РусАрх

 

Электронная научная библиотека

по истории древнерусской архитектуры

 

 

О БИБЛИОТЕКЕ

ИНФОРМАЦИЯ ДЛЯ АВТОРОВ

КОНТАКТЫ

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

НА СТРАНИЦУ АВТОРА

 

 

Источник: Тихомиров М.Н. Древняя Москва. XII–XV вв. В кн.: Средневековая Россия на международных путях. XIV–XV вв. М., 1992. С. 6–181. Все права сохранены.

Сканирование материала и размещение его электронной версии в открытом доступе произведено: www.russiancity.ru («Русский город. Архитектурно-краеведческая библиотека»). Все права сохранены.

Размещение в библиотеке «РусАрх»: 2007 г.

 

 

М.Н. Тихомиров

Древняя Москва. XII–XV вв.


 ПРЕДИСЛОВИЕ

 

        Эта работа выходит в год славной и памятной 800-летней годовщины первого упоминания о Москве. Однако начата она была задолго до теку­щего года, и первые свои очерки, посвященные истории Москвы, автор опубликовал уже лет десять тому назад. В этой книжке рассматривается только ранний период московской истории, от первого упоминания о Москве в летописях под 1147 г. до последней четверти XV в. Этот период в истории нашего города по праву должен считаться древним. Он охватывает время феодальной раздробленности, когда Москва вы­ступает перед нами сперва в качестве просто городского центра, поз­же - стольного города удельных князей и, наконец, как столица великого княжения, центра, вокруг которого объединяется русский народ. Время образования Русского государства и ликвидации уделов не затронуто в этой работе, так как оно требует особого исследования.
        Основная мысль, которую автор проводит на протяжении своей работы, заключается в признании того факта, что Москва со времени первого появления своего на страницах летописей была городом, а не боярской усадьбой, что она развивалась вначале как небольшой, а позже как крупный торговый и ремесленный город Восточной Европы, связанный с большим международным обменом, в который были втяну­ты страны Востока и Средиземноморья, а позже Запада. Доказать эту мысль было нелегко, потому что по истории древней Москвы мы имеем только ограниченный и разрозненный материал, к тому же критически почти непроверенный. Автору удалось использовать не только печат­ный, но и кое-какой рукописный материал. Теперь уже можно говорить с полной уверенностью о Москве великокняжеского времени как о большом и замечательном городе.
        Предлагаемое исследование о Москве стоит в явной связи с другой моей работой о древнерусских городах, опубликованной в 1946 г. И книга о Москве начата была как целое произведение в тяжелые военные годы, в январе 1943 г., в Москве. Автор родился и всю почти жизнь про­вел в Москве, и ему не для чего писать о своей преданности и любви к родному городу. Как всякий москвич, он любит свой город, его слав­ное прошлое и великое настоящее. Пусть же эта книга хоть в малой степени ответит тому горячему интересу, который каждый из нас проявляет к истории нашей прекрасной столицы.

М. Н. ТИХОМИРОВ

-6-

 ГЛАВА I
НАЧАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ МОСКВЫ

 РАННЕЕ ЗАСЕЛЕНИЕ ТЕРРИТОРИИ МОСКВЫ

        Археологические исследования уста­новили, что территория Москвы была заселена с древнейших времен, хотя на страницах письменных источников Москва появляется очень поздно, только в середине XII в. Первые известия о Мо­скве рисуют ее как небольшой окраин­ный пункт на западной границе богатой Владимиро-Суздальской земли. В то же время нет никаких оснований утверж­дать, что в 1147 г., когда впервые упо­минается о Москве, она была совсем но­вым поселением. Летопись говорит о Мо­скве как о более или менее извест­ном пункте, о котором не надо сооб­щать что-либо в объяснение того, где он находится и когда он возник. Поэтому у нас есть все основания предполагать, что история Москвы становится доступ­ной для нашего изучения с середины XII в., а начинается гораздо раньше, имеет свой предысторический период, может быть уходящий корнями в очень отдаленное прошлое.
        Во всяком случае, несомненно, что к середине XII в. территория Москвы была не только заселена, но и вступила в тор­говый обмен с соседними волжскими областями. В этом нас убеждают наход­ки в разных концах города арабских диргемов IX в. Они найдены были при устье ручья Черторыя (территория Дворца Советов) и у Симонова монастыря. Серебряные монеты, найденные у ручья Черторыя, чеканены одна в 862 г., вто­рая в 866 г. 1) Это первый показатель того, что бассейн Москвы-реки рано втя­нулся в торговые связи с отдаленными странами Востока, конечно, при посредстве великого волжского пути. Здесь нелишне будет вспомнить, что начальная летопись знает, что по Волге можно дойти до Хвалынского (Каспийского) моря, добраться до Волжской Болгарии и Хорезма (в Хвалисы), иными словами, обрисовывает нам путь, по которому арабский диргем из Мерва при посред­стве хорезмийской и болгарской торгов­ли мог попасть далеко на север, в район позднейшей Москвы.
        Таким образом, уже в середине IX в., за два столетия до первого упоминания о Москве в летописях, территория Моск­вы в разных частях была, несомненно, населена и даже в какой-то мере связана с отдаленными странами Востока.
        Это раннее заселение объясняется тем, что район Москвы представлял со­бой значительные удобства для поселен­цев. Вдоль реки здесь тянулись большие заливные луга, в густых лесах водились дичь и дикие пчелы, реки и озера изоби­ловали рыбой. Территория Москвы напо­минала как бы небольшой остров среди дремучих лесов и болот, окружавших ее со всех сторон. Эта компактность московской территории, как будет видно далее, имела немалое значение для эко­номического развития Москвы, которая естественно сделалась центром большой сельскохозяйственной округи.
        Чудесная среднерусская природа от­личается особым разнообразием лесной растительности в районе Москвы. Не за­будем, что течение реки Москвы наме­чает как бы видимую границу двух лес­ных зон: хвойной и смешанной. К севе­ру от Москвы-реки начинаются обшир­ные хвойные леса, к югу от нее преоб­ладает разнолесье. Конечно, и к северу и к югу от Москвы не наблюдается природ-

-7-

ное однообразие. Дубовые леса встре­чаются и к северу от Москвы, а сос­новые рощи не редкость и в южной под­московной полосе. И тем не менее общая характеристика московской природы остается правильной и хорошо знакома всем москвичам. Стоит только сравнить пейзаж, открывающийся из окон поезда на Северной и на Курской дорогах. В первом случае мы видим в окно беско­нечные леса, хмурые еловые и сосно­вые массивы, редко перемежающиеся открытыми полянами. Тот, кто едет по Курской дороге, наоборот, видит широ­кие пространства полей и только кое-где дубовые и березовые леса и рощи. Район Москвы имеет то своеобразие, что в нем природные особенности обе­их лесных зон сочетаются вместе, и смешанные леса вторгаются на се­вер как бы особым островом или меш­ком.
        Относительная заселенность москов­ской территории говорит о возможности существования здесь какого-то населен­ного пункта, городка или ряда городков задолго до XII в. Действительно, мы знаем о нескольких городищах в черте города, остатки которых еще можно было различить в начале прошлого столе­тия. З. Ходаковский, а вслед за ним Н. С. Арцыбашев указывали на террито­рии Москвы, по крайней мере, три горо­дища 2). Одно находилось у Андроньева монастыря при впадении ручья Золотой Рожок в Яузу, другое у церкви Николы в Драчах, или Грачах, которая была построена на «...холме узловом при двух лощинах, брошенных течением Неглинной и ручья», третье - Бабий городок - на правом берегу Москвы-реки, у бывшей бабьегородской пло­тины.
        Неизвестно, какой народ населял в древности московскую территорию, но в исторические времена она была уже за­селена славянами. Однако следы языка древнейших насельников территории Москвы сохранились даже в современ­ной московской топонимике, прежде все­го в названиях рек, речек, ручьев и озер.
        Нам бросается в глаза то обстоятель­ство, что большая часть значительных притоков Москвы-реки имеет звучные, но малопонятные для нас названия, тогда как маленькие речки обычно про­зываются русскими или, во всяком слу­чае, славянскими именами. Перед нами два слоя названий: древнейший и более новый. Это очень ясно вырисовывается при перечислении названий больших и малых притоков Москвы-реки (в скобках указана длина в километрах: Иночь (46 км), Искона (70 км), Руза (138 км), Волшня (33 км), Озерна (10 км), Ист­ра (106 км), Нудыль (44 км), Сходня (38 км), Яуза (40 км), Пехорка (34 км), Гжелка (30 км), Нерская (72 км), Гус-лица (32 км), Колоча (30 км), Умирица (36км), Сетунь (28 км), Пахра (122 км), Десна (91 км), Моча (52 км), Рожой (55 км), Отра (24км),Северка (122 км), Городенка (39 км), Коломенка (47 км). Из этого списка в 24 названия наиболее значительных рек москворецкого бассей­на далеко не все названия звучат для нас малопонятно. По крайней мере, 5 назва­ний могут найти себе объяснение в сла­вянском языке (Озерна, Десна, Сходня, Северка, Городенка, может быть, и Се­тунь), но это не меняет общей картины. Большинство притоков Москвы-реки, к звучным названиям которых уже при­выкло наше ухо, носят какие-то древ­ние имена. И это становится особенно ясным и контрастным при сравнении названий крупных москворецких прито­ков с мелкими, длина которых не пре­вышает 20 км. Чтобы не утомлять вни­мание читателей, возьмем на выборку только названия притоков Рузы. В реку Рузу впадают притоки: Становка, Мали­новка, Дубронивка, Жировня, Глинка, Мутня, Житойна, Педня, Дуба, Рудановка, Медведовка, Белая Будка, Мошонка, Хованька, Озеранька, Кастинка, Хлопня, Костомка, Вездетемка, Сезечевка, Дани­ловская, Макарьевская, Изгарье, Жетанка, Вошиня. Вероятно, лингвисты за­труднятся дать объяснение некоторых названий из числа этого длинного ряда, но преобладание понятных нам славян­ских названий над другими четко бро­сается в глаза. И то же самое мы обнаружим при знакомстве с названиями других небольших речек бассейна Моск­вы-реки.
        Кажется, единственный вывод, кото­рый можно сделать из сопоставления этих двух рядов названий, приведенных выше, сведется к признанию того, что в районе Москвы жило древнее население, передавшее восточнославянским племе­нам свои или более древние названия значительных рек, тогда как мелкие реки и озера получили имена заново. Перед нами очень важное явление, указываю-

-8-

щее на непрерывность устной традиции в передаче названий рек бассейна Моск­вы-реки. Древние названия наших рек могли сохраниться только при условии существования постоянных поселений на их берегах, при передаче этих названий из уст в уста, иначе эти реки остались бы безымёнными или получили бы свои имена от новых пришельцев. И тут мы опять встречаемся с одной особенно­стью, характерной для московской тер­ритории. Именно на узкой московской территории мы сталкиваемся и с мелки­ми речками, носящими непонятные для нас названия.
        Так, в Москву-реку справа впадают притоки с названиями: Химка (19 км), Ходынка (4 км), Пресня с Бубной, Сара; Яуза принимает приток Ичку (6 км) и ручей Чечеру 3). Это говорит нам о том, что район Москвы, возможно, был насе­лен гуще, чем прилегающие к нему мест­ности. Поэтому именно здесь, на старой обжитой территории, и лучше сохрани­лась устная традиция, которая донесла до нас древние имена ручьев и речек. Их оставил пока неизвестный для нас народ.

 МЕРЯ И СЛАВЯНЕ

        Письменные свидетельства ничего не сообщают о времени, когда появились славяне в бассейне Москвы-реки. Архео­логические данные также еще не приведены в полную известность, и среди самих археологов нет согласия, надо ли относить те или иные памятники, най­денные на московской территории, к славянским или каким-либо другим на­родам. Но те же письменные источники хорошо знали, что в IX-X вв. у Ростов­ского и Переславского озер жил народ «меря». Этот народ сближают с совре­менными марийцами, и такое сближение находит оправдание в наших источниках, поскольку еще в XVI столетии сущест­вовало предание, что меря бежала из Ро­стова в Камскую Болгарию, чтобы спас­тись от крещения 4).
        Переславское озеро уже в те отдален­ные времена называлось также Клещиным, а Ростовское озеро имело второе имя Неро. В этом названии справедливо видят прямое указание на мерю, обитав­шую на его берегах. Переславль, где, по летописи, жила меря, находится в не-

«...Памятники, найденные на московской территории»

-9-

посредственном соседстве с Москвой. Поэтому и в районе Москвы можно предполагать поселения мери. Вероятно, об этих древних поселениях и напоминают нам такие названия, как река Нерская и озеро Нерское. Река Нерская яв­ляется последним левым притоком Мо­сквы-реки, а озеро Нерское принадлежит к бассейну Яхромы, на которой стоит Дмитров 5). Вероятно, более тщательное изучение названий рек, озер и урочищ, а также археологические изыскания вос­становят перед нами картину расселения мери в бассейне Москвы-реки 6). Меря, по-видимому, была столь немногочис­ленна, что быстро исчезла или слилась со славянами, оставив воспоминания о себе только в некоторых географических на­званиях.

 ВЯТИЧИ

        В районе позднейшей Москвы столк­нулись два колонизационных славянских потока, шедших с севера и юга, вернее, с северо-запада и с юго-запада. С северо-запада шли кривичи и ильменские славяне, с юга - вятичи. Граница между теми и другими детально выяснена архео­логическими исследованиями, в особен­ности трудами А. В. Арциховского. Тече­ние реки Москвы служило примерной границей, разделявшей вятичей от криви­чей. Севернее ее жили кривичи, южнее - вятичи. Однако в районе Москвы поселе­ния вятичей переходили речную границу и вторгались в кривичскую зону большим мешком. По заключению А. В. Арци­ховского, «Московский уезд, за исклю­чением небольшого куска на севере, был весь вятическим» 7).
        В позднейшее время, в начале XIV в., мы узнаем, что волости, лежавшие к югу от Москвы, были рязанскими. К их числу принадлежали Лопасня и Колом­на, находившиеся в непосредственной близости к Москве. Между тем Рязан­ская земля в это время признавалась страной вятичей, а Рязань - вятическим городом. Она была крупнейшим центром вятического племени, вследствие чего наши поздние летописцы иногда заме­няют ставшее малопонятным слово «вя­тичи» привычным названием рязанцы («...вятичи иже есть рязанци» 8)).
        Вятичи пришли в бассейн Москвы-реки с юга и встретились здесь с кри­вичами.
        Наш замечательный ученый покой­ный академик А. А. Шахматов объяс­няет этим столкновением двух мощных славянских племен своеобразные особенности московского городского гово­ра. Он отмечает, что язык города Моск­вы представляется «...наиболее типич­ным среди всех остальных смешанных говоров». Северорусские и восточнорусские особенности распределены в нем без сколько-нибудь явного перевеса одних перед другими 9). А. А. Шахматов объяс­нял специфику московского городского языка тем, что в районе Москвы встре­тились племена вятичей и кривичей. Вятичи получили перевес, так как нашест­вие татар заставило их покинуть свои прежние поселения и передвинуться на север.
        Но движение вятичей, конечно, нача­лось задолго до татар. Об этом нам гово­рят красочные описания походов черни­говских князей на север в страну вятичей, где в середине XII в. точно внезапно появляются города, ранее никогда не упоминавшиеся в летописи. Конечно, это еще не значит, что названные в летописи города только что возникли. Они могли существовать и ранее, и летописец мог их упомянуть впервые только в связи с княжескими походами. Однако и в этом случае ясно, что страна вятичей уже по­теряла свой глухой характер. Поэтому черниговские князья могли быстро пере­двигаться от одного населенного пункта к другому.
        В 1146 г. черниговский князь Свято­слав Ольгович бежал от преследования , Мономаховичей на север «за лес», в зем­лю вятичей. Это тот громадный лес, по которому и все междуречье Оки и Волги получило характерное название Залесской земли. Мономаховичи не решились преследовать Святослава за лесом, и он двинулся дальше на север: от Козельска повернул к Дедославлю, а оттуда к Осет­ру, Полтеску, к Лобынску, стоявшему при впадении Протвы в Оку. Здесь-то, в Лобынске, его и застали посланцы суздаль­ского князя Юрия Владимировича Дол­горукого, приглашавшие приехать к нему в Москву 10) .

 ПЕРВОЕ ИЗВЕСТИЕ О МОСКВЕ

        Вот что рассказывает нам летопись об этом первом упоминании о Москве, в котором для нас драгоценно каждое слово: «И прислав Гюрги, и рече: «Приди

-10-

ко мне, брате, в Москову». Святослав же еха к нему с детятем свои Олгом, в мале дружине, пойма с собою Володимира Святославича; Олег же еха наперед к Гюргеви, и да ему пардус. И приеха по нем отець его Святослав, и тако любезно целовастася, в день пяток, на Похвалу святей Богородицы, и тако быша весели. На утрий же день повеле Гюрги устроити обед силен, и створи честь велику им, и да Святославу дары многы, с любовию, и сынови его Олгови и Володимиру Святославичю, и муже Святославле. учреди, и тако отпусти и, и обещася Гюрги сы­на пустити ему, яко же и створи. Свято­слав же оттуда возвратися к Лобыньску» 11).
        Встреча в Москве произошла в пяток на Похвалу Богородицы начавшегося 1147 г. (год тогда исчислялся с марта). В 1147 г. пятница пятой недели поста приходилась на 4 апреля 12). Следователь­но, 4 апреля 1147 г. является юбилей­ной датой первого упоминания о Москве.

Москва «уже сделалась городом в древнерусском смысле этого слова, т. е. была обнесена укреплениями»

        Была ли Москва в это время уже го­родом или нет, нельзя сказать вполне определенно, но есть кое-какие данные, которые склоняют нас к мысли, что она уже сделалась городом в древнерусском смысле этого слова, то есть была обнесе­на укреплениями. Ведь Москва рисуется нам крайним пунктом владений Юрия Долгорукого на западе, так же как Лобынск при устье Протвы был крайним се­верным городом черниговского князя Святослава Ольговича, а о Лобынске ле­топись говорит как о городе. Святослав едет из Лобынска в Москву как будто по знакомой местности, посылая вперед своего сына Олега с малой дружиной. Нет и намека на то, что дело происходит в какой-то отдаленной глухой стране, где опасности подстерегают путников на каждом повороте. На то же намекает и рассказ об обильном пиршестве, кото­рым хозяин-князь угощает своих гостей, подаривших ему пардуса - живого бар­са или просто барсову шкуру 13). Видимо, в Москве можно было встретить и хоро­шо накормить дорогих гостей. Недаром

-11-

И. Е. Забелин в своей «Истории Москвы», приводя известие 1147 г., рисует перед читателем картину богатой княжеской вотчины, к которой тянулись многие села и деревни, обслуживавшие круп­ное княжеское хозяйство 14). И трудно не согласиться с этим замечательным исследователем московской старины. «Обед силен», устроенный князем-хозя­ином в честь Святослава и его дружины, общее веселье, о котором также сообща­ет летопись, плохо вяжутся с представ­лениями о маленьком захолустном ме­стечке, где нечем было угостить и встре­тить почетных гостей.

 ПРЕДАНИЕ О БОЯРИНЕ КУЧКЕ - ПЕРВОМ ВЛАДЕЛЬЦЕ МОСКВЫ

        Мы видели, что Москва была горо­дом вятичей. Между тем в первом лето­писном известии 1147 г. Москва оказы­вается городом, принадлежавшим не черниговским, а ростово-суздальским князь­ям. Слова «...приди ко мне, брате, в Москову» не оставляют никакого сомне­ния в том, что Москва была городом Юрия Долгорукого. Позже Москва неиз­менно оказывалась во владении также ростово-суздальских, а не рязанских князей, хотя ближайшие Лопасня и Ко­ломна до конца XIII в. остаются рязан­скими волостями. Когда же Москва пе­рестала быть городом вятичей и пере­шла во владение суздальских князей, земли которых были заселены кривича­ми, как она попала в руки Юрия Долго­рукого? Позднейшие московские леген­ды хорошо помнили о древнем москов­ском владельце, боярине Стефане Ивано­виче Кучке, которому принадлежала Москва до Юрия Долгорукого, насиль­ственно ею завладевшего. Было время, когда на предания о Кучке ученые смот­рели как на сплошной вымысел XVII в. и не видели в нем никакого зерна достоверности. Но народные предания имеют свою основу, нередко вовсе неле­гендарную. Таковы и предания о Кучке, которые будут нами кратко изложены.
        Предания о Кучке дошли до нас в двух поздних повестях или сказаниях о начале Москвы. Первую из них С. К. Шамбинаго назвал хронографи­ческою повестью, другую - новеллой 15) по характеру их содержания. Первая по­весть носит название «О зачале царствующаго великого града Москвы, како исперва зачатся». Она начинается рас­суждениями о том, как древний Рим и второй Рим - Константинополь возник­ли на крови, а потому и Москва как третий Рим должна была создаться «...по кровопролитию же и по закланию кро­вей многих». Таким образом, и при осно­вании Москва во всем была равна своим предшественникам - Риму и Констан­тинополю. В доказательство этой мысли приводится следующий рассказ, который мы передаем в переводе на современный язык.
        «В лето 6666 (т. е. в 1158 г. - М. Т.) великий князь Юрий Владимирович шел из Киева во Владимир град к сыну своему Андрею Юрьевичу, и пришел на место, где ныне царствующий град Москва, по обеим сторонам Москвы-реки села крас­ные. Этими селами владел тогда боярин некий богатый именем Кучка, Стефан Иванов. Тот Кучка очень возгордился и не почтил великого князя подобаю­щею честью, какая надлежит великим князьям, а поносил его к тому же. Князь великий Юрий Владимирович, не стерпя от него хулы, повелевает того боярина схватить и смерти предать; так и было. Сыновей же его Петра и Акима, моло­дых и очень красивых, и единственную дочь, такую же благообразную и краси­вую, именем Улиту, отослал во Влади­мир к сыну своему, ко князю Андрею Юрьевичу. Сам же князь великий Юрий Владимирович взошел на гору и обозрел с нее очами своими туда и сюда по обе стороны Москвы-реки и за Неглинною. И возлюбил те села и повелевает на том месте вскоре сделати малый деревянный город и прозвал Москва город по имени реки, текущей под ним. И потом князь великий отходит во Владимир к сыну своему князю Андрею Боголюбскому и сочетает его браком с дочерью Кучковою, с которой князь Андрей прижил и сыновей, рано умерших. И был у него отец его князь Юрий Владимирович не­мало времени и заповедал сыну своему князю Андрею Боголюбскому град Мо­скву людьми населить и распростра­нить» 16). Далее говорится, что Улита и ее братья Кучковичи устроили заговор и убили Андрея Боголюбского. За смерть князя отомстил его брат Михалко Юрь­евич. Он перебил убийц брата, а Улиту велел «...повесити на вратах и растреляти из многих луков». К этому рассказу прибавлен краткий летописец, оканчи-

-12-

вающийся известием о смерти Ивана Калиты.
        Прежде чем перейти к рассмотрению исторического значения повести о зачале Москвы, расскажем о содержании вто­рой повести, которая носит все черты устного народного сказания, какой-то исторической песни, нередко сбиваясь на песенный лад, с типичными оборотами народной поэзии. Она так и начинается песенными словами: «И почему было Москве царством быть и хто то знал, что Москве государством слыти».
        По словам повести, на берегах Моск­вы когда-то стояли «...села красны хоро­ши» боярина Кучки и его двух сыновей-красавцев, «...и не было столь хороших во всей Руской земле». Князь Даниил велел боярину отдать своих сыновей к нему на службу. Кучка побоялся отка­зать и отдал их Даниилу, а тот взял их к себе во двор, пожаловал одного в стольники, а другого в чашники. Братья понравились княгине Улите Юрьевне и сделались ее любовниками. Преступная связь должна была обнаружиться, и Ули­та вместе с Кучковичами задумала убить князя. Братья напали на князя во время охоты, но Даниил ускакал на коне. Бро­сив коня, он побежал к реке Оке и стал умолять перевозчика перевезти его на другой берег реки, обещая подарить до­рогой перстень. Перевозчик протянул за перстнем весло, схватил перстень, а затем оттолкнул лодку и оставил князя на берегу. В отчаянии Даниил побежал вдоль Оки. Наступил вечер «...темных осенних ночей». Не зная, куда укрыться, князь влез в сруб, где был похоронен мертвец, и заснул в срубе, забыв страх «от мертвого». Кучковичи испугались, что упустили князя живым, но злая кня­гиня Улита дала им любимого кня­жеского пса - «выжлеца» (т. е. гончую собаку). Пес стал искать хозяина и на­шел дорогу к срубу: «...и забив пес гла­ву свою в срубец, а сам весь пес в срубец не вместися». Кучковичи нашли и убили князя, а сами вернулись в Суздаль и стали жить с княгиней. Тогда верный слуга Даниила увез его малолетнего сына Ивана во Владимир к дяде Андрею Алек­сандровичу. Тот отомстил убийцам и вос­питал Ивана Даниловича 17).

Храм Покрова на Нерли, построенный Андреем Боголюбским. XII в.

-13-

        Какое же зерно истины найдем мы в обоих повествованиях?
        Древнейшие летописи ничего не зна­ют о боярине или тысяцком Кучке, но его дети Кучковичи и Петр, «зять Куч­ков»,- лица исторические. Они состави­ли заговор против Андрея Боголюбского и убили его в 1174 г. Начальник же убий­цам был Петр, Кучков зять, Анбал Ясин ключник, Яким Кучкович, сообщает Ипатьевская летопись 18). Повесть о зачале царствующего града Москвы делает Петра и Акима братьями, называет и княгиню Улиту их сестрой, а их отцом боярина Кучку. Но можно ли сомне­ваться в том, что боярин Кучка дейст­вительно существовал, если нам извест­ны его зять и сын? Видимо, это была сплоченная и сильная боярская семья, настоящий род Кучковичей, оставивший по себе прочную память в народных преданиях. Еще долго после убиения Андрея Боголюбского ходили легенды о Кучковичах, записанные не позже сере­дины XV в. Рассказывали, что Всеволод Большое Гнездо отомстил за убитого брата: «Кучковичи поймал, и в коробы саждая в озере истопил» 19). Предание о гибели Кучковичей прочно держалось в людской памяти, и даже в XIX в. побли­зости от Владимира показывали болоти­стые озера, по поверхности которых передвигались плавучие торфяные островки - их считали коробьями с остан­ками проклятых Кучковичей.
        Имя Кучки осталось не только в ле­гендах, но и в названиях местностей. В XV в. в Суздальской земле упоминает­ся волость Кучка, в Москве тогда же хорошо знали урочище Кучково поле, на­ходившееся в районе позднейших Сре­тенских ворот. Но самое важное то, что еще во второй половине XII в. Москва носила двойное название: «Москва рекше Кучково» 20). Иными словами: «Москва, то есть Кучково». Таким образом, пре­дание XVI-XVII вв., рассказывающее об обычном московском эпизоде - пре­ступной связи боярыни-княгини с моло­дыми слугами ее мужа, эпизоде, уве­ковеченном в знаменитой песне о Вань­ке-ключнике, сохранило отзвук какого-то действительного события, связанного с именем Кучки. Боярина Кучку народ­ное предание считало первым владельцем Москвы. Обратим внимание и на то, что само название Кучково оканчивалось на «о», как обычно называют до сих пор села в Московской области, да и вообще в России, по имени их владельцев (Федорово, Иваново, Петрово и т. д.), «Села красные» боярина Кучки («Кучково се­ло») - это историческая реальность. Они говорят нам о первом владельце Москвы, боярине Кучке, вероятно, имев­шем укрепленный замок-городок, кото­рый позже заменил княжеский городок Москва. Была ли с этим связана какая-либо личная трагедия первого москов­ского владельца Кучки или нет, этого мы достоверно не знаем, но упорная тра­диция о насильственном захвате Москвы суздальскими князьями, возможно, опи­рается на действительные факты. Напом­ним здесь, что Кучково поле в Москве на­ходилось поблизости от реки Неглинки и городища Николы на Грачах. Нет ничего невероятного в том, что легендарный Кучка был одним из вятических старшин или князьков, отстаивавших свои земли от притязаний Юрия Долгорукого.

 ОСНОВАТЕЛЬ МОСКОВСКОГО ГОРОДКА - ЮРИЙ ДОЛГОРУКИЙ

        О Юрии Долгоруком как основателе городка в Москве сообщается в так назы­ваемой Тверской летописи, где читаем, что в 1156 г. «...князь великий Юрий Володимерич заложи Москву на устий же Неглинны, выше реки Яузы» 21). С. Ф. Платонов не доверяет этому из­вестию, видя в нем позднейшее припо­минание, так как в 1156 г. Юрий Долго­рукий находился на юге России и не мог строить городка на Москве 22). Но неточ­ная дата еще не означает, что событие приурочено неверно или выдумано. Утверждение Юрия Долгорукого в Мо­скве было только частью его обширной деятельности по освоению западных окраин Суздальского княжества. В 1152 г. Юрий Долгорукий «...град Переяславль от Клещина перенес и созда больши стараго, и церковь в нем постави камену святаго Спаса». Новый город иногда стали называть Переславлем Но­вым, а старый Переславль, называвшийся Клещиным, запустел. Таким образом, и при построении Переславля происходило то же явление, что и при построении Москвы. Юрий Долгорукий основывает город на новом месте и дает ему новое название. К тому же 1152 г. относит­ся и построение Юрьева-Польского, а в

-14-

Георгиевский собор, построенный в г. Юрьеве-Польском Юрием Долгоруким. Рельефы 1152 г.

1154 г. строится Дмитров, названный в честь Дмитрия-Всеволода, одного из сыновей Юрия Долгорукого, впоследст­вии Всеволода Большое Гнездо 23). Заме­чательнее всего, что в Дмитрове также сохранялось предание о построении го­рода на новом месте и существовании до него более раннего поселения.
        Нетрудно заметить и некоторое об­щее направление строительной деятель­ности Юрия Долгорукого - его стремление закрепить важные стратегиче­ские и торговые пункты. Дмитров воз­ник там, где начинается судоходный путь по Яхроме, откуда можно было реч­ным путем добраться до Волги. К Дмит­рову сравнительно близко подходит вер­ховье Клязьмы, важнейшего торгового пути Суздальского княжества. Та же Клязьма подходит и к Москве-реке. Почти одновременное построение Моск­вы и Дмитрова имело своим назначе-

-15-

нием укрепить подступы к Клязьме со стороны Яхромы и Москвы-реки.
        На особое значение соседства Клязь­мы с Москвой-рекой для роста нашего города давно уже обратил внимание И. Е. Забелин. Он указал на местонахождение села Мытищи, где между Яу­зой и Клязьмой лежит водораздельный участок, который проходили сухим воло­ком, перетаскивая или провозя на коле­сах речные суда 24). Между тем в Москве еще в XII в. существовало предание, что первоначальный «градец малый», приписываемый легендарному Мосоху, был поставлен на устье Яузы. По пре­данию, он находился там, «...идеже и днесь стоит на горе оной церковь камен­ная святаго и великаго мученика Ники­ты» 25). Высокий холм с церковью Ники­ты Мученика является прекрасным па­мятником XVI в. и теперь возвышается над берегом реки Москвы. Этот район нашего города принадлежит к числу очень древних. Поэтому существование на устье Яузы какого-то городка в отда­ленном прошлом, вероятно, предшество­вавшем не только городку Юрия Долго­рукого, но и «красным селам» боярина Кучки, весьма вероятно. При устье Яузы кончался путь от бассейна Клязьмы к Москве-реке. Здесь стояли речные суда, вследствие чего полузатопляемый лужок, примыкавший с востока к Китай-городу (где позже находился Воспитательный дом), даже в XV в. назывался Приста­нищем, а гора на правом берегу Яузы, у церкви Николы-Воробьино, еще долго называлась Гостиной горой. Само село Мытищи в XV в. именовалось как Яузские Мытищи (см. духовную Адриа­на Ярлыка 26).

 НЕСКОЛЬКО ЗАМЕЧАНИЙ О НАЗВАНИИ «МОСКВА»

        Мы видели уже, что древняя тради­ция знала два названия нашего города - Москва и Кучково. Название Кучково находит себе объяснение в предании о боярине Кучке, тогда как слово Москва до сих пор остается камнем преткно­вения для ученых. И. Е. Забелин, следуя за З. Ходаковским, высказывал мнение, что слово Москва происходит от «мост» (имя Москва «...есть сокращение Мостковы, Мостквы, производного от слова Мост») 27). Однако такое объяснение слова Москва представляется во всех отно­шениях неубедительным. Не забудем, что Москвой с давнего времени на­зывался не только город, но и река, притом река большого протяжения (425 км). Спрашивается, когда же успе­ла эта большая река получить прозва­ние от города, который становится изве­стен только с середины XII в. да и в указанном столетии носил еще второе название (Кучково). Аналогичного явле­ния, переноса названия от города к боль­шой реке (подчеркиваем - к большой), мы на русской территории не найдем, особенно если вспомним о прочной тра­диции, сохранившей нам названия даже более мелких рек Московской области (Яуза, Руза и т. д.).
        Ясно, что речь должна идти об обрат­ном - переносе названия реки на назва­ние города, чему найдем немало приме­ров (Полоцк от Полоты, Витебск от Видьбы и т. д.). Так объяснял название Москвы и автор сказания о зачале Москвы, говоря, что Юрий Долгорукий назвал город по имени текущей под ним реки. Прозвание города Москвой только обозначает, что он находился на берегу Москвы. Пока же расшифровки значе­ния слова Москва не сделано, так же как не расшифровано и то, что обозна­чают названия остальных рек Москов­ской области.

 БЫСТРЫЙ РОСТ ГОРОДА ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XII В.

        Во второй половине XII в. Москва упоминается сравнительно редко и обыч­но в связи с военными событиями. Одна­ко уже замечаются явный рост города и повышение его общего значения среди других городов Суздальской земли. Москва выступает перед нами прежде всего в качестве крайнего оплота Суздальской земли на ее западной окраине, передового пункта по отношению к Ря­занской земле. Не забудем того, что обычная дорога из Рязани во Владимир шла кружным путем по Москве-реке и далее по Клязьме, так как Владимир и Рязань разделяли непроходимые леса и болота. Это своеобразное положение Москвы как перевалочного пункта меж­ду Рязанью, Черниговом и Владимиром становится все более заметным к концу XII в., когда она играет важную роль

-16-

во время княжеской междоусобицы, последовавшей после смерти Андрея Боголюбского. В 1175 г. в нее пришли два князя, стремившиеся утвердиться в Суз­дальской земле,- Михалко Юрьевич и Ярополк Ростиславич. Они шли из Чер­нигова, видимо, той же торной дорогой, по которой ранее добрался до Москвы Святослав Ольгович. Ярополк поехал из Москвы в Переславль-Залесский, Михал­ко - во Владимир. Здесь мы чрезвычай­но наглядно видим удобное положение Москвы как конечного пункта дорог, идущих из Чернигова. Из Москвы откры­вался путь и во Владимир, и в Переславль, и в Великий Новгород.
        Еще большее значение имела Москва для связи Владимира с Рязанью. Когда Всеволод Большое Гнездо предполагал идти походом на Чернигов, он выбрал ме­стом сбора войска Москву (1207 г.).
        Сюда пришли сыновья Всеволода - Константин, княживший в Ростове, Юрий, Ярослав и Владимир. Собралось большое войско, в котором находились не только суздальцы, ростовцы и переславцы, но и новгородцы, псковичи, ладожане и новоторжцы, пришедшие вместе с Константином. Москва представляет­ся в этом известии как важная стра­тегическая база. Тут есть возможность прокормиться и отдохнуть большой рати накануне нового похода. Москва начала XIII в.- не просто пограничный пункт, а удобное место для сбора и отдыха войск, база для действий против черни­говских князей 28).
        Прибыв в Москву 19 августа 1207 г., Всеволод тщетно ожидал прихода рязан­ских князей. Наконец, он сам двинулся к Оке и раскинул свои шатры на ее бере­гах. Здесь к нему явились рязанские князья, которых Всеволод обвинил в измене и взял под арест. Отсюда он начал поход в Рязанскую землю и одержал над рязанскими князьями победу.
        В свою очередь, рязанские князья, напав на земли Всеволода, обрушились на Москву и разорили ее окрестности как передового оплота Владимиро-Суздальской Руси. Поэтому Москва упоми­нается каждый раз, когда речь идет о борьбе владимирских и рязанских кня­зей 29).
        Как ни малочисленны известия о Мо­скве XII в., но за их скудными летопис­ными строками уже можно различить признаки ее экономического роста. Рассказывая о нападении на Москву рязанского князя Глеба в 1177 г., летопи­сец роняет драгоценные слова: «Глеб на ту осень приеха на Московь и пожже го­род весь и села» 30). Значит, Москва не просто село или неукрепленный посад, а крепость («город»), к тому же еще окруженная селами. Так складывались предпосылки к созданию особого Мос­ковского княжества, впервые появивше­гося в начале XIII в.

 МОСКВА - СТОЛИЦА УДЕЛЬНОГО КНЯЖЕСТВА

        Со смертью Всеволода Большое Гнез­до распалось единство Владимиро-Суздальской земли. Сыновья Всеволода раз­делили между собой отцовские земли: старший, Константин, сел в Ростове, Юрий - во Владимире, Ярослав - в Переславле-Залесском. Четвертым по старшинству был Владимир, ему достал­ся Юрьев-Польской. Москва осталась в руках Юрия, княжившего во Владимире. В этом распределении земель Юрьев-Польской как будто представляется бо­лее завидным, чем Москва, но в дейст­вительности было по-иному. Князь Вла­димир считал себя обиженным и не захо­тел княжить в Юрьеве. Бросив свое кня­жество, он бежал сначала в Волоко­ламск, а оттуда в Москву - «...и седе ту в брата своего городе в Гюргове» 31). Вла­димир действовал по соглашению со старшим братом Константином против Юрия и Ярослава. Когда же Констан­тин примирился с братьями, положение Владимира стало опасным. Юрий осадил Москву и принудил непокорного млад­шего брата покинуть захваченный город в обмен на далекий Переяславль-Русский.
        Действия Владимира отнюдь не были его внезапной авантюрой. Он опирался на самих москвичей и хотел прочно утвердиться в Москве. Пока воевали его старшие братья, он вместе с дружиной и «москвичами» подступил к Дмитрову, принадлежавшему Ярославу. Дмитровцы мужественно защищались и отбили напа­дение. В кратком известии об этом событии, которое помещено только в одном летописце, находим кое-какие лю­бопытные подробности. Владимир осаж­дал Дмитров «...с москвичи и с дружи­ною своею», чуть не был застрелен осаж­денными и бежал, испугавшись прихода

-17-

Ярослава. Тут впервые упоминаются «москвичи», и этот термин звучит много­знаменательно. Конечно, под ним пони­маются не только горожане, но в то же время и не одни землевладельцы со своими вооруженными отрядами 32). «Москвичи» - целый комплекс понятий, обозначение жителей города и приле­гавшей к нему округи. Характерно и само предпочтение Москвы соседнему Юрье­ву-Польскому, находившемуся в богатой сельскохозяйственной местности. Одно­го этого факта достаточно для того, чтобы признать, что Москва сильно под­винулась вперед и стала на пятом или шестом месте среди других городов Владимиро-Суздальского княжества, ни­же Владимира, Суздаля, Ростова и Переславля, но выше Юрьева-Поль­ского.

 РАЗОРЕНИЕ МОСКВЫ ТАТАРАМИ

        Еще яснее и выразительнее высту­пает перед нами значение Москвы как крупного населенного пункта в извести­ях о разорении ее татарами. Полчища Батыя вторглись в Русскую землю со сто­роны Рязанского княжества. Разорив Рязань, они подступили к Коломне, кото­рую защищали в числе других воинов и москвичи. Пользуясь численным и тех­ническим перевесом, татары разбили русское войско. Князь Всеволод Юрье­вич, сын великого князя, бежал во Владимир, «а москвичи к Москве» 33). За ними шли татары, обступившие Москву, веро­ятно, в январе 1237 г. Но представим здесь место сообщениям самой летописи: «Взяша Москву татарове, и воеводу убиша Филипа Нянка за правоверную хрестьянскую веру, а князя Володимера яша руками, сына Юрьева, а люди избиша от старьца и до сущаго младенца; а град и церкви святыя огневи предаша, и манастыри вси и села пожгоша и много именья вземше отъидоша» 34).
        Из этого известия узнаем о сущест­вовании в Москве не только крепости («града») и окружающих ее сел, но и о церквах и монастырях, о большом имуществе, награбленном татарами. Так можно было писать лишь о сколько-ни­будь значительном городском центре. Тогда станет понятной и сцена, разыг­равшаяся под стенами Владимира, осаж­денного татарами. Владимирцы пустили стрелы в татар, а те закричали: «Не стре­ляйте». Татары подъехали к воротам и показали пленного князя Владимира. Они явно били на эффект и гордились взятием крепкой Москвы.
        В связи с этим не будет бесполез­ным вспомнить об одном замечательном месте, которое имеется в «Истории за­воевателя мира» Джувейни (умер в 1282 г.). По словам Джувейни, монго­лы покорили русские земли до города М. к. с. (варианты - Машку, М. л. с, Микес). Жители города были «...по многочисленности своей [точно] муравьи и саранча, а окрестности были покрыты болотами и лесом, до того густым, что [в нем] нельзя было проползти змее. Царевичи сообща окружили [город] с разных сторон и сперва с каждого бока устроили такую широкую дорогу, что [по ней] могли проехать рядом три-че­тыре повозки, а потом против стен его выставили метательные орудия. Через несколько дней они оставили от этого города только имя его и нашли [там] много добычи» 35).
        Если отвлечься от сказочных под­робностей о том, что всего в этом городе погибло 270 тыс. человек (у каждого убитого отрезали ухо), то в остальном рассказе не найдем ничего не достовер­ного и не согласного с летописью, вплоть до подробностей о глухих лесах и болотах, окружавших Москву. Не забудем и того, что весь рассказ Джувей­ни о походе на Булгар и Русь имеет некоторые параллели с нашей лето­писью. Так, слова Джувейни о силе татарского войска - «...от множества войска земля стонала и гудела, а от мно­гочисленности и шума полчищ столбе­нели дикие звери и хищные живот­ные» - находят полную параллель в на­шей летописи: «...и не бе слышати от гласа скрипания телег его, множества ревения вельблуд его, и ржания от гласа стад конь его» 36). Еще более образы Джувейни находят сходства с выраже­ниями русских исторических песен о та­тарских погромах. Поэтому сомнения из­дателей работы покойного В. Г. Тизенгаузена о невозможности под горо­дом М. к. с. понимать Москву не пред­ставляются нам достаточно убедитель­ными. В конце концов Джувейни мог за­писать один из рассказов о татарском на­шествии на Русь, в котором могла упо­минаться Москва, подобно тому, как Ипатьевская летопись сохранила рассказ

-18-

об осаде татарами ничем особенно не за­мечательного Козельска.
        Известие о разорении Москвы тата­рами дает нам еще одну любопытную деталь, указывающую на тесную связь Москвы с владимирскими князьями. Ведь московский князь Владимир был сыном великого князя владимирского Юрия Всеволодовича. В числе других отрядов Залесской земли отряд москви­чей ходил против татар к Коломне, отту­да после поражения князь Всеволод Юрьевич бежал во Владимир. Татары шли буквально по пятам. Взяв Москву,

«Полчища Батыя вторглись в Русскую землю со стороны Рязанского княжества»

-19-

они повернули прямо на Владимир, так как Москва была соединена с ним крат­чайшим и удобнейшим путем по Клязь­ме.

 МИХАИЛ ХОРОБРИТ

        Близость Москвы к Владимиру объ­ясняет нам попытку нового московского князя Михаила. Ярославича Хоробрита захватить в свои руки Владимирское княжение. Михаил был сыном Ярослава Всеволодовича, братом Александра Нев­ского. В некоторых источниках он име­нуется как «князь Михаила Ярославич Московский» 37). Есть предположение, что Москва досталась ему в княжение по отцовскому завещанию, так как по смер­ти Ярослава брат его, новый владимир­ский великий князь Святослав Всево­лодович, посадил по городам своих пле­мянников, «яко же уряди» князь вели­кий Ярослав Всеволодович. Поколенные росписи сыновей Ярослава по-разному показывают старшинство Михаила. Одни (роспись, приложенная к истории С. М. Соловьева 38)) делают его самым младшим в потомстве Ярослава, другие показывают его тотчас же после Алек­сандра Невского. С последним, видимо, и надо согласиться, иначе мы должны были бы считать, что Михаил совершал свои подвиги чуть ли не малолетним. О его характере говорит прозвание Хоробрит от древнерусского слова «хоробровати» - храбриться. Соответст­вующую параллель находим в «Слове Да­ниила Заточника», памятнике того же XIII в.: «...лучше един мудр десяти хоробрующих без ума» 39).
        Жизнь Михаила Хоробрита действи­тельно оправдывает насмешливую фразу Заточника о хоробрующих без ума. Опи­раясь на Москву, Михаил выгнал из Вла­димира своего слабого дядю Святослава Всеволодовича и захватил в свои руки великое княжение, но в том же 1248 г. погиб в битве с литовцами и был похо­ронен во владимирском Успенском собо­ре епископом Кириллом 40).
        Кратковременное княжение Михаила в Москве бросает особый свет на поло­жение этого города среди других рус­ских городов середины XIII в. Михаил Хоробрит первый показал, что ближай­шая дорога к владимирскому велико­княжескому столу лежит из Москвы, которая являлась ключом к бассейну Клязьмы с запада.

Город Владимир. XII в.

-20-

 НАЧАЛО КНЯЖЕНИЯ ДАНИИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА

        После сообщения о смерти Михаила Хоробрита известия о Москве надолго пропадают со страниц летописи, появ­ляясь вновь только под 1282 г. в связи с рассказом о смутах между великим князем Дмитрием Александровичем и его братом Андреем. В Переславль, где засел Дмитрий, пришли тверичи, москвичи и новгородцы. Во главе москвичей стоял младший из сыновей Александра Невского князь Даниил. Никоновская летопись называет его великим князем московским, но более ранние летописи говорят кратко: «Московской Данило Александровичь... с москвичи» 41). Из этих слов не вполне ясно, о чем идет речь, - пытался ли Даниил утвердиться в Москве с помощью москвичей, же­лавших иметь особого князя, или он уже в 1282 г. был московским князем. Дело в том, что у нас есть и другое свидетель­ство, по которому Даниил утвердился в Москве значительно позже. Так, Супрасльская летопись, сообщая о кончине Даниила, добавляет, что он «княжив лет 11» - слова, пропущенные в других ле­тописях 42).
        Поскольку мы знаем, что Даниил умер в 1303 г., началом его москов­ского княжения надо положить 1292 г. Имеется и еще одно свидетельство, поме­щенное в Степенной книге. По нему Да­ниил получил в наследство от отца Моск­ву, где и возрос. Это свидетельство при­нято нашими историками как вполне достоверное, хотя оно является только отголоском поздних преданий о Данииле и Москве XIII в. При Иване Грозном, когда была составлена Степенная книга, т. е. почти через три столетия после смерти основателя династии московских князей, о Данииле писали только на основании преданий и домыслов. Един­ственным ценным указанием жития можно считать свидетельство, что Да­ниилу было два года, когда умер его отец Александр Невский. Следовательно, Даниил родился около 1261 г. 43)
        Из противоречивых показаний лето­писей как будто можно сделать одно заключение - признать ошибкой или данные Супрасльской летописи, или противоречащее ей свидетельство Никонов­ской летописи, называющей Даниила мо­сковским князем уже в 1282 г. Но возможно и другое предположение - признание ошибки в дате, поставленной в Супрасльской летописи, особенно ценной для истории ранней Москвы. Вместо цифры 11 в ней могло стоять 21, так как буквы «i» для обозначения 10 и «к» для обозначения 20 очень близ­ки по написанию. Тогда окажется, что Даниил сделался московским князем в 1282 г.
        Этот год был ознаменован междо­усобной борьбой между сыновьями Алек­сандра Невского - великим князем Дмитрием и его братом Андреем Городецким. Андрей привел с собой татар, которые страшно разорили окрестности Владимира, Суздаля, Юрьева и Переславля 44). Так перед нами обозначается та дорога, по которой шли к Переслав­лю, стольному городу Дмитрия, татары. Москва оказалась в стороне от этой до­роги, может быть, потому, что Даниил удачно воспользовался смутами, чтобы с помощью татар утвердиться на москов­ском княжении и видимой покор­ностью избежать их нападения. По­этому он и оказался под Переславлем вместе с москвичами, пришед­шими по ханскому требованию воевать против Дмитрия Александровича.

 КНЯЖЕНИЕ ДАНИИЛА В МОСКВЕ

        Новое известие о Данииле и о Москве прочтем в летописи только под 1293 г. Это известие также говорит о княжеской усобице, результатом которой было по­явление в Северной Руси татарского царевича Дуденя (Туденя) и разоре­ние 14 русских городов. В числе их была и Москва, так как на этот раз Даниил поддерживал великого князя Дмитрия Александровича, вновь вызвавшего хан­ский гнев. Татары пришли к Москве от Переславля-Залесского «...и московского Даниила обольстиша» (т. е. обманули), ворвались в Москву и разорили ее с окружающими селами - «...и взяша Мо­скву всю, и волости и села» 45).
        В словах «...и московского Даниила обольстиша» чувствуется какое-то удив­ление перед тем, что удалось обмануть даже опытного Даниила Московского. Вскоре после Дуденеевой рати Дмитрий умер. Из сыновей Александра Невского остались в живых только Андрей и Да-

-21-

ниил. С этого времени московский князь начинает проявлять большую политиче­скую активность.
        В 1297 г. на княжеском съезде во Владимире в присутствии ханского посла Даниил выступал совместно с тверским князем Михаилом Ярославичем и переславским князем Иваном Дмитриеви­чем. Он стоял как бы во главе княжеской группировки, боровшейся против Андрея Александровича и его союзников «... и за малым упасл бог кровопролитья, мало бою не было, и поделившеся княжением, и разъехашася кождо в свояси» 46). Москва со своим князем Даниилом Алек­сандровичем вступает в ранг крупных русских городов. Московский князь де­лается политической фигурой, что тотчас же сказывается на расстановке княже­ских сил.
        В 1301 г. князья вновь собрались на съезд в Дмитрове. Летопись на этот раз упоминает только 4 князей: великого князя Андрея, князей тверского, московского и переславского. Между ними был заключен мир. Только Иван Дмит­риевич Переславский не договорился с Михаилом Тверским. Вскоре Иван умер и благословил на свое место Даниила Московского в Переславле княжить, «...того бо любляше паче инех» 47). Так владения московского князя сразу силь­но расширились. Вместе с Переславлем к московским князьям, возможно, отошел и Дмитров, имевший важное тор­говое и стратегическое значение для Москвы.
        Несколько раньше Даниил ходил вой­ной на Рязанскую землю и сражался под самой Рязанью (Переяславлем-Рязанским). Здесь он захватил в плен кня­зя Константина Рязанского «некоею хитростью» и привел его в Москву. След­ствием этого похода было присоединение к Московскому княжеству Коломны, лежащей при впадении Москвы-реки в Оку. В руках московских князей оказа­лись не только Москва, но и Переславль и Коломна.
        Даниил умер 5 марта 1303 г. как «внук Ярославль, правнук великого Все­волода», наследник великих князей вла­димирских 48). С его смертью для Москвы кончился период скромного существова­ния в качестве второстепенного удель­ного города, началось возвышение Моск­вы сперва как центра Северо-Восточной Руси, а потом как центра всей России.

 ПРИМЕЧАНИЯ

        1) Савельев П. С. Мухамеданская нумизматика в отношении к русской истории. СПб., 1846. С. 162; Его же. О важности изучения восточной нумиз­матики и археологии в России // Журнал Ми­нистерства народного просвещения. 1847. № 3. С. 267.
        2) Донесение о первых успехах путешествия Зориана Доленга-Ходаковского по России // Русский исторический сборник. М., 1822. Т. VII. С. 35-86.
        3) Здановский И. А. Каталог рек и озер Москов­ской губернии. М., 1926. С. 23-24.
        4) «Черимиса, зовемая Отяки, тое ж глаголют Ростовскую чернь, забежавши тамо от креще­ния Русково в Болгарских жилищах» (ПСРЛ. Т. XIX. С. 12).
        5) Здановский И. А. Указ соч. С. 36, 83.
        6) Барсов Н. Очерки русской исторической географии: География начальной (Несторовой) летописи. Варшава, 1885. С. 54.
        7) Арциховский А. В. Курганы вятичей. М., 1930. С. 119.
        8) Там же. С. 125.
        9) Шахматов А. А. Введение в курс истории рус­ского языка. Ч. 1.: Исторический процесс обра­зования русских племен и наречий. Пг., 1916. С. 120-121.
        10) Летопись по Ипатьевскому списку. СПб., 1871. С. 239-240 [ПСРЛ. Т. II. М., 1962. С. 338- 339].
        11) Там же. С. 240-241 [ПСРЛ. Т. II. С. 339-340].
        12) Арцыбашев Н. С. Повествование о России. М., 1838. Т. 1. С. 100. Примеч. 648.
        13) Греческое слово «барс» (пардалис) иногда пере­водилось русскими как «рысь» (Срезнев-

-22-

ский И. И. Материалы для словаря древне­русского языка по письменным памятникам. СПб., 1895. Т. II. С. 880). Не идет ли речь о специально обученном охотничьем животном? Пардуса подарил и другой князь своему гостю вместе с двумя борзыми конями: см. Ипатьев­скую летопись под 1160 г. [ПСРЛ. Т. П. С. 504].
        14) Забелин И. Е. История города Москвы: Сочи­нение, написанное по поручению Московской го­родской думы. М., 1902. Ч. 1. С. 17.
        Коммент.: М. Н. Тихомиров отмечал, что при жизни Забелина, в начале XX в., «...остава­лись еще не тронутыми московские кривые пере­улочки, кое-как замощенные булыжной мосто­вой, стояли старые церкви и монастыри с их об­ширными садами и кладбищами, но новая инду­стриальная жизнь вторгалась и решительно ме­няла топографию города. И. Е. Забелин находил­ся под влиянием обширной буржуазной истори­ческой литературы. Он по-своему осмыслил московскую топонимику, дав блестящую харак­теристику той территории, на которой возник город». Высоко оценивая труд Забелина, Тихо­миров находил в нем недостаток лишь в структу­ре изложения: автор, «может быть, излишне об­ращал внимание именно на западные окрест­ности Москвы, которые были прекрасно изве­стны Забелину» (Тихомиров М. Н. Средневеко­вая Москва. М., 1957. С. 27).
        15) Шамбинаго С. К. Повести о начале Москвы // Труды Отдела древнерусской литературы. М.; Л., 1936. Т. III. С. 59-99. Тексты повестей о Москве подготовлены мной к печати и издают­ся Государственным Историческим музеем [см. приложение].
        16) Карамзин Н. М. История государства Россий­ского. СПб., 1892. Т. II. Примеч. 301 [То же. М.: Книга, 1988. Т. II. С. 125. Примеч. 301]. Перевод сделан по рукописи хронографа Дорофея Монемвасийского с добавлениями в лист на 333 листах скорописью конца XVII в. (ГИМ. Собр. Уварова. № 670. Л. 287-288).
        Коммент.: Хронографы - средневековые исторические сочинения, распространенные в Византии, Болгарии, Сербии и России. Назва­ние от греческих слов «хронос» - время и «гра­фа» - пишу. Хараксы - линованные листы пергамента (отсюда - «харатейная» летопись). Летописи обычно подробно перечисляли все основные события с начала русской истории, но были и краткие летописцы.
        17) В той же рукописи имеется список и этой по­вести (ГИМ. Собр. Уварова. № 670).
        18) ПСРЛ. СПб., 1843. Т. II. С. 113 [ПСРЛ. М., 1962. Т. II. С. 586].
        19) Новгородская летопись по Синодальному хара­тейному списку. СПб., 1888. С. 436 [НПЛ. М.- Л 1950. С. 468].
        20) ПСРЛ. Т. II. С. 118 [ПСРЛ. М., 1962. Т. II. С. 600].
        21) «Заложи град Москьву, на устниже Неглинны, выше рекы Аузы» (ПСРЛ. Т. XV. С. 225). Я исправляю этот, видимо, испорченный текст по новому списку Тверской летописи XVI в., хранящемуся в ГИМ.
        22) Платонов С. Ф. О начале Москвы: Заметка по поводу доклада И. Е. Забелина на VIII архео­логическом съезде в Москве (1890 г.) // Плато­нов С. Ф. Статьи по русской истории. 2-е изд. СПб., 1912. С. 79.
        23) Тихомиров М. Н. Древнерусские города. 2-е изд., испр. и доп. М., 1956. С. 410-413.
        24) Забелин И. Е. Указ. соч. С. 20.
        25) Гиляров Ф. Предания русской начальной ле­тописи (по 969 год). М., 1878. С. 27.
        26) [АЮБ. СПб., 1857. Т. I. № 85].
        27) Забелин И. Е. Указ соч. С. 58.
        28) Летопись по Лаврентьевскому списку. СПб., 1872. С. 407-409 [ПСРЛ. М., 1962. Т. I. С. 429- 431].
        29) Там же. С. 413 [ПСРЛ. Т. I. С. 434].
        30) Там же. С. 363 [ПСРЛ. Т. I. С. 382].
        31) Оболенский М. А. Летописец Переяславля Суз­дальского // Временник МОИДР. М., 1851. Кн. IX. С. 111.
        32) Там же. С. 111 - 112.
        33) ПСРЛ. Т. XVII. С. 18.
        34) Летопись по Лаврентьевскому списку... С. 438 [ПСРЛ. Т. I. С. 460-461].
        35) Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. II: Извлечения из персидских сочинений, собр. В. Г. Тизенгаузеном и обрабо­танные А. А. Ромаскевичем и С. Л. Волиным. М.; Л., 1941. С. 21-23. [Отрывок из сочинения Джувейни, касающийся похода на Моск­ву, позднее переиздан М. Н. Тихомиро­вым. См.: Хрестоматия по истории СССР. С древнейших времен до конца XV века / Под ред. М. Н. Тихомирова. М., 1960. № 61. С. 427-428].
        36) Летопись по Ипатьевскому списку... С. 522 [ПСРЛ. Т. II. С. 784].
        37) «И Михайло Ярославичь московский убьен бысть от Литвы на Поротве» (ПСРЛ. Т. IV. С. 38).
        38) [Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1959. Кн. I. С. 342].
        Коммент.: Датой рождения Михаила Хоробрита приблизительно считают 1220 г. Родо­словная роспись московских князей, о которой далее говорит М. Н. Тихомиров, составлена П. М. Строевым (Строев П. М. Ключ или алфа­витный указатель к «Истории государства Рос­сийского» Н. М. Карамзина. СПб., 1844. С. 36- 37).
        39) Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1903. Т. III. С. 1386.
        40) Летопись по Лаврентьевскому списку... С. 448 [ПСРЛ. Т. 1. С. 471]; ПСРЛ. Т. XXIII. С. 83 (Ермолинская летопись).
        41) ПСРЛ. Т. X. С. 160; Т. XXIII. С. 92.
        42) ПСРЛ. Т. XVII. С. 27.
        43) ПСРЛ. Т. XXI. С. 296 (Степенная книга); ГИМ. Синод, собр. № 803 (Милютинские Четьи-Минеи XVII в., под 4 марта).
        Коммент.: «Четьи-Минеи» - собрание жи­тий святых, составленное в целях централи­зации культа русских святых. Название проис­ходит от греческого «ежемесячные чтения». М. Н. Тихомировым широко использованы и другие книги церковного происхождения, содер­жащие ценные исторические сведения о Москве: жития святых, послания святых отцов, диоптра, чин поставления в епископы, синодики - спис­ки имен умерших, за упокой душ которых моли­лись в церкви.
        44) Насонов А. Н. Монголы и Русь. М.; Л., 1940. С. 72.
        45) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 82.
        46) Там же. С. 83.
        47) Там же. С. 85.
        48) По Супрасльской летописи, 4 марта (ПСРЛ. Т. XVII. С. 27). Известия Супрасльской летопи­си XIII в. отличаются особым характером, обли­чающим их достоверность, несмотря на крат­кость.

-23-

-24-

 ГЛАВА II
ВЕЛИКОКНЯЖЕСКАЯ МОСКВА

 КНЯЖЕНИЕ ЮРИЯ ДАНИЛОВИЧА

        Даниил Александрович умер рано, всего 40 с лишним лет от роду 1). Мос­ковские князья XIV в. вообще были недолговечны и обычно умирали в цвету­щем возрасте. Юрий Данилович умер 45 лет. Семен Гордый, Иван Иванович и Дмитрий Донской скончались, не до­стигнув даже 40 лет, и только Ивана Да­ниловича Калиту смерть застала на шес­том десятке лет.
        У Даниила было пять сыновей: Юрий, Александр, Борис, Иван, Афанасий. На первых порах братья держались дружно и общими силами боролись с неприятелями, «...князь Юрьи Даниловичь Московскый с братьею своею», как их называет летописец. Позже узнаем, что Даниловичи сидели в Москве большим родом и воевали с тверскими князь­ями 2). Впрочем, согласие между ними продолжалось недолго. В 1307 г. князья Александр и Борис отъехали в Тверь, по-видимому, не поделив отцовского на­следства. На следующий год Александр умер, а Борис вскоре вернулся в Москву и снова сражался на стороне брата.
        Юрий Данилович был еще молодым, когда сделался московским князем. Ему исполнилось только 22 года 3). С самого начала он показал себя спо­собным и ловким политиком. Юрий охотно действовал силой там, где нельзя было поступить иначе, но в других случаях выступал умелым дипломатом. К тому же он обладал способностями привлекать к себе симпатии населения. В день отцовской смерти Юрий нахо­дился в Переславле, и переславцы так боялись потерять своего князя, что «не пустиша его и на погребение отне». Юрий пользовался привязанностью и москвичей, оплакавших его раннюю кон­чину, «весь народ плачем великым», как пишет об этом не московский, а новго­родский летописец, следовательно, автор беспристрастный, не имевший непосред­ственных побуждений сочинять неуме­ренную похвалу в честь московского князя.
        Присоединение Переславля к Москве резко изменило равновесие сил в Северо-Восточной Руси в пользу московских князей. Недаром же Переславль и в XVI в. занимал особое место среди владений московских царей. На торже­ственных обедах по случаю венчания на великое княжение Дмитрия подавались переславские сельди, «...как думают, потому,- пишет посол австрийского императора,- что Переяславль никогда не отделялся от Московии или монар­хии» 4). Переславцы не только не сопро­тивлялись москвичам, но их поддержи­вали. В 1306 г. князь Иван Данилович разбил тверского боярина Акинфа с по­мощью переславской рати, на соеди­нение с которой приспела московская рать. На поле битвы пал сам боярин Акинф, и это «убиение Акинфово» на­долго запомнилось московскими родо­словцами 5).
        Юрий Данилович решил во что бы то ни стало удержать Переславль за собой. В 1304 г. на съезде в Переслав­ле, куда прибыли князья и митрополит Максим, читались ханские ярлыки. Од­нако Юрий не побоялся даже Золотой Орды и не уступил Переславля. С про­ницательностью настоящего политика он понимал, что Москва может считать­ся безопасной от нападений только тогда, когда ей будут подвластны бли-

-25-

жайшие стратегические пункты. Чтобы прибрать их к рукам, московский князь не брезговал никакими средствами. Сразу же после смерти отца Юрий захватил Можайск и взял в плен можай­ского князя Святослава. Тем самым московские князья получили в свои руки верхнее течение Москвы-реки и утвердились в непосредственном соседстве со Смоленской землей.
        За краткими и скудными летопис­ными заметками перед нами раскрыва­ется образ смелого и хищного князя, умеющего пользоваться обстоятельст­вами и не очень стесняющегося в вы­боре средств. О мрачной трагедии гово­рят краткие слова летописи: «Toe же зимы князь Юрьи князя Костянтина убил Рязанского» 6). Смерть рязанского князя окончательно закрепила за мос­ковским князем такой важный город, как Коломна, при впадении Москвы-реки в Оку. Весь бассейн Москвы-реки оказался под контролем московских князей, от Можайска до Коломны. Юрий проявлял необыкновенную подвижность и не боялся трудностей и опасностей. Враги подстроили ему засаду в Суздале. «Переимали, да не изнимали»,- тор­жествует по этому поводу современ­ник, благожелательно настроенный к московскому князю 7). Коварство, изме­на, засады, внезапные набеги, все черты рыцарски разбойничьих приемов борь­бы, столь характерные для средневеко­вых западноевропейских баронов, бро­саются нам в глаза при чтении лето­писных текстов, относящихся к княже­нию Юрия Даниловича. Впрочем, та­ковыми же были и его враги, твер­ские князья, отравившие («зельем умо­рена бысть») взятую ими в плен жену Юрия.
        Главная цель, которой добивался Юрий, было великое княжение. Сопер­ничающие князья отправились в Орду, откуда вернулся победителем тверской князь Михаил Ярославич 8). После этого Михаил дважды ходил с войском на мос­ковского князя. Первый раз он прихо­дил «ратию к Москве» в 1307 г. 9) Во время второго похода под самой Моск­вой произошел бой (25 августа 1308 г.), но попытка тверичей взять Москву не увенчалась успехом («града не взяша») 10). Московский Кремль и на этот раз оказался недоступным для непри­ятелей, как неоднократно случалось и раньше, и позже этого.
        В борьбе с Тверью московский князь опирался на золотоордынскую помощь. Он был женат на Кончаке, сестре хана Узбека, переименованной в христианстве в Агафию. Тем самым Юрий Дани­лович сделался своим человеком в хан­ской ставке. Между тверским и москов­ским князьями завязалась ожесточен­ная борьба. В 1317 г. московский князь, поддержанный татарской силой во главе с Ковгадыем, подступил к Твери «ратью великою». При Бортеневе, в 40 км от Твери, московские и татарские полки были наголову разбиты. В плен попали брат московского князя Борис и его жена Кончака. Юрий бежал в Новгород.
        Сношения московского князя с Нов­городом начались очень рано. В 1314 г. Юрий приехал в Новгород вместе с млад­шим братом Афанасием «...и ради быша новгородци своему хотению» 11). С этого времени начинается постоянная дружба между новгородцами и Юрием. Теперь он снова нашел поддержку - «...и идоша с ним весь Новгород и Псков» 12). Бога­тый Новгород был выгодным союзником для старшего Даниловича, особенно тогда, когда шла речь о поездке в Орду. Там русские князья должны были не скупиться на деньги, потому что татары были «...не сыти сущи мздоимства». В сентябре 1318 г. Михаил Ярославич погиб в Орде, и великое княжение перешло московскому князю. Юрий стал не только московским князем, но и ве­ликим князем всей Руси. В 1322 г. он в течение месяца осаждал Выборг. На следующий год Юрий вместе с новго­родцами построил каменный город Ореховец или Орешек, ныне Шлиссельбург. Тогда же Новгород заключил со Шве­цией известный Ореховецкий договор, определивший шведские и русские гра­ницы. Юрий выступал в этом договоре уже не только как новгородский, но и как русский великий князь, называя швед­ского короля Магнуса своим братом, «князем свейскым». Смерть Юрия в Орде (1325 г.) закончила длительный период борьбы за великое княжение. Оно нена­долго перешло к тверскому князю Александру Михайловичу. На место непоседливого и воинственного Юрия на московский стол сел его младший брат Иван Данилович. Из пяти Даниловичей в живых остался один только Иван, остальные умерли бездетными. Благо­даря счастливому стечению обстоя­тельств в руках Ивана Даниловича ока-

-26-

залась вся московская «отчина», он был единственным наследником отца и братьев.

 ИВАН КАЛИТА В ПРЕДАНИЯХ

        Имя Ивана Даниловича Калиты на­веки осталось в памяти москвичей как имя князя-строителя, который первым украсил и расширил Москву. Совре­менники не обвиняют Ивана в убийстве своих соперников, как обвиняли стар­шего Даниловича, но память о нем быст­ро начала обрастать различными леген­дами. Иван Данилович - первый из московских князей, получивший про­звище, и притом очень характерное. Калита - называли его впоследствии москвичи, и, может быть, это прозвище восходит ко времени его владельца, а не является позднейшим домыслом. Кали­та - кожаная сумка или кошелек 13).
        В прозвище московского князя порой готовы видеть какую-то иронию. Мош­на - вот что могли сказать современ­ники или ближайшие потомки об Иване Даниловиче, как полунасмешливо-полу­завистливо отзываются люди о богатых и одновременно скопидомных хозяевах. Но прозвищу московского князя прида­валась и более благоприятная окраска, изображающая его благотворителем, всегда носившим сумку с деньгами для раздачи бедным. Такое объяснение прозвища Калиты представляется на первый взгляд только благочестивой легендой, однако сохранился любопыт­ный отрывок, рассказывающий о щед­рости Ивана Даниловича.
        «В лето 6837 (т. е. в 1329 г. - М. Т.),- говорится в нашем отрывке,- князь великий Иван Данилович ходил на миру в Великий Новгород и стоял в Торжке. И пришли к нему святого Спаса притворяне с чашею, 12 мужей на пир. И воскликнули 12 мужей, приворяне святого Спаса: «Бог дай многа лета великому князю Ивану Даниловичу всея Руси. Напой, накорми нищих сво­их». И князь великий спросил бояр и старых людей новоторжцев: «Что это за люди пришли ко мне?» И сказали ему мужи новоторожцы: «Это, господин, притворяне святого Спаса, а ту чашу дали им 40 калик, пришедших из Иеру­салима». И князь великий посмотрел у них чашу, поставил ее на свое темя и сказал: «Что, братья, возьмете у меня вкладом в эту чашу?» Притворяне отве­чали: «Чем нас пожалуешь, то и возь­мем». И князь великий дал им гривну новую вклада: «А ходите ко мне во вся­кую неделю и берите у меня две чаши пива, третью - меду. Также ходите к наместникам моим и к посадникам и по свадьбам, а берите себе три чаши пива» 14).
        Как часто изображали Ивана Калиту в виде умного, но расчетливого и скупого домохозяина, и как живо возникает перед нами совсем иной образ щедрого и даже несколько впечатлительного кня­зя. Древнюю чашу, которую по тому же сказанию принесли из Иерусалима калики перехожие, делают предметом почитания, и Калита благоговейно ста­вит ее себе на голову. Сцена происходит на пиру в присутствии бояр и новоторж­цев. А что перед нами не только легенда, а отголосок действительности XIV в., говорит одна статья в требнике, кон­чающаяся возгласом притворяй святого Спаса: «Дай бог и на многа лета вели­кому князю Ивану Даниловичу всея Руси».
        Рассказы о щедрости Ивана Калиты к нищим ходили и среди московского населения. Любопытнейшее «Видение о великом князе Иване Даниловиче» читаем мы в житии Пафнутия Боров­ского, написанном в XVI в. Одна черница видела в раю князя великого Ивана Да­ниловича Московского, «...нарицаху его Калитою сего ради: Бе бо милостив зело и ношаше при поясе калиту всегда насыпану сребряниць и куда шествуя даяше нищим сколка вымется. Един же от ни­щих взем от него милостыню, и помала том же прииде. Он же вторицею даст ему, и пакы от инуду зашед просяще. Он же и третицею даст ему рек: «Возми, несытые зеницы». Отвещав же рече ему той: «Ты несытый зеницы, и зде царствуеши, и тамо хошещи царствовати». И от сего яве есть, яко от Бога послан бяше, искушая его и извещая ему, яко по Бозе бяше дело его еже творит» 15).

 «ТИШИНА ВЕЛИКА» ДЛЯ МОСКВЫ

        Княжение Ивана Калиты отлича­лось одной особенностью, драгоценной для москвичей. «Сел великий князь Иван Данилович на великом княжении всея

-27-

Руси, - пишет летописец,- и была от­толе тишина великая на 40 лет, и пере­стали татары воевать Русскую землю и убивать християн, и отдохнули и опо­чили християне от великой истомы и многой тягости, от насилья татарского, и была оттоле тишина велия по всей земли» 16). Запись сделана спустя много лет после смерти Калиты, княжившего всего 15 лет, по крайней мере спустя четверть века после его смерти.
        Но послушаем отзыв современника, написанный тотчас же после смерти Ивана Калиты и, пожалуй, еще более восторженный. «Многогрешные» дьяки, Мелентий и Прокоша, переписали в 1339 г. в Москве Евангелие для церкви или монастыря Богородицы на Север­ной Двине. Они работали по заказу чернеца Анания. «О сем бо князи вели­ком Иване, - пишут дьяки, - пророк Езекий глаголет: «В последнее время в апустевшей земли на западе востанет цесарь правду любяй; суд не по мзде судяй, ни в поношение поганым странам; при сем будет тишина велья в Руской земли и восияет в дни его правда», яко же и бысть при его цесарстве. Сий бо князь великой Иван, имевшей пра­вый суд паче меры... безбожным ересям преставшим при его державе, многим книгам написаным его повелением, ревнуя правоверному цесарю греческому Мануилу, любяй святительскый сан» 17). Писцы так и написали в «апустевшей» земле, дав первый случай московского аканья в наших письменных источни­ках.
        Порой деятельность Калиты представляется нам в темных красках. Он считается главным вдохновителем раз­грома Твери, защищавшей права и достоинство русских людей против татар­ских насильников. Однако современники по-своему оценивали деятельность Ка­литы. Они видели в нем прямого продол­жателя политики Александра Невского, добивавшегося соглашения с Золотой Ордой ради Русской земли, еще не го­товой к решительной борьбе с тата-

«Имя Ивана Даниловича Калиты навеки осталось в памяти москвичей как имя князя-строителя»

-28-

рами, которую вскоре поведет с собой на Куликово поле Дмитрий Донской, внук Калиты. Современники видели разорение Русской земли, пожары и разрушения Твери, Торжка, Кашина и других городов, бесчисленное коли­чество пленных, угоняемых в татарское рабство. И вот среди разрушенных го­родов «точию соблюде и заступи господь бог князя Ивана Даниловича и его град Москву и всю его отчину». При нем Москва сделалась городом славным «кротостью», свободным от непрерыв­ной угрозы татарских нашествий, а это должно было чрезвычайно способство­вать росту и богатству города. Преобладание Москвы над Тверью, чего так добивался Юрий, было окончательно

-29-

достигнуто при его младшем брате. И за­мечательнее всего, что оценка деятель­ности Калиты у его современников сходится с тем, что говорит такой проницательный историк, каким был К. Маркс. По его словам, Калита пре­вратил хана Золотой Орды «в послуш­ное орудие в своих руках, посредством которого он освобождается от опасней­ших соперников и одолевает любое пре­пятствие, встающее на победоносном шествии его к узурпации власти» 18).
        Великое княжение ненадолго удер­жалось у тверского князя. Александр Михайлович встал во главе тверичей, которые расправились с татарами, насильничавшими в Твери. В наказание татарское войско опустошило Тверь и заставило Александра бежать в Псков. «Великый же Спас милостивый человеко­любец господь своею милостию заступил благовернаго князя великаго Ивана Да­ниловича и его град Москву и всю его отчину от иноплеменник, поганых та­тар» 19). Ценой разорения Твери на этот раз была спасена Москва. Благосклон­ный к московскому князю, летописец умалчивает, что Тверь разорили с по­мощью Калиты, ходившего в Орду и вер­нувшегося с большой татарской ратью 20). В 1328 г. Иван Данилович снова ходил в Орду и вернулся с ярлыком на великое княжение, оказавшимся в руках, умев­ших крепко держать полученное добро. Москва прочно сделалась столицей Се­веро-Восточной Руси.
        По отношению к Орде московский князь вел традиционную политику отца и деда. В Орде он неизменно встречал большие почести от хана Узбека, приходившегося ему свояком. Узбек при­слушивался к мнению Ивана Данилови­ча, умевшего направлять события в свою пользу. В 1339 г. «по думе его» хан выз­вал в Орду русских князей, и в том числе Александра Тверского, вскоре подверг­нутого мучительной казни 21). Калита хорошо знал хищные золотоордынские порядки, тщательно собирал с русских земель «выход» и готов был идти на­встречу денежным домогательствам та­тар с тем, чтобы собирать в их пользу еще дополнительный запрос 22). Но на­прасно видеть в Калите какого-то рьяно­го низкопоклонника перед Ордой. Самый тяжелый денежный побор был все-таки легче опустошительных татарских набе­гов. Во всяком случае, Москва пользо­валась при Калите полным и невиданным до него покоем: «...и бысть оттоле тишина велика на 40 лет, и престаша погании воевати Русскую землю и закалати христиан, и отдохнуша и упочинуша христиане от великыя истомы и многыя тягости и от насилиа татарьского» 23).
        Иван Данилович считал себя уже не только московским, но и великим кня­зем «всея Руси». Он властно диктовал свои условия Новгороду и не склонялся на мольбы новгородцев о мире. Заняв Торжок, он разорил новгородские земли 24) в течение нескольких зимних месяцев . Даже далекий Псков испытал на себе тяжелую руку великого князя, добив­шегося временного изгнания из него Александра Михайловича Тверского. Владения московского князя стали за­метно продвигаться на Дальний Север. В 1337 г. московская рать ходила в об­ласть Северной Двины, принадлежав­шую Новгороду. В то время Двинская область осталась в новгородском владе­нии, но Иван Данилович уже распоря­жался на Печере и жаловал «...соколь­ников печерских, кто ходит на Печеру», различными льготами 25).
        Калита заложил основы могущества Москвы. Он первый начал объединять вокруг нее русские земли. После дол­гого промежутка времени он был первым авторитетным князем, влияние которого распространилось на всю Северо-Восточ­ную Русь.

