РусАрх

Электронная научная библиотека по истории древнерусской архитектуры

О БИБЛИОТЕКЕ

ИНФОРМАЦИЯ ДЛЯ АВТОРОВ

КОНТАКТЫ

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

НА СТРАНИЦУ АВТОРА

Источник: Спегальский Ю.П. Каменное зодчество Пскова. Л., 1976. Все права сохранены.

Размещение электронной версии в открытом доступе произведено: http://edapskov.narod.ru. Все права сохранены.

Размещение в библиотеке «РусАрх»: 2011 г.

Ю.П. Спегальский

Каменное зодчество Пскова

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ.

В настоящей работе Юрий Павлович Спегальский выдвигает новую теорию о самостоятельном формировании шатрового храма в камне. Автор, занимаясь исследованием этого вопроса в течение многих лет, уже и 1938г. после тщательного анализа конструктивных особенностей сводчатых покрытий бесстолпных одноглавых псковских храмов наметил общие выводы о прямой связи псковской архитектуры с первыми шатровыми и столпообразными храмами в Москве. Автор убедительно доказывает, что вся дальнейшая работа псковских каменщиков над конструкциями и формами архитектуры привела к развитию этого типа псковского храма, послужившего основой для создания шатрового храма в камне, и тем самым отвергает существующую теорию непосредственного переноса форм деревянных построек в каменное зодчество. Кроме этой работы, Ю. П. Спегальский написал несколько книг и много научных статей.
Исследование памятников древнепсковской архитектуры началось позже, чем изучение древнерусских построек в других крупных городах Руси. «Среди тех, кто самоотверженно работал над проблемами истории псковского зодчества, имя Ю. П. Спегальского — историка архитектуры и древнего быта Пскова, реставратора и художника, человека яркой индивидуальности — несомненно занимает первое место». Наиболее крупная работа Ю. П. Спегальского — фундаментальное и на сегодняшний день исчерпывающее исследование псковских каменных жилых домов XVII в. Этой работой введен в научное обращение обширный ряд памятников, до того времени не изученных или плохо изученных, о которых существовали ошибочные представления. Создана научная основа для дальнейшего изучения, охраны и реставрации этих памятников, дана их новая общая характеристика, показано, что они занимают в истории русской архитектуры более значительное место, чем это было принято считать. Эта работа по своему значению выходит за пределы псковской тематики. Она сыграла большую роль для изучения древнерусской архитектуры в целом. Ю. П. Спегальский не только монографически исследовал фактический материал, но и блестяще доказал наличие у каменных зданий XVII века верхних деревянных этажей, являвшихся собственно жилищем псковичей. После его открытия подобные надстройки были обнаружены на каменных домах того же времени и в других русских городах.
Самостоятельное значение имеют выполненные в ходе изучения жилых Домов исследования о печах и печных изразцах, о керамических киотах.
Ю. П. Спегальский выполнил также ряд исследований об отдельных памятниках псковской церковной архитектуры. Уточнена строительная История отдельных сооружений, высказано немало общих соображений об эволюции псковских храмов, в частности о формах их покрытий. Этим вопросам посвящены несколько статей и соответствующие разделы в историко-архитектурном путеводителе по Пскову, а также в научно-популярной работе «Сокровища древней архитектуры».
В небольшой, но принципиально важной статье Ю. П. Спегальский затронул один из центральных вопросов истории русской архитектуры вообще, обоснованно выступив против упрощенных представлений об одностороннем влиянии деревянной архитектуры на каменную или наоборот.
Другая крупная работа Ю. П. Спегальского, не вполне законченная и изданная посмертно, — исследование деревянных городских жилых построек Северо-западной Руси IX—XIII веков по археологическим материалам (главным образом новгородским и староладожским). Выполнены новые реконструкции, существенно отличающиеся от тех, которые ранее предлагались археологами. В работе наряду с вполне убедительными выводами есть и спорные, поскольку имеющийся археологический материал допускает различные толкования. Но уже сама возможность таких различных толкований является заслугой Ю. П. Спегальского. Есть основания думать, что некоторые мысли, высказанные в этой книге, будут должным образом поняты и оценены лишь в процессе дальнейших исследований и может быть еще не в самое ближайшее время. Таково мнение ученых, считающих также, что это исследование Ю. П. Спегальского в истории изучения древнерусского деревянного жилища, несомненно, относится к ряду выдающихся явлений.
Можно отметить также участие Ю. П. Спегальского в выполнении реконструкций построек, раскопанных И. И. Ляпушкиным на Новотроицком городище.
Ю. П. Спегальский — признанный мастер научно-популярного жанра. К специальным его работам этого рода относятся две его книги об истории
архитектуры и памятниках Пскова и работа «Сокровища древней архитектуры». Кроме того, работы, рассчитанные на специалистов, фактически также написаны в форме, доступной для широких кругов читателей.
Наряду с литературной популяризацией своей работы, Ю. П. Спегальский выступал и как художник-график, не только блестяще иллюстрировавший и оформлявший свои научные труды, по и создавший самостоятельную серию рисунков на псковские историко-архитектурные темы — своеобразный пример научно обоснованного художественного творчества . В этом произведении наиболее ярко раскрывается счастливое сочетание в одном лице исследователя архитектуры и тонкого художника.
«Кроме обогащения исторической науки новыми фактами и постановки многих дискуссионных вопросов, бесспорной заслугой Ю. П. Спегальского является усовершенствование общих принципов и методов историко-архитектурного исследования. Счастливо сочетая в себе историка с архитектором, инженером и художником, Ю. П. Спегальский не ограничивался изучением истории архитектуры только в археологическом, в искусствоведческом или в проектно-реставрационном аспектах (как это делается в большинстве случаев). Для него эти и другие частные аспекты были лишь средствами, лишь источниками материала, который обязательно переосмысливался с точки зрения собственных, внутренних, объективных закономерностей развития строительства и архитектуры. В этом отношении он много сделал для того, чтобы поднять историю архитектуры на уровень самостоятельной научной дисциплины, имеющей свои специфические принципы и средства исследования. Этот синтез разнородных методов в работах Ю. П. Спегальского еще не везде доведен до конца, — этого трудно и требовать от исследователя, впервые вставшего на такой путь, но возврат к прежним устаревшим методам после работ Ю. П. Спегальского уже невозможен».
Ю. П. Спегальскому не удалось реализовать все свои замыслы и, может быть, самый главный, самый дорогой его сердцу замысел — закончить и издать настоящую работу. Все, что было сделано Ю. П. Спегальским по изучению древнепсковской архитектуры, должно было получить четкое логическое завершение. В год смерти материал уже был весь собран и Ю. П. Спегальский предполагал приступить к окончательному литературному оформлению книги. Внезапная смерть (17 января 1969 года) не дала осуществиться его замыслу. Вдовой автора — О. К. Аршакуни все оставшиеся материалы и отдельные записи и заметки были сведены вместе и расположены в необходимом порядке, т. е. создана композиция книги. Мы надеемся, что шероховатости в расположении материала не помешают читателю воспринять основные идеи книги и подкрепляющий их широкий фронт фактов. Данное издание несомненно представляет большую научную ценность для изучения не только псковского, но и древнерусского каменного зодчества в целом.
О. К. Аршакуни выражает глубокую благодарность за помощь в работе над завершением книги А. А. Шенникову, В. А. Булкину, О. В. Овсянникову, А. Н. Кирпичннкову, М. И. Семенову.

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Все, что дошло до нас от древнерусской архитектуры,— это не только памятники истории, документы древнего быта, далеко ушедшие в прошлое культуры, но и произведения мудрого и вдохновенного и, что самое главное, очень поучительного для нас творчества древнерусских зодчих.
В произведениях каменной древнепсковской архитектуры времени ее расцвета, продолжавшегося с XIV по XVIII века, нашли выражение не просто талант, изобретательность и художественное чутье отдельных одаренных зодчих, а сложившиеся на протяжении веков взгляды народа на сущность архитектуры и ее задачи. Поэтому интерес к древнепсковской архитектуре не может ограничиваться лишь изучением ее форм и установлением внешней картины их развития, оценкой этих форм с эстетической точки зрения. Интерес должен распространяться в не меньшей степени и на изучение путей творчества, породившего эту архитектуру.
В сущности, понять и по достоинству оценить древнепсковскую архитектуру только и можно в том случае, если рассматривать ее как результат архитектурного творчества каменщиков. Только такая точка зрения позволяет обнаружить реальные корни архитектурных приемов, применявшихся псковскими зодчими, и установить последовательность развития этих приемов.
Не отдавая ясного отчета в том, что эта архитектура была результатом творчества каменщиков, невозможно извлечь из изучения ее памятников и тех выводов, которые могут оказаться весьма полезными в деле создания современной теории архитектуры. До сих пор этой стороне древнерусской архитектуры не было уделено достаточного внимания. Необходимо вникать в особенности труда этих мастеров, в общую атмосферу их творчества, в реальные корни и подлинный смысл созданных ими технических и художественных приемов. Для этого большое значение будет иметь, прежде всего, практическое знакомство с процессами каменной стройки, характерными для тех далеких времен.
Ученым давно уже известно, что псковские каменщики XV—XVI веков строили не только у себя на псковской земле, но и далеко за ее пределами — в Москве, Казани, Свияжске и других местах Руси.
Неоднократно в трудах по истории русской архитектуры отмечался этот факт, приводились сведения о церквах, построенных псковичами. Многие работы, которые они выполняли в XV—XVI веках, до нас не дошли. Это обстоятельство, разумеется, очень усложняет исследование творчества псковских каменщиков в целом. К тому же работы каменщиков за пределами Псковщины не только мало изучены, но далеко не полностью выявлены, и мы располагаем в этой области недостаточным материалом. Однако само обстоятельство, указывающее на то, что псковские каменщики строили за пределами псковской земли, позволяет осветить их труд гораздо полнее.
Самое трудное в изучении архитектуры, особенно архитектуры далекого прошлого, правильно представить тот реальный живой процесс творчества, который породил изучаемые исследователем памятники. Лишь немногие из исследователей пытались подойти к решению этой задачи. И удалось это далеко не всем.
Теоретические труды буржуазных искусствоведов и теоретиков архитектуры представляют собою формалистические хитросплетения, которые уводят далеко в сторону от изучения существа архитектуры и ее связи с жизнью, погружая читателя в мир абстрактных формалистических категорий. Буржуазная история и теория архитектуры не могут дать тех основ, на которых могло бы быть построено глубокое изучение нами архитектурного наследия. В то же время и советские теоретики и историки архитектуры еще, к сожалению, не дали этих основ.
Отдельные и очень немногие элементы этого анализа национального архитектурного наследия имеются, но они рассеяны в трудах наиболее серьезных исследователей русской архитектуры, никак не систематизированы и тонут в обшей массе материала, обходящего коренные вопросы русской архитектуры.
Все еще господствующий в нашей науке взгляд, согласно которому влияние народного творчества на архитектуру древней Руси выражалось главным образом в переносе форм деревянных построек в каменное зодчество, совершенно не позволяет постигнуть самую суть творчества псковских каменщиков, замышлявших конструкции и архитектурные формы в камне и кирпиче. Не удивительно, что исследователи все еще не могут найти ничего псковского в большей части документально установленных зарубежных (под «зарубежными» автор понимает постройки за пределами Псковской земли) построек, созданных псковскими зодчими, и если находят, то только детали, упуская самое главное — общий характер и направление изобретательства псковских зодчих, выражение основных принципов их творчества. Принадлежность же к псковским каменщикам тех из зарубежных построек, о мастерах которых ничего не сказано в древних письменных источниках, так и остается неопределенной. Однако сколь трудно решение этого вопроса, столь же интересно и существенно оно.
Кто были строители, «архитекторы», зодчие древнепсковской архитектуры? Это были каменщики, то есть городские ремесленники, которые своими руками непосредственным трудом создавали материальные ценности.
Насколько мы имеем возможность судить по источникам, руководителями артелей псковских зодчих были, по-видимому, наиболее опытные и даровитые люди, вышедшие из массы тех же мастеров и, по-видимому, выдвинутые самими мастерами. Это получило отражение в известной формуле: «Ивашка Ширяй с товарищи». Мы не знаем в Пскове таких случаев, как подчинение мастеров в процессе их работы какому-либо поставленному над ними зодчему, архитектору, или «подрядчику».
Однако мастера не могли делать все, что угодно — социальный заказ и объективные исторические условия ставили им достаточно жесткие рамки. И все же мастера при строительстве применяли свой метод, свою сметку, свое уменье, действовали так, как им подсказывало их собственное соображение, их образ мыслей. Понятно, что благодаря этому в архитектуру проникали черты, отражающие идеологию и психологию трудящихся масс, к которым эти мастера принадлежали.
Глубоко и внимательно изучая создававшуюся этими мастерами-строителями архитектуру, мы сможем раскрывать черты подлинно народного архитектурного творчества и извлекать точные и определенные данные об этом предмете.
Глубокая связь творчества с производством, с процессом стройки приводили закономерно и неизбежно к разработке архитектурных форм, реалистически отображающих технические способы стройки.
Господствующие классы в прошлом всегда стремились подчинить архитектурное творчество своим целям, понятиям и вкусам, желая превратить зодчих лиши в исполнителей собственных предначертаний.
Борьба народного влияния на архитектуру с влиянием воззрений господствующих классов принимала в разные времена и в различных условиях не одинаковый оборот.
Во Вторых палатах Меншиковых («Дом Яковлева») хотя заказчик и навязывал мастерам нереалистические формы, но мастера в известной степени по-своему изменяли и перерабатывали их, сделав их более реалистичными, привели их к виду почти рациональному.
Важно определить, какие именно мастера-строители прошлого имели возможность проявить свое собственное оригинальное творчество в постройках, и в чем же секрет этой творческой оригинальности. Он в любви народа к родному краю, его природе, он в особенности его психологического склада. Труд создавал конкретные навыки мастеров. В их особенностях и сочетании с определенным национально-психологическим складом секрет творческой оригинальности народа.
В создании людьми труда народных национальных культур роль труда, его влияние на всю психологию, на все творчество громадны. Изучая древнерусское искусство, и особенно архитектуру, это необходимо помнить прежде всего.
Простой русский человек, а им и был псковский каменщик, был тесно связан с родной природой, он жил вместе с нею, зорко наблюдал ее и любовался ею, он любил ее красоту. Подтверждением этого могут быть русские песни, в которых хоть и скупыми словами, но с глубоким пониманием и любовью говорится о родной земле, о родной природе. И древне-псковская архитектура, теснейшим образом связанная с окружающими ее пейзажами, окружающей природой, проникнута тем же звучанием. Это тончайшая, но прочная связь, позволила памятникам зодчества украшать природу, которая, в свою очередь, украшала и дополняла архитектуру, вследствие чего архитектура необычно сильно выигрывала в своей красоте.
Известны глубокий интерес и любовь русского человека к родной природе, но очень интересно видеть, как эти свойства отразились на отдельных произведениях зодчих, как здания обращались зодчими к окружающей их природной среде и городскому ландшафту. Они буквально поворачивались лицом к природе, восходили на те места, к которым открывались наиболее широкие пространства и красота окрестностей, вся внутренняя планировка этих зданий подчинялась окружающему пейзажу.
Углубленное изучение этого творчества немыслимо на основе формального метода исследования памятников, оно требует исследования живого процесса творчества, развития общественных идей, изучения реальных исторических условий творчества и изучения среды, окружавшей каменщика-зодчего, и его внутреннего мира. Это не легко, но это необходимо. Те реставраторы древнепсковской архитектуры, которые не понимают этого, на каждом шагу своей деятельности портят попадающие им в руки памятники. Реставратору одинаково важно и уметь замечать самые малозаметные мелочи, и обладать широким взглядом на все вопросы, сопутствующие его работе.
Реставрация — область деятельности, которая соприкасается равно тесно и с историей архитектуры, и исследованием памятников, и со строительной техникой как прошлого, так и современной, и технологией материалов, подчас со своеобразной архитектурной археологией, и с изобретательством в области технических средств сохранения памятников.
В основе любого подхода к изучению памятников всегда лежит то или иное представление о творчестве их создателей, хотя оно может быть лишь скрытным, не выявленным. Разве в столь часто повторяемом мнении, что русские каменщики, строя первые шатровые храмы, «воспроизводили» формы деревянных шатровых храмов, не скрыто определенное представление об архитектурном творчестве? Авторы такого мнения, по-видимому, не представляли себе иного метода творчества, кроме как слепого подражания тем или иным формам и копирования их.
Построенные каменщиками здания называют памятниками старины. В этом нет чего-либо, противоречащего истине, — они давно уже стали ими. Однако для тех, кто в наше время любит и ценит творцов этих памятников, они являются реликвиями не потому, что они старые, а почти исключительно потому, что это памятники творчества русского народа, творчества простых русских трудовых людей, сумевших не только глубоко освоить технику строительного дела, но развить, не утерять в водовороте жизни народные черты своего архитектурного таланта, оживить эту технику своим самобытным умом, внести в применение этой техники свое отношение к жизни, свой талант и мудрость.
Поэтому справедливо следовало бы назвать их не только памятниками старины, то есть памятниками быта и культуры прошлого, но и памятниками творчества псковских каменщиков. Это не только справедливо, но и необходимо — ведь до тех пор, пока мы их не будем рассматривать с этой точки зрения, мы не оценим их в должной мере.
Обширность и трудность задачи изучения архитектурного творчества русских каменщиков исключает возможность охватить этот вопрос в одном исследовании. Однако необходимость работать над этой темой назрела. Нужно закладывать уже первые камни, которые дадут потом возможность решить эту задачу.

Часть первая
ЗОДЧЕСТВО ПСКОВСКИХ КАМЕНЩИКОВ И ПЕРВЫЕ ШАТРОВЫЕ И СТОЛПООБРАЗНЫЕ ПОСТРОЙКИ.

Шатровые и столпообразные постройки — одно из интереснейших явлений народного творчества в русской допетровской архитектуре. Вместе с тем вопрос о их происхождении относится к наиболее неизученным вопросам русской архитектуры, несмотря на то что он всегда привлекал внимание исследователей.
Точку зрения И. Е. Забелина, сводящуюся к тому, что каменные шатровые постройки есть повторение каких-то уже существовавших до них деревянных построек , мы считаем ошибочной и об этом далее будем говорить более подробно. Также безуспешны всякие попытки объяснять появление шатровых и столпообразных построек какими-либо влияниями, идущими извне, например находит в факте их появления и в формах веяние готики .
При внимательном изучении шатровых и столпообразных построек становится совершенно ясно, что эти формы создались, появились на месте, были выработаны русскими мастерами-каменщиками Конечно, появились они не сразу. Внося все новые и новые изменения в конструкцию, план и всю архитектуру храмов, каменщики, наконец, пришли к таким формам, которые настолько отличаются от обычных для того времени типов храмов, что даже исследователи архитектуры не замечали их связи с обычными храмами.
Нововведения в архитектуре, которые привели к появлению шатровых и столпообразных построек, если не все, то почти все были сделаны псковскими мастерами. Несмотря на то что храмы шатровые и столпообразные в сущности есть не что иное, как измененные и переработанные храмы обычного типа, обычный храм они напоминают так мало, что их можно назвать памятниками архитектурного творчества русских мастеров-каменщиков. Очень многое в этих постройках вполне самобытно.
В ранних шатровых и столпообразных постройках каменщики по-своему использовали итальянские архитектурные детали и даже конструктивные приёмы (машикули), не меняя самобытности своего архитектурного творчества. В шатровых и столпообразных постройках мастерам удалось пренебречь многими обычаями и канонами и в значительной степени выразить свои собственные вкусы.
Особенный интерес этих построек в том и заключается, что в них, несмотря на все ограничения, мастера все-таки проявили свою чисто народную изобретательность и способность к творчеству, и, может быть, в очень большой мере сумели выразить народные вкусы и взгляды на архитектуру того времени...
По-видимому, именно этим объясняется та неприязнь, с которой встретило эти формы зодчества духовенство и, наоборот, симпатия, с которой отнеслись к ним гражданские заказчики и население. Несмотря на то, что русское духовенство сразу же начало бороться с распространением столпообразных и шатровых храмов и всяких храмов с шатровыми верхами, эти формы продолжали распространяться даже после появления в середине XVII века официальных указов об их запрещении. В глухих местах строительство таких храмов продолжалось чуть ли не до XX века. Там. где нельзя было строить храмы такого рода, строители перенесли столпы и шатры на здания колоколен, которых запрет не касался.
Чрезвычайно интересно, что церковь так и не смогла заставить мастеров строить «по старине», не могла пресечь изобретательности русских зодчих и запретить распространение новых форм. Понятно, большую роль в этом сыграли заказчики, которые позволили строителям применять новые приемы, желая иметь более эффектную и из ряда вон выходящую постройку. Видимо, даже великие государи иногда больше ценили эффектную архитектуру, чем соответствие старине. Благодаря этому появились такие памятники, как церкви в селах Острове, Дьякове, Коломенском, храм Василия Блаженного в Москве.
Безусловно, большую роль в изобретении и создании первых столпообразных и шатровых построек сыграли псковские каменщики, именно они подготовили почву для их появления н. вероятно, впервые создали образцы этих построек. Во всяком случае, если нет еще достаточно твердых оснований утверждать, что первые шатровые и столпообразные храмы все созданы только руками псковичей, то отрицать их роль просто невозможно. Один из самых старых шатровых храмов — храм в селе Острове — настолько изобилует такими деталями, которые характерны для самого Пскова, и настолько повторяет в общей композиции излюбленный псковский прием компоновки, что становится совершенно ясно, что построен он псковичами. Найти какие-либо документы, которые установили бы точно, какие именно мастера строили первые столпообразные и шатровые храмы, невозможно (таких документов не существует). Остается судить об этом только по самой архитектуре.
Каковы наиболее существенные особенности столпообразных и шатровых храмов? Шатровый и столпообразный, так же как и обычный кубический храм, состоит из стен с лопатками и закомарами, над которыми возвышается глава. При этом храм может быть окружен галереей или нет, иметь или не иметь цокольный этаж, приделы, крыльца, звонницы, так же как и всякий обычный.
Чем же шатровый храм, имеющий снаружи все части обычного, правда измененные, отличается от него и благодаря каким именно изобретениям в архитектуре могли появиться шатровые и столпообразные храмы?
На этот вопрос можно ответить вполне определенно. Для шатрового или столпообразного храма прежде всего характерны отсутствие столбов и установка барабана на бесстолпную систему сводов. Нижняя часть здания и барабан приспособлены именно к системе сводов. Для шатровых храмов также характерны перекрытие барабана не куполом, а шатром и наличие снаружи рядов ступенчатых закомар под барабаном, выражающих ступенчатую систему сводов. Для столпообразных и шатровых (за исключением Коломенского) храмов характерна композиция их в виде центрального столпа с окружающими его приделами.
Из всего этого становится совершенно ясно, что столпообразные и шатровые храмы явились результатом развития бесстолпного типа храма. Следовательно, пути возникновения шатровой архитектуры необходимо прослеживать от памятников бесстолпной архитектуры.
Существование бесстолпных храмов до XVI века в Пскове и творческая работа псковских каменщиков над этими конструкциями позволяет думать, что они могли не только перенести их в Москву, но и развить их до логического конца.
Даже такие хорошие мастера, как ростовские, в самом конце XV века только подражали псковским конструктивным приемам (например, Успенский собор Кирилло-Белозерского монастыря, 1497 г.) и лишь значительно позднее, к XVII веку, выработали свою собственную разновидность бесстолпных перекрытий.
Ряды закомар, характерные для шатровых храмов, выражающие, а иногда и прямо отвечающие внутренней конструкции, еще до появления шатровых храмов применялись именно псковичами. Их появление на свет вызвано использованием ступенчатых арок — конструкций, изобретенных псковскими каменщиками. Ризположенский храм и Благовещенский собор, построенные псковскими мастерами в Московском Кремле в 1484 году, имели ступенчатые закомары. Ступенчатые закомары — лишь последствие применения ступенчатых сводов — конструкций, характерных только для псковской архитектуры. Наконец, совершенно бесспорно, что обыкновение ставить приделы заимствовано из Пскова, где они появились с начала XV века и были очень распространены.
Наиболее ранний из сохранившихся шатровых храмов — храм в селе Острове (начало XVI века), имеющий два боковых придела, настолько напоминает не существующую теперь, но обмеренную Покрышкиным церковь в селе Доможирке у Чудского озера (середина XV века), что сравнение этих двух построек может послужить лучшим доказательством перенесения такого архитектурного приема из Пскова в Москву. И если церковь в Доможирке и принадлежит, несомненно, к XV веку, но не имеет точной даты постройки, то дата постройки церкви Богоявления с Запсковья точно известна. Композиции этих двух церквей совершенно аналогичны.
Впрочем, Доможирский храм лишь один из многих псковских храмов, где были использованы приделы.
Приделы — типичная особенность псковской архитектуры. До сих пор они сохранились у церкви Богоявления с Запсковья, церкви Анастасии Римлянки и других.
Наряду с использованием и развитием уже существовавших до того приемов в шатровых храмах каменщики ввели и совершенно новые конструктивные приемы: прежде всего, шатровое перекрытие барабана и контрфорсы у барабана.
Устройство каменного шатра стало возможным только над бесстолпнымн конструкциями. К такому приему, как шатер, каменщики могли прийти вполне естественно и легко, обладая большим техническим умением и прекраснейшим пониманием конструкции и ее статических свойств. Об их высоком мастерстве, большом опыте и традициях говорит вся структура шатровых и столпообразных храмов, их план, устройство перекрытий и даже отдельные детали. Совершенно невозможно себе представить, чтобы эти сооружения могли воздвигнуть мастера, не обладавшие достаточным умением и не имевшие еще долголетнего опыта.
Признано, что псковские каменщики в конце XV и, по-видимому, в начале XVI века намного отличались своим техническим уменьем от каменщиков других древнерусских городов и высоко ценились. Именно поэтому с конца XV века их вызывали в Москву. Работы этих каменщиков отмечались в конце XV века в летописях. Очевидно в начале XVI века часть псковских мастеров или осела в Москве, или приезды стали настолько обычным явлением, что это перестали отмечать. Может быть, имело место и то и другое.
Дальнейший путь до столпообразных и шатровых храмов есть только логическое продолжение и развитие этих выработанных в Пскове приемов. От бесстолпных храмов до столпообразных остается лишь шаг, правда шаг, смелости которого можно удивляться. Но, наверное, этот шаг был сделан не сразу. Сперва появились угловые конические сводики (тромпы) и барабан стал восьмиугольным. Потом появляется шатровое перекрытие (храм в селе Острове). Барабан «восьмерик» перекрывается в Островском храме уже не купольным сводом, который не был достаточно эффектным, а шатром. Наконец, такие конструкции, как шатер и машикули, где кладка свешивается, требуют для их устойчивости не четырехугольной, а многоугольной формы плана. Появляются восьмиугольные столпы. Обыкновение строить приделы подсказывает компоновку целых групп столпов. Так представляется вкратце этот в действительности, конечно, более сложный путь. Далее постараемся представите себе это более подробно.

