РусАрх

Электронная научная библиотека по истории древнерусской архитектуры

О БИБЛИОТЕКЕ

ИНФОРМАЦИЯ ДЛЯ АВТОРОВ

КОНТАКТЫ

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

НА СТРАНИЦУ АВТОРА

Источник: Пудалов Б.М. Начальный период истории древнейших русских городов Среднего Поволжья (XII-первая треть XIII в.). Нижний Новгород, 2003. Все права сохранены.

Размещение электронной версии в открытом доступе произведено: www.opentextnn.ru. Все права сохранены.

Размещение в библиотеке «РусАрх»: 2006 г.

Б.М. Пудалов

начальный период истории древнейших

русских городов среднего поволжья

(XII–первая треть XIII в.)

В книге сотрудника Нижегородской архивной службы Б.М.Пудалова, кандидата филологических наук и специалиста по древнерусским рукописям, рассматриваются различные аспекты начальной истории Городца и Нижнего Новгорода (втор.пол.XII-перв.треть XIII в.). Автор на основе сравнительно-текстологического анализа сообщений древнерусских летописей и с учетом результатов археологических исследований делает выводы об обстоятельствах и датах основания городов, их административном статусе, а также рассматривает спорные проблемы древней истории Нижегородского края.

         Издание адресовано научным работникам, преподавателям, архивистам, студентам-историкам и филологам, а также всем интересующимся средневековой историей России и Нижегородского края.

 [3]

ВВЕДЕНИЕ

            «О свhтло свhтлая и украсно украшена земля Руськая! И многими красотами удивлена еси: озеры многыми удивлена еси, рhками и кладязьми мhсточестьными, горами крутыми, холми высокыми, дубровами частыми, польми дивными, звhрьми разноличьными, птицами бещислеными, городы великими, селы дивными, винограды обителными, домы церковьными и князьми грозными, бояры честными, вельможами многами – всего еси исполнена земля Руская, о прававhрьная вhра хрестияньская!..»

            Столетия назад автор «Слова о погибели Русской земли», начиная свое повествование, посвятил первые строки не идее государственности, не законам правления и не правителям державы. Под пером книжника возникает внешне простое, а потому легко узнаваемое описание малой родины. И в этом описании узнавали свое, знакомое и близкое, киевляне и новгородцы, черниговцы и рязанцы, жители княжеств Смоленского и Владимиро-Суздальского… Узнавание малой родины давало возможность почувствовать себя и свою землю частицей Родины большой, имя которой – Русь.

            Проблемы государственного централизма, взаимоотношений регионов и центра традиционно волнуют общественную мысль России. Обостряются проблемы эти, как правило, в переломные эпохи: в одну из них было создано «Слово о погибели Русской земли» (1230–1240-е годы), пережить другую выпало нашему поколению. Именно в эти периоды усиливается интерес к историческому прошлому, предпринимаются попытки найти истоки возникающих противоречий. Для внимательного изучения происходивших некогда событий необходимо разобраться в закономерностях как центростремительных, так и центробежных процессов в истории России. Иными словами, исследователь должен изучать и оценивать про-

[4]

исходившее не только с позиций государственного центра, но и с позиций регионов, обусловивших, в конечном счете, возвышение именно этого центра и все особенности развития страны.

            К сожалению, такой подход, в полной мере оправданный для изучения периода XII-XV вв. в истории России, пробивал себе дорогу в научных исследованиях с большим трудом. Дело в том, что объединение русских земель, проведенное в неблагоприятной внешне- и внутриполитической обстановке, обусловило тенденцию к жесткому государственному централизму. Тенденция эта в полной мере проявилась в отечественной историографии. Уже в летописании XVI–XVII вв. объединение Русского государства принято было связывать с возвышением Москвы и политикой великокняжеской династии; события в других княжествах рассматривались с позиций промосковских. В работах историков XVIII–XX вв. формирование государственности на северо-восточных землях Древней Руси обычно рассматривалось как объединение этих земель вокруг Москвы. При этом действия правителей из «гнезда Калиты» подавались как прогрессивные и положительные, а борьба с ними – как проявление удельного сепаратизма и измена государственным интересам. В результате приоритетным в науке стало изучение истории Москвы и Новгорода – признанных центров формирования русской государственности. Другим областным центрам – Новгороду Нижнему, Ростову, Рязани и даже Твери, полтора столетия соперничавшей с Москвой за главенство в Северо-Восточной Руси, - уделялось значительно меньше внимания; изучение их истории постепенно становилось уделом местных краеведов.

            Между тем совершенно очевидно, что в так называемый период «феодальной раздробленности» (и в последующие времена) далеко не каждая инициатива того или иного региона была проявлением сепаратизма, - точно так же, как и не всякое деяние постепенно усиливавшейся центральной власти было направлено на благо Руси. Вот потому и призывал выдающийся историк А.А.Зимин «посмотреть на Русь не с «подмосковной» колокольни, а как бы с общероссийского спутника».[1] Закономерно, что монография Зимина, писавша-

[5]

яся в 1979 г., была опубликована лишь в 1991 г. посмертно. Закономерно и то, что единственное серьезное исследование политической истории Тверского княжества (наиболее значительного среди областей «Владимирского великого стола») написано зарубежным ученым и опубликовано на русском языке только в 1994 г.[2]

            Как правило, на обочине исследовательского интереса оставалось и древнерусское Среднее Поволжье - Нижегородский край. Этим термином принято обозначать регион в бассейне реки Волги при впадении в нее реки Оки. До сих пор не установлено, воспринимались ли эти земли в Древней Руси как самостоятельная географическая область («страна», «земля») со своим наименованием: во всяком случае, название края в источниках XII–XIII вв. выявить очень трудно. В летописных известиях XII-XIII вв. встречается иногда обозначение «Городец и все по Волзh»[3]. Единственный раз во внелетописном сообщении о событиях 1328 г. применительно к рассматриваемому региону указано наименование «Поволжье»[4]. В работах по истории данного региона употребляются термины «Нижегородский край», «Нижегородская земля», реже - «Нижегородчина», «Нижегородское Поволжье»[5].

[6]

            Границами региона принято считать земли, прилегающие к рекам Узоле, Ветлуге, Суре, Пьяне и Теше, то есть приблизительно в пределах современной Нижегородской области. Природа щедро наделила этот восточный край «украсно украшеной земли Руськой». Русла великих рек Волги и Оки и их «мhсточестьных» притоков пересекали край во всех направлениях, становясь удобными транспортными артериями и образуя естественные рубежи. Край был лесным, полутаежным: на «горах крутых и холмах высоких» правобережья Волги и Оки преобладали лиственные породы деревьев и «дубравы частые»; по низкому и заболоченному левобережью простирались густые хвойные дебри, прорезанные большими и малыми протоками и старицами. Среди бескрайних лесных просторов раскинулись «озеры многие», в том числе карстового происхождения, окутанные обязательными в таких случаях легендами (Светлояр, Нестияр, Кузьмияр…). В XII–XIII в. природные ресурсы края наверняка казались неисчерпаемыми: реки и озера изобиловали рыбой, леса – «звhрьми разноличьными» (по данным археологии, здесь во множестве водились олени и лоси, медведи и кабаны, пушной зверь); разнообразен был птичий мир – «птицы бещисленые». «Леса и леса – непроходимые и дикие, с неичислимым звериным и птичьим населением и очень редким – человеческим»[6].

            Хронологические рамки нашей работы охватывают период с XII в., когда поволжские земли близ устья Оки входят в состав Владимиро-Суздальской Руси, и здесь начинает распространяться «правовhрьная вhра хрестияньская», - и до 1238 г., когда процесс освоения края был на время прерван нашествием монголов. При этом, разумеется, не природные ресурсы диктуют необходимость научного исследования истории древнерусского Среднего Поволжья. Изучение событий, происходивших в регионе в XII–XIII в., имеет прин-

[7]

ципиально важное значение для истории общероссийской. Прежде всего, научный интерес вызывают обстоятельства возникновения и укрепления древнейших русских городов этого края – Городца и Новгорода Нижнего. При этом необходимо вновь обратиться к вопросу о времени их основания: это становится актуальным из-за периодически возникающих споров среди краеведов. Задачами исследования становятся также определение типа, административного статуса и подчиненности изучаемых городов, объяснение их названий, уточнение системы управления регионом. Предстоит выяснить, имело ли основание Городца и Нижнего Новгорода своей целью защиту русских земель или, напротив, это было создание опорных пунктов для наступления на земли угро-финских народов. Решение этих проблем позволит понять характер политики русских князей в Поволжье во второй половине XII-первой трети XIII вв. В целом же изучение политической истории Нижегородского края, процессов русского заселения и «окняжения» земель по Волге помогает глубже осмыслить тенденции развития будущей Великороссии – тенденции, прерванные монголо-татарским нашествием.

            Источниковой базой исследования служат древнерусские летописные памятники, содержащие известия по начальной истории Городца и Нижнего Новгорода. В работе с летописями мы следовали основным принципам Петербургской текстологической школы акад.Д.С.Лихачева: поиск и привлечение к исследованию максимально возможного числа списков того или иного произведения; изучение истории текста на протяжении всего времени его бытования в рукописной традиции; необходимость интерпретации текстологических фактов; предпочтение сознательных изменений текста перед механическими; комплексность в изучении текста[7]. При этом принцип комплексности изучения текста подразумевает использование междисциплинарных связей, что обусловило историко-филологический характер нашей работы – внимание к историческим, литературным, лингвистическим источникам и сопоставление сведений летописных памятников с результатами археологических исследований.

[8]

            Летописные сообщения, относящиеся к теме нашей работы, изучались с использованием методических приемов, выработанных акад.А.А.Шахматовым. При изучении отдельных известий или годовых статей обязательно учитывается литературная история летописей (сводов), в состав которых входят эти известия или статьи. Сравнительно-текстологический анализ каждого известия по разным летописным памятникам показывает взаимоотношения всех вариантов его текста. При этом выявляются варианты текста, исходные для групп списков (протографы), определяется первоначальный вариант текста (архетип), прослеживаются изменения текста известия в последующих сводах, что дает возможность показать недостоверность позднейших дополнений. Содержание архетипного текста, упомянутые в нем исторические и географические реалии служат основой для определения достоверности летописного известия и его происхождения. С этой же целью анализируется текстологическое окружение («конвой») известия в составе летописной статьи, достоверность и происхождение «конвоирующих» известий, что дает дополнительный материал для выводов о достоверности и происхождения интересующего нас известия. Такая методика исследования позволяет вместо некритического пересказа бессистемно подобранных летописных текстов дать научную реконструкцию исторических событий, основанную на достоверных свидетельствах авторитетных источников.

            Книга, посвященная начальному периоду истории древнейших русских городов Среднего Поволжья, подготовлена с учетом основных положений выпущенного ранее учебного пособия, обобщившего опыт преподавания спецкурса историко-краеведческой тематики[8]. Приношу искреннюю благодарность доценту Т.В.Гусевой за научное редактирование обоих изданий и большую помощь в работе. Благодарю также профессора М.В.Зеленова и доцента А.А.Демичева за ценные советы и замечания, высказанные в рецензиях. Особая признательность - моим коллегам-архивистам за их постоянную дружескую поддержку.

---

[1] Зимин А.А. Витязь на распутье. Феодальная война в России XV в. М.,1991. С.200.

[2] Klug E. Das Fürstentum Tver (1247–1485). Berlin, 1985. Русское издание: Клюг Э. Княжество Тверское (1247–1485). Тверь, 1994.

[3] ПСРЛ. Т.I. Стб.464. Перечень использованных изданий серии ПСРЛ (Полное собрание русских летописей) см. в приложении к нашей работе.

[4] ПСРЛ. Т.III. С.469: хан Узбек «Суждальскому князю Александру Васильевичю далъ Володимеръ и Поволожье». Методом исключения нетрудно установить, что имеются ввиду Городец и Новгород Нижний, а также прилегающая к ним округа, ибо остальные регионы Поволжья (Тверь, Ярославль и Углич, Кострома) принадлежали в это время иным князьям.

[5] Все эти наименования условны, причем последнее, по-видимому, нежелательно (приходится оговаривать «и Поочье», «Городецкое Поволжье» и т.п.). Термин «Низовская земля», известный с XII в. и входивший в официальное название главного города края, по крайней мере, с XV в. («Новгород Низовския земли»), здесь неприемлем, так как обозначал гораздо более обширную территорию – поволжские земли Владимиро-Суздальской Руси к «низу» от Новгорода Великого. Выражение «Нижегородское княжество» допустимо лишь применительно к XIV в. и – с оговорками – к первой половине XV в. («территория Нижегородского княжества»). В нашей работе для периода XII-XIII вв. мы используем термин «древнерусское Среднее Поволжье» и считаем допустимыми названия «Нижегородский край» и «Нижегородская земля» (как синонимы).

[6] Каптерев Л.М. Нижегородское Поволжье X–XVI веков. Горький, 1939. С. 9.

[7] Лихачев Д.С. Текстология. На материале русской литературы X-XVII веков. Изд.2. Л., 1983 (см. в особенности гл.VIII, с.356-403).

[8] Пудалов Б.М. Письменные источники по истории Нижегородского края (XIII-начало XVIII вв.). Н.Новгород, 2001.

[9]

Часть 1.

НАЧАЛЬНЫЙ ПЕРИОД ИСТОРИИ ГОРОДЦА

            У древнейшего города на территории Нижегородского края, по сути дела, нет имени. Ведь «Городец» – это не имя, а, скорее, понятие, соответствующее современному «городок», «маленький город». Такое название поневоле заставляет воспринимать русское поселение, возникшее в XII веке на восточной окраине Ростово-Суздальской земли, как небольшое пограничное укрепление. Перед мысленным взором историка-краеведа обычно возникает знакомый со школы образ Белогорской крепости…

            Военное предназначение Городца, возникшего на землях, граничивших с Волжской Булгарией, сомнений не вызывает, а вот представление о его малых размерах исчезает сразу же после знакомства с мощной системой укреплений, остатки которых видны и сейчас. Многолетние археологические исследования древнего Городца, проведенные Т.В.Гусевой, свидетельствуют: «По площади, являющейся важным показателем характеристики поселения, Городец относится к числу крупных. Это группа с площадью свыше 20 га. Из 862 древнерусских памятников, площадь которых известна, к этой группе относится всего 16 поселений, т.е. 1,8%. Подобные поселения были исключительно городами»[1]. После таких выводов образ «Белогорской крепости» исчезает, но возникают естественные вопросы: почему Городец, входивший в

[10]

двадцатку крупнейших городских поселений Древней Руси, не получил имени? Когда, кем и при каких обстоятельствах он был основан? Какие цели преследовали основатели столь значительного городского поселения на самой границе русских земель? При поиске ответов на эти вопросы выясняется, что у Городца не просто нет имени: проблема в том, что у него нет научной истории.

            Действительно, серьезные исследования по истории Городца, в том числе периода XII-XV вв., отсутствуют. Вероятно, тень «царственно поставленного» Нижнего Новгорода заслонила в глазах историков Городец, превратив его в «младшего собрата». В крупных обобщающих монографиях по истории Северо-Восточной Руси отдельные центры, утратившие с течением времени политическое значение, упоминаются неизбежно вскользь, а историко-краеведческие публикации о Городце полны всевозможных несообразностей и по сути представляют собой популярные (иногда с претензией на научность) путеводители для туристов. Круг вопросов, касающихся начального периода истории города, в таких изданиях один и тот же: 1) объяснение названия «Городец-Радилов»; 2) время основания Городца; 3) смерть в Городце великого князя Александра Невского. Пожалуй, наиболее полно и обстоятельно версии, устоявшиеся в местной краеведческой традиции, изложены в книге «Города нашей области», выпущенной Волго-Вятским книжным издательством в 1969 г.[2] Именно полнота и обстоятельность (по сравнению с последующими публикациями) изложения бытующих в крае версий и даже попытки обосновать эти версии данными древнерусских источников побуждает внимательно проанализировать доводы авторов раздела о Городце.

Глава 1. Проблемы и версии древнейшей истории Городца

            Уже в начале раздела, озаглавленного «Прадед многих городов на Волге», авторы (или составители?) текста заявляют:

[11]

«Городец основан князем Юрием Долгоруким в 1152 году, о чем свидетельствует Супрасльская летопись и археологические раскопки, проведенные здесь за последние годы». И далее этот тезис закрепляется: «Ровесник Москвы, Юрьева, Переславля Залесского, Городец возник одновременно с Кидекшей, Суздальской резиденцией Юрия Долгорукого»[3]. В последней фразе сделана попытка связать основание Городца-на-Волге с градостроительной деятельностью Юрия Долгорукого. Однако сохранился древнерусский источник, приводящий список построенных Юрием Долгоруким городов и храмов – так называемая «Типографская летопись», свод ростовского происхождения, достаточно полно повествующий о событиях в Ростово-Суздальской земле. В статье под 6660 (1152) г. Типографской летописи сказано: «Тогда же Георгий князь в Суждалh бh… и многи церкви поставиша по Суздалской странh и церковь постави камену на Нерли святых мученик Бориса и Глhба, и святаго Спаса в Суздалh, и святаго Георгиа в Володимери камену же. И Переаславль град перевед от Клhщениа, и заложи велик град и церковь камену в нем доспh святаго Спаса… И Гергев град заложи и в нем церковь доспh камену святаго мученика Георгиа»[4]. Нетрудно заметить, что в приведенном здесь перечне нет Городца. Нет здесь и прямых указаний на то, что Кидекша была «Суздальской резиденцией Юрия Долгорукого» (в Типографской летописи лишь сообщено о построенной там Юрием церкви «святых мученик Бориса и Глhба»). К тому же есть известие и о строительстве церкви Юрием в Суздале, который, судя по всему, и был ре-

[12]

зиденцией Долгорукого на Северо-Востоке Руси[5]. Вообще, история градостроительной деятельности Юрия Долгорукого всегда привлекала внимание ученых. Так, В.Н.Татищев предположительно утверждал, что великий князь Юрий Владимирович основал Владимир, Ярославль, Кострому, Вышград, Галич, Городец, Добрянск, Дорогобуж, Звенигород, Перемышль, Ростиславль, Стародуб, Углич и Юрьевец[6]. Несколько «умереннее» оказался Н.Н.Воронин, приписавший Долгорукому создание Перемышля, Звенигорода, Кидекши, Микулина и Городца-на-Волге[7]. Между тем, действительный перечень основанных Юрием городов, подтвержденный древнерусскими источниками, выглядит значительно скромнее: Юрьев, Дмитров, Кснятин, а также перевод на новое место Переславля-Залесского и первое упоминание Москвы[8]. Отсутствие в древнерусских источниках упоминания Городца среди городов, основанных Юрием Долгоруким, заставляет усомниться в исходном тезисе авторов очерка «Прадед многих городов на Волге».

            Однако, высказав свой исходный тезис об основании Городца князем Юрием Долгоруким в 1152 г., авторы очерка попытались доказать его текстом Супрасльской летописи и результатами археологических раскопок. Вот что они пишут по этому поводу: «В Супрасльском списке летописи говорится, что земляные валы Кидекши и Городца-на-Волге насыпались одновременно («…и сыпа город Кидешьку той же Городець на Вользе»). Из этого летописного сообщения только неясно, когда насыпались валы»[9]. У авторов очерка хватило

[13]

объективности признать, что летописное сообщение в оригинале не датировано – но увы, если бы «только» год насыпки валов оставался «неясным» в этом известии! Текст летописной статьи («Борись Михальковичь, сынь брата Андрhева, Всеволожя и сыпа город Кидешьку, тои же Городець на Волъзh»[10]) вообще неясен и допускает различные толкования: по-видимому, летописец воспринимал Кидекшу и Городец как одно и то же поселение, хотя, как известно, Кидекша не стоит на Волге. «Борись Михальковичь» другим источникам неизвестен, зато известен Борис Юрьевич – брат Андрея и Всеволода, похороненный с семьей в Борисоглебской церкви с.Кидекша[11]. Невнятность текста носит объективный характер: ведь и Супрасльская, и родственные ей Никифоровская, Академическая, Слуцкая летописи – памятники белорусско-литовского происхождения, известия которых до 1310 г. опираются на новгородский источник (типа Новгородской IV)[12]. Так что велика вероятность непонимания белорусским переписчиком XVI в. древнерусского (новгородского?) протографа. О том, что данное известие не было придумано белорусским редактором, свидетельствует фрагмент текста сборника посл.трети XVI в., восходящего к новгородскому летописанию и содержащего характерный оборот «и ссыпа город Кидекшу, тои же Городец на Волзе». Но и в этом сборнике строительство отнесено не Юрию Долгорукому, а к его внуку – Юрию Всеволодовичу, и полностью интересующее нас известие читается так: «Тои же на Гзh с Костянтином братом бился своим. На того Баты(й) царь прииде и (у)гна на Сити рецh. А Кидешшую церковь постави Бориса и Глhба, сынъ братъ Андрhева Всеволожа, и ссыпа город Кидекшу, тои же Горо-

[14]

дец на Волзе»[13]. Текст наглядно показывает, что понимание рассматриваемого сообщения о Кидекше и Городце было затруднено уже в XVI в. и допускало различные атрибуции внукам Юрия Долгорукого, но никак не ему самому. Таким образом, сообщение Супрасльской летописи не позволяет рассматривать Городец как часть градостроительной деятельности Юрия Долгорукого и датировать основание города 1152 г.

            Видимо, понимая неубедительность сообщения Супрасльской летописи, авторы очерка о Городце попытались вывести год закладки поселения из сопоставления с другими летописными источниками: «Но по другим летописям можно заключить, что в Кидекше вал насыпался одновременно с постройкой каменной церкви Бориса и Глеба в 1152 году, как и в Юрьеве и Переславле»[14]. Этот аргумент также не выдерживает критики. Во-первых, постройка каменной церкви не означала закладки города: в цитированном выше известии Типографской летописи под 6660 г. говорится о сооружении каменной церкви в Суздале, который был основан задолго до этого события. Кстати, строительство храма само по себе не давало поселению статуса города: ведь Кидекша так и осталась селом[15]. Во-вторых, то же известие Типографской летописи о постройке Юрием Долгоруким каменной церкви Бориса и Глеба в Кидекше не сопровождается указаниями на строительство оборонительных сооружений (эти работы приписаны внуку Юрия: в Белорусской I летописи Борису Михалковичу, а в Погодинском сборнике - Юрию Всеволодовичу). В итоге для обоснования версии о закладке Городца в 1152 г. авторам очерка пришлось апеллировать не к свидетельствам древнерусских источников, а к пресловутым «общим соображениям»: «Летописные сведения и историческая обстановка

[15]

XII века в Ростово-Суздальской земле убеждают, что Городец-на-Волге был основан вместе с другими упомянутыми городами в 1152 году как военная база и крепость, закрывшая булгарам водный путь в Ярославское Поволжье – к Суздалю»[16]. Но при внимательном анализе исторической обстановки, отразившейся в летописных источниках (прежде всего, в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях), выясняется, что в конце 1140-ых – начале 1150-ых годов военные и политические усилия Юрия Долгорукого приковывало «западное» и «центральное», а отнюдь не «восточное» направление: в 1149 г. на запад и северо-запад Ростово-Суздальской земли обрушились объединенные силы новгородцев, смолян и черниговцев, под общим руководством киевского князя Изяслава Мстиславича[17]. Неслучайно именно эту территорию (западнее р.Нерли) постарался укрепить Юрий Долгорукий. В то же время, как справедливо отмечает В.А.Кучкин, «нет никаких признаков активной политики Юрия в отношении своего восточного соседа. Поход булгар 1152 г. на Ярославль так и остался без ответа. Довольно многочисленные известия о градостроительной деятельности Долгорукого, о возведении им крепостей и церквей ничего не говорят о городах, расположенных восточнее р.Нерли Клязьминской, которые прикрывали бы территорию княжества от вторжений с востока. Очевидно, более занятый русскими делами, воевавший то с Черниговом, то с Новгородом, то с Киевом, Юрий был не в состоянии вести борьбу на востоке с сильной Булгарской державой»[18]. Добавим к этому, что прямой водный путь булгарам к Суздалю прикрывали два города-крепости – Владимир-на-Клязьме и Ярополч, основанные в начале XII в., то есть значительно раньше 1152 г. И действительно, после 1107 г. волжские булгары не предпринимали попыток прорваться к Суздалю, так что основание Городца следует связывать не с

[16]

оборонительными, а наступательными мероприятиями на востоке русских земель. Однако, повторим, Юрий Долгорукий попыток наступления на Волжскую Булгарию в 1140-1150-е годы не предпринимал.

            В связи с восточным соседом Руси авторы очерка утверждают: «За 1152 год, как год основания Городца-Радилова, говорит и то обстоятельство, что после этого года волжские болгары не смогли совершить ни одного набега на Ростово-Суздальские земли»[19]. Это утверждение также не доказательно: ведь жившие к востоку от Суздаля мещерские и мордовские племена тоже не нападали на Русь в первой половине XII в., однако это не дает оснований ни для каких датировок закладки городов.

            Ничего не доказывает и попытка авторов очерка опереться на результаты археологического изучения древнего Городца. А.Ф.Медведев, руководивший раскопками 1960 и 1962 гг., производившимися здесь Горьковским историко-архитектурным музеем-заповедником, действительно повторил ставшую к тому времени традиционной версию об основании Городца в 1152 г., но приведенный затем археологический материал доказывает лишь то, что Городец основан во второй половине XII века[20]. Этот результат никем не оспаривается, а более точную дату (1152 или иной год в пределах половины столетия) установить археологическими методами попросту невозможно. Так что, повторяя результаты наблюдений А.Ф.Медведева, авторы очерка признают без точных датировок, что «Городец-Радилов уже во второй половине XII века был крепостью с двумя линиями укреплений, значительным городом с детинцем (кремлем) и ремесленным посадом. (…) Вал, сохранившийся до нашего времени, был насыпан во второй половине XII века»[21]. Эти выводы археологов, повторюсь, никто из ученых и не оспаривает, но, согласитесь, осторожное «вторая половина XII века» и решительное «Юрий Долгорукий в 1152 г.» – не одно и то же.

            Необоснованность и ненаучность рассуждений об основании Городца князем Юрием Долгоруким в 1152 г. убедитель-

[17]

но показал В.А.Кучкин[22]. Ученый установил и «первоисточник» этой версии - публикацию в «Нижегородских епархиальных ведомостях». Отправной точкой в рассуждениях автора публикации стал факт потери Юрием Долгоруким в 1152 г. Городца Остерского близ Киева (при более корректном переводе дат на современное летоисчисление это событие следует датировать 1151 г.). Вынужденный вернуться в Суздальскую землю, князь, чтобы уменьшить горечь утраты, тут же заложил новый, волжский Городец[23]. «Нечего и говорить, что никакой фактической основы такое заключение не имеет», - справедливо заключает В.А.Кучкин[24]. Но, несмотря на аргументированные выводы крупнейшего специалиста по русской средневековой истории, версия о 1152 г. оказалась на удивление живучей. Восприняли ее и авторы очерка «Прадед многих городов на Волге»: «Враждовавший со своим племянником, князем Изяславом, князь Юрий Долгорукий был изгнан из своего Приднепровского Городца и вынужден уйти со своею дружиною во Владимиро-Суздальское княжество. Это

[18]

обстоятельство также доказывает, что Городец-Радилов основан в 1152 году»[25]. В последние годы данную версию поддержал Н.Ф.Филатов. Не преодолев критику В.А.Кучкина, Н.Ф.Филатов в одном из коллективных изданий утверждал: «Городец основан в 1152 году. Юрий Владимирович Долгорукий, изгнанный в очередной раз из Киева, начал активно обустраивать уже обжитые русскими Владимро-Суздальские земли… С тех пор для булгар был прочно закрыт водный путь в глубь русских земель»[26]. Впоследствии, переиздавая проанализированное выше сообщение Белорусской I летописи («сыпа город Кидешьку, той же Городец»), Н.Ф.Филатов поставил впереди текста желанную дату «1152 г.», которой нет в данном летописном известии[27]. Недопустимость подобных произвольных подстановок дат очевидна и не требует комментариев.

[19]

            В чем же причина живучести версии о Юрии Долгоруком – основателе Городца? Может быть, дело в местной традиции, опирающейся на фольклорные предания? Оказывается, нет: версия статьи за подписью «Зеленец» первоначально не была принята городецкой культурной общественностью, считавшей годом основания родного города 1163/64 г.[28] Но в 1952 г. Городец уже отмечал свое 800-летие и с тех пор гордо именует своим основателем Юрия Долгорукого. Следовательно, разгадка - в событиях лет, предшествовавших «юбилею». По нашему мнению, наиболее удачное объяснение этому парадоксу дала Т.В.Гусева, связав его с пышным празднованием 800-летия Москвы в 1947 г. Идеологическое оформление московских торжеств, включавшее приветствие И.В.Сталина и обилие научных и популярных изданий, сделало Юрия Долгорукого, одного из князей Древней Руси, подлинно культовой, знаковой фигурой в отечественной истории. Неудивительно, что в такой обстановке свои 800-летние «юбилеи», с непременным упоминанием князя Юрия Владимировича, постарались отметить Городец и Кострома. Противостояние массовому сознанию, сформированному идеологическими установками, редко заканчивается в пользу ученых-историков…

            Разумеется, дата основания Городца – далеко не единственная спорная проблема в его истории, хотя, как говорится, «начало многообещающее». Нет окончательной ясности и с названием поселения: Городец-на-Волге, Городец-Радилов или… Малый Китеж? Когда появились эти названия, какова их этимология и семантика, какой смысл вкладывали в них современники? Заслуживает детального изучения административный статус и типология Городца, а также история его округи. Так, совершенно бездоказательным остается утверждение о том, что недолго правивший Городцом-Радиловом князь Юрий Долгорукий передал управление городом «своему сыну Василию, который и был первым удельным городецким князем. Он положил основание селу Василеву… Князь Василий

[20]

Юрьевич управлял Городцом-Радиловом 16 лет, с 1155 по 1171 год. Небольшая крепостца Василево выполняла роль младшего брата переднего города на Волге – Городца и служила связующим звеном между Городцом и Суздалем, а позднее – Владимиром»[29]. Кроме того, нет ясности в понимании названия «Соль на Городце», в которой склонны видеть Балахну[30]. Не изучены события, развернувшиеся вокруг Городца в начальный период его истории. Так, сохраненное летописными источниками известие о смерти в Городце великого князя Александра Ярославича Невского (1263 г.) дополнилось в местных публикациях одной деталью, ставшей уже хрестоматийной: «Он здесь умер в одной из келий Федоровского монастыря…»[31]. Между тем, цитируемое авторами публикаций летописное известие о смерти Александра Невского не содержит упоминания Федоровского монастыря, а новейшие исследования вообще опровергают возможность такого дополнения: нет свидетельств о существовании Федоровского монастыря во времена Александра Невского, и легенда о смерти князя в этом монастыре возникла около 1700 г.[32] Можно и дальше продолжать перечень загадок городецкой истории – истории города, не имеющего ни имени, ни истории…

            И это - несмотря на то, что Городец, древнейший город на территории Нижегородского края, регулярно упоминается в известиях летописных сводов в связи с деятельностью князей Северо-Восточной Руси. Летописные известия являются важнейшим источником по политической истории древне-

[21]

русских городских поселений, так как сообщения летописцев позволяют делать выводы о времени основания города, обстоятельствах, способствовавших его развитию, а в конечном счете – о его значении в жизни страны. Между тем, отсутствие научного анализа летописных упоминаний о Городце-на-Волге серьезно затрудняет выяснение основных событий его ранней истории, а в ряде случаев может привести к их искаженной трактовке. Поэтому первоочередной задачей становится изучение летописных статей, содержащих упоминание о Городце, с целью уточнения его административного статуса и роли в истории русского Среднего Поволжья.

Глава 2. Обзор летописных источников

            Подобно многим другим древнерусским городам, основание Городца приходится датировать по его первому упоминанию в летописных источниках. Как известно, «градозданных» грамот в древнерусском делопроизводстве не существовало, а летописи далеко не всегда отмечали закладку поселения, с точной датой. Поэтому в большинстве случаев исследователи датируют основание города по году той летописной статьи, где город впервые назван как уже существующий. Этим обусловлено пристальное внимание к летописным источникам, содержащим известия о начальной истории Городца.

            Источниковой базой исследования стали летописные своды XIV-XV вв., сохранившие более раннее летописание. История составления этих сводов и их взаимоотношения достаточно полно выяснены в работах крупнейших отечественных летописеведов – А.А.Шахматова, М.Д.Приселкова, А.Н.Насонова, Я.С.Лурье[33]. Наибольший интерес для целей на-

[22]

шего исследования здесь и далее будет представлять летописание Владимиро-Суздальской земли, то есть своды, созданные непосредственно на территории, в состав которой входил изучаемый регион, и отразившиеся в последующих памятниках. Важнейшим из этих сводов следует считать Лаврентьевскую летопись, сохранившуюся в единственном пергаменном списке 1377 г. (РНБ, ОСРК, F.п.IV.2). Уникальность Лаврентьевской летописи не только в том, что ее список – древнейший датированный летописный памятник из числа сохранившихся, и не в том, что выполнен этот список монахом Лаврентием по заказу великого князя нижегородского Дмитрия Константиновича. Принципиальное значение имеет тот факт, что в состав Лаврентьевской летописи после «Повести временных лет» (в редакции Сильвестра) входит летописание Владимиро-Суздальской земли - так называемая «Суздальская летопись», текст которой заканчивается известием под 1305 г. Именно в этом разделе содержатся наиболее полные по сравнению с другими летописями первые известия о Городце и Нижнем Новгороде и о начальном периоде их существования. Насколько достоверны эти известия? По мнению исследователей, летопись Лаврентия – список 1377 г. с летописного свода 1305 г., составленного при тверском князе Михаиле Ярославиче, бывшем в этот период великим князем владимирским. Оставляя сейчас в стороне вопрос о степени самостоятельности Лаврентия в подготовке текста летописи[34], отметим, что свод 1305 г. отражает летописную тра-

[23]

дицию Северо-Восточной Руси, - впрочем, довольно сложную по происхождению. В составе так называемой «Суздальской летописи» (второго раздела летописи Лаврентьевской) обнаруживаются несколько владимирских сводов XII-XIII вв., а также следы южнорусского летописания (ряд известий восходит к летописанию Переяславля Южного)[35]; кроме того, в тексте известий с начала XIII в. владимирское летописание взаимодействует с ростовским. Сопоставительный анализ текстов известий Лаврентьевской летописи с аналогичными по другим памятникам, содержащим своды владимирского происхождения, показал, что текст Лаврентьевской за третью четверть XII в. восходит к более раннему летописному своду великих князей владимирских, который А.А.Шахматов датировал 1185 г.[36] Разумеется, и древность списка, и его источники свидетельствуют в пользу достоверности сведений, сообщаемых Лаврентьевской летописью.

            К известиям летописи Лаврентия, относящимся к истории Городецко-Нижегородского региона, практически ничего не могут прибавить другие памятники владимирского происхождения – Радзивилловская летопись и Летописец Переяславля Суздальского. Первый из этих памятников, сохранившийся в собственно Радзивилловском лицевом списке конца XV в. (БАН, 34.5.30) и первой части Московско-Академического списка конца XV в. (РГБ, ф.173, № 236, первая часть, л.1-216об.), доводит текст летописания Владимиро-Суздаль-

[24]

ской Руси до 6714 (1206) года. Второй памятник, Летописец Переяславля Суздальского (самоназвание «Летописец русских царей») сохранился как прибавление к так называемому «Архивскому хронографу» в рукописи XV в. (РГАДА, ф.186, №279/658). Этот краткий летописец содержит, наряду с «Повестью временных лет» и статьями за 1137 и 1143 гг., изложение событий за 1138-1214 гг. Данная группа известий совпадает (до 1206 г.) с соответствующими статьями Радзивилловской летописи, хотя и имеет некоторые текстуальные отличия. И Радзивилловская летопись, и Летописец Переяславля Суздальского восходят к владимирскому великокняжескому своду начала XIII в. (предположительно «свод Всеволода Большое Гнездо»), текстуальные же отличия принято объяснять тем, что списки Радзивилловский и Московско-Академический сохранили владимирскую версию этого свода, а Летописец Переяславля Суздальского – соответственно, переяславскую версию. Возможно, правда, и более сложное объяснение: на основе владимирского свода начала XIII в. был создан переяславский свод 1214-1216 гг., отразившийся в Летописце Переяславля Суздальского и – во владимирской обработке – в Радзивилловской летописи (Радзивилловский и Московско-Академический списки). Но, как бы там ни было, данные памятники не противоречат интересующим нас известиям Лаврентьевской летописи и не только не ставят под сомнение их достоверность, но, напротив, подтверждают их, позволяя восстанавливать утраченные или испорченные фрагменты текста.

            Для изучения начальной истории Городца чрезвычайно важны и интересны известия новгородских летописей, иногда сообщающих то, о чем предпочитали умалчивать летописцы великих князей владимирских. Как известно, новгородское летописание содержит преимущественно известия о происшествиях в своей земле, а о событиях в других русских землях повествует лишь постольку, поскольку это затрагивало интересы «Господина Великого Новгорода». При всей выборочности и тенденциозности такого изображения появляется возможность взглянуть на ситуацию «с другой стороны», что особенно важно в тех случаях, когда владимиро-суздальские князья оказывались противниками новгородцев, терпели поражение и избегали выставлять себя в неприглядном свете. Одним из таких событий, например, была междоусобица сыновей великого князя Всеволода Юрьевича в 1216 г.,

[25]

 завершившаяся битвой на р.Липице. Новгородцы принимали активное участи в этой междоусобной войне на стороне старшего Всеволодовича – Константина, претендовавшего на владимирский великий стол и одержавшего благодаря новгородской помощи победу над братьями Юрием и Ярославом. В летописных известиях о событиях 1216 г. Городец и городчане упоминаются неоднократно, и новгородские источники дают дополнительную информацию, достоверность которой, впрочем, необходимо проверять в каждом конкретном случае.

            Из памятников новгородского летописания наиболее ранним является Новгородская I летопись, сохранившаяся в двух «изводах» (редакциях) – старшем и младшем. Старший извод представлен единственным сохранившимся пергаменным списком (ГИМ, собр.Синодальное, № 786). Первая часть этой дефектной рукописи, начало которой утрачено, содержит статьи до 1234 г. (л.1-118об.) и датируется второй половиной XIII в.[37] Вторая часть списка (л.119-166об.) продолжает известия до 1330 г. и датируется второй четвертью XIV в., а далее (л.167-169) следуют приписки более поздними почерками, датируемые серединой XIV в.. Младший извод представлен рядом списков, важнейшие из которых – Комиссионный, середины XV в. (СПб.ФИРИ РАН, собр.Археографической комиссии, № 240) и Академический, середины 1440-ых гг. (БАН, 17.8.36). Здесь летопись продолжена до 1430-ых годов, и составление младшего извода следует датировать, вероятно, этим же временем. Источником Новгородской I летописи являются записи, непрерывно составлявшиеся в окружении новгородского архиепископа, поэтому данный памятник рассматривается как официальная владычная летопись Новгородской республики.

            Несколько иной характер имеет Новгородская IV летопись, также сохранившаяся в двух редакциях – старшей, известия которой доведены до 1437 г. (наиболее ранние списки – Новороссийский, 1470-ых гг. (БАН, собр.Текущих поступ-

[26]

лений, № 1107) и Голицынский, вскоре после 1516 г. (РНБ, ОСРК, Q.XVII.62)), и младшей, до 1447 г. (наиболее ранние списки – Строевский, посл.четв.XV в. (РНБ, собр.М.П.Погодина, № 2035) и Фроловский, 1470-1480-е гг. (РНБ, ОСРК, F.IV.235)). Тексты обеих редакций сходны до 1428 г. Несомненно, Новгородская IV летопись так же, как и Новгородская I, опиралась на новгородское владычное летописание, но круг источников здесь был значительно расширен, благодаря чему памятник приобрел общерусский характер. Для определения этих источников и датировки памятника важен факт совпадения текста известий Новгородской IV летописи до 6926 (1418) г. с другой общерусской летописью – Софийской I, лежащей в основе всех общерусских летописных сводов второй половины XV-XVI вв. В старшей редакции Софийской I летописи текст, собственно, и доведен до 6926 (1418) г. (списки Оболенского – РГАДА. Ф.135. Отд.V, рубр.2. №3, 1470-80-е гг.; Карамзинский – РНБ. Q.IV.298, 1470-80-е гг.), а в младшей продолжается и после этой даты, до второй половины XV в. (наиболее ранние списки Бальзеровский – СПб. ФИРИ РАН, колл.11, оп.1, № 23, 1470-е гг.; Толстовский – РНБ, ОСРК, F.IV.211, 1470-е гг.). Совпадение текста Новгородской IV и Софийской I до 1418 г. позволило А.А.Шахматову, М.Д.Приселкову и Я.С.Лурье выдвинуть и обосновать версию о существовании у этих летописных памятников общего протографа – летописного свода (так называемого «Новгородско-Софийского»), составленного при дворе митрополита и объединившего летописание общерусское (близкое, по-видимому, к несохранившейся Троицкой летописи) с новгородским (по владычной летописи), суздальско-ростовским, тверским, псковским и южнорусским. Подобно А.А.Шахматову и М.Д.Приселкову, Я.С.Лурье первоначально датировал составление общего источника Новгородской IV и Софийской I («Новгородско-Софийский свод») 1448 г.[38] Позднее Я.С.Лурье предполагал, что составлялся свод при митрополичьей кафедре в период ее пребывания в Новгороде в правление митрополита Герасима Смоленского (1433-1435 гг.)[39]. В другой, посмертно опубликованной работе уче-

[27]

ный предполагал в качестве датировки свода-протографа Новгородской IV и Софийской I период между 1425-1446 гг.; по мнению ученого, идейные тенденции свода отражают ослабление власти московских великих князей в период феодальной войны 1430-1440-ых годов[40]. Иную версию предложили Г.М.Прохоров и А.Г.Бобров. На основе анализа так называемой «Новгородской Карамзинской летописи» (рукопись РНБ, ОСРК, F.IV.603, кон.XV в.) Г.М.Прохоров предположил постепенное взаимосвязанное составление Новгородской IV и Софийской I, отказавшись от гипотезы о Новгородко-Софийском своде[41]. Развивая идеи Г.М.Прохорова, А.Г.Бобров определил протограф Новгородской IV (и Новгородской Карамзинской) как свод новгородского архиепископа Евфимия II и датировал его составление временем до 1439 г. Источником же свода Евфимия А.Г.Бобров считает общерусский свод, связанный с митрополитом Фотием, датируемый 1418 г. и практически совпадающий с протографом Софийской I[42]. Проявившееся в протографе Софийской I осуждение «братоненавидения» (княжеских междоусобиц) А.Г.Бобров связывает не с феодальной войной 1425-1453 гг., а с борьбой суздальско-нижегородских князей за свою «отчину» (1411-1418 гг.) и конфликтом великого князя московского Василия Дмитриевича с братом Константином (начало 1419 г.).

            В целом вопрос о датировке составления Новгородской IV летописи и о характере ее взаимосвязи с Софийской I (в частности, о существовании «Новгородско-Софийского» свода) остается дискуссионным[43]; видимо, известные к настоя-

[28]

щему времени источники не дают возможности для однозначного решения, оставляя обеим взаимоисключающим версиям равные права на существование. Для целей нашего исследования принципиально важнее происхождение летописных известий, дошедших в тексте Новгородской IV и Софийской I, в частности, привлечение летописных памятников Владимиро-Суздальской Руси. На связи между новгородским и ростово-суздальским летописанием указывает состав упоминавшейся выше Московско-Академической летописи, сохранившей летописание Северо-Восточной Руси. Если первая часть Московско-Академической летописи (л.1-216об.) – с начала до 6714 (1206) г. – близка летописи Радзивилловской, то текст второй части (л.217-246) – с 6713 (1205) г. до 6746 (1238) г. - совпадает с летописью Софийской I старшей редакции (включая ее индивидуальные чтения и описки), а заключительная часть (л.246-261) – с 6745 (1237) г. до октября 6927 (1418) г. – представляет собой краткий независимый летописец, содержащий ряд известий о Ростовской земле и следы нижегородско-суздальского летописания. Примечательно, таким образом, не только совпадение второй части Московско-Академической летописи с Софийской I, но и само появление этого текста в памятнике ростово-суздальском по происхождению, да еще и завершенном на известии 1418 г. (как и общий текст Новгородской IV и Софийской I). Значительное расширение круга источников, в частности, за счет летописания Ростово-Суздальской земли, позволяет широко привлекать Новгородскую IV и Софийскую I к изучению начальной истории Городца и Нижнего Новгорода.

            Наряду с владимирским и новгородским летописанием, ценные исторические свидетельства сохранили более поздние летописные памятники московского происхождения – как официальные, так и независимые. Присоединение отдельных областей к великому княжеству Московскому приводило, помимо всего прочего, к тому, что столичные книжники получили возможность активно использовать известия областных летописцев предшествующих лет и материалы архивов суверенных в прошлом княжеств. Напомним, что требование

[29]

выдать к Москве ярлыки прошлых лет было обязательным в великокняжеских «докончаниях»; установленным может считаться и факт отправки летописей в Москву из присоединенных областей. Поэтому московское летописание представляет собой соединение более ранних общерусских сводов и областных записей. Централизация летописания в Москве хотя и предполагала редактирование областных известий – отбор, стилистическую и даже идеологическую правку[44], но все же не означала вплоть до XVI века грубого вторжения в событийную (сюжетно-композиционную) ткань летописных сообщений: достаточные основания для такого вывода дает текстологическая сверка аналогичных известий в областных, московских официальных и независимых летописях. В силу этого московские летописи XV в., носившие общерусский характер и опиравшиеся на предшествующую традицию, становятся надежным источником для изучения региональной истории до XV в.

            По количеству и содержательности известий среди летописных памятников московского происхождения наибольшее значение имеют великокняжеские своды, носившие официальный характер. Ученые выделяют три таких свода, последовательно сменявших друг друга. Свод 1472 г., источником которого стала Софийская I летопись старшей редакции, сохранил в своей заключительной части московское великокняжеское летописание 1450-начала 1470-ых годов; отражением этого свода стали составленные несколько позже летописи Вологодско-Пермская и Никаноровская[45]. Следующий памят-

[30]

ник, Московский великокняжеский свод 1479 г., составление которого датируется последней четвертью XV в., был положен в основу всего официального летописания Русского государства конца XV-XVI вв. Источники свода 1479 г. достаточно разнообразны. Его первая часть – статьи до 6926 (1418) г. – представляет собой обработку Софийской I летописи (или ее предполагаемого протографа – «Новгородско-Софийского» свода), сделанную в 1470-ых годах; при этом текст был дополнен известиями по летописям предшествующей традиции – общерусской (типа Лаврентьевской или Троицкой), южнорусской и особому владимирскому своду первой трети XIII в., в котором специалисты предполагают летописец Юрия Всеволодовича. Вторая часть свода 1479 г., отражающая московское великокняжеское летописание 1470-ых годов, восходит к своду 1472 г. Свод 1479 г. сохранился в не вполне исправном списке XVIII в. (РНБ, собр.Эрмитажное, № 416б), а также в составе последующего Московского великокняжеского свода конца XV в., который был создан в первой половине 1490-ых гг. и продолжил свод 1479 г. известиями за 1480-1492 гг. Наличие в составе сводов 1479 г. и кон.XV в. фрагментов, восходящих к летописанию Владимиро-Суздальской Руси, обусловило достоверность их известий и привлечение этих сводов к нашему исследованию.

            Этим же обстоятельством вызвано и привлечение ряда летописных памятников, в той или иной степени опиравшихся на московское великокняжеское летописание и другие источники. Так, Типографская летопись, созданная на рубеже XV-XVI вв. и определяемая как ростовский владычный (архиепископский) свод, последовательно доводит изложение до 6998 (1488/89) г. (списки ГИМ, собр.Синодальное, № 789, перв.пол.XVI в.; РНБ, ОСРК, F.IV.218, XVII в., и др.). При этом первая часть Типографской летописи – статьи до 6931 (1423) г. – представляет собой сокращенное изложение Московского великокняжеского летописного свода 1479 г., а вторая часть – статьи 6932-6998 (1423-

[31]

1488/89) гг. – краткий летописец с известиями о Ростовской епархии. Привлечение Типографской летописи позволяет проверить и уточнить известия великокняжеского свода, восходящие к владимирскому летописанию. Более самостоятелен так называемый «Сокращенный летописный свод» – памятник конца XV в., основным источником которого был независимый свод 1472 г., предположительно севернорусского происхождения (возможно, он был составлен в Кирилло-Белозерском монастыре). В дошедших до нас трех видах Сокращенного летописного свода текст совпадает до 6980 (1472) г.; на этом завершается Соловецкий вид памятника (список РНБ, собр.Соловецкое, № 922/1032, кон.XV в.), а виды Погодинский (списки РНБ, собр.Погодина, № 1409, кон.XVI в.; собр.Беляева, № 1512, перв.пол.XVII в.) и Мазуринский (списки РГАДА, собр.Мазурина, № 289, кон.XV-нач.XVI вв.; ф.181, № 365, кон.XVI-нач.XVII вв.) имеют продолжение, восходящее к московской официальной летописи – до сентября 7002 (1493) г. и до февраля 7003 (1495) г., соответственно. Смешанный характер – независимый и официальный – имеет летописная компиляция кон.XV-нач.XVI вв., в оригинале озаглавленная «Летописец русскый от семидесят и дву язык». Первая часть памятника – статьи до 6926 (1418) г. – имеет источником (возможно, опосредованно) независимый свод 1472 г., предположительно севернорусского происхождения; следующие статьи до 6985 (1477) г. сходны с Московским великокняжеским летописным сводом 1479 г. Два вида «Летописца от семидесят и дву язык» - Прилуцкий (список ГИМ, собр.Уварова, № 592, втор.пол.XVII в.) и Уваровский (списки ГИМ, собр.Уварова, № 188, перв.пол.XVI в.; собр.Синодальное, № 645, л.70-423, перв.пол.XVI в.) - имеют продолжения. В Прилуцком виде текст, доведенный до 7005 (1497) г., сходен с Типографской летописью. С нею же сходен и текст Уваровского вида до 6991 (1483) г., далее вплоть до последней статьи под 7026 (1518) г. сходный с московским летописанием. Два этих вида привлечены нами к исследованию под принятыми в науке условным обозначением «свод 1497 г.» и «свод 1518 г.».

            Значительно больше проблем с достоверностью вызывают известия летописных сводов XVI века. Тот факт, что некоторые из этих известий уникальны и не встречаются в ранних летописях, побудил многих авторов XIX-XX вв. к активному привлечению поздних летописных сводов для исто-

[32]

рико-краеведческих исследований. Между тем, отсутствие в ранних памятниках сведений, приводимых в позднейших летописях, не может не настораживать специалистов, вынужденных в каждом конкретном случае проверять достоверность уникального известия и решать, что перед ним: факты, заимствованные из какого-то раннего и неизвестного ныне источника, или плод домысливания, обусловленного литературным этикетом или буйством фантазии книжника XVI века. Вероятно, наиболее надежным критерием для установления достоверности уникальных известий сводов XVI в. является определение круга источников этих сводов. Если их источники не выходят за пределы хорошо известных, то достоверность уникальных известий сомнительна. И наоборот: следы неизвестного науке источника, заметные на всем протяжении свода, заставляют более внимательно отнестись к тем сообщениям сводов XVI в., которые более нигде не встречаются.

            Все эти проблемы в полной мере обнаруживаются при изучении статей Никоновской летописи, относящихся к начальной истории Городца и русского Среднего Поволжья. Никоновская летопись – крупнейший по объему памятник летописания, составленный при московской митрополичьей кафедре в конце 1520-ых годов[46]. Летопись, текст которой был доведен до 1520 г., сохранилась в оригинале (так называемая «рукопись Оболенского» – РГАДА, ф.201, № 163) и ряде списков. Когда-то для отечественной науки Никоновская летопись, изданная уже в кон.XVIII в., играла роль первостепенного исторического источника, поскольку отличалась полнотой изложения и содержала уникальные сведения, отсутствовавшие в других известных в ту пору летописных памятниках. Но значение Никоновской летописи было поколеблено в результате открытия ряда неизвестных ранее летописей. Как удалось установить изучавшим Никоновскую летопись специалистам, ее источниками были тверские переработки Троицкой летописи, Хронограф, летописный свод 1518 г. и в несколько меньшей степени Московский великокняжеский свод кон.XV в., Сокращенный свод кон.XV в., Софийская I младшей редакции и летопись типа Московско-Академической, а также произведения церковной письменности (прежде всего, жития) и архив митрополичьей кафедры. Анализируя прин-

[33]

ципы работы составителя Никоновской летописи с источниками, исследовавший ее Б.М.Клосс отмечает, что многие уникальные известия, относящиеся к древнему периоду, были сочинены в кон.XV-XVI вв. «для возвеличения международного престижа Русского государства… Свободно обращался составитель Никоновской летописи и с другими материалами... Характеристики исторических персонажей обрисовываются в Никоновской летописи в стилистической манере составителя свода (митрополита Даниила), в других же случаях - следуя литературным образцам… В историческое повествование введено немало новых лиц, но их имена подозрительно вращаются в основном вокруг имен Якова и Станислава… Под пером составителя летописи текст источников иногда значительно изменялся, переосмыслялся». И Б.М.Клосс делает вывод: «В будущем, конечно, будут уточнены выводы о принадлежности тех или иных известий к разным источникам…; подвергнется анализу проблема достоверности уникальных известий летописи…»[47]. В настоящее время В.А.Кучкин, оспаривая ряд положений монографии Б.М.Клосса в резкой полемической статье, не ставит под сомнение вывод историков о Никоновской летописи как памятнике, тенденциозном по характеру, содержащем вымышленные и явно неточные сведения[48]. Действительно, после XV в. вторжение в сюжетно-композиционную ткань летописных статей становится делом обычным. Но допустимо ли в этом случае делать выводы об исторических событиях на основе тех известий Никоновской, которые не находят подтверждения в более ранних источниках – например, в той же Лаврентьевской, Софийской I или в Московском великокняжеском своде кон.XV в.? Необходимость выяснения достоверности сообщений Никоновской летописи (и лишь после этого – возможность привлечения ее к исследованию) побуждает вновь внимательно проанализировать текст ее известий в сопоставлении с аналогичными статьями сводов XIV-XV вв.

            Среди летописных памятников XVI в. к исследованию привлечена и Воскресенская летопись – значительный по

[34]

объему свод, составленный, как выяснено учеными, между 1542-1544 гг. Сохранившиеся 13 списков Воскресенской летописи, датируемые серединой XVI-началом XIX вв., неполны и в разной степени дефектны, однако позволяют реконструировать текст свода, первоначально доходивший до 1533 г. и затем продолженный до 1541 г., возможно, в окружении бояр Шуйских. Воскресенская летопись в полной мере опирается на московское летописание: ее источниками были Московский великокняжеский свод 1479 г. и Софийская I летопись, а также несколько более поздних летописей (московский свод 1526 г., ростовская летопись, близкая к Типографской) и документы из церковных архивов. Сравнительно ранние источники, а также предполагаемое составление Воскресенской в окружении Шуйских – потомков суздальско-нижегородских князей заставляют вновь внимательно рассмотреть известия этого памятника, сообщающие о Нижегородском крае и о делах Суздальского княжеского дома.

            В кругу летописных сводов XVI в. несколько обособлен так называемый «Тверской сборник» (или «Тверская летопись») – памятник, ныне известный в трех списках XVII в. западнорусского происхождения (РНБ, собр.Погодина, № 1414, а также РНБ, F.IV.214, и ГИМ, собр.Музейское, № 288б). Судя по текстам заметок, помещенных под 6496 г. и 6527 г., Тверской сборник был составлен ростовским книжником в 1534 г. и имеет своим источником тверскую летопись кон.XV в. В свою очередь, источник этой тверской летописи, не сохранившейся в других рукописях, неясен: предполагается, что в основу ее был положен летописный свод, составленный в Твери в 1375 г. для обоснования прав тверского князя Михаила Александровича на владимирское княжение. Основанием для такого заключения служит упоминание более раннего летописца, помещенное в Тверском сборнике после известия 1402 г.: «Яко же Володимирский полихрон… яве указует и пречестнейша сего в князех являет, словуще имя Михаила Александровича»[49]. Предполагаемое столь раннее происхождение известий Тверского сборника заставляет внимательнее отнестись к его статьям, содержащим информацию о начальной истории Городца и русского Среднего Поволжья.

[35]

            Наконец, исключительно для сопоставления привлекались статьи Холмогорской летописи – общерусского свода середины XVI в., текст которого доведен до 1558 г. Источником свода было московское великокняжеское летописание, при этом начальная часть Холмогорской летописи, до середины XII в., обнаруживает сходство с летописью Типографской, вторая часть (серед.XII-кон.XIV вв.) – с достаточно поздней летописью Львовской, а заключительная часть (известия кон.XIV-кон.XV вв.) – с летописью Вологодско-Пермской и той же Львовской. Получается, что круг источников Холмогорской летописи ограничен сводами кон.XV-перв.пол.XVI вв., в силу чего из всей Холмогорской летописи интерес для исследователей могут представлять лишь известия, относящиеся к истории Русского Севера, но никак не Нижегородского края! Можно лишь удивляться предпочтению, отдаваемому без каких-либо объяснений Холмогорской летописи в нижегородских историко-краеведческих публикациях последних лет[50]. Именно это обстоятельство побуждает привлечь текст Холмогорской летописи для сопоставления со статьями о начальной истории Городецко-Нижегородской земли по более ранним и достоверным летописным сводам.

            С той же целью – сопоставление и выявление позднейших напластований – привлекались фрагменты «Истории Российской» В.Н.Татищева, событийная сторона которой восходит к официальному летописанию XVI в., а форма изложения напоминает позднейшее летописание. Сопоставительный анна-

[36]

лиз с древнерусскими летописями позволяет определить степень достоверности свидетельств В.Н.Татищева, а следовательно – допустимость привлечения «Истории Российской» для заполнения «белых пятен» в региональной истории или пересмотра датировок и атрибуций, восходящих к древнерусским источникам.

            В итоге все перечисленные летописные памятники стали основой изучения истории древнего Городца, а в дальнейших главах – истории Нижегородского края в последующие века. Кроме особо оговоренных случаев, мы пользовались печатными изданиями летописных памятников, перечень которых приведен в приложении. Методика изучения летописных упоминаний Городца включает в себя текстологическое сопоставление известий об одном и том же событии в различных сводах, анализ изменений текста, установление наиболее ранней версии события и определение достоверности ее и всех последующих дополнений. Данная методика традиционна для историко-филологических исследований древнерусского летописания[51].

Глава 3. Древнейшие летописные известия о Городце-на-Волге.

            Древнейшим периодом истории Городца следует считать время от его возникновения до закладки Нижнего Новгорода Юрием Всеволодовичем в 1221 г. Поэтому хронологические рамки данного раздела охватывают вторую половину XII-начало XIII вв. Всего за этот период выявлено семь летописных упоминаний Городца или городчан: под 6680, 6685, 6694, 6724 (дважды), 6725 и 6728 гг. Основная трудность выявления известий связана с тем, что название «городец» имели

[37]

несколько различных древнерусских поселений. Так, в Лаврентьевской летописи под 6534, 6586, 6605-6606, 6635, 6641, 6655, 6658, 6659, 6703 упоминаются «Городок» южный, «Городец» у Киева, «Городен», «градъ на Городци на Въстри»[52]. Однако контекстный анализ позволил достаточно надежно отделить упоминания о Городце-на-Волге от сообщений о «городцах» южной Руси[53].

            Первое достоверное упоминание Городца-на-Волге приводит Лаврентьевская летопись в статье под 6680 (1171) г.: «Бывшю же князю Мстиславу на Городьци, совокупльшюся [со] братома своима, с Муромьскым и с Рязанскым, на усть Окы…»[54]. Соединение с рязанскими и муромскими дружинами «на усть Окы» и направление похода («на Болгары») доказывают, что имеется в виду наш Городец. В то же время отсутствие имен муромского и рязанского князей в данном фрагменте указывает на то, что известие могло быть записано спустя какое-то время после похода 1171 г., либо имена были удалены из летописи по политическим соображениям.

[38]

Тем не менее, в достоверности приводимого Лаврентьевской летописью известия нет оснований сомневаться, так как эти же сведения сообщаются в Радзивилловской и Ипатьевской летописях, Московском великокняжеском своде 1479 г., отразившемся в своде конца XV в., Воскресенской летописи[55]. Тексты этих памятников не могут рассматриваться как копии Лаврентьевского списка, а потому летописную статью под 6680 г. следует возводить к владимирскому своду кон.XII в. или начала XIII  в., что свидетельствует в пользу ее достоверности.

