РусАрх - Тихомиров М.Н. Происхождение названий «Русь» и «Русская земля»

РусАрх

Электронная научная библиотека

по истории древнерусской архитектуры

Источник: Тихомиров М.Н. Происхождение названий «Русь» и «Русская земля». В кн.: Советская этнография, 1947, VI — VII, с. 61. Все права сохранены.

Размещение электронной версии материала в открытом доступе произведено: http://edapskov.narod.ru. Все права сохранены.
Размещение в библиотеке «РусАрх»: 2012 г.

М.Н. Тихомиров

Происхождение названий «Русь» и «Русская земля»

О названии «Русь» писали много, и каждый, кто пытается заново поставить этот вопрос, как будто не в состоянии выйти из круга уже возникших теорий. И тем не менее вопрос о происхождении названия «Русь» не может быть снят с обсуждения, ибо он тесно связан с вопросом о происхождении русского государства и русского народа. Недаром же летописное сказание о начале Руси 200 лет назад служило темой для спора норманистов и антинорманистов, тех споров, которые всегда шли в накаленной политической атмосфере, начиная с полемики великого Ломоносова с немцами-академиками середины XVIII века.

К тому же общие итоги ученых исследований о происхождении термина «Русь» не могут быть признаны удовлетворительными. В настоящее время наиболее принята компромиссная теория Брима о двойном, северном и южном, происхождении слова «Русь». Но эта теория, как всякое компромиссное решение, по существу ничего не объясняет, потому что оставляет в силе и теорию, возводящую «Русь» к варягам-скандинавам, и взгляды о южном происхождении Руси.

Для историка, изучающего происхождение термина «Русь», есть один способ определить, что понималось под Русью в IX—X веках, — это пересмотреть основные источники, знающие «Русь» и о ней упоминающие. В основном эти памятники делятся на две группы: русские и иноземные. Значение их, конечно, совершенно неравно, так как только русские источники могут с большей или меньшей точностью Указать, что понималось у восточных славян под словом «Русь», какой народ и какая страна, тогда как иностранные памятники полны множества противоречий, в особенности источники арабского происхождения, которые могут быть привлечены только в виде дополнительного материала.

В исторической науке давно уже отмечено, что в XII— XIII веках название «Русь» обозначало вполне определенную страну — собственно Киевскую землю. Примеров подобного словоупотребления можно указать немало, и притом в разных русских памятниках. Так, Лаврентьевская летопись, памятник Владимиро-Суздальского происхождения, рассказывает о походе киевского князя Святослава Всеволодовича и сожжения города Дмитрова: «Пожга Святослав город Дмитров, возвратися опять в Русь». И это не случайное, а общепринятое выражение Владимире-Суздальских памятников. После смерти Андрея Боголюбского на совещании во Владимире говорилось: «Князь наш убьен, а детей у него нету, сынок его в Новегороде, а братья его в Руси». Итак, Владимиро-Суздальская земля — не Русь, а Русь — это южные княжества, где живут братья Андрея.

Подобное же словоупотребление видим в Новгородской земле. Для новгородца под Русью понималась Киевская земля. Можно привести ряд выражений, характерных для новгородского понимания слова «Русь», но ограничимся двумя примерами. В 1135 году «иде в Русь архиепископ Нифонт с лучшими мужи». В 1142 году сообщается, что новгородцев не пускали из Руси, пока они не приняли князя Святополка. В отличие от жителей южной Руси, которых называли русинами, новгородцы называли себя словенами. Это противопоставление русина словенину с наибольшей четкостью бросается в глаза в краткой редакции «Русской Правды», которая, судя по всему, возникла в Новгороде. В свою очередь, киевляне называли свою землю Русью в отличие от Новгородской земли («бежащю же Святославу из Новагорода иду-щю в Русь к брату»).

Не причисляли себя к русинам и жители Смоленской земли, что явно вытекает из рассказа о походе Изяслава Мстиславпча на Волгу в 1148 году. На устье Медведицы он соединился с новгородцами, а потом пришел его брат Ростислав «С всими рускыми силами, полкы, и с Смоленьскими».

Даже Галицкая земля, что особенно важно, также не считалась Русью. Победив в 1152 году Владимира Галицкого, венгерский король пошел «в Угры, а Изяслав у Русскую землю».

Значит, можно с полным основанием считать, что в XII— Х1П веках название «Русь» обозначало определенную область: Киевскую землю в узком смысле этого слова.

Наряду с термином «Русь» как обозначением определенной территории употреблялось другое, более широкое понятие «Русской земли» в применении ко всем восточнославянским землям, входившим в состав Киевского государства. Примеров подобного словоупотребления много. Так, Изяслав Мстиславич заявляет: «мне отцины в Угрех нетуть, ни в Ляхох, токмо в Руской земли». Здесь Русская земля противополагается Венгрии и Польше как единое народное целое, а не просто как Киевская земля. Еще более четко и ясно под Русской землей понимается вся территория, населенная восточными славянами, в рассказе о Липецкой битве 1216 г. Там суздальский боярин говорит своим князьям: «не было того ни при прадедах, ни при дедах, ни при отце вашем, оже бы кто вшел ратью в силную землю в Суздальскую, оже вышел цел, хотя бы и вся Русская земля, и Галичская, и Киевская, и Смоленская, и Черниговская, и Новгородская, и Рязанская». Здесь само Киевское княжество является лишь составной частью общей Русской земли. Так понимает Русскую землю и певец «Слова о полку Игореве», и Даниил Паломник, поставивший лампаду от всей Русской земли на гробе Господнем, и автор «Слова о погибели Русской зем-лде», обозначивший ее границы от Угорских гор до «дышучего моря», т. е. от Карпат до Ледовитого океана. Перед нами очень интересное явление. Термин «Русь» •получил двоякое значение: узкое для обозначения Киевской земли и широкое — для обозначения всей земли, населенной русскими.

Какое же из этих обозначений древнее? Слово ли «Русь», относившееся первоначально к Киевской земле, распространилось на остальные восточнославянские земли, или широкое понятие «Руси» сосредоточилось на понятии небольшой территории вокруг Киева? Наиболее обычным был, как известно, порядок, когда «название небольшого племени становилось названием целого народа, как, например, чехов и поляков». Можно с вероятностью предполагать, что Русью первоначально называлась только Киевская земля, откуда это название распространилось на остальные земли восточных славян.

Чтобы доказать это положение, мы должны выяснить, какое значение имело слово «Русь» в еще более раннюю эпоху, в X—XI веках. «Русь» и «Русская земля» неоднократно упоминаются в летописных известиях, но в такой форме, что трудно установить, о чем идет речь, о всей Русской земле в целом или об отдельной ее части.

