны, на первом месте поставлены владимирские Всеволод (Юрье­вич, Большое Гнездо) и отец его Юрий (Владимирович, Дол­горукий). Обоих их трудно представить прославляемыми пером новгородского поэта, особенно Всеволода, с которым новгородцы столь недавно находились в островраждебных отношениях: содействовали ростовским боярам, его смертель­ным врагам, принимали у себя побежденного им соперника Мстислава Ростиславича, учиняли прямые восстания в пору власти его в Новгороде.
        Не особенно естественно звучало бы в устах новгородского писателя перечисление в числе красот, которыми «украсно украшена» земля Русская, «князей грозных .. вельмож мно­гих ..»: известны отношения новгородцев к их князьям и положение последних в Новгороде в XIII в. Уж если что внес бы новгородский поэт в число «красот», которыми вызы­вает удивление его родина, то скорее что-либо из того, чем обыкновенно похваляются новгородские былины.
        Наконец, в памятнике слышится уже какой-то зародыш легенды о «дарах» византийского императора киевскому вели­кому князю Владимиру (Мономаху), легенды, которая позд­нее получит развитие в московской повести «О князех влади­мирских», типичном выражении литературной идеи преемства Москвой от Византии мирового политического значения.
        По всем этим соображениям единственно возможно при­знать «Слово о погибели Русской земли» произведением владимиро-суздальским, а не новгородским.
        Большое развитие новгородская литература проявила в XV - начале XVI вв. У того верхнего класса новгородского феодального общества, чьим достоянием и была, главным образом, литература, в этот период в порядке дня стояла важнейшая политическая задача борьбы за областную авто­номию. Чрезвычайно обильная и внешне очень разнообразная литература этого периода явственно объединяется общими

-238-

идеями и складывается в некую цельную группу. Вот когда новгородская литература становится областной в специфиче­ском значении слова, областнической. Местными тенденциями проникаются все виды литературы. Это общая черта «област­ных литератур» - откликаться на события, связанные с поли­тической судьбой своего города в период вовлечения отдель­ных областей в систему централизованного государства. Нов­город в данном случае не представил исключения.
        Исключительными в Новгороде были только упорство, настойчивость и страстность в литературной защите своих политических и церковных прав, причем защита прав на цер­ковную самостоятельность была также формой борьбы за политическую независимость. Исключительными были и оби­лие и разнообразие произведений, в которых эти идеи, увы не прогрессивные, были развиты.
        Борьба Новгорода с Москвой затянулась до последней четверти XV ст. Вместе с Тверью и Рязанью, Новгород дольше других русских областей отстаивал свою феодальную обособленность, не оставлял мечты о ней и долго после того, как историческая неизбежность уже совершилась. Но то, что в других областях нашло выражение в двух-трех литератур­ных произведениях, Новгород с его культурными и литера­турными возможностями развил в десятках. Литературная традиция и книжная культура, как мы видели, были здесь древними, имели прочную устойчивость и ко времени XV в., параллельно с общей культурой, достигли высокого развития. В этот период немало забот о их приумножении проявили такие патриоты своего города, как владыки Евфимий II и Иона, под покровительством, руководством и по прямым заданиям которых работали не один и не два литератора. Используя местные силы, они в то же время «с любовию принимают» и «милостивное показывают» в отношении приез­жих специалистов дела, обогащавших местную литературу. Особенно полезного «пришельца от святые горы», Пахомия Сербина, «книжным слогням искусна», владыка Евфимий с широкой щедростью одаривает «множеством серебра,

-239-

куны и собольми..., не ггощадев имения множество истощевати».
        Формы борьбы против надвигавшейся централизации, как и литературные жанры, в которых эта борьба находила себе выражение, были очень разнообразны.
        В XV в. оживляется в Новгороде работа над летописями, выливающаяся в форму составления нескольких новых лето­писных сводов.
        В 30-х и 40-х годах, в пору деятельности Евфимия II, появляются один вскоре за другим три больших свода, в их числе так называемые Новгородско-софийский свод, в первоначальном своем виде до нас не дошедший, и Нов­городская четвертая летопись, наиболее полная из новгород­ских летописей XV в. Явно конкурируя с московскими сво­дами, новгородские усваивают теперь такой же общерус­ский характер, но проникнуты местной политической тенденцией, изображая центром русской истории Новгород. Небезинтересно отметить в них некоторые новые литературные черты, видимо обусловленные новой обстановкой. При несо­мненной народности языка и стиля, в старших новгород­ских летописях никогда до сих пор не наблюдалось такого использования эпического материала, местных устных преда­ний и рассказов.
        В произведениях других литературных жанров - леген­дарно-повествовательного, агиографического и пр., аналогич­ные идеи и метод нашли еще более яркое выражение. Они окружают местное историческое прошлое особым поэтическим ореолом, воскрешают старые местные героические легенды и предания, создают новые легенды, оправдывающие претензии города на особое значение.
        Одним из характернейших в этом роде произведений было «Сказание о знамении от иконы Богородицы» - переработка летописного известия о столкновении в XII в. Новгорода с владимиро-суздальским князем в форму своеобразной воин­ской повести.

-240-

        Рассказом о чудесной сверхъестественной помощи, явлен­ной городу в трудную минуту, когда «мало не вся русская земля совокупися на разорение единого града», повесть пред­назначалась поддержать новгородцев и вдохновить их на новую предстоявшую борьбу. Искусным пером Пахомия Серба сказа­ние было затем превращено в «Похвалу знамению», сочетав­шую исторический, агиографический и церковно-молитвенный жанры. Сама икона, участвовавшая в событиях сказания, обращается в некий палладиум города.
        Герой сказания о знамении от иконы Богородицы, архиепи­скоп новгородский Иоанн (Илия), выдвигается вообще в каче­стве местного героя, охранителя и покровителя города, каких имело большинство средневековых городов и областей. Скуд­ные исторические сведения о жизни владыки XII ст. расцвечиваются и обрастают легендарными мотивами, он становится героем целого ряда сказаний.
        «Сказание о Благовещенском монастыре» рассказывает о чудесном содействии Иоанну с братом Григорием в постройке ими монастыря в Аркаже. «Сказание о путеше­ствии Иоанна на бесе в Иерусалим» повествует о еще более чудесном эпизоде - о поимке владыкою Иоанном беса в рукомойнике и принуждении свозить его в одну ночь в Иерусалим на поклонение гробу господню и вернуть обратно. Эпизоды обычные в том или ином варианте для средневековой агиографии, здесь служат прославлению героя старой новгородской истории и вместе прославлению самого города. Возникшие, вероятно, в качестве самостоятельных повествований, они были включены затем в житие архиепи­скопа Иоанна.
        Служить величию и возвышению престижа Новгорода в конечном счете призваны были и несколько позднее, вероятно в XVI в., окончательно оформленные «Сказание о Тихвинской иконе б. матери», знаменитая «Повесть о белом клобуке» и «Житие Антония Римлянина». Все они разными фантастическими историями и легендами стремятся обосно­вать церковное значение и первенство Новгорода, получен-

-241-

ное им якобы путем преемства от мировых церковных центров.
        Сказание о Тихвинской иконе рассказывает, как «по божию благоволению» именно в новгородской земле явилась икона, ушедшая из Царяграда за 60 лет до его падения.
        Еще сильнее идея преемства Новгородом мирового церков­ного первенства путем получения его инсигний развита в «Повести о белом клобуке», принадлежавшем якобы изна­чала римскому епископу Сильвестру, потом перешедшем к константинопольскому патриарху Филофею и, наконец, совершившем третью и последнюю миграцию - на Русь и именно в Новгород. В условиях XVI в. новгородскому автору пришлось политическую тенденцию облекать в форму церков­ных претензий. «В древняя лета, изволением земного царя Константина, от царствующего сего града царьский венец дан бысть русскому царю; белый же сей клобук изволением небесного царя Христа ныне дан будет архиепископу Великого Новаграда». Однако далее следует ядовитое замечание «кольми сей честнее оного» - сентенция, предназначенная служить хотя бы до времени платоническим утешением новго­родцам.
        По существу та же идея связи Новгорода с мировыми церковными центрами лежит и в основе «Жития Антония Рим­лянина», новгородского святого, якобы приплывшего в Нов­город на камне из Рима.
        Возвеличивание Новгорода, носящее в перечисленных памятниках безотносительный, по крайней мере по внешности, характер, в других направлено открыто против Москвы. Житие Новгородского архиепископа Моисея посрамляет московского ставленника и москвича на новгородской кафедре Сергия, оказавшего непочтительность к останкам своего пред­шественника, популярного новгородского владыки. Житие Варлаама Хутынского в такое же положение ставит самого московского царя Ивана III.
        В последние десятилетия XV и первые XVI вв. новгород­ская литература создала ряд произведений, связанных соб-

-242-

ственно с «гибелью Новгорода». Это - ряд легенд и сказа­ний, или ставших содержанием самостоятельных произведе­ний или вкрапленных в другие. Нет нужды, что литературное оформление некоторые из них получили, так сказать, задним числом, когда потеря Новгородом своей независимости стала уже совершившимся фактом. В значительной части эти легенды о чудесах и видениях родились в предгрозовой период, когда тревожные настроения все более охватывали новгородцев. Такие эпохи всегда интенсифицировали поэтиче­ское творчество, В. О. Ключевский, в свое время так характе­ризовал данный момент новгородской истории. «Когда разру­шается сильный физический организм, его разрушение сказы­вается тяжкими вздохами и стонами; когда гибнет обществен­ный союз, живший долгой и сильной жизнью, его гибель обыкновенно предваряется или сопровождается леген­дой».
        Под 70-ми годами XV в. в новгородские летописи записы­вается ряд мистических видений и знамений, предвещавших грозную судьбу города. Необыкновенная буря ломает крест на Софийском соборе. На двух гробницах в нем же появляется кровь. В монастыре св. Евфимии плачет икона Богородицы. В Хутынском Варламиевом монастыре сами собою звонят колокола. Вероятно, в это же время была создана и знамени­тая легенда о софийском Пантократоре, держащем судьбы города в своей сжатой руке, приуроченная в поздней новго­родской летописи к очень раннему времени - к XI в., вре­мени постройки и росписи городского собора.
        К тому же типу мистических визионерных сказаний отно­сятся легенды, попавшие в позднюю новгородскую житийную литературу: легенда о видении Зосимою, игуменам Соловец­ким, обезглавленных новгородских бояр на пиру у Марфы Борецкой (в житии Зосимы и Савватия), знаменитая легенда о видении пономаря Тарасия (Прохора) (в житии Варлаама Хутынского). Последняя, повествующая о том, как хутынский пономарь, взобравшийся по приказанию вставшего из гроб­ницы Варлаама на церковный верх, с трепетом наблюдал

-243-

«казни», нависшие над городом, принадлежит к наиболее драматическим. Особая сила ее воздействия на народное воображение и особая популярность свидетельствуются пере­ходом ее в область смежных искусств: легенда стала сюжетом нескольких одноименных новгородских икон.
        Как видим, поздняя новгородская литература, связанная с борьбою Новгорода против Москвы и с моментом утраты областной феодальной самостоятельности, количественно очень велика.
        Но, окидывая взором галлерею образов местных героев, созданную этой литературой, надо констатировать, что по художественной выразительности, не говоря уже о силе худо­жественного обобщения, она далеко уступает монументальным образам, созданным древним новгородским устным эпосом. Уступает она ему бесспорно и в отношении реализма изобра­жения. В отличие от устно-поэтических произведений, в про­изведениях письменной литературы, как правило, нет живого человека в его психологическом проявлении, герои ее не столько живые индивидуальные люди или художественно обобщенные типы, сколько носители или символы тенденциоз­ных притом консервативных политических идей.
        Кстати надо отметить, что и в сюжетно-жанровом отноше­нии устное творчество оказалось более передовым по сравне­нию с поздней новгородской литературой. Зарождение свет­ской городской новеллы можно найти не в памятниках пись­менной литературы, а в фольклорных стихах, в таких младших новгородских былинах, как в уже отмечавшихся нами в этом плане былинах «О Хотене Блудовиче» и «О госте Терентьище».
        Сказанное, однако, не умаляет значения письменной лите­ратуры Новгорода и ее роли в общем развитии русской куль­туры. Новгородская литература, за редкими исключениями, не умела свободно, реалистически изображать людей. Но она достигла высокого уменья логически мыслить, стройно изла­гать мысли, уменья описать виденное, живо, занимательно рассказать о чем-либо, выразить чувства.

-244-

        К концу своей самостоятельной истории новгородская книжность нашла в себе достаточные силы выполнить литера­турные предприятия огромного масштаба, составившие два монументальных памятника общерусской средневековой куль­туры, - это, во-первых, предпринятый и осуществленный в самом конце XV в. Геннадиевский библейский свод, - «пер, вое на Руси и во всем славянском мире полное собрание би­блейских книг в славянском переводе», 1) во-вторых, осуще­ствленные в половине XVI в. так называемые Макарьевские Великие Четьи Минеи, - грандиозный свод агиографической, повествовательной и учительной литературы, положивший начало общерусской литературно-объединительной деятельно­сти, продолженной Москвою.
        _________
        1) Проф. И. Евсеев. Геннадиевская библия 1499 г. Тр. Археолог, съезда, т. II, 1916, стр. 4.