            Контекст летописного известия позволяет утверждать, что возникновение Городца и последующее его возвышение связано с военным противостоянием Владимиро-Суздальской Руси и Волжской Булгарии, усилившимся во второй половине XII-первой четверти XIII вв. В статье под 6680 г. (и далее, под 6694, 6728 гг.) Городец упоминается как место сбора дружин и отправной пункт походов русских князей вглубь булгарских земель. Стратегическое значение Городца было обусловлено его местоположением: в непосредственной близости (к устью Оки) стягивались перед походами на Булгарию союзные владимирцам полки рязанских и муромских князей (статьи под 6680, 6692, 6728 гг.); к Городцу выходил и белозерский полк - видимо, через Ярославль (статья под 6692 г.). О причинах предпочтения, отданного месту, где расположен Городец, перед, например, устьем Оки, можно судить лишь предположительно, так как в летописях нет прямых свидетельств. Определяющими могли стать близость территории будущей Городецкой округи к землям, уже освоенным русскими, и «незанятость» этой территории: летописи не сообщают о существовании здесь племенных центров поволжских народов, тогда как к устью Оки примыкали земли мордвы, а в низовье Оки, близ устья Клязьмы, находились владения мещеры (в более поздних источниках упомянут их центр – Мещерск, ныне Горбатов). О расселении угрофинских племен в этом регионе сообщалось уже во вступлении к «Повести временных лет» (цитируем по древнейшему, Лав-

[39]

рентьевскому списку): «По Оцh рhцh, где потече в Волгу же, Мурома языкъ свои, и Черемиси свои язык, Моръдва свои языкъ»[56]. Видимо, не надеясь в случае военного конфликта с Волжской Булгарией удержать устье Оки, удаленное от крупных русских центров, но окруженное поселениями булгарских союзников, правители Владимиро-Суздальской Руси выбрали для закладки крепости место в 53 км верх по Волге. Как справедливо отмечается в исследованиях археологов, это единственное место вблизи устья Оки, где есть высокие кручи[57], причем в силу особенностей природного ландшафта находятся они не на правом (обычно возвышенном) берегу Волги, а на левом, где преобладают заболоченные низины. В результате Городец, расположенный на естественном, довольно высоком (до 20 м) холме, представляет собой как бы выдвинутый в сторону вероятного противника плацдарм, господствующий над понижающимся к востоку берегом Волги.

            Разумеется, в коротком летописном упоминании под 6680 г. ничего не говорится ни о строительстве Городца, ни об инициаторах этого строительства. Да и само упоминание Городца здесь настолько мимолетно, что оно опущено, например, в Никоновской летописи и сводах 1497 г. и 1518 г., сохранивших известие о походе на булгар[58]. Но из контекста известия Лаврентьевской летописи можно попытаться извлечь сведения о статусе поселения. Упомянутый в статье князь Мстислав, сын великого князя владимирского Андрея Юрьевича (Боголюбского), не княжил в Городце, а находился здесь лишь в связи с организацией военного похода на булгар. Такой вывод позволяют сделать упоминания летописных источников о передвижениях Мстислава Андреевича в период, предшествовавший походу 1171 г. Судя по известиям летописных источников, Мстислав ходил «за Волокъ» (т.е. в земли, прилегавшие к Северной Двине; это известие есть в Лаврентьевской, но отсутствует в Радзивилловской и Московско-Академической), затем был послан Андреем Боголюбским из Суздаля на киевского князя Мстислава Изяславича (статья под 6676 г.), вернулся во Владимир, откуда был послан отцом на Новгород (статья под 6677 г.), а позднее отправлен опять-таки

[40]

отцом в поход на волжских булгар (статья под 6680 г.)[59]. Передвижения Мстислава – это действия князя-«подручника» при великом князе; в летописи нет ни слова о том, что великий князь Андрей Юрьевич «дал» сыну Городец, ни о том, что Мстислав «сидел» на Городце. Следовательно, в это время Городец-на-Волге не был центром самостоятельного княжения и «своего» князя не имел, находясь под прямым управлением великого князя владимирского.

            Следующее летописное упоминание Городца связано с известием о кончине великого князя владимирского Михаила (Михалка) Юрьевича и последующих событиях. Михалко, один из младших сыновей Юрия Долгорукого, оказался на великом княжении во Владимиро-Суздальской земле в результате драматических событий, последовавших за убийством заговорщиками его старшего брата Андрея Боголюбского в ночь на 29 июня 1174 г. Развитие этих событий хорошо известно и неоднократно рассматривалось в специальной литературе[60]. Известно и то, что правление Михалка Юрьевича было непродолжительным (1175-1176 гг.), а смерть князя вновь привела к междоусобице, длившейся свыше года. Лаврентьевская летопись, наиболее ранний и достоверный источник, так сообщает о кончине Михалка: «В лhто 6685[61]. Преставися благовhрный и христолюбивый князь Михалко, сынъ Гюргевъ, внукъ Мономаха Володимера, в суботу, заходящю солнцю, июня мhсяца в 20 день на память святаго отца Мефодья; и положиша и у святое Богородици Золотоверхое в Володимери»[62]. Заметим, что в летописном известии не сообщается о том, где умер князь; сказано лишь, что похоронили великого князя владимирского, как и надлежало, в столичном Успенском соборе («у святое Богородици Золотоверхое в Володимери»). Но несколько ниже, рассказывая о том, как ростовцы в обход младшего брата Михалка, князя Всеволода Юрьевича, призывали на владимирский стол его племянника Мстислава Ростиславича, летописец вкладывает в уста заго-

[41]

ворщикам следующие слова: «Поиди, княже, к намъ, Михалка Богъ поял на Волзh на Городци, а мы хочем тебh…». При этом летописец тут же оговаривает: «на живого князя Михалка повели бяхуть его»[63]. В этой тираде ростовских заговорщиков для нас интересен, разумеется, не обман князя Мстислава Ростиславича («на живого…»), а упоминание Городца-на-Волге в качестве места кончины великого князя владимирского. Древнейшие летописные источники сообщают о пребывании Михалка в Чернигове на момент гибели Андрея Боголюбского (статья под 6683 г.), оттуда князь прошел к Москве, а затем во Владимир-на-Клязьме, где был посажен владимирцами на великокняжеский стол, ненадолго утратил его, вновь занял и скончался (статья под 6685 г.)[64]. Как видим, в описании передвижений Михалка летопись не упоминает Городец, что побуждает внимательнее рассмотреть достоверность слов ростовцев о кончине князя в этом поволжском городе.

            Тверской сборник, летописный свод XVI в., несколько иначе описывает преставление Михалка Юрьевича: «В лhто 6685 преставися благовhрный великый князь Михалко на Волзh, на Городцh на Родиловh, июня 20, въ суботу на ночь, заходящу солнцу; положиша его у святhй Богородици. Володимерци же помянуша Бога… послаша по Всеволода къ Переславлю… А Ростовци послаша по Мьстисла(ва); онъ же поиде къ нимъ… Глаголаша бо Ростовци и бояре Мьстиславу: «поиди, княже, къ намъ, Михалка Богъ поялъ на Волзh, на Городцh; а мы хочемъ тебе, а иного не хотимъ»; еще на живого князя Михалка повели бяхуть его»[65]. Сопоставление данного известия Тверского сборника с аналогичным по тексту Лаврентьевской летописи и памятников ее группы (Радзивилловской, Московско-Академической и Летописца Переяславля Суздальского) позволяет выявить текстуальные совпадения («Преставися благовhрный и христолюбивый князь Михалко… в суботу, заходящю солнцю, июня мhсяца в 20… и положиша и у святое Богородици»), а текстологический анализ свидетельствует в пользу первичности версии более древней Лаврентьевской: на это ясно указывают конкретизирующие

[42]

слова, пропущенные в Тверском сборнике («на память святаго отца Мефодья», «Золотоверхое»). Следовательно, появляющееся в Тверском сборнике место смерти князя Михалка («на Волзh, на Городцh на Родиловh») есть все основания считать позднейшей вставкой. Причины появления этой вставки очевидны: сводчик, во-первых, принял на веру указание на место смерти князя в призыве ростовцев к Мстиславу и перенес это указание в начало статьи; во-вторых, летописец привел здесь же название «Городец Радилов», встречающееся позднее, при описании событий 1216-1217 гг.

            Еще дальше пошел В.Н.Татищев, не только принявший на веру «городецкий след» в призыве ростовцев, но и попытавшийся логически объяснить причины появления великого князя владимирского в далекой крепости на Волге. В «Истории Российской» В.Н.Татищев писал: «Михалко Юриевич, великий князь… хотя ведать, везде ли люди право судятся и нет ли где от управителей обид,… поехал в городы к Волге. И как приехал в Городец на Волге, тяжко заболел и 20-го иуния в суботу на захождении солнца скончался. Тело же его немедленно свезли во Владимер и положили в церкви святыя Богородицы златоверхие» (и далее следует описание внешности Михалка)[66]. О том, что в распоряжении историка XVIII в. не было источников, отличающихся от известных современной науке, свидетельствует тот факт, что в первой редакции «Истории Российской» преставление князя Михалка Юрьевича изложено в полном соответствии с владимирским летописанием, без упоминания Городца; призыв ростовцев в Новгород изложен так же, как в Лаврентьевской летописи[67]. Следовательно, рассуждение о причинах, приведших Михалка в Городец, принадлежат не древнерусскому летописцу, а самому В.Н.Татищеву. Примечательно и то, что место смерти князя историк называл так же, как и Лаврентьевская летопись в призыве ростовцев – «Городец на Волге» (но не «Городец Радилов»), и сопроводил это название следующим примечанием: «Городец ныне село на Волге близ Балахны. Но понеже не видно, чтоб тогда владение руское так далеко простиралось, то мню, Юрьевец Городцом имянован, как и в Малой

[43]

Руси Городец и Юрьевец един был»[68]. К этому смешению Юрьевца и Городца комментарии, как говорится, излишни. Но все же название «Городец Радилов», прозвучавшее в начале статьи Тверского сборника, остается единственным в известиях о смерти князя Михалка и должно быть атрибутировано позднему сводчику; тексты и ранних сводов, и В.Н.Татищева свидетельствуют, что во владимирском летописании призыв ростовцев содержал название «Городец-на-Волге».

            Версию о том, что Михалко действительно умер в Городце, приходится признать не вполне достоверной. Маловероятно, чтобы князь Михаил Юрьевич, чье положение во Владимиро-Суздальской Руси оставалось весьма шатким, рискнул за столь короткий срок великого княжения (менее двух лет, с перерывом), да еще после тяжелого ранения в схватке с половцами[69] отправиться в более или менее продолжительную поездку в удаленную от стольного Владимира волжскую твердыню. Разумеется, нельзя окончательно исключить возможность скоропостижной смерти Михалка во время поездки по территории великого княжества, с последующим переносом тела во Владимир: напомним, что такая возможность не показалась совсем уж невероятной сопернику Михалка, князю Мстиславу Ростиславичу (судя по его последующим действиям). И все же древнерусские летописные источники не позволяют считать поездку князя в Городец состоявшейся. На такую мысль наводит хронология последующих событий: Михалко умер вечером 19.06, и после его смерти Всеволод

[44]

Юрьевич с владимирской дружиной проехал от Владимира до Суздаля, потом к Юрьеву, где 27.06 произошло сражение с полком Мстислава Ростиславича, причем «Михалку умершю еще девятаго дне нетуть»[70]. Сомнительно, чтобы в случае смерти великого князя в Городце столь масштабные события развивались в течение семи дней: требовалось время и для гонцов во Владимир с печальным известием, и для похода дружины Всеволода (даже если она была собрана заранее). Поэтому логичнее предполагать, что Михалко умер все же во Владимире. Примечательно, что в статье под 6685 г. Московский летописный свод кон.XV в., опиравшийся на владимирскую летописную традицию, а также восходящая к нему Воскресенская летопись вообще не упоминают Городец в тексте призыва ростовцев[71]. Но в любом случае, проанализированная летописная статья не дает оснований рассматривать Городец-на-Волге как удельный центр Михаила Юрьевича и, следовательно, сомневаться в статусе города как великокняжеского.

            Для выяснения исторической роли Городца значительно важнее его упоминания в связи с походами на Волжскую Булгарию. Об этих походах рассказывают летописные статьи под 6692 (1183), 6694 (1185) и 6713 (1205) гг. Утвердившийся в это время на владимирском великом княжении младший брат Михалка, князь Всеволод Юрьевич («Большое Гнездо», 1177-1212 гг.) продолжает «восточную политику» своего старшего брата Андрея Боголюбского и усиливает натиск на булгар. В статье под 6692 г. Лаврентьевской летописи сказано: «Иде князь Всеволод [на Болгары] со Изяславом Глебовичем, сыновцемъ своимъ, и с Володимеромь Святославичемъ и съ Мстиславом Давыдовичемъ и съ Глhбовичи Рязаньскаго с Романомъ и со Игоремъ и со Всеволодомъ и с Володимеромъ и с Муромьскымъ Володимеромъ [и] приде в землю Болгарскую…»[72]. По версии В.Н.Татищева, изложенной в «Истории Российской», в 6691 г. «болгары волские… пришли в ло-

[45]

диях по Волге и берегом в области белоруские, которые около Городца, Мурома и до Резани великое разорение учинили»[73]. Поэтому состоявшийся в 6692 г. поход, организованный великим князем Всеволодом Юрьевичем, носил, по версии В.Н.Татищева, ответный характер: «…Войска, суда изготовя, пошли по Оке к устью Клязьмы. И в шестый день маиа 20-го сам Всеволод со всеми князи поехал в Городец, где его войска были готовы, другие пошли по Клязьме, и все совокупясь на устье Оки, … пошли вниз по Волге»[74]. По традиции, опорным пунктом для походов и набегов по Волге на восток становится Городец, названный В.Н.Татищевым. Хотя в известии под 6692 г. Лаврентьевской летописи  Городец не упомянут, но с предложенной В.Н.Татищевым версией можно согласиться. Дело в том, что присутствие в войске Всеволода Юрьевича полков черниговского князя Владимира Святославича, смоленского Мстислава Давыдовича, муромского Владимира Юрьевича, рязанских Глебовичей четко указывают направление движения войск: по Клязьме и Оке (смоленско-новгородские полки - через Тверскую землю по Волге до Городца), затем до устья Оки (соединение с черниговскими, рязанскими и муромскими полками), а далее – по Волге на Булгар, около которого к русским дружинам присоединились половцы. По тексту летописи можно предполагать, что из-за смертельного ранения Изяслава Глебовича поход не достиг желаемых результатов: «Князь же Всеволодъ стоявъ около города 10 дни видhвъ брата изнемагающа и Болгаре выслалися бяху к нему с миромъ, поиде опять к исадомъ  и ту на исадhх Богъ поя Изяслава. И вложиша и в лодью, князь же Всеволодъ възвратися в Володимерь, а конh пусти на Мордву, а Изяслава привезъше, положиша и у святое Богородици Володимери»[75]. Через два года, в 1185 г., был предпринят еще один поход, на сей раз без союзников. О нем в Лаврентьевской летописи сообщается: «Того же лhта посла великыи князь Всеволод Гюргевичь на Болгары воеводы своh с Городьча-

[46]

ны, и взяша [села] многы и възвратишася с полоном…»[76]. Наконец, в 1205 г. Всеволод Юрьевич организует еще один поход на Булгарию: «Того же лhта посла великий князь Всеволодъ на Волгу въ насадhхъ на Болгары и ходиша по Волзh до Хомолъ и множьство полона взяша, а другия исъсhкоша, и учаны многы разбиша и товаръ многъ взяша, и потомъ придоша въ свояси»[77].

            В этих летописных известиях примечательны несколько обстоятельств. Во-первых, совершенно очевидно военное значение Городца-на-Волге: это важнейший стратегический пункт на восточной границе русских земель, место сбора полков перед походом и, скорее всего, база с запасами оружия, снаряжения и продовольствия. Во-вторых, Городец находился под непосредственным управлением великого князя (через бояр-наместников и воевод): никакие местные князья-«подручники», владельцы уделов, в данных летописных сообщениях не упоминаются. Сохранение изначального статуса Городца как великокняжеского города (а не центра самостоятельного княжения) со всей очевидностью диктовалось его стратегическим значением; к тому же содержание опорной базы для наступательных действий в Среднем Поволжье вряд ли было под силу младшему князю-«подручнику». В-третьих, судя по тексту статьи под 6694 г., население Городца к этому времени представляло собой самостоятельную военную единицу: великий князь Всеволод отправляет «на Болгары» своих воевод с «Городьчаны», не посылая полков из других земель Владимиро-Суздальской Руси. Впрочем, военная сила городчан в этот период была, по-видимому, невелика,

[47]

так как самостоятельно они способны были решать только ограниченные военные задачи: «взяша селы многы» (о взятии «городов», то есть укрепленных поселений, речь не идет). Отсутствие имен воевод в летописном сообщении и скромные результаты военных действий позволяют считать события 1185 г. скорее набегом, чем широкомасштабным походом. Аналогичным был, судя по результатам, и поход 1205 г. Примечателен характер военных действий: речные походы (в текстах упомянуты «лодьи» и «насады»); в 1183 г. отмечено наличие конницы; тогда же отмечен набег на мордву – союзников или, скорее, данников Волжской Булгарии.

            На фоне известий древнерусских летописных сводов, позволяющих считать древний Городец великокняжеским владением, сомнительным и недостоверным выглядит завещание великого князя Всеволода в изложении В.Н.Татищева. В «Истории Российской» под 6720 (1212) г. рассказывается о посмертном желании Всеволода Юрьевича разделить земли между сыновьями: Константину – великое княжение Владимирское, Ростов – Юрию, Ярославу – Переяславль, Тверь и Волок, «четвертому, Святославу, Юриев и Городец», Владимиру – Москву, Иоанну – Стародуб. Но Константин не пришел к отцу, и великое княжение получил Юрий[78]. Древнерусские источники, в том числе и те, которыми располагал В.Н.Татищев, не позволяют считать Городец-на-Волге частью удела Святослава Всеволодовича, княжившего в Юрьеве (Польском). На решение В.Н.Татищева «завещать» Святославу Городец повлияли, скорее всего, либо приведенные выше умозаключения историка о том, что Городец – это Юрьевец или Юрьев[79], либо отправление Святослава Всеволодовича в 6728 (1220) г. в поход на булгар именно из Городца. Разумеется, версию В.Н.Татищева о завещании Городца в удел Святославу следует отвергнуть, но раздел Владимиро-Суздальской земли между сыновьями Всеволода Большое Гнездо и последовавшие затем драматические события 1216-1217 гг. привели к тому, что Городец и городчане стали чаще упоминаться в летописных источниках. Упоминания эти достаточно важ-

[48]

ны для реконструкции политической истории региона, и их необходимо внимательно проанализировать.

            После смерти великого князя владимирского Всеволода Юрьевича вспыхнула борьба за великое княжение, в которой участвовали, с одной стороны, его второй сын Юрий Всеволодович, утвердившийся в стольном Владимире, а также поддержавшие его переяславский князь Ярослав Всеволодович и младшие братья, а с другой – княживший в Ростове старший сын Константин Всеволодович, опиравшийся на поддержку коалиции князей во главе с Мстиславом Мстиславичем Удатным[80]. Ход этой борьбы, кульминацией которой стала битва на реке Липице, неоднократно описывался в работах историков[81]. В событиях 1216-1217 гг. интерес для нашего исследования представляет тот контекст, в котором упоминаются Городец-на-Волге и городчане, а также возможность извлечения из кратких летописных упоминаний дополнительной информации о статусе и развитии города. Обращение к летописным источникам для анализа статей под 6724-6725 г. сразу же показывает, что Лаврентьевская летопись – наиболее ранний и авторитетный памятник владимирской традиции – содержит лишь краткую заметку о междоусобице, скупо и невнятно сообщая: «В лhто 6725. Искони злый врагъ дьяволъ ненавидяи всегда добра роду человhчю паче же христьяномъ не хотя дабы не одинъ в вhчнhи муцh былъ яже есть уготована ему и сущим с нимъ. Сь оканьный дьяволъ въздви-

[49]

же нhкую котору злу межи князи сыны Всеволожи Костянтином и Юргемь и Ярославом и бишася у Юрьева и одолh Костянтинъ. Но пакы Богъ и крестъ честныи и молитва отца ихъ и дhдня введе я в великую любовь. И сhде Костянтинъ в Володимери на столh, а Юрги Суждали. И бысть радость велика в земли Суждальстhи, а дьяволъ единъ плакаше своея погыбели»[82]. Как видим, не только Городец, но даже битва на Липице и последовавшие затем события здесь практически не упомянуты. В этом нет ничего удивительного: владимирский сводчик первой трети XIII в., составлявший летопись в интересах великого князя Юрия Всеволодовича, избегал рассказов о поражениях и неудачах своего заказчика. Развернутое повествование о событиях 1216 г. сохранили памятники, отражающие новгородскую летописную традицию, и восходящие к ним более поздние своды. Но при анализе текста их статьи под 6724 г. следует учитывать не только тенденциозность источника (таковая характерна для владимирских и южнорусских летописцев не меньше, чем для новгородских), но прежде всего далеко не полную осведомленность новгородских книжников в том, что происходило в лагере владимирцев. Весьма вероятно и недостаточное знание новгородцами тех или иных реалий Владимиро-Суздальской земли, что также приходится учитывать исследователю.

            Уже в самом начале летописной статьи под 6724 г. «О побоище Новгородцемъ с Ярославомъ» в Новгородской IV летописи встречается слово «городец». Здесь рассказывается, как князь Мстислав Мстиславич, прозванный «Удатным»[83],

[50]

 со своими новгородцами наступает на Ярослава Всеволодовича: «Новгородци же поидоша Серегиромъ и бывша верху Волзh, осhлh Святославъ Ржеву городець [разночтение: “Ржовку городечь”] Мьстиславъ [разночтение: “Мьстиславль”, “Мистиславль”]…»[84]. В Софийской I старшей редакции то же событие изложено несколько иначе: «…Князь же с новогородьци быша верху Волгы. И князь С(вя)тославъ оселъ Городець, Ржевку – Мьстиславъ с полкы в 10000…»[85]. Разбивка на слова, сделанная издателем, ошибочна, так как строчкой ниже выясняется, что Мстислав с псковским князем Владимиром «поидh вборзh въ 500, толко бо всhх вои бяше…». Следовательно, «полкы в 10000» относится не к Мстиславу, а к Святославу, «осевшему» Городец. Получается, что слово «Мьстиславъ» в цитированном фрагменте – притяжательное к слову «Городец» (т.е. принадлежащий Мстиславу). И тогда по смыслу правильнее порядок слов, сохраненный Новгородской IV: Святослав «осел» (занял) Ржев(к)у – «городец» (городок) Мстислава. Именно так в Московском летописном своде конца XV века: «городець Ржевку Мстиславль» и ниже: «поиде вборзh к городку»[86]. В Воскресенской летописи аналогично: «Князи же с Новгородци быша връху Волгы, а князь Святославъ осhлъ бh городець Ржевку Мстиславль…»[87]. Так же изложен этот фрагмент в Вологодско-Пермской и Никаноровской летописях, сохранивших Московский великокняжеский летописный свод 1472 г.[88] В Тверском сборнике, заимствовавшем данное известие, вероятно, из протографа Новгородской IV-Софийской I, текст передан аналогично: «И быша врьху Волгы, осhль Святославъ Всеволодичь Ржевку,

[51]

городокъ Мьстиславль…»[89]. Контекст в обеих версиях годовой статьи (по Новгородской IV и Софийской I) свидетельствует, что речь идет о городке в Тверской земле, так как здесь ниже перечисляются города Зубцов, Торжок, Тверь, упомянуты Вазуза, Холохна; об этом же свидетельствует выражение «верх Волги». Поэтому отнесение Ржевки, городка князя Мстислава, к Городцу Радилову, допущенное составителем географического указателя к Софийской I летописи старшей редакции, следует считать ошибочным[90].

            По-настоящему городчане упомянуты в «Повести о битве на Липице». Текст повести практически совпадает в Новгородской IV и Софийской I, а от них (или их предполагаемого протографа – «Новгородско-Софийского» свода) переходит в московское великокняжеское летописание, отражаясь без смысловых изменений в Вологодско-Пермской и Никаноровской летописях (сохранивших текст свода 1472 г.), в своде кон.XV в. (сохранившем текст свода 1479 г.) и Воскресенской летописи – своде XVI в.[91] Во время стягивания полков Юрия Всеволодовича и его братьев, противостоящих Константину и новгородско-смоленской коалиции князей, к реке Липице Ярослав пошел на соединение к Юрию с полками верных ему новгородцев и новоторжцев, «а князь Юрии Всеволодичь съ Святославомъ и с Володимеромъ вышел бяше из Володимеря съ всею братьею, и бяху полъци силнии велми, муромъци, и бродници, и городьчане, и вся сила Суздальской

[52]

земли…»[92]. В данном контексте городчане названы явно как самостоятельный военный отряд («полк»), который, наряду с муромцами и бродниками, не входит в понятие «сила Суздальской земли». Упоминание городчан как отдельного полка, не входящего в «силу Суздальской земли», следует рассматривать как признак начавшегося обособления Городца, постепенно становившегося центром самостоятельной административной единицы, которая выставляет в сражении свой полк. Впрочем, слова «полъци силни велми», сказанные летописцем о рати, приведенной великим князем Юрием Всеволодовичем «со всею братиею» из Владимира, вряд ли могут быть отнесены к полку, выставленному Городцом. Уже из дальнейшего повествования выясняется, что отдельные полки муромцев, бродников и городчан были приданы Юрием Всеволодовичем к полкам младшего брата Ярослава, обращенным против смолян во главе с князем Владимиром Рюриковичем: «И Ярославъ же ста своими полкы [в Новгородской IV добавлено “и”] с муромьскыми, и з городьчаны и с бронникы [явная описка, надо “бродники”, как в Новгородской IV. – Б.П.] противу Володимеру и Смолняномъ. А Юрьи ста противу Мьстиславу и Новогородцемъ съ всею землею Суздальскою…»[93]. Не исключено, что городчане (как и муромцы, и бродники) рассматривались Юрием Всеволодовичем как вспомогательные отряды. Во всяком случае, расчет

[53]

сил по количеству названных полков (переславцы и новгородско-новоторжские отряды Ярослава плюс муромцы, бродники, городчане против смолян Владимира) позволяют предполагать незначительность каждого из полков Ярослава в отдельности. Возможно, это и стало причиной того, что возглавляемый Ярославом Всеволодовичем правый фланг владимиро-суздальского войска не выдержал удара противника и побежал: «Князь же Юрьи и Ярославъ, видhвше акы на нивh класы пожинаху, побhгоста с меншею братьею и с муромьскыми князи»[94]. Разгром заставляет предполагать потери среди городчан, хотя размеры потерь, естественно, учету не поддаются.

            Последствия поражения Юрия и младших Всеволодовичей также изложены в летописных памятниках новгородской традиции. Раннюю и сравнительно краткую версию событий сообщает Новгородская I летопись старшего извода (по Синодальному списку), причем данный лист списка (л.86об.) датируется специалистами концом XIII в. Юрий Всеволодович, бежавший после поражения на Липице во Владимир, был осажден новгородцами во главе с князьями-победителями: «И бысть заутра, высла князь Гюрги съ поклономъ къ къняземъ: «не дейте мене днесь, а заутра поиду из города». И иде Гюрги из Володимеря въ Радиловъ городьчь…»[95]. Здесь летописный текст не позволяет уточнить, принадлежала ли инициатива выбора места для изгнания самому Юрию, его старшему брату Константину, утвердившемуся на великом столе с помощью князей из дома Ростиславичей, или самим этим князьям. Из текста остается неясным и то, стал ли «Радиловъ городьчь» местом бегства Юрия или был передан ему в удел. Ничего не говорится и о том, кто сопровождал Юрия в изгнание. Ответить на эти вопросы позволяет сообщение в Софийской I и Новгородской IV летописях. Здесь об условиях примирения князей после поражения Юрия на Липице сказано так: «Князь же Мьстиславъ и Володимеръ управиста ихъ: князю Костян-

[54]

тину Володимерь, а князю Юрью Радиловъ городець. И тако наборзh въспрятавшеся на лодьи, в насады, владыка, и княгини, и людие его [Юрия] вси поhдоша внизъ…И тако поиде из Володимеря въ малh в Городець»[96]. К протографу Новгородской IV и Софийской I (гипотетическому «Новгородско-Софийскому своду») восходит аналогичное известие в московском летописании – Вологодско-Пермской и Никаноровской летописях, сохранивших свод 1472 г., и Московском летописном своде кон.XV в., содержащем свод 1479 г., а также в Воскресенской и Холмогорской летописях XVI в.[97]. Из московских летописных сводов этот же текст попал в Прилуцкий и Уваровский виды «Летописца от семидесят и дву язык» (так называемые своды 1497 и 1518 гг.), но здесь текст несколько сокращен[98].

            Дальнейшим развитием московского варианта летописного известия стал текст в Никоновской летописи: «…Князь же Мстиславъ Мстиславичь, и два Владимера и Всеволод управиша их и смириша: старhйшему брату князю Константину Всеволодичю великое княжение Владимерьское и Ростовское, а брату его князю Юрью Всеволодичю Радиловъ градецъ. И тако собравше ему лодьи и насады, и ту вниде владыка Симонъ… И вниде в суды съ епископом Симономъ, и съ княгинею, и з дhтьми своими, и съ людми и съ малою дружиною своею, и пришедъ вниде въ Радиловъ градецъ»[99]. Сравнение данного фрагмента Никоновской с аналогичным по Москов-

[55]

скому великокняжескому летописному своду кон.XV в. обнаруживает не только текстуальную зависимость, но и риторический характер добавлений, сделанных редактором Никоновской. Это наглядно свидетельствует о позднем происхождении памятника: добавлены отчества князей и имя владыки (Симон), оговорено, что Константин – «старейший» брат, переданный ему стол назван не просто «Владимир», но «великое княжение Владимерьское и Ростовское»; дважды говорится о том, что сопровождавшие Юрия люди садились на корабли; добавлено, что в итоге Юрий «пришедъ вниде въ Радиловъ градецъ» (что в общем-то само собой разумелось). Таким образом, несмотря на расширение текста, Никоновская летопись не дает практически никакой дополнительной информации по сравнению с известием Новгородской IV и Софийской I. Поэтому справедливо замечание Я.С.Лурье: «В целом рассказ Никоновской следует считать памятником литературного творчества XVI в.»[100]. Зависимость от текста Никновской обнаруживает изложение событий в «Истории Российской» В.Н.Татищева: «Тогда Владимир Рюрикович со Мстиславом и сыновцы положили великому князю Констянтину Владимир и Ростов с пригороды, Юрию Радилов городец с принадлежасчими по Волге, а протчим иметь свои уделы»[101].

            Составной по происхождению является версия примирения князей и отъезда Юрия, изложенная в Тверском сборнике: «И бысть заутра, высла князь великий Юрий къ нимъ: «не дhйте мене днесь, а заутра поиду изъ града». И наутрие изыиде къ нимъ съ поклономъ, и рече Мьстиславу: «тебh, брате, животъ дати, и хлhба накормити; а азъ вь всемъ виноватъ». И даша ему Городець Радиловь, и тако сьбрався въ судhхь съ княгынею и з дhтми, и владыка Симонъ съ нимъ…»[102]. Пер-

[56]

вое предложение процитированного фрагмента явно восходит к Новгородской I летописи; к старшему или младшему изводу – определить затруднительно, так как они текстуально совпадают, но учитывая датировку Тверского сборника, логично предполагать зависимость все же от младшего извода. Любопытно отметить, что в Тверском сборнике Юрий назван «князь великий», а в Новгородской I он именуется просто «князь», и последнее чтение первично: известие составлено в тот момент, когда Юрий утратил великое княжение, а возвращение его еще не стало свершившимся фактом. Второе предложение также восходит к тексту Новгородской I: на это указывает фраза «и наутрие изыиде къ нимъ съ поклономъ», а следующие за этим в Тверском сборнике покаянные слова Юрия надо рассматривать как добавление летописца, продиктованное требованиями литературного этикета: редактор сборника (или его протографа), разумеется, не присутствовавший при обращении Юрия к Мстиславу, вложил в уста князю этикетную формулу, которую, по разумению летописца, должен был сказать провинившийся князь победителю. Третье же предложение обнаруживает связь с текстом поздней Никоновской летописи: на это указывает имя владыки («Симон»), отсутствовавшее в тексте «Новгородско-Софийского» и московских сводов XV в., уточнение о погрузке на суда не только с княгинею, но «и з дhтми» (есть только в Никоновской); более поздний термин «суда» (по сравнению с ранним «лодьи» и «насады»).

            Таким образом, для изучения условий примирения князей после битвы на Липице и обстоятельств изгнания князя Юрия Всеволодовича необходимо анализировать соответствующие тексты Новгородской I и Новгородской IV-Софийской I летописей, изначальные по отношению к другим источникам. В целом «движение» текста интересующего нас известия, содержащего упоминание Городца, происходило следующим образом. Первоначально оно было составлено «по горячим следам» для непрерывно ведущегося новгородского владычного летописания, которое отразилось в тексте Новгородской I, лишенном подробностей. Затем по прошествии некоторого времени, когда подробности стали забываться, и возникло желание их зафиксировать в том же новгородском летописании, была составлена версия, включенная в Новгородскую IV и Софийскую I. На основании этих сводов (или их гипотетического протографа – «новгородско-софийского»

[57]

свода) возникают последующие переделки. Версии, альтернативной новгородскому владычному летописанию, мы в данном случае не имеем. Из анализа содержания летописной статьи выясняется, что поражение Юрия в битве на Липице лишь формально означало победу его старшего брата Константина; фактически победителями были князь Мстислав и другие Ростиславичи: на их милость сдается Юрий, они раздают владения князьям, определяя Юрию Городец («Мстиславъ и Володимеръ управиста ихъ: князю Костянтину Володимерь, а князю Юрью Радиловъ Городець»). Выясняется также, что потерпевший поражение в битве Юрий Всеволодович не утратил поддержки сторонников: в изгнание его сопровождала не только семья, но и «людие его» (под ними нельзя понимать только домашних слуг, так как в этом случае в летописи прозвучало бы «слуги его»), а самое главное – «владыка». Примечательное добавление есть в Новгородской I: Юрий уходит «в малh дружинh». Примечательно и то, что для погрузки изгнанника и тех, кто его не покинул, потребовались «лодьи» и «насады» (то есть легкие и тяжелые суда, во множественном числе!), но обстоятельства ухода из стольного Владимира были непростыми («наборзh въспрятавшеся»), что могло объясняться возможным желанием победителей задержать епископа Симона и княжескую семью. Контекст летописного известия (поездка на «лодьях» и «насадах» «внизь») указывает на то, что пунктом назначения князя Юрия был определен наш Городец-на-Волге, путь к которому из Владимира действительно лежит вниз по Клязьме. Отправка туда князя-изгнанника и отсутствие каких-либо упоминаний о правившем в Городце местном князе (которому пришлось бы давать другие земли в удел) вновь заставляют делать вывод о том, что Городец был великокняжеским городом, то есть городским поселением, находившемся в непосредственной власти великого князя владимирского, управлявшего им через бояр-наместников или воевод. Контекст летописного известия («управиста их… князю Юрью Радиловъ Городець») позволяет предполагать, что в 1216 г. административный статус Городца впервые меняется: Юрий Всеволодович, перешедший на положение «младшего брата», получает Городец в удел. Впрочем, здесь наверняка требуются оговорки: Юрий отправился в Городец после поражения в междоусобной войне, поэтому не исключено, что его властные полномочия могли быть ограничены по сравнению с правами других младших

[58]

князей-«подручников» великого князя владимирского. Пребывание в Городце великокняжеского наместника, наблюдавшего за действиями Юрия, нельзя исключать совсем, но, во всяком случае, о таковом в источниках ничего не сказано. Молчат древнерусские источники и о составе Городецкой округи в этот период, поэтому В.Н.Татищев и не смог расшифровать свою фразу об отдаче Юрию Городца «с принадлежасчими по Волге» (кстати, этих дополнения нет даже в Никоновской летописи, на которую, судя по всему, ориентировался историк).

            В рассмотренном летописном фрагменте для нашего исследования принципиально важно последовательное – во всех летописных памятниках – именование Городца «Городец Радилов», с вариантами этого названия: «Радиловъ городьчь» – в Новгородской I, «Радилов городець» – в Софийской I, «Радиловъ градецъ» – в Никоновской, «Городець Радиловь» – в Тверском сборнике. Контекст летописного известия однозначно указывает на то, что под названием «Городец Радилов» понимался именно наш город, Городец-на-Волге (вновь вспомним об отплытии Юрия «внизь»). Это упоминание заставляет обратиться к вопросу о точном названии Городца и подробно рассмотреть семантику этого названия.

Глава 4. Городец-на-Волге или Городец-Радилов?

            Проблема точного наименования Городца заслуживает внимательного изучения. Основой для такого изучения вновь становятся летописные источники, подробно проанализированные выше, потому что не существует иных источников (документальных, эпиграфических, нумизматических и т.п.), позволяющих установить, как именовался город в XII-XIII вв. В начальный период своей истории городское поселение, созданное в 53 км от места впадения Оки в Волгу, в летописных памятниках названо «Городец на Волге», либо просто «Городец». Именно такие варианты названия дают летописи, созданные на территории Владимиро-Суздальской Руси, в состав которой входил изучаемый регион. Лаврентьевская и Радзивилловская летописи в статье под 6680 г. приводят название «Городец»; в статье под 6685 г. – «на Волзh на Город-

[59]

ци»[103]. В статье под 6694 г. жители изучаемого городского поселения названы «Городьчаны» (производное от «Городец»); это же название дважды приведено в статье под 6724 г. в «Новгородско-Софийском» своде и восходящих к нему общерусских летописях[104]. Название «Городец» Лаврентьевская летопись сохранила и в статье под 6745 г. – «на Волгу на Городець» (в Радзивилловской изложение доведено только до 6714 г.)[105]. Памятники, объединяемые понятием «Белорусская I летопись» (Супрасльская и Никифоровская летописи), в недатированном и не вполне понятном сообщении, относенном ко времени внука Юрия Долгорукого (т.е. вторая половина XII в.?), называют поселение «Городець на Волъзh»[106]. Памятники общерусского летописания XV в., опиравшиеся на владимирские летописные своды XIII в., приводят эти же названия города. Так, в Московском летописном своде кон.XV в. и в восходящих к нему сводах (Воскресенской и Холмогорской летописях XVI в., Прилуцком и Уваровском видах «Летописца от семидесят и дву язык» – сводах 1497 и 1518 гг.) в статье под 6725 г. указано название «Городець»[107], а под 6728 г. город назван «Городець» пять раз по тексту статьи (иные варианты названия здесь отсутствуют)[108]. В дальнейшем летописание XIII в., отразившееся в областной Новгородской I и общерусских Новгородской IV и Софийской I летописях, в великокняжеских летописных сводах 1472 г. (по Вологодско-Пермской и Никаноровской летописям), 1479 г. и кон.XV в., а также в сводах 1497 и 1518 гг., Никоновской, Воскресенской и Холмогорской летописях, приводит то же наименование города: в статье под 6771 г. – «Городець»; под 6790 г. – «Городець» (аналогично там же, кроме сводов 1497 и 1518 гг., где это известие отсутствует); под 6812 г. – «Городец»[109]. Кроме того, летописные своды 1497

[60]

 и 1518 гг. в статье под 6802 г. о приходе князя Андрея Александровича из Торжка в Низовскую землю дают название «Городец»[110]. Наконец, летописание XIV в. приводит исключительно название «Городец», которое и сохраняется в дальнейшем.

            В итоге получается, что лишь в самом начале своей истории Городец иногда именовался с уточнением «на Волге». Причина такого уточнения понятна: в летописных источниках за период XII-XIV вв. упоминается около десятка «городцов», что могло привести к путанице, а потому вынуждало к географическим уточнениям. Но примечательно, что в статье «Имена градам русским» (кон.XIV в.) только наш Городец указан без географических уточнений: помещение его в рубрике «А се Залhскии» и окружение («…Муромъ на Оцh, Стародубъ Вочьскыи, другыи Стародубъ на Клязмh, Ярополчь, Гороховець, Бережечь, Новгород Нижнии, Куръмышь на Сурh, Вятка, Городець, Юрьевеч, Унжа, Плесо, Кострома…») однозначно свидетельствуют о том, что имеется ввиду Городец Нижегородского края[111]. Именование Городца без географических уточнений указывает на известность и значимость этого города на Руси.

            Нижегородский ученый-лингвист Н.Д.Русинов допускал, что «Городец (Радилов) в древности именовался просто Го-

[61]

род – без суффикса –ьц->-ец-». «Достаточно явным свидетельством» этого Н.Д.Русинов считал написание прилагательного от названия «Городец», во-первых, в церковном титуле, читающемся в писцовой записи Лаврентия: «при епископе нашем… Дионисье Суждальском, Новгородьском и Городьском»[112], а во-вторых, в названии княжения в одном из списков «Нижегородского летописца»: «Нижегородьское и Городьское княжение началось от Суждаля»[113]. Думается, что приведенные два примера все же недостаточны для такого решительного вывода. Как в записи Лаврентия 1377 г., так и в списке XVII в. «Нижегородского летописца» выпадение суффикса –ьц- стало, скорее всего, следствием ошибки самодиктанта переписчика: мысленно диктуя «Городьцьское», писец пропустил труднопроизносимое сочетание редуцированного –ь- и –ц- [тс] на стыке с согласными –ск-. В случае с более поздним «Нижегородским летописцем» можно предполагать даже ошибку прочтения протографа переписчиком: легко спутать первый и второй «ерь», расположенные слишком близко друг от друга, и также пропустить слог. Случаи же именования самого Городца «Город» в источниках отсутствуют, что не позволяет соглашаться с версией Н.Д.Русинова.

            Но есть еще одно наименование Городца – «Городец Радилов». Как было показано выше, это название появляется в статье под 6724 (1216) г. во всех летописных источниках, повествующих об условиях примирения князей Всеволодовичей после Липицкого побоища: потерпевший поражение Юрий уходит в «Радилов городец». При этом контекст упоминания «Городца Радилова» (путь на «лодьях» и «насадах» «вниз» по Клязьме от Владимира) показывает, что имелся ввиду наш Городец, а не какой-то иной населенный пункт. Данный случай именования изучаемого нами города «Радилов городец» (в статье под 6724 г.) следует признать единственным заслуживающим внимания в летописных источниках, так как два других случая такого же именования – поздние вставки в сводах XVI в.. Так, в статье под 6725 (1217) г. Никоновской летописи сказано: «Того же лhта князь велики Констянтинъ Всеволодичь посла на градецъ Радиловъ по брата свое-

[62]

го Юрья Всеволодичя…» (и дал ему Суздаль); аналогично в Тверском сборнике: «Того же лhта князь великий Костантинъ Всеволодичь посла по брата по Юриа на Радиловъ Городецъ…»[114]. Но простейшая сверка данного фрагмента Никоновской и Тверского сборника с аналогичными отрывками по предшествующим сводам XV в. и даже более поздним сводам XVI в. убедительно доказывает, что слово «Радилов» отсутствовало в протографе известия. Ведь и в Московском летописном своде кон.XV в., и в Воскресенской, и в других летописных сводах XV-нач.XVI вв., и даже в одном из списков Никоновской в аналогичном известии указан просто Городец (без уточнения «Радилов»). Первоначально анализируемый фрагмент читался так: «Того же лhта посла Костянтинъ Всеволодичь по брата своего Георгиа на Городець…»[115]. Следовательно, слово «Радилов» было добавлено к названию «Городец» сводчиками Никоновской и Тверского сборника не ранее XVI в., по аналогии с предыдущей статьей под 6724 г. Логика рассуждения редакторов здесь очевидна: раз князь Юрий Всеволодович отбыл в «Радилов городец», значит, и послал за ним Константин через год в Городец Радилов. Что посылал Константин за Юрием в тот же самый Городец, сомнений нет, - но нет сомнений и в том, что составитель этого известия во владимирской летописи не называл Городец «Радиловым». Что касается другого известия Тверского сборника под 6685 г. о смерти великого князя Михаила (Михалка) Юрьевича («В лhто 6685 преставися благовhрный великый князь Михалко на Волзh, на Городцh на Родиловh……»)[116], то вставной характер всей этой фразы также очевиден: в архетипных для Тверского сборника владимирских летописных сводах второй половины XII-начала XIII вв., отразившихся в Лаврентьевской, Радзивилловской и иных летописях, место кончины Михалка не было указано, а Городец упоминался лишь в ложном призыве ростовцев. И здесь логика вставки тоже достаточно очевидна: если ростовцы говорят, что «Михалка Богъ поял на Волзh на Городци», а спустя сорок лет туда же – в Городец с уточнением «Радилов» - отправляется князь Юрий Всеволодович, то перо позднего сводчика уверенно выводит, что Михалко и впрямь умер «на Городцh на

[63]

Родиловh/////…///………». Таким образом, лишь для одного известия под 6724 г. (уход Юрия в «Радилов городець») нет оснований говорить о поздней вставке слова «Радилов». Но каково происхождение этого слова, как оно появилось в летописных источниках и было ли оно действительным наименованием Городца-на-Волге?

            В нижегородской краеведческой литературе научно-популярного характера сложилась традиция возводить «Радилов» к древнему названию реки Волги – «Ра»[117]. Приоритет в таком возведении принадлежит, по-видимому, нижегородскому историку-краеведу И.А.Кирьянову, который в одной из своих работ прямо указывал: «Городец-Радилов или Волжский Городец (от древнего названия Волги – Ра)»[118]. Данная этимология ошибочна, так как название «Ра» не могло относиться к течению Волги в пределах Среднего и Верхнего Поволжья[119]. Но дело не только в этом. Предложенная этимология – Радилов < Ра – не учитывает корневую согласную фонему –д- и суффикс –ил-, также входящий в основу слова. Лексический состав древнерусских летописных источников позволяет надежно возводить название «Радилов» к славянскому мужскому имени «Радил-» (вариант - «Радило»), возможно, сокращенному от «Радислав». Здесь налицо славянские корень Рад- и именной суффикс –ил- (тот же, что и в имени «Мужило»). Собственно имя «Радил» упоминается в южнорусских летописных известиях середины-второй половины XII в. Именно так звали вышгородского тысяцкого, о котором сказано в Ипатьевской летописи под 6677 г.: «…И на бо-

[64]

лоньи отъ Днhпра зажгоша дворъ тысячкого Давыда, Радилов, а инhхъ дворовъ 7 сгорh»[120]. В Лаврентьевской летописи под 6655 г. сказано, что князь Изяслав послал «…к Лазареви к тысячскому 2 мужа Добрынку и Радила»[121]. Название древнерусского города от имени его основателя – явление нередкое, так что «Радилов городец» следует понимать как «город Радила».

            Но этимология названия не позволяет ответить на ключевой вопрос: почему так назван в летописи наш Городец, и насколько это название соответствует действительному наименованию города? Постановка такого вопроса полностью правомерна, ибо, как показано выше, город назван Радиловым лишь в одном известии, а во всех остальных, в том числе более ранних, он именуется либо «Городец-на-Волге», либо просто «Городец». К тому же нет никаких свидетельств пребывания здесь человека с именем «Радил-», которому следовало бы атрибутировать основание или укрепление города. При ответе на вопрос о достоверности приложения «Радилов» к нашему Городцу следует вновь проанализировать происхождение известия под 6724 г., где единственный раз изучаемый город достоверно назван «Радилов городец». Данное известие по происхождению – новгородское; архетипный текст отразился в Новгородской I летописи старшего извода по Синодальному списку (ГИМ, собр.Синодальное, № 786, л.86об.; эта часть рукописи датируется кон.XIII в.). Летописное известие здесь предельно лаконично, и такая форма повествования традиционна для новгородского летописания. Следовательно, источником данного известия (как и других аналогичных) были записи, которые непрерывно велись при новгородской архиепископской кафедре со слов участников событий. Более пространный текст известия под 6724 г. сохранился в Софийской I и Новгородской IV летописях, из которых он попал в общерусские своды XV-XVI вв. Основа данного текста – тоже новгородская, а источником его распространения Я.С.Лурье, исследовавший «Повесть о битве на Липице», считал смоленское княжеское летописание (в событиях 1216 г. смоляне были союзниками новгородцев)[122]. Такое

[65]

объяснение, по-видимому, все же не бесспорно: ведь в «Повести о битве на Липице» по Новгородской IV и Софийской I смоляне-ратники Ростиславичей показаны не с лучшей стороны («смоляне нападоша на товарh…»; об этом см. выше), симпатии летописца явно на стороне новгородцев. Так что, скорее всего, текст был распространен за счет припоминаний новгородцев-участников событий, старавшихся по прошествии ряда лет «вспомнить все», в том числе и казавшееся поначалу маловажным и в силу этого не попавшее в первоначальную версию рассказа. Но в любом случае источник летописной статьи – не владимиро-суздальского происхождения. Как было показано выше, происхождение и Новгородской IV, и Софийской I неразрывно связано с Новгородом Великим: по гипотезе, наиболее подробно изложенной в работах Я.С.Лурье, это отражение «Новгородско-Софийского» свода; А.Г.Бобров возводит Софийскую I к своду митрополита Фотия, отразившемуся в новгородском своде архиепископа Евфимия II[123]. Так что и краткое известие об отъезде Юрия Всеволодовича в «Радилов городечь» под 6724 г. в Новгородской I, и пространное известие Новгородской IV и Софийской I, а также восходящих к ним общерусских сводов о том же событии имеют новгородское происхождение. Поэтому даже если соглашаться с небесспорной гипотезой о смоленском влиянии на пространный рассказ о Липицком побоище, основной источник фрагмента, упоминающего «Городец Радилов» – несомненно новгородский.

            Получается интересная ситуация: новгородское летописание (владычная летопись) единственный раз достоверно называет наш Городец «Радиловым» – но не называет его так ни до, ни после рассказа о событиях 1216 г. А летописание Владимиро-Суздальской земли, к которой Городец принадлежал и территориально, и административно, вообще никогда не называет его «Городец Радилов». Хронология названий, под которыми упоминается изучаемый нами город в летописях, позволяет утверждать, что если на первых порах к его названию иногда добавлялось уточнение «на Волге», то основным, а с течением времени и исключительным названием было все-таки «Городец». Следует учесть и то обстоятель-

[66]

ство, что топоним «Радилов» или производные от него на территории Нижегородского края не зафиксированы[124]. Приведенные факты дают основание предполагать в названии «Городец-Радилов» применительно к Городцу-на-Волге следствие ошибки новгородского летописца XIII в.

            Ошибка эта получила продолжение и в общерусских летописных сводах XV-XVI вв., восходящих к Софийской I летописи, и в историко-краеведческой литературе. О причинах ошибки, допущенной в период ведения погодных записей владычной летописи, можно говорить лишь предположительно. Скорее всего, она была вызвана путаницей в локализации древнерусских «городцов». Как известно, статья под 6724 (1216) г. повествовала о крупномасштабной феодальной войне, насыщенной событиями и охватившими большой регион, от южного новгородского пограничья до Юрьева-Польского и Владимира-на-Клязьме. При этом первоначальные боевые действия развернулись под Ржевкой («городець Мстиславль»), в районе Торжка и Твери. Именно там, на Тверской земле, более поздние источники локализуют Радилов. Примером может стать перечень уделов, завещанных великим князем тверским Михаилом Александровичем своим потомкам, из летописной статьи о преставлении князя под 6907 (1399) г.: «Сыноу Иоанноу и его дhтемь Александру и Иваноу Тферь, Новыи городокъ, Ржеву, Зоубцевъ, Радиловъ, Въбрынь, Опокы, Вертязинъ…»[125]. На тверскую же локализацию Радилова указывал и исследователь истории Тверского княжества В.С.Борзаковский: там еще в XIX в. существовало два населенных пункта с таким названием[126]. Так что можно с большой долей вероятности предположить, что новгородский летописец, записывавший «по горячим следам» рассказ о событиях в Суздальской земле и не слишком хорошо

[67]

знавший все географические реалии этой земли, присоединил уточняющее название одного «городца» к другому, расположенному «вниз» по реке от Владимира-на-Клязьме. Последующие редакторы этого рассказа, также не будучи суздальцами, попросту не заметили ошибку, начавшую свое «триумфальное шествие» от одного свода к другому, а затем – по научным работам. Определение же личности человека, в честь которого город в Тверской земле получил имя «Радилов», не входит в задачу нашего исследования.

            Еще одно название Городца-на-Волге, которое нет-нет да и возникает в краеведческих публикациях – «Китеж» («Малый Китеж») – прокомментировать практически невозможно. Название это опирается на местный фольклор, о чем, в частности, пишут составители очерка о Городце в книге «Города нашей области»: «Любопытна легенда о провалившемся граде Малом Китеже (ныне Рязановское озеро). Такое название было дано в отличие от Большого града Китежа, стоявшего будто бы на месте нынешнего озера Светлояр, что находится недалеко от села Владимирского Воскресенского района Горьковской области». При этом этимологическое объяснение слова «Китеж» авторы очерка заимствовали у Л.Л.Трубе, считавшего это слово марийским по происхождению и означавшим «скиталец», «кочевник»[127]. Такая этимология все же несколько сомнительна: каким образом поселение, тем более город, может быть названо словом, обозначающим кочевника? Для выяснения этимологии слова «Китеж» интересно, что списки «Китежского летописца» дают и иные варианты написания этого слова: «Кидеж», «Китеш», «Кидаш», «Кидеш», «Кидош»[128]; при этом заманчиво попытаться возвести его корень к ностратическому «к-д-ш», обозначавшему «святость» (ср. с мнением В.Л.Комаровича, считавшего Кидекшу древним центром языческого культа)[129], хотя все это не более, чем догадки. Главная проблема заключается в том, что неизвестно время происхождения Китежской легенды. В.Л. Ко-

[68]

марович, посвятивший ее исследованию монографию, впервые связал название «Китеж» с Кидекшей[130], что вроде бы подтверждается неоднократно упоминавшимся нами туманным известием Супрасльской летописи («Борись Михальковичь… сыпа город Кидешьку, тои же Городець на Волъзh») и может рассматриваться как указание на городецкое «изначалие» – вторую половину XII в. Но в том-то и дело, что древнерусские источники – летописные, а с XV в. и документальные – никогда не называют Городец именами, производными от слова «Китеж». Лишь так называемый «Китежский летописец» («Повесть о градах двух Китежах») уверенно называет Городец «Малым Китежем», однако памятник этот очень поздний: В.Л.Комарович датировал его составление концом XVIII в., и новейшие наблюдения над рукописями и документами подтверждают эту датировку[131]. Установить же время, когда в местном фольклоре Городец начинают связывать с легендарным Китежем, не удается, а датировать эту связь XII-XIII вв. достаточных оснований нет[132]. И поскольку древнерусские источники не позволяют видеть в слове «Китеж» («Малый Китеж») изначальное название Городца, то таковым названием, принятым составителями официальных письменных памятников, следует считать «Городец-на-Волге» или просто «Городец».

            Выяснив это, необходимо все-таки попытаться уточнить причины именования «городцом» поселения, которое, по наблюдениям археологов, изначально создавалось как крупный город с мощными укреплениями[133]. А между тем словари древнерусского языка однозначно трактуют лексему «городец» как «маленький город». Решительнее всего здесь высказывался В.И.Даль: Городец – городок, крепостца, укрепленное тыном местечко, селение; «в Нижегоодской губернии есть большое село Городец, с остатками земляных укреплений»; Градец (с пометой «церковное») – городок, поселение[134]. И.И.Срезневский, рассматривая град как город, urbs, привел для древнерусской полногласной лексемы «городъ» ряд значений, важнейшие из которых – 1) ограда, забор; 2) укрепление, крепость, город. Понятие градьць ученый трактовал как уменьшительное от него – т.е. «городок» («Городьць – уменьшит[ельное] от город, крепостца»), и приводил примеры из «Остромирова евангелия»: «Бh одинъ боля Лазарь от Вифания

[70]

градьца» (Иоан., XI, 1); «…шьдъше въ окрьстъная градьця…» (Мф., XIV, 15); лексеме градьць/градьця в греческом тексте евангелия соответствует κωμης/κωμας [135]. Добавим к этому, что в реконструированном иврито-арамейском тексте соответствующих стихов евангелия лексеме градьць/градьця соотвествует «кфар/кфарим», что означает «село», «деревня». Любопытно, что и в синодальном переводе данных фрагментов использовано слово «селение».

            Казалось бы, снять противоречие между утверждениями лингвистов («городец» – маленький город) и археологов (Городец-на-Волге – крупный город) могла бы версия о постепенном развитии нашего Городца. Можно предположить, что Городец был заложен первоначально как маленькая крепость – пост на восточной границе великого княжества Владимирского, что и определило название поселения; затем это поселение постепенно разрасталось, укреплялось и превращалось в большой город. Вероятно, примерно так виделась начальная история Городца А.Ф.Медведеву, руководившему раскопками здесь в 1960-1962 гг. Ученый полагал, что первоначально была поставлена небольшая деревянная крепость; позднее она сгорела, а на месте сгоревших деревянных укреплений через некоторое время возникли вал и ров детинца. Однако археологические раскопки и исследования в Городце, проведенные Т.В.Гусевой в 1990-е гг., заставляют отвергнуть версию о постепенном развитии Городца (от «городка» до «города»). Выводы Т.В.Гусевой, полученные на основе изученного ею археологического материала, говорят сами за себя: «Следы деревянной крепости… не были обнаружены нигде… Внутривальные конструкции, лучше сохраняющиеся на уровне нижних венцов, были приняты А.Ф.Медведевым за остатки деревянной крепости… Земляные укрепления детинца были поставлены на материке и являлись изначальными оборонительными сооружениями. В пользу строительства крепости на пустом месте говорит также отсутствие в насыпи вала включений культурного слоя… Строительство внутривальных конструкций, рытье рва и насыпка вала, видимо, совершались одновременно… Укрепления детинца были поставлены сразу как дерево-земляные со сложной внутривальной конструкции-

[71]

ей… В свете новых данных об укреплениях детинца более логично предположить, что валы и детинца, и окольного города насыпались одновременно. И те, и другие поставлены на материке. В планировочном отношении они составляют единое целое». И общий вывод: «Сложные и мощные конструкции укреплений, возведенные на материке, значительные площади, охваченные ими, не оставляют сомнений в том, что Городец строился сразу как крупный военно-административный центр на новых землях, включенных в состав Владимиро-Суздальского княжества в результате успешных походов против Волжской Булгарии»[136].

            Получается, что Городец-на-Волге изначально был задуман и ставился на незаселенном месте как крупный город – военно-административный центр русского Среднего Поволжья. Тогда откуда же уменьшительный суффикс –ец (-ьц-) в названии этого города? Как известно, появление уменьшительного форманта (например, суффикса –ьц-) возможно не только из-за размеров объекта, но и по причине его подчиненного статуса, незавершенности, недооформленности. В.Л.Комарович, а вслед за ним Л.Л.Трубе предложили такое объяснение названию Городца: поселение создавалось как пригород Суздаля, бывшего в тот период центром Северо-Восточной Руси; отсюда и слово «городец»[137]. Но эту версию происхождения названия приходится отвергнуть: «пригороды» (в древнерусском значении этого слова) имели собственные имена, и наглядным примером здесь может служить Псков («пригород» Новгороду Великому) и Владимир («пригород» Суздалю). По нашему мнению, необходим более глубокий семантический анализ понятия, вкладывавшегося в XII-XIII вв. в лексему «городец». Определенную помощь в этом может оказать изучение представлений о городе и градостроительстве, существовавших в Древней Руси. К сожалению, оригинальные древнерусские трактаты подобной тематики не-

[72]

известны, а документальные свидетельства датируются периодом не ранее XVI в., поэтому изучавшая средневековое градостроение Г.В.Алферова вынуждена была опираться на переводные источники или поздние свидетельства. По наблюдениям Г.В.Алферовой, в Древней Руси город понимался как «поселение со всеми составляющими его частями: укрепленная территория (крепость), посад, слободы и прилегающие земли»[138]. Отсутствие поначалу какой-либо из перечисленных составляющих – например, слобод или освоенных земель, прилегавших к городу – могло восприниматься как признак неполноценного статуса (так сказать, «недоделанности») города и вызвать появление уменьшительного форманта в его названии[139]. Далее, находившиеся в распоряжении Г.В.Алферовой источники свидетельствуют о существовании довольно сложного ритуала закладки и завершения строительства города. Так, «Чин восследования основания города» и «Чин освящения вновь сооруженного города» читаются в списке требника, датируемом концом XVI в. (РНБ, ОСРК, F.I.180, л.90-93об.), а также в старопечатных изданиях XVII в. Однако включение текстов о нормах градостроительства в состав Кормчей книги XII-XIII вв. позволяет утверждать, что богослужебный ритуал закладки и завершения строительства города существовал уже в ту эпоху, когда создавался Городец. Поэтому Г.В.Алферова отмечала, что «истоки ритуала закладки на Руси городов и поселений, постановка в них храмов и организация жилья уходят в глубокую древность»[140]. Совершенно очевидно, что несоблюдение любого элемента градостроительного ритуала или отложенное на длительное время освящение вновь сооруженного города также должны были

[73]

привести к тому, что город воспринимался как незавершенный и не получал имени. В связи с этим примечательна одна деталь, которая, как нам представляется, могла бы объяснить именование крупного поселения «Городцом». Дело в том, что летописные известия о начальном периоде истории Городца ничего не сообщают о строительстве городского собора – главного храма, в котором должен был совершаться молебен с освящением вновь сооруженного города и наречением ему имени. Без этого формального акта поселение – хотя бы и значительное по площади, количеству сооружений и населению – неизбежно считалось незавершенным, неполноценным, не достигшим статуса города. Добавим к этому, что следы незавершенности выявлены археологами и в укреплениях древнего Городца[141]. Так что речь должна идти не о «малых размерах» и не о «постепенном развитии» Городца, а о какой-то недооформленности (может быть, чисто юридической) этого центра, что и вызвало появление уменьшительного суффикса –ьц- в его названии[142].