 МОСКВА ДЕЛАЕТСЯ ЦЕРКОВНЫМ ЦЕНТРОМ ВСЕЙ РУСИ

        При Калите Москва стала духовным центром всей Русской земли, постоян­ным местопребыванием русских митро­политов. Трудно переоценить политическое значение переноса митрополичьей кафедры из Владимира в Москву. Ста­рая традиция связывала для русских людей представления о «царствующем городе» с тем местом, где жили и госу­дарь и митрополит. Пышные богослу­жения по случаю поставления в епи­скопы, когда в столице собирались выс­шие иерархи из других городов, посто­янные сношения с Константинополем и с княжескими столицами на Руси, встречи и проводы митрополитов и епи­скопов, одним словом, блестящие цер­ковные церемонии, до которых были падки средневековые люди, сделались

-30-

достоянием Москвы. Можно было не признавать притязаний московского князя, но нельзя было под страхом отлучения игнорировать митрополита.
        Москва получила неоспоримые пре­имущества перед всеми другими горо­дами, и московская епархия поднялась неизмеримо выше всех остальных. Митрополит держал в своих руках право поставления епископов и суда над ними и нередко им пользовался, силу его ду­ховной власти испытали даже иерархи таких крупных городов, как Новгород и Тверь. Уже в 1325 г. новгородский кандидат Моисей ездил в Москву к мит­рополиту Петру ставиться на архиепископию и присутствовал на погребении Юрия Даниловича вместе с тремя дру­гими епископами 26). Легко представить себе, какие большие средства стекались в Москву вследствие приезда видных духовных лиц, ибо устройство церков­ных дел обходилось недешево.
        Многочисленные политические нити сходились ко двору митрополитов, ко­торые имели своими хозяевами в конеч­ном итоге московских князей. Москва связывалась с Константинополем, а через его посредство с южнославян­скими землями. Спор между Москвой и Тверью за преобладание был решен в пользу Москвы уже тогда, когда пре­емник Петра, митрополит Феогност, родом грек, окончательно утвердил в ней свое местопребывание.
        По каким же причинам митрополиты выбрали своей резиденцией Москву? Любопытные соображения по этому поводу высказал Пл. Соколов, по мне­нию которого московские князья предо­ставили митрополитам особо важные льготы по сравнению с тем, что полу­чали епископы в других княжествах. Льготное положение митрополичьего дома с его многочисленными боярами и слугами действительно создавало для митрополитов ряд преимуществ.
        Но дело было не только в одних льготах, а в том, что московские князья обладали достаточной реальной силой, чтобы поддержать угодных для них кандидатов на митрополичий престол. Немалое значение имело центральное положение Москвы и относительное

Успенский собор во Владимире. XIII в.

-31-

удобство сношений с Константинопо­лем, как это будет показано в главе о торговле. Наконец, одним из мотивов переноса кафедры митрополитов именно в Москву являлось отсутствие в ней сво­их епископов. Митрополит «всея Руси» не задевал в Москве ничьих церковных интересов. Иван Калита и митрополит Петр положили начало тому своеобраз­ному соединению светской и духовной власти, которое стало характерно для Москвы допетровского времени. Двор великого князя и двор митрополита помещались в непосредственном сосед­стве; светская власть нашла себе духов­ную опору, поддерживая, в свою очередь, всей своей гражданской мощью главу русской церкви - митрополита. Так, маленький Кремль Калиты уже вместил в себя зародыши другого, более позд­него «царствующего града Москвы».
        Утверждение митрополичьего пре­стола в Москве было ударом по твер­ским князьям, претендовавшим на пер­венствующую роль среди русских кня­зей. Поэтому ожесточенная борьба меж­ду Тверью и Москвой за преобладание сопровождалась такой же борьбой за митрополичий престол.
        В то время как Юрий Данилович тягался в Орде за великое княжение с Михаилом Ярославичем, монах одного из тверских монастырей по имени Акиндин подал константинопольскому патриарху жалобу на митрополита Пет­ра . Акиндин был только орудием в руках тверского князя, но для митро­полита Петра возникла явная опасность низвержения с митрополичьего стола, так как патриарх уже обещал Михаилу Ярославичу поставить в митрополиты «...кого восхочет боголюбство твое». Од­нако низвержение митрополита заде­вало интересы многочисленного духо­венства, трогать которое избегали даже золотоордынские ханы. Кроме того, об­винение Петра в симонии, в том, что он возводил в духовный сан за деньги, едва ли могло сильно скомпрометиро­вать Петра. Ведь покупка и продажа церковных должностей в средние века - явления постоянные. В самой Византии они практиковались еще больше, чем на Руси. Петр же был политиком на­стойчивым и смелым 28); найдя поддерж­ку у московских князей, он сблизился с ними и не забыл оказанных ему услуг. Петр подолгу оставался жить в Москве, где умер и был похоронен (20 декабря 1326 г.). Московские князья по-своему воспользовались его смертью и доби­лись от константинопольского патриар­ха канонизации Петра, сделавшегося первым «московским и всея Руси чудотворцем». Преемник Петра грек Феогност окончательно утвердил митро­поличье место за Москвой, которая с этого времени сделалась гражданской и церковной столицей Руси.
        О близости Петра к Ивану Данило­вичу уже в XV в. рассказывали легенды, имевшие некоторое основание в дейст­вительности. В житии Пафнутия Боровского находим такой рассказ: «О виде­нии сна великого князя Ивана Дани­ловича. Той же благочестивый великый князь Иван Даниловичь виде сон. Мняшесь ему зрети, яко гора бе велика, а на верх ея снег лежаше, и зрящу ему, абие истояв снег и згыбе. Возвести же виде­ние преосвященному Петру митрополиту всея Русии. Он же рече ему: «Чадо, гора аз смиренный. Преж тебе мне есть отити от жизни сея, а тебе по мне». И первие преосвещенный Петр митрополит всея Руси преставися, потом князь великый Иван Данилович преставись» 29).
        Поддержка церкви обеспечила мос­ковскому князю преобладание над дру­гими русскими князьями. С необыкно­венной силой эта поддержка сказалась в 1329 г., когда Калита ходил выгонять из Пскова тверского князя Александра Михайловича. Калита прибегнул к по­мощи митрополита Феогноста, который послал «проклятье и отлучение от церк­ви на князя Александра и на псковичь» 30). Православная церковь исполь­зовала любимое средство римских пап, столь часто издававших интердикты, или отлучения от церкви. Оно было гроз­ным оружием в руках духовенства, дей­ствовавшим как удар молота на слабые души суеверных людей: закрывались церкви, прекращалось богослужение, переставали крестить младенцев, венчать вступающих в брак, даже отпевать по­койников. Страх отлучения заставил Александра Михайловича покинуть Псков, чтобы проклятье не легло на го­род. Так пишет летописец, симпатизи­рующий тверскому князю. Новгородский автор говорит проще: «Псковичи выпроводиша князя Олександра от себе».

-32-

 СИМЕОН ГОРДЫЙ

        Иван Данилович Калита умер 31 мар­та 1340 г. и на следующий день был по­гребен в Архангельском соборе, «...и плакашася над ним князи, и бояре, и вельможи, и вси мужи москвичи, игумени, и попы, и диакони, и черници, и вси народи, и весь мир христианьскый, и вся земля Рускаа, оставше своего господаря» 31). Москвич - очевидец погребе­ния великого князя - так и выступает за этими строками, полными привязан­ности к умершему.
        У Калиты было три сына (Симеон, Иван, Андрей) и две дочери (Марья и Федосья). В завещании великий князь разделил свою отчину между тремя сыновьями. Старший Симеон получил Коломну и Можайск со многими дру­гими волостями, Иван - Звенигород и Рузу, Андрей - Серпухов. Для вдовой княгини Ульяны (вторая жена Калиты) вместе с меньшими его детьми, дочерь­ми Марьей и Федосьей, выделили осо­бые волости. Когда впоследствии Симе­он умер бездетным, Иван Иванович объединил в своих руках большую часть владений отца, но Серпухов остался удельным княжеством и целое столетие держался в роде Андрея Ивановича, со­ставив особый Серпуховской удел. «От­чину свою Москву» Калита передал во владение всех трех братьев 32), которые после похорон заключили между собой договор и в подтверждение его целовали друг другу крест у отцовского гроба 33). Каждый из братьев держал в Москве своих наместников-третников, ведавших третьей долей городских доходов.
        Старший из Калитина потомства, Симеон, сделался самостоятельным кня­зем в самую цветущую пору жизни. Он родился 7 сентября 1316 г. 34) - в день св. Созонта. Поэтому Симеон и назы­вает себя Созонтом в своем завещании. Это было его церковное, а вовсе не мо­нашеское имя, как неверно пишут в ряде работ. В год отцовской смерти Симеону было всего 25 лет. По характеру он мало напоминал сдержанного и осторожного Калиту. Необузданностью и смелостью Симеон скорее походил на дядю Юрия Даниловича. Поэтому ему и дали про-

Крестоносцы. Оружие и доспехи

-33-

звище Гордого. Если с трудом верится в правдивость рассказа о том, что Си­меон заставил новгородских посадни­ков и тысяцких вымаливать у него мир, стоя босыми на коленях 35), то имеются и другие известия, показывающие свое­волие московского князя. Семейная жизнь Симеона была ознаменована неслыханным среди русских князей скандалом. Похоронив первую жену, литовскую княжну Айгусту, названную в крещении Анастасией, великий князь женился на Евпраксии, дочери одного из мелких смоленских князей. На сле­дующий год Симеон Иванович отослал вторую жену на Волок к отцу и через некоторое время женился на тверской княжне Марии 36). Поступок москов­ского князя не вызвал особого осужде­ния у наших летописцев при всей своей необычности и дерзости, хотя разводы в Древней Руси были явлением исклю­чительным и строго запрещались цер­ковью. Даже в XVII в. только первый брак считался полностью законным. Поразительнее всего, что подобный акт произвола не вызвал резких протестов со стороны митрополита Феогноста, ве­роятно потому, что митрополит, как и константинопольская патриархия, был задобрен большими денежными подар­ками. Вскоре после третьей женитьбы Симеон и митрополит Феогност послали в Царьград «о благословении» 37). Нечего сомневаться в том, что патриарх освя­тил своим авторитетом, купленным рус­скими деньгами, явное беззаконие. По-иному к этому отнеслись русские люди, среди которых ходили разные слухи. Рассказывали, что «...великую княгиню на свадьбе испортили; ляжет с великим князем, а она ему покажется мертвец» 38). Приведенное известие говорит о каком-то отвращении, быстро внушенном моло­дому Симеону его второй женой. Конеч­но, такая версия не могла быть прием­лемой для официальных московских кругов. Сложилась легенда о бесплодии Евпраксии в течение двух лет как о при­чине развода 39). Дерзость и своеволие Симеона сказались и в его дальнейших поступках. Отослав жену обратно к ее отцу на Волок, он велел ее выдать за­муж, и опозоренная Евпраксия сдела­лась женой князя Федора Красного и родоначальницей князей Фоминских.
        В начале мая 1340 г. Симеон Иванович поехал в Орду вместе с братьями и вернулся осенью с ярлыком на великое княжение «...и вси князи Русстии даны под руце его» 40). На этот раз другие кня­зья даже не пытались оспаривать прав московского князя, в распоряжении которого была богатая казна. На празд­ник Покрова (1 октября) он торжест­венно сел на великое княжение в Успен­ском соборе во Владимире, показывая свою преемственность от старых влади­мирских князей. Нам неизвестен обряд, возводивший князей на княжеский стол, но о существовании такого обряда мож­но предполагать. В Пскове князьям вручали меч Всеволода-Гавриила и са­жали на трон («стол»), во Владимире великих князей сажали у золотых дверей Успенского собора.
        Симеон Иванович с самого начала своего княжения держался властно. Зимой 1341 г. «...бысть велик съезд на Москве всем князем русским». Присутствовали: Константин Суздальский, Кон­стантин Ростовский, Василий Ярослав­ский «и все князи с ними...». Здесь же был и митрополит Феогност. Княжеский съезд решал важный вопрос о походе на Новгород. Симеон Иванович занял Торжок и принудил Великий Новгород к миру и уплате большой контрибуции. Он последовательно проводил политику отца и не только крепко держал в руках власть над своими собственными зем­лями, но и распространял свое влияние на другие княжества Северо-Восточной Руси. Обстоятельства ему благоприят­ствовали. В Твери шли междоусобицы между членами княжеского дома. Си­меон пользовался всяким случаем, что­бы вмешиваться в тверские дела. Зави­симость Твери от Москвы в это время доказывается тем, что к Симеону дол­жен был обратиться литовский великий князь Ольгерд с просьбой выдать за него замуж тверскую княжну Ульяну, жившую в Москве у своей сестры, вели­кой княгини 41). Новый тверской князь Василий Михайлович женил своего сына на дочери Симеона Ивановича 42). Дру­гие князья Северо-Восточной Руси еще менее имели возможность выступать против великого князя. Что касается церкви, то митрополит Феогност жил в полном согласии с Симеоном и, как мы видели, не возражал против его своеволь­ного развода со второй женой.

-34-

 НАЧАЛО БОРЬБЫ С ЛИТВОЮ

        На печатях Симеона Гордого впер­вые читаем: «Печать князя великого Семенова всея Руси» 43), тогда как отец его Иван Калита называл себя на печа­тях только великим князем. До этого титул «всея Руси» относился к русским митрополитам. Во времена Симеона Гор­дого закрепилось положение Москвы как церковной и светской столицы «всея Руси». Политика Симеона привела его к столкновению с литовскими князья­ми, также стремившимися получить

«Оборона северо-западных рубежей от врагов русского народа была как бы наследственным делом в роде московских князей»

-35-

преобладание в русских землях 44), дей­ствовавшими планомерно и последо­вательно. После захвата Ржева и Брян­ска литовские владения подошли непо­средственно к московским пределам, сомкнувшись с границами Рязанского и Тверского княжеств. Почти в литов­ском окружении оказалось Смоленское княжество. Постепенное присоединение русских земель к Литовскому великому княжеству ставило на очередь вопрос о самостоятельном существовании Се­веро-Восточной Руси, раздробленной между отдельными княжествами.
        В середине XIV в. литовские владе­ния приблизились к московским рубе­жам, соседившим с землями по вер­ховью Оки, где мелкие русские княже­ства быстро делались вассалами литов­ского великого князя. На литовском престоле в это время сидел замечатель­ный полководец и политик Ольгерд Гедиминович. «Не токмо силою,- гово­рит о нем летописец,- елико умением воеваше».
        Уже в самом начале княжения Си­меона Ольгерд с войском осаждал Мо­жайск, сжег посады, но города не взял. С этого времени началась изнуритель­ная «литовщина» - непрерывные воен­ные столкновения на протяжении почти 40 лет. Все недовольные политикой московских князей в Северо-Восточной Руси обратили свои взоры в сторону Литвы; наоборот, враги Ольгерда искали помощи в Москве.
        В 1345 г. в Литве произошла «замят­ия велика», приведшая к большим изме­нениям во взаимоотношениях князей. Ольгерд вместе с братом Кейстутом внезапно захватили Вильно, где сидел их брат, великий князь Евнутий. Переско­чив через стену, Евнутий в ужасе бежал из города босым в холмистую местность около литовской столицы и был схвачен там с полуобмороженными ногами 45). Освобожденный братьями из заключе­ния, Евнутий поспешил бежать в Смо­ленск, а оттуда в Москву. Здесь состоя­лось торжественное крещение Евнутия вместе с его дружиной, до тех пор язычников, в христианскую веру. Отношения с Ольгердом окончательно определились как враждебные.
        Театр военных действий переместил­ся в Новгородскую землю. Новгородцы нередко ссорились с великими князьями и боялись их господства в своих владе­ниях, но в случае опасности всегда искали помощи в Северо-Восточной Руси, и не ошибались. Великие князья неизменно оказывали им помощь и защи­ту, «боронили свою отчину» Великий Новгород от немцев и шведов. Оборона северо-западных рубежей от врагов русского народа была как бы наследственным делом в роде московских кня­зей, их особой заслугой, о чем нередко забывают наши историки, рассуждая о достоинствах тверских князей, яко­бы более талантливых, чем их москов­ские собратья. Что русские люди XIV- XV вв. могли думать об этом по-своему, видно из следующей краткой справки. Переславский князь Ярослав Всеволо­дович был героем многочисленных по­ходов против немцев в Эстонию, его сын Александр Невский победил шведов на Неве и немцев на Чудском озере (Ледовое побоище), его внук Дмитрий Александрович сражался с немцами в грозной Раковорской битве 1268 г. 46) Праправнук Ярослава, Юрий Данило­вич, выбил шведов из устья Невы и за­ключил с ними Ореховецкий договор. Оборона Новгорода от литовцев и нем­цев легла на плечи праправнука Яросла­ва - великого князя Симеона Ивано­вича.
        В конце зимы Симеон приехал в Нов­город и «...седе на столе своем правнук храбраго князя Александра». Он про­был в Новгороде три недели. В тот же год Ольгерд пошел походом на Новгород и повернул обратно, только получив большой откуп 47).
        Через два года (1348) новгородцы искали в Москве помощи против швед­ского короля Магнуса, высадившегося в устье Невы и захватившего Орешек. Симеон двинулся к Новгороду, но вско­ре повернул обратно. Медлительность великого князя вызвала нарекание нов­городского летописца, но Симеон был занят важным делом: он возвратился в Москву, чтобы «...слышати слова ца­рева и жалованья» 48). Борьба с Литвой была неминуема, и отношение к ней золотоордынского хана («царя») пред­ставлялось фактором первостепенного значения. Новгородцы вскоре сами спра­вились со шведами, взяли обратно Оре­шек и прислали в Москву пленных шведов.
        Хан разрешил спор между москов­ским и литовским князьями в пользу Симеона. Ольгерд вынужден был отпра­вить в Москву послов с дарами. В знак

-36-

дружбы князья породнились - Ольгерд женился на Ульяне, снохе Симеона, а его брат Любарт - на двоюродной сестре великого князя 49).

 СМЕРТЬ СИМЕОНА И КНЯЖЕНИЕ ИВАНА КРАСНОГО

        1353 год был страшным и сопровож­дался смертоносной эпидемией в Моск­ве. 11 марта умер митрополит Феогност, на той же неделе умерли дети великого князя Иван и Семен, вслед за ними настала очередь Симеона Ивановича, скончавшегося 26 апреля. Не успели справить по нем сорокодневные помин­ки, как умер его брат Андрей Иванович, началось короткое княжение Ивана Ивановича, прозванного Красным, т. е. Красивым 50).
        Симеон Иванович при жизни имел большое потомство: двух сыновей и дочь от первой жены, четырех сыновей от третьей. Все сыновья умерли при жизни отца, а дочь была выдана замуж за ка­шинского князя. Выморочность и от­чаяние чуются за словами духовной Симеона 51), увещающего своих братьев не слушать лихих людей, «...чтобы не перестала память родителей наших и наша, и свеча бы не угасла». Главная дума завещателя об обеспечении его княгини, которую он поручает заботам своих братьев и дяде, тверскому князю Василию Михайловичу. Ей он передает свою «отчину», может быть, в надежде, что беременность жены обнаружится после его смерти и у него родится на­следник, которого он так жаждал иметь при жизни.
        Так, видимо, надо понимать не разоб­ранное в его духовной место - «...по бозе приказываю своей братье, князю Ивану и князю Андрею, свою княгиню и своего... и свои бояре». На месте двух точек, поставленных издателями взамен стертого или неразобранного слова, видимо, надо читать «сына» (че­рез титло - «сна»), иначе разве можно было бы завещать княгине всю москов­скую отчину с Можайском и Коломной и напоминать братьям, «...како тогды мы целовали крест у отня гроба» 52). Ожиданиями возможного наследника объясняются странные распоряжения Симеона и «...переход в женские руки, да еще в руки бездетной вдовы, уроженки тверского княжого дома, таких важ­нейших московских владений, как Можайск и Коломна», чему удивлялся А. Е. Пресняков 53).
        Завещание Симеона Ивановича оста­лось невыполненным, и московская от­чина перешла его брату Ивану Ивано­вичу, прозванному Красным. Он был на 10 лет моложе старшего брата (родился 30 марта 1326 г.) и сделался московским князем 27 лет от роду. Из всех москов­ских князей это была самая бесцветная фигура; летописец его называет крот­ким, тихим и милостивым, награж­дая добродетелями, подходящими обычному семьянину, но не московскому князю, внуку Даниила и сыну Калиты.
        Все заметили слабость нового мос­ковского правителя. Молодой рязанский князь захватил московскую волость Лопасню, находившуюся в непосредственной близости к Москве (между Сер­пуховом и Москвой), и взял в плен ее наместника 54). Новгородцы интриговали в Орде и поддерживали в ней своего кандидата на великое княжение - Кон­стантина Суздальского. В течение почти двух лет новгородцы не имели мира с Иваном Ивановичем, а «...зла не бысть никакого же», хотя они посылали своих послов в Константинополь с жалоба­ми на нового митрополита Алексея 55). В самой Москве шла усобица меж­ду боярами, кончившаяся таинствен­ной смертью тысяцкого Алексея Хвоста.
        Но Московское княжество окрепло, и судьба его уже не зависела от личных способностей великих князей. Иван Ива­нович оставался на престоле до самой своей смерти 13 ноября 1359 г.- «...и положен бысть в своей отчине в граде Москве в церкви святого Михаила» 56). После него остались сыновья Дмитрий и Иван и не известная по имени дочь, еще в малолетстве выданная замуж за одного литовского князя. Иван умер вскоре после смерти отца, и единствен­ным наследником, если не считать князей боковой серпуховской линии, остался Дмитрий. В роде московских князей женщины были более долговеч­ны. В год смерти Ивана Ивановича еще оставались в живых три вдовы: вторая жена Калиты - Ульяна, третья жена Симеона Гордого - великая княгиня Марья и Александра, вдова Ивана Ивановича 57)

-37-

 МОСКВА В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIV в.

        При Иване Калите и его преемниках Москва стала менять свой облик, де­лаясь все более и более стольным го­родом, где праздновались шумные кня­жеские свадьбы и происходили княже­ские съезды, куда собирались ратные люди для дальних походов, приезжали купцы-чужеземцы, а высшее духовен­ство ехало к митрополиту за разре­шением своих нужд. То, что только намечалось при Юрии Даниловиче, ста­ло осуществляться при Калите и пре­творилось в жизнь при Симеоне Гор­дом. Москва окончательно сделалась столицей Северо-Восточной Руси.
        При Калите начал складываться об­лик Московского Кремля как центра гражданской и церковной жизни всех русских земель. Сложилась традиция одновременного существования двух соборов-усыпальниц - Успенского и Архангельского. В Успенском хоронили митрополитов, в Архангельском - ве­ликих князей «всея Руси». Этим знаме­новалось, что в Москве сосредоточилась светская и духовная власть, земная и небесная сила. «Уже бо тогда честь и слава великого княжения восхождаше на боголюбивый град Москву, иде же первосвятительство и боговенчанное царство утвердися» 58),- пишет один поздний летописец, желая подчеркнуть раннее возвышение Москвы.
        Время Калиты и его сыновей отме­чено строительством первых каменных зданий в Москве. Московское камен­ное строительство сразу же приняло относительно широкий размах. Кроме Новгорода и Пскова каменные по­стройки в это столетие возводились лишь в Твери и Москве. 4 августа 1326 г. заложена «...первая церковь камена на Москве на площади во имя святыа Богородица, честного ея Успениа» 59). В ней похоронен митрополит Петр.
        Общее впечатление от Москвы вре­мен Калиты и его сыновей остается как еще о небольшом сравнительно городе, однако быстро расширяющем свои пределы. Бросаются в глаза отно­сительно небольшие размеры москов­ской территории, в основном уклады­вающейся в рамках современного Крем­ля и части Китай-города. Стоит срав­нить ее с громадной площадью, занятой древним Новгородом, чтобы признать последний значительно более богатым городом, чем Москва.
        О внутренней жизни Москвы первой половины XIV в. известно чрезвычайно мало. Более или менее подробно лето­писи говорят только о пожарах и эпидемиях. Деревянная Москва была под­вержена постоянной опасности от огня. Недаром же впоследствии ходила бой­кая московская поговорка: «Москва сго­рела от грошовой свечки». И. Е. Забе­лин склонен был в частых московских пожарах видеть даже проявление злой воли: «Периодическое выжигание Моск­вы совершалось в известных случаях из ненависти и мести» 60),- пишет он в своей истории Москвы. Вероятно, в числе причин, вызывавших пожары, найдем и поджоги. Но главной причи­ной их все-таки была скученность дере­вянных построек. В истории Москвы пожары выделяются как великие бед­ствия, после которых происходило об­новление города.
        Первый - не по времени, потому что Москва, конечно, горела и до него,- а по известиям летописи, был пожар 3 мая 1331 г., когда выгорел Кремль. Второй, записанный в Новгородской летописи, относится к 1335 г. В этот год зараз погорели Москва, Вологда, Витебск и Юрьев-Немецкий (Дерпт) 61). В третий раз Москва погорела 3 июня 1337 г. На этот раз выгорело 18 церк­вей. Так, в течение шести лет Москва трижды горела по разным причинам, чаще всего в летнее время, когда сухая погода способствовала распростране­нию огня. Четвертый пожар, в который сгорело уже 28 церквей, случился в мае (31 мая 1343 г.). Летописец замечает по поводу этого пожара: «В пятое на десять лет бысть се уже четвертый пожар на Москве великий» 62). Таким образом, москвич-автор насчитал за 15 лет 4 больших пожара.
        Особенно был памятен для москви­чей «...великий пожар еще от Всех Святых», происшедший летом 1365 г. «В том же году,- красочно пишет ле­тописец, - был пожар в Москве, заго­релась церковь Всех Святых, и оттого погорел весь город Москва, и посад, и Кремль, и Загородье, и Заречье. Было тогда жаркое время, великая засуха и зной, да к тому же началась великая буря с ветром: головни бросало за десять дворов, а буря кидала бревна. Один

-38-

двор люди погасят, а где-нибудь через десять дворов в десяти дворах загора­лось. Поэтому люди не могли пога­сить, не успевали не только дворы га­сить, но строения разбирать и имуще­ства никто не успевал вынести; настиг пожар и все погубил, все пожрал огонь и пламенем испепелил. Так за один или за два часа погорел весь город без остатка. Такого пожара раньше не было. Он называется великий пожар, что от Всех Святых» 63). Другое известие по­ясняет, что церковь Всех Святых стояла в Чертолье, как назывался глубокий овраг с ручьем в районе современного Дворца Советов. В течение 30 с лишним лет можно насчитать 5 больших пожа­ров, а сколько еще было малых пожаров, своевременно потушенных и оставлен­ных летописцем без внимания.
        Другим страшным бедствием, опу­стошавшим Москву, были эпидемии. Современникам больше всего запом­нился «великий мор», погубивший мно­жество людей. Его занесли «с низу» по Волге в Нижний Новгород, оттуда перекинулся в Коломну, из нее в Переславль-Залесский, а на следующий год (1364) появился в Москве и во всех московских волостях. В Переславле в иной день умирало 20-30, порой 60 и 70 человек, «...а таковы дни бывали - поболе ста человек на день умирало». Страшная болезнь, несомненно чума восточного происхождения, описана летописцем следующими приметами: «А болезнь была такова: сперва как ро­гатиной ударит за лопатку, или против сердца под груди, или между крил (т. е. на спине.- М. Т.), и разболеется чело­век, и начнет кровью харкать, и разобьет его огнем, и потом бывает пот, потом дрожь его возмет, и, так полежав в бо­лезни иные один день, другие два дня, а иные три дня, умирают. А прежде мор был, кровию харкая умирали. Потом железою разболевшись умирали, так же полежав два или три дня. Железа же появлялась не одинаково: у одного на шее, у другого на стегне, у третьего под пазухою, у иного под скулою, у иного за лопаткою. Увы мне, - восклицает далее автор приведенных слов. - Как могу рассказать о той грозной беде и страшной печали, бывшей в великий мор... Плакали живые по мертвым, по­тому что умножилось множество мерт­вых, в городе мертвые, и в селах, и в до­мах мертвые, и в храмах, и у церквей мертвые. Много мертвых, а мало живых» 64).
        Мор перебросился и на другие места. Люди мерли десятками и сотнями в Тве­ри, Суздале, Кашине и других городах. Великий мор, грозной волной прокатившийся по русским городам, надолго оставил по себе память у русских людей и служил своего рода памятном датой.

 ПРАВЛЕНИЕ МИТРОПОЛИТА АЛЕКСЕЯ

        Новому московскому князю Дмит­рию Ивановичу исполнилось всего 10 лет, когда он вступил на престол (родился 12 октября 1350 г.) 65). Следовательно, говорить о характере малолетнего кня­зя еще рано. Он мог только княжить, но не управлять. Малолетством москов­ского великого князя воспользовались другие князья. Великое княжение было передано не Дмитрию Ивановичу, а суз­дальскому князю Дмитрию Константи­новичу, «...не по отчине, ни по деди­не» 66). Однако используя «замятию» в Орде, когда появилось несколько враж­дующих ханов, московские бояре добились для своего князя ярлыка на великое княжение. Двенадцатилетний Дмитрий Иванович сел на великом княжении, на столе отца и деда в 1363 г.
        В ту пору своей жизни Дмитрий Ива­нович, конечно, не мог вести самостоя­тельной политики. За его спиной чув­ствуется присутствие опытных государственных людей, умевших твердо и реши­тельно направлять события в определен­ное русло. Действительно, у кормила правления в Московском княжестве стоял замечательный государственный деятель XIV в. - митрополит Алексей. Он родился в 1299 г., судя по тому, что он был семнадцатью годами старше Си­меона Гордого. Его отец боярин Федор Бяконт имел 5 сыновей, старший из кото­рых, Елферий, впоследствии принял в монашестве имя.Алексей. По древнему преданию, Елферия крестил Иван Дани­лович Калита, хотя сам Калита в это время был еще мальчиком («...еще тогда юн сый»).
        В те отдаленные времена, о которых идет речь, перед молодыми людьми из знатных семей обычно лежали только две дороги: военная или духовная. Елферий выбрал вторую и с юных лет (двадца-

-39-

ти лет от роду) посвятил себя мона­шеству. Он постригся под именем Алек­сея в Богоявленском монастыре, нахо­дившемся в непосредственном соседстве с Кремлем. Здесь Алексей подружился с другим монахом, Стефаном, братом Сергия Радонежского, происходившим из рода ростовских бояр, которые перешли на московскую службу. Стефан был любимым духовником московских ари­стократов. Среди них называли Симеона Гордого, тысяцкого Василия с его братом Федором и многих «старейших» бояр. Монашеский кружок поддерживал тес­ные связи с самим митрополитом Феогностом 67).
        Близость Алексея к высшему боярст­ву и великокняжеской семье, а также его несомненные способности обратили на него внимание церковных верхов. Митро­полит Феогност сделал Алексея своим наместником, обязанным «...спомогати ему и розсужати церковные люди вправ­ду по священным правилом». Таким об­разом Алексей оказался в центре всех церковных дел и нередко заменял Феогноста, разъезжавшего по своей обшир­ной митрополии. По мысли Симеона Гордого, митрополичий престол должен был перейти к Алексею, поставленному епископом во Владимир. Это произошло незадолго до смерти Симеона, который вместе с Феогностом тогда уже прочил Алексея в митрополиты и посылал об этом запрашивать в Константинополь 68).
        Для Москвы характерно, что Феог­ност, столько трудившийся в пользу сво­ей новой родины, как позже Киприан и Фотий, все-таки не был канонизиро­ван. Этой чести удостоились в Москве только русские митрополиты - Петр, Алексей, Иона, в XVII в.- Филипп. Так даже в деле признания святых Москва резко повернула в русское русло, напол­нив святцы большим количеством рус­ских угодников и поставив на первое место своих «московских чудотворцев». В 1354 г. Алексей пошел в Царьград ставиться на митрополию. Впервые Мо­сква выдвинула и упорно отстаивала своего кандидата, к тому же коренного москвича по происхождению.
        Поставление Алексея Бяконтова в митрополиты было первым шагом к со­зданию русской национальной церкви и свержению зависимости от константинопольской патриархии. Это прекрасно понимали в греческой столице, где рус­ский кандидат дожидался своего поставления в течение года. Настольная гра­мота, данная Алексею от патриарха 30 июня 1354 г., выражала мысль, что Алексей был поставлен в митрополиты как русский «уроженец» и там воспитан­ный, по своему «благоговейнству и доб­родетели» 69). Хотя Алексей знал грече­ский язык и был образованнейшим че­ловеком в русском обществе, он несом­ненно уступал в смысле внешней поли­ровки утонченным византийским иерар­хам. Согласие на поставление Алексея в митрополиты было вынужденным и дано было константинопольской иерар­хией лишь под давлением тяжелых об­стоятельств.
        После смерти Ивана Ивановича есте­ственным правителем Московского кня­жества сделался митрополит Алексей. О том, как это произошло, читаем в грамоте константинопольского патриар­ха: «...спустя немного времени скончался великий князь московский и всея Руси, который перед своей смертью не только оставил на попечение тому митрополиту своего сына, нынешнего великого князя Дмитрия, но и поручил управление и охрану всего княжества, не доверя нико­му другому, ввиду множества врагов внешних, готовых к нападению со всех сторон, и внутренних, которые завидовали его власти и искали удобного вре­мени захватить ее» 70). Эта грамота была написана уже после смерти митрополита Алексея, но она правильно указывает на опасное положение Московского княже­ства в малолетство Дмитрия Донского. Митрополит взял в свои руки бразды правления, «...вследствие чего, призванный учить миру и согласию, увлекся в войны, брани и раздоры» 71).
        Действительно, митрополит Алексей твердой и уверенной рукой правил Мо­сковским княжеством. В свою очередь, Дмитрий Донской был глубоко привязан к своему воспитателю и не мог простить митрополиту Киприану, поставленному на митрополию еще при жизни Алексея, его недостаточное уважение к старому митрополиту.
        В 1365 г. «...по слову митрополита Алексея и великого князя» троицкий игумен Сергий ездил в Нижний Новго­род и наложил на него проклятие. Когда митрополит Киприан из Константино­поля пришел на Русь, он услышал от великого князя жесткие слова: «...есть у нас митрополит Алексей, а ты почто ставишися на живаго митрополита?» 72).

-40-

Отвращение, которое Дмитрий Иванович и позже подавлял в себе по отношению к Киприану, в немалой степени объясня­лось тем, что тот своими интригами оби­дел старого Алексея, который уже был «во мнозе изнеможении». Отношения между Алексеем и Дмитрием Иванови­чем поражают особой теплотой. Отправ­ляя своего воспитанника в Орду, семи­десятилетний митрополит провожал его до Оки, молился за него и благословил на дорогу.
        Воспитанный при дворе первых мо­сковских князей, митрополит Алексей держался традиционной политики по отношению к Орде. По приглашению ханши Тайдулы он ездил в Орду и «...в борзе из Орды отпущен», что было очень вовремя, так как там начались крупные междоусобицы. Впоследствии поездка Алексея в Орду была расцвечена леген­дами о торжественном приеме, оказан­ном ему царем Джанибеком. Встреча Алексея с ханом не без картинности сравнивалась со встречей льва с ягнен­ком: «...лев и агнец вкупе почиют» 73).
        Опытная рука митрополита Алексея тотчас же сказалась в действиях москов­ского правительства. Ведь не мог же де­сятилетний мальчик руководить большими политическими делами того вре­мени, хотя Никоновская летопись и уве­ряет, что Дмитрий Иванович, «...имеа лет 11, разумом же и бодростию всех старее сый» 74). В 1363 г. великий князь сразу же захватил два княжения - Га­лич и Стародуб, выгнав оттуда прежних князей-отчичей.
        В 1367 г. в Москве спешно стали строить «град камен». Его делали «без престани», что стояло в явной связи с осложнениями на Западе. Вмешавшись во внутренние распри между членами тверского княжеского дома, Дмитрий Иванович послал московскую рать, пово­евавшую тверские села на правом берегу Волги. В следующем, 1368 г. тверской князь Михаил Александрович, пригла­шенный в Москву «любовию», был аре­стован и сидел некоторое время в заточении. Тверской летописец по этому слу­чаю особенно жалуется на митрополита Алексея как виновника обиды, нанесен­ной тверскому князю 75). Освобожденный из заточения, Михаил сразу же завел сношения с Ольгердом, тем более что московская рать опять начала угрожать Тверскому княжеству. Вслед за этим в 1368 г. произошла «первая литовщина».

 ЛИТОВЩИНА

        Ольгерд, предприняв поход на Моск­ву, действовал скрытно и решительно, так что в Москве только очень поздно узнали о приближении литовского вой­ска. Тотчас же из Москвы были разо­сланы грамоты по городам для сбора рати, но войска не подоспели сойтись из отдаленных мест. Поэтому из воинов, бывших в Москве, спешно составили сторожевой полк из москвичей, коломенцев и дмитровцев под воеводством Дмит­рия Минина. Тем временем Ольгерд во­шел в московские пределы и ознаменовал свое движение пожарами и грабежами, «...порубежнаа места жечщи, сечи, грабити, пленити». Он дошел до реки Тростны, вытекающей из Тростенского озера к востоку от Волоколамска, и тут разбил московский сторожевой полк (21 ноября 1367 г.). Пытая пленников, Ольгерд тре­бовал от них ответа: «...где великий князь, есть ли при нем сила». Пленники единогласно показывали, что великий князь Дмитрий сидит в Москве, а войска к нему еще не успели собраться. Тогда Ольгерд поспешил к Москве и остановил­ся под городом.
        В Кремле засел великий князь Дмит­рий с двоюродным братом Владимиром Андреевичем и митрополитом Алексеем. Все деревянные строения вокруг города были заблаговременно сожжены, и Кремль приготовился к осаде. Ольгерд простоял под Москвой три дня и три ночи, предал пламени церкви, монастыри и остатки строений вокруг Кремля, разо­рил окрестные села и со множеством пленных тронулся в обратный путь.
        Поход Ольгерда произвел громадное впечатление на москвичей. «Преже того толь велико зло Москве от Литвы не бывало в Руси, аще и от татар быва­ло» 76),- пишет о первой литовщине сов­ременник.
        «Другая литовщина», как ее называет летописец, произошла через два года после первой. Литовское войско под командой Ольгерда выступило осенью 1369 г. С Ольгердом шли его братья и сыновья, тверской князь Михаил Алек­сандрович и смоленский князь Свято­слав «с силою смоленскою». На этот раз предприятию Ольгерда сопутствовали неудачи. Подойдя к Волоку Ламскому, Ольгерд два дня бился под этим горо­дом и не мог его взять. Героем, «хоробром», Волока был князь Василий Ива-

-41-

нович Березуйский, погибший от раны, полученной необычным путем. Он стоял на мосту у городских укреплений, когда какой-то литвин пронзил его копьем («сулицею») из-под моста. Раненый князь разболелся и умер. «Тому хоробру такова слава»,- восклицает современ­ник об этом мужественном защитнике Волоколамска.
        Безуспешно простояв под Волоко­ламском два дня, Ольгерд поспешил к Москве. На зимний Николин день (6 декабря) литовское войско подошло к Москве. И на этот раз Ольгерд стоял под Кремлем восемь дней, «города Крем­ля не взя». В городе сидел великий князь Дмитрий Иванович, тогда как мит­рополит Алексей был в Нижнем Новго­роде, а Владимир Андреевич вместе с подошедшей рязанской помощью стоял в Перемышле, заняв фланговую пози­цию. Конец второй литовщины был не­сколько неожиданным. Боясь нападения московских войск, Ольгерд начал пере­говоры с Дмитрием, который вначале соглашался заключить перемирие на полго­да (до Петрова дня, т. е. до 29 июня), но по настоянию Ольгерда согласился на «вечный мир». На следующий год мир был укреплен брачным союзом. Князь Владимир Андреевич обручился с Еле­ной, дочерью Ольгерда, принявшей кре­щение с именем Евпраксии 77).
        Обе литовщины причинили большой вред Москве, особенно городским пред­местьям («посаду») и окрестным селам. Воспоминание о них было настолько прочным, что нашло свое отражение в былинах. Они поют о женитьбе князя Владимира на литовской королеве Ап­раксии, конечно, давно спутав Владими­ра Андреевича XIV в. с любимым былин­ным персонажем Владимиром Красное Солнышко. Да и в самой Литве сложился легендарный рассказ об этом событии. В нем говорится, что Ольгерд и Дмит­рий поддерживали дружеские отноше­ния. Вдруг Дмитрий Иванович без всякой причины прислал к Ольгерду своего посла с упреками, а с ним огонь (т. е. огниво) да саблю, со словами: «Буду в земле твоей по красной весне и по тихому лету». Ольгерд вынул из огнива губку и кремень, запалил губку и от­дал ее послу с обещанием: «Яз у него буду на Велик день и поцелую его красным яйцом-щитом, и с сулицею, а божиею помощию к городу Москве копие свою прислоню». На самый Великий день (т. е. на Пасху) князь великий с князьями и с боярами шел из церкви, а Ольгерд показался под Москвою на Поклонной горе. Испугавшись литовской силы, Дмитрий Иванович сам выехал к Ольгерду, поднеся ему большие дары, и помирился. Но Ольгерд этим не удовлет­ворился. В знак победы он сел на коня и с копьем в руке подъехал к горо­ду, «...и копие свое к городу прикло­нил» 78). В этом рассказе чувствуется отголосок какого-то предания, а воз­можно, песни, сложенной в честь Оль­герда, с ее народными мотивами о крас­ной весне и тихом лете. Для историка Москвы в этом рассказе имеется, впро­чем, одна интересная деталь - высокое представление о значении Москвы как стольного города. Ольгерд в легенде по­ступает примерно так же, как древний Олег, повесивший щит на вратах Царь-града.

 ДМИТРИЙ ДОНСКОЙ

        Политическая деятельность Дмитрия Ивановича началась рано. Уже в 1363 г. он столкнулся с попыткой суздальского князя Дмитрия Константиновича захва­тить великое княжение. Тринадцатилет­ний Дмитрий Иванович стал во главе мо­сковского войска, опустошил окрестно­сти Суздаля и заставил претендента от­казаться от своих намерений. В походе участвовал и малолетний двоюродный брат великого князя Владимир Андрее­вич, которому было всего 8 лет. Конеч­но, князья номинально руководили воен­ными действиями. За их спиной стояли опытные воеводы, но походы, битвы и опасности рано стали знакомы осиротев­шим московским князьям.
        В 1365 г. умерла мать Дмитрия Ива­новича, великая княгиня Александра 79), а в следующем году молодой великий князь женился на Евдокии, дочери суз­дальского князя Дмитрия Константино­вича. Свадьба праздновалась 18 января 1366 г. в Коломне. Может быть, обряд венчания производился одним из коло­менских попов, Михаилом, который про­извел на великого князя большое впе­чатление своей импозантной внешностью и манерой служить в церкви. Это явилось началом необычайной карьеры Михаила. Судя по всему, супруги жили согласно, и современники трогательно описывали

-42-

горе Евдокии на похоронах ее рано умер­шего мужа.
        Первый самостоятельный военный поход Дмитрий Иванович совершил в 1370 г. Он ходил «ратью сам к Твери», взял тверские города Зубцов и Микулин и нанес Тверскому княжеству страшные опустошения 80). С этого времени начи­нается непрерывная полководческая дея­тельность Дмитрия Ивановича. Зимой того же года он отстаивал Москву от войск Ольгерда, а в 1371 г. разгромил под Скорнищевом рязанскую рать. В сле­дующем (1372) году великий князь стоял со своим войском на Оке близ Любутска, ожидая прихода Ольгерда. Московская и литовская рати находи­лись по обе стороны оврага, и тот овраг «бяшеть им... в спасение», помешав кро­вопролитию. Ольгерд и Дмитрий заклю­чили мир 81).
        На другой год Дмитрий Иванович снова был с войском на Оке, на этот раз защищая московские пределы от возможного набега татар, разорявших Рязанскую землю 82). В 1375 г. Дмитрий Иванович осаждал Тверь и принудил тверского князя, тщетно ждавшего помо­щи от литовцев и татар, к мирному до­говору. Не проходило ни одного года, чтобы великий князь не выходил куда-нибудь с войском. В 1376 г. он снова на Оке, «...стерегася рати татарские от Мамая». Направление его политики все более и более принимало противолитовский и противотатарский характер. В том же году Дмитрий Иванович «послал» Владимира Андреевича на Ржев. Влади­мир стоял под ним три дня, сжег посад, но города не взял. Почти одновременно соединенная суздальская и московская рать спустилась по Волге и осадила Ве­ликие Болгары. Напрасно татары стре­ляли из луков и самострелов и стара­лись устрашить русское войско («...из града гром пущаху, страшаще нашу рать»), выезжали на верблюдах, «кони наши полошающе». Русские не испуга­лись, и болгарские князья вынуждены были дать большой откуп и посадить у себя в городе «даригу и таможника» Дмитрия Ивановича, таким образом фак­тически признав свою зависимость от московского князя 83).
        Уже в эти годы, предшествовавшие Куликовской битве, ярко проявились способности Дмитрия Ивановича. Моло­дой великий князь не только успешно воевал сам, но и окружил себя талантливыми полководцами. Среди них осо­бенно выделялись двое: князь Владимир Андреевич Серпуховский и воевода Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский, водивший московскую рать в бол­гарский поход. Узы тесной дружбы свя­зывали великого князя с его двоюрод­ным братом Владимиром Андреевичем, храбрым князем, не знавшим в своей жизни поражений. Владимир был на четыре года моложе Дмитрия и родился в необычной обстановке - на сороковой день после смерти своего отца. К нему применяли старую народную примету о круглых сиротах: дитя, родившееся пос­ле смерти отца, бывает счастливым в жизни, как бы в вознаграждение за свое исконное сиротство.
        Необыкновенно подвижный и энер­гичный, Дмитрий Иванович точно не знал отдыха и проводил свою жизнь в непрерывных походах против врагов Русской земли; по выражению его биог­рафа, он «...стражу земли Русскые му­жеством своим держаше» 84). Во время страшной Куликовской битвы он пока­зал себя храбрым и бескорыстным чело­веком, заботившимся не о личной славе, а об общем благе. Во всех его распо­ряжениях заметно стремление выдви­нуть на первый план боевые задачи. Так, Дмитрий Иванович ставит в засаду лучших воинов во главе с Владимиром Андреевичем и Боброком-Волынским. В случае победы вся слава достанется засадному полку, все опасности - основному войску. И тем не менее Дмит­рий Иванович не остается с засадным полком, а становится в передовые ряды своего войска. Заранее обдуманная предосторожность спасает русское вой­ско от поражения. Под знаменем Дмит­рия Ивановича в его доспехах на Кули­ковом поле стоит любимый княжеский боярин Михаил Бренк. Сюда и устремля­ется неодолимый напор татар. Бренк гибнет, но войско знает, что это не реша­ет исхода битвы. Ведь под княжеским стягом погиб не великий князь, а боярин.
        Подобная предосторожность резко выделяет Дмитрия Ивановича из числа тех полководцев средневековья, которые, вроде французского короля Иоанна Доб­рого, много думали о своей рыцарской славе и мало о судьбе страны 85). А между тем Дмитрий Иванович был, несомненно, лично храбрым человеком. Во время об­щей свалки на Куликовом поле он один сражался с четырьмя татарами. Один во-

-43-

«...Общая мысль речей Дмитрия передается почти одинаково - это мысль о необходимости пострадать за Русскую землю»

ин видел его «...едва идуща, язвен бо бысть вельми зело». После битвы Дмит­рия Ивановича нашли едва живого, ле­жащего в соседней дубраве под деревом, его доспехи были избиты и иссечены, но на теле не оказалось смертельных ран. «А прежде всех стал на бой, на первом с ступе, и в лице с татары много бил­ся» 86),- добавляет автор одного из ран­них сказаний о Мамаевом побоище. Дмитрия Ивановича отличало береж­ное отношение к воинской силе. Объ­езжая Куликово поле, заваленное трупа­ми, он оплакивал своих сподвижников: «...и проплака о всех князь великий горь­ким плачем с великими слезами» 87). Сказания о Мамаевом побоище с пора­зительной настойчивостью передают нам речи Дмитрия Ивановича, с которыми он обратился к воинам перед нача­лом сражения. И эта настойчивость гово­рит нам о распространенности таких ре­чей в русской боевой практике. Конечно, подлинные слова всячески изменялись под пером позднейших переписчиков и составителей сказаний о Мамаевом по­боище, но общая мысль речей Дмитрия передается почти одинаково - это мысль о необходимости пострадать за Русскую землю. На слова приближен­ных: «...аще ли спасемся, а тебя единаго не будет, чей успех будет?» - Дмитрий отвечал такой речью: «Сами разумеете, коль красно есть з добрыми людьми умрети, а прияти себе смерть мучениче­ская». В другом случае Дмитрию Ивано­вичу приписываются не менее замеча­тельные слова: «Аз приях от бога на земли власть болши всех, чести и дарове, зла ли не могу терпети, или с вами пити чашю общую, вы вожделеете пити чаши смертныя, и како могу терпети, и како вас могу терпети и видети побежаемых» 88).
        Кипучая натура Дмитрия Ивановича сказывалась и в других областях его политической деятельности. Великий князь явно стремился к созданию своей, независимой русской церкви. После смерти митрополита Алексея он хотел поставить на митрополию своего духов­ника Михаила, прозванного врагами Митяем. Предполагалось поставить Михаи­ла в митрополиты собором русских епис­копов, без обращения к константино­польскому патриарху. «И возхоте тако быти» великий князь и его бояре 89). Попытку создать русскую независимую

-44-

иерархию сорвало несогласие среди рус­ских епископов. Намерение Дмитрия Ивановича осуществилось только в сере­дине XV в.
        Четкое понимание задач, стоявших перед Московским княжеством, вырази­лось в особых заботах Дмитрия Ива­новича об укреплении Москвы каменны­ми стенами. Он хотел сделать ее достой­ной столицей Северо-Восточной Руси и обезопасить от внезапного нападения врагов («...град же свой Москву стенами каменными чюдне огради») 90). Во внут­ренней политике Дмитрий Иванович про­водил жестокую линию по отношению к непокорным боярам, уничтожил тради­ционную должность тысяцкого и предал сына последнего тысяцкого публичной смертной казни. Централизация власти в самой Москве, где в средневековые вре­мена мы находим несколько князей-совладельцев, началась с княжения Дмитрия Ивановича. Добавим сюда фак­ты несомненного культурного роста Москвы и Московского княжества в конце XIV в., появление собственной, и притом уже в достаточной мере бога­той, литературы, живописи и архитекту­ры, чтобы мы получили право говорить о княжении Дмитрия Ивановича как о замечательном времени в истории Моск­вы и всей России.
        Постоянные походы и опасности ра­но изнурили великого князя. В наших источниках сохранилось описание на­ружности Дмитрия Ивановича в самую цветущую пору его жизни, когда ему едва насчитывалось 30 лет. Он был очень сильным и мужественным, телом велик и широк, плечист, чреват (т. е. толст), очень тяжел, имел черные волосы и чер­ную бороду 91). В этом описании бросает­ся в глаза указание на раннюю полноту Дмитрия Ивановича, что объясняет нам его раннюю смерть. В кратких сообще­ниях о смертельной болезни Дмитрия можно как будто заметить указание на то, что он умер от болезни сердца. Автор его жития говорит: «Потом же разболелся и тяжко ему велми бе, и по­том легчае бысть ему, и возрадовавшеся вси людие о сем. И пакы в большую болезнь впаде и стенание прииде ко серд­цу его, яко и внутренним его торгатися и уже приближался бе конец жития его» 92). Биограф Дмитрия Ивановича отмечает еще одну деталь - недостаточ­ное образование князя: «...аще бо и кни­гам не научен сый добре» 93). Впрочем, это типично для средневековья и не составляет исключительной особенности московских и вообще русских великих князей.

 МОСКВА В БОРЬБЕ С ТАТАРАМИ

        Усиление Московского княжества последовательно меняло общеполитиче­скую обстановку. В начале XIV в. сопер­ничество между Тверью и Москвой развертывалось на фоне борьбы за преоб­ладание в Северо-Восточной Руси. Поз­же началась борьба между Московским и Литовским великими княжествами за преобладание в русских землях. При Дмитрии Донском наступил новый этап в истории борьбы за создание Русского государства, началась борьба русского народа за освобождение от татарского ига, в которой Москве принадлежало почетное место. Наш город возглавил и довел до конца освободительное дви­жение русского народа против татарских завоевателей.
        Поворот к враждебным отношениям между Московским княжеством и Золо­той Ордой наметился в 1373 г. Татары приходили от Мамая на Рязань и произвели большое опустошение. В Москве также ожидали нападения, и Дмитрий Иванович, «...собрав всю силу княжения великаго», готовился встретить татар­ское войско на берегу Оки. На следую­щий год «...князю великому Дмитрию Московьскому бяшеть розмирие с тотары и с Мамаем» 94). С этого времени начинается длительная и ожесточенная борьба Московского княжества с Золо­той Ордой, над которой в это время гла­венствовал Мамай.
        Выступление такой грозной силы, ка­кой являлась Золотая Орда, оживило надежду противников московских кня­зей. Незадолго до Куликовской битвы Мамай вступил в соглашение с великим князем литовским об общем нападении на Москву. Враждебные действия внача­ле развернулись в пограничных райо­нах.
        В мордовских землях татарский царе­вич Арабшах разбил суздальское и мо­сковское войско на реке Пьяне (1377). Это было прелюдией к более опасному выступлению. Собрав большое войско, Мамай послал его во главе с Бегичем на Москву. Навстречу татарам выступил «в силе тяжце» Дмитрий Иванович. Рус-

-45-

ские и татары встретились на реке Воже, правом притоке Оки. Переправившись через Вожу, татары с устрашающими кликами ринулись на московские войска, но им навстречу уже мчался полк Дмит­рия Ивановича. Дополнительный удар с флангов нанесли окольничий Тимофей и князь Данило Пронский. Бросив свои копья, татары обратились в бегство. Мно­жество их было перебито или утонуло в реке, а татарский лагерь, «...и шатры их, и вежи их, и юртовища, и алачуги их, телеги их» достались победителям 95).
        Одна битва на Воже (1378) могла

«Во внутренней политике Дмитрий Иванович проводил жестокую линию по отношению к непокорным боярам»

-46-

бы прославить Дмитрия Ивановича, но его ждала впереди другая, более слав­ная победа - на Куликовом поле.
        Значение Москвы как объединитель­ного центра русского народа особенно сказалось в 1380 г., в памятные дни Куликовской битвы. Москвичи приняли горячее участие в общерусском деле борьбы с татарами и обеспечили побе­ду над грозным врагом. Москва была тем центром, куда сходились отряды из рус­ских городов: «...снидошася мнози от всех стран на Москву к великому князю». Сюда пришли белозерские полки, ярос­лавские, ростовские, устюжские 96). Глав­ная сила русского войска составилась из москвичей. Это видно из рассказа об уряжении полков на Коломне и на Кули­ковом поле. В числе других воевод в передовом полку находим московского боярина Микулу Васильевича, в большом полку при самом великом князе были московские бояре Иван Родионович Ква­шня и Михаил Бренк 97).
        Из кого же составилась московская рать? Некоторое понятие об этом дает любопытный сводный список сказания о Мамаевом побоище, помещенный в боль­шом Новгородском хронографе XVII в., который мной однажды уже привлекался к изданию. В рассказе о поисках вели­кого князя после побоища говорится о самовидцах, видевших Дмитрия Ива­новича во время битвы. Первым из них назван Юрка-сапожник, вторым - Васюк Сухоборец, третьим - Сенька Бы­ков, четвертым - Гридя Хрулец 98). Эти люди ничем не прославились, и выдумы­вать их имена не было никакого смысла. Один из них упомянут с прозвищем «сапожник», по уменьшительным именам других можно также предполагать, что мы имеем дело с ремесленниками.
        Замечательны были проводы русско­го войска, отправлявшегося из Москвы в поход против татар. «В слезах и во кричании ни единаго слова не может рещи от жалости сердца»,- рассказыва­ет повесть о Мамаевом побоище. Вели­кая княгиня Евдокия в слезах не могла произнести ни одного слова, и сам вели­кий князь едва удержался от слез, но не прослезился «народа ради», в душе жа­лостно плакал, а словами утешал княги­ню 99). К этой картине проводов воинов, такой простой и понятной, трудно что-либо добавить. Другая повесть о Мамае­вом побоище только поясняет причины этой всеобщей скорби в Москве и в других русских городах: нигде не хотели утешиться об ушедших воинах, потому что они «...пошли с великим князем за всю землю Русьскую на острая копия» 100).
        Победа над татарами досталась рус­ским воинам дорогой ценой. В собрании Государственного Исторического музея имеется замечательная рукопись, кото­рая возвращает нас ко временам памят­ной Куликовской битвы и Дмитрия Дон­ского. Это Синодик, написанный на пер­гаменте, полууставом XV в., с добавле­ниями позднейшего времени. В нем мы находим такую, почти современную за­пись о погибших на Куликовом поле: «Князю Федору Белозерскому и сыну его Ивану (на полях - Константину Ивано­вичу.- М. Т.), убиенным от безбожнаго Мамая, вечная память. И в той брани избиеным: Симеону Михайловичу, Никуле Васильевичу, Тимоф(е)ю Васильеви­чу (на полях - Валуеву.- М. Т.), Анд­рею Ивановичу Серкизову, Михаилу Ивановичу и другому Михаилу Ивано­вичу, Льву Ивановичу, Семену Мелику и всей дружине ихь, по благочестию скон­чавшихся за святыя церкви и за пра­вославную веру, вечная память». Сбоку записи написано слово «возглас». Это обозначает, что на церковных службах возвышали голос, когда поминали убиен­ных на Куликовом поле 101).
        Москва видела и радостное собы­тие - возвращение великого князя Дмитрия Ивановича, отныне навсегда прозванного Донским. Позднейшие вер­сии сказания о Мамаевом побоище гово­рят, что великий князь прибыл в село Коломенское и ждал здесь своего брата Владимира Андреевича, также прозванного Донским. В день торжественного вступления победоносного войска в Москву оно выстроилось по обеим сто­ронам Яузы. Это было 1 октября 1380 г. Митрополит Киприан встречал великого князя в Андроникове монастыре с крест­ным ходом. Отсюда шествие пошло к Кремлю. Во Фроловских воротах вели­кий князь увидел великую княгиню с княгинею Марьей, женой Владимира Андреевича, «с воеводскими женами и с воинскими». Евдокию сопровождали два малолетних сына, Василий и Юрий. Дмитрий Иванович пошел в Архангель­ский собор к гробам предков, а оттуда в Успенский собор.
        Так рассказывается в названном на­ми Новгородском хронографе, и задача

-47-

будущих исследователей определить, с чем мы тут имеем дело - с поздней­шими припоминаниями и домыслами или с действительными событиями. Впрочем, указание на митрополита Киприана, от­сутствовавшего в 1380 г. в Москве, заставляет нас несколько осторожно от­нестись к повествованию о церемониале торжественной встречи в Москве, в остальном рассказ не внушает особого недоверия и, во всяком случае, правдо­подобен 102).

-48-

        Более ранние и тем самым более до­стоверные источники говорят нам еще об одной детали, связанной с Куликовской битвой. Победа обогатила многих вои­нов. Они погнали с собой на Русь большие стада коней, верблюдов, волов, захватили вражеские доспехи, одежду и имущество 103). Зато жены и дети погиб­ших воинов горько плакали: «Уже бо солнце наше закатилося, а зори наши помрачишася; уже бо нам своих государей не видати» 104)

«Москва видела и радостное событие - возвращение великого князя Дмитрия Ивановича»

-49-

 ТОХТАМЫШЕВО РАЗОРЕНИЕ

        Куликовская битва высоко вознесла славу Москвы, но Золотая Орда была еще сильна и отомстила русской столице Тохтамышевым разорением.
        После гибели Мамая, убитого в одном из крымских городов, власть над Золо­той Ордой перешла к хану Тохтамышу, задумавшему отомстить за поражение татар на Куликовом поле. Тохтамыш подошел к Москве неожиданно со сто­роны Рязани, взял и сжег Серпухов, после чего двинулся к Москве. Прибли­жение Тохтамыша стало известно Дмит­рию Донскому, но отсутствие единства среди князей и недостаток в Москве воинской силы заставили его отказаться от битвы с татарами и покинуть Москву. Великий князь отправился в Кострому, надеясь подтянуть к ней достаточно силы, чтобы выступить с войском против татар. Вести об отъезде великого князя вызвали в Москве смятение и бегство великокняжеской семьи, высшего духо­венства и бояр, «...и бысть мятеж велик в граде Москве». Эгоистическое пове­дение феодальной верхушки привело в негодование ремесленников и купцов, тесно связанных со своим городом. Чернь взяла власть в свои руки и гото­вилась к защите города. В Кремле ско­пилось множество народа: «...елико осталося гражан и елико бежан с волостей збежалося, и елико от инех збежалося» 105).
        23 августа 1382 г. татары подошли к Москве. К тому времени горожане выжгли посад и очистили пространство возле кремлевских стен от изгородей и деревьев. Татары обосновались станом на расстоянии двух или трех полетов стрелы. Горожане были уверены в не­приступности Москвы и смеялись над татарами со стен, а те угрожающе маха­ли саблями.
        Каменный Московский Кремль на первых порах оправдывал свою славу неприступного. Татары обстреливали го­род из луков и с необыкновенной меткостью поражали стрелами москвичей. Однако москвичи не только отвечали стрелами и камнями, но впервые приме­нили огнестрельное оружие («тюфяки и пушки»). Один из горожан, «суконник» Адам, стоявший на Фроловских воротах, застрелил из самострела сына ордын­ского князя из числа приближенных Тохтамыша.
        Город держался уже три дня и на­верняка отбился бы от татарских пол­чищ, если бы Тохтамыш не прибег к обману. Нижегородские князья, пришед­шие с татарами, клялись москвичам, что Тохтамыш не намеревается причинить им зло и требует только, чтобы его почетно встретили с дарами. Татары уговорили открыть ворота и встретить Тох­тамыша крестным ходом. Когда торже­ственная процессия вышла из Кремля, татары убили перед городскими ворота­ми литовского князя Остея, возглавляв­шего оборону, и начали убивать безза­щитных москвичей. Через открытые во­рота и по приставленным к стенам лест­ницам враги ворвались в Кремль.
        Страшная бойня завершила взятие города, происшедшее 26 августа «в 8 час дни», т. е., по тогдашнему счету времени, в середине дня. «И можно было тогда ви­деть в городе, - повествует современ­ник,- печаль и рыдание, и вопль мно­гих, и слезы, и крик неутешный, и многое стенание, и печаль горькая, и скорбь неутешимая, беда нестерпимая, нужда ужасная, горесть смертная, страх и ужас, и трепет, и дражание, и срам, и насмешка над христианами от татар. И был отсюда огонь, а отсюда меч; одни бежали от огня и умирали от меча, другие бежали от меча и погибали от огня; была для них четверообразная гибель: первая - от меча, вторая - от огня, третья - от воды, четвертая - быть отведенным в плен» 106). К счастью, это было первое и последнее разорение Кремля от врагов на долгое время. Новое свое разорение он увидел только через два с лишним века.
        Страшен был вид Москвы после раз­грома ее Тохтамышем. Одних трупов было погребено 10 тысяч.
        Во время раскопок в Кремле на краю холма нашли груды костей и чере­пов, перемешанные с землей в полном беспорядке. В некоторых местах коли­чество черепов явно не соответствовало остальным костям скелетов. Очевидно, что в свое время такие места служили погребальными ямами, в которых в беспорядке были схоронены части разруб­ленных трупов. По-видимому, это те ямы, где погребались останки несчаст­ных жертв, погибших при взятии Москвы татарами в 1382 г. 107) Тохтамышево разорение надолго сделалось памятной датой для Москвы 108), и о нем вспоми­нали в течение, по крайней мере, двух

-50-

столетий. Через семь лет после нашест­вия Тохтамыша умер Дмитрий Ивано­вич (1389).

 ВАСИЛИЙ ДМИТРИЕВИЧ

        Новый московский князь вступил на престол еще юношей, но уже совершен­нолетним, ему было 18 лет 109). К тому же Василий Дмитриевич успел пройти ко­роткую, но полную опасностей жизнен­ную школу. В двенадцатилетнем возрасте Василий ездил в Орду тягаться о великом княжении с Михаилом Александровичем Тверским, совершив путешествие из Вла­димира водою по Клязьме и Волге. Это был 1383 год, когда черные пепелища Москвы еще живо напоминали о татар­ском нашествии, а Орда, казалось, воз­родила свое прежнее господство. В став­ке Тохтамыша сошлись в этот год вели­кий князь тверской, сыновья великих князей, московского и суздальского. Василий Дмитриевич пробыл в Орде три года, конечно, не по собственной воле, а по желанию хана, глядевшего на него как на заложника. Не выдержав долгого пребывания в Орде, молодой князь попы­тался бежать на родину в 1386 г., но был пойман и возвращен к Тохтамышу: «...приат за то от царя истомление велие» 110). Неудача не сломила мужества Василия, нашедшего со своими доброхо­тами новый путь для бегства из опосты­левшей Орды. В том же 1386 г. он бежал снова в Подольскую землю, к молдав­скому воеводе Петру.
        Замысел Василия Дмитриевича на этот раз увенчался успехом. Из Подоль­ской земли он пробрался в Немецкую землю (Пруссию). Здесь он виделся с литовским великим князем Витовтом и обещал жениться на его дочери Софье. На следующий год Дмитрий Донской от­правил в Полоцк старейших бояр для встречи своего предприимчивого сына.
        Молодость, полная опасностей и дальних странствий, не прошла бесслед­но для Василия Дмитриевича. Он застал Орду в дни ее последнего подъема, когда Тохтамыш пытался возродить былую славу татар и вступил в конфликт даже с грозным Тимуром 111). Был Василий Дмитриевич и в землях Тевтонского ор­дена. Своим тестем он имел такого заме­чательного человека, как Витовт, под­нявший могущество Литовского великого княжества на невиданную высоту 112). Золотая Орда, Молдавское господарство, Тевтонский орден, Литовское великое княжество - таковы этапы долгих ски­таний молодого московского князя, посе­тившего большее количество стран, чем любой из его ближайших предков и по­томков.
        Василий Дмитриевич отказался от агрессивной политики отца и поддержи­вал дружбу с Витовтом и мирные отно­шения с ханами. Дружба с Витовтом дорого обошлась русскому народу, от которого более чем на 100 лет был ото­рван Смоленск, присоединенный к Ли­товскому великому княжеству, а покор­ность перед Ордой не спасла от нашест­вия Едигея, не менее опустошительного, чем набег Тохтамыша 113). Нерешитель­ность, излишняя осторожность, почти робость характерны и для внутренней политики Василия Дмитриевича, при котором его младшие братья чувствовали себя хозяевами в своих уделах.
        15 августа 1389 г. новый князь тор­жественно сел на великое княжение в Успенском соборе во Владимире, поса­женный ханским послом Шихматом. Это обозначало уступку старым обычаям по­лучать великокняжеский стол из рук золотоордынских ханов. В следующем году Москва пышно встречала митрополита Киприана и шумно праздновала свадьбу Василия Дмитриевича с Софьей Витовтовной. Московские послы приехали за Софьей в Мариенбург в Пруссии, где в то время находился Витовт. Из Гдань­ска княгиню с послами везли на ко­раблях, по-видимому, до Риги, а оттуда через Псков и Новгород в Москву, где встречал митрополит Киприан, «...и было чести и веселья до сыти» 114).
        По сравнению с величественными событиями княжения Дмитрия Дон­ского время его ближайшего преемника представляется нам серым и незамет­ным. Тем не менее княжение Василия Дмитриевича отмечено дальнейшим рас­ширением Московского княжества, при­соединением к нему Нижегородского княжества и других земель. В самой Москве заметен быстрый рост населения, о чем мы можем с полной достовер­ностью судить по известиям о количестве дворов, сгоревших в пожары 115). Город настолько расширился, что была сделана попытка вырыть новый ров, который дол­жен был окружить московский посад от Кучкова поля у Неглинной до Москвы-реки. Однако ров остался незакончен­ным, что вызвало сетования современ-

-51-

ников на лишние убытки от сноса дворов.
        Конец XIV и начало XV в. были бле­стящим временем в развитии московско­го искусства. В Кремле появилось не­сколько новых каменных церквей: Рождества Богородицы, Благовещения на княжеском дворе, заложен был собор в Вознесенском монастыре, в Симонов­ском монастыре под Москвой начали строить «великую» соборную церковь. Каменное строительство перестало быть уделом одной Москвы, и мы узнаем о строительстве каменного собора в Ко­ломне. То, что еще намечалось при Дмит­рии Донском, стало осуществляться при его сыне. В Москве сложилась собст­венная художественная школа, что осо­бенно заметно в области живописи. В 1395 г. мастера Феофан Гречин и Се­мен Черный расписали церковь Рож­дества Богородицы с приделом Св. Лаза­ря. Это был тот самый Феофан Гречин, оставивший по себе глубокую память в истории нашей живописи. Современное сказание о Феофане Гречине говорит, что он был «...книги изограф нарочитый и живописец изящный во иконописцех». Феофан расписал в Москве три церкви. Современники особенно восхищаются его картинами, изображавшими город: «...у князя Владимира Андреевича в камене стене саму Москву такоже написавый» 116). Надо пожалеть, что это изобра­жение Москвы до нас не дошло, хотя и можно подозревать, что оно не бесслед­но пропало и копия его, изображенная на древней московской иконе, когда-нибудь отыщется.
        Время Феофана Гречина блестяще изучено в работах И. Э. Грабаря и дру­гих ученых 117). Для нас важно отметить, что художественные интересы уже проч­но вошли в московское общество конца XIV - начала XV в., начали занимать его внимание, возбуждать какие-то спо­ры. Однако этому поступательному дви­жению русского искусства и росту самой Москвы как города нанесен был новый удар, по своим последствиям мало усту­павший печальному Тохтамышеву разо­рению.

 НАШЕСТВИЕ ЕДИГЕЯ И НОВЫЕ БЕДСТВИЯ МОСКВЫ

        В 1409 г. Москва испытала новые разорения от татар, которые живо напо­минали Тохтамышеву рать при Дмитрии Донском. Современные летописцы не скрывают, что успех нового татарского набега в немалой степени зависел от неумелой и излишне доверчивой поли­тики Василия Дмитриевича: татары «...волчьскы всегда покрадають нас, злохитрено мирують с нами, да неколи кня­зя наши, надеющеся целыя любви от них, без стражии будуть, да они губительно время обретше, место злаго желаниа получат» 118). Поход был хорошо подготовлен князем Едигеем, тщательно скрывавшим свои замыслы и даже помо­гавшим Василию Дмитриевичу во время его трехлетней войны с Витовтом. Едигей вел двуличную политику и посылал свои войска на помощь московскому князю, желая как можно дольше про­длить распри между русскими и литов­цами, «...да не вскоре устраняють мира». Замыслы Едигея стали известны в Моск­ве, и одному московскому боярину по­ручено было сообщить о движении Еди­гея, но тот перехитрил москвичей, задер­жал боярина и поспешно пошел к Моск­ве. Известие о приближении татарского войска пришло в Москву очень поздно, когда враг уже находился поблизости от города («близ сущу града»). Великий князь с княгиней и детьми немедля на­правился в Кострому. Жители бежали из города, где начались разбои и грабежи.
        К счастью, на этот раз защита Моск­вы находилась в надежных руках Вла­димира Андреевича Храброго и Андрея Дмитриевича, младшего брата великого князя. В пятницу (1 декабря) к вечеру под городскими стенами показались та­тарские полчища. Они расположились лагерем в некотором расстоянии от Кремля, вокруг которого были сожжены посады, а сам царь остановился в селе Коломенском. Едигей хотел зимовать под городом, чтобы овладеть Кремлем («а всячески взяти...ю»), и потребовал от тверского князя прийти к нему на помощь с пушками. Тверской князь сде­лал вид, что идет к нему, но дошел только до Клина и повернул обратно. Дело ре­шила смута в самой Орде. Один ордын­ский царевич внезапно напал на Сарай и чуть не захватил своего хана, кото­рый спешно послал за Едигеем, призы­вая его немедленно вернуться домой. Воспользовавшись общим смятением, Едигей взял с москвичей большой вы­куп и снял осаду.
        Каменный Кремль выдержал испы­тание, но московские посады были разо-

-52-

рены. «Жалостно было видеть,- говорит современник,- как чудные церкви, кото­рые были созданы многолетними време­нами и высокими зданиями украшали ве­личество града, в один час загорались пламенем, а величество и красота града, чудные храмы, от огня погибли. В тот же час было страшное время, люди бега­ли и кричали, а великое пламя с громом поднималось на воздух, тогда как город был в осаде от беззаконных иноплемен­ников» 119). Последствия «Едигеевой ра­ти» особенно коснулись московских по­садов и окрестностей. Едигей простоял под городом 3 недели и отошел 20 де­кабря.
        Едигеево нашествие было страшно не только для Москвы, но и для других русских городов. Татарские отряды взя­ли и разорили Переславль-Залесский, Ростов, Дмитров, Серпухов, Верею, Ниж­ний Новгород, Городец. Много народу замерзло, спасаясь от татар бегством, потому что зима 1409 г. была студеной, со многими метелями и ветрами.
        В 1415 г. «погоре град Москва». В том же году (7 июня) москвичи видели за­тмение солнца («...изгибе солнце и скры луча свои от земля в 4 час дни... и звезды явишася яко в нощи») 120). Суеверные люди считали это небесное «знамение» предостерегающим знаком грядущих опасностей, особо отметив, что оно слу­чилось в 26-й год великого княжения Василия Дмитриевича.
        Страшнее пожаров был великий мор, начавшийся в русских городах в 1417 г. Люди мерли в Новгороде, Пскове, Твери, Дмитрове, в Москве и во многих других местах. Многие села и городские посады окончательно запустели, богатые дворы стояли покинутыми, здоровые едва успе­вали погребать мертвых. Признаки бо­лезни были примерно такими же, как и в великий мор середины XIV в. 121) Великий князь избегал жить в Москве и пребывал в подмосковных селах. Болезнь свиреп­ствовала в Москве («...на Москве почялся мор злее первого») и унесла в могилу нескольких представителей княжеского дома. Зараз умерли три сына Владимира Андреевича Храброго (Ярослав, Васи­лий, Семен). Умер и младший брат вели­кого князя Петр Дмитриевич 122).
        Новое бедствие произошло в 1422 г. Начался голод, охвативший многие рус­ские земли. Голодавшие ели трупы пав­ших лошадей, съели кошек и собак, «и люди людей ядоша». В Москве, впрочем, было благополучнее, чем в других городах. Оков ржи стоил в Москве пол­тора рубля, в Костроме - два, в Ниж­нем Новгороде - шесть рублей 123).