Тем не менее некоторые места начальной летописи недвусмысленно доказывают, что авторы XI века называли Русью именно Киевскую землю. Говоря о древних славянских племенах, летописец сообщает: «и поляне, иже ныне зовомая Русь». Но поляне по той же летописи населяли Киев и его окрестности. Следовательно, Русь — это название Киевской земли, а не какого-нибудь другого участка восточнославянской территории. В свете подобного толкования термина «Русь» для нас становится понятным своеобразное выражение летописи, дающее расчет лет от цесаря Михаила до смерти Святополка Изяславича (в 1113 г.): «от перваго лета Михаила до перваго лета Олгова Рускаго князя лет 29, а от перваго лета Олгова, понеже седе в Киеве, до перваго лета Игорева лет 31». Итак, Олег признается русским князем с того времени, как он стал княжить в Киеве (понеже — потому что сел в Киеве).

Такое понимание летописного текста подтверждется другим местом «Повести древних лет»: «и седе Олег, княжа в Киеве, и рече Олег: се буди мати городом руским; беша у него варязи и словени, и прочи, прозвашеся Русью». Здесь Киев — мать городов русских, а осевшие в нем варяги и словени прозываются Русью потому, что они стали жить в Киеве.

Для историка важен вопрос, к какому времени относятся приведенные выше фразы об Олеге, как, впрочем, и все летописные известия о 1Х—Х веках. Уже И. И. Срезенвкий и К. Н. Бестужев-Рюмин отметили, что в упомянутом расчете лет от Михаила до Святополка заметны три слоя. Так, в конце хронологического расчета читаем: «от смерти Святославли до смерти Ярославли лет 85, а от смерти Ярославли до смерти Святополчи лет 60». По этому поводу Бестужев-Рюмин пишет: «Таким образом, само собой определяются три слоя первоначальных источников летописи: записки до смерти Святослава, до смерти Ярослава, до смерти Святополка». Это наблюдение подтверждантся тем, что в упомянутом расчете лет от Михаила до Святополка видим два способа изложения. Первый кончается словами: «а от перва-го лета Святославля до перваго лета Ярополча лет 28». После этих слов меняется самый характер изложения: «а Ярополк княжи лет 8, а Володимер княжи лет 37, а Ярослав княжи лет 40». Следовательно, первоначальный расчет лет обрывался на Ярополке.

А. А. Шахматов, а вслед за ним М. Д. Приселков возводят большинство известий о событиях IX—X веков к так называемому «Древнейшему летописному своду», составленному в 1037 году. Во всяком случае, некоторые известия X века были записаны не позднее первой половины XI века. Так, летописец сообщает, что могила Олега Святославича находится «и до сего дне у Вручего», а под 1044 годом говорят о переносе костей Олега из прежней могилы Олега в Десятинную церковь.

Тот, кто писал о могиле Олега у Вручего «до сего дне», явно не знал о последуюдщей судьбе костей Олега. Отсюда вытекает, что рассказ о Ярополке и его братьях был написан до 1044 года.

Однако самое существование Древнейшего свода 1037 года представляется недостаточно доказанным. Сводчик, работавший в 1037 году, должен был бы с особой подробностью рассказывать о своем времени, в частности, о княжении Ярослава. Между тем оказывается, что летописец говорит об его времени кратко и неточно. Наиболее подробно рассказана борьба Ярослава со Святополком Окаянным, но этот рассказ взят из особого сочинения: «Сказания о Борисе и Глебе». Особым повествованием являлся и рассказ о Мстиславе Черниговском, к тому же явно более благоприятный по отношению к Мстиславу, чем к Ярославу («не смяше Ярослав ити в Киев, дондеже смиристася»). Остальные известия о событиях времени Ярослава так кратки, что напоминают записи, сделанные на основании позднейших припоминаний или выдержек из синодиков.

В самом летописном повествовании о времени Ярослава имеются указания на то, что оно было составлено по позднейшим припоминаниям. Битва с печенегами под Киевом в 1036 г. происходила там, «иде же стоить ныне святая София». В похвале Ярославу под 1037 годом говорится о Ярославе: «отец бо сего Володимер взора и умягчи землю, рекше крещеньем просветив; с же насея книжными словесы сердца верных людей, а мы пожинаем, ученье приемлюще книжное». В этой фразе явно обозначены три поколения: первое — Владимир, второе — Ярослав, третье — «мы», т. е. уже не современники Ярослава, а люди более позднего времени.

С тем же самым встречаемся мы при изучении летописных известий о княжении Владимира. Летописец гораздо подробнее гворит о событиях княжения Владимира до его крещения, чем о последующем времени. За длительный промежуток времени с 988 по 1015 год встречаем лишь несколько кратких заметок, часть которых, как это указал еще А. А. Шахматов, взята из записей какого-либо синодика (время смерти того или иного члена княжеской семьи). Более подробные повествования восходят лишь к особым сказаниям: к «Слову о построении Десятинной церкви» и «Похвальному слову или краткому житию Владимира». Как малочисленны были в руках летописца известия о второй, христианской половине княжения Владимира, видно из того, что в летописи вновь появляются легенды. Таковы рассказы о борьбе отрока с печенежским богатырем и об осаде Белгорода печенегами, с наивным сообщением о хитрости белгородцев.

Летописное повествование о второй половине X века оказывается более подробным, чем рассказ о первой половине XI века. Отметим несколько фактов, которые были известны летописцу из истории второй половины X века, чтобы показать его осведомленность. Летописец, например, знает, что в 945 году крещеную Русь водили к присяге в церкви Ильи, «яже есть над ручьем, конець Пасыньче беседы». Летописец знает о Свенельде, рисуя его отношения к Игорю в реальных тонах. Он знает, что Лют, или Мстиша, был сыном Свенельда; упоминаются древлянский князь Мал, полоцкий Рогволод, печенежский Куря; известно происхождение Владимира от ключницы Малуши, дочери Малка Любчанина. Если об этих лицах можно было что-то узнать из устных источников, то упоминание о персонажах, подобных «кормильцу» Асмуду и совсем неизвестному Варяжку, непонятно без предположения о существовании письменного источника. Поразительно то, что распри между сыновьями Святослава описаны с такой точностью и с таким отсутствием легендарных черт, что мы невольно должны предполагать письменный источник очень раннего происхождения, в котором рассказывалось о событиях, последовавших после смерти Святослава.

Летописный рассказ о распрях между сыновьями Святослава имеет любопытную особенность. Он написан человеком, благоприятно настроенным по отношению к Ярополку и враждебно к Владимиру. Виновником вражды Ярополка с Олегом представлен Свенельд, сам же Ярополк «плакал» над трупом брата. Рогпеда не хочет идти замуж за Владимира, «но Ярополка хочю». Киевляне были привязаны к Ярополку — «гражены же не бе льзе убита его».