            Ключом к разгадке является то обстоятельство, что возникновение этого великокняжеского города приходится на время правления Андрея Юрьевича Боголюбского, великого князя владимирского в 1155-1174 гг. Действительно, Городец впервые упоминается в Лаврентьевской летописи и восходящих к ней сводах в период правления Андрея Боголюбского в связи с зимним походом 1171 г. на Волжскую Булгарию – причем упоминается вскользь, не будучи сюжетным центром повествования[143]. Предыдущий поход на булгар, возглавляемый самим Андреем Боголюбским, состоялся в 1164 г., но Городец в рассказе об этом походе не упомянут. Поэтому ло-

[74]

гичным представляется вывод В.А.Кучкина: «На самом деле Городец был основан между 1164 и 1172 гг.»[144]. Этот вывод подкрепляют и соображения Т.В.Гусевой о том, что для строительства городецких укреплений «требовалось большое количество рабочих рук. Поскольку заволжский край в XII в. был заселен слабо, быстрое возведение укреплений возможно было только за счет труда пленников. Они могли появиться после успешных походов владимирских князей на Волжскую Булгарию. Таким походом можно считать поход Андрея Боголюбского в 1164 г.»[145]. Установление контроля в результате похода 1164 г. над слабозаселенными землями в Среднем Поволжье и строительство укреплений великокняжеского города–центра этих земель создавали условия для дальнейшего развития поселения и, в частности, сооружения городского собора в течение ближайших дет десяти – разумеется, при благоприятных условиях[146]. А вот благоприятных-то

[75]

условий как раз и не было! Отсутствие поблизости сколько-нибудь заметных русских поселений, на поддержку которых можно было бы опереться при строительстве города; долгий кружной путь по рекам Клязьме, Оке и Волге от столицы великого княжества; обширные геополитические планы, постоянно приводившие к распылению сил и средств[147] - все это сильно замедляло создание русского опорного центра в Среднем Поволжье. А убийство великого князя Андрея Юрьевича заговорщиками в 1174 г. и последовавшая затем усобица неизбежно должны были осложнить состояние казны и на время прервать дальнейшую застройку и развитие Городца, так что город, по-видимому, оставался более или менее продолжительное время крепостью-военной базой, но со слабой инфраструктурой и без каменного собора, о закладке которого известий нет.

            Трагическая судьба Андрея Боголюбского способна объяснить и причины отсутствия имени князя в названии города. Ведь недостроенный город уже не мог быть наречен в честь затеявшего строительство великого князя, ставшего после гибели «фигурой умолчания»[148]. Даже если преемник Андрея, князь Михаил Юрьевич и предпринимал усилия к развитию Городца (вспомним фразу «Михалка Богъ поял на Волзh на Городци» в ложном призыве ростовцев), сделать что-либо реальное он попросту не мог успеть. Так что завершать дело старшего брата пришлось уже Всеволоду Юрьевичу, в правление которого Городец начинает вновь упоминаться в летописях – но всего лишь как «город без имени».

[76]

            Однако свою роль в истории освоения Владимиро-Суздальской Русью территории Среднего Поволжья – роль пограничной крепости, базы для походов, административного центра региона – Городец все-таки сыграл, подготовив успешное освоение устья Оки и окняжение земель в 1220-30-ых годах.

---

[1] Гусева Т.В. Средневековый Городец на Волге и его укрепления // Столичные и периферийные города Руси и России в средние века и раннее новое время (XI–XVIII вв.). Доклады Второй научной конференции (Москва, 7–8 декабря 1999 г.). М.,2001. С.21. Здесь же дана ссылка на издание: Древняя Русь. Город, замок, село (Археология СССР с древнейших времен до средневековья. Т.7). М., 1985. С.170.

[2] Города нашей области. (География, история, экономика, население, культура). Горький, 1969. С.144-153.

[3] Города нашей области…, с.144.

[4] ПСРЛ. Т.XXIV. С.77; Т.IX. С.196-197. К указанным здесь Юрьеву-Польскому и Переславлю-Залесскому (не основанному, а лишь переведенному князем от оз.Клещино на р.Трубеж), следует добавить г.Дмитров на р.Яхроме, о закладке которого Юрием Долгоруким сообщает Тверской сборник, отразивший текст Ростовского летописного свода 1534 г. (См.: ПСРЛ. Т.XV. Стб.221). Название Дмитрова связывают с именем сына Юрия, князя Всеволода, в крещении – Дмитрия (впоследствии получил прозвище «Большое Гнездо»). Всеволод Юрьевич родился 19 октября 1154 г.; вскоре после этого и был основан г.Дмитров. См.: Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X–XIV вв. М.,1984. С.84-85.

[5] Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X–XIV вв. М.,1984. С.73.

[6] Татищев В.Н. История Российская. Т.III. М.-Л., 1964. С.44, 241 (прим.458). Тот же перечень, за исключением Костромы – в первой редакции «Истории…» (См.: Татищев В.Н. История Российская. Т.IV. М.-Л., 1964. С.242, 442 (прим.325)).

[7] Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII-XV веков. М., 1961. Т.1. С.55-56.

[8] Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. М., 1998. С.36-38; Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси…, с.84-85.

[9] Города нашей области…, с.144.

[10] ПСРЛ. Т.XVII. СПб., 1907. Стб.2.

[11] ПСРЛ. Т.I. Стб.349, 417. О захоронении Бориса в Кидекше свидетельствует и синодик Печерского монастыря 1595 г. (ГАНО.Ф.2636.Оп.2.Д.1, л.58об.).

[12] Никифоровский, Академический, Супрасльский и Слуцкий списки ученые рассматривают как варианты общерусского летописного свода 1446 г., возникшего на территории Великого княжества Литовского в православной среде, и потому именуют этот свод «Белорусской I летописью». См. подробнее: Чамярыцкi В.А. Белорускiя летапiсы як помнiкi лiтаратуры. Мiнск, 1969; Лурье Я.С. Общерусские летописи XIV-XV вв. Л., 1976. Общие сведения и билиография приведены Я.С.Лурье в статье «Летописи белорусско-литовские (западнорусские)»: Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып.2 (вторая половина XIV - XVI в). Ч.2. Л., 1989. С.26-27. Тексты летописей опубликованы: ПСРЛ. Т.XXXV.

[13] РНБ, собр.Погодина, № 1596 (1570-1580-е гг.), л.174об. Благодарю Е.Л.Конявскую, сообщившую мне об этой рукописи.

[14] Города нашей области…, с.144.

[15] См. об этом: Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси…, с.73, 85.

[16] Города нашей области…, с.144-145. Впрочем, привлекая для обоснования своей версии «летописные сведения», авторы очерка сослались не на летописи, а на статью археолога А.Ф.Медведева.

[17] ПСРЛ. Т.I. Лаврентьевская летопись. Изд.2-е. М., 2001. Стб.320; ПСРЛ. Т.II. Ипатьевская летопись. Изд.2-е. М., 2001. Стб.368, 369, 371.

[18] Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси…, с.90.

[19] Города нашей области…, с.146.

[20] Медведев А.Ф. Основание и оборонительные сооружения Городца на Волге // Культура древней Руси. М., 1966. С.158-161.

[21] Города нашей области…, с.147.

[22] Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси…, с.91-92. Перепечатка: Педагогическое обозрение. Н.Новгород, 2000. №4. С.176-179.

[23] Зеленец. О христианстве, как оно началось и распространялось в пределах нынешней Нижегородской епархии // Нижегородские епархиальные ведомости. Часть неофициальная. 1865. № 17. С.36-37. Под псевдонимом «Зеленец», которым подписана данная статья, публиковал свои заметки преподаватель Нижегородской духовной семинарии Иван Степанович Тихонравов (1810-03.11.1877), член губернского статистического комитета, непродолжительное время редактировавший «Нижегородские епархиальные ведомости» (в 1863-1864 гг.). Из формулярного списка И.С.Тихонравова (ГАНО. Ф.2. Оп.6. Д.875, л.27-34, 1870 г.) и ряда биографических публикаций о нем выясняется, что уровень его подготовки в вопросах истории Древней Руси не выходил за пределы чтения книг В.Н.Татищева и Н.М.Карамзина. Примечательно, что современники (например, А.С.Гациский в книге «Люди Нижегородского Поволжья») воспринимали И.С.Тихонравова как «писателя», а не как ученого-историка. См.: Гациский А. Нижегородский летописец. Н.Новгород, 2001. С.265. Благодарю Ю.Г.Галая, сообщившего мне эти сведения.

[24] Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси…, с.92.

[25] Города нашей области…, с.145-146. Увы, все эти рассуждения ничего не доказывают. Да если бы каждый князь, изгнанный из Киева, основывал что-нибудь «эдакое на память» – сколько бы новых киевов появилось на Руси! И действительно, приведенное ниже авторами очерка известие Лаврентьевской летописи (под 6660 г. ультрамартовским, т.е. 1151, а не 1152 г.) сообщает лишь об уходе Юрия в Суздаль, но никак не об основании Городца или тоске по Городцу южному. Последующие же два абзаца в очерке – уже просто художественный вымысел: «…Князь Юрий Долгорукий протягивает свою длинную руку на Восток – к Волге, основывая здесь в 1152 году города Кострому, Юрьевец и Городец… [что ни слово, то вымысел, не подкрепленный ни одним источником! – Б.П.] Юрий Долгорукий, подъезжая к Китежским горам [? - Б.П.], был восхищен красотой и великолепием местности…» (там же).

[26] Нижегородский край. Факты, события, люди. Н.Новгород, 1994. С.15. Здесь же Н.Ф.Филатов дает ссылку на «синхронное сообщение» Супрасльской и Никифоровской летописей, не оговорив, что это варианты одной и той же «Белорусской I летописи».

[27] Нижегородский край. Хрестоматия (История в документах с древнейших времен до 1917 года). Арзамас, 2001. С.4 (составитель раздела – Н.Ф.Филатов). Кстати, можно лишь гадать, почему составитель хрестоматии переиздал запись не по Супрасльскому списку (в рукописном оригинале или в издании ПСРЛ, т.XVII, стб.2), а по Никифоровскому списку (ПСРЛ, т.XXXV. М., 1980. С.19). Какие-либо объяснения такого предпочтения в книге отсутствуют. Разумеется, даты «1152 г.» нет перед началом указанного летописного известия ни в Никифоровской, ни в Супрасльской летописи – в этом смысле они действительно «синхронны».

[28] Характерна в этом смысле анкета Городецкого музея, заполненная его директором И.Г.Блиновым в 1921 г.: «Музей основан в 1913 году, в память 750-летия основания Городца…» (ГАНО. Ф.1684. Оп.1. Д.42, с.48-49). Благодарю А.П.Катунову, обратившую мое внимание на этот документ.

[29] Города нашей области…, с.147.

[30] Нижегородский край. Факты, события, люди…, с.78.

[31] Города нашей области…, с.148. То же: Нижегородский край. Факты, события, люди…, с.25.

[32] См.: Сироткин С.В. Заволжские монастыри Нижегородского края // Памятники христианской культуры Нижегородского края. (Материалы научной конференции 29-30 марта 2001 года). Н.Новгород, 2001. С.33; Егорькова И.А. Александр Невский и Городецкий Федоровский монастырь: миф и реальность // Поволжье в средние века. Тезисы докладов Всероссийской научной конференции, посвященной 70-летию со дня рождения Германа Алексеевича Федорова-Давыдова (1931-2000). Н.Новгород, 2001. С.160-161. Причину возникновения легенды о смерти Александра Невского в Федоровском монастыре определить трудно. Не исключено, что с ее помощью монахи надеялись поправить материальное положение своей обители.

[33] Важнейшие работы: Шахматов А.А. Обозрение русских летописных сводов XIV-XVI вв. // Разыскания о русских летописях. М., 2001. С.509-859; Приселков М.Д. История русского летописания XI-XV вв. Л., 1940; Насонов А.Н. История летописания XI-начала XVIII в. М., 1969; Лурье Я.С. 1) Общерусские летописи XIV-XV вв. Л., 1976; 2) Две истории Руси XV века. Ранние и поздние, независимые и официальные летописи об образовании Московского государства. СПб., 1994. Библиографию изданий текстов и исследований об отдельных летописях см. в соответствующих статьях справочного пособия: Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып.1 (XI-первая половина XIV в.). Л., 1987; вып.2 (вторая половина XIV - XVI в). Ч.2. Л., 1989. Кроме того, летописные источники по истории края кратко рассмотрены в брошюре: Макарихин В.П. Летописные источники по истории Нижнего Новгорода и Нижегородского Поволжья XIII-XV вв. (Методические указания). Горький, 1984 (издание Горьковского госуниверситета). Наш обзор источников опирается на указанные работы. Перечень публикаций летописных памятников см. в приложении к нашей работе.

[34] По мнению одних ученых, Лаврентий лишь копировал имевшийся в его распоряжении неисправный список свода 1305 г. («книгы ветшаны»). См.: Приселков М.Д. История русского летописания XI-XV вв…, с.60-113; Лурье Я.С. 1) Лаврентьевская летопись – свод начала XIV в. // ТОДРЛ. Т.XXIX. Л., 1974. С.50-67; 2) Общерусские летописи XIV-XV вв…, с.17-36. Другие исследователи считают, что Лаврентий редактировал имевшийся у него текст свода 1305 г., внося туда смысловые изменения в соответствии с волей заказчиков – великого князя Дмитрия Константиновича и епископа Дионисия. См.: Прохоров Г.М. Кодикологический анализ Лаврентьевской летописи // Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1972. Т.4. С.83-104. Обе точки зрения, опирающиеся на конкретные наблюдения над рукописью и текстом Лаврентьевской летописи, имеют свои сильные и слабые стороны, поэтому вопрос до настоящего времени не может считаться решенным.

[35] Этому вопросу посвящена монография: Лимонов Ю.А. Летописание Владимиро-Суздальской Руси. Л., 1967.

[36] Шахматов А.А. Обозрение русских летописных сводов XIV-XVI вв…., с.514.

[37] Принято было считать, что в этой части Синодального списка два почерка, однако в исследовании А.А.Гиппиуса доказывается,, что л.1-118об. написаны одним писцом. См.: Гиппиус А.А. Лингво-текстологическое исследование Синодального списка Новгородской первой летописи. Автореферат дисс… канд.филол.наук. М., 1996.

[38] Лурье Я.С. Общерусские летописи XIV-XV вв…., с.118.

[39] Лурье Я.С. Две истории Руси XV века. Ранние и поздние, независимые и официальные летописи об образовании Московского государства. СПб., 1994. С.114.

[40] Лурье Я.С. К изучению летописной традиции об Александре Невском // ТОДРЛ. Т.L. СПб., 1997. С.392.

[41] Прохоров Г.М. Летописные подборки рукописи ГПБ, F.IV.603 и проблема сводного общерусского летописания // ТОДРЛ. Т.XXXII. Л., 1977. С.165-198.

[42] Бобров А.Г. 1) Из истории летописания первой половины XV в. // ТОДРЛ. Т.XLVI. СПб., 1993. С.15, 19-20; 2) Новгородские летописи XV века (исследование и тексты). Автореферат дисс. … д-ра филол. Наук. СПб., 1996. С.24-25.

[43] Так, М.А.Шибаев «на основании анализа выдвинутых предшественниками текстологических примеров и изложения собственных результатов сравнения текстов» делает вывод о том, что «подтверждается традиционный тезис о существовании общего протографа у С[офийской I] - Н[овгородской] IV - Н[овгородской] К[арамзинской]» [т.е. тезис о существовании Новгородско-Софийского свода. – Б.П.]. См.: Шибаев М.А. Софийская 1 летопись Младшей редакции. Автореферат дисс. … канд.ист.наук. СПб., 2000. С.6-8, 13 (этой теме посвящен § 1 главы 4 диссертации).

[44] А.А.Шахматов в «Обозрении русских летописных сводов XIV-XVI вв.» привел пример такой правки, ставший хрестоматийным. В Лаврентьевской летописи под 6694 (1185) г. о новгородцах, изгонявших своих князей, сказано: «Такъ бо бh ихъ обычаи» (ПСРЛ. Т.I. Стб.400. Аналогично в Радзивилловской и Московско-Академической летописях). Московский летописец отредактировал эту фразу: «Так бh ихъ обычай блядиныхъ детей» (См.: Шахматов А.А. Разыскания о русских летописях…, с.542. См. также: Лурье Я.С. Общерусские летописи…, с.29, прим.44).

[45] Списки летописи Вологодско-Пермской: СПб., ФИРИ РАН, собр.Археографической комиссии, № 251, серед.XVI в.; ГИМ, собр.Синодальное, № 485, втор.пол.XVI в.; БАН, 16.8.15, втор.пол.XVI в.; лондонский (Museum Britannicum. Cotton MS, Vitellius, F.X) и др. О списках и самом памятнике см.: Тихомиров М.Н. О Вологодско-Пермской летописи // Русские летописи. М., 1979. С.137-155; Лурье Я.С. Общерусские летописи XIV-XV вв. Л., 1976. С.122-149, 251-252. Списки летописи Никаноровской: БАН, 16.17.1, кон.XVII в.; РГБ, собр.Музейное, № 2913, нач.XVIII в. Оба памятника опубликованы (перечень публикаций см. ниже).

[46] О творческой истории Никоновской летописи см.: Клосс Б.М. Никоновский свод и русские летописи XVI-XVII вв. М., 1980.

[47] Клосс Б.М. Никоновский свод и русские летописи XVI-XVII вв. М., 1980. С.188-189. (Проблеме источников Никоновской посвящена гл.5, с.134-189).

[48] Кучкин В.А. Антиклоссицизм // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. № 2 (8). М., 2002. С.114.

[49] ПСРЛ. Т.XV. Тверской сборник. М., 1965. Стб.465.

[50] Пример некорректного использования Холмогорской летописи вместо более ранних и авторитетных источников – издание «Нижегородский край. Хрестоматия (История в документах с древнейших времен до 1917 года)» (Арзамас, 2001). Здесь по Холмогорской летописи издан не только фрагмент «Повести о битве на Липице», опосредованно восходящий к Новгородской IV и Софийской I (сохранившим более ранний и более полный текст «Повести»), но даже фрагмент о расселении поволжских народов – текст из вступления к «Повести временных лет», прекрасно известный по Лаврентьевской летописи! (См. хрестоматию, с.4-5, тексты №№ 1, 4). Никакого объяснения, зачем понадобилось привлекать Холмогорскую XVI в., отбросив Лаврентьевскую XIV в., здесь нет. «Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно» - хрестоматия адресована учителям и школьникам…

[51] Об этой методике Я.С.Лурье писал: «Для исследования истории летописания «микротекстологические» исследования отдельных рассказов представляются поэтому необходимым, при условии, однако, строгого соблюдения принципа комплексности учета основных соотношений между сводами, содержащими данный рассказ. Схему, возникающую при исследовании истории данного конкретного рассказа, автор все время должен «налагать» на общую схему истории летописания. Соответствие между обеими схемами подтверждает вероятность исследовательского пути; несоответствие же требует перепроверки частной, а иногда и общей схемы. При соблюдении этого условия исследование отдельных рассказов оказывается полезным не только для использования исследуемого рассказа как исторического источника, но и для постановки более широких вопросов истории летописания». См.: Лурье Я.С. Повесть о битве на Липице 1216 г. в летописании XIV-XVI вв. // ТОДРЛ. Л., 1979. Т.XXXIV. С.96.

[52] ПСРЛ. Т.I. Лаврентьевская летопись. Изд.2-е. М., 2001. Стб. 149, 202, 262, 273, 297, 302, 318, 319, 326, 330, 335, 336, 412.Есть статьи с упоминанием Городца южного и в Софийской I старшего извода (ПСРЛ. Т.VI. Вып.1), но там в географическом указателе (стб.567) эти статьи (на стб.175, 212, 219) ошибочно приписаны Городцу Радилову.

[53] Из последних публикаций о Городце южном укажем: Котышев Д.М. Галицкие известия Ипатьевской летописи 6652 и 6654 гг. // Опыты по источниковедению. Древнерусская книжность. Вып.4. СПб., 2001. С.185-188.

[54] ПСРЛ. Т.I. Стб.364 (аналогично: ПСРЛ. Т.XXV. М.-Л., 1949. С.82; Т.VII М., 2001. С.88). Перевод летописных дат на современное летоисчисление здесь и далее выполнен с учетом исследования Н.Г.Бережкова. См.: Бережков Н.Г. Хронология русского летописания. М., 1963.

[55] ПСРЛ. Т.XXV. М.-Л., 1949. С.82; ПСРЛ. Т.VII М., 2001. С.88. См.также: ПСРЛ. Т.II. М., 1998. Стб.565. Ипатьевская летопись, отразившая южнорусское летописание, чрезвычайно бедное нижегородскими известиями, в нашей работе не рассматривается.

[56] ПСРЛ. Т.I. Стб.11.

[57] Гусева Т.В. Средневековый Городец и его укрепления…, с.14.

[58] ПСРЛ. Т.IX. С.247. Т.XXVIII. С.37, 193.

[59] ПСРЛ. Т.1. Стб.353,354,355,361,364.

[60] Из работ общего характера укажем монографию: Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1987. С.90-98, 120-123.

[61] Год ультрамартовский; дата смерти – 19.06.1176. См. об этом: Бережков Н.Г. Хронология русского летописания…, с.79-80.

[62] ПСРЛ. Т.I. Стб.379.

[63] ПСРЛ. Т.I. Стб.380.

[64] ПСРЛ. Т.I. Стб.373, 377, 380.

[65] ПСРЛ. Т.XV. Тверской сборник. СПб., 1863. (фототипическое переиздание: М., 1965). Стб.259-260.

[66] Татищев В.Н. История Российская. Т.III. М.-Л., 1964. С.115.

[67] Татищев В.Н. История Российская. Т.IV. М.-Л., 1964. С.290.

[68] Там же, Т.III, с.250. Еще более путанными выглядят разночтения к примечанию: «Есть село на Волге доднесь в Балохонском уезде, а другое есть в Нижегородском, но сие тогда построено не было, понеже за Окою владение было мордовских князей и Нижняго тогда еще не было. Паче же мню, Юрьев на Волге Городцем имянует, понеже и в Малой Руси бывшей Юрьев иногда просто, иногда с приложением реки Остри Городец имянован» (там же, с.300. Аналогичный текст – в Т.IV, с.450-451). Остается лишь догадываться, что имеется ввиду под «другим» селом в Нижегородском уезде – может быть, д.Городец, впоследствии Краснобаковского уезда, или д.Городищи Таможниковской вол. Нижегородского у. Нижегородской губернии? (См.: История административно-территориального деления Нижегородской губернии (1917-1929). Справочник. Горький, 1983. С.100, 146, 151).

[69] ПСРЛ. Т.I. Стб.360, статья под 6677 г.

[70] ПСРЛ. Т.I. Стб.380-381.

[71] Нет намека на Городец и в более позднем известии о смерти вдовы Михаила Юрьевича: «В лhто 6709 (…) Того же лhта преставися княгыни Михалкова Февронья, месяца августа в 5 день, на память святаго мученика Евсегния, и положена бысть в церкви святыя Богородица в Суждали». (ПСРЛ. Т.I. Стб417)

[72] ПСРЛ. Т.I. Стб.389.

[73] Татищев В.Н. История Российская. Т.III. М.-Л., 1964. С.128. Аналогичный текст – в первой редакции (там же, Т.IV, с.298).

[74] Татищев В.Н. История Российская. Т.III, с.129.

[75] ПСРЛ. Т.I. Стб.390. Рассказ об этом же походе, с некоторыми отличиями, есть и в южнорусском летописании, под 6690 г. См.: ПСРЛ. Т.II. М., 1998. Стб.625-626.

[76] ПСРЛ. Т.I. Стб.400. Аналогично в Московском летописном своде конца XV века (ПСРЛ. Т.XXV. М.-Л., 1949, с.92); Никоновской летописи (ПСРЛ. Т.X. СПб., 1862 (фототипическое переиздание: М., 1965). С.14).

[77] Сообщение это, отсутствующее в Лаврентьевской, содержалось в утраченной Троицкой летописи под 6713 г. (о ней см.ниже, п.4.2). На основании выписки Н.М.Карамзина с точной отсылкой к Троицкой оно включено в текст реконструкции, выполненной М.Д.Приселковым (см.: Приселков М.Д. Троицкая летопись. Реконструкция текста. М.-Л., 1950. С.291). Предельно кратко о походе упомянуто и в Рогожском летописце под 6714 г.: «Посла великий князь Всеволод на Болгары и взяша» (см.: ПСРЛ. Т.XV. Стб.24; характеристику памятника см. в п.5.2 нашего исследования).

[78] Татищев В.Н. История Российская. Т.III, с.186.

[79] Кроме процитированного нами примечания («История Российская», Т.III, с.300, прим.520), см. также: «Сей Радилов Городец… мню, что Юриев Повольской или село Городец» (там же, с.305; аналогичный текст – в Т.IV, с.461).

[80] Мстислав Мстиславич Удатный (ум.1228 г.), торопецкий князь (с 1206 г.), в этот период княжил в Новгороде; в коалицию входили его брат псковский князь Владимир Мстилавич, смоленский князь Владимир Рюрикович, а также Всеволод Мстиславич, сын Мстислава Романовича киевского. Таким образом, на помощь Константину с его ростовским полком пришли полки новгородский, псковский и смоленский полки.

[81] Подробный пересказ событий приводил еще С.М.Соловьев в «Истории России с древнейших времен», т.2, гл.6 (См.: Соловьев С.М. Сочинения. В 18-ти кн. Кн.I. М., 1988. С.586-596). Из нижегородских публикаций укажем брошюру: Макарихин В.П. Новгород земли Низовской. (Повествование об основателе Нижнего Новгорода великом князе Юрии Всеволодовиче). Н.Новгород, 1994. Источниковедческое исследование летописных известий: Лурье Я.С. Повесть о битве на Липице 1216 г. в летописании XIV-XVI вв. // ТОДРЛ. Л., 1979. Т.XXXIV. С.96-115.

[82] ПСРЛ. Т.I. Стб.439-440. Аналогичное известие, судя по реконструкции М.Д.Приселкова, содержала Троицкая летопись, также отразившая владимирское летописание (Приселков М.Д. Троицкая летопись. Реконструкция текста. М.-Л., 1950 С.302, под 6726 г.). О привлечении этого утраченного ныне памятника к изучению политической истории Нижегородского края см. ниже, во второй части нашей работы. Летописи круга Лаврентьевской (Радзивилловская, Летописец Переяславля Суздальского) заканчиваются раньше этой даты; Московско-Академический список в этой части содержит текст, совпадающий с Софийской I летописью. В южнорусском летописании усобица 1216-1217 гг. и битва на Липице не упоминаются.

[83] Прозвище князя Мстислава – «Удатный», что по-древнерусски означает «удачливый». Закрепившееся в популярной литературе наименование Мстислава «Удалой» – неточный перевод его прозвища.

[84] ПСРЛ. Т.IV. Ч.1. С.186.

[85] ПСРЛ. Т.VI. Вып.1. Стб.263. Аналогично в Московско-Академическом списке: ПСРЛ. Т.I. Стб.492 (разночтения: «обшелъ» вместо «оселъ»).

[86] ПСРЛ. Т.XXV. М.-Л., 1949, с.111.

[87] ПСРЛ. Т.VII М., 2001. С.120; издатели в сноске: «Городок Ржевка, принадлежавший Мстиславу». Так же – «Мстиславов городок Ржевка» – понимал этот отрывок С.М.Соловьев в «Истории России с древнейших времен» (см. Соловьев С.М. Сочинения, в 18-ти книгах. Кн.I. М., 1988. С.591).

[88] ПСРЛ. Т.XXVI. С.61; Т.XXVII. С.38. Никоновская летопись, восходящая к московским сводам XV в., рассказывает о событиях 1216-1217 гг. сокращенно и данного упоминания не содержит.

[89] ПСРЛ. Т.XV. Стб.318.

[90] ПСРЛ. Т.VI. Вып.1. Стб.567. Об ошибочности отнесения к Городцу Радилову южного Городца см. выше, прим.1.

[91] ПСРЛ. Т.IV. Ч.1. С.186-196; Т.VI. Вып.1. Стб.263-274; Т.VII. С.120-124; Т.XXV. С.111-114; Т.XXVI. С.61-65; Т.XXVII. С.38-41. Я.С.Лурье считал, что в Новгородско-Софийском своде повествование о битве на Липице, изначально новгородское, дополнено по смоленскому источнику, так как князья из дома Ростиславичей в тексте названы «нашими князьями». (См.: Лурье Я.С. Повесть о битве на Липице 1216 г…., с.98-103) Однако смоленский источник дополнений не столь очевиден: симпатии летописца-автора повести явно отданы новгородцам, о смолянах говорится без особого пиетета (например: «Новгородци же не радя товаровъ бьяхуться, а Смолняне нападоша на товарh и одирааху мертвыя, а о бои не правааху». ПСРЛ. Т.I. Стб.498, Московско-Академический список Софийской I), что маловероятно, пройди повесть редактирование в Смоленске.

[92] ПСРЛ. Т.VI. Вып.1. Стб.265. Аналогично: ПСРЛ. Т.I. Стб.494 (Московско-Академический список Софийской I); Т.IV. Ч.1. С.188; Т.XXV. С.112; Т.VII. С.121; Т.XXVI. С.61; Т.XXVII. С.38.

[93] ПСРЛ. Т.VI. Вып.1. Стб.269. Аналогично: ПСРЛ. Т.I. Стб.497 (Московско-Академический список Софийской I); Т.IV. Ч.1. С.191; Т.XXV. С.113; Т.XXVI. С.63; Т.VII. С.122; Т.XXVII. С.39. Расположение полков, насколько можно судить по летописным источникам, было следующим: на правом фланге – Ярослав Всеволодович с переяславским полком, верными новгородцами и новоторжцами, приданными муромцами, бродниками, городчанами; в центре – Юрий Всеволодович со «всей силой Суздальской земли» (владимирский и суздальский полки?); на левом фланге – Святослав Всеволодович с младшим братом Иваном (юрьевский и стародубский полки?). Им противостояли: Ярославу – князь Владимир Рюрикович со смолянами; Юрию – князь Мстислав Мстиславович Удатный с Всеволодом Мстиславовичем и новгородцами и Владимир Мстиславович с псковичами; Святославу – его старший брат Константин с ростовцами.

[94] ПСРЛ. Т.VI. Вып.1. Стб.270. Аналогично: ПСРЛ. Т.I. Стб.498 (Московско-Академический список Софийской I); Т.IV. Ч.1. С.193; Т.VI. Вып.1. Стб.270. Несколько короче этот же рассказ изложен в московском летописании XV-XVI вв.: ПСРЛ. Т.XXV. С.113; Т.VII. С.123; Т.XXVI. С.64; Т.XXVII. С.40; Т.X. С.74.

[95] ПСРЛ. Т.III. С.56 (по Синодальному списку); аналогично в младшем изводе (по Комиссионному списку - с.257).

[96] ПСРЛ. Т.VI. Вып.1. Стб.273. Аналогично: ПСРЛ. Т.I. Стб.500-501 (Московско-Академический список Софийской I); Т.IV. Ч.1. С.195-196 (писцовые разночтения незначительны: после «въ малh»» доб. «дружинh»). При этом в Новороссийском списке Новгородской IV вместо «а князю Юрью Радилов городець» сказано: «А Юрья ради новгородчи». Следовательно, переписчик не понял выражение «Радилов городечь» (искажения текста вообще характерны для Новороссийского списка). В этом же списке «Городець» последовательно пишется «Городечь».

[97] ПСРЛ. Т.XXVI. С.65; Т.XXVII. С.41; Т.XXV. С.114 (писцовые разночтения: «в Городець в малh»); Т.VII. С.124; Т.XXXIII. С.61 (в указателе географических и этнических названий к данному тому ПСРЛ (с.241-249) это и ряд других упоминаний Городца не отмечены).

[98] ПСРЛ. Т.XXVIII. С.47, 204-205.

[99] ПСРЛ. Т.X, С.76.

[100] Лурье Я.С. Повесть о битве на Липице 1216 г…., с.111.

[101] Татищев В.Н. История Российская. Т.III. М.-Л., 1964. С.198. Сделанное самим В.Н.Татищевым примечание 593 (там же, с.261) показывает, что автор с трудом понимал, о чем пишет: «Радилов Городец прежде на Остри, н.521, потом просто на Волге был, н.590». Примечание 590 (там же, с.261): «Городище Городец, мню, на Волге село на северной стране, недалеко от Медведицы, а другое Белгородок – на южной стране пустое городище; мнят, что то был Константинов. Есть же Городец ниже по Волге, н.521. А о реке Суре тут неизвестно».

[102] ПСРЛ. Т.XV. Стб.324.

[103] ПСРЛ. Т.I. Стб.364, 380.

[104] Там же, стб.400, 494, 497; Т.IV. Ч.1. С.188, 191; Т.VI. Вып.1. Стб.265, 299; Т.XXV. С.112,113; Т.VII. С.121,122; Т.XXVI. С.61, 63; Т.XXVII. С.38,39.

[105] ПСРЛ. Т.I. Стб.518.

[106] ПСРЛ. Т.XVII. СПб., 1907. Стб.2; Т.XXXV. М., 1980.С.19.

[107] ПСРЛ. Т.XXV. С.115; Т.VII. С.125; Т.X. С.78; Т.XXVIII. С.47,205; Т.XXXIII. С.61.

[108] ПСРЛ. Т.XXV. С.117.

[109] ПСРЛ. Т.III. С.83,92,312,325,331-332,454; Т.IV. Ч.1. С.245,262; Т.VI. Вып.1. Стб.338,358,367; Т.VII. С.164,176,184; Т.X. С.143,175; Т.XV. Стб.324,407; Т.XXV. С.144-145,154,393; Т.XXVI. С.89,94,97; Т.XXVII. С.48-49,52-53,54,236,321; Т.XXVIII. С.58,64,217,224; Т.XXXIII. С.72,76.

[110] ПСРЛ. Т.XXVIII. С.63, 223. Обычно в сводах XV в. указывается, что кн.Андрей уходит из Торжка в Низовскую землю, но уточнения о Городце нет (например, ПСРЛ. Т.XXV. Московский летописный свод конца XV века. М.-Л., 1949. С.157).

[111] Текст приведен по Комиссионному списку Новгородской I летописи младшего извода (СПб. ФИРИ РАН, собр.Археографической комиссии, № 240; середина XV в. Л.22об.-24об. – «А се имена всhм градом Рускым, далним и ближним»). По этому списку текст опубликован: ПСРЛ. Т.III. С.475-477. О датировке памятника см.: Тихомиров М.Н. «Список русских городов дальних и ближних» // Тихомиров М.Н. Русские летописи. М., 1979. С.83-137; Янин В.Л. К вопросу о дате составления обзора «А се имена градом всем рускым, далним и ближним» // Древнейшие государства Восточной Европы. Материалы и исследования, 1992-1993 гг. М., 1995. С.125-134.

[112] ПСРЛ. Т.I. Стб.488.

[113] Русинов Н.Д. Этимологические заметки по русской лексике // Лексика, терминология, стили. Межвузовский научный сборник. Вып.2. Горький, 1973. С.52.

[114] ПСРЛ. Т.X. С.78. Т.XV. Стб.326.

[115] ПСРЛ. Т.XXV. С.115; Т.VII. С.125; Т.X. С.78; Т.XXVIII. С.205; Т.XXXIII. С.61.

[116] ПСРЛ. Т.XV. Стб.259-260.

[117] Города нашей области. (География, история, экономика, население, культура). Горький, 1969. С.145.

[118] Кирьянов И.А. К вопросу о времени основания г.Горького. Горький, 1956. С.24. Эту версию происхождения названия «Городец-Радилов», со ссылкой на брошюру И.А.Кирьянова, приводит ученый-географ, проф.Л.Л.Трубе. См.: Трубе Л.Л. Как возникли географические названия Горьковской области. Горький, 1962. С.105.

[119] Название «Ра», приведенное Птолемеем по отношению к известному ему нижнем течению Волги, в XVII в. было неправомерно перенесено Адамом Олеарием на всю реку в целом. Население региона в XII в., да и позднее, это название не могло употреблять. Благодарю Т.В.Гусеву за консультации по данному вопросу.

[120] ПСРЛ. Т.II. М., 1998. Стб.534.

[121] ПСРЛ. Т.I. Стб.316. Об этом же: Соловьев С.М. Сочинения. В 18-ти кн. Кн.I. М., 1988. С.482, 510, 695.

[122] Лурье Я.С. Повесть о битве на Липице…, с.102-103. Выше по поводу происхождения рассказа в Новгородской I Я.С.Лурье замечает: «Принадлежность его новгородскому автору не вызывает сомнений» (там же, с.98).

[123] Подробнее об этом см.выше, в обзоре источников.

[124] См.: Список населенных мест Нижегородской губернии. Н.Новгород, 1911; История административно-территориального деления Нижегородской губернии (1917-1929). Справочник. Горький, 1983.

[125] ПСРЛ. Т.IV. Ч.1. С.388. Аналогично в Воскресенском списке Софийской II летописи: ПСРЛ. Т.VI. Вып.2. Софийская вторая летопись. М., 2001. С.6. Аналогично (с пропуском Ржевы) в одном из списков Никоновской летописи: ПСРЛ. Т.XI. С.180.

[126] Борзаковский В.С. История Тверского княжества. Тверь, 1994. С.44.

[127] Города нашей области. (География, история, экономика, население, культура). Горький, 1969. С.145.

[128] Комарович В.Л. Китежская легенда (Опыт изучения местных легенд). М.-Л., 1936. С.111.

[129] Комарович В.Л. Китежская легенда…, с.140: «Решаемся признать, таким образом, Кидекшу суздальскую до 1024 г. каким-то средоточием язычества».

[130] Комарович В.Л. Китежская легенда…, с.115-121.

[131] См.: Куприянова Н.И. Историческая легенда о невидимом граде Китеже и нижегородская светская и епархиальная власть // Град Китеж, озеро Светлояр в русской культуре (Литературно-исторические чтения). Н.Новгород, 1995. С.32-37; Пудалов Б.М. О рукописной традиции "Китежского Летописца" // там же, с.19-22. См.также: Легенда о граде Китеже. (Подготовка текста, перевод и комментарии Е.В.Галицкой и Б.М.Пудалова). СПб., 1993. Правда, Н.Ф.Филатов пересматривает и эту датировку, атрибутируя составление «Китежского летописца» … попу Городецкого Троицкого собора Павлу Петрову и пономарю Ваське Иванову, то есть никонианскому духовенству. Н.Ф.Филатов пишет буквально следующее: «В качестве доказательств исторической значимости Городца в судьбах России, думается [выделено нами. - Б.П.], и был создан клиром Троице-Никольских храмов знаменитый «Китежский летописец»…». Его создание Н.Ф.Филатов датирует 1698 или 1699 годом. Никаких убедительных доказательств в пользу своего «думания» Н.Ф.Филатов не привел: нет здесь ни указания на текст «Китежского летописца» с подписями «клира Троице-Никольских храмов» (если таковой текст вообще существовал), ни примеров работы этого новообрядческого клира с «рукописными текстами древних летописей и хронографов» (кстати, Н.Ф.Филатов не привел документального подтверждения существования летописей и хронографов у попа Павла Петрова или в других храмах Городца на рубеже XVII-XVIII вв.). Неясным осталось и то, каким образом «челобитье Петру I троице-никольского причта в 1700 году» о возобновлении Федоровского монастыря в Городце связано с составлением «Китежского летописца». Ни одной сноски ни на один документ или рукопись в статье Н.Ф.Филатова нет. См.: Филатов Н.Ф. Китежский летописец // Град Китеж, озеро Светлояр в русской культуре. Н.Новгород, 1995. С.15-18. Разбор этой версии Н.Ф.Филатова был дан в нашей статье: Легенда о граде Китеже // Старообрядец. Март 2002. № 4.

[132] Утверждение В.Л.Комаровича о том, что Городец именовался «Кидеш Малый» до XVII в. и даже в XII в., не может быть принято, так как оно основано на предложенных автором конъектурах (субъективных правках) различных отрывков. См: Комарович В.Л. Китежская легенда…, с.122, 128-129, 152.

[133] Гусева Т.В. Средневековый Городец на Волге и его укрепления // Столичные и периферийные города Руси и России в средние века и в раннее новое время (XI-XVIII вв.). Доклады второй научной конференции (Москва, 7-8 декабря 1999 г.). М., 2001. С.13-22.

[134] Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Изд.2-ое. Т.I (А-З). СПб.-М., 1880. С.391:

[135] Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка. (Репринтное издание) Т.I. Ч.1 (А-Д). М., 1989. Стб.555-558, 575-577.

[136] Гусева Т.В. Средневековый Городец на Волге и его укрепления…, с.17-21.

[137] Комарович В.Л. Китежская легенда (Опыт изучения местных легенд). М.-Л., 1936. С.109 (слово «городец» имело «значение младшего или меньшего города, пригорода [подчеркнуто автором. – Б.П.] при городе старшем и главном, господствующем»; пример «Киев - Киевец»); Трубе Л.Л. Как возникли географические названия Горьковской области. Горький, 1962. С.105.

[138] Алферова Г.В. Русские города XVI-XVII веков. М., 1989. С.16. Исследовательница ссылается также на мнение Д.Я.Самоквасова о понятии «город» в допетровской Руси (там же, с.13).

[139] В этой связи интересны результаты археологических раскопок селищ Нагавицыно-I, Шейкино, Скипино, и вывод о том, что «сельскохозяйственная округа стала формироваться лишь после возведения городов [Городца и Нижнего Новгорода. – Б.П.]». См.: Гусева Т.В. Городец и Нижний Новгород в свете археологических данных XII-XIII вв. // Проблемы истории и творческое наследие С.И.Архангельского. Тезисы докладов. Н.Новгород, 1997. С.83.

[140] Алферова Г.В. Русские города XVI-XVII веков…, с.62 (обзор источников – там же, с.31, 33, 56-58).

[141] Гусева Т.В. Средневековый Городец на Волге и его укрепления…, с.20 (об укреплениях второго посада).

[142] В этой связи, кстати, любопытно известие Лаврентьевской летописи под 6703 г. о возобновлении другого поселения с таким же названием, Городца Остерского, при великом князе Всеволоде Юрьевиче: «В лhто 6703. Посла благовhрный и христолюбивый князь Всеволодъ Гюргевич тивуна своего Гюрю с людми в Русь и созда град на Городци на Въстри, обнови свою отчину». (ПСРЛ. Т.I. Стб.412). Получается, что в этом Городце городские укрепления тоже нуждались в дополнительном строительстве?

[143] Скорее всего, поэтому упоминание Городца было опущено в сообщении Ипатьевской летописи. Как известно, рассказ о походе сохранился в двух версиях: 1) более полная в Лаврентьевской летописи (ПСРЛ. Т.I. Стб.364) и связанных с нею памятниках (см. выше); 2) не содержащая упоминаний Городца в Ипатьевской летописи, отражающей южнорусское летописание (ПСРЛ. Т.II. М., 1998. Стб.565). Первичной, разумеется, является версия Лаврентьевской летописи, непосредственно восходящая к летописанию Владимиро-Суздальской Руси.

[144] Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X–XIV вв. М.,1984. С.92. Здесь же автор приводит мнение А.Н.Насонова, предположительно считавшего годом основания Городца 1164 г.

[145] Гусева Т.В. Средневековый Городец на Волге и его укрепления…, с.19-20. Для оценки успеха походов Андрея и Всеволода Юрьевичей (и, следовательно, о возможном количестве булгарского «полона») сошлемся также на наблюдения В.Л.Егорова: «Столь активная антибулгарская направленность русской политики в XII в. привела к тому, что основная территория Волжской Булгарии находилась в Закамье и расширение ее шло исключительно к югу… Одним из показателей ощутимости для булгар военных ударов с севера является перенос в XII в. столицы государства из Булгара в Биляр, находившийся в глубине булгарской земли и в стороне от Волги, по которой обычно приходили русские войска». См.: Егоров В.Л. Историческая география Золотой Орды в XIII-XIV вв. М., 1985. С.100.

[146] Строительство крупных зданий в ту эпоху затягивалось на годы. Вспомним, что Лаврентьевская летопись под 1224 г. говорит об освящении церкви Спаса в Ярославле, заложенной еще Константином Всеволодовичем, умершим в 1218 г. В Новгороде Нижнем, заложенном еще в 1221 г., Спасо-Преображенский собор – главный городской храм - начали строить в камне лишь в 1227 г. См.: ПСРЛ. Т.I. Стб.442, 445, 447.

[147] Как известно, в период 1164-1174 гг. Андрей Боголюбский предпринял не менее шести крупных походов на булгар, Киев и Новгород, с которым вел затяжную войну; к этому надо прибавить мелкие набеги и пограничные конфликты в последние десять лет жизни князя.

[148] По отдельным летописным сообщениям можно догадываться, что самые различные социальные слои были недовольны правлением Андрея Боголюбского. Ю.А.Лимонов допускал, что в заговоре 1174 г. участвовали даже его младшие братья Михаил и Всеволод Юрьевичи, наследовавшие владимирское великое княжение, и другие родственники (См.: Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1987. С.86-93) Характерно, что ни один город на Руси не был назван «Андреев» в честь Андрея Юрьевича, канонизированного, кстати, достаточно поздно: его общерусская канонизация состоялась только в 1703 г. (См.: Хорошев А.С. Политическая история русской канонизации (XI-XVI вв.). М., 1986. С.194).

Часть 2. НАЧАЛЬНЫЙ ПЕРИОД ИСТОРИИ НИЖНЕГО НОВГОРОДА

            На первый взгляд, Новгороду Нижнему в истории повезло больше многих других городов Владимиро-Суздальской Руси. Прежде всего, летописные источники сохранили известие о закладке великим князем владимирским Юрием Всеволодовичем «Новагорода на усть Окы» в 1221 г. Благодаря этой записи возникновение города не приходится датировать по первому упоминанию в летописях (а именно так обстоит дело, например, с Ростовом, Муромом, Суздалем и Городцом): в летописной статье под 6729 (1221) г. точно названы и год, и место, и основатель. Такое применительно к городам Древней Руси случается все же нечасто. «Везение» продолжалось и в дальнейшем: Нижний Новгород, основанный много позже Ростова, Суздаля и Мурома, на протяжении веков не запустел и не превратился в провинциальное захолустье, но, напротив, стал значительным торгово-промышленным центром, административной столицей Приволжья, одним из крупнейших и красивейших городов России.

            В исторической науке Нижнему – «этому царственно поставленному городу» – повезло меньше, чем, например, его северному «тезке» Новгороду Великому. Фундаментальные исторические исследования по истории «Новагорода на усть Окы», основанные на комплексном изучении всех доступных письменных и археологических источников, отсутствуют. Их отсутствие, разумеется, не в состоянии заменить научно-популярное издание «История города Горького», выпущенное к 750-летию города и давно уже морально устаревшее (начиная с заглавия)[1]. Начальный период истории Нижнего – от закладки города (1221 г.) до монголо-татарского нашествия (1237 г.) – здесь изложен неизбежно кратко, и в соответствии с задачами книги он оказался сведен к пересказу первых летописных известий о городе. Практически так же – с большей или меньшей степенью подробности – изложены эти события и в общих курсах истории России. Так, в «Истории государства Российского» Н.М.Карамзина события древнейшего периода существования Нижнего Новгорода занимают в общей сложности едва ли больше странички, а в «Истории России с древнейших времен» С.М.Соловьева они уместились на трех страницах[2]. По сути, таким же остался подход к освещению начальной истории города и у составителей «Очерков истории СССР периода феодализма». Об основании Нижнего Новгорода здесь сказано следующее: «Укрепляя свое положение в Поволжье и в бассейне Оки, Юрий в 1221 г. поставил город Нижний-Новгород, основание которого имело большое прогрессивное значение в истории мордвы [?! – Б.П.]»; далее перечислены годы военных столкновений князей Владимиро-Суздальской Руси с «осчастливленной» строительством Нижнего мордвой[3]. Эти же сообщения столь же кратко приведены в работе И.А.Кирьянова, посвященной древнерусским крепостям Нижегородского края[4], и пересказаны (в несколько беллетризованном виде) в различных краеведческих изданиях XIX-XX вв.[5] В специальных же трудах, посвященных различным аспектам истории Владимиро-Суздальской Руси, известия о Нижнем Новгороде за период 1221-1237 гг. рассматривались в контексте интересовавших авторов проблем. Так, внимание В.А.Кучкина сосредоточено на процессе распространения русского влияния из Волго-Окского междуречья на восток и освоения новых территорий[6]; русско-мордовские и русско-булгарские отношения как часть внешней политики великих князей владимирских проанализированы Ю.А.Лимоновым[7]. Но если в первой из указанных работ основанию Нижнего и последовавшим затем событиям посвящен один абзац, то во второй возникновение русского города в устье Оки даже не упомянуто.

            Таким образом, получается, что изучение начального периода истории Новгорода Нижнего страдает теми же изъянами, что и история Городца. Отсутствует сравнительно-текстологический анализ летописных известий о регионе за второе и третье десятилетия XIII в., а значит, не выявлено первоначальное ядро этих известий и не прослежено его развитие в последующих летописных сводах, что позволило бы решить вопрос о степени достоверности сообщаемой информации. Отсутствует анализ контекста летописных известий об этом периоде, не проанализирован их «конвой» («литературное окружение»)[8] внутри годовой статьи, не выявлены «умолчания» летописцев. В итоге затруднено изучение исторических обстоятельств, приведших к возникновению Нижнего Новгорода, определение статуса нового поселения и предпосылок (как объективных, так и субъективных), обусловивших впоследствии его бурное развитие.

            Из всех проблем древнейшего периода истории Нижнего Новгорода местных историков и краеведов издавна волновал, пожалуй, только один вопрос – время возникновения города в устье Оки. Очевидным кажется ответ, предлагаемый древнерусскими летописями, - 1221 год; но он тут же вызывает новый вопрос: не предшествовало ли созданию «Новагорода на усть Окы» некое городское поселение, возникшее еще раньше? А после этого вопросы всплывают один за другим. Был ли этот город-предшественник (в специальной литературе обычно именуемый «Старый городок») русским, булгарским или мордовским поселением? Кто и при каких обстоятельствах основал этот город? Каковы свидетельства в пользу существования «Старого городка» до начала XIII в., и можно ли это подтвердить материалом письменных и археологических источников? И, наконец, самое важное: насколько вообще надежны показания летописей, позволяющие считать 1221 г. годом основания Новгорода Нижнего, а Юрия Всеволодовича – его основателем?

            Работы, отстаивающие версию о «Старом городке»-предшественнике Нижнего Новгорода, не слишком многочисленны, как и критические отзывы на них. Но обзор истории этого вопроса позволяет не только решить, есть ли основания для пересмотра традиционной даты возникновения Нижнего Новгорода, но и сделать интересные наблюдения историографического характера.

Глава 1. Версии о городе-предшественнике Нижнего Новгорода

(обзор истории вопроса)

            В публикациях историков тезис о возникновении Нижнего Новгорода на месте ранее существовавшего города появляется уже в XVIII в. Приоритет здесь принадлежит, по-видимому, В.Н.Татищеву, который в «Истории Российской» писал: «6729 (1221). Князь великий Юрий заложи град от болгор на усть Оки реки, имяновав его Новград Нижний, бе бо ту первее град болгорский»[9]. По сравнению с дошедшими до нас летописными источниками, в том числе и с теми, которыми достоверно пользовался В.Н.Татищев (Никоновская, Воскресенская летописи), в сообщении историка сделано две вставки: 1) город в устье Оки заложен «от болгор»; 2) «бе бо ту первее город болгорский» [выделено нами. – Б.П.]. Причина появления первой вставки сомнений не вызывает: она – плод логического заключения автора, обратившего внимание на предшествующую летописную статью под 6728 (1220) г., где рассказывается о войне великого князя владимирского Юрия Всеволодовича с Волжской Булгарией. Впрочем, это умозаключение В.Н.Татищева несколько искажает историческую действительность, так как защита «от болгор», судя по последующим событиям 1220-1230-ых гг., была не единственной целью закладки Нижнего Новгорода. О том, что данная вставка была сделана самим В.Н.Татищевым, красноречиво свидетельствует ее отсутствие в тексте второй редакции «Истории Российской»: «Новград Нижний. 6729 (1221). Князь великий Юрий послал воевод своих с войски и велел на устии реки Оки построить новый град, где издавна был град болгарский и от руских разорен»[10]. Происхождение второй татищевской вставки неясно. Хотя ее грамматическая конструкция – «бе бо ту первее» – вроде бы указывает на древнерусский источник (во второй редакции текст поновлен: «где издавна был град болгарский»), но в сохранившихся летописных сводах эта фраза отсутствует, а вероятность использования какого-то иного авторитетного, но не дошедшего до нас источника ничтожно мала в свете того, что известно сегодня ученым об источниках «Истории Российской» и авторских принципах В.Н.Татищева[11]. Поэтому более правдоподобным представляется сочинение текста вставки самим историком – либо на основе опять-таки умозаключений, либо на основе местного источника (возможно, фольклорного), аналогичного тому, который был известен позднее Н.И.Храмцовскому.

            В своей книге «Краткий очерк истории и описание Нижнего Новгорода» Н.И.Храмцовский приводит легенду о том, что на месте Нижнего Новгорода прежде стоял город мордвина Абрама, осажденный суздальским князем Мстиславом в 1171 г. В последовавшем затем сражении Абрам погиб, но и Мстислав со своей дружиной не смог закрепиться в городе и отступил к Суздалю[12]. В качестве источника легенды Н.И.Храмцовский указал рассказ не названного по фамилии «любителя старины»-владельца старинных книг и заметил, что хотя легенда и не совпадает с повествованием летописных источников, «но в основании своем она не противоречит летописцам и историкам и подтверждает, что на месте нынешнего Нижнего Новгорода был город или большое сельбище туземцев, который, по всей вероятности, подвергся опустошению в 1171 году…»[13]. Но такой вывод исследователя истории родного края приходится признать слишком поспешным. Судя по упоминанию в легенде имени князя (Мстислав) и по нехарактерным для фольклора весьма реалистичным указаниям на количество воинов с обеих сторон, источник повествования о «Абрамове городке» - не местные предания, но авторский рассказ образованного человека, знакомого с известием Лаврентьевской летописи под 6680 (1171) и следующими годами о походах в Поволжье. В этой связи примечательно, что, переиздавая легенду о «Абрамове городке» в своей «Нижегородке», А.С.Гациский, в целом не разделявший версию о поселении-предшественнике Нижнего, привел отзыв П.И.Мельникова (в примечании к изданию 1877 г.): «Легенда эта весьма подозрительного свойства, относительно подлинности ее»[14]. Действительно, достоверность рассказа о мордовском городке-предшественнике Нижнего Новгорода не подтверждается не только письменными, но и фольклорными источниками. Больше похожа на произведение фольклора другая приводимая Н.И.Храмцовским и А.С.Гациским легенда: мордовскому вождю Скворцу предсказано, что после его смерти начнутся ссоры между его потомками; впоследствии, как гласит легенда, усобицы действительно ослабили местные племена, и Андрей Боголюбский отогнал их от устья Оки[15]. Легенда показалась правдоподобной и современникам, так что ее привел в своей «Истории России с древнейших времен» С.М.Соловьев – впрочем без ссылок на книгу Храмцовского[16]. Топонимические легенды, объясняющие местные названия (в данном случае – Дятловы горы), широко бытуют во многих регионах России (кстати, есть они и в Городце – например, о мысе Шихан). Поэтому не приходится сомневаться, что они существовали (в том или ином виде) и во времена Татищева, проезжавшего через Нижний Новгород в 1741 г., и во времена П.И.Мельникова-Печерского, внимательно их изучавшего. Принимать фольклорные предания XVIII-XIX вв. о расселении угро-финских племен как доказательства существования города-предшественника Нижнего Новгорода, разумеется, нельзя.

            Бездоказательность подобных версий осознавал и П.И.Мельников, попытавшийся расширить круг источников и количество доводов в пользу гипотезы о существовании «Старого городка». Доклад, сделанный известным литератором и краеведом на IV Археологическом съезде в Казани в 1877 г., открыл новый этап в истории вопроса[17]. Происхождение города-предшественника Нижнего Новгорода автор изложил несколько непоследовательно: считая город, в отличие от В.Н.Татищева, не булгарским, а мордовским («здесь жила Мордва, и тот городок был мордовский»), П.И.Мельников уже в следующем предложении утверждал, что это был «суздальский старый город», поставленный «князьями суздальскими для собирания дани с Мордвы» и расположенный «выше по течению Оки от места, где Юрий Всеволодович поставил впоследствии новый город, нижний»[18]. Таким образом, по рассуждениям П.И.Мельникова, именно из-за этого «верхнего старого города» на Гремячей горе город, основанный Юрием Всеволодовичем, получил название «Нижний Новый город». Судьба же «старого города», по версии автора, была такова: в 1445 г. его ненадолго захватил хан Золотой Орды Улу-Махмет (Улуг-Мухаммед), а позднее «старый город» был уничтожен оползнем. Для обоснования своей версии П.И.Мельников привлек летописные и фольклорные источники: 1) Софийскую II летопись – общерусский свод XVI в., где в статье под 1445 г. сообщается о Нижнем Новгороде «старом» и «меньшом»; 2) список «Нижегородского летописца», где в недатированном сообщении об оползне, разрушившем слободу Благовещенского монастыря, упомянут «Старый городок», поставленный «великими князьями суздальскими»; 3) «местные предания русские и мордовские», в частности, «мордовская песня о водворении Русских на берегах Оки» – впрочем, сами тексты или сюжеты этих преданий и песни в докладе не приведены[19]. Вызывает сомнение эпиграфический источник – «надпись, бывшая на стене нижегородского Архангельского собора», о которой сам же П.И.Мельников замечал: «Ее не существует со времени пристройки к Архангельскому собору теплой церкви еще в XVIII ст[олетии], она списана на доску, повешенную на паперти, но редакция ее изменена и ни мало не похожа на старинную»[20]. Неслучайно в системе доказательств автора этот эпиграфический источник никак не использован. Слабым местом работы стало полное отсутствие археологических подтверждений существования «Старого городка» на Гремячей горе. В результате П.И.Мельников смог лишь подтвердить существование, во-первых, «старого» и «меньшого» Нижнего Новгорода в XV в. (но это было известно и ранее, со времен Н.М.Карамзина), во-вторых, расположение «Старого городка» на близлежащих землях, некогда населенных мордвой. Но насколько этот городок «старый», то есть мог ли он быть старше Нижнего Новгорода – этот ключевой вопрос остался без ответа, ибо приведенные докладчиком источники не подтверждают основание «Старого городка» до 1221 г. Именно поэтому гипотеза П.И.Мельникова о городе-предшественнике Нижнего Новгорода (мордовском или суздальском?) не получила поддержки в современных писателю научных кругах. Так, А.В.Экземплярский в своем очерке о великом княжестве Нижегородском датировал основание Нижнего Новгорода 1221 г., допуская, что «укрепления его могли быть оконченными и до, и после 1222 г.»[21].