-245-

 Глава VIII
ИСКУССТВО

        Общепризнано, что Новгород являлся одним из крупней­ших центров искусства древней Руси. Его художественное наследие, даже в той неполной мере, в какой оно сохрани­лось, и в том состоянии распыленности, в каком оно нахо­дится, дает картину исключительной художественной энергии города на протяжении ряда веков. По обилию архитектурных и живописных памятников Новгород не уступает прославлен­ным художественным центрам Европы.
        Впечатление необыкновенной интенсивности художествен­ной жизни города и широты художественных интересов насе­ления еще более усиливается литературной документацией, позволяющей понять многое в новгородской художественной культуре.
        Новгородские летописцы, люди, конечно, профессионально непричастные к искусству, обнаруживают неизменный и живой к нему интерес. Они не оставляют без регистрации ни одного явления и факта художественной жизни своего города. Постройки церквей и крупных зданий, их переделки и реставрация, украшение зданий, исполнение монументальных роспи­сей, сооружение больших иконостасных ансамблей, «деисусов», приезды и работы прославленных иноземных масте­ров, - все это отмечается тщательнейшим образом.
        В интересе к явлениям и фактам искусства не уступают летописцам новгородские путешественники. Добрыня Ядрейкович, Стефан Новгородец, анонимный автор «Сказания

-246-

о Константинеграде» оставили в своих книгах немало наблю­дений и описаний художественных памятников, сохраняющих значение до наших дней.
        При этом просто отметить наличие культурно-эстетических интересов у новгородских путешественников было бы недоста­точно: в их впечатлениях и описаниях с совершенной ясностью сказываются люди, понимающие художественное значение произведений искусства и ценность художественно-творческого труда, вложенного в их создание. Аноним, автор «Сказания о Константинеграде», описывая скульптурные украшения Константинова дворца, «псы крылаты и орлы кры­латы ... и бораны .. в камени вырезаны», как уже указыва­лось, отмечает их варварское разрушение западными завое­вателями и сетует: «гораздо было сотворено, попортили фрязове».
        Даже литературно-поэтическая фантазия новгородцев характеризуется уклоном к представлениям изобразительного искусства. Легенда о гибели Новгорода связала судьбу города с образом сжатой руки огромного пантократора из хорошо всем известного городского собора. Ограда земного рая, который «видели» Моислав-новгородец, сын его Яков и их спутники, носимые по морю на трех юмах, представляла собою высокую гору, возвышающуюся из моря, и «на горе той написан деисус лазорем чудным и вельми издивлен паче меры ...». Грандиозная живописная декорация посреди моря, исполненная не человеческими руками, осиянная светом - образ, не уступающий образам дантевской фантазии.
        Факты, подобные отмеченным, достаточно говорят о месте и значении художественных интересов в жизни Новгорода, а шире - и всей средневековой Руси и о ее художественном потенциале. Тем очевиднее ошибочность привычной методоло­гической постановки исследования вопросов древнерусского искусства, до недавнего времени сохранявшей господствую­щее положение: преимущественное, а иногда и исключитель­ное выискивание посторонних влияний без достаточного учета собственных основ этого искусства. Конечно, связь рус-

-247-

ского христианского искусства с искусством Византии странно было бы отрицать, но эта связь была более сложным явле­нием, чем простое заимствование. Сахаров и Ровинский только еще слепо, ощупью, разбирались в вопросах взаимоотноше­ний русского и византийского искусства. Буслаев и Кондаков поставили изучение древнерусского искусства на почву научного метода. Однако и после того теория «влияний» долго продолжала восприниматься в преувеличенном виде и, желая того или не желая, обедняла прошлое русского народа, антиисторически искажала картину его культурно-художе­ственной жизни.
        Антиисторичность подобного понимания влияний очевидна при проверке фактами. Знакомство с христианской культурой Византии и Запада легло у русского народа на почву, подго­товленную длительным процессом культурного развития. Поэтому уже в киевский период своей государственной жизни русский народ создал устно-поэтический эпос, литературные произведения, памятники архитектуры и живописи, полноцен­ные и обладающие собственным лицом в европейской художе­ственной среде. Культурная жизнь народов вообще, в том числе и русского, никогда не протекала в изоляции от окру­жающего мира. В области искусства можно находить отда­ленные пространственно, но близкие технически или стилисти­чески произведения. Они важны для изучения культурных связей, но не в них главное. В отрешении от отдельно взятого памятника и без искусственного ограничения поля зрения очевидно, что искать подлинные «начала» русского искусства надо не в византийских или иных влияниях, а в исконной и неиссякаемой творческой одаренности народа.
        Односторонность иноземных воздействий на русское искус­ство также требует критической проверки. То, что становится все очевиднее в отношении к новой русской культуре - двусторонность связей ее с мировой, - должно быть выяснено на конкретном материале и в отношении древней Руси. Новгород в частности дает для того благодарный мате­риал. Он широко был связан с внешним культурным миром,

-248-

охотно у него учился и использовал его силы. Однако, он в несравненно большей степени владел своими и иногда делился ими с соседями. Исторически зафиксированных фак­тов работ новгородских мастеров в чужих землях не меньше, чем случаев работы иностранных мастеров в Новгороде. Нов­городцы ездили работать в Золотую Орду, на остров Готланд, в Краков, Люблин, Гнезно.
        Вторая ошибка, проистекавшая столько же из неправиль­ной методологии, сколько и из недостаточного знания мате­риала, долго заключалась в отсутствии географического рас­членения древнерусского художественного наследства. То, что считается общепризнанным в отношении древнерусской лите­ратуры - наличие областных литератур с их существенными особенностями, - пока недостаточно уяснено в отношении искусства.
        Еще в части архитектуры бросавшиеся в глаза различия позволяли говорить о существовании местных типов, но и то осторожно и сбивчиво. В части живописи в этом направлении сделаны лишь первые шаги. Долгое время вся древнерусская живопись представлялась чем-то единым и одинаковым, русским вариантом византийского художественного типа, изме­нявшимся лишь во времени, вслед за изменениями своего прототипа. Причиною ошибочных представлений был обыч­ный недоучет множественности культурных центров древней Руси и слабое знание их местного материала.
        Ощущение местных художественных особенностей, суще­ствовавшее и у старых исследователей, находило себе выра­жение в учении о «местных письмах» - новгородских, москов­ских, суздальских. Основанное на старообрядческих иконных познаниях и практике оно было очень смутным, и сводилось преимущественно к различению разных приемов охренья и т. п.
        Задача установления местных художественных школ и поисков необходимого для того конкретного материала была впервые принципиально правильно поставлена Всероссийскою Реставрационного комиссиею (1918-1925 гг.) под руковод-

-249-

ством И. Э. Грабаря. Ею, а также центральными и местными музеями была сделана в данном направлении большая работа, которая, однако, не может считаться закон­ченной.
        Правда, обильный новый материал, вошедший в научный оборот, уже позволил появиться ряду ценных работ. Но даль­нейшие поиски и установление местных памятников, притом не только на местах, но и в старых музейных собраниях страны, исследование и обобщение их, продолжают оставаться важной задачей русского искусствознания. Мы убеждены, что при этом условии общая картина древнерусского искусства окажется еще более богатой и сложной. В пределах местных «школ» будут установлены и отдельные мастерские и, может быть, отдельные мастера, с точными их именами или анонимные.
        Целью настоящей главы будет не изложение истории нов­городского искусства, а суммарная характеристика местного-художественного типа, с выделением в нем черт самостоя­тельности и явлений передового характера, определявших прогресс средневековой русской художественной культуры.
        Архитектура. Большой материал и познания, накопленные в области древнерусской архитектуры, носят несколько одно­сторонний характер: они касаются, главным образом, церков­ного зодчества. Причина этого - сохранение на поверхности земли, в состоянии доступном изучению, почти исключительно памятников церковной архитектуры.
        Церковное зодчество в средние века во всей Европе обла­дало наилучшими возможностями. На постройку храмовых зданий и их поддержание обращалось наибольшее внимание и уделялись наибольшие средства, строились они в наиболее долговечном каменном материале, в постройке и украшении их участвовали лучшие мастера. Однако сосредоточение вни­мания на одном этом, хотя бы и важном, но одностороннем материале, может быть в известной мере способствовало утверждению указанной выше методологической ошибки - неизменному уклону к прослеживанию и установлению ино-

-250-

земных влияний. Именно памятники церковной архитектуры, в силу самой однородности материала, как на алгебраических рядах, увлекали исследователей в не всегда оправданные сравнения и сопоставления на почве предвзятых идей.
        Критический пересмотр методологии и пересмотр конкрет­ного материала уже приводят к существенным переоценкам привычных построений и выводов. «Совершенно ошибочным является утверждение, что кирпичная и каменная [русская] архитектура до XVI в., хорошо известная по многочисленным дошедшим до нас памятникам, не является самостоятельной русской архитектурой, а «русско-византийским» зодчеством, каким-то вариантом византийской, романской или ренессансной архитектуры». 1) Вывод многозначительный, как многозначительна сама тема цитируемой статьи. Внимательный, по­дробный и всесторонний пересмотр всей совокупности мате­риала, касающегося древнейшего русского кирпичного зда­ния, Софийского собора в Киеве, приводит новейшего иссле­дователя этого памятника к весьма важному утверждению: «Софийский собор является не только древнейшим, хорошо сохранившимся памятником, расположенным на территории древней Руси, но и первым произведением русской [курсив автора] архитектуры, в основе которого лежал русский архитектурно-художественный образ. Точка зрения тех ученых, которые утверждают, что Софийский собор является только византийским памятником на почве древней Руси, неверна. Византийская архитектура не знала такого рода зданий, как этот памятник». 2)
        Позволительно говорить не только об особенностях «рус­ской» архитектуры вообще, но и об особенностях ее местных типов. Объективный материал дает для этого вполне доста­точные основания. В частности, свой тип архитектурного мышления имела культура и древнего Новгорода.
        _________
        1) Н. Брунов. К вопросу о самостоятельных чертах русской архи­тектуры X-XII вв. Русск. архитект., изд ГАА, 1940, стр. 121.
        2) Там же.

-251-

        Говорить о самобытном характере архитектурно-художе­ственного образа древнейшей новгородской постройки - дере­вянного Софийского собора, X в., можно только на основа­нии более или менее остроумных и заслуживающих доверия соображений, 1) - памятник известен исключительно по лето­писному известию, почти не дающему материала для его конкретного воссоздания. Но уже следующие века (XI и XII) представлены сохранившимися сооружениями.
        Каменный новгородский Софийский собор относится к половине XI в. (1045-1050) и был заложен только восемью годами позднее киевского. Начало XII в. дает в Новгороде целую серию больших каменных построек.- собор Николая на Ярославовом дворище (1113), собор Рождества Богородицы в Антониевом монастыре (1116), собор Георгия в Юрьевом монастыре (1119), церковь Иоанна Предтечи на Опоках (1127), дошедшую в реставрации XV в. Почти все эти соборы являются княжескими сооружениями: Софийский собор - князя Владимира Ярославича, Николо-Дворищенский - князя Мстислава Владимировича, Юрьевский собор и Иван на Опоках - князя Всеволода Мстиславовича. При разности размеров и конструкции, постройки имеют общие черты, один ряд которых обусловлен эпохой и социальным содержанием культуры, их породившей, другой - именно местными осо­бенностями, определяющими «новгородское» лицо памятни­ков.
        Идеологически, если позволительно в данном случае употребить это понятие, раннее новгородское церковное зод­чество, как и зодчество всей Киевской Руси и, более того, как вообще европейское зодчество времени X-XII вв. - феодаль­ное зодчество. Русские, как и западные, соборы - огромные каменные здания, подобно островам возвышавшиеся над морем деревянных городских построек, владычествовавшие над ними. Эти громады, может быть без прямо поставленной задачи, но по существу чрезвычайно наглядно демонстриро-
        _________
        1) Н. Брунов, ук. соч., стр. 122.

-252-

Софийский собор (1045-1052 гг.).
Наружный вид.

вали силу и могущество князей и их небесных покровителей. Справедливо было указано, что даже в организации внутрен­него пространства княжеских соборов сказалось классовое строение феодального общества, именно в различном назначе­нии простонародного нижнего этажа и почетного, залитого светом второго, так называемых хор.
        В этом широком плане, связывать русское зодчество XI- XII вв. только с Византией, откуда нами было принято хри­стианство вместе с его культовой архитектурой и живописью, недостаточно: в нем не мало общеевропейских черт - того искусства средневековой Европы, которое условно называем «романским»: большие массы, толстые стены, узкие световые проемы, парадная обработка входов (порталы), даже своеобразный вариант дозорных башен. Но общеевропейский тип своего времени русская архитектура воплощала по-сво­ему. Искусство каждого великого народа определяется соче­танием собственных начал с широким международным куль­турным потоком.