 ВАСИЛИЙ ТЕМНЫЙ

        27 февраля 1425 г., ночью, умер Ва­силий Дмитриевич, и московским вели­ким князем сделался его единственный сын Василий. На этот раз на московский престол вступил 10-летний мальчик, вме­сто которого управляла его мать, княги­ня Софья Витовтовна. Василий Василье­вич родился в 1415 г., 10, 15 или 21 мар­та 124). Редко кому из московских людей доставались на долю такие бедствия, ко­торые претерпел в своей жизни Василий Васильевич, получивший после своего ослепления мрачное прозвище Темный, т. е. слепой. А между тем от природы это был, несомненно, человек, одаренный многими способностями, по-своему яр­кий и своеобразный. Источники не по­зволяют нам говорить о его больших военных талантах. Василий Темный не раз терпел поражения и скорее был не­счастлив, чем удачлив в своих военных предприятиях. Но он обладал несомнен­ной личной храбростью, своеобразными рыцарскими чертами, которые напрасно отнимаются у московских князей В. О. Ключевским, нарисовавшим ма­стерский, но далекий от истины портрет московских князей, якобы серых и ско­пидомных 125). Во время суздальского боя с татарами Василий Васильевич мужественно сражался. У великого кня­зя было много ран на голове и на руках, тело его было все избито, свидетель­ствует современник 126).
        Тяжкие несчастья и непрерывная борьба за великое княжение приучили Василия к лицемерию и жестокости. Он дал Дмитрию Шемяке крестное цело­вание, подтвердил свое обещание не искать под ним великого княжения гра­мотами с проклятиями на их нарушите­лей (такие грамоты так и назывались - проклятыми), чтобы тотчас нарушить обещание и начать новую борьбу за великое княжение. Позже Василий Ва­сильевич не постеснялся отделаться от опасного врага с помощью отравы. «Люд­ская молва» рассказывает, что дьяк Сте­фан Бородатый привез яд из Москвы к посаднику Исааку, а там подкупил

-53-

повара Шемяки, прозванного Поганком. Повар подал отраву в курице. Подьячий Василий Беда, прискакавший в Москву из Новгорода с известием о смерти Ше­мяки, без промедления был сделан дьяком 127).
        Василий Темный жестоко расправил­ся со своим прежним союзником и шурином Василием Ярославичем Боров­ским. Василий так и умер в заточении в Угличе, где когда-то сидел сам великий князь. Дети Василия Ярославича тоже умерли в заточении, невинные жертвы политических интриг. О жалкой судьбе «Ярославичей» вспоминали даже во вто­рой половине XVI в. 128) Жестокость Ва­силия вызывала невольное возмущение у современников, несмотря на привычку к суровости наказаний того времени. Особенно памятна была расправа с бояр­скими детьми Василия Ярославича, пытавшимися освободить своего князя из заточения. Великий князь приказал их казнить «немилостивно». Несчастных волокли по льду на лубьях, привязав к хвостам коней 129). Василий Василье­вич первый прибег к такой страшной мере, как ослепление своих противников, приказав ослепить Василия Косого, бра­та Шемяки.
        По своему образованию Василий Темный не отличался от других москов­ских князей. Он был «не книжен». Современники отмечают большие дипломатические способности Василия. В ко­нечном итоге он восторжествовал над своими противниками и расчистил место для своего преемника, знаменитого Ива­на III.

 ФЕОДАЛЬНАЯ ВОЙНА И СКОРАЯ ТАТАРЩИНА

        Княжение Василия Темного отмече­но в истории Москвы длительным пе­риодом внутренних междоусобий, полу­чивших у современников название «Шемякиной смуты». Она началась борьбой за великое княжение между Василием Васильевичем и его дядей Юрием Дмит­риевичем Галицким и Звенигородским. Смерть Юрия не приостановила этой борьбы, так как ее продолжали его сы­новья - Василий Косой и Дмитрий Шемяка.
        Шемякина смута нанесла немалый ущерб городу, переходившему из рук в руки - от одной борющейся стороны к другой. В их борьбе вопрос о вла­дении Москвой являлся центральным. Поэтому все события долгой междоусоб­ной войны в той или иной мере связаны с Москвой. Москвичи явно разделились на две группировки: сторонников Васи­лия Темного и приверженцев Юрия Галицкого с его сыновьями. В заговорах против Василия Темного принимали участие многие из москвичей («...бояре же и гости, бе же и от чернцов в той же думе») 130). Внутренние распри усиливали опасность от внешних врагов, в первую очередь татар, притупляли они и способ­ность горожан к борьбе с постоянными местными бедствиями в виде пожаров.
        Для москвичей был особенно тяже­лым 1445 год, когда Василий Темный потерпел под Суздалем поражение и по­пал в плен к татарам (7 июля). Натель­ные кресты («тельники») великого кня­зя, привезенные в Москву татарскими посланцами, оповестили великокняже­скую семью и москвичей о поражении; «...и бысть плач велик и рыдание мно­го» 131). Почти одновременно столица была испепелена опустошительным по­жаром (в среду 14 июля 1445 г.). Это был один из тех великих пожаров, кото­рые причиняли безмерный ущерб древ­ней Москве. Кремль загорелся ночью. В нем сгорели не только все деревянные строения, но даже каменные церкви и каменные стены распадались от невы­носимой жары. Погибло множество людей, сбежавшихся в Кремль из окре­стных городов и сел из боязни татар­ского нашествия. Тревога оказалась на­прасной, так как татары не пошли к Мо­скве, а великий князь был выпущен на свободу за большой выкуп. Это про­изошло 1 октября, и в тот же день Москва испытала необычное для нее явление: «...в 6 час нощи тоя потрясеся град Москва, Кремль и посад весь и храми поколебашеся». Землетрясение было небольшим, и спящие его не ощу­тили, бодрствующие же восприняли это как предвещение бедствий, и были «во мнози скорби» 132).
        Воспользовавшись отъездом вели­кого князя в Троице-Сергиев мона­стырь, сторонники Шемяки в феврале 1445 г. ворвались обманом в Кремль, захватили его мать, жену и детей, раз­грабили великокняжескую казну. На следующий день в Москву привезли самого Василия Васильевича, захва­ченного в плен в Троице-Сергиевом

-54-

монастыре. В среду на той же неделе, ночью, Василий был ослеплен 133).
        В 1451 г. Москва снова увидела татар под своими стенами. Этот набег получил название «скорой татарщины». На этот раз Москва хорошо подготовилась к обо­роне и выставила заслон на Оке. Однако московский воевода испугался татар и очистил берег реки. Не встречая со­противления, татары под начальством царевича Мазовши устремились к Моск­ве и рано утром в пятницу 2 июля пока­зались под ее стенами. Татары зажгли деревянные строения, и огонь обступил со всех сторон каменный Кремль, «...а то­гда и засуха велика бе и с вся стороны огнь объят град» 134). Дым заволакивал весь город и мешал видеть приготовле­ния врага. Но приступы неприятеля к городским воротам и слабым частям крепости были отбиты. К вечеру татары отступили от Москвы, а утром обнару­жилось, что они внезапно бежали. Мазовша получил какие-то неблагоприят­ные известия или решил, что бесполезно осаждать крепкий город с большим гар­низоном. В брошенном татарском лагере валялись награбленные вещи, особенно тяжелые предметы из железа и меди. Об этом событии любопытно рассказы­вается в одном житийном памятнике под заголовком «Чудо о скорой та­тарщине»: «И того же дня граждане, если и изнемогли от многия истомы и от дыма, но богом укрепляемые, силой препоясались, а начали выходить из града и храбрьски ополчилися и билися с сопротивными. И когда было к сумра­ку, отступили татары от града. Граждане ж к утру готовились на брань, мило­сердный же бог вложил в татарские сердца страх и трепет» 135). На второй год после нападения царевича Мазовши и скорой татарщины Москва снова выго­рела: «...выгоре Москва Кремль весь». Этот пожар случился также ночью 136).

 НОВЫЙ РОСТ МОСКВЫ И НАЧАЛО КНЯЖЕНИЯ ИВАНА III

        Окончание долгой междоусобной войны благоприятно отразилось на даль­нейшем росте Москвы. Первым призна­ком восстановленного благосостояния столицы явилось возобновление строи­тельства, получившего теперь новый размах. В 1458 г. воздвигли кирпичную церковь Введения Богородицы на Симоновском подворье. В 1459 г. была постав­лена каменная церковь Похвалы Бого­родицы, сохранившаяся в составе Успен­ского собора как придел 137).
        С этого времени строительство в Мо­скве начало быстро развиваться. На монастырском дворе в Кремле, принад­лежавшем Троице-Сергиеву монастырю, поставили каменную церковь Богоявле­ния, у Боровицких ворот заложили ка­менную церковь Ивана Предтечи. Затем освятили каменную церковь Афанасия на Фроловских воротах 138). Начатое при Василии Темном каменное строитель­ство продолжало расширяться при его сыне Иване III. В 1467 г. довели до конца постройку каменного собора в Возне­сенском монастыре. Собор был заложен Евдокией Дмитриевной, вдовой Дмитрия Донского, до Едигеева нашествия, и строился более 60 лет, ясно показывая, какое время переживала Москва в пер­вой половине XV в. Церковь воздвига­лась на средства великих княгинь и была закончена вдовой Василия Темного, великой княгиней Марьей Ярославной 139).
        Строителем церквей в Москве и ре­ставратором ряда старинных церквей в других городах был Василий Дмит­риевич Ермолин. Его «предстательством» начали обновлять «камнем» го­родскую стену от Свибловой стрельницы до Боровицких ворот 140). Живая струя повеяла и в самой технике строитель­ства. Церковь Введения на Симонов­ском дворе сложили из кирпича («кирпичну»). Собор Вознесенского монасты­ря, оконченный в 1467 г., потребовал не только достройки, но и ремонта. Великая княгиня Мария Ярославна хо­тела его разобрать и построить новое здание, но Ермолин с мастерами камен­щиками обломали горелый камень, разо­брали своды и одели собор новым кам­нем и кирпичом, сведя своды «...яко дивитися всем необычному делу се­му» 141). На Фроловских воротах поста­вили резное изображение Дмитрия Солунского 142). Без всякого преувеличе­ния можно сказать, что в Москве нача­лась своего рода строительная горячка. Когда митрополит Филипп предпринял строительство Успенского собора, «предстателями» новой церкви сделались Ер­молин и Иван Голова (Ховрин). Между ними начались споры («пря»). Ермо­лин отказался от подряда, а Голова стал руководить работами.

-55-

        Как видим, переустройство Кремля началось раньше приезда Аристотеля Фиоравенти и других итальянцев, кото­рые принесли с собой ценные техниче­ские навыки, но сами работали в Моск­ве под воздействием русской художест­венной школы и не в одиночестве, а среди русских мастеров и с их по­мощью 143).
        Решительное переустройство Кремля и каменное строительство в нем при Иване III последовало вскоре после опустошительных пожаров. В 1467 г. погорела треть Москвы. Пожар начался ночью 20 октября поблизости от церкви на дворе Ховриных в Кремле и охватил «до третьей части города» 144). Пожары особенно опустошали посад. Пожар 23 мая 1468 г. уничтожил всю приреч­ную часть Великого посада от церкви Николы Мокрого до Васильевского луга. «Истомно же тогда было и нутри городу, понеже бо ветрено было, и вихор мног», но Кремль остался нетронутым ог­нем 145). Новый пожар охватил Великий посад в 1472 г. по самую Яузу, «и множе­ство людей погоре» 146).
        Особенно был страшен пожар 4 апре­ля 1473 г. Ночью загорелось внутри города в Москве у церкви Рождества Богородицы, и погорело много дворов. «И митрополичь двор сгорел, и двор кня­зя Бориса Васильевича по Богоявление на Троицком дворе, да по городские житницы, и двор житничный великого князя сгорел, а большой двор его едва силою отстояли, потому что великий князь был тогда в городе. Да по камен­ный погреб горело, что на дворе князя Михаила Андреевича в городской стене. И у церкви Рождества Пречистой кров­ля сгорела, также и городная кровля (т. е. на городских стенах.- М. Т.), и, сколько ни было дворов по житничный двор, все выгорело»,- пишет совре­менник 147).
        Здесь мы заканчиваем свой обзор истории великокняжеской Москвы, кото­рая при Иване III вступает в новый период 148)

-56-

 ПРИМЕЧАНИЯ

        1) В Степенной книге сказано, что Даниилу было два года от роду, когда умер его отец Александр Невский [ПСРЛ. Т. XXI. С. 296].
        2) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 86.
        3) Экземплярский А. В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 г.: Биографические очерки по первоисточ­никам и главнейшим пособиям. Т. I: Вели­кие князья владимирские и владимиро-московские. СПб., 1889. С. 59.
        4) Герберштейн С. Записки о московитских делах. СПб., 1908. С. 32.
        Коммент.: Барон Сигизмунд Гербер­штейн (1486-1566) был в России в 1517 и 1526 гг. во главе миссии германского импе­ратора Максимилиана I. Его «Записки» впервые изданы в Вене в 1549 г. Лучший русский пере­вод подготовил А. И. Малеин в 1908 г.
        5) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 86.
        6) Там же. С. 86-87. «Toe же зимы князь Юрьи Даниловичь повеле убити князя Костянтина Рязанского, его же поимел отец его на бою» (ПСРЛ. Т. VII. С. 184).
        7) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 86.
        8) Там же. С. 86.
        9) ПСРЛ. Т. XV. Вып. I. С. 35.
        10) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 87. Бой под Москвой был на память апостола Тита, который праздновал­ся 25 августа.
        11) Новгородская летопись по Синодальному хара­тейному списку. СПб., 1888. С. 315 [НПЛ. М.; Л., 1950. С. 335].
        12) Там же. С. 318-319 [НПЛ. С. 338].
        13) «Калита старинная великого князя Данила, сафьян черлен; по ней шито серебром волоченым птицы и звери» (Дьяченко Г. Полный церковно­славянский словарь. М., 1900. С. 242. Савваитов) [Савваитов П. И. Описание старинных русских утварей, одежд, оружия, ратных доспе­хов и конского прибора, в азбучном порядке расположенное. СПб., 1896. С. 44].
        14) Миллер В. Ф. Очерки русской народной словес­ности. Т. II: Былины. М., 1910.
        15) С. 243. ГИМ. Собр. Чудова монастыря. № 314. Л. 21 (Четья-Минея 1600 г.).
        16) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 90; см. также Рогожский летописец (ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 44).
        17) Срезневский И. И. Сведения и заметки о мало­известных и неизвестных памятниках. Вып. LXXXVI [86]: Запись с похвалою Иоанну Калите. СПб., 1879. С. 145-148. 18) Маркс К. Секретная дипломатия XVIII века [Marx Karl. Secret diplomatic history of eigtheen century. London, 1899. P. 79].
        Коммент.: В «Хронологических выпис­ках» К. Маркс также констатировал успешные результаты правления Калиты, выделявшиеся на фоне того тяжелого положения, в котором оказались русские земли под монголо-татарским игом: «Иван Московский смог захватить много княжеств и получить верховную власть над остальными. При нем была заложена основа могущества Москвы» (Архив К. Маркса и Ф. Эн­гельса. М.; Л., 1946. Т. 8. С. 149).
        Калите пришлось иметь дело с ханом Узбе­ком (1312-1340), вовсе не являвшимся ничтож­ным правителем, которого легко обвести вокруг пальца. М. Н. Тихомиров отмечал, что он был «наиболее выдающимся ханом XIV в.»; «При нем среди татар окончательно распространил­ся ислам. Середина XIV в. в Золотой Орде ознаменована непрерывными внутренними сму­тами и борьбой между князьями за власть» (Тихомиров М. Н., Дмитриев С. С. История СССР. С древнейших времен до 1861 года: Учеб­ник для неисторических факультетов вузов. М., 1948. Т. I. С. 69).
        19) ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 44.
        20) ПСРЛ. Т. XXIII. С. 102.
        21) Там же. С. 105.
        22) Насонов А. Н. Монголы и Русь. М.; Л., 1940. С. 111 - 112.
        23) ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 44.
        24) Новгородская летопись по Синодальному хара­тейному списку... С. 328-330 [НПЛ. С 344 - 348].
        25) ААЭ. СПб., 1836. Т. 1. № 3. С. 1 [АСЭИ. М., 1964. Т. III. № 3].
        26) Новгородская летопись по Синодальному хара­тейному списку... С. 321 [НПЛ. С. 340].
        27) Памятники древнерусского канонического пра­ва. Ч. I: Памятники XI-XV веков // РИБ. СПб 1880. Кн. VI. № 16. С. 147-158.
        28) Соколов Пл. Русский архиерей из Византии. Киев, 1913. С. 239 и след.
        29) ГИМ. Собр. Чудова монастыря. № 314. Л. 21об (Четья-Минея 1600 г.).
        30) ПСРЛ. Т. VII. С. 201.
        31) ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 52-53.
        32) СГГД. М., 1813. Т. I. № 21. С. 31-33 [ДДГ. М.; Л., 1950. № 1].
        33) Там же. № 23. С. 35-37 [ДДГ. № 2].
        34) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 88. А. В. Экземплярский не знал точную дату рождения Симеона [Эк-

-57-

земплярский А. В. Указ. соч. Т. I. С. 80. При­меч. 209].
        35) Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1960. Кн. II. С. 343. Примеч. 433.
        36) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 95.
        37) Там же. С. 95-96. Есть, впрочем, известия, что Симеон женился в третий раз, «утаяся митро­полита» (ПСРЛ. Т. XVII. С. 32), но, видимо, Феогност только делал вид, что противится княжеской воле, согласие его с Симеоном не было нарушено.
        38) Экземплярский А. В. Указ. соч. Т. I. С. 85. При­меч. 217.
        39) Русский времянник, сиречь летописец, содер­жащий российскую историю от 6370 (862) по 7189 (1681) лета. М., 1820. Ч. I. С. 209-210.
        Коммент.: В старинных русских летопи­сях и актах летосчисление ведется «от сотво­рения мира», год начинается с 1 сентября. Лишь при Петре I перешли на принятое в Ев­ропе летосчисление «от рождества Христова», с началом года 1 января. Разница между дву­мя хронологиями составляла 5508-5509 лет.
        40) ПСРЛ. Т. XXIV. С. 117.
        41) Борзаковский В. С. История Тверского княже­ства. СПб., 1876. С. 134.
        42) Там же. С. 135.
        43) СГГД. Т. I. № 24. С. 38 [ДДГ. № 3].
        44) Пресняков А. Е. Образование Великорусского государства: Очерки по истории XIII-XV сто­летий. Пг., 1918. С. 285-286.
        45) ПСРЛ. Т. XVII. С. 153-154. См. также Новго­родскую летопись.
        Коммент.: Ледовое побоище 1242 г.- лишь одно из звеньев в цепи побед русских над Ливонским орденом, пытавшимся воспользовать­ся ослаблением Руси вследствие татарских по­громов и захватить пограничные земли. В начале 1268 г. объединенные войска нескольких рус­ских княжеств во главе с Дмитрием Александ­ровичем предприняли поход в Ливонию. Сраже­ние произошло 18 февраля 1268 г. М. Н. Тихо­миров посвятил ему специальный раздел в ра­боте «Борьба русского народа с немецкими интервентами в XII-XV вв.» (1941 г.). «Под Раковором, по словам летописца, бывшего или свидетелем этой замечательной битвы, или пи­савшего по рассказам очевидцев, произошло страшное побоище, какого не видали ни отцы, ни деды. На месте сражения полегло много бояр и «черных» людей, т. е. участников русского ополчения. Князь Дмитрий Александрович все-таки победил и на протяжении семи верст гнал немцев по трем дорогам до Раковора» (Тихомиров М. Н. Древняя Русь. М., 1975. С. 340).
        47) Новгородская летопись по Синодальному хара­тейному списку... С. 346 [НПЛ. С. 358].
        48) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 96.
        49) Там же. С. 96-97.
        50) Там же. С. 97. В Симеоновской летописи смер­ти отнесены неправильно к 1354 г.
        51) Он называет себя Созонтом, своим христиан­ским именем, так как родился 7 сентября на па­мять мученика Созонта.
        52) СГГД. Т. I. № 24. С. 37 [ДДГ. № 3].
        Коммент.: При переиздании сочли вероятным, что пропущены в подлиннике не три, а четыре буквы, и, возможно, там было слово «дядю» (ДДГ. С. 13).
        53) Пресняков А. Е. Указ. соч. С. 170.
        54) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 98-99.
        55) Новгородская летопись по Синодальному хара­тейному списку... С. 352 [НПЛ. С. 363].
        56) По Симеоновской летописи он умер 13 ноября 6867 г., т. е. 1358 г. (ПСРЛ. Т. XVIII. С. 100).
        57) СГГД. Т. I. № 25. С. 39-43 [ДДГ. № 4].
        58) ГИМ. Собр. Забелина. № 262 (50). Л. 125 об (Временник Русский XVII в.).
        59) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 89.
        60) Забелин И. Е. История города Москвы. М., 1902. С. 82.
        61) Новгородская летопись по Синодальному хара­тейному списку ... С. 332 [НПЛ. С. 346].
        62) ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 55.
        63) Там же. С. 80.
        64) Там же. С. 76-77 [Выдержка из подлинного текста приведена в переводе М. Н. Тихомирова с древнерусского языка].
        65) Там же. С. 60; по Симеоновской летописи так же (ПСРЛ. Т. XVIII. С. 97).
        66) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 100.
        67) ПСРЛ. Т. XI. С. 31.
        68) ПСРЛ. Т. XIII. С. 98. По Симеоновской летопи­си поставление Алексея в митрополиты состоя­лось в 1355 г.; в повести об Алексее хронология явно испорчена (ПСРЛ. Т. XI. С. 29-35).
        69) См. неблагоприятный отзыв Григора об Алексее (Соколов Пл. Указ. соч. С. 374-375).
        70) Памятники древнерусского канонического пра­ва // РИБ. Кн. VI: Приложение. С. 165.
        71) Там же. С. 198.
        72) ПСРЛ. Т. XI. С. 25.
        73) Там же. С. 33.
        Коммент.: В комментарии к летопис­ному сказанию о Куликовской битве М. Н. Тихо­миров писал, что ко времени правления Джанибека (1342-1357) восходит один из ярлыков, данных в Орде русским митрополитам. Лето­писец называет его «добрым царем». По-види­мому, размер русской дани татарам уменьшился после смерти хана, когда «бысть в Орде мятеж силен». Позднее Мамай требовал выплаты дани, «как было при Джанибеке», но Москва уже не собиралась идти на это (Повести о Ку­ликовской битве. М., 1959. С. 240. Примеч. 11).
        74) ПСРЛ. Т. XI. С. 1.
        75) Там же. С. 10.
        76) ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 90.
        77) Там же. С. 94-95.
        78) ПСРЛ. Т. XVII. С. 378-379.
        Коммент.: Ольгерд (1345-1377) правил Великим княжеством Литовским совместно с братом Кейстутом. Деятельность последнего была направлена на борьбу с немецкими рыца­рями, нападавшими на литовские земли; Оль­герд управлял русскими территориями, при­соединенными к Литве. М. Н. Тихомиров под­черкивал, что «литовские князья выступали не только как завоеватели чужих земель, но и как защитники этих земель от татарского ига. В 1362 г. Ольгерд разбил татар на Синих Водах и освободил Подолию от татарского господ­ства и дани. Он явно претендовал на облада­ние всеми русскими землями и дважды ходил походом на Москву, но потерпел неудачу» (Тихомиров М. Н., Дмитриев С. С. История СССР... М., 1948. Т. I. С. 79).
        79) ПСРЛ. Т. XI. С. 4.
        80) В Никоновской летописи этот поход неверно отнесен к 1371 г. (ПСРЛ. Т. XI. С. 16), в «Рогож­ском летописце» - к 1370 г. (ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 93).
        81) ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 104.
        82) ПСРЛ. Т. XI. С. 19.
        83) ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 116. В позднейших летописях вместо Великих Болгар неправильно указывается Казань.

-58-

        84) Эту фразу из жития Дмитрия Ивановича при­водим по неизданному «Летописцу Москов­скому», который сохранил более древние черты, чем опубликованные тексты (ГИМ. Собр. Ува­рова. № 1366. Л. 299 об) [ПСРЛ. М.; Л., 1949. Т. XXV. С. 215].
        85) Коммент.: Иоанн II Добрый, король Франции, попал в плен к англичанам в сражении при Пуатье 19 сентября 1356 г. Французское вой­ско настигло англичан, совершавших во время Столетней войны грабительский поход в глубь Франции, но из-за плохой организации взаимо­действия рыцарских отрядов, предводители кото­рых стремились блеснуть личной отвагой и не признавали единого командования, французы потерпели тяжелое поражение, грозившее им по­терей национальной независимости. «Рыцарская храбрость короля дорого обошлась француз­скому народу», - писал М. Н. Тихомиров (По­вести о Куликовской битве... С. 369).
        86) ПСРЛ. Т. XI. С. 62-63.
        87) Там же. С. 65.
        88) ГИМ. Собр. Забелина. № 261. Л. 283 об (Хро­нограф XVII в.). Приводится по любопытному списку сказания о Мамаевом побоище [Позд­нее опубликованного М. Н. Тихомировым: Повести о Куликовской битве. М., 1959. С. 193- 194 (Литературные памятники)].
        89) ПСРЛ. Т. XI. С. 37.
        90) ГИМ. Собр. Уварова. № 1366. Л. 299 об и далее [ПСРЛ. Т. XXV. С. 215].
        91) В подлиннике это звучит так: «Беаше же сам крепок зело и мужествен, и телом велик и ши­рок, и плечист и чреват велми, и тяжек собою зело, брадою же и власы черн, взором же дивен зело» (ПСРЛ. Т. XI. С. 63).
        92) ГИМ. Собр. Уварова. № 1366. Л. 300 об [ПСРЛ. Т. XXV. С. 216].
        93) Там же. Л. 299 об [ПСРЛ. Т. XXV. С. 216].
        Коммент.:Не менее важно продолжение фразы, характеризующей великого князя: «...но духовныя книгы в сердци сии имяше». В работе М. Н. Тихомирова «Москва и культурное раз­витие русского народа» (1947) говорится, что Дмитрий Донской известен обычно только с од­ной стороны своей деятельности - как великий полководец. Но была и другая сторона: «Кня­жение Дмитрия Донского надо считать време­нем настоящего подъема культуры, оставив­шего долгий и памятный след... То, что только намечалось при Калите и его преемниках, по­лучило дальнейшее развитие и, прямо скажем, блестящий расцвет во второй половине XIV в. в княжение Дмитрия Донского» (Тихоми­ров М. Н. Русская культура X-XVIII веков. М., 1968. С. 258).
        94) ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 104-106.
        95) Там же. С. 134; Т. XI. С. 43. В Синодике ГИМ читаем запись: «Дмитрею Монастыреву и Наза­ру и дружине их, избиеным от безбожных татар на Вожи» (ГИМ. Синод, собр. № 677. Л. 67 об).
        Коммент.: Окольничий - чин служилых людей (ниже боярина, но выше дворянина или сына боярского; последних не путать с детьми родовитых бояр).
        96) ПСРЛ. Т. XI. С. 52.
        97) ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1; Новгородская четвертая летопись. Вып. II. С. 486.
        98) ГИМ. Собр. Забелина. № 261. Л. 286 об (Нов­городский хронограф XII в.) [Повести о Ку­ликовской битве... С. 198]. Об этой рукописи мной написана статья «Новгородский хроно­граф XVII века» (Новгородский исторический сборник. Новгород, 1940. Вып. VII. С. 66-114).
        99) Шамбинаго С. К. Повести о Мамаевом побои­ще: Приложение. СПб., 1906. С. 14 [Повести о Куликовской битве... С. 54].
        100) ПСРЛ. Т. VI. С. 93.
        101) ГИМ. Синод, собр. № 667. Л. 68-68 об. Этот Синодик напечатан в «Древней Российской Вивлиофике», но очень неисправно [СПб., 1790. Ч. VI].
        102) ГИМ. Собр. Забелина. № 261. Л. 290-292 [Повести о Куликовской битве... С. 204-206].
        103) ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 140.
        104) ГИМ. Собр. Забелина. № 261. Л. 291 [Повести о Куликовской битве... С. 205].
        Коммент.: В статье «Куликовская бит­ва» М. Н. Тихомиров оценивал ее непреходя­щее историческое значение как для Руси, так и для Золотой Орды, возникшей из Джучиева улуса, созданного Чингисханом: «Куликовская битва нанесла непоправимый удар Золотой Орде, кратковременный подъем которой при Тохтамыше сменился быстрым упадком»; но «на стороне татар было преимущество хищ­ников; они нападали внезапно, а их кочевья оставались почти неуязвимыми, и это застав­ляло русских князей платить дань Золотой Орде» (Повести о Куликовской битве... С. 374- 375). Потерпев поражение в войне с Тимуром, основателем новой воинственной империи на обломках Чагатаева улуса, Тохтамыш бежал к своему союзнику, литовскому князю Витовту. В 1399 г. в битве на реке Ворскле их объединенная армия была почти полностью уничтожена войсками нового золотоордынского правителя Едигея, ставленника Тимура. Среди погибших были и упоминавшиеся в Задонщине князья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, сражавшиеся бок о бок с Дмитрием Донским на Куликовом поле (см. о них в гл. VIII).
        105) ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 144.
        106) ПСРЛ. Т. XI. С. 78. Лучшие и достоверные рассказы о взятии Москвы татарами в 1382 г. помещены в Рогожском летописце (ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1), в Симеоновской летописи (т. XVIII), в Ермолинской летописи (т. XXIII).
        Коммент.: Некоторые эпизоды из ле­тописных повестей М. Н. Тихомиров считал недостоверными и не включал в свои иссле­дования, например, версию о предательской роли великого князя Олега Ивановича Рязан­ского, якобы показавшего Тохтамышу удоб­ные броды на Оке (Повести о Куликовской битве... С. 239. Примеч. 2).
        107) Забелин И. Е. Указ. соч. С. 243. Место погре­бения находилось поблизости от позднейшего памятника Александру II.
        108) В названном выше Синодике находим такую запись об убиенных во время взятия Москвы: «Преподобным архимандритомъ и игуменомь, священно иереомь и диакономь, священно ино-комь и инокынямь и всему православных хри-стиань множьству, мужемь и женамь и младенцемь, нужне скончавшимся от огня и мечя, и в воде истопшимь и в плен поведеным от прелестнаго взятьа богомерьзкого царя Тахтамыша славного сего града Москвы». В «Слове о перенесении мощей Петра-митрополита», составленном в XVI в. (Четья-Минея 1600 г., под 24 августа), читаем такой рассказ: «Егда злочестивый царь Тахтамышь лестию град Москву взят, богу тако грех ради наших на се попустившу, видяще гроб святаго святителя украшен златом и сребром, тогда погании те открыта гроб чающе в нем обрести злата и

-59-

сребра или камене многоценнаго... И исходяще же безаконии варвари из града и много крово­пролитие сотворше, последи же не могуще что сотворитии и прежереченный град Москву зажгоша, тогда и чюдотворнаго отца гроб от огня згоре и весь распадеся» (ГИМ. Собр. Чудова монастыря. № 317. Л. 496 об - 497).
        109) Василий Дмитриевич родился 30 декабря 1371 г. (ПСРЛ. Т. VIII. С. 19).
        110) ПСРЛ. Т. XI. С. 87.
        111) Коммент.: Тимур (1333-1405) был непрев­зойденным полководцем, не знавшим пораже­ний, но его грабительские войны вызывали у М. Н. Тихомирова отвращение: «В течение 20 лет Тимур совершал непрерывные походы и покорил всю Среднюю Азию и Иран. Вслед за этим он совершил поход на север против золотоордынского хана Тохтамыша. Разгро­мив его, Тимур пошел дальше на север, но дошел только до Ельца и, разграбив его, повернул обратно» (Тихомиров М. Н., Дмитри­ев С. С. История СССР... С. 66). По-видимому, Тимур прекратил поход в 1395 г. из-за опасе­ний за прочность своего отдаленного тыла. На Оке его поджидал с войском московский князь Василий Дмитриевич. Впоследствии Тимур завоевал Северную Индию, разгромил турецкого султана Баязета (победившего сер­бов в 1389 г. в битве на Косовом поле) и умер во время приготовлений к вторжению в Китай.
        112) Коммент.: «Княжение Витовта (1392- 1430) справедливо считается периодом наиболь­шего могущества Литовского великого княжест­ва, границы которого на юге расширились до Черного моря и Дуная», - писал М. Н. Тихоми­ров (Тихомиров М. Н., Дмитриев С. С. История СССР... С. 82). Триумфом Витовта стала Грюнвальдская битва 15 июля 1410 г., поставив­шая точку в вековой экспансии Тевтонского ордена (и его филиала - Ливонского ордена меченосцев) против славянских и литовских земель. Однако это сражение было выиграно «благодаря мужеству русских отрядов, в осо­бенности героического Смоленского полка, принявшего на себя немецкий удар» (Тихоми­ров М. Н. Борьба русского народа с немец­кими интервентами в XII-XV вв. // Тихоми­ров М. И. Древняя Русь... С. 361). После смерти Витовта в Литве началась война между пре­тендентами на великое княжение Свидригайло и Сигизмундом.
        113) Смоленский князь Юрий Святославич «...да­вался московскому князю со всем княжением своим», но Василий Дмитриевич не принял его, «...не хотя изменити Витовту» (ПСРЛ. Т. XVIII. С. 150).
        114) ПСРЛ. Т. XVII. С. 275.
        115) В пожар 1395 г. сгорело несколько тысяч дво­ров (ПСРЛ. Т. XI. С. 157).
        116) Сказание Епифания-мниха о пути к Иеру­салиму (1415-1417 гг.) / Под ред. архим. Лео­нида // Православный Палестинский сборник. СПб., 1887. Вып. XV. С. 3 - 4.
        Коммент.: Послание Епифания Пре­мудрого о творчестве Феофана Грека позднее опубликовано М. Н. Тихомировым (Хресто­матия по истории СССР... М., 1960. № 102. С. 600-604).
        117) Коммент.: По-видимому, М. Н. Тихомиров имел в виду ранние работы, принадлежащие И. Э. Грабарю, например, «Феофан Грек. Очерк из истории древнерусской живописи» (Казань, 1922). В работе «Культурная жизнь России в XIV-XV вв.» (1965) он выделял также труды историка искусства В. Н. Лазарева о жизни и творчестве Феофана Грека. Сам М. Н. Тихо­миров называл его знаменитейшим из визан­тийских художников, расписывавших фресками московские и новгородские церкви (Тихоми­ров М. Н. Русская культура X-XVIII веков... С. 227).
        118) ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 179-187.
        119) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 157. См. также: ПСРЛ. Т. XXIII. С. 142-143; Т. XXIV. С. 174-175. По другим известиям, Едигей подошел к Москве 23 ноября в пятницу и стоял у города месяц (Белокуров С. А. Русские летописи по рукописи, принадлежащей Н. П. Никифорову: Хроника Русская (летописец вкратце). М., 1897. С. 61).
        120) Русские летописи по рукописи, принадлежа­щей Н. П. Никифорову... С. 64-65.
        121) ПСРЛ. Т. XI. С. 232-233.
        122) Русские летописи по рукописи, принадлежа­щей Н. П. Никифорову... С. 68-69.
        123) ПСРЛ. Т. XI. С. 238.
        Коммент.: Оков - единица измерения (бочка).
        124) Экземплярский А. В. Указ. соч. Т. 1. С. 148. Примеч. 336.
        125) Коммент.: В. О. Ключевский признавал ис­торические заслуги московских князей: «К кон­цу княжения Темного Московское княжество размерами своими превосходило любое из вели­ких княжеств, тогда еще существовавших на Руси. Пользуясь своими средствами и расчет­ливой фамильной политикой, московские кня­зья в XIV веке постепенно сами выступали из положения бесправных удельных князей. Млад­шие, но богатые эти князья предприняли смелую борьбу со старшими родичами за вели­кокняжеский стол».
        Однако личности московских князей пред­ставлялись Ключевскому неяркими, несмотря на успешные результаты их деятельности. «Исторические памятники XIV и XV веков не дают нам возможности живо воспроизвести облик каждого из этих князей,- писал он в «Курсе русской истории».- Московские ве­ликие князья являются в этих памятниках довольно бледными фигурами, преемственно сменявшимися на великокняжеском столе под именами Ивана, Семена, другого Ивана, Димитрия, Василия, другого Василия <...> Прежде всего московские Даниловичи отлича­ются замечательно устойчивой посредствен­ностью - не выше и не ниже среднего уровня... Это князья без всякого блеска, без признаков как героического, так и нравственного величия<...> В шести поколениях один Дмитрий Донской далеко выдался вперед из строго вы­ровненного ряда своих предшественников и преемников».
        Возникшее противоречие Ключевский объ­яснял философски: «Условия жизни нередко складываются так своенравно, что крупные люди размениваются на мелкие дела, подобно князю Андрею Боголюбскому, а людям некруп­ным приходится делать большие дела, подобно князьям московским» (Ключевский В. О. Сочи­нения / Изд. под общим наблюдением М. Н. Ти­хомирова. М., 1957. Т. II. С. 19-20, 49-50, 53).
        126) ПСРЛ. Т. XII. С. 65. О том же рассказывается с любопытными подробностями в «Русском вре­меннике»: «В лето 955-е в зиме царь Махмет приходил к Мурому, а князь великий сам тогда был в Муроме, и татар побили множество по селам. Того же лета прииде Маматяк царевичь изгоном с братом своим с Ягупом на великого

-60-

князя Василья Васильевичя и бысть бой и сечя зла у града Суждаля на поле, и убитых бысть много, и сам князь великий крепко ратовашеся, яко до ста татаринов ссечи, и самого его ранили во многих местах, правыя руки три перста отсекоша, а левую руку насквозь пронзоша, на главе же болши 13 ран. И взяша царевичь великаго князя жива да князя Михаи­ла Андреевича июля в 6 день» (ГИМ. Собр. Забелина. № 262. Л. 198 об - 199).
        127) ПСРЛ. Т. XXIII. С. 155.
        128) «Что Углицким учинено и Ерославичем и про­чим единые крови, и како их всеродне загла­жено и погреблено» (Переписка кн. А. М. Курб­ского с царем Иоанном Грозным / Изд. Ар­хеографической комиссией. Пг., 1914. С. 132) [Переписка Ивана Грозного с Андреем Курб­ским. Л., 1979. С. 109. (Литературные памят­ники) ].
        129) ПСРЛ. Т. XXIII. С. 157.
        130) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 196.
        131) Там же.
        132) С. 194. ПСРЛ. Т. XII. С. 66.
        133) Там же. С. 67-69; Т. XXV. С. 264. Сторонники Шемяки постучали в ворота и в ответ на во­прос, кто приехал, сказали: «Князь Дмитрий Юрьевич приехал». Стража и открыла дверь по обычаю.
        134) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 206.
        135) ГИМ. Собр. Чудова монастыря. № 312. Л. 496 об - 497 (Четья-Минея 1600 г., 31 марта).
        136) ПСРЛ. Т. XXV. С. 263.
        137) Там же. С. 276.
        138) ПСРЛ. Т. XXIII. С. 156-158.
        139) Там же. С. 158.
        140) Там же. С. 157.
        141) ПСРЛ. Т. XII. С. 118.
        142) ПСРЛ. Т. XXIII. С. 158.
        143) Коммент.: М. Н. Тихомиров уделял внима­ние Аристотелю Фиоравенти и опубликовал его письмо 1476 г. (Хрестоматия по истории СССР... № 107. С. 624-626).
        144) ПСРЛ. Т. XII. С. 112.
        145) ПСРЛ. Т. XXIV. С. 187; Т. XII. С. 120.
        146) ПСРЛ. Т. XXIV. С. 192.
        147) ПСРЛ. Т. XII. С. 152.
        148) Коммент.: По заключению М. Н. Тихомиро­ва в статье «Москва и культурное развитие рус­ского народа в XIV-XVII вв.», «XV столетие было временем очень трудным для Москвы. Разорение посадов Москвы в 1409 г. от отря­дов Едигея, длительная феодальная война и соперничество Василия Темного с Дмит­рием Шемякой, опустошительные пожары и эпидемии задерживали рост города, мешали накоплению культурных богатств. И тем не менее в XV веке еще ярче становится значе­ние Москвы как передового русского города» (Тихомиров М. Н. Русская культура X- XVIII веков... С. 262). Автор употребляет термины «великокняжеская Москва» и «царская Москва», однако изложение истории города в настоящей книге ограничивается им рубежом XV-XVI вв., хотя первым русским царем стал Иван Грозный, венчанный на царство митрополитом Макарием только в 1547 г. Види­мо, М. Н. Тихомиров рассматривал первую половину XVI в. как качественно новый исто­рический период, сближая правление Васи­лия III и его сына Ивана Грозного.

-61-

-62-

 ГЛАВА III
ВЕЛИКИЕ КНЯЗЬЯ В БОРЬБЕ ЗА ВЛАСТЬ ПРОТИВ КНЯЗЕЙ-СОВЛАДЕЛЬЦЕВ И БОЯР

 БОЯРСКИЕ ВЛАДЕНИЯ В МОСКВЕ

        Вопрос об управлении Москвой и по­лучении доходов от ее торгового и ре­месленного населения имел важное зна­чение для московских великих князей. Ведь Москва, как мы знаем, была круп­нейшим городом Северо-Восточной Ру­си, если не считать Новгорода. Между тем владение Москвой было с самого начала чересполосным, и великие князья на первых порах не могли считать себя ее единственными владельцами. Так, в Москве XIV-XV вв. мы встречаемся с существованием в самом городе и бли­жайших к нему окрестностях устойчи­вого боярского землевладения.
        Действительное значение боярского землевладения для ранней Москвы легко выясняется из любопытной московской топонимики. Многие подмосковные села, впоследствии вошедшие в черту города, носили имена их первых вла­дельцев, а может быть и основателей, которых мы найдем в числе знатнейших московских бояр. В непосредственной близости к Кремлю, в современном За­москворечье, например, находилось село Хвостово. Рядом с ним стояло Новохвостовское, где теперь церковь Николы в Пыжах. Еще И. М. Снегирев отметил происхождение названий этих москов­ских урочищ: «Старое Хвостово от мос­ковского тысяцкого Алексея Хвоста, а от внука его Федора Пыжа смежное с Хвостовым урочище Пыжи» 1).
        Другой знатнейшей московской фа­милии, Воронцовым-Вельяминовым, при­надлежало село Воронцово, о котором до сих пор напоминает москвичам назва­ние улицы: Воронцово поле. Еще в са­мом начале XVI в. это село считалось подгородним 2). По Яузе располагались владения третьего крупного рода мос­ковских бояр - Свибловых. Эти села так и прозывались Свибловскими, и одно из них до сих пор называется Свиблово. Знаменитое село Воробьево, располо­женное на горах того же названия, также восходит к боярскому роду Во­робьевых, известному в середине XIV в. 3)
        Предания об отдельных городищах, разбросанных на территории Москвы, возможно, указывают на местополо­жение укрепленных боярских усадеб-городков. Можно предполагать, что захват их праздновался московскими князьями с не меньшей радостью, чем это делали их собратья - французские короли, получив в свои руки феодальные замки у ворот Парижа. Подтверждение мысли о характере первоначального боярского землевладения под Москвой можно видеть в том примечательном факте, что наиболее знатные боярские фамилии владели селами первоначально в непосредственной близости к Москве. Позже боярские подмосковные села перешли в руки великих князей, хотя боярские фамилии, владевшие ими, про­должали существовать и нередко стояли еще в первых рядах московского бояр­ства.
        Летописи только случайно говорят о боярских дворах, но отдельные ле­тописные заметки все-таки проливают некоторый свет на характер боярского жилища в средневековой Москве. Так, в 1368 г. на Гавшине дворе сидел под стражей тверской князь Михаил Алек­сандрович. По такому же поводу упоминается Белеутов двор, на котором сидела жена суздальского князя Семена Дмит-

-63-

риевича, скрывавшаяся в Мордовской земле и плененная по приказу великого князя 4). Невольно рисуется картина крепкой боярской усадьбы с обширными хоромами, огороженными прочным за­бором или частоколом. В таких усадь­бах жили бояре, окруженные младшими родичами, слугами и холопами. О мрач­ных трагедиях, совершавшихся в бояр­ских хоромах, говорят случаи убийства господ их холопами 5).
        Особой известностью пользовался в Москве двор князей Патрикеевых. Уже основатель этого знатного рода, князь Юрий Патрикеев, поставил двор, о размерах которого можно судить по тому, что в 1446 г. на нем жил великий князь Василий Темный по возвращении в Москву из плена. Двор по наследству перешел к князю Ивану Юрьевичу, а рядом с ним построились его «братаничи» 6). Патрикеевы обосновались в Кремле целым боярским гнездом, в непо­средственной близости к Боровицким воротам, там, где по преданиям XV в. некогда находилась первая московская церковь. Они быстро расширили свои владения (путем покупок) по направ­лению к Тимофеевским воротам, где приобрели, по крайней мере, три дворо­вых места.
        Не позже 1491 г. великий князь Иван III выменял у Ивана Юрьевича его дворовые места в Кремле и дал ему новые у Заруба в Кремле же, всего 6 мест. При всей ограниченности разме­ра дворов, 6 дворовых мест должны были занять довольно большую площадь. Из духовной Ивана Юрьевича Патрикеева, умершего в 1499 г., выясняется, зачем ему понадобилось несколько дворовых мест. Большой боярин жил в окружении многочисленной дворни, у него имелись свои вооруженные холопы, стрелки, псари, хлебопеки, бронники, повара, садовники, портные, обслуживавшие боярские нужды 7). Боярский двор в го­роде во всем напоминал боярскую усадь­бу в деревне, только соответственным образом был меньшим по территории.
        Боярский двор - неотъемлемая принадлежность боярского землевладе­ния. Тесно связанные с великими князь­ями и политическими событиями, в фо­кусе которых находился княжеский дво­рец, бояре большую часть своей жизни проводили в Москве, но главные их бо­гатства, основа их могущества - зе­мельные владения - лежали вне Моск­вы. Знатнейшие боярские роды имели свои усадьбы в непосредственной близо­сти к городу. Мы видели, как даже го­родские дворы бояр были своего рода крепкими замками, во всяком случае, считались надежными местами для за­ключения опасных политических сопер­ников московских князей.
        Загородные боярские усадьбы XIV- XV вв., конечно, весьма отдаленно на­поминали увеселительные подмосковные во времена Елизаветы Петровны и Екатерины II, где большие господа отды­хали среди буколической природы, под­стриженной по французской моде или организованной на живописный английский манер. В боярской усадьбе ранней Москвы угадывается крепкий замок, к которому лепились крестьянские постройки. В конечном итоге сущность феодального замка не меняется от того, что в Западной Европе он строился из камня, а в России укреплялся только глубоким рвом, валом и частоколом. Жизнь русского феодала в его замке проходила примерно так же, как и его собрата в западноевропейских странах. Пиры, охота, воинские походы, дерзкие разбои были на Руси явлением столь же распространенным, как и на Западе. Поэтому борьба великих князей с круп­ными боярами-феодалами - обычное явление уже в XIV-XV вв. Вот почему нельзя согласиться с той идиллической картиной боярско-княжеских отноше­ний, которую рисует перед нами В. О. Ключевский в своей «Боярской думе»: боярин - «правительственный сведок» и «знахарь», ответственный сви­детель и сотрудник князя по делам управления, давший ему слово на том и крест целовавший. Князь слушает его и думает с ним «"добрую думу, коя бы пошла на добро, потому что он лучше других знает "...добрые нравы и добрую думу и добрые дела", ведает, как князю "безбедно прожити" и "како княжити", чтобы его христианом малым и великим было добро» 8). Московская действитель­ность далека от этой картины именно потому, что и Москва, и Русская земля в XIV-XV вв. были несравненно богаче, чем представлялось В. О. Ключевскому.

-64-

 ПРОИСХОЖДЕНИЕ МОСКОВСКОГО БОЯРСТВА

        Родословцы Московского государ­ства любили бездоказательно выводить основателей московских боярских ро­дов «из Орды», «из немець» и т. д. Это стояло в тесной связи с тем, что сами московские государи поддавались соб­лазну вести свой род «из Прус» и от самого кесаря Августа. Действительное же русское происхождение древних мос­ковских родов выясняется только из кропотливых изысканий, особым мас­тером которых был покойный Н. П. Лихачев 9). Поэтому остановимся только на нескольких родах из числа высшего московского боярства. Например, родо­словцы называют основателя фамилии Морозовых, некоего Михаила, «прушанином», который якобы приехал «из немец, из Пруские земли». Другой вариант сообщает, что первого Моро­зова звали Миша, что он сражался в Невской битве, а «...лежит в Новгороде у Михаила святого на Прусской ули­це» 10). Церковь Михаила на Прусской улице упоминается нередко в летопи­сях; там мог находиться камень с па­мятной надписью о боярине Михаиле. В XVI в., когда и московские государи повели себя «из Прус», Прусская улица превратилась в Прусскую землю, а «прушанин» - в пруса. Мода неправильно выводить русские дворянские фамилии обязательно из других стран сразу и бесповоротно отвечала на сложный во­прос о начале боярского рода. Поэтому «муж честен» обычно и появлялся из чужой земли и полагал начало знатному боярскому дому, а тем самым устранял­ся всякий разговор о том, кем был этот «муж честен» за границей.
        Каким же образом родоначальник Морозовых оказался в Москве? Перед нами, видимо, без особой ошибки рису­ется такая картина. Один из новгород­ских бояр с Прусской улицы, аристо­кратического квартала в Новгороде, был боярином Александра Невского, вместе с которым отъехал позже из Новгорода в Суздальскую землю, веро­ятнее всего в Переславль, а оттуда он сам или его потомки перешли на службу к московским князьям.
        Намеченный нами путь создания мос­ковского боярства находит себе под­тверждение в истории другого рода - Кутузовых. По сказаниям родословцев, Кутузовы происходили от некоего Гаврилы, пришедшего «из немец» к Александру Невскому. У Гаврилы был сын Андрей, а у последнего - сын Прокша, «...а лежит в Новгороде Вели­ком у Спаса в Нередицах» 11). Новго­родское происхождение Гаврилы едва ли подлежит сомнению, тем более что внук его носил типичное новгородское имя Прокша и был похоронен в церкви Спаса Нередицы, княжеском построе­нии, находившемся в непосредственной близости к Городищу - княжеской подгородней резиденции. Позже дворян­ский род Кутузовых имел владения в Новгороде, а несколько Кутузовых в кон­це XV в. были боярами новгородского архиепископа 12). Переход новгородских бояр на службу к великим князьям может считаться явлением вполне зако­номерным, если принять во внимание ожесточенную внутреннюю борьбу в Новгороде, нередко кончавшуюся бег­ством новгородских бояр.
        Однако при Александре Невском только начинала создаваться постоянная связь между некоторыми боярскими родами и определенной княжеской ли­нией. Временем создания основного костяка московского боярства надо считать княжение Ивана Даниловича Калиты, с именем которого связано представление о начальной истории знат­нейших боярских родов Московского княжества. Если верить родословным, то к Ивану Даниловичу выехали родо­начальники Зерновых, Сабуровых, Го­дуновых, Плещеевых, Хапиловых, Кваш­ниных, Бородиных и др.
        Нет оснований полностью доверять противоречивым показаниям родослов­цев о начале того или другого боярского рода, но их согласные указания на имя Ивана Даниловича Калиты как на эпоху оформлений знатных фамилий москов­ского боярства заслуживают всяческого внимания. В глазах позднейшего потом­ства имя Калиты вытеснило имена его предшественников и наследников, и только Дмитрий Донской оставил по себе такой же памятный след в родословцах.
        Из кого же составлялся первоначаль­ный слой московского боярства? Частью из тех бояр, которые служили уже Александру Невскому и его потомству. Но едва ли таких фамилий было много. Во всяком случае, память потомков не задерживалась на великом князе Юрии

-65-

Даниловиче и на Данииле Московском, а обращалась ко времени Калиты, хотя отъезды бояр в Москву начались, несо­мненно, раньше. Так, отец Алексея мит­рополита отъехал из Чернигова еще до рождения Алексея, т. е. примерно до 1299 г., следовательно, при Данииле Александровиче. Таково происхождение древнейшего боярского рода Моск­вы, так как все остальные даты появ­ления той или другой боярской фами­лии в Москве относятся или к более позднему времени, или могут быть вы­ведены только гадательным путем 13).
        Важным моментом в истории москов­ского боярства было присоединение к Московскому княжеству соседнего Переславля-Залесского, который едва ли был намного старше Москвы, но в XIII в. получил значение крупного центра. Условия для утверждения боярства и создания боярских фамилий, прочно связанных с определенными княжески­ми династиями, в Переславле, конечно, возникли раньше, чем в Москве. Сви­детельством большего значения бояр­ства в Переславле может служить хотя бы «Слово Даниила Заточника» с его выпадами против боярства - древней­ший памятник, в котором уже сказы­вается антагонизм между боярством и дворянством. В Переславле должны были основаться те боярские роды, которые группировались вокруг Алек­сандра Невского и частично потянулись за своим князем из Новгорода в Суз­дальскую землю, когда герой Невской битвы сделался великим князем. Присоединение Переславля к Москве поло­жило начало переходу переславских родов ко двору более сильного москов­ского князя.

 МОСКОВСКИЕ КНЯЗЬЯ-ТРЕТНИКИ

        Великим князьям приходилось стал­киваться в Москве не только с боярст­вом, но и со своими сородичами - князьями-совладельцами. Поэтому борь­ба великих князей с боярами все время перемежалась борьбой с князьями-соро­дичами, в интересах которых было со­хранять территориальную раздробленность Москвы и совместное владение ею всем домом Калиты.
        Совместное, «третное» владение Мо­сквой началось после смерти Ивана Калиты (1340), завещавшего трем сы­новьям «отчину свою Москву». Совмест­ное владение Москвой потомками Ка­литы тотчас же потребовало какой-то договоренности между князьями-совла­дельцами. Три брата - Семен, Иван и Андрей - целовали крест у отцовского гроба и заключили договор, в котором вопросу о владении Москвой уделялось немало места. К сожалению, та часть договора, где говорится о правах князей в самой Москве, сохранилась очень пло­хо. Однако и наличные части договора позволяют судить о существовании в Москве великокняжеского тысяцкого и наместников князей-совладельцев, от которых могла учиниться «просторожа», т. е. какое-либо недоразумение или недо­смотр. Наряду с тысяцким существо­вали наместники не только младших князей, но и самого великого князя 14), причем признавалось первенство вели­кого князя: «Аже будешь на Москве, тобе судити, а мы с тобою в суд шли» 15).
        Наличие в Москве нескольких кня­зей-совладельцев вызывало противоре­чия между великим князем и его удель­ными сородичами. Уже дети Калиты договаривались о разделе доходов с московских пошлин и судов. Братья усту­пали старшему Симеону на старейшин­ство полтамги, добавляя: «Аже будешь на Москве, тобе судити, а мы с тобою в суд шли». Позже княжеские доходы определялись в договоре Дмитрия Дон­ского с его двоюродным братом Владимиром Андреевичем. Владимир полу­чил в своей московской доле треть в на­местничестве, в тамге и мытах и в город­ских пошлинах 16).

 МОСКОВСКИЕ ТЫСЯЦКИЕ

        Уже А. Е. Пресняков отмечал, что существование князей-совладельцев в Москве способствовало независимости московских тысяцких, которые должны были каким-то, образом регулировать противоречивые интересы великого кня­зя и его сородичей в Москве. Это вер­но, но положение московских тысяцких и без того было выдающимся, так как в их ведении находилось городское население, как и в других городах Севе­ро-Восточной Руси. В первой половине XIV а власть тысяцких в Москве была настолько велика, что в договоре Си-

-66-

меона Гордого с братьями тысяцкому отведено место тотчас после великого князя 17). Выражение договора «мой тысяцкий» показывает, что тысяцкий назначался князем, но это не мешало тысяцким при поддержке бояр и горо­жан становиться грозной силой, с кото­рой приходилось считаться самим ве­ликим князьям. Ведая судебной рас­правой над городским населением, рас­пределением повинностей и торговым судом, тысяцкие вступали в близкие от­ношения с верхами городского насе­ления, а при благоприятных условиях могли опереться на широкие круги го­рожан. Поэтому смена тысяцкого за­трагивала интересы многих горожан и была важным политическим делом, а не просто сменой одного княжеского чиновника другим. Этим объясняется тенденция тысяцких передавать свою должность по наследству, что особенно заметно в Твери, где тысяцкие удержа­лись значительно дольше, чем в Москве. В Твери должность тысяцкого сделалась наследственной в роде Шетневых; по их родословной тверскими тысяцкими были Михаил Шетнев, его сын Кон­стантин Шетнев и внук Иван Констан­тинович Шетнев 18).
        В Москве должность тысяцкого на­ходилась также в руках знатнейших бояр - в первой половине XIV в. в ро­дах Хвостовых и Воронцовых-Вельями­новых.
        Родоначальник Воронцовых-Велья­миновых, Протасий, по родословным книгам был тысяцким при Иване Кали­те, но при том же князе позже сделался тысяцким Алексей Петрович Хвост, попавший в опалу при Симеоне Гордом. Поэтому уже в договорной грамоте Симеона Гордого с братьями отмеча­ется, что Алексей Петрович «...вшел в коромолу к великому князю». Млад­шие братья, Иван и Андрей, обещают не принимать крамольника и его детей «...и не надеятись вы его к собе до Олексеева живота». Этого Алексея Петровича отождествляют с боярином Алексеем Босоволковым, ездившим в 1347 г. в Тверь за невестой Симеона Гордого, впоследствии его третьей женой Ма­рией 19). Это предположение находит полную опору в одном, правда, позднем летописном известии 20). По родословным книгам, отцом Алексея был Петр Босоволков, бывший у великого князя наместником московским. Позднейшие родословные выводили Босоволкова «...ис цысарские земли из Риму», но это предание - обычная выдумка родослов­цев, старательно выводившая русские дворянские роды из-за границы.
        Тотчас же после смерти Симеона боярин Алексей Хвост занял должность московского тысяцкого. Таким образом, запрещение Ивану и Андрею принимать Алексея как будто говорит о том, что младшие братья великого князя под­держивали тысяцкого. В 1356 г. Алек­сей Петрович был таинственным обра­зом убит. Это произошло как-то удиви­тельно непонятно, сообщает современ­ник, «...точно он был убит неведомо от кого и неведомо кем, только оказался лежащим на площади; некоторые гово­рили, что на него втайне совещались и составили заговор, и так от всех об­щей думой, как Андрей Боголюбский от Кучкович, так и этот пострадал от своей дружины». Летописец, писав­ший эти строки, видимо, знал больше, чем хотел сказать, но и без того срав­нение Алексея Петровича с Андреем Боголюбским, а убийц - с Кучковичами очень показательно. Симпатии совре­менников были на стороне убитого, а не его убийц.
        Кто же принадлежал к дружине Алексея Петровича? Воскресенская ле­топись к словам «общею думою» при­бавляет слово «бояр». Типографский летописец сообщает: «...нецые же гла­голют, яко общею думою боярскою убьен бысть». В Никоновской летописи читаем об отъезде из Москвы в Рязань «...больших бояр московских» и возвра­щении в Москву только через год бояри­на Михаила и брата его Василия Василь­евича Воронцова-Вельяминова. Отъезд бояр поставлен в тесную связь с тем, что «...бысть мятеж велий на Москве ради того убийства» 21).
        А. Е. Пресняков правильно видит во всех этих событиях мотив борьбы за должность тысяцкого и связанное с ней значительное влияние и особое положение тысяцкого 22). Но дело было не только в этом, айв том, что тысяцкие стояли в исключительной близости к го­родскому населению. Поэтому убийство тысяцкого затронуло широкие круги москвичей-горожан, в первую очередь купцов. Среди больших бояр, отъехав­ших из Москвы, назван представитель другого московского боярского рода, из числа которых выходили тысяцкие, -

-67-

Василий Васильевич Воронцов-Вельями­нов. Должность тысяцкого была на­следственной в его роде: «А у Протасья сын Василий, а был тысяцкой же, а у Василия 4 сына: большой Василий, а был тысяцкой же»,- читаем в родослов­ной книге 23). В «мятеже велием», слу­чившемся после смерти Алексея Пет­ровича, принимали участие враждую­щие боярские группировки и горожане, не забывшие еще вечевых традиций русских городов первой половины XIV в. Не случайно же в одном летописном известии москвичи названы типичным термином, обозначавшим в Древней Руси свободных людей: «мужи москви­чи» 24). В истории с убиением тысяц­кого Алексея надо предполагать гораздо более глубокую подоплеку, чем про­стая боярская интрига. Это - этап в борьбе горожан за их привилегии, кото­рым угрожала великокняжеская власть. Подобное предположение найдет себе подтверждение в дальнейшей истории московских тысяцких.
        Княжение Ивана Ивановича Крас­ного и малолетство Дмитрия Донского были временем, когда прежние порядки сохранялись еще очень устойчиво. Это­му помогало то обстоятельство, что в Москве был единственный князь-совла­делец, с которым приходилось сталки­ваться великому князю. Дело в том, что по смерти Симеона Гордого его треть перешла к Ивану Ивановичу Крас­ному, в руках которого, таким образом, соединилось владение двумя третями Москвы. Одна же треть Москвы осталась у Владимира Андреевича как наслед­ника умершего Андрея Ивановича.
        Отношения между великим князем и князем-третником постоянно опре­деляются в договорных и духовных великих князей. Например, Иван Ива­нович, приказав «отчину свою Москву» сыновьям Дмитрию и Ивану, устанав­ливал права младшего князя-совладель­ца: «А братаничу своему князю Володимиру на Москве в наместничестве треть, в тамзе, в мытех и в пошлинах городьских треть, что к городу потягло». И все остальные доходы шли для раздела «все на трое», подобно тому, как «...вси три князя блюдуть сопча с одиного» численных людей 25). Изве­стно, что Иван, младший брат Дмитрия Донского, умер в малолетстве, и владе­ние Москвой по-прежнему удержалось только в руках великого князя и его двоюродного брата, Владимира Андреевича.
        Отношения между великим князем и его удельным собратом определялись и в договоре Дмитрия Донского с Вла­димиром Андреевичем 1388 г., по которому устанавливалось безусловное пер­венство великого князя в Москве: «А су­дов ти московьских без моих намест­ников не судити, а яз иму московьскый суды судити; тем ми ся с тобою делити» 26). Таким образом, соглашаясь де­литься доходами, великий князь оставил за собой право московского суда, хотя тут же дал обязательство совместно («...блюсти ны с одного») ведать город­ских людей и в службу их не принимать.

 УПРАЗДНЕНИЕ ДОЛЖНОСТИ ТЫСЯЦКИХ

        В договорах нет указаний на отно­шение князей-совладельцев к москов­ским тысяцким, но при Дмитрии Дон­ском как раз и произошло упразднение в Москве должности тысяцких, что было важным мероприятием в сторону даль­нейшей централизации власти в самой Москве. Должность тысяцкого отме­нили после смерти упомянутого ранее тысяцкого Василия Васильевича Велья­минова, последовавшей 17 сентября 1373 г. 27)
        О значении Василия Васильевича как тысяцкого узнаем из одной грамоты, относящейся к княжению Дмитрия Донского, данной новоторжцу Евсевке. Издатели снабдили этот документ пояс­нением: «...по случаю переселения его из Торжка в Кострому». Осторожнее было бы сказать, что Евсевка завел в Костроме торги или промыслы и потому был освобожден от поборов и повин­ностей. В этом случае становится по­нятным добавление к грамоте: «А приказал есмь его блюсти дяде своему Василью тысяцькому; а через сю грамоту кто что на нем возметь, быти ему в каз­ни» 28). Здесь тысяцкий выступает в роли охранителя интересов торговых людей.
        О самой личности Василия известно мало, но одна черточка показывает его в довольно неприглядном виде. На свадь­бе Дмитрия Донского московский тысяцкий подменил княжеский пояс, под­сунув князю «меньшой» пояс, а укра-

-68-

денный, лучший, передал своему сыну Микуле (Николаю). Обмен долгое вре­мя оставался незамеченным и обнару­жился только через 60 с лишним лет .
        В Москве фамилия Вельяминовых занимала выдающееся место и пород­нилась с княжескими домами. Дочь суздальского князя Дмитрия Константи­новича была замужем за Дмитрием Донским, другая дочь за сыном тысяц­кого Микулою Вельяминовичем. Жена тысяцкого Мария крестила Констан­тина, младшего сына Дмитрия Донско­го 30). Современники, говоря о кончине

«30 августа 1379 г. на Кучковом поле состоялась публичная казнь неудачного претендента на должность тысяцкого...»

-69-

Василия Васильевича, называют его «по­следним тысяцким», что указывает на сознательное стремление великого кня­зя упразднить опасный пост тысяцкого. Это должно было затронуть интересы довольно широких городских кругов Москвы. Указание на недовольство ка­ких-то слоев населения упразднением должности тысяцких находим в ле­тописи. В 1375 г. сын умершего тысяц­кого Иван Васильевич бежал в Тверь вместе с Некоматом Сурожанином «...со многою лжею и льстивыми словесы». Этот Некомат, по-видимому, был грек, основавшийся в Москве и торговавший с Сурожем. Московские летописи назы­вают его неопределенным и обидным термином «брех», но они же говорят, что Некомат привез 14 июня 1375 г. тверскому князю Михаилу Александро­вичу ярлык на великое княжение. Зна­чит, был человеком, известным в Золотой Орде 31).
        В 1378 г. в битве на реке Воже захва­тили попа, пришедшего из Орды. Это был поп бежавшего Ивана Васильеви­ча. У попа нашли «...злых лютых зелей мешок», какие-то смертельные яды 32). В следующем году хитростью был пой­ман сам Иван Васильевич - его «сло­вили» в Серпухове и привезли в Москву. 30 августа 1379 г. на Кучковом поле со­стоялась публичная казнь неудачного претендента на должность тысяцкого, его казнили мечом до обеда, в 4 часа дня. «И бе множества народа стояще, и мнози прослезиша о нем и опечалишася о благородстве его и о величествии его» 33). В 1383 г. был убит Некомат 34).
        В скупых и разрозненных известиях о сыне тысяцкого Иване Васильевиче и Некомате чувствуется рассказ о чем-то большом и недоговоренном. Публичная казнь Ивана Васильевича была делом необычным для Москвы и произ­вела впечатление на москвичей. Можно не сомневаться в том, что Некомат имел сторонников среди купеческих кругов и что затронуты были крупные купеческие интересы, по нашему пред­положению, интересы гостей, торговав­ших с Сурожем, для которых поддер­жание мира с Золотой Ордой было чрез­вычайно важно, так как дорога из Моск­вы к Черному морю шла по золотоордынской территории.
        Реформа Дмитрия Донского имела и какое-то внутреннее значение, за­трагивала интересы «множества народа», оплакивавшего смерть Ивана Васи­льевича. Недаром же Никоновская летопись, дающая кое-какие подробно­сти, отсутствующие в других летописях, называет Ивана Васильевича «тысяц­ким», а не сыном тысяцкого и рассуж­дает о необходимости повиноваться даже строптивым владыкам. А кто же был этим строптивым владыкой, как не Дмитрий Донской? Не одни гости-сурожане, но и другие слои горожан должны были потерпеть ущерб от унич­тожения должности тысяцкого. Это могло быть связано с умалением прав городского населения, а что московская действительность царского времени XVI-XVII вв., не знавшая для Москвы общегородского самоуправления, была явлением позднейшим, видно из остат­ков самоуправления сотен, додержав­шихся до конца XVII в.

 БОЛЬШИЕ НАМЕСТНИКИ

        На месте тысяцких в Москве была учреждена должность наместника, обя­занности которого были близки к обя­занностям тысяцкого, но с тем отли­чием, что наместник находился в боль­шей зависимости от великого князя. Теперь судебные дела решались «боль­шим наместником московским». Такой порядок установился с начала княже­ния Василия Темного. Вдовствующая княгиня Софья Витовтовна сделала боя­рина Ивана Дмитриевича Всеволож­ского московским наместником 35). Это могло произойти не ранее 1425 г., года смерти великого князя Василия Дмит­риевича, и не позже 1433 г., когда Иван Дмитриевич перешел на сторону Юрия Галицкого. Сама же должность боль­ших наместников московских, по-види­мому, была установлена еще до Софьи Витовтовны и учреждена тотчас после уничтожения должности тысяцких при Дмитрии Донском. Многочисленные подписи Ивана Дмитриевича на жало­ванных грамотах показывают, что он был наместником уже при Василии Дмитриевиче.
        Реформа Софьи Витовтовны своди­лась к тому, что она подчинила намест­ничьему суду все городские дворы без изъятия, в том числе дворы городских удельных князей, чем нарушались пра­ва последних. Переход всех дворов под

-70-

судебную власть большого наместника должен был вызвать недовольство удель­ных князей как шаг, направленный к умалению их феодальных прав. Следовательно, этот переход надо учитывать как один из поводов к феодальной войне середины XV в.
        Значение должности большого наме­стника выясняется из биографии назван­ного Ивана Дмитриевича Всеволожско­го. Род Всеволожских-Заболотских был выдающимся среди московских бояр. Им принадлежали многие вотчины в Переславском уезде. Самое прозвище Заболотских они, возможно, получили от Заболотья, местности, лежавшей по­близости от Переславского и Сомина-озер 36). Иван Дмитриевич состоял в род­стве с княжескими домами Москвы и Суздаля и с последним московским тысяцким Василием Вельяминовым. Ловкий политик, он занял особое поло­жение при дворе малолетнего великого князя Василия Васильевича и его ма­тери Софьи Витовтовны. В 1432 г. он ездил с Василием Васильевичем, достиг­шим к этому времени семнадцатилет­него возраста, в Орду и добился для своего господина получения ярлыка на великое княжение, на который претен­довал дядя великого князя Юрий Дмит­риевич. Летопись красочно повествует о ловких ходах Ивана Дмитриевича в пользу своего князя. На стороне Юрия был ордынский князь Ширин-Тягиня, пользовавшийся большим весом в Орде. Разжигая зависть и опасения других ордынских вельмож, Иван Дмит­риевич говорил им: «В чем же забота ваша о нашем государе великом князе, если хан не может ослушаться слова Тягини; да что с вами будет, когда князь великий Юрий будет сидеть на Москве, в Литве его побратим, великий князь Свидригайло, а Тягиня будет распоря­жаться в Орде?» Этот хитрый ход восстановил против Юрия не только ордын­ских вельмож, но и самого хана. Нет ничего удивительного в том, что спор дяди с племянником о великом княжении кончился в пользу племянника 37).
        Иван Дмитриевич рассчитывал на брак своей внучки с молодым великим князем, но Василий женился на княжне Марии Ярославне. Внучка бежавшего боярина была обручена с князем Васи­лием Косым, сыном Юрия Дмитриевича, а сам Иван Дмитриевич сделался неумо­лимым врагом своего прежнего господина и при первых же переговорах между дядей и племянником «...не дал о миру ни слова молвити» 38). Имя Ивана Дмитриевича встречается на многих грамотах как припись доверенного боя­рина великого князя начиная примерно с 1415 г. 39)
        Большой наместник и третники были облечены крупными судебными полно­мочиями. Наместнику подчинялись по суду об убийствах все московские дворы без изъятия, в том числе дворы митро­полита, великой княгини, монастырей и самого великого князя. Судьи крупных феодалов, имевших владения в Москве, только присутствовали на суде намест­ника и смотрели «своего прибытка», т. е. получали пошлины с людей, подвласт­ных их господам. Наместник с третником судил дела о душегубстве, о кра­жах с поличным, о нанесении бесчестья и т. д. Он же устанавливал для враж­дующих сторон «поле» - судебный по­единок, весьма распространенный в мос­ковском законодательстве. Местом по­единка была площадка церкви Троицы на Старых полях, находившаяся в Ки­тай-городе поблизости от того места, где теперь стоит памятник первопечат­нику Ивану Федорову. Наместник с третником судил всех людей, пойман­ных с поличным в Москве, не отсылая преступников в другие города по обыч­ной подсудности 40). Таким образом, наместничий суд в Москве со времени его установления при княгине Софье Витовтовне, не позднее 1433 г., был су­дом централизованным. Московские судебные порядки в основном послу­жили образцом для статей Судебника 1497 г.
        Из записи о московском суде узнаем о существовании в Москве тиуна вели­кого князя и судей. Тиун был судьей великого князя и многочисленных великокняжеских людей. Он разбирал те дела, которые не касались душегубства и кражи с поличным. Слободы москов­ских феодалов также имели свой внут­ренний суд; поэтому при наместничьем суде присутствует какой-нибудь судья, «...своего прибытка смотрит». Москов­ский тиун великого князя, как об этом можно судить по документам XVI в., производил свой суд в присутствии целовальников из московских ремеслен­ников и дворского 41). Едва ли это было новизной XVI в., связанной с введением губных грамот, потому что уже в дого-

-71-

ворах великих и удельных князей име­лось условие: «...а который слуги, потяг-ли к дворьскому, а черные люди к сот­ником» 42). Окончательное решение дела производилось введенными боярами (в одном случае дворецким, в другом казна­чеем) по докладу тиуна, должность кото­рого обычно попадала в руки дворянина средней руки.
        Во время междоусобной борьбы се­редины XV в. совместное владение Москвой способствовало неудачам Ва­силия Темного. В городе сидел Ватазин, тиун Дмитрия Шемяки, усердно дейст­вовавший в его пользу. О Ватазине, позднее высланном из Москвы великим князем, сообщает соборная грамота рус­ского духовенства, адресованная Шемяке: «И ты, господине, шлешь к своему тиуну к Ватазину свои грамоты, а велишь ему отзывати от своего брата старейшего, от великого князя людей; а велишь звати людей к собе». В той же грамоте находим немало ссылок на «...старину, что жити вам в Москве», т. е. на права великого князя и его князей-совла­дельцев в их общей вотчине Москве 43).