            Вновь к рассмотрению версии о «Старом городке» историки и краеведы вернулись нескоро. Л.М.Каптерев в своей книге излагал традиционную версию основания русского города в устье Оки в 1221 г.[22] Но в 1946 г. тему о городе-предшественнике Нижнего Новгорода, казалось бы, уже отодвинутую в прошлое, вновь поднял профессор Горьковского пединститута Н.М.Добротвор. Как отмечалось в научной хронике, «Н.М.Добротвор высказал предположение о возможности заселения славянами района устья Оки задолго до основания Нижнего Новгорода. По мнению Н.М.Добротвора, не исключена возможность, что Бряхимов (Ибрагимов), упоминаемый в летописи, был городом, расположенным в устье Оки»[23]. В своей научно-популярной брошюре Н.М.Добротвор привел совершенно фантастическую версию событий: «В районе города Горького в самые отдаленные времена жили славяне, занимавшиеся земледелием. (…) Еще значительно раньше [то есть до 1088 г., о котором несколько выше писал Н.М.Добротвор. – Б.П.], при движении булгар по Волге, к северу, булгарский хан Ибрагим (Бряхим) расположился, как надо полагать [здесь и далее выделено нами. – Б.П.], в районе нынешнего города Горького, захватив древнее славянское поселение (Дятловы горы). Становище булгарского хана Ибрагима стало называться городом Бряхимовым (или Ибрагимовым)… Это все-таки был русский город! Летописец называл Бряхимов Великим градом… [В 1220 г.] был взят русскими город Ошел. Возможно, что Ошелом летопись называет тот же Великий град (Бряхимов)»[24]. Почему «надо полагать», что Бряхимов возник на месте Нижнего Новгорода, Н.М.Добротвор так и не объяснил, а уж затруднять себя доказательствами существования «древнейшего славянского земледельческого поселения» и вовсе не стал. Отождествление Ошела с Бряхимовым и Великим градом Булгарским, разумеется, не может быть воспринято всерьез и свидетельствует о незнании автором исторической географии Волжской Булгарии[25].

            Доказательства в пользу версии Н.М.Добротвора попытался привести в одной из своих ранних работ нижегородский ученый-историк И.А.Кирьянов, отождествивший «Абрамов городок» с булгарским городом Бряхимовым. В рассуждениях И.А.Кирьянова ключевую роль играли этимологические сопоставления («Абрам>Ибрагим>Бряхим-») и локализация Бряхимова в двух списках «Казанской истории» как города на Оке. Однако древнерусское «Сказание о Владимирской иконе Божьей матери» (XII в.), а также наиболее ранние и авторитетные списки «Казанской истории» (XVII в.) сообщают о расположении города Бряхимова на Каме, так что чтение двух поздних списков «на Оке реке» – явная ошибка переписчика их протографа. Вероятно, поэтому И.А.Кирьянов в последующих работах пересмотрел свою точку зрения, отказавшись от поддержки версии о «городе-предшественнике» и приняв традиционную версию об основании Нижнего Новгорода в 1221 г.[26] Археологические исследования, активно проводившиеся на территории Нижегородского кремля в 1960-1970-е гг., позволили И.А.Кирьянову и В.Ф.Черникову сделать принципиально важный вывод: крепость, заложенная Юрием Всеволодовичем в 1221 г. на Часовой горе при слиянии Оки с Волгой, была поставлена прямо на материке, а не на месте какого-либо предшествующего поселения[27]. Таким образом, никаких признаков существования здесь города XII в. обнаружено не было.

            Важным этапом в истории рассматриваемого вопроса о «Старом городке» стала опубликованная в 1975 г. статья проф.В.А.Кучкина, одного из наиболее авторитетных специалистов по истории Северо-Восточной Руси[28]. Данная работа московского ученого, посвященная изучению летописных известий XV в. о «старом» и «меньшом» Нижнем Новгороде, содержит и разбор гипотезы П.И.Мельникова о городе-предшественнике. Сопоставительный анализ сообщений под 1445 г., приводимых в Ермолинской, Софийской II и Львовской летописях, в Московском летописном своде 1479 г. (и восходящих к нему Симеоновской, Воскресенской, сводах 1497 и 1518 гг.), а также известие о походе 1469 г. позволил В.А.Кучкину сделать обоснованный вывод: «старый» Нижний Новгород летописных статей 1445 г. – это Нижегородский кремль; «меньшой» город – одно из укреплений (по выражению В.А.Кучкина, «предградие», «укрепленный острог») Нижнего[29]. Ученый показал недостаточную обоснованность версии П.И.Мельникова и ошибочность ряда его логических умозаключений. Выяснилось, что во фрагменте «Нижегородского летописца» об оползне в Благовещенской слободе («…сверху на слободу и на старый город и засыпало в слободе…») слова «и на старый город» оказались позднейшей вставкой, отсутствующей в более ранних списках данного памятника[30]. К тому же «определение «меньшого» города как «нового» целиком принадлежало самому П.И.Мельникову. Источник – Софийская II летопись – знал лишь термин «меньшой» город… Эта незначительная, на первый взгляд, поправка к показанию летописи нужна была П.И.Мельникову для того, чтобы сделать более убедительными свои конечные выводы относительно строительства Нижнего Новгорода и происхождения его названия»[31]. В итоге утверждение П.И.Мельникова о существовании «Старого городка» на Гремячей горе оказывается совершенно произвольным, и на основании привлеченных им источников, как пишет В.А.Кучкин, «нельзя строить заключений о возникновении Нижнего Новгорода и происхождении его названия. Для этого нужны иные данные»[32].

            Казалось бы, после такого вывода авторитетного ученого для воскрешения версии о «Старом городке» в любом ее варианте (булгарский город, мордовский «Абрамов городок», суздальский город-предшественник Нижнего Новгорода) необходим поиск «иных данных», то есть неизвестных науке источников – летописных, документальных, археологических. Однако профессор Горьковского (Нижегородского) университета Н.Ф.Филатов, выступивший в конце 1980-ых гг. со своей оригинальной концепцией возникновения Нижнего Новгорода, обошелся без привлечения дополнительных источников. В общих чертах концепция Н.Ф.Филатова такова: 1) в XII в. в устье Оки существовал русский город, основанный суздальскими князьями («Старый городок»); 2) в 1221 г. возникает Нижний Новгород, получивший свое название относительно уже существовавшего в четырех верстах вверх по Оке «Старого городка»; 3) основателем Нижнего Новгорода был не Юрий Всеволодович, великий князь владимирский, а его племянник, ростовский князь Василько Константинович. В виде аксиомы, без каких-либо доказательств, эта концепция была впервые изложена Н.Ф.Филатовым в методическом пособии 1988 г.[33] Ряд логических умозаключений, с упоминанием доклада П.И.Мельникова (1877 г.), присутствует в научно-популярном пособии, адресованном «учителям-историкам, старшеклассникам, абитуриентам гуманитарных вузов, а также всем, кто интересуется историей родной земли»[34]. Перечень источников Н.Ф.Филатов не приводит; сноски на источники также отсутствуют, но аргументы автора (цитата из «Нижегородского летописца», известие Лаврентьевской летописи о походе 1171 г.) свидетельствуют, что круг источников здесь сужен по сравнению с работой П.И.Мельникова. Более подробно версию о суздальском городке-предшественнике Нижнего Новгорода Н.Ф.Филатов изложил в специальной статье[35], но и здесь нет ни одного источника, неизвестного ранее П.И.Мельникову. Характерно, что источники эти были проанализированы в статье В.А.Кучкина «О Нижних Новгородах – «старом» и «меньшом»», однако о существовании этой статьи Н.Ф.Филатов, не преодолевший доводы оппонента, попросту умолчал[36]. Традиционны и аргументы Н.Ф.Филатова: 1) раз городок, находившийся недалеко от Благовещенской слободы и построенный суздальскими князьями во время походов на мордву, в тексте «Нижегородского летописца» XVII в. именуется «старым», значит, он был основан в XII в.; 2) раз дружина Мстислава Андреевича во время зимнего похода 1171/72 г. стояла две недели в устье Оки, значит, все это время воины должны были находиться в укрепленном городке; 3) раз булгары, преследовавшие дружину Мстислава, возвращавшуюся после вторжения в Волжскую Булгарию, остановились, не дойдя устья Оки, значит, там уже в эти годы был русский город-крепость. Недостаточность свидетельств исторических источников с лихвой восполняется художественными образами[37]. А завершается статья Н.Ф.Филатова грозной репликой в стиле не академического исследования, а идеологизированной около-научной публицистики прежних лет: «…Попытка некоторых историков нашего города не замечать или игнорировать эти факты свидетельствует лишь о непрофессионализме или элементарном незнании (и нежелании знать) многовековой истории древнего (еще более древнего, чем считалось) Нижнего Новгорода»[38].

            Неудивительно, что статья «Старый городок в устье Оки», опубликованная «в порядке дискуссии», тут же вызвала возражения специалистов. Уже через год в следующем выпуске того же издания печатается статья А.А.Кузнецова, где проанализированы доводы сторонников версии о «Старом городке» (в том числе и Н.Ф.Филатова)[39]. Рассмотрев показания источников и характер их осмысления в трудах сторонников «Старого городка», А.А.Кузнецов делает неутешительный вывод: «Косвенный характер летописных сообщений 1172, 1369-1370-х, 1445 гг., документов XV-XVII вв. и легенд, записанных в XIX в., вынуждает сторонников идеи о существовании града на устье Оки до 1221 г. выстраивать цепь взаимообусловленных предположений для доказательства связи Старого города и Нижнего Новгорода. Это делает почву научного построения весьма зыбкой»[40]. Автор опровергает бездоказательный тезис Н.Ф.Филатова о строительстве Городца и «Старого городка» в период правления Юрия Долгорукого, а сам «Старый городок» из «Нижегородского летописца» считает «фикцией, возникшей для объяснения остатков древних финно-угорских поселений»[41]. А.А.Кузнецов обращается также к проблеме существования так называемых «открытых торгово-ремесленных поселений» VIII-XII вв. на территории «будущей Нижегородчины» (выражение А.А.Кузнецова)[42], но эта проблема выходит за рамки нашего исследования. Общие выводы А.А.Кузнецова поддерживают традиционную версию возникновения русского города в устье Оки: 1) «Говорить о реальных предшественниках Нижнего Новгорода нельзя»; 2) «Нижний Новгород как русский город появился в 1221 г. после похода на булгар в 1220 г.»[43]. Н.Ф.Филатов эти выводы не принял, выступив на страницах местных средств массовой информации, после чего дискуссия потеряла научный характер[44].

            Среди публикаций сторонников версии о городе-предшественнике Нижнего Новгорода определенный научный интерес представляют статьи Ю.В.Сочнева[45]. В отличие от Н.Ф.Филатова Ю.В.Сочнев предпринял попытку поиска новых источников для подтверждения существования русского поселения XII в. в устье Оки, проанализировал летописные сообщения, известные ранее, и в общих чертах показал историю вопроса, а кроме того, привлек к исследованию опубликованный прежде источник – грамоту 1593 г.[46] Но система доказательств автора представляет собой цепочку взаимосвязанных допущений и предположений[47], причем зачастую последующее предполагается на основе столь же предположительного предыдущего. Вот пример такого шаткого построения: 1) В.Н.Татищев сообщает о существовании булгаро-русского договора о торговле по Оке и Волге; 2) для обеспечения безопасности торговых караванов булгары создают сеть форпостов; 3) «одним из таких форпостов, вероятно [подчеркнуто нами. - Б.П.], и был городок в подчиненных мордовских землях в устье Оки»[48]. Достаточно вынуть из этой цепочки рассуждений первое или второе звено, не подтвержденное древнерусскими летописными сводами, и все построение обрушится. Но это не смущает Ю.В.Сочнева, и он продолжает нанизывать на созданную им цепочку уже не предположения, а утверждения: 4) «городок вверх от устья Оки до середины XII века находился под контролем булгар» [автор даже не замечает, что само существование городка так и осталось недоказанным! – Б.П.]; 5) «после походов Андрея Боголюбского, поведшего особенно активную борьбу с булгарами, эта территория стала контролироваться русскими…» [Абсолютно бездоказательно! Напротив, череда «восточных» походов из Городца в последней трети XII-первой трети XIII вв. свидетельствует, что русские не контролировали эту территорию, а лишь стремились к установлению контроля. – Б.П.]; 6) «…основавшими здесь свое поселение» [без комментариев. – Б.П.]. Автор предлагает «для подтверждения или опровержения этой версии, а также и для выяснения условий и возможности существования русского города в устье Оки до 1221 г.» рассмотреть свидетельства летописей. Но так как «ответ задачи» давно известен Ю.В.Сочневу, то он еще до рассмотрения пытается доказать недостоверность этого вида источников, ссылаясь на «редакционные пересмотры» в зависимости от политических интересов заказчиков. Налицо логический тупик: начав с исходного «допустим, что…», автор продолжает «а если это так, то допустим далее, что…» и задумывается не над вопросом «а если это не так?», а над тем, почему его собственные предположения не отразились в летописи. В результате все это очень напоминает школьника, который, решив математическую задачу, обнаружил, что полученный им ответ не совпадает с приведенным в конце учебника, и заподозрил там опечатку[49].

            Отсутствие в летописных источниках прямых доказательств существования русского города в устье Оки до 1221 г. побудило Ю.В.Сочнева «использовать в основном опосредованные факты»[50]. Здесь начальным звеном в цепочке рассуждений становится установленный Андреем Боголюбским культ иконы Владимирской Божьей матери, заступничеством которой летописцы объясняли благополучное возвращение дружины Мстислава из похода 1171/72 г. В летописи сказано, что среди княжеских пожалований владимирскому храму Успения Богородицы были и «городы», из которых точно известен только Гороховец. Далее исследователь делает первое допущение: 1) «Вероятно, [здесь и далее выделено нами. – Б.П.] «грады» были даны после победы над Волжской Булгарией в 1164 г.», и добавляет уже в утвердительной форме: «когда произошло расширение территории Владимирского княжества на низовые земли по Оке и Волге» [Но летописные источники говорят не о «расширении территории», а всего лишь об удачном походе и счастливом возвращении. – Б.П.]. За этим немедленно следует второе допущение: 2) так как «войска двигались от г.Владимира по рекам Клязьме, затем по Оке до Волги», а «в нижнем течении Клязьмы расположен Гороховец», то «логично предположить, что в устье Оки находился «град», подобно Гороховцу, пожалованный Владимирскому собору» [Почему для продвижения судовой рати из Оки в Волгу непременно нужен «град», и какая тут логика, неясно. – Б.П.]. Далее можно вместе продолжать считать допущения: 3) «грады св.Богородицы» «могли представлять собой укрепленные монастыри-крепости» [Но был ли таковым Гороховец, засвидетельствованный источниками «град св.Богородицы»? – Б.П.]; 4) «возможно, первоначально этот монастырь [Нижегородский Благовещенский. – Б.П.] и поселения рядом с ним и были «градом Богородицы»…» [Но при этом существование монастыря, а тем более поселения до 1221 г. остается недоказанным! – Б.П.]; 5) если не позднее XV в. Благовещенский монастырь стал митрополичьим домовым, то, «по всей видимости, похожий статус у него существовал и в XIII в.» [Совсем необязательно! – Б.П.]. Здесь, кстати, Ю.В.Сочнев допустил фактическую ошибку, утверждая: «…Едва ли можно говорить о получении монастырем земель от нижегородских князей. Да и в источниках на это нет никаких указаний»[51]. Однако известен достоверный документальный источник – жалованная грамота великого князя нижегородского Даниила Борисовича Благовещенскому монастырю[52]. Поэтому можно лишь догадываться, что имел ввиду исследователь: пожалования вообще или только при возобновлении монастыря. Видимо, все-таки возобновление подразумевает Ю.В.Сочнев, когда пишет: «…Единственным источником получения земель при основании [? - Б.П.] Благовещенского монастыря мог быть лишь митрополичий фонд»[53]. Но само известие о возобновлении монастыря митрополитом Алексием нуждается в тщательной проверке, так как упоминающее об этом «Житие Алексия митрополита», как и любой агиографический памятник, содержит немало легенд[54], а приводимое Ю.В.Сочневым сообщение Никоновской летописи под 6886 (1378) г. восходит к тексту «Жития». И завершает статью вывод: «Таким образом, в XIV-XV вв. митрополиты владели землями и водами по рекам Оке и Клязьме, а это свидетельствует в пользу нашего предположения о том, что в XII в. Владимирский Успенский собор, являясь кафедральным епископальным, имел земли в устье Оки». Ни о чем митрополичье землевладение, однако, не свидетельствует, ибо в XIV-XV вв., да и позднее, митрополиты владели землями, водами и монастырями зачастую в таких краях, которые в XII в. еще не были освоены русскими. Тезис о заселении устья Оки и возникновении там русского города до 1221 г. так и остался недоказанным…

            Мы сознательно провели столь подробный разбор доводов и аргументов Ю.В.Сочнева, потому что этот автор – в отличие от других сторонников версии «Старого городка» – добросовестно постарался привести и последовательно проанализировать все свидетельства исторических источников, хотя бы косвенные. Ничтожные результаты этой трудоемкой работы заставляют усомниться не в научном таланте или исследовательских навыках того или иного автора, а в плодотворности самой версии. Осознавая гипотетичность своих построений, Ю.В.Сочнев завершил свою статью словами: «…Для проверки этой гипотезы [о русском городе в устье Оки до 1221 г. – Б.П.] необходимы дополнительные исследования, в первую очередь – веское слово нижегородских археологов»[55]. Веское слово прозвучало в докладе Т.В.Гусевой, по праву считающейся наиболее авторитетным археологом в Нижнем Новгороде. Выводы, к которым пришла Т.В.Гусева, таковы: 1) самые ранние комплексы Нижнего Новгорода датируются XIII в.; 2) следов поселений старше XIII в. не обнаружено не только на Часовой горе (Кремлевском холме), но и в окрестностях Нижнего; 3) городские укрепления XIII в. были поставлены на материке, и здесь нет культурного слоя предшествующих веков. К тому же «удревнение даты основания Нижнего Новгорода вступает в противоречие с фактом существования Городца и нарушает связь исторических событий, зафиксированных летописями»[56].

            Против попыток воскресить версию о городе-предшественнике Нижнего Новгорода выступил в последние годы и признанный авторитет в области древнерусских письменных источников В.А.Кучкин. В своей статье «Основание Нижнего Новгорода» ученый подробно рассмотрел традиционные доводы сторонников существования «Старого городка» XII в., сосредоточив основное внимание на ранней работе И.А.Кирьянова и статьях Ю.В.Сочнева[57]. Такой подход представляется оправданным, так как лишь эти авторы постарались аргументировано изложить свои взгляды, подкрепив их свидетельствами исторических источников[58]. Но именно глубокий анализ источников, в первую очередь, летописных, позволил В.А.Кучкину показать несостоятельность утверждений сторонников «Старого городка». Так, общим для публикаций сторонников «Старого городка» стало внимание к событиям зимнего похода князя Мстислава Андреевича 1171/72 г. Двухнедельное стояние русских дружин в устье Оки приводило ряд авторов к умозаключению о существовании здесь русского города или, на худой конец, укрепленного поселения, сторожевой крепости: ведь не могли же, дескать, воины находиться столько времени на открытой местности![59] Между тем приведенные В.А.Кучкиным летописные сообщения свидетельствуют о накопленном к XII в. опыте зимних походов, с переносными шатрами, строительством временных изб[60]. Столь же аргументировано опровергает В.А.Кучкин довод Ю.В.Сочнева, полагавшего, что преследовавшие дружину Мстислава булгары остановились, не дойдя до устья Оки, именно из-за существования там русского «града». На это В.А.Кучкин справедливо замечает: «Совершенно очевидно, что объяснения Ю.В.Сочнева действий булгар зимой 1171/72 г., будто бы не решившихся осаждать Мстислава в некоей крепости в устье Оки, фантазийны. (…) Летопись не сообщает о численности русских дружин. Но Ю.В.Сочнев твердо знает о том, что шеститысячный отряд булгарского войска значительно превосходил численность русских полков. А если не превосходил? Если булгары в ходе преследования выяснили, что подавляющий перевес на стороне русских сил, и по этой причине прекратили погоню? А может быть, в булгарском войске устали кони, ведь отряд собирался вдали от действий русских дружин? А если преследованию помешали погодные условия, например, продолжительная метель или жестокий мороз? (…) Летописец объясняет это случайностью, а Ю.В.Сочнев – придуманной им самим закономерностью, наличием при слиянии Оки с Волгой русской крепости. Но будь эта крепость реальной, булгары по уходе Мстислава и его союзников тут же осадили бы и взяли или сожгли ее, как это они делали с другими русскими городами, а Мстислав не стоял бы «на оустьи», он должен был, по выражению тех времен, «затворитися въ градh». Но таких слов летописец не употребил. Никакой доказательности в рассуждениях Ю.В.Сочнева о городе-предшественнике Нижнего Новгорода нет. (…) Постулируемая гипотеза не может и не должна подменять исследовательскую работу»[61]. Обстоятельному разбору подверглась попытка отождествить булгарский город Бряхимов с «Абрамовым городком». Привлеченные В.А.Кучкиным источники надежно локализуют Бряхимов на реке Каме, так что близость корней слов «Бряхим-»/ «Ибрагим» («Абрам») никак не может свидетельствовать в пользу существования города в устье Оки в XII в.[62] Наконец, предметом отдельного рассмотрения стало выяснение местоположения «Старого городка», упоминаемого в известии Нижегородского летописца и грамоте 1593 г. В.А.Кучкин определяет «Старый городок», именуемый в грамоте также «старое городище», как остатки укреплений, созданных на подступах к Нижнему Новгороду в начале 1440-ых годов из-за военной угрозы со стороны Казани. По справедливому замечанию В.А.Кучкина, прилагательное «старый» ни в коем случае не может рассматриваться как свидетельство существования городка в XII в. Действительно, городок мог оказаться «старым» по отношению к Нижегородскому кремлю начала XVI в. (ведь упоминают о городке источники не старше конца XVI в.) или даже по отношению к более ранним кремлевским постройкам XV в. – но датировка «XII в.» из понятия «старый» никак не следует[63]. Отсюда закономерность обращения к этимологии названия «Нижний Новгород»: здесь В.А.Кучкин предложил свое, достаточно убедительное объяснение, основанное на сопоставлении летописных и документальных источников: «Основанная в 1221 г. крепость получила название Новгород. Это название не противостоит каким-то другим названиям, как иногда считается в научной литературе, а означает строительство города на новом, еще необжитом месте. Определение «Нижний» город получил не при основании, а значительно позже. (…) По-видимому, Новгород на Оке стал называться Нижним (поскольку находился в Низу, Низовской земле, но не потому, что был основан по течению Оки или Волги ниже каких-то других средневековых русских городов) Новгородом с 40-50-х гг. XIV в. …»[64]. В итоге вывод В.А.Кучкина, к которому ученый пришел на основе глубокого источниковедческого анализа и доказательных умозаключений, звучит достаточно определенно: «Нижний Новгород был основан в 1221 г. В определенной степени это подтверждает археологический материал… Подтверждает это и изучение политической ситуации в Среднем Поволжье…»[65].

            Завершая обзор истории вопроса о городе-предшественнике Нижнего Новгорода, хотелось бы обратить внимание на одно обстоятельство, которое наверняка вызовет интерес историографов. Среди сторонников версии о «Старом городке» XII в. (в том или ином ее варианте) заметно преобладают местные историки-краеведы, не получившие базового историко-филологического образования, необходимого для работы с древнерусскими источниками. Напротив, их оппоненты, сторонники традиционной версии о возникновении Нижнего Новгорода в 1221 г. – профессионально подготовленные выпускники историко-филологических факультетов, специалисты по Древней Руси[66]. Биографические данные свидетельствуют, что полемику сторонников и противников «удревнения» истории города в устье Оки нельзя рассматривать как споры исследователей нижегородских («любящих свой город») и столичных («равнодушных к чужой истории»). Это, конечно, абсурд, ибо не только московские, но и многие нижегородские исследователи не разделяют версии о «Старом городке». Нельзя преподносить эту полемику и как извечную проблему «отцов и детей», споры «передовой молодежи с престарелыми ретроградами» или, напротив, «юных дилетантов с опытными специалистами». Основа возникших свыше ста лет назад дискуссий - не происхождение и не возраст участников, а, как правильно подметил Н.Ф.Филатов, профессионализм или отсутствие такового. Потому что «лишь о непрофессионализме или элементарном незнании»[67] могут свидетельствовать попытки «удревнить» – вопреки всему комплексу имеющихся источников – возраст Нижнего Новгорода, и при этом ссылаться на недостоверные свидетельства, игнорировать логику градостроительных процессов во Владимиро-Суздальской Руси, а то и просто умалчивать о доводах оппонентов. Примечательно, что в последние годы, видимо, отчаявшись получить поддержку ученых, приверженцы версии о «Старом городке» начинают все чаще апеллировать к широкой общественности, в том числе учителям, студентам, краеведам-любителям. Без специальной подготовки очень трудно разобраться в череде логических умозаключений, проверить достоверность привлекаемых источников и сделать из них правильные выводы. Даже точность цитирования, увы, не всегда можно проверить, не имея навыков работы с древнерусскими текстами. В результате постепенно формируется общественное мнение: раз ученые спорят – значит, есть проблема, есть основания для гипотез.

            Разумеется, ученый имеет право на гипотезу – но только в том случае, если она опирается на весь комплекс выявленных источников и помогает их непротиворечиво объяснить. Если же версия ученого основывается на цепочке произвольных допущений и не подтверждается источниками, а зачастую противоречит им, то это уже не гипотеза – это вымысел. А на вымыслы и домыслы (по принципу «почему бы и нет?») ученый не имеет права – и в силу требований профессионализма, и из уважения к своим читателям.

            Впрочем, оставим историографам будущего исследование закономерностей развития научной мысли о древнем периоде истории Нижегородской земли. Необходимость научного изучения первых лет истории Нижнего Новгорода, от основания города до монголо-татарского нашествия, побуждает вновь обратиться к анализу источников о событиях этого времени, попытавшись по возможности расширить круг этих источников и оценить степень их достоверности.

Глава 2. Источники по начальной истории Нижнего Новгорода

            Большинство источников, привлекаемых для изучения истории Нижнего Новгорода периода 1221-1237 гг., суть те же, что и рассмотренные нами в первой части данной работы. Основное значение здесь, как и в изучении начального периода истории Городца, имеют памятники, сохранившие летописание Владимиро-Суздальской земли до монгольского нашествия. Важнейшим среди этих сводов остается Лаврентьевская летопись, но при этом не могут быть привлечены для сопоставления Летопись Радзивилловская и Летописец Переяславля Суздальского, сохранившие текст владимирского летописания лишь до 1206 и 1214 гг., соответственно. Сохраняет свое значение Московский великокняжеский летописный свод 1479 г. и восходящие к нему более поздние своды, где отразились – с большей или меньшей полнотой – летописцы владимиро-суздальских князей первой трети XIII в. Частичный интерес представляют Типографская летопись, опиравшаяся на ростовский архиепископский свод XV в., переработки Сокращенного летописного свода кон. XV в. - так называемые Погодинский и Мазуринский виды («своды 1493 и 1495 гг.»), и переработки «Летописца русского от семидесят и дву язык» - Прилуцкий и Уваровский виды («своды 1497 и 1518 гг.»). Из поздних памятников, сохранивших летописание Северо-Восточной Руси, к исследованию привлечен Тверской сборник – свод XVI в., содержащий ряд известий по начальной истории Нижнего Новгорода. Из круга источников приходится исключить памятники, отразившие новгородское летописание – Новгородские I и IV, Софийскую I летописи, а также ряд восходящих к ним сводов, так как они не содержат известий об интересующем нас регионе за период 1221-1237 гг. Впрочем, молчание новгородской владычной летописи, лежащей в основе указанных сводов, о событиях в Нижегородском крае – в частности, о заложенном в устье Оки городе – факт сам по себе примечательный.

            Круг источников по рассматриваемой проблеме следует расширить за счет привлечения Троицкой летописи и связанной с нею летописи Симеоновской. Троицкая летопись, доведенная до 1408 г., определяется ныне как свод, составленный при митрополичьей кафедре вскоре после смерти Киприана (ум. в 1406 г.). Общие промосковские тенденции текста этого памятника указывают, что составлялся он после того, как Киприан примирился с великим князем московским, а это произошло при вокняжении Василия Дмитриевича, то есть в 1389-1390 гг. Единственный список Троицкой летописи, вероятно, начала XV в. – пергаменная («харатейная») рукопись из библиотеки Троице-Сергиевской лавры (отсюда принятое в науке наименование памятника) – был известен ученым XVIII-нач.XIX вв., в частности, широко привлекался Н.М.Карамзиным, но в 1812 г. сгорел во время пожара Москвы. Сохранившиеся выписки Н.М.Карамзина, разночтения к Лаврентьевской летописи до 907 г., а также открытая А.А.Шахматовым Симеоновская летопись (о ней см. ниже) дали возможность М.Д.Приселкову реконструировать текст Троицкой летописи[68]. Реконструкция текста позволила охарактеризовать состав свода и выяснить его источники. Источником Троицкой летописи за период до начала XIV в. считается общерусский владимирский летописный свод 1305 г., к которому возводят и Лаврентьевскую летопись. При этом Троицкая за период до 1305 г. в ряде случаев дает более правильные чтения, что не позволяет возводить ее напрямую к Лаврентьевской (или списку Лаврентия) – при всей близости этих двух древнейших памятников владимирского летописания[69]. Ненадежность реконструкции текста Троицкой за 60-70-е гг. XII в. (так как используемый для ее восстановления текст Симеоновской летописи начинается с 1177 г.) обусловила нецелесообразность ее привлечения к анализу древнейшей истории Городца-на-Волге, но для изучения истории Нижнего Новгорода в период 1221-1230-е гг. Троицкая попросту необходима. Во-первых, привлечение достаточно древней Троицкой летописи дает возможность проверить достоверность известий Лаврентьевской летописи – в условиях, когда «молчит» летописание новгородское, в значительной степени независимое; во-вторых, Троицкая содержала уникальное известие под 6738 г. о русско-булгарском перемирии, прямо относящееся к теме нашего исследования, но отсутствующее в Лаврентьевской.

            Этими же причинами продиктовано привлечение Симеоновской летописи, послужившей одним из источников для реконструкции Троицкой. Летопись Симеоновская – общерусский свод московского великокняжеского происхождения, сохранившийся в единственном списке XVI в. (БАН, 16.8.25, рукопись предположительно рязанского происхождения; в XVII в. она принадлежала справщику Никифору Симеонову, отсюда – условное наименование летописи, данное ей А.А.Шахматовым). Судя по отдельным признакам (например, перечень князей), свод был составлен в кон.XV в., между 1498-1502 гг. Текст Симеоновской летописи, начинающийся с 6685 (1177) г. и заканчивающийся 7002 (кон.1493) г., по своим источникам четко делится на две части. Первая часть (1177-1412 гг.) в известиях 1177-1391 гг. текстуально близка к Троицкой летописи и представляет собой переработку свода-протографа Троицкой и Симеоновской, под которым ученые понимают митрополичий свод 1408 г. Переработкой, выполненной предположительно в Твери в 1412 г., объясняют отличия текстов Троицкой и Симеоновской за 1392-1412 гг., что сильно осложняет реконструкцию Троицкой. Вторая часть Симеоновской летописи – известия 6918 (1410) – 7002 (кон.1493) гг. – восходит к московским великокняжеским сводам 1479 г. и кон.XV в.; впрочем, следы их влияния есть и в первой части Симеоновской. Между первой и второй частями Симеоновской есть текстологический «шов» – повторение (дублировка) известий 1410-1412 гг., что свидетельствует о смене источника. В целом же источники и первой, и второй части Симеоновской летописи опираются на памятники владимирского летописания, хотя и в более поздней (тверской и московской) обработке. Факт редактирования летописи в XV в. следует учитывать при использовании известий Симеоновской для анализа событий первой трети XIII в.

            В интересах сравнительно-текстологического анализа известий Лаврентьевской и Троицкой летописей 1220-1230-ых гг., а также для выяснения достоверности их сведений мы сочли целесообразным привлечь к исследованию Летописец Владимирский – памятник XVI в., текст которого доведен до 7031 (1523) г. Источниками Владимирского летописца, сохранившегося в двух списках XVI в. (ГИМ, собр.Синодальное, № 793, и собр.Черткова, № 362), были летопись типа Троицкой-Симеоновской (с ними памятник обнаруживает сходство до 6887 (1379) г.), а также летописи Новгородская IV и московская XVI в., восходящая к одному из великокняжеских сводов. Отдельные совпадения в тексте Владимирского летописца есть и с Прилуцким видом «Летописца русского от семидесят и дву язык» (свод 1497 г.) и Тверским сборником.

            С этой же целью – сравнительно-текстологический анализ и выяснение степени достоверности известий – к исследованию был привлечен Большаковский летописный сборник (РГБ, ф.37 (собр.Большакова), № 97). Этот неопубликованный источник впервые ввел в научный оборот, вероятно, Б.М.Клосс, упомянувший о нем в предисловии к переизданию Лаврентьевской летописи: «…Обнаруживаются явные следы нахождения Лаврентьевской летописи в XVII в. в нижегородском Печерском монастыре, где она была непосредственно использована при составлении особого Печерского летописца», и далее привел шифры рукописи[70]. Большаковский летописный сборник (равно как и указанный Б.М.Клоссом список ГИМ, собр.Московского Успенского собора, № 92, к сожалению, пока недоступный), до настоящего времени не использовался для анализа нижегородских событий за период 1220-1230-х гг. Между тем писцовая запись свидетельствует о нижегородском происхождении сборника, а его летописные статьи обнаруживают близость к известиям Лаврентьевской летописи и позволяют сделать ряд интересных наблюдений.

            Большаковский летописный сборник – рукопись посл.трети XVII в., состоящая из нескольких частей (хотя список - не конволют)[71]. Первая часть (л.1-175об.) представляет из себя компиляцию, восходящую к общерусскому летописному своду XV или XVI в. Сюда включены выписка хронографического типа о византийских императорах, со вставками о правивших в это время русских, болгарских и сербских князьях (заголовок на л.1: «Выписано от многих летописец и от бывших и от четырех царств и о царствах»); краткие летописные известия по истории Северо-Восточной Руси XII-XV вв.[72]; статья о родословии русских князей (л.82об.-83). Далее в первой части помещены статьи о литовских князьях, выписки из Палеи, несколько статей морально-этического характера, выписки из Физиолога, из различных учительных книг; летописная статья о походе князя Давыда Игоревича на угров (л.148об.-149об.), Послание Василия Калики тверскому епископу Феодору о рае (л.169-174), известие об убиении Батыя польским королем Владиславом, ряд мелких выписок из сочинений отцов церкви, летописное известие под 6597 г. о поставлении в Киев митрополита Иоанна, цитата из пророка Исайи. Более интересна вторая часть (л.175об.-263об.), привлекаемая к нашему исследованию. В рукописи этому разделу сборника предшествует заглавие киноварью (л.175об.): «Выписано из Летописца Печерского. Начнем повесть сию убо вкратъце да скажем» (Нач.: «По потопе Ноеве умножившимся человеком на земли…»). Здесь помещен сильно сокращенный текст «Повести временных лет», которую продолжает краткий летописец, завершающийся известием о смерти Василия Темного. Далее следуют многочисленные статьи и выписки богословского и религиозно-учительного содержания, подсчет, кто сколько княжил, родословные записи. Роспись княжений, с кратким изложением событий правления, доведена до смерти Бориса Годунова, 1605 г. Затем сразу (л.252об.-263об.) – рассказ об учреждении автокефалии, подробно о практике действий при освящении церквей (ходить к востоку, а не посолонь), далее – выписки из требников и сборников морально-этического содержания; среди выписок есть толкования трудных слов. На л.310 помещено «Сказание Афродитиана» (выписанное из минейного Торжественника, на что указывает помета «25 декабря»; нач.: «Во дни в ня же призре Господь Бог во Египте и виде озлобление люди своих…»). На л.325об. сохранилась писцовая запись: «Слава Совершителю Богу славимому в Троицы Отцу и Сыну и Святому Духу нынh и присно и во вhки вhком. Аминь. Писавшаго имя книги сея четверица четыре десятицею и осмориц и три сторицы сторицею и пятерица с осмерицею. Писана в Нижнем Новhграде в лhта 7179-го году июня в [пропущено] де(нь)». Зашифрованное имя писца прочитывается легко: «Дмитрей» (4 – 40 – 8 – 300 – 100 – 5 – 8), но для нас гораздо важнее указание на то, что рукопись была написана в Нижнем Новгороде.

            Нижегородское происхождение списка и указание на «Печерский летописец» в названии памятника вроде бы дают основание предполагать во второй части Большаковского сборника летописец из Нижегородского Вознесенского Печерского монастыря; мысль эту в утвердительной форме высказал Б.М.Клосс. Однако среди статей летописца нет ни одной, повествующей о Нижегородском Печерском монастыре, его основании, первых годах существования, первых постриженниках и т.п. – что нелогично, будь летописец составлен в этой обители. О Дионисии Суздальском, основателе монастыря и местночтимом нижегородском святом, здесь упомянуто вскользь. Эти обстоятельства не позволяют принять безоговорочно версию о ведении летописи, текстуально в ряде известий близкой к Лаврентьевской, в Нижегородском Печерском монастыре. И уж тем более Большаковский сборник не может служить надежным доказательством причастности печерских монахов к составлению Лаврентьевской летописи. Более вероятно, что слова «Выписано из Летописца Печерского» относятся лишь к помещенным здесь выдержкам из «Повести временных лет», написанной в Киево-Печерском монастыре. Впрочем, нижегородское происхождение Большаковского сборника для нашего исследования достаточно интересно, даже если летопись не имела отношения к Нижегородскому Печерскому монастырю: текст известий, обнаруживающий совпадения с Лаврентьевской и Троицкой, дает представление об уровне осведомленности нижегородцев о начальном периоде истории своего края.

            Последнее обстоятельство интересно еще и тем, что позволяет понять, какого рода местные летописи могли быть приобретены В.Н.Татищевым, проезжавшим через Нижний Новгород в 1741 г. Напомним, что А.Г.Кузмин предполагал серьезные смысловые отличия областных летописцев, которыми пользовался В.Н.Татищев, от официального летописания, и именно этим объяснял появление в «Истории Российской» уникальных известий, не встречающихся в столичных сводах[73]. Большаковский летописный сборник позволяет проверить справедливость этого утверждения.

            Наконец, для изучения событий, происходивших в Нижегородском крае в 1220-1230-е гг., привлекался и позднейший летописный источник местного происхождения – «Нижегородский летописец». В последние годы благодаря работам М.Я.Шайдаковой выяснена история текста «Нижегородского летописца» и показана его взаимосвязь с так называемым «Летописцем о Нижнем Новгороде» - тремя списками, смысловые отличия которых от «Нижегородского летописца» позволили атрибутировать их как самостоятельный памятник. Текстологический анализ ряда известий свидетельствует, по мнению М.Я.Шайдаковой, о зависимости «Летописца о Нижнем Новгороде» от особой редакции Типографской летописи. Единственный список этой особой редакции (РГБ, ф.178 (собр.МДА) оп.III № 146) впервые был выявлен А.Н.Насоновым, указавшим на его уникальные нижегородские известия, отсутствующие в традиционном составе Типографской летописи. Эти же уникальные известия отразились и в тексте более позднего «Нижегородского летописца»[74], что дало основание М.Я.Шайдаковой возвести «Нижегородский летописец» – через «Летописец о Нижнем Новгороде» – к Типографской летописи особой редакции. История составления последней остается невыясненной: единственный известный в настоящее время список не содержит признаков нижегородского или какого-либо иного происхождения памятника[75]. Не вызывает сомнений лишь происхождение «Нижегородского летописца» и «Летописца о Нижнем Новгороде», чем и обясняется их привлечение к нашему исследованию – несмотря на то, что степень достоверности их известий за период до XVII в. (а зачастую и после) невысока. Тем не менее, практика источниковедческих исследований показывает, что не всегда древнейшая рукопись содержит наилучшие чтения – иногда более исправным оказывается список поздний (хрестоматийный пример – списки «Задонщины»). Поэтому выдающийся историк и источниковед С.М.Каштанов справедливо полагает «теоретически неприемлемой» посылку «о большей достоверности ранних источников по сравнению с поздними, хотя нередко бывает и наоборот – все зависит от конкретного случая»[76]. Но столь же справедливо и суждение Я.С.Лурье, основанное на многолетнем опыте работы с летописными источниками: «…Когда временной интервал между событием и его отражением в источнике значителен, превосходит время жизни определенного поколения, требуется доказательство того, что в распоряжении автора был более ранний памятник»[77]. Источниковедческий и сравнительно-текстологический анализ известий «Нижегородского летописца», относящихся к начальному периоду истории Нижнего Новгорода, как раз и позволяет выяснить, опирался ли составитель на более ранние памятники, и насколько достоверны его свидетельства. В первую очередь, это необходимо для известия, упоминающего «Старый городок», ибо данная летописная статья, ключевая в цепочке доказательств версии о городе-предшественнике Нижнего Новгорода, прежде не подвергалась детальному анализу. Рассмотрение показаний поздних летописных источников, таким образом, становится обязательным в изучении до-монгольского периода истории Нижнего Новгорода.

            Привлекаемые летописные источники – своды XIV-XVI вв. и поздние памятники местного происхождения – дают возможность выяснить исторические обстоятельства, которые привели к возникновению Нижнего Новгорода, а также проследить основные события, происходившие в крае на протяжении 1221-1237 гг. Анализ летописных сообщений, даже кратких упоминаний и умолчаний источников позволяет приблизиться к пониманию замысла создателей города, особенностей организации управления, а в итоге дать дополнительные штрихи к сложившемуся в исторической литературе портрету великого князя владимирского Юрия Всеволодовича.

4.3. Летописные известия о начальном периоде истории Нижнего Новгорода

            Изучение начального периода истории Нижнего Новгорода (1221-1237 гг.) уместно начать с анализа летописных известий о событиях, происходивших в регионе непосредственно перед основанием города. Лаврентьевская летопись под 6728 г. мартовским (1220 г.) помещает краткий рассказ о походе князя Святослава Всеволодовича на волжских булгар:

            «В лhто 6728. Георгии великыи князь сынъ Всеволожь посла брата своего Святослава с полкы и воеводами на безбожныя Болгары. И яко приде Святославъ подъ град ихъ Ошелъ и изидоша из лодьи вси полци пhши видhвше же си безбожнии Болгаре скоро доспhвше ови на коних, а друзии пhши устремишася на бои и изидоша из града противу. Наши же силою креста честнаго укрhпляеми поидоша противу имъ стрhляюще я. Они же забhгше за плотъ, бьяхутся крhпко, наши же расhкше плотъ вбиша я в град и отяша у них врата и зажгоша град ихъ и взяша и на щитъ. И поможе Богъ Святославу месяца июня въ 15 день на память святаго Амоса»[78].

            Из процитированного текста становится ясно, что Святослав действует как исполнитель воли великого князя владимирского Юрия Всеволодовича (иными словами, как младший князь-«подручник») и что во время летнего похода («месяца июня…») русские дружины двигались на булгар по Волге («изидоша из лодьи…»). И то, и другое традиционно для военных действий против булгар: в этом можно убедиться, сравнив данное сообщение со статьями под 6692, 6694, 6713 гг., рассмотренными в предыдущих главах. Вместе с тем, процитированное здесь летописное известие не содержит упоминаний о месте сбора русских дружин, о составе сил Святослава (какие полки были под его началом, привлекались ли союзники из других княжеств), о целях похода (инициативное или ответное нападение) и его характере (набег или широкомасштабные военные действия). Впрочем, то обстоятельство, что поход был поволжским, позволяет предполагать, что часть полков проходила через Городец-на-Волге[79].

            Не удается извлечь дополнительные сведения о походе 1220 г. из следующего по древности памятника владимирского летописания – Троицкой летописи нач.XV в. Здесь известие о походе Святослава Всеволодовича на Волжскую Булгарию было помещено под 6729 г. ультрамартовским и по тексту почти совпадало с Лаврентьевской[80]. Единственное смысловое различие заключается в том, что в Троицкой сказано: «изыдоша изъ лодии Половци пhши въ поле…», а в Лаврентьевской вместо «Половци» – «полци вси». Именно последнее чтение следует считать первоначальным: ведь в известии ничего не говорится об участии в походе половцев. Следовательно, на каком-то этапе переписки в Троицкой (или Симеоновской, послужившей основой реконструкции) вместо «полци вси» из-за ошибки прочтения появляются «Половци», которые, кстати, упоминались рядом, в связи с рязанскими событиями под 6729 г. Версию Троицкой и Симеоновской летописей, таким образом, следует считать вторичной по отношению к рассказу Лаврентьевской летописи. Столь же вторично еще более краткое известие в тексте Владимирского летописца, также помещенное под 6729 г. ультрамартовским и восходящее к тексту Троицкой-Симеоновской: «В лhто 6729. Посла князь великии Юрьи брата своего Святослава с воеводами на Болгары; Святослав прииде къ граду их и взяша град их, поможе Богъ Святославу, мhсяца июня 15 дня»[81]. О предшествующем нападении булгар во Владимирском летописце не сообщается, и каких-либо дополнительных сведений извлечь из его текста невозможно.

            Более пространный рассказ о походе Святослава Всеволодовича на волжских булгар обнаруживается в составе Московского великокняжеского летописного свода, включенного в свод кон.XV в. Из этого источника становится ясно, что действия русских дружин носили ответный характер, потому что за год до похода, «В лhто 6727. Приидоша Болгаре на Устьюгъ и взяша и лестью и потом идоша къ Унжи, и Унжане отбишяся от них»[82]. О целях булгарского нападения можно говорить лишь предположительно; скорее всего, это был грабительский набег небольшими силами – ведь Унжа, никогда не являвшаяся мощной крепостью, сумела отбиться от врагов. Направление движения булгар (Устюг – Унжа) намекает на попытку с севера (а не с востока, откуда обычно ожидалось нападение) выйти к Городцу, центру русского Среднего Поволжья, и, если повезет, захватить город «изгоном» либо отсечь от остальных земель великого княжества Владимирского. Как бы то ни было, успех нападавших остался ограниченным: Устюг был захвачен «лестью» (то есть обманом) и, видимо, вскоре освобожден (либо оставлен булгарами), судя по упоминанию активно действовавшего устюжского полка в следующем году. Само же нападение вызвало ответные действия владимирцев. Уже начало летописной статьи под 6728 г. в Московском летописном своде позволяет утверждать, что поход Святослава готовился широко:

            «В лhто 6728. Князь великии Юрьи Всеволодич посла брата своего Святослава на безбожныя болгары и с ним посла полкы своя, а воеводство приказа Еремhю Глhбовичю, а Ярославъ посла своя полкы ис Переяславля, а Василкови Костянтиновичю повелh Юрьи послати своя полкы, онъ же из Ростова полкъ посла, а другыи съ Юстьюга на верхъ Камы; посла же и к Муромскым княземъ, веля имъ послати сыны своа, и посла Давыд сына своего Святослава, а Юрьи Олга. И сняшяся вси на Волзh, на усть Окы, в насадhхъ и в лодиахъ, а оттолh поидоша вниз»[83].

            Из приведенного фрагмента выясняется, что маршрут похода основных сил Святослава действительно традиционен, включая соединение с союзными муромцами в устье Оки. Некоторое отличие лишь в самостоятельном выдвижении ростовского и устюжского полков под предводительством воеводы Воислава Добрынича, которые вышли в верховья Камы и оттуда спустились к Волге, где соединились с дружинами Святослава. Подробный перечень полков, князей и воевод, маршрутов движения свидетельствует о хорошей осведомленности составителя летописной статьи. На это же указывает и обилие подробностей в описании взятия Святославом булгарского города Ошел:

            «Изряди же Святославъ полкы своя, Ростовъскыи постави по правои руцh, а Переяславъскои по лhвои, а сам ста с Муромъскыми князьми посреди, а инъ полкъ остави у лодеи, сами же поидоша от берега къ лhсу. И прошедшем имъ лhсъ, выидоша на поля къ граду, и усрhтоша их Болгаре со княземъ своимъ на конихъ, и поставиша полкъ на поли. Святославъ же поиде вборзh къ граду. Бh же острог утверженъ около града крhпок тынъ дубовъ, а за тhм два оплота, и межи ими вал съсыпанъ и по тому валу рищуще из затынья бьяхуся. Князь же Святославъ пришед къ городу, и наряди люди вперед съ огнем и съ сhкирами, и за ними стрhлцы и копеиники, и приступи къ граду. И бысть брань межи ими крhпка зhло, и подсhкоша тынъ и разсhкоша полоты [оплоты. – Б.П.] и зажгоша их, а они побhгоша сhкуще ихъ до града. По том же приступиша къ граду отвсюду и зажгоша его, и бысть дымъ силенъ зhло, и потяну вhтръ съ града на полки Святославлh, и не бh видети человhка в дымh; и не могуще терпhти дыма и зноа, паче же безводиа, и отступиша от града, и сhдоша опочивати от многаго труда. Рече же Святославъ: «поидhмъ с повhтриа съ другу страну града». Они же въставше поидоша об ону страну града, и пришедше сташа противу вратом града. И рече имъ князь: «братие и дружино, сегодне нам двое прележить, или добро, или зло, да потягнем борже». И потече сам князь преди всhх къ граду; видhвше же его вои вси устремишяся к граду борже, и посhкоша тын и оплоты и с ту страну, и зажгоша. А Болгары побhгоша в город, си же погнаху их сhкуще и по том зажгоша град отвсюду. И обьятъ град огнь отвсюду, и бысть буря велиа, и страшно бысть видhти, и бысть въ градh вопль великъ зhло. Князь же Болгарьскы бhже инhми вороты и утече на коних в малh дружинh, а что пhшець выбhгло, мужи избиша, а жены и дhти в полон взяша, а инии въ градh погорhша, а инии сами изсhкоша жены своh и дhти и по том сами ся избиша»[84].

            Дата взятия города Ошел – 15 июня – в Московском великокняжеском летописном своде 1479 г. совпадает с указанной в Лаврентьевской летописи. Составитель известия, отразившегося в сводах 1479 г. и кон.XV в., подробно рассказывает и о дальнейших действиях Святослава: «Бывшу же ему у лодеи, и въста буря с дождемъ, яко же и лодиамъ възмястися, и по том же нача буря тишитися, и преиде князь Святослав в завhтрие на островъ с полкы своими и Муромские князи с ним. Ту же и ночь облеже»[85]. Очень выразительным с художественной точки зрения оказался образ булгар, оплакивающих своих близких, уводимых в полон: «Болгари же идуще по брhгу, видяще своих ведомых, овому отци, иному сыны и дщери, другому же братья и сестры и съплеменици, и стаху покывающе главами своими, и стонюще сердци ихъ и смhжающе очи свои»[86].

            Судя по детальному описанию событий, летописец-автор статьи если и не участвовал в походе сам, то, во всяком случае, составлял известие по рассказам непосредственных участников. При этом в центре действия оказывается князь Святослав Всеволодович и возглавляемые им полки; о ростовцах и устюжанах, действовавших самостоятельно, в статье говорится обобщенно: «Святослав же минувъ Исады и ста на усть Камы, и ту прииде к нему Воиславъ Добрынич, и Ростовци и Устьюжане со множеством полона и с корыстью великою, тh бо отпущени бhху преже еще вниз идуще воевати по Камh, и взяста по неи много градковъ, а селъ нhколико, и пожгоша все, а люди изъсhкоша, а иных въ плhнъ поведоша»[87]. Отсутствие подробностей о действиях полков, посланных ростовским князем Васильком Константиновичем, не позволяет видеть в составителе летописного известия ростовского книжника.

            Каков же источник летописной статьи о походе Святослава Всеволодовича, и насколько достоверен этот источник? Анализируя состав Московского великокняжеского летописного свода, А.А.Шахматов отметил особый суздальский источник для описания событий под 6716 (1207) – 6742 (1234) гг.[88] Именно к этому суздальскому летописцу следует возводить известия о нападении булгар на Устюг и Унжу и об ответном походе Святослава Всеволодовича. О направленности этого источника позволяет судить сопоставление рассказа о походе 6728 г. по Московскому великокняжескому летописному своду с известием о том же событии по Лаврентьевской летописи. Прямой текстуальной зависимости одна от другой летописные статьи практически не обнаруживают; сходство вводных фраз («Георгии великыи князь сынъ Всеволожь посла брата своего Святослава с полкы и воеводами на безбожныя Болгары» и «Князь великии Юрьи Всеволодич посла брата своего Святослава на безбожныя болгары») может быть объяснено традицией составления известия, к тому же сходные фрагменты невелики по объему. В Лаврентьевской краткое сообщение выглядит достаточно заурядно в череде аналогичных известий; заслуги Святослава уравновешены тем, что в поход он послан старшим братом, великим князем владимирским Юрием Всеволодовичем. Иначе в Московском своде: здесь Святослав – главный герой похода, и заслуги его, многократно подчеркнутые, ничуть не приуменьшены подчиненным положением. Текст статьи, как было показано выше, обнаруживает прекрасное знание событий похода, причем именно действие полков суздальских (с союзниками), а не ростовских. Так что есть все основания видеть в выявленном А.А.Шахматовым суздальском источнике статей 6716-6742 гг. Московского свода княжеский летописец Святослава Всеволодовича – тем более, что Святослав действительно вокняжился в Суздале после нашествия Батыя[89]. Суздальское происхождение известий 6727-6728 гг. Московского свода и предполагаемая связь их источника с главным героем событий – весомый довод в пользу достоверности данных статей. Об их достоверности свидетельствует и отсутствие смысловых расхождений с Лаврентьевской летописью, сохранившей в данном случае текст официальной летописи великого князя Юрия Всеволодовича.

            «Конвой» сообщения о нападении булгар на Устюг и Унжу и пространного рассказа об ответном походе Святослава также говорит в пользу достоверности этих известий. Статья под 6727 г. Московского великокняжеского летописного свода кон.XV в. (включающего свод 1479 г.) содержит семь известий: 1) о нападении булгар (оно и открывает летописную статью); 2) о нападении Глеба Владимировича с половецкими союзниками на Рязань и о его поражении; 3) отправка Мстиславом Романовичем киевским младшего сына Всеволода на княжение в Новгород; 4) захват Мстиславом Удатным Галича; 5) ответный поход на половцев рязанского князя Ингвара, получившего помощь от Юрия и Ярослава Всеволодовичей; 6) рождение у Ярослава сына Феодора; 7) изгнание Мстислава Удатного из Галича. Второе и шестое известия находят точное соответствие в летописной статье под 6727 (1219) г. более древней Лаврентьевской летописи. Там же под 6729 (1221) г. есть и известие четвертое, сообщенное кратко. Кстати, помещение этого известия, восходящего, как и седьмое известие, к южнорусскому летописанию, в Лаврентьевской под более поздней датой, чем в московском своде – еще один довод в пользу официального, великокняжеского характера летописания первой трети XIII в., отразившегося в Лаврентьевской: записи здесь велись по мере поступления новостей и излагались достаточно кратко о том, что не касалось Владимиро-Суздальской Руси. Редактор же летописца, отразившегося в Московском своде кон.XV в., работал значительно позже события, а потому имел возможность уточнять его дату, сопоставив с южнорусскими источниками. Известие первое, третье и четвертое находят соответствие в летописных памятниках новгородского происхождения, но здесь первое известие изложено предельно кратко и сообщает лишь о том, что интересовало новгородцев, в связи с Двинской землей: «Взяша болгаре Устюгъ»[90]. Легко устанавливаемые и проверяемые соответствия «конвойных» известий вновь и вновь убеждают в правдивости того изложения военных действий в Поволжье, которое отразилось в Московских летописных сводах 1479 г. и кон.XV в.

            Московский великокняжеский свод кон.XV в. сохранил протографический текст пространного рассказа о походе Святослава; в более поздних летописях, восходящих к данному своду, его рассказ несколько сокращен[91]. Наиболее краток рассказ о походе в Типографской летописи, отнесенный здесь к предыдущему 6727 (1219) г.: «В лhто 6727 посла великый князь Юрьи брата Святослава и вси князи полки своя на Болгары. Они же поимаша грады ихъ многы и полон многъ и возвратишася»[92]. Упоминание о взятых городах (во множественном числе) и полоне обнаруживает зависимость от пространного рассказа о походе из московских сводов: в летописях типа Лаврентьевской и Троицкой говорится лишь об одном взятом городе, а городки по Каме и полон не упоминаются вовсе. Разумеется, никаких дополнительных сведений о походе 1220 г. извлечь из текста Типографской летописи не удается. Поэтому анализ событий, непосредственно приведших к основанию Нижнего Новгорода, уместно анализировать по тексту свода-протографа, тем более, что доводов для сомнений в его достоверности нет. Рассказывая о завершении похода, летописец сообщает важную деталь, которую сохранил текст Московского свода кон.XV в.: «…Посла Святослав вhсть пред собою къ брату своему Юрью, и дошед Городца выиде из лодеи и поиде къ граду Володимирю на коних»[93]. Судя по тому, что летописец оговорил передвижение от Городца к Владимиру «на коних», путь этот был в то время не совсем обычен, и можно предполагать, что дорога из Городца к столице великого княжества была проложена около 1220 г. Во всяком случае, статья под 6728 г. о таком пути упоминала впервые. Создание удобного сухопутного сообщения с Владимиром, несомненно, отвечало целям укрепления Городца как военно-административного центра региона. О том, где пролегала эта дорога, можно судить лишь предположительно[94].

            Летописные сообщения 1219-1220 гг. дают основание говорить о некотором изменении роли Городца. В этот период он по-прежнему оставался опорным пунктом для ведения боевых действий, но одновременно Городец становится центром весьма обширного региона. Под 1219 г. впервые упомянута Унжа; видимо, вскоре возникает и Юрьевец, основание которого, судя по названию города, следует связывать с деятельностью Юрия Всеволодовича[95]. Цель основания этих городов очевидна: Юрьевец контролировал устье реки Унжи, при впадении ее в Волгу, а город Унжа стоял на речном пути, который вел через р.Юг к Устюгу и на Двину («за Волокъ»)[96]. Территориальная близость городов, связанных между собою удобными путями сообщения, позволяют считать, что Унжа и Юрьевец административно были подчинены Городцу. Важнейшим следствием удачного похода 1220 г. стала открывшаяся возможность продвижения из Городца вниз по Волге. Действия Святослава Всеволодовича и его полков выявили слабые стороны обороны Волжской Булгарии, что позволило великому князю владимирскому готовиться к более масштабным военным действиям на востоке. Судя по летописным источникам, именно реальность военной угрозы вынудила булгар просить мира, и это же обстоятельство побуждало Юрия Всеволодовича с миром не спешить:

            «На ту же зиму [декабрь 1220-февраль 1221 гг. – Б.П.] Болгари прислаша посли своя к великому князю Юрью, молящеся и мира просяще, и не послушавъ моленья ихъ отпусти ихъ, а сам начат наряжатися на них, и посла в Ростовъ по Василка Костянтиновича и повелh ему ити на Городець, а сам поиде же. И бывшу ему на Омутh, и ту приидоша к нему друзии посли Болгарьстии с молбою и с челобитьем, просяще мира. Он же ни прозрhвъ на мольбу ихъ отпусти ихъ прочь от собе и прииде на Городець с полкы, а Василко ту же приде к нему. А Болгарьстии посли пришедше сказаша своим: «яко князь Юрьи стоить на Городци, ожидая братьи своеи, а мира не дасть, но хощеть пакы ити на ны». Они же убояшяся зhло и послаша к нему на Городець третьи послы съ молбою великою и с дары многыми и с челом биемъ, и приятъ молбу их и взя дары у них, и управишяся по прежнему миру, яко же было при отци его Всеволодh и при дhдh его Георгии Володимеричи, и посла с ними мужи свои водити в роту князеи их и земли их по их закону»[97].