Наоборот, Владимир изображен в черных тонах, и летописец не скрывает не только его дурных деяний, но и низкого происхождения его как сына ключницы, «рабичича». Владимир перетягивает на свою сторону воеводу Блуда; по приказу Владимира убивают его брата Ярополка; Владимир «залеже жену братьню грекиню», Владимир обманывает варягов и предупреждает об опасности с их стороны византийского императора; Владимир ставит кумиры и вводит человеческие жертвоприношения; наконец, Владимир — «немыт  блуда».

Противоположение Владимира — язычника, грубого, хищного и развратного варвара — другому Владимиру, просвещенному христианством, сделано так ярко в летописи, что отразилось на всей нашей исторической литературе. Обычно это противоположение объясняют желанием летописца особенно ярко обрисовать резкую перемену в характере Владимира после принятия христианства. Но вполне мыслимо объяснение чисто источниковедческого порядка. Летописец имел в своих руках различные источники. Один из этих источников представлял собой подробный рассказ о распрях между сыновьями Святослава и первых годах княжения Владимира, написанный в отрицательном духе по отношению к последнему. Не имея других более или менее полных и достоверных источников о времени Ярополка, летописец воспользовался этим рассказом, изображая Владимира-язычника, чтобы на основании других источников описать его деятельность в качестве христианина.

Но что это был за источник, и когда он был составлен? Некоторый ответ на это найдем в упомянутом ранее расчете лет. Начинаясь «от первого лета Олгова», он кончается словами: «до перваго лета Ярополча лет 28». Таковы были примерные хронологические рамки нашего предполагаемого источника. Примерный его объем и содержание восстанавливается при помощи так называемой Новгородской первой летописи, которая, как доказал А. А. Шахматов, дает понятие о составе более древнего текста, чем «Повесть временных лет». Этот источник начинался словами «Начало земли Русской» и рассказывал об основании Киева и первых князьях. Конечно, эта повесть о начале Русской земли сохранилась в Новгородской летописи уже в измененном виде, ибо имеет черты обработки семидесятых годов XI века, но все-таки она более приближает нас к первоначальному тексту, чем текст «Повести временных лет», осложненный многими вставками. В частности, в ней уже находим рассказ о призвании трех князей, стоящий в явном противоречии с повествованием об Олеге как первом русском князе. Кроме того, рассказ разбит на годы, которые явно отсутствовали в первоначальной редакции «Повести о начале Русской земли», в чем сходятся все исследователи.

Эта повесть была несомненным произведением какого-либо южнорусского, точнее киевского, автора, отражая претензии киевлян на первенство во всей Русской земле. Подобный характер летописных известий о событиях IX—X веков нашел отражение и в «Повести временных лет» и в тексте Новгородской первой летописи.

Когда же возникла «Повесть о начале Русской земли», как мы условно бы назвали, и где она примерно оканчивалась? Мы видели уже, что эта повесть не могла возникнуть позже 1044 г., когда первоначальная могила Олега была потревожена. На это указывает и ссылка в тексте Новгородской первой летописи на то, что  греки дают дань «и  одселе князем  Русскым», что едва ли может относиться к очень позднему времени, во  всяком случае — не более позднему, чем княжение Ярослава Мудрого (умер в 1054 г.), при  котором  был  предпринят  последний русский поход на Константинополь.

Но в рассказе о начале Русской земли есть и другая тенденция, обнаруживающая время его составления. Летописец, как мы видели, благожелателен к Ярополку и враждебен к Владимиру. Когда же мог возникнуть рассказ с такой тенденцией? Конечно, не при Владимире и сомнительно, чтобы при Ярославе, который боролся со Святополком Окаянным, считавшимся сыном Ярополка и Владимира. Единственным временем, когда подобный рассказ мог возникнуть, можно считать период княжения Святополка Окаянного (1015—1019). «Володимер же, — пишет летописец, — залеже жену братьню грекиню и бе непраздна, от нея же родися Святополк... бе бо от двою отцу от Ярополка и от Володиме-ра». В последних словах о двух отцах чувствуется какая-то неуверенность летописца. Поэтому позднейший редактор вставляет здесь рассуждение о греховности происхождения Святополка, выдавая тем самым руку автора, писавшего уже после смерти Святополка.

В свете известий летописи о рождении Святополка нужно рассматривать его позднейшую историю, в частности, решительную расправу Святополка с братьями, которых он мог таковыми и не считать. Поэтому понятна и тенденция «Повести о начале Русской земли» рассматривать Киев как центр государства, а Новгород — как захудалый город. «Да аще бы кто шел к вам», — отвечает новгородцам Святослав в ответ на просьбу дать им князя.

Если принять нашу датировку «Повести о начале Русской земли», то известия о русских событиях X—XI веков, помещенные в ней и не заимствованные из византийских источников, позволяют судить о том, что понималось под Русью и Русской землей в начале XI века, а тем самым и о более раннем времени, по крайней мере о второй половине X века. Для определения того, что первоначально входило в состав «Повести о начале Русской земли», служит текст Новгородской первой летописи, за исключением рассказа о призвании князей, о котором речь будет идти особо.

Анализ этих известий убеждает нас в том, что в X веке под Русью и Русской землей, как и в более позднее время, понималась Киевская земля. Приведем несколько примеров, пользуясь текстом Новгородской первой летописи. Рассказывая о походе Олега на Царьград, летописец говорит: «Игорь и Олег пристроиста воя многы, и Варягы, и Поляне, и Сло-вене и Кривичи». Здесь варяги отличены от славянских племен, поляне — жители Киевской земли, словене — новгородцы, кривичи — жители Смоленской земли. Замечательно отсутствие даже упоминания о Руси. Но кто понимался под Русью — видно из дальнейшего рассказа. Древляне говорят об Игоре: «Се князя убихом Рускаго», но Игорь княжил в Киеве, значит Киевская земля — это и есть Русь. Говоря о покорении радимичей Владимиром, летописец замечает, что они «платят дань Руси, повоз везут и до сего дня». Но что это за Русь? Конечно не варяги, которые при Владимире резко отличались от русского населения.

Летописные известия X века ясно различают варягов и Русь. Для летописца не было никакого сомнения, что русская и словенская грамота — одно и то же, «а словенеск язык и рускый один, аще и поляне звахуся, но словенска речь бе». Это сознание единства русского и славянского языка еще более подтверждается летописными словами: «словеньску языку учитель есть Павел, от него же языка и мы есме Русь». Итак, анализ летописных известий IX—X веков приводит нас к мысли, что эти известия были записаны уже в начале XI века, что они дают ясное представление о терминологии более раннего времени (X век), и что в X веке под Русью, как и позже, понималась совершенно определенная область, именно — Киевская земля.