1. ТЕХНИКА ПСКОВСКИХ КАМЕНЩИКОВ.
Экспертиза Успенского собора. Правильность кладки. Камень.
Керамика. Голосники. Раствор, Штукатурка.
Связи. Кровля.

Псковские каменщики были прекрасными мастерами своего дела. Технические способы и приемы постройки из известняка и кирпича на известковом растворе доводились ими до совершенства.
Примитивный способ кладки «в коробку», который применяли и москвичи и новгородцы, никогда не применялся псковичами. Псковичи, по-видимому, достаточно разбирались в силах, действующих в кладке, чтобы понимать негодность кладки, где вся середина заваливается почти случайными прослойками мелкого камня и раствора.
Слова летописца о причинах разрушения московского Успенского собора (построенного Кривцовым и Мышкиным), очевидно, повторяют, может быть, даже довольно точно, мнение псковичей, которые были вызваны для экспертизы в 1474 году: мастера, согласно этим словам, строили собор «по обычаю своему, но не разумеша силы в том деле, известь житко растворяху с песком, ино не клеевито, а внутрь того же малого камения собираху да внутрь стены сыплюща да известью поливаху, якоже раствором тестяным, потому же не крепко дело. Якоже тягиня того камения погнетет вместо и правило стены извихляется».
Псковичи клали свои стены по отвесу и ватерпасу, по причалкам с соблюдением правильной перевязки и правильным заполнением середины стены. В результате многочисленных переделок, разрушений от пожаров, воды и прочих причин теперь в их постройках часто наружные или внутренние стены не представляют правильной плоскости, линии углов не отвесны и неправильны, очертания арок измяты. В большинстве случаев только подвалы остались в более или менее нетронутом виде и по ним можно убедиться, что стены сложены точно, очертание их геометрически правильное, круглые в плане части сложены по воробе или малке.
Примером такой безупречной кладки могут служить подцерковья церквей Василии на Горке, Климента в Пскове и др.
У себя дома псковичи строили обычно из известняковой плиты, в изобилии добывавшейся на Псковщине. Кирпич в Пскове употреблялся до XVIII века очень редко, так как он обходился гораздо дороже плиты.
На Псковщине известняки находятся в громадном количестве, самых разнообразных пород и легко могут добываться вблизи мест строек. Плита как материал для постройки каменных зданий является природным, не требующим переработки материалом, легко доступным, дешевым и имеющим большие достоинства. Неслучайно именно во времена наибольшего развития строительства и высоко развитой строительной техники в Пскове плита совершенно вытеснила кирпич, который употреблялся только лишь на печи и печные трубы. Это было вызвано необходимостью быстрого заготовления большого количества материала, который был бы под рукой, быстрого окончания строек и, при большом размахе строительства, стесненностью материальных средств, необходимостью экономить их.
Использование плиты давало следующие преимущества:
а) подручность, доступность и дешевизну;
б) возможность в короткий срок заготовить громадное количество вполне готового материала;
в) быстроту возведения, несложность и легкость исполнения строительных работ, возможность применять ее в самых разнообразных случаях, в частности для орнамента зданий.
Распространенные на Псковщине породы известняков различаются толщиной слоев (от слоев, измеряющихся сантиметрами, до слоев полуметровой толщины), механической прочностью и податливостью инструменту (от чрезвычайно твердой до мягкой, почти как глина), цветом, характером излома, плотностью и такими важными свойствами, как сопротивляемость влияниям атмосферных воздействий, теплопроводность, способность впитывать влагу.
Древнепсковские каменщики хорошо знали свойства плиты и успешно ее применяли. Примером умелого использования разных пород плиты могут служить жилые здания XVII века в Пскове. Нижние части зданий, подвергающиеся воздействию почвенной влаги,— фундаменты и стены подвалов обычно сложены из очень прочной, твердой, плотной, мало впитывающей влагу и не поддающейся атмосферным влияниям плиты. Стены самого жилья складывались также из прочной и мало впитывающей воду плиты с целью защиты здания от быстрого разрушения в случае утери крыши. Орнаментация делалась из совершенно особых пород известняков, дававших очень чистые плиты одинаковой толщины (обычно 10—12 см, иногда 30—32 см) и очень мягкие, легко поддающиеся обработке режущим инструментом, но довольно устойчивые против влияния атмосферных воздействий.
Различные части орнаментации выполнялись из разных пород плиты. Каждая часть имела свои особенности. Валики, выступавшие за лицо стены и защищавшие более тонкую орнаментацию (а сами не требовавшие никакой обработки, кроме очень легкого подкругления углов), делались из более прочных и крепких пород. Разные детали, помещавшиеся в защищенных валиками углублениях, требующие тонкой обработки режущим инструментом, делались из наиболее мягких и иногда даже не особенно устойчивых пород, так как были защищены от воздействия дождя и снега.
Позднее, в XIX и XX веках, не всегда правильно применяли известняковые плиты, что приводило часто К разрушению зданий. В XIX веке употребляли прочную, но сильно теплопроводную плиту для стен жилых зданий, защищенных крышей и штукатуркой. При реставрационных работах псковского музея в XX веке на облицовку нижних частей башен, не имевших ни крыш, ни штукатурки и подвергавшихся интенсивному воздействию атмосферных условий, употреблялась сильнопористая и впитывающая воду плита, непрочная и пригодная лишь на части зданий, защищенные штукатуркой и крышей и удаленные от почвенной сырости. Понятно, что облицовка начинала разрушаться на следующий год, в то время как облицовка из прочной плиты может существовать сотни лет. Об этом свидетельствует, например, Порховская крепость.
Плиты обрабатывались инструментами, в состав которых входили: основной плитный молоток, универсальный (массой 2,5 кг), кирка для отескн больших плоскостей (3,5 кг), молоток для околки и тески небольших плиток (1,25 кг), кирочка для вырубки орнамента (0,1 кг), резак для камня (мягкого), мастерок для работы под золиво.
Интересно сравнить древние приемы отески плиты с современными. Теперь тешут посредством очень частых ударов по инструменту, направленному перпендикулярно к поверхности плиты, в результате большая затрата сил и времени, отесанная поверхность имеет неприятно сухой вид, В древности тесали, направляя лезвие инструмента вкось, причем количество ударов было намного меньше. Это давало экономию сил и времени. При теске поверхность получалась сочная, с красивым рельефом.
«За рубежом» псковичи употребляли очень часто кирпич и белый камень. С XV века псковичам хорошо было знакомо керамическое производство. Выделывались и употреблялись в строительстве изразцы, сначала неполивные, а в дальнейшем покрытые поливой. О размахе керамического производства в XV веке в Пскове говорят поиски псковскими гончарами новых областей применения керамики.
В то время керамические плитки широко употреблялись для облицовки деревянных поверхностей, а также для иконных киотов, служивших украшением жилищ горожан.
Уже в XV веке в Пскове выделывались украшенные рельефными изображениями поливные изразцовые печи. Для покрытия церковных глав, кроме металла, употреблялась керамическая черепица. В XVII веке керамическими делались сборные части отопительных печей.
В Пскове умели выделывать изразцы и другие керамические изделия из легкоплавкой синей и зеленой глины. Глина эта обжигается и даже плавится при температуре гораздо более низкой, чем температура обжига обыкновенной глины. Изготовлять из нее изделия обычным способом (так же как и из обыкновенной глины) нельзя, так как при обжиге она плавится и течет, теряя свою форму, однако в древности псковичи применяли ее с большим успехом. Изделия из этой глины хорошо противостоят самым сильным атмосферным воздействиям. Единственно, чего они не переносят, так это температуры выше той, при которой они обжигались. В Пскове много таких изразцов, очень хорошо сохранившихся в продолжение нескольких веков, если они находились под землей, на воздухе или в воде, но совершенно разрушенных, если они подверглись горению.
Некоторые соображения наводят на мысль о том, что полива, которой иногда покрывались эти изразцы в древности, изготовлялась из цветных мельчайших кварцевых песков, залегающих такими красивыми слоями на правом берегу Великой, за Снятной горой. Эти пески представляют собой тончайшую кварцевую пыль и окрашены окисями металлов, т. е. являются почти готовой поливой. Добавка тех веществ, которые заставляли плавиться эту кварцевую пыль, возможно и давала самую чудесную, исключительную по красоте поливу псковских изразцов XVII века. Эта полива необычайно прочно держится и на керамических изделиях, изготовленных из легкоплавкой глины.
Керамика употреблялась и для украшения церквей (изразцовые пояса и надписи, сделанные на керамических плитах). Для покрытий церковных куполов в XVI веке употреблялась гончарная черепица.
Из обожженной глины делались голосники — горшки с длинным горлом, которые закладывались в верхних частях стен в своды. Некоторые купола почти сплошь построены из голосников. Здесь они безусловно не могли не иметь конструктивного значения, облегчая нагрузку и уменьшая распор. Л. Б. Альберти в своем трактате рекомендовал закладывать горшки, напоминающие голосники, в стены для предохранения их от сырости, для просушки. Может быть, они выражали именно это назначение. Положение голосников в верхних частях здания нисколько не противоречит такому предположению, так как верхние части больше всего страдали от сырости из-за конденсирования влаги в зимнее время, особенно при большом стечении народа. Можно предполагать также, что они играли и ту роль, о которой говорит их название, — служили для улучшения акустики. Однако следует заметить, что их иногда закладывали в наружные стены горлом наружу (погост Новая Уситва, церковь Николы на Усохе).
Уже в первой половине XIV века псковские каменщики перестали применять раствор из извести с измельченным кирпичом и перешли на кладку только из известняковой плиты на известково-песчаном растворе.
Псковичи обладали большим умением составлять известковые растворы. Они никогда не прибавляли в раствор пеньку и другие волокнистые примеси, для того чтобы компенсировать неудачный состав раствора, как это делали другие русские мастера. Растворы псковичей всегда были удачного состава и обладали достаточной прочностью.
Интересно, что псковские каменщики применяли в кладке из известняковой плиты раствор на мелком глинистом песке. По-видимому, это объясняется тем, что известковый раствор на речном песке в кладке из тяжелой и несильно впитывающей воду плиты неудобен, особенно при быстром производстве работ. Даже очень густо затворенный, он под тяжелой плитой разжижается, сползает и течет по стене. Жидкое золиво прорывается в промежутках между плитами и вытекает наружу, оставляя пустоты внутри кладки. Раствор из мелкого желтого песка и даже только с примесью его не имеет этих недостатков. Он не разжижается даже под сильной тяжестью и не пропускает жидкое золиво. При работе, когда требовалась большая чистота кладки, это имело большое значение. В кладку из кирпича, который быстро сушит влагу, шел раствор, приготовленный на крупном речном песке. Мелкий песок, иногда с содержанием глины, благодаря свойству чрезвычайно хорошо связываться с кладкой стены шел в штукатурку.
Интересен способ обработки штукатурки. Ее накладывали нетолстым слоем (2—10 мм) и не затирали, а заглаживали лопаткой, оставляя поверхность волнистой, но гладкой, даже скользкой на ощупь.
Известняковая плита — сравнительно грубый материал. Кроме того, в нашем климате она подвержена быстрому разрушению под действием мороза, воды и ветра. Потому-то псковичи так любили большие гладкие оштукатуренные и выбеленные плоскости. Поверхностям плитной кладки не старались придавать строгого геометрического очертания — это привело бы к утолщению штукатурки, очень усложнило процесс нанесения и уменьшило прочность. И такая волнистая, не совсем ровная обмазка, сделанная руками древнепсковских мастеров, давала необычайный художественный эффект, выявляя всю весомость каменных сооружений и придавая им скульптурность. Для обмазки употребляли мелкий желтый горный песок, содержащий окислы железа и другие примеси. Побелка делалась обычно псковской известью, тоже нечистой, с примесями глины и окислов металлов. Из-за этого она принимала не чисто белый, а желтоватый цвет, а иногда бывала слегка розоватой. Штукатурка эта интересна свойством «освещать» помещения, отражая и рассеивая лучи света. Внутренние помещения, оштукатуренные таким образом, становятся светлее, чем при обыкновенной современной штукатурке. Это уже проверено автором книги.
В своих постройках псковичи употребляли связи сперва деревянные бревенчатые (со скрепами из полосового железа по углам помещений), а с XV века — железные, однако по возможности они старались обойтись без связей. Из кровельных материалов, употреблявшихся псковичами, нам известны свинец, железо, дерево.
В древнепсковской архитектуре были характерны сравнительно пологие скаты крыш, за исключением крепостных башен, пушечных шатров, караулен. У других построек крутые крыши встречались редко. Покрытия псковских церквей в XV—XVI веках имели умеренную крутизну, а в XVII веке стали еще положе.
Примером может служить сохранявшаяся до 1953 года подлинная тесовая крыша XVII века на церкви Успения у Парома. Прокладка тесовой кровли листами «скалы» (сшитые лыком двойные листы бересты размером 60X20 см) внахлестку устраняла возможность протечки даже при очень незначительном подъеме крыши.
Черепичные крыши в Пскове XVII века, по-видимому, тоже не были особенно крутыми. Найденная на Поганкиных палатах старая черепица с прилипшей подмазкой показывает, что напуск рядов черепичной кровли этих палат равнялся 12 см. При таком большом напуске кровля могла иметь сравнительно небольшой уклон.

2. РАБОТА ПСКОВСКИХ КАМЕНЩИКОВ «ЗА РУБЕЖОМ».
Постройки псковичей за пределами Пскова. Быстрое развитие архитектуры. Состояние памятников Пскова.

Памятники, построенные псковичами за пределами Псковщины, не всегда повторяют те формы, которые обычны для Пскова. Они часто носят на себе отпечаток другого заказа, отличного от того, какой был в Пскове, т. е. других требований и иных материальных возможностей, делающих необходимым введение новых форм, новой обработки зданий.
Псковская архитектура не была богата декоративными деталями. Псковские мастера вынуждены были мобилизовать все приемы, которые имели декоративное значение (ступенчатые закомары, приделы и все приемы имеющейся у них орнаментальной обработки зданий). В дальнейшем они стали вводить новые архитектурные детали, заимствуя их главным образом у итальянцев. Дело не ограничивалось, конечно, только обработкой. Употребление ступенчатых закомар, высоких подцерковий, приделов, а в дальнейшем бесстолпных конструкций привело к созданию совершенно иных форм построек, не похожих на обычные для самого Пскова. Об этом свидетельствуют уже первые или одни из первых построек псковичей «за рубежом» — Ризоположенский храм и Благовещенский собор в Московском Кремле (1484 г.). Но тем не менее новые приемы построек псковичей представляют развитие сложившихся еще в Пскове приемов и навыков мастеров и носят отпечаток, характерный для психологии псковских каменщиков.
Новые формы, примененные псковичами «за рубежом», во многом есть прямое продолжение того, что намечалось уже в Пскове. Это относится и к шатровым храмам.
Было бы большой ошибкой рассматривать отдельно зодчество псковских каменщиков в Пскове и за пределами его (положим, в Москве) или считать зодчеством псковичей только то, что расположено на территории Пскова. Следует заметить, что настоящую оценку псковских мастеров и их зодчества только и можно дать, учитывая всю их деятельность в Пскове и за его пределами. Однако до сих пор никто этого не сделал, а относительно прямой связи между псковской архитектурой и первыми шатровыми и столпообразными храмами в Москве до сих пор не было даже никаких догадок.
Зодчество псковских мастеров вопреки распространенному мнению (Н. И. Врунов, А. И. Некрасов) нельзя считать ни примитивным, ни косным, медленным в своем развитии. Разнообразие форм сохранившихся памятников хотя бы только в самом Пскове свидетельствует об обратном — псковское зодчество в XV веке довольно быстро развивалось. В XV веке за короткий срок появились ступенчатые своды, ступенчато-закомарные покрытия, восьмискатные покрытия, приделы, крыльца, звонницы, подцерковья, бесстолпные храмы и новая орнаментика.
За пределами Пскова, правда при вмешательстве посторонних Пскову заказчиков, но несомненно при очень большом влиянии псковских мастеров выработались с еще большей быстротой совершенно новые формы построек — столпообразные и шатровые храмы.
Следует остановиться на состоянии, в котором находятся сами памятники. В памятниках зодчества псковских каменщиков воплощалось порой удивляющее своей силой чутье, присущее настоящему, прирожденному архитектору, соединяющему знание и чувство конструкции с таким же чувством формы, конструктивную изобретательность и способность к практическому расчету с декоративной изобретательностью. Для нас должно быть особенно интересно выраженное в этих памятниках понимание архитектуры, свойственное мастеру-каменщику, который был чрезвычайно тесно связан со строительством, собственными руками участвовал в создании постройки, понимание совершенно не такое как у архитектора, проектирующего и «дерзающего на бумаге». Но почти все памятники перестроены и некоторые находятся в таком состоянии, что очень трудно судить об их действительных качествах. Переделки и наносные черты искажают их настоящий облик, который в сущности никому не известен.
Чуждые памятникам наносные черты принимают даже иногда за самое существенное в них. Представления о псковских памятниках строятся на искаженных временем их остатках. Так, полагая, что древнепсковские гражданские здания, если и были изменены, то очень мало, главным образом лишь в деталях, все исследователи, начиная с И. Ф. Годовикова, признавали псковские жилые постройки, даже наиболее богатейшие, за чрезвычайно примитивные «дома-крепости», за лишенные стройной композиции и самых простейших удобств «убежища от нападения и пожаров». Это объясняется тем, что обследуемые здания дошли до нас уже без верхних этажей, служивших собственно жильем и местом, где принимали гостей, без гульбищ и других частей, характерных и обязательных для древне-псковского жилища. Мнения, что псковские храмы в XV—XVI веках «постепенно обрастали пристройками и приделами», т. е. что компоновка их была, в сущности, случайной, техника возведения довольно несовершенной и небрежной, что они были «приземистыми», как бы «вросшими» в землю и почти «не возвышались над окружающей застройкой», — результат наблюдений над памятниками, деформировавшимися от разрушения и ветхости, утерявшими основные пропорции из-за нарастания вокруг них культурного слоя, а нередко окруженными совершенно несоответствующими им по масштабу новейшими постройками.
«Псковская архаичность», понимаемая как неправильность очертаний, грубость форм и простота применяемых материалов и отделок, «псковская приземистость» — все эти приписываемые черты псковской архитектуры совершенно не свойственны ей и совсем не были характерны для нее. Поэтому, для того чтобы памятники псковского зодчества были понятны и полезны, необходимы раскрытие и реставрация наиболее ценных из них.

3. ПОЯВЛЕНИЕ ПСКОВСКОЙ ШКОЛЫ АРХИТЕКТУРЫ.
Мирожский и Снетогорскии соборы. Ивановский собор. Отделение Пскова от Новгорода. Сравнительная демократичность Пскова. Время перелома в архитектуре. Денежная расплата. Значение денежной расплаты.

В XII—XIII веках Псков не имел еще того, что можно было бы назвать псковской школой архитектуры. Однако в начале XIV века появляются уже характерные местные особенности, которые можно найти в ранних постройках Пскова.
Наличие в Пскове превосходного естественного материала для каменного строительства — обильных залежей известняков разнообразных пород — уже в 18 веке, вероятно, успело отразиться на технических приемах каменной стройки и привести к некоторым, не очень значительным, но заметным местным особенностям. Именно это характерно для сохранившейся до нашего времени ранней постройки XIV века — собора Снетогорского монастыря (1310 г.). Собор Снетогорского монастыря повторяет формы еще XII века (Мирожский собор). Очевидно, псковский тип храма выработался после 1348 года, вероятнее всего в конце века.
Собор Мирожского монастыря в его первоначальном состоянии ничего псковского не имеет. Это главное здание старейшего Псковского монастыря, построенного около 1150 года по заказу новгородского архиепископа Нифонта — верховного владыки церковной жизни Новгорода и Пскова. Мирожский собор — памятник не только древней архитектуры, но и монументальной живописи. Собор подвергался переделкам: надстройка «палаток» над юго- и северо-западными углами (сделанная еще в XII веке), наружная штукатурка, неоднократные изменения покрытий, пристройка .притвора, колокольни, поднятие полов. Вокруг здания нарос значительный культурный слой. О первоначальном виде собора можно судить по схематическому рисунку его реконструкции.
Собор Ивановского монастыря — постройка псковских князей, основавших монастырь. В древности храм служил местом погребения княгинь, а иногда и других членов семейств псковских князей. Дата его возведения неизвестна. Впервые он упоминается в летописи как существующий под 1243 годом.
Архитектурные особенности, тесно роднящие его с новгородскими храмами XII века, убеждают в том. что он относится к тому же времени. До нас собор дошел сильно измененным. Многочисленные переделки, надстройки и отложения толстого слоя культурных напластований вокруг здания изменили его первоначальный облик.
Конечно, не могли не существовать местные отличия. Приезжие мастера тоже вынуждены были считаться с условиями Пскова и вносить некоторые изменения в привычные приемы. Ивановский собор, конечно, не точное повторение новгородских соборов — сравнительная бедность заказчика сказалась хотя бы в его небольшой высоте. Но до XV века это только местные особенности.
Появление псковской школы архитектуры связано с тем переломом в хозяйственной и политической жизни Пскова, который привел к отделению Пскова от Новгорода.
Псков еще в XII веке обнаруживал склонность к самостоятельности, причем были случаи, когда он служил убежищем для стороны, терпевшей неудачу в Новгороде. «В лето 1138 выгнаша Новгородцы Всеволода Мстиславовича из Новгорода князя своего... В том же лете приндоша плесковичи и позвали Всеволода княжнти к собе». Но есть серьезные основания считать, что к XIV веку, когда в Новгороде политическая власть бесповоротно укрепляется в руках феодальной аристократии, а вече делается игрушкой в ее руках, Псков становится местом, где противостоящая на вече «бесправдивым боярам» группа находит более благоприятные условия и где эта демократическая партия восторжествовала. Это неизбежно привело к антагонизму между Псковом и Новгородом и к официальному разрыву, признанному в 1348 году. Псковская летопись не раз упоминает о «немирье» и арагозе» между Псковом и Новгородом.
«Новгородцы приведоша себе князя из Литвы... а все то псковичам в перечину... не помогаша ни словом ни делом» (1407 г.).
«Псковичи много челом биша Новгороду, не помогаша Псковичем не мало» (1409г.).
«Тогоже лета псковичи быша рагозии с Новгородцами» (1417 г.).
Трудно с уверенностью сказать, когда этот перелом отразился на архитектуре Пскова, но нужно думать, что это связано со знаменательным для Пскова 1348 годом.
До 1370 года строительство храмов в Пскове было довольно немногочисленно. Постройки каменных храмов падают лишь на 1310, 1339, 1341, 1345, 1352 и 1367 годы, причем только по одному в год. В 1370 году — также одна постройка, в 1371 — три, 1374 и 1376 — по одной, в 1377 — две, 1385 — одна, и, наконец, в 1386, 1388, 1395, 1398, 1399 — по одной. Это только в самом Пскове. К сожалению, почти ни одна из этих построек до нашего времени не дошла. Храм Михаила Архангела, относящийся к этому времени, в верхних частях переделан.
Только после середины XIV века (с 1364 г.) появляются в псковских летописях сведения об уплате мастерам за работу по постройке храмов и укреплений. Появление денежных расчетов несомненно повлияло на введение новых приемов в постройках, рационализацию их. Естественно предполагать, что именно в этот период (от 1370 по 1410 гг.) и выработались основные типические особенности псковской архитектуры.
Чрезвычайно трудно судить конкретно о том, какова была прослойка, которая руководила псковским вечем, ибо, конечно, вече не могло являться представителем и защитником интересов всего населения города. Но все-таки очень важен тот факт, что торговцы и ремесленники хотя бы юридически не были лишены прав на вече и что в хозяйстве Пскова весьма большую роль играли деньги.
Чрезвычайно характерно, что Псковская летопись зачастую упоминает о денежной расплате со своими же местными мастерами, что никогда не встречается в других летописях.
«В лето 1364 псковичи даша наймитам 200 рублев истребити им стена святые Троицы».
«В лето 1365 года заложиша церковь святую Троицу, и даша мастером Делу мзды 400 рублев дара и добре потчиваху их».
«В лето 1400 года приехал владыка Иван во Псков и повеле Захарьи посаднику наяти наймитов ставити костер над Псковою, а владыка серебро свое дал...»
1417 г. «Псковские посадники Федос и Сильверст и весь Псков наяша мастеров, и сделаша стену от костра на Незнанове горе и до Сысоевых ворот, а других наймитов наяша и поставиша костер на Крону от Пскова, в Петрово говение кончаша... а поймаша то серебро на корчмитех».
1420 г. «Псковичи наяша мастеров Федора и дружину его побивати церковь святая Троица свинцом, новыми досками... и даша мастером 40 и 4 рубли».
.1424 г. «Того же лета кончана бысть стена камена, перси кромские, а делаша полчетверти года 200 муж, а найма взяша 1000 и 200 рублев».
1431 г, «Того же лета по весну наяша псковичи 300 мужей, а заложиша город нов на Гдове на берегу, камену стену... а земцы бережские даху тогда 300 рублев Пскову в камену стену...».
1435 г. «Того лета наяли Псковичи наймиты на новый мост на Пскове-реке... а даху найма от того 70 рублев, а наймитов было 40 человек...».
1456 г. «Того же лета и мост намостиша и Запсковский через реку Пскову, а даша мастером мзду 60 рублев и потом придаша 20 рублев».
«В лето 1462 заложиша псковичи новый городец на обидном месте над Великим озером... А делаша его мастера Псковские и Волощаны 60 человек псковских мастеров, а взяша от него тако же и от церкви дела своего мзду у всего Пскова 60 рублев, а потом прндаша 30 рублев...»
1465 г. «Того же лета перси совершиша у Крому месяца августа в 30 день, а делаша 80 мужей наймитов по три лета, а взяша дела своего 175 рублев».
«В лето 1468 заложиша в монастыре на Красном дворе церковь камену святого Пантелеймона... а взяша от нея дела своего мзду 30 рублев у чернцов».
1469 г. «Того же лета заложивши сделаша великие врата каменные и костер (башня) на верху большой, выше старых, по конец мосту запсковского. А взяша у Пскова мастеры дела своего мзду от них 30 рублев сребра» .
1471 г. «Того же лета намостиша мост нов на новом месте на Черехе реке, а даша мастером мзду дела полдевята десять рублев» то через Пскову и даща мастером 60 рублев, а платиша то серебро мясники».
Мастера работали за «мзду», по найму — факт очевидный, который имел весьма большое значение для развития их деятельности. Очень многие черты псковского зодчества объясняются тем, что его творцы работали за заранее обусловленную денежную оплату. Это обстоятельство способствовало техническому совершенствованию псковских мастеров, выделяющему их из среды других русских зодчих того времени. Это же обстоятельство способствовало развитию предприимчивости и изобретательности, которыми отличались псковичи.
Техническое уменье, предприимчивость и изобретательность в дальнейшем позволили псковичам работать «за рубежом» Псковщины. Пока еще трудно судить окончательно о том, насколько глубоко было проникновение наемного труда и денежной формы оплаты в хозяйство Пскова и насколько сильно это сказалось на его культуре, но бесспорно одно, что и то и другое имело место.
Торговые сношения псковичей с «заморскими» странами, личное общение с иноземцами также не могли не сказаться на псковичах и их культуре. Чрезвычайно интересно свидетельствует об этом отзыв иностранца барона Герберштейна, хорошо знавшего Россию, который в 1526 году так писал о псковичах: «Иоанн Васильевич совершенно умалил свободу жителей Пскова. От этого вместо общительных и даже утонченных обычаев псковитян почти во всех делах введены были гораздо более порочные обычаи московитов».
В этой сравнительной культурной высоте, которую Герберштейн даже считает за утонченность, несомненно причина того, что псковские зодчие оказались способными понять и достаточно мастерски воспроизвести те детали итальянской архитектуры, которые были для них полезны.
Весьма сильно сказывались на зодчестве также особенности заказа. Псковская интимность и практичность — следствие того, что псковичи строили для практических нужд городских «концов», улиц, монастырей, не обладавших большими средствами, и поэтому вынуждены были соблюдать строгую экономию, которая в дальнейшем отразилась не только на обработке, но и на плане конструкций, всей архитектуре и вызвала появление ступенчатых сводов, приделов, бесстолпных храмов и т. д.
В Москве, где заказчик был иной, создавалась более богатая обработка, а новые приемы, появившиеся до того в Пскове, были использованы по-иному и развиты, в результате чего появились совершенно новые формы.
Конец XIV века — время довольно крупной и самостоятельной деятельности псковских зодчих, при том, по-видимому, исключительно у себя дома, на Псковщине. Сведений о работах псковичей «за рубежом» в этот период нет. За XIV век в самом только Пскове построено 25 храмов и большое количество укреплений. Окруженная врагами Псковщина нуждалась в крепостях для защиты от частых нападений. Кроме того, «Господин Псков» держал в подчинении эксплуатируемое им бесправное земледельческое население Псковщины. Для этой цели незаменимым орудием служила церковь, задача которой заключалась в том, чтобы поднять псковские «старины» и «пошлины» на степень неприкосновенных святынь и окружить «дом святой Троицы» ореолом, на который не смели бы посягать смерды. Отсюда понятно то внимание, которое уделял Псков церковным делам и, в частности, постройке храмов. Но специфической чертой Пскова было то, что он стремился соблюсти возможную экономию, не выходить за пределы крайне необходимого, проявляя в своих заказах расчетливость, чуть ли не скупость. Соседство с сильным врагом заставляло напрягать все силы, чтобы сохранить свое существование. Этим объясняется псковская практичность и характерная простота в искусстве. Расчетливость «Господина Пскова» в своих заказах и такое положение мастера, при котором он работает за сдельную денежную оплату, — основа, на которой выросли все местные специфические черты псковского искусства и воспитались псковские мастера. Сдельная форма оплаты, когда мастер заранее уславливается о размере вознаграждения за постройку (причем в тех случаях, когда заказчик был особенно доволен выполненной работой, было еще особое вознаграждение — придача после окончания работы), становится источником стремления самих мастеров к возможной рационализации постройки для достижения нужного эффекта с возможно меньшими затратами сил и материала без снижения качества работы. Это стремление становится причиной развития высокой строительной техники, источником изобретения новых конструкций и архитектурных форм. Стремясь к наиболее рациональному и экономически выгодному, с тем чтобы сохранить свои силы, мастера стремятся и к достаточной художественной выразительности и к технической безупречности и прочности постройки. Они кровно заинтересованы показать свое умение и высокое качество работы, обеспечивая себя лучшими, наиболее выгодными заказами. Этим объясняется внимательная обработка и как результат, приятный с эстетической стороны облик памятников псковской архитектуры наряду с простотой.
Сравнительно свободное положение мастеров, руководивших артелями, сказалось, наконец, и в той смелости, с которой они подходили к ломке официальных канонов. Их не столько интересовали каноны, сколько возможность улучшить типы построек, внести новшества, облегчающие труд мастеров и вместе с тем обогащающие архитектуру.