            Не исключено что рассказ о троекратном посольстве булгар появился под влиянием фольклора, где действие обычно повторяется трижды, но сам факт переговоров сомнений не вызывает. О содержании мирного договора, заключенного Юрием Всеволодовичем с Волжской Булгарией, можно лишь догадываться. По мнению Ю.А.Лимонова, «в 1220 г. поход Святослава Всеволодовича преследовал именно возобновление торгового договора с болгарами и защиту традиционных торговых сделок». В подтверждение своего весьма решительного вывода Ю.А.Лимонов ссылается на рассказ о походе по Московскому великокняжескому летописному своду кон.XV в. и цитирует строки «и управишяся по прежнему миру…»[98]. Между тем процитированные строки, как и весь летописный рассказ, не дают основания считать дела торговые целью похода 1220 г., а следовательно, и содержанием мирного договора: о стремлении возобновить поволжскую торговлю в тексте ничего не сказано. Известие о нападении булгар на Устюг и Унжу в 1219 г. позволяют считать поход 1220 г. «акцией возмездия», после которого великое княжество Владимирское и Волжская Булгария должны были «управиться» о ненападении друг на друга и соблюдении границ. Недаром же заключенный договор прямо назван «миром»: «и управишяся по прежнему миру…» [выделено нами. – Б.П.]. При этом «мир» традиционно должен был предусматривать и безопасность торговли, но считать его главным содержанием «защиту традиционных торговых сделок», повторяем, оснований нет.

            Приведение «в роту [то есть к присяге. – Б.П.] князей их [булгарских. - Б.П.] и земель их» призвано было юридически обеспечить ненападение булгар и, по-видимому, их отказ от контроля над мордовскими землями, прилегавшими к устью Оки. Именно после договора 1220 г. начинаются столкновения великого княжества Владимирского уже не с Волжской Булгарией, а с мордовскими племенами. Известия об этих столкновениях охватывают в летописных источниках период с 1226 г. по 1232 г., но предпосылкой для затяжной войны стала закладка великим князем Юрием Всеволодовичем русского города в устье Оки и последующая деятельность по укреплению этого города, имевшего первостепенное стратегическое значение для Владимиро-Суздальской Руси. Важность первых, даже самых отрывочных известий о начальном периоде истории Нижнего Новгорода, ставшего впоследствии главным городом края, побуждает провести глубокий контекстный анализ летописных статей под 6729-6740 гг. Цель такого анализа, показывающего изменение текста одного и того же известия в разных сводах, заключается, прежде всего, в определении протографического текста и выяснении степени его достоверности. Только на этой основе становится возможным восстановить последовательность событий 1220-1230-ых годов и проанализировать деятельность князей, упомянутых в летописных источниках.

            Первое известие в рассматриваемой группе летописных статей сообщает под 6729 г. о закладке Новгорода Нижнего великим князем Юрием Всеволодовичем. Текстуальные отличия данного известия в различных летописных сводах минимальны, и тем важнее становится выяснение причин этих разночтений – особенности самодиктанта переписчиков, позднейшие пояснительные вставки или что-то другое. Наиболее ранний сохранившийся памятник – Лаврентьевская летопись – сообщает: «В лhто 6729. (…) Того же лhта великыи князь Гюрги, сынъ Всеволожь, заложи градъ на усть Окы, и нарече имя ему Новъградъ»[99]. Известие это помещено под мартовским 6729 г., следовательно, закладка города происходила в 1221 г., то есть на следующий год после похода Святослава Всеволодовича и заключения мира с Булгарией. Судя по тексту Московского великокняжеского летописного свода кон.XV в., приведение булгар «в роту» происходило после летнего похода, то есть осенью-зимой 1220 г.; земляные работы по закладке города могли происходить только в теплое время года, то есть в данном случае весной-летом или даже ранней осенью 1221 г. Хронологическая последовательность событий не позволяет сомневаться в присутствии Юрия Всеволодовича при закладке «Новагорода на усть Окы»: возвращение князя из Городца в стольный Владимир после приведения булгар «в роту» зимой 6728 г. (декабрь 1220-февраль 1221 г.) не исключает его приезд к устью Оки весной-летом 1221 г., а высокая мобильность князей и их дружин хорошо известна. К тому же в источниках нет никаких свидетельств о пребывании великого князя владимирского весной-летом 1221 г. далеко за пределами Северо-Восточной Руси, что сделало бы невозможным его присутствие при закладке Нижнего Новгорода. Поэтому правомерно понимать данное известие как свидетельство того, что Юрий Всеволодович лично руководил закладкой русского города на устье Оки.

            Статья под 6729 г. в Лаврентьевской летописи содержит четыре известия: 1) «Мстислав Мстиславичь бися с Угрою, и побhди я…»; 2) Юрий Всеволодович отправил сына Всеволода на княжение в Новгород; 3) пожар в Ярославле 27 июня; 4) закладка Новгорода в устье Оки. Первое из этих известий, южнорусское, находит соответствие в Ипатьевской летописи, где под 6727 г. повествуется о войне Мстислава Удатного с уграми[100]. Достоверность второго известия подтверждается сообщением новгородского летописания под 6730 г. (видимо, ультрамартовским)[101]. Известия третье и четвертое не обнаруживают соответствий в памятниках, независимых от владимирского летописания, но их содержание, а также достоверность двух предыдущих известий не позволяют сомневаться в достоверности и этих известий.

            Близкую связь со статьей Лаврентьевской летописи и очевидную зависимость от нее обнаруживает аналогичная статья в Симеоновской летописи и Владимирском летописце. Содержание летописной статьи здесь такое же, как и в Лаврентьевской, но сама статья в обоих памятниках помещена под 6730 г. ультрамартовским (что соответствует опять-таки 1221 г.), а в тексте известия о закладке города в устье Оки сделано примечательное добавление: город назван «Новъгород Нижней»[102]. Замечание Н.М.Карамзина («По харатейным Новгород Нижний заложен в 1221 году») дало основание М.Д.Приселкову включить в реконструированный им текст Троицкой летописи аналогичное известие: «того же лhта великий князь Юрьи, сынъ Всеволожь, заложи градъ на усть Окы, нарекъ имя ему Новъгород Нижний»[103]. Так как в данном случае текст восстанавливался не по выпискам Н.М.Карамзина, а по более поздней Симеоновской летописи (XVI в.), то можно лишь гадать, действительно ли в утраченном списке Троицкой нач.XV в. было уточнение «Нижний», или город был здесь назван просто «Новъгород». К летописи типа Лаврентьевской восходит текст известия во второй части Большаковского летописного сборника: «В лhта 6728. Великий князь Георгий Всеволодичь посла брата своего Святослава с полки и с воеводами на болгары и взя град их Ошль и возвратишася с побhдою. По том же лhте. Великий князь Юргий Всеволодичь заложи и град на усть Оки и нарече имя ему Новъгород»[104]. Примечательно, что город здесь назван без уточнения «Нижний», что отражает более раннюю традицию его наименования. Уточнение «Нижний» отсутствует и в тексте известия о закладке города, которое приводит весьма ранний Рогожский летописец – памятник XV в.: «В лhто 6729 князь Юрьи Всеволодичь заложи на усть Окы Новъгородъ»[105]. Зависимость данного сообщения Рогожского летописца от Лаврентьевской (или ее протографа) отчетливо видна, хотя текст известия здесь несколько сокращен, к тому же это известие – единственное в летописной статье под 6729 г.

            Статья под 6729 г. в московском летописании имеет другую структуру. Впервые статья с известием о закладке Юрием Всеволодовичем города в устье Оки появляется в великокняжеском своде 1479 г., а предшествующие общерусские памятники – Новгородская IV и Софийская I, свод 1472 г. (по Никаноровской и Вологодско-Пермской летописям) данного известия не содержат. В своде 1479 г. и последующем своде кон.XV в. (включившем в свой состав свод 1479 г.) статья под 6729 г. содержит четыре известия: 1) изгнание князя Всеволода, сына Мстислава Романовича киевского, из Новгорода; 2) война Мстислава Удатного с Угрою; 3) отправка Юрием Всеволодовичем сына Всеволода на княжение в Новгород; 4) закладка Новгорода Нижнего. Известия второе, третье и четвертое соответствуют известиям первому, второму и четвертому Лаврентьевской летописи, причем порядок следования этих трех известий внутри статьи одинаков. Текстуальные соответствия также очевидны. О закладке города в Московском своде кон.XV в. сказано: «В лhто 6729 (…) Тогда же князь велики Юрьи Всеволодич заложи град на усть Окы и нарече и Новъгород Нижний»[106]. Единственное разночтение, носящее смысловой характер – добавление слова «Нижний» к названию города. Поэтому можно сделать обоснованный вывод о том, что источники статьи под 6729 г. Московского свода – летописные памятники типа Лаврентьевской (совпадение текста и года) и Троицкой (уточнение «Нижний»).

            К Московскому великокняжескому летописному своду 1479 г. восходят статьи под 6729 г. Воскресенской летописи, Прилуцкого и Уваровского видов «Летописца от семидесят и дву язык». Сколько-нибудь существенных разночтений здесь нет, лишь в последнем памятнике (так называемом «летописном своде 1518 г.») после слов «на усть Оки» добавлено «у Волги»[107]. Зависимость от Московского свода 1479 г. обнаруживает и статья под 6729 г. в Тверском сборнике, но здесь в сообщении о закладке города есть разночтения: «В лhто 6729 (…) Того же лhта князь великий Юрий Всеволодичь заложи Новгородъ Нижний на рhцh Окh» (вместо «на усть Оки»; пропущено «и нарече и»)[108]. В Холмогорской летописи, также восходящей к московскому великокняжескому летописанию, текст известия, при сохранении предшествующего «конвоя», оформлен несколько иначе (введен подзаголовок, опущено отчество князя и титул «великий»): «Новград Нижний. Того же лета заложи князь Юрье Новъгород Нижний на усть реки Оки»[109].

            В Никоновской летописи статья под 6729 г., содержащая семь известий, обнаруживает зависимость от разных источников. Источник первого известия (о преставлении митрополита Матфея) определить сложно (южнорусское летописание?); известия второе-четвертое (об изгнании новгородцами Всеволода Мстиславича, о войне Мстислава с уграми и о вокняжении Всеволода Юрьевича в Новгороде по просьбе новгородцев) точно соответствуют известиям первому-третьему Московского великокняжескому своду кон.XV в. Известие пятое (о пожаре в Ярославле) явно восходит к известию третьему Лаврентьевской, которое отсутствует в Московском своде. Это обстоятельство позволяет возвести следующее за ним шестое известие статьи под 6729 г. (о закладке Нижнего) также к Лаврентьевской, где это известие помещено после сообщения о пожаре в Ярославле. И текстуально известие о закладке города в Никоновской ближе все-таки к Лаврентьевской и Троицкой-Симеоновской, чем к Московскому своду кон.XV в., при всей незначительности различий между последними двумя: «В лhто 6729 (…) Того же лhта князь велики Юрьи Всеволодичь заложи градъ на усть Оки рhки, и нарекъ имя ему Новъградъ Нижней»[110]. Как видим, смысловое отличие сообщения в Никоновской летописи от аналогичного в Лаврентьевской – опять-таки лишь в уточнении названия города («Нижний»). Такое уточнение есть в Симеоновской, но там статья приурочена к 6730 г. ультрамартовскому, что затрудняет возведение данного известия Никоновской к протографу Троицкой и Симеоновской летописей. Логичнее все же возводить рассматриваемое известие Никоновской к Лаврентьевской летописи, считая добавление «Нижней» вставкой редактора Никоновской. Замыкающее годовую статью известие седьмое (о бегстве Всеволода Юрьевича из Новгорода) восходит к новгородскому летописанию[111].

            Сопоставительный анализ текста известия о закладке города в устье Оки и «конвоирующих» его сообщений статьи под 6729 г. мартовским (и 6730 г. ультрамартовским) в различных летописных источниках приводит к следующим выводам. Во-первых, разночтения в тексте известия по разным спискам сравнительно невелики; следовательно, все списки известия прямо или опосредованно восходят к единому архетипному источнику. Во-вторых, выявлены два основных варианта состава рассматриваемой летописной статьи: вариант, характерный для группы сводов типа Лаврентьевской летописи, и вариант, характерный для Московского великокняжеского летописного свода 1479 г. и зависимых от него памятников. И Лаврентьевская, и свод 1479 г. за этот период отражают летописание Владимиро-Суздальской Руси, к которому и следует возводить известие о закладке города в устье Оки; в памятниках новгородского и южнорусского летописания это известие отсутствует. В-третьих, появление известия о закладке города в более поздних памятниках, восходящих к летописям типа Лаврентьевской, но не к ней самой непосредственно (Рогожский и Владимирский летописцы, Симеоновская летопись), позволяет считать архетипным источником известия официальное владимирское летописание XIII в. – возможно, великокняжеский летописец Юрия Всеволодовича. При этом текст, читающийся в Лаврентьевской летописи, наиболее близок к первоначальному, ибо здесь нет позднейшего уточнения «Нижний» к названию «Новгород»[112]. Владимирское происхождение известия и его близость по времени к описываемому событию, а также достоверность «конвоирующих» его сообщений (проверяемая их наличием в не-владимирских памятниках) позволяют считать достоверным и само известие о закладке Новгорода (Нижнего) Юрием Всеволодовичем в 1221 г. Поэтому В.А.Кучкин справедливо замечает: «Невозможно также характеризовать свидетельство летописей об основании Нижнего Новгорода как некую «гипотезу». Гипотеза – научное предположение, рационально объясняющее явление. Такое понятие не приложимо к тексту летописной записи 1221 г. Запись вполне реальна, как реален… и сам исторический факт, в ней отраженный»[113].

            На фоне совпадения известий о закладке Новгорода (Нижнего), читающегося в различных древнерусских сводах, отчетливо видна недостоверность сообщения о том же событии, приведенного В.Н.Татищевым. В первой редакции «Истории Российской» об этом сообщается: «6729 (1221). Князь великий Юрий заложи град от болгор на усть Оки реки, имяновав его Новград Нижний, бе бо ту первее град болгорский»[114]. Учитывая, что упоминание «болгарского города» отсутствует во всех  известных ныне древнерусских летописных памятниках (в том числе и неопубликованном Большаковском сборнике нижегородского происхождения), автором вставки приходится считать самого В.Н.Татищева. Во второй редакции «Истории Российской» читается то же сообщение, с некоторыми поновлениями в языке и еще более примечательными вставками в конце: «6729 (1221). Князь великий Юрий послал воевод своих с войски [здесь и далее выделено нами. – Б.П.] и велел на устии реки Оки построить новый град, где издавна был град болгарский и от руских разорен»[115]. Смысловые различия между первой и второй редакциями сообщения лишний раз подчеркивают недостоверность свидетельства о булгарском городе-предшественнике Нижнего Новгорода, заставляя видеть в нем результат домыслов самого В.Н.Татищева[116].

            В древнерусском летописном известии 1221 г. специального комментирования требует, пожалуй, только слово «заложи»: ведь в летописном тексте сообщается буквально о закладке, а не об основании города (Юрий Всеволодович «заложи градъ на усть Окы», но не «созда»). Одно из значений древнерусского глагола заложити – «начать строительство здания, сооружения»[117]. При этом речь может идти как о закладке (основании) города, так и о новом строительстве с целью перестройки обветшавших сооружений. Для обоих оттенков значения можно привести примеры из летописных источников: «Володимиръ заложи градъ Бhлъгородъ и наруби въ не отъ инhхъ городовъ, и много людии сведе во нь; бh бо любя градъ сь» (под 6498 или 6499 г.); «Володимеръ же радъ бывъ заложи городъ на бротh [в разночтениях – «бродh»] томь и наре [так! – Б.П.] и Переяславль» (под 6500 г.); «Того же лhта заложи благовhрныи князь Всеволодъ Юргевичь дhтинець в градh Володимери…» (под 6702 г.); «Того же лhта заложи благовhрный и христолюбивый князь Всеволодъ Юргевич град Переяславль» (под 6703 г.)[118]. В первых двух примерах речь идет о закладке-основании городов, ранее не упоминавшихся в источниках, а в двух последующих примерах – о новом строительстве в уже существующих городах. Впрочем, и глагол созда не всегда означает основание города: «В лhто 6703…Князь Всеволодъ Гюргевич…созда град на Городци на Въстри обнови свою отчину»[119], перед этим Городец Вострьский упоминается в Лаврентьевской летописи пять раз. Вместе с тем, для древнерусской лексемы основание (от глагола основати – «построить», «основать», «утвердить») И.И.Срезневский приводит значения «закладка, построение» и указывает в качестве примера на «Молитву на основание церкви» (περί συστάσεως, pro structura)[120]. Как видим, слова очень близки по смыслу, и уловить оттенки значения не всегда легко. И все же в известии 1221 г. речь идет о закладке-основании Нижнего Новгорода: на это указывает выражение «и нарече ему имя», встречающееся в протографических списках (Лаврентьевская летопись, Московский свод 1479 г.) и, следовательно, восходящее к архетипу известия. Наречение имени – часть градостроительного ритуала, совершавшаяся только по отношению к новому (а не обновляемому) городу[121]. Именно поэтому летописную запись под 6729 г. «заложи градъ…» следует понимать как документальное свидетельство основания Нижнего Новгорода.

            Следующее упоминание Нижнего Новгорода в летописных памятниках относится к 1225 г. Лаврентьевская летопись под 6733 г. мартовским, то есть через четыре года после основания города, сообщает о закладке здесь каменной церкви святого Спаса: «В лhто 6733. Заложи великыи князь Гюрги камену церковь на усть Окы Новhгородh Спаса святаго»[122]. Данное известие - первое в летописной статье; за ним следует известие о завершении и освящении церкви св.Богородицы в Суздале, а затем – рассказ о войне Ярослава Всеволодовича с Литвою и его возвращении в Новгород на княжение. Достоверность третьего известия легко проверяется его наличием в памятниках новгородского летописания – Новгородской I старшего и младшего изводов и Софийской I, под тем же 6733 г.[123] Отсутствие здесь аналогов первых двух известий Лаврентьевской летописи легко объяснимо: церковное строительство во Владимиро-Суздальской Руси представляло интерес для летописания владимирского, но не новгородского.

            Происхождение интересующего нас известия от владимирского великокняжеского летописания подтверждается наличием данного известия в сводах, которые не могут рассматриваться как списки Лаврентьевской летописи. Так, Типографская летопись под 6733 г. сообщает: «В лhто 6733 заложи князь великий Юрьи церковь камену в Новhгородh на усть Окы, святаго Спаса»[124]. Как и в Лаврентьевской, здесь это известие открывает летописную статью, а затем следует сокращенный рассказ о войне Ярослава с Литвой, соответствующий третьему известию Лаврентьевской. Интересующее нас известие, под 6734 г. ультрамартовским и с незначительными писцовыми разночтениями, есть и в Симеоновской летописи; «конвой» известия аналогичен Лаврентьевской[125]. Есть все основания полагать, что так же выглядела и летописная статья в утраченной Троицкой летописи[126]. Во Владимирском летописце известие тоже помещено под 6734 г.; и текст его, и «конвой» аналогичны Лаврентьевской, с прибавлением в конце двух новгородских известий[127]. Наконец, в Большаковском летописном сборнике запись о закладке каменной церкви Спаса помещена под 6733 г.: «В лhта 6733. Заложи князь великий Юрий Всеволодичь церковь каменну святаго Спаса в Новъгородh в Нижнем на усть Оки»[128]. Писцовые разночтения во всех перечисленных памятниках незначительны и касаются лишь добавления отчества князя Юрия и уточнения «Нижний» к названию города. Исходя из сопоставления текстов, запись о закладке каменной церкви Спаса в протографе рассмотренных памятников была приурочена к 6733 (1225) г., не содержала отчества князя и именовала город «Новгородом на усть Окы». Лучше всего этот протографический текст известия сохранился в Лаврентьевской летописи.

            Несколько по-иному составлена статья с интересующим нас известием в памятниках московского летописания. Московский великокняжеский летописный свод кон.XV в., в состав которого вошел свод 1479 г., помещает под 6733 г. четыре известия: первое, второе и четвертое соответствуют первому-третьему известию Лаврентьевской летописи, но перед последним известием в своде помещено сообщение о приходе князя Михаила Всеволодовича в Новгород и уходе его в Чернигов[129]. Это дополнительное по сравнению с Лаврентьевской известие восходит к новгородскому летописанию: оно помещено в Новгородской I старшего и младшего изводов, откуда перешло в Софийскую I и Новгородскую IV[130]. Текст записи Московского свода 1479 г. (и свода кон.XV в.) о церковном строительстве в Нижнем почти совпадает с известием Лаврентьевской летописи: «В лhто 6733. Заложи князь велики Юрьи Всеволодич церковь камену святаго Спаса въ Новhгородh на усть Окы»[131]. Как видим, здесь лишь добавлено отчество князя и изменен порядок слов; форма наименования города архаичная (без уточнения «Нижний»). Схожий текст, но без отчества князя и названия церкви, включен в Новгородскую IV под 6733 г.: «Заложи князь Юрьи церковь каменну в Новhгородh на усть Окh»[132]. Это единственный случай появления записи о начальной истории Нижнего Новгорода в памятнике, новгородском по происхождению, и его следует объяснять как более позднее заимствование из Лаврентьевской или подобной ей летописи (в Софийской I, близкой к Новгородской IV, этого известия нет). Необходимо обратить внимание, что и в Новгородской IV употреблена архаичная форма наименования города и нет отчества князя Юрия, что свидетельствует в пользу нашего объяснения.

            Летописи, восходящие прямо или опосредовано к Московскому своду кон.XV в., содержат аналогичный текст известия, а состав статьи под 6733 г. также обнаруживает зависимость от свода кон.XV в. Практически совпадает с ним текст в летописи Воскресенской[133]. В летописных сводах 1497 г. и 1518 г. к словам «в Новhгородh» добавлено «Нижнем»; в составе статьи отсутствует известие об освящении церкви в Суздале[134]. Добавление «въ Нижнемъ» есть и в Тверском сборнике, но это известие не завершает статью: после него помещено сообщение о приходе епископа Антония в Новгород, заимствованное из владычного летописания (в статье под 6733 г. Новгородской I старшего и младшего изводов оно второе по счету)[135]. Своеобразный вариант летописной статьи 6733 г. приводит Никоновская летопись: после первого известия о церковном строительстве в Нижнем здесь помещены рассказы о распре владимиро-суздальских князей с Новгородом и о побоище на Калке. При этом в тексте интересующего нас известия допущена примечательная ошибка: «В лhто 6733 заложи князь велики Всеволодъ Юрьевичь [так! – Б.П.] церковь камену святаго Спаса въ Новhградh въ Нижнемъ»[136]. Такая ошибка указывает на зависимость известия Никоновской летописи от свода, где, подобно Симеоновской, отчество «Всеволодичь» было дописано над именем князя («заложи великий князь Всеволодичь Юрий…»). Наконец, достаточно поздняя Холмогорская летопись, восходящая к московским великокняжеским сводам, сообщений о закладке каменной Спасской церкви в Нижнем Новгороде не содержит.

            Сопоставление текстов известия под 6733 г. Лаврентьевской летописи и Московского свода 1479 г., протографичных для своих групп памятников, обнаруживает между ними большое сходство, что указывает на существование у них единого архетипа. Судя по отсутствию известия о закладке каменной Спасской церкви в южнорусском и раннем новгородском летописании, архетипный текст мог читаться только во владимирской великокняжеской летописи XIII в., а наиболее близкий к архетипу вариант прочтения сохранила летопись Лаврентьевская.

            В летописных статьях последующих лет сообщается о походах князей Северо-Восточной Руси на мордву. Причиной военных действий, судя по объекту ответных мордовских нападений, был основанный владимирцами Нижний Новгород. Статья под 6734 г. мартовским (1226 г.) Лаврентьевской летописи содержит четыре известия: 1) преставление епископа Симона Суздальского (22.05); 2) поход Юрия Всеволодовича с племянниками Константиновичами в помощь черниговскому князю Михаилу Всеволодовичу и заключение мира; 3) поход братьев Юрия на мордву; 4) поход Ярослава Всеволодовича из Новгорода на емь. Последнее известие имеет соответствия в новгородских летописных памятниках под 6734 и 6735 гг.: достаточно полное в Новгородской I (старшего и младшего изводов), краткое в Софийской I и Новгородской IV; во всех перечисленных летописях «конвой» известия – местные новгородские записи[137]. Интересующее нас третье известие статьи под 6734 г. Лаврентьевской летописи гласит: «Того же лhта посла великыи князь Гюрги Святослава, Ивана, брату свою, на Мордву, и побhдиста Мордву, и взяста нhколико селъ, и възвратистася с побhдою»[138]. Употребленное здесь двойственное число в глагольных формах («взяста», «победиста») свидетельствует об архаичности текста. Эта же особенность присуща и Симеоновской летописи, по которой М.Д.Приселков реконструировал данное известие летописи Троицкой. Текст известия аналогичен Лаврентьевской; аналогичен и состав статьи, но в Симеоновской и реконструкции Троицкой она помещена под 6735 г. ультрамартовским; кроме того, исключена запись о походе Ярослава на емь. В Летописце Владимирском статья также помещена под 6735 г., состав ее точно соответствует Лаврентьевской, а текст известия о походе на мордву изменен: «В лhто 6735. (…) Того же лhта посылал князь великии Всеволод братию свою Святослава, Ивана [пропущено «на». – Б.П.] Мордву, и побhди Мордву»[139]. В процитированном фрагменте отчетливо заметны поновления в глагольных формах («посылал» вместо «посла»; «побhди» вместо «побhдиста»); нет сведений о захвате сел. Таким образом, данный текст – поздний вариант известия, читающегося в Лаврентьевской летописи. В Большаковском летописном сборнике известие о походе 1226 г. на мордву отсутствует.

            В Московском великокняжеском летописном своде 1479 г. и в восходящих к нему своде кон.XV в. и Воскресенской летописи архетипный текст известия, сохранившийся в Лаврентьевской, подвергся смысловым изменениям. Происхождение летописной статьи свода 1479 г. от памятника типа Лаврентьевской очевидно: здесь тот же состав известий, то же приурочение к 6734 г. Но при этом редактор свода 1479 г. постарался «улучшить» результаты похода Всеволодовичей: «Посыла князь велики Юрьи братью свою, Святослава и Иоана, на Мордву. Они же шедше многа селъ взяста и полона безчислено, и възратистася съ побhдою великою»[140]. Как видим, здесь речь идет о захвате многих сел (в Лаврентьевской и Троицкой-Симеоновской – нескольких) и бесчисленного полона (о нем в Лаврентьевской и Троицкой-Симеоновской не упоминается); победа названа «великой», а в летописях группы Лаврентьевской этот эпитет, разумеется, отсутствует. Трудно определить причины, побудившие составителя текста, читающегося в своде 1479 г., внести редакционные изменения в летописное сообщение о походе. Заинтересованным в том, чтобы победа над мордвой считалась великой, мог быть Святослав Всеволодович, так что не исключено, что в тексте свода вновь, как и в статье под 6728 г. о походе на булгар, проявилось влияние княжеского летописца Святослава.

            Дальнейшим развитием текста Московского великокняжеского летописного свода 1479 г. стала статья в Прилуцком и Уваровском видах «Летописца от семидесят и дву язык» (так называемых «сводах 1497 г. 1518 г.»). Здесь дата «В лhто 6734…» пропущена писцом, поэтому известия 1226 г. даны в продолжении статьи под 6733 г. При этом здесь не четыре, а пять известий: первые два и последние два соответствуют четырем известиям статьи под 6734 г. Лаврентьевской летописи (в том же порядке), но между ними вклинивается запись о поставлении епископа Митрофана, которая в Лаврентьевской помещена под 6735 г. Сам текст известия о походе краток: «Тоh же зимы Юрии посыла братию на Мордву, Святослава и Иоана, и повоеваша ю»[141]; здесь нет той архаики, которая присуща Лаврентьевской, Симеоновской и реконструированной Троицкой. Все это заставляет с недоверием отнестись к уточнению данных летописных памятников о том, что поход состоялся «тоh же зимы». В Тверском сборнике текст известия совпадает с текстом летописцев 1497 и 1518 гг., но здесь он включен в статью под 6735 г.: «Тоя же зыми [так! – Б.П.] князь великий Юрий посыла братию на Мордву, Святослава и Ивана, и повоеваша ю»[142]. Ту же редакцию текста (с прибавлением в конце: «…повоеваша ю мордву») содержит Холмогорская летопись под 6734 г., но в ней далее следует дополнение – краткое изложение событий, которые в Лаврентьевской приведены подробно под 6736 г. (об этом см. ниже)[143]. Позднее происхождение и следы редакторской правки Тверского сборника и Холмогорской летописи не позволяют приурочить поход Всеволодовичей к зиме: в ранних и более исправных сводах этой детали нет. Нет ее и в Никоновской летописи, где сообщение о походе Святослава и Ивана Всеволодовичей помещено под 6734 г.; «конвой» совпадает с составом статьи в Лаврентьевской, но в конце добавлено новгородское известие. Текст самой записи о походе на мордву схож с великокняжеским сводом 1479 г. («множество сел»), но о полоне ничего не сказано, и победа не именуется «великой». Наконец, отчетливую зависимость от памятника, восходящего к своду 1479 г., обнаруживает текст сообщения в первой редакции «Истории Российской» В.Н.Татищева. Здесь известие о походе помещено под 6734 г.: «Того ж году посла князь великий Юрий братию свою, князя Святослава и князя Ивана, на мордву. Они же, шедше за Волгу, взяша много сел и полона, возвратишася поздорову, а мордва им полку не даде»; во второй редакции – то же сообщение, с поновлением лексики[144]. В итоге следует признать, что и в известии о походе на мордву 1226 г. Лаврентьевская летопись сохранила текст, наиболее близкий к архетипному; другие летописные памятники содержат позднейшие переработки этого текста.

            Насыщенными событиями оказались следующие 1228 и 1229 гг. Здесь внимание летописцев обращалось к Новгороду Нижнему дважды. Статья Лаврентьевской летописи под 6736 г. мартовским (март 1228-февраль 1229 гг.) содержит девять известий: 1) о смерти сына муромского князя Давыда; 2) о смерти самого Давыда муромского; 3) о смерти торопецкого князя Мстислава Удатного; 4) о пострижении жены князя Святослава Всеволодовича; 5) о сентябрьском походе на мордву князя Василька; 6) о рождении дочери у Юрия Всеволодовича; 7) о пожаре в канун Богоявления; 8) рассказ о январском походе на мордву; 9) Юрий Всеволодович послал брата Святослава на стол в Переяславль Русский. Оба похода на мордву данной летописной статьи связаны с Нижним Новгородом: в сентябре 1228 г. город упомянут как опорная база полка князя Василька, а в январе 1229 г. боевые действия объединенных дружин князей Северо-Восточной Руси во главе с великим князем владимирским Юрием Всеволодовичем направлены на решение задач сентябрьского похода, отложенного из-за непогоды. Вот как повествует о походах 1228-1229 гг. Лаврентьевская летопись:

            «В лhто 6736 (…) Того же лhта, месяца семтября, великыи князь Гюрги посла на Мордву Василка Костянтиновича и своего мужа Еремhя Глhбовича воеводьством с полком. И бывшим имъ за Новымгородом на пределhх Мордовьскых, пославъ Гюрги възврати ихъ: не дасть имъ воевати, зане погодья не бысть бяхут бо дождове велми мнози день и нощь. (…) Того же мhсяца [предыдущее известие о пожаре отнесено к январю. – Б.П.] въ 14 день великыи князь Гюрги и Ярославъ и Костянтиновичи Василко, Всеволодъ идоша на Мордву; и Муромскыи князь Гюрги Давыдовичь вшедъ в землю Мордовьскую, Пургасову волость, пожгоша жита и потравиша, и скотъ избиша, полонъ послаша назадъ, а Мордва вбhгоша в лhсы своя, в тверди; а кто не вбhглъ, тhхъ избиша наhхавше Гюргеви молодии, в 4 день генваря. То видhвше молодии Ярославли и Василкови и Всеволожи, утаившеся, назаутрие hхаша в лhсъ глубокъ, а Мордва давше имъ путь, а сами лhсомъ обидоша ихъ около, избиша и, а иныхъ изъимаша; бhжаша в тверди, тhхъ тамо избиша, и княземъ нашимъ не бысть кого воевати. А Болгарьскыи князь пришел былъ на Пуреша, ротника Юргева, и слышавъ, оже великыи князь Юрги с братьею жжеть села Мордовьская, и бhжа прочь ночи; а Юрги с братьею и со всhми полкы взвратишася всвояси добри здорови»[145].

            Проверить эти и другие известия статьи 6736 г. по источникам, независимым от владимирского летописания, не удается: и южнорусское летописание, и новгородская владычная летопись, отразившаяся в Новгородской I и IV, Софийской I, содержат лишь местные записи. А при сопоставлении Лаврентьевской летописи с другими памятниками, сохранившими владимирское летописание, выясняется, что сообщение о сентябрьском походе 1228 г. на мордву – уникальное известие Лаврентьевской. В Троицкой летописи (и Симеоновской, по которой в данном случае реконструирован ее текст) сообщается лишь о январском походе 1229 г., рассказ о котором помещен под 6737 г. ультрамартовским. Из девяти известий летописной статьи Лаврентьевской здесь приведены лишь известия третье, шестое, восьмое и девятое, причем в последнем ошибочно говорится о посылке на княжение в Переяславль Русский князя Ярослава. Причина ошибки очевидна: Ярослав княжил в Переяславле Залесском и чаще упоминался в летописи, чем Святослав, но сам факт ошибочной записи в Симеоновской и, вероятно, Троицкой свидетельствует в пользу первичности версии Лаврентьевской летописи. Есть следы более позднего происхождения и в рассказе о январском походе по версии Троицкой-Симеоновской: «Тое же зимы мhсяца генваря въ 14 день великии князь Юрьи и Ярославъ и Костянтиновичи Василко, Всеволодъ идоша на Мордву и Муромскыи Юрьи и Давыдовичи, волость же Пургасову пожгоша и потравиша и скоты побиша, и полонъ послаша назадъ. Отчинъ Болгарскыи князь Юрьи и Ярославъ Пуреша ротника Юрьева и слышавъ оже великии князь Юрьи съ братьею жжеть села Мордовскые и бhжа прочь. А Юрьи съ братьею и съ всеми полкы възвратишася кождо въ свояси»[146]. Как видим, здесь ничего не сказано о неудачных действиях младшей дружины, попавшей в засаду, а о болгарском князе сказано невнятно («отчинъ (?) болгарскыи князь»); искажено и упоминание о Юрии Давыдовиче муромском («Муромскыи Юрьи и Давыдовичи» – во множественном числе!). Эта невнятность и сокращения текста также свидетельствуют в пользу вторичности версии Троицкой-Симеоновской по сравнению с Лаврентьевской летописью.

            К летописи типа Троицкой-Симеоновской восходит статья под 6737 г. ультрамартовским Владимирского летописца, где сохранились лишь известия о смерти князя Мстислава, о январском походе на мордву и о Ярославе [так! – Б.П.], посланном княжить в Переяславль Русский. Текст известия о походе искажен, пожалуй, даже в большей степени, чем текст Симеоновской: «Того же лhта князь Юрьи и Ярослав, Василко и Всеволод Костянтиновичи и Муромскии князь Юрьи Давыдовичь ходиша на Мордву, пожгоша волость Пургасову, отчину Болгарску, а Пуреша и Ротника [так! – Б.П.] бhжа, а князь Юрьи з братиею возвратися к себh»[147]. Текст известия о походе во второй части Большаковского сборника восходит к летописи типа Лаврентьевской: «В лhта 6736 [В конце писец поставил цифру 7 («земля»), но сам исправил на 6 («зело»). – Б.П.]. Великий князь Юрьи и Ярослав и Констянтиновичии Василко и Всеволод и муромский князь Юрьги Давыдович идоша на мордву и вшед в землю их Пургасову волость пожгоша и жита и скоты избиша, полон послаша назадь, а Мордва выбhгоша в лесы в своя тверди. Вои же молодии утаившеся, наутрие hхаша в лhс глубок, а Мордва давше им путь и лhсом обыдоша их около и биша, а инhх изымаша»[148]. Здесь, как и в Лаврентьевской, есть упоминание о неудачных действиях младшей дружины, но в целом рассказ о походе сильно сокращен: нет даты похода, не упомянуты болгарский князь и Пуреш, ротник Юрия; отсутствует и концовка известия.

            По-иному сформирована статья под 6736 г. в Московском великокняжеском летописном своде 1479 г., вошедшем в состав свода кон.XV в. Здесь семь известий, пять из которых обнаруживают соответствия с Лаврентьевской летописью: первое (о смерти князя Мстислава) соответствует тертьему в Лаврентьевской; третье (о смерти князя Давыда муромского) и четвертое (о пострижении жены Святослава) второму и четвертому в Лаврентьевской; шестое (о январском походе на мордву) и седьмое (о посылке Святослава на княжение в Переяславль Русский) – восьмому и девятому в Лаврентьевской. В своде добавлены два известия, которых нет в статье 6736 г. Лаврентьевской: второе (о женитьбе князя Всеволода Константиновича) и пятое (об уходе Ярослава Всеволодовича из Новгорода в Переяславль Залесский и об оставлении им в Новгороде сыновей Федора и Александра). Состав статьи в своде 1479 г. указывает на ее зависимость от владимирского летописания; новгородские и южнорусские летописные памятники ни одного из перечисленных известий не содержат. Запись о походе на мордву здесь сильно сокращена по сравнению с Лаврентьевской летописью: «Тоя же зимы генваря 14 князь велики Юрьи, и Ярославъ, и Костянтиновичи Василько и Всеволод, идоша на Мордву, и Муромскыи князь Юрьи Давыдович, и вшедше в землю Мордовъскую в Пургасову волость и жита пожгоша и потравиша, а скоты избиша, а полонъ послаша назадъ, а Мордова [так! – Б.П.] вбhгоша в лhсы въ тверди своh, а котории не убhгоша, тhх избиша»[149]. Таким образом, в известии Московского свода 1479 г. не упоминаются действия младшей дружины и попытка нападения болгарского князя на Пуреша. Состав статьи под 6736 г. московских великокняжеских летописных сводов 1479 г. и кон.XV в. и текст интересующего нас известия без изменений отразились в Воскресенской летописи[150].

            Сокращенный вариант летописной статьи свода 1479 г. отразился в Прилуцком и Уваровском видах «Летописца от семидесяти и дву язык» (так называемых сводах 1497 и 1518 гг.). Состав статьи здесь тот же, что и в московских великокняжеских сводах, но пропущено обозначение 6736 г., так что годовая статья оказалась объединена со статьей 6735 г. Известие о январском 1229 г. походе на мордву здесь изложено кратко: «Князь Юрии з братиею и з братаничи и Муромскии Юрии ходиша на Мордву Пургасову и повоеваша» [в своде 1518 г. в конце предложения добавлено: «и». – Б.П.][151]. Такое же краткое сообщение о походе приводит Тверской сборник, но помещает его под 6737 г., после новгородских известий: «Того же лhта князь великий Юрий съ братиею и съ братаничи ходиша на Мордву Пургасову, и повоеваша еа»[152]. В отличие от сводов 1497 и 1518 гг., здесь среди участников похода не упомянут муромский князь Юрий Давыдович. В Холмогорской летописи столь же краткое известие о январском походе 1229 г. и следующее за ним сообщение о посылке Святослава в Переяславль Русский оказались объединены с летописной статьей под 6734 г. Текст известия о походе на мордву здесь обнаруживает сходство с летописными сводами 1497 и 1518 гг.: «Пургасов. Князь великий Юрье з братиею и з братаничи ходи на мордву Пургасову и воеваша»[153]. Списки Никоновской летописи содержат две редакции интересующего нас известия. Оригинал летописи, список Оболенского, приводит запись о походе, текстуально связанную со сводами 1497 и 1518 гг.: «В лhто 6736 (…) Того же лhта князь велики Юрьи Всеволодичь, з братьею своею съ Ярославомъ и со Всеволодомъ [так! – Б.П.] и з братаничи своими съ Василкомъ и со Всеволодомъ Констянтиновичи, и князь Юрьи Муромский и Давыдовичи ходиша на Мордву Пургасову, и повоеваша ю»[154]. В Никоновской летописи по списку Оболенского, таким образом, сохранены имена «братии» и «братаничей» (их нет в сводах 1497 и 1518 гг.), но добавлено имя «брата» великого князя (Всеволод), что, конечно, явная ошибка редактора. Искажение фразы об участии в походе муромского князя Юрия Давыдовича (его отчество приведено во множественном числе) свидетельствует о привлечении редактором дополнительного источника типа Троицкой-Симеоновской. К редакции, сохранившейся в списке Оболенского (или к ее протографу) восходит известие о походе, которое приводит В.Н.Татищев: «И того же лета князь великий Юрий со братиею своей, Ярославом и Всеволодом, и сыновцем Васильком и князь Юрий Давыдович муромский ходиша на мордву Пургасову и повоеваша я»[155]. Более пространная редакция известия о походе 1229 г. читается в Голицынском списке Никоновской летописи, с подзаголовком «О войнh на Мордву»: «Тоя же зимы, генваря в 14, князь великий Юрьи, и Ярославъ, и Костянтиновичи Василко и Всеволодъ идошя на Мордву, и Муромский князь Юрьи Давидовичь. И вшедше въ землю Мордовскую въ Пургасову волость, и жита пожгоша и потравиша, а скоты избиша, а села пожгошя, живущихъ же в волости Пургасовh посhкоша мечемъ нещадно, а прочихъ въ плhнъ поимаша и послаша во свояси. Мордва же слышавше вбhгоша въ лhсы въ тверди своh, а котории не убhгоша, и тhх избиша»[156]. Отдельные фрагменты данной редакции указывают на ее происхождение от источника типа Лаврентьевской летописи («и жита пожгоша и потравиша, скоты избиша»; в Симеоновской «жито» не упоминается). «Конвой» известия в Никоновской подтверждает это наблюдение: первые пять известий статьи под 6736 г. соответствуют третьему, второму, шестому, восьмому и девятому известиям Лаврентьевской; далее следует группа сообщений, восходящих, по-видимому, к новгородскому летописанию. Но и в Голицынском списке Никоновской опущены сведения о неудачных действиях младшей дружины Ярослава и Константиновичей и о попытке нападения булгарского князя на Пуреша. Поэтому вероятнее опосредованное (через ряд промежуточных сводов) воздействие Лаврентьевской на Голицынский список Никоновской летописи.

            Таким образом, для изучения событий январского похода 1229 г. на мордву Лаврентьевская летопись оказывается наиболее надежным источником и содержит текст, архетипный для всех последующих сводов. Что же касается сентябрьского похода 1228 г., прекращенного из-за непогоды, то Лаврентьевская летопись – вообще единственный источник, сообщающий об этом событии.

            Поход объединенных дружин Северо-Восточной Руси на «Пургасову волость» немедленно вызвал ответное нападение Пургаса на новый русский город в устье Оки. Последовательность известий в статье Лаврентьевской летописи под 6737 г. мартовским (март 1229-февраль 1230 гг.) дает возможность восстановить ход событий. В апреле – видимо, вскоре после успешного завершения большого январского похода Юрия Всеволодовича – мордовский князь Пургас напал на Новгород Нижний; это первое известие в годовой статье Лаврентьевской летописи: «В лhто 6737 мhсяца априля. Придоша Мордва с Пургасомъ к Новугороду, и отбишася их Новгородци; и зажегше манастырь святое Богородици и церковь, иже бh внh града. Того же дни и отъhхаша прочь, поимавъ своh избьеныя болшия»[157]. Ответный удар по мордве нанес сын Пуреша, «ротника» Юрия Всеволодовича, вместе с половцами, союзными великому князю владимирскому; об этом сообщает второе известие годовой статьи, следующее сразу за известием о нападении Пургаса: «Того же лhта. Побhди Пургаса Пурешевъ сынъ с Половци, и изби Мордву всю и Русь Пургасову, а Пургасъ едва вмалh утече»[158]. Далее сообщается о неурожае (третье известие), а четвертое известие позволяет понять, почему поход возмездия на Пургаса совершил не Юрий Всеволодович или его братья, а один из мордовских вассалов: среди владимиро-суздальских князей вновь назревала усобица, вызвавшая княжеский съезд («снемъ») в Суздале и улаженная миром. Затем помещен рассказ о болезни ростовского епископа Кирилла и об оставлении им кафедры, об изъятии у него имущества по суду князя Ярослава Всеволодовича 7 сентября («ту сущу ему на сонмh») и о пострижении Кирилла в схиму под именем Кириака 16 сентября (пятое известие). Шестое известие – рассказ «о страсти нового мученика Христова, его же убиша Болгаре в Великомъ градh ихъ», и о небесном возмездии за его мучения (пожары в булгарской столице). Купец-христианин был казнен 1 апреля, но весть об этом не сразу достигла Владимира, поэтому летописец поместил известие о новомученике после сентябрьских событий 1229 г. Одновременно с вестью о мучении купца-христианина в Булгарии на Русь пришло известие о нападении татар на юго-восточные рубежи Булгарии. Сообщение об этом завершает в Лаврентьевской летописи годовую статью, насчитывающую, таким образом, семь известий.

            В Троицкой и восходящей к ней Симеоновской летописях о нападении Пургасовой мордвы на Новгород Нижний сообщается под 6738 г. ультрамартовским, но текст известия предельно краток: «В лета 6738 приидоша Моръдва с Пургасомъ Новугороду, и биша ихъ Новогородци; они же зажгоша манастырь святыя Богородица церковь и побегоша»[159]. По-иному составлена и годовая статья в Троицкой и Симеоновской: здесь нет известия об ответном походе сына Пуреша; после первого известия о нападении Пургаса помещена краткая запись об оставлении ростовской кафедры епископом Кириллом (второе известие); далее – сообщение о новомученике, казненном булгарами (третье известие), текстуально весьма близкое к Лаврентьевской. В Троицкой и Симеоновской здесь указано имя новомученика («Авраамий»), а в Лаврентьевской это имя появляется лишь в следующей годовой статье, в рассказе о перенесении мощей. Кстати, эта деталь свидетельствует о первичности версии, сохранившейся в Лаврентьевской: при получении сообщения о гибели купца-христианина имя его первоначально не было известно, а потому не сразу появилось во владимирской великокняжеской летописи (что и отразила Лаврентьевская). Для нашей темы принципиально важно четвертое известие статьи под 6738 г. Троицкой и Симеоновской летописей: «В то же лhто Болгаре поклонишась великому князю Юргию и просиша мира, за 6 лhтъ бывшю розмирью; и сътвори миръ съ ними и тальми мhнися, и люди ихъ пусти, а свое у нихъ поима люди, и крестъ къ нимъ цhлова, а Болгаре въ свою роту идоша, трунове и вся чернь»[160]. В Лаврентьевской летописи нет известия о мире, заключенного с булгарами в 1229 или начале 1230 г., но оно читалось в утраченной Троицкой, как и в сохранившейся Симеоновской: об этом свидетельствует примечание Н.М.Карамзина с прямой ссылкой на Троицкую[161]. Вместе с тем, нет в Симеоновской и, по-видимому, не было в Троицкой сообщения о нападении татар на булгарские земли близ реки Яик, а запись о мире завершает годовую статью.

            Уникальность известия Троицкой и Симеоновской о мире с булгарами и отсутствие этого известия в Лаврентьевской не дают оснований сомневаться в самом факте заключения мирного договора. В пользу достоверности сообщения свидетельствует, во-первых, положение, в котором оказалась Волжская Булгария: угроза со стороны монголов («татары» русских летописей), осознававшаяся с начала 1220-ых гг., стала грозной военной реальностью на юго-восточных рубежах именно в 1229 г. и вынуждала искать мира на северо-западной границе с великим княжеством Владимирским. Во-вторых, имеет значение и указание текста Троицкой: «за 6 лhтъ бывшю розмирью». Интересно, что за шесть лет до заключения мира в 6738 г., в Лаврентьевской под 6732 г. мартовским есть неоконченная запись: «Того же лhта. Посла великыи князь Гюрги брата своего Володимера и сыновца своего Всеволода Костянтиновича с полкы», после чего в рукописи Лаврентия оставлен пробел в полторы строки для завершения известия[162]. Известие, однако, так и не было завершено, поэтому направление и цели похода остались неизвестны. Данная запись Лаврентьевской уникальна; в других сводах поход князей Владимира Всеволодовича и Всеволода Константиновича не упомянут. По нашему мнению, эту неоконченную запись под 6732 г. следует поставить в связь с известием Троицкой о мире под 6738 г.: поход 1224 г. был направлен против мордвы и ее булгарских союзников, но ограниченный характер действий или, скорее, откровенная неудача привели к тому, что составитель свода-протографа Лаврентьевской оставил известие незавершенным или уничтожил текст[163]. Примечательно, что князь Владимир, младший брат великого князя владимирского Юрия Всеволодовича, вскоре умер[164]. В-третьих, рассматривая достоверность известия Троицкой летописи о «розмирьи» с булгарами и последующем заключении мирного договора, следует учитывать сообщение Лаврентьевской и той же Троицкой о приходе «болгарского князя» на Пуреша, «ротника Юргева» в 1229 г. Следовательно, булгары действительно поддерживали вооруженную борьбу мордовских племен в 1220-ых гг. и, как справедливо отмечает В.А.Кучкин, походы владимиро-суздальских князей на мордву в это время, «скорее всего, представляли собой эпизоды затяжной войны с волжской Булгарией»[165]. Наконец, достоверность известия о заключении мира поддерживается сообщениями о поражениях мордвы в 1229 г.: если бы поражение терпели владимиро-суздальские полки, мирный договор с булгарами оказался бы маловероятным. О месте заключения договора можно только догадываться (это могло произойти в Суздале вскоре после княжеского съезда или в Городце-на-Волге, как в 1220 г.), но достоверность самого факта мира и обмена пленными, повторяем, не вызывает сомнений.

            В последующих памятниках владимирского летописания о событиях марта 1229-февраля 1230 гг. сказано очень кратко. Летописец Владимирский лишь упоминает под 6738 г. мордовский набег, без всяких подробностей: «В лhто 6738. Прииходиша Мордва к Новугороду Нижнему и пожгоша манастыри и церкви и побhгоша»[166]. Годовая статья здесь состоит из восьми известий: 1) нападение мордвы на Нижний Новгород; 2) поставление Спиридона архиепископом Новгорода (известие новгородского происхождения); 3) уход Кирилла с ростовской кафедры; 4) землетрясение; 5) гибель мученика Авраамия; 6) мир с булгарами; 7) смерть Кирилла ростовского; 8) голод. О мире, заключенном великим князем владимирским с булгарами, здесь сказано: «Того же лhта Болгаре поклонишася великому князю Юрью, прося мира на 6 лhт, и сътвори с ними миръ, и увhрися с ними въ всем талмh и людми»[167]. Поздние искажения текста во Владимирском летописце по сравнению с Лаврентьевской и Троицкой очевидны: в известии о набеге мордвы появляются «манастыри и церкви» (во множественном числе); в известии о договоре появляется «прося мира на 6 лhт» (вместо правильного «за 6 лhтъ бывшю розмирью»). Примечательно, что известия о смерти Кирилла ростовского и землетрясении в Лаврентьевской помещены также под 6738 г. Видимо, в летописях типа Троицкой (Симеоновская, Владимирский летописец) с 6738 г. происходит смена календарного стиля (ультрамартовского на мартовский), чем и объясняется сдвижка в приурочении дат.

            Чуть подробнее, чем во Владимирском летописце, сообщено о набеге мордвы на Новгород Нижний во второй части Большаковского летописного сборника: «В лhта 6737. Приидоша Мордва с Пургасом к Новугороду и зажегше манастырь и церковь святыя Богородицы, иже бh внh града, и поидоша прочь поимав своh избиенныя. Того же лhта. Побhди Пурешев сын с половцы и изби Мордву всю и Русь Пургасову, а Пургас едва вмалh утече»[168]. Это известие – последнее домонгольское в памятнике. Упоминание ответного похода сына Пуреша с союзными половцами на мордву и дата (6737 г.) указывают на Лаврентьевскую летопись как на источник статьи Большаковского сборника. Напротив, отсутствие этого упоминания ва Владимирском летописце и помещение известия под 6738 г. позволяют в данном случае, как и в предыдущих рассмотренных статьях, возводить его текст к летописи типа Троицкой. Наконец, независимый памятник владимирского летописания, Типографская летопись упоминает под 6737 г. только о страсти новомученика в Булгарии, но не сообщает ни о набеге мордвы, ни о мире с булгарами.

            Памятники Московского великокняжеского летописания в рассказе о событиях 1229 г. обнаруживают влияние летописи типа Лаврентьевской. В сводах 1479 г. и кон.XV в. статья под 6737 г. составлена из шести известий; их содержание и порядок следования совпадают с известиями первым-шестым аналогичной годовой статьи Лаврентьевской летописи. При этом в московских сводах купец-христианин, замученный в Булгарии, сразу именуется «Авраамий» (видимо, под влиянием последующего изложения), а заключительное известие Лаврентьевской о появлении татар на границах Волжской Булгарии отсутствует. В известиях о нападении Пургаса и ответном походе Пурешева сына текст сокращен по сравнению с Лаврентьевской: «Приидоша Мордва с Пургасом к Новугороду Нижнему, и биша ихъ Новогородци. Они же зажгъше манастырь святыя Богородица внh града, бhжаша прочь. Побhди Пургаса Пурешев сынъ с Половци и изби Моръдву всю и Русь Пургасову, а Пургасъ утече в малh»[169]. Сопоставительный анализ летописных памятников московской традиции позволяет утверждать, что годовая статья великокняжеского свода кон.XV в., где нет открывающей ее даты, повреждена: вероятно, в протографе она начиналась известием о приходе черниговского князя Михаила Всеволодовича в Новгород. Именно так составлена годовая статья в Воскресенской летописи (здесь известие о военных действиях у Нижнего Новгорода полностью совпадает с известием московского свода кон.XV в.); так же начинается и годовая статья памятников новгородского летописания (Новгородские I и IV, Софийская I), где далее следуют местные новгородские известия, а события вокруг Нижнего Новгорода не упоминаются[170]. Известием о приходе черниговского князя Михаила Всеволодовича в Новгород открывается статья под 6737 г. и в Прилуцком и Уваровском видах «Летописца от семидесяти и дву язык» (сводах 1497 и 1518 гг.), но здесь из нее исключены интересующие нас известия о набеге мордвы и ответных действиях Пурешева сына, а также запись об оставлении кафедры Кириллом I Ростовским (то есть первое-второе и пятое известия Лаврентьевской); о страсти новомученика в Булгарии сообщено кратко[171]. Отсутствует известие о нападении мордвы и в аналогичных статьях Холмогорской летописи и Тверского сборника; в последнем сохранено лишь краткое сообщение о новомученике и перенесении его мощей[172].

            Списки Никоновской летописи содержат две редакции интересующих нас известий под 6737 г. о событиях вокруг Новгорода Нижнего. Оригинал Никоновской летописи (список Оболенского) и восходящие к нему списки приводят только сокращенную запись о набеге мордвы, аналогичную Троицкой и Симеоновской летописям: «В лhто 6737. Приидоша Моръдва съ Пургасомъ къ Новуграду ратью, и побиша ихъ Новогородци; они же зажгоша монастырь пречистыа Богородици, и побhжаша во свояси». А текст Голицынского списка, где есть известия и о набеге мордвы, и об ответных действиях сына Пуреша, обнаруживает связь с Московским великокняжеским сводом 1479 г.: «Приидоша Моръдва съ Пургасомъ къ Новугороду Нижнему, и биша ихъ Новогородцы; они же, зажегъше манастырь святыя Богородицы внh града, бhжаша прочь. Побhди Пургаса Пурешевъ сынъ с Половцы, и изби Моръдву всю и Русь Пургасову, а Пургасъ утече вмалh»[173]. Состав известий статьи под 6737 г. здесь в основном тот же, что и в Лаврентьевской, но порядок их следования иной: первое и второе известия соответствуют первому и второму известиям Лаврентьевской, далее – сообщения о болезни епископа Кирилла, «о Авраамьи мученицh», о раздоре между владимиро-суздальскими князьями и их примирении (известия пятое, четвертое и шестое Лаврентьевской, соответственно). Следующее затем известие Голицынского списка Никоновской – сообщение о булгарском посольстве, отсутствующее в Лаврентьевской: «Того же лhта Болгаре, глаголемии Казанци, прислаша къ великому князю Юрью Всеволодичю о миру, бh бо перемирье промежи ихъ на шесть лhтъ, а люди плhненыа быша во обhихъ странахъ. И тако умиришася, и по вhрh обои кождо воеh утвердишася, и плhненыя люди разпустиша: князь велики отпусти къ нимъ Измаилтянъ ихъ, а они отпустиша къ великому князю христианъ»[174]. Судя по тексту, редактор протографа Голицынского и подобных ему списков Никоновской летописи заимствовал данное известие из летописи Троицкой. Последующие седьмое и восьмое известия годовой статьи Никоновской – это сообщения о смерти Кирилла I Ростовского (в Лаврентьевской – под 6738 г.) и о голоде из-за неурожая (в Лаврентьевской – известие третье под 6737 г.). Таким образом, лишь одно известие Никоновской летописи по Голицынскому списку не находит соответствия в Лаврентьевской летописи, но при этом очевидна вторичность текста Никоновской по отношению к Троицкой («Болгаре, глаголемии Казанци»); нет здесь и дополнительных сведений, так что этот фрагмент Никоновской не имеет самостоятельного значения для изучения событий 1229-1230 гг.

            Не имеют самостоятельного значения и приводимые В.Н.Татищевым известия о набеге мордвы на Нижний Новгород и ответных действиях Пурешева сына, так как текст их восходит к переработке Московского свода 1479 г. (вероятно, к летописи типа Воскресенской)[175]. Состав статьи под 6737 (1229) г. у В.Н.Татищева также обнаруживает зависимость от московских великокняжеских сводов, именно поэтому нельзя доверительно относиться к сообщаемым историком сведениям о торговом договоре Юрия Всеволодовича с булгарами, о присылке в дар «30 насадов с житами. Которое князь великий принял с благодарением, а к нему послал сукна, парчи с золотом и сребром, кости рыбьи и другие изясчные весчи»[176]. Судя по обмолвке В.Н.Татищева «и оные учинили мир на 6 лет… пленников всех освободить», в основу его рассказа положено рассмотренное выше известие летописи типа Никоновской по Голицынскому списку о мире великого княжества Владимирского с Волжской Булгарией в 1229 г. или начале 1230 г., а все остальные подробности – результат логического домысливания о торговых выгодах, которые могли бы проистечь из вышеозначенного мира (вполне в духе историографии XVIII в.). Извлекать из этих домыслов некие дополнительные факты с тем, чтобы положить их в основу научной реконструкции истории края, разумеется, недопустимо.

            Развитие Нижнего Новгорода в первые полтора десятилетия его существования во многом зависело от русско-булгарских отношений. Поэтому значительный интерес для изучения политической истории края в этот период представляют проявления «восточной» политики владимирского великого князя Юрия Всеволодовича. Одним из таких проявлений стала организация в 1230 г. местного почитания мученика Авраамия – купца-христианина, казненного 1 апреля 1229 г. в столице Волжской Булгарии. О новомученике в Лаврентьевской сказано, что он «бысть иного языка, не Рускаго, хрестьянин же сы имhяше имhнье много, гостешбу дhя по градомъ»[177]. Следовательно, это был купец-христианин, но не русский и наверняка не болгарин (коренные жители Волжской Булгарии исповедовали ислам; о переходе купца из ислама в христианство в известии ничего не говорится). Маловероятно греческое происхождение купца: во-первых, владимирский летописец, хорошо осведомленный о Византии и греках, нигде купца греком не называет; во-вторых, греческая православная церковь не знала этого новомученика. Казненный в «Великом городе» Булгарии богатый купец-христианин, который вел обширную поволжскую торговлю, мог быть армянин, но, разумеется, это всего лишь догадка. В стольном Владимире мало что знали «о роде и племени» этого человека, но возникшую ситуацию не преминули тут же использовать. Известием о перенесении мощей новомученика Авраамия во Владимир начинается статья в Лаврентьевской летописи под 6738 г. мартовским:

            «В лhто 6738 мhсяца марта в 9 день, 40 святых Мученикъ, принесенъ бысть Христовъ мученикъ Аврамии новыи изъ Болгарьское земли в славныи градъ Володимерь, его же Болгаре в минувшее лhто мhсяца априля въ 1 день, много мучивше нудяще отврещися крещенья, онъ же не отверьжеся, но все оставль имhнье свое, усhченъ бы. И взяты быша мощи святаго страстотерпца Аврамья, и принесенъ бывъ в Володимерь, и великыи князь благочестивыи Георгии усрhте и предъ городомъ за версту с великою честью, с свhщами, и епископъ Митрофанъ со всhмъ клиромъ и со игумены, и княгыни з дhтьми и вси людье. И положен бысть в церкви святыя Богородица, в манастыри великыh княгини Всеволожиh»[178].