 КОНЕЦ ТРЕТНОГО ВЛАДЕНИЯ

        Третное владение ушло в прошлое только к концу XV в. Еще Дмитрий Дон­ской по традиции отдал «отчину свою Москву» четырем своим сыновьям. Впрочем, на этот раз из двух третей, или жеребьев, Москвы половина была отда­на одному старшему сыну Василию, а другая половина остальным трем сыновьям - Юрию, Андрею и Петру; млад­ший Константин в духовной не был упо­мянут вовсе. Кроме того, половина до­ходов от тамги и весь доход от восмьничего поступал в пользу княгини-вдовы. В руках Владимира Андреевича осталась его треть, или один жеребий, Москвы. Из дальнейшего выясняется, что половина двух жеребьев, доставшая­ся старшему Василию, в действительно­сти и была третью, т. е. речь опять шла о доходах, а не о территории Москвы 44).
        Перед своей смертью Владимир Андреевич (в 1410 г.) поступил совер­шенно так же, как его двоюродный брат. Он завещал «вотчину свою Москву», свою «...треть, чем мя благословил отец мой», своим сыновьям - Ивану, Семену, Ярославу, Андрею и Василию. В Москве оказалось около десятка князей-совладельцев. В пользу старшего сына Ивана были выделены особые пошлины, но в остальном дети Владимира должны были пользоваться своими правами в Москве по годам («ведают по годом») 45). Ранняя смерть сыновей Владимира Анд­реевича, оставшихся, кроме Ярослава, бездетными, привела к тому, что его треть снова оказалась в руках одно­го владельца - Василия Ярославича. В 1433 г. в договоре с Василием Тем­ным он называет уделом своего деда Владимира Андреевича «треть в Москве и в пошлинах» 46).
        Почти одновременно с вымиранием потомков Владимира Андреевича проис­ходило сокращение числа представите­лей старшей ветви княжеского рода. Смерть бездетного Петра Дмитриевича в 1422 г. и гибель сыновей Юрия Дмит­риевича привели к тому, что из всех совладельцев старшей великокняжеской линии кроме самого Василия Темного остались дети только Андрея Дмитрие­вича Можайского - Иван и Михаил 47), так как «...жеребей княжь Юрьев в Моск­ве со всеми пошлинами» перешел в руки Василия Темного 48). Тем не менее в се­редине XV в. в Москве все-таки оста­вались три княжеские линии, владев­шие особыми правами: 1) великий князь Василий Темный, 2) Василий Ярославич, 3) Иван и Михаил Андреевичи. Все они выступают вместе как москов­ские отчичи в договоре 1447 г. с рязан­ским князем Иваном Федоровичем: «Имети ти меня себе братом старей­шим, а брата моего молодшего князя Ивана Андреевича имети ти себе братом, а брата нашего молодшего князя Ми­хаила Андреевича имети ти себе братом молодшим, а брата нашего молодшего князя Василья Ярославича имети ти себе братом же молодшим» 49). Но вскоре треть Василия Ярославича попала в руки великого князя, посадившего москов­ского князя-третника в заточение.
        В год смерти Василия Темного у него оказалась почти вся Москва. К нему же отошла часть жеребья Андрея Дмит­риевича: «год княжь Иванов Можайского», так как Иван Можайский заве­щал свой жеребий великому князю. Тем не менее дробное деление Москвы было восстановлено самим Василием Тем­ным, так пострадавшим от семейных распрей за власть. На смертном одре в 1462 г. он завещал старшему сыну

-72-

Ивану «треть в Москве и с путми»; Юрий и Андрей получили треть Василия Ярославича, именовавшуюся по имени Вла­димира Андреевича «Володимеровскою», которую они должны были раз­делить по половинам, «а держати по годом»; Борис был благословлен «годом княжым Ивановым Можайского»; а Анд­рей Меньшой - «годом княжым Пет­ровым Дмитриевича» 50). Все эти князья-отчичи и выступают в договоре Ива­на III с тверским великим князем Ми­хаилом Борисовичем 51).
        Новое дробление власти в Москве продержалось опять-таки недолго. В 1472 г. умер Юрий Васильевич, в 1481 г. за ним последовал Андрей Меньшой. Оба князя были бездетными и заве­щали свои жеребья Ивану III. Таким образом, их уделы и жеребья вернулись в руки великого князя. К нему же пере­шел жеребий и Андрея Васильевича Большого, посаженного в темницу и в ней умершего. Из всех боковых княжеских линий московские жеребья остались только у Михаила Андреевича Верейского и Бориса Васильевича Волоцкого, но уже в 1483 г. верейский князь обязался отдать удел после сво­ей смерти Ивану III 52).
        В 1486 г. было составлено духовное завещание, в котором Михаил Андрее­вич «благословил» своим уделом вели­кого князя, нарушив права собственного сына Василия, конечно, не без давле­ния со стороны Ивана III 53). Не остался без внимания и жеребий Бориса Ва­сильевича Волоцкого, перешедший после его смерти к сыновьям - Ивану и Феодору. Бездетный Иван Борисович заве­щал свой год великому князю. К концу правления Ивана III остался в живых только один князь, владевший в Москве жеребием,- это Феодор Борисович Волоцкий. Насколько права Феодора в Москве были незначительны, видно из того, что Борис Васильевич держал «...год княж Ивановской Андреевича, и тот год приходил брата моего Борисо­вым детем обема дръжати на Москве своего наместника на шостой год» 54). Феодор Борисович получил право дер­жать наместника своего на каждый шестой год только в течение полугода.
        Иван III уже не вернулся к практике своего отца. Он завещал старшему сыну Василию «...город Москву с волостьми и с путми» 55). К Василию перешли две трети Москвы, принадлежавшие старшей княжеской линии, и одна треть млад­шей линии, одним словом, - весь город. Уступка старине заключалась только в том, что Василий III совместно с брать­ями должен был, переменяя «по годом», держать наместников на годах Констан­тина Дмитриевича, Петра Дмитриевича и Михаила Андреевича 56). Итак, конец дробному владению Москвой оконча­тельно произошел лишь в начале XVI в. в связи с общей централизацией и соз­данием Московского государства.
        Отказавшись от чересполосного де­ления Москвы между наследниками, Иван III выделил младшим детям особые московские слободки, которым была учинена граница и причислены некоторые посадские дворы. Особенно значительна площадь, отведенная Юрию Ивановичу. «Отвод... Сущевскому селцу и двором городцким», полученным Юрием, напечатан в Собрании государ­ственных грамот и договоров 57). Так окончилась почти двухсотлетняя си­стема владения Москвой по жребиям. Василий III и Иван Грозный владели всей Москвой и не делились властью с представителями младших княжеских линий 58).

-73-

 ПРИМЕЧАНИЯ

        1) Снегирев И. М. Москва: Подробное историче­ское и археологическое описание города. М., 1875. Т. I. С. 110.
        Издатели СГГД считают, что слова духов­ной Дмитрия Донского надо читать так: «из московских сел даю... Хвостовское, у города Луг Великий за рекою» (СГГД. М., 1813. Т. I. № 34. С. 58) [ДДГ. М.; Л., 1950. № 12]. Но в духовной Василия Дмитриевича читаем уже ясно: «...да Хвостовское селце, да луг великий у города у Москвы за рекою (СГГД. Т. I. № 41. С. 80) [ДДГ. № 21; при переиздании текст духовной Дмитрия Донского прочтен как у М. Н. Тихомирова].
        2) ПСРЛ. Т. XX. С. 373.
        3) Там же. С. 187.
        4) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 107, 149.
        5) Федосья Филиппова говорила митрополиту, желая взять приемыша: «Муж мой, господине, Филипп мертв напрасною смертию, холопи его убили»; это случилось незадолго до 1404 г. (АИ. СПб., 1841. Т. I. № 225. С. 484).
        6) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 196, 224.
        7) СГГД. Т. I. № 130. С. 336-337. [ДДГ. № 86].
        Коммент.: По наблюдению М. Н. Тихо­мирова, Московское княжество нельзя было назвать житницей тогдашней России, но оно принадлежало к самообеспечивающимся обла­стям. Поэтому в выводе П. П. Смирнова о значительном развитии сельского хозяйства в Московском княжестве XIV-XV вв. заклю­чается доля истины, хотя не только этим объ­ясняется его политическое возвышение (Смир­нов П. П. Образование Русского централизованного государства в XIV-XV вв. // Во­просы истории. 1946. № 2-3. С. 55-90). М. Н. Тихомиров выделял также «прекрасный очерк» С. В. Бахрушина о московском хозяйстве XV в. (Бахрушин С. В. Княжеское хозяйство XV и первой половины XVI в. // Сборник ста­тей, посвященный В. О. Ключевскому. М., 1909. С. 563-604) и основанную на изучении большого количества неизвестных ранее гра­мот книгу С. Б. Веселовского о феодальном землевладении (Веселовский С. Б. Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси. М.; Л., 1947), в которых раскрывается устройство боярских вотчин в XIV-XVI вв. (Тихоми­ров М. Н. Средневековая Москва. М., 1957. С. 144-145, 169).
        8) Ключевский В. О. Боярская дума Древней Руси. Пг., 1919. С. 147.
        Коммент.: Впервые этот тезис о сход­стве русской боярской усадьбы и западно­европейского замка обосновал в начале XX в. Н. П. Павлов-Сильванский в книге «Феодализм в Древней Руси», недавно переизданной вме­сте с рядом других его трудов (Павлов-Силь­ванский Н. П. Феодализм в России. М.: Наука, 1988. С. 119-120).
        9) Коммент.: Николай Петрович Лихачев (1862-1936) - известный историк, академик (с 1925 г.).
        10) Родословная книга // Временник МОИДР. М., 1851. Кн. X. С. 107, 180. Не идет ли речь о Ми­хаиле Моисеевиче, убитом в Торжке в 1238 г. при взятии города татарами (Новгородская летопись по Синодальному харатейному списску. СПб., 1888. С. 251) [НПЛ. М.; Л., 1950. С. 288]. Родоначальником Морозовых можно считать новгородца Мишу, сражавшегося в Невской битве, как это передавали родословцы.
        11) Родословная книга // Временник МОИДР. Кн. X. С. 90.
        12) Веселовский С. Б. Синодик опальных царя Ивана как исторический источник // Проблемы источниковедения. М.; Л., 1940. Т. III. С. 304.
        13) Родословцы [Воронцовых и Вельяминовых] указывают, что с Даниилом «...приехал из Володимера к Москве боярин Протасий, а был у ве­ликого князя тысяцкой» (Временник МОИДР. Кн. X. С. 90).
        14) «А что ся учинить просторожа от мене, или от вас, или от моего тысяцьского и от наших на­местников, исправа ны учи нити, а нелюбья не держати» (СГГД. Т. 1. № 23. С. 37) [ДДГ. № 2].
        15) СГГД. Т. I. № 36 [ДДГ. № 2].
        16) Там же. № 33. С. 55-56 [ДДГ. № 11].
        Коммент.: Тамга и мыт - виды торго­вых пошлин. Мыт - одна из древнейших рус­ских пошлин (XII в.), тамга - татаро-мон­гольского происхождения (XIII-XV вв.), обоз­начает также «тавро».
        17) Там же. № 23. С. 37 [ДДГ. № 2].
        18) Борзаковский В. С. История Тверского княже­ства. СПб., 1876. С. 223.
        19) ПСРЛ. Т. X. С. 218.
        20) Лихачев Н. П. Разрядные дьяки XVI века. СПб., 1888. С. 395. В летописце XVII в. под 6863-м г.: «Того же лета убиша Алексия Петровича Босоволкова тысячского на Москве» (ГИМ. Собр. Щукина. № 1171).
        21) ПСРЛ. Т. X. С. 229; Т. XXIII. С. 112.
        22) Пресняков А. Е. Образование Великорусского государства. Пг., 1918. С. 168.

-74-

        23) Родословная книга // Временник МОИДР. Кн. X. С. 90.
        24) ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 52.
        25) СГГД. Т. I. № 26. С. 41 [ДДГ. № 12].
        26) Там же. № 33. С. 56 [ДДГ. № 11].
        27) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 115.
        28) ДАИ. СПб., 1846. Т. I. № 8. С. 9. Обратим внимание на то, что известна почти одновремен­ная грамота другому новоторжцу - Микуле, данная тоже Дмитрием Ивановичем (Там же. № 9).
        29) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 173.
        30) Там же. С. 138.
        31) ПСРЛ. Т. XI. С. 22.
        32) Там же. С. 43.
        33) Там же. С. 45.
        34) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 135.
        35) «По старине бывало, что вси дворы и дворцо­вый великие княгини и удельных князей всих суживал наместник большей, судии за ими не бывало, а учинила то княгини великая София при Иоане при Дмитриевиче, кто судья за ними ставится» (ААЭ. СПб., 1836. Т. I. № 115. С. 87). Издатели ищут какого-то князя Ивана Дмитриевича, но речь идет о боярине.
        36) Памятники социально-экономической истории Московского государства XIV-XVII веков / Под ред. С. Б. Веселовского и А. И. Яковлева. М., 1929. Т. I. № 6. С. 5 [АСЭИ. М., 1952. Т. I. № 31].
        37) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 171 - 172.
        38) Там же. С. 173.
        39) Памятники социально-экономической истории... С. 2. Принимаю вторую дату, предложенную издателями, потому что первая дата (1392 г.) чересчур ранняя для боярина, деятельность которого развернулась после 1425 г.
        40) ААЭ. Т. I. № 115. С. 87-88.
        41) «А на суде был дворской Федор Родивонов сын, да целовальники Петр Шадра, да Павел красилник, да Роман мясник, да Федор ожерелейиик, да Сухой красилник» (Акты юридические, или собрание форм старинного делопроизводства. СПб., 1838. № 21, 22. С. 47-53).
        Коммент.: Целовальники целовали крест честно исполнять свои обязанности. Значе­ние целовальников в суде возросло в связи с губ­ной (судебной) реформой при Иване Гроз­ном.
        42) СГГД. Т. I. № 27. С. 44 [ДДГ. № 51].
        43) «А седя на Москве, кого людей брата своего старейшего великого князя велел будет давати на поруце или кабалы на кого или серебро пере­ведено, и робе с тех поруки свести и кабалы отдати» (АИ. Т. I. № 40. С. 81).
        44) «А благословляю своего сына князя Василья своею вотчиною, чем мя благословил отець мой, третью Москвы и с путми»,- пишет Василий Дмитриевич в 1423 г. (СГГД. Т. I. № 41. С. 80) [ДДГ. № 21; передатировано- 1417 г.].
        45) СГГД. Т. I. № 40. С. 74 [ДДГ. № 17; передати­ровано - 1401 - 1402 г.].
        46) Там же. № 45. С. 91 [ДДГ. № 27].
        47) В духовной 1434 г. Юрий Дмитриевич отказал сыновьям «на трое» свой жеребей в городе и в станах (СГГД. Т. I. № 51) [ДДГ. № 29; передатировано - 1433 г.].
        48) СГГД. Т. I. № 84-85. С. 196 [ДДГ. № 45].
        49) Там же. № 65. С. 142-143 [ДДГ. № 47].
        50) Там же. № 86-87. С. 202-204 [ДДГ. № 61].
        51) Там же. № 88-89. С. 209 [ДДГ. № 63].
        52) Там же. № 118. С. 291 [ДДГ. № 75; передати­ровано - 1482 г.].
        53) Там же. № 121. С. 299; № 123-124. С. 307 [ДДГ. № 79, 80].
        54) Там же. № 144. С. 394 [ДДГ. № 89].
        55) Там же. № 144. С. 389 [ДДГ. № 89].
        56) Там же. № 135, 136. С. 348-349 [ДДГ. № 91, 92].
        57) Там же. № 136 [ДДГ. № 92].
        58) Коммент.: Затем М. Н. Тихомиров несколь­ко иначе осветил этот эпизод истории Москвы как «определенную уступку старым феодальным обычаям»: «Значительная часть московской тер­ритории оказывалась в руках князей-совладель­цев. Княжеские слободки, впрочем, существо­вали недолго. Из четырех младших сыновей Ивана III потомство имел только Андрей. Его сын Владимир Андреевич долгое время нахо­дился в заточении вместе с матерью. Позже он погиб при Иване Грозном, который своеоб­разно повторил практику своего деда, также выделив часть городской территории в оприч­нину. С точки зрения москвичей XVI в., это не было новостью, а только повторением на других основах того, что совершил Иван III, накромсавший из московского посада и его ближайших сел владения для своих сыновей (Тихомиров М. Н. Средневековая Москва... С. 112).

-75-

-76-

 ГЛАВА IV
МОСКОВСКАЯ ТОРГОВЛЯ И МОСКОВСКОЕ КУПЕЧЕСТВО

 МОСКВА-РЕКА И ДОНСКОЙ ПУТЬ

        Как бы мы ни оценивали значение торговли в средневековое время, мы все-таки должны признать ее одним из важ­нейших факторов, способствовавших росту или упадку городов. Если возвы­шение Москвы нельзя объяснять только ее географическим положением, выгод­ным для торговли, то в равной степени это положение нельзя и игнорировать. К тому же самые торговые пути скла­дывались постепенно, исторически, а не вылупились, как цыпленок из яйца, внезапно и неожиданно. В нашу задачу и входит выяснение того, какие условия способствовали торговому процветанию Москвы в XIV-XV вв.
        Основная водная магистраль, способ­ствовавшая росту нашего города, - река Москва. Под городом Москва-река до­стигает значительной ширины, а для древнего судоходства была вполне до­ступна и выше, по крайней мере, до впадения в нее реки Истры. От Москвы течение реки становится глубже и удобнее для судоходства, хотя даже в XVII в. большие речные суда нередко ходили только от Нижнего Новгорода, так как путь по Москве-реке и Оке изобиловал прихотливыми мелями.
        Важнейшими направлениями, куда выводила Москва-река, были Ока и Вол­га. По Москве-реке добирались до Ко­ломны, уже в XIV в. получившей круп­ное торговое и стратегическое значение. Существование особой коломенской епархии, известной с XIV в., подчерки­вает значение этого города.
        От Москвы до Коломны добирались в среднем за 4-5 суток 1). У Коломны речной путь раздваивался: с одной стороны можно было спускаться по Оке к Рязани и Мурому, с другой - подняться к ее верховьям. Важнейшее направле­ние было первое - вниз по Оке, потому что оно связано с двумя великими вод­ными путями: донским и волжским, причем больше с первым, чем со вторым.
        От Коломны доходили до Переяславля-Рязанского (современной Рязани) по Оке в летнее время примерно в 4 - 5 суток. Отсюда начинался сухой путь к верховьям Дона, где по списку русских городов начала XV в. указан город Ду­бок. Митрополит Пимен вез из Переяславля к Дону на колесах 3 струга и 1 насад. Путь от Переяславля до Дона занял 4 суток, а всего от Москвы до Дона путешествие Пимена продолжалось ме­нее двух недель. Место, где митрополит и его спутники сели на суда, в сказании о поездке Пимена в Царьград не указано, но его можно установить приблизитель­но. Суда спустили на реку в четверг на Фоминой неделе, а на второй день путники прибыли к урочищу Чур-Михайлов, где кончалась Рязанская земля. В этом месте рязанские бояре и епис­коп простились с митрополитом и повер­нули обратно. Значит, суда спустили на реку севернее Чур-Михайлова, в районе Дубка. От Дубка начиналось речное пу­тешествие по Дону до Азова, которое занимало 40 дней.
        Пимен и его спутники потратили на переезд от верховьев Дона до Азова при­мерно 30 дней (от четверга на Фоминой неделе до Вознесенья). Расчет длитель­ности прохождения отдельных речных участков можно сделать на основании точных записей о времени, когда их ми­новали Пимен и его спутники. Сделаем его в переводе на числа, имея в виду, что путешествие началось 13 апреля, в вели-

-77-

кий вторник на страстной неделе. Тогда получим следующие даты:

Отъезд из Москвы

- 13 апреля (великий вторник).

Прибытие в Коломну

- 17 апреля (великая суб­бота).

Отъезд из Коломны

- 18 апреля (Пасха).

Отъезд из Рязани

- 25 апреля (воскре­сенье) на Фоминой не­деле.

Прибытие к Дону

- 29 апреля (четверг на той же неделе).

Прибытие к Чур-Михайлову

- 1 мая (на второй день путешествия по Дону).

Прибытие к устью Во­ронежа

- 9 мая (Николин день).

Прибытие к устью Медведицы

- 16 мая (воскресенье, неделя о самарянке).

Прибытие к Великой Луке и первое появление татар

- 19 мая (в среду на той же неделе).

Прибытие в Азов

- 26 мая (канун Вознесенья).

Пересадка на морские корабли в устье Дона

- 30 мая (седьмая неделя Св. отец).


        Таким образом, все путешествие от Москвы до устья Дона продолжалось примерно 40 дней.
        В устье Дона путники пересажива­лись на морские суда. Об их размерах дают представление слова сказания о су­ществовании на корабле «помоста» - палубы, под которой помещались пасса­жиры, вышедшие однажды на шум из-под помоста 2). Корабль Пимена плыл по следующему маршруту: по Азовскому морю до Керченского пролива, а оттуда «на великое море», т. е. по Черному морю, на Кафу (Феодосию) и Сурож. От Сурожа пересекали Черное море по­перек и доходили до Синопа, от кото­рого двигались вдоль берега Малой Азии, мимо Амастрии и Пандоракли до Константинополя.
        Расчет этого пути можно уложить в следующие даты:

Выход в Азовское море

- 1 июня (во второй день после остановки в устье Дона).

Проезд мимо Кафы

- 5 июня (в субботу).

Прибытие в Синоп

- 10 июня (в четверг на следующей неделе).

Проезд Амастрии

- 11 июня (заговенье Петровского поста).

Проезд Диополя

- 12 июня (в пятницу).

Устье реки Сахары

- 13 июня (в субботу).

Прибытие в Астровию

- 14 июня (в воскре­сенье) .

Выезд из Астровии

- 27 июня (в неделю пе­ред Петровым днем).

Прибытие в Царьград (Константинополь)

- 28 июня (канун Петро­ва дня).


        Морское путешествие от устья Дона до Царьграда занимало, как видим, месяц, а весь путь от Москвы до Царь-града - 2,5 месяца 3).
        Путешествие Пимена дает нам воз­можность установить маршрут от Моск­вы до Константинополя и время, нуж­ное для его прохождения, но оно малотипично для торговых поездок, совер­шаемых купцами. Митрополит спешил в Константинополь и не остановился в Кафе и Суроже. А между тем именно эти места более всего посещались рус­скими купцами, торговавшими со среди­земноморскими странами.

 СУРОЖ, ИЛИ СУДАК

        Из этих городов для московской тор­говли наибольшее значение имел Судак, или Сурож, от которого получили свое название купцы - «гости-сурожане» 4), а также Кафа. Русские поселения в том и другом городе восходят к очень отда­ленному времени. Так, в одном известии начала XIV в. упоминается русская цер­ковь. В 1318 г. папа Иоанн XI в. создал в Кафе епископство, включавшее всю территорию до Сарая и России 5). Однако торговавшие с черноморским побережь­ем русские купцы носят название именно сурожан, а не какое-либо другое имя, ко­торое мы могли бы произвести от Кафы.
        С какого же времени именно Сурож, или Судак, стал играть такую видную роль в русской торговле? Время это, кажется, можно определить первой поло­виной XIV в. Так, уже в записях гре­ческого иерарха XIV в., в котором осно­вательно видят митрополита Феогноста, находим имена двух сугдайцев (т. е. су­рожан). Георгий Сугдаец дал иерарху 1 кавкий (византийскую монету), в дру­гой записи назван Порник, сугдаец. Обе записи издатели документа относят к 1330 г. 6)
        Причины, выдвинувшие Сурож на первое место в русской торговле, нахо­дят объяснение в его географическом положении и политической обстановке XIV в. Сурож с его прекрасной гаванью являлся наиболее близким пунктом к Синопу на малоазиатском берегу. Поэто­му Сурож, естественно, сделался пунк­том, куда съезжались с севера русские и золотоордынские купцы, а с юга гре­ки и итальянцы. Русские источники даже Азовское море иногда называли морем Сурожским. Город находился под непо­средственным управлением ханских на-

-78-

местников, следовательно, русские куп­цы, торговавшие там, подпадали под по­кровительство хана, что облегчало им трудное путешествие в пределах Золотой Орды. Положение в корне изменилось, когда генуэзцы овладели Сурожем в 1365 г., воспользовавшись смутами меж­ду ханами. Однако уже вскоре Мамай, стоявший во главе Золотой Орды, попы­тался вернуть город. Энергичные дейст­вия Мамая увенчались частичным успе­хом и захватом нескольких местечек на берегу Крыма. Сурож остался в руках генуэзцев 7).
        Вопрос о владении Сурожем имел немаловажное значение для московских князей. Столкновение между Мамаем и Дмитрием Донским в немалой степени вызвано стремлением Мамая наложить свою руку на русскую торговлю со Сре­диземноморьем. Этим объясняется уча­стие фрягов (т. е. итальянцев) в походах Мамая и позже Тохтамыша на Москву, а также участие в походе Дмит­рия на Куликово поле 10 гостей-сурожан. После поражения Мамай побежал в Кафу, где был убит, потому что кафинцы «...свещашася и сотвориша над ним облесть». Темные и неясные известия летописей об отношении Мамая к фрягам становятся понятными, если мы вспомним о договорах генуэзцев с татар­скими ханами в 1380-1381 гг. В числе других условий договоры гарантируют для купцов безопасность проезда по тер­ритории Золотой Орды 8). Иными слова­ми, генуэзцы волей или неволей должны были идти на сделки с ханами и оказы­вать им поддержку. Поэтому в подготов­ке враждебных действий против Москвы принимал участие и некий Некомат, сурожанин. Торговые интересы Москвы требовали непрерывного внимания к со­бытиям, развертывавшимся в XIV в. на берегах Черного моря. Это нашло свое отражение в хождении митрополита Пимена, который, раньше чем добраться до Константинополя, добивался «...ве­стей о Амурате царе» и его войне с сер­бами. Позже мы узнаем об особых отно­шениях Пимена с турками.

 РУССКИЕ В КОНСТАНТИНОПОЛЕ

        Сурож был, впрочем, только пере­валочным пунктом, конечной точкой рус­ской торговли на юге являлся Константинополь. Об этом нам убедительно гово­рят русские паломники, упоминающие о встречах с соотечественниками на ули­цах византийской столицы. Митрополита Пимена встретила «Русь, живущая тамо, и бысть обеим радость велия». Среди русских найдем, конечно, монахов, вре­менно живших или осевших в Констан­тинополе, но не только они радостно встречали русского митрополита и его спутников. Когда приезжие посетили церковь Иоанна Предтечи («Продром»), «...упокоиша нас добре тамо живущая Русь».
        Русская колония в Константинополе состояла не из одного духовенства. О встречах с соотечественниками гово­рят и другие русские люди, посетив­шие византийскую столицу в XIV- XV вв. Недаром у автора «Хождения Пимена» осталось в памяти угощение, устроенное митрополиту и его людям земляками, которые «добре» угостили («упокоили») дорогих гостей, прибыв­ших с родины. Русь жила у церкви Иоанна Предтечи, в непосредственной близости к Золотому Рогу, на северном берегу которого располагалась Галата, город генуэзцев, с его пестрым насе­лением и особыми правами . Русские, видимо, жили и в самой Галате, иначе непонятно, почему неудачный кандидат на русскую митрополию Митяй, умер­ший на корабле в виду самого Констан­тинополя, был отвезен в Галату и там погребен 10).
        Путь из Москвы по Дону являлся кратчайшим, но вовсе не единственным. В некоторых случаях ездили из Москвы в Константинополь по волжскому пути до Сарай-Берке на средней Волге, а отту­да по суше к Дону и вниз по нему до Азова. Этой дорогой ходил в Царьград суздальский епископ Дионисий в 1377 г., спустившийся на судах к Сараю 11). Нако­нец, существовал и третий путь из Моск­вы в Константинополь, который, впро­чем, имел важное значение не столько для самой Москвы, сколько для запад­ных русских городов: Новгорода, Смо­ленска, Твери. Этот маршрут пролегал по территории Литовского великого кня­жества к Белгороду, или Аккерману, имевшему немаловажное торговое значе­ние в XIV-XV вв. Такой дорогой ехал в Константинополь, например, иеродиа­кон Троице-Сергиева монастыря. От Аккермана он добрался морем до Констан­тинополя, испытав все опасности непри-

-79-

вычного для него морского плавания: «...с нужею доидохом устья цареград-скаго, тогда бывает футрина великая и валове страшнии». Зосима шел из стольного города - Москвы на Киев и оттуда на Белгород 12).
        В конечном итоге все дороги с рус­ского севера сходились к Константино­полю. Прямой же кратчайший путь на север шел по Дону и выводил к Москве. Таким образом, Константинополь на юге и Москва на севере были конечными пунктами громадного и важного торгово­го пути, связывавшего Россию с Среди­земноморьем.

 МОСКОВСКАЯ ТОРГОВЛЯ С ИТАЛЬЯНСКИМИ КОЛОНИЯМИ

        Торговля с Сурожем и Константино­полем получила особенное развитие во второй половине XIV столетия. В это время она была, можно сказать, определяющей торговое значение Москвы. Тор­говые связи с югом интенсивно поддер­живались и в XV в., но наряду с ними все более проявлялось усиление торговли Москвы с Поволжьем и Западом через Новгород и Смоленск. В конце XV в. главным средоточием русской торговли на берегах Черного моря становится уже не Сурож, а Кафа. В Кафе, как и в Азове, сидит турецкий губернатор, и по­тому главный поток русской торговли, по-прежнему направлявшийся в Кон­стантинополь и другие города Малой Азии, в основном идет через эти пункты.
        Уже И. Е. Забелин предполагал, что «Москва, как только начала свое истори­ческое поприще, по счастливым обстоя­тельствам торгового и именно итальянского движения в наших южных краях, успела привлечь к себе, по-видимому, особую колонию итальянских торговцев, которые под именем сурожан вместе с русскими заняли очень видное и влия­тельное положение во внутренних де­лах» 13). С этим замечанием соглашается новейший исследователь московской торговли XIV-XV вв. 14)
        Связи Москвы с итальянскими коло­ниями в Крыму были постоянными и само собою разумеющимися. Поэтому фряги, или фрязины, не являлись в Мо­скве новыми людьми. Историки, впро­чем, до сих пор не отметили ту любо­пытную черту, что московские торговые круги в основном были связаны не вообще с итальянскими купцами, а имен­но с генуэзцами. Выдвижение в митро­политы Митяя и поставление в митро­политы Пимена не прошли без участия генуэзцев, как это отметил еще Платон Соколов в исследовании о взаимоотно­шениях русской церкви с Византией 15). Пимен прибыл в Константинополь осенью 1376 г., вскоре после воцарения Андроника IV, свергнувшего с помощью генуэзцев своего отца Иоанна V. Деньги, понадобившиеся Пимену для поставления в митрополиты, были заняты «у фряз и бесермен» под проценты. Упоминание о бесерменах чрезвычайно любопытно, так как речь идет явно о турках, с кото­рыми генуэзцы старались ладить, забо­тясь о непрерывности торговых связей с Причерноморьем. Перед нами при­поднимается завеса над важными поли­тическими интересами, вступавшими в борьбу между собой под прикрытием чисто церковного вопроса о том, кто бу­дет русским митрополитом. Недаром со­перник Митяя, митрополит Киприан, за­являл: «...тии на куны надеются и на фрязы, яз же на бога и на свою прав­ду» 16). В деле поставления Пимена италь­янцы (фряги) сыграли, несомненно, крупную роль.

 ХАРАКТЕР МОСКОВСКОЙ ТОРГОВЛИ С ПРИЧЕРНОМОРЬЕМ

        В торговлю Москвы с Константино­полем, Кафой и Сурожем втягивались русские, итальянские и греческие купцы. О ее характере дает представление заемный документ, «кабала», выданная ро­стовским архиепископом Феодором сов­местно с митрополитом Киприаном на 1 тыс. новгородских старых рублей. Ка­бала была дана в Константинополе Николаву Нотаре Диорминефту 17). В ней видим прямое обязательство помогать греческим купцам: «Аще единою страною Рускою возвратятся, имаемся приводи 18) их и всю торговлю их своими проторы и наймом, и промыт, и прокорм, даже до рекы Богу». В кабале показан путь в Византию, шедший к реке Буг, следова­тельно, в направлении на Белгород (Аккерман) на берегу Черного моря. Устанавливается и основной товар - меха («...белкы добрыя тысячу по пяти

-80-

рублев») 18). При дальности доставки этот товар имел наибольшее значение в рус­ской отпускной торговле с Средиземно­морьем. Наряду с мехами надо предпо­лагать и такие русские товары, как воск и мед, которые находили постоянный сбыт в ганзейских городах, торговавших с Новгородом. Привозные товары со­стояли главным образом из тканей, ору­жия, вина и проч. Из Италии везли также бумагу, впервые вошедшую в употребле­ние в Москве. В торговом обиходе рус­ских людей XIV-XVII вв. встречаем не­которое количество слов, заимствован-

«Упоминание о бесерменах чрезвычайно любопытно, так как речь идет явно о турках...»

-81-

«Московские князья быстро учли выгоды поддержания добрых отношений с итальянскими купцами»

ных из греческого: аксамит (золотая или серебряная ткань, плотная и вор­систая, как бархат), байберек (ткань из крученого шелка), панцирь и проч.19) Сурожский ряд на московском рынке и в более позднее время по традиции име­новался Сурожским шелковым. В казне великого князя хранились вещи, сделан­ные в Константинополе и отмечаемые в духовных как «царегородские».
        Московские князья быстро учли вы­годы поддержания добрых отношений с итальянскими купцами. Дмитрий Дон­ской уже жаловал некоего Андрея Фрязина областью Печорой, «...как было за его дядею за Матфеем за Фрязином». Пожалование подтверждало первона­чальные грамоты, восходившие к време­нам предшественников Дмитрия Дон­ского, начиная с Ивана Калиты. Что искал Андрей Фрязин на Далеком Севе­ре? 20) Вероятно, целью его пребывания в Печоре была покупка диких соколов, необычайно дорого ценившихся при вла­детельных дворах Европы. Дикие птицы («поткы») входили в состав дани, пла­тимой в Орду еще в конце XIII в. 21) Соколиная охота была любимым занятием, например, императора Фридри­ха II, короля Сицилии, оставившего по себе книгу о соколиной охоте. Поте­шающимся соколиной охотой изображен и последний потомок Гогенштауфенов, юный Конрадин. Следовательно, спрос на печорских соколов в Италии обеспе­чивался постоянно и поддерживался высшими кругами общества.

 ВОЛЖСКИЙ ПУТЬ

        Вторым важнейшим направлением московской торговли было восточное. Волга связана с Москвой прямым вод­ным путем, но все-таки Москва находи­лась в менее выгодном положении, чем Тверь, которая вела непосредственно торговлю с отдаленными странами Во­стока. Тем не менее Волга и для Москвы имела немалое торговое значение. Из Москвы до Волги добирались двумя вод­ными путями: первый вел по Москве-реке и Оке, второй по Клязьме. В Казанский поход 1470 г. москвичи «...поидоша Москвою-рекою к Новугороду к Ниж-

-82-

нему, а инии Клязьмою» 22). К первым по дороге присоединились владимирцы и суздальцы, ко вторым - муромцы. Дмитровцы же, угличане, ярославцы - одним словом, «вси поволжане», шли Волгой. Местом встречи русских отрядов был Нижний Новгород.
        Русские прочно утвердились на Сред­ней Волге еще в XIV в. Этим объяс­няется поход московской рати на Ве­ликие Болгары 1376 г., окончившийся тем, что болгарские князья признали свою зависимость от Москвы и посадили в городе московского наместника и та­моженника 23).
        «Волжский путь», как он характерно назван в одном летописном известии, проходил по населенным местностям, го­раздо более населенным в XIV-XV вв., во времена Золотой Орды, чем позже, в середине XVI в., когда от Казани до Астрахани лежали пустынные места, ко­торые русские начали заново колонизировать. Главными торговыми центрами на пути от Нижнего Новгорода были Великие Болгары, Сарай и Астрахань 24). В Нижний Новгород сходилось немалое количество армянских и «бесерменских» купцов, под последними понимались вообще купцы из мусульманских стран. Кербаты, лодки, учаны, паузки, струги и другие речные суда стояли в летнее время под городом 25). От Нижнего Нов­города поднимались вверх по Волге к Твери или по Клязьме к Владимиру. Волжский путь посещался самыми раз­личными купцами - русскими и восточ­ными 26).
        Московские купцы принимали нема­лое участие в волжской торговле. Вме­сте с Афанасием Никитиным из Астра­хани в Дербент ехали тезики (бухар­ские купцы, таджики) и 10 «русаков», а в другом судне 6 москвичей и 6 тверичей. Торговля Москвы с волжскими горо­дами особенно усилилась после возникновения Казанского ханства, вступив­шего в тесные торговые связи с Москвой.
        В конце июня на праздник Рождест­ва Ивана Предтечи в Казани собиралась ярмарка, на которую съезжались русские и восточные купцы 27). В их числе нахо­дим и москвичей. Об этом нам говорят две митрополичьи грамоты к казанским ханам с просьбой об оказании помощи митрополичьим слугам, едущим в Ка­зань.
        Восточная торговля оказала большое влияние на русский торговый лексикон, введя не только некоторые обозначения денежных единиц (деньга, алтын), но и своеобразные понятия торговых сделок и угощений (могарыч - угощенье, мак­лак - посредник и т. д.) 28).

 ТОРГОВЛЯ МОСКВЫ С ВОСТОКОМ

        Волжский путь связывал Москву с от­даленными странами Востока, которые вовсе не были столь недоступными для русских купцов, как это порой представ­ляется в некоторых наших исторических работах. Вот, например, любопытный список стран, завоеванных Тимуром: Чагодей (Чагатаи в Средней Азии), Хорусане (Хоросан), Гулустане (Гюлистан), Китай, Синяя Орда, Ширазы (Шираз), Испаган, Орнач, Гилян, Всифлизи (Тбилиси), Тевризи (Тавриз), Гурзустани, Обезы (Абхазия), Гурзи (Гу­рия), Бактата (Багдад), Железная Вра­та (Дербент), Сирия, Вавилонское цар­ство, Севастия, Армения, Дамаск 29). Рус­ский автор хорошо передал названия от­даленных стран в их употребительной русской форме, так, как некоторые на­звания приведенного списка встречались в разных местах нашей летописи. От­дельные названия, испорченные перепис­чиками, легко восстанавливаются с по­мощью других текстов. Так, малопонят­ное «Всифлизи» исправляется списками Софийской второй летописи, где стоит «Тефлизи» 30).
        Восточные купцы, в свою очередь, посещали Москву и пользовались в ней значительным влиянием. Во время меж­доусобий середины XV в. упоминаются Резеп-хозя и Абип, которым задолжал князь Юрий Галицкий, затративший большие деньги на подкуп золотоордын-ских вельмож. С восточными купцами заключались сделки, и на их имя состав­лялись письменные документы - «ка­балы» 31).
        По Волге шли на Восток меха, кожи, мед, воск; с Востока привозились ткани и различные предметы обихода. Значе­ние восточной торговли для русских земель XIV-XV вв. чрезвычайно велико и нашло свое отражение в русском сло­варе, где восточные названия тканей и одежды утвердились очень прочно. Так, уже в духовной Калиты названо «блюдо ездниньское» - из Иезда в Персии, «по­яс золот царевьский», т. е. золотоордын-

-83-

ский, 2 кожуха «с аламы с жемчугом» (т. е. богатые воротники с украшения­ми, от арабско-татарского слова «алам» - значок) 32). Торговля Москвы с Востоком только начинала развиваться в XIV-XV столетиях, но и тогда уже достигла значительного объема. Поэтому даже в церковных книгах мы порой находим неожиданные записи восточных слов, почему-либо заинтересовавших переписчика или владельца рукописи. «Бирь, еки, уючь, торчь, беш, алты»,- читаем, например, на страницах одной книги XV в. названия восточных цифр 33).

 ДМИТРОВ И ПУТИ НА СЕВЕР

        Немалое значение имели для Москвы и ее связи с отдаленным Севером, которые поддерживались при посредстве Дмитрова, ближайшего северного пригорода Москвы. Рост этого города стал особенно сказываться в XV столетии, когда Дмитров делается стольным городом удельного княжества. Как быстро росло значение Дмитрова, можно про­следить по тем князьям, каким он доста­вался в удел. Дмитрий Донской отдал Дмитров четвертому своему сыну Петру. Василий Темный передал его во владение второму сыну Юрию. Позже Дмитров попал также второму сыну Ивана III - Юрию Ивановичу. Таким образом, Дмит­ров в конце XV- начале XVI в. доста­вался вторым сыновьям великого князя и, следовательно, считался самым завид­ным уделом, поскольку великие князья наделяли детей городами и землями по старшинству. Самым старшим и достава­лись лучшие уделы 34).
        Экономическое значение Дмитрова зиждилось на том, что от него начи­нался прямой водный путь к верхнему течению Волги (Яхрома, на которой сто­ит Дмитров, впадает в Сестру, Сестра в Дубну, приток Волги). Устье Дубны было местом, где речной путь развет­влялся на север и запад. Здесь товары нередко перегружались из мелких судов в большие. Удобное положение Дмит-

«Северный путь имел большое значение для Москвы...»

-84-

рова особо отмечалось Герберштейном, точно назвавшим все реки, которые свя­зывали город с Волгой. «Благодаря тако­му великому удобству рек, тамошние купцы имеют великие богатства, так как они без особого труда ввозят из Каспий­ского моря по Волге товары по различ­ным направлениям и даже в самую Моск­ву», - пишет далее Герберштейн 35). Дмитров вел крупную торговлю с Севе­ром, откуда везли соль, которую закупа­ли не только дмитровские купцы, но и монастыри, порой в больших размерах. Таким образом, при посредстве Дмит­рова поддерживались торговые отноше­ния Москвы с Далеким Севером. Мос­ковские промышленники ходили на Пе­чору ватагами уже при Иване Калите. Владея Дмитровом и устьем Дубны, московские князья держали под своим контролем верхнее течение Волги. По­этому Углич, Ярославль и Кострома рано оказались в сфере влияния московских князей.
        Речной путь от Дмитрова на север до Белоозера засвидетельствован рядом известий. Во время нашествия Ахмата этим путем бежала великая княгиня Софья Фоминишна. Покинув Москву, она «...поиде к Дмитрову и оттоле в судах к Белуозеру» 36). Той же дорогой позднее ездил в Кирилло-Белозерский монастырь Иван Грозный. Удобные речные пути являлись предпосылками для раннего проникновения владычества московских князей на Дальний Север. Еще в конце XIV в. появился «владычный городок» на Усть-Выми (при впадении Выми в Вычегду), сделавшийся резиденцией пермских епископов и оплотом москов­ских князей на Севере.
        Северный путь имел большое значе­ние для Москвы, так как по нему в основном поступали меха и охотничьи птицы. Север доставлял в московские пределы и соль - один из важнейших товаров средневекового времени.

 ТОРГОВЛЯ С НОВГОРОДОМ

        С легкой руки И. Е. Забелина сло­жилось представление о большом значе­нии для Москвы новгородской торговли. По его словам, к Москве сходились торговые дороги «...от Новгорода, через древнейший его Волок Ламский, с Волги по рекам Шоше и Ламе на вершину реки Рузы, впадающей в Москву-реку... здеш­ний путь был короче, чем по руслу Вол­ги, не говоря о том, что Москвою-рекою новгородцы должны были ходить и к ря-зянской Оке, и на Дон» 37).
        Эта мысль И. Е. Забелина иной раз повторяется в статьях и докладах, хотя никаких свидетельств о раннем развитии московской торговли с Новгородом мы не имеем. Да это и понятно. Ведь Нов­город торговал с ганзейскими городами в основном товарами, привозимыми из его волостей, а также с Двины и Верхнего Поволжья, а Москва торговала теми же товарами с итальянскими рес­публиками. Новгород и Москва направ­ляли свои торговые усилия в разные стороны. Новгородская торговля в XIV в. ориентировалась на север, а москов­ская - на юг, в Геную и Венецию.
        Связи Москвы с Новгородом стали быстро усиливаться в XV в., особенно во второй его половине, когда турки овладели Константинополем и итальян­скими колониями в Крыму. Тогда Нов­город и делается отдушиной для москов­ской торговли; тогда между Москвой и Новгородом устанавливаются более прочные экономические связи, что в не­малой степени способствует быстрому подчинению Новгорода московским князьям.
        По Ламе и Шоше можно было доб­раться от Волока Ламского к Волге, но этот путь в конечном итоге выводил к Твери. К тому же река Лама под горо­дом Волоколамском настолько ничтожна по глубине и ширине, что никак не ве­рится в ее торговое значение. Из Моск­вы к Твери легче было добраться или сухим путем, или по Волге от Дмитрова. Участок же водного пути от Дмитрова до Твери засвидетельствован нашими источниками. Этой дорогой, например, великая княгиня Софья Витовтовна спа­салась в Тверь, Шемяка догнал ее на устье Дубны. Другой путь на запад шел через Смоленск, куда вела сухопутная дорога, так как водный путь Москвы к Можайску вверх по Москве-реке имел небольшое значение: верховье Москвы-реки слишком удалено от сколько-нибудь судоходных рек верхнеднепровского бас­сейна. Поэтому наши источники и мол­чат о судоходстве от Москвы до Мо­жайска или даже до Звенигорода. Верх­нее течение Москвы-реки имело только второстепенное значение, тогда как свя­зи с Западом поддерживались главным

-85-

образом сухопутными дорогами, значе­ние которых непрерывно увеличивается и становится особенно заметным с XV в., когда замечается подъем западных под­московных городов: Рузы, Звенигорода, Вереи, Боровска. Это - признак ожив­ления и экономического роста западной окраины Московской земли, а также уси­ления ее связей с Западом.
        Путь из Москвы в Новгород обычно шел через Тверь. Эта дорога была наи­более безопасной и оживленной, вслед­ствие чего такой крупный монастырь, как Троице-Сергиев, рано озаботился приоб­ретением на Новгородско-Тверской до­роге большого села Медна «промеж Торжьком и Тверью» 38). Однако известен был и другой, несколько более кружной путь из Москвы в Новгород. Как и пред­полагал И. Е. Забелин, он проходил через Волоколамск на Микулин и далее прямо на Торжок, в обход тверских владе­ний 39). Такой длинный путь имел свои удобства, так как позволял объезжать тверские таможенные заставы, и по нему нередко ездили из Новгорода в Москву и обратно. Дорога на Волок была оди­наково удобна и для новгородцев, и для москвичей. Поэтому Великий Новгород и Москва упорно держали Волок Ламский у себя в совладении, чтобы иметь прямой доступ из Московской земли в Новгородскую.
        Московские товары 40) состояли из ме­хов и сельскохозяйственных продуктов. Какое-то значение должны были иметь привозные итальянские, греческие и во­сточные предметы. Из Новгорода, веро­ятно, поступали оружие и ткани, в пер­вую очередь сукна, привозимые из ган­зейских городов. «Поставы ипские», т. е. штуки знаменитого фландрского сукна, известного на Руси под именем «ипского» (от города Ипра), неизменно упоминаются в числе подарков, подне­сенных великому князю новгородцами 41).

 ТОРГОВЛЯ С ЗАПАДОМ

        Важнейшие пути из Москвы на За­пад проходили через Волок Ламский и Смоленск. Сухопутная дорога от Волока на Ржев и Зубцов имела, по-видимому, большее значение, чем воображаемый водный путь по небольшим речкам, про­токам Днепра и Москвы-реки. Около 1370 г. этим путем «...от Рускыя земли западныя, от Москвы и от Твери до Смо­ленска», ходил архимандрит Агрефений, насчитав 490 верст до Смоленска 42). Не­ясно только, откуда считать 490 верст до Смоленска - от Москвы или от Твери, или дело надо понимать таким образом, что Агрефений ходил в Смоленск из Москвы через Тверь, что также вполне допустимо. Прямой путь из Смоленска в Москву в основном должен был сов­падать с позднейшей Смоленской доро­гой, так как Вязьма считалась промежу­точным пунктом 43). Весь путь от Смолен­ска до Москвы в начале XV столетия одолевался примерно в 7 дней. Так, мит­рополит Фотий выехал из Смоленска на Пасху, а приехал в Москву на той же не­деле 44).
        Московская торговля с Западом под­держивалась в основном при посредстве Смоленска. Особенно прочные связи с Литовским великим княжеством уста­навливаются с конца XIV в. Летопись отмечает, что в 1387 г. «...прииде князь Василей на Москву, а с ним князи лятьския паны, и ляхи, и литва» 45). Речь идет о Василии Дмитриевиче, бежавшем из Орды в Подольскую землю, а оттуда прибывшем в Москву. Конечно, торгов­ля Литовского великого княжества с Москвой велась и ранее, но она особен­но усиливается в XV столетии. В Китай-городе с давнего времени находилась церковь с характерным названием Воск­ресения в Панех, или в Старых панех 46). Существование православной церкви с подобным названием заставляет пред­полагать, что «паны» были православ­ного исповедания. Некоторые москов­ские купцы являлись контрагентами ли­товских заказчиков, в их числе нахо­дим Василия Ермолина, от которого со­хранилось любопытное послание, на­писанное им пану Якову, вероятно, ли­товскому «писарю» Якубу, приходивше­му в Москву послом от литовского вели­кого князя в 1468 г. Ермолин писал своему заказчику, что в Москве можно найти рукописи и сделать с них хоро­шие копии, но требовал прислать ему денег и бумаги. «Пришли немало,- пишет далее Ермолин,- а лишка не дам ничего, а наряжу ти, пане, все по твоей мысли» 47). В рассказе о митрополите Фотии назван литовский купец, оклеве­тавший митрополита («...некто гость с торгом прииде из Литвы») 48).
        Каждый год в Москву съезжалось «...множество купцов из Германии и

-86-

Польши для покупки различных мехов, как-то: соболей, волков, горностаев, белок и отчасти рысей» 49). В этом известии итальянского путешественника Москва выступает основным центром торговли мехами наряду с Новгородом. Главным товаром, ввозимым с Запада, было сукно. Поэтому и суконный ряд в московских торговых рядах в XVIII в. носил назва­ние Суконного Смоленского ряда 50).

 МОСКВА - ЦЕНТР СУХОПУТНЫХ ДОРОГ

        Водные пути имели определяющее значение для московской торговли, так как и в зимнее время речные русла были удобны для проезда, когда сугробы снега засыпали лесные дороги и там бы­ло легко сбиться с направления. Однако по мере роста населения увеличивалось значение сухопутных дорог, на которые в наших исторических трудах обычно обращается мало внимания. Централь­ное положение Москвы очень быстро превратило ее в подлинный узел сухопут­ных дорог важного значения. Без них некоторые удобства географического по­ложения Москвы не играли бы столь большой роли, как мы это видим в XIV-XV вв. Так, Москва сообщалась со своей северной гаванью (Дмитровом) только сухопутным путем и на относи­тельно большом расстоянии - в 70 км.
        Хорошее представление о дорогах, сходившихся к Москве, дает «Книга Большого чертежа», дошедшая в редак­ции XVII в., но восходящая, по край­ней мере, к предыдущему столетию. Пополняя сведения книги скудными ле­тописными заметками XIV-XV вв., мы можем до некоторой степени судить о древних московских дорогах.
        Важнейшей дорогой из Москвы на юг была дорога на Коломну, выводившая далее к Рязани. На Коломну можно было ехать тремя дорогами: Болвановской, Брашевской и Котловской 51). Болвановская дорога начиналась от восточной оконечности города, где до нашего вре­мени существовала церковь Николы на Болвановке, в районе Таганской пло­щади. Дальнейшее направление дороги неясно. Она, по-видимому, вела на Коломну по левому берегу Москвы-реки. Что касается Брашевской дороги, то и она должна была вначале идти по левому берегу Москвы-реки, иначе через нее не надо было бы переправляться на другой берег «...на красном перевозе в Боровеце» 52). Красный боровский перевоз за­служил свое прозвище благодаря на ред­кость красивому расположению. Его надо искать там, где при впадении Пах­ры в Москву-реку возвышаются так на­зываемые Боровские холмы. Видимо, Брашевская дорога шла на Угрешу, а оттуда вдоль реки до воровского пере­воза и далее по правому берегу Моск­вы до Коломны 53). Третья дорога на Коломну вела через деревню Котлы, которая и до сих пор стоит на южной окраине Москвы. Эта последняя дорога служила наиболее обычным путем из Москвы в Коломну, самым безопасным от всяких случайностей. По ней в 1390 г. прибыл в Москву митрополит Киприан, возвращавшийся из Царьграда 54).
        Через Коломну и Рязань проходила сухопутная Ордынская дорога, давшая в Москве название одной из улиц в Замо­скворечье. Из Астрахани до Москвы добирались 1,5 месяца, причем дорога сна­чала шла вдоль Волги, а потом через степь 55).
        Очень рано в наших источниках появ­ляется Владимирская дорога. В сказании о перенесении Владимирской иконы в Москву в 1395 г. она названа «великой» дорогой. Замечательнее всего, что она подходила к Москве у Сретенских ворот, в районе Кучкова поля, следовательно, не с востока, как можно было бы ожи­дать, а с севера («...на Кучкове поле близ града Москвы, на самой велицей дорозе Володимерьской») 56). Вероятно, это показывает первоначальное направ­ление Владимирской дороги, которая поворачивала от Клязьмы к Москве по кратчайшему расстоянию.
        Направление старых сухопутных до­рог обозначено названиями некоторых московских улиц: Стромынка, Тверская, Дмитровка. Из них требует объяснения только Стромынка, которая выводила на Киржач и далее на Юрьев-Польский. Она получила название от села Стромынь по дороге на Киржач, о котором известно с 1379 г. 57) К перечисленным дорогам прибавляется группа западных сухопутных дорог: Волоцкая, Можай­ская и Боровская. Все они в достаточ­ной мере описаны в «Книге Большого чертежа», когда их направление оконча­тельно установилось. В XIV-XV вв. о сухопутных дорогах упоминается слу-

-87-

чайно, но и то, что нам известно, четко рисует Москву как большой торговый город, куда ведет немалое количество водных и сухих путей.

 МОСКВА - ОДИН ИЗ ЦЕНТРОВ МЕЖДУНАРОДНОГО ОБМЕНА

        Краткий очерк тех путей, которые вели к Москве, показывает нам, что Мо­сква XIV-XV вв. принадлежала к числу крупнейших торговых центров Восточ­ной Европы. Благодаря центральному положению она выделялась среди других русских городов, имела несомненные преимущества и перед Тверью, и перед Рязанью, и перед Нижним Новгородом, и перед Смоленском. По отношению ко всем ним Москва занимала цент­ральное место и одинаково была связана как с верхним течением Волги, так и с Окой, имея своими выдвинутыми вперед аванпостами Дмитров и Коломну. Мож­но сказать без ошибки и без преувели­чения, что ни в каком другом средне­вековом русском городе мы не найдем такого пестрого смешения народов, как в Москве, потому что в ней сталкивались самые разнородные элементы: немецкие и литовские гости с Запада, татарские, среднеазиатские и армянские купцы с Востока, итальянцы и греки с юга. В главе об иностранцах мы увидим, как этот пестрый элемент уживался в нашем городе, придавая ему своеобразный меж­дународный характер в те столетия, ког­да Москва изображается порой только небольшим городом, о котором толком ничего не говорится даже в специальных исторических трудах.
        Для иностранца, прибывшего в Моск­ву с Запада, русские земли представ­лялись последней культурной страной, за которой расстилались неизмеримые пространства татарской степи. «12 сентября 1476 года вступили мы наконец, с бла­гословением божиим, в землю Рус­скую,- пишет итальянский путешественник о поездке из Астрахани в Моск­ву. - 26-го числа (сентября того же го­да. - М. Т.) прибыл я наконец в город Москву, славя и благодаря всемогущего бога, избавившего меня от стольких бед и напастей» 58), - вырывается у него вздох облегчения. В пределах Русской земли итальянец-путешественник счи­тает себя в безопасности. «Светлейшая Венецианская республика» поддержива­ет сношения с Москвой; если русские обычаи кажутся итальянцу грубыми, а русская вера - еретичеством, то не забу­дем о типичном заблуждении многих

Георгий Победоносец и Дмитрий Солунский

-88-

путешественников, склонных считать другие народы грубыми, невежествен­ными и отсталыми 59).
        В Москве итальянцы и немцы стал­кивались с татарами, сведения о которых у Матфея Меховского 60) и Герберштейна явно получены через русские руки. Здесь они узнавали о далеких северных стра­нах, богатых драгоценными мехами. Че­рез Москву легче всего было добраться в Среднюю Азию, как это сделал Дженкинсон во второй половине XVI в. 61)
        Европейские и азиатские костюмы причудливо перемешивались на ее ули­цах. Вот почему Москву XIV-XV вв. по праву надо считать важнейшим международным пунктом средневековой Во­сточной Европы. Этот международный характер Москвы подчеркивается и ран­ним появлением в ней видных купече­ских фамилий, связанных с крупной за­рубежной торговлей.

 МОСКОВСКИЕ КУПЦЫ

        Накопление капиталов в руках мо­сковских купцов было тесно связано с черноморской торговлей. Поэтому ве­дущая купеческая группа и получила в Москве прозвание гостей-сурожан. О них говорили, что они «...сходници суть з земли на землю и знаеми всеми, и в Ордах, и в Фрязех». По счастливой случайности нам известны имена 10 го­стей-сурожан, ходивших с Дмитрием Донским на Куликово поле. Никонов­ская летопись, которая частично сохра­нила одну из ранних редакций сказания о Мамаевом побоище, называет их так: 1) Василий Капица, 2) Сидор Елферьев, 3) Константин, 4) Кузьма Коверя, 5) Семион Онтонов, 6) Михайло Саларев, 7) Тимофей Весяков, 8) Дмитрий Черной, 9) Дементий Саларев, 10) Иван Ших 62).
        В этом списке не все передано точно. Из другой редакции сказания узнаем, что безымянного Константина прозывали Волком, а Михаила Саларева звали не Саларевым, а Сараевым 63). В третьей ре­дакции сказания Константин назван Петуновым 64), а в четвертой находим новые изменения: Василий, оказывается, носит имя не Капица, а Палица, Константин имеет прозвище Белца, Тимофей назван не Весяковым, а Васковым 65). Как далее мы увидим, все эти изменения не вносят чего-либо нового и оставляют в непри­косновенности список Никоновской ле­тописи как наиболее древний и достовер­ный. С течением времени имена гостей-сурожан, современников Дмитрия Дон­ского, забывались и подправлялись та­ким образом, что на месте малопонят­ного Капицы появилось более знакомое прозвище Палица.
        В. Е. Сыроечковский в своей моно­графии о гостях-сурожанах проследил историю Саларевых, но в XIV-XV вв. еще большей известностью пользова­лись Онтоновы, Ермолины и Весяковы. Названный в сказании о Мамаевом по­боище Симеон Онтонов считался одним из крупнейших и богатейших купцов. Его наши источники называют челове­ком «...от великих купець и славных гос-подьствующему граду Москве» 66). Имя и отчество Семена Онтонова, кажется, ручаются за его русское происхождение.
        Менее известно о Тимофее Весякове, но «Весяков двор» стоял в Китай-городе поблизости от Богоявленского монасты­ря во второй половине XV в. 67) Вероят­но, он чем-нибудь выдавался среди дру­гих окружающих его строений. О другой такой постройке, воздвигнутой купцом Тароканом у Фроловских ворот в Крем­ле, упоминает летописец в 1471 г.: «Того же лета Тарокан купець заложи себе полаты кирпичны во граде Москве, у градной стены, у Фроловских ворот; единаго лета и сведе» . Это была едва ли не первая каменная постройка в Москве жилого типа, отмеченная по своей не­обычности в летописи. Палата имела сводчатый верх («сведена»), как это мы обычно наблюдаем в старинных русских постройках.
        Потомка еще одного гостя-сурожанина, ходившего против татар с Дмит­рием Донским, Ивана Шиха, мы найдем» во второй половине XV в. Это Андрей Шихов, один из кредиторов князя Юрия Васильевича. Князь получил от него 30 рублей, отдав в залог постав ипрского сукна 69).
        Мы видим, что денежные капиталы держались в отдельных купеческих ро­дах иной раз почти на протяжении це­лого столетия. В этом несомненный при­знак прочности торговых связей и де­нежных богатств, накопленных москов­ским купечеством. Среди него выделяют­ся фамилии, которые приобретают земельное имущество и вступают в ряды родовой знати. Такой путь возвышения

-89-

купеческих родов можно проследить на примере Ермолиных и Ховриных, двух знаменитейших московских купече­ских фамилий XV в.

 ЕРМОЛИНЫ

        Наиболее замечательными предста­вителями Ермолиных были Дмитрий Ермолин и его сын Василий, прославив­шийся своими архитектурными работа­ми. О начале рода Ермолиных можно судить по тем прозвищам, которые но­сил Дмитрий. Его называли по деду Васкиным («...от московских великих купцов, нарицаем Ермолин Васкина»). Известно было, что отец Дмитрия, Ермола, постригся в Троицком мона­стыре, «...преобидев толикое богатство и таковый лик сынов, паче же благоро­дием сущим и богатем», при игумене Никоне, т. е. до 1426 г. Пострижение в монастырь обычно обозначало конец мирской карьеры и совершалось на скло­не лет. Следовательно, деятельность Ермолы надо относить к началу XV в., а вернее, к еще более раннему времени - концу XIV столетия. В том же Троиц­ком монастыре был пострижен и Герман, брат Ермолы 70).
        Отцом Ермолы, как мы видели, был некий Васка или Васька, т. е. Василий, родовое имя, сохранившееся у Ермоли­ных и позже. Ермолин не упоминается в списке гостей-сурожан, взятых Дмит­рием Донским в поход против Мамая, но в нем показан на первом месте Васи­лий Капица (или Капца), которого предположительно можно считать родона­чальником Ермолиных.
        Таким образом, перед нами вырисо­вывается родословная одного из ку­печеских родов XIV-XV вв. Он начи­нается гостем-сурожанином Василием Капицей и продолжается Ермолой и Германом, которых еще зовут по отцу Васькиными.
        Дмитрий Ермолин, наследовавший в третьем поколении богатства Василия Капицы, принадлежал к числу знатней­ших москвичей середины XV в. О нем рассказывается в сказании о чудесах Сергия Радонежского, причем харак­терна сама причина, по которой был записан случай с Дмитрием Ермоли­ным, в иноках Дионисием. Дмитрий ссорился с игуменом Троицкого монасты­ря Мартиньяном по поводу монастыр­ской пищи. Смысл его речей был таков: «Что я могу сделать, если не в состоя­нии есть вашего хлеба и варева! Знаешь сам, что я вырос в своих домах, пита­ясь не такими кушаньями» («Что имам сотворити, яко хлеба вашего и варе­ния не могу ясти? А ведаешь сам, яко возрастохом во своих домех, не тако­выми снедми питающеся» 71)).
        Род Ермолиных был довольно мно­гочисленным. У Дмитрия были братья Петр и Афанасий, сын Василий, были и другие сродники. Еще одна любопыт­ная черта характеризует Дмитрия Ер­молина как образованного человека. Он умел «...глаголати русски, гречески, половецки»; под последним надо пони­мать татарский язык 72). Знакомство с греческим языком объясняется торго­выми интересами Дмитрия Ермолина-Васкина. Он такой же гость-сурожанин, как и его предполагаемый дед Василий Капица. Перед нами бывалый человек, торговавший, судя по знанию греческо­го и татарского языков, с Азовом, Сурожем, Кафой и Константинопо­лем.
        К четвертому колену Ермолиных принадлежал Василий Дмитриевич, быв­ший видным подрядчиком и архитек­тором своего времени. Во второй поло­вине XV в. Василий Дмитриевич Ермо­лин подновлял камнем кремлевскую стену, поставил на Фроловских воро­тах резные из камня фигуры Георгия Победоносца и Дмитрия Солунского, подновлял собор Вознесения в Кремле, поставил в Троице-Сергиевом монастыре каменную трапезную, собрал развалив­шийся собор в Юрьеве-Польском, зна­менитый резными украшениями по кам­ню, обновил каменную церковь и Золо­тые ворота во Владимире - одним сло­вом, принимал непосредственное и дея­тельное участие в каменном строитель­стве начала княжения Ивана III 73). Ва­силий Ермолин исполнял эти работы как подрядчик и архитектор, конкурируя с другим московским родом - Голо­виных.
        Для рода Ермолиных характерно стремление обзавестись недвижимым имуществом. В XV в. им принадлежало село Спасское-Семеновское (теперь Спас-Каменка), а также Старое Ермолинское (ныне Ермолино). Спасское-Семеновское было куплено Василием

-90-

Дмитриевичем Ермолиным у Рагозы Терентьева в XV в. Оно находилось побли­зости от села Старое Ермолинское, на южной окраине Дмитровского уезда. Свое название Ермолино получило от известного нам Ермолы, деда Василия Дмитриевича. Это указывает на то, как рано гости-сурожане стали переходить в ряды земельной знати и родниться с боярами. Так, уже дочь Василия Дмит­риевича Ермолина вышла замуж за Дмитрия Васильевича Бобра, который получил на купленное им у тестя село Спасское несудимую грамоту в 1463 г. 74) Вотчинами владел и Петр Ермолин, дядя Василия Дмитриевича. Ему принадлежа­ло село Куноки в Дмитровском уезде 75).
        Василий Дмитриевич был крупней­шим и, кажется, наиболее выдающимся из Ермолиных, любителем и знатоком архитектуры, скульптуры и книжного дела. Таким он выступает перед нами в послании «От друга к другу», которое упоминалось нами выше в связи с торгов­лей Москвы с Западом. Род Ермолиных можно показать в такой таблице:

 ХОВРИНЫ

        Еще показательнее история купече­ского рода Ховриных. Сами Ховрины вели свое происхождение от некоего князя Стефана, который пришел к Дмит­рию Донскому «...из своей вотчины, с Судака да из Манкупа да из Кафы». У князя Стефана был сын Григорий Ховра, а у Григорья - сын Володимер 76). Это родословие было составлено одним из Ховриных и внесено в «Государев Родословец» в середине XVI в., значит, спустя более полутора столетий после выхода на Русь предполагаемого родо­начальника Ховриных 77). Почему Хов­рины потеряли свое княжеское имя и что это была за вотчина у князя Стефана в Судаке, Манкупе и Кафе, в родослов­ной не объяснено. Поэтому уже И. Е. За­белин предполагал, что родоначальник Ховриных «...хотя и назван князем, но явился в Москву не боярином или кня­зем-воином с дружиною, как приходи­ли другие иноземцы, а человеком гражданским, торговым» 78). С этим замечани­ем можно вполне согласиться, впрочем, с добавлением, что князь Стефан никог­да и не был родоначальником Ховриных, род которых, по нашему мнению, на­чался от Кузьмы Коверя (Ковыря, Ковра, Ковера), названного выше в числе гостей-сурожан, современников Дмит­рия Донского.
        Владимир Григорьевич Ховрин, внук предполагаемого Стефана, оказывается гостем и казначеем великого князя. Хов­рины быстро выдвинулись в первые ряды московских богачей. Владимир Гри­горьевич в 1450 г. построил на своем дворе каменную церковь Воздвиженья Креста Господня. Это была уже вторая церковь Ховриных, поставленная на месте первой, развалившейся во вре­мя большого московского пожара 79). Судя по позднейшим описаниям, камен­ная ховринская церковь имела неболь­шие размеры. «Она была построена на подклетном нижнем ярусе, где, по всему вероятию, помещались кладовые пала­ты. Так обыкновенно строились храмы именно для сохранения имущества от по­жаров» 80). При церкви помещалась па­латка длиной 3 аршина, а шириной 4,5 аршина (2,2 х 8,3 м), видимо слу­жившая для хранения казны Ховриных.
        Позже Ховрины построили для себя каменные палаты в два этажа. Вверху находились 4, а внизу 5 комнат («пере­делов»). При палатах устроено было два каменных погреба 81).
        На примере Ховриных можно наблю-

-91-

дать тот переходный период, когда преж­ний купец делается родовитым челове­ком и превращается в боярина. В 1450 г. Владимир Григорьевич Ховрин назван необычным титулом: «...гость да и болярин великого князя» 82). Слова «да и болярин» как будто указывают, что пере­мена в положении Ховрина произошла недавно. Пожалование боярством могло и в самом деле стоять в связи с денеж­ной помощью, которую Ховрины оказа­ли Василию Темному в тяжкие годы его ослепления, заключения в Угличе, удач­ного бегства в Кириллов монастырь и победоносной борьбы с Шемякой.
        В XVI в. род Ховриных, принявший второе имя Головиных, окончательно вступает в ряды московского боярства, постепенно разрывая связь с торговлей и делаясь типичной дворянской фами­лией.

 КУПЕЧЕСКИЕ ОБЪЕДИНЕНИЯ В МОСКВЕ

        Верхушка московского купечества объединялась в две группы: гостей-сурожан и суконников. Деление торговых людей на Гостинную и Суконную сотни сохранялось и в XVII в., но тогда назва­ния гостей и суконников оставались лишь по традиции. Иное было в XIV- XV вв., когда гости и суконники состав­ляли не только особые корпорации, но и объединялись спецификой их торговой деятельности. Гости-сурожане торгова­ли с югом, суконники - с Западом; глав­ным товаром первых были шелковые ткани, вторые в основном торговали сук­ном. В общественном положении сурожане стояли выше суконников и других торговых людей. В летописных извести­ях обычно впереди упоминаются сурожане, затем суконники и купчий люди 83).
        Общественное значение купеческой верхушки в первую очередь держалось на их богатстве. С понятием о сурожанах, суконниках и прочих купцах соединялось представление как о людях, «...их же суть храми наполнени богатст­ва, всякого товара». В поддержке купе­ческой верхушки нередко нуждались сами великие князья, особенно во вре­мя междоусобных смут или размирья с Ордой. Это испытал на себе Василий Темный, против которого злоумышляли вместе с Шемякой многие из москвичей - бояре и гости 84). Гости и сукон­ники давали деньги и отцу Шемяки, князю Юрию Галицкому, помогая ему расплатиться с ордынскими долгами 85). Вообще роль купечества в ранней исто­рии Москвы гораздо заметнее и виднее, чем это может представляться на пер­вый взгляд.
        Несмотря на всю скудость известий наших источников, они все-таки позво­ляют отметить еще одну важную осо­бенность истории московских сурожан и суконников - существование среди них корпораций типа западноевропейских гильдий. Правда, на этот счет мы имеем и обратные мнения. Например, В. Е. Сыроечковский считает, что «...ни гости, ни суконники Москвы не развились в настоящую «гильдию», хотя бы сколь­ко-нибудь подобную новгородскому Иванскому сту», хотя он и готов допу­стить для московских купцов «...неко­торые начатки корпоративности», так как летопись говорит о церкви Ивана Златоуста, бывшей изначала строением московских гостей 86). Для высказываний В. Е. Сыроечковского вообще характер­на чересчур большая осторожность в вы­водах, иногда сводящая на нет всю цен­ную работу, проделанную автором. Меж­ду тем летописный текст, заставивший исследователя задуматься над вопросом о существовании некоторых зачатков корпоративности у московских купцов, сам по себе очень красноречив. «Того же лета, - записал московский летописец под 1479 г., - июля месяца, заложил церковь Иоанна Златаустаго великий князь Иван (Васильевич.- М. Т.) камену, а преже бывшую древяную разо­брав; бе же та изначала церковь гостей московских строение, да уже и оскудевати начят монастырь той; князь же вели­кий учини игумена тоя церкви выше всех соборных попов и игуменов града Моск­вы и заградскых попов еще за лето преже сего, егда обет свой положи, понеже бо имя его наречено бысть, егда бывает праздник принесение Иоана Златаустаго, генуариа 27, а в застенке тоя церкви повеле церковь другую учинити, того же месяца 22, Тимофея апостола, в тот день родися, а ту разбраную церковь древя­ную повеле поставити в своем монасты­ре у Покрова в садех, еже и бысть, пер­вую малую разобрав» 87). В более крат­ком сообщении другой летописи находим интересную деталь. Летопись называет церковь «бывшей гостиной древяной» 88).

-92-

        Итак, церковь Иоанна Златоуста была строением московских гостей, что позволяет видеть в ней патрональную церковь верхушки московского купече­ства - гостей. Известно, что патрональные церкви имели значение не только религиозного, но и гражданского учреж­дения. При них обычно устраивались подвалы и амбары для хранения това­ров, помещалась общая купеческая ка­зна, устраивались в определенные дни общинные праздники. Название церкви Иоанна Златоуста - «...бывшей гости­ной древяной»,- может быть, указы­вает на существование другого храма, принадлежавшего гостям, уже не дере­вянного, а каменного. Запустение мо­настыря, бывшего изначала церковью московских гостей-сурожан, обратило на себя внимание Ивана III, что было не случайным явлением, а могло быть тесно связано с оживлением сношений с Ита­лией в конце XV в.
        Некоторые указания на такие же церкви, связанные с гостями, видим в названии другой московской церкви. Со­бор Николы Гостунского был поставлен в 1506 г., на том месте, «...иде же стояла церковь деревяная старая Никола Лняной зовомый» 89). По-видимому, назва­ние «льняной» церковь получила от объ­единения купцов, торговавших льном, а из западноевропейских источников мы знаем, что Николай Чудотворец считался покровителем торговцев льном.
        Какие же права могли иметь объеди­нения гостей и суконников? В XVII в. во главе последних стоял «суконничий ста­роста». Суконники платили золотые и пищальные деньги, поворотное, мостили уличные мосты и сторожили уличные решетки, от чего, впрочем, не освобож­дались и монастырские подворья 90). Обя­занности суконников, обозначенные нами, окончательно оформились в XVII в., но корпорация их сложилась гораздо раньше. Еще в 1621 г. суконники просили о выдаче им жалованной грамо­ты, потому что такая грамота «...сгорела у них в московское разоренье» 91).
        Что обязанности и привилегии гостей и суконников относятся к временам очень давним, можно увидеть из того, что об их службе говорится уже в междукняжеских договорах конца XIV в. В договоре 1388 г. статья устанавливает обязанности князей-совладельцев Моск­вы по отношению к гостям, суконникам и городским людям: «...блюсти ны с одиного, а в службу их не приимати» 92). Воп­рос о том, что понимать под службой гостей, суконников и городских людей, вызвал полемику в исторической лите­ратуре. Одни исследователи полагали, что речь идет о военной службе (С. М. Соловьев 93) и В. Е. Сыроечковский 94)), тогда как другие (М. А. Дья­конов 95)) видели в этом финансово-хозяйственную службу, подобную обязан­ностям, которые несли на себе москов­ские гости и торговые люди в XVI- XVII вв. Оба мнения, однако, грешат неточным пониманием слова «служба», имевшего в XIV-XV вв. совершенно определенный смысл вассальной зави­симости. Русское средневековье выработало даже особый термин «приказаться в службу» для обозначения приня­тия на себя вассальной зависимости. Как всякий свободный человек, горожанин мог «приказаться в службу» к одному из князей-совладельцев Моск­вы со всеми вытекающими отсюда по­следствиями. В понятие же «службы» входили различные обязанности «слу­ги» - вассала, в том числе обязанность выступать с господином в поход против неприятелей. Поступая в «службу» к ко­му-либо из князей-совладельцев, город­ской человек нарушал права остальных, так как он переходил под власть дворского того или иного князя и тем самым нарушал корпоративные привилегии сурожан и суконников.
        В чем же заключались эти корпора­тивные привилегии? О них можно су­дить по позднейшим грамотам москов­ским гостям. В известной грамоте 1598 г., данной новгородскому торговому че­ловеку Ивану Соскову по случаю пожа­лования его «гостиным имянем», нахо­дим освобождение его от стоялыциков, разрешение безъявочно и безвыимочно держать дома питье, установление под­судности только самому государю 96). Важнейшей из этих привилегий яв­ляется подчинение гостя суду ве­ликого князя, а именно такое пожа­лование находим в грамоте Дмитрия Донского новоторжцу Микуле с детьми 97).
        Непосредственная подсудность вели­кому князю и освобождение от уплаты пошлин, вероятно, и составляли те при­вилегии, которыми пользовались гости и суконники с давнего времени. «Нельзя не заметить некоторого родства между новгородскими пошлыми купцами и мос-

-93-

ковскими гостями и людьми гостинной и суконной сотни» 98), - пишет В. И. Сер­геевич, тотчас же указывая на отдален­ность такого родства. Но это родство представляется отдаленным только по­тому, что он сравнивает два явле­ния, хронологически разделенные пятью веками: «пошлых» новгородских купцов XII в. и московских гостей XVII в. Меж­ду ними лежит целая пропасть, но такая пропасть не существовала между мос­ковскими гостями-сурожанами и суконниками, с одной стороны, и их новгород­скими собратьями - с другой в XIV- XV вв. Понять же большое влияние на политические события указанного време­ни гостей-сурожан и суконников, отвергая существование у них купеческих союзов, гораздо труднее, чем допустить, что московские купцы в период феодаль­ной раздробленности во всем были похо­жи на новгородских. Да и как понять без этого постоянное указание на гостей и суконников как особые группы город­ского населения, а таких указаний в на­ших источниках немало. Порядки Мос­ковского государства XVII в. уничто­жили старину, оставшуюся только в тра­диционных названиях гостей и суконни­ков, но она ясно выступает в ранних ле­тописных известиях и говорит о том вре­мени, когда гости-сурожане и суконники составляли прочные купеческие корпо­рации.