4. ЦЕЛЕСООБРАЗНОСТЬ В ВЫБОРЕ ПСКОВСКОГО ХРАМА.
Приспособление типа храма. Рациональность. Постройка пригородов. Работа в Москве. Влияние московской архитектуры на Псков. Влияние итальянцев на псковскую архитектуру. Самобытные черты. Бесстолпные храмы (псковские тип храма). Орнамент. Архитравы и арки. Окна. Посводные покрытия. Подцерковья. Приделы. Притворы. Крыльца. Звонницы. Ступенчатые арки. Бесстолпные храмы. Развитие бесстолпных сводов.

Трезвый практический расчет подсказал псковичам выбрать из существующих новгородских образцов храмов наиболее простой и наиболее доступный исполнению в псковских материалах — кубический, одноглавый, четырехстолпный храм. Такого типа была, очевидно, церковь Михаила Архангела в Пскове, построенная в 1339 году, но впоследствии сильно переделанная. По-видимому, это был первый каменный храм на псковском посаде. Псковские каменщики перешли к этому времени на кладку из известняковой плиты на известково-песчаном растворе.
Наружные фасады основного объема этого храма (так называемого четверика) сохранили полукружия, показывающие, что храм был покрыт по трем закомарам с каждой его стороны.
В дальнейшем заботы псковичей были направлены к тому, чтобы еще более рационализировать этот тип храма. Псковичи искали наиболее целесообразное решение плана, конструкций, всех деталей и форм соответственно запросам жителей, условиям климата и применяемому материалу. Архитектурные формы диктовались конструкцией. Новые конструкции влекли за собой новые архитектурные формы.
Псковские каменщики старались использовать площадь как можно рациональнее, экономно, не делать ничего лишнего как внутри, так и снаружи здания. Даже столбы округляли на высоту человеческого роста, а потом и совсем от них отказались. В верхних частях внутреннего пространства церкви устраивались «палатки» и хоры. Особенно обращает на себя внимание своей рациональностью устройство сводов.
XV век — век расцвета псковской архитектуры. За XV век в Пскове построено больше, чем за XIII и XIV века вместе взятые. В XV веке построены почти все укрепленные пригороды. Церкви и монастыри, обступившие Псков с заселенных сторон, стали звеньями, соединявшими город с дальними загородными монастырями и деревенскими погостами, с псковскими пригородами. Сохранившиеся до нас памятники псковского зодчества в большинстве своем относятся к XV веку. Уже с начала XV века псковичи начинают работать над типом бесстолпного храма. Наконец, в конце XV века появляются сведения о работах псковичей «за рубежом». В 1471 году псковские мастера работают по восстановлению собора в городе Юрьеве-Польском, а с 1476 года — в Москве.
Город Псков разросся настолько, что землевладельческое население Псковщины совершенно не могло обеспечить его существование. Площадь Пскова возросла в несколько раз, выросли посады по рекам Великой и Пскове. Хлеба своего не хватало. Псковичи вынуждены были усилить торговую деятельность и заняться ремеслом на сбыт «за рубеж». Если верить летописцу, то псковичи работали даже в Западной Европе. В 1474 году «Князь великий посылает в Римскую землю по мастеров каменосечец, а иных повеле привести к себе из своея отчины из Пскова, понеже бо и ти от немец пришли наныкше тому делу каменосечной хитрости». Несомненно, что «за рубежом» Псковщины работали не только каменщики, но и другие мастера, например мастера по росписи икон и фресок. Известно дело Висковатого, который в 1547 году обвинил псковских живописцев, работавших в Москве, в ереси и нарушении канонов. Очевидно, псковские живописцы, так же как их земляки-каменщики, были новаторами своего дела.
«За рубежом» псковичам пришлось встретиться с иным заказчиком и с совершенно новыми требованиями.
В Москве были готовы на лишние расходы, но требовали, если не грандиозности, то во всяком случае украшенности и декоративного богатства. Псковичам оставалось только применяться к новым условиям. Не могло не иметь значения и то обстоятельство, что псковичам пришлось работать бок о бок с такими конкурентами, как итальянские мастера. Весьма возможно, что заказчик прямо указывал на итальянцев, как на мастеров, достойных подражания, в особенности в искусстве отделки архитектурных деталей. Псковичи и сами не могли не замечать этого. Поэтому вполне естественно, если псковичи, имевшие в своем арсенале недостаточное количество декоративных деталей для украшения собственных сооружений и обогащения приемов обработки, использовали итальянские профили в карнизах и поясках и некоторые другие детали: порталы, обработанные по-итальянски, круглые окна, машикули (возможно, что были случаи, когда некоторые детали прямо поручались итальянцам, как, например, портал Благовещенского собора). Но если за некоторыми деталями псковичи обращались к итальянским образцам, то в общей композиции своих сооружений, в архитектурных формах, конструктивных и технических приемах они оставались самобытными. Совершенно ясно, что они не могли быть копировщиками итальянских приемов. Псковичи еще у себя на родине сделали многое для того, чтобы научиться простыми средствами и при наименьшей затрате сил и материала достигать наибольшего эффекта. Этот опыт псковичи должны были всецело использовать при работе в Москве. В особенности выигрышными были бесстолпные храмы. При сравнительно небольших затратах сил и материалов они давали значительный декоративный эффект, поэтому вполне естественно, что в начале XVI века псковичи должны были применить и развить бесстолпный тип храма.
Основная схема псковского храма XV века — куб с четырьмя столбами внутри него, на которых стоит барабан с куполом и приставленные к восточной стороне храма одна или три абсиды. Стены делятся лопатками соответственно положению столбов. Столбы ставились ближе к восточной стороне, так как для алтаря не требовалось много места. При трех абсидах средняя делалась всегда больше боковых. Все вариации сводились лишь к тому или иному устройству сводов, кровли, окончаний делений стен и к наличию или отсутствию внутри хоров и «палаток» (кроме ступенчатых сводов существовал упрощенный тип со слитыми подпружинами и парусами; например, церковь Георгия со Взвоза в Пскове, церковь в селе Кобылье городище). В XV веке прибавились еще крыльца, притворы, приделы, галереи и звонницы. В XV веке возник и новый тип — храм без столбов — «бесстолпный».
Нужно отметить, что существовал тип храма с западными столбами, слитыми со стеной (церковь погоста Торошино), который можно считать переходным к бесстолпному. Это является яркой иллюстрацией одной из характерных черт творчества псковских каменщиков — их большого внимания к инженерной стороне, к совершенствованию конструкций зданий.
Техника псковских каменщиков в XV веке стала еще совершеннее. Точность и чистота кладки, правильность очертаний арок, сводов, абсид, вертикальных углов в лучших постройках каменного строительства становятся безупречными.
Характерные черты псковской архитектуры, наметившиеся еще во второй половине XIV века: практицизм, экономичность, приспособленность к жизненным потребностям наряду с высокохудожественными приемами композиции по-прежнему остаются ее основой.
Псковские мастера применяли немногочисленные архитектурные приемы, скромные единообразные способы орнаментации и украшения зданий, однако умели придавать каждому из своих произведений неповторимое своеобразие. Псковичи отбросили сложную орнаментику (колонки и карнизы они употребляли исключительно в «зарубежных» постройках»). Они выработали свою орнаментику, как нельзя более практичную для псковских материалов и в условиях псковского климата. Техника выделки элементов была очень рациональной.
Коснемся конкретного примера выделки валиков — перехватов на столбиках (порталов, наличников, валиковых разводов).
Валики выделывались обычно из достаточно постелистой плиты, выламывающейся ровными пластами, почти всегда из «беленькой», редко из других пород плит. Мирожский монастырь, дом Трубинских (перехваты столбов, окна) — типичный случай применения такой плиты. На валики шла плита толщиной 8, 10, 12, 14 см. Выламывалась она в виде кусков различной величины (большей частью в 0,5 — 2,0 кв. м), которые разбивались на части нужного размера (большие размеры хвостов были нежелательны, они подрезали бы кладку, ослабляли бы ее перевязку).
Плита ломалась по свежим местам и отвезям (отвези или розвези — естественные вертикальные трещины в скале), а постели — горизонтальные трещины, которые в «беленькой» плите довольно часты. Отвези идут, как правило, по прямым линиям. Вследствие этого «беленькая» плита сразу же после выломки имела очень чистые правильные, параллельные постели и вертикальные (будущие лицевые) грани. Для выделки валика выбиралась ровная сторона плиты на лицевое ребро и затем подготавливались ее усенки. Если они из ломки получались не под прямым углом, то их обкалывали и протесывали. Если левая сторона и боковые имели неровности, то они подтесывались. За один проход инструментом вдоль ребра снимались уголки. Инструмент не шел все время по биссектрисе, а по временам приближался то к одной, то к другой перпендикулярной плоскости. Таким образом, протесываемая ленточка несколько скруглялась и получался в результате нужный профиль. Иногда снимались только самые ребра углов. В результате получался профиль не только очень четкий, красивый, дающий хорошую тень, в отличие от циркульного скругленного валика, но и требующий минимальных затрат времени и труда на его выработку.
Подобным же образом вырабатывались полувалики. Их можно увидеть уже в более позднее время (на палатах Трубинских).
В XV и XVI веках из так называемых «архитектурных обломов», т. е. профилей, вытесывавшихся в камне, употребляли только два: валик и полувалик (последний значительно реже). Иногда они почти совсем не вытесывались, а просто подбиралась плита с очень ровным краем и лишь слегка подрубались ее углы, а иногда и этого каменщик не делал, рассчитывая на последующую обмазку, благодаря которой валик округлялся.
Другие формы псковской каменной орнаментики были связаны с наиболее удобными приемами кладки и с особенностями материала. Например, перекрывая окно в барабане церкви двумя наклонными плитками, каменщики укладывали над ними еще такие же ровные плитки, но выдвигая их на несколько сантиметров за лицо стенки. Таким образом получалась «бровка». Если наружная часть окна была расширена и расширение покрывалось арочкой, то и бровка получалась закругленной.
Таково же происхождение дверных наличников, также складывавшихся из ровных плит, обрамлявших дверной проем, из которых одни выдвигались, а другие углублялись.
Классический псковский орнаментальный пояс, состоящий из двух рядов прямоугольных и между ними одного ряда треугольных впадин, складывался из небольших, совершенно необработанных, а лишь обколотых до нужного размера плиток. Окончательная форма орнаменту придавалась обмазкой.
В XV—XVI веках древнепсковская церковная архитектура знала из орнаментальных украшений только узорный пояс, украшающий барабаны глав и иногда алтарные абсиды, бровки над окнами барабанов, ниши, кокошники, валиковые разводы.
Псковичи сохранили обыкновение делить стены храма вертикальными лопатками соответственно стенам и столбам. Заканчивались эти деления различно, смотря по тому, какую форму имело покрытие. В храме Михаила Архангела в Пскове (1339 г.) они кончались полукружиями. В дальнейшем полукружия заменились килевидной формой (Благовещенский собор, Ризположенский храм в Кремле). В щипцовых покрытиях доли кончались перекрещивающимися дугами.
Стоит упомянуть о «керамидах» — памятных намогильных плитах из обожженной глины, изготовлявшихся примерно до XV века без поливы, а к XVI веку с зеленой поливой.
Псковская орнаментация в своем развитии приобретала все более и более совершенные формы. Примером того может служить гражданская архитектура XVII века, где стены дворовых фасадов богатых палат, особенно их крыльца, получали красивую архитектурно-орнаментальную обработку. Наряду с круглыми столбами с перехватами появились и столбы с каннелюрами. В наружную декорацию палат стали входить архивольты и «бровки», отличавшиеся новым для Пскова профилем в виде двух полуваликов (дом Трубинских).
Приемы декоративной обработки, за очень редким исключением, были чисто местными. Вместе с тем мастера применяли старые, хорошо изученные ими приемы с гораздо большей свободой, чем когда-либо раньше.
Практика обращения со строительным материалом подсказывала мастерам простую, но разнообразную декорацию, свободно ими компоновавшуюся.
Навыки отески плиты, уменье чисто и точно исполнять ее подсказали приемы архитектурной обработки. Так, вместо круглых столбов появились граненые (дом Печенко), граненые валики, обрамляющие иконные ниши (дом Печенко), граненые углы дверных и оконных впадин и т. д. Желание увеличить количество граней и вместе с тем придать их углам особенную четкость, сделать их ясно читаемыми издали привело к обработке столбов каннелюрами — приему, особенно характерному для Пскова конца XVII века.
Достижения псковских каменщиков в орнаментальной декорации не менее ярко можно проследить и в церковных постройках XVII века.
Орнаментация XVII века церкви в селе Кусва является ярким доказательством очень большой опытности псковских каменщиков в применении и в выполнении орнамента, причем на примере этой церкви видно, что это уменье было присуще мастерам XV—XVI веков и сохранено в XVII веке. В Кусве существует обработка абсиды, относящаяся, вероятно, к XVII веку, обычными валиковыми разводами, однако эти валиковые разводы сделаны из плиты толщиной приблизительно вдвое большей, чем для обычных валиковых разводов. Этот необычайно мощный валик виден на далеком расстоянии. Такая особенность орнаментации церкви была вызвана ее положением в пейзаже. Церковь стоит на высоком берегу реки, на ее изгибе и видна далеко. Река представляла своего рода подъезд к городу. Церкви, стоящие по берегам реки, декоративно оформляли этот подъезд, делали его богатым, чрезвычайно красивым, подготавливали к чудесному виду города, объединенному с ними в одно архитектурно-декоративное гармоничное целое. Это, конечно, говорит о высоком понимании архитектурного ансамбля.
Очень ярко выражено сознательное мастерство декораторов XVII века в наличниках церкви в Кусве. Совершенно необычайный масштаб этих декораций убедительно говорит о том, как каменщики хорошо учитывали необходимость восприятия этих наличников на большом расстоянии. Изумительно их уменье придать наличникам такую обработку, при которой они хорошо смотрятся не только издали, но и вблизи. При мощных и крупных деталях допущены и детали с тонкой обработкой, и, когда смотришь детали вблизи, ни одна из них не создает впечатления немасштабности. В данном памятнике очень поучительно и разумно употребление декораций, где при всей их пышности и богатстве проявлена и умелая расчетливость мастеров. Лишь один из первых наличников сделан особенно богатым, мощным и большим — именно тот, который расположен на южной стене. Опытные, знающие и расчетливые мастера не стали тратить средства на те наличники, которые находились в тени и вообще плохо воспринимались в силу своего положения на теневой стороне. На ярко же освещенной южной стене орнамент чрезвычайно выигрышен, красив, сочен и далеко виден.
Псковская архитектурная орнаментика еще не являлась предметом специального исследования. Никто еще не пытался раскрыть ее характерные черты, происхождение этих черт, изучить процесс развития ее форм и приемов. А между тем в псковской архитектурной орнаментике сильно сказались черты народного архитектурного творчества каменщиков.
Углубленный анализ технических приемов и форм композиции каменного орнамента позволил бы установить основные приемы и способы псковской каменной орнаментики XIV—XVII веков, их общие характерные черты и связь с техникой кладки и свойствами камня, особенности орнаментики, внесенные в нее псковскими каменщиками, а также характерные черты творчества их в данной области и объяснить происхождение этих черт, их связь с общественным положением мастеров. Например, на орнаментации Вторых палат Меншиковых {дом Яковлева) можно наглядно проследить элементы борьбы народного влияния на архитектуру с влиянием воззрений господствующих классов.
В исполнении форм (образца, указанного заказчиком) сказались местные традиции. Выполняя их в псковском материале, мастера обратились к испытанным псковским техническим способам стройки из плиты, привычным для них с XV—XVII веков. Это откладывало особый отпечаток на произведения.
Образование этих форм было собственным творчеством мастеров. Псковские мастера XVII века сохранили любовь к новаторству и выдумке и проявляли ее, внося своеобразный характер в произведения своего творчества. Украшение Вторых палат Меншиковых сделаны настолько уверенно и безошибочно, что никак нельзя сомневаться в том, что мастера исполняли их далеко не в первый раз, что это результат всего развития псковской каменной орнаментики.
Собственно творчество мастеров выразилось здесь в приеме декорации плитами, поставленными плашмя («иконкой» — по терминологии псковских каменщиков), на постелях которых резался орнамент. Техническая выдумка сочеталась со свежими художественными мыслями, с характерным псковским своеобразием в применении старинных псковских технических приемов и с проявлением очень хороших знаний мастерами псковских известняков.
В этом ярком примере находим еще одно доказательство того, что каменщики создавали архитектурные приемы и компоновали формы сооружений, прежде всего сохраняя полнейшую связь (или зависимость) со строительной техникой, не мысля формы отвлеченно, как формы, не занимаясь «чистым» формотворчеством и не «заимствуя» формы из деревянной архитектуры или, например, даже, архитектуры соседних народов. Как ни пытался заказчик предъявлять свое требование к выполнению определенного образца декоративных форм, заимствованных из архитектуры Средней Руси, однако мастера проявляли в исполнении этих форм собственное творчество, сложившееся на местных традициях, на опыте знании местных материалов и псковских технических способов стройки. Именно в борьбе элементов внешнего формального подражания каким-то образцам, понравившимся своей внешней формальной стороной (заказчикам), с элементами мышления народных зодчих, черты народного архитектурного творчества, особенности мышления мастеров выступают даже еще более выпукло. Это относится не только к орнаменту. Не менее важно то, как мыслили каменщики, компонуя конструктивные решения, формы и композицию построек. Всю свою выучку, техническую и художественную, образ мыслей при решении архитектурных и конструктивных задач и подход к архитектурному творчеству каменщики вырабатывали в процессе своего многолетнего труда на стройке. Привычные навыки труда, его трудности и увлекательные стороны и все его особенности накладывали неизгладимый отпечаток на склад мыслей мастеров. Псковские каменщики любую архитектурную форму могли представить себе только как форму, связанную с определенной разумной конструкцией, выполненной наиболее простым способом из имеющегося материала. При этом все эти конструкции и формы мыслились ими именно так, как только и мог мыслить каменщик. Если бы нам даже было совершенно неизвестно, что псковские зодчие были простыми русскими каменщиками, то это можно было бы безошибочно установить по созданной ими архитектуре.
Псковичи дверные, оконные и другие проемы при очень небольшой их величине перекрывали плоским архитравом из плиты, при большой — плитой с консолями, а при еще больших пользовались арками, очерченными дугами круга или двумя наклонными прямыми, т. е. треугольной формы. Широкие окна, конечно, не отвечали псковскому климату с его ветром, снегом и холодом. Их заменили узкими, часто даже щелеобразными окнами, мало пропускающими ветер и снег. Но псковичи умели так разумно применять законы отражения света (хотя, конечно, не представляя формулировки), что окна давали весьма хорошее освещение.
К сожалению, сейчас нет ни одного храма, где не была бы нарушена система освещения и расположение окон — старые окна заделывали, расширяли и пробивали новые там, где им совсем не следовало быть.
Между тем у псковичей была продумана система освещения: окна располагались, кроме купола, вверху стен справа, слева и сзади посетителя так, чтобы они, освещая иконостас, не светили бы в глаза и не отвлекали бы внимание. Поэтому нижняя часть стен всегда была лишена окон. На восточной стороне, куда был обращен взгляд посетителя, наоборот, окна не располагались вверху, так как они ослепляли бы, а устраивались внизу, где были незаметны за иконостасом. Псковские зодчие принимали во внимание и тот момент, когда врата иконостаса открыты и взгляд посетителя проникает в алтарную абсиду. Поэтому за редким исключением они не помещали окно в центре абсиды, а располагали два окна по сторонам ее так, чтобы прямой луч света не проникал через открытые врата.
Псковичи сохранили происходящий еще от Византии способ покрытия кровли прямо по сводам. Такое покрытие с полукруглыми закомарами, очевидно, имел храм Михаила Архангела в Пскове. Но верхняя часть полукружия при большом его радиусе была слишком плоской и на ней задерживалась влага, что при местном климате являлось большим недостатком. Несомненно, псковичи не могли не заметить этого недостатка и не постараться избавиться от него, подняв и заострив плоскую часть. Так проникла в зодчество псковских мастеров килевидная форма закомары (хотя, возможно, что она уже существовала в русской архитектуре). Килевидные закомары имел Троицкий собор в Пскове (1365 г.), если верить изображению на иконе Покрова из часовни Владычного креста, которая затем была перенесена в псковский Троицкий собор, а в настоящее время находится в Псковском музее. Икона эта написана в XVII веке — начале XVIII века, но представляет копию с более старой — еще конца XVI века.
Ризположенский храм (1484 г.) и Благовещенский собор (1481 г.) в Московском Кремле, построенные псковичами, имеют килевидные закомары. Климатические условия не могли не отражаться и на форме глав. Полусфера должна была измениться и стать килевидной, шлемовидной главой и главой, напоминающей своей формой стог сена.
Развитие прямолинейной пощипцовой формы покрытия следует объяснить использованием для кровли теса (за недостатком свинца или другого металла для придания криволинейного покрытия крыши).
Псковичи применяли, Кроме восьмискатного покрытия, вызванного не только практическими, но и архитектурно-художественными соображениями, покрытие щипцовое посводное, т. е. по отдельным щипцам над каждым сводом. Таким способом обычно покрывались звонницы.
Псковичи почти всегда строили свои храмы на подцерковьях. Подцерковья, так же как и помещения под звонницами, — глубокие каменные подвалы, которые могли служить надежным хранилищем военных припасов от пожаров. Иногда они поднимались выше уровня земли и тогда устраивали высокий цоколь, служивший постаментом для храма (церковь Климента в Пскове, Ризположенский собор в Московском Кремле).
Типичные для Пскова приделы — это маленькие церквушки, пристроенные сбоку к главному храму. Происхождение приделов, по-видимому, таково: «кончанские» храмы, т. е. строившиеся для населения «концов» города, ввиду присущей Пскову скромности строились без достаточных запасов площади. Население «конца» быстро увеличивалось и через некоторое время «кончанский» храм уже не мог его вместить. Трудно было бы ожидать, чтобы экономные и расчетливые псковичи стали из-за этого разбирать старую и строить новую церковь. Они выходили из положения тем, что пристраивали придел. Очень быстро этот прием стал настолько привычной формой и, главное, так полюбился благодаря своей эффективности, что храмы стали строить сразу с приделом и даже с двумя приделами. Обычно они имели по одной абсиде. Так как площадь их была всегда незначительна, то глава на них ставилась без столбов. Как правило, приделы выдвигали на восток. Этот обычай несомненно продиктован желанием уравновесить композицию масс здания, так как восточные деления храма всегда были Меньше, а глава находилась не посредине, а ближе к востоку.
Кроме приделов устраивались притворы — дополнительные пристройки перед храмом (иногда притворы принимали форму галерей, открытых или с проемами на столбах). Притвор перекрывался всегда цилиндрическим сводом. Передний фасад его обычно обрабатывался пятилопастной дугой и тремя нишками с фресками. В центре располагалась высокая дверь. Типичны для Пскова крыльца на двух круглых столбах. Обязательной принадлежностью псковских храмов в XV веке были сравнительно небольшие двухпролетные звонницы тоже на круглых столбах. Небольшие звонницы возводились на стенах притвора перед крыльцами. Более крупные звонницы ставились отдельно, а под ними устраивали складские помещения, иногда с подвалом. Так как колокола имели разные размеры и массу, то пролеты звонницы и толщина ее столбов делались неодинаковыми. Звонницы имели почти все из первых шатровых храмов (в селе Острове, храм Василия Блаженного). На Дьяковском храме звонница сохранилась до нашего времени.
Самым замечательным нововведением псковичей было усовершенствование сводов, введение ступенчатых арок и бесстолпных перекрытий. Эти новые конструкции впоследствии дали основу для создания совершенно своеобразных архитектурных форм.
Ступенчатые своды с начала XV века — характернейший признак псковского зодчества. До конца XV века эта конструкция существует только в памятниках, созданных руками псковичей. Лишь в конце XV века ростовские мастера удачно скопировали эти конструкции. Другие мастера, если и пытались уже в начале XVI века повторять этот прием (новгородский храм Бориса и Глеба 1536 г.), то их попытки лишь доказывают, что этот прием был им не под силу. По-видимому, им не хватало понимания конструкции и технического уменья.
Нельзя указать на источник, откуда псковичи могли перенять этот прием решения сводов. Совершенно невозможно предположить, чтобы псковичи получили этот прием от московских мастеров, очень слабо владевших строительной техникой. Наличие же в некоторых раннемосковских памятниках ступенчатых сводов как раз и указывает на то, что они переделывались в более позднее время при участии псковичей, как это было с собором в г. Юрьеве-Польском, который при восстановлении его псковскими каменщиками получил ступенчатые своды.
В ранних памятниках сербской архитектуры встречается обработка подпружных арок, внешне напоминающая псковские ступенчатые своды. Но это сходство кажущееся, поверхностное. Сущность псковских ступенчатых сводов в том, что подпружные арки находятся выше парусов. Делалось это с таким расчетом, чтобы тяжесть барабана и купола передавалась не только на столбы, но и на наружные стены храма. Сербские ступени — только декорация подпружной арки, а подпружная арка остается ниже парусов. Единственно, можно допустить, что такая форма могла бы натолкнуть псковичей на мысль о применении ступенчатых сводов, но все же решающую роль играло стремление псковских мастеров усовершенствовать конструкцию.
При обычной системе сводов вся тяжесть купола через пандатативы и подпружные арки передавалась на столбы. Псковичи подпружные арки подняли выше парусов таким образом, чтобы масса главы передавалась не только на столбы, но и на стены храма. Благодаря этому была значительно облегчена нагрузка на столбы и можно было уменьшить их сечение. Этот прием давал также хороший декоративный эффект. Паруса не были покрыты тенью, а были освещены. Ступенчатое расположение сводов давало приятный переход от стен к куполу и зрительно удаляло самый купол.
Любопытно, что как подпружная арка, так и нижележащий парус делались с шелыгой, наклоненной от барабана к наружным стенам. Это имеет большое конструктивное значение, в особенности тогда, когда своды упираются друг в друга. При таком расположении сводов часть нагрузки передается на стену непосредственно через своды по направлению его оси.
Псковские мастера стали рассматривать работу свода со связанной с ним щековой стеной, учитывая реальную передачу сил, т. е. учитывая, что давление будет передаваться не только на пяты свода, но и на основание щековой стенки. О том, что они великолепно понимали это, свидетельствуют все их ступенчатые конструкции.
Применение ступенчатых сводов отразилось и на внешнем облике храма. При восьмискатном покрытии ступенчатые арки скрывались под кровлей, но при посводном покрытии верхняя ступенька, образованная подпружной аркой, вылезала наружу и была видна. Из декоративных целей к этой эакомаре стали прибавлять ложные закомары. Тогда верхний ряд закомар повторял в уменьшенном виде нижний. Такой прием несомненно существовал уже в начале XV века и возможно даже раньше (Троицкий собор, 1365 г- по его изображению). В дальнейшем псковичи перестали употреблять этот прием у себя дома по той причине, что восьмискатное покрытие, появившееся позднее, было проще. Но в постройках «за рубежом» псковичи продолжали употреблять и даже развивали этот прием, так как он был выгоден в архитектурном отношении (Ризположенский храм в Московском Кремле, Благовещенский собор, Островский храм).
Появление ступенчатых сводов говорит о том, что уже в конце XIV века появилось характерное для псковских зодчих стремление использовать для несения тяжести главы стены, служившие раньше почти только для ограничения пространства, и избежать устройства громоздких внутренних столбов, отнимающих полезную площадь, мешающих и, главное, требующих много работы для их постройки. При уменьшении размеров самого храма это привело к созданию бесстолпных конструкций.
Характерной чертой Пскова XIV—XV веков была раздробленность его внутренней структуры, существование многих мелких хозяйственных единиц. В XV веке расцвет Пскова сопровождался ростом числа монастырей, причем подавляющее большинство их было очень небольшим. Такие миниатюрные монастыри не нуждались в крупных храмах, их храмы были самых минимальных размеров. Небольшими по размеру были и приделы при кончанских храмах. Понятно, что если даже в сравнительно больших кончанских храмах старались нагрузить стены и облегчить и закруглить столбы, чтобы они по возможности меньше мешали, то в крохотных церквушках столбы были абсолютно нерациональны. Псковичи создали такие конструкции, которые позволили ставить световой купол на сводах, опирающихся прямо на стены. Появление и развитие этих приемов, — пожалуй, один из наиболее интересных процессов в псковской архитектуре. Не может быть никакого сомнения в том, что результатом развития этих бесстолпных храмов было появление столпообразных и шатровых храмов.

5. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ШАТРОВЫХ ХРАМОВ

Шатровые и столпообразные храмы всегда были камнем преткновения для исследователей допетровской русской архитектуры. Большое распространение получила высказанная впервые И. Е. Забелиным точка зрения, согласно которой источник этих форм — в старом русском деревянном зодчестве, которому, якобы, начали в XVI веке подражать каменщики. Это явно ошибочная точка зрения. Мастера-каменщики не подражали, а изобретали совершенно новые формы в камне. Сама конструкция и форма шатровых и столпообразных храмов есть самое убедительное доказательство того, что они появились и были разработаны в каменном зодчестве, и нет надобности подробно доказывать, насколько эти формы совершенно логичны для каменного зодчества и во многом нелогичны для дерева. Вообще же исследователи архитектуры упорно доискивались прототипов шатровых и столпообразных построек, полагая, очевидно, невозможным, чтобы они были результатом творческой работы, а не какого-либо заимствования. На самом деле родоначальником шатровых храмов был самый обычный одноглавый бесстолпный храм, совершенно измененный творчеством мастеров. Особенно ясным становится происхождение этих построек со всеми их особенностями и деталями, если представить себе предшествующее развитие архитектуры и возможный для нее дальнейший путь. Но для этого нужно не только вообразить самый процесс постройки и почувствовать психологию каменщика-мастера, но и уяснить его практические навыки и знания. Необходимо учесть и требования, которые предъявляли ему заказчики, тогда станет очевидным, что каменщики должны были неизбежно прийти к таким формам. Попытки находить какие-либо аналогии формам шатровых и столпообразных построек являются искусственными. Нельзя также преувеличивать значение итальянского влияния. Каменщики без стеснения пользовались теми деталями, которые были для них нужны, но дальше деталей подражание не шло.
Для псковских каменщиков, в особенности в их более ранних работах (XV век) и в работах в самой Псковщине, очень характерно то, что они не считали нужным скрывать и не скрывали конструкцию, видя в ней сущность всякого сооружения. Наклонные отверстия псковичи перекрывали ступеньками. Казалось бы, что это мелочь, не имеющая значения, но здесь кроется источник той системы крупных ступенчатых сводов над лестницами, которая так характерна для псковичей. Обычный наклонный свод заменили ступенчато-расположенными отрезками свода, так как наклонный свод при крутизне псковских лестниц сползал бы. Кроме того, устройство кружал под ступенчатые своды гораздо выгоднее, чем под наклонный свод. Когда при переходе от круглого столба к четырехугольнику каменщику приходится не сразу начинать четырехугольник, а сперва выпускать консольки, то здесь уже зарождается другой конструктивный навык. В сознании каменщика утверждается идея постепенного напуска плит. Когда ему требуется перекрыть окно, то он применяет этот знакомый ему принцип. Узкую часть окна он прямо перекрывает плитой, а в широком раскосе не перекрывает отверстие сразу, а сперва выпускает консольки. Здесь они приобретают новый смысл. Этот прием заключается не только в поддержке перекрывающей плиты, но и в уменьшении перекрываемого расстояния. Если каменщику приходится теперь перекрыть четырехугольное пространство, сторона которого превышает длину плиты, имеющейся в его распоряжении, то прием ему уже известен. Он свешивает один-два ряда или больше с противоположных сторон для того, чтобы уменьшить перекрываемое расстояние, пока не получит отверстие, которое можно перекрыть плитой. Так появляется идея уменьшения периметра перекрываемого пространства. Эти приемы характерны не только для псковских, но и вообще для всех каменщиков, строящих из плиты или кирпича. Но если обычно самобытные приемы находили себе место только где-либо в глубоких подвалах, на чердаках или в местах, куда глаз человеческий не проникает, то зодчество псковичей представляет редчайший пример того, как эти самобытные «каменщицкие» чуждые образованному архитектору приемы получили развитие до предела, были подняты до ступени крупных конструктивных и архитектурных приемов.
Когда перед псковскими каменщиками вставала задача поставить световой купол на сводах без столбов, то каменщики невольно, даже не замечая этого, перенесли прием перекрытия четырехугольника плитами на своды или арки. Появился остроумный прием устройства купола на взаимно перекрещивающихся арках. В Пскове даже теперь имеются хорошие образцы бесстолпных перекрытий: придел церкви Василия на Горке, церковь Николы на Усохе, церковь Богоявления, Никитский храм (существовал до Великой Отечественной войны), Каменоградский, Середкинский-Петропавловский храмы.
Однако на этом мысль каменщиков не остановилась. Идея уменьшения периметра перекрываемого пространства все более завоевывает их сознание. Совершенно естественно, перекрывая большой четырехугольник, сторона которого слишком велика, чтобы перекинуть арку прямо со стены на стену, стали применять угловые сводики, затем на этих сводиках возводили и арки. Таким образом, верх получил форму не четырехугольника, а восьмигранник! (Островский храм). Так в зодчество псковских мастеров проникла форма восьмигранника, точнее восьмигранного барабана. Окончательное развитие идея уменьшения периметра перекрываемого пространства получила в шатрах и в перекрытии при помощи машикулей. Шатер применялся в перекрытии только верха, т. е. барабана, где пролет был нешироким и строитель не опасался, что спускающиеся ряды кладки шатра прогнутся и упадут (Островский храм, начало XVI века). При малом пролете шатер получил большую устойчивость благодаря тому, что между ребрами шатра оставалось небольшое расстояние. Ребра же по самой своей форме в виде угла имели достаточную жесткость. Опасаться приходилось лишь за грани между ребрами. Поэтому шатер всегда ставился на восьмиграннике, который появился на месте прежнего круглого барабана, и сам делался всегда восьмигранным.
Наконец, для уменьшения периметра внутреннего пространства храма зодчие стали применять машикули (Дьяковский храм), заимствованные от итальянцев. Устраивать машикули над четырехугольником было бы весьма опасно, они могли бы провалиться. Поэтому стены храма уже от самого основания начинают выкладывать по восьмиграннику.
Псковичи очень рано убедились в преимуществах бесстолпных храмов. Отсутствие загромождающих внутренность храма столбов давало большую экономию места, что при небольших размерах храма в плане было весьма заметно, а главное, давало значительную экономию в работе. Под столбы требовались сильные основания и для устройства самих столбов надо было много времени и затрат труда. При той же площади бесстолпный храм имел меньший периметр наружных стен, что позволяло вытянуть его в высоту. Устройство сводов при бесстолпной конструкции было не сложнее, а скорее даже проще, чем при столбах. Бесстолпный храм требовал на свою постройку меньше материала, материал использовался более рационально, стены имели уже полную нагрузку, неся весь груз вышележащих частей. Наконец, развитие конструкций бесстолпных храмов позволяло внести новые архитектурные формы, которые давали при сравнительно небольших материальных затратах декоративный эффект. Это обстоятельство имело особенное значение при работе в Московской Руси, где прежде всего требовался декоративный эффект. Это была главная причина, благодаря которой так быстро развился бесстолпный тип храма. Не малую роль играло и желание мастеров творить новые формы (хотя это и не соответствовало требованию духовенства). Применяя все эти новые конструкции, мастера сохранили прежний способ покрытия по сводам. Появившееся еще раньше покрытие в виде ступенчатых закомар получило здесь широкое применение. Выступающие арки перекрытия образовали ряды закомар.
Совершенно очевидно также и происхождение групп столпов. Достаточно сравнить псковские храмы с приделами {церковь Богоявления и др.) с храмом в селе Острове под Москвой (начало XVI века), чтобы представить себе, откуда появились в Москве эти боковые столпы. Ничего неожиданного нет в том, что при восьмигранной форме храмов появилось не два придела, а четыре (Дьяково). Весьма понятно также, почему зодчие охотно пошли на этот прием, — соединение этих столпов в группе производило большое впечатление.
За несколько десятков лет предприимчивые псковичи создали формы совершенно оригинальные, никогда не появившиеся бы без их участия. Но в то же время почва, на которой они выросли, рухнула. В 1510 году Псков вошел в состав Московского государства. Вече и псковские «старины» и «пошлины» были уничтожены.
Московские мастера переняли от псковичей многие формы. Но московские зодчие всегда иначе понимали эти формы, видя в них лишь декоративную сторону. Если у псковичей закомара действительно была закомарой. т. е. оборотной стороной комары (комара — свод по-древнерусски), то московские закомары, вернее кокошники,— только декорации.
Первые шатровые и столпообразные храмы произвели большое впечатление на русских зодчих. При строительстве в деревянных храмах конца XVI, XVII и даже начала XVIII веков стали подражать формам шатровых и столпообразных храмов, как несколько позднее стали подражать «ярусным храмам».
Памятников зодчества псковичей сохранилось довольно много. В одном только Пскове около 20 храмов XIV—XVI веков. Однако это составляет меньше четвертой части того, что существовало. Возможно даже, что некоторые типы построек до нас не дошли. Особенно много исчезло мелких монастырских храмов, которые должны были быть бесстолпными, и потому можно с уверенностью сказать, что бесстолпных храмов сохранилось в Пскове очень небольшая часть. Это обстоятельство следует подчеркнуть, так как именно эти небольшие бесстолпные храмы должны были представлять особенный интерес с точки зрения наличия в них новых конструкций и, вероятно, в некоторых случаях и новой архитектурной обработки, вытекающей из этих конструкций. Так, бесстолпный придел церкви Василия на Горке носит следы совершенно оригинального по форме покрытия.
Нельзя также забывать, что чуть ли не все сохранившиеся бесстолпные храмы — приделы при кончанских храмах, и поэтому их покрытия повторяют покрытие главного храма. Самостоятельных же бесстолпных храмов, покрытия которых зависели только от собственной конструкции сводов, сохранилось до Великой Отечественной войны только три: храм Никиты, Каменоградский, Середкинскнй-Петропавловский. Между тем их были многие десятки. Больше сохранилось, хотя их было гораздо меньше, крупных кончанских храмов, т. е. храмов, обслуживающих население города. То, что осталось, в значительной степени искажено переделками и перестройками. На всей Псковщине нет ни одного храма, сохранившего свое восьмискатное покрытие, за исключением храма в Кобыльем городище.
Мы не будем перечислять все сохранившиеся памятники. В Пскове наиболее интересны храм Богоявления с его палатками под западными сводами и хорошими ступенчатыми арками под барабаном, с его звонницей и приделом, церкви Николы на Усохе с его приделом, Георгия со Взвоза и Иоакима и Анны, Пароменская церковь со звонницей, Константиновская в слободе, бесстолпные храмы — Никола Каменоградский, Середкинский-Петропавловский (Никитский). Интересна звонница церкви Козьмы и Дамиана с Примостья, имеющая широкую лестницу со ступенчатыми арками и небольшой храмик под верхним помостом звонницы.
Опустив ряд памятников зодчества псковичей «за рубежом» типа московских Ризположенского храма и Благовещенского собора, остановимся кратко на шатровых и столпообразных храмах. Храм в селе Острове под Москвой построен, вероятно, в самом начале XVI века. Постройку этого храма можно без всяких сомнений приписать псковичам — настолько весь храм проникнут еще чисто псковским духом. Это, наряду с Коломенским храмом, лучше всего сохранившаяся постройка такого типа в Москве. На западной стороне уничтожена звонница и сделана новая пристройка. Здесь псковичи употребили все самые любимые свои формы: два придела, звонницу, высокий цоколь, орнамент на барабанах и абсидах, бровки, закомары — полукруглые, килевидные и трехугольные. Вместе с тем есть формы, выполненные псковичами, но заимствованные от итальянцев: карнизы, машикули и круглое окно.
Храм в селе Коломенском под Москвой (1532 г.) сохранился почти нетронутым, если не считать переделки его галереи. Стоит обратить внимание на то, что при всей новизне форм нетрудно найти аналогию с обычными храмами в общем построении частей.
Это наблюдается на всех шатровых и столпообразных храмах. Сперва поднимаются стены храма с лопатками. Выше идут ряды закомар, соответствующие сводам перекрытия, в данном случае бесстолпного, на них стоит барабан, но не круглый, а восьмигранный. Барабан перекрывается вместо купола шатром. Не случайно документ XVII века прямо говорит: «А глава на церкви была бы не шатровая» (относительно Коломенского храма можно только предполагать, что его построили псковичи).
Дьяковский храм будем считать следующей по времени постройкой (дата 1529 г, неверна — он построен позднее). Храм испорчен раскраской и некоторыми переделками, но сохранил свою звонницу. Псковичам еще в XV веке была известна треугольная форма пролетов, которые имеет эта звонница. Арки треугольной формы встречаются, очевидно, благодаря удобству устройства под них кружал. В декорации храма широко применен итальянский карниз. Конструктивные приемы здесь уже не те, что в Островском и Коломенском храмах, Барабаны куполов утверждены на машикули. Нельзя обойти молчанием контрфорсы барабана главного храма, которые воспринимают распор купола- В храме Василия Блаженного такие контрфорсы приняли треугольную форму. Архитектура Дьяковского храма также допускает предположение, что он построен псковичами.
Знаменитый храм Василия Блаженного построен мастером Постником Яковлевым в 1555 году. Сохранился документ, благодаря которому известен Постник Яковлев — псковский «городовой и церковный мастер», работавший в Казани. «Велел есми псковскому диаку Шершню Билибину, да старостам псковским Богдану Ковырину, да Семену Мизинову, да с ним городовому и церковному мастеру Постнику Яковлеву, да каменщикам псковским Ивашку Ширяю с товарищи к весне в Казани новый город Казань делати», — говорится в нем от имени великого князя. Однако нет твердых оснований считать, что Постник, строивший Василия Блаженного, и Постник Яковлев, работавший в Казани, — одно лицо, правда, также нет оснований утверждать обратное. Во всяком случае Василий Блаженный относится к тем первым шатровым постройкам, которые еще можно приписывать псковичам.
Храм совершенно искажен переделками. Он окружен пристройками и крыльцами, абсолютно не соответствующими его первоначальному архитектурному замыслу. Когда-то чистые стены его испорчены раскраской. Главы XVI века заменены совершенно иными громадными фигурными главами. Расписан Василий Блаженный в конце XVII века. В XVII веке сделаны и нынешние главы. До этого он был выбелен и имел главы из белой жести, по всей вероятности напоминающие главы Дьяковского храма. Старая трехпролетная звонница в 1663 году была заменена шатровой колокольней. В конце XVII века построены крыльца и галереи вокруг храма. На Сигизмундовом плане Москвы 1610 года Василий Блаженный уже имеет фигурные главы, но еще лишен крылец и галерей. На рисунке Мейерберга (1661) галереи и крыльца перекрыты крышей на столбах, но лестницы остаются все еще открытыми. На этом рисунке, а также на Годуновском плане Москвы Василий Блаженный имеет у основания шатра маленькие главки, которые не сохранились до нас. Такие главки сохранились у основания закомар в Островском храме. Все переделки совершенно изменили внешность памятника, раскраска разбивает архитектурные формы, крыльца и обстройки уничтожили былую ясность группировки, колокольня дублирует форму главного шатра, искажает композицию. Теперь, пока все переделки существуют, можно только догадываться о прекрасном первоначальном виде этого памятника.
Василием Блаженным заканчивается ряд шатровых и столпообразных памятников архитектуры, создание которых можно с большей или меньшем вероятностью приписывать псковичам.

6. СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ ВОПРОСА О ПРОИСХОЖДЕНИИ И ВЗАИМНОМ ВЛИЯНИИ ПРИЕМОВ И ФОРМ КАМЕННЫХ И ДЕРЕВЯННЫХ ПОСТРОЕК.
Теория И. Е. Забелина. Ее сторонники и последователи. Теория И. А. Некрасова. Неправильное представление о творчестве русских каменщиков. Некоторые конкретные примеры этих ошибок.