            Данная годовая статья Лаврентьевской летописи состоит из восьми известий: 1) перенесение мощей Авраамия; 2) поставление архимандрита Владимирского Рождественского монастыря Кирилла на епископство в Ростов; 3) женитьба Всеволода Юрьевича; 4) смерть Кирилла-Кириака; 5) землетрясение по всей Русской земле и солнечное затмение в Киеве; 6) начало росписи церкви св.Богородицы в Суздале; 7) разрушение Святославом Всеволодовичем обветшавшей церкви в Юрьеве; 8) приход митрополита Кирилла к великому князю Юрию Всеволодовичу для примирения его брата Ярослава с черниговским князем Михаилом. В памятниках, не зависящих от владимирского летописания, удается найти только известия о стихийных бедствиях: об этом упоминают летописи Новгородские I и IV, Софийская I[179]. Все остальные известия приходится атрибутировать летописцам владимиро-суздальским и проверять достоверность сообщаемых сведений сопоставлением с памятниками этой земли, но не связанными с Лаврентьевской летописью непосредственно. Троицкая летопись (в реконструкции М.Д.Приселкова) под 6739 г. содержит три известия: первое и третье соответствуют четвертому и второму Лаврентьевской, но здесь они изложены кратко, а между ними вклинивается запись о двухлетнем голоде. Последнее известие, отсутствующее в Лаврентьевской, но, вероятно, связанное с ее известием о неурожае под 6737 г., несомненно читалось в Троицкой летописи, о чем свидетельствует примечание Н.М.Карамзина[180]. Насколько в остальном точна реконструкция М.Д.Приселкова, можно только догадываться. В Симеоновской летописи нет известия о перенесении мощей Авраамия; о смерти Кирилла Ростовского и голоде сообщается под 6738 г.; единственное известие под 6739 г. – о поставлении нового ростовского епископа (правда, здесь он назван архимандритом Ростовского Богородицкого монастыря)[181]. Владимирский летописец, группа годовых статей которого за весь период первой трети XIII в. восходит к летописи типа Троицкой, приводит известия о смерти Кирилла-Кириака и голоде, но помещает их не под 6739 г., а среди известий под 6738 г. Типографская летопись, которую невозможно возвести непосредственно к летописи Лаврентьевской, в статье под 6738 г. сообщает о перенесении мощей Авраамия во Владимир, причем текст известия почти не отличается от Лаврентьевской.

            Московские великокняжеские летописные своды 1479 г. и кон.XV в. помещают под 6738 г. известие о переносе мощей Авраамия, сильно сокращенное по сравнению с Лаврентьевской; состав статьи тоже совпадает с Лаврентьевской, но отсутствует известие о смерти Кирилла-Кириака. Аналогичны московским сводам краткое известие о переносе мощей и вся годовая статья в целом в памятниках, восходящих к этим сводам – в Воскресенской и Никоновской летописях, Прилуцком и Уваровском видах «Летописца от семидесят и дву язык» (своды 1497 и 1518 гг.)[182]. В Холмогорской летописи и Тверском сборнике краткое известие о смерти Авраамия и перенесении его мощей приведено под предыдущим 6737 г. У В.Н.Татищева есть только известие о смерти Авраамия под 6737 (1229) г., но о перенесении мощей ничего не сказано[183]. Таким образом, наиболее полный и обстоятельный рассказ о состоявшемся в 1230 г. перенесении мощей новомученика Авраамия во Владимир содержит Лаврентьевская летопись.

            Вероятно, последнее перед монгольским нашествием событие, затрагивающее Нижегородский регион и упомянутое в летописных источниках – поход князей-«подручников» великого князя владимирского на мордву, о котором сообщается в Лаврентьевской летописи под 6740 г.: «Тое же зимы посла великыи князь Георги сына своего Всеволода на Мордву, а с нимъ Феодоръ Ярославичь и Рязаньскыи князи и Муромскыи; и пожгоша села ихъ, а Мордъвы избиша много»[184]. Н.Г.Бережков считает эту часть годовой статьи мартовской (март 1232 – февраль 1233 гг.)[185]; следовательно, зимний поход состоялся между декабрем 1232 г. и февралем 1233 г. Судя по тексту сообщения, инициатива похода принадлежала великому князю, который послал на мордву младших князей – сына Всеволода Юрьевича и племянника Федора Ярославича, а также полки союзников – рязанских и муромских князей, которые здесь не названы по именам. Причина, по которой сам великий князь и старшие владимиро-суздальские и ростовские князья (Ярослав, Святослав, Иван и Константиновичи) не участвовали в походе на мордву, выясняется из предыдущих известий этой же годовой статьи. Всего в статье четыре известия: начинается она записью о походе Юрия Всеволодовича с Ярославом и Константиновичами к Серенску в связи с назревавшим конфликтом с черниговскими князьями; второе известие – о женитьбе князя Владимира Константиновича; третье – о приходе татар на земли Волжской Булгарии; четвертое – о походе на мордву. Последние два известия содержатся и в Симеоновской летописи, что дало основание М.Д.Приселкову включить их в реконструкцию летописи Троицкой. Запись о походе на мордву здесь совпадает с известием Лаврентьевской[186]. Единственное смысловое разночтение – именование князя Юрия «великий» в Лаврентьевской и отсутствие такового титула в Троицкой и Симеоновской - указывает на официальный характер известия в Лаврентьевской и, следовательно, на ее первичность по отношению к двум последним. Титул «великий» применительно к Юрию Всеволодовичу сохранен в аналогичном известии летописца Владимирского[187], и текст здесь практически совпадает с текстом Лаврентьевской, но поновление в глагольной форме («посылал» вместо «посла») свидетельствует опять-таки о первичности текста Лаврентьевской, что и логично, принимая во внимание датировку списков. Состав статьи под 6740 г. и текст известия о походе на мордву в Московских великокняжеских летописных сводах 1479 г. и кон.XV в., а также Воскресенской летописи совпадает с Лаврентьевской летописью; отсутствует лишь вводный оборот «тое же зимы»[188]. В Никоновской летописи вводный оборот «тое же зимы» заменен на «того же лhта» и в тексте добавлено слово «власти» (в значении «волости»): «Въ лhто 6740 (…) Того же лhта князь велики Юрьи Всеволодичь посла сына своего Всеволода на Мордву, и съ нимъ князь Федоръ Ярославичь, и Рязанскиа князи и Муромския, и воеваша Мръдву, и власти и села пожгоша»[189]. Зависимость текста данного фрагмента Никоновской от аналогичного Лаврентьевской очевидна; на это же указывает и состав годовой статьи, где сохранены известия второе и четвертое Лаврентьевской, а между ними вставлена запись о смерти новгородского епископа Антония, заимстованная из Софийской I[190]. К тексту Никоновской восходит сообщение под 6740 г. в «Истории Российской» В.Н.Татищева; на это указывает появление лексемы «волости» в ее первой редакции: «Того же году князь великий Юрий посла сына своего Всеволода на мордву и с ним князь Федор Ярославич. Також резанские и муромские князи воеваша мордву, многи волости и села пожгоша; и мордвы много избивше и пленивше, возвратишася»[191]. Во второй редакции «Истории Российской» текст практически тот же, но лексика менее архаизирована, и есть одно смысловое отличие: Юрий послал «резанских и мурмских князей», тогда как в древнерусских летописях и первой редакции «Истории Российской» они идут в поход как союзники, но не как «подручники»[192].

            Среди источников по истории Нижнего Новгорода в период до монгольского нашествия особняком стоят местные летописные памятники, составленные в середине-второй половине XVII в. и переписывавшиеся вплоть до XIX в. Один из этих местных летописцев, имеющий в рукописях заголовок «Выписано из Лhтописца шестыя тысящи о Нижнемъ Новh градh», был опубликован А.С.Гациским под названием «Нижегородский летописец»[193], другой ввела в научный оборот и опубликовала М.Я.Шайдакова под названием «Летописец о Нижнем Новгороде»[194]. Известия этих памятников, относящиеся к Нижегородскому краю, были выписаны из общерусских летописей XVI в. (типа Воскресенской), так что компилятивный характер «Нижегородского летописца» и «Летописца о Нижнем Новгороде» обусловил их положение как бы «между» поздними древнерусскими летописями и сочинениями провинциальной историографии XVIII в. Для рассматриваемых летописцев характерны многочисленные ошибки в хронологии событий нижегородской истории – с отклонением от истинных дат порой на десятки лет. Так, открывающее «Нижегородский летописец» известие о закладке Нижнего Новгорода, по тексту в целом совпадающее с известием древнерусских летописей («великий князь Юрий Всеволодовичь заложил град на устье Оки реки и нарек имя ему Новъ градъ Нижний»), помещено под 6720 г. Причина такого разночтения в датах – в особенностях составления «Летописца о Нижнем Новгороде» и «Нижегородского летописца»: компиляторы XVII в. выписывали известия, относящиеся к Нижегородскому краю, из общерусских памятников, где эти известия, помещенные не в начале годовой статьи, начинались словами «Того же лhта…». В результате компиляторам приходилось самим выяснять дату известия, и ошибки тут были неизбежны. Характер составления летописцев и хронологические ошибки не позволяют относиться с доверием к их известиям, и в случае расхождений предпочтение, конечно, следует отдавать более древним источникам.

            Почти не удается извлечь из статей местных летописцев XVII в. и дополнительных сведений по древнейшей истории края. В качестве примера рассмотрим начальную статью «Нижегородского летописца»: «В лhто 6720-е великий князь Юрий Всеволодовичь заложил град на устье Оки реки и нарек имя ему Новъ градъ Нижний и церковь поставилъ в немъ соборную архистратига Михаила деревяную. А владhли тою землею погании мордва»[195]. По сравнению с аналогичным известием древнерусских летописей здесь добавлено лишь сообщение о закладке при основании города деревянного Михайло-Архангельского собора. И хотя другими, более ранними источниками это сообщение не подтверждено, можно привести два довода в пользу его достоверности. Во-первых, совершенно очевидно, что в городе до строительства каменного собора должны были поставить деревянную церковь, а возможно, и не одну. Во-вторых, название церкви – Михаило-Архангельская – указывает на то, что храм, скорее всего, был княжеским: архангел Михаил («ангел Грозный воевода») воспринимался в Древней Руси как предводитель небесного воинства и покровитель военачальников («мудрый оружник и грозный полченик и победитель вражиимь силам»)[196]. Княжеская церковь справедливо может считаться первой по времени церковью в Нижнем Новгороде. А появление рассматриваемого известия в тексте поздних летописцев делает весьма вероятным  предположение М.Я.Шайдаковой о составлении «Нижегородского летописца» в кругах, близких к причту данного храма. Действительно, постройка в 1631 г. каменного шатрового Михаило-Архангельского собора могла стать побудительным моментом для составления летописного памятника, призванного в числе прочего прославить древность храма. Не исключено, что поставленная при закладке города деревянная церковь названа в летописном известии «соборной» именно под влиянием собора 1631 г.

            Но уже следующая годовая статья «Нижегородского летописца» вызывает серьезные сомнения в достоверности: «Въ 6735-м году [так! – Б.П.] великий князь Юрий Всеволодович в Новhгородh Нижнhмъ заложилъ церковь каменную архистратиха Михаила. Онъ же великий князь Юрий Всеволодичь поганую мордву отогналъ и жилища их и зимницы раззорилъ»[197]. Источник известия о закладке каменного Михаило-Архангельского собора – Типографская летопись особой редакции, где читается уникальное известие: «В лhто 6733 заложи князь великий Юрьи церковь каменну в Новегороде в Нижнем на усть Окы святаго арханг(е)ла Михаила»[198]. Сомнения в достоверности этого известия обоснованы. Дело в том, что под этим же 6733 (1225) г. все остальные общерусские летописи (в том числе и более ранние) помещают известие о закладке в Новгороде Нижнем Спасского каменного собора. Одновременная закладка – в один и тот же год, в одном и том же городе, на средства одного и того же князя – двух каменных храмов в условиях Владимиро-Суздальской Руси первой трети XIII в. практически невероятна. Поэтому данную запись нельзя принимать на веру и использовать в научных построениях[199].

            Известия о мордве в начальных известиях «Нижегородского летописца» явно восходят к более ранним и хорошо известным источникам («поганую мордву отогналъ и жилища их и зимницы раззорилъ» – ср. рассмотренные выше известия Московских летописных сводов и Воскресенской летописи под 6734, 3736, 6740 гг.). Примечательно, что текст «Нижегородского летописца» гласит: «А владhли тою землею погании мордва»; ни о каком «Абрамовом городке» здесь нет ни слова. После сообщения о победе над мордвой в тексте появляется интересное замечание: «А Нижегородское и городецкое княжение началось от Суздаля…». Эти слова стали основой утверждения, что Нижний Новгород был основан… во времена Юрия Долгорукого (XII в.) – ведь столицей этого князя был Суздаль. Нелепость подобных домыслов становится очевидной, если продолжить цитату «Нижегородского летописца»: «…и великий князь Константинъ Юрьевичь владhл Нижним и Городцемъ»[200]. Вот, оказывается, о каком «княжении Нижегородском и городецком» вел речь летописец – о великом княжестве Нижегородском XIV в., в состав которого входили Суздаль, Новгород Нижний и Городец. Правил здесь Суздальский княжеский дом; родоначальником династии был князь Константин, а его потомки, независимо от удела, именовались «суздальскими князьями»[201]. Таким образом, «Нижегородский летописец» и «Летописец о Нижнем Новгороде» не могут рассматриваться всерьез как источники новой информации по истории Нижегородского края в первой трети XIII в.

            Тем не менее, «камнем преткновения» для ряда местных краеведов было и остается сообщение «Нижегородского летописца» об оползне, упоминающее «Старый городок». Текст этого сообщения в одном из наиболее ранних списков гласит:

            «В том же году в Нижнhм Новh городh под старымъ городкомъ въ верху по Оке реке была слобода на берегу Оки реки. И изволениемъ Божиимъ грhхъ ради человhческих гора отъползла и с лhсомъ сверху на слободу и засыпало въ слободh 150 дворовъ с людми и со всякою животиною. А тотъ городокъ поставленъ былъ, какъ великие князи суздалские ходили на взыскание гдh поставити городокъ и распространити княжение свое Суздалское, на Низовской земле за Волгою и за Окою реками, гдh были лhса великие, и в нихъ жили поганая мордва, которых они отогнали, и землю их отняли, и населили русью»[202].

            Разночтения с текстом, опубликованным Н.Ф.Филатовым, здесь минимальны[203], но ни в том, ни в другом списке нет фрагмента, приведенного П.И.Мельниковым: «гора оползла и съ лhсомъ сверху на слободу и на старый город и засыпало въ слободh…» (выделено П.И.Мельниковым)[204]. Списки, которые бы содержали в данном тексте вставку «и на старый город», нам вообще неизвестны[205], так что напрашивается предположение об обычном для Мельникова-Печерского «сочинительстве»: по-видимому, писатель с помощью этой вставки пытался объяснить исчезновение «Старого городка». В целом же из текста известия, оставшегося в «Нижегородском летописце» недатированным, становится ясно, что оползень разрушил слободу Благовещенского монастыря; сообщение о «Старом городке» носит самостоятельный характер и присоединено к известию в значительной мере искусственно. Далее, из текста о самом «Старом городке» можно извлечь только три достаточно внятных свидетельства: 1) городок был основан князьями, которых именовали «суздальскими»; 2) князья эти занимались градостроительством и 3) совершали походы на мордву. Всем трем свидетельствам, взятым в совокупности, соответствуют, пожалуй, только братья Константиновичи, князья из Суздальского дома, правившие Нижегородским великим княжеством во второй половине XIV в. В древнерусских летописях они действительно именовались «суждальские» и действительно распространили свое княжение до Засурья; есть упоминания об их градостроительной деятельности и сооружении военных укреплений (под 6871 (1363) и 6880 (1372) гг.); упомянуты также походы Константиновичей на мордву (например, под 6885 (1377) г.). В пользу отнесения известия о «Старом городке» к XIV в. свидетельствует и то, что «конвоирующий» его рассказ об оползне помещен в «Рогожском летописце» (древнерусском весьма авторитетном своде нач.XV в.) под 6878 (1370) г.[206] Здесь фрагмент об оползне несколько короче, чем в «Нижегородском летописце», но был ли он сокращен составителем «Рогожского летописца» (краткого в своей начальной части) или, напротив, дополнен составителем «Нижегородского летописца» – сказать трудно. Наконец, в пользу того, чтобы рассматривать «Старый городок» («старый» по отношению к XVII в.) в рамках местной истории не ранее XIV в., свидетельствует и место данного известия в «Нижегородском летописце»: ему предшествуют сообщения о получении великим князем московским Василием Дмитриевичем ярлыка от Тохтамыша на Нижний Новгород, Городец, Мещеру и Тарусу (под 6899 г.), о буре в Нижнем Новгороде (под 6904 г.), о приходе на Нижний Новгород князя Семена Дмитриевича с татарами (под 6907 г.), о взятии изгоном Владимира отрядом, посланым князем Даниилом Борисовичем (под 6918 г.), о голоде на Руси (с упоминанием Нижнего Новгорода); далее следует известие об оползне и «Старом городке», после которого – заголовок «Седмыя тысящи» и известие о крепостном строительстве (под 7017 г.). Как видим, известия между 6930-7017 гг. в «Нижегородском летописце» отсутствуют, так как составитель памятника не нашел в источниках сообщений с упоминанием Нижегородского края за этот период. Впрочем, и в «Летописце о Нижнем Новгороде» нет ни одного известия за весь XV в., да это и неудивительно: древнерусские летописи типа Воскресенской и Типографской особой редакции бедны сообщениями о Нижегородском крае за этот период.

            Таким образом, текст записи «Нижегородского летописца» об оползне, контекст упоминания о «Старом городке» и литературное окружение этой статьи позволяют отнести описываемые события к последней трети XIV в. И общий вывод поэтому весьма неутешителен: «Нижегородский летописец» и «Летописец о Нижнем Новгороде» не содержат сообщений, которые могли бы уточнить, дополнить или привести к пересмотру известий летописных сводов XIV-XVI вв. о начальной истории Нижегородского края. Напротив, древнерусские летописные своды, и в первую очередь Лаврентьевская и Троицкая летописи позволяют осмыслить сообщения поздних местных летописцев и уточнить хронологию их записей.

*          *          *

            Подведем итоги. Сопоставление летописных памятников, содержащих записи по истории Новгорода Нижнего до монгольского нашествия, изучение «конвоя» этих записей и их контекстный анализ позволяют сделать следующие выводы:

            1. Тексты известий по разным летописным сводам обнаруживают отчетливую взаимосвязь при совпадении основного смыслового ядра, что свидетельствует о наличии у этих текстов архетипа и дает возможность проследить его редактирование на протяжении веков. (Взаимоотношения текстов известий по различным сводам показаны на схеме в приложении)

            2. Сравнительно-текстологический анализ известий показывает, что лучше всего их архетип сохранился в тексте Лаврентьевской летописи, которая и должна быть положена в основу научного исследования нижегородской истории периода 1220-1230-ых гг. Именно Лаврентьевская летопись сохранила ряд подробностей, отсутствующих в других сводах (например, сентябрьский поход на мордву 1228 г., запись о действиях младшей дружины во время январского похода 1229 г.). Отсутствие в Лаврентьевской известия о мирном договоре с булгарами 1230 г. удовлетворительно объясняется нежеланием упоминать о нем из-за нарушения его условий через два года (поход 1232 г. по воле великого князя на мордву – союзников булгар).

            3. Особенности текста Лаврентьевской летописи (титулование князей, внимание к действиям и распоряжениям великого князя Юрия Всеволодовича и, напротив, краткое изложение действий младших князей – например, Святослава Всеволодовича в 1220 г.) позволяют возводить ее известия к официальному летописанию великого княжества Владимирского. Эта официальная летопись, составленная не позднее первой половины XIII в., стала архетипным источником «нижегородских» известий 1220-1230-ых гг. летописи Лаврентьевской и последующих сводов. Возможно, летопись-архетип представляла собой великокняжеский летописец Юрия Всеволодовича, но это предположение нуждается в обосновании; «нижегородских» известий для такого вывода недостаточно.

            Пространный рассказ о походе 1220 г. на булгар, читающийся в Московских великокняжеских летописных сводах 1479 г. и кон.XV в., позволяет считать источником дополнительных сведений летописец князя Святослава Всеволодовича, носивший неофициальный характер.

            4. «Нижегородские» известия основного источника (владимирской великокняжеской летописи) и дополнительного источника (летописца князя Святослава Всеволодовича), сохранившиеся в Лаврентьевской летописи и Московском своде 1479 г., по своему содержанию не противоречат другим летописным сообщениям («конвойным» известиям) и историко-географическим реалиям Владимиро-Суздальской земли, а потому должны рассматриваться как достоверные. Оснований для недоверия известиям Лаврентьевской летописи и статье под 6728 г. Московского свода 1479 г. нет. Поэтому нет оснований для изучения истории Нижегородского края 1220-1230-ых гг. по летописям XVI в. (типа Никоновской, Холмогорской) или позднейшим.

            5. Сравнение сведений по начальной истории Нижнего Новгорода, приводимых в «Истории Российской» В.Н.Татищева, с древнерусскими летописными известиями показывает, что В.Н.Татищев опирался на сравнительно поздние источники – летописи типа Никоновской и Воскресенской, и не использовал более ранние своды. Это обстоятельство не позволяет принимать на веру приводимые им подробности событий, не находящие соответствий в известных ныне летописных памятниках. Скорее всего, уникальные подробности, сообщаемые В.Н.Татищевым, - результат собственных умозаключений историка XVIII в. Во всяком случае, реконструкция политической истории Нижегородского края на столь сомнительной основе недопустима.

            6. Отсутствие рассмотренных в данном разделе известий 1220-1230-ых гг. в памятниках новгородского и южнорусского летописания (Новгородские I и IV, Софийская I, Ипатьевская летописи) свидетельствует об отсутствии интереса правящих кругов Великого Новгорода и южной Руси к событиям на землях в устье Оки. Окняжение этих земель, в частности, основание Новгорода Нижнего в 1221 г. и затяжная война с мордвой и поддерживавшими ее булгарами – этапы целенаправленной политики по включению Среднего Поволжья в состав великого княжества Владимирского. И творцами этой политики были не новгородские «гости», якобы заинтересованные в поволжской торговле (в действительности этот интерес проявился позднее, в XIV в.), а великий князь владимирский Юрий Всеволодович и его ближайшее окружение. Частота летописных сообщений 1220-1230-ых гг. о событиях в новом городе и вокруг него свидетельствует о пристальном внимании летописцев владимирского великого князя к событиям в устье Оки. Из этого следует, что в данный период восточное направление стало одним из важнейших в политике Юрия Всеволодовича. Лаврентьевская летопись, в сочетании с отдельными известиями других летописей владимиро-суздальского происхождения, становится надежным источником для изучения деятельности Юрия Всеволодовича и реконструкции политической истории региона в 1220-1230-е гг. Последовательность происходивших здесь событий дает возможность понять логику действий и – в сопоставлении с биографическими данными – саму личность этого правителя Владимиро-Суздальской Руси.

Глава 4. Юрий Всеволодович и Нижегородский край в 1220-1230-х гг.

            Изучение событий, происходивших на территории Нижегородского края в 1220-1230-х гг., уместно начать с биографии великого князя владимирского Юрия Всеволодовича. Именно с этим правителем связано распространение русского влияния из Волго-Окского междуречья на восток и освоение устья Оки. Основные события жизни и деятельности Юрия Всеволодовича упоминаются в работах практически всех крупнейших отечественных историков – Н.М.Карамзина, С.М.Соловьева, В.О.Ключевского, но предметом специального монографического исследования биография князя Юрия так и не стала[207]. Для специалистов по истории Древней Руси Юрий Всеволодович остался Юрием «вторым», которого в общественном сознании как бы заслонила мощная фигура его деда, и учителям-краеведам приходится разъяснять юному поколению нижегородцев, что основатель их родного города – не Юрий Долгорукий.

            Понять цели и устремления Юрия Всеволодовича означает понять суть той «восточной» политики, которая привела к включению Нижегородского края в первой трети XIII в. в состав великого княжества Владимирского. При этом взвешенная, корректная характеристика личности великого князя позволяет правильно осмыслить все особенности этой политики, которую личность правителя во многом определяла. Но единственный вид исторического источника, который может быть привлечен для решения данной задачи – древнерусские летописи – имеет ряд ограничений в силу специфики самого жанра. Господство стиля монументального историзма в отображении действительности приводило к тому, что, по справедливому замечанию Д.С.Лихачева, «не характер князя отражен в его характеристике, а его деятельность, его поведение, его политическое лицо…». Именно поэтому, «рассматривая характеристики князей в летописи, мы легко заметим, что они сотканы не столько из психологических, сколько из политических понятий». А коль скоро человеческий характер во всей сложности его проявления еще не был открыт в литературе Древней Руси, то это дало основание ученому сделать вывод: «Летописец никогда не вступает в интимное общение с героем своего повествования, не входит в психологическое объяснение его поступков…»[208].

            Особенности стиля монументального историзма, отразившегося в летописном повествовании, привели молодого исследователя А.А.Кузнецова к неутешительному заключению: «Если современники не искали психологического объяснения поведения героев летописей, то в наше время это делать вообще бесполезно»[209]. Такая категоричность, на наш взгляд, все же излишняя. Конечно, о составлении психологического портрета князя по летописным источникам не может быть и речи: поведение князя в тот или иной момент жизни описывается устойчивыми «этикетными» формулами, так что это описание вряд ли соответствует реальному поведению. Собственно, в этом-то и проявляется «литературный этикет» (термин Д.С.Лихачева) древнерусской книжности: этикет поведения, облика, речей[210]. Понимание этикета как приписывания великому князю заслуг младшего князя абсурдно и обнаруживает неосведомленность в поэтике древнерусской литературы[211]. Формируя образ с помощью средств литературного этикета (ибо человеческий характер во всей его сложности и противоречивости еще не был открыт), древнерусский летописец-современник весьма точно фиксировал, а сводчики и редакторы XIV-XV вв. старательно воспроизводили события и деяния князей. Именно это обстоятельство и создает предпосылки для понимания личности великого князя Юрия Всеволодовича через свидетельства о его родительской и собственной семье, о взаимоотношениях с князьями-родичами, о его военных походах, внешне- и внутриполитических действиях.

            Георгий (Юрий) Всеволодович появился на свет 26 ноября 1188 г. В хронологической последовательности известий статьи Лаврентьевской летописи под 6697 г. ультрамартовским о рождении Юрия сообщается в самом конце, после записи о погребении 11 ноября епископа Луки: «Того же лhта. Родися у Всеволода сын и нарекоша и въ святhмь крещеньи Георгии»[212]. Точную дату – 26 ноября – приводит Ипатьевская летопись (под 6695 г.), но ее известие о крещении новорожденого младенца епископом Лукой считается неудачным домыслом редактора летописи: «Тое же осени родися сынъ у великаго князя Всеволода в Суждали, во Филипово говhние, мhсяца ноября во 26 день, на священие церкви мученика Георгия, и велh отець его Всеволодъ епископу Луцh нарещи имя ему Юрьи, дhдне имя; и бысть радость велика в Суждальской землh во всей»[213]. Юрий был вторым сыном великого князя владимирского Всеволода Юрьевича и, следовательно, внуком Юрия Долгорукого и правнуком Владимира Мономаха. Отец его, великий князь Всеволод Юрьевич (1154-1212), победитель волжских булгар, в детстве вместе с матерью побывал в византийской ссылке, затем в кровавой междоусобице отстоял свое право на великое княжение владимирское и правил им с 1176 г., сажал своих подручных князей на столы в Киевской Руси и Новгороде, держал в повиновении своевольных рязанских князей и половцев, а в итоге удостоился от автора «Слова о полку Игореве» выразительных строк: «Великий княже Всеволоде, не мыслию ти прилетhти издалеча отня злата стола поблюсти. Ты бо можеши Волгу веслами раскропити и Дон шеломы выльяти. Аже бы ты былъ, то была бы чага по ногате, а кощей по резанh. Ты бо можеши по суху живыми шереширы стрhляти – удалыми сыны Глhбовы»[214].

            Жену великого князя Всеволода (мать Юрия Всеволодовича) летописные источники называют «княгини его Мариа Всеволожа Шварновна, дщи князя Чешьского»[215]. Схожее сообщение, но без отчества княгини, приводит Летописец Владимирский, а основные своды XIV-XVI вв., отразившие летописание Владимиро-Суздальской Руси, сообщают лишь имя жены Всеволода – Мария[216]. Замеченное Н.М.Карамзиным дополнение в кратком Владимирском летописце нач.XVI в. («Ясыня Мария Шварновна дочь Чешского князя») позволило М.В.Щепкиной гипотетически восстановить основные этапы биографии матери Юрия Всеволодовича, ее родственные связи и обстоятельства появления во Владимиро-Суздальской Руси[217]. Судя по реконструкции, опирающейся на данные письменных и вещественных источников, мать Юрия была очень интересной личностью. Разбирая уточнение «ясыня» применительно к дочери чешского князя, М.В.Щепкина пришла к выводу, что Мария Шварновна происходила из какого-то небольшого княжества или поместья, расположенного в Моравской области. Имя ее отца «Шварн» – восточнославянская форма имени «Северин», распространенного у католиков, - подтверждает чешское происхождение княгини, а «ясыня» происходит от моравского топонима или гидронима с корнем “jasin-, jasen-”[218]. Женитьба Всеволода на Марии относится ко времени до 1175 г. Судя по количеству детей, брак был счастливым: недаром за Всеволодом Юрьевичем утвердилось прозвище «Большое Гнездо». В летописных источниках упоминаются десять детей великого князя владимирского: дочь Всеслава в 1187 г. стала женой Ростислава (Иоанна) Ярославича (из дома Ольговичей); дочь Верхуслава (Анастасия) в 1189 г. была выдана замуж за Ростислава (Михаила) Рюриковича (из смоленских Мономаховичей); только по имени известна Сбыслава (Пелагия), а под 1203 г. сообщается о смерти и погребении четвертой дочери, Елены; сыновья Константин, Георгий (Юрий), Ярослав (Феодор), Святослав, Владимир и Иоанн фигурируют во многих летописных статьях кон.XII-перв.пол.XIII вв.[219] Летопись отмечает благочестие Марии Шварновны и ее постоянную благотворительность: так, ею при поддержке мужа был основан во Владимире  женский монастырь Успения Богородицы (так называемый «Княгинин») – для постригшихся женщин из княжеских семей[220]. В 1199 г. Марию Шварновну поразил тяжелый недуг, и она ушла в Княгинин монастырь, где 2 марта 1206 г. приняла постриг, а 19 марта того же года скончалась. М.В.Щепкина атрибутировала княгине Марии интересный эпиграфический источник – суздальский змеевик, содержащий охранные молитвенные тексты о его владелице Милославе (видимо, славянское имя Марии) и двух ее детях – Христине (предположительно Всеславе) и Георгии. Если это так, то можно предполагать большую духовную близость Георгия к матери и влияние, которое она оказала на сына. О причинах судить трудно, но примечательно, что и великий князь Всеволод рассматривал Юрия, второго сына, как своего вероятного преемника – возможно, из-за слабого здоровья первенца Константина.

            Как бы там ни было, владимирский великокняжеский летописец тщательно фиксирует внешние обстоятельства жизни и деятельности Юрия Всеволодовича. В соответствии с обычаями, 28 июля 1191 г. состоялись постриги трехлетнего княжича:

            «В лhто 6700 месяца иуля въ 28 день, на память святаго мученика Евъстафья въ Анкюрh Галатиистhи. Быша постригы у великаго князя Всеволода сына Георгева внука Володимеря Мономаха сыну его Георгеви в градh Суждали; того ж дни и на конь его всади. И бысть радость велика в градh Суждали, ту сущю блаженному епископу Иоанну»[221].

            В 1200 г. Юрий, которому шел двенадцатый год, участвует в первом походе: вместе с отцом и старшим братом Константином он сопровождал младшего брата Ярослава, поставленного князем в Переяславль Русский. Об этом сообщает Лаврентьевская летопись:

            «В лhто 6709. Посла благвhрныи и христолюбивыи князь великыи Всеволодъ Гюргевич внукъ Володимерь Мономаха сына своего Ярослава в Переяславль в Русьскыи княжить на столъ прадhда и дhда своего месяца августа въ 10 день на память святыхъ отець Далмата, Фауста и Исакия, тогда сущю великому князю в Переяславли з дhтми своими с Костянтиномъ и Юргемь»[222].

            Когда княжичу шел восемнадцатый год, умирает мать, которую Юрий провожал в монастырь; об этом сохранилась летописная запись:

            «В лhто 6714 месяца марта (…) Того же месяца въ 2 день пострижеся великая княгини Всеволожая во мнишескии чин… И проводи ю великии князь Всеволод сам со слезами многими до монастыря святыя Богородица и сынъ его Георгии и дщи его Всевлава Ростиславляя (…) Того же месяца въ 19 день святаго отца Фомы патриарха Костянтиня града. Преставися благовhрная великая княгыни Всеволожая именем Мария, бывши въ мнишьскомь чину 18 днии…»[223].

            В двадцатилетнем возрасте Юрий Всеволодович участвовал в походе старшего брата Константина против торопецкого князя Мстислава Мстиславича Удатного; известие об этом помещено в Лаврентьевской летописи под 6717 г.; в действительности поход состоялся зимой 1208/9 г.[224] Во время похода выяснилось, что рязанские князья Ольговичи, Михаил Всеволодович и Изяслав Владимирович, вторглись в «волость Всеволожю» и разоряют ее. На отражение набега был послан княжич Юрий с частью отцовских полков. Стремительный бросок владимирской дружины к Москве и неожиданное нападение застали врасплох рязанцев, и 26 марта 1209 г. Юрий одержал первую в своей жизни победу:

            «Тое же зимы Кюръ Михаилъ со Изяславом пришедша начаста воевати волость Всеволожю великаго князя около Москвы. Се слышавъ великыи князь посла сына своего Гюрга, и побhди ею Юрги, сама князя утекоста, а люди овhх избиша, а иных извязаша, и возвратися князь Юрги ко отцю своему славя Бога»[225].

            Под 6719 г. мартовским (1211/2 г.) Лаврентьевская летопись сообщает о женитьбе двадцатитрехлетнего Юрия Всеволодовича на дочери киевского великого князя Всеволода Чермного:

            «В лhто 6719. Великыи князь Всеволодъ ожени сына своего Георгия Всеволожною Кыевьскаго князя, и вhнчанъ бысть в святhи Богородици в Володимери епископомь Иоанномь, и ту сущю великому князю Всеволоду и всhм благородным дhтемъ и всhм велможам, и бысть радость велика в Володимери градh»[226].

            Имя жены здесь не названо; считают, что ее имя в постриге – Агафья[227]. Избранница Юрия была внучкой великого князя киевского Святослава Всеволодовича («изронившего златое слово» в «Слове о полку Игореве»), правнучкой Всеволода Ольговича и праправнучкой Олега Святославича («Гориславича»); шурином Юрия стал Михаил Всеволодович, великий князь черниговский, впоследствии замученный в Орде 20.09.1246 г. вместе с боярином Феодором (канонизированы в кон.XIII в.)[228]. Брак Юрия замысливался «по расчету», как примирение владимиро-суздальских Мономаховичей с черниговскими Ольговичами, овладевшими Киевом, но оказался, очевидно, браком «по любви». Летописи упоминают о трех сыновьях и двух дочерях, родившихся за 27 лет супружеской жизни Юрия.

            В 1212 г., в 24-летнем возрасте Юрий Всеволодович становится великим князем владимирским. Лаврентьевская летопись сообщает о смерти его отца («В лhто 6720 индикта месяца априля въ 13 день на память святаго Мартина папы Римьскаго. Преставися великыи князь Всеволодъ именовавыи в святомь крещеньи Дмитрии сынъ Гюргевъ благочестиваго князя всея Руси внукъ Володимера Мономаха…»)[229], помещает далее пышный некролог Всеволоду, но не оговаривает специально вопросы престолонаследия. Лишь из контекста (и умолчания) летописных статей под 6720-6721 гг. становится ясно, что вокняжение Юрия происходит в обход старшего брата Константина. Такое решение вопроса престолонаследия вызвало неизбежные трения между Юрием и его старшим братом Константином, княжившим в Ростове. В результате вновь наметилось обособление Ростовского края и раскол Владимирского великого княжества, для преодоления которого Юрию пришлось в 1212-1213 гг. предпринять два похода на Константина. Интересно, что младшие братья Всеволодовичи поддержали в этой усобице Юрия[230]. Поддерживали они Юрия Всеволодовича и впоследствии, тогда как Константин вынужден был опереться на помощь смоленских князей Мстиславичей, недавних противников. Нетрудно представить, какое отношение должно было вызвать это союзничество Константина у его братьев. Результатом стала междоусобная война, длившаяся четыре года и охватившая всю Северо-Восточную Русь. К сожалению, события этой войны и действия ее участников приходится изучать по источникам, восходящим к новгородскому летописанию, а следовательно, отражающим мнение лишь противников Юрия, так что объективность их сомнительна[231]. Но достоверно известно, что Юрий терпит поражение в кровопролитной битве на р.Липице 21.04.1216 г., утрачивает великое княжение и отправляется в Городец, отданный ему в удел, но уже через несколько месяцев переходит на княжение в Суздаль, а после смерти старшего брата Константина, умершего 02.02.1218 г.[232], вновь становится великим князем и почти двадцать лет размеренно управляет огромной территорией - вплоть до нашествия монголо-татар и гибели в 1238 г. на р.Сить, в 49-летнем возрасте. Во время нашествия погибла и вся его семья (жена, дети, внуки), кроме одной дочери, бывшей замужем за волынским князем.

            Судя по скупым летописным известиям, Юрий Всеволодович был хорошим политиком, контролируя «ось» Новгород - Владимир - Рязань. Возможно, именно поэтому князь предпочитал не военные действия, а переговоры: из 12 предпринятых им походов лишь 5 сопровождались битвами, а остальные успешно разрешились мирными соглашениями. Полководческими способностями Юрий, по-видимому, не обладал: лишь в одной битве он победил, в двух не добился успеха, а еще в двух самых крупных сражениях был наголову разгромлен, причем поражение на Липице стоило Юрию великого княжения, а поражение на Сити – головы. Частые походы и незначительность результатов большинства из них свидетельствуют о том, что как правитель Юрий Всеволодович был скорее вспыльчив, чем решителен. Это наглядно показывает «Повесть о побоище на Липице»: имея многократное превосходство в воинах, Юрий отказывается от переговоров с братом и отдает приказ «пленных не брать!»[233]. Однако при неудаче князь одним из первых бежал с поля боя. Впрочем, вновь следует отметить, что «Повесть» составлена в кругах, враждебных Юрию; ее автор не мог непосредственно слышать слова князя и либо пересказывал чужие слова, либо вложил в уста врага этикетные формулы, которые должен был произнести «плохой правитель». Показательно и то, что духовный владыка Владимиро-Суздальской земли, епископ Симон, остался приверженцем князя. Не вполне достоверно и свидетельство Тверского сборника о внешности великого князя Юрия: «бе бо телом толст и стяжек»: возможно, это попытка редактора объяснить, почему Юрий загнал трех коней во время бегства от Липицы во Владимир[234].

            Последующая деятельность Юрия Всеволодовича в качестве великого князя владимирского (с 1218 г.), в ее изложении по древнерусским летописным источникам, не дает оснований для резкого осуждения князя. Занятие Юрием великокняжеского «стола» в 1218 г. происходит в строгом соответствии с нормами княжеского права того времени, когда умирающему правителю наследовал не сын, а следующий по старшинству брат (так называемый «родовой принцип наследования»). Поэтому Юрий законно стал великим князем после смерти старшего брата Константина и не нарушил прав племянника Василька Константиновича, сохранившего правление в отцовском городе Ростове. Летописцы с уважением говорят и о покровительстве церкви, которое было характерно для Юрия Всеволодовича как правителя.

            Для контроля над Новгородом Великим Юрий посылал туда на княжение ближайших родственников: Лаврентьевская летопись под 6729 г. мартовским (видимо, конец 1221-начало 1222 г.) сообщает об отправке туда сына Всеволода, который вернулся к отцу через год, в конце 1222 г. или начале 1223 г., а в начале 1223 г. на княжение в Новгород пришел младший брат Юрия, Ярослав Всеволодович[235]. Новгородская I летопись под 6732 г. мартовским (1224/5 г.) сообщает о выступлении Юрия против новгородцев, изгнавших Всеволода Юрьевича, после чего новгородцы согласились принять на княжение черниговского князя Михаила Всеволодовича, шурина великого князя Юрия[236]. Схожие цели – военное давление теперь уже на Михаила Всеволодовича черниговского – преследовал поход владимиро-суздальских ратей на Серенск («Шернескъ») осенью 1231 г.; впрочем, Юрий Всеволодович с похода вернулся во Владимир, а боевые действия вели его родичи – младшие князья. Лаврентьевская летопись сообщает об этом под 6740 г., данная часть статьи – по ультрамартовскому стилю: «В лhто 6740. Поиде князь великыи Гюрги к Сереньску и стоявъ станом на Уползhх и възвратися в Володимерь. Ярослав же и Костянтиновичи идоша к Сереньску, град пожгоша, людем избhгшим. Ино же много воеваша, възвратишася въ своя си»[237].

            В распоряжении великого князя владимирского были, по-видимому, и другие возможности влиять на новгородцев. Об этом свидетельствует Новгородская I летопись под 6727 г.: князья Юрий и Ярослав Всеволодовичи в конце 1217 г. или в начале 1218 г. не пропустили через свои земли Семена Емина, ходившего с 400 новгородцами «на Тоимокары»; судя по дальнейшим известиям, давление оказалось действенным[238]. Большое значение придавал Юрий и династическим бракам: так, 14.04.1230 г. «того же лhта великии князь Юрги ожени сына своего старhйшаго Всеволода Володимерною Рюриковича, и вhнчан бысть в великой церкви зборнhи святыя Богородица священьным епископомъ Митрофаном месяца апрhля в 14 день в неделю антипасхи»[239]. Женой первенца Юрия стала, таким образом, внучка великого князя смоленского и киевского Рюрика Ростиславича, праправнучка Мстислава Великого (сына Владимира Мономаха).

            Традиционным, унаследованным от предков, оставался интерес Юрия Всеволодовича к землям южной Руси. Великий князь владимирский в 1213, 1227, 1228/9 гг. отправлял младших родственников на княжение в Переяславль Русский[240]. Но все же основным направлением политики Юрия Всеволодовича после его вторичного вокняжения становится борьба за включение устья Оки в состав Владимиро-Суздальского великого княжества. Об этом свидетельствуют сообщения за 1220-1230-е гг. Лаврентьевской летописи, опиравшейся на великокняжеское летописание. Анализ этих сообщений позволяет утверждать, что действия, предпринимавшиеся великим князем и его ближайшим окружением, были продуманными и целенаправленными.

            В нижегородской историко-краеведческой литературе с 1980-ых годов возникла версия о том, что основателем Нижнего Новгорода был не Юрий Всеволодович, а ростовский князь Василько Константинович. Основные доводы автора этой версии (и, по-видимому, ее единственного сторонника) Н.Ф.Филатова заключаются в следующем: 1) Василько Константинович упомянут в летописных источниках как главный организатор окняжения земель в устье Оки в 1220-1221 гг.; 2) Юрий Всеволодович в 1221 г. не мог находиться в устье Оки, а следовательно, не мог руководить закладкой Нижнего Новгорода; 3) упоминание великого князя владимирского в летописном известии о закладке города в 1221 г. – всего лишь дань требованиям этикета. Версия Н.Ф.Филатова, как известно, вызвала возражения специалистов[241], однако ее основные положения оказались включены в издание, претендующее на роль учебного пособия по историческому краеведению[242]. Поэтому целесообразно выяснить, какое место в известиях 1220-1230-ых гг. о Нижнем Новгороде занимают великий князь владимирский Юрий Всеволодович и ростовский князь Василько Константинович.

            Действительно, князь Василий (Василько), первенец Константина, старшего сына великого князя владимирского Всеволода Юрьевича и, соответственно, племянник Юрия Всеволодовича, регулярно упоминается в памятниках, восходящих к владимирскому летописанию, и прежде всего в Лаврентьевской летописи. Пристальное внимание летописцев к  молодому ростовскому князю было отмечено еще В.Л.Комаровичем, который объяснял это редактированием владимирской великокняжеской летописи в Ростове, уцелевшем во время нашествия Батыя; предполагалось, что добавления о князе Василии были сделаны в интересах его вдовы, княгини Марии[243]. Такое объяснение наиболее вероятно; сомнительно лишь, что Ростов не был разорен монголами в 1238 г.[244] Во всяком случае, Лаврентьевская летопись достаточно полно сообщает основные биографические сведения о Василии Константиновиче. В статье под 6717 г. ультрамартовским (1208 г.) о рождении князя сказано: «В лhто 6717 месяца декабря въ 7 день на память ствятаго отца Амбросья епископа. Родися сынъ благочестивому и христолюбивому князю Костянтину и нарекоша имя ему въ святhмь крещеньи Василии, и бысть радость велика в градh Ростовh»[245]. После смерти отца (02.02.1218 г.), в соответствии с древнерусским родовым принципом престолонаследия, Василий оказался на положении младшего князя-«подручника» у своего дяди Юрия Всеволодовича, ставшего великим князем владимирским, и получил от него отцовский удел – Ростов. Как и остальные младшие князья Владимиро-Суздальской Руси, Василько участвовал в походах по воле великого князя, в том числе на Калку в 1223 г., но к битве не поспел и после получения известий о поражении русских полков вернулся от Чернигова домой[246]. Под 6735 г. мартовским (128 г.) летопись сообщает о женитьбе князя: «Тое же зимы ожени великыи князь Гюрги сынъ Всеволожь сыновца своего Василка Костянтиновича и поять за нь Михаиловну Черниговьска князя. И вhнчанъ бысть благородныи князь Василко с своею княгынею в церкви святыя Богородица Благовhщенья. И вниде христолюбивыи князь Василко в свои Ростовъ с своею княгинею въ 1 субботу поста месяца февраля въ 12 день на память святаго Мелентья епископа, и бысть радость велика в градh Ростовh»[247]. Любопытно отметить, что летопись изображает женитьбу юного ростовского князя как исполнение воли великого князя Юрия Всеволодовича. Весьма вероятно, что брак этот действительно замысливался как династический: ведь неслучайно избранницей Василия стала дочь великого князя черниговского Михаила Всеволодовича, доводившегося шурином Юрию. Возможно, брак это призван был еще больше укрепить союз суздальских Мономаховичей с черниговскими Ольговичами. Во время нашествия Батыя Василько Константинович сопровождал Юрия в его отступлении на север, в битве на реке Сить 04.03.1238 г. попал в плен и был замучен монголо-татарами; о гибели Василька летопись сообщает этикетными формулами[248].

            События 1220-1230-ых гг., приведшие к закладке «Новагорода на усть Окы», затронули и юного ростовского княжича. Судя по тексту статьи под 6728 г. Московского великокняжеского летописного свода 1479 г., Василько Константинович в 1220 г. действовал по воле великого князя владимирского: «…А Василкови Костянтиновичю повелh Юрьи послати своя полкы, онъ же из Ростова полкъ посла, а другыи съ Юстьюга на верхъ Камы… [Великий князь] посла в Ростовъ по Василка Костянтиновича и повелh ему ити на Городець…, и прииде на Городець с полкы, а Василко ту же прииде к нему»[249]. Рассказ Московского свода 1479 г. и восходящих к нему летописей (свода кон.XV в., Воскресенской, Холмогорской) под 6728 г. начисто опровергает домыслы об отважном княжиче, водившем полки в бой: ростовский и устюжский полки, посланные Васильком по воле великого князя в поход на булгар в 1220 г., вел воевода Воислав Добрынич, а сам ростовский князь находился там, где и положено быть двенадцатилетнему отроку – дома с мамой[250]. Лишь после победы над булгарами Юрий Всеволодович вызывает племянника в безопасный Городец – административный центр русских поселений в Среднем Поволжье[251]. Разумеется, княжич-отрок не мог угрожать авторитету великого князя, в отличие, например, от победителя булгар Святослава Всеволодовича, являвшегося по лествично-поколенному праву следующим (за Ярославом) вероятным преемником Юрия.

            Летописные статьи под 6728-6729 гг. опровергают тезис о том, что великий князь Юрий Всеволодович в 1221 г. отсутствовал в устье Оки и, следовательно, не может считаться основателем Нижнего Новгорода. Совершенно очевидно, что закладка древнерусского города – то есть строительство укреплений и храма – происходила в теплое время года, то есть, вероятнее всего, между апрелем-сентябрем (в соответствии с климатом данного региона). Действия и передвижения Юрия Всеволодовича в 1220-1221 гг. изложены в летописных источниках следующим образом: весной 1220 г. он находится во Владимире, отправляя брата Святослава на булгар; летом (после 15 июня; вероятно, не ранее июля-августа) встречает «у Боголюбова на рhцh Сурамлh» возвращавшегося с победой Святослава и празднует вместе с ним победу во Владимире-на-Клязьме; зимой (декабрь 1220 г. – февраль 1221 г.) идет из Владимира в Городец, где заключает договор с булгарами; в 1221 г. (после 1 марта) посылает сына Всеволода «в Великыи Новгородъ на столъ»; далее происходит закладка Новгорода Нижнего; в 1222 г. (после 1 марта) Юрий закладывал каменную церковь в Суздале[252]. Как видим, нет ни одного известия о пребывании Юрия Всеволодовича в весенне-летние месяцы 1221 года (наиболее вероятное время закладки города) где-то в других краях, чтобы утверждать, что его-де тут и вовсе не было. Кстати, хорошо известна быстрота перемещения князей с конными дружинами, и Юрий здесь не был исключением, судя по известию под 6716 г. о его быстром переходе под Москву и победе над рязанцами. А вот чье присутствие на устье Оки весной-осенью 1221 г. действительно маловероятно, так это ростовского князя Василька Константиновича. Дело в том, что Лаврентьевская летопись под 6728 г. мартовским сообщает о смерти 24.01.1221 г. вдовы великого князя Константина Всеволодовича, матери Василька: «Тое же зимы. Преставися княгыни Костянтинова Огафья черноризица месяца генваря въ 24, на память святыя Оксиньи, и положена бысть в церкви святыя Богородица Ростовh»[253]. В соответствии с принятыми в древнерусском обществе нормами христианской морали Василько должен был поспешить на похороны матери, оставаясь в Ростове до сорокового дня после похорон; для переезда из Ростова куда бы то ни было также требовалось дополнительное время[254].

            Источники исключают любую, даже самую гипотетическую возможность приписать основание Нижнего Новгорода «сыновцю» Юрия Всеволодовича или какому-то другому лицу, кроме великого князя. Помимо общих соображений (Васильку в момент основания города шел тринадцатый год, к тому же ростовский князь-подручник или иное лицо никак не могли основывать города на земле великого князя без его повеления), следует обратить внимание и на летописную «Похвалу Васильку Константиновичу», составленную, как считают ученые, при участии его вдовы, княгини Марии (дочери Михаила Черниговского). Подробно перечисляя заслуги замученного монголами князя, летописец ни словом не обмолвился об основании Васильком Нижнего Новгорода! А летописная похвала Юрию Всеволодовичу вновь прямо и недвусмысленно указывает: «паче же Новъгородъ вторыи постави на Волзh усть Окы, и церкы многы созда и манастырь святыя Богородица Новhгородh...»[255]. Известия под 6729 г. во всех источниках единогласно называют Юрия Всеволодовича руководителем закладки нового города, и ссылаться на этикет здесь нелепо: литературный этикет древнерусских сочинений означает совсем иное (об этом см. выше). Так что непреложно установленным можно считать тот факт, что инициатива основания русского города в устье Оки и организация работ по его закладке исходили от великого князя владимирского Юрия Всеволодовича. Летописные источники достаточно полно показывают последовательность действий правителя Владимиро-Суздальской Руси в этом регионе.

            Успешный летний поход 1220 г. юрьевского князя Святослава Всеволодовича на Волжскую Булгарию побудил Юрия начать подготовку нового, еще более масштабного похода. Как и следовало ожидать, Булгария, еще не оправившаяся после разгрома, запросила мира, приложив немало усилий к его достижению: «…Послаша к нему [Юрию. – Б.П.] на Городець третьи послы съ молбою великою [выделено нами. – Б.П.] и с дары многыми и с челом биемъ»[256]. Победитель получил возможность продиктовать выгодные для себя условия мирного договора: «И приятъ молбу их и взя дары у них, и управишяся по прежнему миру…»[257]. Заключение мирного договора на условиях, выгодных для великого князя владимирского, неизбежно должно было означать отказ булгар от контроля над поволжскими землями, примыкающими к границам Владимиро-Суздальской Руси. Договор обязательно должен был предусматривать и отказ булгар от установления анти-русского союза с мордвой – союза, который, судя по известию под 6692 г.[258], имел место в прошлом. Все это создавало благоприятную обстановку для основания русского города при впадении Оки в Волгу, к строительству которого Юрий приступил в 1221 г. Выгодное военно-стратегическое положение города очевидно: ведь именно здесь, в устье Оки, соединялись полки владимиро-суздальские с муромо-рязанскими перед поволжскими походами; Ока и ее притоки открывали удобный путь вглубь Рязанской земли и Черниговского княжества. Крепость в устье Оки давала возможность контролировать движение не только дружин, но и товаров в ходе поволжской торговли, сулившей большие прибыли[259]. Военно-стратегическое и экономическое значение города предопределили его последующую роль и размах строительства.

            Исследования Т.В.Гусевой показывают, что Нижний Новгород возводился «сразу со сложной планировочной структурой. В нее входили укрепленное ядро-детинец и окольный город»[260]. Установленный археологами факт строительства крепости на незаселенном ранее месте[261], как справедливо отметил В.А.Кучкин, «лишний раз свидетельствует о военно-стратегических целях, которые преследовались при основании Нижнего»[262]. Но размеры заложенного в 1221 г. города указывают на то, что замысливался он не как пограничная сторожевая крепость («блокпост») или торговая фактория, а как административный центр региона. Границы древнейшей нижегородской крепости (с детинцем и окольным городом) еще требуют уточнений, но территория, занимаемая ею, должна быть весьма значительной[263]. На отведенную Нижнему Новгороду роль административного центра указывает и достаточно скорая – через четыре года после основания города – закладка в камне его главного храма, Спасского собора (1225 г.). А это еще одно подтверждение того, что город изначально мыслился не как сторожевое укрепление, а военно-административный центр будущего региона – Нижегородского края.

            Интересно наименование главного храма нового города. Разумеется, выбор названия главного городского собора не мог быть случайным. В столице и древних городских центрах великого княжества Владимирского в домонгольскую эпоху преобладал культ Богородицы: известны Богородичные церкви и соборы во Владимире-на-Клязьме, Ростове, Суздале. Но при этом летописные источники сообщают о церквах во имя Спаса в Переяславле-Залесском (Спасо-Преображенский собор), а также в трех окраинных, близких к границам городах Северо-Восточной Руси: Твери (Спасо-Преображенский собор; город известен с 1208/9 г. и по времени возникновения недалеко отстоит от Нижнего Новгорода)[264], Угличе (Спасо-Преображенский собор), Ярославле (Спасский собор в главном монастыре, при том, что на княжеском дворе – церковь Успения Богородицы). В этом смысловом ряду примечательно, что во имя Спаса была освящена и церковь у Золотых ворот – парадного въезда в столицу Владимирского великого княжества, на границе стольного города. Поэтому возможным объяснением выбора названия для главного городского храма Нижнего Новгорода становится символика Спаса Преображения: 1) защита, спасение от посягательств на рубежи; 2) духовное преображение для приграничных христианизируемых земель и людей, пересекающих границу с миром. Второе возможное объяснение связано с тем, что во имя Спаса были освящены главные храмы Чернигова (Спасо-Преображенский собор), Рязани (Спасская церковь) и Мурома («Христова церковь», то есть наверняка Спасская). Называя главный городской храм Спасским, основатели нового города в устье Оки, возможно, старались подчеркнуть его ожидаемые контакты с теми землями, с которыми он оказался связан Окским водным путем. Наконец, возможно и третье объяснение: как известно, церковный праздник Преображения Господня (второй, или «яблочный» Спас) приходится на летний день 6 августа; к этому времени основатели города могли приурочить окончание первого этапа строительства укреплений и заложить городской собор. В реальной действительности 1220-ых гг. на выбор названия главного городского храма наверняка повлияла не одна, а несколько причин, о которых можно лишь догадываться.

            Кроме возможных причин выбора названия главного храма Нижнего Новгорода, уместно попытаться определить происхождение названия самого города. Об этом в научной литературе высказывались разные суждения. Так, Н.Д.Русинов, специально занимавшийся этим вопросом, отмечал: «Название Нижний Новгород – лингвистически достаточно ясное образование «город новый и нижний по отношению к какому-то иному городу». Но по отношению к какому, - остается спорным…»[265]. Разбирая слово «нижегородец», ученый делал вывод: «…Надо видеть в этом слове отражение того, что по отношению к какому-то древнерусскому городу первоначальные нижегородцы поселились и построили крепость позднее и ниже, - конечно, по реке». Таковым городом Н.Д.Русинов счел Городец, по отношению к которому Нижний Новгород действительно был «нижним» (по Волге) и «новым»[266]. Но для доказательства своего вывода Н.Д.Русинову пришлось допустить, что «Городец» в древности именовался просто «Город», что не подтверждается источниками (об этом см.выше, в первой части нашего исследования). Предпринимались попытки связать название «Нижний Новгород» со Старым городком, будто бы раньше основанным и расположенным выше по Оке. Несостоятельность такого объяснения очевидна, и выше мы анализировали работы сторонников и противников этой точки зрения. Высказывалось мнение, что Нижний Новгород назван «нижним» в отличие от Новгорода Великого и прочих Новгородов, потому что расположен в Низовской земле[267], против чего решительно возражал по лингвистическим соображениям Н.Д.Русинов[268]. Для обоснования этого предположения заманчиво было бы привлечь известный фрагмент «Похвалы Юрию Всеволодовичу», читающийся в Лаврентьевской летописи: Юрий «Новъгородъ вторыи постави на Волзh усть Окы». Указание «вторыи Новъгородъ» тут же наводит на мысль о соотнесенности названия Нижнего Новгорода с Новгородом «первым». А «первым» - и единственным! - Новгородом в землях, контролировавшихся Юрием Всеволодовичем (где явно составлялась похвала погибшему князю), оставался до 1221 г. Новгород Великий. Но нет уверенности в том, что летописная «похвала Юрию Всеволодовичу» написана современником основания «Новагорода на усть Окы», знавшим мотивы выбора названия. Похвала читается в Симеоновской летописи[269], но отсутствует в других памятниках владимирского и московского летописания, и неизвестно, читалась ли она в Троицкой летописи[270]. Определить время появления «Похвалы» в летописи трудно. В.Л.Комарович, а вслед за ним Г.М.Прохоров атрибутировали ее Лаврентию, переписывавшему летопись в 1377 г.[271] Действительно, для конца XIV в. соотнесение Новгорода Нижнего («второго») с Новгородом Великим («первым») уместно по их политическому и экономическому значению в жизни Руси: оба города были столицами суверенных областей и крупными центрами международной торговли. Если Новгород Великий для русских земель во второй половине XIV в. был «окном» на Запад, то Новгород Нижний – не менее важным «окном» на Восток. Но то, что совершенно очевидно для 1377 г., далеко не столь очевидно для 1221 г., и нет доказательств, что основатели города соотносили данное ему название с Новгородом Великим. Даже если фраза о «втором Новгороде» была в гипотетическом протографе Лаврентьевской – своде 1305 г., то и в этом случае не исключена ее датировка 1305 годом, а это слишком далеко отстоит от 1221 г., чтобы допустить, что автор похвалы знал мотивы выбора названия «Новагорода на усть Окы».