Наш вывод, впрочем, не противоречит летописному сказанию, по которому название «Русь» появилось не в XI—XII веках, а значительно раньше: в IX веке в Новгороде, в начале X века в Киеве. Летопись присваивает название «Русь» варягам, от которых это имя перешло к славянам, — «и от тех варяг слывет Русская земля». В этой фразе заключается опорная точка, от которой вот уже два столетия исходят норманисты в своих представлениях о начале Руси. Недаром же Ф. Браун в своем исследовании о гото-славянских отношениях пишет: «Русское государство как таковое основано норманами, и всякая попытка объяснить начало Руси иначе будет напрасным, праздным трудом».

Основные доказательства теории норманистов держатся, в сущности, на двух летописных известиях, которые ставят знак равенства  между варягами и Русью. Первый рассказ заканчивает летописный перечень народов, ведущих свое происхождение от сыноей Ноя, легендарных Сима, Хама и Афета. Летописец пишет: «Афетово бо и то колено: Варязи, Свей, Урмане, Готе, Русь, Агняне, Галичане, Волхва, Римляне, Немцы, Карлязи, Веньдици, Фрягове». Таким образом, Русь поставлена между готами и англичанами, хотя по точному смыслу может и не принадлежать к варяжским племенам, ибо к ним нельзя, например, относить упомянутых далее римлян; кроме того, слово «Русь» вообще отсутствует в Троицком (утраченном) и Радзивилловском списках. Почти однородное место читаем в рассказе о призвании князей: «идоша за море к варягом к Руси, сице бо ся звахуть и варя-зе суть, яко се друзии зовутяс Свее, друзии же Урмане, Ан-гляне, друзии Готе, тако и си». Близость двух приведенных мест несомненна. Здесь последовательно упомянуты в числе варягов: свей (шведы), урмане (норвежцы), англичане и готы (жители острова Готланда в Балтийском море). Однако второй отрывок представляет как бы выдержку из первого и комментарий к слову «Русь»: так назывались эти варяги Русью, как другие звали себя шведами, норвежцами, англичанами и готами, — вот смысл летописного текста.

Но зачем понадобился ученый комментарий к рассказу о призвании князей? Прежде всего потому, что необходимо было объяснить значение слова «Русь», с которым ассоциировалось понятие не варягов, а какого-то восточнославянского племени. Действительно, в руках составителя дошедшего до нас текста летописи находились материалы, противоречившие его представлениям о Руси. Следы этих материалов сохранились в летописи.

Обычная интерпретация летописного рассказа о призвании Рюрика и его братьев сводится к следующим положениям. Славяне ссорились между собой и решили обратиться к варягам: «И реша Руси Чудь и Словени и Кривичи и Вся: земля наша велика и обильна...» Иными словами, чудь, словени, кривичи и весь приглашают к себе Русь, и в ответ на приглашение появляются три князя и «пояша по собе всю Русь». Историки уже давно обращали внимание на странную конструкцию фразы: «И реша Руси Чюдь и Словени и Кривичи и Вся». Однако дательный падеж «Руси», поставленный в печатном издании «Повести временных лет», встречается только в Радзивилловском и Академическом списках, тогда как древнейшие, Лаврентьевский и утраченный Троицкий, дают здесь именительный падеж «Русь». Тогда фраза имеет совсем иной смысл. К варягам обращаются Русь, сло-вени, кривичи и весь, т. е. самая Русь по этому рассказу не является варяжским племенем. Что в данном случае мы имеем дело не с ошибкой, а с действительной особенностью древнейшего летописного текста, видно из того, что подобный же текст читается в Ипатьевской летописи»: «Ркоша Русь, Чюдь, Словене, Кривичи». Между тем известно, что тексты Лаврентьевской и Ипатьевской летописей возникли самостоятельно и восходят к одному общему источнику — первой редакции «Повести временных лет», возникшей около 1113 г. Следовательно, подобный текст уже читался в этом не дошедшем до нас памятнике, который явно отличал Русь от варягов. Наконец, Новгородская первая летопись упоминает о словенах, кривичах, мери и чуди, обратившихся к варягам за князьями, не называя этих варягов Русью, а только добавляя: «и от тех варяг находник тех, прозвашася Русь».

Этот вывод находит подтверждение в существовании двух кратких летописцев, известных нам в рукописях XIII—XIV веков. Первый из этих летописцев помещен в Синодальной Новгородской Кормчей 1280 года. В нем прямо говорится, что Русь, чудь, словене и кривичи обратились к варягам и призвали от них князей. Другой краткий летописец, сохранившийся уже в рукописи XIV века, заключает следующее известие: «при сего же цесарьстве (императора Михаила) придоша к Варягам Русь, Чюдь, Словене, Кривичи и рекоша им». Итак, перед нами старая традиция, отделявшая варягов от Руси.

Наша догадка находит себе подтверждение еще в одном интересном памятнике. Польский историк Длугош, умерший в 1480 году, как известно, пользовался русскими летописными сводами более раннего происхождения, чем известные в наше время. Вот что читаем у него о событиях в Русской земле после смерти Кия и его братьев: «К этому времени такого рода порядок наследования пришел к двум братьям, и именно Аскольду и Диру; в то время, когда они пребывали в Киеве, некоторые русские племена , которые вследствие огромного увеличения искали себе нового поселения, тяготясь их властью, приняли от варягов трех князей, поскольку не было желательно выбрать кого-либо из своих ради равенства».

Итак, Аскольд и Дир у Длугоша — русские князья, а Рюрик и его братья-варяги признаны русскими племенами. Длугош отразил старую традицию, отвергнутую «Повестью временных лет», традицию, которая отличала варягов от Руси.

Откуда же появилось отождествление Руси и варягов в летописном рассказе о призвании князей? Источником этого отождествления явно был отрывок о народах «Афетова колена», где Русь упоминалась наряду со свеями, урманами, англянами и готами. Зная предание о варяжском происхождении Рюрика, автор рассказа о призвании князей уподобил варягам неизвестную Русь, найденную им в отрывке об Афетове колене.

Но какое реальное значение имело слово «Русь» в самом отрывке? На этот вопрос отвечает содержание отрывка об  Афетове колене. Оно добавлено в летописи к общему перечислению народов, составленному по византийским источникам, но обличает источник совсем иного, не южного, а северного происхождения. Перед нами перечисление народов Западной Европы, обнаруживающее значительную осведомленность автора. Уже Круг указал, что под именем волхвов, помещенных рядом с галичанами и римлянами, надо понимать жителей Нормандии — Valland скандинавских источников, а под карлязями летописи — carleses, т. е. жителей позднейших Нидерландов. Спорным является значение слова «галичане», которое, по мнению С. М. Соловьева, обозначает Жителей Уэльса (pay des Gals), а по мнению других ученых — жителей Галлии или Галисии в Испании. Для нас, впрочем, важно только отметить, что автор отрывка об Афетове колене был хорошо знаком с народами, прилегавшими к Балтийскому и Северному морям, и был осведомлен даже о таких странах, как Нормандия.