Огромная положительная роль, которую сыграла в развитии науки деятельность И. Е. Забелина, заставляет нас относиться к имени этого талантливейшего исследователя и настоящего ценителя русской старины с глубочайшим уважением. Но все же мы не можем забывать о том, в какое время и при каких обстоятельствах он создавал свои работы, и обязаны рассматривать сделанные им выводы критически.
Решение вопроса о соотношении форм и приемов деревянной и каменной архитектуры древней Руси было дано И. Е. Забелиным около ста лет назад в работе, основной целью которой являлось опровергнуть господствующие тогда взгляды историков архитектуры, принижавших значение древнерусского искусства, доказать, что древнерусская архитектура имеет самостоятельное художественное значение, что она отличается самобытностью и вполне достойна занять место в истории искусства наравне с архитектурой других народов. Состояние знаний о древнерусском зодчестве делало в то время выполнение такой задачи очень трудным.
И. Е. Забелин понимал, что в древней Руси не могло не существовать связи между архитектурными приемами, употреблявшимися в деревянном строительстве, и приемами, применявшимися в строительстве из камня. Это помогло ему найти и выдвинуть сначала в устном докладе, а потом и в печатном сочинении яркие и убедительные доказательства своеобразия Древнерусской архитектуры и объяснить это своеобразие заложенными в ней народными основами. Однако теория И. Е. Забелина была в сущности не более чем догадкой.
Мысль И. Е. Забелина, что оригинальные приемы древнерусской архитектуры зародились еще в глубокой древности при строительстве из дерева, а затем стали использоваться каменщиками, переносившими «старозаветные» русские архитектурные формы из дерева в камень, вследствие ее элементарной простоты и предельной ясности оказалась чрезвычайно доступной и доходчивой. В значительной степени благодаря этому труд И. Е.Забелина получил такое широкое признание и сыграл столь блестящую роль в борьбе против скептического отношения к русскому народу и созданному им искусству.
Создается впечатление, что И. Е. Забелин предугадывал это обстоятельство и в изложенной им концепции упростил свою теорию о развитии древнерусской архитектуры, с тем чтобы добиться наибольшей четкости и неопровержимости сделанных им выводов. Он ведь признавал, например, роль изменения форм (а раз так, то и появление новых) в развитии древнерусской архитектуры , однако построил основу выдвинутой им теории, не отводя эволюции сколько-нибудь существенного места.
Сознательно или бессознательно упрощал И. Е. Забелин представление о процессах, происходивших в древнерусском зодчестве, в сложившихся в то время условиях это было неизбежно и сетовать на это не следует. Чтобы одержать победу в споре с теми, кто вообще отрицал оригинальность и ценность русского искусства, имело смысл признать тогда русский народ «народом-плотником».
Но в наши дни такой взгляд уже ничем не оправдан. У нас нет никакого основания находить характерной чертой русского народа такую приверженность к старине, какую приписывал ему И. Е. Забелин. Мы не можем считать взаимодействие между древнерусской деревянной и каменной архитектурой таким односторонним, как это изображал он. Конечно, не приходится отрицать влияния на каменное зодчество приемов, выработанных в деревянных постройках (особенно приемов планировки и компоновки комплексов сооружений). Но никак нельзя признать обоснованным не изжитое до сих пор мнение, будто в древней Руси только плотники разрабатывали архитектурные приемы и формы, а каменщики были почему-то лишены такой способности и обречены на повторение или перепевы созданного плотниками. Сам факт несомненной талантливости русского народа в архитектурно-строительном деле, выразившийся в прекрасном освоении им такого материала, как дерево, говорит о том, что русские должны были не менее глубоко освоить и искусство каменного зодчества.
Мы не имеем права находить черты народного творчества лишь в постройках из дерева, не видя их в создании каменщиков, и в связи с этой точкой зрения рассматривать воздействие народа на древнерусскую архитектуру как перенос каких-то якобы извечных «народных» форм из деревянного строительства в каменное. Ведь в действительности отражение замечательных, преисполненных глубочайшей мудрости принципов народного архитектурного творчества вносилось в древнерусскую архитектуру не только плотниками, но и каменщиками и воплощалось оно в каменных постройках не менее ярко, нежели в деревянных. А к числу наиболее поучительных особенностей этого творчества относится как раз умение изобретать и компоновать конструкцию, архитектурные формы и декор, принимая за одну из важнейших основ наиболее разумное использование свойств строительных материалов.
Немногие из исследователей древнерусского зодчества не принимали теорию И. Е. Забелина и вытекающее из нее решение проблемы соотношения деревянной и каменной архитектуры и были близки к тому, чтобы признать каменную шатровую архитектуру созданием собственного творчества каменщиков, однако в конечном итоге и они отступили от решительной позиции в этом вопросе.
В 1924—1929 гг. Н И Врунов предпринял попытку доказать, что каменное шатровое зодчество XVI века явилось результатом развития самой каменной архитектуры, а деревянные шатровые храмы XVI и XVII веков были уже подражанием каменным . К сожалению, в этой работе Н. И. Брунов не уделил должного внимания источникам самобытных черт изучаемой им архитектуры, в частности, собственному творчеству зодчих. Углубившись в поиски поверхностных формальных аналогий шатрового зодчества с зарубежными постройками и поставив на первое место значение иностранных влияний, он в сущности в какой-то степени возвращался к идеям тех ученых XIX века, которые не признавали творческого дара у русского народа. Разумеется, построенная на основе таких взглядов работа не могла привести к плодотворным результатам. Впоследствии, видимо, не найдя путей для продолжения этих попыток, Н. И. Врунов стал последователем теории И. Е. Забелина.
Скептицизм по отношению к творчеству нашего народа был характерной чертой другого исследователя, не соглашавшегося с теорией И. Е Забелина, — А. И. Некрасова. Он крайне умалял роль народного творчества в сложении архитектуры и, в частности, решительно отвергал его значение в возникновении шатрового зодчества, пытаясь связывать это своеобразнейшее явление древнерусской культуры с воздействием и влиянием готики. Глубокие и верные соображения, доказывающие ошибочность теории И. Е. Забелина по отношению к шатровой архитектуре, высказаны М. А. Ильиным. Но все же М. А. Ильин не сумел найти достаточно последовательное, исчерпывающее и ясное решение загадки происхождения шатровых храмов XVI века. Справедливо отрицая, что каменная шатровая архитектура XVI века могла быть результатом подражания более древним деревянным храмам, он выдвинул теорию влияния на шатровое церковное зодчество форм крепостных башен и шатров гражданских построек. Слабость этой теории заключается в том, что она не объясняет главного: происхождения форм ранних шатровых памятников. Существование башен с шатровыми верхами, может быть, и могло в какой-то мере подсказывать строителям храмов {особенно храмов-монументов) идею создания высотных башенных композиций, но этим еще не определялись конкретные особенности церковной шатровой архитектуры — ее конструкции, плановые решения, архитектурные формы. В то же время мысль М. А. Ильина об определяющем влиянии крепостного и гражданского зодчества, главным образом деревянного, оставляет возможность сохранения одного из основных неверных тезисов И. Е. Забелина — о своего рода приоритете творчества плотников в древней Руси. Не меняет, в сущности, этого положения и то, что М. А. Ильин в качестве «поправки» к его концепциям прибавляет следующее: «даже вдохновляемые произведениями своих собратьев-плотников» древнерусские каменщики «все же существенно перерабатывали созданные ими формы в духе каменной архитектуры». От этого полупризнания еще далеко до действительно справедливой оценки роли творчества каменщиков в создании древнерусской архитектуры. Не случайно некоторые из последователен М. А. Ильина, не обращая внимания на такого рода «поправки», рассматривают важнейшие особенности ранних памятников шатровой архитектуры XVI века просто как результат прямого подражания более ранним деревянным шатровым храмам. Это следствие колебаний М. А. Ильина и недоговоренности в изложенном им решении вопроса о происхождении шатрового зодчества XVI века. М. А. Ильин был близок к тому, чтобы признать каменную шатровую архитектуру созданием собственного творчества каменщиков, но отступал от такой решительной позиции потому, что оставался неясным тот конкретный путь, которым русские каменщики пришли к формам и приемам шатровых храмов, созданных в XVI веке.
Чтобы выяснить подлинный характер тех процессов, которые имели место в ходе развития архитектуры древней Руси, необходим еще ряд специальных исследований. Следует проследить, в какой степени воздействие художественных вкусов, так же как и идейных задач, распространялось на деревянную архитектуру древней Руси и на каменную. Отличить особенности той и другой, объяснить происхождение их форм, найти различия в путях развития можно лишь, представляя, как это воздействие преломлялось в творчестве зодчих, сочетаясь с рядом других не менее важных факторов, влиявших на это творчество. Настоящая работа касается только одной из многих сторон интересующей нас темы. Цель ее — обратить внимание на необходимость изучения характерных особенностей и роли самостоятельного творчества древнерусских каменщиков. Эта роль была значительной и автор не склонен ее приуменьшать, но все же он обратился здесь именно к этой части вопроса только как к наименее разработанной, а никак не потому, что считает ее единственно заслуживающей внимания. Когда придет время пересмотреть во всей полноте проблему происхождения и взаимовлияния приемов и форм каменной и деревянной архитектуры Руси, тогда понадобятся материалы и о творчестве каменщиков, и о творчестве плотников, займут подобающие места примеры самостоятельной выработки форм и теми и другими мастерами, потребуются примеры влияния деревянной архитектуры на каменную и каменной на деревянную, найдут свое место и соображения о значении использования приемов, заимствованных из зарубежной архитектуры.
В наше время становится все более очевидным, что связь, которая существовала между архитектурными приемами, употреблявшимися в деревянном и каменном строительстве Руси, была сложной, а влияние не односторонним, а взаимным.
В данном случае мы хотели только показать некоторые конкретные примеры ошибок исследователей, коренящихся в неправильном представлении о творчестве каменщиков, в недооценке его значения и недостаточно критическом отношении к положениям теории И. Е. Забелина. Поэтому дается расчленение по памятникам, приводимым здесь в связи с этими примерами, а не по основным принципиальным вопросам исследования, как то неизбежно получится, если эта работа будет углублена и детализирована.
Собор Спасо-Евфросиииева монастыря в Полоцке. Архитектурные и Конструктивные особенности этого здания были выяснены (в главных чертах) сравнительно недавно. Для этого внимание исследователей привлекала лишь необычность его плана. Подкупольная конструкция, о которой судили по виду сводов изнутри, представлялась как обыкновенные пониженные подпружные арки, опирающиеся на четыре столпа.
В 1923 году Н. И. Врунов обнаружил под позднейшей крышей основной части храма большие выступы первоначальной кладки, расположенные с четырех сторон барабана, — как бы ложные закомары с трехлопастными завершениями. Результаты обследования были опубликованы Н. И. Бруновым в 1926 году, а затем вышла работа И. М. Хозерова, уточнившая данные об этих «кокошниках».
Н. И. Врунов рассматривает собор Спасо-Евфросиниева монастыря как один из наиболее характерных примеров переноса в каменную архитектуру форм деревянной архитектуры. Основанием для этого в сущности является только некритическое приложение к данному памятнику теории И. Е, Забелина, но в качестве решающего аргумента служит мнение о будто бы крайней нерациональности примененной в нем конструкции для каменного здания и, наоборот, естественности и разумности устроенных под его барабаном кокошников для деревянной постройки. Утверждая, что «в основе трехлопастных арок-кокошников собора Евфросиниева монастыря лежат трехлопастные деревянные бочки», Н. И. Брунов находил, что «строитель собора не сумел «сочетать» воспринятые им из деревянного зодчества формы с каменными конструкциями, что «кокошники» собора Евфросиниева монастыря представляют собой чисто декоративные элементы, не только не оправданные конструктивно, но даже представляющие собой значительный лишний груз, положенный на своды и арки, вследствие чего пришлось заметно усилить столбы и стены здания» . Строитель собора представлялся этому исследователю как «самоучка или, может быть, плотник, наспех обучившийся кирпичной технике и не успевший еще глубоко с ней освоиться» , Н. Н. Воронин, более осторожно относившийся к мысли о происхождении форм этого памятника от деревянной архитектуры и заметивший, что его строитель был «не новичок в кирпичной технике», тем не менее тоже признал кокошники Спасского "храма бесполезным грузом, видел в них «вредный огромный монолит, давивший на своды», а «трезвый строительный расчет» находил в том, что зодчий сумел «обеспечить запас прочности и устойчивости здания, несшего перегруженный подкупольным постаментом верх».
Между тем разумность и естественность для каменного здания конструкции, примененной в Спасском храме, и полезная роль его кокошников совершенно ясны. Благодаря кокошникам давление от главы передается не только на четыре подкупольные столпа, но и на боковые своды и на стены четверика. Сравнивая последние два рисунка, можно представить, в какой степени кокошники Спасского храма облегчили работу его столбов. Площадь, на которую распределяется масса главы, благодаря кокошникам увеличилась в десятки раз. В то же время масса самих кокошников не так уж велика. Даже на разрезе, сделанном по наибольшему сечению кокошников (по оси четверика), их величина не особенно значительна по сравнению с величиной кладки барабана и купола. К диагоналям же четверики кокошники сходят на нет и в диагональном разрезе совсем не занимают места.
Трехлопастная форма кокошников при умеренном объеме их кладки позволяет передавать давление от барабана на боковые своды довольно равномерно на большую площадь. По конструктивному назначению кокошники можно уподобить контрфорсам, подпирающим с четырех сторон барабан. Теоретически наиболее рациональной формой их, казалось бы, была форма, близкая к полупирамидальной. Однако на практике это обстояло далеко не так. Наклонные грани кирпичной пирамиды размывались бы водой (особенно из-за капели и потоков, падающих с краев покрытия главы). Мастера, учитывая, по-видимому, это обстоятельство и необходимость прикрыть устои сверху обычной свинцовой кровлей, а также, разумеется, архитектурно-художественные соображения, пришли к трехлопастной форме кокошников, наиболее удовлетворяющей всем условиям.
Необходимо заметить, что эффективность работы кокошников зависела от расстояния между подкупольными столбами и стенами четверика. Чем меньше было это расстояние, тем большая часть нагрузки могла передаваться на стены, тем существеннее облегчалась работа столбов. При увеличении пролетов боковых нефов рациональность такой конструкции снижалась бы, а при значительном расстоянии от подкупольных столбов до стен (или дополнительных опор) кокошники практически действительно Могли стать бесполезным грузом. Теоретически при значительной ширине боковых нефов, например, близкой к ширине подкупольного квадрата, какая-то часть нагрузки от главы все же должна была бы передаваться на стены четверика. Однако на деле на это никак нельзя было рассчитывать. Даже незначительная разница в величине осадки стен и столбов привела бы к нарушению связи между частями, примыкающими к стенам четверика. Такая разница в осадке при большой ширине боковых нефов была неизбежна.
Зодчий, строивший полоцкий Спасский храм, в полной мере учитывал особенности работы примененной им конструкции. Расстояния между подкупольными столбами и стенами четверика (западная стена внизу прорезана тремя проемами) он сократил до предела. Это привело к уменьшению вместимости боковых нефов, что пришлось возмещать введением нартекса, а из-за этого весь план получил вытянутую форму. С узостью боковых нефов связано отсутствие боковых абсид и, как следствие, — большая величина средней абсиды. Таким образом, вся композиция храма определена замыслом его подкупольной конструкции. Кокошники его — только деталь конструктивной системы, столь же неотъемлемую особенность которой составляют узкие боковые нефы, т. е. наблюдается предельное сближение столбов со стенами .
Такой прием логичен и рационален именно для каменного здания. Изобрести его мог только зодчий-каменщик, обладавший большим практическим опытом и обширными и точными сведениями о работе каменных конструкций. Применение этого приема отнюдь не было случайностью — он был звеном в цепи тех мер, которые русские каменщики предпринимали для совершенствования конструкции каменных купольных зданий. С самого начала деятельности русских мастеров им пришлось столкнуться с неприятным свойством этих зданий — неодинаковой осадкой ограждающих стен и столбов, несущих куполы, испытывающих значительно большее удельное давление. Без сомнения, именно сильной и неравномерной осадкой столбов вызывались падения верхов каменных церквей — характерные строительные катастрофы Древней Руси. Наиболее ранним способом уменьшения разницы в осадке, по-видимому, было устройство под столбы ленточных фундаментов, связанных перевязкой кладки и деревянными лежнями с периметральными стенами. Но такие основания при большой затрате материалов и рабочей силы все же оказались недостаточными. В местах сосредоточенного давления столбов ленточные фундаменты, обычно неглубокие, могли прогибаться вместе с лежнями.
Таким образом, уже в первой половине XII века русские каменщики обратились к необходимости разгружать столбы путем перенесения части тяжести главы на стены. Конструкция собора Спасо-Евфросиниева монастыря представляла собой весьма удачное инженерное решение задачи. Но теснота узких боковых нефов ограничивала возможность использования этого приема. Памятник рубежа XII и XIII веков — храм Пятницы в Чернигове— первый из известных нам образцов применения ступенчато-повышенных подпружных арок — показывает, что к XIII веку русские каменщики нашли другой способ решения той же задачи, дающей большую свободу компоновки плана и интерьера церковного здания. Возможность при этом способе расширить боковые нефы и явилась причиной распространения таких арок, применявшихся на протяжении веков, а сковывавшая зодчего в компоновке плана конструктивная система полоцкого Спасского храма была оставлена и забыта.
Размеры работы не позволяют подробно разбирать здесь, насколько необоснованно предположение Н. И. Брунова о том, что «трехлопастные бочки» могли появиться в деревянной архитектуре. Они наиболее целесообразны именно в каменных храмах с цилиндрическими и полуцилиндрическими сводами и с повторяющимися на их фасадах закомарами. Такие своды и закомары, известные в русской каменной архитектуре с середины XI века (Софийский собор в Новгороде), позднее в четырехстолпных храмах образовали трехлопастное завершение каждого фасада. Но и без этого ясно, что формы, вызванные к жизни специфическими задачами конструирования каменных зданий, не могли вместе с тем возникать в деревянных постройках.
Н. И. Брунов писал, что «особенностью» деревянной бочки является то, что ей можно придать «любые очертания» . Теоретически венчатые рубленые покрытия могут иметь хотя и не «любые», но весьма разнообразные профили сечения. Но возможность выполнить из того или иного Материала какую-то форму еще не означает, что такая форма могла быть введена в архитектуру, так как для этого она должна была удовлетворять еще многим условиям. Заметим здесь только, что «трехлопастные бочки» из-за резких переломов лопастей, образующих западающие углы, крайне неудобно было бы покрывать деревянной кровлей (даже чешуйчатой), которой на Руси покрывали криволинейные крыши деревянных построек. Это исключало применение такой формы в деревянном строительстве.
Псковские храмы с шестнадцатискатным покрытием и постаментом под барабаном. Наиболее ранний известный нам псковский храм с 16-скатным покрытием четверика (при криволинейных скатах) и развитым постаментом под барабаном — Троицкий собор на псковском Крому, построенный в 1365—1367 годах. Первоначальные формы этого здания можно установить по его изображениям на старинных иконах, в рукописях и особенно на прекрасно выполненном «чертеже» начала 80-х годов XVII в., настолько точном, что без особых затруднений был превращен в более наглядный аксонометрический рисунок. На всех этих изображениях собор показан с позднейшими притворами, приделами, галереями и с измененными в 1465 г. покрытиями основной части. Более поздними, по-видимому, являются и главки над приделами «на полатях».
Первоначальная кровля собора была свинцовой, уложенной почти везде прямо по сводам6. Полукруглые завершения полей между лопатками западной низкой части и средних делений четверика свидетельствуют о такой же форме закомар над ними. Завершения боковых полей четверика на «чертеже» конца XVII века не видны — они скрыты придельными главками. Н. Н. Воронин предполагал, что они имели многолопастное очертание. Можно также думать, что в этих местах завершения имели вид четвертей круга, соответствовавших угловым сводам. Обработка полукруглыми дугами четырех широких граней постамента свидетельствует о том, что он был покрыт четырьмя полукруглыми кровлями, уложенными по кладке повышенных подпружных арок...
Н. Н. Воронин, уделивший много внимания изучению псковского Троицкого собора 1365—1367 годов, видит в нем «смелое претворение в камне форм деревянной архитектуры». Особенно настойчиво утверждает это Н. Н. Воронин в отношении компоновки верха собора. «Комбинация восьмерика на четверике могла быть воспринята зодчими лишь из деревянной архитектуры»,— писал он. Он даже искал конкретный образец, служивший строителям Троицкого собора, и предполагал, что им могла быть деревянная церковь Софии, построенная в 1354 году вблизи Крома.
Однако формы верха псковского Троицкого собора 1365—1367 годов на самом деле были определены конструктивным решением перекрытий этого здания, избранным зодчими прежде всего из соображений инженерной целесообразности (что, разумеется, диктовалось заботой о прочности и долговечности здания). Наиболее рациональной конструкцией подкупольных сводов, известной тогда древнерусским каменщикам, были своды с повышенными подпружным арками. В черниговском храме Пятницы дошел до нашего времени пример весьма рационального сочетания таких сводов с перекрытием угловых частей четверика сводами в четверть окружности. Строители псковского собора применили в своей постройке ступенчатые своды, а весьма возможно, полностью повторили ту систему перекрытий, образец которой представлен теперь Пятницким храмом . В то же время они оставили снаружи конструктивную основу здания ничем не прикрытой, только придали ей декоративную обработку при помощи пучковых лопаток и дуговых завершений полей между лопатками. В этом убеждает сравнение рисунка собора со схемой его конструкции. Нельзя не видеть поэтому в архитектурных формах псковского собора пример самостоятельного творчества каменщиков.
Сказанное позволяет правильно понять, почему в псковской архитектуре XV века распространенным типом церковного здания стал храм с шестнадцатискатным покрытием и с восьмигранным постаментом, тоже покрытым на шестнадцать скатов, под барабаном . Причина этого не в приверженности псковских мастеров к формам деревянной архитектуры и в нежелании подражать композиции Троицкого собора, а в предпочтении, которое псковичи отдавали ступенчато-повышенным подпружным аркам перед другими, менее совершенными подкупольными конструкциями, и в обыкновении устраивать покрытия непосредственно по сводам. Разумеется, возможность появления такого верха храма была связана с ходом развития архитектурно-эстетических взглядов, но понять происхождение форм, в которых эти взгляды нашли тогда свое воплощение, можно, только учитывая особенности конструкции псковского храма. Вследствие пониженного расположения угловых сводов четверика естественно получалось покрытие с шестнадцатью скатами, а выступающие подпружные арки всегда образовывали постамент под барабан. Восьмиугольный (точнее, в виде квадрата с отсеченными углами) план постамента лишь отражал очертания конструкции, несущей барабан, — подпружные арки и расположенные между ними паруса, выполнявшиеся горизонтальными рядами кладки, образуют восьмиугольник именно таких пропорций. Придать постаменту четырехугольный план можно было только специально задавшись такой целью, для этого нужно было дополнить постамент над парусами кладкой, технически совершенно ненужной.
Также просто объясняется происхождение нощипцовых покрытий, характерных для псковских храмов этого типа и придающих верхам этих храмов отмеченные Н. Н. Ворониным «остроугольность и причудливое нагромождение как бы ломающихся форм». К середине XV века псковичи перестали делать кровлю храмов из листового свинца и перешли к покрытию железом. Железо укреплялось на деревянной основе, устраивавшейся в виде настоящей тесовой кровли, с досками в два слоя, располагавшимися в направлении уклона крыши. Прикреплялась эта дощатая кровля к брусьям, положенным в пазухи и на шелыгу. Для предохранения крыши от срыва ветром концы брусьев заделывали в кладку стен и щипцов. При такой конструкции кровли могли быть только с прямыми скатами. Железная кровля требовала более крутых скатов, чем свинцовая, и над углами постамента, там, где раньше была пологая криволинейная кровля, теперь устраивали двускатные пощипцовые кровельки и постамент получил шестнадцатискатное покрытие.
Храм Вознесения в селе Коломенском. В храме Вознесения в Коломенском сторонники теории И. Е. Забелина привыкли видеть одно из наиболее убедительных подтверждений мысли о непосредственной зависимости форм каменной шатровой архитектуры от предшествовавшей ей деревянной. Они основываются на сходстве коломенского храма со старинными русскими северными деревянными церквами и на признанном исследователями древнерусской архитектуры отсутствии памятников каменного зодчества, Которые можно было бы считать непосредственными предшественниками коломенского храма. Найденный М. Н. Тихомировым летописный текст, в котором говорится о постройке храма Вознесения в селе Коломенском «вверх на деревянное дело», был воспринят ими как окончательное доказательство того, что коломенский храм стал подражанием более ранним деревянным шатровым церквам.
Однако никакие теории и доказательства не могут умалить значения того факта, что ни в обшей композиции храма Вознесения в селе Коломенском, ни в его конструкциях, ни в формах и деталях нет решительно ничего, что было бы несвойственно каменному зодчеству. Коломенский храм в действительности — ярчайший образец творчества древнерусских каменщиков, основанного прежде всего на развитии приемов и конструкций каменного зодчества. Убедительность же доказательств правильности применения к этому зданию теории И. Е. Забелина является только лишь кажущейся.
Исследователи архитектуры уже неоднократно обращали внимание на то, что на сходстве деревянных и каменных шатровых храмов нельзя заключать, что деревянные постройки этого рода служили образцами для каменных, а не наоборот, так как знакомые нам деревянные шатровые храмы относятся к более позднему времени, чем первые памятники каменного шатрового зодчества. Это сходство может убеждать только лишь в одном: формы каменных шатровых построек XVI века оказали огромное влияние на архитектуру деревянных шатровых храмов, строившихся значительна позднее.
По некоторым данным, деревянные «круглые» храмы, имевшие соответственно их плану пирамидальные покрытия, строили на Руси задолго до XVI века. Эти данные скупы и недостаточно точно интерпретированы, но с этим необходимо считаться в полной мере и нельзя предполагать, будто деревянных шатровых храмов до XVI века на Руси не было. В то же время мы не можем думать, что на протяжении нескольких столетий такие храмы строились в одних и тех же формах. Уже И. Э. Грабарь и Ф. Ф. Горностаев, а в наше время М. А. Ильин высказывали мысль о том, что шатровые деревянные храмы, существовавшие до XVI века, могли значительно отличаться от шатровых храмов XVI—XVII веков, испытавших, вероятно, влияние каменной архитектуры, в частности, каменных шатровых церквей. Без всякого сомнения, именно так и обстояло дело.
Другим аргументом в пользу происхождения форм каменного шатрового зодчества от деревянной архитектуры считалось отсутствие непосредственной связи приемов и форм шатровой архитектуры XVI в. с предшествующим ей каменным церковным зодчеством Первые каменные шатровые храмы XVI в. по некоторым архитектурным особенностями и общему производимому ими впечатлению отличались от церквей предшествовавшего времени, что было отмечено летописцем. И не случайно создание этих храмов расценивалось некоторыми исследователями как диалектический скачок в развитии древнерусской архитектуры. Вес же оно явилось вполне закономерным результатом развития определенного направления в творчестве русских каменщиков, ясно выявившегося к XVI веку и давшего постройки, которые можно с полным правом считать предшественниками храма Вознесения в Коломенском.
Храм Вознесения, если кратко его охарактеризовать, есть бесстолпный храм с крещатым планом. Поэтому его предшественниками могут быть бесстолпные церкви с планом, приближающимся к кресту Известны следующие памятники: церкви Иоанна Предтечи в Ивановском монастыре в Москве; Ильи Пророка в с. Ильинском Малоярославецкого района Калужской области и церковь Благовещенского погоста Кольчугинского района Владимирской области (1501 г.) Сходство этих построек между собой позволяет датировать и первые две началом XVI века. Связь между указанными зданиями и Коломенским храмом, достаточно очевидная, станет еще яснее, если представить ход развития творческой мысли зодчих, приведшей к появлению этих построек.
Конструкция сводов, план, весь облик церквей Иоанна Предтечи и Ильинской в Малоярославецком районе, если рассматривать их в первоначальном виде, говорят о их родстве и происхождении от обычных для Пскова конца XV века бесстолпных церквей. Они продолжают линию развития конструктивных приемов, характерных для этих псковских зданий. Нет сомнения, что это были произведения псковских каменщиков, так как в их архитектурных формах гораздо меньше особенностей, отличающих их от церквей Пскова, чем, например, в определенно построенных псковичами храмах Благовещения и Ризположенского в Московском Кремле.
В компоновке сводов псковских бесстолпных церквей можно видеть черты своеобразного инженерного мышления, свойственного мастерам-каменщикам. У некоторых народов и в разные времена каменщики вырабатывали очень схожие приемы перекрытия сравнительно небольших пролетов плитами или камнями. Основным общим принципом этих приемов было постепенное сокращение перекрываемого пролета посредством свешивания краев плит, кирпичей или камней, иногда путем перекрытия входящих углов и сочетания этих двух способов. Если над перекрываемым пространством имелась опора для перекрытия по всему контуру, принцип уменьшения пролета превращался в принцип сокращения периметра перекрываемого пространства. Средства для этого оставались теми же: свешивание рядов кладки и перекрытие углов.
Псковским каменщикам такие приемы были хорошо знакомы. Они их употребляли порой без особой технической необходимости, по-видимому, рассматривая получившиеся при этом ступеньки и скрещения плит с их светотенью как своего рода украшения, оживляющие гладкие поверхности оштукатуренной каменной кладки.
В том случае, если перед мастерами ставилась другая задача — создать сочетание сводов, позволяющее поставить световую главу без столбов, в их сознании возникали представления о много раз испытанных способах перекрытия плитами небольших проемов. Обычные комбинации арок псковских бесстолпных храмов указывают на то. что псковский каменщик нередко пользовался арками так же, как плитами при перекрытиях небольшого масштаба. Это относится и к простым и к более сложным комбинациям арок. При небольших размерах четверика оказывалось достаточным разместить по одной арке у восточной и западной стен, чтобы сократить пролет между ними до необходимой величины. При более значительных пролетах у этих двух стен устраивали по две параллельные арки, расположенные ступенями, поэтому нижняя арка, поддерживаемая по всей ее боковой стороне щековой стеной, сама поддерживала верхнюю арку. Другим вариантом было последовательное чередование поперечных и продольных арок.
В псковских бесстолпных храмах далеко не до конца были использованы возможности развития заложенных в них конструкторских идей. Совершенствование компоновки таких зданий могло продолжаться. Оно могло пойти в направлении поисков наивыгоднейшего для таких сводов плана, а также по пути введения новых средств сокращения периметра перекрываемого пространства. Поэтому нельзя представить себе ничего более естественного и логичного, как применение крестообразного плана при обычных псковских перекрещивающихся арках. Выгодность такой конструкции состояла не только в том, что при той же вместимости храма она позволяла значительно уменьшить пролеты основных арок (следовательно, и их распор), но и в том, что стены, образующие концы креста, служили контрфорсами, «погашающими этот распор», что придавало зданию особенную устойчивость и прочность даже при небольшой толщине стен. Поэтому появление бесстолпных храмов, перекрытых псковской системой арок с таким планом, не является случайностью и не есть результат «каких-то юго-западных воздействий» или следствие работы Алевиза, как писал А. И. Некрасов.
Если переход от построек храмов, подобных церквам Ивановского монастыря в Москве, села Ильинского и Благовещенского погоста к храму Вознесения в селе Коломенском и можно считать скачком, то нельзя не признать, что предпосылки, сделавшие его возможным и предопределившие его формы, были подготовлены предшествовавшим развитием каменного церковного зодчества. В настоящей работе не рассматриваются причины появления и расцвета шатровой архитектуры. Это сделано другими исследователями . Цель данной работы — показать, что без учета предшествовавшего развития русского каменного зодчества нельзя объяснить происхождения приемов и форм первых шатровых каменных построек XVI века, так же как невозможно их объяснить ссылкой на существование более ранних деревянных шатровых храмов. Конечно, шатровые верхи деревянных «круглых» храмов могли подсказывать мысль — перекрыть шатром каменный храм, но этим еще не определялись конструкции, плановое решение, архитектурные формы каменных шатровых храмов.
Важнейшими причинами, обусловившими эти приемы и формы, были: с одной стороны, новый характер социального заказа — появившаяся потребность в церквах — мемориальных монументах, которые должны были производить ошеломляющее впечатление своим внешним видом, с другой — технические навыки и возможности, которыми обладали мастера-каменщики, и наличие такого типа каменного храма, развитие которого могло привести к желаемым результатам. Таким зданием был бесстолпный храм, меньшие размеры которого и отсутствие внутренних подкупольных столбов позволяли больше труда и материалов употребить на наружные части, т. е. без лишних затрат значительно увеличить высоту зданий. Устройство сводов бесстолпного храма было не сложнее, чем столпного. Вся конструкция в целом была более рациональна — стены равномерно нагружались весом верха и верху можно было давать любую возможную высоту, не опасаясь неравномерной осадки. Развитие бесстолпмых храмов позволяло ввести в архитектуру новые приемы и сочетания форм, создавать эффектные композиции.
Храмы московского Ивановского монастыря, села Ильинского и Благовещенского погоста показывают, что первые шаги на пути от простых бесстолпных типов к шатровым были сделаны уже в самом начале XVI века. Эти храмы отличались от псковских бесстолпных крестообразными планами, трехапсидными алтарями и убранством фасадов, что их сближает с храмами села Острова и Коломенского.
Храм в селе Острове. Вопреки мнению И. Э. Грабаря, постройка в с. Острове, по-видимому, предшествовала появлению храма Вознесения. Мнение некоторых исследователей, будто апсида и шатер пристроены позднее (а первоначально не существовали),— ошибочно. «Спайка» алтаря с крестовой частью храма может объясняться переделкой алтаря. Возможно, что первоначально алтарная часть имела три апсиды, как в названных трех храмах начала XVI века, а при пристройке приделов была изменена. Завершение же храма, его шатер и восьмерик настолько тесно связаны и конструктивно и архитектурно с крестовым основанием, что нет сомнения в их принадлежности к первоначальной пристройке.
Многие особенности храма в селе Острове дают основание считать этот памятник наиболее старым из всех дошедших до нас шатровых храмов — план, очень близкий к планам предшествовавших церквей с крестообразной основой. Некоторая недоработанность общего приема — слабое развитие восьмерки и шатра, излишне большая величина главки, сохраняющей еще характер главы обычного, не шатрового храма, ненайденность и сложность обработки переходов от стен храма к восьмерику и от восьмерика к шатру, ярко выраженные псковские черты в декоративной обработке и профилировке, наконец, даже та «уютность и мягкость» во всем облике здания, которую подметил И. Э. Грабарь и которая свойственна постройкам, относящимся к ранним этапам деятельности дружин псковских мастеров за пределами псковской земли. От церквей в московском Ивановском монастыре, с. Ильинском и Благовещенском погосте храм в с. Острове отличала (в его предполагаемом первоначальном виде) лишь компоновка верха, т.е. введение восьмерика, шатра и сводов, перекрывающих углы.
Храм Вознесения в селе Коломенском блещет уже компоновкой, доведенной до совершенства. Восьмерик и шатер здесь вполне развиты, главке, завершающей шатер, придан характер, отвечающий ее подчиненной роли. Высота храма и вертикальная динамика его форм подчеркнуты горизонталью гульбищ. Наружные формы с чеканной ясностью выражают конструкцию здания.
Таким образом, утверждение о том, что архитектура храма в с. Коломенском не имела связи с предшествовавшим русским каменным церковным зодчеством и не имела в нем непосредственных предшественников, — неверно. Коломенский храм нельзя признать «повторением» деревянных храмов, хотя какие-то прототипы его шатрового верха безусловно существовали еще задолго до него в деревянной архитектуре. Об этом свидетельствуют упоминавшиеся уже слова летописца, отметившего, что Коломенский храм построен «вверх на деревянное дело».
Независимо от развития деревянного зодчества русские каменщики (о чем уже было сказано) на основе собственного опыта могли прийти к мысли о применении перекрытия в виде восьмигранного шатра. Они, привыкшие перекрывать небольшие пролеты напуском каменных плит или кирпича и применять при больших пролетах «напуск» расположенных ступенями арок, могли прийти к идее постепенного сокращения периметра перекрываемого пространства. Наиболее чистое и ясное выражение эта идея получила в каменном шатре — перекрытии посредством постепенного равномерного свешивания рядов кладки. Возможность применения этого приема, вполне логичного для камня или кирпича, была связана с необходимостью для шатра при его большом размере основания в виде многоугольника. Каменный шатер с квадратным планом — конструкция нелогичная, а при большом масштабе даже рискованная, так как жесткость шатру придают его углы, а слишком широкие грани между ребрами могут прогнуться. Свойства каменных шатров были испытаны древнерусскими каменщиками до XVI века на перекрытиях сравнительно небольшого масштаба, применявшихся в кивориях и каменных столпообразных храмах (где они могли быть не только пирамидальными, но и коническими). С введением в перекрытие храма сводов, срезающих внутренние углы, когда в компоновку верха храма вошла форма восьмигранника (точнее — восьмигранный барабан), стало возможным применение шатрового верха (т. е, главы) крупного храма. Таким образом, именно развитие конструктивных приемов перекрытия каменных бесстолпных храмов открыло возможность завершения главы каменного храма не куполом, а шатром. А это доказывается всем развитием композиции псковской церковной архитектуры XII—XV вв. и в первую очередь форм сводчатых покрытий, где мы могли наглядно убедиться, как конструктивные приемы подсказывали мастерам внешние формы покрытий и верхних частей храмов. Они есть логический результат применения именно данных приемов. Насколько же не соответствует истине распространенное мнение о «принципиально-деревянном характере» этих форм, мнение о том, что здесь имеет место заимствование. Эти мнения никак не согласуются с действительностью и в корне искажают историческую истину, дают неверное, порочное представление о характере творчества русских народных зодчих.
Непосредственное отражение наружной формы конструкций заключает в себе некоторую примитивность (не в смысле художественном, а практическом), поскольку оно проходит мимо ряда практических явлений, не учитывая их.
В дальнейшем часто практические соображения (тесно увязываемые с вопросами художественными, но все же игравшие ведущую роль в качестве двигателя прогресса архитектуры) подсказали решение, которое непосредственно и не выражало снаружи форму перекрытия, но зато лучше отвечало свойствам используемого материала и особенностям климата.
Таким образом, и в основе перехода к восьмискатным покрытиям лежали опять-таки не «заимствования» и не отвлеченные формальные соображения, а практические вопросы — вопросы долговечности частей здания и удобства строительства, строго учитываемые мастерами (и может быть заказчиками?).
В новом решении есть некоторая половинчатость — если оно отходит от более или менее непосредственной передачи форм самой конструкции, почти повторения ее снаружи, то все же оно сохраняет известные черты старых решений, располагая по-прежнему щипцы по странам света и оставляя разжелобки. Ясно, что разжелобки должны были быть наиболее слабым местом такого покрытия. И поэтому вполне логичным был переход в XV7!! веке к четырехскатным кровлям, не имеющим разжелобков. Народные зодчие этого периода сочетали такую форму покрытия с распространившимся в это время сомкнутым сводом Конечно, четырехскатное покрытие храмов, бывших до того восьмискатными, поскольку оно было связано с коренным изменением форм, являлось искажением, но в новых постройках четырехскатная крыша явилась вполне логичной. Отсюда и происходит ее появление (и это важно отметить, поскольку это касается данной темы), а дальнейшее распространение этой формы покрытия и перестройки старых композиций не относятся к теме и не могут быть целиком отнесены к влиянию зодчих, а не заказчиков
Нам важно было выяснить, откуда берутся новые формы каменного зодчества: вырабатываются ли они и на основе чего и как вырабатываются или же переносятся из деревянного зодчества, являются результатом заимствования.
Если бесстолпные храмы существовали до псковских бесстолпных храмов и если приделы у храмов тоже существовали до псковских храмов с приделами, то все же это не снимает того бесспорного факта, что именно псковские композиции храмов с бесстолпными боковыми приделами явились непосредственными предшественниками композиции древнерусских храмов XVI пека — и не только хронологически (ибо прочие были уже далеки по времени), но и генетически.