-253-

        Наряду с другими русскими культурными центрами, Нов­город уже в XI-XII вв. создал свой особый вариант европей­ской феодальной архитектуры.
        Из названных выше древних новгородских соборов, состав­ляющих единую цепь, ни один не повторяет буквально дру­гого. Центральный, самый ранний, собор Софии в Кремле -

Софийский собор.
Предполагаемый первоначальный план.

вместе с тем и самый грандиозный и торжественный. Это пятинефное многостолпное в плане здание, обнесенное с трех сторон галлереями. Центральная часть здания завершается мощной группой пяти глав. Квадратная башня - вход на хоры, не составляя архитектурного придатка, включена в общую массу здания. Дворищенский собор св. Николая, имевший подобное Софии симметричное пятиглавие, был трехнефной шестистолпной постройкой меньших размеров. О существовании при нем башни неизвестно, вероятно, ее не было. Антониевский и Юрьевский соборы, сохранявшие общий с Никольским шестистолпный план, имели существенную осо­бенность в виде уменьшенного числа и асимметричного распо-

-254-

ложения глав: последних у них, собственно, по две - одна центральная и вторая над юго-западным угловым членением; третья глава над башней. Башни - у Антониевского собора круглая, а у Юрьевского квадратная в плане, - носят харак­тер придатка к северо-западному углу здания.

Собор Георгия (1119 г.).
План.

        Строитель Георгиевского собора в Юрьеве монастыре известен: мастер Петр. Высказано предположение, что ему же принадлежат и Дворищенский, и Антониевский соборы. Это не исключено, хотя при отсутствии сообщения об этом точных новгородских летописцев, вопрос требует более глубокого исследования.
        При индивидуальном разнообразии, есть тем не менее у памятников раннего новгородского зодчества общие черты, очевидно обусловленные складом местного художественного мышления. Это, главным образом, стремление простыми сред­ствами достигнуть внушительности и величия. Ранние новго­родские соборы самыми своими массами, вытянутыми вверх фасадами и мощным подъемом абсид, сдержанной обработ­кой тех и других производят очень сильное впечатление. Но

-255-

Собор Георгия.
Наружный вид.

его надо характеризовать именно чертами простоты, а не суро­вости или аскетизма, как это иногда делают. «Аскетическим» не был внешний вид даже самых огромных новгородских соборов. Стены Софии радовали глаз своими открытыми арка­дами и живописной кладкой из свободно расположенных разных по величине камней, обрамленных фресками из розо­вого раствора; стены других соборов - ритмом своих окон и ниш.
        Можно отметить, что новгородские церкви XII в. «малой формы», как, например, Петра и Павла на Синичьей горе,. Спаса на Нередице, далеко уступающие княжеским соборам

-256-

в строительном мастерстве, отличаются такою же простотою и монументальностью.
        Вдумываясь в эти черты ранней новгородской архитек­туры, можно усмотреть в них нечто общее, роднящее их с другими сторонами новгородской культуры того периода: -с простотой и монументальностью композиций и сдержан­ностью колорита древних новгородских живописных памятни­ков, с лаконичностью проповедей новгородских ораторов, деловитостью и отсутствием литературной украшенности новгородских летописей.
        Высокая строительная техника новгородских каменных зданий достаточно опровергает ходячее представление об исключительно «плотничьем» уклоне строительной культуры древнего Новгорода. В этом областном культурном центре Руси, как и в других, умели строить в камне столь же хорошо, как и в дереве.
        В дальнейшем своем развитии, в XIII-XV вв., новгород­ская архитектура, сохраняя известные традиционные черты, создает, вместе с тем, новые архитектурные образы и формы. Разумеется, механистически сводить в данном случае вопрос к одному изменению «влияний», к торговле с Западом, кото­рая открывает в Новгород доступ влияниям западноевропей­ского зодчества, невозможно.
        Основное значение имело изменение социальной обста­новки и социальной базы искусства. В общих рамках феода­лизма Новгород в результате «революции» XII в. создал у себя своеобразный социально-политический строй - фео­дальную боярскую республику. Строителями со второй поло­вины XII в. в Новгороде выступают уже не князья, а бояре и купцы, а также посадники и владыки, происходившие из тех же социальных групп. Их потребности, их возможности, их вкусы и понятия были иными и влияли на соответственный характер архитектуры, как и всего искусства.
        Произведениями строительства этого времени являются уже не огромные соборы, величественные и торжественные, а сравнительно небольшие по величине, четырехстолпные

-257-

церкви. Эти, в основном, частные боярско-купеческие постройки, уступая княжеским в масштабах, далеко пре­взошли тех в количестве. В них, помимо прочего, большую роль играли практические удобства строителей: склады цен­ностей и товаров в подцерковье.

Церковь Спаса Нередицы.
Реконструкция.

        Новгородское боярско-купеческо-владычное строительство конца XII- начала XV в. представлено, если даже брать во внимание только сохранившиеся памятники, очень большим количеством образцов. Церковь Благовещения в Аркаже, постройка архиеп. Иоанна (1179); церковь Петра и Павла на Синичьей Горе, постройка Лукиничей (1185-1192); церковь Параскевы Пятницы, постройка организации купцов-экспор­теров (1207); церковь Николы на Липне, постройка владыки Климента (1292); церковь Покрова в Зверином монастыре (1335); церковь Благовещения на Рюриковом Городище

-258-

(1342); церковь Спаса на Ковалеве, постройка боярина Анцифора Жабина (1345); церковь Благовещения на Витко-вой улице (1351); церковь Успения на Волотовом поле, постройка владыки Моисея (1352); церковь Феодора Страти-лата на Ручью, постройка боярина Симеона Андреевича (1361); церковь Спаса на Ильине, постройка боярина Василья Дани­ловича с уличанами Ильиной улицы (1374); церковь Флора и Лавра на Людгощей улице (1379); церковь Рождества Христова на Красном поле (1381); церковь Димитрия Солунского на Славковой улице; церковь Филиппа Апостола, постройка посадника Родислава, Устина и Филлипа; церковь Иоанна Богослова на Витке (все три 1383); церковь Петра и Павла в Кожевниках (1406); церковь Двенадцати Апосто­лов (1455) - вот памятники этого времени.
        Складывание нового архитектурного типа прослеживается по церквам Николы на Липне и Успения на Болотове. Образ­цами его полного развития являются церкви Феодора Страти-лата на Ручью и Спасо-Преображения на Ильине. Как и в предшествовавший период, создание типа было делом местных художественных сил, но осуществлявших свои замыслы не в изоляции, а во взаимодействии с культурой других местных центров Руси и с западноевропейской куль­турой.
        Русской архитектурой эпохи феодальной раздробленности был создан тип небольшого, по сравнению с ранними собо­рами, четырехстолпного, одноглавого сооружения, характери­зующегося пирамидальным построением общих пропорций. Возможно, что именно этот русский архитектурный тип имел какие-то глубокие корни в дохристианской культовой архитек­туре славянских языческих храмов. Этапы сложения этого типа прослежены преимущественно в архитектурной прак­тике западной и северо-западной Руси, с конца XII в. Церковь Спаса-Евфросиниева монастыря в Полоцке и церковь Архан­гела Михаила (так называемая Свирская) в Смоленске своими трехлопастными оформлениями фасадов, с сильно воз­вышенной средней полуциркульной лопастью и пониженными

-259-

Церковь Спаса Нередицы.
Наружный вид (до разрушения памятника).

четверть-циркульными боковыми лопастями, наметили этот тип. Нельзя не признать, что одноглавие в нем явилось вполне логичным завершением архитектурной идеи и художествен­ного образа. Зарождение этих последних, может быть, сле­дует усматривать еще несколько раньше, в Спасском соборе Мирожского монастыря во Пскове, фасады которого оформ­лены хотя еще старыми тремя полуциркульными закомарами, но с сильным понижением боковых по сравнению со средней.
        Дальнейшим конструктивным и стилистическим разви­тием типа были новгородские постройки XIII-XIV вв. - церковь Николы на Липне (1292) и церковь Успения на Болотове (1352).

-260-

        Церковь Николы на Липне, несмотря на позднейшие пере­делки, дает достаточные возможности установить ее общий первоначальный замысел и архитектурное его воплощение. Это был замысел небольшого стройного здания, у которого повышением средней части и понижением углов логически подготовлялось его одноглавое завершение. Во внутренней конструкции четырехстолпного здания это достигалось заме­ной в угловых делениях прежних коробовых (полуцилиндри­ческих) сводов полукоробовыми, а в наружном виде - соот­ветственным этому приданием фасадам трехлопастной формы, по которой шло и покрытие здания. Искусственные домыслы о «конфигурации», совпадающей с немецким зодчеством, в виде крытых по-базиличному трех кораблей, пересекаемых трансептом, опровергаются самим памятником. Вместе с ними отпадает и столь же искусственная интерпретация памятника как вполне изолированного, отличного и от предыдущего, и от последующего зодчества, как «единичной затеи», в кото­рой «новгородские владыки ... могли выразить свою симпатию к немцам» (!). 1)
        Такое же трехлопастное оформление фасадов, с покрытием по трехлопастной арке, имела и церковь Успения в Болотове, как совершенно ясно показывают изображения здания на ктиторской фреске и исследование памятника в натуре. 2) Та и другая постройка являются, таким образом, вполне логиче­скими звеньями в крупной линии развития русской архитек­турной мысли.
        Дальнейшим ее этапом, на новгородской же почве, были церкви Феодора Стратилата на Ручью (1362) и Спаса на Ильине (1374) - классические постройки XIV в. Без суще­ственного изменения в организации внутреннего пространства они еще далее трансформировали внешние формы зданий
        _________
        1) А. Некрасов. Древнерусское зодчество. 1936, стр. 144.
        2) В 1939-1941 гг. Управлением новгородских музеев при научной Консультации Новгородской секции Института истории АН СССР, была предпринята реставрация первоначальных архитектурных форм Волотовской церкви, к моменту начала войны почти полностью законченная.

-261-

Церковь Николы на Липне (1292 г.).
Реконструкция.

Церковь Успения на Волотове (1352 г.).
Реконструкция.

в направлении общей высотности и пирамидальности построе­ния, вводя покрытие всех четырех фасадов по многолопаст­ным аркам. В церкви Феодора оно более полого, в церкви Спаса круче и отличается большою стройностью и выискан-ностью, как все вообще пропорции здания.
        Характеризуя в целом новгородское зодчество XIII-XIV вв. в специально архитектурном плане по сравнению с зодче­ством раннего времени, можно отметить в нем новое ощуще­ние и выражение идеи единства массы, - в Липенской и Волотовской постройках оно подчеркнуто применением лопа­ток лишь по углам здания и отсутствием их по середине; облегчение массы и пирамидально-высотное ее ориентирова­ние, выразившееся вначале в трехлопастном с повышенным центром затем в многолопастном оформлении фасадов и покры­тий, завершающемся одной главой; усиление идеи свободного внутреннего пространства; наконец, развитие некоторого изя-

-262-

щества за счет мощи, сказавшееся в общих пропорциях и декорировке зданий.
        В условиях оживленного общения Новгорода с Западом, как и в предшествующем периоде, в новгородском зодчестве XIII-XIV вв. естественно находили себе место западноевро­пейские и прибалтийские черты романско-готическои архитек­туры, но преимущественно в обработке деталей здания: деко­рировке абсид, оформлении входных и оконных проемов и т. п. Мелкая спускающаяся аркатура фасадов Липенского памятника, членение абсид Федоровской и Спасской церквей тягами и арочками в два яруса, из которых в верхнем арочек вдвое больше, - прием декорации романских зданий. Окна и северный портал Федоровской церкви оформлены в готиче­ском духе.
        Вообще, стремление к декорировке архитектуры в XIV в. сказалось в Новгороде в большей степени, чем в XI-XII вв. Однако и здесь оно сохранило свойственные местному типу культуры черты ' простоты и сдержанности. Новгородские мастера использовали и каменные рельефные украшения стен, но очень осторожно и ограниченно. Таковы вставляемые ими кое-где в стены рельефные каменные кресты разных форм, скупостью рисунка на глади стены напоминающие древние северные петроглифы. Чаще мастера применяли выпуклые бровки над окнами, простые и профилированные нишки и очень простой же, но эффектный орнамент из глубо­ких треугольных впадинок, особенно охотно употреблявшийся и на церковных, и на светских зданиях.
        Можно отметить и отдельные случаи такой же ограничен­ной и сдержанной наружной полихромии зданий, в виде применения небольших по размерам фресок в тимпанах над входами. Можно думать также, что именно этой общей, при­сущей новгородскому характеру художественной простотой и демократическим вкусом строителей объясняется исполь­зование здесь «отсталых», по мнению некоторых исследо­вателей, скупых приемов северной романской декорации зданий, в отличие от щедрой и пышной ломбардской

-263-

декорации в аристократической суздальско-владимирской архитектуре.
        Если архитектурная продукция Новгорода XI-XII и в XIII-XIV вв. составляет, таким образом, весьма важную страницу в истории русской культуры, то нельзя вовсе недо­оценивать и новгородской строительной деятельности XV в. Не создав новых типов подобно XIV в., в это время камен­ное новгородское строительство приобрело более разнообраз­ный характер. Литературные известия и сохранившиеся памятники, кроме церквей, дают много светских каменных зданий общественного и жилого характера.
        Широкую строительную деятельность развивали некоторые новгородские владыки, обладавшие большими к тому возмож­ностями и, очевидно, расположением, среди них - в особен­ности Евфимий II (1429-1459), деятельность которого в дан­ном отношении напоминает строительную деятельность неко­торых римских пап.
        Евфимий осуществлял необычайно широкое храмоздатель­ство, для которого были тесны рамки города: оно распростра­нялось на загородные монастыри - Вяжищский, Хутынский и даже на другие города Новгородской земли, как, напр., Старую Руссу.
        Весьма существенную линию строительной деятельности Евфимия составляло восстановление древних церквей XI- XII вв., притом «на старой основе» и в старом виде, т. е. с сознательным намерением воспроизведения их древних архитектурных форм, иначе говоря, с реставрационными зада­чами. Можно говорить именно о сознательной линии, так как эта деятельность не исчерпывалась одним или двумя фак­тами, которые можно было бы счесть случайными. Восстано­вление Спасо-Преображенского собора 1198 г. в г. Старой Руссе (1442), церквей Бориса и Глеба и Жен Мироносиц XII в. в Новгороде (1445), церкви Ивана на Опоках 1127- ИЗО гг. (1454), церкви Ильи пророка на Славне 1198 г. (1455), церкви Богородицы на Торгу (1458) -вот неполный перечень реставрационных предприятий Евфимия.