Однако нас поражает одна особенность отрывка об Афетове колене — отсутствие в ней упоминания о датчанах, что С. М. Соловьев объяснял тем, что «летописец смешивает датчан с англичанами вследствие тесной, постоянной связи, которая издавна существовала между этими двумя народами». В таком случае мы имеем дело с определенными датирующими указаниями, если принять во внимание непрерывную связь Англии с Данией до 1041 года. Отдельное упоминание о волхвах, Valland или Нормандии также понятно для времени, предшествующего завоеванию Англии Вильгельмом Завоевателем в 1066 году.

Итак, отрывок о колене Афетове, по нашему мнению, возник в первой половине XI века и основывался на определенных и реальных данных; он был заимствован из определенного северного источника, хорошо осведомленного о народах Северной Европы. Если к этому добавить, что предание о призвании князей находит аналогию в сказании о призвании англосаксов, то источник сведений о северных народах становится ясным: его надо искать в каком-либо северном памятнике.

Спрашивается теперь, кого же имел в виду отрывок об Афетове колене под именем Руси, помещаемой рядом с готами, если этот отрывок имел в виду реальную действительность?

А. А. Шахматов считал, что позднейший редактор просто вставил Русь в перечень народов, чтобы оправдать свою теорию о варяжском происхождении русских князей. Но можно предполагать, что летописный текст заимствовал Русь из какого-либо особого источника. Действительно, в скандинавских памятниках XI—XII вв. Русь помещается обычно в соседстве со Швецией, Готией и Норвегией, но восточнее их. Такова, например, исландская карта XII в., составленная на основании древнейших сведений скандинавов о восточных странах. .Что так именно и могло обстоять дело, доказывается подборкой сведений о скандинавских взглядах на Русь, сделанной П. П. Смирновым. Тщательный пересмотр скандинавских сведений о Руси привел П. II. Смирнова к мысли, что скандинавы помещали Русь к востоку от Балтийского моря и даже Гардарики, т. е. Новгородской земли. Однако II. П. Смирнов ищет в Рюсаланде, или Рисаланде, скандинавских легенд какую-то норманскую колонию в Восточной Европе очень раннего времени (хотя и он считает, что скандинавы обозначали Русь приблизительно к востоку от Новгородской земли). По нашему мнению, Русь появилась в перечне народов по своего рода недоразумению. Найдя в своем северном источнике Русь, помещенную в соседстве со шведами и готами, автор рассказа о призвании князей уподобил Русь варягам.

Что речь идет о своего рода домысле, поправке, которую древнерусский книжник делал к рассказу о призвании князей, видно из целого ряда пояснений к летописному тексту. Насколько же были запутаны представления летописца о происхождении Руси, видно из такой фразы «Повести временных лет»: «И от тех варяг прозвася Руская земля, ноугородьци, ти суть людье ноугородьци от рода Варяжска, преже бо беша Словене». Если буквально переводить этот текст, то получится, что новгородцы сделались варягами, хотя раньше были словенами, тогда как новгородцы никогда не теряли своего славянского происхождения.

Летописец вынужден постоянно поправлять свой собственный текст, так как он прекрасно знал различие между   варягами и Русью, знал, что и те и другие говорят на разных языках, ибо самые ярые норманисты все-таки не утверждают, что киевские князья, по крайней  мере Святослав и Игорь, говорили на скандинавских языках, а не по-русски. Поэтому летописец порой совсем забывает о пресловутом заморском происхождении Руси.

Говоря о походе на Царьград 944 года, летописец сообщает: «Игорь же совокупив вой многи: Варяги, Русь и Поляны, Словени и Кривичи и Тиверци и Печенеги». Здесь Русь выступает отдельно от варягов, вместе с полянами, в отличие от словен и кривичей, как особое племя. В другом Месте летописец дает перечисление составных частей в войске Олега: «Варяги, Чюдь, Словены, Меря и Весь и Кривичи». В этом списке указаны новгородские словены и кривичи, но нет полян. Что летописец понимал в данном случае под полянами Русь, видно из дальнейшего текста: «и беша у него Варязи и Словени и прочи прозвашася Русью». Все эти переделки, добавки и недомолвки в тексте «Повести временных лет» были отмечены А. А. Шахматовым, который признал, что первоначальный текст летописи был исправлен «на основании особой сложившейся у составителя «Повести временных лет» теории, признававшей, что в 862 году в Новгород были призваны не варяжские, а русские князья».

Однако, не придавая исторической достоверности «ученым мудрствованиям» составителя «Повести временных лет», Шахматов все-таки соглашается с ним в его исходных позициях. Для Шахматова «Русь это те же норманы, те же скандинавы; Русь это древнейший слой варягов, первые выходцы из Скандинавии». При всем уважении к авторитету А. А. Шахматова мы должны признать, что его вывод не подтвержден доказательствами, ибо о двух исходах варягов в Восточную Европу ничего не известно. Так, знаток германских древностей профессор Браун в ответ на запрос профессора Ламанского сообщал, что «более ясные географические сведения о России начинаются в сагах только с самого конца X века».

Речь должна идти не о двух потоках скандинавов, вышедших в Восточную Европу, а о двух литературных традициях: первая из них (южная) считала Русь славянским, а вторая (северная) — варяжским племенем. Эти две традиции были отмечены самим Шахматовым, который, однако, не сделал из этого факта должных выводов, уступая перед авторитетами более ранних исследователей. Северные источники придавали особое значение варяжскому влиянию, что и понятно, если вспомнить постоянную связь Новгорода со Скандинавией. Здесь и сложился рассказ о призвании варягов, упоминающий о трех северных городах: Новгороде, Изборске и Белоозере. Первоначальный рассказ о призвании князей говорил только о народах северной Руси: словенах, кривичах, мери и веси. Поэтому Русь отсутствует в Новгородской первой летописи в рассказе о призвании князей и названы просто варяги. Позже Русь была вставлена в число племен, призывавших князей, что отразилось в текстах Лаврентьевской и Ипатьевской летописей. Еще позднее Русь была отождествлена с варягами на основании отрывка о народах Афетова колена.