Часть вторая
СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ ПСКОВСКОЙ ШКОЛЫ ЗОДЧЕСТВА (САМОБЫТНЫЕ ЧЕРТЫ ТВОРЧЕСТВА ПСКОВСКИХ КАМЕНЩИКОВ ПО ПОСТРОЙКАМ XIV—XVII ВЕКОВ).

Архитектурное творчество до XVIII века на Руси и, в частности, в Пскове находилось в руках мастеров-строителей, представителей широких масс трудового народа. Ремесла каменщика, плотника и другие строительные профессии были в те времена на Руси уделом только «низших» сословий. Искусству архитектуры этих мастеров не учили. Ему они научились на опыте работ поколений предшествовавших им таких же строителей и на собственном опыте. Псковские каменщики уже к XV веку достигли очень высокого технического и архитектурного мастерства и не теряли его до XVIII века.
Псковские каменщики XVII века получили в наследство от псковских мастеров XV—XVI веков не только совершенную технику постройки из камня на известковом растворе, прекрасное знание растворов, правильные способы кладки и перевязки, превосходное уменье строить своды и устраивать связи и представление о работе их, умение обрабатывать известковый камень, разбираться в его свойствах и использовать их, но также и уверенное владение архитектурно-художественными приемами, навыки образования архитектурных форм и декоративного убранства из псковских материалов.
Достижения предшествующей эпохи древнепсковского зодчества, основанные на творчестве таких же мастеров-каменщиков, хорошо понятные и близкие каменщикам XVII века, вооружили их испытанными архитектурными приемами, дали им уверенность в работе и опору для дальнейшего творчества. Их мышление как каменщиков все еще оставалось «каменщицким», но мы видим, как в творчестве эти «каменшицкие» черты не проявляют уже себя с такой смелостью и свежестью, как в XV—XVI веках.
В XV—XVI веках таким очень выигрышным приемом было решение барабана, сводов храма, различные системы плана храма, столбов и сводов, где творчество каменщиков развернулось с особой широтой и силой. XVII век не дал для каменщиков таких широких и, главное, свежих задач. Полет их воображения был более связан, поле деятельности, на которое они могли развернуться, сужено. Было запрещено коренным образом изменять и развивать типы церковной архитектуры. Сказалось и влияние купцов на городскую архитектуру XVII века. Однако гражданская архитектура Пскова продолжает развиваться и в XVII веке.
Коренные особенности творчества псковских зодчих определялись, с одной стороны, их социальным положением как представителе народных масс, обладавших свойственным простым трудовым людям образом мышления, а с другой стороны — содержанием и условиями их профессиональной деятельности.
Подход к архитектурному творчеству псковских зодчих не мог соответствовать и не соответствовал воззрениям и стремлениям господствующих эксплуататорских классов. Однако цельным законченным ясным взглядам русских каменщиков и плотников на архитектуру в то время, т. е. до конца XVII —начала XVIII веков, ни феодальная знать, ни духовенство, ни купечество не могли противопоставить вполне законченное свое собственное понимание архитектуры и ее задач.
При всей, казалось бы. достаточно большой возможности влиять на мастеров заказчики были в то время ограничены в их требованиях кругом тех известных им приемов и форм архитектуры, которые были выработаны русскими каменщиками и плотниками. До тех пор. пока заказчики не обращались прямо к примерам зарубежной архитектуры или к иноземным зодчим, границы этого круга могли раздвигаться лишь в результате творчества мастеров. Пользуясь трудом зодчих — людей чуждых им низших классов, привилегированные классы Руси не умели еще превращать их только в исполнителей продиктованной им воли и не были в состоянии создать своих приказчиков от архитектуры из представителей своего социального круга или выучеников, которым был бы привит соответствующий сознанию правящих классов образ мыслей.
Не следует, конечно, преувеличивать возможности самостоятельного творчества, предоставлявшиеся мастерам-строителям. Творчество их было чрезвычайно стеснено условиями социального заказа той эпохи, гнетом эксплуататоров, который не позволял народу развивать в полную силу его таланты. Социальный заказ направлял усилие мастеров на разрешение определенных задач и тем предопределял путь развития зодчества. Сталкиваясь с различными требованими заказчиков, мастера в общем были вынуждены выполнять их независимо от своего отношения к этим требованиям. И, тем не менее, каждая из построек, созданных русскими народными зодчими, являлась памятником их творчества, подлинным произведением народного искусства.
Противоположность классовых интересов, вражда господствующих к «низшим» сословиям, коренное различие в образе жизни, в воззрениях — все это прививало эксплуататорским классам России по мере того, как они все более укреплялись, враждебное отношение к народному творчеству и его проявлениям. Этот процесс, распространяясь на архитектуру, с железной неумолимостью приводил высшие слои русского общества к концу XVII в, На путь заимствования внешних форм архитектуры, созданной западноевропейской дворянской и буржуазной культурой, так как никакого другого практически возможного разрешения этого положения не существовало.
Заимствование культуры Запада становится открытым. Немецкие шкафы, стулья, часы, картины, заморская посуда и т. п. начинают проникать в дома богатых купцов. Наконец, среди богатейших купцов появляются такие, которые хотят, чтобы их палаты походили на постройки западноевропейских зодчих.
Однако памятники древнерусской архитектуры конца XVII века убедительно говорят о том, что даже в тех случаях, когда заказчик требовал от мастеров применения форм зарубежной архитектуры, русские каменщики до тех пор, пока они еще не были превращены в безгласных исполнителей архитектурных чертежей, всегда исполняли заимствованные из-за рубежа формы так, что они приобретали совершенно новый характер.
Русское зодчество и до XVIII века не было изолировано от архитектуры других народов, но было замкнуто. В гражданском зодчестве Пскова, например, можно найти черты, общие с гражданской архитектурой Западной Европы. Повалуши напоминают общие залы европейских домов. Такие приемы, как деревянные крытые галереи и балконы, деревянные тамбуры и междуэтажные лестницы, заключенные в деревянные перегородки и расположенные в залах или комнатах, устройство окон в нишах со скамьями по сторонам окна — общи и для Пскова и для Запада.
Черепичные покрытия гражданских зданий и устройство черепицы, применявшейся для этой цели в Пскове в XVII веке, подобны западным. Но русские мастера не стремились к заимствованию внешних форм, и все. что выходило из их рук, принимало ярко-выраженный местный русский характер. В XVIII веке правящие классы России поставили перед собою именно задачу перенесения форм.
Феодальное русское государство XVII в. приносило купечеству неисчислимые убытки, беспощадно ограничивало и подрывало рост его доходов и внушало ему постоянную тревогу. Купечество, не смея открыто бороться с феодальным государством, все же высказывало свое недовольство.
Критическое отношение к существующему общественному устройству Руси проникло и в среду феодалов. Представители высших феодальных кругов начали осознавать, что для того, чтобы не отстать от западноевропейских стран, необходимо поддерживать торговый капитал и промышленное предпринимательство, создавать широкие возможности для их развития. Такие идеи должны были находить особенно благоприятную почву в высших слоях купечества, так как они наиболее отвечали его интересам и соответствовали его тайным мечтам. Возможность исполнения этих тайных мечтаний связывалась с перенесением на русскую почву элементов западноевропейского общественного устройства, западноевропейской культуры.
Литература, описывающая другие страны, иной быт и нравы, все более и более распространяется среди купечества к концу XVII века. В скудных купеческих библиотеках к этому времени появляется переводная литература, а вместе с ней и русская сатирическая литература, которая иногда подвергала осмеянию феодальные порядки современной ей Руси.
Растущая любознательность и критическое отношение к собственному общественному устройству и культуре все глубже и крепче проникает в купеческую среду. Этому способствуют влияние и других слоев общества.
Отрицание идей официального церковного благочестия, аскетизма, обуздания плоти и постничества находит в среде купечества вполне благоприятную почву и с укреплением благосостояния купечества во второй половине XVII века и относительным упрочнением его положения в этой среде все более растет откровенная любовь к мирским «греховным» радостям и удовольствиям, к увеселениям, праздничным пирам и затейливым церемониям.
Интересы господствующих классов требовали теперь, чтобы архитектура не только прикрашивала действительность, но чтобы она представляла ее в совершенно извращенном виде, чтобы она служила средством подавления масс. Сказывалось стремление к своей особой культуре «для избранных», потребность отгородиться от народа, поставить себя «выше» народа, стремление скрыть от глаз народа свою подлинную сущность, свою истинную природу, перерядившись для этого в пышное маскарадное обличье. Все это требовало не тех архитекторов, которыми были русские каменщики, правдиво отражавшие в своих творениях все стороны и действительные условия жизни. Характер их творчества был не только чужд идеологии правящих классов, но и прямо противоречил их коренным классовым интересам и потребностям. Этим самым судьба этого творчества была предрешена. Возможность создавать архитектуру с начала XVIII века была окончательно отнята от представителей трудового народа и передана в руки привилегированных архитекторов.
* * *
Своеобразие культуры средневекового Пскова коренилось в тех чертах его общественного уклада, которые в полной мере установились лишь в XIV веке. В образовании этого уклада важнейшую роль сыграли не только раннее развитие ремесленного производства и сравнительная слабость боярского землевладения в псковской земле, но и высокие моральные качества простых псковичей — их твердость и отвага, единение перед лицом врагов и верность родине.
Псков не знал столь резких имущественных контрастов, какие были характерны для других городов Руси, в частности и для его «старшего брата» — Господина Великого Новгорода. Это имело важное значение и отразилось на характере псковской культуры. Труд многих поколений древних псковичей дал такие результаты, которые не смогли стереть с лица земли ни стихийные бедствия, ни ломки, ни перестройки, ни последствия коренных изменений во вкусах горожан.
К середине XIX века, то есть к той поре, когда русская старина начала привлекать к себе внимание ученых, от архитектуры древнего Пскова на поверхности земли сохранилась лишь незначительная часть древних сооружений, которыми пользовались новые поколения псковичей, приспособлявшие их к своим новым потребностям и вкусам. Удивляясь теперь прочности все еще существующих древних псковских зданий, нужно в то же время отдавать себе достаточно ясный отчет в том, что они утратили свой первоначальный вид и разгадать его бывает порой очень трудно.
Представить себе, как меняется из века в век облик древних псковских храмов, можно на примере церкви Николы на Усохе в разные периоды ее существования с XVI по XX век. Разницу между первоначальным состоянием древнепсковского гражданского здания и его видом в начале XX века видно по чертежам Вторых палат Меншиковых. Столь разительные изменения — отнюдь не исключение, наоборот, они характерны для памятников Пскова, а церковь Николы на Усохе и Вторые палаты Меншиковых всегда признавались наиболее сохранившимися зданиями.
Однако, как это ни удивительно на первый взгляд, исследователи Пскова, восторгавшиеся остатками псковской старины, очарованные тем ощущением древности, которое вызывают эти памятники, никогда в должной степени не догадывались, насколько в действительности искажены эти древние сооружения. И даже теперь представление об архитектуре и искусстве древнего Пскова все еще продолжает строиться во многом на тех впечатлениях, которые дают остатки древностей в их нынешнем состоянии.
Такое положение отразилось и на широких обобщениях, относящихся к архитектуре древнего Пскова. Переделки псковских храмов, продолжавшиеся на протяжении нескольких столетий, в конце концов придали разновременным и разнотипным зданиям почти одинаковый облик, уничтожили или скрыли многие из тех особенностей, которые позволили бы судить о развитии древнепсковской церковной архитектуры. Это способствовало неверной датировке многих памятников и утверждению несправедливого мнения о якобы крайне медленном и весьма ограниченном развитии, почти неподвижности псковской архитектуры с XIV по XVIII век. Наибольшую ценность в памятниках Пскова представляют не наносные черты, а то подлинное, что было заложено в них первоначальными создателями.

Постройки псковских зодчих XIV и первой половины XV века — эпохи становления самобытных черт древнепсковского искусства.

Собор Снетогорского монастыря — одна из ранних построек XIV века (1310 г.), сохранившаяся до нашего времени, отражает в себе технические приемы каменной стройки псковских мастеров с уже характерными местными особенностями.
Формы собора продиктованы сознательным стремлением (очевидно, заказчика) повторить Мирожский собор.
На Снятной горе этот образец, однако, был воспроизведен не в самом первоначальном виде, а уже с надстроенными западными углами. Компоновка архитектурных масс храма и соотношение с главой получились здесь иными, чем у Мирожского собора. С учетом климатических условий были изменены (сильно сужены) окна. Технически более рационально для Пскова выполнена кладка — из одной плиты без плинфы. Связанное с этим покрытие всех каменных частей здания обмазкой и побелкой придало стенам храма сверкающую белизну. Наконец, в формах пояска, завершающего барабан, проявилось уже собственное архитектурное творчество псковских каменщиков. В результате греческие черты успели в нем уступить некоторое место ясно выраженным местным особенностям.
Возможно, что подобные изменения псковских церквей начались еще раньше — при строительстве Довмонта (и были даже более значительными, чем можно судить по Снетогорскому собору). Во всяком случае, снетогорские фрески свидетельствуют о том, что псковская монументальная живопись к XIV веку приобрела самобытные черти, глубоко отличавшие ее от фресок XII века Мирожского собора, выполненных в византийской манере. Особенности снетогорской росписи — обилие жизненных реальных наблюдений, собранных художником в быту, природе и запечатленных на фресках, предельная индивидуализация изображений святых, необычайная жизненность их ликов.
Такая конкретность и реалистичность изображений — тоже проявление самобытного Народного начала в искусстве, не раз дававшее себя знать с древних времен. Если верхний слой красок росписи почти повсеместно утрачен, то сохранился ее подмалевок, выполненный дешевой, в изобилии добывавшейся в псковской почве кирпично-красной краской — «черленью псковской». По этому подмалевку были положены основные цвета росписи. Теперь при очень внимательном осмотре лишь кое-где можно заметить остатки верхнего слоя красок, свидетельствующие о первоначальном цветовом богатстве, яркой декоративности и необыкновенной мажорности этой росписи.
Исследования показали, что фон снетогорской росписи был светлый, лазурно-голубой, на нем сияли краски: желтая, бирюзово-зеленая, светлая кирпично-красная с малиновым оттенком и белая. Богатство колорита усиливалось раэбелкой и введением дополнительных второстепенных красок, придававших еще большую насыщенность и благородство основным цветовым соотношениям,
Осматривая собор Снетогорского монастыря, нужно учитывать, что пристройки, примыкающие к нему с западной стороны, соединенные со старой частью храма открытыми проемами, относятся к более поздним временам.
Обычный для Пскова XV—XVII веков узорный поясок по верху барабана главы — тоже результат одной из переделок, при которой барабан был надстроен. Окна всего храма, за исключением находящегося в барабане, — поздние, так же как и двери, пробитые с южной и северной сторон. Первоначальное покрытие храма было, по всей вероятности, посводным, затем его, как можно заметить, не один раз переделывали, а нынешние формы крыши появились в XVII и XVIII веках.
С середины XIV века наступил новый этап в развитии архитектуры Пскова. Его характер определило все расширяющееся строительство по заказам объединений посадских людей (концов, сотен и улиц). Новые понятия и обычаи требовали, чтобы каждая территориальная организация посадских людей, особенно такая сравнительно крупная, как городской конец, имела своих священнослужителей и свой храм. Концы, а затем и некоторые улицы стали строить свои храмы, причем, желая по возможности предохранить постройки от пожаров, их делали из камня. Строительство поручали местным мастерам.
Сооружений, отмеченных чертами слагавшейся в Пскове самобытной школы зодчества, сохранилось немного. Одним из первых, а может быть, и самым первым каменным кончанским храмом был построенный в 1339 году храм Михаила Архангела в Городце (Советская улица, 18). Несмотря на неоднократные перестройки этого памятника, он сохранил все же древние стены, столбы и, судя по некоторым данным, даже своды четверика, древнюю абсиду и основную часть притвора, примыкающего к четверику с западной стороны.
Верхние части стен снаружи завершаются полукружиями — закомарами, которые, быть может, не только подправлены, а и переложены позднее, но все же, вероятно, воспроизводят первоначальный мотив. Это дает основание считать, что храм был покрыт по полукруглым закомарам (по всей вероятности, свинцовыми листами).
Притвор, судя по обработке его сохранившейся лицевой (западной) стены, тоже завершался волнообразной позакомарной кровлей. Если эти предположения справедливы, то здание это повторило (в уменьшенном виде) существовавший тогда Троицкий собор, созданный в конце XII века полоцкими или смоленскими зодчими . Однако, как и при постройке Снетогорского собора, образец был воспроизведен с изменениями и на этот раз весьма существенными.
В храме Михаила Архангела псковичи применили ступенчатые своды. Существующие, но сильно пострадавшие от переделок приделы Михаило-архангельского храма, вероятно, относятся к XV веку. Интересны своды южного придела — один из ранних примеров самостоятельного технического творчества псковских каменщиков. Глава храма целиком сделана при капитальном ремонте в 1694—1695 годах. К этому же времени относится и пояс из печных изразцов, завершающий барабан.
Памятник псковской каменной церковной архитектуры конца XIV века— остатки церкви Рождества Христова в Довмонтовом городе (1388 г.) вместе с рядом других храмов, стоявших у восточной стены Довмонтова города, был засыпан землей при сооружении на атом месте земляного укрепления (Рождественской батареи) в 1701 году. При этом главы храма были сломаны, своды и верха стен обрушены, но все прочие части здании оставались нетронутыми. Археологических раскопок церкви еще не производилось, и пока видна лишь его восточная сторона.
Как и все сохранившиеся до нашего времени псковские храмы XIV века, церковь Рождества имеет всего одну алтарную абсиду. Расположение выступов или лопаток, которыми обработан четверик, говорит о том, что главу церкви поддерживали четыре столба. Своды несомненно были ступенчатыми. Уже к середине XIV века эта конструкция не только была освоена псковскими мастерами, но и успела подсказать им новые приемы завершения верха храма, ставшие характерными для продолжительного периода развития псковской церковной архитектуры. Свидетельство этого — Троицкий собор, построенный в 1365—1367 годах на Крому, который не сохранился, но хорошо известен нам по подробному и точному рисунку, сделанному перед разрушением этого здания в конце XVII века. Судя по рисунку, барабан церкви был поставлен на постамент. Идея устройства постамента под барабаном церкви была не нова. Она возникла в южной Руси одновременно с применением ступенчатой конструкции сводов еще на рубеже XII и XIII веков. Однако формы постамента Троицкого собора не повторяют применявшихся ранее, а найдены псковскими мастерами самостоятельно. Вместе с тем очень продуманно, в полном соответствии с принципом единства конструкции и архитектурной формы решена композиция всего верха храма.
К самому началу XV века (1413 г.) принято относить церковь Василия на Горке (Октябрьская площадь, сквер). Если бы можно было считать эту датировку правильной, то это здание могло служить свидетельством поразительного скачка, происшедшего в развитии архитектуры Пскова в первые годы XV века, а создавшего его зодчего пришлось бы считать гением, предвосхитившим приемы, ставшие характерными для Пскова только более чем через столетие. Однако более вероятно, что церковь Василия на Горке была полностью перестроена в XVI веке и этот храм нельзя рассматривать как памятник раннего периода развития псковской архитектурной школы. Высокое подцерковье, благодаря которому храм, поставленный к тому же на горе, был сильно поднят вверх вход в притвор по крыльцу (не сохранившемуся до нашего времени), алтарная часть с тремя закругленными абсидами, постановка придела, несколько выдвинутого к востоку от четверика, часовня-усыпальница, аналогичная часовни у церкви Николы на Усохе (от нее остались следы), предельно выработанные приемы отделки барабана, абсид и других частей храма, доведенные до классического совершенства, — все эти особенности характерны для псковской церковной архитектуры XVI века и не встречаются в памятниках, с достоверностью датируемых XV веком (даже второй половиной его). Более всего показательно решение верха храма. Покрытие его основного объема по трем полукружиям с каждого фасада было поднято над сводами так, чтобы скрыть под ним их ступенчатое построение. Такой прием коренным образом противоречит основному принципу, которому следовали в своем архитектурном творчестве псковские каменщики всю вторую половину XIV века и почти весь XV век, и составляет характерную особенность псковской церковной архитектуры XVI века. Все это заставляет предполагать, что храм Василия на Горке, построенный в 1413 году, был разобран и заново создан в XVI веке.
Первая половина XVI века — время экономического расцвета Руси — ознаменовалась в Пскове грандиозным размахом каменного строительства. Множество старых храмов тогда было сломано и заменено новыми, более крупными. Летописцы лишь иногда сообщали об этих перестройках. Так, неотмеченными в летописи остались перестройки храмов Анастасии в Кузнецах, Нововознесенского, Старовознесенского, Иоакима и Анны, Климента и многих других. Нет ничего удивительного, если это же произошло и с храмом Василия на Горке.
В XIV веке псковские посадские люди начали создавать свои монастыри. Богатые люди, а затем и рядовые горожане, складываясь вместе целой «сотней» или улицей, стали основывать монастыри и вступать в них или же вносить вклады, покупая этими вкладами право на погребение в монастыре.
Уже с самого начала XIV века укрепления, защищавшие псковский посад, состоящие из земляных насыпей и деревянных тыновых оград, псковичи стали заменять каменными. В 1309 году каменная стена была построена с южной «приступной» стороны той части посада, которая была расположена севернее Усохи — высохшего русла речки, впадавшей в Великую, а через короткое время и с боковых сторон — от рек Великой и Псковы. В 1375—1380 годах каменные стены охватили еще большую площадь.
Псковский посад, недавно еще весь деревянный, все более обогащался каменными зданиями. Вероятно, не только церкви, но и гридницы, в которых собирались жители концов и улиц, тогда уже стали возводить из камня. В характере всех этих построек отразились вкусы горожан и широко проявилось творчество псковских каменщиков. Сверкающие покрытыми обмазкой и белеными известью каменными поверхностями, на которых кое-где горели цветные вставки фресковых росписей, формы новых церквей, подчиненные реальным практическим требованиям жизни, слагались в сложные и динамичные сочетания, дававшие богатую игру света и тени. В контрасте белых поверхностей с цветными пятнами фресковых изображений, живописном чередовании и дроблении световых и теневых пятен, в общем облике, далеком от какого-либо аскетизма и суровости, выражалось жизнелюбие и оптимизм простых русских людей, не поколебленных несколькими веками воздействия христианства.
Таковы определившиеся к середине XIV века самобытные черты псковской архитектурной школы.
Не меньшее своеобразие приобрела в это время псковская живопись. Ко второй половине XIV века она достигла наивысшего расцвета. Самобытные народные черты отличали псковские иконы уже в XIII веке (лучшее свидетельство этого — икона «Илья пророк в пустыне» из Выбутской церкви близ Пскова, находящаяся ныне в Третьяковской галерее).
В цветовом решении »той иконы уже наметились признаки той живописности, которая с такой безудержной силой овладела псковской иконописью XIV века.
Значительному числу сохранившихся псковских икон XIV века присуща особая внутренняя эмоциональность, а порой еще и поражающая своей глубиной реалистичность человеческих образов (яркий пример — икона «Избранные святые», хранящаяся в Третьяковской галерее).
К XV веку в интерьерах псковских храмов наряду с фресковыми росписями большое значение приобрел иконостас. Создание иконостаса стало делом не только живописцев, но и резчиков по дереву, а затем мастеров по обработке металлов. В псковских храмах того времени живопись, прикладное искусство и архитектура слились в одно неразрывное целое. Белые с тепловатым оттенком стеньг и своды храма, затененные в его западных углах, давали чрезвычайно выгодный фон для яркой, насыщенной цветовыми контрастами живописи икон и тонкой скульптурной резьбы тябл и царских врат иконостаса.
Расположение окон и светильников в церкви подчинялось задаче — как можно лучше осветить иконостас с его рядами изображений, подчиненных определенному ритму. Предметы прикладного искусства, украшавшие храм, придавали архитектуре полнозвучность, оживляли ее.
Таким образом, несомненно, что во второй половине XIV—XV веков памятники псковского монументального зодчества как по конструкции, так и по архитектурным формам уже существенно отличались от новгородских. В Пскове сложилась собственная архитектурная школа.