-264-

        В литературе высказаны остроумные догадки о реакцион­ной идеологической основе «реставраторских» увлечений Евфимия, увязывающихся с другими сторонами его кипучей деятельности ярого новгородского областника. 1)
        Евфимий принимал участие в укреплении Кремля и дру­гих крепостей новгородской земли, построил большое камен­ное здание для новгородского правительственного органа - Грановитую палату, ряд других построек светского назначе­ния, широко при этом используя местные и иноземные техни­ческие силы.
        С участием своих новгородских и «немецких мастеров из-за моря» (немцами назывались вообще иностранцы) владыка Евфимий в 1433 г. «постави ... палату каменну, а дверей в ней тридцать», это была «Грановитая палата».
        В 1442 г. он строил у себя на владычном дворе «комнату» каменную, т. е. жилой каменный дом, с отоплением типа каминных печей.
        В 1443 г. - известную «Часозвоню», огромное столпо­образное восьмигранное каменное сооружение, назначенное для «сторожи» и отбивания времени, - обе постройки, надо думать, так же с участием иноземных мастеров.
        Грановитая палата отразила в своей внутренней архитек­туре некоторые черты западной готики.
        Жилой корпус Евфимия, расположенный в глубине Вла­дычного двора, за Часозвоней, в непосредственной близости к кремлевской стене, в настоящем комплексе кремлевских построек является продолжением известного «Лихудовского корпуса». Это неплохо сохранившееся редчайшее граждан­ское здание XV в., почему-то совершенно не обращавшее на себя до последнего времени 2) внимания исследователей и даже
        _________
        1) Ю. Н. Дмитриев. К истории новгородской архитектуры. Новгор. ист. сб., вып. 2, 1937. М. Каргер. Новгород Великий. Изд. Акад. архитектуры СССР, М., 1946, стр. 79-80.
        2) А. Строков и В. Богусевич. Новгород Великий. (Пособие для экскурсантов и туристов). Изд. Новг. секц. Инст. ист. АН СССР, 1939, стр. 131-133.

-265-

никогда ими не упоминаемое, представляет собою постройку, не заключающую никаких специально западных черт. Даже ее декоративная разделка - привычные новгородские тре­угольные впадинки.
        Сохранившиеся формы Часозвони, повидимому, не пере­дают целиком ее первоначальных форм. Как можно видеть из позднего Новгородского хронографа XVII в., опубликован­ного М. Н. Тихомировым, каменный евфимиев «столп», т. е. вероятно его верх, в 1671 г. «в майи месяцы в третьем часу дни паде... и часы спали и разломилися». Восстановлены были часы через два года, в 1673 г., митрополитом Иоакимом, для чего снова «учиниша столп высок добре и часы боевые устроиша». 1) Евфимиев столп, сколько можно заключать по иконографическим изображениям старшим конца XVII в., имел шатровый верх. В первоначальной архитектуре новго­родской Часозвони можно видеть, с одной стороны, аналогию западноевропейским готическим башням, с другой - один из первых шагов национальной русской шатровой архитектуры XV-XVI вв.
        Новгородская архитектурная практика XV в. была суще­ственным звеном культурной жизни страны.
        Позднейшей поры новгородской архитектуры, московского периода, мы не касаемся.
        Живопись. Искусство живописи, призванное в Средние века повсеместно в Европе, почти исключительно обслужи­вать потребности христианской религии, с первых же веков ее распространения в нашей стране получило самое широкое применение во всех его видах - монументальной живописи (стенные росписи), станковой (иконы) и миниатюрной (книж­ные иллюстрации).
        Без риска впасть в ошибку можно говорить, что все глав­нейшие русские храмы XI-XII вв. во всех главнейших куль-
        _________
        1) М. Н. Тихомиров. Новгородский хронограф. XVII в. Новг.. ист. сб., вып. 7, 1940, стр. 107 и 110.

-266-

турных центрах страны - Киеве, Чернигове, Смоленске, Полоцке, Рязани, Владимире, Новгороде и др. - были украшены стенными росписями. В ряде названных городов эти росписи сохранились до нас, изредка в цельном виде, чаще фрагментарно; в иных они известны по небольшим остаткам, извлекаемым из земли раскопками; в третьих они только свидетельствуются современными им или позднейшими сооб­щениями источников.
        Можно также считать научно опровергнутым существо­вавшее представление о скудости и неразвитости русской станковой живописи в тот древнейший период. Реставрацион­ной работой советского времени открыто много станковых памятников так называемого «домонгольского периода» - киевских, смоленских, ярославских, новгородских, псковских и др. В числе их такие первоклассные произведения, как «Спас - златые власы», золотоволосый «Архангел», как «Оранта» из Ярославля, «Димитрий» из Дмитрова, новгород­ские «Никола», «Георгий».
        Если принять во внимание, что в том и другом случае, и в части монументальной, и в части станковой живописи, это лишь не более как незначительные остатки искусства, памятники которого были в огромной доле уничтожены мон­гольским нашествием и другими историческими бедствиями, подлинная его картина становится еще яснее и убедительнее. Уже само обилие и разнообразие памятников не позволяет сводить их к работе иноземных мастеров. Несомненно, что подавляющее большинство их было исполнено русскими художниками. Факт этот, ясный теоретически, все более под­тверждается исторической документацией и изучением самого материала.
        Живопись - это та область, в которой наша раннесредневековая художественная культура превосходила западно­европейскую. Западные средневековые соборы, романские и готические, применяли живопись в ограниченных размерах. Русские, как правило, непременно декорировались мозаи­ками или фресками.

-267-

        Новгород в XI-XII вв. был уже одним из крупнейших русских художественных центров. Начиная с самого древнего памятника, каменного Софийского собора, декорированного и мозаичной и фресковой живописью, почти все новгородские соборы и церкви княжеского, боярского, архиерейского строе­ния, вслед за их построением «подписывались», т. е. укра­шались стенною росписью. Для центрального собора города это неудивительно. Многочисленные прочие памятники сви­детельствуют о прочности традиции и, что не менее важно, о наличии возможностей ее осуществления.
        Из памятников мозаики сохранилось лишь несколько деко­ративных плит, составлявших украшение стен и пола Софий­ского собора, частью находящихся в стене алтаря, частью извлеченных раскопками из-под современного пола собора. Мозаика в Новгороде, как и везде на Руси, в качестве приема внутреннего украшения зданий, в противоположность фреске, не имела длительного применения и едва ли не исчезла после XI в.
        Во главе дошедших до нас многочисленных памятников новгородской стенной живописи пока должно ставиться софийское изображение «Константина и Елены», всеми при­знаками своего стиля и техники стоящее на почве искусства XI в. и, по всей видимости, представляющее остаток древней­шей росписи собора.
        XII в. представлен в Новгороде большим количеством фресковых памятников, в число которых входят сохранив­шиеся части росписей Софии, Николо-Дворищенского собора, собора Антониева монастыря, собора Юрьева монастыря, Аркажской церкви, Нередицкой церкви. Достаточно длинный ряд перечисленных памятников, не исчерпывает всех имев­шихся. Помимо летописных сообщений, представление об утраченных стенописях дают раскопки, которыми город пока только затронут. Так, раскопки собора Бориса и Глеба, постройки боярина Садко, в Кремле, дали много фрагментов штукатурки с фресковой росписью. В Георгиевском соборе Юрьева монастыря при исследовании его в 1933-1935 гг.

-268-

(М. К. Каргером) под снятым новым полом найдена под­сыпка, сделанная из огромного количества кусков штукатурки с росписью XII в., сбитой со стен в XIX ст. Куски иногда имеют значительную величину и содержат участки живописи: фрагменты голов, фигур, одежд, надписей, вполне пригодные для изучения. 1)
        Христианская живопись всей Европы XI-XII вв. обладала некоторыми общими внутренними чертами. Это торжественное иератическое искусство. Отсутствие в нем реализма, в совре­менном нам понимании, условность приемов изображения лиц, фигур, одежд, обстановки - результат не «неумелости», но определенного свойства стиля. Храмовые росписи были подчинены строгой системе, определявшей круг изобра­жений и назначавшей каждой части здания определенную тематику росписи. Общий принцип росписей - дидактический. Они должны были больше воздействовать на воображение, чем на чувство. Композиции сюжетных изображений просты и лаконичны, ограничиваются минимальным числом дей­ствующих лиц, простейшей архитектурной обстановкой и намеком на пейзаж, необходимыми для передачи основного содержания композиции.
        В стенных росписях имеется большое количество отдель­ных, единичных фигур святых, изображенных обычно en face, лицом к зрителю, в неподвижных позах, как бы застывших в абстрактном пространстве, на чистом голубом или золотом фоне. Это - еще не живые, реальные люди, это - скорее воплощение идей святости, величия, мудрости, аскетизма. Живопись не составляла в данном отношении отличия от литературы. Та тоже еще не знала реалистического изобра­жения людей и жизни. Частная жизнь человека в ее реаль­ном быту и психологическом проявлении еще не нашла себе доступа ни в литературу, ни в живопись. Внешний облик человека давался в условных, схематических чертах.
        _________
        1) М. К. Каргер. Раскопки и реставрационные работы в Георгиев­ском соборе Юрьева монастыря в Новгороде (1933-1935). Сов. археол., VIII, 1946.

-269-

Нередица.
Часть росписи алтаря (XII в.)

-270-

[Пустая страница]

-271-

Изображение святого Петра.
Нередица (XII в.).

        Наличие указанных черт в ранней новгородской монумен­тальной живописи (XI-XII вв.), таким образом,, также не определяет ее отсталости. И технически и стилистически нов­городские росписи стоят на уровне своего времени, а неко­торые из них, как роспись южного отделения Софийского собора, представленная изображением «Константин и Елена»-отличаются большой утонченностью.

-272-

        На памятниках монументальной живописи труднее, чем на памятниках станковой, выделить и проследить специфически местные особенности. Сложное искусство стенных росписей, повидимому по самым своим организационным формам, было наименее местным, областным. Как можно видеть из ряда летописных известий и заключить по обстоятельствам росписывания отдельных храмов, росписи производились стран­ствующими артелями мастеров, переходившими из города в город, иногда из конца в конец страны. Русская националь­ность мастеров-монументалистов во многих случаях предста­вляется несомненной. Случаи работ иноземных художников неизменно отмечаются новгородскими летописцами, внима­тельными к явлениям художественной жизни своего города. В Нередицкой росписи, углубленное изучение которой далеко продвинуто за последнюю четверть века, 1) точнее всего уста­навливается исполнение отдельных частей живописи именно местными мастерами. Их стиль близко связан со стилем станковых памятников XII-XIII вв., несомненно местного происхождения, каковы «Страсти», «Никола в житии», собра­ния Новгородского музея, и др.
        Стенную живопись следует признать ведущей для периода XI-XII вв. Ранние станковые памятники близки к ней пре­обладанием единоличных изображений, лаконизмом компо­зиций, монументализмом приемов. Наличие этих черт можно видеть на таких новгородских иконах XII-XIII вв., как два поясных «Николы», «Никола в житии», «Успение», «Соше­ствие в ад» (собрания Новгородского музея), «Никола» б. Духова монастыря, «Еван, Власий и Георгий», «Никола в житии» (собрания Русского музея) и др. Из перечисленных икон круглая икона «Николы» XII в. (Новгородского музея из Дворищенского собора) графической трактовкой лица
        _________
        1) См., напр.: исследование В. К. Мясоедова, в альбоме «Фрески Спаса Нередицы» (изд. Гос. Русск. музея, 1925); работы М. И. Артамо­нова. Один из стилей монументальной живописи XII-XIII вв. (Сборн. I Бюро аспирантов ГАИМК, Л., 1929); Мастера Нередицы (Новг. Историч. -сб., Изд. Новгор. секц. Инст. ист. Ак. Наук СССР, вып. 5, 1939), и др.