Пожалуй, наиболее загадочным и неясным рисуется для нас воспрос «о взаимоотношениях между Рюриком и Игорем, с одной стороны, Игорем и Олегом — с другой. По ле-дописцу, Рюрик умер в 879 году и его сын Игорь был еще младенцем («бысть бо детеск вельми»). В 903 году Игорь женился на Ольге, а умер в 945 году, старше 70 лет. Рождение же Святослава, по Ипатьевской летописи, относится к 942 году, т. е. произошло после сорокалетней брачной жизни Игоря и Ольги. Ясно, что Рюрик и Игорь искусственно соединены друг с другом: недаром же старый Игорь проявляет необыкновенную прыть в походах против древлян. И эту-то явно сказочную хронологию пытаются оправдать различными домыслами.

Но когда и для кого понадобилась подобная сшивка известий? Мы видели, что рассказ о начале Киева и первых князьях, кончая Владимиром, возник в первой половине XI века, по нашему предположению — в 1015—1019 годах. Он возник в прямой связи с борьбой киевлян и новгородцев, Свя-тополка Окаянного с Ярославом. В этой борьбе Святополк нашел поддержку в Польше, и летописец протянул прямую связь между полянами и поляками, что особенно четко отразилось у Длугоша. В древнейшем тексте под Русью понималась еще Киевская земля, а создателями Киева признавались поляне. Однако Святополк был изгнан из Киева и бежал в Польшу от Ярослава, одержавшего победу с помощью варягов. Эта победа и дала толчок к созданию нового рассказа о начале Русской земли. На первое место были выдвинуты варяги, которым было предписано создание Русского государства. Но старый текст, выставлявший превосходство киевлян, или Руси, над словенами (или новгородцами), все-таки оставил следы в «Повести временных лет». Поэтому летописец противопоставляет Русь (или киевлян) новгородцам (или словенам). Отсюда насмешливый рассказ о Руси, получившей  паволочитые паруса, и о словенах, взявшихся за свои тостины; поэтому летопись вкладывает в уста апостола Андрея насмешливо-удивленный рассказ  о словенских банях. В конечном итоге домысел писателя времен Ярослава о скандинавском происхождении слова «Русь» хотел только доказать, что русские князья вначале появились в Новгороде, а позже в Киеве, тогда как его предшественники говорили, что Русью первоначально называлась Киевская земля.

До сих пор мы касались главным образом летописного текста в том виде, как он известен нам в «Повести временных лет», но в ту же повесть внесены два подлинных документа X века: договор Олега с греками 911 года и договор Игоря 945 года. Оба договора обычно признаются несомненными доказательствами правильности домыслов летописца о варяжском происхождении названия «Русь», потому что в них «от рода Русскаго» выступают люди, носящие в договоре 911 года почти исключительно, а в договоре 945 года — преимущественно норманские имена. Попытки объяснить имена русских послов из славянских корней являются, пожалуй, наиболее компрометирующими для противников норманской теории происхождения Руси и доведены в работах Гедеонова и Иловайского до абсурда.

Было бы совершенно бесцельно о ненаучно делать славянами Инегельда, Фарлофа и других посланных от имени Олега в Византию. Но скандинавские имена русских послов в Византии еще не доказывают, что Русь и скандинавские выходцы — одно и то же. Варяги, бывшие представителями «от рода Русскаго» в Византии, без всякого сомнения, и не могли бы себя иначе называть в официальном договоре, потом что они были представителями русского князя. К тому же роду Русскому в договоре 945 года отнесены Володислав и Борич, лица, носившие имена, во всяком случае, не скандинавского происхождения. Конечно, в договорах Руси с Византией не отмечали данных о происхождении того или иного гостя или посла, отправленного в Византию для переговоров о мире. Поэтому отрицать наличие славянских имен в договоре Игоря 945 года столь же смешно и нелепо, как делать всех послов Олега и Игоря славянами. Несомненно, количество дружинников-варягов в войсках Олега и Игоря было значительным. В самой Византии варяги были хорошо известны и служили в придворных войсках императора. Вот почему они и выступают главными представителями русских князей в X веке. Поэтому «Русь» X века нередко отождествлялась византийцами с норманнами, как это читаем, например у Симеона Логофета. Ведь писал же Титмар Мерзербургский, что в Киеве живет много данов (датчан), хотя самый ярый норманист не сказал бы, что в начале XI века Киев был не славянским, а датским городом, тем более что даже имя датчан осталось, как мы видели, неизвестным «Повести временных лет». Впрочем, изучение имен русских послов в договорах Олега и Игоря могло бы дать все-таки неожиданные результаты. Зная о существовании болгарской надписи 904 года на греческом языке, где упоминается об Ольге-таркане, ученые остерегались бы делать Олега скандинавом.

Из кого же состояла русская знать X века: из славян или варягов?

На этот вопрос дает ответ тот же договор Руси с греками 945 года: «Мы от рода Рускаго слы и гостье, — читаем в его тексте, — Ивор, сол  Игорев великаго князя Рускаго, и обчии ели, Вуефаст Святославль сына Игорева, Искусеви Олгы княгыня, Слуды Игорев, нетий Игорев, Улеб Володиславль, Канипар Передславин». Перед нами два ряда имен: князья, посылающие своих представителей, носят имена Игоря, Святослава, Ольги, Владислава, Передславы, тогда как послы называются Ивором, Вуефастом, Искусеви, Слуды, Улебом, Каницаром. Не будем заниматься лингвистическими изысканиями. Пусть имена послов, даже такие, как Ивор и Улеб, принадлежат  к скандинавским именам, что, впрочем, сомнительно, но три княжеских имени из пяти (Святослав, Владислав, Передслава), бесспорно, славянские.

Итак, верхушка, князья — славяне, а их послы — варяги. Вот единственный вывод, который можно сделать из анализа имен в договорах Руси с греками X века. Напрасно ссылаться на быстрое ославянивание варяжской династии. Родовые имена держались обычно долго, как это видим в первой династии прошлого происхождения в Дунайской Болгарии, князья которой сохраняют титулы и имена неславянского характера почти два века.

Не проще ли считать, что варяги-наемники окрашивали своими именами дружину русских князей X века, а князья были славянами и пользовались славянскими именами? Поэтому Русь клялась Перуном и Волосом, а не Одином и Тором, как следовало бы ждать от норманских князей.

Анализ летописных известий, как мы видели, привел нас к выводу, что название «Русь» было древним для Киевской Руси и возникло значительно ранее X века. Теперь нам надлежит посмотреть, как этот вывод подтверждается иностранными свидетельствами.

В основном иноземные источники, упоминающие о Руси IX—X веков, относятся к трем группам: западноевропейской, византийской и восточной.

Западноевропейские авторы знали о Руси уже в IX-веке. В конце IX века (по мнению Шафарика, между 866—890 годами) написал свою работу анонимный «Баварский географ», произведение которого сохранилось уже в списке XI— XII веков. Перечисляя города и области к северу от Дуная, он называет некоторые восточнославянские племена, известные по летописи. В этом перечислении находим хазаров (Cazari) и русских (Ruzzi). Аноним знает русских как особое племя и помещает его тотчас же после хазар, отмечая тем самым их близкое соседство, как это и было в действительности. Ruzzi  «Баварского географа» упомянуты в числе других славянских племен, и ничто еще не указывает на позднее, а тем более на варяжское происхождение их имени.