-94-

 ПРИМЕЧАНИЯ

        1) Митрополит Пимен поехал из Москвы во втор­ник 13 апреля, а в Коломну прибыл в субботу. От Москвы до Коломны добрался сухим путем, так как на реках не прошел еще лед. В летописи так и сказано, что от Коломны митрополит пое­хал к Рязани «по реце по Оке» (ПСРЛ. Т. XI. С. 95).
        2) ПСРЛ. Т. XI. С. 97.
        3) В 1390 г. этой же Донской дорогой приехал в Москву митрополит Киприан, встреченный великим князем на Коломенской дороге у Кот­лов (ПСРЛ. Т. XVIII. С. 139).
        4) См.: Сыроечковский В. Е. Гости-сурожане. М.; Л., 1935.
        5) Muralt E. Essai de chronographie byzantine. Spb., 1871. P. 517, 520.
        6) Приселков М. Д., Фасмер М. Р. Отрывки B. Н. Бенешевича по истории русской церкви XIV века // Известия Академии наук. Отделе­ние русского языка и словесности. Пг., 1916. Т. XXI. Кн. I. С. 58-59.
        7) Heyd W. Geschichte des Levantshandels im Mitte-lalter. Zweiter Band. Spb, 1879. S. 204-210.
        8) Ibid. S. 207-208; первый договор относится к 28 ноября 1380 г., второй - к 23 февраля 1381 г.
        9) Тихомиров М. Н. Византия и Московская Русь // Исторический журнал. 1945. № 1-2. C. 9-13 [Переизд.: Тихомиров М. Н. Истори­ческие связи со славянскими странами и Визан­тией. М., 1969].
        10) ПСРЛ. Т. XI. С. 39.
        11) «Поиде Волгою в судех к Сараю, хотя ити в Царьгород» (ПСРЛ. Т. XXIII. С. 123).
        12) Хожение инока Зосимы 1419-1422 годов / Под ред. X. М. Лопарева // Православный Пале­стинский сборник. СПб., 1889. Вып. XXIV. С. 3. Маршрут от Новгорода до Константинополя показан в хождении Епифания в 1415-1417 гг. Он считает от Новгорода до Великих Лук 300 верст, до Полоцка - 180, до Минска - 200, до Слуцка - 90, до Великого Слуцка - 250, до Белгорода - 500, от Белгорода до Царьграда - 500 (Сказание Епифания-мниха о пути к Иерусалиму / Под ред. архим. Леонида // Православный Палестинский сборник. СПб., 1887. Вып. XV. С. 1-2).
        13) Забелин И. Е. История города Москвы. М., 1902. С. 86-87.
        14) Сыроечковский В. Е. Указ. соч. С. 24.
        15) Соколов Пл. Русский архиерей из Византии. Киев, 1913.
        16) Памятники древнерусского канонического пра­ва // РИБ. СПб., 1880. Кн. VI. С. 186.
        Коммент.: «Куны» - деньги, первона­чальное значение - шкурка куницы. Примене­ние термина «куны» в значении серебряной монеты сохранилось до XVII в. В 1470-е гг. Крым оказался под властью турок, завоевав­ших ранее Византию и Балканы.
        17) АИ. СПб., 1841. Т. I. № 252. С. 473-474. Кабала помечена 9 сентября без года, издатели отно­сят ее к 1389 г. Необычайный для русских до­кументов язык кабалы объясняется тем, что она переведена с греческого подлинника.
        18) «Имеешь волю ты сам, и вся твоя страна имати весь свой долг, от них же обретаешь Руськаго и в Кафе, и во Оце, и во Грецкой земли, и в поганьскый» (АИ. Т. I. № 252. С. 473-474).
        19) Савваитов П. И. Объяснительный указатель к описанию старинных царских утварей, одежд, оружия, ратных доспехов и конского прибора // Записки имп. Археологического общества. СПб., 1865. Т. XI. С. 415-416, 420, 501 [Отд. изд.: СПб., 1865].
        20) «А вы, печеряне, слушайте его и чтите, а он вас блюдет, а ходит по пошлине, как было при моем деде при князи при великом при Иване и при моем дяде при князи при великом при Семене, и при моем отци при князи при великом при Иване, так и при мне» (ААЭ. СПб., 1836. Т. I. № 6. С. 3) [АСЭИ. М., 1964. Т. III. № 4].
        21) ААЭ. Т. I. № 1. С. 1 [АСЭИ. Т. III. № 1].
        22) ПСРЛ. Т. XX. С. 280.
        23) ПСРЛ. Т. XXIII. С. 120. В более поздних летопи­сях Болгары заменены Казанью, чему неосмот­рительно следуют некоторые историки.
        24) ПСРЛ. Т. XXIII. С. 119-120; полнее в Нико­новской летописи (Т. XI. С. 24).
        25) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 104.
        26) Афанасий Никитин миновал на Волге: «Ка­зань, и Орду, и Услан, и Сарай, и Берекезаны» (ПСРЛ. Т. VI. С. 331).
        Коммент.: М. Н. Тихомиров не ссыла­ется на «Хожение за три моря 1466-1472», полное научное издание которого осуществлено советскими учеными несколько позднее - в 1948 г. См. рецензию М. Н. Тихомирова на этот труд (Тихомиров М. Н. Русская культура X- XVIII веков. М., 1968. С. 251-254). Отрывок из «Хождения Афанасия Никитина» опубликован М. Н. Тихомировым (Хрестоматия по истории СССР. М., 1960. № 106. С. 617-624).
        27) В «Казанском летописце» об этом сказано так:

-95-

«На той же день съезждяхуся в Казань изо всея Руския земли богати купцы и многия иноземцы далния, и торговаху с Русью великими драги­ми товары» (ПСРЛ. Т. XIX. С. 23).
        28) Худаков М. Очерки по истории Казанского ханства. Казань, 1923. С. 233-234.
        29) ПСРЛ. Т. XXIII. С. 134.
        30) ПСРЛ. Т. VI. С. 125.
        31) СГГД. М., 1813. Т. 1.№49-50. С. 102, 104 [ДДГ. М.; Л., 1950. № 30].
        32) Там же. № 22. С. 34 [ДДГ. № 1].
        33) ГИМ. Собр. Чудова монастыря. № 13 (Ефрем Сирин, XV в.) [Тихомиров М. Н. Записи XIV- XVII вв. на рукописях Чудова монастыря // АЕ за 1958 год. М., 1960. С. 18].
        34) Тихомиров М. Н. Город Дмитров: От осно­вания города до половины XIX века. М., 1925. С. 15-21 [Переизд.: Тихомиров М. Н. Российское государство XV-XVII веков. М., 1973].
        35) Герберштейн С. Записки о московитских де­лах. СПб., 1908. С. 122. См. также базельское издание 1556 г. (с. 77). [Латинский текст по базельскому изданию «Revum Moscoviti carum commentaric» с русским переводом издан в Пе­тербурге в 1857 г. студентами А. Тихменевым и И. Анонимовым. Сличение латинского и не­мецкого изданий показано в приложении к пе­реводу А. И. Малеина.]
        36) ГИМ. Синод, собр. № 485 (Неизданная Вологодско-Пермская летопись, под 1480 г.) [ПСРЛ. М.; Л., 1959. Т. XXVI. С. 264].
        37) Забелин И. Е. Указ. соч. С. 16.
        38) Памятники социально-экономической истории Московского государства XIV-XVII веков. М., 1929. № 25. С. 18-19.
        39) Этим путем ходил на Новгород в 1477 г. ве­ликий князь Иван III (ПСРЛ. Т. XVIII. С. 255).
        40) В 1445 г. тверской князь «...животов и товара московского и новгородского и новоторьского сорок павосков свезе в Тверь» (Новгородская летопись по Синодальному харатейному спис­ку. СПб., 1888. С. 427) [НПЛ. М.; Л., 1950. С. 426].
        41) ПСРЛ. Т. VI. С. 204.
        42) Хождение архимандрита Агрефения обители Пресв. Богородицы около 1370 г. / Под ред. архим. Леонида // Православный Палестин­ский сборник. СПб., 1896. Вып. XXXXVIII. С. 1.
        43) Во время войны Василия Дмитриевича с Витовтом в 1407 г. «...бывшем же им у Вязмы, и ту вземше перемирие разыдошася» (ПСРЛ. Т. XVIII. С. 154).
        44) Белокуров С. А. Русские летописи по рукописи, принадлежащей Н. П. Никифорову. М., 1897. С. 64.
        45) ПСРЛ. Т. XXIII. С. 131.
        46) Скворцов Н. Московская церковная старина: Уничтоженные в московском Китай-городе церкви. М., 1895. С. 16-17.
        47) Седельников А. Д. «Послание от друга к дру­гу» и западнорусская книжность XV века // Известия АН СССР. Серия VII. Отделение гуманитарных наук. 1930. № 4. С. 225 [Пере­вод «Послания» издан М. Н. Тихомировым (Хрестоматия... № 105. С. 610-617)].
        48) ПСРЛ. Т. XI. С. 224.
        49) Путешествие Амвросия Контарини, посла свет­лейшей Венецианской республики, к знамени­тому персидскому государю Узун-Гасану, совер­шенное в 1473 году // Библиотека иностран­ных писателей о России. СПб., 1836. Т. I. С. 111 [Отрывок издан М. Н. Тихомировым (Хрестоматия... № 108. С. 626-637). Последнее пере­изд.: Барбаро и Контарини о России: К исто­рии итало-русских связей в XV в. / Пер. Е. Ч. Скржинской. Л., 1971].
        50) Материалы для истории, археологии и статисти­ки Москвы, по определению Московской город­ской думы собранные и изданные И. Забели­ным. М., 1891. Ч. II. С. 1262 (ведомость 1736- 1745 гг.).
        51) «Князь же великий отпусти брата своего князя Владимера на Брашеву дорогою, а Белозерьскые князи Болвановскою дорогою, а сам князь великий поиде на Котел дорогою» (Шамбинаго С. К. Повести о Мамаевом побоище: При­ложение. СПб., 1906. С. 50) [Повести о Куликовской битве. М., 1959. С. 55].
        52) Там же. С. 51 [Повести о Куликовской бит­ве... С. 56].
        53) «От царствующего ж града Москвы, вниз по Москве 15 верст, монастырь Николы-чудотворца на Угреши. А ниже Угреши на Москве реки стоит город Коломна» (Книга Большому чер­тежу. СПб., 1846. С. 127) [Переизд. под ред. Н. К. Сербиной. М.; Л., 1950. С. 121].
        54) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 139.
        55) Из 45 дней путешествия 15 дней шли вдоль Волги, а потом степью. Выехав из Астрахани 10 августа, путешественники 12 сентября встре­тили первую русскую деревню, а 26 сентября вступили в Москву (Путешествие А. Конта­рини // Библиотека иностранных писателей о России... Т. I. С. 91 - 104).
        56) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 280 (из Троицкой утерян­ной пергаменной летописи).
        57) Там же. С. 129.
        58)[Путешествие А. Контарини // Библиотека ино­странных писателей о России... Т. I. С. 103- 104].
        59) Коммент.: «Москвитяне, как мужчины, так и женщины, вообще красивы собою, но весьма грубы и невежественны, - замечал А. Контарини. - Они имеют своего папу, поставляемого по их обычаю великим князем, нашего же пер­восвященника не ставят ни во что и всех нас почитают погибшими людьми... Образ жизни их состоит в следующем: утро до полудня прово­дят они на рынке, а потом отправляются в хар­чевню есть и пить, так что вечером никакой уже услуги ожидать от них нельзя» (Путешествие А. Контарини // Библиотека иностранных писа­телей о России... Т. I. С. 110-111). В новом из­дании перевод несколько иной (Барбаро и Кон­тарини о России... С. 228-229).
        60) Коммент.: Матвей Меховский (Матвей из Мехова) - польский историк и географ, про­фессор Краковского университета. Он не бывал в России, но по рассказам русских людей, приез­жавших в Польшу, издал в 1517 г. описание Российского государства - «Трактат о двух Сарматиях» (издан в переводе в СССР в 1936 г.).
        61) Коммент.: Дженкинсон - английский ку­пец и дипломат, в 1558-1559 и 1562-1564 гг. ездил через Россию в Иран и Среднюю Азию. Описание его путешествия в переводе с англий­ского, как и трактат Матвея Меховского, издано всего за 10 лет до выхода в свет книги М. Н. Ти­хомирова «Древняя Москва» (Путешествие Дженкинсона в 1557-1558 гг. // Готье Ю. В. Английские путешественники в Московском го­сударстве в XVI веке. Л., 1937).
        62) ПСРЛ. Т. XI. С. 54.
        63) Шамбинаго С. К. Указ. соч.: Приложение. С. 16 [Повести о Куликовской битве... С. 130].

-96-

        64) Там же. С. 51 [Повести о Куликовской бит­ве... С. 179].
        65) Там же. С. 95 [Повести о Куликовской бит­ве... С. 55].
        66) Древние жития преп. Сергия Радонежского, собр. и изд. ординарным академиком Н. Тихонравовым. Отделение II: Пахомиевская редакция жития и похвальные слова преп. Сергию. М., 1892. С. 90.
        67) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 219.
        68) ПСРЛ. Т. VI. С. 191.
        69) СГГД. Т. I. № 96. С. 230 [ДДГ. № 68].
        70) Древние жития преп. Сергия Радонежского... Отд. II. С. 158-160.
        71) Там же. С. 161.
        72) Там же. С. 163.
        73) ПСРЛ. Т. XXIII. С. 157-161.
        74) Тихомиров М. Н. Села и деревни Дмитровско­го края в XV-XVI веках // Московский край в его прошлом: Очерки по социальной и эко­номической истории XV-XIX веков. М., 1928. Вып. I. С. 22, 30 (Труды Общества изучения Московской губернии) [Переизд.: Тихоми­ров М. Н. Российское государство XV-XVII ве­ков. М., 1973]; Шумаков С. А. Обзор грамот Коллегии экономии. М., 1912. Вып. III. С. 91-92.
        75) Памятники социально-экономической истории Московского государства XVI-XVII веков / Под ред. С. Б. Веселовского и А. И. Яковлева. М., 1929. № 150. С. 108; издатели ошибочно считают Петра братом Василия.
        76) Родословная книга // Временник МОИДР. М., 1851. Кн. X. С. 89.
        77) Лихачев Н. П. Разрядные дьяки XVI века. СПб., 1888. С. 372, 414.
        78) Забелин И. Е. Указ. соч. С. 267.
        79) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 205; по Ермолинской ле­тописи, он построил церковь перед своим двором, что более вероятно, так как эта летопись особенно осведомлена в московских делах XV в. (ПСРЛ. Т. XXIII. С. 154).
        80) Забелин И. Е. Указ. соч. С. 269.
        81) Там же. С. 266-267.
        82) ПСРЛ. Т. XXIII. С. 154.
        83) В Казанский поход 1469 г. великий князь «...с Москвы послал сурожан и суконников, и купьчих людей, и прочих всех москвичи» (ПСРЛ. Т. XVIII. С. 220).
        84) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 196.
        85) СГГД. Т. I. № 49-50. С. 102-104 [ДДГ. № 30].
        86) Сыроечковский В. Е. Указ. соч. С. 38-39.
        87) ПСРЛ. Т. VIII. С. 200-201.
        88) ПСРЛ. Т. XXIII. С. 193.
        89) ГИМ. Синод, собр. № 485. Л. 524 (Вологодско-Пермская летопись) [ПСРЛ. Т. XXVI. С. 298].
        90) АИ. СПб., 1841. Т. I. № 164. С. 314-315.
        91) Материалы для истории, археологии и стати­стики Москвы... М., 1891. Ч. П. С. 1105.
        92) СГГД. Т. I. № 33. С. 57; № 35. С. 63; № 45. С. 92; № 71-72. С. 158 и др. [ДДГ. № 10, 11, 27, 45].
        93) [Соловьев С. М. История России с древней­ших времен. М., 1960. Кн. II. С. 526.]
        94) Сыроечковский В. Е. Указ. соч. С. 30-35.
        95) [Дьяконов М. А. Очерки общественного и го­сударственного строя Древней Руси. 4-е изд., испр. и доп. М.; Л., 1926. С. 236-240.]
        96) ДАИ. СПб., 1846. Т. I. № 147. С. 250.
        Коммент.: Как правило, приготовление пива и более крепких напитков дома не разреша­лось. Это считалось монополией великого князя. Продажу напитков осуществляли кабацкие цело­вальники в кабаках.
        97) ДАИ. Т. I. № 9. С. 9.
        98) Сергеевич В. И. Древности русского права. 3-е изд., испр. и доп. СПб., 1909. Т. I. С. 350-351.

-97-

-98-

 ГЛАВА V
МОСКОВСКОЕ РЕМЕСЛО И МОСКОВСКИЕ РЕМЕСЛЕННИКИ

 ЧЕРНЫЕ ЛЮДИ

        В таком большом городе, как Москва, ремесленники должны были составлять преобладающую часть населения. Дей­ствительно, «чернь», «черные люди» не­редко упоминаются в московских лето­писях, особенно в связи с внешними бедствиями и нападениями татар. Они поспешно укрепляют городские стены, они мешают бегству из столицы высших слоев населения, они же сражаются с неприятелями на стенах Кремля, защи­щая Москву, свои дома и семьи. То же самое мы наблюдаем и в других русских городах. Во время татарского набега 1293 г. Тверь решила сопротивляться, «...и тверичи целоваша крест, бояре к черным людем, тако же и черныя люди к бояром, что стати с единаго, битися с татары» 1)Здесь перед нами неожи­данно выступают две равноправные сто­роны: бояре и черные люди. Подобное же деление находим в Москве: «...бояре и большие люди, и потом народ и черны люди» 2). Бояре тут отождествляются с большими людьми, народ - с черными. Нередко, впрочем, и те и другие про­зываются общим именем «гражан» (горожан) , обозначавшим совокупность городских жителей.

 ОСОБЕННОСТИ МОСКОВСКОГО РЕМЕСЛА

        Как и во всяком средневековом го­роде, московское ремесло было тесно связано с рынком. В духовной грамоте старца Андриана Ярлыка находим ука­зание на ремесленные специальности гончара и киверника. Кивер - военный головной убор - упомянут в летописном известии начала XV в. 3) Замечательнее всего то обстоятельство, что гончар и киверник нуждались в кредите и брали у Ярлыка деньги взаймы под кабалы. Перед нами явно выступают ремеслен­ники, тесно связанные с рынком и необ­ходимостью закупать для своего произ­водства дорогие материалы, что вынуж­дало их обращаться к чужой помощи.
        По своей ремесленной специализации средневековая Москва была близка ко многим большим городам Западной Ев­ропы. Две отрасли ремесла получили особое распространение в Москве с дав­него времени - изготовление предметов роскоши и оружия.
        Особое развитие приобрело ювелир­ное, или «серебряное», дело. В духов­ных московских князей имеются ука­зания на золотые и серебряные вещи, часть которых сделана московскими мастерами. Выражения вроде «...а что есмь нынеча нарядил два кожуха с аламы с жемчугом» 4) говорят о том, что назван­ные кожуха были сделаны («наряже­ны») в Москве, а не привезены со сто­роны. Недаром же потомки Калиты хо­рошо помнили некоего ювелира Парамшу («...икона золотом кована Парамшина дела»), конечно, потому, что он был, по-видимому, известный в Москве мастер золотых и серебряных дел.
        Образцом московского ювелирного ремесла является оклад Евангелия, на­ряженного боярином Федором Андрее­вичем Кошкой в 1392 г. 5) Этот бесспор­ный памятник московских мастеров имеет на краях лицевой доски оклада надпись, что Евангелие оковано «...по-

-99-

веленьем раба божья Федора Андре­евича» 6).
        Самостоятельной специальностью было производство дорогих поясов, ко­торые так часто упоминаются в духовных грамотах московских князей. Пояса высоко ценились и различались по свое­му убранству. Один из таких поясов послужил поводом к крупному дворцо­вому скандалу, поведшему к разрыву между Василием Темным и его двоюрод­ными братьями Василием Косым и Дмитрием Шемякой. Московский боя­рин обнаружил, что Василий Косой надел золотой пояс на цепях, получен­ный в приданое Дмитрием Донским от его тестя, Константина Суздальского. На свадьбе Дмитрия пояс подменил тысяцкий Василий и отдал краденую вещь своему сыну Микуле. После этого пояс переходил из рук в руки, пока не достался Василию Косому. Среди великокняжеских поясов находим: «...пояс золот с ремнем Макарова дела», «...пояс золот Шышкина дела», другой «...пояс золот с каменьем же, што есм сам ско­вал» 7). Все это - работа московских ремесленников, хорошо известных сво­ими замечательными изделиями.
        Москва была и одним из центров изготовления дорогих шитых пелен и воздухов с изображениями иконного характера. Большинство шитых плаща­ниц, сохранившихся до нашего време­ни, сделаны на средства князей, княгинь и бояр руками их зависимых людей. Однако высокое мастерство шитых из­делий исключает представление о слу­чайных исполнителях. Дорогое шитье было одним из тех занятий, за которым присматривали в своих мастерских кня­гини и боярыни, но подобные мастер­ские не могли удовлетворить потребно­сти рынка в церковных плащаницах и воздухах. Поэтому надо предпола­гать существование ремесленных мас­терских, работающих на сбыт.
        Москва прославилась также своими книжными переписчиками. Известный нам уже Василий Ермолин с похвалой отзывается о московских книжниках, которых было немало в столице 8). Яв­ление это не ново для XV в., стоит только вспомнить о рукописях, наваленных в

Арбатские ворота

-100-

«В «Задонщине»... перечислен наличный инвентарь русского вооружения XIV-XV вв.»

московских церквах до свода и погиб­ших в Тохтамышево разорение.
        Иконное дело - один из ранних промыслов московских ремесленников. Большинство иконников принадлежали к числу монахов или духовенства при­ходских церквей. Писание икон счита­лось занятием богоугодным и поощря­лось в монастырях. Поэтому даже среди московских митрополитов находим лю­дей, прославившихся иконным мастер­ством (Симон, Варлаам, Макарий). Тем не менее и это ремесло не могло обхо­диться без помощи работников из чер­ных сотен и слобод. В 1482 г. иконные мастера написали целую композицию «Деисус с праздники и пророки, вельми чюден» в московский Успенский собор. Из четырех мастеров двое принадле­жали к духовенству (иконник Дионисий и поп Тимофей), о двух можно говорить как о ремесленниках, потому что лето­пись их называет просто Ярец и Конь. В 1488 г. церковь Сретения расписывал фресками мастер Долмат-иконник, а в 1508 г. «...мастер Феодосии Денисьев подписывал золотом» церковь Благове­щения 9). Впоследствии в Москве найдем Иконную слободу в районе Арбата и Сивцева Вражка, а в торговых рядах - особый Иконный ряд. Громадная по­требность в иконах, которые считались необходимой принадлежностью любой избы, не могла удовлетворяться только княжескими и монастырскими мастер­скими. Крестьяне и черные люди в основном покупали иконы на рынках. Ювелирное производство, изделия церковного быта, книжное и переплет­ное дело - вот те отрасли ремесла, ко­торыми выделялась Москва из числа других городов, будучи центром тонких ремесел, связанных с обслуживанием богатых феодалов и церкви.
        То же самое направление москов­ского ремесленного производства заме­чается и в другой отрасли - изготов­лении оружия. В «Задонщине» находим, например, замечательное описание вооружения русских и татарских воинов, сражавшихся на Куликовом поле: «...а шеломы черкасские, а щиты московские, а сулицы немецкия, а копия фряжския, а кинжалы сурские» 10). Здесь перечис­лен наличный инвентарь русского воо­ружения XIV-XV вв. Сирийские кин-

-101-

жалы, итальянские копья, немецкие сулицы (дротики), черкасские шлемы поставлены наряду с московскими щи­тами, которыми славились московские оружейники.
        Наши скудные сведения о москов­ском оружейном производстве XIV- XV вв. дополняются позднейшими данными. В описи оружия и доспехов Бо­риса Годунова (1589 г.) находим 4 лука «московское дело», «лук московский с тетивою», рогатину московскую, мос­ковское копье, московские панцири. Среди ратной утвари особое место зани­мают шлемы. Из 20 шлемов 6 названы «шоломами московскими». Кроме того,

«...Термином «кузнец» нередко покрывалось понятие оружейника, делавшего свои изделия в основном из металла»

-102-

дополнительно отмечены 3 шлема «мос­ковских гладких» 11). Как видим, в XVI в. производство шлемов имело в Москве массовый характер. Они не только успешно конкурировали с привозными, но и считались весьма ценными до­спехами в царской казне. Имя мастера-кольчужника читаем на могильной плите конца XVI в. у церкви Никиты Муче­ника в Заяузье, в районе Кузнецкой слободы 12). Не забудем также того, что термином «кузнец» нередко покрывалось понятие оружейника, делавшего свои изделия в основном из металла. Кроме того, в XVII в. в Москве находим Брон­ную слободу, расположенную за преде­лами Белого города, у Никитских ворот. Производство предметов роскоши и оружия наиболее типично для Москвы, но это, конечно, не значит, что в ней от­сутствовали другие ремесла более об­щего характера. Портные, сапожники, гончары, кузнецы и т. д. составляли основное население московских кварта­лов уже в XIV-XV вв.

 ПЕРЕДОВОЙ ХАРАКТЕР МОСКОВСКОГО РЕМЕСЛА

        Центральное положение Москвы и ее ведущее значение в Северной Руси подчеркиваются еще одной особен­ностью московского ремесла - его пе­редовым характером. То, что было не­посильно отдельным удельным цент­рам, одолевалось Москвой.
        Яркий свет на передовой характер московского ремесла в XV в. бросает известие, помещенное в Псковской ле­тописи. В 1420 г. псковичи искали у себя мастеров, чтобы сделать новую свинцо­вую крышу на соборе Троицы. Однако в Пскове не оказалось мастера, умев­шего лить свинцовые доски. Тогда псковичи обратились в соседние немецкие владения - в Юрьев (Дерпт), но немцы отказались дать нужного мастера. Же­лание псковичей было удовлетворено только митрополитом Фотием, который прислал мастера из Москвы, научив­шего псковичей лить свинцовые доски 13). Следовательно, Москва успешно состя­залась в деле освоения редких произ­водств с ливонскими немцами и в неко­торых случаях опережала Псков, непосредственно соседивший с немецкими городами.
        Москва была пионером и в развитии другого важного для средневековья про­изводства - литья колоколов. Величина колоколов, их звучность, красота зву­ка - постоянный предмет попечений и восхищения русских. Между тем литье колоколов требовало немало специаль­ных знаний и мастерства. Потребность же в колоколах была постоянной. Даже в XVI-XVII вв. отливка боль­шого колокола привлекала внимание со­временников, нередко отмечавших это событие в своих записях. И в этой области Москва шла впереди других русских городов.
        В 1346 г., при Симеоне Гордом, мас­тер Бориско слил в Москве три больших и два малых колокола 14). Позднейший летописец называет Бориса «римляни­ном», но это только домысел, основан­ный на факте частого приезда в Москву итальянских мастеров с конца XV в. Имя Бориско - славянское; он был или русским, или южным славянином, может быть, из Болгарии, где имя Борис широ­ко распространено. Характер летопис­ной заметки позволяет думать, что литье колоколов являлось в Москве де­лом новым, в удачное окончание кото­рого не совсем верили сами москов­ские князья.
        Одним из новшеств в русской жиз­ни было устройство часозвоней. Их об­щественное значение особенно понятно в отдаленные годы, когда звон город­ских часов обозначал начало и конец торговли на рынке, время работы и от­дыха и т. д. В Лицевой летописи XVI в. находим изображение башенных часов с циферблатом со славянскими циф­рами от «а» (1) до «вi» (12). «Цифер­блат часов голубой и круглый, под ним свешиваются три голубые гири, средняя большая, по бокам две маленькие. Центр циферблата орнаментирован пальметками. Цифры идут по ободу... Выше приспособление для боя: на вертикальном стержне голубой щиток, на­правленный острым концом к колоколу. Колокол небольшой, помещается он в арочке» 15). Это описание дает представ­ление о московских часах, поставлен­ных в 1404 г. Часник, или большие часы для города, был устроен сербом Лазарем, афонским монахом. Великий князь не поскупился на громадную по тому времени сумму (больше 150 руб­лей), чтобы украсить свою столицу часо­звоней. Зато современник выразил вос-

-103-

хищение от нее в таких словах: «Сии же часник наречется часомерье, на вся­кий же час ударяет молотом в коло­кол, размеряя и разсчитая часы нощныя и дневныя; не бо человек ударяше, но человековидно, самозвонно и самодвиж-но, страннолепно некако створено есть человеческою хитростью, преизмечтано и преухищрено» 16). Знаменитая часозвоня новгородского архиепископа Евфимия возникла позже московской, может быть, по ее образцу.
        С конца XV в. Москва становится центром производства огнестрельного оружия и боеприпасов. В производство пушек в это время внесли крупные технические усовершенствования. Уже в 1485 г. мастер Яков отлил в Москве пуш­ку по образцу орудий, изготовляемых для артиллерии императора Максими­лиана. Этот новый вид пушек без швов и с раструбом только что был внедрен, и притом не везде, в Западной Европе 17). В дальнейшем литье пушек стало для Москвы обычным явлением. Москва превратилась в арсенал, вооружавший Россию в XVI в.
        Пушки потребовали немалое коли­чество пороха, и одно известие 1531 г. показывает нам большое значение Моск­вы как центра производства боеприпа­сов. В Москве на Алевизовском дворе внезапно взорвалось «пушечное зелье» (порох). «Зелье» делали «градские лю­ди», из числа которых сгорело 200 че­ловек 18). Градские люди, или горожане, занимались производством пороха по найму или повинности. Для нас важно отметить, что это осуществлялось в боль­ших масштабах.

 МОСКОВСКИЕ РЕМЕСЛЕННЫЕ СЛОБОДЫ

        Средневековый обычай ремесленни­ков селиться отдельными кварталами (по-русски - слободами) широко рас­пространен в Западной Европе и на Ру­си 19). Этот обычай нашел свое отражение и в жизни Москвы XIV-XV столетий. В 1504 г. около оврага, выходившего к реке Неглинной, жили «солодяники». Внутри Кремля одну из улиц занимали портные - мастера великого князя 20).
        К какому же времени следует отно­сить начало московских ремесленных слобод? Общий ответ на этот вопрос, конечно, невозможен, но о происхож­дении некоторых из слобод можно ска­зать с достаточной достоверностью. Так, в летописном рассказе о большом московском пожаре 1547 г. сообщается, что погорели «...Гончары и Кожевники вниз возле реку Москву» 21). В XVII в. за Яузой находилась Гончарная слобода, насчитывавшая в 1689 г. всего 89 дво­ров. Название двух Гончарных переул­ков и двух церквей с прозвищем «в Гон­чарах» до сих пор напоминает об этой слободе. Изыскания М. Г. Рабиновича, а также раскопки, произведенные на средства Государственного Историче­ского музея Б. А. Рыбаковым и М. В. Фехнер, установили, что гончар­ное производство возникло здесь, по крайней мере, в XIV-XV вв. 22) Таким образом, у нас имеются все основания говорить о существовании особой Гон­чарной слободы в Москве великокняже­ского периода, причем название слободы вполне соответствует специализации ее жителей. Возникновение Гончарной слободы в Заяузье вполне объ­яснимо местными благоприятными усло­виями для развития гончарного про­мысла, наличием глины и близостью к реке, наиболее удобному и дешевому пути для перевозки посуды на торговую площадь.
        В Заяузье находились и две другие дворцовые слободы: Кошельная и Ко­тельная или Котельничья. Об их суще­ствовании в этом районе напоминают названия московских церквей Николы в Котельниках и Николы в Кошелях. По-видимому, район за Яузой рано стал заселяться слободами как место, очень удобное для жилья ремесленников и в то же время первоначально не входив­шее в городскую черту. Здесь уже в XV в. мы находим не только великокняжескую, но и боярскую слободку, о которой пишет в духовной князь Иван Юрьевич Патрикеев: «...да мои же мес­та, Зауязьская слободка с монастырем с Кузмодемьяном» 23). Впоследствии в Заяузье видим две слободы: Старокуз­нецкую и Новокузнецкую. Старая Куз­нецкая слобода находилась в районе церкви Кузьмы и Демьяна, а эти святые издавна считались патронами кузнецов. Здесь и надо искать «Заяузьскую сло­бодку» князя Патрикеева, принадлежав­шую ему в конце XV в. Впоследствии, после опалы Патрикеевых, слободка перешла в дворцовое ведомство и полу-

-104-

чила название Кузнецкой по производ­ственной специализации ее жителей.
        К числу ранних московских слобод, по всей вероятности, надо причислять и Кузнецкую слободу. Есть указание на то, что она стала известной уже с XV в. 24) Однако это указание мне не уда­лось проверить по источникам, хотя оно очень достоверно. Впрочем, в его пользу говорит то обстоятельство, что Кузнец­кая слобода очень близко расположена к Китай-городу. Объяснить эту близость легче всего тем, что слобода возникла рано, когда местность около Неглинной могла считаться еще сравнительно от­даленной от Кремля. Это надо относить ко времени Ивана Калиты, т. е. к первой половине XIV в. Позже город разраста­ется, и новые слободы возникают за пре­делами посада. Поэтому на территории Белого города мы и не находим других слобод, кроме Кузнецкой. Единствен­ное исключение - Кисловская царицына слободка в районе Кисловских переулков. Происхождение этой слободки неясно, но она могла возникнуть в XVI столетии в связи с созданием в этом районе Опричного двора, если только не восходит ко временам велико­княжеским, когда княгини получили свою долю по духовным великих князей.
        В XVII в. в Москве находим целый ряд дворцовых слобод. Названия их про­исходят от дворцовых служб, но жители их были связаны и с городским торгом. По описаниям XVII в. существовали следующие слободы: Барашская, Бас­манная, Бронная, Гончарная, Денеж­ная, Дорогомиловская (ямская или «гонная»), Иконная, Казенная, Коню­шенная, Котельничья, Котельная, Куз­нецкая, Огородная, Переславская гон­ная, Печатная, Плотничья, Пушкарская, Садовничья, Суконная, Сыромятная, Таганская, Хамовная, Ямская 25).
        Крупнейший исследователь москов­ских слобод XVII в. С. К. Богоявлен­ский отмечает, что названия «слобода» и «сотня» равнозначны, однако название «сотня» применялось только к объеди­нению непривилегированных «черных» людей 26). На вопросе о том, что собой представляли первоначальные «сотни», нам придется еще остановиться, здесь же отметим только одну замечательную особенность московских слобод XVII в.: все они находились за пределами не только Кремля и Китай-города, но и большей частью за пределами Белого города, за исключением Кисловской царицыной и Кузнецкой.
        Такое расположение слобод объяс­няет нам очень многое в их истории. Московские слободы возникли за пре­делами городской территории, границы которой в основном совпадали с позд­нейшей чертой Белого города. Слободы, населенные людьми великого князя или московских князей-совладельцев, естественно, возникали за городской чертой и управлялись особо от других горожан.

 МОСКОВСКИЕ ЧЕРНЫЕ СОТНИ

        Московские слободки пользовались особыми правами и возникали на кня­жеских или боярских землях. Иной характер имели «черные сотни», которые в XVII в. представляли собой объеди­нения «черных людей». По наибо­лее точным сведениям, приведенным С. К. Богоявленским в интереснейшей статье о московских слободах в XVII в., по прихотливым приказным счетам имелись следующие сотни, полусотни и четверти сотен: Арбатская четверть сотни по Арбату; Дмитровская сотня в Белом городе, между Тверской и Пет­ровской; Новая Дмитровская сотня в Земляном городе, выделившаяся из предыдущей; Кожевницкая полусотня за Москвой-рекой в Кожевниках; Мяс­ницкая полусотня в Белом городе по Мясницкой; Никитская сотня в Зем­ляном городе за Никитскими воротами; Новгородская в Белом городе между Никитской и Дмитровской сотнями; Ордынская за Москвой-рекой, по Ор­дынке и Пятницкой; Покровская в Белом городе, от Сретенки до Иванов­ского монастыря; Пятницкая за Моск­вой-рекой, по Пятницкой улице; Ржев­ская, находившаяся, по-видимому, в Белом городе, у Пречистенских ворот, где были церкви Ржевской Богоматери и Ржевской Пятницы; Ростовская, веро­ятно у Пречистенских ворот; Сретен­ская в Белом городе, по Сретенке; Устюжская полусотня в Белом городе, около Большой Никитской; Чертоль­ская четверть сотни у Пречистенских ворот 27). Всего в XVII в. известно было 15 сотен, полусотен и четвертей сотен. Кроме того, две сотни, Гостинная и Суконная, не были территориальными

-105-

Сретенские ворота

единицами, а включали в свой состав крупное купечество.
        К какому же времени восходят мос­ковские сотни и можно ли считать их новообразованием XVI-XVII вв. или их надо относить к более раннему времени и к какому именно? Вопрос имеет не только местное, но и обще­историческое значение, так как он свя­зан с другой, не менее важной пробле­мой: была ли сотня времен феодальной раздробленности территориальной еди­ницей или имела какой-то иной харак­тер.
        Как известно, сотни существовали в древнее время в больших русских городах. В Новгороде сотни появились раньше, чем концы, и в XII -XIII вв. имели крупное значение. Только позже кончанское деление оттесняет перво­начальное сотенное деление на второй план, что связано с победой городско­го патрициата над черными людьми. В Пскове, где противоречия между боя­рами и черными людьми в силу общей опасности от близких иноземных вра­гов реже выливались в форму острых конфликтов, сотенное деление удержалось дольше, чем в Новгороде. В XVI- XVII вв. псковская сотня в основном напоминала сотню московскую, она сде­лалась уже территориальной единицей, может быть, еще сохраняя остатки прежнего производственного характера. Сотни существовали и в других средневе­ковых русских городах. Сохранение в Москве традиционного деления город­ского населения по сотням - явление очень любопытное. Оно указывает на большую архаичность московских го­родских порядков в царское время, ког­да сотни и слободы так и остались основными территориальными единицами, на которые делился город. Несмотря на большие размеры города, в Москве не было ничего похожего на кончанское деление Новгорода. Это, конечно, не случайно, а коренится в особом по­ложении московского населения. Силь­ная великокняжеская власть не давала возможности усилиться городскому бо­ярству и в то же время охотно сохраняла льготное положение городских куп­цов и ремесленников. Поэтому так рано исчезают тысяцкие и так долго остают­ся разрозненные сотни.

-106-

        Некоторый ответ на вопрос о зна­чении московских сотен и времени их появления дают названия сотен и их размещение. Прежде всего бросается в глаза то обстоятельство, что в XVI- XVII вв. московские сотни находились за пределами не только Кремля, но и Китай-города. Между тем сотни извест­ны уже в XIV в., когда население Москвы в основном занимало территорию Крем­ля и Китай-города, за пределами кото­рых находились лишь отдельные слобо­ды. Значит, сотни XVII в.- явление позд­нейшего характера и связаны с расши­рением города, они возникли не раньше, чем со второй половины XV в. Нашу мысль подтверждают названия некото­рых сотен от их приходских церквей или улиц (Арбатская, Пятницкая, Ор­дынская, Сретенская, Чертольская). Но за вычетом их остаются еще сотни, но­сившие названия по различным русским городам: Новгородская, Ржевская, Рос­товская, Устюжская. К ним же можно причислить Дмитровскую сотню, хотя и расположенную по улице Дмитровке, но, возможно, получившую свое назва­ние по другому признаку. Наконец, имеются две сотни с названиями, ука­зывающими на их производственную специализацию: Мясницкая и Кожевницкая. Эти названия стоит сопоста­вить с прозвищами соответствующих церквей, находившихся в упомянутых сотнях: в Мясниках и в Кожевниках. Нет никакой натяжки в признании, что обе сотни первоначально объединяли мясников и кожевников, имея произ­водственный характер, так же, как сотни Новгородская, Ржевская, Устюжская и Дмитровская объединяли купцов, тор­говавших с теми городами, от которых сотни получили свое прозвание.

 ПРИТОК РЕМЕСЛЕННОГО НАСЕЛЕНИЯ В МОСКВУ

        Судя по указаниям на новые сло­боды, возникавшие вокруг Москвы, на­селение города в XIV-XV вв. росло очень быстро. Никакие разорения, осады и пожары не могли задержать поступа­тельный рост населения Москвы. Дома быстро отстраивались, церкви заново украшались, и через год-два после очередного пожара город опять становил­ся многолюдным и оживленным. Это свидетельствует о том, что увеличение населения Москвы происходило не столько за счет естественного приро­ста, сколько вследствие постоянного прилива новых поселенцев, горожан из других городов, крестьян и беглых хо­лопов, которых Москва притягивала к себе как большой центр, где можно было скрыться от преследования гос­под и найти работу. Приток крестьян­ского населения в города давно уже от­мечен историками средневековья в За­падной Европе. С тем же явлением встречаемся в средневековой Москве.
        О бегстве холопов и крестьян в Моск­ву говорит договор великого князя Ва­силия Дмитриевича с его двоюродным дядей Владимиром Андреевичем Серпуховским (1389): «...а в город нам послати своих наместников, и тобе своего наместника, ини очистять наших холопов и селчян, а кого собе вымемь огородников и мастеров, и мне, князю великому, з братьею два жеребья, а тобе, брате, треть» 28). Как видим, среди бег­лых холопов и сельчан выделяются две категории: ремесленники («мастера») и огородники. Великий князь владел Москвой совместно с братьями и Вла­димиром Андреевичем. Тем не менее князья вынуждены были договаривать­ся о поисках в Москве своих беглых холопов и сельчан, так как отыскать беглого холопа или сельчанина среди городских людей, видимо, было зада­чей нелегкой, а подчас неисполнимой.
        Что же означает договорная статья о холопах и сельчанах, признание их свободы в городе или полное ее отри­цание?
        Комментируя приведенную выше статью междукняжеских договоров, В. Е. Сыроечковский приходит к выво­ду, что «...в противоположность горо­дам Запада «городской воздух» княже­ской Москвы не изменял судьбы холо­па: князья требовали возврата их» 29). Как видим, слова «очистять» и «вымемь» автор понимает в том смысле, что князья возвращали крестьян и холопов в прежнюю зависимость. Однако В. Е. Сыроечковский не обратил внимания, в каких именно договорах встре­чается статья о сельчанах и холопах, придав ей значение общего правила и цитируя почему-то договор 1433 г.
        Впервые статья о сельчанах и холо­пах, бежавших в город, появляется в договоре Василия Дмитриевича с Вла-

-107-

димиром Андреевичем 30). Чем вызвана эта статья и о чьих холопах и сельчанах идет речь? Конечно, о людях обоих договаривающихся князей («наших»). Князей интересуют не просто беглые крестьяне и холопы, а мастера и огород­ники. И те и другие, видимо, остаются в Москве, а не возвращаются в старое тягло, потому что две трети («жеребья») найденных людей переходят к великому князю, а одна - к Владимиру Андре­евичу, что соответствует правам Василия Дмитриевича и Владимира Андреевича на Москву, где первый имел два же­ребья, или две трети, а второй одну треть.
        В. Е. Сыроечковский не обратил вни­мания еще на одну особенность статьи о сельчанах и холопах, заключающую­ся в том, что она встречается только в договорах великих князей с предста­вителями совершенно определенной ветви княжеского дома: потомками Андрея Ивановича и его сына Влади­мира Андреевича. Перед смертью Ка­лита дал Москву в третное владение своим детям: Симеону, Ивану и Андрею. По смерти Симеона две трети попали в руки Ивана, а последняя треть оста­лась у Андрея и его потомков. Такое третное владение, естественно, вызы­вало различного рода недоразумения между великим князем и его боковыми родственниками. Вот почему договор давал право удельному князю вылавли­вать из числа своих («наших») холопов и сельчан, бежавших в Москву, наибо­лее ценные категории мастеров и ого­родников.
        Но что было далее с этими мастерами и огородниками, выводились ли они из города и обращались ли в старую зави­симость? Так именно думает Г. Е. Кочин, составитель «Материалов для тер­минологического словаря Древней Рос­сии». Он пишет: «Очистити холопов и сельчан - выяснить, установить их при­надлежность тому или иному феода­лу» 31). Но тут же рядом Г. Е. Кочин помещает, при этом со ссылкой на боль­шое количество документов, другое зна­чение слова «очистити», «очищать» - очищать от договорных обязательств, от заклада 32). В свете второго значения, видимо, и следует понимать статью о сельчанах и холопах. Речь идет не о воз­вращении их старым владельцам, а об оставлении в городе с подчинением определенному третному владельцу. Самая необходимость подобной статьи для княжеских договоров весьма поу­чительна, ибо показывает особое положение московского населения в XIV- XV вв., где даже холопов и сельчан великого князя и его ближайших соро­дичей надо было «вынимать» и «очищать» путем посылки наместников, ина­че они могли затеряться среди свобод­ного городского населения.
        Князья устанавливали свое право вылавливать в городе холопов и сель­чан, бежавших из их владений. Но как это можно было сделать с пришлыми из далеких княжеств и городов? В боль­шом городском центре, где население разбросано по посадам и слободам, труд­но было установить, кто из пришлых ремесленников был ранее холопом или крестьянином, а мешать росту город­ского населения, конечно, не входило в интересы князя. Поэтому «городской воздух» в Москве, как, вероятно, и в других больших русских городах, фак­тически делал свободным, по крайней мере, в эпоху феодальной раздроблен­ности XIV-XV вв.

 ОБЩЕСТВЕННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ РЕМЕСЛЕННИКОВ В МОСКВЕ

        Уже в XIV в. в договоры великих князей с их удельными родственниками вносилось правило: «...а который слуги потягли к дворьскому, а черный люди к сотником, тых ны в службу не приимати, но блюсти ны их с одиного, тако же и численых людий» 33).
        Таким образом, слуги великих и удельных князей, т. е. их вассалы, нес­шие военную службу, упомянуты па­раллельно с черными людьми, вероятно, потому, что в положении тех и других было что-то общее.
        Средневековый ремесленник и купец, как всякий свободный человек, был боевой единицей и умел владеть оружи­ем. Облик такого воина-купца выступает перед нами в рассказе об Адаме-суконнике, который во время осады Москвы полчищами Тохтамыша стоял на воро­тах и застрелил знатного татарина стрелой из самострела 34). Адам-суконник, которого напрасно готовы были сделать иноземцем за его несколько необычное для русских имя (в летописи он назван «москвитином»), стрелял

-108-

с Фроловских ворот. Это напоминает нам о позднейшем обычае XVI- XVII вв. расписывать городских людей на случай осады по городским воротам и башням.
        В защите города участвовали все горожане, причем источники особо отмечают активность черных людей. Татары пускали на город множестве стрел, а москвичи стреляли из луков и бросали камни. Когда же татары стали взбираться по лестницам на стены, горожане лили на них кипящую воду, стреляли из «тюфяков» и пушек 35)
        Черные люди входили в состав «мос­ковской рати», выступавшей на войну со своим воеводой 36). В нее зачисляли богатых москвичей - сурожан, суконников, купцов, а также других горожан «...коих пригоже по их силе» 37). Смысл последней фразы ясен: речь идет о возможности экипироваться на свой счет для похода (в данном случае для дальнего похода на Казань), что рядовой москвич не всегда был в состоянии сделать.
        Во главе московской рати стоял воевода, назначенный великим князем. Этому пункту великие князья придавал» важное значение и оговаривали его в междукняжеских договорах. Московская рать, пополненная горожанами составляла ядро военных сил Москов­ского великого княжества, а в случае внезапной опасности - его единственную силу. С необыкновенной четкостью это выясняется в рассказе о битве в 20 верстах от Москвы, на Клязьме в 1433 г. Претендент на великое княже ние Юрий Дмитриевич подошел к Москве с большим войском: «...с князем же Юрьем множество вой, а у великого князя добре мало, но единако сразишася с ними, а от москвичь не бысть никоея помощи, мнози бо от них пьяни бяху и с собою мед везяху, что пити еще» 38). Пьяное войско, естественно, потерпеле поражение.

 ВОССТАНИЯ ЧЕРНЫХ ЛЮДЕЙ

        Наши источники дают очень мало сведений о социальных отношениях и классовой борьбе в Москве XIV- XV вв. Летописи, занятые главным об­разом описанием событий, происходив­ших в княжеской и духовной среде только случайно отмечают отдельные моменты классовой розни, которая не­редко выливалась в форму борьбы меж­ду «большими» и «меньшими» людьми. Известно, что под «большими», «луч­шими», «вятшими» людьми понималась верхушка феодального города - бояр­ство, купцы, духовенство. К «большим» нередко примыкали средние слои насе­ления - зажиточные ремесленники и купцы. Иногда представители средних слоев выступали против городских верхов, но эта, по выражению Энгельса, «бюргерская оппозиция» 39) очень быстро объединилась с феодальной верхушкой в борьбе против «меньших» или «худ­ших» людей. Под термином же «мень­шие» люди понималась основная мас­са населения феодального города - мелкие ремесленники и торговцы, по­денщики, беглые холопы, составлявшие плебейскую часть горожан.
        Борьба «больших» и «меньших» лю­дей проходит красной нитью через всю историю Великого Новгорода. Но она не была исключительной особенностью только новгородской истории. То же са­мое мы наблюдаем и в городах Суз­дальской, Киевской и Галицко-Волынской Руси в XI-XIII вв. В Северо-Восточной Руси эта борьба продолжа­ется и в XIV в., в период экономического и политического роста Москвы. Летопи­си сообщают нам о нескольких случаях городских восстаний в первой половине XIV в. В 1304 г. «...бысть вечье на Кост­роме на бояр на Давыда Явидовичя, да на Жеребца и на иных, тогда же Зерна убили Александра». Судя по тек­сту летописи, вече сопровождалось по­громом некоторых боярских семей.
        Кто же выступал против бояр? Об этом более подробно говорит другое известие, относящееся к 1305 г.: «В Нов­городе в Нижнем черные люди побили бояр; пришед же князь Михайло Ярославичь из Орды в Новгород в Нижней, и изби вечников». Таким образом, на вече в Нижнем Новгороде выступали черные люди. Кратковременная победа «вечников» над боярами вскоре смени­лась поражением. Князь встал на защиту боярства.
        События в Костроме и в Нижнем Новгороде не были единичными. «Коромольницы» (т. е. крамольники) брянцы, жители значительного города Брян­ска, выдали своего князя Святослава во время боя с татарами, бросив знамена

-109-

и обратившись в бегство. В 1340 г. «...сшедшеся злыя коромольницы вечем брянци» убили князя Глеба Святосла­вича 40).
        «Меньшие» люди стремились сохра­нить последний остаток городской воль­ности - вече. Поэтому летописи, напи­санные чаще всего духовенством, презрительно называют восставших «вечниками». Перенос или вывоз вечевого колокола обозначал собой потерю го­родской вольности. В Новгородской летописи XV в. сохранился рассказ о «вечном» колоколе, перевезенном кня­зем Александром Васильевичем из Вла­димира в Суздаль. Этот колокол, по сказанию летописца, не стал звонить в Суз­дале. Князь велел отвезти его обратно во Владимир, «...и привезьше колокол и поставишя и в свое место, и пакы бысть глас благоугоден». Внимание летописца к «вечному» колоколу, как и весь этот рассказ, станет понятным, если признать значение колокола как символа власти владимирского веча.
        Борьба за вечевые вольности проис­ходила и в Москве. Убийство москов­ского тысяцкого Алексея Хвостова вызвало «...мятеж велий на Москве» и бегство больших бояр в Рязань. Это непонятное бегство бояр может быть объяснено выступлением против них «черных» людей. Особенно ярко клас­совая борьба проявилась в Москве во время осады 1382 г.
        Московское восстание 1382 г. до сих пор еще почти не освещено в историче­ской литературе, хотя и является круп­ным событием. Когда хан Тохтамыш с большим войском подступил к Москве, «черные» люди организовали оборону города. Они стояли на всех городских воротах с обнаженным оружием и бросали камни в людей, бежавших из Моск­вы в это трудное время. Эгоизм высших кругов, стремившихся покинуть город, вызвал возмущение горожан. Некото­рые сказания говорят о разбоях и гра­бежах, о разграблении господских по­гребов и т. д. Но даже эти сказания не могут скрыть того факта, что «черные» люди взяли в свои руки защиту города. К ним примкнули и некоторые купцы, один из которых, Адам-суконник, уже был назван выше. Прозвище указывает на его принадлежность к корпорации купцов, торговавших сукнами. Движе­ние горожан было направлено против верхушки феодального города. Ле­топись тенденциозно отмечает «добрых людей», против которых выступили «...и сташа суймом (т. е. толпою.- М. Т.) народи мятежницы, крамолницы».
        Восстание 1382 г. закончилось ката­строфой. Несмотря на полную возмож­ность обороны города, защитники его сдались Тохтамышу, и Москва была вероломно взята и разорена татарами. Обстоятельства внезапной сдачи не­сколько неясны. Можно предполагать, что в ней немалую роль сыграла боязнь духовенства и «больших» людей даль­нейшего увеличения власти «черных» людей. Этим, возможно, объясняется поспешное согласие москвичей на требование Тохтамыша пустить его в город.
        Тем не менее события 1382 г. оста­вили по себе яркий след как послед­няя попытка московских горожан хотя бы временно восстановить вечевые по­рядки. Народ поднялся суймом и соб­рался на вече: «...сотвориша вече, позвониша во все колоколы» 42).
        С большим вероятием можно ду­мать, что отголоски московской осады 1382 г. сохранились и в былинах о царе Калине, осаждавшем Киев. Центральной частью этой былины является рассказ о застреленном из лука ханском зяте Сартаке. Былинный герой Василий Пьяница взбегает «...на башню на стрельную» и стрелой убивает Сартака. Имя Калин, несомненно, татарского проис­хождения. В 1448 г. татарский посол Калин ходил к польскому королю Ка­зимиру 43).
        Заметную активность чернь прояв­ляет и во время других бедствий и опас­ностей, постигавших Москву. После пленения Василия Темного татарами (1445) великие княгини покинули сто­лицу и уехали в Ростов. Все, кто мог, также бежали из города, «...чернь же совокупившеся начяша врата граднаа преже делати, а хотящих из града преже бежати начяша имати, и бити, и ковати, и тако уставися волнение, но вси обще начяша град крепити» 44).

-110-

 ПРИМЕЧАНИЯ

        1) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 82.
        2) ПСРЛ. Т. VIII. С. 45.
        3) АЮБ. СПб., 1857. Т. I. № 85. С. 554 (духовная Андриана Ярлыка 1460 г.); по-видимому, это тот самый митрополичий дьяк Ярлык, который подписал духовную Осипа Окинфова 1459 г. (Там же. № 84. С. 549).
        4) СГГД. М., 1813. Т. I. № 21. С. 32 [ДДГ. М.; Л., 1950. № 1].
        5) Некрасов А. И. Древнерусское изобразительное искусство. М., 1937. С. 241. Рис. 172.
        6) Срезневский И. И. Древние памятники русского письма и языка (X-XIV вв.): Общее повре­менное обозрение. СПб., 1882. С. 270.
        7) СГГД. Т. I. № 34. С. 61; № 39. С. 73 [ДДГ. № 12, 20].
        8) Седельников А. Д. «Послание от друга к другу» и западнорусская книжность в XV веке // Из­вестия АН СССР. Серия VII. 1930. № 4. С. 225.
        9) Ровинский Д. А. Обозрение иконописания в Рос­сии до конца XVII века. СПб., 1903. С. 4-5.
        М. Н. Тихомировым опубликована под­борка отрывков из летописей и житий - «О творчестве великого русского художника Андрея Рублева» (Хрестоматия по истории СССР. М., 1960. № 103. С. 604-608).
        10) Шамбинаго С. К. Повести о Мамаевом по­боище. СПб., 1906. С. 124 [В другой редакции вместо «кинжалы сурские» написано «мечи булатные» (Повести о Куликовской битве. М., 1959. С. 12)].
        11) Савваитов П. И. Описание старинных царских утварей, одежд, оружия, ратных доспехов и конского прибора, извлеченное из рукописей архива московской Оружейной палаты // За­писки имп. Археологического общества. СПб., 1865. Т. XI. С. 303-305 [Отд. изд.: СПб., 1865].
        12) Сообщение М. Г. Рабиновича о раскопках 1946 г. в районе церкви Никиты Мученика в Заяузье.
        Коммент.: В письменных источниках встречались упоминания о бронниках и мас­терах пансырного дела, но сведения о кольчуж-никах не были известны (Рабинович М. Г. Рас­копки 1946 - 1947 гг. в Москве на устье Яузы // Материалы и исследования по археоло­гии СССР. № 12. Т. II: Материалы и иссле­дования по археологии Москвы. М.; Л., 1949. С. 16-18).
        13) Псковская летопись, изд. М. Погодиным. М., 1837. С. 52. [Псковские летописи / Под ред. А. Н. Насонова. Отв. ред. М. Н. Тихомиров. М.; Л., 1955. Вып. II. С. 37].
        14) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 95.
        15) Арциховский А. В. Древнерусские миниатюры как исторический источник. М., 1944. С. 84.
        16) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 281.
        17) Арциховский А. В. Указ. соч. С. 51-55.
        18) В подлиннике это известие звучит так: «Загореся внезапу зелие пушечное на Москве на Успенском враге, на Алевизовьском дворе; делаша бо его на том дворе градские люди, и згореша делателей тех от зелиа того в един час боле двою сот человек» (ПСРЛ. Т. VIII. С. 278).
        19) В Рязани конца XV в. серебряники и пищаль-ники жили отдельной слободкой (грамота 1485 г.): «А приход к Златоусту серебряники все да пищальники» (Иловайский Д. И. История Рязанского княжества // Иловайский Д. И. Сочинения. М., 1884. Т. I. С. 192).
        20) СГГД. Т. I. № 135. С. 348; № 136. С. 349 [ДДГ. № 91, 92].
        21) Пожар начался в 10 часов дня 20 апреля за Яузою на Болвановье (ПСРЛ. Т. XIII. С. 152). Церковь Николы на Болвановке стоит и до сих пор поблизости от Таганской площади.
        22) Автор приносит благодарность М. В. Фехнер за разрешение сообщить о выводах, сделанных ею на основании раскопок.
        Коммент.: Археологические данные оказались древнее летописных, впервые упоми­нающих о Гончарной слободе в 1547 г. (Фех­нер М. В. Москва и ее ближайшие окрестности в XV и начале XVI века // Материалы и иссле­дования по археологии СССР. № 12. Т. II. С. 110-111).
        23) СГГД. Т. I. № 130. С. 337 [ДДГ. № 86].
        24) Миллер П. Н., Сытин П. В. Происхождение названий улиц, переулков, площадей Москвы. М., 1938. С. 53.
        25) Беляев И. С. Росписной список города Москвы 1638 года // Труды Московского отдела имп. Русского военно-исторического общества. М., 1911. Т. I. 257 с.
        26) Богоявленский С. К. Московские слободы и сот­ни XVII века // Московский край в его прошлом. М., 1930. Ч. II. С. 118.
        27) Там же. С. 124-126.
        28) СГГД. Т. I. № 35. С. 64 [ДДГ. № 10].
        29) Сыроечковский В. Е. Гости-суражане. М.; Л., 1935. С.82-83.
        30) СГГД. Т. I. № 35. С. 64 [ДДГ. № 10].
        31) Материалы для терминологического словаря Древней России / Сост. Г. Е. Кочин. Под ред. Б. Д. Грекова. М.; Л., 1937. С. 226.
        32) Там же. С. 227 [другое значение - «очищать» землю, имение].
        33) СГГД. Т. I. № 27. С. 44 [ДДГ. № 5].
        34) ПСРЛ. Т. VIII. С. 44-45.
        35) «Возвариша воду во котлех, льяху на нь, а инии стреляху, тюфяки пушаху и пушки» (ПСРЛ. Т. XXIII. С. 128).
        36) В договоре Дмитрия Донского с Владимиром Андреевичем. «А московская рать, хто ходил с воеводами, и нонече с воеводами, а нам их не приимати» (СГГД. Т. I. № 33. С. 57) [ДДГ. № 11].
        37) «А с Москвы послал сурожан, и суконников, и купчих людей, и прочих всех москвичь, коих пригоже по их силе, а воеводу над ними по-стави князя Петра Оболенского Васильевича Нагова» в 1469 г. в поход на Казань (ПСРЛ. Т. VIII. С. 155).
        38) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 173.
        39) [Энгельс Ф. Крестьянская война в Германии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 7. С. 353, 355.]
        40) ПСРЛ, Т. VII. С. 18; Т. XVIII. С. 87, 93.
        41) ПСРЛ. Т. XI. С. 73. О сказаниях, рассказываю­щих о разорении Москвы в 1382 г., говорится далее в главе о московской образованности.
        42) ПСРЛ. Т. VIII. С. 43.
        43) [Миллер В. Ф. Очерки русской народной сло­весности. Т. I: Былины. М., 1897. С. 305-327.]
        44) ПСРЛ. Т. VIII. С. 113.

-111-

-112-

 ГЛАВА VI
ИНОСТРАНЦЫ В МОСКВЕ

 ГРЕКИ

        Население Москвы, естественно, было довольно пестрым. В его составе, кроме русских, следует предполагать и некоторое наличие иностранцев из тех стран, с которыми Москва поддержи­вала политические и торговые связи. Теоретически можно допустить, что в Москве жили татары и другие народы Востока, греки, болгары и сербы, италь­янцы (в первую очередь генуэзцы из черноморских колоний), армяне, ли­товцы и поляки, немцы. Однако доказать действительное пребывание в Москве представителей этих народов - дело трудное и подчас невозможное - так отрывочны и разрозненны наши источ­ники.
        Наиболее несомненно существование постоянной греческой колонии, место которой можно искать на Никольской улице, получившей свое прозвище от греческого монастыря с церковью Св. Николая, находившегося на самом конце улицы у позднейших Владимир­ских ворот. Уже в конце XIV в. мона­стырь прозывался Николою Старым 1), раньше, чем получил другое название - Большая Глава. Случай, по которому упоминается монастырь Николы Ста­рого, весьма показателен для харак­теристики его значения. В 1390 г. мит­рополит Киприан вернулся из Констан­тинополя в Москву и был торжественно встречен великим князем. Вместе с ним прибыли два греческих митрополита и русские епископы. Перед вступлени­ем в Кремль митрополиты облачились у Николы Старого в архиерейские одеж­ды и пошли крестным ходом в Успен­ский собор в Кремле. Таким образом, Никола Старый, позднейший греческий монастырь, в известии конца XIV в. явно связывается с прибытием грече­ских иерархов.
        Митрополит Киприан, видимо, лю­бил греческий монастырь Николы, мо­жет быть, даже в ущерб русским оби­телям в Москве. При нем этот мона­стырь служил местом заключения для русских епископов; в нем три с поло­виной года сидел в заточении новгород­ский архиепископ Иван 2).
        В 1556 г. Никольский монастырь был отведен для приезда и временного пребывания в Москве афонских мона­хов. Вероятно, это не было новизной, а только подтверждением афонских привилегий более раннего времени 3), потому что греки были нередкими гос­тями в Москве и раньше. Еще в 1627 г. монастырь назывался Николой Старым («у Николы у чудотворца у Старого»), а в 1658 г. в нем жили греческий архи­мандрит и келарь. Патриарх Никон уго­щался у них греческими кушаньями как любитель всего греческого (монахи-греки «...строили кушанье государю пат­риарху по-гречески»). Никольский мона­стырь иногда назывался и другими прозвищами: «Большая Глава» или «что за Иконным рядом» 4). Самое про­звище Большая Глава, возможно, ука­зывает на какую-либо архитектурную особенность, например, на византий­ский купол. Действительно, на чертеже Москвы в альбоме Мейерберга в этом месте показана довольно изящная цер­ковь с одной главой, впрочем, ничем особенным не выделяющаяся по срав­нению со многими другими церквами, изображенными на чертеже.
        В XVII в. греческая слобода помеща-

-113-

лась уже за городом в приходе церкви Николы на Ямах 5) за Яузою, но в более древнее время эта местность находилась еще далеко за чертой города. Значит, появление здесь греков произошло срав­нительно поздно. Главным местом их первоначального поселения надо считать районы Николы Старого и Никольской улицы, где до последнего времени не­редко селились греческие семьи. От церкви Николы Старого получила свое название и Никольская улица, позднее сделавшаяся главной магистралью Ки­тай-города. В XVII в. на Ильинской улице стоял греческий двор 6).
        В XIV-XV вв. связи Москвы с Кон­стантинополем несомненно были более оживленными, чем в позднейшее время. Греческое влияние и греческий язык приносили с собой прежде всего митро­политы и епископы из греков. Митро­политы Феогност и Фотий не могли обходиться без соответствующего шта­та из приближенных греков. Феогносту приписываются даже отрывки из запис­ной книжки с записями о различных статьях митрополичьего обихода, не­давно опубликованные Бенешевичем и Приселковым 7). Прекрасно знал грече­ский язык и византийскую письменность митрополит Киприан, тесно связанный с образованными кругами болгарской столицы Тырнова. Епископы-греки не­редко управляли русскими епархиями, к их имени обычно прибавляли в поясне­ние слово «гречин».
        Кроме того, очень нередки были «гос­ти» из духовенства, начавшие с XIV в. усиленно посещать русские города для сбора милостыни. При митрополите Киприане в Москве был трапезундский мит­рополит Феогност, а на следующий год два греческих митрополита, Матфей Адрианопольский и Никандр Ганский 8). Приезды трапезундского и адрианопольского митрополитов в 1389 - 1390 гг., вероятно, преследовали какие-то политические цели и стояли в связи с турецкими победами на Балканском полуострове и наступлением на Трапезундскую империю и Константино­поль.
        Быстрый рост Московского княже­ства привел к усилению его значения. Византийская империя, нуждаясь в ма­териальной поддержке, обращала свои взоры на Московскую Русь. Византий­ские императоры готовы были рассмат­ривать русские земли как своего рода провинции Византийской империи. Один из поздних византийских базилевсов Иоанн Кантакузин именовал себя «...непоколебимым столпом всех креще­ных, защитником догматов Христовых, мечом Македонов, царем Эллинов, царем Болгар, Асаниев, Влахов, Русских и Ала­нов» 9). Однако действительность была очень далека от притязаний греческих царей, и русские отнюдь не считали себя подданными византийских правителей. Поэтому в официальных документах тот же Иоанн Кантакузин называл Си­меона Гордого великим князем Руси, любезным сродником царского вели­чества 10).
        Позже византийские императоры за­вязали с московскими князьями род­ственные отношения. Великий князь Василий Дмитриевич «...отда дщерь свою Анну за царевича за Ивана за Мануиловича во Царьград» 11). Это произош­ло в момент большого политического напряжения Византийской империи, которой угрожал султан Муса 12). Брак был заключен, по византийским изве­стиям, в 1414 г. 13) Анна прожила недол­го и умерла от морового поветрия. Ее супруг позже сделался императором под именем Иоанна VIII Палеолога.
        Нет ничего удивительного в том, что греческое культурное влияние сказыва­лось в Москве XIV-XV вв. очень силь­но. Обычно его связывают с митрополитом Киприаном, но это неправильно. Вместе с Киприаном в Москве появи­лась не столько греческая, сколько южнославянская струя, принесенная из Болгарии и Сербии, тогда как греческий язык получил распространение среди образованных русских людей задолго до Киприана. Рассадником византийского просвещения в XIV в. был Бого­явленский монастырь в Москве. По очень достоверным показаниям, это зна­чение монастырь получил еще при мит­рополите Феогносте в первой половине XIV в. Монахи Богоявленского мона­стыря поддерживали тесные отношения с митрополитом Феогностом, греком по происхождению, прекрасно понимавшим первенствующее положение москов­ских князей. «Любяше же их, - пишет о богоявленских монахах современник, - и Феогнаст митрополит всея Русии и чясто к себе призываше, и упокаиваше, и прохлажаше, и почиташе их до­бре» 14).
        Среди русских монахов Богоявлен-

-114-

ского монастыря особенно выделялись Алексей и Стефан. Алексей, впослед­ствии поставленный московским митро­политом, был образованным человеком. Ему приписывают переводы Нового за­вета с греческого языка на русский. Стефан, брат Сергия Радонежского, из рода радонежских бояр, был игу­меном Богоявленского монастыря и лю­бимым духовником московской знати, в том числе самого князя Симеона Гордого.
        Знание греческого языка было до­вольно распространенным в среде мос­ковского духовенства уже с середины XIV в. Митрополит Алексей собствен­норучно подписался по-гречески на гра­моте о границах Сарайской епархии: «Алексей божией милостию митрополит всея России, и пречестен». Издатели указывают, что титул «и пречестен» принадлежал в Византийской империи только знатнейшим митрополитам, ра­нее им пользовался предшественник Алексея митрополит Феогност 15). Мит­рополита Алексея и надо считать истин­ным насадителем греческого просвеще­ния в Москве. Вслед за Богоявлен­ским монастырем, из стен которого вышел сам Алексей, под его непосред­ственным наблюдением и попечением возникли и другие московские монасты­ри, рассадники византийской обра­зованности: Симонов, Андроников и Чу­дов.
        Основатель Симонова монастыря, игумен Феодор, был частым гостем в Константинополе. В 1383 г. он ездил по поручению великого князя в грече­скую столицу и прожил в ней свыше года. В 1386 г. Феодор по желанию великого князя снова отправился в Кон­стантинополь и жил там продолжитель­ное время 16). После смерти ростовского епископа Матфея Гречина игумен Фео­дор был поставлен на его место, но уже в сане архиепископа. Что в Ростове в это время имелись греческие книги и были люди, знавшие греческий язык, видно из того, что там до поставления в пермские епископы жил Стефан Храп. В Ростове он выучился греческому языку и грамоте 17). «Добре» читать и говорить по-гречески нельзя было научиться без знающих и опытных наставников. Дол­гое пребывание Феодора в Константи­нополе не могло пройти для него бес­следно, но еще вероятнее, что Феодор, как и Стефан, изучил греческий язык уже дома. Имеются переводы творений патриарха Филофея с пометой: «...преведен же бысть на русьскый язык Фе­дором пръво прозвитером» 18). Известно, что Алексей был поставлен на русскую митрополию патриархом Филофеем, ко­торый и после поддерживал москов­ского митрополита против его врагов. Поэтому в Феодоре первопресвитере с полным основанием можно видеть позднейшего симоновского игумена, нау­чившегося греческому языку в Богояв­ленском монастыре или при дворе мит­рополита.
        Что касается Андроникова мона­стыря, то он был основан митрополи­том Алексеем по обету, данному во вре­мя морской бури при путешествии в Царьград. Воображение его основателей дало небольшому ручью, впадающему в Яузу и текущему в глубоком овраге, название Золотого Рожка в память о безопасной и величественной приста­ни в константинопольском Золотом Роге. Андроников монастырь быстро стал одним из центров переписки цер­ковных книг.
        Великолепный Царьград так привле­кал к себе русских людей в XIV- XV вв., что некоторые из них навсегда покидали родину и оставались в нем до конца жизни. Так поступил игумен серпуховского Высоцкого монастыря Афанасий, купивший в Константино­поле келью и скончавшийся на чужбине. Записи на книгах говорят нам, что он был не одинок в своей любви к Царьграду. Русские доброписцы-каллиграфы застревали в греческих монастырях, где занимались переводом книг с грече­ского на русский язык. Некоторые за­писи на книгах Чудова монастыря XIV-XV вв. сделаны по-гречески. Например, в рукописи библиотеки Чудова монастыря находим подпись: «Правил иеромонах Иона, етос (т. е. лета.- М. Т.) 6951», т. е. в 1443 г. 19)
        Торговые отношения обычно имеют взаимный характер, но сказать положи­тельно о пребывании греческих купцов и ремесленников в Москве не так легко. Однако и в данном случае мы не сов­сем бессильны. В. Г. Васильевский признал имя Некомата-сурожанина, столь долго интриговавшего против Дмитрия Донского, греческим 20). Меж­ду тем он был сурожанином, т. е. куп­цом, торговавшим с Сурожем в Крыму,

-115-

городом-посредником в русско-грече­ской торговле XIV-XV вв.
        Тот же В. Г. Васильевский отме­чает еще имена других гостей-сурожан, которые также могут быть признаны греческими.
        Кроме торговых людей в Москве появлялись греческие ремесленники и художники. Успенский собор, как мы видели, был расписан греческими «митрополичьми писцами». Какая-то часть ремесленников и торговцев греческого происхождения должна была оседать в Москве, а общность веры способст­вовала еще большему сближению гре­ков и русских. После взятия Констан­тинополя турками в Москву добрались волны беженцев. Очень примечательно то, что греческие слова сохранились в «условном языке» галичан (в Костром­ской губернии). Об этом языке писал Ф. Н. Глинка в 1816 г.: «Сохраненное и поныне в некоторых купеческих обществах, оно доставляет им способ, особливо тем, которые разъезжают по ярмаркам, объясняться друг с другом о цене товаров и о прочем так, что никто из предстоящих разуметь их не может. Сие галичское наречие называют «Галивонские алеманы» 21). Новейший иссле­дователь этого языка Н. Н. Виноградов отметил в нем наличие ряда греческих слов: хириа (греч.) - рука, пенди (греч.) - пять и др. В. И. Даль еще рань­ше утверждал, что подобные греческие слова искони занесены с Сурожья 22).