-273-

и волос, золотой разделкой риз, в особенности крестов на омофоре, подражает даже не фрескам, а мозаикам. В тот же стилистический ряд становится «Никола» XII в. (Русского музея, из Духова монастыря). «Никола» (Новгородского музея, из Ладожского района) имеет общую графическую моделировку, оживленную отдельными живописными прие­мами, вроде введения дополнительных красных тонов на сан-кирно-зеленом лице.
        В XIII ст. русская культура испытала большие потрясе­ния. Событием, тяжело отозвавшимся на русской культуре и ее высоких традициях киевского периода, было монгольское нашествие. Большинство культурных центров страны, все южные и северо-восточные, подверглись разгрому, их куль­турное развитие, если не было вовсе прервано, то было на время заторможено. Полнокровная культурная жизнь вре­менно сосредоточилась на севере, не подвергшемся разруше­нию, где она, по выражению В. О. Ключевского, «за несколько веков успела приобрести уже прочный, оседлый характер». Лицом русской культуры во второй половине XIII и в XIV вв. выступает Новгород. Его памятникам этого времени принад­лежит особенно большое место в художественном наследстве древней Руси.
        Но культурная жизнь нашей страны в XIII-XIV вв. харак­теризовалась не только внешними изменениями. Ее внутрен­ний характер имел существенные отличия от характера куль­туры. X-XII вв., как то особенно ясно позволяют почувство­вать именно памятники искусства. Эти изменения могут быть лучше поняты на общеевропейском фоне.
        XIII и XIV вв. были тем периодом в культурной жизни Европы, когда ясно наметился процесс великого культурного перелома на всем пространстве европейского мира. В это время находят себе все большее проявление назревшие силы, которым предстояло в близком будущем окончательно разо­рвать оковы средневековья. Процесс высвобождения челове­ческой личности от мертвящего гнета церковных оков есте­ственно и начался в области религии. Первым его проявле-

-274-

нием были религиозно-мистические движения, наподобие францисканского, не колебавшие основ церкви, но лишь про­никнутые сознанием красоты мира и радости земного суще­ствования. За ними последовали более опасные для церкви свободомысленные рационалистические движения, критически касавшиеся и существа церковного учения, и бытовых цер­ковных форм. Означенные движения были одинаково свой­ственны и Западной, и Восточной Европе.
        Время общего оживления мысли было временем оживле­ния и искусства там и здесь.
        «Восточно-европейское художественное предвозрождение» - явление достаточно утвержденное в науке. Разногла­сия и страстность были привнесены в литературу не по во­просу его утверждения, а лишь по вопросу определения его корней. Сущность явления была и остается ясной. В искусство, достигшее высокого внешнего развития, но внутренне связан­ное богословско-дидактической догмой, близкое к тому, чтобы окончательно заковаться в рамки незыблемого иератического канона, нашла себе доступ жизненность, «реализм», в услов­ном употреблении понятия, в таких размерах, которые даюг основание говорить о новых художественных принципах и типе.
        Разногласия, касавшиеся вопроса о корнях великого евро­пейского художественного движения, о семенах Возрожде­ния, выражались формулой: «Orient oder Roma»? «Восток или Запад»? Накопленный материал и новые исторические пред­ставления позволяют объективно разобраться в вопросе. В то время как Западная Римская империя в свое время рухнула под натиском германских варварских племен, похоронивших под ее обломками наследие классической культуры, Восточ­ная Византийская империя счастливее пережила столкновение со славянским варварским миром, счастливее для себя и для него. Сохраненная и на целую тысячу лет пережившая Рим, Византия стала хранительницей великой античной культуры в трудный и опасный период средневековья. И пусть она сама уклонялась от великих традиций, все же она сумела сохра-

-275-

нить их огонь и еще задолго до своей окончательной гибели передать его снова европейскому миру. Восприятие и ожи­вление этих оздоровительных античных начал, имманентно заложенных в византийском искусстве и, в сущности, никогда в нем вовсе не умиравших, на почве вышеуказанных обще­европейских культурных сдвигов XIII-XIV вв. осмысли­ваются как вполне закономерное явление. Закономерно и то, что одним из очагов этого художественного предвозрождения оказалась Русь. «Восток», а не «Рим» связал порвавшуюся цепь преемственности культуры.
        Русское государство в XIII-XIV вв. находилось в очень неблагоприятных условиях. Монгольское иго, помимо физи­ческих разрушений, «оскорбляло и иссушало самую душу народа, ставшего его жертвой» (Маркс). Не было еще пер­вых успехов в борьбе с этим врагом, одержанных в конце века на берегах р. Вожи и на Куликовом поле. Только успехи в борьбе с немецкими захватчиками окрыляли национальный дух народа.
        Наиболее крупным художественным центром Руси в это время являлся Новгород.
        Об «особом» характере Новгорода, торговле и даже «тор­говом капитализме» как основе его экономики, «народоправ­стве» как существе его общественно-политического строя было сказано не мало неверного. Экономической основой Новгородской боярской республики оставалось теперь, как и ранее, феодальное хозяйство, притом даже приводившее, со своим развитием, к усилению форм феодальной зависи­мости. Бесспорно, что Новгород, избегший татарского разру­шения и успешно справившийся с агрессией немецких рыца­рей и шведов, оказался в относительно выгодном положении перед другими русскими землями, мог еще более укрепить свои западные торговые связи. Наиболее сильный и передо­вой русский город в XIII-XIV вв., Новгород оказался больше других участником и новой городской культуры. Вместе с раз­витием торгово-ремесленной городской жизни, обострением классовых противоречий и классовой борьбы, в нем находят,

-276-

как мы видели, распространение типичные позднесредневековые «еретические» движения рационалистического, «бюргер­ского», по терминологии Энгельса, характера, как ересь стри­гольников. В нем же, по преимуществу, развиваются и новые художественные течения.
        Новгород создал и сохранил исключительное количество произведений искусства XIV в., нигде более не встречаемых в таком обилии и разнообразии. 1) Если брать только памят­ники монументального искусства, - это росписи церквей Николы на Липне, Благовещения на Рюриковом Городище, Успения на Болотове, Феодора Стратилата на Ручью, Спаса на Ильине улице, Спаса на Ковалеве, Рождества на Красном поле, собора Сковородского монастыря.
        Во главе этого блестящего цикла, если исключить мало или плохо сохранившиеся части росписей Липна и Городища, стоит Волотовская роспись, характернейшая для нового типа искусства.
        Время постройки памятника точно датировано в летописях 1352 годом. Его стенную живопись, видимо, надо относить к летописному сообщению 1363 г. Новгородские летописи, как уже не раз отмечалось, внимательны к фактам художе­ственной жизни города и в регистрации их точны.
        Но если бы этой документации и не было, сама волотов­ская живопись проникнута характером восточно-европейского треченто до полной невозможности определить ее иным вре­менем. Черты XIV ст. запечатлены в ней во всем - от иконо­графии до живописного приема.
        Иконографическую схему волотовской росписи Муратов, автор очерка «Четырнадцатый век» в «Истории русского искусства» под ред. И. Э. Грабаря, первой раскрывшей про­грессивную сущность русского искусства XIV в., назвал «классическою» для своего времени. Это определение во вся­ком случае неточно. Понятие «классичности» в каком бы тэ ни было отношении менее всего может быть приложимо
        _________
        1) Имеется в виду положение до Великой Отечественной войны и немецких разрушений.

-277-

к искусству Волотова: для данного периода это - молодое, становящееся искусство.
        Общий принцип росписей, историко-дидактический, в XIV в. оставался еще тот же, что и в предшествовавшем периоде. В это время в его старую схему вторгались лишь некоторые новые элементы, вызванные к жизни новыми запросами к искусству и тем особенно показательные.
        Прежде всего, без сомнения, в этом плане необходимо указать на присутствие в Болотове значительно развитого, так называемого, «протоевангельского цикла». Вне зависи­мости от вопроса о сложении в мировом искусстве этого цикла композиций, иллюстрирующего легенды и апокрифы о жизни богоматери, нельзя не оценить его основного значе­ния, как ответа на запросы пробуждающегося сознания, которое стремилось оживить сухие, отвлеченные религиозные догмы, наполнить их привычным человеческим содержанием, не удовлетворяясь каноническим священным писанием, рас­цвечивало его вымыслами апокрифов.
        Композиции протоевангельского цикла встречаются и в стенописях XI-XII вв.: Дафни, Киевской Софии, Старой Ладоги, Нередицы. Но тогда они являлись более или менее случайными и не играли такой роли, как в стенописях XIV в. Здесь употребление их приобретает такое распространение и популярность, наполнено таким значением, что становится характерною чертою. Западные памятники: Капелла del Arena, расписанная Джотто; византийские, как Кахрие-Джами - б. монастырь Хоры в Константинополе; греческие росписи Мистры - Митрополия и Периблепта; македонские и сербские росписи -> церковь Петра на острове Град, Кральева церковь в Студеницкой Лавре; русские памят­ники, - все они неизменно содержат в большем или меньшем обилии циклы богородичных композиций. В Болотове их 12, в Капелле del Arena 14, в Кахрие-Джами 19, в Периблепте Милле насчитал 21 композицию.
        К столь же типичным для XIV в. новым сюжетам должно быть отнесено изображение, известное на западе под назва-

-278-

нием «Pieta», у нас «Христос во гробе». В Болотове эта ком­позиция помещена в нише жертвенника, на восточной стене. На том же месте в новгородских росписях XIV в. встречаем ее в Городище и в Ковалеве. Позднее она становится еще более распространенной и в монументальных, и в станковых памятниках.
        Появление и распространение в изобразительном искусстве этой остро эмоциональной композиции надо ставить в связь с теми проблесками новых движений средневековья, которые наметились еще до XIV в.
        В составе традиционной схемы, какой в общем следует волотовская стенопись, можно, наконец, отметить наличие сюжетов, нигде ранее не известных, впервые примененных в церковной росписи и вносящих в нее новую струю. Широкое развитие их наблюдается позднее, в XVI-XVII вв., когда прологи, патерики, лимонари и разного рода другие сборники литературно-назидательного характера становятся обильным источником содержания изобразительного искусства. В роспи­сях Ярославля, Ростова и пр. (XVII в.) иллюстрации лите­ратурных повестей занимают целые стены. В дионисиевой Ферапонтовской росписи (начало XVI в.) они присутствуют еще не в столь развитом виде и употреблении. В Болотове они, впервые найдя себе доступ в церковную стенопись, ютятся еще в буквальном смысле у порога. Начало употре­бления этих сюжетов, по существу, должно быть отнесено к той же линии, приближавшей церковное искусство к жизни.
        Проложный сюжет волотовской фрески на юго-западном столбе и прилегающих частях стен теперь не оставляет сомне­ний. Она иллюстрирует повесть «О некоем игумене, его же искуси Христос в образе нищего». Может быть, связь с тем же литературным памятником следует усмотреть и в изображениях противоположного, северо-западного угла здания.
        Но если сюжетно-иконографическая сторона волотовской росписи лишь некоторыми элементами становится на новые позиции, то стиль ее уже вполне проникнут духом нового

-279-

художественного мироощущения. Сравнение ее с любой рос­писью XI-XII вв. позволяет без всяких усилий увидеть, что художественные традиции средневековья поколебались.
        Строгие иератические образы церковного искусства XI- XII вв., отрешенные от жизни, божественные, теперь прони­каются человеческим. Святители, ранее фронтальными рядами, отдельно друг от друга, неподвижно повисшие в золотом или голубом пространстве и в упор со стен алтаря гипнотизировавшие молящихся, в росписях XIV в. поверну­лись к общему центру их службы - престолу и объединились в композиционной сцене «Литургии». Церемониальная «Евхаристия» опростилась и обогатилась бытовыми чертами. Вообще, однообразные, симметрично построенные композиции, выражавшие лишь смысловую схему события, разрослись в сложные картины. Рассказ их содержания, притом не в общих только чертах, но с подробностями, явно занимает художника. Бытовые детали, которыми осложнены, например, сцены «Рождества», «Входа в Иерусалим» и т. п., явно ему милы.
        Может быть, еще примечательнее то, что сами эти кар­тины внутренне ожили. Их действующие лица из безучастных персонажей, творивших положенные действа в положенных, веками стабилизированных позах, превратились в участников события, переживающих его радостно или тяжело, но всегда взволнованно или даже возбужденно. Живы и полны чувства апостолы в многофигурной композиции «Успения» на север­ной стене. Яркий драматизм чувствуется в поднятых руках женщины в сцене «Положения в гроб». В «Вознесении» зре­лище возносящегося Христа повергло в изумление апостолов, а особенно взволновало Божью Матерь, в очень человеческом жесте прижавшую руки к груди и закинувшую голову вверх.
        Несомненный и бросающийся в глаза интерес к людям трижды характерен для художника Волотова. Людей с кано­низированными внешними чертами - старцев, средовеков или юношей вообще - в волотовской живописи нет. Мастеру хочется индивидуально характеризовать каждое изображае-

-280-

Изображение архангела.
Нередицкая Роспись (XII в.).