Замечательно, что в Венгрии существовало предание о том, что русские пришли к Карпатским горам вместе с венграми под предводительством венгерского вождя Альмы, как пишет это в своей хронике известный нотарий короля Белы. Насколько было древним в Венгрии имя русских, показывает свидетельство 1031 года, по которому сын короля Стефана Венгерского, княживший в Бихарске, назывался русским князем — dux Ruizorum.

К еще более раннему времени относится известное упоминание о Руси в Вертинских летописях. В 837 году к Людовику Благочестивому в Ингельгейм пришли послы от византийского императора Феофила и привели с собой «неких людей, которые говорили, что их, то есть их народ, зовут Рус, и которых, как они говорили, царь их по имени Хакан отправил к Феофилу ради дружбы». Теперь уже нет сомнения в том, что речь идет о титуле «Каган», применявшемся еще в XI веке по отношению к киевскому князю, как показывает известное «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона.

Известия Вертинских летописей неоднократно подвергались анализу в ученых исследованиях, но все ученые одинаково исходили из мысли о том, что русские были неизвестны в Германии, что появление народа «рос» при дворе Людовика Благочестивого было неожиданным и вызвало соответствующую реакцию. Предвзятое мнение о появлении названия «Русь» только после пресловутого призвания князей всегда довлело на комментариях вышеупомянутого известия 837 г. Между тем русские были известны в Германии уже в 903— 904 годах, как это доказал В. Г. Васильевский на основании Раффельштеттенского устава. Васильевский, кстати сказать, весьма насмешливо отнесся к скептицизму русских историков, упорно отвергавших мнение, что устав говорит о славянах, приходящих из Руси, несмотря на авторитетные замечания ряда немецких ученых. «Невероятным это, — пишет Василевский, — продолжает казаться только русским исследователям; они как будто пугаются мысли, что уже во времена Олега русская торговля могла заходить столь далеко». Итак, два западных известия — Раффелыптеттенский устав и баварский аноним — уже знают русских, которые, следовательно, были известны в Германии в конце IX века.

Вертинские летописи обнаруживают, что русские были известны и в Византии. Император Феофил прислал к Людовику Благочестивому посланных из «народа Рос», с тем, чтобы дать им возможность вернуться на родину безопасно. Что народ «рос» был известен в то время в Византии, уже доказано Васильевским. Ясно, что византийцы знали о существовании пути из Германии к народу «рос».

Если бы народ «рос» был совершенно неизвестен в Германии, то появление его представителей в Ингельгейме не вызвало бы никаких подозрений, но в том-то и дело, что прибывшие были варягами, а не русскими , что и вызвало подозрение Людовика.

Оснований для подобных подозрений было тем больше, что прием в Ингельгейме происходил в особых условиях. Людовик готовился к войне против сыновей и вел переговоры с соседними славянскими племенами. Нет  никакого основания отождествлять народ «рос» со шведами, так как расследование именно показало, что присланные называли себя народом «рос», а в действительности были шведами. Перед нами явление, отмеченное уже ранее: варяжские наемники называют себя народом «рос», у князей которого они находились на службе. Напомним, что дело происходило на верхнем Дунае, в Ингельгейме, в тех областях, к которым относится Раффельштеттенский устав.

Насколько могли быть древними торговые отношения между Русью и Германией в этой области, показывает одно не лишенное интереса обстоятельство. Суда, причаливавшие в Росодорфе (теперь исчезнувший город между Пассау и Линцем), платили таможенную пошлину в размере полдрахмы, т. е. один скоти . Известно, что в «Русской Правде» словом «скот» обозначаются деньги, отсюда «скотник» — казначей, «скотница» — казна. Уже Болтин указал на связь русского слова «скот» с англосаксонской монетной системой. Перед нами, может быть, один из путей проникновения слова «скот» в значении денег в русский язык. Итак, западноевропейские известия не противоречат, а скорее подтверждают наш вывод, что слово «Русь» было местным, славянским и пришло не с севера, а возникло на юге восточного славянства.

Остановимся теперь кратко на византийских свидетельствах, на которых особенно ценные сведения находим у патриарха Фотия и Константина Багрянородного. Теперь уже едва ли кто-нибудь будет отстаивать мнение Куника о том, что беседа Фотия о нашествии Руси написана в 865, а не в 860 году. Фотий высокопарно говорит о Руси: «народ неименитый, народ непочитаемый, народ, поставляемый наравне с рабами, незнатный, но получивший имя со времени похода против нас, достигший блистательной высоты и несметного богатства, народ, где-то далеко от нас живущий, варварский, кочующий, гордящийся оружием, неожиданный, незамеченный, без военного искусства».

В этих риторических словах бросается в глаза, что народ «рос» упоминается в связи с рабами. Только ли это риторика, или автор имеет в виду какую-то реальность? Вспомним, что рабский рынок в Константинополе довольно часто пополнялся пленными славянскими рабами. Народ «рос», по-видимому, напоминал Фотию знакомые образы пленных, которые пояалялись на улицах византийской столицы. Народ, напавший на Константинополь, жил где-то далеко от Византии, а это плохо походит на готов, населявших знакомый для греков Крымский полуостров, которых Васильевский принимает за росов, называемых патриархом Фотием. Тот же Фотий пишет, что «росы», «поднявшие руку против государства Ромейского, променяли свое прежнее языческое и нечестивое учение на чистую веру христианскую, ставши в ряд подданных и друзей». Они даже приняли из Византии епископа.

Это известие давно уже сопоставлено со свидетельством жития Кирилла-Первоучителя о русских письменах, найденных им в Херсонесе. Уже В. И. Ламанский убедительно доказал, что речь идет о первом крещении Руси в IX веке, о чем сообщает и Фотий. Кирилл прибыл в Херсонес «и обрет ту евангелие и псалтырь рушькими письмены писано, и человека обрет глаголюща тою беседою, и беседовав с ним и силу речи прием, своей беседе прикладая различии письмен, гласнаа и согласнаа, и к Богу молитву дрьжа, и вскоре начат чести и сказовати, и дивляхуся ему, Бога хваляще».