 ИТАЛЬЯНЦЫ (ФРЯГИ)

        Среди иноземцев, живших в Москве, находим также итальянцев, или фрязинов. Они появлялись на севере при по­средстве донского пути, проходившего на юг чаще всего через Москву, ко­нечный пункт длинной морской и речной дороги из Константинополя в Русь.
        Торговые люди и ремесленники из итальянцев порой оседали в Москве и оставались в ней на постоянное житель­ство. Выше говорилось уже о сурожанах Саларевых, прозвище которых позво­ляет думать об их итальянском проис­хождении.
        Близость, возникшая между русски­ми и итальянцами, вызвала ревнивые взоры церковных властей, запрещавших русским родниться с «латынами» (католиками), брататься и кумиться под угрозой церковных репрессий 23). Во второй половине XV в., когда приток итальянцев еще более усилился, мы на­ходим в Москве постоянную итальян­скую колонию, с тем отличием от преж­него времени, что среди приезжих фрязинов начинают теперь преобладать венецианцы. Московское великое кня­жество, как известно, привлекало вни­мание Венеции, надеявшейся сколотить на Востоке союз государств для борьбы с Турцией. Вот почему венецианские послы в Персию, известные Барбаро и Контарини, возвращались через рус­ские земли и виделись в Москве с Ива­ном III 24).
        Одно краткое известие заставляет думать, что итальянская колония в Мо­скве имела свою католическую церковь. В 1492 г. в Москве произошло событие, которое произвело столь большое впе­чатление на русских, что летописец отметил его даже точной датой (17 мая): «Иван Спаситель Фрязин, каплан постриженый Аугустинова закона белых чернцев, закона своего отрекся и чернечество оставил, женился, понял за себя Алексеевскую жену Серинова, и князь великий его пожаловал селом» 25). Ренегатство католического священника рассматривалось в Москве как торже­ство православия. Отсюда непосредст­венное участие великого князя и пожа­лование села новообращенному. Но ка­ким образом католический монах-авгу­стинец оказался в Москве и что он там делал? Как видим, он был капланом, т. е. капелланом, или настоятелем церк­ви. Это обстоятельство должно было вызвать еще большее ликование в мос­ковских церковных кругах, рассматри­вавших католическое духовенство как своего векового врага.
        Поддержание тесных связей с Ита­лией и наличие итальянской колонии в Москве было явлением большого значения, оказавшим немаловажное влияние на русскую культуру. Появление Аристотеля Фиоравенти и других италь­янских мастеров в Москве вовсе не но­сило характера внезапного поворота в сторону западноевропейской куль­туры, как это обычно рисуется в наших исторических работах. Культурные итальянские навыки притекали на Русь задолго до Ивана III, причем они шли в основном через Москву, а не через

-116-

какой-либо иной город Северной Руси. В этом отношении географическое по­ложение Москвы, главным образом ее связь с Окой и Доном, сыграло для нее положительную роль, сделав великокня­жескую столицу рассадником культур­ных навыков, притекавших на север из Средиземноморья.
        Приток в Москву итальянцев еще более усиливается с конца XV в. Это были мастера стенные, палатные, пушеч­ные и серебряные. Из рассказа Контарини, бывшего в Москве в 1486 г., видно, что итальянцы поддерживали между собой тесные связи. Контарини называет двух итальянцев, с которыми он встретился в Москве: которского уроженца Трифона, делавшего для великого князя серебряные сосуды, и Аристотеля Болонского (Фиоравенти).
        Потомки итальянцев, осевших в Мо­скве и принявших православие, вступали в число дворян или городских людей. В XVII в. в Москве жили, например, подьячий Андрей Фрязин, Иван Фрязов, немчин Максим Фрязов, Матвей Иванов Фрязов 26). Среди убитых под Казанью детей боярских находим Ивана Павло­ва, сына Аристотелева 27). Не был ли этот боярский сын Аристотелев внуком зна­менитого архитектора? Впрочем, летопись знает только одного сына Фиоравенти - Андрея.
        Итак, у нас есть основания думать, что итальянцы-фрязины не только по­являлись и оседали в Москве на посто­янное жительство, но имели здесь и свою колонию. Однако местожительство итальянцев, как и других «латинян» (католиков), не поддается приурочиванию. Более твердая и упорная кресть­янская память сохранила под Москвой несколько деревень с названиями Фря­зево, Фрязино и т. д., но в городе древ­ние названия менялись быстрее и при­хотливее. К тому же, если предполагать, что католики уже в XIV-XVI вв. имели в Москве свою церковь с капелланом, то их поселение должно было нахо­диться за городской чертой, в особой слободе. Позднейшая Немецкая слобо­да (Кокуй) находилась в XIV-XV вв. слишком далеко от города, но И. М. Сне­гирев указывает старое Немецкое клад­бище в районе церкви Николы на Болвановке, у Таганских ворот 28). Может быть, здесь и надо искать первоначаль­ную фряжскую колонию.

 АРМЯНЕ

        Можно считать несомненным и суще­ствование в Москве более или менее постоянной колонии армян, которые жили на посаде в начале XV в. В 1390 г. «...загореся посад за городом от Аврама, некоего ерменина» 29). Выражение «посад за городом» указывает, скорее всего, на территорию Китай-города, а не на позднейший Белый город, где находит­ся известный Армянский переулок, по­лучивший такое название, впрочем, лишь с XIX в. 30) В XVII в. поблизости от Варварки еще указывали место, «...что ставились на нем арменя и греченя» 31). В этом районе следует искать дворы армян, если они составляли в Москве какую-либо постоянную колонию. В XVIII в. некоторые строения, принад­лежавшие армянам и годные для армян­ской церкви, еще стояли в Китай-горо­де, между Ильинкой и Варваркой, при­чем нет никаких оснований думать, что в это время армяне впервые поселились там 32).
        В торговых делах армянские купцы проявляли большую активность. При их посредстве поддерживалась транзитная торговля по Волге, в которую были втянуты Золотая Орда, Закавказье и Персия. Вопреки распространенным мнениям о малом знакомстве русских с иностранными государствами, мы сталкиваемся с фактами, обнаруживающими у русских хорошее знание стран Вос­тока. Среди народов Кавказа русские летописи упоминают и армян. Главным торговым путем для армян, естествен­но, была Волга. В 1368 г. новгородские ушкуйники перебили в Нижнем Новго­роде «бесермен и армен» и «...товар их безчислено весь пограбиша» 33). Тор­говые дороги вели к Москве как цент­ральному торговому пункту Северо-Вос­точной Руси.
        В московских торговых операциях участие армянских купцов, видимо, было немаловажным, судя по некоторым на­мекам, смысл которых становится ясным только тогда, когда мы признаем нали­чие заметного армянского элемента в московском обществе. На рубеже XIV-XV вв. митрополит Киприан от­вечал на вопросы ученого игумена Афа­насия Высоцкого. В полном соответствии с византийской нетерпимостью по от­ношению к другим вероисповеданиям Киприан ополчился против армян. По

-117-

мнению митрополита, армянская ересь была самой гнусной из всех ересей, вследствие чего православный христиа­нин не должен общаться с армянами, не допускать их к себе в праздничные и постные дни, а тем более в церковь, не завязывать с ними дружбы или люб­ви 34). За строгими внушениями митро­полита явно чувствуется подлинная дей­ствительность. Рядовые русские люди не видели больших различий между право­славием и армянским вероисповедани­ем, охотно общались и пировали с армя­нами, допускали их в свои церкви и всту­пали с ними в браки. Иначе зачем было бы в чин избрания и поставления в епи­скопы включать обязательство «...не оставити в всем своем пределе ни еди­ного же от нашея православныя веры ко арменом свадьбы творити, и кумовьства и братьства» 35). Для русских куп­цов в городах Ближнего Востока и Ниж­него Поволжья армяне были самыми близкими по вере, что приводило к ку­мовству и братству, вызывавшим такое недовольство церковных кругов.

 БЕСЕРМЕНЫ

        Значительной и важной группой мос­ковского населения должны были яв­ляться татары и прочие «бесермены», т. е. мусульманские народы. Поздней­шее, но очень вероятное предание счи­тало, что митрополит Алексей основал Чудов монастырь на месте Татарского двора, принадлежавшего московским баскакам. Следовательно, татары перво­начально жили в самом Кремле в непо­средственной близости к великокняже­скому дворцу. Подтверждение этому преданию видим в аналогичных явле­ниях в таких крупных русских городах, как Тверь, где царевич Щевкал, убитый в восстание 1327 г., жил на великокняжеском дворе 36).
        На практике местонахождение татар­ских дворов в Кремле было не очень удобным для самих татар и приезжих восточных купцов, так как, естественно, стесняло их деятельность. Поэтому, ви­димо, рано создается Татарская слобода за городом, в Замоскворечье, в районе современных Татарских улиц, упомяну­тая уже в одном документе 1619 г. 37) Во всяком случае, можно не сомневать­ся, что в XVI в. Татарская слобода в этом районе уже существовала, так как время, непосредственно примыкав­шее к «московскому разорению», не было периодом, благоприятным для создания новых слобод вокруг Москвы. В известиях середины XVI в. упомина­ется Ногайский двор, стоявший «за рекою Москвою». Сюда приходили тор­говать ногайские татары. Главным их товаром являлись лошади, которыми торговали на лугу под Симоновым 38).
        На старое заселение татарами рай­она Замоскворечья указывают и неко­торые другие признаки. Улица, выходив­шая из Замоскворечья к Кремлю, до сих пор носит татарское название Бал­чуг. В Замоскворечье же находим улицу Ордынку, выходившую ранее к воротам Кремля. Через Замоскворечье шла пря­мо на юг Ордынская дорога. Здесь-то и удобнее всего было селиться «бесерменам», в первую очередь татарам.
        Татарские купцы, вероятно, состав­ляли лишь часть «бесерменов», приез­жавших в Москву и живших здесь. Русские отличали бесермен от татар, как это можно видеть из одного летописного рассказа конца XVI в. 39) К их числу причислялись бухарские и другие средне­азиатские купцы («тезики»), а также персы («кизылбаши»). Можно предпо­лагать, что они селились и останавли­вались в особых городских кварталах, отдельно от татар, которые количест­венно преобладали над остальными бесерменами. По очень вероятному предположению В. К. Трутовского, слово Арбат произошло от арабского «рабад» (множественное «арбад»), что означает предместье, или по-русски посад 40).

 НЕМЦЫ И ДРУГИЕ ИНОСТРАНЦЫ

        Известно, что под немцами в России понимались не только выходцы из Гер­мании, но и многие другие иностранцы, хотя в XIV -XV вв. еще различали немцев от фрягов. В позднейшей Москве царского периода немцы занимали среди иностранцев первое место по числен­ности. Тем более замечательно, что в Москве великокняжеской мы не заме­чаем сколько-нибудь большого участия немцев в торговле и культурной жизни. В 1483 г. упоминается «...врач некый немчанин Онтон», бывший в большой чести у великого князя. Онтон лечил од­ного из татарских царевичей и уморил

-118-

его смертным зельем «за посмех». Иван III велел выдать его сыну умер­шего, и татары зарезали его зимой под мостом, «как овцу», ножом 41).
        Приток немцев в Москву начался в основном после присоединения Нов­города и Смоленска, а особенно со вто­рой половины XVI в. До этого в Москве преобладали итальянцы, с конца XV в. в основном венецианцы.
        Нет никакого сомнения, что в Москве жили и представители славянских наро­дов. В XIV-XV вв. особенно заметны выходцы из православных балканских стран. Лазарь Сербии построил первые московские башенные часы, некий Борис (вероятно, болгарин) лил колокол, Пахомий Логофет писал жития, Киприан занимал митрополичий престол. Бли­зость языка и веры помогала южным славянам легко оседать в Москве, но по тем же причинам их редко выделяли из общей массы московского населения. Это в еще большей мере относится к украинцам и белорусам, которых объ­единяли общим термином «литовские люди». Китайгородская церковь в Ста­рых Панех напоминает нам об этих пра­вославных панах, приезжавших в Москву с Запада.

-119-

 ПРИМЕЧАНИЯ

        1) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 139.
        2) Там же. С. 139, 151.
        3) Зверинский В. В. Материалы для историко-топографического исследования о православных монастырях в Российской империи. СПб., 1892. Ч. II. № 981. С. 225.
        4) Материалы для истории, археологии и стати­стики Москвы, по поручению Московской город­ской думы собранные и изданные И. Забелиным. М., 1884. Ч. I. С. 395-399.
        5) Снегирев И. М. Москва: Подробное историче­ское и археологическое описание города. М., 1875. Т. I. С. 120.
        6) «Двор греческой, а на дворе дворник» (Беля­ев И. С. Росписной список города Москвы 1638 года // Труды Московского отдела Рус­ского военно-исторического общества. М., 1911. Т. I. С. 15).
        7) [Приселков М. Д., Фасмер М. Р. Отрывки B. Н. Бенешевича по истории русской церкви XIV века // Известия Академии наук. Отде­ление русского языка и словесности. Пг., 1916. Т. XXI. Кн. I. С. 48-70.]
        8) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 138, 139.
        9) Соколов Пл. Русский архиерей из Византии. Киев, 1913. С. 338-339, 305-306.
        10) Памятники древнерусского канонического пра­ва: Приложения // РИБ. СПб., 1880. Кн. VI. C. 16.
        11) ПСРЛ. Т. XX. С. 229.
        12) Hertzberg. Geschichte der Byzantiner und des Osmanischen Reiches. Berlin, 1883. S. 536.
        13) Карамзин Н. М. История государства Россий­ского. СПб., 1817. Т. V. С. 217.
        14) ПСРЛ. Т. XI. С. 31.
        15) РИБ. Кн. VI. С. 167-168.
        16) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 135-139.
        17) Стефан, «...желая же болшаго разума, яко обра­зом любомудриа изучеся и греческой грамоте и книги греческия извыче добре, почиташе я и присно имеяше я у себя, и бяше умея глаголати треми языки, тако же и грамоты три умеяшё, яже есть: руски, гречески, пермьски» (Повесть о Стефане, епископе Пермском // Памятники старинной русской литературы, изданные графом Григорием Кушелевым-Безбородко. СПб., 1862. С. 122).
        18) Строев П. М. Библиографический словарь и черновые к нему материалы. СПб., 1882. С. 300.
        19) ГИМ. Собр. Чудова монастыря. № 260 [Тихо­миров М. Н. Записи XIV- XV веков на рукописях Чудова монастыря // АЕ за 1958 год. М., 1960. С. 14].
        20) [Васильевский В. Г. Введение в житие св. Сте­фана Суражского // Васильевский В. Г. Труды. Пг., 1915. С. ССП.]
        21) [Глинка Ф. Н. Письма русского офицера. СПб., 1816. Ч. II. С. 1. Переизд. в 1987 г.]
        22) Виноградов Н. Н. Галивонские алеманы: Услов­ный язык галичан (Костромской губернии) // Известия Академии наук. Отделение русского языка и словесности. СПб., 1915. Т. XX. Кн. I. С. 236.
        23) РИБ. Кн. VI. С. 454.
        24) Путешествие А. Контарини // Библиотека ино­странных писателей о России. М., 1836. Т. I. С. 113; Путешествие Иосафата Барбаро в Тану // Там же. С. 58.
        Коммент.: Венецианский купец И. Бар­баро в 1436-1452 гг. находился в горо­де Азове, который итальянцы называли Тана, а греки - Танаис. В свое сочинение он включил описание Москвы, хотя сам там не был.
        25) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 276. Спаситель - это пе­ревод латинского Сальватор.
        26) Беляев И. С. Росписной список города Москвы 1638 года... С. 210, 212.
        27) Историческое описание памятника, соору­женного в воспоминание убиенных при взятии Казани воинов на Зилантовой горе. М., 1833. С. 42 (Синодик Зилантова мона­стыря).
        28) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 140.
        29) [Снегирев И. М. Указ. соч. С. 169.]
        30) Миллер П. Я., Сытин П. В. Происхождение названий улиц, переулков, площадей Москвы. М., 1938. С. 24.
        31) Материалы для истории, археологии и статисти­ки Москвы... М., 1891. Ч. II. С. 1154.
        32) Там же. С. 1009.
        33) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 104.
        34) РИБ. Кн. VI. С. 250.
        35) Там же. С. 454 (чин датируется 1423 г.).
        36) ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 43.
        37) Материалы для истории, археологии и статисти­ки Москвы... Ч. II. С. 614 [Имеется в виду поль­ско-литовская интервенция начала XVII в.]
        38) ПСРЛ. Т. XX. Ч. II. С. 452, 459.
        39) «Мамай... поноймова рати, Бесермены, Армены, Фрязы, Черкасы, Буртасы» (ПСРЛ. Т. XXIII. С. 124-125). Здесь «бесермены», конечно, не татары.

-120-

        Коммент.: В комментарии к летопис­ной повести о побоище на Дону М. Н. Тихо­миров высказал предположение, что «бесермены», т. е. «басурмане», возможно, не просто неверные, а жители Великих Болгар, столицы Болгарского княжества на Средней Волге. Там жили армяне, о чем свидетельствуют надгробные плиты с надписями на армянском языке. Черкесы - народ Северного Кавказа. Буртасами назывались племена Поволжья, в том числе мордва (Повести о Куликовской битве. М., 1959. С. 238. Примеч. 1). М. Н. Тихо­мировым издано в 1964 г. и специальное иссле­дование «Бесермены в русских источниках», основанное на его докладе «К вопросу о проис­хождении казанских татар» в Институте исто­рии АН СССР, 1949 г. (Тихомиров М. Н. Российское государство XV-XVII веков. М., 1973. С. 84-93).
        40) Трутовский В. К. Происхождение названия «Арбат» // Старая Москва / Изд. Комиссии по изучению старой Москвы. М., 1912. Вып. I. С. 34-41.
        41) ПСРЛ. Т. XX. Ч. I. С. 389.
        Коммент.: После издания книги «Древ­няя Москва» М. Н. Тихомиров вступил в по­лемику с П. В. Сытиным, написавшим рецен­зию на нее, относительно достоверности дан­ных некоторых источников. «Мое представле­ние о сравнительно позднем и слабом заселении Занеглименья в XIV-XV вв. встретило суровую критику со стороны П. В. Сытина, - указывал М. Н. Тихомиров.- Представление П. В. Сыти­на о малой заселенности посада к востоку от позднейшего Китай-города решительно опровергается показаниями летописей. В 1472 г. «...погоре посад на Москве по реку по Мо­скву да по Явузу» (ПСРЛ. Т. XXIV. С. 192). Значит, в это время посад уже доходил до Яузы. Выводы П. В. Сытина сделаны им при полном невнимании к летописным изве­стиям, а на них в основном и базируются наши замечания о топографии средневековой Моск­вы» (Тихомиров М. Н. Средневековая Москва. М., 1957. С. 52-53).
        С. К. Богоявленский сделал оговорку, что составленный им список содержит возможно полное перечисление слобод, упоминавшихся в документах за весь XVII в., не вдаваясь в исследование об образовании слобод или их исчезновении «ввиду неточности материала» (Богоявленский С. К. Указ. соч. С. 119). М. Н. Тихомиров освещал раннюю историю со­тен, начиная с XIV в., когда население Москвы в основном занимало территорию Кремля и Китай-города. Количество слобод увеличилось во второй половине XV в., с распространением московской территории на позднейший Земля­ной город. М. Н. Тихомиров отметил также различие между сотнями и слободами в XIV- XV вв., тогда как в XVII в. они практически не отличались друг от друга (Тихомиров М. Н. Средневековая Москва... С. 102-103).

-121-

-122-

 ГЛАВА VII
РОСТ И ЗАСЕЛЕНИЕ ГОРОДСКОЙ ТЕРРИТОРИИ

 ОБЩИЕ ОСОБЕННОСТИ ИЗУЧЕНИЯ МОСКОВСКОЙ ТОПОГРАФИИ

        Изучать топографию древних горо­дов - значит заниматься самым увле­кательным делом, какое может выбрать себе историк. Перед ним воссоздается план древнего города, расположение городских кварталов и улиц, местона­хождение церквей и дворов городской знати, дворцов, площадей и торговых рядов, отдельных замечательных строе­ний, а порой и просто ничем не замеча­тельных, но тем самым еще более инте­ресных для историка жилищ простых смертных. И тем не менее работ по топо­графии древних русских городов у нас чрезвычайно мало, а по истории Москвы не имеется вовсе, так как труд И. Е. За­белина в основном изучает только Кремль и его ближайшие окрестности, а вторая часть этого труда до сих пор не опубликована 1).
        Историк наталкивается на почти непреодолимые трудности, когда по об­рывочным заметкам летописей и актов ему приходится восстанавливать черты древнего города, обычно основательно стертые прошедшими столетиями. Это в особенности можно сказать об изу­чении топографии древней Москвы XIV-XV вв. Для того имеются свои основания. Ведь Москва тогда еще толь­ко начинала оформлять свою внешность большого города. Позднейшее величие города повлекло за собой его пере­устройство и коренным образом изме­нило его первоначальный облик. Мос­ковские здания великокняжеского пе­риода казались мелкими и незначитель­ными для последующего времени и были заменены более богатыми постройками. Поэтому сохранявшиеся памят­ники древней великокняжеской Москвы не только редки, но и относительно малозначительны по сравнению, напри­мер, с памятниками Новгорода и Пско­ва за то же время.
        Особенно трудно исследовать топо­графию древнейшей Москвы XII- XIII столетий, так как летописи не со­хранили нам ни одного топографиче­ского приурочивания, которое могло бы быть достоверно отнесено к XII- XIII вв. Вот почему, реконструируя кар­тину древнего города в эти столетия, мы будем опираться главным образом на свидетельства позднейшего времени.

 МОСКОВСКИЙ КРЕМЛЬ В XII-XIII ВВ.

        Наиболее ранней частью историче­ской Москвы является Кремль. По мне­нию И. Е. Забелина, это «...первоначаль­ное кремлевское поселение города Москвы» основалось здесь в незапамятные времена 2). Однако в явном противоре­чии с этим утверждением стоит то об­стоятельство, что еще в XV в. москвичи твердо помнили о «боре», из деревьев которого была построена первая мос­ковская церковь Рождества Предтечи. Предание об этой церкви занесено в летопись под 1461 г. по случаю построе­ния новой каменной церкви на месте деревянной. Говорят некоторые, заме­чает летописец, что то была первая церковь в Москве: на том месте бор был, и церковь та в том лесу («в том лесе») была срублена тогда, она была соборной церковью при Петре митрополите, и двор митрополичий был тут 3).

-123-

        В этом предании смешаны различ­ные по времени события: построение церкви на месте древнего бора и значе­ние ее в более позднее время при мит­рополите Петре в качестве собора. Од­нако ценным является существование в XV в. прочной устной традиции («гла­голют же») о позднем возникновении кремлевского поселения и расположе­нии на его месте древнего бора. На тот же бор указывают и старинные топографические названия кремлевских урочищ, от которых получили свои про­звища Боровицкая башня, церковь Спас на Бору. На возможность относи­тельно позднего заселения кремлев­ского холма указывает, быть может, и то обстоятельство, что на его тер­ритории не были найдены предметы древнее XII в. Обнаруженные в Кремле при постройке Оружейной палаты и по­близости от упомянутой церкви Рож­дества Иоанна Предтечи женские укра­шения, по определению А. В. Арциховского, относятся к XII в. и «...принад­лежат к классическому типу вятичских семилопастных» 4).
        Однако древнейшее свидетельство о построении «города», крепости, в Мо­скве указывает именно на кремлевский холм, а не на какую-либо иную московскую местность. До сих пор это лето­писное указание было известно в не­сколько искаженной передаче Тверской летописи, которое допускало иные тол­кования. В печатном издании летописи читаем: «...того же лета (1156-го.- М. Т.) князь великий Юрий Володимеричь заложи град Москву на устниже Неглины, выше рекы Аузы» 5). Выра­жение «на устниже Неглинны» звучало несколько необычно, связывая место построения Кремля с течением Москвы ниже впадения в нее Неглинной. Между тем это выражение является результа­том описки переписчика, так как в дру­гом, до сих пор не опубликованном списке Тверской летописи находим: «...князь великий Юрий Володимерич заложи Москву на устий же Неглинны, выше реки Яузы» 6). Таким образом, Тверская летопись подтверждает, что «город», или Кремль, был построен в 1156 г. на том же месте, где он стоял ранее, - «на устий же Неглинны».
        С. Ф. Платонов вообще был склонен заподозревать достовернось показания Тверской летописи, видя в нем поздней­шее припоминание, поскольку Юрий Долгорукий находился в 1156 г. на юге и не мог строить город на Москве-реке 7). С предположением об относительно позднем происхождении известия Твер­ской летописи следует согласиться и не настаивать на 1156 г. как на времени построения Кремля. Но если дата и не представляется нам вполне достоверной, то самый факт построения Кремля на устье Неглинной, выше реки Яузы, надо считать относительно достоверным, по­тому что топографические припомина­ния нередко сохраняют для нас черты отдаленной древности. Московское пре­дание и в XVI-XVII вв. упорно указывало на Юрия Долгорукого как на строи­теля города Москвы. Поэтому показа­ние Тверской летописи в основном мож­но считать отвечающим исторической действительности.
        Как же в таком случае понимать сло­ва Тверской летописи о постройке го­рода «на устий же Неглинны»? Если не считать это выражение просто желанием автора летописной заметки сказать, что город был построен на том же месте, на котором стоял и позже, то надо гово­рить о двух событиях: о первом и втором построении города Юрием Долго­руким.
        Территорию этого второго Кремля - безразлично, будем ли мы его считать постройкой Юрия Долгорукого или бо­лее позднего времени, - И. Е. Забелин вполне убедительно обрисовывает в сле­дующих границах: «Со стороны речки Неглинной черта городских стен могла доходить до теперешних Троицких ворот, мимо которых в древнее время, ве­роятно, пролегала простая сельская дорога по Занеглименью в направлении к Смоленской и к Волоколамской или Волоцкой старым дорогам. С другой стороны, вниз по Москве-реке такая черта городских стен могла доходить до Тайницких ворот или несколько да­лее, а на горе включительно до Соборной площади, так что весь треугольник го­рода, начиная от его вершины у Боро­вицких ворот, мог занимать простран­ство со всех трех сторон по 200 сажен, т. е. в окружности более 600 сажен» 8). Кремль стал застраиваться зданиями уже при Данииле Александровиче. Кроме упомянутой ранее церкви Рож­дества Иоанна Предтечи в нем находим церковь Михаила Архангела, в которой был погребен сам Даниил. Позже в той же церкви был похоронен Юрий Да-

-124-

нилович 9). Таким образом, Архангель­ский собор в Москве сделался кня­жеской усыпальницей до княжения Калиты.

 МОСКОВСКИЙ ПОСАД XII-XIII вв.

        Городские дворы не вмещались в тес­ные пределы города уже в XII -XIII вв., и вокруг «города» в Москве возник посад, вне городских укреплений. В существовании посада нас убеждает упор­ная традиция, по которой низина, находившаяся под кремлевским хол­мом и населенная с давней поры, носила характерное название Подол. В Подол входила вся территория между Москвой-рекой и кремлевским холмом, значи­тельно более обширная в древнее вре­мя, чем в последующее, когда камен­ные стены разделили подольную часть города на две части. Но даже после сооружения стен при Дмитрии Дон­ском на кремлевском Подоле жило не­малое количество населения, здесь же стояли княжеские службы.
        По предположению И. Е. Забелина, первоначальный Подол простирался до самого берега Москвы-реки. Здесь на­ходилось береговое пристанище для речных судов. Таким образом, в районе Подола возник первоначальный мос­ковский посад, и картина города XIV- XV вв., обычно изображаемого в виде деревянного городка на вершине крутого холма, должна быть существенно изме­нена. Если вершина кремлевского хол­ма была занята городком с земляным валом и деревянными стенами, то скло­ны его и низина под ним, обращенная к реке, были покрыты дворами горожан, так как самое название Подол ведет нас к домонгольскому времени, когда этим названием обозначали подгородную часть города 10). Итак, Москва встает перед нашими глазами в значительно ином виде, чем это порой рисуется в не­которых сочинениях, старающихся изобразить древнюю Москву даже не го­родом, а какой-то захудалой княжеской усадьбой.
        Местность, окружающая Москву, и в более поздние времена отличалась леси­стостью. Громадные сосновые и сме­шанные леса начинались от самого Кремля и тянулись на обширные про­странства на север и восток. Однако не следует преувеличивать эту лесис­тость и представлять территорию Мо­сквы XII-XIII вв. как сплошной и непроходимый бор. Летописи говорят о подмосковных селах, а устная тради­ция даже в XVII столетии помнила о «селах красных, хороших», которые разбросались по обеим сторонам реки еще при полулегендарном боярине Кучке.
        На первых порах осваивалась наи­более удобная для поселения террито­рия по долинам рек Москвы, Яузы и Неглинной. В непосредственной близо­сти к Кремлю находилось село Семчинское или Семцинское, названное уже в духовной Ивана Калиты 11). К таким же ранним селам надо отнести село Напрудское к северу от Кремля и село Михайловское на Яузе, упомянутые в той же духовной.
        Ко второй половине XIII в. восходят первые сведения о московских мона­стырях. Едва ли не самым ранним мос­ковским монастырем, о котором нам достоверно известно, был Даниловский монастырь, основанный на правом бе­регу Москвы-реки князем Даниилом Александровичем. Об этом монастыре и его основании Даниилом в XIV в. рас­сказывали «неции от древних старцев». Настоятели монастыря уже при Да­нииле носили сан архимандритов, что указывает на особое значение Данилова монастыря. Существование в Москве монастыря с архимандритом во главе отчасти свидетельствует и о возросшем значении Москвы как города, стремив­шегося выделиться из общего уровня и по своей церковной иерархии 12). Ко временам Даниила можно отнести и другой монастырский центр - Крутиц­кий монастырь под Москвой, если ве­рить старому преданию, впрочем не очень надежному. Во всяком случае, если храм на Крутицах и был основан уже в XIII в., то остальные подробности о Крутицах, сообщаемые в сказании XVII в., лишь плод московского басно­словия этого столетия 13).
        В конце XIII в. появляется Богояв­ленский монастырь в Китай-городе. По монастырской записи, которую нет ни­каких оснований оспаривать, он был основан в 1296 г. 14)

-125-

 СТРОИТЕЛЬСТВО КРЕМЛЯ ПРИ КАЛИТЕ

        Первая половина XIV в., преимуще­ственно время Ивана Калиты, отмечена первым переустройством Москвы как города, оформлением ее внешнего вида в качестве великокняжеской резиденции. Память о строительных работах Кали­ты надолго осталась у потомства. «Постави князь великий Иван Данилович Калита град древян Москву, тако же и посады в ней украсив, и слободы, и всем утверди» 15), - пишет о деятель­ности Калиты поздний московский лето­писец. На основании тех же преданий Герберштейн, посетивший Москву в начале XVI в., также говорит, что Кремль до княжения Калиты был мал и защищен только бревенчатой оградой. Калита расширил и укре­пил его по совету митрополита Петра 16).
        Летописные свидетельства показы­вают, что информация Герберштейна о строительстве Кремля при Калите была получена из хорошего источника. Так, летопись сообщает о пожаре города Кремника 3 мая 1331 г.: «...бысть пожар на Москве и погоре город Кремник». Новый пожар случился в Москве 3 июня 1337 г., причем нет никаких указаний, что Кремник опять сгорел. Через два года после второго пожара началась по­стройка нового города, особо отмечен­ная летописью: «На ту же зиму (1339 г.- М. Т.) месяца ноября в 25 день, на память святого мученика Климента, замыслиша, заложиша рубити город Москву, а кончаша тое зимы на весну в великое говеино» 17). Построение нового Кремля стояло в явной связи с московским пожаром 1337 г., оставившим о себе печальную память у современников. В этот по­жар «Москва вся погоре». Бедствие довершил страшный ливень, потопив­ший имущество, спрятанное в пог­ребах и вынесенное от огня на пло­щадь 18).
        Кремль 1339 г. был построен из дуба - самого прочного лесного мате­риала. Остатки дубовых стен Ивана Калиты найдены при постройке назван­ного ранее Нового дворца. Они лежат в трех с лишним саженях от современ­ной кремлевской стены, обращенной к Неглинной. Дубовые бревна толщи­ною почти в аршин сохранились на протяжении 22 аршин, полуистлев от долгого лежания в земле.
        В летописях ничего не сообщается о размерах нового Кремля, но старин­ное предание, записанное Герберштейном, как мы видим, определенно ука­зывает, что территория его при Калите сильно расширилась. Граница Кремля времен Калиты на востоке с замеча­тельной проницательностью устанав­ливаются И. Е. Забелиным. Он обратил внимание на то, что при обновлении Малого Николаевского дворца в Крем­ле под слоями жилого мусора мате­рик оказывался на глубине от 9 до 13 аршин. Такое явление обнаружива­лось на дворе дворца в определенном направлении. И. Е. Забелин считает, что это указывает на существование древнего рва, который тянулся с горы на Подол. В XVII в. в этом направлении пролегала особая улица, а одна из на­ходившихся здесь церквей называлась Рождеством Богородицы, «что на Тру­бе», потому что стояла на трубе для стока воды. Трубу проложили на месте древнего рва 19).
        При Калите впервые упоминается название внутренней московской крепо­сти, или замка, Кремлем. Впрочем, первоначальное название этой крепо­сти, известное нам по летописям, было не Кремль, а Кремник. Сделано было несколько попыток объяснить это назва­ние, вплоть до производства его от греческого «кремнос», что обозначает крутизну или крутую гору под оврагом или берегом 20). Такое несколько неожи­данное словопроизводство находит сто­ронников и в наше время, но, в сущно­сти, является простым созвучием. Непо­нятно, по какой причине греческое сло­во, обозначавшее крутизну, заимство­вано москвичами для названия город­ских укреплений, а самое главное - корень «крем» или «кром» употребля­ется на Руси для обозначения не одних московских укреплений. Так, словом «кром» с давнего времени называют внутреннюю псковскую крепость, очень напоминающую по своему расположе­нию на высоком мысу, при впадении двух рек, Московский Кремль. Кромом назывался также в конце XV в. замок Великих Лук 21). Псковские памятники знают и термин «кримский тать» для обозначения вора, обокравшего Кром 22). Добавим к этому, что сам термин «крем­ник» попал в нашу летопись по аналогии

-126-

с «кремником» в Твери, следовательно, также не является специфическим мос­ковским термином 23).
        По предположению И. Е. Забелина, кремлевская стена в это время на северо­западной стороне, обращенной к Неглин­ной, доходила до грота в Александровском саду, а на южной - до упомяну­той выше трубы поблизости от церкви Константина и Елены. Видимыми коор­динатами восточной стены Кремля вре­мен Калиты являются старинные мос­ковские улицы Никитская и Ордынка, которая теперь не имеет выхода на север и обрывается напротив Кремля, на дру­гой стороне реки. Ранее это были дороги: Никитская выводила к Волоколамску, Ордынка вела на юг, в сторону Золо­той Орды 24).
        К этому замечательному очерку мес­тоположения Кремля Калиты, впрочем, можно сделать некоторое добавление. И. Е. Забелин считает, что обе дороги выходили к древнейшему торговому пристанищу на Подоле, между тем, как нам кажется, речь должна идти о дру­гом - о соединении этих дорог на тор­говой площади перед Кремлем. Дело в том, что первоначальная торговая пло­щадь явно не совпадала с позднейшей Красной площадью и граничившими с ней торговыми рядами. В этом нас убеждает необычное расположение церкви Пятницы «на рву», находившей­ся в непосредственной близости к крем­левским Фроловским воротам. Церкви во имя Пятницы, как нам удалось уста­новить в другой работе 25), обычно соору­жались на торговой площади, поблизо­сти от главных въездных ворот.
        Такое расположение торговых пло­щадей с неизменной на них церковью Пятницы встречаем в ряде городов, соседивших с Москвой, например, в Дмитрове и Коломне. В самой Москве две другие пятницкие церкви находим в Китай-городе «...что против Нового Гостиного двора», и за пределами Китай-города., в Охотном ряду. Обе названные церкви были поставлены на торговых площадях, постепенно удаляв­шихся от городского центра, в непосред­ственной близости к городским воротам (первая - к кремлевским, вторая - к Китайгородским). Существование церкви Пятницы поблизости от крем­левских стен легче всего объяснить тем, что некогда она находилась на торго­вой площади, вне стен городка; после же сооружения новых кремлевских стен, разрезавших древнюю торговую пло­щадь пополам, церковь осталась, а торг был отнесен далее на восток за пределы вновь созданных стен.

 ПЕРВЫЕ КАМЕННЫЕ ЗДАНИЯ В МОСКВЕ

        При Иване Калите в Москве появи­лись каменные здания, на первых порах церкви. Первым московским каменным строением считается собор Успения Богоматери, заложенный 4 августа 1326 г. 26) Летописи связывают построение собора с утверждением в Москве митропо­личьего стола и личным желанием мит­рополита Петра. Собор строился целый год и был освящен 15 августа 1327 г. (т. е. на Успеньев день). Наименова­ние собора Успенским говорит о стрем­лении великого князя и митрополита иметь соборный храм по образцу Успен­ского собора во Владимире. Дело в том, что наименование церквей в Древней Ру­си было явлением далеко не случай­ным и подчинялось определенным пра­вилам. Так в XI-XII вв. соборные хра­мы больших городов, являвшихся одно­временно резиденциями епископов, наименовались по византийскому образцу в честь св. Софии (премудрости божией). Это, так сказать, древнейший слой церковных воименований, отразив­шийся в появлении Софийских соборов в главнейших центрах Руси XI в.- в Киеве, Полоцке и Новгороде. В XII в. вместо Софийских появляются Успен­ские соборы (Смоленск, Владимир-Залесский, Владимир-Волынский, Суздаль, Ростов, Галич). Однако уже с XI в. существует другая традиция, по которой соборные церкви называются в честь Спаса. Традиция таких воименований начинается с черниговского собора Спа­са Преображения, построенного в первой половине XI в. Она находит отражение на севере в XII-XIII вв., когда появ­ляются соборы во имя Спаса в городах: Тверь, Переславль-Залесский, Нижний Новгород, Галич-Мерский, Торжок, Яро­славль. Как видим, определенные цер­ковные традиции связывались с теми или иными политическими центрами.
        Между тем имеются определенные указания на то, что до построения церк-

-127-

ви Успения московским собором была церковь Спаса, как и в Твери 27). Иными словами, и по названию своей крепо­сти - «кремник», - и по воименованию соборного храма в честь Спаса Москва имела сходство с соседней Тверью. Труд­но только сказать, чем объясняется это сходство - сознательным ли подража­нием московских князей тверским по­рядкам, или общностью традиций Моск­вы и Твери. Построение Успенского собора обозначало резкий разрыв с прежней традицией и показывало пре­тензию московских князей на особое положение Москвы среди русских горо­дов, возвращение к традициям старых стольных городов Северо-Восточной Руси - Владимира, Суздаля, Ростова. Строительство каменных храмов продолжалось при Калите в быстрых по тому времени темпах. В 1329 г. выстрои­ли вторую каменную московскую церковь Иоанна Лествичника, оконченную в три месяца 28). Осенью того же года в тече­ние двух месяцев воздвигли третью ка­менную церковь - Поклонения веригам Петра 29). И. Е. Забелин связывает построение этих церквей с политическими событиями того времени, считая, что обе церкви были обетными, построенными в память удачного окончания похода против Твери в 1327 г. и Пскова в 1329 г. Такая возможность, конечно, не исклю­чена, но построение церквей может быть объяснено и по-иному. Иоанн Лествичник был святым самого Калиты, на пе­чатях которого изображен святой в руби­ще с книгой в руках, что соответствует Иоанну Лествичнику как автору Лествицы 30), а вовсе не Иоанну Предтече, изображение которого не имеет книги. Кроме того, старший сын Калиты (Иван) родился 30 марта на память Иоанна Лествичника. Вериги Петра на­поминают нам о Петре-митрополите. Следовательно, перед нами обычное стремление строить храмы в честь одно­именных князей и митрополитов, весьма распространенное на Руси.
        Каменное строительство не прекрати­лось после создания трех вышеназван­ных храмов. Новая каменная церковь Спаса (Спас на Бору) была построена в 1330 г., пятая каменная церковь Ми-

Собор Спаса на Бору в Кремле. 1329 г.

-128-

хайла Архангела - в 1333 г. Последняя заменила собой деревянный храм, слу­живший и ранее княжеской усыпаль­ницей. Что касается церкви Спаса, то она также имела специальное назначе­ние княжеского монастыря. Значение его как одного из центров московской образованности почему-то осталось незамеченным историками Москвы, хотя летопись особо отмечает заботы Ивана Калиты о процветании Спасской обите­ли, снабженной иконами, книгами и со­судами за счет княжеской казны. Об­ращает на себя внимание замечание летописи, что Спасский монастырь полу­чил от Калиты «...льготу многу и заборонь велику творяше им, и еже не обидимым быти никим же» 31). В этих словах скрывается прямое указание на пожало­вание Спасскому монастырю иммунитетных прав, по образцу которых впослед­ствии получали льготы и другие москов­ские монастыри.
        Каменное строительство при Калите развернулось в сравнительно короткий промежуток времени, на протяжении девяти лет (1326 - 1333), после чего наступает длительный перерыв. Это об­стоятельство, по-видимому, указывает на то, что строителями московских церк­вей были пришлые мастера и что собст­венная московская архитектурная школа возникла значительно позднее, во второй половине XIV в., иначе трудно объяснить своеобразную «сезонность» каменного строительства в Москве при Иване Кали­те. Такая особенность каменного строи­тельства должна быть учтена исследо­вателями русского искусства при их суж­дении о характере ранней московской архитектуры 32). Сделаны были попытки реконструкции плана и внешнего вида Успенского собора, но их нельзя считать удачными. Наиболее ценно сближение архитектуры собора Калиты с некоторы­ми псковскими памятниками, так как участие псковских мастеров в москов­ском каменном строительстве весьма ве­роятно, если только строителями москов­ских храмов не были тверичи или нов­городцы 33). Во всяком случае, храмы Ка­литы представляли собой постройки до­вольно небольшие и не очень прочные. Через 150 лет, в конце XV в., все они были перестроены или сломаны. В 1472 г. своды Успенского собора из-за опасно­сти их падения приходилось подпирать толстыми бревнами 34). О размерах пер­вого Успенского собора можно судить по летописному свидетельству, что новый собор, заложенный до приезда Аристо­теля Фиоравенти, строился «круг тое церкви», т. е. вокруг стен прежнего со­бора Калиты. Быстро обветшал и Архан­гельский собор, разобранный в начале XVI в. за ветхостью 35). Судя по одному летописному известию, он имел большие размеры, чем Успенский собор 36).
        При всей неказистости и непрочности первых московских сооружений из кам­ня появление их должно считаться круп­ной вехой в истории Москвы, которая сразу украсилась пятью каменными зда­ниями. Каменное строительство в Моск­ве знаменовало возрождение искусства русского народа в его центральной тер­ритории. До того лишь Тверь имела каменные постройки, не говоря о Псков­ской и Новгородской землях, где архи­тектурная традиция не знала столь долгого и насильственного перерыва.
        Возобновление каменного строитель­ства в Москве тесно связано с возрож­дением искусства монументальных рос­писей в Северо-Восточной Руси. В 1344 г. оба московских собора (Успенский и Ар­хангельский) были расписаны гречески­ми и русскими мастерами. Летописец рассказывает, что Успенский собор рас­писывали греки, митрополичьи писцы: «...да которого лета начали расписывать, того же лета и кончили. А святого Михаила подписывали русские писцы, князя великого Семена Ивановича. Ста­рейшинами и начальниками у них были Захарий, Иосиф, Николай и прочая дру­жина их». Русские писцы за одно лето не могли расписать и половины этой церкви из-за ее величины 37). На следую­щий год была расписана церковь Спаса на Бору, «...а мастер старейшина иконником Гойтан» 38). Эта церковь расписы­валась на средства первой жены Симеона Гордого, литовской княжны Айгусты, которую в Москве крестили с именем Анастасии 39). Расписана была фресками и церковь Иоанна Лествичника, а все ра­боты по росписи трех церквей (собора Михаила Архангела, Спаса на Бору и Иоанна Лествичника) закончились к 1346 г.
        Роспись московских церквей, как мы видим, тоже носила своеобразный харак­тер, как и постройка каменных зданий. Четыре московских храма расписывались в течение трех лет, по крайней мере, тремя дружинами мастеров. Здесь мы опять наблюдаем ту особенность

-129-

московского искусства времен Калиты и его ближайших преемников, которая от­мечалась нами выше, - его «сезонность» или чрезвычайность. Греческие и русские мастера были одинаково пришлыми в Москве, видимо еще не создавшей своей художественной школы. Однако в крат­ких летописных заметках о росписи мос­ковских церквей уже чувствуется рука современника и его горячее участие к делу украшения родного города. Лето­писец тщательно отмечает имена рус­ских живописцев и лишь в общих чер­тах говорит о греческих художниках. В этом замалчивании греческих имен нет ничего враждебного по отношению к грекам, только известное равнодушие к ним. Зато заметно повышенное вни­мание к русским художникам, непри­крытая радость при виде своих отечест­венных мастеров, столь понятная для русского человека, жившего в эпоху опу­стошительных татарских набегов.
        Почти все церкви, построенные при Калите, группировались в одном ме­сте - на площади посреди Кремля 40),- создавая определенный архитектурный ансамбль. Одна церковь Спаса на Бору стояла несколько в отдалении. В непо­средственной близости от соборов распо­лагались постройки княжеского дворца, занимавшие, надо предполагать, в основ­ном ту же площадь, но несколько мень­шую, чем позднее. После сооружения Успенского собора должен был передви­нуться поближе к новой кафедральной церкви и митрополичий двор, на то место, где его находим позже. Нет никакого сомнения, что Кремль Калиты был густо застроен жилыми постройками, хотя и остается неясным, входил ли уже Подол в кремлевскую территорию или нет.

 РАСШИРЕНИЕ ПОСАДА

        При Калите произошло и значитель­ное расширение городского посада. Об этом можно судить по сведениям о московских пожарах и количестве сго­ревших церквей. В первый пожар (1331 г.) выгорел «город» Кремник. Во второй пожар (1337 г.) в Москве «сго­рело 18 церквей», причем выгорела «вся Москва». Эту цифру следует сопоставить с известием о пожаре Великого Новго­рода в 1340 г., когда в нем сгорело 74 церкви. Как ни трудно сравнивать величину обоих городов по количеству сго­ревших церквей, тем не менее обе цифры дают некоторое понятие и о количестве населения в названных городах.. Нов­город, несомненно, был многолюднее и богаче Москвы времен Калиты, но и Мо­сква сильно расширилась. В пожар 1343 г. сгорело уже 28 церквей 41). В их число входят многие из тех церквей, которые будут упомянуты в летописях несколько позже. В основном посад рас­ширялся в сторону позднейшего Китай-города. Наиболее древней частью в этом районе было Зарядье, где проходила Ве­ликая улица. Названный район по губной судебной грамоте XV в. был выделен в особый судебный округ, хотя по своим размерам он гораздо меньше соседнего округа от Варьской (Варварской) улицы до Неглинной 42). Объяснение подобной неравномерности в распределении судеб­ных округов заключается в том, что рай­он Зарядья, как далее увидим, был самым древним на посаде.

 КАМЕННЫЙ КРЕМЛЬ ДМИТРИЯ ДОНСКОГО

        Правление Дмитрия Донского и его ближайшего преемника Василия Дмит­риевича ознаменовано для Москвы быст­рым расширением посада, по сравнению с территорией которого площадь Кремля начинает казаться незначительной. Рост позднейшей территории Китай-города и даже Белого города в основном происхо­дил в это время.
        При Дмитрии Донском произошло новое расширение Кремля, связанное с сооружением каменных стен. Создание каменного Кремля в Москве было большим событием для всей Северо-Восточ­ной Руси. До того только Псковская и Новгородская земли знали каменные крепости, да и то в ограниченном ко­личестве. Почти одновременно с Моск­вой предприняли попытку построить ка­менный кремль нижегородские князья. Однако летописная заметка, сообщаю­щая о Нижегородском кремле, оставляет впечатление, что он был только заложен, но не окончен 43). Во всяком случае, в известном списке русских городов, помещенном во многих летописях, из числа городов Залесской земли лишь Москва обозначена пометкой: «Москва

-130-

город камен». В богатой Твери так и не удосужились создать каменные укрепле­ния и довольствовались деревянными стенами, обмазанными глиной. Тут не­обыкновенно ярко сказалось различие между политикой Москвы и Твери. Твер­ские князья рано воздвигли каменный собор и украсили его мраморным полом, заказали и сделали для него дорогие медные двери, но удовлетворялись дере­вянными городскими стенами и не раз за это жестоко платились. В Москве посту­пили иначе. Московские соборы XIV- XV столетий не привлекали внимание современников своими редкостями, неда­ром же создания Калиты так быстро обветшали, зато в Москве всегда пек­лись о прочности городских укрепле­ний и опередили другие города в по­стройке каменных стен.
        Летописная заметка о построении ка­менного Кремля не оставляет сомнения, что этому делу придавали в Москве иск­лючительное значение. Вот что читаем в «Рогожском летописце», сохранившем лучше других древние и исправные чте­ния: «Toe же зимы (1367 г. - М. Т.) князь великый Димитрей Иванович, по­гадав с братом своим с князем с Володимером Андреевичем и с всеми бояры старейшими и сдумаша ставити город ка­мен Москву, да еже умыслиша, то и сотвориша. Toe же зимы повезоша камение к городу» 44). Сооружение каменного Кремля требовало крупных затрат, по­этому понадобилось предварительное согласие князя-совладельца Владимира Андреевича и старейших бояр, одним словом, того боярского совета, который впоследствии стал известен под назва­нием боярской думы. Обращает на себя внимание и своеобразная, можно ска­зать, задорная конструкция фразы: «...да еже умыслиша, то и сотвориша». Лето­писец точно хотел подчеркнуть, что у московских князей намерение не расхо­дится с делом.
        Первый московский каменный Кремль, как показывают его немногие остатки, был сложен из белого камня, а не кирпича, который почти не упот­реблялся в это время в Северо-Восточ­ной Руси. И. Е. Забелин предпола­гает, что материал для него добыт из каменоломен села Мячкова при впаде­нии Пахры в Москву-реку 45). Действи­тельно, до последнего времени в Мячкове стояла церковь, сложенная из белого камня. Сооружение ее историки искусст­ва относят к XVIII в., что едва ли пра­вильно, так как при входах в нее сохра­нились древние порталы, значительно более раннего периода. Тщательное срав­нение культуры камней Московского Кремля, построенного при Дмитрии Донском, с мячковским белым камнем бесповоротно решило бы вопрос, откуда поступал в Москву строительный мате­риал. Пока же отметим только, что под­воз мячковского камня в столицу обеспе­чивался Москвой-рекой. Летом камень везли на судах, зимой его легко было доставлять на санях по замерзшему рус­лу. Каменные стены, конечно, строились длительное время и не были еще закон­чены даже через 15 лет. В дни страш­ного Тохтамышева нашествия 1382 г. стены Кремля оказались низкими 46), по-видимому, они так и остались во многих местах до конца недоделанными. Поэто­му Контарини утверждает, что «...город Москва расположен на небольшом хол­ме, и все строения в нем, не исключая и самой крепости, деревянные» 47). Ошиб­ка итальянского путешественника конца XV в. понятна, так как ему в глаза бросилось прежде всего обилие деревян­ных деталей и пристроек к каменным стенам, которые как бы скрывались под деревом. Во время пожаров такие стены выгорали, как это случилось в большой московский пожар 1445 г., когда «...ни единому древеси на граде остатися» 48). Стены завершались «заборолами». И. Е. Забелин понимает под ними камен­ные зубцы, промежутки между которыми заставлялись (забивались) толстыми досками в виде забора для безопасности от стрел осаждающих 49). Возможно, это был обычный деревянный забор древ­нерусских городов со скважнями. Одна­ко и такие несовершенные каменные стены были явлением выдающимся и хорошей защитой против нападений та­тар и литовцев. Москвичи считали себя в безопасности «...селик тверд град иму­ще, иже суть стены каменны и врата железны» 50). Укрепления дополнялись рвом, прокопанным от Неглинной до Мо­сквы-реки. Упоминается также о каком-то вале - «спе» перед городскими сте­нами. Возможно, такой вал существовал в виде дополнительного укрепления. Может быть, дело надо понимать так, что самые каменные стены стояли на валу 51).

-131-

 КРЕМЛЬ ПРИ ДМИТРИИ ДОНСКОМ И ЕГО БЛИЖАЙШИХ ПРЕЕМНИКАХ

        Блестящее княжение Дмитрия Дон­ского нашло свое внешнее отражение не только в постройке Кремля, но и в значительном усилении каменного строительства в городе. При нем в Моск­ве был основан Чудов монастырь, сде­лавшийся особым внутренним митро­поличьим монастырем. Старинные предания рассказывали, что на месте Чудо­ва монастыря ранее находился царев двор, т. е. двор ордынских послов, кото­рый царица Тайдула отдала во владение митрополиту Алексею в награду за изле­чение ее от глазной болезни 52). По мне­нию И. Е. Забелина, это должно было произойти примерно в 1358 г., который следует считать годом основания Чудова монастыря. Во всяком случае, он возник не позже 1365 г., когда упоминается о построении в нем первой каменной церкви во имя чуда Михаила Архангела в Хонех. Судя по указанию летописи, что «...единого лета и почата и кончана и священа бысть» 53), можно заклю­чить, что церковь была небольших раз­меров.
        В конце XIV в. возник другой крем­левский монастырь - Вознесенский, основанный Евдокией Дмитриевной, же­ной Дмитрия Донского. Первым упоми­нанием об этом монастыре считают изве­стие 1386 г.: «...преставися раб божий Семен Яма и положен на Москве в манастыри святого Вознесения». Это изве­стие, впрочем, подвергается некоторому сомнению, так как в других списках вместо Св. Вознесения читается «святаго Афонасия» 54). Последнее известие пред­ставляется более достоверным, посколь­ку Вознесенский монастырь был с самого начала девичьим. В нем хоронили вели­ких княгинь и боярынь. Вознесенский монастырь стал усыпальницей великих княгинь. Значение его подчеркивалось сооружением в нем каменной церкви, заложенной в 1407 г. Сообщалось, что ее строили «внутри города», т. е. в Крем­ле 55). Есть, впрочем, указание, что собор Вознесенского монастыря так и остался

-132-

«Создание каменного Кремля в Москве было большим событием для всей Северо-Восточной Руси»

недостроенным в течение полувека, о чем нам придется говорить дальше. Имеются указания и на существование в Кремле конца XIV - первой половины XV в. некоторых других каменных храмов. Из них выделялись церкви Введения Бого­родицы на подворье Симоновского мо­настыря у Никольских ворот и Бого­явления на Троицком дворе 56).
        В целом надо признать, что Москов­ский Кремль до его переустройства при Иване III заметно выделялся своими каменными стенами и церквами среди других русских городов, уступая по своей обстройке только Пскову и Новгороду и далеко обогнав соперничавшие с Моск­вой города Верхнего Поволжья и Оки с Тверью и Рязанью во главе. В то же время Москва явно отставала в этом отношении от многих западноевро­пейских городов, что вполне объясняет­ся тем катастрофическим обеднением, которое испытала Россия в страшные годы татарского ига.
        Княжение Дмитрия Донского яви­лось новой эпохой в истории Москвы, и в частности Кремля, новым этапом в истории нашего города. В XV в. соору­жение каменных церквей в Кремле ве­лось сравнительно редко, а самые по­стройки малозначительны, что связано с тяжелыми годами внутренних распрей, заполняющих длительный период в сере­дине XV в., а также с опустошительными татарскими набегами. После Едигеева нашествия (1409 г.) каменное строи­тельство стало в Москве относительной редкостью. И. Е. Забелин, отмечая не­большое развитие каменного зодчества в Москве до Ивана III, замечает: «Может быть, встретятся и еще свидетельства о таких постройках, но и они не послу­жат опровержением той истины, что го­род целое столетие не обладал доста­точным богатством для своего устрой­ства» 57). Об общем количестве каменных и деревянных церквей в Москве дает понятие известие о пожаре 1476 г. В Кремле «обгорело» 10 каменных церквей и сгорело 12 деревянных 58).
        Во второй половине XV в. начинается оживление в области архитектуры и

-133-

искусства. Москва создает свои кадры художников, трудившихся не только в ней самой, но и за ее пределами. Таким был Василий Дмитриевич Ермолин, как мы видели, работавший над каменной резьбой и перестройкой зданий в Москве и в других городах.
        Тем не менее общий облик Кремля до его переустройства Иваном III мало изменился и украсился по сравнению с временем Дмитрия Донского. Камен­ные кремлевские стены так и остались недостроенными, и во время набегов на Москву татары приступали к Кремлю там, где не было каменных стен. Внутри Кремля произошло довольно мало изме­нений. Великокняжеский дворец, види­мо, остался по-прежнему деревянным.
        Впрочем, несомненным новым веяни­ем явилось стремление строить камен­ные здания - «палаты» - гражданско­го назначения. Инициатива в этой области принадлежала духовенству. В 1450 г. митрополит Иона заложил на своем дворе каменную палату, а при ней домовую церковь Положения Ризы Богородицы 59). Его примеру последовали монахи Симонова монастыря, воздвигнувшие на своем подворье в Кремле цер­ковь Введения с палатою (1458 г.) 60). Назначение палат, вероятно, заключа­лось в том, что они служили трапез­ными для торжественных поминальных обедов («кормов») и местом хранения книг и казны, надежным от пожаров. Жилые каменные строения, как видим, возникают уже при Василии Темном, задолго до появления итальянских мастеров. Кроме великокняжеского дворца и митрополичьего двора в Кремле стояли дворы удельных князей и бояр, а также подворья епископов и монастырей 61).
        Значительную часть Кремля занимал великокняжеский двор, около которого была заложена церковь Спаса Преобра­жения, прочно удержавшая за собой прозвище «на Бору». Эта церковь, впо­следствии стоявшая во внутреннем дворе Кремлевского Большого дворца, при Иване Калите находилась поблизости от великокняжеского дворца 62). Недале­ко от дворца помещались великокняже­ские хозяйственные постройки - жит­ный двор и конюшни, существовавшие, по-видимому, на старых местах и в XVII в., так как житницы с хлебными

«Значительную часть Кремля занимал великокняжеский двор...»

-134-

запасами, заготовленными на случай осады, имелись в каждом укрепленном замке древней России.
        Великокняжеский дворец был дере­вянным, как и все гражданские построй­ки древней Москвы. Поэтому он и горел наравне с другими постройками, как свеча, во время страшных московских пожаров. Внешний вид дворца и его внут­реннее расположение не подвергаются какому-либо восстановлению - так скудны наши сведения о великокняже­ских палатах XIV-XV вв. Можно вос­становить лишь несколько небольших черточек. Во дворце у княгини был «златоверхий» терем, обращенный лицом к берегу и потому называемый «набереж­ным». Под его южным окном сидела великая княгиня Евдокия и провожала взором русское войско и своего мужа Дмитрия, уходившего в поход против Мамая. Из окон терема было видно Замоскворечье и дорогу на село Котлы, откуда начиналась дорога в Орду. Злато­верхий набережный терем привлекал к себе взоры москвичей необычной красо­той и убранством. Поэтому в сказаниях о Мамаевом побоище отыщем об этом тереме новые подробности. Княгиня си­дела на «...урундуце под стекольчаты окны» 63). Рундуком в Московской Руси называлось крыльцо, обычно украшенное вычурными колонками-балясинами. Та­кое крыльцо иногда было двухэтажным в виде постройки, несколько выдающей­ся из общей массы здания. Нам нет ника­кой нужды отбрасывать как ненужную деталь это упоминание о великокняжес­ком дворце. Княгиня сидела у стеклян­ного окна на втором этаже дворца в выступе здания, образованном подобным рундуком, обозначавшим парадный ход во дворец 64).
        Набережная палата и набережные сени в XV в. имели немалое значение как место для дворцовых приемов и встреч 65). Терем был расписан фресками рукою самого Феофана Гречина («...те­рем у князя великого незнаемою под­писью и страннолепно подписаны») 66).
        Несомненно выдающимся строением был митрополичий двор. Кроме палаты митрополита. Ионы на нем находим и другую палату, выстроенную митрополи­том Геронтием. Во двор вели каменные ворота («...кирпичем кладены ожига-ным»), воздвигнутые тем же митрополи­том одновременно с палатой в 1478 г.
        Кремлевский холм окружала стена, спускавшаяся вниз к Москве-реке и тя­нувшаяся вдоль берега у подошвы холма. Следовательно, в кольце кремлевских укреплений находились, собственно, две части - нагорная и низменная, вторая называлась по-прежнему Подолом. Свое­образная система укреплений, при кото­рой крепостная стена охватывала не только нагорную, но и низменную часть города, должна была обеспечить возмож­ность невозбранно пользоваться речной водой во время осады. В особенности это было важно для городов с постоян­ным посадским населением. Кроме того, Подол, связанный с рекой, был обычно относительно густо заселен. Такую же систему крепостных стен кроме Москвы находим в Нижнем Новгороде.
        И. Е. Забелин предполагает, что скат кремлевской горы был первоначально значительно более пологим, чем теперь, что позволяло располагаться по нему деревянным постройкам старой Москвы. Окраина горы называлась Зарубом, по­тому что «...была утверждена частию на сваях, частию на избицах, небольших деревянных срубах, укреплявших скат горы». Поэтому дворы у самого об­рыва стояли на насыпной земле из жило­го мусора. И. Е. Забелин думает, что это делалось из-за тесноты кремлевской площади и желания ее расширить. «За­руб и взруб,- пишет И. Е. Забелин,- означали особое устройство береговой крутизны, посредством насыпной земли, огражденной бревенчатою постройкою для увеличения пространства существо­вавшей нагорной площади» 67). Но нельзя не отметить и того, что древнее слово «зарубати» обозначало устройство пре­грады для неприятеля, а «заруб», собст­венно, обозначал тюрьму 68).
        Пространство нагорной части Кремля и Подола было неодинаковым. Подол занимал гораздо меньшую площадь, чем холм, на котором располагались важней­шие кремлевские постройки.
        Кроме великокняжеского дворца, митрополичьего двора, соборов, церквей и монастырей на холме стояли дворы удельных князей и бояр. В непосредственной близости к великокняжескому дворцу находился дворец («двор») князя Андрея Ивановича, младшего сына Ка­литы 69), перешедший потом во владение к его сыну - серпуховскому князю Вла­димиру Андреевичу Храброму. В духов­ной Владимира Андреевича ему дава­лось характерное название «двора

-135-

московского большого» 70) в отличие от других, меньших дворов, принадлежав­ших тому же князю и названных в той же духовной. Из большой семьи Вла­димира остался в живых один Ярослав, передавший большой двор своему сыну Василию, умершему в заточении в Угличе. По отчеству этого последнего вла­дельца место, где находился двор Ярос­лава, было еще долго известно под име­нем Ярославичева места. В летописях и документах упоминаются и другие дворы удельных князей, занимавшие иногда значительную площадь. Кроме

Успенский собор в Московском Кремле. 1475-1479 гг.

-136-

них нам известны боярские дворы, по­чему-либо отмеченные в сохранившихся источниках.
        Скромное название «двор» не долж­но приводить нас к мысли о скромных размерах московских княжеских и бояр­ских построек. Чаще всего подобный двор состоял из ряда жилых строений, к которым примыкали служебные соору­жения и сад. Некоторые дворы служили в случае надобности местом для заточения государственных преступников. Это указывает на их особое устройство, со­здававшее из подобного двора своего рода укрепленный замок. Посреди кня­жеских, боярских и монастырских дво­ров («подворий») дворы остальных горо­жан казались, конечно, более бедными. В XV в. городские дворы стояли в Кремле еще в значительном количестве, но число их явно имело тенденцию к уменьшению, так как их постепенно вы­тесняли дворы высшей московской зна­ти. Стоимость земли в Кремле постоянно повышалась, о чем можно судить по настойчивым перечислениям дворовых кремлевских мест в духовных великих и удельных князей.
        По сравнению с нагорной частью Кремля, Подол был намного беднее выдающимися постройками. Здесь поме­щались служебные строения, принадлежавшие князьям и боярам, дворы кото­рых находились на холме. Подольные дворы принадлежали, например, великой княгине Софье Витовтовне. Их постави­ли под горою («...что стоят под моим двором») в непосредственной близости к ее нагорному дворцу 71). Здесь же распо­лагался «подольный садец», особо отме­ченный митрополитом Алексеем в его духовной 72). На Подоле стояли и некото­рые боярские дворы. В конце XV в. наи­более выдающимся из них был двор кня­зя Федора Давыдовича Пестрого Стародубского 73). Здесь же находим двор коломенского епископа, а также под­ворье Угрешского монастыря. В XV в., по мере того, как расширялся посад, а Кремль все более получал значение аристократического квартала, Подол за­метно беднел.
        Некоторые бояре обладали в Кремле значительной земельной площадью и еще более ее расширяли, покупая соседние дворы. Так, князья Патрикеевы владели многими дворовыми «местами» внутри Кремля, им принадлежали прежние «ме­ста» Петровых, Палицких, Ждановых, Сидоровых. Обычно такая боярская или княжеская усадьба обрастала деловыми строениями вроде «житничного двора», построенного в Кремле великой княги­ней Софьей Витовтовной. В документах часто упоминаются «хоромы», постав­ленные тем или иным владельцем, ука­зывается на относительное богатство до­мовых построек 749) в отличие от изб про­стых людей.
        Основной внутренней артерией Крем­ля была Большая улица. Древнее ее направление вело от Боровицких ворот к Фроловским 75). От площади внутри Кремля отходила другая улица - к Ни­кольским воротам. Она носила название Никольской, но с какого времени - неизвестно. Проезжая улица протягива­лась и по Подолу, возле кремлевских стен. В начале XVII в. она начиналась от Кирилловского подворья и следовала дальше к Свибловым воротам 76). В древ­нее время эта улица должна была пере­секать весь Подол от одного его конца до другого, выходя к Константино-Еленинским воротам Кремля, которые связывали Кремль с продолжением По­дола на посаде 77).
        Большая кремлевская площадь, при­мыкавшая к соборам, издавна была местом многолюдных собраний. Здесь собирались московские полки перед выходом в поход, здесь же «кликали» распоряжения властей и судебные запре­ты. На площади стояла колокольница, имевшая в Москве особое значение. На ней висел «городный часовой» колокол, отбивавший для горожан часы. Кроме того, ему придавали назначение - начи­нать колокольный трезвон в городе, как видно из сообщения о радостном коло­кольном трезвоне в Москве по случаю взятия Казани в 1486 г. 78) На этой колокольнице долгое время висел ве­чевой («вечный») колокол Великого Новгорода, вывезенный в Москву в 1478 г. 79)

 МОСКОВСКИЙ ПОСАД

        Постройки горожан уже в первой по­ловине XIV в. не вмещались в пределы Кремля. Они тесно лепились тотчас же за его стенами, что вызывало необходимость их уничтожать при первой же опасности «примета деля», чтобы враги не могли подобраться к самым кремлев-

-137-

ским стенам под прикрытием городских построек 80). Неукрепленное поселение за пределами Кремля, как и в других русских городах, называлось посадом. Под московским посадом понималась в основном территория, входившая впо­следствии в Китай-город 81), Замоскворечье и так называемое Занеглименье, т. е. западная часть города, располо­женная за Неглинной; иногда встреча­ется и множественное обозначение мо­сковских предместий - «посады».
        Наиболее важная и населенная часть Москвы в XIV-XVI вв. находилась к востоку от Кремля. Это была в первую очередь территория позднейшего Китай-города; к ней примыкал обширный район, лежавший между Яузой и Неглинной. Место позднейшего Китай-города иногда именовалось Великим посадом 82). За­речье - это позднейшее Замоскворечье, что с ясностью вытекает из рассказа о пожаре 1480 г., когда пламя в Кремле увидали из Заречья и стали кричать («...град горит, а в граде не ведал ни­кто» 83), потому что пожар случился ночью). Загородьем же назывались, ка­жется, те части города, которые были расположены за Неглинной 84). В конце XV в. их уже определенно называли Занеглименьем. Впрочем, названия от­дельных частей города в рассматривае­мое время еще не установились оконча­тельно, а впоследствии они были стерты общепринятыми названиями, связанны­ми с укреплениями: Белый город и Зем­ляной город.
        Следовательно, в XIV-XV вв. в Мо­скве можно установить четыре части города: 1) Кремль, или собственно «го­род»; 2) посад, или Великий посад, на территории современного Китай-горо­да; 3) Заречье - за Москвой-рекой; 4) Занеглименье - к северо-западу от Неглинной, называемое иногда За­городьем.

Иверские ворота в Китай-городе

-138-

 ВЕЛИКИЙ ПОСАД

        Наиболее населенной частью города после Кремля был Великий посад. Территория его уменьшалась на запад­ной стороне по мере расширения Крем­ля и расширялась к востоку и северо-востоку. Если взглянуть на современный план Китай-города, то мы столкнемся с любопытной картиной. Две улицы Ки­тай-города - Ильинка и Никольская - постепенно сходятся к одному центру, но место их соединения находится не у восточной кремлевской стены, где эти улицы кончаются, а глубоко внутри Кремля. По-видимому, когда-то эти улицы сходились у городских ворот первоначального Кремля времен Ка­литы.
        Улицы посада вырастали по краям дорог, которые вели в Кремль, а насе­ление охотно селилось в непосредствен­ной близости к нему под прикрытием двух рек - Москвы-реки и Неглинной, что в той или иной мере обеспечивало безопасность от неприятеля. Кроме того, дополнительной защитой служила Яуза с ее крутыми берегами.
        Естественными границами Великого посада, как мы видим, были Москва-река и Неглинная. В том месте, где русло Неглинной делает резкий поворот к северу и начинает все далее отходить от Москвы-реки, кончалась первоначаль­ная граница Великого посада. Это место, наиболее опасное для нападения, было укреплено рвом, который существовал еще в XV в. О нем говорится в одном летописном известии: в 1468 г. загорел­ся «...посад на Москве у Николы у Мок­рого, и много дворов безчисленно изгоре; горело вверх по рву за Богоявлен­скую улицу, а от Богоявлениа улицею мимо Весяковых двор по Иоанн святы на пять улиц» 85). Если думать, что горе­ло по линии рва, вырытого вокруг позд­нейшей Китайгородской стены, то пока­зание летописи останется совершенно непонятным. Но если считать, что речь идет о другом, более раннем рве, кото­рый опоясывал лишь часть будущего Китай-города, то направление рва очер­тится очень ясно. Начинаясь от Москвы-реки, у Николы Мокрого, он шел прямо вверх к Богоявленскому монастырю, следовательно, тянулся с Подола к Нег­линной, «вверх», повторяя направление кремлевской стены, также пересекав­шей пространство от Москвы-реки до Неглинной. Вероятно, это и была перво­начальная территория Великого посада, огороженная рвом. Позже посад расши­рился далее на восток и занял место современного Китай-города.

 ВЕЛИКАЯ УЛИЦА НА ПОСАДЕ

        Последующие века внесли много нового в первоначальную топографию Москвы, так как с постепенным расши­рением города значение отдельных улиц и городских кварталов сильно менялось. По-видимому, наиболее древней частью Великого посада было Зарядье, лежав­шее у подножия холма и носившее название Подола, как и в Кремле. Тяготе­ние к реке весьма показательно для древ­ней Москвы, более тесно связанной с речными путями, чем в позднейшее вре­мя, когда Москва сделалась всероссий­ской столицей и центром многочислен­ных сухопутных дорог. Параллельно течению Москвы-реки подольная часть Китай-города пересекалась Великой ули­цей, ясно различимой на старых планах Москвы; она являлась продолжением Подольной улицы в Кремле. Несколько неожиданное название Великая, или Большая улица 86) восходит к древнему времени и впоследствии вывелось из оби­хода, когда Подол Великого посада поте­рял свое прежнее значение. На Великой улице стояла церковь с не менее харак­терным названием - Николы Мокрого. Культ Николы, изображаемого с мокры­ми волосами, был распространен среди путешественников, в особенности у мо­ряков. Никола Мокрый стоял там, где приставали речные суда купцов, совер­шавших свой далекий путь из Констан­тинополя и Судака. В XV в. местность у церкви Николы Мокрого так и называлась Поречьем 87).
        Выше говорилось, что Подол Вели­кого посада, или современное Зарядье, был древнейшей частью Китай-города. Эта мысль подтверждается тем, что еще в конце XV в. Подол пользовался особой юрисдикцией, тогда как осталь­ная нагорная часть Великого посада, начиная от Варварки, составляла иной судебный округ 88). Сравнительно неболь­шие размеры судебного округа на Подо­ле объясняются его большой населен­ностью, а также старыми традициями, с которыми московские власти и населе-

-139-

ние расставались очень неохотно. Китай­городская гора заселялась позже низменного Подола, поэтому она со­ставила вместе с прилегавшими к ней районами новый судебный округ Моск­вы.
        Первоначальная территория Подола на Великом посаде с течением времени расширялась и достигла границы совре­менного Китай-города, вплоть до болотистого Васильевского луга, на котором позже стояли строения Воспитательного дома. В XV в. Великая улица одним сво­им концом выходила к Кремлю, а другим упиралась в городской ров, окружавший Великий посад с востока и юга. Вдоль рва впоследствии построили китайгородскую стену. Южная и восточная сторо­ны рва образовывали при стыке угол, из-за чего местность в этом углу носила название Острого («Вострого») конца. В XV в. здесь стояла церковь Зачатия Св. Анны, что у Острого конца. Тут находилось еще несколько церквей - прямой показатель относительной густо­ты населения этого района Москвы. Во время ужасных московских пожаров Подол становился постоянной жертвой огня и нередко пылал от торга - вдоль реки («возле Москву») - до Зачатия на Остром конце, или «что в углу» 89). Дру­гим концом Великая улица выходила к Кремлю. Самой древней церковью на Великой улице, по-видимому, был на­званный выше Никола Мокрый, впервые упомянутый в 1468 г. 90) Поблизости от Зачатьевской церкви стоял старый Соля­ной двор, как об этом узнаем из редкого известия 1547 г. 91) От местонахождения Подола позади рядов его рано стали на­зывать Зарядье.
        Несколько извилистых переулков, поднимавшихся по крутым скатам Ки­тайгородского холма, выводили к Вар­варке, или древней Варьской, ули­це. В XVII в. эти переулки обозна­чались очень сложно, вроде: «...пере­улок, что от Зачатия пречистые Бого­родицы, мимо тюрем до Варварского мосту».

 ВАРЬСКАЯ УЛИЦА (ВАРВАРКА)

        Название Варварки, Варварьской улицы, или Варварьского моста, выво­дят обычно от церкви Св. Варвары, по­строенной здесь в начале XVI в. Юрием Урвихвостовым. Но до построения церк­ви улица называлась не Варварской, а Варьской. Подобное название можно признавать сокращением слова Варварская, но есть еще большее основание считать его древним. Оно происходило от слова «варя», которым обозначали не только варку соли или какого-либо дру­гого продукта, но и некоторые повин­ности населения 92). Такие вари сущест­вовали в Москве еще в XIV в., и великие князья при разделе московской отчины отмечали, «...что потягло к городу, и что мед оброчный Васильцева стану, и что отца моего купленые бортници подвечныя варях, и кони ставити по станом и по варям» 93). В раннее время «вари» устраивались в непосредственном сосед­стве с городом, и это название позже перешло на городскую улицу, подобно тому, как название Болото сохранялось за одним из центральных районов Моск­вы в те времена, когда уже ничто не напоминало о происхождении древнего прозвища. Во всяком случае, еще в конце XV столетия улица называлась Варьской 94).
        В XVI в., когда память о прошлом Варьской улицы уже ослабла, а Москва широко раскинула свои границы, москов­ский гость Урвихвостов построил здесь церковь в честь Св. Варвары (в 1514 г.), по-своему осмыслив древнее название той улицы, на которой он жил, подобно тому, как ранее Велес, или Волос, отож­дествился с именем Василия. К этому времени многие московские улицы уже назывались по церквам. Поэтому назва­ния Варьская или Варварская улица быстро слились, и второе, более понят­ное, вытеснило древнее. Между прочим, нелишне отметить и то обстоятельст­во, что церкви Варвары - явление до­вольно редкое в Древней Руси, так как эта святая не принадлежала к чис­лу особо почитаемых в русских зем­лях.
        Варьская улица быстро стала самой оживленной артерией Великого посада. Одним концом она выходила к торговым рядам и Кремлю, другим - к городскому рву. Извилистая Варьская улица продолжалась за рвом, отделявшим укрепленную часть города от его слобод. За позднейшими Варварскими воротами дорога шла к Яузе по линии современ­ной Солянки, а за Яузой мимо слобод, сел и деревень уходила на восток. Прихотливая линия Солянки и Таган-

-140-

ской улицы обозначает старинную доро­гу, легко различаемую, например, на пла­не Мейерберга 95).
        Район Варьской улицы и Подола, примыкавший к городскому торгу, был очень оживленным. Там помещались гостиные дворы и дома крупных москов­ских купцов. Кое-какие указания позд­нейшего времени позволяют бросить взгляд на торговое значение этого райо­на Москвы в раннее время, имея в виду необыкновенную приверженность насе­ления к традиционным местам торгов­ли, в силу чего Китай-город даже в нача­ле XX в. сохранял роль торгового центра Москвы 96).
        Московский торг в XVII в. помещал­ся у Красной площади, в начале Вар­варки, Ильинки и Никольской. Но рас­ширение его в сторону Никольской - дело относительно позднего времени, основной же нерв торговой жизни про­ходил в районе Варьской улицы. В отли­чие от других московских рынков этот главный торговый центр города называл­ся Великим торгом. Здесь в XVII в. меж­ду Ильинкой и Варваркой стоял Гостин двор, обращенный к Кремлю-городу «лицом». Здесь же «...на Варварском крестьце, против Гостина двора», находился Старый Денежный двор. Рядом с ним возвышался каменный храм Св. Вар­вары и близ нее Английский двор - ранее палаты Юрия Урвихвостова. На Варварке же был Устюженский гостин двор и позади него место, «...что стави­лись на нем арменя и греченя». На Подоле находился еще Купецкий двор или Купетцкая палата 97).
        Варьская улица была усеяна церква­ми с давнего времени. На правой сто­роне, идя от Кремля, стояла церковь Варвары Великомученицы, именовав­шаяся в XVII в., «что у Гостина двора». Она находилась почти рядом с церковью Максима Исповедника, за которым поме­щался Георгий Страстотерпец, «что у тюрем». На другой стороне улицы была церковь Воскресения Христова, «что на пяти улицах», с той же стороны у Варварьских ворот располагалась церковь Рождества Предтечи, «что на пяти ули­цах». Все названные обозначения - XVII в., но они дают нам представление о более раннем времени. Местность около церкви Георгия носила характерное прозвище «что на Псковской горе». По всей вероятности, в этом районе сели­лись псковичи.