-281-

Изображение архангела.
Волотовская роспись (XIV в.).

-282-

мое лицо. Имеют свои, непохожие друг на друга, облики пророки. Неожиданны в их острой характеристике цари Давид и Соломон, в особенности последний. Большое чело­веческое разнообразие придано святителям в алтаре. Изо­бражения двух новгородских владык-ктиторов, Моисея и Алексея, отмечены чертами портретности. Мастер сумел индивидуализировать, предварительно очеловечив, даже ангелов.
        Очеловечение, опрощение, снижение типов святых, Бого­матери, Христа в живописи XIV в. говорит не только о расту­щем индивидуализме, эмансипации личности, характерной для новой эпохи. Оно говорит о не менее знаменательных рационалистических тенденциях, проявившихся еще сильнее, чем в искусстве, в идеологических движениях времени - таких, как стригольничество.
        Наравне с характерами и типами, волотовского мастера в такой же мере занимают душевные движения людей - от младенческого в буквальном смысле слова до старческого возраста. Мировое монументальное искусство представит немного примеров столь живой передачи детской психологии, как в волотовском «Сретении». Испугавшийся чужого незнакомого старика ребенок отпрянул в страхе от него и тянется руками к матери. Сосредоточенность евангелистов; радостная изумленность девы Марии, оторвавшейся от своего занятия в сцене «Благовещения»; экстаз Марии Египетской в сцене с Зосимою; душевное смятение старца Иосифа, иску­шаемого дьяволом в образе пастуха, в сцене «Рождества», - все это художественные достижения одного порядка. Ранее Болотова в русском средневековом искусстве мы их не знаем, и до XIV в. они невозможны. В эпоху, когда на восточном крае Европы создавалась волотовская живопись, на западном крае европейского мира была создана «Божественная коме­дия» великого Данте, «последнего средневекового поэта», чья личность и творчество знаменовали «закат феодального средневековья». 1) Так же еще не светское произведение, она
        _________
        1) Маркс и Энгельс, Соч.. т. XVI, ч. 2, стр. 327.

-283-

восхвалила свободу чувства и пытливость духа. Современни­ком Данте был Джотто - первый из великих художников Флоренции.
        Интерес к внутренней жизни человека неизбежно повлек за собой внимание и к человеческому телу как инструменту и выразителю внутренних переживаний. И опять нигде ранее Болотова в русском искусстве не встретим таких свободных и выразительных рисунков фигур. Уменье передать поста­новку, жестикуляцию, движение фигур, почерпнутое, конечно, из длительных наблюдений, у мастера Болотова неоспоримо. Слетевший с неба ангел в «Благовещении» как-будто еще продолжает движение. Обернувшийся спиною к зрителю пастушок чрезвычайно естественно и непринужденно стоит перед сгорбившимся стариком Иосифом. Непосредственные впечатления жизни чувствуются и в изображении скачущих на конях по ущелью волхвов, с их развевающимися плащами.
        Вполне закономерно, что вместе с интересом к живому человеку пробуждается интерес к природе, которая его окру­жает. Конечно, это еще не реалистический пейзаж. Но воло-товские горы все же утратили характер безличного стаф­фажа, и их острые блоки как бы участвуют в общем дви­жении сцен.
        Надо отметить и изменения в природе орнамента. Преж­няя его отвлеченная декорация также сменена в Болотове принципиально новым изображением, если и не живых цве­тов, то их припоминаний.
        Законченная на этом беглая характеристика ростков новой культуры, сказавшихся в волотовской живописи, была бы неполна, если не дополнить ее еще одним наблюдением. Вместе с влечением к новым, находящимся в движении сце­нам, в самом мастере ощущается организованность, учет и расчет времени, чувствуемый в быстром рисунке, иногда утрированном от излишней быстроты. Феодальное средне­вековье не очень дорожило временем, расходовало его расто­чительно. Впервые в его недрах намечаются черты иной твор­ческой психологии.

-284-

        Исключительно счастливо сохранившаяся до Великой Оте­чественной войны 1) волотовская роспись возглавляла собою длинный ряд новгородских стенописей XIV в., каждая из кото­рых расширяет наши знания об отдельных сторонах искус­ства этого столетия, а все вместе дают его цельную картину. Изучение этих памятников далеко не может считаться закон­ченным, однако и настоящий его уровень позволяет характе­ризовать не только общие типовые черты нового искусства, но в их пределах отдельные художественные индивидуальности.
        Крупной фигурой в новгородской живописи XIV в. высту­пает Феофан Грек, 2) великий художник европейских масшта­бов, не уступающий размерами дарования и значением своей деятельности крупнейшим величинам западно-европейского предвозрождения.
        Иностранец по происхождению, но проведший в нашей стране большую часть своей творческой жизни, Феофан столь тесно входит в русское искусство, что не может возникать никаких сомнений о законности включения его в историю русского искусства. Имя Феофана стоит в данном отношении в ряду нескольких других великих мастеров нашей художе­ственной истории, которые приезжали со стороны, но затем глубоко и органически впитывали художественные традиции своего нового отечества и давали в своем творчестве счастли­вый синтез ценностей мирового искусства с наследием искус­ства русского народа.
        До приезда на Русь Феофан уже работал в мировом худо­жественном центре - Константинополе, в Галате и Кафе. Наши источники называют два основных места работы худож­ника в России, с большим хронологическим перерывом между ними: Новгород - в последней четверти XIV в. и Москву - в начале XV в. Позволительно думать, что именно Новгород, богатый, художественно оживленный и культурно передовой город, был местом длительного пребывания Феофана Грека.
        _________
        1) Волотовская церковь полностью разрушена немцами.
        2) И. Э. Грабарь. Феофан Грек. Казань, 1924.

-285-

Волотово. «Сретение» (XIV в.).

Во всяком случае, только в Новгороде имеются вполне досто­верные, задокументированные летописями его работы.
        Обогативший город произведениями своей гениальной кисти, художник, вместе с тем, обогатил собственное мастер­ство влияниями новгородского художественного окружения. К моменту приезда Феофана в Новгород только недавно могла быть закончена волотовская роспись. Своей новизной, смелостью и яркой талантливостью она не могла не привле­кать внимания широких кругов интересовавшихся искусством лиц, а в первую очередь мастеров-профессионалов. В несо­мненных, авторизованных работах Феофана налицо случаи таких «буквальных» совпадений с отдельными кусками воло-товской росписи, которые оправдывают предположение о един­стве автора этих произведений. Известно, что Феофан отли­чался большой продуктивностью - чертой гениальных масте-

-286-

ров: «многи различные множае четверодесяточисленных [т. е. более сорока] церквей каменных своею подписа рукою».
        Задокументированной летописью монументальной работой Феофана в Новгороде является роспись церкви Спаса на Ильине (1378). Раскрытие в послереволюционные годы зна­чительных частей этой росписи, уцелевшей далеко не так полно, как волотовская, притом под новою штукатуркой, впер­вые конкретизировало художественную индивидуальность легендарного мастера, бывшую до того очень загадочной. Феофан предстал, как зрелый мастер первостепенной вели­чины, как-раз в рамках охарактеризованного типа искусства XIV в. Все, что сказано о принципиальных особенностях волотовского искусства, присуще и искусству церкви Спаса на Ильине.
        Щедро рассыпанное в Волотове мастерство индивидуаль­ных характеристик в живописи церкви Спаса достигает совер­шенно изумительного уровня. Пророки в барабане здания,, святители в диаконике, в особенности святые в северо-запад­ном приделе на хорах (Макарий, Акакий, столпники) являются образцами острых психологических характеристик, способных казаться почти невероятными для своего времени. В этой любви к характерному, почерпнутому из жизненных наблюдений, чувствуются эллинистические традиции. Отдель­ные типы и головы фресок Спаса (как и Волотова) по силе и выразительности не уступают созданиям великих мастеров Возрождения, микельанджеловской силе.
        Что в высшей степени поражает в феофановском искус­стве, это несравненный артистизм. Прекрасный рисовальщик, Феофан обладал молниеносной и вместе безошибочной кистью. Быстрота авторской манеры совершенно наглядно, «физически» ощущается при рассматривании его фресок и буквально очаровывает.
        И по многим чертам своего искусства, и по личным чер­там Феофан рисуется почти как тип ренессансного художника. Очень красочно, со всеми основными чертами характера И манеры работать, облик художника воссоздается в воспо-

-287-

Праотец Ной.
Церковь Спаса на Ильине, мастер Феофан (XIV в.).

минаниях его младшего современника и друга, отчасти уче­ника, Епифания Премудрого, писателя XV в. «Преславный мудрок, зело философ хитр. Книг изуграф нарочитый и живо­писец изящный во иконописцех... Его же никогда ж на образцы видеша взирающа ... Рукама изобразуя писаше, ногама ж без покоя стояше, языком же беседуя с приходя­щими глаголаше, а умом дальняя и разумная обгадывавше». 1)
        При чтении этой красочной характеристики нашего художника XIV в. невольно напрашивается ее сближение с изве-
        _________
        1) Письмо Епифания игумену Кириллу. Палестинск. сб., вып. 15, 1887. - См. также: Мастера искусства об искусстве, т. IV 1937 стр. 15-16.

-288-

стной характеристикой Леона Баттиста Альберти, архитек­тора, художника и теоретика XV в., типичнейшего предста­вителя интеллектуализма итальянского кватроченто. Ученый гуманист, человек необычайно и всесторонне одаренный, непо­средственный предшественник великого Леонардо да-Винчи, Л. Б. Альберти, одна из самых ярких фигур раннего Ренес­санса, рисуется - также в современном художнику источ­нике - чертами очень близкими, иногда совпадающими с при­веденными чертами Феофана. «Друзей своих он принимал очень охотно и постоянно беседовал с ними о науке, заня­тиях ... и в то же время лепил их портреты из воска и рас­крашивал их. Будучи в Венеции, он воспроизводил лица своих друзей, целые месяцы или год спустя после того, как он их видел... Он не уставал все сызнова любоваться и старцами с достойной осанкой, и людьми сильными и здоровыми, и говорил, что высоко чтит прекрасные дары природы». 1) Надо читать обе замечательные характеристики полностью, чтобы еще поразительнее выступило внутреннее сходство двух заме­чательных мастеров раннего Возрождения: одинаковая широта интеллектуальных интересов, одинаковый гуманизм и нена­сытный интерес к людям, одинаковая светская общитель­ность, близкая манера работать - упорно и быстро, одновре­менно с беседою или размышлением, наконец одинаковая способность воспроизводить по памяти виденное, поражавшая их друзей. Может быть, в Феофане несколько больше эле­ментов церковности, в Л. Б. Альберти - светскости. Но не надо забывать, что они разделены почти столетием: рус­ский - художник XIV в. и итальянец - XV в.
        Стенописи Ковалева, Красного Поля, Сковородки раскры­вают новые стороны богатого новгородского искусства XIV в.
        Совсем недавно, притом только частично открытая сковородская роспись уничтожена фашистскими варварами. Близ­кая по времени исполнения к волотовской, она давала некий упрощенный вариант Волотова. В многоцветности и яркости
        _________
        1) История западно-европейского искусства VIII-XX вв. Изд. «Искусство», 1940, стр. 86-87.

-289-

ее колорита, плоскостной трактовке пространства, руссификации типов, «фольклорной» любви к орнаменту чувствова­лась струя народности. Сковородская роспись, как и роспись церкви на Красном поле, еще более полихромная, многими чертами смыкалась с местной станковой живописью.
        Сохранявшиеся до Великой Отечественной войны роспись церкви Спаса на Ковалеве и фрагменты росписи церкви Бла­говещения на Городище, отличавшиеся большой стилистиче­ской близостью к моравским росписям Раваницы, Манасии и др., являлись вещественными памятниками культурно-худо­жественных связей Новгорода с Сербией в XIV-XV вв.
        Переходною ступенью от декоративной живописи перечи­сленных памятников XIV в. к новгородской иконописи XV в. является стенная роспись церкви Симеона в Зверином мона­стыре (начало XV в.), сохранившаяся под ужасным поновлением XIX в. Симеоновская роспись всем своим «камерным» характером - миниатюрностью пропорций, преобладанием единоличных фигур над композициями, нконною тщатель­ностью манеры - свидетельствует о переносе центра тяжести в XV в. с декоративной на станковую живопись.
        Станковая живопись, т. е. иконная, исполненная яичными красками на доске, как и фресковая, имела в Новгороде глу­бокую традицию. Среди многих других она уже создала до XV в. такие произведения, кроме отмечавшихся выше, как «Георгий» Юрьева монастыря, «Борис и Глеб» собрания Новгородского музея, «Благовещение» б. Борисоглебской церкви, «Успение» б. Десятиного монастыря, «Никола» из Сковородского монастыря (Липный), работы Алексы Петрова (1294). По ним можно следить, как эволюционировало и зрело новгородское искусство станковой живописи, ибо все это - несомненно местные произведения. При общих стили­стических формах, еще тяготеющих к монументальности, ста­новилась свободнее композиция, увереннее мастерство изо­бражения фигур, обогащался колорит, утрачивавший неко­торую сумрачность и постепенно приобретавший характерные местные черты. Вместе с тем оформлялся национальный

-290-

Икона Николы Новодевичьего мона­стыря, XII в.
Гос. Третьяковская галлерея.