            Разбирая вопрос о происхождении названия города, В.А.Кучкин справедливо обратил внимание на то, что в ранних источниках город именуется просто «Новгород», без уточнения «Нижний»: «Определение «Нижний» город получил не при своем основании, а значительно позже… Еще в конце XIV в. в грамотах Константинопольской патриархии Нижний Новгород продолжал фигурировать как Новгород. По-видимому, Новгород на Оке стал называться Нижним (поскольку находился в Низу, Низовской земле, но не потому, что был основан по течению Оки или Волги ниже каких-то других средневековых русских городов) Новгородом с 40-50-ых гг. XIV в., когда стал важным политическим и экономическим центром – столицей крупного Нижегородского княжества на востоке русских земель и его нужно было отличать от более старого Новгорода на Волхове. Характерно, что и последний получил примерно в то же время определение Великий, до этого в течение четырех столетий называясь просто Новгородом»[272]. С предложенной ученым датировкой появления эпитета «Нижний», подтвержденной ссылками на источники, и объяснением причин его появления следует согласиться. Что же касается самого имени «Новгород», данного городу, основанному в 1221 г., то В.А.Кучкин замечает: «Это название не противостоит каким-то названиям (например, Старому городу, Городцу), как иногда считается в научной литературе, а означает строительство города на новом, необжитом месте»[273]. По-видимому, все же нельзя исключить окончательно предположение, что крепость в устье Оки получила название «Новый город» (без позднейшего уточнения «Нижний»!) по отношению к Городцу, который до 1221 г. был и долго еще оставался административным центром русских поселений в Среднем Поволжье. Однако убедительных свидетельств того, что именно так рассуждал великий князь Юрий Всеволодович, нет.

            Закладка крупного города-крепости и строительство каменного храма требовали больших денежных затрат. Уместно вспомнить, что в первой трети XIII в. строительные работы выполнялись не даром и не в порядке трудовой повинности, а предусматривали оплату. Об этом свидетельствует особая статья Русской Правды: «А се урокъ мостьниковъ: аще помостивше мостъ, взяти отъ дhла ногата, а от городници ногата; аще же будеть ветхаго моста потвердити нhколико доскъ, или 3, или 4, или 5, то тое же»[274]. На это же указывает «Устав князя Ярослава о мостах» – юридический памятник, который большинство ученых датирует кон.1220-ых или 1230-ми гг. и связывает с новгородским княжением Ярослава, брата Юрия Всеволодовича. Тезис об оплате за градостроительные работы и благоустройство вынесен в заглавие памятника: «А се уставъ Ярославль о мостhхъ, осменикомъ поплата»[275]. Даже если положения «Устава о мостhх» не всегда соблюдались буквально (оплату могли заменить льготы по налогам), все же становится ясным, что предпринявший столь масштабное строительство великий князь владимирский располагал к началу 1220-ых гг. значительными финансовыми средствами и, следовательно, был умелым правителем. К сожалению, отсутствие источников не позволяет представить бюджет великого княжества, но зафиксированное в летописи быстрое создание крупного города, заложенного явно в расчете на последующее развитие (так сказать, «на вырост»), свидетельствует о том, что градостроительные работы в Новгороде Нижнем рассматривались как самостоятельная целевая программа, с регулярным финансированием.

            Все это еще раз подтверждает вывод о том, что Нижний Новгород (как ранее и Городец) изначально мыслился не сторожевой крепостью, а военно-административным поселением городского типа. По классификации, предложенной П.П.Толочко, «Новгород на устье Оки» уместно отнести к категории государственно-княжеских городов[276]. Действительно, Нижний Новгород соответствует признакам, отмеченным П.П.Толочко: городской центр, возникший на окраине русских земель (в данном случае – на востоке), выполнял функции опорного пункта на территории подвластных Руси иноязычных народов (в данном случае – мордвы), а к тому же являлся перевалочным центром международной торговли. Последний признак особенно наглядно проявился позднее, в XIV в., но как центр поволжской торговли с Булгарией и другими странами Нижний Новгород предполагался явно раньше, вскоре после создания (а быть может, и начинал действовать в этом качестве до 1237 г.).

            Последовательность летописных сообщений в статьях 1220-1221 гг. Московского великокняжеского летописного свода 1479 г. приводит к заключению о том, что «Новгород на усть Окы» осваивался из Городца. Поэтому правомерен вывод о том, что в начальный период своей истории Нижний административно «тянул» к Городцу, входя в регион, упомянутый под 6745 г. как «Городець и все по Волзh»[277]. А так как Городец тоже находился под прямым управлением великого князя, то весь Городецкий регион - русское Среднее Поволжье XIII в. (включая Новгород Нижний) – следует считать частью великокняжеского домена. Примечательно, что младшие князья-потомки Всеволода Юрьевича «Большое Гнездо», державшие некоторые города Владимиро-Суздальской Руси (Ростов, Переяславль, Юрьев), никогда не упоминаются как владельцы «Новагорода на усть Окы»[278]. Это обстоятельство позволяет рассматривать Нижний Новгород как великокняжеский город, которым управлял великий князь владимирский через своих бояр-наместников. По именам эти наместники в летописных статьях 1220-1230-ых гг. не названы, что может свидетельствовать об их не слишком высоком положении. В статье Лаврентьевской летописи под 6737 (1229) г. защитники Нижнего Новгорода названы обобщенно «новгородцы» (без указания воевод). Не исключено, что функции наместников великого князя кратковременно могли исполнять его младшие родственники, направленные им в походы: этим князьям могло быть предоставлено право контроля за городским строительством и суда от имени великого князя во время их пребывания в Нижнем. Впрочем, это лишь предположение, которое трудно подтвердить показаниями источников.

            В связи с историей основания Нижнего Новгорода в 1221 г. есть еще один вопрос, нуждающийся в специальном рассмотрении. Если версию об укрепленном городе-предшественнике Нижнего Новгорода (русском, булгарском или мордовском) приходится решительно отвергнуть, то можно ли предположить существование поселений местных угро-финских племен в XII-нач.XIII вв. на Часовой горе (то есть на кремлевском холме)? Могло ли на том месте, где в 1221 г. был заложен «Новъград на усть Окы», существовать мордовское селище, о котором писал Н.И.Храмцовский? В письменных источниках такое поселение не упоминается; археологические источники свидетельствуют о существовании здесь поселения I-V вв.[279], которое А.А.Кузнецов склонен предположительно определять как «открытое торгово-ремесленное поселение»[280]. Исследовавший вопрос об основании Нижнего Новгорода В.А.Кучкин осторожно замечает: «…Подозревать существование древних поселений (или поселения) в городской черте современного Нижнего Новгорода можно, поскольку места слияния рек, особенно столь крупных, как Волга и Ока, издавна осваивались человеком. Но до обнаружения археологических материалов, подтверждающих высказанную мысль, последняя остается не утверждением, а лишь предположением»[281]. Здесь необходимо внести коррективы. В древнейшей исторической части города – на Часовой горе (Кремлевском холме) – следов таких поселений XII-нач.XIII вв. не обнаружено, и маловероятно, чтобы такое поселение вообще существовало в условиях тогдашнего военного противостояния Владимиро-Суздальской Руси и Волжской Булгарии. В древности город, расположенный на большой дороге, был обречен на частые нападения со стороны проходивших по этой дороге. Здесь роль «большой дороги» играла Волга – важнейшая транспортная артерия региона, и поселение, расположенное на стратегически важной высоте, главенствующей на местности, не могло укрыться от судовых ратей, проплывавших по Волге. А против русских и булгарских дружин, контролировавших Среднюю Волгу и воевавших по ее берегам, мордовские воины, гораздо хуже вооруженные в XII-XIII вв., не имели никаких шансов. Поэтому для мордвы строить поселение на Часовой горе означало заранее обречь его на гибель. Пожалуй, лишь дозоры для наблюдения за вероятным противником и своевременного предупреждения о его высадке на берег могла оставлять мордва на будущем кремлевском холме Нижнего Новгорода. Примечательно, что сам этот холм имеет только русские названия, причем достаточно поздние: Часовая гора, Кремлевский холм, Зеленская гора (от «зелье» – порох; «Зеленский съезд» - спуск с горы вдоль места, где были пороховые склады). Примечательно и то, что при абсолютном господстве угро-финских названий среди гидронимов Нижегородской округи (Кудьма, Рахма и т.п.) лишь один гидроним носит ярко выраженный славяно-русский характер – речка Почаина, протекавшая у подножия Часовой горы, где угро-финских названий вообще нет[282]. Распределение топонимов и гидронимов наглядно свидетельствует об особенностях заселения Нижегородской территории: русские переселенцы в 1221 г. заняли Часовую гору, на которой перед тем из-за военной угрозы избегали селиться угро-финские племена; мордовские же поселения располагались по небольшим рекам-притокам Волги[283]. Отсюда – особенности ведения войны мордовскими племенами: при известии о приближении более сильного противника мирное население могло спрятаться в лесных укрывищах («тверди лесные»), давая возможность своим воинам изматывать врагов нападениями из засад. Эту тактику действий княжеским дружинам Владимиро-Суздальской Руси довелось узнать на собственном опыте.

            По сообщению Троицкой и Симеоновской летописей, мирный договор с Волжской Булгарией 1230 г. завершил «розмирье», продолжавшееся шесть лет[284]. Следовательно, вооруженные столкновения в Среднем Поволжье начались в 1224 г. О начале военных действий летописные источники не сообщают, но в Лаврентьевской летописи под 6732 г. мартовским есть неоконченная запись: «Того же лhта. Посла великыи князь Гюрги брата своего Володимера и сыновца своего Всеволода Костянтиновича с полкы»[285]. Причины, почему запись осталась неоконченной, неясны. Наиболее простое объяснение – повреждение протографа, «книг ветшаных», с которых переписывал свой текст Лаврентий, специально оставивший полторы строки для последующего восстановления утраты, но так и не нашедший более исправного списка летописи. Действительно, в других памятниках, восходящих к владимирскому летописанию первой трети XIII в., это неоконченное известие отсутствует, следовательно, оно было достаточно редким в летописях Северо-Восточной Руси. Совпадение дат похода младших князей и «розмирья» с Волжской Булгарией позволяет предполагать, что поход был предпринят в Поволжье. Впрочем, это лишь косвенные соображения, так как летописные источники не содержат точных известий о целях и результатах похода 1224 г. Но в следующее десятилетие походы князей Владимиро-Суздальской Руси и их союзников на мордву предпринимались регулярно. В 1226 г. (вероятно, летом) великий князь владимирский Юрий Всеволодович послал на мордву своих младших братьев – князей юрьевского Святослава и стародубского Ивана, которые захватили несколько сел и вернулись с победой. В сентябре 1228 г. Юрий послал на мордву Василька Константиновича; фактически походом руководил великокняжеский воевода Еремей Глебович (Юрий послал «своего мужа Еремhя Глhбовича воеводьствомъ с полкомъ»). Отправным пунктом похода назван Новгород (Нижний), в непосредственной близости от которого начинались мордовские владения («бывшимъ имъ за Новымъ городомъ на предhлhхъ Мордовьскыхъ»). Из-за непогоды и затяжных дождей великий князь вскоре отозвал полки, и поход закончился, по сути так и не начавшись. Но уже 14 января 1229 г. (по древнерусской хронологии – в том же 6736 мартовском году) Юрий Всеволодович организовал и лично возглавил большой поход на мордву, в котором участвовали его брат, переяславский князь Ярослав, и племянники, ростовские князья Василько и Всеволод Константиновичи. Место сбора полков и отправной пункт в летописи не указаны, но, судя по предыдущим известиям, сбор происходил в «Новгороде на устье Оки»: часть ростовских полков во главе с Васильком дожидалась здесь основных сил; другие во главе с Всеволодом подходили, скорее всего, через Городец. Одновременно удар по мордовским владениям нанес союзник Юрия, муромский князь Юрий Давыдович, но не вполне ясно, действовал ли он самостоятельно, перейдя Оку, либо соединился с основными силами Юрия Всеволодовича. Отсутствие в древнерусском оригинале современных знаков препинания делает возможным два варианта синтаксического членения и понимания текста: 1) князья Юрий, Ярослав и Константиновичи «идоша на Мордву, и Муромскый князь Гюрги Давыдовичь. Вшедъ в землю Мордовьскую, Пургасову волость, пожгоша жита и потравиша…»; 2) князья «идоша на Мордву; и Муромскый князь Гюрги Давыдовичь вшедъ…». Второй вариант членения предложен в издании А.Ф.Бычкова[286], но форма множественного числа глаголов («пожгоша», «потравиша», «избиша», «послаша») делает предпочтительнее первый вариант членения текста. А это означает, что муромский князь, как и его предки во время походов на булгар в XII-начале XIII вв., соединился с полками Владимиро-Суздальской земли в устье Оки, и, следовательно, отправной точкой похода 1229 г. был Новгород Нижний. Предпочтение первого варианта членения текста означает также, что у владимиро-суздальских, ростовских, муромских полков был общий объект нападения – «Пургасова волость», то есть владения мордовского правителя Пургаса. При той пунктуации, которую предлагал А.Ф.Бычков, пришлось бы считать «Пургасову волость» объектом нападения только муромского князя, что противоречит употребляемым далее формам множественного числа глаголов при описании действий русских дружин.

            Судя по сообщаемым в летописи результатам похода, Юрий Всеволодович старался оттеснить мордовские племена от Новгорода Нижнего: с этой целью уничтожались «жито» и «скот»; захваченный «полон послаша назадъ», то есть в город-крепость на устье Оки, где пленные наверняка использовались на градостроительных работах; уцелевшие бежали в лесные «тверди», а остальных перебили младшие дружинники великого князя. То, что под «Гюргеви молодии» надо понимать дружинников именно Юрия Всеволодовича, а не Юрия Давыдовича муромского, следует из последующего упоминания младшей дружины Ярослава, Василька и Всеволода, а это еще одно доказательство совместных действий князей владимиро-суздальских, ростовских и муромского против «Пургасовой волости». Примечательно, что поход на мордву происходил зимой, в январе: в летописном известии под 6736 г. месяц «генварь» назван дважды, хотя заметна ошибка в указании на дни: поход начинается 14 января, а «Гюргеви молодии» перебили не успевшую убежать мордву 4 января. Ведение боевых действий, явно не кратковременных, в зимнее время – еще один довод против уверений о невозможности пребывания князя Мстислава Андреевича на устье Оки в 1171/2 г. вне городских строений: русские полки успешно действовали зимой и в поле, и в лесу. Единственным эффективным способом противодействия им оказалась для мордвы тактика лесных засад; сражаться в открытом бою или держать оборону в крупном поселении мордовские воины попросту не могли[287]. Поэтому, повторим, вероятность существования крупного мордовского поселения вблизи от главных путей и вне лесных чащоб ничтожно мала.

            Летописные сообщения о походах на мордву свидетельствуют, что Новгород Нижний создавался не для защиты русских поселений на землях в устье Оки, ибо таковых поселений в первые годы после основания города попросту не существовало. Напротив, город создавался для того, чтобы стать опорным пунктом для наступления на земли мордвы – наступления, продолжавшегося десять последующих лет. Только в период между походами, когда полки Владимиро-Суздальской земли возвращались в свои области, мордва могла рассчитывать на успех внезапного нападения на опорную крепость в регионе. Именно такое нападение было предпринято через три месяца после большого зимнего похода: в апреле 1229 г. мордва во главе с Пургасом напала на Новгород (Нижний). Фактически это была попытка захватить город врасплох, «изгоном». Пургас явно не планировал длительную осаду города, потому что отступил в тот же день, не добившись успеха («того же дни и отъhхаша прочь»). Очевидно, что ни сил, ни средств для многодневной осады и даже серьезного штурма мордва не имела. Горожане, среди которых летопись не называет ни князей, ни именитых великокняжеских воевод, отбили нападение, видимо, без серьезных потерь для себя: в известии сообщается только о потерях среди мордовских «больших». Нападавшим удалось сжечь лишь «манастырь святое Богородици и церковь, иже бh внh града»: видимо, оборона пунктов, находившихся за пределами городских укреплений, оказалась для горожан затруднительной. Из этого известия можно сделать два вывода: 1) к 1229 г. сельская округа «Новгорода на усть Окы» еще не сформировалась (вне города не было русских сел, которые подверглись бы нападению); 2) городские укрепления к этому времени были достаточно мощными, а население многочисленным, что позволяло сохранять обороноспособность даже в отсутствии великокняжеских полков. Характерно, что больше попыток захватить Новгород Нижний мордва не предпринимала, а Пургас в том же году был разбит и «едва вмалh утече». В следующем, 1230 г. Волжская Булгария запросила мира после шести лет «розмирья». Заключив мирный договор, Юрий Всеволодович достиг своей цели, обезопасив основанный им город в устье Оки от нападений поволжских народов.

            Анализируя походы 1220-ых гг., В.А.Кучкин пишет: «…До 1221 г. источники отмечают столкновения русских князей с государством волжских булгар… Однако фиксируя русско-булгарские конфликты, летописи никогда не говорят о борьбе Руси с мордвой», и ниже (в примечании): «Следует иметь в виду, что походы русских князей на мордву в 1226-1229 гг., скорее всего, представляли собой эпизоды затяжной войны с волжской Булгарией»[288]. Необходимо, впрочем, внести небольшое уточнение: один раз в статье под 6692 г. ультрамартовским о походе на булгар Всеволода Юрьевича Лаврентьевская летопись упоминает о нападении на мордву: «Князь же Всеволодъ възвратися в Володимерь, а конh пусти на Мордву»[289]. Но само это известие неопровержимо свидетельствует, что мордовские племена были союзниками, причем неравноправными (вероятно, данниками) волжских булгар. Это же подтверждает и фрагмент статьи под 6736 г. Лаврентьевской летописи: «А Болгарьскыи князь пришел былъ на Пуреша, ротника Юргева, и слышавъ, оже великыи князь Юрги с братьею жжеть села Мордовьская, и бhжа прочь ночи…»[290]. Таким образом, становится очевидным, что походы на мордву в 1224-1229 гг. и есть шестилетнее «розмирье» с Волжской Булгарией, которое завершилось договором 1230 г. Ход событий можно реконструировать следующим образом. Не мордовские племена, а Волжская Булгария – их союзник и покровитель – не давала русским закрепиться в устье Оки. Поражение булгар в 1220 г. вынудило их пойти на заключение мирного договора с Юрием Всеволодовичем. Оставшаяся без союзников мордва не смогла воспрепятствовать закладке Нижнего Новгорода в 1221 г. В 1224 г. булгары, видимо, отчасти оправившиеся от поражения и явно недовольные укреплением города-крепости в устье Оки, решились подтолкнуть мордву на военный конфликт с русскими. Что повлияло на решимость булгар, сказать трудно: не последнюю роль могла сыграть битва на Калке (1223 г.), в которой намеревались принять участие полки, посланные Юрием Всеволодовичем. Как бы там ни было, походы 1226-1229 гг. показали военную слабость мордвы, и это удержало булгар от активного вмешательства в войну на их стороне (январское известие 1229 г.), а затем заставило искать мира. Следствием договора стал, видимо, полный отказ булгар от протектората над мордовскими землями, так что через два года великий князь владимирский вновь провел поход на мордву, на сей раз силами совсем юных князей – сына Всеволода и племянника Федора Ярославича, при поддержке рязанских и муромских союзников. О сколько-нибудь организованном сопротивлении мордвы или попытках булгар оказать им помощь летопись не упоминает. Причину нежелания булгар ввязываться в военные действия на землях, прилегающих к устью Оки, проясняет летописное известие под тем же 6740 г. о появлении монголов, угрожавших столице Волжской Булгарии: «Того же лhта. Придоша Татарове и зимоваша не дошедше Великого града Болгарьского»[291]. Поэтому с начала 1230-ых гг. булгарам стало уже не до устья Оки, занятого русскими.

            Реконструкция событий, происходивших на территории Нижегородского края в 1220-начале 1230-ых гг., свидетельствует о таланте Юрия Всеволодовича как государственного деятеля. Умение использовать складывающиеся обстоятельства и развить успех (1220 г.); стремление закрепить военные успехи мирными средствами (1221 г.); правильный выбор противника и разгром его по частям – сначала победа над сильнейшим, затем покорение слабых (1220-1230-е гг.); точный расчет сил для нападения (1226, 1228 гг.) и поход с основными полками только тогда, когда риск сведен к минимуму (1229 г.) – вот главные черты Юрия Всеволодовича как правителя великого княжества Владимирского. Конечным результатом усилий Юрия стало окняжение земель к югу от устья Оки.

            Следует учитывать, что не земля с ее угодьями и ресурсами интересовала князей в первую очередь, а дани, которые можно было получить с той или иной территории. Судя по тематическому указателю, лексема «дань» и производные от нее упоминаются в Лаврентьевской летописи свыше 50 раз; встречается и лексема «данник» с производными. Именно это диктовало выбор объекта завоевательных походов древнерусских правителей, учитывавших заселенность земель (есть ли с кого собирать дань) и обороноспособность ее жителей[292]. Данное обстоятельство позволяет объяснить выбор направления походов Юрия Всеволодовича в Поволжье. Основав в 1221 г. в устье Оки Новгород (Нижний), великий князь владимирский фактически ставил под свой контроль обширный регион поволжских земель. Территория к северу от Нижнего – болотистые низины в пойме Волги и таежные леса – была слабо заселенной и оставалась таковой вплоть до XIX в.; неслучайно именно здесь, в «лесных пýстынях» по р.Керженец, находили прибежище старообрядцы-«кержаки». В XIII в. население заволжской стороны, занимавшееся, видимо, лесной охотой, было настолько редким, что археологам удалось выявить лишь русские селища в непосредственной близости от Городца - не столь многочисленные, как, например, в Суздальском Ополье. Следов поселений или захоронений черемисов (мари) обнаружить не удалось, несмотря на тщательность поисков. Судя по всему, на сбор дани в XIII в. здесь рассчитывать не приходилось. Иной была ситуация к югу от Нижнего Новгорода. Южные земли в бассейне рек Пьяна, Сережа и Теша были плотно заселены мордовскими племенами[293]. Поэтому мордва должна была рассматриваться как более благоприятный объект для распространения владимиро-суздальской дани. В этом состояла суть окняжения земель Волго-Окского междуречья и их присоединения к великому княжеству Владимирскому.

            Процесс окняжения земель иноязычных народов предполагал существование административного центра – города-крепости. Пристальное внимание официальной великокняжеской летописи к Новгороду (Нижнему) в период 1221-1232 гг., при отсутствии упоминания Городца, свидетельствует, что основанный город в устье Оки предполагалось сделать центром русского Среднего Поволжья (что и произошло впоследствии, но с сильной задержкой во времени из-за монголо-татарского нашествия). Анализ причин и обстоятельств возникновения Нижнего Новгорода дает дополнительный материал для решения проблем генезиса древнерусского города. Как известно, в исторической науке существует концепция мирной славянской колонизации и формирования города на основе поселения ремесленников. Суть концепции заключается в следующем: славянские племена в результате миграционных процессов постепенно оседали на слабо заселенных землях, коренным населением которых были угро-финны; возникали поселения со смешанным этническим составом жителей, где происходила мирная (ненасильственная) ассимиляция угро-финнов славянами. Развитие и укрупнение таких поселений (межплеменных центров), появление там ремесленников приводило к возникновению древнерусского города, становившегося позднее объектом княжеской экспансии. Вот как виделись «подробности славянорусской колонизации Верхневолжского бассейна и междуречья Волги и Оки» М.К.Любавскому: «…Вначале главная роль принадлежала чисто народному, стихийному движению сюда славянорусского населения. Вторгаясь в страну, уже занятую другими племенами, славянские колонисты устраивались в укрепленных поселках-городах и из них уже расселялись по окрестностям селами и деревнями. (…) Значительная часть селений, возникших позднее, обязана своим происхождением организующей, устрояющей деятельности князей, бояр и духовенства»[294]. Но в отечественной историографии известна и другая точка зрения, сформулированная А.Е.Пресняковым. «Исходным пунктом исторического развития восточного славянства» А.Е.Пресняков считал город и его округу, а образование города и формирование относившейся к нему территории рассматривал как результат деятельности княжеской администрации[295]. В обеих концепциях есть рациональное зерно, так как отстаивающие их ученые опираются на показания древнерусских источников и результаты длительных научных наблюдений. Правильность или ошибочность научных взглядов здесь, по-видимому, зависит от выбора объекта исследования: теория мирной славянской колонизации, справедливая для районов Руси, освоенных к XI в. (например, Суздальское Ополье), вступает в противоречие с источниками, когда ее пытаются применить к пограничным землям в XII-XIII вв. Роль княжеской инициативы в возникновении городов становится решающей в XII-XIII вв. в условиях приграничья. Именно такую ситуацию являет Новгород Нижний, основанный на восточной границе земель Владимирского великого княжества.

            Результаты наблюдений Т.В.Гусевой и В.Ф.Черникова[296] приводят к принципиально важным выводам: 1) Нижний Новгород поставлен в 1221 г. на незаселенном месте (культурный слой датируется археологами временем не ранее начала XIII в.) – следовательно, город был действительно основан по воле князя, а не постепенно разросся из поселения ремесленников, возникшего благодаря «чисто народному, стихийному движению сюда славянского населения»; 2) ремесленники поселились здесь после (а не до!) основания города – и в их появлении здесь опять-таки можно видеть волю правителя, заинтересованного в экономическом развитии города; 3) на территории, которую опоясывали укрепления 1220-ых гг., есть свободные пространства, где не обнаружено следов жилых или хозяйственных построек – это наводит на мысль, что городские укрепления поставлены по воле князя в расчете на последующее развитие и застройку, а не замыкали уже разросшееся поселение; 4) древнерусские поселения сельского типа в окрестностях Нижнего датируются временем после (а не до!) основания города - следовательно, сельскохозяйственная, земледельческая округа («волость», по терминологии А.Е.Преснякова), формировавшаяся под защитой города, возникла в конечном счете опять-таки по воле правителя. В этой связи следует учитывать и вывод Т.В.Гусевой: «Обустройство городов [Городца и Нижнего Новгорода. – Б.П.] как княжеских центров и формирование городской округи как судебно-податной территории протекало одновременно и было взаимообусловлено»[297]. За всем этим отчетливо видна инициатива и воля великого князя владимирского Юрия Всеволодовича и, возможно, его ближайшего окружения. Последовательность действий и продуманность решений свидетельствуют о единой программе освоения Волго-Окского междуречья, что обещало Владимиро-Суздальской Руси значительные результаты в дальнейшем. Так что Юрий Всеволодович, правитель с действительно непростой судьбой, предстает здесь в новом свете, и абстрактные слова о дальновидном и расчетливом правителе наполняются конкретным содержанием.

            Разумеется, великий князь владимирский был сыном своего времени – участником княжеских междоусобиц и организатором завоевательных походов. Иначе и быть не могло. Но справедливости ради следует признать, что устанавливая свою власть на землях, присоединенных в результате успешных войн с Волжской Булгарией, Юрий использовал средства не только военные, но и мирные. Походы на мордву с целью покорения и запугивания сочетались, по-видимому, с намерениями христианизировать население. Летописная похвала Юрию Всеволодовичу свидетельствует, что великий князь уделял большое внимание церковному «устроению» своей земли: «И церкви зижа и украшая исконами безъцhнными и книгами (…) Чтяше же излиха чернечьскыи чинъ и поповьскыи, подая имъ же на потребу»[298]. Интересно отметить, что внутрь описания церковного «устроения» вставлено упоминание о Новгороде (Нижнем), где по воле князя был построен каменный Спасо-Преображенский собор, ставший важной христианской святыней края. Такую же роль играл и Благовещенский монастырь, основанный в непосредственной близости от города. Точная дата основания монастыря неизвестна; впервые монастырь упомянут в апреле 1229 г.: «Придоша Мордва с Пургасомъ к Новугороду… и зажегше манастырь святое Богородици»[299]. Расположение монастыря на подступах к городу позволяет предполагать его отчасти оборонительную функцию (раннее предупреджение о грозящей опасности и возможность укрыться за монастырскими стенами). А семантика посвящения главного монастырского храма церковному празднику Благовещения совершенно очевидна: культ почитания Богородицы был повсеместно распространен в Северо-Восточной Руси (вспомним Богородичные храмы во Владимире, Ростове, Суздале, на княжьем дворе в Ярославле и даже в далеком Устюге!), к тому же обитель призвана была стать центром, несущим «благую весть» окрестным народам (языческой мордве, в первую очередь). В последнем деле, правда, Нижегородский Благовещенский монастырь не преуспел: христианизация мордвы-терюхани, с сохранением массы пережитков язычества и двоеверия, стала свершившимся фактом в регионе только к XIX в., после чего заметно ускорились ассимиляционные процессы. Но все же в определенные периоды своей истории (XIV, XVI-XVIII вв.) Благовещенский монастырь был видным центром духовной культуры Нижегородского края. Интересам христианизации новоприсоединенных земель в устье Оки отвечало и начавшееся в 1230 г. церковное прославление новомученика Авраамия – купца, казненного булгарами годом раньше. Культ нового святого предполагался, возможно, как составная часть политики христианизации Нижегородского края. Но реализация этой политики в XIII в. все же маловероятна: в исследованных археологами мордовских захоорнениях этого времени предметы христианского культа не обнаружены[300].

            Известно, что Юрий Всеволодович успешно применил к мордовским племенам, жившим на присоединенной территории, принцип «разделяй и властвуй». Собственно, единства среди мордвы наверняка не было и до появления русских в регионе, но великий князь владимирский удачно использовал противоречия, существовавшие между мордовскими правителями. Лаврентьевская летопись под 6736 г. упоминает «Пуреша ротника Юргева»[301]: судя по его имени, это был мордовский князь, принесший «роту» – клятву на верность Юрию Всеволодовичу. Во время зимнего похода 1229 г. Пуреш, не подвергшийся нападению владимиро-суздальских дружин, возможно, должен был прикрывать вошедшие в мордовские земли полки Юрия от внезапного удара со стороны волжских булгар. Расчет на противоречия среди мордовских правителей оправдался, и непокорного Пургаса удалось разгромить силами «ротников». Впрочем, в помощь им великий князь направил половцев, следовательно, силы этих «ротников» были все же невелики. Поэтому можно предполагать, что в своих отношениях с мордовскими вождями Юрий как опытный политик поддерживал слабых против сильных.

            О неоднородности племен, населявших мордовские земли к югу от Новгорода Нижнего, сохранилось немало свидетельств и этнографических, и языковых. Но подлинной загадкой остается «Пургасова Русь», упомянутая в Лаврентьевской летописи под 6737 г. Достоверно о «Пургасовой Руси» можно сказать лишь то, что находилась она под властью Пургаса, а потому разделила поражение своего правителя. Тот факт, что упоминание «Пургасовой Руси» отразили практически все крупнейшие своды XIV-XVI вв. (Лаврентьевская, Никоновская, Воскресенская летописи, Московский свод 1479 г.), указывает на присутствие этого упоминания уже во владимирской великокняжеской летописи, и его ни в коем случае нельзя считать опиской Лаврентия. Следовательно, «Русь» под властью Пургаса – это реальность 1220-ых гг., и наиболее вероятно, что этим выражением обозначали русских, живших в мордовских селах. Численность «Пургасовой Руси» не могла быть велика, так как упоминание о ней под 6737 г. остается единственным летописным свидетельством ее существования. Основные занятия этой «Руси» должны быть традиционны для сельского населения: земледелие и скотоводство (летопись упоминает об уничтожении «жита и скота» при походе на мордву), а также лесные промыслы и, быть может, некоторые ремесла. Причины, которые могли побудить русских крестьян искать счастья на чужбине, тоже достаточно традиционны: более благоприятные возможности прокормить себя и семью в лесном краю с редким населением, бегство разорившихся должников от княжеских и боярских слуг и т.п. Косвенно в пользу допустимости такого понимания летописного известия свидетельствует то, что на существование в Нижегородском крае селений со смешанным этническим составом жителей указывают архивные документы XVIII в.[302]

            В связи с «Пургасовой Русью» уместно вспомнить и еще одну группу населения русского приграничья, которая упомянута в летописных источниках начала XIII в. Дважды – под 6724 г. и 6731 г. летописи «новгородско-софийской» группы сообщают о бродниках. В первом известии говорится об участии бродников (вместе с муромцами и городчанами) в Липицкой битве 1216 г. на стороне князя Юрия Всеволодовича и его братьев[303]. Контекст упоминания бродников позволяет локализовать их поблизости от Муромского княжества и Городца (то есть на территории близ Волги и нижнего течения Оки)[304], а также предполагать их немногочисленность (напомним, что полки муромцев, бродников и городчан рассматривались в Липицкой битве как вспомогательные). Второй раз бродники упомянуты в связи с побоищем на р.Калке в 1223 г.: «Ту же [при войске монголов, осаждавших русский укрепленный лагерь. – Б.П.] и бродници быша старые и воевода их Плоскина»; они уговаривают киевского князя Мстислава и его союзников сдаться[305]. Оставляя сейчас в стороне вопрос о возможности рассматривать бродников 1216 г. и 1223 г. как «одних и тех же», отметим лишь сам факт существования русского населения в приграничье или даже за пределами территории, контролируемой князьями. На образ жизни и занятия этих «приграничников» указывает их прозвище: «бродники» – производное от «бродити», что словари русского языка объясняют как «ходить туда и сюда», «скитаться, блуждать, шататься»[306]. По роду занятий это были, вероятно, лесные охотники, профессионально владеющие оружием и привычные к длительным переходам, а потому охотно приглашаемые во вспомогательные воинские отряды (как, например, перед битвами на Липице и Калке). Редкость летописных упоминаний о бродниках – признак их немногочисленности; клятва в форме крестоцелования (после битвы на Калке) свидетельствует, что они исповедовали христианство, а значит, должны были восприниматься как «русь», даже если некоторые из них, возможно, происходили от смешанных браков. Поэтому заманчиво было бы предполагать в «Пургасовой Руси» субэтническую группу, аналогичную бродникам. Но для такого предположения пока нет убедительных оснований[307].

            Общий анализ сохранившихся в источниках отрывочных сведений о жизни и деятельности Юрия Всеволодовича позволяет в итоге лучше понять суть политики, проводимой им как великим князем владимирским в 1218-1237 гг. Основным направлением этой политики становилась не борьба за первенство среди великих князей Древней Руси, а обустройство своей Владимиро-Суздальской земли. Юрий явно следовал важнейшему политическому принципу, сформулированному на Любечском съезде князей в 1097 г., где был и его прадед Владимир Мономах: «Кождо держить очьчину свою»[308]. В отличие от своего старшего современника, торопецкого князя Мстислава Удатного, менявшего в результате усобиц один «великий стол» на другой, Юрий оставался править в стольном Владимире. Политическое влияние великого князя владимирского в южной Руси ограничивалось тем, что он по традиции посылал младших родственников на княжение в Переяславль Русский, утративший к тому времени былое величие, и не предпринимал попыток овладеть ни Киевом, ни Черниговом, ни Галичем. Юрий, по-видимому, избегал участвовать в съездах южнорусских князей даже по важнейшим вопросам. Так, Ипатьевская летопись под 6732 г., сообщая о совете князей перед выступлением на Калку, отмечает: «Юрья же князя великого Суждальского не бы в томъ свhтh…»[309]. Поход на черниговских князей в 1232 г., носивший скорее характер военного давления и демонстрации силы, был вызван стремлением защитить Новгородскую и Рязанскую земли, традиционно находившиеся в орбите влияния владимиро-суздальских князей, от усиления там князя Михаила Всеволодовича (из черниговских Ольговичей). Но примечательно, что Юрий не пытался увеличить степень подчинения Новгорода, Рязани и Мурома, ограничиваясь политическим контролем и сохранением военного союза. Оставаясь старшим среди владимиро-суздальских князей, Юрий распоряжался младшими, избегая, однако, низводить их до уровня «служебников» и сохраняя за ними уделы их отцов (пример – ростовские Константиновичи). Возникавшие ссоры с младшими князьями (как, например, в 1229 г.) великий князь старался улаживать миром, воздерживаясь от вооруженных усобиц и изгнания непокорных. Видимо, Липицкое поражение научило Юрию если не военному искусству, то политической осторожности.

            Таким образом, источники свидетельствуют, что основные усилия Юрия Всеволодовича как великого князя владимирского были направлены на овладение землями, примыкающими к устью Оки. Именно сюда были направлены основные силы и ресурсы, имевшиеся в распоряжении Юрия Всеволодовича. В этой связи необходимо обратить внимание на четыре обстоятельства. Во-первых, практически все владимиро-суздальские князья принимали участие в том или ином военном походе в этот регион – включая и самого Юрия, лично ходившего в походы вообще-то нечасто. Во-вторых, в устье Оки был поставлен крупный город-крепость, предполагавшийся – судя по его размерам и укреплениям – на роль административного центра региона. О том, сколь значительных средств потребовало строительство, укрепление и заселение Новгорода Нижнего, можно лишь догадываться, но примечательно, что в посмертной «Похвале Юрию Всеволодовичу» это было отмечено как важнейшее деяние великого князя. В-третьих, к 1230 г. удалось ослабить влияние Волжской Булгарии в Среднем Поволжье и обрести сторонников среди мордовских князей, что наверняка потребовало больших усилий со стороны великокняжеской дипломатии. Наконец, в-четвертых, окняжение Нижегородской округи сопровождалось церковным «устроением» края: в новые храмы направлялось духовенство, утварь и книги; готовилась канонизация мученика Авраамия Булгарского, призванного стать небесным заступником новопросвещенного населения. И цели оправдывали затраченные средства, потому что успешное решение поставленных задач обещало в дальнейшем развитие торгово-экономических связей великого княжества Владимирского. Выгодная торговля сулила увеличение богатств, а значит, средства для исполнения будущих планов. Открывшиеся возможности нового пути товаров с Запада (через Новгород Великий) на Восток (через Новгород Нижний и далее по Волге) предполагали, кроме всего прочего, укрепление власти великого князя владимирского над всем севером Древней Руси. Контроль за устьем Оки обеспечивал растущее влияние на дела поокских княжеств – Муромского, Рязанского, Черниговского… Все это открывало перед новоприсоединенным краем большие перспективы. Но реализовать их удалось лишь спустя полтора века, в совершенно иных исторических условиях.

---

[1] История города Горького. Краткий очерк. Горький, 1971.

[2] Карамзин Н.М. История государства Российского. Т.II-III. М., 1991. С.452-453, 506, 593 (прим.188), 635-636 (прим.350, 351); Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М., 1988. Кн.I. С.626-627. Кн.II.С.123.

[3] Очерки истории СССР. Период феодализма IX-XV вв., в 2 частях. М., 1953. Ч.I. С.333.

[4] Кирьянов И.А. Старинные крепости Нижегородского Поволжья. Горький, 1961. С.29-30. См. также: История города Горького…, с.19-21 (автор раздела – И.А.Кирьянов).

[5] Наиболее яркие примеры: Храмцовский Н.И. Краткий очерк истории и описание Нижнего Новгорода. Т.I. Н.Новгород, 1857. С.7-9. (Переиздание в кн.: Храмцовский Н. История и описание Нижнего Новгорода. Н.Новгород, 1998 (Серия «Нижегородские были»). С.26-28); Гациский А.С. Нижегородка. Путеводитель и указатель по Нижнему Новгороду и по Нижегородской ярмарке. Н.Новгород, 1877. С.1-36 (Переиздание в кн.: Гациский А. Нижегородский летописец. Н.Новгород, 2001 (Серия «Нижегородские были»). С.27-48); Каптерев Л.М. Нижегородское Поволжье X-XVI веков. Горький, 1939. С.73-82; Елисеев А.И. Родной город. Горький, 1979. С.69-72.

[6] Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X–XIV вв. М.,1984. С.101-103.

[7] Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1987. С.110-111.

[8] Об этих терминах см.: Каштанов С.М. О предмете и объекте археографии (Некоторые замечания по поводу статьи В.П.Козлова) // Отечественные архивы. М., 2002. № 3. С.62 (Переиздание в кн.: Теоретические основы археографии с позиций современности (Материалы дискуссии). М., 2003. С.69).

[9] Татищев В.Н. История Российская. М.-Л., 1964. Т.IV. С.360.

[10] Татищев В.Н. История Российская. М.-Л., 1964. Т.III. С.212.

[11] Добрушкин Е.М. 1) К вопросу о происхождении сообщений «Истории Российской» В.Н.Татищева // Исторические записки. М.,1976. Кн.97. С.200-236; 2) О методике изучения «татищевских известий» // Источниковедение отечественной истории. 1976. М., 1977. С.76-96. См. также: Клосс Б.М., Корецкий В.И. В.Н.Татищев и начало изучения русских летописей // Летописи и хроники. 1980 г. М., 1981. С.5-13; Кистерев С.Н. Вехи в историографии русского летописеведения // Очерки феодальной России. Вып.7. М., 2003. С.5-6.

[12] Храмцовский Н.И. Краткий очерк истории и описание Нижнего Новгорода. Т.I. Н.Новгород, 1857. С.3-4 (Переиздание: Храмцовский Н. История и описание Нижнего Новгорода. Н.Новгород, 1998 (Серия «Нижегородские были»). С.21-23).

[13] Там же, с.23.

[14] Гациский А.С. Нижегородка // Гациский А. Нижегородский летописец. Н.Новгород, 2001. (Серия «Нижегородские были») С.44. Резкость отзыва П.И.Мельникова наводит на размышления: не этот ли «любитель старины» и «владелец старинных книг» был сочинителем рассказа о «городке мордвина Абрама»? Вспомним: в 1850-е годы П.И.Мельников (Андрей Печерский), личность весьма увлекающаяся, составил «Очерки мордвы» (Полное собрание сочинений П.И.Мельникова (Андрея Печерского). 2 изд. Т.7. СПб., 1909. С.410-486); в 1870-е годы он же отстаивал версию о русском (суздальском) происхождении «Старого городка». Нетрудно представить неловкость и неприязнь, которую должен был испытывать писатель к легенде, если она действительно была его «детищем».

[15] Храмцовский Н.И. Краткий очерк истории и описание Нижнего Новгорода…, т.I, с.6 (переиздание, с.25-26); Гациский А.С. Нижегородка…, с.30-31 (переиздание, с.25-26).

[16] Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн.I. М., 1988. С.627.

[17] Доклад опубликован: Мельников П.И. О старом и новом городах в Нижнем Новгороде // Труды IV Археологического съезда. Т.1. Казань, 1884. С.178-182.

[18] Там же, с.180 (курсив автора).

[19] Там же. В упоминаемой П.И.Мельниковым мордовской песне можно видеть, скорее всего, легенду о предсказании Дятла Скворцу, о которой см.выше, но, во всяком случае, не легенду о мордовском «Абрамове городке», о которой писатель к 1877 г. отзывался весьма критически.

[20] Там же, с.180, прим.2.

[21] Экземплярский А.В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период, с 1238 по 1505 г. Т.II. СПб., 1891. С.384-385 (Переиздано: Экземплярский А.В. Суздальско-Нижегородское великое княжество // Храмцовский Н. История и описание Нижнего Новгорода…, с.473. В целом А.В.Экземплярский отрицательно отозвался о версии П.И.Мельникова; см. там же, с.467-524, 583).

[22] Каптерев Л.М. Нижегородское Поволжье X-XVI веков. Горький, 1839. С.73-82. Изданию книги предшествовали статьи в местной газете: Пургасова Русь // Горьковская коммуна. № 4 (5562). 05.01.1937. С.4; Русь и Булгар // Там же. № 14 (5572). 17.01.1937. С.4; Нов-град Нижний // Там же. № 104 (5664). 08.09.1937. С.4. В ответе читателю газеты Л.М.Каптерев указал на ошибку писателя В.Костылева в определении даты основания Нижнего Новгорода и вновь подтвердил: «Наиболее вероятной датой основания Н.Новгорода нужно считать указываемый Лаврентьевской летописью 6729 – 1221 год» (там же, № 85 (5643). 12.04.1937. С.4).

[23] Илларионов В.[Т.] В Горьковском педагогическом институте // Вопросы истории. М., 1946. № 10. С.145-146 (раздел «Хроника»).

[24] Добротвор Н.М. История города Горького. Краткий очерк. Горький, 1947. С.8-10.

[25] Расположение городов Волжской Булгарии, неоднократно становившихся объектами нападений русских дружин, см. в статье: Кучкин В.А. О маршрутах походов древнерусских князей на государство волжских булгар в XII-первой трети XIII в. // Историческая география России. XII-начало XX в. М.,1975. С.31-45 (см. также карту-схему на с.33).

[26] См., например, написанный И.А.Кирьяновым начальный раздел в книге: История города Горького. Краткий очерк. Горький, 1971. С.19-21.

[27] Кирьянов И.А., Черников В.Ф. У истоков истории г.Горького. К итогам археологических раскопок в Нижегородском кремле // Газета «Горьковская правда». № 252 (14126). 23.10.1964. С.4.

[28] Кучкин В.А. О Нижних Новгородах – «старом» и «меньшом» // История СССР. М., 1976. № 5. С.223-231.

[29] Там же, с.231.

[30] Там же, с.229.

[31] Там же, с.227. Кстати, такого рода «поправки» к тексту источника в своих интересах П.И.Мельников делал неоднократно. Долгие годы российская общественность именовала героя ополчения 1611-1612 гг. «Козьма Захарьевич Минин-Сухорук» – вслед за П.И.Мельниковым, ссылавшимся на открытую им купчую на дворовое место нач.XVII в. (См.: Мельников П.И. Как звали Минина. Купчая 1602 года // Москвитянин. М., 1852. Т.I. Раздел 4. С.33). Лишь в 1916 г. нижегородский историк и архивист А.Я.Садовский в специальном исследовании доказал, что руководитель ополчения именовался «Кузьма Минин» – но никогда не «Захарьев» и не «Сухорук». Точка в этой истории была поставлена совсем недавно, когда молодой казанский источниковед А.Ю.Хачко исследовал оригинал документа, известного П.И.Мельникову. Оказалось, что в соответствующей купчей (Научная библиотека им.Н.И.Лобачевского Казанского государственного университета, Отдел редких и рукописных книг (ОРРК НБЛ), № 1835) фигурирует «Козьма Захарьев Сухорук»; Мельников вставил туда лишь одно слово от себя – «Минин»… См. об этом: Садовский А.Я. Одно ли лицо Кузьма Минин и Кузьма Захарьев Минин Сухорук // Действия НГУАК. Сборник. Т.I. Вып.9. Н.Новгород, 1916. С.14; Хачко А.Ю. Казанская коллекция нижегородских рукописей XVII века. Автореферат... канд.ист.наук. Казань, 2001. Видимо, П.И.Мельников (А.Печерский), в то время уже известный очеркист, считал сочинительство неотъемлемой частью профессии историка.

[32] Кучкин В.А. О Нижних Новгородах – «старом» и «меньшом»…, с.231.

[33] История Нижегородско-Горьковского края. Методические указания для студентов-историков дневной, вечерней и заочной форм обучения. (Составитель д.и.н. Н.Ф.Филатов) Горький, 1988. С.6: «Основание укрепленного русского городка в районе слияния Оки с Волгой относится к XII в.»; с.7: «”Нижним” он [т.е. Нижний Новгород. – Б.П.] стал называться относительно уже существовавшего вверх по Оке городка». Удивляет безапелляционность утверждений автора методических указаний, нигде не оговорившего гипотетичность данной версии.

[34] Нижегородский край. Факты, события, люди. Н.Новгород, 1994. С.19-23 (автор раздела – Н.Ф.Филатов). Рецензия на это пособие: Ильин Н. «Недозрелый плод» или критические заметки об одном местном издании // Нижегородский альманах. Вып.1. Н.Новгород, 1995.С.104-106.

[35] Филатов Н.Ф. Старый городок XII века в устье Оки – предшественник Нижнего Новгорода // Нижегородские исследования по краеведению и археологии (Сборник научных и методических трудов). Н.Новгород, 1999. С.104-108.

[36] Упоминая доклад П.И.Мельникова, Н.Ф.Филатов утверждает: «Умолчание об этом советских историков и краеведов свидетельствует о незнании или нежелании признавать этот факт, важный для истории Нижегородского края» (там же, с.104). У специалистов, знакомых с публикацией В.А.Кучкина, такое утверждение способно вызвать лишь искреннее недоумение.

[37] Пример: «Едва ли в разгар зимы Мстислав мог поджидать их на открытой, продуваемой холодными ветрами местности» (там же, с.105) – это о нижегородских холмах, изрезанных оврагами, защищавшими от ветров. А вот другой пример – описание осады при изложении событий 1445 г.: «Постоянные пожары от зажигательных стрел уничтожали остатки продовольствия и осажденной крепости, грозя голодом. В конце концов московские воеводы были вынуждены однажды ночью поджечь оставшиеся укрепления и под защитой шлейфа густого дыма бежать из Нижнего в сторону Владимира и Суздаля» (там же, с.106-107). При чтении этих проникновенных строк, не лишенных отблеска художественного дарования, я уж было совсем приготовился уронить скупую мужскую слезу, как вдруг вовремя вспомнил, что отступавшие воеводы московского князя зажгли не «старый», а «меньшой» Нижний Новгород. Вот как об этом сообщает, например, известная П.И.Мельникову Софийская II летопись: «…Побиша их [татар. – Б.П.]… В Нижнем Новhгородh старом, а в меншом затворишась воеводы великаго князя. (…) И ту прибегоша к нему [великому князю московскому. – Б.П.] воеводы ноугородцкии, князь Федор Долголядов да Юшка Драница, град же зажегши, понеже изнемогоша з голоду». (ПСРЛ. Т.VI. Вып.2. М., 2001. Стб.105).

[38] Филатов Н.Ф. Старый городок XII века в устье Оки – предшественник Нижнего Новгорода…, с.108.

[39] Кузнецов А.А. Еще раз к вопросу об основании Нижнего Новгорода // Нижегородские исследования по краеведению и археологии. (Сборник научных и методических трудов) Н.Новгород, 2000. С.149-165.

[40] Там же, с.154.

[41] Там же, с.157, 162. Археологи обнаружили на территории Нижнего следы такого поселения, существовавшего в I-V вв. н.э. и исчезнувшего лет за 700 до возникновения здесь русского города в 1221 г. См.: Кирьянов И.А. Основание Нижнего Новгорода // Газета «Горьковский рабочий». № 187, 11.08.1970. С.3; № 189, 13.08.1970. С.3.

[42] Кузнецов А.А. Еще раз к вопросу об основании Нижнего Новгорода…, с.150-153.

[43] Там же, с.162.

[44] «Здесь был Вася…» (интервью с проф.Н.Ф.Филатовым) // «Новое дело». Н.Новгород, № 38 (90). 10-16 августа 2001. С.4; «Так кто же все-таки основал Нижний Новгород?» (статья А.А.Кузнецова) // там же, № 42 (94). 7-13 сентября 2001. Научный вариант газетной публикации см.: Кузнецов А.А. Основатель Нижнего Новгорода? (Историографические заметки) // Нижегородский кремль. К 500-летию памятника архитектуры XVI века. (Материалы второй областной научно-практической конференции 5-6 декабря 2001 года). Н.Новгород, 2002. С.98-106.

[45] Сочнев Ю.В. 1) Еще раз к вопросу о «старом городке» и времени основания Нижнего Новгорода // Нижегородский край в эпоху феодализма. Н.Новгород, 1991. С.17-19; 2) Об основании Нижнего Новгорода и землевладении Владимирского Успенского собора // Исследования по истории России. Н.Новгород, 1996. С.14-27. В последней работе взгляды Ю.В.Сочнева изложены наиболее подробно.

[46] В этой связи интересна и безусловно полезна изданная Ю.В.Сочневым «Хрестоматия по истории. Документы и материалы по проблемам русской колонизации Нижегородского Поволжья и основания Нижнего Новгорода» (Н.Новгород, 2001. Вып.2).

[47] Эту слабую сторону работ Ю.В.Сочнева отмечал и А.А.Кузнецов в статье «Еще раз к вопросу об основании Нижнего Новгорода», с.150.

[48] Сочнев Ю.В. Об основании Нижнего Новгорода…, с.17-18.

[49] Не рассматривая сейчас подробно все типы редактирования древнерусских летописных сводов до XV в. – стилистическое, смысловое, исключение неугодных статей или, напротив, внесение статей из других сводов, зададимся конкретным вопросом: почему составитель Лаврентьевской летописи или ее протографа непременно должен быть заинтересован в исключении известия о русском городе-предшественнике Нижнего Новгорода? Чем ущемило бы такое известие политические интересы, например, князя Дмитрия Константиновича – заказчика Лаврентьевской? Разве опровергало бы это известие права князя из Суздальского дома на город, которому предшествовало поселение, основанное в XII в. суздальскими (а не в XIII в. владимирскими) князьями? Так почему же мы должны a priori подозревать Лаврентия и других летописцев-монахов в сознательном искажении летописных сведений?..

[50] Сочнев Ю.В. Об основании Нижнего Новгорода…, с.18. Цитируемые далее рассуждения автора см. на с.18-25.

[51] Сочнев Ю.В. Об основании Нижнего Новгорода…, с.24.

[52] Источник опубликован: Акты феодального землевладения и хозяйства XIV-XVI веков. Ч.I. М., 1951. С.204-205, № 233. (издано по Синодальному списку втор.четверти XVI в. ( л.274 об.). В публикации опечатка: название населенного пункта следует читать «Столбищи» (ныне на территории Лысковского района Нижегородской области). Вклады в Благовещенский монастырь делал и отец Даниила, князь Борис Константинович; известие об этом есть в статье Никоновской летописи под 6886 г.: «…И много требованиа даде, и вещи двигомыа и недвигомыа князь великы Борис къ тому манастырю…» (см.: ПСРЛ. Т.XI. С.32). Ссылаясь на эту статью, Ю.В.Сочнев не упоминает о вкладах Бориса (возможно, потому, что здесь не сказано о «землях и водах»?). Но известен и актовый источник, подтверждающий факт вкладов Бориса Константиновича в Благовещенский монастырь (жалованная грамота на рыбные ловли по р.Суре, 08.12.1393); см.: Акты феодального землевладения и хозяйства XIV-XVI веков. Ч.I. М., 1951. С.201-202, №229.

[53] Сочнев Ю.В. Об основании Нижнего Новгорода…, с.24. Кстати, в приведенную автором ссылке на Никоновскую летопись вкралась опечатка (следует читать: ПСРЛ. Т.XI. С.32 (под 6886 г.)).

[54] Из новейших работ о «Житии Алексия митрополита» и степени его достоверности см.: Кривцов Д.Ю. Рассказ о поездке митрополита Алексея в Золотую Орду в литературных источниках и в историографии // Проблемы происхождения и бытования памятников древнерусской письменности и литературы (Сборник научных трудов). Н.Новгород, 2002. С.223-305.

[55] Сочнев Ю.В. Об основании Нижнего Новгорода…, с.25.

[56] Гусева Т.В. Городец и Нижний Новгород в свете археологических данных XII-XIII вв. // Проблемы истории и творческое наследие С.И.Архангельского. Тезисы докладов. Н.Новгород, 1997. С.82-84.

[57] Кучкин В.А. Основание Нижнего Новгорода // Нижегородский кремль. К 500-летию памятника архитектуры XVI века. (Материалы второй областной научно-практической конференции 5-6 декабря 2001 года). Н.Новгород, 2002. С.82-97.

[58] Примечательно, что В.А.Кучкин не счел нужным рассматривать «дополнительное» утверждение Н.Ф.Филатова, приписавшего основание Нижнего Новгорода князю Васильку Константиновичу. В.А.Кучкин лишь ограничился замечанием: «Ссылка на Холмогорскую летопись, якобы содержащую известие об основании Нижнего Новгорода ростовским князем Василько Константиновичем, есть в журналистском изложении интервью с профессором Н.Ф.Филатовым… Следует еще раз подчеркнуть, что Холмогорская летопись такого известия не содержит (см.: ПСРЛ. Т.XXXIII. С.62). Вообще же использование Холмогорской летописи для освещения событий XIII в. должно быть отвергнуто в принципе из-за весьма позднего (вторая половина XVI в.) происхождения этой летописи» (там же, с.84). Действительно, трудно вести научную полемику с версией, не имеющей научного обоснования. Кстати, примечательно и то, что Ю.В.Сочнев не упомянул публикации Н.Ф.Филатова при рассмотрении истории вопроса о «Старом городке».

[59] «Это зимой-то! – явно в оборудованных теплых жилищах и под защитой укреплений» (История Нижегородско-Горьковского края. Методические указания для студентов-историков дневной, вечерней и заочной форм обучения. (Составитель д.и.н. Н.Ф.Филатов) Горький, 1988. С.6). См. также: Нижегородский край. Факты, события, люди. Н.Новгород, 1994. С.20; Филатов Н.Ф. Старый городок XII века в устье Оки – предшественник Нижнего Новгорода…, с.105; Сочнев Ю.В. Еще раз к вопросу о «старом городке»…, с.17.

[60] Кучкин В.А. Основание Нижнего Новгорода…, с.91. Добавим к этому, что поросшие лесом холмы близ устья Оки – это не «открытая, продуваемая ветрами местность». К тому же лес обеспечивал не только защиту от ветра, но и топливо, материалы для строительства временного укрепленного жилья. Сравнительно недавно, в период Великой Отечественной войны, бывало, что советская пехота не две недели, а по два месяца находилась в траншеях, отрытых прямо в снегу, в 30 метрах от передовых позиций противника.

[61] Там же, с.92.

[62] Там же, с.89-90. Не исключено, что сходство звучания корней «Бряхим-»/ «Ибрагим» могло привести к возникновению легенды о «Абрамове городке», но открытым остается вопрос о времени возникновения этой легенды. Иными словами: переосмысление корня «Бряхим-» произошло в мордовском фольклоре или в творчестве краеведов-сочинителей XIX в.? Существовала ли вообще легенда о «Абрамове городке» в мордовском фольклоре?

[63] Кучкин В.А. Основание Нижнего Новгорода…, с.93-96. Добавим к этому, что в Нижегородском крае поселения с корнем «город-» в названии – случай нередкий; таковых известно не меньше семи, в том числе одно (д.Городищи) – рядом с Нижним Новгородом. См.: История административно-территориального деления Нижегородской губернии. Горький, 1983. С.233 (указатель). В отрывке отказной грамоты из Поместного приказа в Нижегородскую приказную избу (НБЛ КазГУ, ОРРК, № 1305/15; 03.02.1633 г.) упоминается пустошь Городок, приданная к поместью Кузьмы Кокорева - сельцу Сокол Березопольского стана Нижегородского уезда. Впрочем, попытки объявить пустошь Городок Нижегородского уезда предшественником Нижнего Новгорода, поселением XII в. или более древним пока, слава Богу, не предпринимались.

[64] Кучкин В.А. Основание Нижнего Новгорода…, с.97.

[65] Там же, с.96.

[66] Вот сведения об образовании и тематике диссертационных работ трех докторов исторических наук, высказывавшихся по интересующей нас проблеме. Н.М.Добротвор учился в Московском коммерческом институте (1917-1918); окончил Институт красной профессуры (ИКП) в 1933 г. (учителя – М.Н.Покровский, А.М.Панкратова). Тема кандидатской диссертации: «Борьба за хлеб – борьба за социализм (Рабочие продотряды в годы гражданской войны)» (ИКП, 1933); докторская диссертация: «Революционная работа большевиков в 3-й Государственной Думе» (ИИ АН СССР, 1957). Н.Ф.Филатов окончил Московский институт культуры и ИЖСА им.И.Е.Репина [расшифровать данную аббревиатуру затрудняюсь; возможно, институт живописи, скульптуры и архитектуры? – Б.П.]. Кандидатская диссертация защищена в Горьковском госуниверситете в 1979 г. (тема не указана; кандидат архитектуры); докторская диссертация: «Города и посады Нижегородского Поволжья в XVII в. (К проблеме торгово-промышленного развития России и формирования всероссийского рынка)» (ИИ АН СССР, 1988). В.А.Кучкин окончил исторический факультет МГУ (учителя – Б.А.Рыбаков, М.Н.Тихомиров, А.Н.Насонов). Кандидатская диссертация: «Повести о Михаиле Тверском» (ИИ АН СССР, 1967), докторская диссертация: «Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X-XIV вв.» (там же, 1981). С 1957 г. научный сотрудник Института истории АН СССР (ныне Институт Российской истории РАН); с 1998 г. руководитель Центра истории Древней Руси там же.

            Сведения взяты из опубликованного источника: Чернобаев А.А. Историки России. Кто есть кто в изучении отечественной истории. Биобиблиографический словарь. 2-е изд. Саратов, 2000. С.151, 283, 530-531.

[67] Филатов Н.Ф. Старый городок XII века в устье Оки – предшественник Нижнего Новгорода…, с.108.

[68] См.: Шахматов А.А. Троицкая летопись начала XV в. // Шахматов А.А. Разыскания о русских летописях. М., 2001. С.540-545; Приселков М.Д. 1) О реконструкции Троицкой летописи 1408 г., сгревшей в Москве в 1812 г. // Ученые записки Ленинградского государственного педагогического института. Л., 1939. Т.19. С.5-42; 2) Троицкая летопись. Реконструкция текста. М.-Л., 1950; Лурье Я.С. Общерусские летописи XIV-XV вв. Л., 1976. С.17-66.