Постройки псковских зодчих эпохи зрелости искусства Пскова (вторая половина XV—XVIвеков).

С 1460-х годов псковичи перешли от покрытия храмов свинцовыми листами к покрытию железом. Вскоре железная кровля надолго стала обязательной принадлежностью псковских церквей. Известно, что при обороне Пскова в 1581 году псковичи ковали пушечные ядра из железа, которое снимали в большом количестве с церковных крыш. Основание под железную обивку устраивалось из двух слоев досок, уложенных вдоль скатов, с многослойной прокладкой большими берестяными листами, предотвращающей протечку даже при самых малых уклонах.
Появление нового типа кровли, вызванное практическими соображениями, весьма существенно сказалось на архитектурных формах псковских церквей. Криволинейные покрытия, повторявшие очертания сводов, по которым их укладывали, сменились покрытиями с плоскими скатами. Общая компоновка верха храма, с которой мы ознакомились на примере Троицкого собора и церкви Рождества в Довмонтовом городе, осталась прежней, но постамент под барабаном стали покрывать не по четырем полукружиям, как раньше, а по восьми щипцам, то есть на шестнадцать скатов. Пересекающимся плоскостям верха церкви нижней ее части отвечали плоскости прямоугольных боковых абсид с односкатными кровлями. Такие абсиды стали непременной особенностью псковских храмов этого времени.
Единственный из них дошедший до нас сравнительно мало измененным — церковь Успения Богородицы в селе Мелетово в Карамышевском районе Псковской области (1462—1463 года).
Абсида и верх барабана мелетовской церкви украшены уже классическим псковским орнаментом, оставшимся характерным для Пскова почти до XVIII века, но окна и циркульные бровки над ними еще не приняли типичных псковских очертаний и напоминают новгородские. Перед входом в мелетовский храм был притвор, который позднее перестраивался. Неизвестным остается устройство и формы первоначальной звонницы. Южный придел храма — пристройка XVII века. Мелетовская церковь — уникальный, сравнительно хорошо сохранившийся образец типичной псковской церковной постройки середины XV века.
На стенах и сводах церкви уцелели драгоценнейшие фрагменты росписи того же времени. Роспись датируется надписью, сделанной по порталу входа в четверик,— 1465 годом. Недавно все остатки фресок были полностью расчищены от покрывавшей их более поздней штукатурки.
Зданием такого же типа, но более богатым и обширным, был первоначально кончанский храм Козьмы и Дамиана с Примостья, построенный тоже в 1462—1463 годах (ул. Леона Поземского, 7). Верх храма не сохранился до нашего времени. В 1507 году взрыв пороха, хранившегося в одном из приделов, повредил главу и подпружные арки. При восстановлении храма после катастрофы его шестнадцатискатное покрытие заменили восьмискатным, отказавшись от постамента под барабаном в соответствии с теми новыми нормами, которые были приняты в псковской церковной архитектуре с последних лет XV века. Чтобы избежать устройства постамента, новые подпружные арки, на которых основали главу храма, пришлось опустить ниже сводов храма. Так появились столь неожиданные для Пскова XVI века архаические пониженные подпружные арки.
В нынешнем облике этого памятника смешались черты, внесенные всеми веками, начиная с XV и кончая XX. По следам, которые заметны без раскопок и зондажей, можно с уверенностью восстановить первоначальный вид четверика с главой, абсидами и притворами. Он был совершенно аналогичен четверику мелетовской церкви. Но летопись упоминает о приделе, в котором взорвался в 1507 году порох. Судя по повреждениям, нанесенным сохранившейся главной части храма, этот придел примыкал к ее юго-западному углу. Надо полагать, что ему соответствовал такой же придел у северо-западного угла. Оба придела были уничтожены еще в XVI веке при перестройке церкви после взрыва, и точно установить их былое расположение и вид можно лишь путем архитектурно-археологического исследования здания, которое еще не проводилось.
В XV веке в убранстве псковских церквей стенопись начала утрачивать главенствующее значение, уступила место иконостасу. Фрески в виде небольших отдельных поясных изображений святых, а иногда в виде изображения праздника, которому был посвящен храм, стали помещать только в небольших нишках на наружных фасадах. Главную роль в украшении интерьера стал играть иконостас. Тябла, разделявшие ряды икон, украшались лишь скромной неглубокой резьбой, не дававшей резкой игры светотени и не отвлекавшей внимание. Их не покрывали позолотой.
В 1925 году в одной из «палаток» храма (помещения вверху западной трети четверика) были найдены прекрасно сохранившиеся доски от древнего иконостаса. Лицевую сторону каждой из них покрывала лента резьбы в виде плетенки из стеблей с завитками и пальметками, отличавшейся изысканностью и строгостью рисунка. По характеру орнамента и по тому, что эта резьба не была позолочена, можно предположительно датировать ее XV веком. Вероятно, это были остатки первоначального иконостаса, поврежденного взрывом в 1507 году.
При храме Козьмы и Дамиана, на площадке его двора, или, как раньше псковичи говорили, — «буя», сохранилось еще два древних единственных и неповторимых сооружения: основание большой четырехпролетной звонницы и ворот буя {ограда более поздняя).
В нижней части постройки, служившей основанием для столбов звонницы, находятся древние складские помещения. Их узкие окна и тяжелые своды сохранились в первоначальном виде. Весь верхний этаж, в который поднимаются по лестнице, перекрытой характерными для псковской архитектуры ступенчатыми сводами, занят двухстолпной церковкой. Она сохранила нетронутые древние своды, окна, двери, ниши и никогда еще не подправлявшуюся обмазку. В стенах видны гнезда от брусьев, которые поддерживали иконостас.
Не менее ценный и редкостный памятник представляют собою ворота. Они наклонились в направлении от церкви к улице. Надо полагать, что этот наклон — последствие взрыва и что ворота построены одновременно с храмом. Верхняя часть ворот сломана, вероятно, в XVIII веке. Под щипцом ворот в нише помещалась большая фреска.
Основания трех храмов точно такого же типа, как мелетовский и Козьмыдамиановского с Примостья недавно открыты при археологических раскопках в Довмонтовом городе. Все они сохранились на небольшую высоту. Но такая характерная принадлежность, как прямоугольные боковые абсиды, позволяет судить о их завершении: в псковской архитектуре прямоугольные боковые абсиды обычно неразрывно связаны с тридцатидвухскатным верхом.
В 1490-х годах в псковской церковной архитектуре произошел перелом. В ней появились новые черты, которые сохранялись на протяжении всего XVI и отчасти XVII века. Шестнадцатискатные крыши с шестнадцатискатным же постаментом под барабаном уступили место более простым восьмискатным покрытиям Новый вид покрытия был гораздо более практичным: восьмискатные крыши полностью предохраняли каменную кладку верха храма от намокания, тогда как при прежних шестнадцатискатных покрытиях своды и основание главы разрушались от проникновения через многочисленные швы влаги. Однако не это было главной причиной происшедшей перемены, а соображения архитектурно-художественного порядка.
К началу XVI века масштаб обычных городских построек, то есть жилых дворов с их хоромами, настолько укрупнился, что формы верхов шестнадцатискатных храмов с постаментами, тоже покрывавшимися на шестнадцать скатов, стали слишком измельченными, недостаточно лаконичными.
Они не могли уже сохранять господствующее значение в архитектурном пейзаже города того времени.
Не случайно первая половина XVI века в Пскове была порой массовой постройки каменных зданий очень крупного масштаба, изменившей весь вид города. Тогда в основном были созданы каменные укрепления Окольного города, грандиозные по протяженности и массивности. Тогда же в Пскове появились крупные комплексы сооружений, такие, например, как Владычный двор и новое Снетогорское подворье, в которые входили обширные каменные здания гражданского характера. Тогда же началась перестройка каменных церквей, продолжавшаяся несколько десятков лет. Летописи оставили очень неполные сведения об этой перестройке, но она ясно прослеживается при изучении архитектуры сохранившихся церковных зданий.
Эти изменения архитектуры города естественно связывать с присоединением Пскова к Московскому государству. Но изучение памятников свидетельствует, что черты, ставшие характерными для псковского зодчества XVI века, определились еще до окончательного присоединения Пскова к Москве, то есть до 1510 года. Очевидно, уже к концу XV пека масштаб городской застройки Пскова настолько укрупнился, что потребовал коренных изменений в формах архитектурных доминант. Новому масштабу могли соответствовать только крупные плоскости и объемы, более лаконичные верхи храмов.
Небольшое повышение щипцовых стенок дало возможность псковским зодчим легко достичь последней цели, скрыв ступени, образованные подпружными арками, под крышей. Это изменение соотношения конструкции внешних очертаний здания свидетельствует о том, что у псковских каменщиков в последние годы XV века сложилось более глубокое, чем раньше, понимание целесообразности архитектурных форм.
Переход к новому принципу оформления верхов произошел, однако, не сразу.
По-видимому, впервые восьмискатное покрытие было испытано в Пскове на постройках с упрощенными сводами, то есть со сводами без подпружных арок. Самый ранний из псковских храмов с восьмискатными верхами — Георгия со Взвоза, построенный в 1494 году (ул. Урицкого, 1), имеет именно такую конструкцию. Здесь под барабаном нет никакого выступа и восьмискатное покрытие уложено на конструкцию, лишь слегка обобщая ее очертания.
Необходимо заметит» о колебаниях одной из дружин псковских зодчих, не решавшейся сразу порвать с былым принципом полного совпадения очертаний конструкции и внешней формы здания — храм Варлаама на Званице, построенный в следующем, 1495 году. Признав недостаточно надежной установку главы просто на своды храма без подпружных арок, но и не допуская возможности скрывать под восьмискатной крышей повышенные подпружные арки, эта дружина не смогла найти иного решения, как применить здесь пониженные подпружные арки. Характерно, что образцом послужили арки собора Мирожского монастыря, причем мастера, непривычные к такой конструкции повторили даже совершенно ненужные консоли у их пят. Видимо в то время Мирожский собор был одним из редчайших в Пскове церковных зданий, имевших пониженные подпружные арки (вторым мог быть построенный в 1144 году храм Дмитрия Солунского в Довмонтовом городе).
Решающую роль в сложении новых архитектурных форм сыграл кончанский храм Богоявления с Запсковья (1496 г.) — одна из крупнейших построек древнего Пскова, поставленная на скрещении важных внутригородских путей у реки Псковы, на горе у «Взвоза» (угол ул. Герцена и ул. Волкова). Это здание, имевшее исключительное значение в развитии псковской архитектуры, было, по-видимому, первым, в котором повышенные подпружные арки сочетались с восьмискатной крышей.
Смелый зодчий-новатор (имя его неизвестно) еще не смог полностью отработать приемов сооружения нового типа. Лопасти, завершающие лопатки фасадов четверика, вписаны в очертания щипцовых стенок довольно неумело: в одних местах над ними получились излишне широкие поля, в других они чуть ли не врезаются в скаты щипцов. Барабан главы, не поднятый, как прежде, на постамент, оказался в общем силуэте храма недостаточно высоким, и мастерам пришлось на последнем этапе стройки удлинить его, отчего между окнами и узорным пояском, завершающим барабан, образовалось неоправданно широкое гладкое поле. Однако новый принцип компоновки наружных форм здания церкви на сей раз был применен и выражен со всей решительностью.
Храм Богоявления с Запсковья замечателен еще своей звонницей. Это первый в Пскове пример возведения столбов звона на особом отдельном от храма здании.
Во время Великой Отечественной войны был уничтожен храм Никиты с Поля (1470 г.). Мы уже упоминали в первой части книги об этом памятнике, о чрезвычайной важности его в истории псковской церковной архитектуры. Кроме приделов храма Михаила Архангела в Городце, он — единственный пример псковского бесстолпного храма, который можно относить ко времени до 1490-х годов. Точнейшие обмеры, выполненные до его разрушения, дают возможность судить о первоначальном виде его верха. Судя по зафиксированным этими обмерами следам разрушения кладки, происходившего из-за особенностей формы крыши, эта крыша была шестнадцатискатной. Однако, если на храмах со сводами на столпах такая крыша точно соответствовала структуре конструкции, то на храме Никиты она не отвечала в такой же степени ни первоначально задуманным, ни осуществленным сводам (их замысел был в ходе постройки изменен). Несоответствие это не было значительным, однако своды все же пришлось скрыть за щипцовыми стенками. В этом нельзя не видеть одного из тех фактов, которые, суммируясь, привели псковских зодчих к восьмискатным покрытиям.
Храм Никиты находился в хорошей сохранности, и лишь покрытие его было переделано (видимо, в XVII веке). Он сохранял первоначальный притвор— свидетельство того, что без этой части, предохранявшей вход в храм от ветра, в XV веке не строился даже самый маленький храмик. Над передней стенкой притвора возвышалась звонница. По-видимому, такой прием установки звонницы был характерен для XV века.
Первая половина XVI века была порой расцвета псковской архитектуры. Разнообразие строившихся каменных зданий, объем строительства, технический его уровень, изощренность архитектурного мастерства псковских зодчих достигли вершины. Основным типом псковского храма того времени был четырехстолпный трехабсидный храм с закругленными боковыми абсидами и с восьмискатной крышей. Очень небольшие храмы (некоторые из монастырских, а кроме них, обетные) устраивались без столбов, с главой на перекрещивающихся арках и с одной абсидой (храм Николы Каменноградского и Петра и Павла бывшего Середкина монастыря). Обязательной принадлежностью любой, даже самой миниатюрной церквушки были притворы перед запасным (главным) входом, а нередко и перед боковыми (храмы Николы на Усохе и Успения у Парома).
Кончанские храмы непременно устраивались с наружными приделами (храмы Анастасии, Успения у Парома). Были приделы и внутренние (храм Петра и Павла в Среднем городе имел два придела в палатках внутри храма и три придела наружных, причем один из них вверху, у северо-западного угла). Наружные приделы всегда соединялись с притворами галереями. Протяженность галерей старались по возможности увеличить и с конца XV века приделы стали строить к востоку от основного объема храма. Звонницы в это время старались поднять как можно выше, устанавливая их либо на особое здание, служившее им пьедесталом (храмы Успения у Парома, Нововознесенский, звонница начала XVI века у Козьмыдамиановского храма с Примостья), либо на самый четверик (храмы Сергия с Залужья, Николы на Усохе, Петра и Павла с Буя и другие). Иногда под храмом устраивали подцерковье с входом в него через особую небольшую пристройку (храмы Сергия с Залужья, Николы от Каменной ограды). Как и в XV веке, в некоторых случаях в западной трети храма в верхнем ярусе устраивались небольшие помещения (палатки), иногда они использовались как приделы (храмы Успения у Парома, Петра и Павла с Буя).
Очень распространены были часовни-усыпальницы, украшавшие многочисленные кладбища, которые устраивались в городе у каждого храма. Эти небольшие каменные сооружения увенчивались шатрами или двускатной крышей с миниатюрной главкой. До нашего времени такие часовни в переделанном виде сохранились на Мироносицком кладбище и у церкви Николы на Усохе.
Приемы орнаментации и декоративной обработки церковных зданий, сложившиеся уже в XV веке, стали очень единообразными. Благодаря этому все каменные постройки города представляли собой как бы единое произведение. Поэтому очень редкие отступления от общепринятого приобретали исключительное значение, неотвратимо обращали на себя внимание и запечатлевались в памяти.
Фасады храмов, помимо обработки лопатками с многолопастным завершением, украшались нишками с фресковыми изображениями. Такие же нишки были обычны и для часовен. Алтарные абсиды завершались вверху типичным псковским орнаментом (описание и рисунок представлены в первой части книги).
В XVI веке в псковской архитектуре гораздо шире, чем раньше, стали применять керамику. Барабаны ряда храмов в Пскове украшены не узорным поясом, а поясом из керамических плит. На них красиво нарисованными и покрытыми зеленой поливой буквами сообщались основные данные о построении храма. Встречались и керамические кокошники. Стали применять керамическое покрытие глав зеленой поливной чешуей.
Главное и самое сильное художественное средство, которым пользовались псковские каменщики,— белизна каменных поверхностей. Покрытые тщательно вылепленной, но неровной обмазкой и побеленные по обмазке известью, они подчеркивали весомость и скульптурную рукотворность зданий.
Большое внимание уделяли псковские каменщики XVI века и пропорциям построек. Почти незаметно (более умеренно, чем в XV веке), сокращая вверху толщины столбов звонниц и диаметр барабана главы, они достигали большой стройности здания. В ходе строительства пропорции зданий проверялись в натуре и в случае надобности тут же исправлялись.
В XVI веке псковские мастера-каменщики достигли поразительного уменья в свободной асимметричной компоновке объемов. Их способность выявить и подчеркнуть величину храма каким-либо небольшим и к тому же необходимым в практических целях придатком к основному объему — сходом в подцерковье, или часовней (как у Николы на Усохе) — поистине неподражаема, как неподражаемы уменье создать и использовать разнообразнейшие и красивейшие сочетания света и теней, уменье заставить играть во всю силу самый незатейливый орнамент, самое простое по исполнению украшение. Эффект белых каменных обьемов с их легкими прозрачными тенями дополнялся цветными пятнами фресок, блеском глав, покрытых поливной зеленой черепицей, и их золоченым завершением.
Пользуясь этими простыми средствами и столь несложными приемами архитектурной обработки, псковские зодчие того времени умели придавать своим постройкам удивительное разнообразие и живописность. При этом, применяясь ко всем особенностям любого здания, они с величайшим мастерством вписывали свои постройки и их комплексы в окружающую обстановку.
Наиболее ранний из сохранившихся и датированных памятников псковской архитектуры XVI века — храм Успения у Парома, или, как прежде называли его псковичи, — Пароменская церковь (1521 г.). Она поставлена на Завеличье напротив Крона у бывшего плавучего моста (Рижское шоссе, 2), где до этого стояло более старое здание этой же церкви.
Преддверие города — спуск к мосту (или парому, когда мост был разобран) было украшено соответствующим образом. Монументальная звонница с тяжелыми столбами, поставленными на высокое могучее основание, и сама церковь Успения у Парома с приделами, притворами и галереями были выдержаны в крупном масштабе и как бы готовили гостя Пскова к восприятию величественности того, что находилось на другом берегу.
В современном виде церкви этот масштаб нарушен. Но все же он очень хорошо чувствуется на восточной стороне храма, где сохранились почти нетронутые первоначальные абсиды. Пристройки с северной и южной сторон храма получили свой вид в конце XVII века и первой половине XVIII века.
В XIX веке с запада к первоначальному притвору была пристроена паперть. Глава храма, как и его четырехскатная крыша, — конца XVII — начала XVIII века (первоначальный верх был восьмнскатным, а глава — луковичной формы). Иконостас храма — поздний, но его завершение, вероятно,
XVI века. В стены храма вделаны надгробные каменные резные плиты XVII века.
Храм Николы на Усохе (Советская ул., 19) — один из крупнейших кончанских храмов в Пскове, построен в 1535 году вместо более древнего, сооруженного в 1371 году.
Церковь дошла до нас в измененном виде и сильно пострадала во время Великой Отечественной войны. Реставрация здания, начатая в 1946 году, пока не закончена.
Здание на два метра скрыто отложившимися вокруг него культурными напластованиями, и это очень исказило его пропорции, сделало его приземистым. С юго-восточной стороны к алтарной абсиде примыкает часовня с широкими открытыми проемами Под ней — помещение с захоронениями, перекрытое сводом и имеющее только дверной проем. Теперь оно скрыто под землей. Вход в часовню был по крыльцу, вид которого пока остается невыясненным. В нишке на стенке абсиды — фресковое изображение Николы.
От внутреннего убранства церкви ничего не осталось.
Во время реставрационных работ 1946 года была найдена черепица
XVI века с главы храма, небольшая часть литого украшенного чеканкой паникадила (большой люстры) и куска разбитой каменной надгробной плиты с вырезанной на ней надписью, раскрашенной яркими красками.
Храм Петра и Павла с Буя или из Среднего города (ул. Карла Маркса, 2) — тоже приходский храм, построенный в 1540 году.
Храм был очень богато и интересно скомпонован. Он имел два внутренних придела наверху, «на полатях», два наружных у восточных углов и еще один придел, прикомпонованный к северо-западному углу храма и помещавшийся над галереей. Последний придел находился на одном уровне с «палатками» храма и сообщался с северней палаткой проходом, который можно видеть и теперь, если подняться в эту палатку. Все приделы, даже внутренние, скрытые под восьмискатной крышей четверика, были отмечены главами, покрытыми блестящей зеленой керамической черепицей. Барабан центральной главы опоясывала керамическая надпись из блестящих зеленых букв, обрамленная керамическими же зелеными валиками. Большая двухпролетная звонница стояла на южной стене четверика, обращенной в сторону Петровской улицы.
К нашему времени от наружных приделов и галерей не осталось ничего, кроме следов на стенах церкви и нижних частей стен, скрытых в земле. С запада к первоначальному притвору в XIX веке была пристроена паперть. Нынешняя глава, покрытая железом с выбитыми на нем звездами, сделана при капитальном ремонте церкви в 1713 году. Внутри храм очень красив по своим основным очертаниям и пропорциям. Малярная роспись, которую можно сейчас видеть, сделана в XIX веке.
Церковь Козьмы и Дамиана на Гремячей горе (ул. Гремячая гора, 7) — бывший монастырский храм. Впервые церковь на этом месте была построена в 1383 году, а та, остатки которой мы видим теперь, в 1540 году. В конце
XVII века церковь переделали. Главы, своды и западные подкупольные столбы, притворы и галереи были сломаны, а четверик перекрыли сомкнутым сводом, на который поставили непропорционально маленькую главку с глухим барабаном. Вместо восьмискатной крыши устроили четырехскатную, сломав при атом верхушки щипцовых стенок. С запада к четверику приделали пристройку, а к ней—крыльцо на двух столбах, на которое сверху поставили небольшую колокольню. В таком виде храм просуществовал до XX века, неоднократно подновляясь. Но после Великой Отечественной войны церковь потеряла и тот вид, какой получила в XVII веке (хотя была восстановлена).
К памятникам этой же поры развития псковской архитектуры относится Нововознесенская церковь, церкви Иоакима и Анны, Воскресения со Званицы, Дмитрия в Поле, Николы на Снятной горе, Константина и Елены.
К памятникам XVI века следует причислить еще четыре монастырские бесстолпные церкви: Алексея, человека божия (1540 г.), измененную переделкой в конце XVIII века, Николы от Каменной ограды, Покрова и Рождества Богородицы в Углу, и храм Петра и Павла Сереткина Монастыря.
Церковка Николы (ул. Розы Люксембург, 17) в рисунке луковичной главы в соотношениях ее основных масс в значительной мере сохранила черты первоначального облика. В ней утрачены старый притвор, звонница и небольшой объем лестницы, в подцерковье выступавший с северо-восточной стороны. Крыша церкви первоначально была восьмискатной.
Двойной храм Покрова и Рождества недавно реставрирован в своих первоначальных формах, за исключением крыши, которая в древности была железной.
Небольшая церковь Петропавловского Сереткнна монастыря на правом берегу реки Великой по пути к Снятной горе (о ней мы говорили в первой части книги) сохранила оригинальные конструкции своих сводов. Нигде более не сохранилось такого варианта решения ступенчато-перекрещивающихся арок. Очень интересна также ее звонница, которая в настоящее время включена в объем колокольни, построенной, вероятно, в начале XIX века.
В середине XVI века, по-видимому, начиная с 40-х годов, псковская церковная архитектура обогатилась новыми приемами. Их появление отчасти можно объяснить развитием прежнего направления псковского зодчества. но в более значительной мере — влиянием среднерусской, московской архитектуры. Наиболее отчетливо это влияние выразилось в появлении в Пскове храмов с позакомарными покрытиями и высоких восьмигранных столпообразных храмов «под колоколы», то есть с колокольней в верхнем ярусе.
Покрытие по закомарам в это время было чисто декоративной формой: кровлю не укладывали, как в XII веке, на своды, а поднимали над ними, скрывая их. Возможно, что в некоторых случаях она даже приблизительно не повторяла их очертаний, а была пощипцовой, то есть с плоскими скатами.
Иногда позакомарному покрытию сопутствовало пять глав. Прежде такие архитектурные композиции не встречались в Пскове, но уже с конца XV века ими пользовались псковские мастера, работавшие в Московской Руси. В появлении в Пскове позакомарных покрытий и пятиглавия, вероятно, сыграли роль заказчики — богатые купцы, переселенные в Псков из Средней Руси и привыкшие к формам среднерусской архитектуры. Но нег ничего удивительного и в том, что каменщики, перед которыми были поставлены задачи разнообразить создаваемые постройки, сами охотно прибегали к таким приемам.
Именно архитектурными соображениями, желанием обогатить силуэт некоторых ансамблей, создать в них сильные декоративные акценты можно объяснить появление церквей в виде восьмигранных столпов с колокольнями вверху нарочито вытянутых вверх и, кроме того, завершавшихся высоким шатром. Такой храм стоял до Великой Отечественной войны в Гдове, а подобный ему и теперь существует в бывшем Крыпецком монастыре. Отзвук этого приема — граненая колокольня с шатром, возвышавшаяся над папертью собора Елизаровского монастыря (в Псковском районе).
По-видимому, именно в середине века нередким стало устройство подцерковья, часто высоко поднятого (храмы Анастасии в Кузнецах, Жен мироносиц, Старовознесенский, Николы от Каменной ограды, соборы Елизаровского и Крыпецкого монастырей) и ясно обозначенного снаружи (храмы Климента, Иоанна Богослова на Милявице). Естественно, что при этом галереи стали двухэтажными, а вход в притвор устраивался через крыльцо.
Есть основания предполагать, что в некоторых, очень нарядных постройках верхний ярус галереи имел вид аркады с большими открытыми проемами. Признак такого устройства галереи можно заметить у храма Василия на Горке и в соборе Крыпецкого монастыря (1547 г.). Очень крупные богатые монастырские храмы стали в некоторых случаях украшать приделами (собор Крыпецкого монастыря).
Стремление обогатить арсенал декоративных средств псковской архитектуры отразилось на орнаментике. Псковские зодчие смелее и щедрее использовали старые приемы. Так, в соборе Елизаровского монастыря они украсили Беликовыми разводами не только все абсиды, но и барабан, придав им трехлопастное очертание. Средняя абсида, кроме обычного пояска. украшена еще и кокошниками. Иногда вертикальный валик абсиды они совмещали с осью окна и обводили валик вокруг окна, придавая ему разные формы (храмы Елизаровского монастыря, Жен мироносиц, Иоанна Богослова на Милявице). Окна храмов и галерей стали в некоторых случаях перекрывать не плоской плитой, как раньше, а полукруглой аркой, придавая полукруглый верх также и впадине вокруг окна (соборы Елизаровского и Старовознесенского монастырей, церковь в селе Деможирке).
Псковские каменщики, или точнее — мастера одной из их дружин — той, что строила Гдовский столп и соборы Елиэаровского н Крыпецкого монастырей, ввели в свои декорации килевидные завершения порталов (входов в четверик храма) и обрамлений ниш. Кроме того, наряду с кнлевндными появились и бочкообразные завершения лопаток стен (на северном фасаде Трапезной Крыпецкого монастыря, в верхнем ярусе); горизонтальные пояса поребрика или нишек, аналогичные нишкам кокошников, окаймленные снизу и сверху валиками (Елизаровский собор, Трапезная Крыпецкого монастыря). Использованию всех этих, несколько осложненных форм способствовало значительное повышение технического мастерства псковских зодчих. В Пскове сохранилось немало памятников этой недолгой, но плодотворной поры наивысшего расцвета псковской церковной архитектуры.
Церковь Анастасии в Кузнецах (на углу Октябрьского проспекта и улицы Некрасова) поставлена, видимо, после 1539 года, когда более древняя церковь Анастасии, стоявшая на этом месте, обрушилась. Симметричная композиция ее с двумя приделами по бокам напоминала композицию храма Богоявления с Запсковья. Первоначальные покрытия церкви и приделов были восьмискатными, в обработке ее нет никаких новшеств, которые могли бы отличить эту постройку от памятников первой половины XVII века. Но двухэтажная галерея и крыльцо, по которому нужно было всходить в притвор, — черты, новые для того времени, Древнее крыльцо и звонница до нас не дошли: они уничтожены при переделке в 1819 году. Верхний этаж галереи совершенно перестроен в XVII веке, и это дает основание предполагать, что этот этаж был сначала открытым, с аркадой на столбах вместо наружных стен. Верх барабана ныне совершенно гладкий: во время перестройки в 1819 году его украшения были сбиты и заделаны. Храм как снаружи, так и внутри отличался совершенством форм и пропорций. В первоначальном виде это было одно из наиболее прекрасных зданий древнего Пскова.
Церковь Климента папы римского, бывшего Климентовского монастыря (Завеличье, Красноармейская набережная, 17) характером и деталями обработки не отличается от памятников первой половины XVI века. Но ее высокое подцерковье, подчеркнуто выраженное снаружи, и крыльцо, которое несомненно существовало в древности, так как без него нельзя было обойтись при такой высоте подцерковья, ставят ее в один хронологический ряд с собором Крыпецкого монастыря.
Подъем церкви на высокий цокольный этаж — прием, примененный псковичами при постройке Ризположенского храма в Московском Кремле (1484—1485 гг.), о котором мы говорили в первой части книги, казалось бы, мог быть повторенным в Пскове уже в конце XV века. Но псковские мастера, работавшие в Москве, очень долго не привозили домой тех форм и приемов, которые они там узнавали или сами успевали выработать. В московской практике XV века ими были усвоены и позакомарные покрытия, н кнлевидные завершения закомар и наличников, однако эти формы появились в Пскове только в середине XVI века, и то в очень немногих постройках.
Особенности храма Климента — отсутствие галерей. Придел с южной стороны пристроен в XVIII веке.
Старовознесенский храм (Советская ул., 62). Известно, что монастырский собор был заново выстроен вместо более старого в 1467 году, принадлежавшего одному из старейших в Пскове Вознесенскому девичьему монастырю, однако архитектура дошедшего до нас здания свидетельствует о том, что его внешний облик сложился уже ко второй половине XVI века. Высокое подцерковье, на котором поднят храм, окна четверика с полукруглым верхом, встречавшиеся в Пскове только в постройках второй половины XVI века, — достаточно убедительное доказательство правильности такой датировки. Храм дошел до нас без главы. В 1961 —1963 годах его четверик и боковые галереи реставрированы в формах, близких к первоначальным (в древности главок над галереями храм не имел). Притвор храма не сохранился. Вся западная сторона галерей оставлена о состоянии, близком к тому, какое она получила при перестройке конца XVII века. К этому этапу существования храма относятся крыльцо и колокольня.
Церковь Иоанна Богослова на Милявице — бывшего Котельникова монастыря (1547 г.) — сохранила лишь признаки своей высоко поднятой древней галереи. На средней абсиде уцелела характерная для второй половины XVI века деталь: валик, обходящий окно и очерчивающий при этом контур креста. Церковь расположена в Запсковье (ул. Аллейная, 1).
Построенная в 1546 году монастырская церковь Жен мироносиц (Завеличье, Мироносицкое кладбище) имеет следы первоначального позакомарного покрытия. Сохранились также остатки одного придела и двухэтажной галереи. Притвор, частично галереи и почти весь придел были сломаны и перестроены, видимо, в XIX веке. Своды храма — упрощенные, без подпружных арок.
Типичным сооружением 40—50-х годов XVI века является храм Василия на Горке (Октябрьский проспект, сквер). Его позакомарное покрытие, имеющее декоративный характер, его первоначальная ажурная галерея (следы ее примыкания к приделу сохранились), часовня-усыпальница, примыкающая к приделу с северной стороны (следы ее также сохранились), высокое подцерковье, великолепная техника постройки, совершенство пропорций и отработанность деталей декора — все характерно для этого периода расцвета церковной архитектуры Пскова.
Первоначально церковь, кроме северного придела, имела какую-то часть, примыкавшую к южной галерее у ее восточного конца, и, возможно, второй придел. Галереи переделаны в XVII веке, а крыльцо — в XVIII веке. Тогда же построена и существующая ныне колокольня.
У церкви Николы бывшего Любятовского с поля монастыря (Псковская ул., Любятовское кладбище) было не только позакомарное покрытие, но и пять глав. Ее построили без галерей и потому звонницу расположили на одной линии с четвериком. Теперь боковых глав и столбов звонницы нет — они сломаны при перестройках.
В церкви есть старинные иконы, иконостас завершен древним киотом с крестом. В стенах сохранились шкафики XVI века с деревянными дверцами и резная каменная надгробная плита XVII века.
Внутреннее убранство псковских храмов в XVI веке стало очень богатым, хотя сосредотачивалось главным образом на иконостасе. В иконостасы, все еще строгие по общей композиции и деталям, стала в изобилии вводиться позолота, иконы украшались окладами из узорной и серебряной басмы, венчиками, цатами и привесками ювелирной работы, украшенными тончайшей сканью, финифтью, а иногда и драгоценными камнями.
Композиция икон все более усложнялась. Та особая, совершенно исключительная живопись, которая отличала псковскую школу иконописи в XIV веке, сменялась цветистостью и изысканной декоративностью. Псковские иконописцы по-прежнему любили сопоставлять дополнительные цвета, особенно красный с зеленым, но колорит становился более нежным и светлым, а контрасты смягченными. Большую роль стало играть золото, часто в виде мелкой штриховки, и тонкий орнамент.
Сохранявшиеся в Пскове до Великой Отечественной войны коллекции показывали необычайную слаженность композиции икон всего иконостаса в целом и выдержанность их единого цветового строя.
Искусство псковских иконописцев XVI века было общепризнано, иконостасы их работы украшали храмы других городов Руси и, в частности, Москвы. Нововведения, внесенные псковичами в русскую иконопись, стали в 1551 году предметом особого разбирательства на Стоглавом церковном соборе.
В XVI веке приняла окончательный вид вся система псковских крепостных сооружений. В нее вошли и более древние части — стены Крома и Среднего города, относившиеся в значительной степени ко второй половине XIV и XV веков, укрепления Запсковья и некоторые башни Окольного города, возведенные в конце XV века. Но все же в целом псковские стены и башни, остатки которых дошли до нашего времени, представляют собой памятник XVI века. В XVII веке их ремонтировали, иногда усиливали прикладками, меняя их деревянные части, но в общем за XVII век они существенно не изменились.
Комплекс древних оборонительных сооружений Пскова — выдающийся памятник древнерусского крепостного зодчества, не имеющий равного по величине и полноте составляющих его частей. Стены с палатками и лестницами для сообщения разных ярусов обороны, башни, захабы, ворота, тайники и слухи (подземные контрминные галереи) щедро представлены в этом грандиозном памятнике. Нужно только помнить, что почти повсюду около стен нарос толстый культурный слой, а кое-где и высокие насыпи, что Перси и Смердья башня искажены перестройкой XIX века, а Гребля (глубокий ров, отделявший Перси от Довмонтова города) полностью засыпана; что в древности псковские стены, башни и захабы были покрыты обмазкой и выбелены и ослепительно блистали на солнце; что вдоль реки Великой стены Среднего и Окольного города подходили почти к самой воде (набережные насыпаны здесь в позднее время), а по всему Окольному городу и Запсковью перед ними были широкие и глубокие рвы с мостами у ворот; что проезжие ворота закрывались тяжелыми воротными щитами и опускными решетками, окованными «досчатым» и полосовым железом; что при воротах снаружи бывали еще дополнительные захабы и остроги и под широкими навесами в виде киотов помещались большие иконы и даже раскрашенные скульптурные изображения Георгия Победоносца; что изнутри при воротах бывали караульни, деревянные или каменные, и пушечные шатры, в которых стояли крупные пушки и пищали; что всюду в башнях, в казематах у «подошвенных боев», на роскатах, в захабах, у бойниц располагался многочисленный «наряд» «огненного боя» с запасом ядер и другими принадлежностями; что, наконец, протяженность всех стен Крома, Среднего города. Окольного города и Запсковья превышала десять километров, и на них стояло сорок башен и захабов.
В XVI веке в Пскове получили большое распространение каменные гражданские сооружения. И раньше псковичи строили общественные здания из камня (остатки некоторых из них открыты в Довмонтовом городе). Для Пскова XVI века было характерно строительство каменных монастырских трапезных палат с поварнями, каменных братских корпусов и отдельных зданий с деревянными кельями вверху для монастырского начальства, каменных зданий на дворах богатых посадских людей и представителей высшего духовенства. Тогда был построен обширный комплекс Владычного двора (на том месте, где до 1510 года собиралось вече), Новое Снетогорское подворье, каменные постройки подворья Псково-Печерского монастыря; двор архиепископа Макария.
До сих пор существуют палаты Снетогорского монастыря (1518 г.), подворье Елизаровского монастыря в Пскове, часть палат в Крыпецком монастыре. По палатам Крыпецкого монастыря видно, каким удобным было устройство таких зданий.
В летописном сообщении о постройке в 1536 году палат Макария отмечено, что это здание имело каменную повалушу (которая, конечно, стояла на погребах), а над ней — деревянные горницы. По всей вероятности, такой же была в общих чертах и компоновка палат богатых псковских купцов.
Переселенные в Псков из других городов Руси по приказу «государя всея Руси» (на место «выведенных» в 1510 году трехсот семейств наиболее влиятельных псковичей) новые псковские «великие гости» имели особенно серьезные основания опасаться пожаров и должны были обеспечивать сохранность всего имущества прежде всего постройкой собственных каменных домов. Каменные гражданские здания строили в Пскове XVI века не только монастыри и купцы, они служили и для казенных и общественных надобностей.
К середине XVI века Псков украшали более 120 каменных храмов и большое число гражданских каменных построек. Яркой и жизнеутверждающей была красота города. Его отличали живописность, широкий размах и крупный масштаб узловых ансамблей, организующих городскую композицию. Все особенности архитектуры Пскова, намечавшиеся уже в конце XV века и подготовленные всем предшествующим развитием псковского зодчества, ко второй половине XVI века достигли своего расцвета.