характер живописи. Ни­кола Липенский (1294) выглядит обычным рус­ским северным мужичком по сравнению даже с нов­городскими же Николами XII в., особенно по срав­нению с так называемым Новодевичьим Николой в Москве, суровым и со­средоточенным византий­ским философом.
        Несмотря на преобла­дающее значение, посте­пенно полученное стан­ковой живописью, мону­ментально - декоративные устремления не отмерли. Своеобразным их проявле­нием в период XV в. было сложение того явления в средневековом русском искусстве, которое носит название «иконостаса».
        Это - новый большой декоративный ансамбль, но уже построенный на другом принципе по сравнению со стено-писями. Это - несколько десятков отдельных икон опреде­ленной тематики, подчиненной единой идее, организованных в единое архитектурно-композиционное целое, «лицевая» стена, развернутая перед глазами зрителей с низа до верха здания. В форме именно этого нового художественного образа новгородская фантазия нарисовала грандиозную кар­тину ограды земного рая, как возвышающейся среди моря высокой горы, на которой «деисус написан лазорем чюдным» 1)
        _________
        1) Послание Новгородского архиеп. Василия «О земном рае».

-291-

Икона Николы Липенской церкви XIII в.
Гос. Новгородский музей.

        В XV в. окончательно сложился и тот иконопис­ный стиль, который ста­рые знатоки, старообряд­цы и антиквары называли «новгородскими письма­ми», который современная наука могла бы назвать «новгородской школой». Состояние знаний о ней в настоящее время уже таково, что вне точных «паспортных» данных па­мятники новгородского происхождения без особых ошибок включаются в му­зеях в «новгородские залы».
        Новгородскую живописную школу периода ее расцвета отличает яркость цветных сочетаний, цельные, интенсивные тона, с особой любовью к теплым - это едва ли не главное впечатление от новгородских стэндов в любом музейном собрании. Исконные традиции простоты, которые мы не раз отмечали в качестве основной черты местной культуры, свойственны и новгородской живописной школе. Ей присущи четкие композиции, построенные больше на простой симметрии, чем на сложном ритме, нормальные пропорции фигур, пре­одолевшие архаическую укороченность, но и не впадающие в удлиненность маньеризма. Однако в рисунке, в беспокойстве колорита, иногда в самих композициях новгородских икон, чувствуется большое внутреннее напряжение, сдерживаемый иконною условностью динамизм. Плотная корпусная живо­пись, не склонная к плави, вполне в духе общей силы и энер­гии новгородского искусства. Перечислением отдельных

-292-

дошедших до нас памятников XV в. можно бы занять несколько страниц.
        Дальнейшее раскрытие и изучение фонда новгородских памятников несомненно приведет, и уже приводит, к выде­лению в общих рамках новгородской школы XV в. отдель­ных художественных мастерских, а может быть и индиви­дуальных мастеров. Так, ряд живописных памятников, рас­крытых в последние годы, носящих признаки одной манеры, а иногда и одной руки, с совершенной прочностью утвер­ждают существование в Новгороде в XV в. большой и про­дуктивной мастерской. Серия волотовских «праздников», власиевский «чин», вместе с такими известными ранее вещами, как «Молящиеся новгородцы», таблетки-«святцы» б. Софий­ского собора и др. представляют продукцию этой мастерской, являясь вместе с тем жемчужинами, высшими достижениями новгородской иконописи XV ст., ее классикой.
        В XV в. в русской иконной живописи можно прослеживать процесс внутреннего осложнения, если еще не образование отдельных жанров, то подготовку к нему. Нам кажется непра­вильным выносить зарождение светских жанров в пределы очень позднего времени, в XVII век, или даже вовсе за пределы «древнерусского» периода. Зарождение и посте­пенное развитие их происходило в Средние века и в нед­рах церковного искусства, - ив этом отношении живопись не представляла исключения по сравнению с литерату­рой.
        Светские элементы, ценные в особенности потому, что они были в религиозном искусстве носителями народности, зер­нами реализма, находили себе доступ в средневековое искус­ство в разных формах. На Западе, в романских соборах Франции, Италии, Германии мастера скульптуры и резчики находили возможности протаскивать в канонизированные цер­ковью сюжеты наивно-реалистические изображения бытовых типов и сценок, сюжеты из устной народной литературы, часто сатирического характера. В каменной романской орна­ментации и в готических витражах можно встретить изобра-

-293-

жения сцен трудовой деятельности крестьян и ремесленни­ков, изображения жонглеров и пр.

Рыбаки.
Начальная буква М в пергаменной Псалтири XIV в.

        В русском искусстве очень рано нашли себе место свет­ские элементы: это - широко известные изображения в рос­писи киевской Софии княжеской охоты, конских ристалищ, игр скоморохов. В монументальной живописи эта струя пови-димому не получила широкого развития. Но нам предста­вляется сущестпенным отметить другую область древнерус­ского искусства, недостаточно оцененную в данном плане, - книжную миниатюру и книжный орнамент, в особен-

-294-

ности новгородских рукописей XIII-XIV вв. В инициалах рукописных евангелий, апостолов, псалтирей и т. п. найдем многочисленные изображения и книжников-писцов, и воинов, и скоморохов-песенников, и гусляров, носителей народного искусства. Больше того, найдем цельные несложные бытовые сценки, как, например, в инициале знаменитой Псалтири XIV в. Государственной Публичной библиотеки в Ленинграде, где дана перебранка двух тянущих сеть рыбаков: «потяни, коровий сын», «сам еси таков».
        Другой областью развития бытовых элементов были так называемые клейма на иконах «с житием» или «в деяниях», - небольшие сценки, окружавшие центральное иконное изобра­жение. Они также изучены с этой стороны недостаточно, при­влекались случайно и их богатый материал не систематизи­рован. В клеймах художник был менее стеснен принятыми иконографическими схемами. Если для каждого собственно иконного сюжета существовала устойчивая композиция, допу­скавшая лишь незначительные уклонения, то при иллюстра­ции жития святого, в особенности русского, иконописцу иногда по необходимости приходилось самостоятельно строить сцены. В иных, как в сценах рождения, он следовал готовым шаблонам: рождеству Христову, рождеству Богоматери, для других таких непосредственных образцов не было. Наблюде­ния живой жизни, действительности естественно находили здесь доступ в иконопись.
        В одном из клейм иконы «Варлаам Хутынский» Новгород­ского музея художник видимо вполне реально изобразил сцену раздачи милостыни боярами, родителями святого. На другой иконе Варлаама же, из Хутынского монастыря, с необычайно подробным житием - более пятидесяти клейм, расположенных в два ряда, - имеется целый ряд быто­вых сцен. На иконе «Симеона» из Федоровской часовни находим изображения сцен так называемого «симеоновского мора», одной из крупнейших новгородских эпидемий, отмечаемых летописями. На иконе «Дмитрия Солунского» Новгородского музея чрезвычайно реалистическое изобра-

-295-

жение военного лагеря и забавляющихся борьбой дружин­ников.
        В этой связи нам кажется правомерным отметить разви­тие в клеймах же и элементов реалистического пейзажа. Пей­зажные фоны некоторых сцен на указанных иконах Варлаама, Николы (XV и XVI вв.), с лугом, лесом, русскими архитек-

Начальные буквы К и X новгородской пергаменной Псалтири XIV в.

турными формами построек, далеко отходят от условного пейзажа XII-XIII вв., с его лещадными горками.
        Примечательно, что в это время и в литературе находим первые попытки описания природной обстановки, проникну­тые живым чувством и отступающие от шаблонов старых повестей. Епифаний Премудрый в «Житии Сергия Радонеж­ского» описывает «пустыню» в глухом лесу, где основывает обитель Сергий, с очень живым поэтическим чувством при­роды.
        Тяготение к «жанровости» было одним из свойств новго­родских художников. В противоположность соседям-пскови-

-296-

чам, они не любили углубляться в сложно философские темы. Но уже в новгородских стенных росписях XIV в. мы находим бытовые подробности собственно необязательные в евангельско-библейских сценах, склонность к повествова­тельности, нарратизму. Эта склонность не была случайной. Вполне закономерно новгородская живопись XV в. создает уже не только элементы светских жанров в околичностях икон: «Осада Новгорода суздальцами» явилась вполне само­стоятельной исторической картиной, с оригинальным содер­жанием и композицией; «Молящиеся новгородцы» - группо­вой портрет боярской семьи. «Осада», созданная в Новгороде, была несколько раз повторена. Близкими по времени ее репликами были картины одноименного сюжета Гостинопольской церкви (в настоящее время находящаяся в Русском музее) и Курицкой церкви на оз. Ильмене (в настоящее время в Третьяковской галлерее в Москве). Таким образом, новгородская картина не была единичным, изолированным явлением.
        Немного позднее (в XVI в.) новгородская живопись создала такую изумительную по сложности замысла и обилию бытовых деталей композицию, как икона «Видение пономаря Тарасия», также несколько раз повторенную (экземпляры Новгородского музея, Хутынского монастыря, собора Василия Блаженного в Москве и Русского музея). По трагичности содержания, сложности композиции распадающейся на от­дельные куски, правдивости и реалистической характеристике фигур и сцен, эта новгородская икона имеет нечто общее с известной пизанской фреской в Кампо Санто «Триумф смерти», вероятно навеянной такими же тревожными обще­ственными настроениями.
        Скульптура. Скульптурных памятников древнерусское искусство создало (или сохранило) меньше, чем живописных. В частности, меньше их, по сравнению с живописными, и в Новгороде.
        Ограниченность материала делает рискованными широкие обобщения и выводы в этой области. Тем не менее, и на

-297-

имеющемся материале позволительно сделать некоторые наблюдения.
        Прежде всего, должен быть оставлен имевший в свое время большое распространение тезис о несвойственности нашему народу этого вида искусства, который яко бы «не в характере» русских. Уже одно широчайшее распростране­ние деревянной резьбы в бытовом народном употреблении, а также каменные поэмы на стенах владимиро-суздальских церквей, убедительно опровергают это заблуждение. Относительную малочисленность сохранившихся памятников скульп­туры в собственном смысле, круглой скульптуры, может быть следует относить в значительной мере за счет позднейших гонений на нее.
        Чрезвычайно любопытны сведения о бытовании из древ­ности скульптурного искусства у западных балтийских сла­вян. По свидетельству автора XII в. Герборда, в латинском «Диалоге о жизни Отгона», в Штетине, городе западных сла­вян-поморян, в начале XII в. существовали храмы «контины», построенные с «удивительным великолепием и искусством», имевшие внутри и снаружи «скульптуры, выступающие из стен изображения людей и птиц и зверей, внешность кото­рых была так верно передана, что они, казалось, дышали и жили». Как видно, эти скульптуры были раскрашены крас­ками. 1) Между балтийскими славянами и новгородцами тянутся какие-то неисследованные нити совпадений географи­ческих названий, личных имен, черт народной жизни. 2)
        Что касается нашего прямого объекта - исторического Новгорода, то имеющиеся памятники свидетельствуют, что этот род искусства всегда существовал здесь и создавал в разное время выдающиеся произведения, притом в разной
        _________
        1) Gerbordi dialogue de vita Ottonis. Scriptores rerum germanicarum, Hannover, 1868, стр. 89-91. (См.: А. Арциховский, Городские концы в древней Руси. Историч. зап., 16, 1945).
        2) В. Флоринский. Первобытные славяне по памятникам их доисторической жизни. Опыт славянской археологии, I, Томск, 1894, стр. 58.

-298-

технике: и собственно в резьбе, каменной, деревянной и костя­ной, и в металлическом литье.
        Если не учитывать предметов мелкой бытовой скульп­туры, резной и лепной, деревянной, костяной и глиняной, не только плоской, но и круглой, каковы фигуры птичек, головы

Изделия косторезной мастерской, открытой раскопками 1938 г. в Новгородском кремле.

птиц и зверей и пр., доставляемых раскопками, 1) то древнейший памятник большой скульптуры, находящийся в Новгороде - Магдебургские врата Софийского собора - не принадлежит в целом местному искусству. Но, касаясь его, как характер­ные моменты отмечаем, прежде всего, само использование городом иноземного, иноконфессионального, трофейного
        _________
        1) См. о них в главе «Материальная культура».