 ИЛЬИНСКАЯ И НИКОЛЬСКАЯ УЛИЦЫ

        Следующая, Ильинская улица извест­на под этим названием не раньше XVI в. Впрочем, не думаем, чтобы название было очень новым, потому что церковь Илии «под сосной» известна уже в 1476 г. 98) Наивное название «под сосной» картинно рисует московскую действи­тельность XV в. с ее малыми приход­скими церквами, умещавшимися под сосной или под вязом, как звалась со­седняя церковь Иоанна Богослова. Упо­минание о сосне само по себе весьма любопытно, так как в современной Моск­ве сосны и ели давно уже вытеснены лиственными породами из пределов горо­да на окраины. В раннее время сосны росли еще в городе как остатки веково­го соснового бора, некогда шумевшего на месте Москвы.
        Ильинка была торговой улицей, на которую в XVII в. выходили строения Гостиного двора. В этом районе также находились какие-то кварталы, населен­ные иноземцами. Указание на это дает название церкви Воскресения в Старых Панех. Слово «паны» употреблялось в Москве по отношению к полякам и вооб­ще к выходцам из Литовского великого княжества. Отметим, что позднейшее Малороссийское подворье помещалось вблизи от Старых Панов, на Маросейке. Любопытно, что в XVII в. напротив Воскресения в Старых Панех было «ме­сто Посольского двора».
        Расположение посада на планах Мо­сквы XVII в. и на плане, составлен­ном в 1739 г. архитектором И. Мичу­риным, рисует довольно хаотическую картину искривленных и перекрещиваю­щихся улиц и переулков. У нас нет ника­ких оснований считать такую планировку улиц в Китай-городе новой, возникшей в XVII-XVIII вв. В основном те же улицы и то же расположение их уста­навливаются и по более ранним планам Москвы XVI в., а следовательно, можно заключить, что и топография посада великокняжеской Москвы была пример­но такой же. Посад пересекался тремя главными улицами, которые в перепис­ных книгах XVII в. именуются «боль­шими», «мостовыми», или «крестцами»: Никольской, Ильинской, Варварьской. Мостовыми их называли потому, что они были в отличие от других замощены бревнами.

-141-

        Кроме больших проезжих улиц суще­ствовали улицы меньшего значения и переулки, беспорядочно пересекавшие посад в направлении от Москвы-реки к Неглинной. Эти улицы показаны на планах Москвы XVI-XVII вв., но в схе­матичном виде, вследствие чего, напри­мер, на плане Мейерберга 1661 г. улицы и переулки в Китай-городе изображены почти прямыми линиями, пересекающи­мися под прямым углом. Действитель­ное направление их гораздо вероятнее показано кривыми линиями на современ­ном плане Китай-города.
        Самой большой поперечной улицей на посаде в XVII в. была улица Мосто­вая Веденская (т. е. Введенская), что пошла к Водяным воротам. Почти параллельно с ней пролегала Богоявленская улица, начинавшаяся от Богоявленского монастыря на Никольской, и некоторые другие.

 МОСКОВСКИЙ ТОРГ

        Центральным местом Великого поса­да являлся торг - «ряды», по имени которых древний Подол, раскинувший­ся под горой, у Москвы-реки, стал называться Зарядьем. О расположении рядов в XVII в. мы имеем достаточно сведений, но такое их расположение было уже новизной, введенной после сожжения Москвы в 1610 г. и в особен­ности после страшного пожара 1626 г. Московские торговцы упорно тянулись к старине, и в 1626 г. в прежнее располо­жение рядов внесены были только неко­торые изменения, в остальном власти придерживались раздачи «...торговых мест против старых их купленных, и вотчинных, и оборочных мест».
        В начале XVII в. городские стены тянулись от Никольской улицы до Иль­инки - «...каменные лавки к городу к Кремлю лицом». До разорения в них си­дели пирожники и харчевники. Ряды продолжались и далее к Варварке и вниз от нее под гору, к Живому мосту на Москве-реке. Вся площадь перед Крем­лем была занята скамьями торговцев, сидевших и у Василия Блаженного, и на Лобном месте, и на Неглименском мосту 99).
        В более раннее время торг, несом­ненно, находился в том же месте, что в XVI-XVII вв., так как торговцы неохотно меняли насиженные места, к которым привыкли покупатели. Место для торга находилось в непосредствен­ной близости к Москве-реке, за предела­ми кремлевских стен, «на посаде», где жили ремесленники и куда свободно могли приезжать крестьяне подмосков­ных сел.
        В XVII -XVIII вв. московский рынок описывался неоднократно, хорошо изве­стны нам и названия отдельных торго­вых рядов; многие из этих названий могут восходить к древнему времени, но для исследователя раннего периода мо­сковской истории они дают весьма мало. Любопытнее других два следующих названия: Сурожский шелковый ряд (от Спасских ворот к Ильинскому крестцу) и Суконный Смоленский ряд (от Ни­кольского крестца). Первое название связывает шелковые товары с Сурожем, откуда их привозили в Москву. По всей вероятности, Суконный Смолен­ский ряд также свидетельствует о при­возе сукон из Смоленска, торговля с ко­торым имела для Москвы немаловажное значение 100).
        Для приезжих купцов предназначал­ся особый двор, о чем говорят некото­рые позднейшие документы. Впрочем, к таким сведениям надо относиться с большой осторожностью, поскольку в XVI в. московская торговля заметно расширилась и изменила свое направле­ние, ориентируясь уже не на Черное, а на Балтийское море.
        Гостиные дворы в Москве существо­вали, по крайней мере, уже в XV в., что видно из запрещения удельным князьям, владевшим подмосковными дворцовыми селами, ставить в них гостей, «...ино­земцев, и из Московской земли, и из своих уделов». Приезжие гости должны были останавливаться только на «гости­ных дворех» 101).

 ГОРОДСКИЕ ПРЕДМЕСТЬЯ

        За пределами Кремля и Китай-города городские постройки раскидывались еще просторнее, группируясь отдельны­ми слободками, отделенными друг от друга лугами, садами, реками, а порой и просто оврагами или пустырями. «За ре­кою у города у Москвы» тянулся Вели­кий луг, занимавший большую площадь в современном Замоскворечье. О нем

-142-

великие князья упоминают особо в своих духовных грамотах, отмечая тем самым его немалое экономическое значение. Другой, Васильевский луг, простирался вдоль Москвы-реки от Великого посада до узы, на том месте, где позже по­строили Воспитательный дом. Вообще берега Москвы-реки в пределах города представляли собой обширные луга. «Москва - быстрая река»,- как о ней говорит «Задонщина», текла, еще не стес­ненная набережными.
        В отличие от Подола, который все еще имел крупное значение, но не полу­чил развития далее, вниз по течению Москвы-реки, упираясь в болотистый Васильевский луг, Великий посад раз­растался в основном по нагорной тер­ритории Китайгородского холма. Еще в XIV в. нагорный район, по-видимому, был заселен относительно слабо, на­сколько об этом можно судить по тому, что Никольский (Никола Старый) и Богоявленский монастыри на Николь­ской улице считались загородными. В XV в. Великий посад занимает уже всю площадь позднейшего Китай-горо­да. Впрочем, до начала XVI в. нагорная территория почти не имела каменных зданий, за исключением собора Бого­явленского монастыря, который обозна­чали почтительным прозвищем Бого­явление каменное 102). Построение этого собора приписывают тысяцкому Протасию и относят к 1342 г. 103) На площа­ди Великого посада жили просторнее, чем в Кремле, тут стояли дворы неко­торых купцов («Весяковых двор») 104). Границы Москвы расширились в XV в. в основном в восточную сторону. В 1394 г. «...замыслиша на Москве ров копати с Кучькова поля в Москву, и много бе людем убытка: хоромы раз­метывая, ничего не доспеша» 105). Кучково поле находилось у современных Сретенских ворот, значит, ров копали в виде сектора от Москвы-реки до Не­глинной, где позднее был создан Белый город (т. е. по нынешнему кольцу «А»), используя долины ручьев, впадавших в Москву-реку и Неглинную. Затея ока­залась слишком дорогой, но она пока­зывает, что уже в конце XIV в. город расширялся в северо-восточном направ­лении. В районе, намеченном к ограж­дению рвом, уже существовала камен­ная церковь Всех Святых на Кулишках, упомянутая в известии 1488 г. 106) В переделанном виде церковь сохранилась до нашего времени. По старому пре­данию, она была построена Дмитрием Донским в память воинов, убитых на Куликовом поле 107). Кулишки - мест­ность очень известная в Москве. Совре­менная московская пословица «у черта на куличках» для обозначения отдален­ного места, возможно, относится к ней. Большую часть района у Кулишек зани­мали сады, вследствие чего церковь Св. Владимира поблизости от Солянки так и называли «в Старых садех». Здесь в 1423 г. находился новый великокняжескии двор 108).
        Поселения продолжались и далее на восток по направлению к Яузе. На ней находилась пристань («пристанище»), при которой построили амбары («одрины»), принадлежавшие вдове Владимира Андреевича Серпуховского и сдавав­шиеся внаем пришлым купцам. Насе­ленным был и район Заяузья с его ремесленными слободами (Гончарной и Кузнецкой). Здесь на высоком холме, при впадении Яузы в Москву, стояла церковь Никиты Мученика, названная уже в известии 1476 г. 109) Неподалеку находился Спасский монастырь, где игу­мен Чигас построил каменную церковь из кирпича (1483 г.) 110).
        На окраине города уже во второй половине XIV в. возникли два богатых монастыря: Симонов (на высоком холме над Москвой-рекой) и Андроников, или Андроньев (на возвышенном берегу Яузы). Симонов монастырь получил свое название от владельца местности Симона Головина. Монастырь, осно­ванный сперва на Старом Симонове, был перенесен на новое место, но со­хранил прежнее название. Симонов мо­настырь строился под покровительством великого князя и его бояр, которые «...даяху имениа много, злато и серебро, на строение монастырю» 111). О камен­ной церкви Успения летописец отзывается как о великой. Она строилась 26 лет и была окончена в 1404 г. 112) Поч­ти одновременно с Симоновым основан Андроников монастырь, построенный митрополитом Алексеем в память своего благополучного прибытия в Констан­тинополь и спасения от бури. Камен­ная церковь в Андрониковом монастыре, в основном сохранившаяся до сих пор (хотя и в переделанном виде), - чудес­ный памятник архитектуры великокня­жеской Москвы 113).
        Симонов и Андроников монастыри

-143-

с каменными храмами и деревянными стенами сделались передовыми форпо­стами Москвы. Недаром же они выросли на юго-восточной окраине города, обра­щенной в сторону Золотой Орды, откуда постоянно можно было ждать внезап­ного набега.

 ЗАНЕГЛИМЕНЬЕ

        Третьей частью города было Занеглименье, заселение которого в основном происходило в XV в.
        Границы Занеглименья на западе и севере далеко еще не доходили до со­временного кольца бульваров, образо­ванных на месте сломанных стен Белого города. Во всяком случае, село Кудрино, название которого долго сохраня­лось в названии Кудринской площади, еще в XV в. не входило в черту города. Кудрино, или Большое село, принадле­жало Владимиру Андреевичу, после смерти которого по данной его вдовы, княгини Елены Ольгердовны, перешло во владение митрополитов. Владимиру Андреевичу принадлежали также «...большой двор... на трех горах с цер­ковью». Вся эта обширная местность обозначена в обводной XV в. как имею­щая межи «...по реку по Ходыню, да по Беседы, да по Тверскую работу, да по Липы, да по Сущевскую межу, да по Хлыново, да по городское поле, да по Можайскую дорогу, да по пере­воз». Митрополит Фотий отдал эту зем­лю в свой новый монастырь Введения 114). Характер местности в районе между Кудрином и Москвой-рекой виден из грамоты 1492 г. Митрополит Зосима позволяет Саве Микифорову сесть на церковной земле Новинского монасты­ря «...на перепечихе у Москвы-реки на березе», разрешив ему поставить свой двор и сечь лес 115).
        Общую и близкую к истине картину Занеглименья в XIV-XV вв. дал Н. Г. Тарасов в статье о застройке Москвы от Арбатской площади до Смо­ленской: «От остожья до Никитской улицы в XIV-XV вв. были расположены великокняжеские дворы и села, тянув­шиеся в Кремлю. К этим владениям крупнейших светских феодалов примы­кали владения крупнейших феодалов духовных: московского митрополита, владевшего землями известного в XV в. монастыря «на Новом» (иначе Новин­ский монастырь), и ростовского архие­рея, имевшего недалеко от теперешнего Смоленского рынка «на бережках» у Москвы-реки Рыбную слободку и двор близ церкви Благовещения, построенной в 1513 г. Характер феодального хозяй­ства определил состав и занятия жителей этой местности. Здесь жили княжьи и церковные оброчники, купленные люди, холопы-страдники, княжеские промышленные люди, конюхи и сокольники, архиерейские рыболовы, свобод­ные крестьяне-издельники. Характер населения и его занятий обусловливал и характер застройки этой местности. На большом пространстве были разбро­саны починки, селища, деревушки, со­стоявшие из одной-двух изб и отделяв­шиеся одна от другой полями, лугами, пустырями» 116).
        Не все в этой картине, как далее мы увидим, верно, но основные особенности заселения Занеглименья в великокня­жеское время намечены ярко и в достаточной мере правильно. Заселение Занеглименья в основном относится только к XV в. Однако даже в это сто­летие Занеглименье можно было считать сравнительно мало заселенной частью Москвы.
        Так, район Сретенских ворот еще в конце XV в. назывался Вспольем 117). Сретенский монастырь был воздвигнут на «Великой Владимирской дороге» 118), в местности с характерным названием Кучково поле. Даже в конце XV в. За­неглименье считалось загородной терри­торией. В духовной князя Патрикеева читаем такое обозначение: «...мои места загородцкие за Неглимною» 119), хотя местность и находилась в непосредствен­ной близости к Кремлю. Население селилось в Занеглименье по бокам боль­ших дорог, которые постепенно обстраи­вались домами и делались городскими улицами. Владимирская дорога в пре­делах города образовала Сретенскую улицу, впервые названную в 1493 г. Свое название она получила от осно­ванного здесь Сретенского монастыря. Старые названия сохранили Дмитров­ская (Дмитровка) и Тверская улицы 120). Волоцкая дорога сделалась Никитской улицей от Никитского монастыря, тогда как за Арбатом осталось его древнее наименование.
        К концу XV столетия весь район Занеглименья уже был застроен. Об

-144-

этом нам дает понятие рассказ о пожаре 1493 г., когда погорел посад за Неглин­ной. Пожар начался в Замоскворечье и охватил все Занеглименье. Посад за Неглинной выгорел от Св. Духа в Чертолье к Борису и Глебу на Арбате и до Петровской слободки (т. е. Петровского монастыря) 121), на всем протяжении позднейшего Белого города от Москвы-реки до Петровки.
        Занеглименье уже в середине XV в. было окружено рвом, на котором в 1453 г. находим церковь Бориса и Глеба «на рву». Ров, видимо, тянулся по линии будущих каменных стен Белого горо­да 122) (в основном совпадая с современ­ным кольцом «А»). Окраинное положе­ние района, примыкавшего к валу, выз­вало появление здесь нескольких мона­стырей: Сретенского, Рождественского, Петровского. Все они стояли при выходе из города, там, где начиналось Всполье, т. е. открытая местность. Во всяком случае, Занеглименье в XIV-XV вв. можно считать более бедным, чем вос­точную часть города. В какой-то мере это объясняется относительно слабой его защищенностью от нападений в от­личие от восточных кварталов Москвы, прикрытых глубокой долиной Яузы, военное значение которой отмечалось иностранными авторами и в начале XVI в. 123) Немалое значение имело и то обстоятельство, что ранняя тор­говля Москвы ориентировалась на вос­ток и юг, к Черному и Каспийскому мо­рям, а не на запад, о чем говорилось в главе о московской торговле. Во всем Занеглименье XV в. известна только, одна каменная церковь Георгия, кото­рую так и величали в летописях и грамотах: Егорий каменный 124).

 ЗАМОСКВОРЕЧЬЕ

        Древнейшим названием Замоскво­речья было Заречье. Впервые под этим названием оно становится известным в 1365 г. 125) Название сохраняется и позже, в конце XV в., когда район Замоскворечья был уже в достаточной мере населенным. В пожар 1475 г., на­чавшийся в Замоскворечье, у церкви Николы («зовомой Борисовой»), по­горело много дворов 126). Во время по­жаров пламя нередко перекидывалось с одной стороны Москвы-реки на другую. Если река не служила абсолютным препятствием для огня, значит, строе­ния подходили вплотную к берегам.
        Заречье в еще большей степени, чем Занеглименье, представляло собой го­родское предместье. Наши источники ни разу не упоминают о существовании в нем каменных церквей. В этом районе не было даже монастырей. Татарские отряды обычно подходили к Москве с юга, что делало Замоскворечье самой небезопасной частью города. Тем не менее там создалось настолько компакт­ное поселение, что иностранные путе­шественники считали Москву-реку пределом между двумя половинами города.
        Замоскворечье связывали с осталь­ным городом несколько мостов. Зимой ледяная гладь Москвы-реки делалась рынком - обычай, державшийся до нашего времени. Контарини описывает подобный рынок XV в.: «В конце октября река, протекающая посреди Москвы, покрывается крепким льдом, на котором купцы ставят лавки свои с разными товарами и, устроив таким образом целый рынок, прекращают почти совсем торговлю свою в городе. Они полагают, что это место, будучи с обеих сторон защищено строениями, менее подвер­жено влиянию стужи и ветра. На тако­вой рынок ежедневно, в продолжение всей зимы, привозят хлеб, мясо, свиней, дрова, сено и прочие нужные припасы; в конце же ноября все окрестные жи­тели убивают своих коров и свиней и вывозят их в город на продажу. Любо смотреть на это огромное количество мерзлой скотины, совершенно уже ободранной и стоящей на льду на зад­них ногах <...> На реке бывают также конские ристания и другие увеселения, но нередко участвующие в сих игрищах ломают себе шеи» 127).

 ХАРАКТЕР ЗАСТРОЙКИ

        Застройка шла неравномерно, и вели­кокняжеская Москва мало напоминала знакомый нам город с рядами домов, выстроившихся вдоль улиц. За преде­лами Кремля и Великого посада посе­ления располагались отдельными сло­бодками, отделенными друг от друга речками, оврагами («ярами»), рощами и болотами. Кроме Яузы и Неглинной в черте города протекали ручьи (напри-

-145-

мер, Черторый и Рачка). О лесных оврагах («дебрях») напоминают нам названия Никола Дербенский и Григо­рий Неокесарийский, что в Дербицах. Низменные пространства против Крем­ля до сих пор носят название Болото. Кое-где поднимались отдельные холмы («горы»). Холмистый рельеф придавал Москве немалую прелесть.
        О размере дворов московских жите­лей имеем несколько указаний только XVI в., но и это позволяет более или менее сделать некоторые выводы. Двор Троице-Сергиева монастыря находился в Богоявленском переулке, на левой стороне, если идти с Ильинской улицы на Никольскую. Он имел 20,5 сажен в длину и 14 сажен в ширину, т. е. был почти равен 300 квадратным саженям. Двор этот был отдан позже посадскому человеку, что доказывает обычность подобных дворовых размеров в Москве. Взамен троицкие власти получили двор суконщика Лобана Иванова сына Слизнева, имевший в длину 40,5 сажен, а в ширину 9 сажен без локтя, да в дру­гом месте в огороде было 8 сажен (по-видимому, тоже в ширину). Даже без огорода новый Троицкий двор занимал почти 400 квадратных сажен, а ведь раньше он принадлежал тяглому чело­веку, суконнику 128).
        В XV в. Москва выросла очень за­метно, но застройка города явно отста­вала от его значения как столицы русского народа, вплоть до капитального строительства, предпринятого при Ива­не III и его сыне Василии III.

 ПРИМЕРНАЯ ЧИСЛЕННОСТЬ МОСКОВСКОГО НАСЕЛЕНИЯ

        Летописные источники и актовые материалы представляют нам Москву XIV-XV вв. как большой городской центр Северо-Восточной Руси, уступаю­щий только Новгороду и, может быть, Пскову. В собственной Залесской земле, под которой наши источники понимают в основном междуречье Волги и Оки с примыкающими к нему района­ми, Москва была и в эти столетия, без сомнения, крупнейшим горо­дом.
        Однако прямых указаний на числен­ность населения в Москве очень немно­го. Наибольшее значение имеет летописное свидетельство о количестве тру­пов, погребенных в Москве после ее разорения Тохтамышем в 1382 г. Обычно приводится заметка Воскресенской ле­тописи, согласно которой за уборку 80 трупов платили по 1 рублю, всего же выдано 300 рублей. По этому счету выходит, что в Москве было убито 24 тыс. человек. Но показание Воскре­сенской летописи несогласно с более древними известиями, по которым истра­чено было всего 150 рублей 129). Наи­более же точные сведения дает так на­зываемый «Рогожский летописец», осо­бенно ценный для московской истории XIV в. Он сообщает, что давали за 40 мертвецов по полтине, а от 70 - по рублю, и сочли, что всего раздали 150 рублей 130). Таким образом, надо признать, что убрано было около 10 тыс. трупов. Повышение оплаты в зависимо­сти от количества убранных трупов, отмеченное «Рогожским летописцем»,- такая деталь, какая была уже неинте­ресна позднейшим сводчикам, всегда склонным округлять и увеличивать циф­ры погибших во время битв, осад и сти­хийных бедствий. Поэтому мы имеем полное право рассматривать показание «Рогожского летописца» как самое достоверное.
        Приведенная нами цифра в 10 тыс. погибших москвичей только косвенно говорит о количестве населения в 1382 г. В это число входили не одни горожане, но и беглецы из окрестных сел и де­ревень. В то же время нельзя забывать о многочисленных пленных, уведенных татарами, ведь Тохтамыш «...полона поведе в Орду множество бещисленое». Кроме того, многие москвичи, особен­но бояре и купцы, со своими семьями покинули город до прихода татар. Циф­ра в 10 тыс. жителей для Москвы кажет­ся скорее преуменьшенной, чем пре­увеличенной. Напрашивается вывод, что московское население в 1382 г. мож­но исчислять примерно вдвое против названной цифры, в 15-20 тыс. человек. Такая цифра очень высока, как пока­зывают исследования о численности населения в крупных западноевропей­ских городах.
        Наши предположения подтвержда­ются другими летописными известиями о Москве конца XIV столетия. В пожар 1390 г. на посаде сгорело несколько тысяч дворов 131). Хотя количество унич­тоженных дворов измерялось тысячами,

-146-

пострадала только часть городского по­сада. Более точные сведения дает нам летописное известие о пожаре 1488 г., охватившем примерно полгорода, без Кремля и значительной части Великого посада. Пожар начался от церкви Бла­говещения на Болоте, и погорели «...дво­ры всех богатых гостей и людей всех с пять тысячь» 132). Значит, на посаде находилось не менее 5 тыс. дворов. По­лагая на каждый двор минимальную цифру в 2 человека, получим до 10 тыс. жителей. Прибавив население Кремля и уцелевших дворов на посаде, смело можно говорить о том, что Москва в целом насчитывала 8-10 тыс. дворов, т. е. имела никак не менее 20 тыс. жи­телей, а вероятно, значительно больше, так как обычно во дворах жило не по 2, а по 3-4 человека.
        Конечно, численность московского населения не оставалась неизменной на протяжении двух столетий и имела тенденцию к непрерывному росту. Осо­бенно большой скачок в увеличении населения, по-видимому, произошел в Москве за тот короткий период време­ни, который отделяет княжение Ивана Калиты от княжения Дмитрия Дон­ского. Это обстоятельство еще хорошо помнили в XV в., когда епископ Питирим написал житие Петра-митрополита. По словам Питирима, град Москва при Калите был еще малонаселенным. А сказания о нашествии Тохтамыша, наоборот, рисуют Москву богатой и многолюдной. Новый период роста мос­ковского населения начинается со вто­рой половины XV в., после окончания феодальной войны между Василием Темным и Шемякой, когда Москва пе­реживала относительно спокойный пе­риод.
        Наши соображения о численности московского населения в XIV-XV вв. можно проверить и путем наблюдения над топографией города. Москва вре­мен Калиты занимала, как мы видели выше, только территорию Кремля и По­дол Китайгородского холма. Самый Китайгородский холм, Заречье и Занеглименье заселены были очень слабо. Во второй половине XIV в. Китайгород­ский холм уже заселили, а поселения в Заречье и в Занеглименье сильно рас­ширились. Спустя столетие (в конце XV в.) поселения на северном берегу Москвы-реки дошли примерно до линии позднейшего Белого города. Это расши­рение границ города соответствовало непрерывному росту численности город­ского населения, жившего на обширных пространствах Белого города и отчасти Замоскворечья.

-147-

 ПРИМЕЧАНИЯ

        1) Коммент.: Недавно издана книга, рассказы­вающая о жизни и творчестве И. Е. Забелина (Формозов А. А. Историк Москвы И. Е. Забелин. М., 1984). М. Н. Тихомиров высоко оценивал не только труды И. Е. Забелина, но и его предшественника И. М. Снегирева, за­фиксировавшего изменения городского ланд­шафта, не отраженные в летописях и других письменных источниках. По мнению М. Н. Ти­хомирова, об этом можно судить «в первую очередь по названиям городских урочищ, улиц и зданий. К ним прикладывались и потом веками жили порой самые странные названия, связанные с первоначальными топографиче­скими признаками. Первую попытку объяс­нить московскую топонимику сделал в сере­дине прошлого века И. М. Снегирев, теперь довольно прочно и несправедливо забытый ав­тор. Снегирев собрал топографические назва­ния Москвы, тогда еще жившей, можно ска­зать, старыми традициями. В середине прошло­го века капитализм почти не коснулся «перво­престольной», славившейся бесчисленным коли­чеством церквей и монастырей, наполненной преданиями о допетровской Москве. Ведь Сне­гирева и Москву его времени отделяло от Рос­сии XVII в. всего лишь 150 лет» (Тихоми­ров М. Н. Средневековая Москва. М., 1957. С. 27).
        2) Забелин И. Е. История города Москвы. М., 1902. С. 62.
        3) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 214.
        4) Арциховский А. В. Археологические работы в Москве // Преподавание истории в школе. 1946. № 1. С. 35.
        5) ПСРЛ. Т. XV. С. 225.
        6) ГИМ. Музейское собрание. Тверская летопись.
        7) Платонов С. Ф. О начале Москвы // Плато­нов С. Ф. Статьи по русской истории. 2-е изд. СПб., 1912. С. 78-79.
        8) Забелин И. Е. Указ. соч. С. 70-71 [Сажень = 3 аршина = 2,1 м].
        9) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 85, 89.
        10) Тихомиров М. Н. Древнерусские города. 2-е изд., испр. и доп. М., 1956. С. 43-44.
        11) СГГД. М., 1813. Т. I. № 21. С. 32 [ДДГ. М.; Л., 1950. №1].
        12) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 91. «Глаголют же неции от древних старець, яко первее бе князь Данило Александровичь сию архимандритью имеаше у святого Данила за рекою, яко в свое ему имя церкви той поставленной сущи». Основание Данилова монастыря относят к 1282 г. (Александровский М. И. Указатель церквей и часовен Китай-города. М., 1916. С. 3).
        13) Забелин И. Е. Указ. соч. С. 29 -31.
        14) Описание Московского Богоявленского мона­стыря: Сочинение московского викария, дмит­ровского епископа Никодима // ЧОИДР. 1876. Кн. IV. Смесь. С. 144; Александровский М. И. Указ. соч. С. 5.
        15) Бычков А. Ф. Описание славянских и русских рукописных сборников имп. Публичной биб­лиотеки. СПб., 1878. Вып. I. С. 154.
        16) «Эта крепость вначале была окружена только бревнами и до времени великого князя Иоанна, сына Даниилова, была мала и незначительна. А этот князь, по совету Петра-митрополита, первый перенес сюда столицу державы» (Герберштейн С. Записки о московитских делах. СПб., 1908. С. 100).
        17) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 92.
        18) Новгородская летопись по Синодальному ха­ратейному списку. СПб., 1888. С. 333 [НПЛ. М.; Л., 1950. С. 348].
        19) Забелин И. Е. Указ. соч. С. 83-84.
        20) Кубарев А. М. Откуда слово Кремль // ЧОИДР. 1873. Кн. IV. С. 1-30. [Отдельное изд.: М., 1873.]
        21) «И идуще разве Кръм взяша в Луках» (ПСРЛ. Т. XXIII. С. 194).
        22) Псковская Судная грамота / Издание Археогра­фической комиссии. СПб., 1914. С. 2 [Мартысевич И. Д. Псковская Судная грамота: Исто-

-148-

рико-юридическое исследование. М., 1951. С. 138. Статья VII. Есть и другие переизда­ния] .
        23) ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 36 (под 1316 г.- «...загореся град Тферь кремник»; на с. 37: «...поиде в свою отчину в Тферь и заложи большой град кремник»).
        24) Забелин И. Е. Указ. соч. С. 84.
        25) Тихомиров М. Н. Древнерусские города. М., 1956. С. 248-249.
        26) «В лето 6834... в Госпожино говение, месяца августа в 4, на память святого мученика Елфериа, заложена бысть первая церковь камена на Москве, на площади, во имя святыа Богоро­дица, честного ея Успения, преосвященным Петром-митрополитом и благоверным кня­зем Иваном Даниловичем» (ПСРЛ. Т. XVIII. С. 89).
        27) В церкви Спаса на Москве положено было тело Михаила Ярославича Тверского, привезенное из Орды (ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 40). 28) Иоанн Лествичник строился с 21 мая по 1 сен­тября, а Поклонение веригам - с 13 августа по 14 октября (ПСРЛ. Т. XVIII. С. 91).
        29) См. печать к духовным Калиты (СГГД. Т. I. С. 33, 35).
        30) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 89.
        31) Там же. С. 91-92.
        32) Каменный притвор к церкви Спаса на Бо­ру был построен в 1350 г. (ПСРЛ. Т. XVIII. С. 97).
        33) Некрасов А. И. Очерки по истории древнерус­ского зодчества в XI-XV вв. М., 1936. С. 182- 186; Его же. Возникновение московского искус­ства. М., 1929.
        Коммент.: М. Н. Тихомиров критиковал труды А. И. Некрасова за то, что в них игнори­руется сходство русских каменных и деревян­ных шатровых храмов, хотя еще И. Е. Забе­линым показана связь каменных шатровых по­строек с деревянным русским зодчеством. По мнению М. Н. Тихомирова, русские шатровые храмы не имеют себе подобных во всем мире, поэтому нет смысла сравнивать их с итальянски­ми (Тихомиров М. Н. Русская культура X- XVIII веков. М., 1968. С. 270). Таким образом, в статье «Москва и культурное развитие рус­ского народа в XIV-XVII вв.» М. Н. Тихоми­ров выступил против связывания развития мос­ковской архитектуры на рубеже XV в. с итальян­скими мастерами.
        34) ПСРЛ. Т. XX. С. 297.
        35) Там же. С. 375.
        36) Об этом можно судить по тому, что собор Ми­хаила Архангела расписывался фресками более длительное время, чем Успенский собор «...величьства ради церкви тоя».
        37) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 94. [Выдержка из под­линника воспроизведена М. Н. Тихомировым в переводе с древнерусского языка.]
        38) Там же. С. 95.
        39) Там же. С. 92.
        40) Там же. С. 94.
        41) Там же.
        42) ААЭ. СПб., 1836. Т. I. № 115. С. 87.
        43) В Симеоновской летописи под 1372 г. читаем: «Того же лета князь Дмитрей Константиновичь заложи Новгород камен» (ПСРЛ. Т. XVIII. С. 112).
        44) ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 83.
        45) Забелин И. Е. Указ. соч. С. 88.
        46) В 1382 г. татары «...с стен збиша гражан, еще бо граду тогда ниску сущу» (ПСРЛ. Т. XXIII. С. 128).
        47) Путешествие А. Контарини // Библиотека ино­странных писателей о России. М., 1836. Т. I. С. 110.
        48) ПСРЛ. Т. XII. С. 65.
        49) Забелин И. Е. Указ. соч. С. 92.
        50) ПСРЛ. Т. VIII. С. 44.
        51) Об Остее, убитом перед городом татарами, ска­зано: «...уби его пред спы града» (ПСРЛ. Т. XVIII. С. 132).
        52) Забелин И. Е. Указ. соч. С. 282 -283.
        53) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 103.
        54) Там же. С. 136, 139.
        55) Там же. С. 154.
        56) Введение на Симоновском подворье было по­ставлено в 1458 г. и Богоявление на Троицком подворье - в 1460 г. (ПСРЛ. Т. XVIII. С. 212, 214).
        57) Забелин И. Е. Указ. соч. С. 109.
        58) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 250.
        59) Там же. С. 205.
        60) Там же. С. 212.
        61) Место, где были «владычна хоромы» (СГГД. Т. I. № 82. С. 190) [ДДГ. № 28].
        62) Великий князь Иван Данилович «...заложи церковь камену на Москве во имя Св. Спаса... близ сущу своего двора» (ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 45).
        63) Шамбинаго С. К. Повести о Мамаевом по­боище: Приложение. СПб., 1906. С. 15, 50 [Повести о Куликовской битве. М., 1959. С. 55, 179].
        64) Там же. С. 50 [Повести о Куликовской битве... С. 179].
        65) ПСРЛ. Т. XII. С. 19; Т. XVIII. С. 252 (при­меч. 3).
        66) Сказание Епифания-мниха о пути к Иерусалиму 1415-1417 гг. / Под ред. архим. Леонида // Православный Палестинский сборник. СПб., 1887. Вып. XV. С. 4. [Хрестоматия по истории СССР. М., 1960. № 102].
        67) Забелин И. Е. Указ. соч. С. 219, 243-244.
        68) Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1893. Т. I. С. 944; Материалы для терминологического словаря Древней России / Сост. Г. Е. Кочин. М.; Л., 1937. С. 123.
        69) Забелин И. Е. Указ. соч. С. 234-235.
        70) СГГД. Т. I. № 40. С. 79 [ДДГ. № 17].
        71) Там же. № 83. С. 193 [ДДГ. № 57].
        72) Духовная митрополита Алексея дошла до нас в подлиннике и списках XVIII в.
        Коммент.: М. Н. Тихомиров нередко вво­дит читателя в свою творческую лабораторию, объясняя, почему им отдается предпочтение тому или иному историческому источнику. Од­нако он не всегда считал нужным пояснять все подробности, отличающие один источник от дру­гого. Публикуя, например, «Список з грамоты жалованной, какова дана святителю Алексию, митрополиту Московскому и всея России чудо­творцу, от ординского царя Бердебека», М. Н. Тихомиров заметил: «Список имеет ряд любопытных отличий от изданных в сборниках ярлыков краткой и пространной редакций. Значение этих отличий и их ценность могут определить только специалисты» (Тихоми­ров М. Н. Забытые и неизвестные произведения русской письменности // АЕ за 1960 год. М., 1962. С. 240).
        73) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 250, 266.
        74) СГГД. Т. I. № 83. С. 193; № 130. С. 335 [ДДГ. № 57, 86].
        75) На Большой улице в Кремле стояла церковь Николы Гостунского. В духовной Патрикеева

-149-

1498 г. говорится о дворовых местах в Крем­ле, «...с улицею с большою по Николу» (СГГД. Т. I. № 130. С. 337) [ДДГ. № 86].
        76) Забелин И. Е. Указ. соч. С. 610-611.
        77) В 1380 г. московское войско выходило из Крем­ля тремя воротами: Никольскими, Фроловскими и Константино-Еленинскими (ПСРЛ. Т. XI. С. 53).
        78) «И звониша на площади в колокол в городной в часовой, на горе биша и по всему городу зво­ниша» (ПСРЛ. Т. XXIV. С. 236).
        79) ПСРЛ. Т. XXIV. С. 196.
        80) В 1368 г., в приход Ольгерда на Моск­ву, «...князь же великий повеле около города Кремля посад пожещи примета деля, а сам затворися в граде» (ПСРЛ. Т. XVIII. С. 108).
        81) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 219.
        Коммент.: В летописи упоминается о су­ществовании рва, служившего границей посада. По мнению М. Н. Тихомирова, «...начинаясь от Москвы-реки, у Николы Мокрого, ров шел прямо вверх по Богоявленскому переулку к Бого­явленскому монастырю, стоявшему на Китай­городском холме, затем посад расширился далее на восток и занял территорию позднейшего Китай-города» (Тихомиров М. Н. Средневе­ковая Москва... С. 44).
        82) В духовной Софьи Витовтовны 1453 г. назван «...на Великом посаде Моравьевский двор» (СГГД. Т. I. № 83. С. 193) [ДДГ, № 57; передатировано - 1451 г.].
        83) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 266.
        84) В 1365 г. в Москве погорели «...и посад, и Кремль, и Загородье, и Заречье» (ПСРЛ. Т. XVIII. С. 104). Тут ясно обозначены четыре части города.
        85) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 219.
        86) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 219; ААЭ. Т. I. № 115. С. 87. «Погоре поречие все около Николы Мокрово» (ПСРЛ. Т. XXIV. С. 187).
        87) Губная московская запись: «А лучится душе­губство на Великой улици у Николы у Мокрого, ино к тому от Острого конца и до Варьской улици» (ААЭ. Т. I. № 115. С. 87).
        89) Эта церковь, сложенная из белого камня, со­хранилась до настоящего времени. Она впервые упоминается под 1493 г. (ПСРЛ. Т. XVIII. С. 219, 242, 278).
        90) Александровский М. И. Указатель церквей и часовен Китай-города... С. 17. Неверно ука­зание на 1568 г. как на время первого упоми­нания о Николе Мокром. На рукописи Чудова монастыря (Диоптра 1388 г.) читаем запись полууставом начала XVI в.: «От Онтония до диякона, что был у Николы у Мокрого» (ГИМ. Собр. Чудова монастыря. № 15) [Тихоми­ров М. Н. Записи XIV-XV вв. на рукописях Чудова монастыря // АЕ за 1958 год. М., 1960. С. 13-14].
        Коммент.: Полуустав, устав - почер­ки, характерные для древнейших русских памятников письменности. С распростране­нием бумаги им на смену пришла скоропись (см. гл. VIII).
        91) ГИМ. Собр. Забелина. № 262. Л. 260 (Времен­ник Русский).
        92) Материалы для терминологического словаря Древней России... С. 40.
        93) СГГД. Т. I. № 25. С. 39. Следует в отличие от печатного текста читать: «...купленые бортницы подвечныя (в) варях», имея в виду, что при двух повторяющихся буквах («с» или «в») одна из букв в древних документах часто не писалась [ДДГ. № 4; при переиздании воспроиз­ведено прочтение СГГД].
        94) ААЭ. Т. I. № 115. С. 87.
        95) Коммент.: Августин Мейерберг (1622-1688) - австрийский дипломат, посетил Москву в 1661 - 1662 гг. Помимо описания его путешествия, изданного в России в 1873-1874 гг. и в 1882 г., напечатан также «Альбом Мейерберга» (СПб., 1903), содержащий карты и планы, виды и бы­товые картины России.
        96) Традиционное расположение торга у стен Крем­ля, задержавшееся до настоящего времени, находим в ряде старинных подмосковных горо­дов: в Коломне, Дмитрове, Рузе, Волоколам­ске и т. д.
        97) Материалы для истории, археологии и стати­стики Москвы, по поручению Московской го­родской думы собранные и изданные И. Забелиным. М., 1891. Ч. II. С. 1152-1154. Гамель думает, что Английский двор принадлежал ранее Юрию Траханиотову, но он же сам говорит, что двор назывался Юшковским (Гамель И. Анг­личане в России в XVI и XVII столетиях. СПб., 1865. С. 254), а Урвихвостов назван в изве­стии о построении церкви Варвары - Юшкой (с. 285).
        98) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 252 (примеч.).
        99) Материалы для истории, археологии и статисти­ки Москвы... Ч. II. С. 1112 (книга об устрой­стве торговых городских рядов 1626 г.).
        100) Там же. С. 1262, 1274 (ведомости окладной оброчной книги о сборе оброчных денег с лавок и других торговых мест 1736-1745 гг.). 101) СГГД. Т. I. № 144. С. 397 [ДДГ. № 89].
        102) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 242.
        103) Александровский М. И. Указатель церквей и часовен Китай-города... С. 5.
        104) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 219.
        105) ПСРЛ. Т. XXIII. С. 133-134.
        106) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 272.
        107) Александровский М. И. Указатель древних церквей в местности Ивановского сорока. М., 1917. С. 8-10.
        108) СГГД. Т. I. № 42. С. 83 [ДДГ. № 22].
        109) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 252 (примеч.).
        110) ПСРЛ. Т. VI. С. 234.
        111) ПСРЛ. Т. XI. С. 141.
        112) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 151.
        113) М. И. Александровский говорит, что камен­ный храм Андроньева монастыря был построен около 1427 г. (Указатель древ­них церквей в местности Ивановского соро­ка... С. 5-6).
        114) Горчаков М. И. О земельных владениях все­российских митрополитов, патриархов и Св. Си­нода: Приложения. СПб., 1871. № 8. С. 81. Горчаков датирует обводную «не позже 1431 г.», на самом деле она, конечно, позже названного года [АФЗХ. М., 1951. Т. I. № 31. С. 49; пере­издано без даты].
        115) Там же. № 9. С. 82 [АФЗХ. Т. I. № 34. С. 51].
        116) Тарасов Н. Г. О застройке от Арбатской пло­щади до Смоленской с XIV по XX в. // По трассе первой очереди Московского метрополитена им. Л. М. Кагановича: Архивно-исто­рические и археологические работы в 1934 году. Л., 1936. С. 20-21.
        117) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 279.
        118) Там же. С. 280.
        119) СГГД. Т. I. № 130. С. 337 [ДДГ. № 86].
        120) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 242.
        121) Там же. С. 278.
        122) Там же. С. 208.
        123) [Герберштейн С. Записки о московитских

-150-

делах. Новокомский П. И. Книга о московитском посольстве. СПб., 1908. С. 263].
        Коммент.: Под именем Павла Иовия Новокомского в России известен итальянский писатель П. Джовио, автор сочинения о посольстве великого князя Василия III к папе римскому Клименту VII, изданного в переводе А. И. Малеиным вместе с записками С. Герберштейна.
        124) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 278.
        125) Там же. С. 104.
        126) Там же. С. 250.
        127) Путешествие А. Контарини // Библиотека иностранных писателей о России... С. 109-110.
        128) АИ. СПб., 1841. Т. I. № 164. С. 314-315.
        129) ПСРЛ. Т. XVIII. С. 133.
        130) ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 146.
        131) Там же. С. 158.
        132) ПСРЛ. Т. XXIII. С. 186.

-151-

-152-

 ГЛАВА VIII
МОСКОВСКОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ И ЛИТЕРАТУРА

 ОБРАЗОВАНИЕ

        Известно, что образование в средние века было уделом немногих. И по совершенно понятным причинам. Доро­говизна письменных материалов (пер­гамента, а с XV в. бумаги), способ пись­ма - медленный и кропотливый, отно­сительно небольшая потребность в пись­менных документах и господство устных сделок - все это приводило к тому, что письменность распространялась только среди узких кругов феодального общества, главным образом среди духо­венства. Даже в XVII в. подписи под Соборным уложением 1649 г. обнару­живают, что в числе крупных московских дельцов все-таки было немало неграмот­ных. Правда, высказывались и другие мнения о распространении грамотности среди русских людей XVI-XVII вв. 1), но они основаны на очень ограниченном материале и требуют более глубоких исследований. К тому же XVI и XVII столетия внесли много нового в отечественное просвещение. В частности, употребление бумаги как письменного материала взамен дорогого пергамента и внедрение в письменность скоропис­ных почерков, убыстрявших процесс письма, явились новыми элементами, которых не знала великокняжеская Москва.
        В рядах русского общества XIV- XV вв. образование распространялось неодинаково. Грамотность была обяза­тельна для духовенства, которое не мог­ло исправлять церковных служб без книг. Поэтому и в более ранние времена «попов сын», не научившийся грамоте, выбывал из разряда церковных людей и попадал в число изгоев. Группы книжных переписчиков пополнялись глав­ным образом за счет духовенства. Ря­довое духовенство ограничивалось толь­ко начатками грамотности, тогда как среди высшего духовенства встречались высокообразованные люди.
        Грамотность имела несомненное рас­пространение и в среде горожан, в пер­вую очередь купцов. Таковы были из­вестные уже нам Ермолины. Письмо Василия Дмитриевича Ермолина, по­сланное им в Литву, обнаруживает в его авторе человека, владевшего бойким пе­ром и во всех отношениях «книжного». Прибавим сюда небольшой по числен­ности, но влиятельный круг княжеских дьяков, писавших княжеские грамоты 2).
        Грамотность распространялась так­же в сословии московских бояр. Сын одного из них, митрополит Алексей, еще ребенком научился грамоте 3). Как видно из жития Сергия Радонежского, обучение грамоте вообще входило в про­грамму воспитания боярских детей. От­рок Варфоломей (впоследствии инок Сергий) учился грамоте вместе со сво­им старшим братом Стефаном. Из жи­тия Сергия видно, что под обучением грамоте понималось не простое чтение псалтыри, а умение читать и петь псал­мы - «псалмопение глаголати», «стихословити зело добре и стройне» 4). У нас есть свидетельства, говорящие о недо­статочном образовании московских ве­ликих князей, причем исходящие из уст панегиристов московских князей, а не их врагов. Дмитрий Донской, по словам его биографа, недостаточно знаком был с книгами («...аще бо и книгам не научен сый добре»), тот же отзыв слышим о Василии Темном. Это значит, что они не были обучены всем тонкостям псалмо-

-153-

пения и стихословия. Но показания эти не являются доказательствами того, что Дмитрий Донской и Василий Темный были абсолютно неграмотными. Русские книжники, видимо, хотели лишь отме­тить недостаточное образование своих князей. Дмитрий не научен был «доб­ре» книгам, следовательно, в какой-то мере, хоть и «не добре», был грамот­ным.
        Обучение детей грамоте начиналось рано. Исключительную по своей простоте картину начального обучения отроков дает Епифаниево житие Сергия Радонежского. Родители отрока Варфо­ломея отдали его вместе с братом Сте­фаном «...учиться божественным писа­нием». Стефан быстро научился читать, а Варфоломей учился «не скоро и кос­но». Учитель обучал «со многим при­лежанием», отрок же плохо внимал и сам говорил: «...никако же могу разумети, о них же ми сказуют». Только чудесное вмешательство некоего старца помогло отроку одолеть грамоту. Ко­нечно, для полного усвоения книжной премудрости требовались и прилежа­ние, и своего рода способности. Отро­ков, невнимательно слушавших на уро­ках и учившихся «не скоро и косно», вероятно, было немало в Древней Руси, в особенности в княжеской и боярской среде, где выше ценились воинские доб­лести, чем образование. Поэтому в боль­шинстве случаев обучение молодых лю­дей из аристократического общества оканчивалось на первой же ступени, ограничиваясь знакомством с грамотой. Зато в монастырях возникали кружки образованных людей, создавались школы переписчиков и переводчиков, накап­ливались значительные книжные богат­ства.

 МОСКОВСКАЯ ПИСЬМЕННОСТЬ

        Москва рано стала делаться крупней­шим русским центром переписки и распространения книг. Уже Иван Калита обращал большое внимание на переписку книг («...многим книгам, написанным его повелениемъ»). К числу этих книг надо относить в первую очередь знаменитое Сийское евангелие, написанное на Двину в 1339 г. повелением чернеца Анания в граде Москве 5). В нем находим первые следы московского аканья и характерное название нашего города - «в граде Москове», которое живо напоминает та­кое же название Москвы в первом из­вестии о городе 1147 г. Сийское еванге­лие - прекрасный образчик ранней мос­ковской письменности, случайно сохра­нившийся на севере. Оно написано на пергаменте, четким и красивым уставом. Особенно замечательна миниатюра, изо­бражающая Христа и его учеников. Живость движений и нежность красок делают эту миниатюру выдающимся па­мятником раннего московского искус­ства.
        Сийское евангелие было роскошным экземпляром, сделанным по специально­му заказу. Два других московских па­мятника середины XIV в. дают нам представление о рядовых московских рукопи­сях того же века. В 1354 г. было написа­но Евангелие апракос «...рукою много­грешного раба божия чернца Иоанна Телеша к священному отцу Клименту, замышленьем Олексия Костяньтинови-ча, при великом князе Иоанне Иванови­че, при епископе Афонасьи Прияславьском» (т. е. переславском).
        Любопытна внешность этого Еванге­лия. Оно написано на пергаменте в два столбца крупным, но очень неровным и некрасивым почерком. Начало статей отмечено большими заглавными буква­ми звериного орнамента. Они выполнены красными и коричневыми линиями неиз­менно на зеленом фоне. Во всем внеш­нем виде этой московской рукописи чувствуется что-то провинциальное, на­поминающее нам о смутном княжении кроткого и красивого Ивана Ивановича, мало похожего своими талантами и на отца - Ивана Калиту, и на сына - Дмитрия Донского. Рассматриваемый редкий экземпляр ранней московской письменности изобилует пропусками и ошибками, по просторечию пишет Иван вместо Иоанн и проч. 6) В этом заметны черты, типичные для московской пись­менности XIV в. с ее стремлением при­близить древний язык к народному мос­ковскому языку.
        Другая московская рукопись на че­тыре года моложе предыдущей. Это тоже Евангелие, написанное «...при благовер­ном великом князе Иване Ивановиче и при митрополите Олексее рабом божиим Лукьяном» в 1358 г. Оно исполнено на пергаменте в два столбца крупным и не­сколько более красивым почерком, чем Евангелие 1354 г. Заставка и заглавные

-154-

буквы выполнены в зверином стиле, но фон их почти синий, а не зеленый. Страшная московская действительность середины XIV в., постоянная угроза татарского нашествия, чуются нам в осо­бом чтении: «Память труса (землетря­сения. - М. Т.) и страха всякого»,- помещенном под 5 июня. Такая память имелась уже и в греческих рукописях, но она не теряет своей выразительности для московских условий времен Ивана Красного: «...память с человеколюбьемь нанесена на ны страшныя беды в нахож­денье иноязычник, от них же щедрый бог милости ради сво(ей) избави нас». В этом списке особенно заметно усилие передать мысль священного текста яс­нейшими русскими и даже простона­родными оборотами речи, как считали А. Горский и К. Невоструев, приводя характерные речевые обороты: «и аще кто поймет тя в версту», «смотри цветца селнаго» 7).
        Названные нами памятники являют­ся только немногими и случайными остатками того письменного богатства, которое Москва накопила за XIV столе­тие. О том, какое количество рукописей хранилось в московских церквах и мона­стырях, можно судить по рассказу о ра­зорении Москвы во время нашествия Тохтамыша. Московские соборы до самых сводов были завалены рукопися­ми, и все они погибли от пожара: «Книг же толико множьство снесено с всего града, и из загородиа, и ис сел, в собор­ных церквах до стропа наметано, схранения ради спроважено, то все без вести сотвориша» 8). Как ни тесны были мос­ковские соборы XIV в., перед нами все-таки встает яркая картина громад­ных груд рукописей, сваленных для сбережения в соборах до сводов. Пожар, испепеливший Москву в 1382 г., уничто­жил все эти сокровища московской пись­менности без остатка, чем и объясняет­ся редкость, почти единичность, рукописей бесспорно московского проис­хождения, восходящих к временам, предшествовавшим Тохтамышеву ра­зорению.
        После разорения в московских мо­настырях возобновилась усиленная переписка книг, количество наличных памятников письменности стало быстро восстанавливаться. Особенно большое значение имели два московских мо­настыря, основанных при митрополите Алексее: Чудов и Андроников. В Чудовом монастыре быстро образовалась собственная школа писцов. О ней дают представление две рукописи: «Книга о постничестве» 1388 г., написанная «...замышленьем архимандрита Якима, а писаниемь черньца Антонья», и «Книга Иова» 1394 г. 9)
        Эти московские рукописи резко отли­чаются от памятников середины XIV в. своим более тщательным исполнением. Обе они написаны на пергаменте в два столбца, украшены заставками и заглав­ными буквами звериного орнамента, но почерк писцов мелкий и выдержанный, свидетельствующий о том, что в Чудове монастыре уже создалась своя школа переписчиков. Таким же мелким, так сказать, бисерным почерком выполнена и рукопись, приписываемая самому митрополиту Алексею и вышедшая из того же Чудова монастыря.
        Школа писцов сложилась и в Андрониковом монастыре, где трудилась над перепиской книг группа монахов-писцов. В 1402 г. грешный Анфим (Онфим) переписал «Изборник», «...иже есть око церковное» в княжествующем граде великом Москве при державе великого князя Василия Дмитриевича, при митрополите Киприяне, в монастыре Андро­никове при игуменьстве Савине 10). В той же обители и почти с тем же предисло­вием была переписана «Книга слов Василия Великого» при державе вели­кого князя Василия Дмитриева сына «неким Василием». Анфим и Василий - монахи, работавшие и на заказ «добро-писцы», как их назвали бы наши источ­ники 11).В рукописи, написанной в Андро-никовом монастыре в 1402 г., нам бро­сается в глаза особая тщательность пись­ма и оглавление в конце книги, кото­рое должно облегчить нахождение нужного слова. Послесловие отмече­но особым красивым киноварным знач­ком.
        Вероятно, в московских монастырях и выработался тот своеобразный почерк, типичный для конца XIV - начала XV в., получивший название русского полуустава. Стремление ко всему нацио­нальному русскому, столь ярко проявив­шееся при Дмитрии Донском и нашед­шее свое выражение в героической борь­бе с татарами и в попытках установ­ления независимой русской митрополии, сказалось в московской письменности конца XIV столетия. Русские рукописи того времени отличаются не только

-155-

своим полууставным почерком от южно­славянских. В области орфографии за­метно желание упростить понимание древних памятников. Знаменитый Троицкий список «Русской Правды», напи­санный в XIV в.,- прекрасный образчик этого характерного направления. Он отличается не только большей правиль­ностью текста, но и тем, что писец его отказался от воспроизведения архаи­ческих форм языка.
        К тому же концу XIV в. относится и начало внедрения в нашу письмен­ность бумаги, которое также идет в пер-

«Школа писцов сложилась и в Андрониковом монастыре, где трудилась над перепиской книг группа монахов-писцов»

-156-

вую очередь через Москву. Нельзя счи­тать случайным тот факт, что первый русский памятник, написанный на бу­маге, - духовная Симеона Гордого. Москва быстрее поворачивалась в сторону нового материала, чем Новгород, еще долго державшийся дорогого, но тради­ционного письменного материала - пер­гамента, а стремление упростить и сделать более понятным евангельский текст, с чем мы встречаемся в мос­ковских памятниках 1354 и 1358 гг., напоминает нам о времени митропо­лита Алексея, ревностного поборни­ка национальных русских интересов и в области политики, и в области куль­туры.
        В XV столетии Москва окончательно делается крупнейшим центром русской письменности. Об этом мы узна­ем из письма Василия Дмитриевича Ермолина, которое он написал литов­скому писарю Якову, собиравшемуся купить в Москве полный годовой про­лог (собрание кратких житий и поуче­ний) в одном переплете, а также жития 12 апостолов в одном переплете («в одных досках»). Получив такой заказ, Ермолин ответил, что купить подобные рукописи в Москве можно, только они будут в различных переплетах («...кто будет таково написал, ин собе то и дер­жит, а на денги того не продаст»). По­этому лучше нанять «доброписцев», чтобы они сделали копии «...по твоему приказу с добрых списков». По этому по­воду издатель письма А. Д. Седельни­ков правильно пишет: «На Северо-Во­стоке не только лучше сохранили ста­рую письменность, на что указывают многочисленные находки древнейших памятников в рукописях великорусских XV и частью XVI вв., но и гораздо шире использовали переход к новым ее усло­виям» 12).
        Как видим, московские «доброписцы» имеют за собой длительную историю. Пожары и разорения уничтожили гро­мадное количество памятников московской письменности, но и то, что оста­лось, говорит о многом, прежде всего о Москве как об одном из крупнейших городских центров XIV -XV вв., не усту­павшем по своей письменной культу­ре Новгороду, а в некоторых случаях превосходившем его. Это будет на­глядно видно на примере московской литературы великокняжеского пери­ода.

 НАЧАЛО МОСКОВСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

        Московская письменность не имела столь глубоких корней, как новгород­ская. В конечном итоге Москва XII - XIII вв. все же была новым городом, лишенным такого богатства письменных традиций, как старые города, подобные Новгороду или Смоленску. Между тем условия для развития московской лите­ратуры в XIII в. были явно неблаго­приятными. Поэтому московская лите­ратура - явление сравнительно позднее и начинает оформляться только во второй половине XIV в., хотя отдельные записи московского происхождения от­носятся и к более раннему времени, к княжению Калиты и его преемников. В основном развитие московской лите­ратуры падает на конец XIV в., на прав­ление Дмитрия Донского и его ближай­шего наследника.
        По какому-то странному недоразуме­нию историки литературы отмечают все­го три московских литературных памят­ника конца XIV в.: 1) «Задонщину», 2) «Сказание или повесть о Мамаевом побоище», 3) житие Дмитрия Иванови­ча 13). По всей вероятности, это объяс­няется тем, что они сохранились в осо­бых списках и, за исключением жития Дмитрия Донского, не вошли в наши летописи. Между тем летописи сохра­нили нам и другие повести конца XIV в., когда-то существовавшие в отдельном виде, но теперь известные только по ле­тописям. Таковы сказания о Тохтамышевом нашествии. Добавим сюда хож­дения митрополита Пимена и иеродиа­кона Зосимы в Царьград, а также жи­тия митрополитов Алексея и Петра, и у нас получится достаточно внушительный список московской литературы конца XIV в.
        Предупредим заранее, что в нашем обзоре мы не преследуем специальные историко-литературные цели. Это дело специалистов и не по плечу автору данной книги. Однако отсутствие в наших ученых трудах сколько-нибудь полного обзора московской литературы застав­ляет нас выступить с таким очерком, без которого культурное значение ве­ликокняжеской Москвы останется осве­щенным неполно и неточно. Обзор мы начнем с тех произведений, возникно-

-157-

вение которых в конце XIV в. бесспорно. Таковы в первую очередь повести о Тохтамышевом разорении.

 ПОВЕСТИ О ТОХТАМЫШЕВОМ РАЗОРЕНИИ

        Разорение Москвы в 1382 г. и драма­тические подробности этого события по­вели к созданию целого цикла повестей. Наиболее известны обширные повести о Тохтамышевом нашествии, помещен­ные в Никоновской и Воскресенской летописях, но как раз они мало типичны для московской литературы XIV в. и представляют собой позднейшие пере­работки более ранних сказаний. Два сказания ближе всего по времени воз­никновения к трагедии 1382 г.
        Одно из них помещено в Симеоновской летописи и «Рогожском летопис­це», в основе которых лежит Московский летописный свод XIV в. В том и другом списке рассказ начинается словами: «Того же лета царь Токтамышь посла в Болгары и повеле христианскыя гости Русскыя грабити, а ссуды их и с товаром отнимати и провадити к себе на пере­воз» 14). Тохтамыш пошел «изгоном» (т. е. внезапным набегом) на Русскую землю, а суздальский князь Дмитрий Константинович послал к нему двух своих сыновей, Василия и Семена, кото­рые догнали татар у Рязани. Олег Ива­нович Рязанский обвел Тохтамыша во­круг своей земли и указал ему броды на реке Оке. Перейдя Оку и взяв Серпухов, татарские полчища устреми­лись к Москве. Великий князь Дмитрий Иванович отъехал в Кострому, а в Москве затворился литовский князь Остей, внук Ольгерда, «с множеством народа».
        Татары подошли к городу 23 августа, в понедельник, и стояли 3 дня, а на чет­вертый день вызвали Остея из города, убили его перед крепостными воротами и залезли на стены по лестницам 26 ав­густа, в 7 часов дня. Горожане укры­лись в каменных церквах, но татары раз­били церковные двери, перебили бегле­цов и разграбили церковное имущество. Не ограничившись Москвой, татары по­воевали другие русские города, но потер­пели поражение у Волоколамска от Владимира Андреевича Серпуховского. На обратном пути Тохтамыш взял Коломну и разорил Рязанскую землю. Через неко­торое время Дмитрий Донской и Влади­мир Андреевич въехали в Москву и уви­дели взятый и выжженный город, разо­ренные церкви, бесчисленное множество убитых и велели хоронить мертвых и платить за 40 похороненных мертвецов по полтине, а за 70 - по рублю, и всего было дано 150 рублей.
        Краткий рассказ о разорении Москвы изобилует такими подробностями, кото­рые, несомненно, обнаруживают хоро­шее знакомство с событиями. В частности - точная дата взятия Москвы, 26 августа, «в 7 час дни», указание на то, что суздальские князья нашли след Тох­тамыша на Серначе. Нас поражает осо­бая сдержанность автора по отношению к Тохтамышу и объяснение причин, по которым Дмитрий Донской не выступил против него в поход: «...ни подня рукы противу царя». Поэтому мы едва ли оши­бемся, если признаем, что рассказ написан еще при жизни Дмитрия Дон­ского, т. е. до 1389 г., скорее всего, каким-либо монахом, ибо автор особо отмечает гибель двух московских архи­мандритов и одного игумена.
        Второе сказание о Тохтамышевом разорении помещено в Ермолинской ле­тописи 15). Оно резко отличается от пре­дыдущего, хотя в некоторых деталях совпадает, в особенности в датах, что заставляет думать о каких-то записях о событиях 1382 г., использованных тем и другим сказанием. Рассказав сходно с первым сказанием о начале похода Тохтамыша, автор второго сказания говорит, что Дмитрий Донской «...нача полки совокупляти и поиде с Москвы, хотя противу татар, и бысть разно в князех русских: овии хотяху, а инии не хотяху, бяху бо мнози от них на Дону избиты». Только тогда великий князь пошел в Кострому, «...а во граде Москве мятежь бе велик». Сошелся народ, зазвонили во все колокола, «...и сташа суймом, а инии по вратом, а инии на, вратех на всех, не токмо пущати хотяху из града кромолников и мятежников, но и грабяху их». Между тем татары по­дошли к Москве и начали спрашивать о великом князе, «...есть ли он в граде». Горожане отвечали со стен, что его в го­роде нет. Утром татары подступили к Кремлю и начали стрелять из луков. Москвичи отвечали тоже стрельбой из луков и бросали камни. Однако татары сбили защитников со стен и попытались

-158-

взобраться на них по лестницам. Осаж­денные стойко оборонялись, лили на вра­гов кипящую воду, стреляли из «тюфя­ков» и пушек. Один же москвитин, суконник Адам, пустил с Фроловских ворот стрелу и убил славного ордынского князя, чем причинил великую пе­чаль самому Тохтамышу.
        Виновниками взятия города были суздальские князья, поклявшиеся, что Тохтамыш ограничится получением да­ров, если горожане выйдут к нему на-

«Виновниками взятия города были суздальские князья, поклявшиеся, что Тохтамыш ограничится получением даров, если горожане выйдут к нему навстречу...»

-159-

встречу. Татары напали на крестный ход у кремлевских ворот, влезли на сте­ны по лестницам и ворвались в город, перебили людей, «...тако же вся казны княжьския взяша, и всех людей, иже бяху со многых земль сбеглися, то все взяша». Татары разорили и другие горо­да, в том числе Переславль, но переславцы спаслись от гибели, бежав на озеро. Рассказав о поражении татар под Во­локом и возвращении Дмитрия Ивано­вича в Москву, сказание замечает, что за 80 погребенных трупов платили по руб­лю и всего издержали 300 рублей.
        Как и в первом сказании, перед нами выступает человек, хорошо осведомлен­ный о событиях, но в остальном два автора глубоко различны по своим интересам. В то время как автор первого сказания всецело вращается в церков­ной сфере, автор второй повести - человек светский. Уклончивая характеристика поведения Дмитрия Донского, не желавшего якобы поднять руку против царя, заменена точным указанием на рознь среди князей. В этих словах отражаются определенные факты. В 1388 г. великий князь разгневался на Владимира Андреевича Серпуховского и посадил в заточение многих его бояр 16). Во время набега Тохтамыша мы видим Владимира Андреевича стоящим на Во­локе отдельно от великого князя, уехав­шего в Кострому. Ярко рисуются перед нами и действия горожан против кра­мольников и мятежников, не устыдив­шихся самого митрополита Киприана, позорно бежавшего из города в 1382 г. 17)
        В ужасной трагедии, разыгравшейся в Москве, автор склонен винить прежде всего изменников, суздальских князей. Налицо и явное сочувствие автора к восставшему народу, брошенному боль­шими людьми, но готовому решительно сопротивляться. Датирующим указанием служит замечание о разорении Рязан­ской земли московскими войсками, что было для нее хуже татарской рати. В 1385 г. Дмитрий Донской помирился с Олегом Рязанским, и в летописях уже не встречается столь резких выра­жений, направленных против Олега, как раньше 18). По-видимому, вторая повесть о Тохтамышевом разорении составлена в 1382 -1385 гг. Недаром же в нее внесе­но ложное указание на бегство Киприа­на из Москвы, ибо Киприан во время на­шествия Тохтамыша находился в Твери. В 1382-1385 гг. Дмитрий был в ссоре с митрополитом, официальной виной ко­торого было нежелание сидеть в Москве в осаде. Автора повести мы не знаем, но можем сказать, что он близок к москов­ским горожанам, возможно, даже был горожанином.
        Оба сказания о Тохтамышевом на­шествии послужили материалом для но­вой повести о том же событии, более обширной и вошедшей в состав Воскресенской летописи и «Типографского летописца» 19). И в той и в другой летопи­си помещены в основном однородные повести о Тохтамышевом разорении, впрочем отличающиеся некоторыми де­талями, причем Воскресенская летопись содержит более осложненный и поздний текст, чем Типографская.
        На примере последней легко наблю­дать процесс создания сводной повести о Тохтамышевом разорении. Автор объе­динил обе ранние повести, выбросил из них кое-какие подробности и согласовал текст, прибавив от себя некоторые до­бавления фактического и словесного ха­рактера. Сделано это было, в общем, толково, хотя и не обошлось без ошибок. Так, первая повесть молчала о крестном ходе из городских ворот и говорила, что Тохтамыш «...оболга Остея лживыми речми» и убил его перед воротами, а вто­рая повесть сообщает уже о крестном ходе. Новая же редакция утверждает, что москвичи вышли из города «с князем своим», вслед за тем непоследовательно говорит, что «...князь их Остей преж того убьен бысть под градом».
        В целом же надо признать, что автор новой повести обладал определенными литературными навыками. Показатель­но, что он, как и его предшественник, мало интересовался церковными делами и даже пропустил имя игумена, погиб­шего в Москве (из первой повести о ра­зорении). Перед нами светский человек, интересы которого направлены в опреде­ленную область - в сферу борьбы мо­сковских черных и лучших людей. Впер­вые говорится, что граждане «сотвориша вече». Появляется мотив добрых и не­добрых людей. Первые молятся со слезами богу, а недобрые люди ходят по дворам, выносят из погребов господ­ские меды, пьют до великого пьянства и дерзко говорят: «Не устрашаемся по­ганых татар нахождениа, селик тверд град имуще, его же суть стены камены и врата железны». Автора удручает не столько гибель княжеской казны, сколь-

-160-

ко расхищение богатства «...сурожан, и суконников, и купцов, и всех людей». Москвич и горожанин чуется нам в пла­че о разорении Москвы, который вставляет автор в свою повесть как нагляд­ную иллюстрацию происшедшей траге­дии. Был раньше чуден град, и многое множество людей было в нем, кипел бо­гатством и славою, превзошел он все грады Русской земли честью многою, в нем князья и святители жили и по отшествии от мира сего погребались. В это же время изменилась доброта его и отошла слава его и уничтожение пришло на него; не было в нем видно ничего, но только дым и земля и много лежащих трупов, а церкви каменные огорели снаружи, выгорели и почернели внутри, полны крови христианской и мертвых трупов, и не было в них пе­ния и звону, никто к ним не приходил, и никого не осталось в городе, но было в нем пусто. Трудно датировать новую сводную повесть, но она появилась спус­тя немало времени после события, может быть, в начале XV в.
        Мотив недобрых людей, грабящих господские дома и похищающих сосуды, серебряные и дорогие скляницы, был еще усилен в новой редакции сводной повести о Тохтамышевом разорении, возникшей позднее и помещенной в Воскресенской летописи 20). Если более ранние повести говорили, что московский народ не пус­кал из города мятежников и крамоль­ников, пытавшихся бежать, то редакция Воскресенской летописи уже прямо на­зывает «народы, мятежницы, крамольницы» тех горожан, которые удержи­вали беглецов, стремившихся бросить родной город. Таким образом, кра­мольниками делаются не беглецы, а за­щитники Москвы.
        Такая тенденция получила развитие в двух близких по содержанию сводных повестях о Тохтамышевом разорении, помещенных в Никоновской летописи. Там «...воссташа злыа человецы друг на друга и сотвориша разбои и грабежи велии» 21). Сводная повесть возникла поздно, когда воспоминания о событиях стерлись, а московские горожане посте­пенно теряли свои прежние вольности. Поэтому главной причиной гибели Моск­вы признано несогласие среди горожан, упивавшихся вином и постыдным обра­зом дразнивших со стен татарские пол­чища. Не без огорчения надо отметить, что эти поздние повести, уже исказившие действительность, наиболее извест­ны в нашей литературе и часто цити­руются, хотя относятся не к XIV, а к XV столетию.

 «ХОЖДЕНИЕ ПИМЕНА» И «ПОВЕСТЬ О МИТЯЕ»

        В отличие от повестей о разорении Москвы в 1382 г. «Хождение Пимена» может быть приписано определенным авторам. «И повеле митрополит Пимен Михаилу владыце Смоленскому да Сер­гию архимандриту Спасскому, и всякож-до, аще кто хощет, писати сего пути шествование, все, како поидоша, и где что случится, или кто возвратися, или не возвратися вспять, мы же сиа вся писахом». Автором хождения, впрочем, был не смоленский владыка и не спасский архимандрит, а Игнатий, связанный какими-то отношениями со смоленским епископом Михаилом. Это не лишает нас права считать хождение Пимена па­мятником московской литературы, так как Игнатий чужд каким-либо смолен­ским интересам и верно исполнял заказ митрополита писать «сего пути шество­вание». Оставшись с москвичами в Кон­стантинополе, несмотря на отъезд смоленского епископа Михаила и нового митрополита Киприана, Игнатий продол­жал служить сорокоусты по душе умер­шего Пимена, сторонником и прибли­женным которого он, по-видимому, являлся 22).
        Автор хождения тщательно отмечает события дальнего путешествия Пимена, немногословно, но красочно описывает природу донских берегов и прилегающей к ним местности.
        Рязанские бояре провожали митро­полита до урочища Чур-Михайлово, крайнего пункта Рязанской земли, и здесь простились с путешественниками. Дальнейшее следование по Дону каза­лось путникам «печальным и унылнивом», кругом не было ни сел, ни городов, все было пусто. Только встречалось мно­го зверей и птиц: коз, лосей, волков, лисиц, выдр, медведей, бобров, орлов, гу­сей, лебедей, журавлей, - «...и бяше все пустыни великиа». На устье Воронежа митрополита встретил князь Юрий Елец­кий со своими боярами. Дальше начи­нались степи, населенные татарами-ко-

-161-

чевниками, где паслись их бесчисленные стада, «...толико множество, яко же умь превосходящь».
        Язык Игнатия простой и в то же время необыкновенно образный. Автор нередко прибегал к сравнениям для того, чтобы пояснить свой текст, и эти сравнения порой сделали бы честь круп­ному художнику. У Тихой Сосны пут­ники видят «столпы каменны белы» (известные меловые горы), дивно и крас­но стоят они рядом, точно небольшие стога, белые и светлые («...видехом стол­пы камены белы, дивно же и красно стоят рядом, яко стози малы, белы же и светли зело, над рекою над Сосною»). Впервые встретившиеся толпы татар по­казались Игнатию такими же многочис­ленными, «якоже лист и якоже песок». Красочно говорится о горах на мало­азиатском берегу, мимо которых они проплывали: горы были высокие, и на половине их высоты неслись облака («...тамо горы высоки зело, в половину убо тех гор стирахуся облаки, прехо­дяще по воздуху»). Без всякой лишней риторики рассказывает Игнатий и об опасном нападении на русский корабль, совершенном в Азове итальянскими кре­диторами Пимена. Был великий топот на палубе, но не все знали (что слу­чилось), мы вышли и видим великое смятение. И сказал епископ мне, Игна­тию: «Что, брат, так стоишь без всякой печали?» А я сказал: «Что это такое, господин мой святой?» И он отвечал: «Это фряги из города Азова пришли», - и, взяв, сковали господина нашего, мит­рополита Пимена.
        Чтобы написать такое произведение, каким является «Хождение Пимена», носящее все черты повести о путешест­вии, а не простой маршрутной справки, надо было обладать литературными на­выками. В сочинении Игнатия преобла­дает мирская, а не церковная стихия. Автор записывает виденное, не прибе­гая к помощи цитат из церковных книг, как это станут делать московские писа­тели XV в.
        Гражданский характер московской литературы XIV в. с ее реалистическим содержанием нашел свое отражение даже в таких сочинениях, которые были явно связаны с церковными темами, - имеем в виду «Повесть о Митяе». Она испытала обычную судьбу москов­ских произведений. Ее подправили и расширили в сторону тенденциозного опорочивания неудавшегося ставленника на митрополию.
        Древнейшая редакция повести, поме­щенная в «Рогожском летописце», написана уже во враждебном тоне по отношению к Митяю, но не заключает еще в себе каких-либо недостоверных черт. В ней говорится, что после смерти митрополита Алексея на его место по желанию великого князя был возведен архимандрит Михаил, прозванный Митяем. Еще не поставленный в митропо­литы, он носил митрополичью одежду «...и все елико подобает митрополиту и елико достоить, всем тем обладаше». Митяй предлагал Дмитрию Донскому, чтобы русские епископы поставили его на митрополию без обращения к константинопольскому патриарху, что вы­звало протест со стороны суздальского епископа Дионисия. Тогда Митяй поехал в Царьград, но внезапно умер на кораб­ле в виду самого города и был погребен в Галате.
        Спутники Митяя решили обманом посвятить Пимена, архимандрита переславского, и написали к патриарху от имени великого князя грамоту на чистом куске пергамента, данном на всякий случай Митяю от Дмитрия Донского и скрепленном великокняжеской пе­чатью. Пимен был поставлен в митро­политы, но не принят великим князем, вызвавшим в Москву его соперника Киприана и отправившим Пимена в заточе­ние в Чухлому 23).
        Характерно, что эта ранняя повесть еще сохраняет лестную характеристику Митяя. Нареченный митрополит был из числа коломенских попов. Высокого рос­та, плечистый, видный на лицо («рожаист»), он отпустил большую плоскую и красивую бороду, был речист на слова, имел приятный голос, хорошо знал гра­моту, умел петь и читать, говорить по-книжному, «...всеми делы поповьскими изящен и по всему нарочит бе». Заме­чательнее всего, что повесть о Митяе, написанная человеком, прекрасно осве­домленным в церковной жизни, лише­на всякого церковного налета в смысле использования библейских текстов и мо­литв, которыми так злоупотребляют позднейшие авторы. Точность и ясность, отсутствие риторики ярко выделяют по­весть о Митяе и заставляют думать, что она возникла очень рано, может быть, в те годы, когда Киприан и Пимен все еще были соперниками на митро-

-162-

полию. Недаром же, говоря о ссылке Пимена на Чухлому и оттуда в Тверь, автор замечает: «...господня есть зем­ля и конци ея», - точно хочет ска­зать, что для Пимена везде найдется место.
        В более полном, но явно поздней­шем виде «Повесть о Митяе» имеется в Никоновской летописи, где она уже носит черты редакторской правки в смысле опорочивания Пимена как сопер­ника Киприана.