Постройки псковских зодчих заключительного периода развития древнепсковского искусства (XVII век)

В Пскове во времена его самостоятельности вопрос хранения жизненно важных запасов государственных и частных был решен в полном соответствии со своеобразными чертами его общественного строя.
Все наиболее существенные запасы города и его жителей сберегались в специальных складских постройках — «клетях», занимавших глубину псковского Кремля или, как называли его псковичи,— Крома.
После присоединения Пскова к Московскому государству Кромские клети были освобождены от имущества, не принадлежавшего государству и в псковских монастырях стали возводиться тогда обширные палаты с погребами, складами, поварнями и трапезными, над которыми были этажи с деревянными кельями.
Ни одно из псковских частных каменных зданий XVI века не дошло до нас. Наиболее богатые псковские купцы, успевшие уже укорениться на новом месте, в 1569 году были высланы из Пскова, брошенные ими здания за последовавшие затем годы запустения Пскова, связанного с разорительными событиями (внутренний кризис, вызвавший падение экономики всей Руси, Ливонская война, осада Пскова), тянувшегося около полувека, обветшали и их разобрали.
В настоящее время в самом Пскове (над землей) существуют только три гражданские постройки XVI века — монастырские палаты с трапезной во втором этаже в Снетогорском монастыре (1518), палаты бывшего подворья Елизаровского монастыря и небольшое здание на Крону, к северу от Троицкого собора.
Больше всего в Пскове сохранилось купеческих жилых домов XVII века. Наиболее старые из них ярко отразили контраст между уровнем благосостояния среднего посадского населения и богачей.
Палаты и хоромы псковских богатейших купцов — «великих гостей» — имели огромные размеры и содержали в себе по три каменных этажа. Два из трех каменных этажей предназначены были для хранения ценностей, а потому имели толстые стены, своды, редкие небольшие окошки, защищенные железными ставнями и решетками.
Жилище псковского богача того времени представляло собой объединенные в одном объеме каменное хранилище, помещения с каменными стенами для приема гостей, оборудованные всем необходимым (большим количеством окон, печами, вытяжными отверстиями для вентиляции, обширными деревянными навесами над крыльцами — «гульбищами») и, наконец, деревянные этажи, заключавшие в себе собственное жилище, устроенное в соответствии со всеми требованиями комфорта и гигиены того времени.
К этому первому периоду развития псковской гражданской архитектуры XVII века относятся такие памятники, как Солодёжня (улица Гоголя, 42), Поганкины палаты (ул. Некрасова, 7), Палаты Подэноевых (ул, Некрасова, 3/5), Первые палаты Меншиковых (улица Советская, 50), Вторые палаты Меншиковых (ул. Советская, 50), Палаты Русиновых (улица Карла Маркса, 10).
Общие черты этих построек позволили не только свести их все в одну группу, но и на основании некоторых различий «расположить» их в хронологическом порядке.
Новый этап развития гражданской архитектуры Пскова начался вслед за подавлением псковского восстания 1650 года. После неудачных попыток псковских «меньших» людей изменить существующий порядок наступила реакция. Сила богатства, власть собственности стабилизировались. Теперь купцы стали тянуться за «гостями». Каждый, кто был в силах, строил каменные палаты. Жилые здания богатейших купцов также изменили свой характер. Их размеры, массивность стен и сводов заметно сократились. Этажи, предназначенные для хранилищ, перестали в этих постройках доминировать над всем остальным, так как упрочнение полицейского аппарата избавляло богачей от необходимости неусыпно следить за своим имуществом — теперь они часть его стали держать в отдельных складских помещениях.
К этому периоду принадлежат такие памятники, как палаты в Волчьих Ямах (Гремячая улица, 7), Третьи палаты Менажковых (улица Некрасова, 10), дом у Сокольей башни (Комсомольский переулок, 5), «Дом Печенко» (ул. Гоголя, 43), Палаты Гурьева (улица Красных партизан, 10).
Наибольшее распространение теперь получили жилые здания с двумя каменными этажами, а не с тремя, как это было прежде. Их размеры изменились. Они отличались от более старых палат не только сокращением этажей каменной части, но и общим уменьшением размеров здания.
В это время талантливыми мастерами — псковскими каменщиками вырабатывались новые приемы, все более облегчавшие и удешевлявшие постройку: например, стены делались более тонкими, нередко они имели толщину менее метра. Были учтены все недостатки прежних палат, и на ограниченные средства, очень экономно, безо всяких излишеств, создавались теперь не менее богатые каменные жилые здания. Причем жилое здание получало теперь связь с окружающим пейзажем. Оно располагалось так, что с его гульбища открывался наиболее красивый вид. Суровая торжественность палат 1-го периода уступила место архитектуре более приветливой, более разнообразной и интимной.
Последняя четверть XVII века была порой наибольшего разнообразия жилых зданий в Пскове и непродолжительной, но яркой вспышкой творчества псковских каменщиков в этой области строительства.
Положение верхушки псковского купечества в это время значительно укрепилось и это сразу же отразилось на характере жилищ. Дом богатого купца окончательно перестал быть хранилищем товаров. Источники доходов его хозяина — лавки, «заводы» и другие предприятия, со складами товаров при них — находились в разных частях города, жилища богачей стали служить главным образом местом отдыха, развлечений, семейных застолий и приемов гостей. Теперь с еще большей тщательностью продумывались планировка и убранство помещений для приема гостей. Большое внимание уделялось и покоевой части жилища, ее удобству и уюту. Теперь богатые купцы старались поселиться не ближе к торгу, как раньше, а подальше от него, на высоких берегах рек с живописными окрестностями. Памятники псковской гражданской архитектуры этого периода развития отличаются разнотипностью жилищ богатейших купцов. Появились различные планировки зданий- Ряд выдающихся по красоте построек принадлежал к типу палат со сложной планировкой, живописной асимметричной композицией. Образцами такого здания могут служить Палаты Трубинских (улица Леона Поэемского, 22).
Не менее характерной для поры расцвета гражданской архитектуры последней четверти XVII века является постройка Палат Ямского (улица Воровского, 6). Это здание построено позднее Палат Трубинских, но отличается еще более совершенными достоинствами как по своей композиции, так и по декоративной обработке.
На ряде другого типа построек этого времени отразилось нарастающее стремление купечества к заимствованию внешних форм культуры Запада. В доме Жуковой (улица Леона Поземского) это выразилось очень ярко в построенном в углу палат эркере, явно заимствованном из немецкой архитектуры.
Не менее сильное влияние немецкой архитектуры нашло свое выражение и в остатках дома Постникова (улица Олега Кошевого, 2). Влияние западной архитектуры чувствуется и в доме Батова (улица Конная, 1). Особенно характерно овальное окно над входом в 1-й этаж этого дома.
Из вновь построенных в XVII веке храмов кроме Троицкого собора до нас дошли церкви: Ильинская на Запсковье (1677 г.), Николы от Торга (1670-е годы), Одигитрии на Печерском подворье (1685 г.), Стефановская в Мирожском монастыре. Первая из них — Ильинская — еще совсем в духе старых традиций псковской архитектуры, а две следующие отражают усиливающееся влияние общерусских приемов, однако этими приемами пользовались в Пскове по-своему.
В прикладном искусстве и в живописи Пскова мало что осталось от былой самобытности. Но в XVII веке псковские иконники и мастера прикладного искусства славились на Руси своим мастерством.
Изучение псковских керамических изделий, в частности изразцовых печей второй половины XVII в., показывает необыкновенное богатство способов их украшения, И в новых условиях псковские ремесленники показали свою исключительную талантливость, свежесть и силу своего ощущения красоты.
Таким образом выработанное народными мастерами уменье владеть архитектурно-художественными и конструктивными приемами, их навыки образования архитектурных форм и декоративного убранства — все это нашло свое яркое воплощение как в церковном, так и в гражданском зодчестве псковских каменщиков. Однако творчество этих народных мастеров в силу своего правдивого глубоко реалистического характера перестало удовлетворять и вступило в прямое противоречие с коренными интересами и потребностями эксплуататорских классов.
Заложенная в архитектуре древнего Пскова вековая мудрость народа-строителя ярко выразилось в ее самобытности форм, связанных более со свойствами материалов и особенностями процесса строительного труда, чем с «изображением форм» — как самоцелью, в глубоком чутком понимании красоты русской природы, любви к контрастам и использовании их при решении архитектуры.
Веками опираясь на опыт многих поколений, вырабатывал народ свое представление о красоте, свои понятия о соотношении искусства и жизни и сумел воплотить их в произведениях своих рук с необычайной талантливостью.
Что представляет собой любое из самых прекраснейших произведений древнепсковского зодчества?
Небольшую постройку из бутовой плиты, немного подтесанной и сложенной на известковом растворе. Отделка ее выполнена из самых дешевых подручных материалов, наиболее экономными способами. Но с каким великим искусством найдены ее формы и линии, ее силуэт!
Псковская архитектура с особенной наглядностью и убедительностью свидетельствует о том, что эстетическая ценность архитектуры достигается не затратами больших средств, не употреблением дорогих материалов, не величиной сооружений, не богатством отделки, и даже не размахом фантазии зодчего, а лишь его искусством, его художественным чутьем. Творчество древнепсковских зодчих — пример мудрости в решении таких очень важных в наше время и сложных вопросов, как вопрос соотношения художественных приемов и форм архитектуры с ее технической и практической стороной, с требованиями гигиены и быта.

---

НА СТРАНИЦУ АВТОРА

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

Все материалы библиотеки охраняются авторским правом и являются интеллектуальной собственностью их авторов.

Все материалы библиотеки получены из общедоступных источников либо непосредственно от их авторов.

Размещение материалов в библиотеке является их цитированием в целях обеспечения сохранности и доступности научной информации, а не перепечаткой либо воспроизведением в какой-либо иной форме.

Любое использование материалов библиотеки без ссылки на их авторов, источники и библиотеку запрещено.

Запрещено использование материалов библиотеки в коммерческих целях.

Учредитель и хранитель библиотеки «РусАрх»,

академик Российской академии художеств

Сергей Вольфгангович Заграевский