-299-

Скульптурный автопортрет мастера Аврама на бронзовых вратах Софийского собора.

памятника в центральном городском соборе - общий обычай средневековой Европы. Так, кн. Владимир украшал Киев «капищами и конями», т. е. тоже скульптурными произведе­ниями, вывезенными из Корсуня; так, Карл Великий украшал свою столицу Аахен статуями, вывезенными из Равенны; так, скульптурные украшения Константинополя попали в раз­ные города Европы после погрома византийской столицы крестоносцами в 1204 г. Не менее важно отметить то, что в Новгороде в XIII в. нашлись мастера, сумевшие дополнить

-300-

недостающие части этого произведения западного литейного искусства (Магдебургские врата) оригинальными частями, изготовленными на месте. Мало того, здесь же новгородский скульптор XIII в. оставил и такое убедительное доказатель­ство реальности себя и своего искусства, как собственный автопортрет: наряду с фигурами Риквина и Вайсмута на вра­тах имеется фигура Аврама, драгоценнейшее произведение нашей древней скульптуры.
        Новгородское искусство XIV в. создало такие крупные скульптурные памятники, как каменный «Алексеевский крест» Софийского собора (1359-1389), с несколькими компози­циями праздников, каменный же так называемый «Боровичский крест», неясного происхождения, известный деревян­ный «Людогощинский крест» (1359), необычайно декоратив­ное произведение плоской резьбы. XV век оставил нам несколько каменных же лицевых крестов, как Молотковский, и ряд деревянных больших скульптур, как Пара­скева и Никола Новгородского музея. XVI век - знаменитую «халдейскую пещь» - амвон Софийского собора (1533), еще несколько фигур Николы и Параскевы. Обилие скульптурных фигур Николы и Параскевы, этих покровителей средневековой торговли, позволяет догадываться о каком-то их особом быто­вом употреблении в Новгороде. Одни только эти дошедшие до нас произведения большого масштаба, не говоря о бесчис­ленных произведениях мелкой каменной, костяной и деревян­ной резьбы, свидетельствуют о том, что скульптурное искус­ство не умирало в Новгороде на протяжении ряда веков, стойко сохраняя и обогащая свои традиции.
        Обобщая наблюдения, какие можно сделать на этом круге памятников, повидимому позволительно утверждать преиму­щественное распространение плоской скульптуры перед круг­лой. Не говоря уже о скульптурных изображениях на камен­ных и деревянных крестах, на софийском амвоне, единолич­ные фигуры Николы и Параскевы, собрания Новгородского и других музеев, принципиально также плоские скульптуры, рассчитанные на фон. Тяготение к плоскостности свойственно

-301-

всей так называемой народной русской резьбе. Западная романская и готическая скульптура была преимущественно круглой.
        С таким же правом, видимо, можно говорить о склонности древней русской скульптуры к раскраске. Этой чертой обла­дает большинство названных памятников, даже каменные, как Алексеевский крест. В данном отношении русская средне­вековая скульптура не представляла особенности в сравне­нии с западной: скульптуры Амьенского, Санлисского, Шартрского, Реймского и других соборов также раскрашены или позолочены. Эта традиция сохранилась в нашем искусстве и позднее. Такие значительные произведения русской орнамен­тальной резьбы, как царская и митрополичья сени в Софий­ском соборе, работы новгородских резчиков XVI в., эффект богатого резного узора увеличивают не менее богатой поли­хромией.

-302-

 ЗАКЛЮЧЕНИЕ

        Материал, составляющий содержание настоящей книги и относящийся только к одному Новгороду, позволяет на основе его сделать несколько выводов более общего характера.
        Одни из них будут касаться вопроса об отношении куль­туры древней Руси (периода XI-XV вв.) к общеевропейской культуре, другие - вопросов собственно русской культуры указанного времени.
        В разных местах книги и по разным поводам неодно­кратно отмечались свойственные многим представления о все­общей и всегдашней отсталости русской культуры по сравне­нию с культурой Западной Европы. Эти представления в свою очередь, как предпосылками, обусловливались пред­ставлениями о слабом развитии ремесла, а вместе с этим - городов и городской жизни в древней Руси. На примере Новго­рода можно убедиться в неправильности этих представлений.
        Из глубокой древности, с X-XI вв., многочисленные и самые разнобразные ремесла имели в нем широкое развитие, в большинстве случаев не отстававшее от уровня развития ремесла в городах других стран. Вместе с этим такое же раз­витие получило здесь и городское ремесленное население. Эта основная прогрессивная сила средневековья вела русский город по одному пути с современными городами Запада и Востока и оказала несомненное влияние на его материальную и духовную культуру.
        Из анализа конкретных фактов выясняется, что общий ход развития и уровень русской культуры XI-XV вв., представ-

-303-

ляемой в данном случае Новгородом, не имел больших отли­чий от хода развития и уровня культуры других европейских стран. Здесь и там господствующая культура эпохи определя­лась общими основами феодальной системы и оффициальной церковной идеологии, а разные формы оппозиции к ним были движущей силой культуры.
        Однако вместе с тем выясняется и то, что сходство путей развития и уровня западноевропейской и русской средневе­ковой культуры нельзя понимать как тождество их форм. Своеобразие многих явлений наглядно свидетельствует о само­стоятельности русской культуры и в ее истоках, и в ее даль­нейшем развитии. Древняя Русь имела связи и с Востоком, и с Византией, и с Западной Европой, но никому из них рабски не подчинялась. В этой связи можно напомнить харак­терную переписку двух любителей подчинений, относящуюся к XII в.: краковский епископ Матфей писал знаменитому церковному и политическому деятелю Западной Европы, организатору крестовых походов, Бернарду Клервосскому о русском народе: «он [русский народ] не желает сообразо­ваться ни с латинской, ни с греческой церковью, но отделяясь от той и другой, не пребывает ни с одной из них в общении таинств». Констатация непосредственно относилась к области церковной жизни, но с таким же правом могла быть отне­сена ко всяким другим.
        Самостоятельность и свободолюбивый дух нашего народа имели глубокие корни. Эти его исконные свойства нашли себе выражение в произведениях его устной народной поэзии, в его героическом эпосе, во всем характере истории народа. Феодально-христианская идеология не была у нас внедрена столь глубоко, как в западных католических странах.
        Западной средневековой жизни была свойственна боль­шая приниженность человеческой личности и подчинение ее всяческим авторитетам - и в идеологическом, и в бытовом отношении. Крестьянин был целиком подчинен своему сеньору, сеньор покорен и верен сюзерену, монах - приору, мысли­тель - догматам церковного учения. Постепенное освобо-

-304-

ждение человека от пут этой всеобщей подчиненности было длительным процессом и в широком историческом плане было связано с развитием городов, торгово-ремесленного класса горожан, с развитием «бюргерской» идеологии и культуры. Города становились почвой для развития свободы, личной и духовной, вырабатывая в ремесленниках и торговцах чувства самостоятельности, предприимчивости, критическое отношение к действительности. Веселые, свободные, независимые харак­теры типа Кола Брюньона были подготовлены веками разви­тия западной жизни.
        Русская жизнь описываемого периода не знала такого все­целого духовного подчинения. Факты культурно-бытовой жизни того русского города, который был предметом исследо­вания, говорят за это. Нельзя признать случайным создание народным творчеством в очень глубокую пору изумительного образа бунтаря, не желающего признавать никаких автори­тетов, не верующего ни в сон, ни в чох, ни в птичий грай, а верующего «в свой червленный вяз», - Василия Буслаевича, героя новгородских былин. Весь «контекст» историче­ской жизни города говорит за то, что удаль, смелость, дер­зость ко всему, освященному оффициально-бытовыми и рели­гиозными требованиями, были чертами народными. Приниженность, подчиненность воли всяческим авторитетам плохо вяжутся с теми «мужиками новгородскими», какие встают из былинных сказаний и со страниц летописей, с теми, кто бук­вально наполнил эти летописи шумом своей классовой и поли­тической борьбы.
        В параллель с указанною чертою нам .представляется не менее существенным отметить и иное у нас положение жен­щины в обществе.
        Обычные для широких кругов представления о замкнутом, «теремном» быте русской женщины и более открытом западно­европейской в отношении к исследуемому периоду, кажется, скорее должны быть, так сказать, переадресованы. Именно западноевропейская средневековая жизнь, на почве христианско-аскетической и феодально-собственнической морали, поста-

-305-

вила женщину в особое положение. С точки зрения указанных устоев одинаково понятны и полумистическое поклонение женщине и аскетическая ненависть к ней, почти религиознее хранение в походе и бою ее реликвий и заковывание на годы в железные пояса целомудрия, - всё, кроме простого отно­шения.
        Русскому быту были чужды эти крайности. Не впадая в излишние преувеличения, кажется все же, можно для вре­мени XI-XIV вв. с достаточным правом констатировать гораздо более простое, естественное и свободное положение женщины в древнерусском обществе.
        Особую убедительность в данном вопросе приобретает большая галлерея женских образов, созданных нашим былин­ным эпосом и отчасти нашей древней литературой. Тут и тро­гательные образы женщин-подруг, верных без насилия, пре­данных жен, и образы властных, исполненных сознания своего достоинства женщин-матерей.
        Оставаясь в пределах круга новгородской поэзии, можно вспомнить яркие образы смелой, предприимчивей, остроумной Василисы Микуличны, жены Ставра Годиновича, двух честных вдов, Чесовой и Блудовой, степенной и вместе властной и деятельной Амелфы Тимофеевны, матери Василья Буслаевича. Все эти женщины далеки от теремной замкнутости и приниженности, присутствуют на пирах, участвуют в общест­венной жизни и интересах, смелы и инициативны, всегда готовы ответ держать за свои свободные поступки и реше­ния.
        Отношение к женщине, как «сосуду диавола» ,- плод книжных христианских воззрений, - укоренилоеь у нас позднее. Собственно народному творчеству оно осталось чуждым. Но и в литературе новгородской оно сказалось едва ли не однажды, в известном месте Жития Михаила Клопского. Приехавшего в Клопский монастырь посадника Немира спрашивает юродивый, куда это он ездил?

-306-

        - Был, отче, у своей пратещи Евфросиньи, да приехал есмь у тебя благословитися.
        - Что твоя, чадо, за дума, - говорит юродивый,- ездишь думаешь с жонками?
        Но этот эпизод принадлежит второй редакции названного жития, произведению позднего времени (конца XV в.).
        Сказанное не имеет другой цели, как только еще яснее установить наличие у русского народа в глухую пору средне­вековья истинных предпосылок для развития передовой евро­пейской культуры.
        Культура, созданная Новгородской землей в XI-XV вв., т. е. в период, большая часть которого политически характе­ризуется как период феодального раздробления страны, исто­рически еще не была общерусской культурой, той, которую мы называем «национальной». «Нация есть исторически сло­жившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры». 1) Если не все, то часть этих условий отсутствовала в период феодальной раздробленности, когда наша страна представляла собою ряд полугосударств, слабо между собою связанных феодальных миров.
        Но и в период этой экономической и политической обособ­ленности, на основе местных исторических особенностей и местных культурных связей развивались областные очаги русской культуры, послужившие позднее делу создания обще­русской национальной культуры. Особо следует отметить, что, как мы видели, и в строительстве культуры раннего периода принимали участие не только князья, бояре и духовенство, но и широкие массы народа, в особенности горожан.
        Нет надобности говорить о значении городов, подобных Новгороду, с их древними памятниками. Это - драгоценное наследие нашей истории. Тем сильнее был гнев нашего народа, когда стало известно о разрушении и осквернении
        _________
        1) И. Сталин. Сочинения. Том II, стр. 296.

-307-

города вторгшимся врагом. Иначе, как сознательным надру­гательством, нельзя назвать того, что сделали в Новгороде немецко-фашистские захватчики в тупой и бессильной злобе к русскому народу и его культуре. Многое из культурно-художественных богатств города уничтожено безвозвратно.
        Но Новгород невозможно стереть с лица земли, как и со страниц истории. Он был и навсегда останется великим памятником русской истории и русской культуры.

-вклейка-

 ЗАМЕЧЕННЫЕ ОПЕЧАТКИ

Страницы

Напечатано

Следует

16

Nebolardas

Nebogardas

17

cart

cortos

110

Н.Г. Порфировидов

Н.Г. Порфиридов

255

фресками

фасками

294

В два ряда

В три ряда

     

 

НА СТРАНИЦУ АВТОРА

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

 

 

Все материалы библиотеки охраняются авторским правом и являются интеллектуальной собственностью их авторов.

Все материалы библиотеки получены из общедоступных источников либо непосредственно от их авторов.

Размещение материалов в библиотеке является их цитированием в целях обеспечения сохранности и доступности научной информации, а не перепечаткой либо воспроизведением в какой-либо иной форме.

Любое использование материалов библиотеки без ссылки на их авторов, источники и библиотеку запрещено.

Запрещено использование материалов библиотеки в коммерческих целях.

 

Учредитель и хранитель библиотеки «РусАрх»,

академик Российской академии художеств

Сергей Вольфгангович Заграевский