 СКАЗАНИЯ О КУЛИКОВСКОЙ БИТВЕ

        Московская литература с самого на­чала носила политический характер. По­этому нет ничего удивительного в том, что особенно большой цикл сказаний возник в связи с Куликовской битвой 1380 г. - крупнейшим политическим со­бытием XIV в. С. К. Шамбинаго посвя­тил этому циклу специальное исследование, основанное на изучении множества памятников 24). Однако эта ученая работа мало удовлетворяет современного чита­теля. Занятый главным образом изуче­нием формы и сходства литературных образов, С. К. Шамбинаго уделил мало места вопросу о том, когда и где возник­ли сказания о Мамаевом побоище. Он разделил все сказания о Куликовской битве, или Мамаевом побоище, на сле­дующие группы: 1) летописную повесть о Мамаевом побоище, созданную в конце XIV в. по образцу повести об Александре Невском; 2) «Задонщину» (называемую автором «Поведанием»), ко­торая была написана в начале XV в. рязанским иереем Софонием; 3) первую редакцию сказания (в Никоновской ле­тописи), составленную после 1425 г. и дошедшую до нас в обработке XVI в., вторую редакцию сказания (в Вологодско-Пермской летописи) конца XVI в., третью редакцию сказания, развивавшуюся с XVI в., нако­нец, четвертую редакцию сказания начала второй половины XVII столетия 25).
        Таковы, скажем прямо, плачевные для историка результаты исследования. С. К. Шамбинаго ищет риторические наращивания и легендарные подробности, не желая ответить на вопрос, каким образом имена и названия местностей конца XIV в. могли внезапно появиться под рукой редакторов XVI-XVII вв. А насколько поспешны выводы автора, видно из того, что вторую редакцию сказания он преспокойно относит к кон­цу XVI в., тогда как самая Вологодско-Пермская летопись, где помещена эта редакция, возникла в середине XVI в. и известна нам в списках второй поло­вины XVI в. Выходит, что сказание моложе той летописи, куда оно внесено в готовом виде: другими словами, писцы переписали сказание за 20-30 лет до его возникновения 26).
        Неудивительно, что результаты ис­следования С. К. Шамбинаго были под­вергнуты серьезной критике. А. А. Шах­матов пришел к мысли, что летописная повесть о Мамаевом побоище была сос­тавлена через год-два после Куликов­ской битвы, хотя и не дошла до нас в первоначальной редакции. Тогда же возникла официальная реляция о походе великого князя. Одновременно при дворе Владимира Андреевича Серпуховского появилось описание битвы, прославляв­шее Владимира и двух Ольгердовичей, близкое по стилю к «Слову о полку Игореве». В начале XV в. на основе этого «Слова о Мамаевом побоище» и «Слова о полку Игореве» возникла «Задонщина». В начале XVI в. для митрополичьего летописного свода составляется «Ска­зание о Мамаевом побоище». Сказание, которое не дошло до нас в чистом виде, восстанавливается путем сравнения трех его первых редакций 27).
        Не все ясно в схеме А. А. Шахмато­ва, но она начерчивает путь, которому последуют будущие работы, ибо близость трех редакций «Сказания о Ма­маевом побоище» очевидна, а подроб­ности о великой битве так многочислен­ны и жизненны, что их нельзя объяснить риторическими отступлениями и вы­думками, поэтому надо предполагать су­ществование письменных записей о Ку­ликовской битве.
        В задачу этой работы не входит изу­чение литературной судьбы редакций сказания и их взаимоотношений, но для нас драгоценны те подлинные черты московской литературы XIV в., которые сохранились в этих сказаниях и еще различимы под пластами позднейшего времени. С этой точки зрения мы и будем рассматривать произведения, посвящен­ные Мамаеву побоищу, прежде всего «Задонщину».

-163-

 «ЗАДОНЩИНА»

        Внимание историков литературы дав­но было обращено на «Задонщину», и тем не менее нельзя сказать, чтобы итоги изучения ее были вполне удовлетворительными. Большинство исследова­телей интересовались вопросом о подра­жательности этого памятника, связанно­го со «Словом о полку Игореве». С. К. Шамбинаго так и пишет: «Это про­изведение, носившее обычные названия Слова или Сказания, но получившее потом название Поведания, было написано в подражание «Слову о полку Игореве», с сохранением не только его образов и выражений, но и плана» 28). Происхождение «Задонщины» соотно­сится им с авторством Софония, иерея, рязанца, названного в одном списке брянским боярином. В книге С. К. Шам­бинаго изображается приезд южного уроженца в Рязань, куда привозится ру­копись «Слова о полку Игореве», а мо­жет быть, целая библиотека 29). У Н. К. Гудзия автором «Задонщины» является также брянский боярин, «...ви­димо, приверженец Дмитрия Брянского, участника коалиции против Мамая, а потом рязанский священник» 30). «Задонщине» посвящен и новый труд на фран­цузском языке А. Мазона, который восх­валяет ее с целью доказать, что она была источником «Слова о полку Игореве», рассматриваемого А. Мазоном как под­ложное произведение, составленное в конце XVIII в. 31)
        В настоящее время вопрос о проис­хождении «Задонщины» все более при­влекает к себе исследователей, тем бо­лее что найден еще новый список этого сочинения. Лично мне он был известен давно по работе над летописцами Госу­дарственного Исторического музея. Но­вый список «Задонщины» включен в сос­тав Новгородской 4-й летописи типа списка Дубровского (рукопись музейского собрания № 2060). Значение но­вого списка понятно само собой, если принять во внимание, что из известных списков этого произведения два отно­сятся к XVII в., один (неполный) - к XV в. Наш список середины XVI в. самый полный и исправный, в основном сходный со списком Ундольского 32).
        Текст «Задонщины» вставлен в лето­писный рассказ о Куликовской битве. Поэтому он и оставался малоизвестным. В начале говорится: «В лето 6887. Похвала великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его князю Владимеру Ондреевичю, внегда победиша пособьем божиим поганаго Мамая со всеми его силами». После этого следует текст летописной повести «о нахождении Мамая», преры­вающийся на повествовании о посылке Дмитрием Донским за князем Влади­миром Андреевичем и воеводами. Тут на­чинается «Задонщина»: «И потом списах жалость и похвалу великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его князю Владимеру Ондреевичю. Снидемся, братие и друзи, сынове рустии, съставим слово к слову и величим землю Рускую...»
        А. Д. Седельников написал интерес­ную статью, в которой связывает «За­донщину» с псковской письменностью, но доказательства его шатки и стоят да­леко от самого текста «Задонщины». А между тем ряд штрихов, разбросан­ных в «Задонщине», говорят о том, что автор писал ее в годы, близкие к Кули­ковской битве. Он был прекрасно осве­домлен о жизни высших московских кругов. Так, в слове появляются москов­ские «болярыни», жены погибших вое­вод: жена Микулы Васильевича - Марья, жена Дмитрия Всеволожского - тоже Марья, Федосья - жена Тимофея Валуевича, Марья - Андрея Серкизовича, Оксенья (или, по списку Ундоль­ского, Анисья) - жена Михаила Анд­реевича Бренка. Надо предполагать хо­рошую осведомленность автора в мос­ковских делах, чтобы объяснить появле­ние списка боярских жен, интересного и понятного только для современников. Конечно, не позднейшему автору при­надлежат и такие слова, описывающие грозную русскую рать: «Имеем под со­бою борзыя комони, а на себе золоченыя доспехы, а шеломы черкасьские, а щиты московскые, а сулицы ординские, а чары франьския, мечи булатныя» 33). «Сильный», «славный», «камен­ный» город Москва, быстрая река Моск­ва стоят в центре внимания автора.
        Нашим выводам как будто противоре­чит указание на Софония Рязанца как на автора сказания. Но уже С. К. Шам­бинаго отмечал, что в тексте «Задонщины» иерей-рязанец Софоний (в нашем списке Ефонья) упоминается в третьем лице, словно автор какого-то другого произведения, в новом списке же о нем говорится так: «И яж помяну Ефонья, ерея рязанца, в похвалу песньми и гусле-

-164-

ными и буяни словесы» 34). Соображе­ния историков литературы о происхож­дении Софония ничего не меняют в мос­ковском характере произведения. Ведь во всех русских городах прозвища «рязанец», «володимерец» и т. д. дава­лись тем людям, которые осели в чужом городе. Москвич не писал себя москвитином в Москве, а звал себя так в другом месте. Поэтому прозвище Рязанец нисколько не противоречит тому, что Софоний был москвичом, если только имя его не было надписано на «Слове о пол­ку Игореве», которым воспользовался автор «Задонщины», приписав ему сос­тавление этого произведения (а также взяв оттуда гусленые и буяные сло­веса).
        Для нас важен прежде всего вопрос: когда была написана «Задонщина»? Ис­торики литературы отвечают на это общими словами о составлении произведения в начале XV в., тогда как в тексте памятника мы имеем довольно точное датирующее указание. В сводном тексте С. К. Шамбинаго интересующий нас отрывок, переставленный им на другое место, звучит так: «Шибла слава к морю, чу, и к Кафе, и ко Царю граду, что Русь поганых одолеша» 35). Приведенная фраза отсутствует в Кирилло-Белозерском списке, а в списке Ундольского читается в неисправном, но существенно ином виде, чем приводит ее С. К. Шам­бинаго. В нем находим слова: «А слава шибла к Железным вратам, к Караначи, к Риму, и к Сафе, по морю, и к Которнову, и оттоле к Царюграду».
        Правильно восстановив чтение «к Кафе» вместо «к Сафе», С. К. Шамбина­го выбросил из текста малопонятные слова «к Которнову», а в них-то и заключаются важные датирующие указания. Действительно, в Музейском списке чи­таем: «Шибла слава к Железным вратом, к Риму и к Кафе по морю и к Торнаву и оттоле к Царюграду на похвалу: Русь великая одолеша Мамая на поле Куликове» (Л. 219 об). Эти слова в сов­сем испорченном виде читаются в Сино­дальном списке: «Шибла слава к морю и (к) Ворнавичом, и к Железным вра­том, ко Кафе и к турком и ко Цару-граду» 36).
        Легко заметить, что фраза о славе ме­нялась при переписке, и некоторые названия становились непонятными. Непо­нятное в списке Ундольского - «Караначи» (в Синодальном - «к Ворнави­чом») обозначает «к Орначу», под кото­рым надо понимать Ургенч в Средней Азии 37). Железные ворота - это, скорее всего, Дербент, но что значит Которному? Музейский список дает понять текст списка Ундольского: надо читать «ко Торнову» (в Музейском списке - «к Торнаву»). Под таким названием нельзя видеть иной город, кроме Тырново, столицы Болгарии. Известно, что последнее Болгарское царство было за­воевано турками в 1393 г., когда пал и Тырнов. Значит, первоначальный текст «Задонщины» составлен не позднее это­го года.
        Наш вывод можно подтвердить и дру­гим соображением. В полных списках «Задонщины» показано от Калатския рати до Мамаева побоища 160 лет. Нет никакого сомнения, что «Задонщина» имеет в виду битву на Калке, с которой была спутана битва на Каяле, прослав­ленная в «Слове о полку Игореве». Битва на Калке произошла, по нашим летописям, в 6731 г. (Лаврентьевская) или 6732 г. (Ипатьевская). В московских летописях обычно принимали вторую дату (см. Троицкую, Львовскую и др.). Прибавим 160 лет к 6732 г., получим 6892 г., что равняется в переводе на наше летосчисление 1384 г. Между тем в лето­писях 6888 г. постоянно указывается как дата Куликовской битвы. Конечно, можно предполагать ошибку в исчисле­нии времени, но ничто не мешает нам видеть в этом и определенный датирую­щий признак, относящий составление памятника к 1384 г.
        «Задонщина» впитала в себя многие черты московской жизни XIV в. Поэтому в ней Северо-Восточная Русь носит на­звание Залесской земли, как и в других памятниках того времени. Москва ве­личается «славным градом», река Моск­ва - «быстрой», «меды - наши сладкие московские», щиты - «московские». Особый подражательный характер «За­донщины» и ее небольшие размеры не дали ее автору возможности широко раз­вернуть московские мотивы, но и без того «Задонщина» может считаться па­мятником московской литературы по преимуществу, каково бы ни было проис­хождение автора.

-165-

«Русь великая одолеша Мамая на поле Куликове...»

-166-

 «СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ»

        «Задонщина» как поэтическая по­весть была распространена мало. Не­сравненно большее распространение по­лучили списки особого «Сказания о Ма­маевом побоище», разделенные С. К. Шамбинаго на четыре редакции. Сказания эти сложного состава и пред­полагают какую-то общую основу, так как последовательное происхождение редакций не доказано С. К. Шамбинаго. Общее впечатление от сказаний небла­гоприятное: они кажутся громоздкими и неясными. Множество недомолвок и ошибок, длинных и нескладных вставок из церковных книг в виде тек­стов и молитв испещряют повествова­ние. Имеются и прямые искажения дей­ствительных событий. Например, явным подлогом являются беседы митрополита Киприана с Дмитрием Донским, так как известно, что Киприан не имел прямо­го касательства к Куликовской битве.
        И тем не менее за всеми особен­ностями различных редакций о Мамае­вом побоище в них обнаруживаются чер­ты, восходящие к какому-то древнему тексту, близкому ко времени Дмитрия Донского и Куликовской битвы.
        Видя в тех списках сказаний, где появляются какие-либо новые дополне­ния о Куликовской битве, только рито­рические распространения и заимст­вования из устной традиции, С. К. Шам­бинаго считает более древними тексты, помещенные в Никоновской и Вологодско-Пермской летописях. Поэтому внимание исследователя едва привлекает Уваровский список сказания третьей ре­дакции, хотя этот список украшен цита­тами из народной поэзии, сохраняю­щими даже песенный склад 38). Не вы­зывает у него интерес и сборник Соко­лова XVII в., несмотря на то, что он отклоняется от общей схемы 39). Между тем в этом списке читаем слова: «...земля стонет необычно в Цареграде и в Галади, и в Кафе, и в Белеграде» 40). Исследователь все время занят мыслью доказать позднее происхождение редак­ций сказаний о Мамаевом побоище, что заставляет его отказываться от возмож­ности найти в их основе древнее повест­вование. Возникает вопрос, кто и когда мог написать о Царьграде, Кафе, Галате и Белграде с таким знанием дела. Уже в XVI а Галата и Кафа не имели того большого значения, как раньше. Было же время, когда Галата являлась конечной целью для поездок московских купцов, а Кафа и Белград (Аккерман) служили для них промежуточными пунктами. И это было не позже первой половины XV в. Как же такие подробности могли принадлежать редактору, жившему в XVII в.?
        Очевидна древняя основа сказаний о Мамаевом побоище не в риторических, а в подлинно исторических деталях. Для доказательства этой мысли я воспользу­юсь как текстами, опубликованными С. К. Шамбинаго, так и текстом Забелинской рукописи № 261, часть которой под названием «Новгородского хроно­графа» была мною издана в «Новгород­ском историческом сборнике» 41). Не­смотря на позднее происхождение тек­ста сказания в «Новгородском хро­нографе», он содержит важные данные для заключения о древнем источнике.
        В нынешнем виде «Сказание о Ма­маевом побоище», помещенное в «Нов­городском хронографе», представляет собой сводный текст. Он начинается летописной повестью о побоище, имею­щейся в Новгородской 4-й летописи. После слов «...совокупитися со всеми князи русскими и со всеми силами» следует текст «Сказания о Мамаевом по­боище», начинающийся так: «В то же время слышав же князь Олго Рязанский, яко царь Мамай качует на реке на Вороножи на броду».
        Сводное сказание в основном примы­кает к «Сказанию о Мамаевом побоище», помещенному в Никоновской летописи, но он полнее последнего и имеет все черты текста, составленного на основании, по крайней мере, двух источников, причем объединенных весьма небрежно.
        В нашу задачу вовсе не входит выяс­нение происхождения сводного текста. Нам важно доказать другое: что свод­ный текст сохранил некоторые древние черты, восходящие по происхождению к очень раннему времени, и что эти черты нельзя объяснить позднейшими вставками, распространениями текста и т. д. Иными словами, основа сказа­ний о Мамаевом побоище гораздо более древняя, чем кажется С. К. Шамбинаго и некоторым другим исследователям, и, скажем прямо, гораздо более интересная и свежая по сравнению с позднейшими текстами. Заметно, что сводный текст явно соединял разные источники, кото-

-167-

рые различаются между собой и своим стилем. Одним из них был рассказ, изобилующий подробностями, записан­ными еще во времена, близкие к Куликовской битве, когда не успела заглох­нуть устная традиция.
        Для подтверждения нашей мысли ограничимся несколькими справками. Например, в сказании так называемой третьей редакции (по С. К. Шамбина­го) говорится о посылке в степь на­встречу татарам Родивона Ржевского, Андрея Волосатого, Василия Тупика, Якова Ослебятева «...и иных с ними крепкых юнош» 42). Между тем С. К. Шамбинаго весьма недоумевает по поводу слов «Задонщины», вложен­ных в уста Осляби: «...пасти главе твоей на сырую землю, на белую ковылу, а чаду твоему Иакову лежати на траве ковыле» 43). Упоминание о посылке отряда имеется и в сводном тексте, с до­бавлением: «70 человек». Реальность имен перечисленных юношей доказы­вается наличием среди них Якова Осле­бятева, так как боярин Родион Ослябя известен по летописи 44). Не поняв текст, С. К. Шамбинаго заменил слово «чаду» и поставил здесь «брату», так как слово «чаду» лишено смысла. Но в Музейском списке «Задонщины» читаем: «...уже голове твоей летети на траву ковыль, а чаду моему Якову на ковыле земли не лежати» . И это вполне понятно в устах Осляби по отношению к его «чаду» (сыну) - Якову Ослебятеву.
        В третьей редакции сказания мы на­ходим и следующую любопытную по­правку, показывающую, как изменялся и становился непонятным более ранний текст. В частности, речь идет о движе­нии Мамая: «...не спешит бо царь того ради итти - осени ожидает». В свод­ном тексте читаем обратное: «...спешит царь - осени требует». Стало быть, имеется в виду дань («осень»), кото­рую требует царь.
        Замечательное указание на отдель­ные черты большей древности некото­рых текстов сводного сказания находим в списке гостей-сурожан, взятых Дмитрием Донским в поход против татар. В сводном тексте видим следующие име­на: «Василия Капию, Сидора Олуферьева, Константина Петунова, Козму Ховрина, Онтона Верблюзина, Михаила Са-ларева, Тимофея Везякова, Дмитрия Чермного, Дементия Саларева» 46). Нас привлекает прежде всего имя Козмы Ховрина как родоначальника Ховриных, происхождение которых от богатых гостей - крымских выходцев - куда более вероятно, чем родственно древо от некоего князя Стефана и Крыма. В других же списках здесь читаем малопонятное: Коврю (Ковырю) и т. д. На месте Семена Онтонов находим Онтона Верблюзина. Что это - не ошибка, а более древняя традиция, - свидетельствует следующая справка. Житие Сергия знает гостя Семена Онтонова, родившегося по предсказанию игумена Сергия. Онтонов говорил о Сергии, что игумен «...любовь и благодетельство име к родителем моим» 47). Семен Онтонов жил и действовал в первой четверти XV в., спустя 30-40 ле после Куликовской битвы, а Онтон Верблюзин - его отец. Последующие переделки вставили Семена Онтонова на место Онтона Верблюзина, так как первый был известен по житию Сергия. Поздний текст «Новгородского хронографа» как видим, сохраняет раннюю традицию.
        В сказании так называемой третьей редакции читаем о двух братьях Ольгердовичах, ненавидимых отцом «мачехи ради» 48). В сводном тексте обнаруживаем иное: «...отцем ненавидими бяше обое, ноипаче боголюбивы, вместе бо крещение прияли есте от мачехи своея от княгини Анны» 49). Речь идет о реальном лице. Анна Святославовна была женой Ольгерда и христианкой 50). Обычный мотив злой мачехи вытеснил обратный факт - согласия мачехи с взрослыми пасынками.
        Полное непонимание первоначального текста в редакциях, известных С. К. Шамбинаго, наблюдаем и далее. Один из Ольгердовичей говорит в сводном сказании: «Приидоша ко мне вестницы от Северки, ту бо хощет князь великий Дмитрей Иванович ждати безбожного царя Мамая» 51). Известно, что река Северка, впадающая в Москву справа, служила местом, где русские войска не раз встречали татар. В изданных редакциях и отчасти в самом «Новгородском хронографе» появляется уже Северская земля (Северы), т. е. Черниговщина, что делает текст почти бессмысленным.
        Приведенные примеры, может быть позволяют более тщательно отнестись к показаниям сводного сказания и других поздних текстов и не видеть в них толь-

-168-

ко риторические украшения. Тексты ска­зания согласно изображают достойное поведение Дмитрия Донского на поле битвы. Его долго не могли найти после боя, обнаружили «...бита велми, едва точию дышуща под новосеченым древом, под ветми лежаще, аки мрътв». В поис­ках Дмитрия участвовали (по Никоновской летописи) Федор Зернов или Морозов и Федор Холопов, «бяху же сии от простых суще» 52). В сказании третьей редакции названы Федор Сабур и Григорий Холопищев, «оба родом кост­ромичи» 53).
        В сводном тексте содержится описа­ние того же эпизода, сильно отличаю­щееся в деталях от вышеприведенного. Когда Владимир Андреевич стал спрашивать, не видел ли кто великого князя, нашлись три «самовидца». Первый был Юрка-сапожник, сказавший, что видел, как великий князь сражался железной палицей, вторым был Васюк Сухоборец, третьим - Сенька Быков, четвертым - Гридя Хрулец 54). Перед нами имена безвестных героев Куликовской битвы, в их числе ремесленник-сапожник. Нель­зя лучше представить себе всенародность ополчения, бившегося на Кулико­вом поле, чем назвав эти имена.
        Почему же они выпали у поздней­ших авторов? Потому что имена их ни­чего не говорили и, может быть, даже казались малопристойными чопорным московским книжникам. Поэтому пятый «самовидец», о котором в «Новгород­ском хронографе» сказано: «...у князя Юрья некто есть имянем Степан Новосельцев», - стал в третьей редакции ска­зания князем Стефаном Новосильским, тогда как вторая редакция говорит о нем еще просто: «Юрьевской же уноша некто Степан Новосилской» 55). Так терялась первоначальная действительная основа событий под пером позднейших ре­дакторов.
        Историк не может пройти мимо и другого интересного факта. Современ­ные тексты сказаний в его различных редакциях носят на себе черты, по край­ней мере, трех разнородных повествова­ний. В них вошли: 1) прозаический рассказ о Куликовской битве; 2) поэти­ческое произведение о Донском по­боище; 3) риторическое повествование о переговорах Олега и Ягайла с Мамаем

«Вот перед нами русские полки изготовились к бою...»

-169-

и вставки из церковных книг. В мою задачу не входит рассмотрение этих отдельных частей, являющееся делом историков литературы. Гораздо важнее отметить, что риторические украшения сказания и их церковный характер представляют самый поздний пласт, нас­лоившийся на текст сказания; пласт, в котором имеются уже явные искаже­ния и выдумки, подобно рассказу об участии митрополита Киприана в под­готовке борьбы с Мамаем. Подлинные исторические черты, порой искаженные нашими списками, содержат только пер­вые два слоя сказания, они и есть древнейшие. Наш вывод, впрочем, не заключает ничего особенно нового. Он только примыкает к выводам А. А. Шах­матова о существовании официальной реляции о походе Дмитрия Донского и поэтического описания битвы, родст­венного со «Словом о полку Игореве».
        С. К. Шамбинаго считал поэтиче­ские места сказания о Мамаевом побои­ще заимствованными из «Задонщины», но не обратил внимания на то, что в этих предполагаемых заимствованиях в сказании мы не найдем сходства с тек­стами «Слова о полку Игореве». А ведь нельзя предполагать, что составитель сказания выбрал из «Задонщины» только то, что не было заимствовано из «Сло­ва». Однако указанный факт будет нам понятен, если признать, что и «Задонщина» и сказание черпали из одно­го общего источника - того поэтическо­го описания, которое, по мнению А. А. Шахматова, было составлено вско­ре после события. Оно отличалось не­обыкновенной красотой и стояло вне зависимости от «Слова о полку Игоре­ве». Приведем два-три отрывка из «Задонщины» в переводе на современный язык. Вот перед нами русские полки изготовились к бою. Время ведреное и ревут стяги, наволоченные золотом, и простираются хоботы 56) их, как облака тихо трепещут, точно хотят промолвить. Богатыри русские, как живые хоругви, колеблются; доспехи русских сынов, как вода всебыстрая колебалася, а шеломы их на головах, как утиные головы, (как) роса во время ведра светилися, еловцы 57) же шеломов, как пламя огненное го­рит 58).
        Возьмем и другое описание из того же сказания, стоящее вне связи со «Словом о полку Игореве»: «А уж соко­лы, белозерские ястребы рвались от златых колодок, ис каменного града Москвы, возлетели под синие небеса, возгремели золочеными колокольчиками на быстром Доне» 59).
        Остатки этой поистине высокой по­эзии дошли до нас и в прозаических текстах сказаний о Мамаевом побоище. Дмитрий Иванович и воевода Волынец вышли ночью в поле и увидели такую картину: слышали они стук великий и клич, точно гром гремит, трубы многие гласят, а позади их точно волки грозно воют, великая была гроза, необычная, а на правой стороне вороны кричали, слышались великие голоса птичьи... По реке же Непрядве точно гуси и лебеди крыльями плескали необычно, грозу возвещая 60).
        Позднейшие наслоения церковного характера исказили первоначальный па­мятник московской поэзии XIV в., и только под верхними слоями мы разли­чаем его жизнерадостную и светлую основу, гражданский, светский характер, типичный для московской литературы времен Дмитрия Донского.
        Конечно, развитие московской лите­ратуры продолжалось и в XV в., но она приобретает уже существенно иной ха­рактер, чем раньше. Московские произведения XV в. все более уснащаются выписками из церковных книг и благо­честивыми рассуждениями. Объяснение этому явлению найдем в бурных собы­тиях первой половины XV в., погло­щавших все силы и внимание москов­ских князей, а также и в том, что на место русских, подобных Алексею, Михаилу (Митяю) и Пимену, на москов­ской митрополии воссели чужеземцы - Киприан и Фотий, люди образованные, но чуждые русской стихии. Особенно печальным для московской литературы было влияние литературных вкусов Кип­риана, ловкого и бесчестного интригана, напрасно возведенного в ранг реформа­тора русской письменности историками древнерусской литературы. Особой без­дарностью в повестях о Мамаевом побоище и Тохтамышевой рати отли­чаются как раз тексты, где появляется имя Киприана как участника собы­тий.

-170-

«Позднейшие наслоения церковного характера исказили первоначальный памятник московской поэзии XIV в. ...»

-171-

 ПРИМЕЧАНИЯ

        1) Соболевский А. И. Образованность Московской Руси XV-XVII веков: Речь, читанная на го­дичном акте Санкт-Петербургского университета 8 февраля 1892 г. 2-е изд. М., 1894. 26 с; Лихачев Д. С. Просвещение // Лихачев Д. С. Культура Руси эпохи образования Русского национального государства. М., 1946. Гл. II. С. 44-56.
        Коммент.: По данному вопросу между Д. С. Лихачевым и М. Н. Тихомировым ве­лась полемика на страницах журнала «Вопросы истории». М. Н. Тихомиров написал рецензию на вышеназванную книгу Д. С. Лихачева (1947. № 4. С. 119-122), Д. С. Лихачев направил письмо в редакцию (Лихачев Д. С. Ответ проф. М. Н. Тихомирову // Там же. 1947. № 11. С. 154-157). Рецензия переиздана: Тихомиров М. Н. Культура Руси эпохи обра­зования Русского национального государства // Тихомиров М. Н. Русская культура X-XVIII вв. М., 1968. С. 244-250.
        2)Например, жалованную грамоту великой княги­ни Софьи Витовтовны подписал «великие княгини дьяк Матфей», грамоту шехонских князей середины XV в. подписал Пантелей Медведев, грамоту Дмитрия Шемяки «...писал княз Дмитриев Юриевича диак Алексей» (Памятники социально-экономической истории Московского государства XIV-XVII вв. М., 1929. Т. I. С. 36, 41, 42 и др.).
        3) ПСРЛ. Т. XI. С. 30.
        4) Древние жития преп. Сергия Радонежского. Отд. I: Епифаньевская редакция жития преп. Сергия / Изд. Н. Тихонравова. М., 1892. С. 10.
        5) И. И Срезневский считал Ананию чернеца самим Иваном Калитой, но это невероятно, так как Калита умер только в 1340 г. и, ка­жется, не был пострижен в монахи. Из записи, впрочем, и не вытекает, что Анания был Ка­литой, поскольку похвала Калите - особый па­мятник, приписанный к записи о написании книги; похвала начинается словами: «С семь бо князи великом Иване» (Срезневский И. И. Сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках. СПб., 1879. Вып. LXXXVI [86]. С. 144-148).
        6) Горский А., Невоструев К. Описание славян­ских рукописей Московской Синодальной биб­лиотеки. Отдел I: Священное писание. М., 1855. № 22. С. 218-219 (Евангелие хранится в ГИМ, Синод, собр., № 67).
        7) Там же. № 25. С. 254, 263 (ГИМ. Синод, собр. № 69).
        8) ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 144-145.
        9) ГИМ. Собр. Чудова монастыря. № 10, № 6 [Тихомиров М. Н. Записи XIV-XV вв. на рукописях Чудова монастыря // АЕ за 1958 год М., 1960. С. 13-14].
        10) Горский А., Невоструев К. Указ. соч. Отд. И: Писания Св. отцев. М., 1859. № 162. С. 406-409.
        11) Рукопись, содержащая постнические слова Ва­силия Великого, найдена была мною в библио­теке быв. Спасо-Преображенского монастыря на Иргизе (в окрестностях Пугачевска Саратовской области), перевезена в Самару и теперь находится в Куйбышевской библиотеке. Ввиду неизвестности этого послесловия приводим его полностью: «О отце и сыне и дусе святем упование по вере имея, коснулся трудолюбие книги сей, иже есть око церьковское, Василие лету сущу (стерто, осталась лишь цифра Ц, то есть 900.- М. Т.) в княжествующем граде Москве при державе великого князя Василия Дмитриева сына, при архиепископе всея Руси митрополите Киприяне, в пречестной обители великого Спаса образа нерукотворенаго в мона­стыре Андроникове и при игуменьстве Савине, в час 9 дне, грешный Василий малейший во единообразных. Отци святии и братья о Христе. Прочитающе книгу сию не порецете бога ради тягости на душю мою, аще и неудобрение зрите писма или погрешенье обрящете, господь со всеми вами и милость его и с духом вашим. Аминь». Сбоку начато повторение записи другим, более поздним почерком и совсем поздно написана дата - 6898 (т. е. 1390 г.), что едва ли верно. Киприан умер в 1406 г., а буква Ц (900) указывает, что дата была не ранее 6900 г., значит, не ранее 1392 г.
        12) Седельников А. Д. «Послание от друга к другу» и западнорусская книжность XV века // Известия АН СССР. Серия VII. 1930. № 4. С. 225, 237.
        13) Сперанский М. Н. История древней русской литературы. 2-е изд., переем. М., 1914. С. 386-389.
        14) ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 143. Здесь и далее текст приводится по «Рогожскому летописцу».
        15) ПСРЛ. Т. XXIII. С. 127-129.
        Коммент.: Тохтамыш был прирожден­ным ханом, а Мамай нет, они враждовали между собой, оспоривая власть над Золотой Ордой. Поэтому столкновение Дмитрия Донско­го с Мамаем можно представить как выступ­ление против узурпатора, приведшее к власти «законного» царя.
        16) Там же. С. 131.
        17) Там же. С. 129.
        18) Там же. С 130.
        19) ПСРЛ. Т. VIII. С. 42-47; Т. XXIV. С. 149-155.
        20) ПСРЛ. Т. VIII. С. 42-47.
        21) ПСРЛ. Т. XI. С. 73.
        22) Там же. С. 95 и след.
        23) ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. С. 124-132.
        24) Шамбинаго С. К. Повести о Мамаевом побоище. СПб., 1906 (Сборник Отделения русского языка и словесности имп. Академии наук. Т. 81. № 7).
        25) Там же. С. 78, 134, 218, 310, 349.
        26) Тихомиров М. Н. О Вологодско-Пермской летописи // Проблемы источниковедения. М., 1940. Т. III. С. 225-244 [Переизд.: Тихоми­ров М. Н. Русское летописание. М., 1979].
        27) Шахматов А. А. [Рецензия] // Отчет о двенад­цатом присуждении премий митрополита Макария. СПб., 1910. С. 79-204.- Рец. на кн.: Шамбинаго С. К. Повести о Мамаевом по­боище. СПб., 1906.

-172-

        28) Шамбинаго С. К. Указ. соч. С. 134.
        29) Там же. С. 133.
        30) Гудзий И. К. История древней русской лите­ратуры: Учебник. М., 1938. С. 226.
        31) Mazon Andre. Le Slovo d'lgor. Paris, 1940. 182 p.
        Коммент.: Дискуссия по вопросам, связанным с происхождением «Слова о полку Игореве», продолжается до настоящего времени. Различные мнения высказаны как иностранны­ми, так и советскими исследователями - историками, филологами, лингвистами. Но это настолько сложный памятник, что ни одна из выдвинутых научных гипотез пока не получила безусловного подтверждения. Некоторые работы названного французского ученого позднее печатались в нашей стране (Мазон А. А. «Артаксероксово действо» и репертуар пасторгрегори // Труды Отдела древнерусской литературы. М.; Л., 1958. Т. XIV. С. 355-363).
        32) Коммент.: П. П. Дубровский (1812-1882) историк-славист, публицист и общественный деятель. В. М. Ундольский (1815-1864) рабо­тал в Московском главном архиве Министерст­ва иностранных дел и в Московском архиве Министерства юстиции, составивших основу Центрального государственного архива древних актов СССР. Имя Ундольского было хорошо из­вестно в узком кругу ученых, но для большинст­ва современников он был просто мелкий московский чиновник. Получая весьма скром­ное жалованье, он все же сумел приобрести много редких рукописей и старопечатных книг. Его коллекция хранится сейчас в Го­сударственной библиотеке СССР им. В. И. Ле­нина.
        33) ГИМ. Музейское собр. № 2060. Л. 219 [По­вести о Куликовской битве. М., 1959. С. 12; Седельников А. Д. Где была написана «Задонщина»? // Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. 1930. Т. IX Вып. III].
        34) Там же. Л. 216.
        35) Шамбинаго С. К. Указ. соч. С. 127 [Повести о Куликовской битве... С. 13].
        36) Смирнов А. Третий список «Задонщины» по Синодальному скорописному сборнику XVII ве­ка // Русский филологический вестник. 1890. № 2. С. 283.
        37) Так расшифровывает это слово проф. С. П. Толстов [Толстое С. П. Древний Хорезм: Опыт историко-археологического исследования / Отв. ред. М. Я. Тихомиров. М., 1948. С. 15].
        38) «Распространения Уваровского списка неинте­ресны и нового ничего не дают» (Шамбина­го С. К. Указ. соч. С. 300).
        Коммент.: Граф А. С. Уваров (1825- 1884), просвещенный и богатый аристократ, представлял другой тип московского коллекцио­нера предметов старины, нежели В. М. Ундоль­ский. Будучи председателем Московского архе­ологического общества, он много сделал для сох­ранения и изучения как археологических, так и письменных памятников. А. С. Уваров - один из основателей Исторического музея в Москве.
        39) Шамбинаго С. К. Указ. соч. С. 285-286.
        Коммент.: Имеется в виду рукописный сборник XVII в., принадлежавший проф. М. И. Соколову.
        40) Шамбинаго С. К. Указ. соч. С. 290.
        41) Тихомиров М. Н. Новгородский хронограф XVII века // Новгородский исторический сбор­ник. Новгород, 1940. Вып. VII. С. 66-114 [Переизд.: Тихомиров М. Н. Русское летописа­ние. М., 1979]. Рукопись хранится в ГИМ (Собр. Забелина. № 261. Л. 202-292).
        42) Шамбинаго С. К. Указ. соч.: Приложение. С. 45 [Повести о Куликовской битве... С. 55].
        43) ПСРЛ. Т. XX. С. 218.
        44) ГИМ. Музейское собр. № 2060. Л. 290.
        Коммент.: В издании М. Н. Тихомирова напечатано: «...на ковыли зелене лежати на поли Куликове», - и сделано примечание, что в рукописи написано «землине» (Повести о Ку­ликовской битве... С. 13).
        45) Шамбинаго С. К. Указ. соч. С. 125 [Повести о Куликовской битве... С. 56].
        46) ГИМ. Собр. Забелина. № 261. Л. 273 [Повести о Куликовской битве... С. 179].
        47) Древние жития преп. Сергия Радонежского. Отд. II: Пахомиевская редакция жития преп. Сергия. М., 1892. С. 90.
        48) Шамбинаго С. К. Указ. соч.: Приложение. С. 54 [Повести о Куликовской битве... С. 58].
        49) ГИМ. Собр. Забелина. № 261. Л. 275 об [По­вести о Куликовской битве... С. 183].
        50) ПСРЛ. Т. XVII. С. 92.
        51) ГИМ. Собр. Забелина. № 261. Л. 276 [Повести о Куликовской битве... С. 183-184).
        52) ПСРЛ. Т. XI. С. 62.
        53) Шамбинаго С. К. Указ. соч.: Приложение. С. 69 [Повести о Куликовской битве... С. 73].
        54) ГИМ. Собр. Забелина. № 261. Л. 286 об [Повести о Куликовской битве... С. 198].
        55) Шамбинаго С. К. Указ. соч.: Приложение. С. 69, 119, 161 [Повести о Куликовской битве... С. 72, 151, 198].
        Коммент.: М. Н. Тихомирова всегда интересовал состав русского войска, одержав­шего победы над шведами на Неве, над нем­цами на Чудском озере, над татарами на Ку­ликовом поле. В 1944 г. в научно-популярной работе о Дмитрии Донском, выпущенной изда­тельством «Московский большевик», он писал: «До последнего времени трудно было сказать, кто сражался на Куликовом поле: только дво­рянские полки или всенародное ополчение. Не так давно удалось найти первую повесть о Ку­ликовской битве. Из нее мы узнаем, что на Ку­ликовом поле бились не только дружинники, не только бояре, не только военные люди того вре­мени, но и московское ополчение. В ополчении участвовали все те, кто был заинтересован в из­бавлении Русской земли от татар» (Тихомиров М. Н. Древняя Русь. М., 1975. С. 388-389).
        56) И. И. Срезневский отмечает в своем словаре, что слово «хобот» обозначает «хвост» и «бун­чук» (последнее с вопросом), но хоботы обозна­чают здесь длинные концы стягов, колеблю­щиеся от ветра (Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1903. Т. III. С. 1377).
        57) Еловцы - длинные завершения шлемов.
        Коммент.: В комментарии к «Сказанию о Мамаевом побоище» М. Н. Тихомиров уточ­нил: «Еловцы - лоскуты материи, вставленные в трубку, завершавшую шлем, которые колеба­лись на ветру. У русских воинов они были, ви­димо, пламенно-красного цвета» (Повести о Ку­ликовской битве... С. 286. Примеч. 67).
        58) ГИМ. Музейское собр. № 2060. Л. 279 [По­вести о Куликовской битве... С. 62-63].
        59) Там же. Л. 218 об [Повести о Куликовской битве... С. 12].
        60) ГИМ. Собр. Забелина. № 261. Л. 270 [Повести о Куликовской битве... С. 64].

-173-

 ПРИЛОЖЕНИЯ

 ЧЕТЫРЕ ПОВЕСТИ О НАЧАЛЕ МОСКВЫ

        Повести о начале Москвы печатаются по рукописи Государственного Исторического музея (Уваровское собр., № 670; у Лео­нида - 1308 1)Рукопись представляет со­бой «Хронограф Дорофея Монемвасийского» с добавлениями, в 1°, на 353 листах, ско­рописью конца XVII в.
        Четыре повести помещены на листах 287-298 об; первая называется «О зачале царствующего великого града Москвы, како исперва зачатся», вторая - «О создании царствующего града Москвы», предание о Букале; третья - «О зачале царствующего града Москвы» (повесть о Данииле и Улите); четвертая повесть начинается без заглавия - «...ин летописец повествует». Такое собрание повестей о Москве в виде четырех сказаний («переводов») известно пока только по этой рукописи 2).

 О ЗАЧАЛЕ ЦАРСТВУЮЩЕГО ВЕЛИКОГО ГРАДА МОСКВЫ, КАКО ИСПЕРВА ЗАЧАТСЯ

        Вся убо християнская царьства в конец преидоша и снидошася во едино царьство нашего великого государя по пророческим книгам, то есть Российское царство: два убо Рима падоша, третий же стоит, а четвертому не быти. Поистинне же сей град именуется третий Рим, понеже и над сим бысть в на­чале то же знамение, яко же и над первым и вторым; и аще и различно суть, но едино кровопролитие. Первому бо Риму зиждему от Рома и Ромила, и егда мастеры начата созидати и ров копающе, обретоша главу внове закланна человека, нову и теплу, кровь точащу и лице являющу к живым прилично, ея же увидевше ентинарий искусний знамением смотритель и рече, яко сей град глава будет многим, но во времени и по заклании и по пролитии кровей многих. Такожде и второму Риму, си речь Констянтину полю 3) здания зачало бысть не бес крове же, но по заклании и по пролитии кровей многих. Сице же и нашему сему третиему Риму, Мо­сковскому государьству, зачало бысть не без крове же, но по пролитии же и по заклании кровей многих. Аще бо нецыи от окрестных стран, враждующе, поносяще ему сице глаголюще: «Кьто убо чая или слыша, когда яко Москве (л. 287 об.) граду царством слыти и многими царствы и странами обладати, и сии убо немощию человеческою. О бложены суть не разумеюще силы Божия, ни проро­ческих речений, яко всемощен Бог и от несущаго в сущее привести, яко же искони во вселенную.
        В лето убо 6633 (1125.- М. Т.), по пре­ставлении благоверьнаго царя и великого князя Владимира Всеволодича Монарха, седе на великом княжении в Киеве сын его князь Юрьи Владимировичь Монамах 4), а сынов его, Всеволод Юрьевич з братиею, с ним быша, а старейшаго сына своего князя Андрея Юрьевича Боголюбиваго посади на Суждале и Владимире.
        В лето 6666 (1158. - М. Т.) 5) великому князю Юрью Владимировичю грядущу ис Киева во Владимир град к сыну своему князю Андрею Юрьевичю и прииде на место, иде же ныне царьствующий град Москва, обо полы Москвы реки села красныя, сими же селы владающу тогда болярину некоему богату сущу, имянем Кучку Стефану Ива­нову. Той же Кучка возгордевься зело и не почте великого князя подобающею честию, яко же довлеет великим князем, но и поно­сив ему к тому ж. Князь великий Юрьи Владимирович, не стерпя хулы его той, пове­левает того болярина ухватити и смерти пре-

-174-

дати. И сему тако бывшу, сыны же его, видев млады суща и лепы зело, имянем (л. 288) Петр и Аким, и дщерь едину такову ж благообразну и лепу сущу, именем Улиту, отосла во Владимир, к сыну своему ко князю Анд­рею Юрьевичю. Сам же князь великий Юрьи Владимировичю взыде на гору и обозрев с нея очима своима семо и овамо по обе стра­ны Москвы реки и за Неглинною, и воз­люби села оныя и повелевает на месте том вскоре соделати мал древян град и прозва его званием реки тоя Москва град, по имени реки текущия под ним. И потом князь вели­кий отходит во Владимир к сыну своему князю Андрею Боголюбскому и сочетовает его браку со дщерию Кучковою, с нею же князь Андрей и сыны приживе, но млады отьидоша к Богу. И быв у него отец его вели­кий князь Юрьи Владимирович довольно время и заповеда сыну своему князю Андрею Боголюбскому град Москву людьми населити и распространити. И паки возвращается великий князь Юрьи Владимирович в Киев, с ним иде и сын его князь Андрей Юрьевич Боголюбский. И того ж лета ис Киева возвратися паки князь Андрей Юрьевич во Вла­димир и принесе икону с собою ис Киева во Владимир пресвятыя Богородицы, ею же пре­жде сего принесена из Царя града, и украси ю боле 30 гривен злата, кроме сребра и драгаго камения и жемчюгу, и созда церковь каменную Успение, пречистыя Богородицы и верх ея позлати и постави в ней икону пречистыя Богородицы, и вда ей села лутчая и десятая (л. 288 об.) во всем. Сей убо благо­верный великий князь Андрей все упование свое возложи на господа Бога и на пречис­тую его матерь, ни о чесом земном печашася, но токмо достизаше небесная и яко орел ношашеся перием высокопарным и лехце возношашеся по воздуху к добродетелем и во устех его бе глагол медоточный, и долу легание на жестокой посланней постели и плотскаго смешения с женою до конца ошая-ся, ниже во снех ему соблазны женская мечтахуся, паче же рещи, яко звездам упо-добляшеся всяким сладкодушевным, церкви созидая и нищих удовляя, удаляясь убо удалися от нея и отбежа бегая и особяшеся назде бысть птица, и нощный вран на нырищи, но сия вся неугодная бысть жене его, требоваше бо пригорковения и плотскаго смешения. И присно преж помяным шурьям его Кучковичем возрастшим и живущим у великого князя Андрея Юрьевича в велицей чести. С ними убо жена его совещася зло­мыслием на господина своего великого князя Андрея Юрьевича. И по некоем времени отай приведе их к ложу мужа своего и предаде в руце врагом супружника своего, яко Далида Самшона и яко убивственная Тиндарида со­жителя своего храбраго Ироя. Кая убо щенца кормящая лвица дерзну когда таковая сотворити или кая злогневная мечка сице содея? Вскочиша убо убийцы онии окаяннии Кучковичи со оружием к нему, яко злейший пси, и обретают великого (л. 289) князя на худе лежаща долу легании.
        В лето 6683 (1175.- М. Т.) июня в 29 день убивают его немилостивно. Имяше же во устех божественная словеса и кровь убо течаше по земли праведного, яко же древле Авелева, еще же и ино зло приложиша к тому и тело его предати водам, но убо сие не утаися всявидящему оку Божию, но вскоре на убийцы они суд постиже еже яв­ленно есте всем.
        В лето 6684-го (1176.- М. Т.) прииде ис Киева во Владимир брат его князь Михайло Юрьевич и изби убийц оны брата своего, и телеса их вверже во езеро, а сноху свою, жену брата своего, повеле повесити на вратех и растреляти изо многих луков, да накажутся и протчии впредь таковая творящий. И сяде на великом княжении во Владими­ре великий князь Михайло Юрьевич, лето едино пребысть на великом княжении и умре.
        И в лето 6685-го (1177.- М. Т.) (седе) на великое княжение во Владимире вели­кий князь Всеволод Юрьевич и пристави к церкви святыя Богородицы 4 верхи, ю же брат его созда князь великий Андрей Бого­любский, и позлати я, а на своем дворе по­стави церковь каменну великомученика Ди­митрия и верх ея позлати. И бысть имя его славно во всей земли и на татарех дань имал и владяше всею землею Рускою, и до моря Волгою, 35 лет княжив и преставися в лето 6720-го (1212.- М. Т.) апреля в 25 день (л. 289 об.).
        И по нем начаша княжити сынове его и сродичи его и быша между ими брани мнози, и нахождение поганых татар на Рускую зем­лю, и пленение Руской земли, и побиение многих князей русских от татар. И бысть княжение их лет 25. По сем начат княжити во Владимире великий князь Юрьи Всеволо­дович, при нем же бысть Батыевщина.
        В лето 6745-го (1237.- М. Т.) за умно­жение грех ради наших приходил на Рускую землю злочестивый царь Батый. Тоя же зимы взяша татарове град Москву и князя Владимера Юрьевича и воеводу его Филиппа Нянина убиша и вся люди посекоша и поплениша. И в лето 6746-го благоверный великий князь Владимирский Юрья Всеволодович убиен бысть от безбожных татар на реке на

-175-

Сите. Кирил же епископ, иде з Бела озера, взят тело великого князя и положи е(го) в Ростове в церкви у пресвятыя Богородицы. Сынове же его после осташася: Всеволод, Мстислав, Владимир. Того ж году 6746-го прииде из Великого Новаграда брат великого князя Юрья Ярослав Всеволодович и седе на великом княжении (в) Володимере, а сына своего князя Александра остави в Великом Новеграде, и повеле привести тело брата своего князя Еоргия, и стрете его сам и весь град. Сей убо великий князь Еоргий Новеград Нижней созда и монастырь пречистыя Богородицы Печерския. Пребысть же на отчи престоле во Владимире 24 лета. Того же (л. 290) году 6746-го преставися князь вели­кий Ярослав Всеволодович во Орде нужною смертию. И прииде из Великого Новаграда во Владимер великий князь Александр Ярославич и поиде к Батыю во Орду. Видев же его Батый удивися величеству и доброте его и почтив его отпусти.
        В лето 6771-го (1262.- М. Т.) ноября в 14 день преставися великий князь Александр Ярославичь Невский во иноцех и в схиме, и положен бысть во Владимире в церкви пресвятыя Богородицы, сынове же его Ва­силий, Димитрей, Андрей, Данило Москов­ский. И потом начаша княжити в Руской земли братия и сынове его, сын его великий князь Данило Московский. В то же лето быша на Рускую землю от татар насильства и зла многа. Быша же сынове великого кня­зя Данила Московского: Юрий, Александр, Борис, Иван, Афонасей. Бысть же княжение сынов Александровых у великого князя Да­нила Московского лет 40. Сей князь Да­нило Александрович паче возлюби в Москве жительствовати, и созда его паче перваго, и гражданы насели, бе бо добродетелен и нищелюбив по премногу и к Богу имяше веру и молитву и слезы велия, и от того просла-вися наипаче Москва град. Поживе ж на Москве князь великий Данило Александро­вич лет 12 и преставися в лето 6811 (1303.- М. Т.) марта в 4 день, и положен бысть в своем ему Даниловском монастыре. По нем начаша княжити в Руской земли сродники и сынове (л. 290 об.) его. Бысть княжения их лет 25.
        В лето 6813-го (1305.- М. Т.) прииде на Русь Петр митрополит, поставлен Афо-насием патриархом цареградцким. В лето 6834-го (1326.- М. Т.) заложена бысть на Москве церковь каменная соборная Успе­ние пресвятые Богородицы. Той же зимы преставися преосвященный Петр митропо­лит Московский и всеа Росии декабря в 21 день в 3-м часу нощи и положен бысть в церкви святыя Богородицы, ю же сам созда.
        В лето 6836-го (1328.- М. Т.) седе на великом княжении владимерском и москов­ском сын его князь Иван Данилович, зовомы Калита. Того же лета заложена церковь каменна святаго Иоанна Спасителя лествицы. Того ж лета 6838-го (1330.- М. Т.) великий князь Иван Данилович построил на Москве церковь каменну Преображения господня у своего двора.
        В лето 6841-го (1333.- М. Т.) единем летом князь великий Иван Данилович по­строил на Москве церковь каменну архистра­тига Михаила.
        В лето 6847-го (1339.- М. Т.) великий князь Иван Данилович содела около Мо­сквы новый древян град и укрепи его паче перваго. Во дни ж княжения его бысть на Руси тишина велия и начаша ему писати величество - великий князь Иван Данило­вич Владимирьский и Московский и всея Росии.
        В лето 6859-го (1351.- М. Т.) преста­вися князь великий Иван Данилович Калита марта в 31 день, и положен бысть на Москве в церкви архистратига Михаила (л. 291). Сынове же его осташася Симеон, Иван.

 О СОЗДАНИИ ЦАРСТВУЮЩЕГО ГРАДА МОСКВЫ,
2-Й ПЕРЕВОД, КОЕ ПРАВЕЕ ВСЕХ СКАЗАНИЙ ИЗВЕСТНО, ЧТИ СИЕ

        В лето 6714 (1206.- М. Т.) князь вели­кий Данило Иванович после Рюрика короля римского 14 лето пришед из Великого Нова­града в Суздаль, и в Суздале родися ему сын князь Георгий, и нарече и созда во имя его град Юрьев-Польской. И в том граде цер­ковь велелепную созда во имя святаго Георгия Страстотерпца каменную на рези от подо­швы и до верху. И по создании храма того поехал князь великий Данило Иванович изыскивати места, где ему создати град престоль­ный к великому княжению своему. И взя собою некоего греченина именем Василия млада и знающа зело и ведающа чему впредь быти. И въехав с ним во остров темен и непроходим зело, в нем ж бе болото велико и топко, и посреде того болота и острова узре князь великий Данило Иванович зверя пре­велика и пречюдна троеглава и красна зело. И вопросиша Василия греченина, что есть видение се пречюднаго зверя. И сказа ему Василий греченин: «Великий княже, на сем месте созиждется град превелик и распро­странится царьствие треугольное, и в нем умножатся разных различных орд люди, то есть прообразуют зверя сего троеглавого.

-176-

Различии же на нем цвети, то есть от всех стран учнут в нем люди жити. Князь же великий (л. 291 об.) Данило Ивановичь в том острову наехав посреде болота островец мал, а на нем поставлена хизина мала, а живет в ней пустынник, а имя ему Букал, и потому хизина именуется Букалова, и ныне на том месте Божиим изволением царский двор. И после того князь великий Данило Ива­новичь с тем же греченином Василием спу­стя 4 дни наехав горы, а в горах тех стоит хизина мала, и в той хизине человек рим­лянин, имя ему Подон, исполнен дух святаго и рече. И возлюби князь великий место сие, и на том месте дом себе восхоте устроить. Той же Подон исполнен духа святаго и рече: «Княже, не подобает ти зде вселитися, то есть место дом Божий, созиждут храм Божий и пребудут архиереи, Бога вышняго служи­теля». Князь же великий Данило Ивановичь в шестое лето на хизине Букалове заложи град и нарекоша имя ему Москва. И в седмое лето на горах Подонских на хизине Подонове заложи церковь всемилостиваго Спаса и устро(и) 6) ю святолепну. И в 9-е лето родися у него два сына: князь Алексей, князь Петр. Он же князь великий Данило Ивано­вич любляше сына своего велми князь Алек­сея Даниловича и во имя его созда град к северу и нарече имя ему Алексин, и тамо обрете во острове мужа именем Сара земли Иверския, свята и благовейна зело, и на его хизине заложи град Алексин. И по 29-е лето прииде из грек епископ Варлам к великому князю Данилу (л. 292) Ивановичю и многая чюдотворныя мощи с собою принесе. Князь великий Данило Иванович прия его с вели­кою честию и любовию и повеле ему храм освятити на горах Подонских и предасть ему область Крутицкую и нарекоша его владыкою Сарским и Подоньским, нарекоша Крутицы.

 О ЗАЧАЛЕ ЦАРСТВУЮЩЕГО ГРАДА МОСКВЫ,
3-Й ПЕРЕВОД

        Лето 6889-го (1380.- М. Т.) октября в 29 день в Володимере граде по державе князя Владимера державствовал князь Андрей Александровичь Невский, а во граде Суздале державствовал князь Данил Александрович Невский.
        Почему было государству Московскому царству быти и кто то знает, что Москве государством слыти?
        Были на сем месте по Москве реке села красныя, хорошия болярина Кучка Стефана Ивановича. И были у Кучки болярина два сына красны зело, не бысть таких красных юношей во всей Российской земли. И сведа про них князь Данил Суздальский и проси у Кучки болярина князь Данил сынов ево к себе во двор с великим прением. И глагола ему: «Аще не отдашь мне сынов своих во двор мой, и аз на тя прииду с воинством и тебя велю мечю предати, а села твоя крас­ныя огню предам». И болярин Кучка Сте­фан Иванович, убояся страха князя Данила Александровича, и отдаде сынов своих обоих князю Даниилу Суздальскому. И те два брата князю Даниилу полюбилися, и нача их князь Даниил (л. 292 об.) любить и жаловати, единаго пожаловал в стольники к себе, а другаго пожаловал в чашники. Те же два брата полю­билися князя Даниила жене его княгине Улите Юрьевне, и уязви ю враг на тех юнош блудного страстию, возлюби бо красату лица их, и дияволим разжением смесися с ними любезно. И умыслиша они со княгинею, како бы им предати князя Даниила смерти. И начаша звати князя Даниила в поле, еже обычай бывает ездити утешения ради, смотреть зверска лова зайцев. И бывше ему на поле и егда въехавшу в дебрии, и нача они, Кучковичи, предавати его злой смерти. И князь Даниил ускочив от них на коне своем в чашщу лесу, часты бо леса. И бежа от них подле Оки реки, оставя коня своего. Они же злии убийцы, аки волцы люти напрасно хотя восхитити его. И сами быша ужаснии, много же искавшие его и не обретоша, но токмо нашедше коня его.
        Князь же добежав с нуждею до пере­возу, и не имея что дати перевозчику, токмо бе у него на руке перстень злат, и тот пер­стень обещается дати за перевоз. Перевоз­чик же глаголаше к нему: «Лихо де вы люди обманчивы, как де вас перевезешь реку, и вы де, не дав перевозу, так и уходите». А узнал его перевозчик, что он князь Да­ниил Александрович.
        Он же обещал, что дать тот перстен злат за перевоз, аще перевезет его Оку реку (л. 293). Перевозчик, приехав близ к бе­регу от другия страны Оки реки, и быв про­тив князя и протяже весло князю и рече: «Подай мне перстень на весло, перевозного наперед, и аз тя перевезу Оку реку». Князь же Даниил мнев его правдива человека, и мня яко не солжет ему, и возложи ему на весло преже перевозу перстень свой злато (й). Перевозчик же то взяв на весле от князя перстень к себе и отторжеся от берега в пере­воз не за Оку реку и не перевезе его.
        Князь же Даниил побеже подле Оки реки, бояся за собою гонивших людей его. И пре-

-177-

иде день той к вечеру темных осенних нощей. И не имея где прикрытися: пусто бе место в дебрии, и по прилучаю найде в той дебрии струбец мал стоит, под ним же преже погре­бен бысть ту некоторый мертвы человек. Князь же влезе в струбец тот, закрылся в нем, забыв страх от мертваго. И почи ту нощь темную осеннюю до утрия.
        Сынове же болярина Кучки Стефана быша в сетовании и в великой печали, что упустиша князя Даниила жива от рук своих, ранена. И приидоша в раскаяние и реша друг ко другу: «Лутче бы нам не мыслити и не творити над князем таковаго дела смертнаго, понеже утече от нас князь Даниил ранен во град Владимер к брату своему князю Анд­рею Александровичь. И приидет к нам за то зло князь Андрей с воинством, и будет нам от них принять злая смерть казнь, и раз­личная и лютая, а княгине Улите бысть (л. 293 об.) от него повешеной на вратех и зле разстреляне, или в земли по плечи живой быть закопаной, что мы напрасно умыслили зло на князя неправедно».
        И злая княгиня Улита, наполни ю диявол в сердце злыя мысли на мужа своего князя Даниила Александровича, аки лютую змию ядовитою, распали бо ю сатана на возжделение блудныя тоя похоти, возлюбив бо окаянная малодобрых наложников Куч­ковых детей и любовников своих, и поведа им вся тайны мужа своего по ряду, глаголя: «Есть де у мужа моего пес выжлец. И как де он, князь Даниил, ездит против врагов своих на грозныя побоища, на татар или на крым­ских людей, приказывает мне, поедя на брань: «Егда я от татар или от крымских людей убит буду, или иным каким случаем приидет мне смерть безвестная, или на бою в трупиях человеческих сыскати и познати меня не мочно, или в полон буду взят жив от татар или от крымских людей и которым путем, в которую землю сведут мя, и ты пошли на взыскание по мне дворян своих с тем псом и вели им пустити того тай перед собою проста, а самем ехати за ним, и где буду жив сверен, и тот пес тою дорогою дойдет до меня, или на поле буду мерьтв безвестно, или на бою убит (л. 294) и во многом трупием человеческом, и образ мой от кро­вавых ран переменится, или не дознают меня, а той пес взыщет меня неложно, и мертвому мне учнет радоватися, и тело мое лизати нач­нет радостно».
        И на утрия та окаянная княгиня Улита того тай дав тем своим любовником и твердо им приказывает, где вы его с сим псом ни обрящете, и там его скоро смерти и предайте без милости. Они же злии убийцы злаго ума тоя злоядницы княгини Улиты наполнившеся, взявше вскоре того пса и приехавше на место, где князя Даниила ранили, и от того места пустиша наперед себя того пса. Той же пес бежа пред ними. Они же за ним скоро ехавше, и бежал той пес по брегу Оки реки скоро и набежал он струп, где ухоро­нился князь Даниил, увидел князя Даниила и нача опашию своею махати, радуяся ему. Те же исками его убийцы, увидевше то пса радуящеся и хвостом машуща, скоро ско-чивше, скрывают покров струпца того и обретоша тут князя Даниила Александро­вича, и скоро князю смерть дают лютую, мечи и копии прободоша ребра ему и ссекоша главу ему и паки в том же струбце покрыта тело его.
        Сей благоверный князь Даниил бысть чет­вертый новый мученик, прият мученическую смерть от прелюбодеев жены своея (л. 294 об.). Первии мученицы Борис и Глеб убиены быша от брата своего окаянного Святополка рекомаго Поганаполка. Кучковыи же дети приехавше во град Суздаль, привезоша ризу кровавую великого князя Даниила Александ­ровича и отдаше ю княгини Улите, жене его, князя Даниила, и живяху с нею те убойцы в том же беззаконии любодейном по-прежнему.
        Не скоро же убо доходит весть во Вла­димер град ко князю Андрею Александро­вичю, что сотворися таковое убийство над братом его князем Даниилом Александрови­чем. Сыну же его Иоанну Даниловичю, внуку Александрову, оставшуся младу сущю токмо пяти лет и трех месяцев от раждения его, храняще его и соблюдяше верный раб отца его Давыд Тярдемив.
        По смерти же Даниилове прешедшу уже два месяца и сжалися той верный слуга Давыд о Князеве сыне Иоанне Даниловиче и взяв его отай нощию и паде на коня и гнав с ним скоро ко граду Владимеру, ко князю Андрею Александровичю, к стрыю его. И сказав все слуга его тот, Давыд, по ряду, что сотворися во граде Суздале над великим князем Дани­илом, злое таковое убийство на(д) братом его князем Даниилом.
        Князь же Андрей сжалися по брате сво­ем, аки князь Ярослав Владимерович по бра­тии своей Борисе и Глебе, на окоянного злаго убийцу Святополка рекомаго Поганополка. И собрав войска себе Ярослав (л. 295) новъгородцов, и Бога себе в помощь призвав ратию отмстити кровь праведных братии своих Бориса и Глеба, победи окаяннаго Святополка. Такоже и сей новый Ярослав, великий князь Андрей Александрович, про­слезился горце по брате своем князе Даниле

-178-

Суздальском, и воздев руце свои на небо и рече со слезами: «Господи владыко и творче всех, создателю наш, отмсти кровь правед­ных Бориса и Глеба князю Ярославу на окаяннаго Святополка, тако господи и вла­дыко отмсти кровь сию неповинную брата моего князя Данила на злых сих блудников и наложников тоя блудницы несытых плотц-ких блудных скверн кальных похотей, бесов­ских угодных дел связанных сатанина закона. Святополк бо окаянный братоубиство со­твори, очи его злы прельстишася несытии сребра и злата, имения многаго, власти и царства сего света на един час насладитися, а небеснаго царствия во веки отпаде и во дне адове во веки мучение восприять. Такоже и сия скверная несытая блудница княгиня Улита блуднаго сквернения похоти несытствовала. На един час насладися скверный и не токмо небесного царствия лишися, но и сего света власти и злато и сребро и ризи драгия и многоценныя отринув и вослюби скверность, злую похоть блудную и угото-вися дияволя невеста быти» (л. 295 об.).
        И собра князь Андрей во граде Владимере своего войска пять тысящ и поиде ко граду Суздалю, и слышаху во граде Суздале Кучка болярина Стефана дети его, что идет на них из Владимера града князь Андрей Александрович с вои(н)ством своим на от­мщение неповинные крови великого князя Даниила Александровича, брата своего, и прият тех убийц страх и ужас, что напрасно пролили кровь неповинную, убили господина своего, великого князя Даниила. И не возмогоша стояти оне, против князя Андрея ратоватися, и побежаша ко отцу своему болярину Кучку Стефану. Князь же Андрей с воин(н)ством своим пришел в Суздаль град. Граждане же суздальцы князю Андрею не противяста ни в чем ему и покоришася и глаголюща ему, государю: «Князь Андрей Александровичь. Мы тем убийцам не советницы были на смерть брата твоего, а нашего госу­даря великого князя Даниила Александ­ровича, и не приложихомся совету их, но мы вемы, яко же на его злую тое смерть ему умыслила с любовники своими Кучковичи, и мы тебе, государю, будем пособствовати на тех злых изменников на отмщение великаго государя князя Даниила».
        Князь же Андрей повеле княгиню Улиту взять и умучити розными муками лютыми и предаша злой смерти, понеже она, злая таковая княгиня Улита, безстудное дело со­творила, а не устрашилася Бога и создателя, всех вельможей (л. 296) и великих людей, и не устрамилася, а добрых жен укора и посмеху не постыдилась, мужа своего великого князя Данила злой смерти предала, и сама окаянная тую же лютую смерть прияла.
        И собрашася суздальского воинства граж­дане в помощь к великому князю Андрею числом 3000, и поиде князь Андрей со всем своим войском на болярина Кучку Стефана и на убийц. И не было у Кучки Стефана круг красных его сел ограды каменныя, ни острога деревянаго, и не возможе Кучко болярин против князя Андрея боем битися. И вскоре князь Андрей всею своею силою емлет прис­тупом села и слободы красныя, и самого Куч­ку болярина Стефана и сь его детьми в полон взял, и повеле их князь Андрей оковати в железа крепкими, и потом повеле его, боля­рина Стефана, казнити, а сынов его лютыми муками умучити разными. И тут Кучко боля­рин и з детьми злейшую кончину восприяша.
        В лето 6890 (1382.- М. Т.) месяца марта в 17 день князь же Андрей Александрович отмсти кровь неповинную брата своего вели­кого князя Даниила Александровича Суз­дальского, победи Кучка болярина Стефана и злых убийц, детей его, Стефановых, уму­чил розными муками, и все имение их, злато и сребро богатство розграбив, отослал к себе, а сел и слобод красных не велел разорить. И о том (л. 296 об.) воздал хвалу Христу богу и Богородицы и всем святым, что дал Бог помощь победити и отмстити кровь брата своего Кучка болярина Стефана и детей его убийцы и блудников, и препочи тут. И на утрии востав и посмотрев по тем красным селам и слободам, и вложи ему Бог в сердце князю Андрею, и те красныя села и слободы ему, князю Андрею, вельми полюбилися, разсмотрев и помышляше во уме своем, како бы ему Бог подал помощь, еже в том месте граду быти. И воздохнув из глубины сердца своего, воздев руце на небо молящеся Богу со сле­зами и рече: «Боже вседержитель, творче всем и создателю. Прослави, господи, место сие и подаждь помощь, исполни хотение жела­ние моего, еже устроить град на сем месте и возградити святыя церкви». И оттоле князь Андрей сяде в тех красных селах и слободах жительствовати, а во граде Суздале и Владимере посадил державствовать сына своего Георгия Андреевича, а племянника своего, Иоанна Даниловича, братня сына, к себе взял и воспитал его до возраста его в доб­ром наказании.
        Той же благоверный князь Андрей Алек­сандрович воздвиже церковь пречистыя Бого­родицы честнаго и славного ея Благовещения невелику сушу древяну и Бога на помощь себе призывая и пречистую его Богоматерь владычицу Богородицу. Та же повеле .и град

-179-

основати около тех красных сел по Москве (л. 297) реке, с ним же пособствовавше суздальцы и володимерцы и ростовцы и окрест­ный веси. И тако соверши град Божию помощию и Богородицы и всех святых устро-иша все градное дело в лето 6891-го году месяца июля в 7 день, на память великомуче­ника Пантелеймона. И оттоле нача именоватится новосозданный град Москва.
        Поживе же той благоверный князь Анд­рей во граде Москве и устрой в нем многия Божия церкви и преставися в лето 6892-го году, во граде Москве державствовати бла­гословил племянника своего Иоанна Дани­ловича. Сыну же его Андрееву Георгию, наричему Юрью Андреевичю Суздальскому и Владимерскому, преставльшуся прежде смер­ти отца своего Андрея Александровича Мо­сковского единем летом, но токмо остася у него, Георгия, наследник по нем, сын его Димитрий Георгиевичь, еще бо малу сущу ему, яко 4 лет и дву месяцов. Той же князь Иоанн Данилович доиде полнаго возраста своего, и дарова ему Бог добр разум и пре­мудрость, и бысть благодарствен, и верен, и благочестив, и нищелюбив, аки златы сосуд наполнен доброго и чистаго бисера. И взя к себе Димитрия Юрьевича Суздальского и Владимерского, сродича своего, и воспита его в добром наказании, а град Суздаль и Владимер под сию же область Московскую державствовати прием.
        В та же времена при (с) ем владыце вер­ном и благочестивом (л. 297 об.), князе Иоанне Даниловиче Московском в лето 893-го (1385.- М. Т.) году марта в 22 день прииде из Киева града к Москве по Божию благоволению преосвященный Петр митро­полит, и благослови князя, и нарече его великим князем Московским и всеа Росии и пророчествова Петр митрополит о сем граде Москве сице: «Яко по Божию благоволению будет град сей царствующий Московское государство и всеа Росии, град сей царьствующи(й) велми распространится, и устроится в нем дом всемогущия и живоначалныя святыя Троицы и пречистыя его матере пресвятыя Богородицы, и церквей Божиих будет множество, и монастырей святых безчисленно многое множество, и наричется сей град вторый Иерусалим, и многим державством обладатель, не токмо всею Росиею, но и всеми странами прославится, восточною и южною и северною, и пообладает многими ордами до теплого моря и от студеного окияна, и вознесется рука высока Богом дарованная отныне и до скончания миру». Князь же великий Иоанн Данилович даде Петру митрополиту пасти церковь Божию, престол господа Бога и спаса нашего Иисуса Хри­ста, дом всемогущия и живоначальныя свя-тыя Троицы и пречистыя его Богоматере, и поставляется митрополитом Московским и всеа Росии.
        И прославиша вси жители господа Бога и спаса нашего Иисуса Христа и пречистую его Бого (л. 298) матерь владычицу Бого­родицу и всех святых, и воздаша хвалу Богу в Троицы славимому, сотворше молебное пе­ние, и оттоле назвася и прославися имя твое, отца и сына и святаго духа, ныне и во вся веци. Аминь.

 ИН ЛЕТОПИСЕЦ ПОВЕСТВУЕТ,
4-Й ПЕРЕВОД

        Лета 6388-го (880.- М. Т.) по смерти велико(го) 7) новгороцкого князя Рюрика, остася по нем сын его Игорь в дозоре Ольгови, вельможи сродникови своему, со всеми княжствы российскими, понеже Игорь млад еще бе, промыслом же Ольговым восприя княжение киевское, а Оскольд и Дир, князи киевстии, убиени быша. И тако княжение киевское скончася, которое от Киа, Щека и Кореа и сестры их Либеди начася.
        А от князей варяжских, от Игоря Рюри­ковича прочий князие даже до великих кня­зей московских родство свое изведоша. Сей же Игорь Рюрикович и весь род его от колена Августа кесаря тивириадцкого рим­ского.
        Вышепомянутый же Ольг, имея в дозорстве князя Игоря, облада странами многими по всей земли Росийской. При княжении же своем Ольг прииде на Москву реку, в нея же текут Неглинна да Яуза, и постави ту(т) град именова Москва, и посади ту князя, сродника своего, и ины многи грады постави во странах Российских (л. 298 об.). По смерти Ольговы великий князь Игорь Рюри­кович нача сам княжити в Киеве, в Великом Новеграде, Пскове и на Белом озере, и на всех княжениях и землях и на полудне лежа­щих. Сей же Игорь еще живу сущу бысть Ольгу счетася со Олгою, премудрою крас­ною девицею, правнукою Гостомысловою, от Пскова. Сия же Олга бысть баба великому князю Владимеру Киевскому.
        И по сему летописцу град Москва создан бысть.

-180-

 ПРИМЕЧАНИЯ

        1) Леонид, архимандрит. Систематическое описание славяно-российских рукописей собрания графа А. С. Уварова. М., 1894. Ч. III. С. 12-13.
        2) Коммент.: Хронограф, выдержки из кото­рого публикует М. Н. Тихомиров,- книга большого формата, в лист. В VIII главе говорилось о типичной русской рукописной книге малого формата (Евангелие апракос), в четверть листа. К настоящему вре­мени опубликован и другой список повести «О зачале царствующего великого града Москвы» по тексту собрания Синодальной библиотеки (ГИМ), с приведением разно­чтений по спискам из собрания Уварова и проч. (Повести о начале Москвы / Подг. к печати М. А. Салминой. М.; Л., 1964. С. 173-185.)
        3) В рукописи стоит раздельно: «Константину полю».
        4) В рукописи: «Манама».
        5) Последняя цифра неясна и запачкана чер­нилами.
        6) В рукописи: «устрою».
        7) В рукописи: «велико».

-181-

 СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

        АН СССР — Академия наук СССР
        ААЭ — Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографической экспедицией Академии наук
        АИ — Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией
        АСЭИ — Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV — начала XVI в.
        АФЗХ — Акты феодального землевладения и хозяйства XIV—XVI вв.
        АЮБ — Акты, относящиеся до юридического быта Древней России
        АЕ — Археографический ежегодник АН СССР
        БСЭ — Большая советская энциклопедия
        ГИМ — Государственный Исторический музей
        ДАИ — Дополнения к актам историческим
        ДСИФ — Доклады и сообщения исторического факультета МГУ
        ДДГ — Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей
        МГУ — Московский государственный университет
        МОИДР — Московское общество истории и древностей российских
        НПЛ — Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов
        ПСРЛ — Полное собрание русских летописей
        РИБ — Русская историческая библиотека
        СГГД — Собрание государственных грамот и договоров
        ЧОИДР - Чтения в Обществе истории и древностей российских

-294-

 

 

 

НА СТРАНИЦУ АВТОРА

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

 

 

Все материалы библиотеки охраняются авторским правом и являются интеллектуальной собственностью их авторов.

Все материалы библиотеки получены из общедоступных источников либо непосредственно от их авторов.

Размещение материалов в библиотеке является их цитированием в целях обеспечения сохранности и доступности научной информации, а не перепечаткой либо воспроизведением в какой-либо иной форме.

Любое использование материалов библиотеки без ссылки на их авторов, источники и библиотеку запрещено.

Запрещено использование материалов библиотеки в коммерческих целях.

 

Учредитель и хранитель библиотеки «РусАрх»,

академик Российской академии художеств

Сергей Вольфгангович Заграевский