[69] Материалы, положенные в основу реконструкции М.Д.Приселкова, позволяют утверждать, что ряд статей Лаврентьевской (в том числе и под 6729 г.) совпадает с читавшимися в Троицкой. Если принять версию Г.М.Прохорова о творческом характере работы Лаврентия и других писцов, трудившихся над рукописью РНБ, F.п.IV.2 в 1377 г., то неизбежно приходится возводить Троицкую к Лаврентьевской напрямую или через несколько промежуточных списков. Я.С.Лурье текстологически доказывал невозможность такого возведения. См.: Лурье Я.С. 1) Общерусские летописи XIV-XV вв…., с.23-36; 2) Летопись Троицкая // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып.1 (XI-первая половина XIV в.). Л., 1987; вып.2 (вторая половина XIV - XVI в). Ч.2. Л., 1989. С.64-67; Прохоров Г.М. 1) Кодикологический анализ Лаврентьевской летописи // Вспомогательные исторические дисциплины. Вып.IV. Л., 1972. С.83-108; 2) Повесть о Батыевом нашествии в Лаврентьевской летописи // ТОДРЛ. Т.XXVIII. Л., 1973. С.77-91. Проблема эта до настоящего времени не решена окончательно, но для целей нашего исследования важнее то обстоятельство, что как Лаврентьевская, так и Троицкая летописи отражают летописание великих князей владимирских первой трети XIII в.

[70] Клосс Б.М. Предисловие к изданию 1997 г. // ПСРЛ. Т.I. С.H (в этой части издания принята пагинация латинскими буквами).

[71] Конволют (от лат. Convolutus – свернутый, сплетенный) – сборник, составленный из ранее самостоятельных рукописей, переплетенных в один том. Части Большаковского сборника не имеют признаков самостоятельного бытования, поэтому кодекс не может рассматриваться как конволют. Составление Большаковского сборника в 1671 г. подтверждают тип письма и знаки бумаги («голова шута», нескольких видов). Рукопись написана скорописью, несколько почерков; 20 строк на странице (л.274-309об. – 13-15 строк на странице); 388 лл. (нумерация библиотечная). Писцовая нумерация тетрадей не последовательна, видна до л.325(л.310 – «41», киноварью); с л.326 – новая нумерация (л.349об. – «3»). Размер: 195х155 мм. На л.78 - диалектные черты: «Владимер Манамах сын Всеволожь внук Ярославль прамнук великого Володимира…». Художественные элементы: киноварь в инициалах и заглавиях.

[72] Пример кратких известий: л.81об. – «Лета 6730 князь великий Юрьии заложил церковь камену святыя Богородицы в Суждале. В лета 6732 князь великий Юрьи заложил Нижней Новгород на устье Оки реки. На сего же Юрья поганы(й) царь Баты(й) приде Болшие орды и взя Володимер в мясное заговенье в лета 6745 и убиша дву сынов Юрьевых Мстислава и Всеволода, изсекоша вся сущая во граде и окрест, и Нижней огнем сожгоша. Бе же тогда владыка Митрофан. И поплениша погани всю Рускую землю, убиша же и великого князя Юрья на реце на Сите, ту ж убиен бысть и брат его Святослав и братаничи Василко Костянтинович и Всеволод».

[73] Се повести временных лет (Лаврентьевская летопись). Арзамас,1993. С.5. (вступительная статья А.Г. Кузьмина).

[74] Насонов А.Н. Материалы и исследования по истории русского летописания // Проблемы источниковедения. Т.VI. М., 1958. С.246-247.

[75] Сборник-конволют: л.1-107 – выписки из Евангелия, Псалтыри и т.п. (плохим почерком XVII-XVIII вв.); л.108-487об. – летописец, XVI в. (л.108-123 – оглавление летописца; л.124-134об. – выписки из хронографа (XVII в.). Л.135 – заглавие: «Книга глаголемая Лhтописець Руский»).

[76] Каштанов С.М. Социально-политическая история России конца XV-первой половины XVI в. М., 1967. С.105. Процитировав это утверждение в одной из своих последних книг, Я.С.Лурье привел мнение А.А.Зимина, полагавшего, что в принципе «показания современников заслуживают предпочтения». (Зимин А.А. Россия на рубеже XV-XVI столетий. М., 1982. С.169.) О теоретических аспектах достоверности ранних и поздних источников см.: Лурье Я.С. Две истории Руси XV в. СПб., 1994. С.10; Кистерев С.Н. Вехи в историографии русского летописеведения…, с.18-19.

[77] Лурье Я.С. Две истории Руси XV в…, с.10.

[78] ПСРЛ. Т.I. Стб.444-445.

[79] По В.А.Кучкину, основная рать Святослава шла по рекам Клязьме и Оке. См.: Кучкин В.А. О маршрутах походов русских князей на государство волжских булгар в XII-первой трети XIII в. // Историческая география России. XII-начало XX в. М., 1975. С.42. Но нельзя исключать, что часть дружин двигалась Волгой через Городец.

[80] Текст данного известия сгоревшей Троицкой летописи был реконструирован М.Д.Приселковым по Симеоновской летописи (ПСРЛ. Т.XVIII. С.51), рассказ которой действительно близок к Лаврентьевской. При этом ученый опирался на примечание Н.М.Карамзина о наличии в «харатейных» (т.е. Лаврентьевской и Троицкой) летописях краткого рассказа об этом походе. См.: Приселков М.Д. Троицкая летопись…, с.305-306. Ультрамартовские годы, под которыми помещены известия Симеоновской летописи за этот период, на одну единицу больше, чем мартовские годы летописи Лаврентьевской; по-видимому, это же было характерно и для утраченной Троицкой летописи. См.: Бережков Н.Г. Хронология русского летописания…, с.39-40.

[81] ПСРЛ. Т.XXX. С.85.

[82] ПСРЛ. Т.XXV. С.116.

[83] Там же.

[84] ПСРЛ. Т.XXV. С.116-117.

[85] Там же, с.117.

[86] Там же.

[87] Там же.

[88] Шахматов А.А. Разыскания о русских летописях. М., 2001. С.775-776.

[89] ПСРЛ. Т.I. Стб.467: «В лhто 6746 (…) Того же лhта. Князь Ярославъ великыи отда Суждаль брату своему Святославу».

[90] Софийская I летопись старшей редакции под 6726-6727 г.: ПСРЛ. Т.VI. Вып.1. Стб.274.

[91] См., например, текст статьи под 6728 г. в летописях Воскресенской, Никоновской, а также Холмогорской (под 6727 г.): ПСРЛ. Т.VII. С.126-128; Т.X. С.83-86; Т.XXXIII. С.61-62.

[92] ПСРЛ. Т.XXIV. С.87.

[93] ПСРЛ. Т.XXV. С.117.

[94] По мнению В.А.Кучкина, основывающегося на отдельных упоминаниях в летописном тексте, дорога шла из Владимира по Нерли Клязьменской приблизительно до с.Омутского, а затем на восток до Городца. См.: Кучкин В.А. О маршрутах походов древнерусских князей…, с.43. В этом случае сухопутная дорога на Городец должна была проходить там, где сейчас находятся Шуя, Порецкое, Пурех (дата их основания неизвестна, но не исключено, что само местоположение этих пунктов определялось наличием сухого пути из стольного Владимира и Суздаля на Городец). Менее вероятне, по нашему мнению, маршрут Городец-Гороховец-Владимир, дублирующий речной путь. Здесь уместно вспомнить, что при захвате Гороховца в 1239 г. монголо-татары не выходили в Городецкую округу. См.: ПСРЛ. Т.I. С.470.

[95] По утверждению И.А.Кирьянова, Юрьевец Поволжский был заложен в 1225 г. Источники для такого утверждения нам неизвестны, и автор их не указал. См.: Кирьянов И.А. Основатель Нижнего Новгорода князь Юрий Всеволодович (историко-биографический очерк) // Записки краеведов (Очерки, статьи, воспоминания, документы, хроника). Н.Новгород, 1991. С.183.

[96] Василева слобода (ныне г.Чкаловск Нижегородской обл.), основание которой в краеведческой литературе приписывается Василию Юрьевичу, сыну Юрия Долгорукого (XII в.), начинает упоминаться значительно позже, так что для такой атрибуции оснований нет.

[97] ПСРЛ. Т.XXV. С.117. Аналогично в Никоновской и Воскресенской летописях: ПСРЛ. Т.X. С.86; Т.VII. С.128. По мнению В.А.Кучкина, упоминание в конце известия имен отца и деда Юрия Всеволодовича – результат уточнения сводчиком стереотипной преамбулы договора со ссылкой на старину («как было при отцах и дедах»): «…Видеть в ней адекватное отражение действительности не следует. Похоже, что фраза – чисто книжного происхождения». См.: Кучкин В.А. О маршрутах походов древнерусских князей…, с.44. Сообщение, приведенное В.Н.Татищевым, восходит к Никоновской (ПСРЛ. Т.X. С.84-86): «[Юрий] зимою стал собираться и послал в Ростов к сыновцу своему Васильку, чтоб он с войски сам пришел в Городец, как скоро лед вскроется, а сам пошел на Оку. (...) Василько, пришед в насадах со всем своим войском, остановился у Городца и к стрыю Юрию прислал с ведомостью [здесь и далее подчеркнуто мною. – Б.П.]. И по оному Юрий сам пошел в Городец к Васильку. Тогда пришли третии послы от болгор из Великаго града со многими дарами и преизясчными весчми. Князь же Юрий, послушав прозьбы их, учинил с ними мир на прежних договорах, каковы учинены были при отце его [так в Никоновской; в Московском своде 1479 г. и Воскресенской здесь добавлено «и при деде его». – Б.П.]. И взяв от них роту, послал в Болгары своих послов привести князей их к роте, а сам возвратился во Владимир» (Татищев В.Н. История Российская. Т.III. М.-Л., 1964. С.208-209. Аналогично и в первой редакции «Истории Российской», где текст более архаичен. См. т.IV, с.357-358). Сравнение текста В.Н.Татищева с летописным рассказом о событиях 1220 г. отчетливо показывает особенности обработки историком XVIII в. древнерусского источника. Примечательно, что в ряде случаев В.Н.Татищев не вполне понимал текст летописи. Так, у него булгары в 1219 г. приходили «на югры», был бой «и едва югры отбишася. А Унжу болгоры взяша лестию, не можаху бо отбитися от них» (Там же, т.IV, с.357).

[98] Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1987. С.111.

[99] ПСРЛ. Т.I. Стб.445.

[100] ПСРЛ. Т.II. Стб.737.

[101] ПСРЛ. Т.III. С.60, 262; Т.IV. Ч.1. С.200; Т.VI. Вып.1. Стб.275.

[102] Симеоновская летопись: «Того же лhта великии князь Юрьи, сынъ Всеволожь, заложи градъ на усть Окы, нарекъ имя ему Новъгородъ Нижнии» (ПСРЛ. Т.XVIII. С.51); Владимирский летописец: «Того же лhта князь великий Юрьи Всеволодичь заложи град на усть Окы и нарече его Новъгород Нижнеи» (ПСРЛ. Т.XXX. С.85).

[103] Карамзин Н.М. История государства Российского. Т.II-III. М., 1991. С.452-453, 593 (прим.188); Приселков М.Д. Троицкая летопись. Реконструкция текста. М.-Л., 1950. С.306.

[104] РГБ, ф.37 (собр.Большакова), № 97, л.222. В первой части памятника под 6732 г. помещено известие, восходящее к иному источнику, вероятно, позднему краткому летописцу: «В лhта 6732 князь великий Юрьи заложил Нижней Новгород на устье Оки реки» (л.81об.).

[105] ПСРЛ. Т.XV. Вып.I. С.26.

[106] ПСРЛ. Т.XXV. С.118.

[107] ПСРЛ. Т.VII. С.128; Т. XXVIII. С.49, 207.

[108] ПСРЛ. Т.XV. Стб.334.

[109] ПСРЛ. Т.XXXIII. С.62.

[110] ПСРЛ. Т.X. С.87.

[111] ПСРЛ. Т.III. С.61, 263; Т.IV. Ч.1. С.201 (под 6730 г. ультрамартовским).

[112] Об этом подробнее: Кучкин В.А. Основание Нижнего Новгорода…, с.83, 97.

[113] Кучкин В.А. Основание Нижнего Новгорода…, с.84.

[114] Татищев В.Н. История Российская…, т.IV, с.360.

[115] Татищев В.Н. История Российская…, т.III. С.212.

[116] Соображения о причинах, побудивших В.Н.Татищева сделать дополнение о булгарском городе, см.: Кучкин В.А. Основание Нижнего Новгорода…, с.85-86.

[117] Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка. (Репринтное издание) Т.I. Ч.2. М., 1989. Стб.926.

[118] ПСРЛ. Т.I. Стб.123-124, 411, 412. См. также: Приселков М.Д. Троицкая летопись. Реконструкция текста. М.-Л., 1950. С.116, 280.

[119] ПСРЛ. Т.I. Стб.412.

[120] Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка…, т.II, ч.1, стб.731.

[121] Алферова Г.В. Русские города XVI-XVII веков. М., 1989. С.16, 62.

[122] ПСРЛ. Т.I. Стб.447.

[123] ПСРЛ. Т.III. С.64, 269; Т.VI. Вып.1. Стб.283.

[124] ПСРЛ. Т.XXIV. С.91.

[125] ПСРЛ. Т.XVIII. С.52.

[126] Приселков М.Д. Троицкая летопись…, с.308. При рассмотрении летописных известий за период 1224-1230 гг. Н.М.Карамзин ссылался только на Лаврентьевскую летопись, но М.Д.Приселков считал, что нет оснований предполагать порчу текста в Троицкой летописи (см. там же, с.49).

[127] ПСРЛ. Т.XXX. С.86: «В лhто 6734. Заложи князь великии Юрьи церковь камену в Новhгородh в Нижнем святаго Спаса».

[128] РГБ, ф.37 (собр.Большакова), № 97, л.223.

[129] ПСРЛ. Т.XXV. С.121.

[130] ПСРЛ. Т.III. С.64, 269; Т.VI. Вып.1. Стб.283; ПСРЛ. Т.IV. Ч.1. С.203.

[131] ПСРЛ. Т.XXV. С.121.

[132] ПСРЛ. Т.IV. Ч.1. С.203.

[133] ПСРЛ. Т.VII. С.133.

[134] ПСРЛ. Т.XXVIII. С.50, 208.

[135] ПСРЛ. Т.XV. Стб.344-345. Ср.: ПСРЛ. Т.III. С.64, 269.

[136] ПСРЛ. Т.X. С.88.

[137] ПСРЛ. Т.III. С.64-65, 269-270; Т.VI. Вып.1. Стб.283; Т.IV. Ч.1. С.203-204.

[138] ПСРЛ. Т.I. Стб.448-449.

[139] ПСРЛ. Т.XXX. С.86.

[140] ПСРЛ. Т.XXV. С.122. Аналогично: ПСРЛ. Т.VII. С.133.

[141] ПСРЛ. Т.XXVIII. С.51, 208.

[142] ПСРЛ. Т.XV. Стб.346-347.

[143] ПСРЛ. Т.XXXIII. С.65.

[144] Татищев В.Н. История Российская…, т.III, с.220; т.IV, с.365.

[145] ПСРЛ. Т.I. Стб.450-451.

[146] Приселков М.Д. Троицкая летопись…, с.310; ПСРЛ. Т.XVIII. С.53 и прим. «в».

[147] ПСРЛ. Т.XXX. С.86.

[148] РГБ, ф.37 (собр.Большакова), № 97, л.223об.

[149] ПСРЛ. Т.XXV. С.123.

[150] ПСРЛ. Т.VII. С.134.

[151] ПСРЛ. Т.XXVIII. С.51, 209.

[152] ПСРЛ. Т.XV. Стб.352.

[153] ПСРЛ. Т.XXXIII. С.65.

[154] ПСРЛ. Т.X. С.94-95.

[155] Татищев В.Н. История Российская…, т.IV, с.366 (под 6736 (1228) г.). Во второй редакции «Истории Российской» известие несколько уточнено: «Князь великий Юрий, совокупяся с братиею Ярославом и Святославом, також сыновцы их Василько и Всеволод да князь Юрий Давидович муромский пошли на мордву Пургасову и, много оных повоевав, возвратились» (там же, т.III, с.221).

[156] ПСРЛ. Т.X. С.94-95.

[157] ПСРЛ. Т.I. Стб.451.

[158] Там же.

[159] Приселков М.Д. Троицкая летопись…, с.311. Здесь же в сноске М.Д.Приселков замечает, что это известие сокращено против Лаврентьевской, почему Н.М.Карамзин и приводил его только по последнему источнику. Известие в Троицкой реконструировано по тексту Симеоновской летописи (ПСРЛ. Т.XVIII. С.53).

[160] Приселков М.Д. Троицкая летопись…, с.311; ПСРЛ. Т.XVIII. С.54.

[161] Приселков М.Д. Троицкая летопись…, с.311.

[162] ПСРЛ. Т.I Стб.447.

[163] А.Г.Кузьмин полагает, что данное известие связано с сообщением новгородского летописца о конфликте Юрия Всеволодовича с Новгородом Великим (См.: Се повести временных лет (Лаврентьевская летопись). Арзамас, 1993. С.349). Однако известие Новгородской I под 6732 г. (и восходящее к нему известие Новгородской IV) сообщает о выступлении против Новгорода полков Юрия Всеволодовича, его брата Ярослава, племянника Василька Константиновича с ростовцами и шурина Михаила Всеволодовича с черниговцами. Князья Владимир Всеволодович и Всеволод Константинович здесь не упомянуты. См.: ПСРЛ. Т.III. С.64; Т.IV. Ч.1. С.201.

[164] По Лаврентьевской летописи Владимир Всеволодович (в крещении Дмитрий) родился 25 октября 1193 г. и умер 6 января 1227 г. (См.: ПСРЛ. Т.I. Стб.411-412, 450). Не было ли причиной столь ранней смерти князя, не дожившего до тридцати четырех лет, ранение во время неудачного похода?

[165] Кучкин В.А. Основание Нижнего Новгорода…, с.97, прим.66.

[166] ПСРЛ. Т.XXX. С.86.

[167] ПСРЛ. Т.XXX. С.87.

[168] РГБ, ф.37 (собр.Большакова), № 97, л.224.

[169] ПСРЛ. Т.XXV. С.123-124.

[170] ПСРЛ. Т.III. С.68, 274-275; Т.IV. Ч.1. С.209; Т.VI. Вып.1. Стб.284-285; Т.VII. С.134-135.

[171] ПСРЛ. Т.XXVIII. С.51, 209.

[172] ПСРЛ. Т.XV. Стб.351-354; Т.XXXIII. С.65.

[173] ПСРЛ. Т.X. С.97.

[174] ПСРЛ. Т.X. С.98.

[175] Татищев В.Н. История Российская…, т.IV, с.368 (под 6737 г.): «Того ж году прииде мордва с Пургасом, князем их, к Новуграду Нижнему ратию. Новогородцы же, изшедше, избиша я многи, они же зажгоша монастырь святыя Богородицы и сами побегоша прочь. Петрушев же сын с половцы, переяв на пути Пургаса, изби всю мордву, а Пургас утече в мале». Во второй редакции тот же текст слегка поновлен и содержит дополнительное указание на место бегства Пургаса: «Мордва с князем их Пургасом пришед к Новуграду Нижнему многим войском и стали приступать. Нижегородцы же, вышед из града, напали на них ночью и многих побили, а они зажгли монастырь св.Богородицы и ушли прочь Петрушев же сын с половцы перенял их на пути, всех побил, а Пургас едва с малыми людьми ушел за реку Чар» (Татищев В.Н. История Российская…, т.III, с.224). Вторичность текста В.Н.Татищева по отношению к Московскому великокняжескому своду очевидна: на это указывает «поновленное» искажение имени мордовского вассала Юрия - «Петрушев сын» (от более знакомого Татищеву «Петр»). Это заставляет с недоверием относиться к подробностям типа «переяв на пути», «вышед из града, напали на них ночью», «за реку Чар».

[176] Татищев В.Н. История Российская…, т.III, с.225.

[177] ПСРЛ. Т.I. Стб.452.

[178] Там же, стб.453.

[179] ПСРЛ. Т.III. С.69-71, 275-280; Т.IV. Ч.1. С.209-219; Т.VI. Вып.1. Стб.285-286.

[180] См.: Приселков М.Д. Троицкая летопись…, с.311-312.

[181] ПСРЛ. Т.XVIII. С.54. Возможно, появление в известии слова «Ростовский» применительно к Богородицкому монастырю (Владимирскому, Рождества Богородицы) – ошибка переписчика, копировавшего текст о ростовском епископе?

[182] ПСРЛ. Т.XXV. С.124-125; Т.VII. С.136-137; Т.XXVIII. С.51, 209.

[183] Татищев В.Н. История Российская…, т.IV, с.369 (вторая редакция – там же, т.III, с.225).

[184] ПСРЛ. Т.I. Стб.459.

[185] Бережков Н.Г. Хронология русского летописания…, с.109.

[186] ПСРЛ. Т.XVIII. С.54. Приселков М.Д. Троицкая летопись…, с.312.

[187] ПСРЛ. Т.XXX. С.87.

[188] ПСРЛ. Т.XXV. С.125; Т.VII. С.138. В сводах 1497 и 1518 гг. рассматриваемое известие отсутвует, а в Холмогорской летописи отсутствует вся годовая статья.

[189] ПСРЛ. Т.X. С.103.

[190] ПСРЛ. Т.VI. Вып.1. Стб.268.

[191] Татищев В.Н. История Российская…, т.IV, с.370-371.

[192] Татищев В.Н. История Российская…, т.III, с.227.

[193] Гациский А.[С.] Нижегородский летописец. Н.Новгород, 2001. С.607-716.

[194] Шайдакова М.Я. Летописец о Нижнем Новгороде // Исследования по источниковедению истории СССР XIII–XVII вв. М.,1986. С.155–176. Возражения оппонентов, а также библиографию см.: Зиборов В.К., Турилов А.А. Летописец Нижегородский // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып.3 (XVII в.).Ч.2. СПб.,1993. С.254–257; Турилов А.А. Летописец о Нижнем Новгороде // Там же, с.267–268.

[195] Государственный архив Нижегородской области (ГАНО). Ф.2013. Оп.602а. № 105, л.1. Аналогичный текст, но с правильной датой – в «Летописце о Нижнем Новгороде»: «Лhта 6729. Князь великии Юрье Всеволодович заложил градъ на устье Оки реки и нарече Новъград Нижнеи и церковь постави соборную архангела Михаила древяную». См.: Шайдакова М.Я. Летописец о Нижнем Новгороде…, с.162.

[196] Лихачев Д.С. Канон и Молитва Ангелу Грозному воеводе Прафения Уродивого // Лихачев Д.С. Исследования по древнерусской литературе. Л., 1986. С.361-377. См. также: Добиаш-Рождественская О.А. Культ святого Михаила. Пг., 1917 (на эту работу ссылается и Д.С.Лихачев в своей статье). Примечательно, что имя «Михаил» давалось при крещении многим русским князьям.

[197] ГАНО. Ф.2013. Оп.602а. № 105, л.1. Аналогичный текст есть и в «Летописце о Нижнем Новгороде»: «Лhта 6735-го. Великий князь Юрьи Всеволодичь заложи церковь каменную архангела Михаила в Новеграде Нижнемь». См.: Шайдакова М.Я. Летописец о Нижнем Новгороде…, с.162.

[198] РГБ, ф.178 (собр.МДА) оп.III № 146, л.329об.

[199] См. об этом: Шайдакова М.Я. Летописные источники о Нижегородском кремле // Нижегородский кремль. К 500-летию памятника архитектуры XVI века. (Материалы второй областной научно-практической конференции 5-6 декабря 2001 года). Н.Новгород, 2002. С.110. Утверждение Н.Н.Воронина о строительстве каменного Архангельского собора в Нижегородском кремле в XIII в. (Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII-XV вв. Т.II. М., 1962. С.46) нуждается в дополнительной проверке: похоже, что недостоверное летописное упоминание предопределило выводы ученого, а следовало бы, напротив, проверить археологическими данными сообщение летописи. Этот сюжет требует самостоятельного исследования и выходит за рамки данной работы.

[200] ГАНО. Ф.2013. Оп.602а. № 105, л.1.

[201] Причины, приведшие к созданию династической легенды, по которой Константин Васильевич Суздальский именовался в поздних источниках (не ранее начала XVII в.) Константином Юрьевичем, см. в нашей статье: Пудалов Б.М. Нижегородский «Чиновник»: проблема достоверности исторических известий // Ученые записки Волго-Вятского отделения Международной славянской академии. Вып.№3. Н.Новгород, 1999. С.90-93.

[202] ГАНО. Ф. 2013. Оп.602а. № 105, л.1.

[203] Ср.: Нижегородский край. Хрестоматия. (История в документах с древнейших времен до 1917 года) /Сост.Н.Ф.Филатов. – Арзамас, 2001. С.12, документ № 13.

[204] Мельников П.И. О Старом и Новом городах в Нижнем Новгороде…, с.182.

[205] Неизвестны они и Ю.В.Сочневу, издавшему данное известие без вставки. См.: Хрестоматия по истории. Документы и материалы по проблемам русской колонизации Нижегородского Поволжья и основания Нижнего Новгорода. Вып.2 /Сост.Ю.В.Сочнев. Н.Новгород, 2001. С.6-7.

[206] ПСРЛ. Т.XV. Вып.1. Стб.95: «Тое же зимы въ Новhгородh въ Нижнhмъ уползе многъ снhгъ и упаде з горы высокы и великы, еже надъ Волгою за святымъ Благовhщениемъ и засыпа и покры дворы и съ людми».

[207] Научный интерес представляет упоминавшийся выше очерк: Кирьянов И.А. Основатель Нижнего Новгорода князь Юрий Всеволодович (историко-биографический очерк) // Записки краеведов (Очерки, статьи, воспоминания, документы, хроника). Н.Новгород, 1991. С.179-187. Достоинством этой работы, написанной доступным языком, является упорядоченное изложение событий биографии князя Юрия, основанное на летописных источниках. К сожалению, жанр и ограниченный объем «Записок краеведов» не дали возможности провести сопоставительный анализ этих источников; не показаны особенности семейно-родственных отношений владимиро-суздальских князей; отсутствует характеристика личности Юрия. К тому же некоторые утверждения автора требуют дополнительных доказательств (например, упомянутое выше основание Юрьевца в 1225 г.); достоверность предложенной И.А.Кирьяновым версии событий 1237-1238 гг. (участие нижегородцев в битве под Коломной, приход Ярослава Всеволодовича из Нижнего Новгорода в Суздаль) будет проанализирована нами в отдельной работе.

            Значительным тиражом выпущена интересная брошюра: Макарихин В.П. Новгород земли Низовской (Повествование об основателе Нижнего Новгорода великом князе Юрии Всеволодовиче). Н.Новгород, 1994. Эта работа, обращенная ко «всем, кто интересуется отечественной историей, преподавателям, студентам, школьникам», представляет собой беллетризованное повествование по летописным источникам. В силу особенностей жанра научно-популярного повествования здесь, к сожалению, нет анализа источников и историографии, отсутствует справочный аппарат, библиография, хотя научная основа работы сомнений не вызывает. Впрочем, отдельных неточностей автору избежать не удалось. Так, старшая дочь Всеволода Юрьевича, выданная за черниговского князя Ростислава, здесь названа «Вышеслава» (с.7), тогда как в Ипатьевской летописи под 6695 г. она именуется «Верхуслава»: «…на Боришь день отда Верхуславу дщерь свою великыи князь Всеволодъ…» (ПСРЛ. Т.II. Стб.658); «Слово о разорении Батыем Рязани» (из цикла повестей о Николе Зарайском) здесь по недосмотру названо «Словом о погибели Русской земли» (с.49), а Святослав Всеволодович в описании битвы на Сити 1238 г. назван «Мстиславом». Вызывает сомнения правомерность широкого использования известий В.Н.Татищева о «Белорусской земле» и корректность перевода некоторых дат на современное летоисчисление. Разумеется, замечания не умаляют достоинств работы безвременно скончавшегося В.П.Макарихина, которая представляет интерес для последующего научного исследования биографии Юрия Всеволодовича.

[208] Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси // Избранные работы в трех томах. Т.III. Л., 1987. С.63-64.

[209] Кузнецов А.А. Основатель Нижнего Новгорода?…, с.104.

[210] Типичные проявления «литературного этикета»: князь–положительный персонаж во время битвы первым схватывается с врагами; внешне «лик красен, доброзрак»; в минуту смертельной опасности «со слезами моляшеся Богородице» и т.п. При этом древнерусских книжников мало интересует, в каком месте сражения реально находился «положительный» князь, был ли он действительно красив, поминал ли он перед смертью Божью Матерь или всех матерей сразу.

[211] Ср.: «Здесь был Вася…» (интервью с проф.Н.Ф.Филатовым) // «Новое дело». Н.Новгород, 2001. № 38 (90). 10-16 августа. С.4. Кстати, введенный Д.С.Лихачевым термин «литературный этикет» попытался оспорить И.Н.Данилевский в курсе лекций «Русские земли глазами современников и потомков (XII-XIV вв.)» (М., 2000, с.7-13), но описываемые им центоны средневековых текстов по сути те же этикетные формулы в терминологии Д.С.Лихачева.

[212] ПСРЛ. Т.I. Стб.408. От византийского имени «Георгий» из-за особенностей восточнославянского произношения появляется форма имени «Гюрги», а затем и «Юрий».

[213] ПСРЛ. Т.II. Стб.659. См. также: Бережков Н.Г. Хронология русского летописания…, с.83, 315.

[214] Слово о полку Игореве. М., 1985. С.41 (подготовка древнерусского текста Д.С.Лихачева).

[215] ПСРЛ. Т.III. С.468 (в статье «А се князи русьстии», предшествующей Комиссионному списку Новгородской I летописи младшего извода). Аналогично называет жену Всеволода Юрьевича Летопись Авраамки: ПСРЛ. Т.XVI. С.311. «Летописью Авраамки» именуют в научной литературе сборник, переписанный в 1495 г. в Смоленске западнорусским книжником Авраамкой и опиравшийся на новгородское летописание. Краткую информацию о памятнике и его изданиях, а также библиографию основных исследований см.: Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып.2 (вторая половина XIV-XVI в.). Ч.1. Л., 1988. С.5-6.

[216] ПСРЛ. Т.XXX. С.83: «а княгини его Мария, дщи князя Четскаго». См. также: ПСРЛ. Т.I. Стб.424 («пострижеся великая княгини Всеволожая во мнишескии чинъ… и нарекоша еи имя Мария, в то ж имя крещена бысть преже»), 425; Т.X. Стб.49.

[217] Щепкина М.В. О происхождении Успенского сборника // Древнерусское искусство. Рукописная книга. М., 1972. С.60-80. Здесь же приведен шифр краткого Владимирского летописца: ГИМ, собр.Синодальное, № 154 (369).

[218] Там же, с.70-71. Существуют попытки толковать уточнение «ясыня» как указание на кавказское (осетинское) происхождение жены Всеволода и строить на этом далеко идущие выводы о геополитике и династических заговорах. См., напр.: Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1987. С.95 («Тогда и Всеволод не был столь безгрешен и располагал сведениями о катастрофе, грозящей своему верховному сюзерену и «брату старейшему» [то есть Андрею Боголюбскому. – Б.П.]»), с.98 («женитьба… способствовала вхождению молодого Юрьевича в орбиту политики» и т.п.). Толкования эти не выдерживают критики, ибо противоречат комплексу летописных источников, где четко сказано: Мария – дочь чешского князя.

[219] Состав семьи с краткими биографическими данными см. в указанной статье М.В.Щепкиной.

[220] ПСРЛ. Т.I. Стб.424.

[221] ПСРЛ. Т.I. Стб.409, под 6700 г. ультрамартовским. См. также: Бережков Н.Г. Хронология русского летописания…, с.84.

[222] ПСРЛ. Т.I. Стб.416.

[223] ПСРЛ. Т.I. Стб.424 (фрагмент, отсутствующий в Лаврентьевской летописи, при публикации восполнен по Радзивилловской). Кроме того, в Троицкую летопись было внесено предсмертное наставление княгини Марии детям. См. Приселков М.Д. Троицкая летопись…, с.289-290.

[224] ПСРЛ. Т.I. Стб.435. Правильную дату сообщают Летописец Переяславля Суздальского и Воскресенская летопись. См.: Бережков Н.Г. Хронология русского летописания…, с.102.

[225] Известие об этом в Лаврентьевской летописи под 6716 г. мартовским; Воскресенская летопись сообщает точную дату (ПСРЛ. Т.I. Стб.434; Т.VII. С.116, под 6717 г.: «бяше бо тогда великий четвертокъ и Соборъ Архангела Гаврила».

[226] ПСРЛ. Т.I. Стб.435.

[227] ПСРЛ. Т.I. С.541 (именной указатель). Имя «Агафья» названо и в описании гробницы княгини, приведенном в сборнике нач. XVIII в. (РГБ. Ф.256. № 364). См. также: Макарихин В.П. Новгород земли Низовской…, с.14.

[228] Хорошев А.С. Политическая история русской канонизации (XI-XVI вв.). М., 1986. С.76-77, 172.

[229] ПСРЛ. Т.I. Стб.436-437. Драматический рассказ В.Н.Татищева о завещании Всеволода Юрьевича не подтверждается известиями летописных сводов XIV-XVI вв.

[230] ПСРЛ. Т.I. Стб.437-438. Бережков Н.Г. Хронология русского летописания…, с.94.

[231] Так, новгородская владычная летопись и восходящие к ней известия сводов XIV-XVI вв. сообщают о гибели в битве на Липице 9233 суздальцев и всего 5 новгородцев и 1 смолянина. (См., напр.: ПСРЛ. Т.XXV. С.113; Т.IV. Ч.I. С.193; Т.VI. Вып.1. С.271). О доверии к такому сообщению не может быть и речи. В.П.Макарихин справедливо замечает: «Сообщение явно тенденциозное» (Новгород Низовской земли…, с.24).

[232] О датах см.: Бережков Н.Г. Хронология русского летописания…, с.105.

[233] Вот как об этом сообщается в Новгородской IV: «И люба бысть речь сиа Юрьеви и Ярославу. И съзва вся боляри и преднии свои люди, начаста [двойственное число, т.е. подразумеваются Юрий и Ярослав] глаголати: «Се, пришелъ вы есть товаръ в рукы… А человhка аще кто иметь живаго, то самъ убитъ будеть… Да не оставимъ ни единого жива; аще кто ис полку утечеть не убитъ, а имемъ, а тhхъ повhлhваемь вhшати, а иныхъ ростинати; а о князехъ, аще же у насъ будуть в рукахъ, тогда о нихъ сгадаемъ»». (ПСРЛ. Т.IV. Ч.I. С.189-190). Аналогично в Софийской I (ПСРЛ. Т.VI. Вып.1. Стб.267), но здесь пропущено «Юрьеви» (хотя сохранено двойственное число) и вместо «ростинати» читается «распинати». Грозный приказ авторы летописного известия, как видим, приписывают не только Юрию, но и его брату Ярославу.

[234] ПСРЛ. Т.XV. Стб.323. Ср.: ПСРЛ. Т.IV. Ч.I. С.194; Т.VI. Вып.1. Стб.271-272.

[235] ПСРЛ. Т.I. Стб.445. Бережков Н.Г. Хронология русского летописания…, с.93-94.

[236] ПСРЛ. Т.III.268. Бережков Н.Г. Хронология русского летописания…, с.268-269.

[237] ПСРЛ. Т.I. Стб.459. См. также Академический список: «В лhто 6739. (…) Того же лhта ходи князь Ярославъ ратью к Чернигову на князя великого Михаила и пожже Шернеск и стоявъ под Можаискомъ възвратися въ своя си без мира, а города не взяша» (ПСРЛ. Т.I. Стб.512). См. также: Бережков Н.Г. Хронология русского летописания…, с.108.

[238] ПСРЛ. Т.III.260; Бережков Н.Г. Хронология русского летописания…, с.259-260.

[239] ПСРЛ. Т.I. Стб.453-454.

[240] Лаврентьевская летопись сообщает об этом под 6721, 6735, 6736 гг. См.: ПСРЛ. Т.I. Стб.438, 450, 451.

[241] Кучкин В.А. Основание Нижнего Новгорода…, с.84; Кузнецов А.А. Основатель Нижнего Новгорода?…, с.98-106.

[242] Нижегородский край. Факты, события, люди. Н.Новгород, 1994. С.22-23.

[243] Комарович В.Л.Литература Суздальско-Нижегородской земли XIV в. // История русской литературы. Т.II. Ч.1. М.-Л., 1945. С.92-93. См. также: Приселков М.Д. Лаврентьевская летопись (история текста) // Ученые записки ЛГУ. Т.32. Секция исторических наук. Вып.2. Л., 1939. С.122-123; Лихачев Д.С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.-Л., 1947. С.281-286.

[244] См. об этом: Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси…, с.107-108.

[245] ПСРЛ. Т.I. Стб.434-435. Бережков Н.Г. Хронология русского летописания…, с.101-102 Кстати, данное известие однозначно свидетельствует, что Василько – уменьшительная форма от имени Василий.

[246] ПСРЛ. Т.I. Стб.446-447.

[247] ПСРЛ. Т.I. Стб.450.

[248] ПСРЛ. Т.I. Стб.465-466.

[249] ПСРЛ. Т.XXV. С.116-117.

[250] Ср.: «Здесь был Вася…» (интервью с проф.Н.Ф.Филатовым) // «Новое дело». Н.Новгород, 2001. № 38 (90). 10-16 августа. С.4. Попытка Н.Ф.Филатова опереться в данном вопросе на Холмогорскую летопись не выдерживает критики. Текст статьи под 6728 г. Холмогорской летописи – всего лишь сокращенный вариант Московского свода 1479 г. Вместо фразы свода 1479 г. «а Василкови Костянтиновичю повелh Юрьи послати своя полкы, онъ же из Ростова полкъ посла, а другыи съ Юстьюга на верхъ Камы…» (ПСРЛ. Т.XXV. С.116) в Холмогорской читается: «а Василко Костянтиновичь с ростовци и устюжане…», но сохранено упоминание о том, что ростовцев и устюжан в поход вел воевода Воислав Добрынич; в описании боевых действий 1220 г. Василько Константинович не упоминается. См.: ПСРЛ. Т.XXXIII. С.61-62.

[251] ПСРЛ. Т.XXV. С.117. Утверждение, что Василько Константинович принимал присягу у мордвы – домысел Н.Ф.Филатова («Здесь был Вася…»). Впрочем, разбирать каждую несуразность данного газетного интервью означает обречь себя на написание труда, по объему превосходящего всю газету.

[252] ПСРЛ. Т.I. Стб.444-445; Т.XXV. С.116-117.

[253] ПСРЛ. Т.I. Стб.445.

[254] Об этом обстоятельстве см.: Кузнецов А.А. Основатель Нижнего Новгорода?…, с.101.

[255] ПСРЛ. Т.I. Стб.468. Об атрибуции летописной «Похвалы Васильку» его вдове см.: Лихачев Д.С. Русские летописи и их культурно-историческое значение…, с.283-284.

[256] ПСРЛ. Т.XXV. С.117.

[257] Там же.

[258] ПСРЛ. Т.I. Стб.390: великий князь Всеволод Юрьевич, возвращаясь из похода на булгар, «конh пусти на Мордву».

[259] О масштабах поволжской торговли в это время и о ее выгодах позволяют судить письменные и археологические источники о городе Булгар. Как отмечает В.Л.Егоров, «Булгар XIII-XIV вв. был признанным международным центром торговли на территории бывшей Волжской Булгарии; второго подобного ему центра в этом районе Волги не было». См.: Егоров В.Л. Историческая география Золотой Орды в XIII-XIV вв. М., 1985. С.101 (здесь же приведены ссылки на источники).

[260] Гусева Т.В. Городец и Нижний Новгород в свете археологических данных XII-XIII вв…, с.83.

[261] Там же. См. также: Кирьянов И.А., Черников В.Ф. У истоков истории г.Горького. К итогам археологических раскопок в Нижегородском кремле // «Горьковская правда». Н.Новгород. № 252 (14126). 23.10.1964.

[262] Кучкин В.А. Нижний Новгород и Нижегородское княжество в XIII-XIV вв. // Польша и Русь. Черты общности и своеобразия в историческом развитии Руси и Польши XII-XIV вв. М., 1974. С.236-237.

[263] Гусева Т.В. Городец и Нижний Новгород в свете археологических данных XII-XIII вв…, с.83.

[264] Клюг Э. Княжество Тверское (1247–1485). Тверь, 1994. С.49.

[265] Русинов Н.Д. Этимологические заметки по русской лексике // Лексика, терминология, стили. (Межвузовский научный сборник. Вып.2) Горький, 1973. С.49.

[266] Там же, с.49, 52-53.

[267] Гациский А.С. Примечание 1 к «Нижегородскому летописцу» // Гациский А. Нижегородский летописец (переиздание в серии «Нижегородские были»). Н.Новгород, 2001. С.664-665.

[268] Русинов Н.Д. Этимологические заметки по русской лексике…, с.49-50.

[269] ПСРЛ. Т.XVIII. С.59-60.

[270] М.Д.Приселков восстановил этот фрагмент Троицкой по Лаврентьевской летописи. См.: Приселков М.Д. Троицкая летопись…, с.319-320.

[271] Комарович В.Л. Литература Суздальско-Нижегородской земли // История русской литературы. Т.II. Ч.1. М.-Л., 1945. С.90-91; Прохоров Г.М. Кодикологический анализ Лаврентьевской летописи // ВИД. Т.4. Л., 1972. С.83-104.

[272] Кучкин В.А. Основание Нижнего Новгорода…, с.97.

[273] Там же.

[274] Русская Правда по спискам Академическому, Троицкому и Карамзиному. (Под ред. проф.А.И.Яковлева и Л.В.Черепнина). М., 1928. С.8 (ст.43 по Академическому списку), с.18 (ст.90 по Троицкому списку), с.34 (ст.109 по Карамзинскому списку).

[275] Древнерусские княжеские уставы XI-XV вв. М., 1976. С.149. Благодарю В.А.Кучкина, обратившего мое внимание на этот памятник.

[276] Толочко П.П. Социальная типология древнерусских городов // Славянская археология. 1990. Раннесредневековый город и его округа. (Материалы по археологии России. Вып.2). М., 1995. С.12-13.

[277] ПСРЛ. Т.I. Стб.464. Анализ этого сообщения будет приведен ниже, в гл.5.

[278] Как справедливо отмечает П.П.Толочко, младшие князья («нижние звенья государственных властей») «не только не могли закрепить за своим родом тот или иной город на правах наследственного владения, но даже и обосновать свое собственное право на его стол. Все они были, по существу, на положении временных держателей, государственных чиновников, в обязанности которых вменялось управление городом и его волостью» (там же, с.13).

[279] Об этом в упоминавшейся выше статье: Кирьянов И.А., Черников В.Ф. У истоков истории г.Горького. К итогам археологических раскопок в Нижегородском кремле // Газета «Горьковская правда». № 252, 23.10.1964. С.4.

[280] Кузнецов А.А. Еще раз к вопросу об основании Нижнего Новгорода…, с.151-153. Терминология приведена в статье: Даркевич В.П. Происхождение и развитие городов древней Руси (X-XIII вв.) // Вопросы истории. М., 1994. № 10. С.49.

[281] Кучкин В.А. Основание Нижнего Новгорода…, с.85.

[282] В этой связи интересны результаты раскопок В.Ф.Черниковым могильника в черте современного Нижнего Новгорода, но за пределами Кремлевского холма: «По вещам, найденным в погребениях, весь могильник можно датировать первой половиной XIII века, то есть кладбище появилось, вероятно, вскоре после основания Нижнего Новгорода»; «Обряд погребения могильника, вещи, сопровождавшие умерших (браслет, кудрявое височное кольцо), указывают на то, что кладбище принадлежало пришлому населению, которое могло здесь появиться из Владимиро-Суздальского княжества». См.: Черников В.Ф. Могильник в Н.Новгороде близ больницы им.Н.А.Семашко // Записки краеведов (Очерки, статьи, воспоминания, документы, хроника). Н.Новгород, 1991. С.218-221.

[283] См. об этом: Мартьянов В.Н. Арзамасская мордва в I-начале II тысячелетия. Арзамас, 2001. С.7-249 (гл.1,2).

[284] Приселков М.Д. Троицкая летопись…, с.311; ПСРЛ. Т.XVIII. С.54.

[285] ПСРЛ. Т.I. Стб.447. Поход состоялся весной-летом 1224 г.; см.: Бережков Н.Г. Хронология русского летописания…, с.107.

[286] Летопись по Лаврентьевскому списку /Изд. Археографической комиссии. 2-е изд. СПб., 1892. С.428.

[287] Имеющиеся реконструкции средневекового вооружения свидетельствуют, что мордовские воины были вооружены хуже русских дружинников. См., например: От Балтики до Поволжья (реконструкции и рисунки М.Горелика) // Советский воин. М., 1990. № 11. С.84-85; Торопцев А. Киевская Русь. М., 2000.  (Серия «От Руси к России»). С.103 (реконструкция И.Дзыся). Судя по этим реконструкциям, мордовские воины практически не использовали доспехи, и вооружение их было весьма скудным: дротики, топоры, ножи, луки и стрелы; крайне редко встречающиеся в погребениях щиты – русского проиводства (трофейные?). Противостоять окольчуженной рати, вооруженной копьями и мечами, мордва не могла.

[288] Кучкин В.А. Основание Нижнего Новгорода…, с.96-97.

[289] ПСРЛ. Т.I. Стб.390.

[290] ПСРЛ. Т.I. Стб.451.

[291] ПСРЛ. Т.I. Стб.459.

[292] Вспомним знаменитую реплику Добрыни князю Владимиру Святославичу во время похода на булгар: ««Съглядахъ колодникъ оже суть вси в сапозhх; симъ дани намъ не даяти. Поидемъ искатъ лапотниковъ». И створи миръ Володимеръ съ Болгары…». См.: ПСРЛ. Т.I. Стб.84. В этой связи очень показательно незначительное, на первый взгляд, изменение летописного текста. В Лаврентьевской под 6406 г. сказано: «се прислалася ко мнh словhньская земля»; в Троицкой это же сообщение под 6405 г. читается: «се прислалася ко мнh словhньская княжья». ПСРЛ. Т.I. Стб.26; Приселков М.Д. Троицкая летопись…, с.62.

[293] См.: Мартьянов В.Н. Арзамасская мордва в I-начале II тысячелетия…, с.301.

[294] Любавский М.К. Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до XX века. М., 1996. С.158. Схожие взгляды на процесс колонизации «Мордовского Поволжья» характерны и для Л.М.Каптерева. См.: Каптерев Л.М. Нижегородское Поволжье X-XVI веков. Горький, 1939. С.22-24.

[295] Пресняков А.Е. Княжое право в древней Руси. Очерки по истории X-XII столетий. СПб., 1909. С.192. Кроме того, автор отмечал: «Не вижу оснований искать носителей организующих городской строй сил вне князей, вне варяжских вождей» (там же, с.193-194).

[296] Гусева Т.В. Городец и Нижний Новгород…, с.82-83; Шакулова Л.Д. В.Ф.Черников – исследователь Нижегородского кремля // Черников В.Ф. Усадьба Пушкиных в Большом Болдине. Археологические раскопки на территории усадьбы. Н.Новгород, 2002. С.87-91 (здесь же приведена библиография отчетов В.Ф.Черникова об археологических исследованиях на территории Нижегородского кремля).

[297] Гусева Т.В. Городец и Нижний Новгород…, с.84.

[298] ПСРЛ. Т.I. Стб.468. Церковное строительство велось по инициативе не только великого князя, но наверняка и епископа; об этом свидетельствует фраза в «Послании Симона к Поликарпу»: «Кто не вhсть мене, грешнаго епископа Симона и сиа съборныа церкви, красоты Владимерьскиа, и другиа Суждальскиа церьки, юже сам създах?». (Цитируется по: «Изборник» (Сборник произведений литературы Древней Руси). М., 1969.С.292).

[299] ПСРЛ. Т.I. Стб.451.

[300] См.: Мартьянов В.Н. 1) Древнейшая история Дивеевской земли. Арзамас, 2002; 2) Археологическая карта Арзамасского района. Арзамас, 2002.

[301] ПСРЛ. Т.I. Стб.451.

[302] Так, указ 1743 г. из Синода в Нижегородскую губернскую канцелярию, ссылаясь на рапорт нижегородского епископа Димитрия (Сеченова), гласит: «В волости Терюшевской [мордовская волость к югу от Н.Новгорода, приблизительно на полпути к Арзамасу. – Б.П.] обретаются болшая половина русских старых некрещеных народов (которые укрывая свое древнее идолопоклонство и волшебство и не хотя приитить ко свету евангельской проповеди, называются мордвою ложно, понеже они мордвою никогда не бывали и мордовского языка не знали и не знают, а говорят так, как суздальские и ярославские мужики)…». См.: ГАНО. Ф.1. Оп.1. Д.28, л.79-79об.

[303] ПСРЛ. Т.IV. Ч.1. С.188; Т.VI. Вып.1. Стб.265.

[304] А.В.Соловьев, обратив внимание на характер данного упоминания бродников (между муромцами и городчанами), заметил: «Муромцы жили на Оке, правом притоке Волги, Городчане – на ее левом притоке Унже [? – Б.П.]. Очевидно, эти Бродники, между ними, жили на Средней Волге, около позднейшего Нижнего Новгорода, основанного в 1221 году. Они считаются таким же «сильным полком», как и их соседи. Ясно, что эти пра-казаки подчинялись русскому князю». См.: Соловьев А.В. Городенские князья и Деремела (к толкованию «Слова о полку Игореве») // Russia Mediaevalis. T.VII, 1. München, 1992. P.80.

[305] ПСРЛ. Т.VI. Вып.1. Стб.281. О бродниках и об их упоминаниях в западноевропейских источниках (brodnici) см.: Любавский М.К. Обзор истории русской колонизации…, с.138-139. См. также: Грушевський М.С. Iсторiя України-Руси. Т.2. Львiв, 1905. С.518-521, 524-526.

[306] Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка. М., 1989. Т.I. Ч.1. Стб.179; Словарь русского языка XI-XVII вв. Вып.1. М., 1975. С.336. Аналогично: Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Изд.2-е. Спб.-М., 1880. С.130-131. Дополнительно В.И.Даль приводит весьма характерный сибирский диалектизм: «бродник» – бродяга из ссыльных.

[307] Вывод В.Н.Мартьянова, проводившего археологическое исследование мордовских памятников на территории Нижегородского края, весьма неутешителен: «Славянские и русские памятники X-XIII вв. в бассейне верхнего и среднего течения р.Теша отсутствуют. Лишь эпизодически в небольших количествах встречается славянская керамика XII-XIII вв. на селищах» (Мартьянов В.Н. Археологическая карта Арзамасского района…, с.19).

[308] Об княжеском съезде см. в Ипатьевской летописи под 6605 г.: ПСРЛ. Т.II.Стб.231.

[309] Там же, стб.741.

Заключение

            Начальный период истории древнейших русских городов Среднего Поволжья совпадает по времени со сложными политическими процессами, происходившими в Северо-Восточной Руси во второй половине XII-первой трети XIII вв. Распад политического единства Киевской Руси привел к обособлению Ростово-Суздальской земли. Последовавшее затем возвышение Владимирского великого княжества сопровождалось интенсивным «окняжением» его земель. Продвижение даней в Волго-Окское междуречье и естественное стремление отодвинуть восточные рубежи княжества от его столицы неминуемо вели к столкновению Владимиро-Суздальской Руси с Волжской Булгарией. В ходе успешной борьбы против булгар были основаны древнейшие русские города в Среднем Поволжье, а земли, прилегающие к устью Оки, вошли в состав великого княжества Владимирского.

            Наиболее ранним и авторитетным источником сведений о событиях, происходивших во второй половине XII-первой трети XIII вв. на восточных рубежах Владимиро-Суздальской земли, по праву считается Лаврентьевская летопись. Проведенное исследование подтверждает происхождение известий Лаврентьевской летописи (под 6680, 6685, 6694, 6724, 6725, 6728, 6729, 6733, 6734, 6736, 6737 и 6740 гг.) от владимирского великокняжеского летописания и их достоверность. Сведения об отдельных событиях дополняются известиями новгородского владычного летописания, независимого от великокняжеского (под 6724 г., о битве на Липице) и Московского свода 1479 г., отразившего суздальский источник (под 6728 г., о походе на булгар – вероятно, из летописца Святослава Всеволодовича). Отсутствующая в Лаврентьевской запись под 6738 г. о мире с Волжской Булгарией восстанавливается по тексту Троицкой летописи, содержащей свод, составленный при митрополичьей кафедре на основе владимирского летописания. Известия других источников, повествующих о событиях XII-XIII вв. в изучаемом регионе, восходят (прямо или опосредованно) к перечисленным выше сводам и в ряде случаев содержат позднейшие искажения, а потому не могут быть положены в основу научной реконструкции истории Нижегородского края.

            Анализ сообщений Лаврентьевской летописи и дополняющих ее сводов, в сочетании с результатами археологических исследований, позволяет ответить на вопросы, поставленные в начале нашей работы. Городец и Новгород Нижний были основаны как опорные пункты для наступления на земли угро-финских народов и последующего русского заселения Среднего Поволжья. Городец («Городец-на-Волге»), упомянутый впервые в связи с зимним походом 1171 г., возник в результате успешного похода 1164 г. великого князя владимирского Андрея Юрьевича (Боголюбского) против волжских булгар. Новгород («Новъгородъ на усть Окы»), позднее получивший уточнение «Нижний», был основан в 1221 г. великим князем владимирским Юрием Всеволодовичем. Основание города стало возможным благодаря успешному походу 1220 г. на Волжскую Булгарию и устанавливало русский контроль над устьем Оки. И Городец, и Новгород Нижний изначально строились как крупные города-крепости и призваны были стать военно-административными центрами подчинения окрестных земель власти владимирского великого князя.

            Поволжский регион входил в состав великокняжеского домена и управлялся боярами-наместниками. Лишь в 1216 г. Городец был передан в удел Юрию Всеволодовичу (утратившему великое княжение в результате междоусобицы), но уже через несколько месяцев прежний статус Городца был восстановлен. Отразившееся в летописных источниках внимание Юрия Всеволодовича к «Новгороду в устье Оки» и, в частности, закладка здесь каменного Спасского собора позволяют утверждать, что именно этот город должен был в перспективе стать центром русского Среднего Поволжья. Однако трагические события 1238 г. прервали развитие и укрепление Нижнего Новгорода, так что вплоть до начала XIV в. центром региона оставался Городец, а сам регион именовался в летописях «Городец и все по Волге».

            Необходимо особо подчеркнуть, что и Городец, основанный между 1164-1171 гг., и Новгород (Нижний), основанный в 1221 г., были построены на незаселенном месте и не имели городов-предшественников. Версии об основании Городца Юрием Долгоруким и о существовании в устье Оки «Старого городка» XII в. (русского, булгарского или мордовского) не подтверждаются достоверными источниками и противоречат всей логике процессов, происходивших в регионе, а потому должны быть отвергнуты. Нет никаких оснований и для того, чтобы приписывать создание Нижнего Новгорода кому-либо иному, кроме Юрия Всеволодовича. Напротив, древнерусские летописи свидетельствуют о выдающейся роли именно этого великого князя владимирского в установлении русского контроля над землями, прилегающими к устью Оки.

            Оценивая деятельность великого князя Юрия Всеволодовича, следует отметить черты преемственности его «восточной» политики, идущие от его дяди, Андрея Боголюбского. Впервые в истории Ростово-Суздальской земли отказавшись от борьбы за киевский «великий стол», Андрей Юрьевич «держал свою отчину» и старался расширить русское присутствие на Средней Волге, вытесняя булгар. Городец, основанный здесь в период его правления, стал центром «окняжения» поволжских земель на восточных границах Владимиро-Суздальской Руси.. И, подобно своему дяде, Юрий Всеволодович, равнодушный к южнорусским делам, укреплял Владимирское великое княжество, расширяя его границы на восток, и заложил опорный пункт для дальнейшего продвижения – «Новгородъ на усть Окы». Разумеется, несхожесть этих двух исторических личностей очевидна: самодержавному диктату с позиции силы Андрея Юрьевича его племянник в зрелые годы предпочитал мирные переговоры, а иногда даже шел на уступки; летописи приводят красочные описания воинских подвигов Андрея, но молчат о таковых у Юрия. Однако принципиально важно, что эти два абсолютно несхожих правителя проводили одну и ту же политику в Поволжье. Совпадение политического курса, проявившееся у разных по характеру правителей, убедительно доказывает объективность стремления Владимиро-Суздальской Руси овладеть Волго-Окским междуречьем – овладеть, не считаясь с затраченными средствами, людскими ресурсами, желаниями местных народов. Ведь для Руси XII-XIII вв. Городец-на-Волге и Новгород в устье Оки были теми «окнами» в большой мир, без которых страна, «затерявшаяся в мордве и чуди», задохнулась бы в тисках сужающихся под ударами извне границ, разделив – рано или поздно – судьбу Волжской Булгарии. И в том, что этого не случилось, - историческая заслуга Андрея Боголюбского и Юрия Всеволодовича.

            В данной работе рассмотрен лишь начальный период истории древнейших русских городов Среднего Поволжья. Актуальным остается исследование исторических судеб Городца и Нижнего Новгорода в период установления ордынского ига, причин расцвета и упадка великого княжества Нижегородского, обстоятельств борьбы за «новогородское княжение» между великими князьями московскими и суздальскими «отчичами» (продолжавшейся с переменным успехом вплоть до 1445 г.), истории возрождения края во второй половине XV в. после разорения, вызванного десятилетиями усобиц и татарских нашествий. Такое исследование, планируемое нами в дальнейшем, позволит всесторонне рассмотреть различные аспекты политической истории русского Среднего Поволжья на всем протяжении эпохи так называемой «феодальной раздробленности». Изучение процессов, определивших историю крупного региона до конца XV в., уточнит и представления об истории формирования Российского государства в целом.

Приложение 1.

ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ РУССКИХ ЛЕТОПИСЕЙ

(ПСРЛ)

Указатель томов, упоминаемых в работе

Т.I. Лаврентьевская летопись. Изд.2-е. М., 2001.

Т.III. Новгородская первая летопись (старшего и младшего изводов). М., 2000.

Т.IV. Ч.1. Новгородская четвертая летопись. М., 2000.

Т.VI. Вып.1. Софийская первая летопись старшего извода. М., 2000.

Т.VI. Вып.2. Софийская вторая летопись. М., 2001.

Т.VII. Летопись по Воскресенскому списку. М., 2001.

Т.IX. Патриаршая или Никоновская летопись. СПб., 1862 (фототипическое переиздание: М., 1965).

Т.X. Патриаршая или Никоновская летопись. СПб., 1885 (фототипическое переиздание: М., 1965).

Т.XI. Патриаршая или Никоновская летопись. СПб., 1897.

Т.XII. Патриаршая или Никоновская летопись. СПб., 1901. (фототипическое переиздание: М., 1965).

Т.XV. Вып.1. Рогожский летописец. Пг., 1922. (фототипическое переиздание: М., 1965).

Т.XV. Тверской сборник. СПб., 1863. (фототипическое переиздание: М., 1965).

Т.XVI. Летописный сборник, именуемый Летописью Авраамки. М., 2000.

Т.XVII. Супрасльская летопись. СПб., 1907.

Т.XXIV. Типографская летопись. М., 2000.

Т.XXV. Московский летописный свод конца XV века. М.-Л., 1949.

Т. XXVI. Вологодско-Пермская летопись. М.-Л., 1959.

Т.XXVII. Никаноровская летопись. Сокращенные летописные своды конца XV века. М.-Л., 1962.

Т.XXVIII. Летописный свод 1497 г. Летописный свод 1518 г. (Уваровская летопись). М.-Л., 1963.

Т.XXXIII. Холмогорская летопись. Двинский летописец. Л., 1977.

Т.XXXV. Летописи Белорусско-Литовские. М., 1980.

НА СТРАНИЦУ АВТОРА

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

Все материалы библиотеки охраняются авторским правом и являются интеллектуальной собственностью их авторов.

Все материалы библиотеки получены из общедоступных источников либо непосредственно от их авторов.

Размещение материалов в библиотеке является их цитированием в целях обеспечения сохранности и доступности научной информации, а не перепечаткой либо воспроизведением в какой-либо иной форме.

Любое использование материалов библиотеки без ссылки на их авторов, источники и библиотеку запрещено.

Запрещено использование материалов библиотеки в коммерческих целях.

Учредитель и хранитель библиотеки «РусАрх»,

академик Российской академии художеств

Сергей Вольфгангович Заграевский