Как это ни странно, ясное свидетельство о русской грамоте тотчас было принято такими видными учеными, как Голубинский и Васильевский, за указание на готскую азбуку, а русские письмена были признаны готскими. Но ведь известно, что Херсонес был городом, где в большом количестве жили восточные славяне. В договорах Руси с греками подчеркивается особое отношение Херсонеса к Руси, в Херсонесе оказались люди, предавшие город в руки Владимира Святого, позже херсонесцы побили камнями грека, отравившего тмутараканского князя Ростислава Владимировича. Не случайно и автор X века черноризец Храбр говорит, что до изобретения грамоты Кириллом славяне пользовались несовершенной азбукой, «чертами и резами», а также латинским и греческим алфавитом. Нам понятны слова жития о том, что Кирилл беседовал с человеком, читавшим псалтырь и евангелие на славянском языке, так как Кирилл сам был славянином; но каким образом Кирилл мог беседовать с готом, не зная готского языка, остается непонятным.

Очень решительным доказательством «скандинавского» происхождения слова «Русь» обычно считаются «русские» названия днепровских порогов у Константина Багрянородного, автора X века. По его словам, первый порог носил название Эссупи, что по-русски и по-славянски значило «не спи». Второй порог по-русски назывался Улворси, а по-славянски Островунипраг, что значит «остров порога». Третий назывался Геландри, что по-славянски означало «шум порога». Четвертый порог именовался по-русски Аифор, а по-славянски Неясыть, потому что в камнях его гнездились печенеги. Пятый порог по-русски назывался Варуфорос, а по-славянски Вульнипраг, потому что он образовывал большую заводь. Шестой по-русски носил название Лепнти, а по-славянски Веруци, что значит бурление воды. Седьмой порог по-русски назывался Струкун, а по-славянски Напрези, что значило «малый порог».

Составив список названий порогов на обоих языках, мы получим такой порядок: к русским отнесены Эссупи, Улворси, Аифор, Варуфорос, Леанти, Струкун, к славянским — Эссупи, Островунипраг, Геландри, Неясыть, Вульнипраг, Веруци, Напрези. Надо признать, что русские названия легче всего объясняются из скандинавских корней, тогда как славянский ряд названий производится из корней славянского языка, хотя гаданья Томсена и некоторых других авторов такого же толка о происхождении названий отдельных порогов имеют чрезмерно гипотетический характер. Но обычный вывод из этого наблюдения, сводящийся к тому, что русский язык означает скандинавский, представляется опрометчивым. Ведь список порогов, данный Константином Багрянородным, дошел до нас в явно дефектном виде. Славянское название Геландри, например, звучит не по-славянски; в свою очередь «русское» название Струкун найдет себе объяснение и в славянских языках.. Историк вообще не может обойти вопрос о тех источниках, которыми пользовался Константин Багрянородный при рассказе о порогах. Этот источник давал хорошие сведения о славянских названиях порогов, но эти сведения были не восточно-, а южнославянского происхождения, вследствие чего мы везде находим «праг», а не руссский «порог». Можно думать, что славянские названия порогов у Константина Багрянородного были переданы ему каким-либо болгарином, ходившим для торговли в Русь. Кто же сообщил «русские» названия порогов? Наряду с порогами Константин Багрянородный называет русские города, притом в наредкость испорченом виде, так что мы едва можем узнать в Милиниски — Смоленск, в Чернигога — Чернигов, в Телюце — Любечь, а название киевской крепости Самватас до сих пор служит камнем преткновения для лингвистов.

Кто же сообщил Константину Багрянородному испорченные названия русских городов? Конечно, тот же, кто Новгород называл Немогард с явным скандинавским окончанием на «гард», т. е. какой-нибудь варяг. Варяжский источник Константина Багрянородного и сообщил ему «русские» названия порогов в скандинавской окраске. Поэтому совершенно прав С. В. Юшков, когда он пишет, что русские названия являются не переводами славянских названий, а двумя разными географическими номенклатурами. Позднейшие названия днепровских порогов звучат по-иному, чем славянские и «русские» названия у Константина Багрянородного. Каковы же они были в древности — не знаем, хотя древние названия многих урочищ Киевской Руси, запустелых во времена монгольских погромов, сохранились до сих пор. Путешествия варягов по Днепру нашли отражение в названии некоторых порогов, а византийцы явно путали «Русь» с варягами, приходившими из Руси и служившими в византийских войсках.

Но у Константина Багрянородного есть еще некоторые сведения, показывающие, что в его время с областью руссов соединялось представление именно о Киевской земле. Он говорит, что Игорь был русским князем, совершенно так же, Как называет Игоря летописец, заявляющий устами древлян, что они убили русского князя. Лодки собираются в Киеве, где их продают русским. Князья «выходят со всеми Руссами из Киева и отправляются в полюдье и именно в славянские земли Вервианов, Другувитов, Кривичей, Севериев и остальных славян, платящих дань Руссам».

В этих словах видят прямое указание на отличие руссов от славян, им подчиненных. Безмолвно признается тем самым, что даже в юность Святослава руссы были особым народом и, значит, говорили не по-славянски, а на скандинавских языках. При этом не замечено только одно: среди подвластных руссам племен названы дреговичи, кривичи, северяне, нет только полян и древлян, а ведь те и другие должны были являться в первую очередь данниками руссов, если в последних признавать норманов. Но отсутствие упоминания о полянах и древлянах понятно, ибо они и были Русью, т. е. жителями Киевской земли. Сильный варяжский элемент, окрашивавший дружину Игоря (о чем можно судить по именам Свенельда и Асмуда), заставлял византийцев видеть в руссах особый народ, подчинивший себе окрестных славян.

Последняя серия известий о древней Руси представлена трудами восточных, в основном арабских авторов, из которых для нас имеют интерес только древнейшие известия. На первом месте стоит «Книга путей и царств» Ибн-Хордадбе, писавшего примерно в шестидесятых годах IX века. «Что же касается пути купцов Руси, — сообщает Ибн-Хордадбе, — а они принадлежат к славянам, то они вывозят меха бобров, меха черных лисиц и мечи из дальнейших концов Славонии к Румскому морю, и царь Рума берет с них десятину. А если желают, то ездят Танаисом, рекой славян, проходят через Камлидж, столицу хазар, там их владетель берет с них десятину. Затем они плавают по морю Джурджана и выходят на любой им берег (диаметр же этого моря 500 фарсангов). Иногда они возят свои товары на верблюдах из Джурджана в Багдад. Евнухи-славяне бывают здесь у них за переводчиков. Они выдают себя за христиан и потому платят подушную подать». Свидетельство Ибн-Хордадбе настолько красноречиво говорит в пользу славянского происхождения Руси, что не требует комментария. Замечательнее всего, что русские выдают себя за христиан, что перекликается с известием о русских письменах в житии Кирилла, славянский же характер языка русских подчеркивается тем, что переводчиками для них служат евнухи-славяне.

Близкие к приведенному выше свидетельству строки читаем у Аль-Джайхани, писателя конца IX—начала X века. Он пишет, что «Русы состоят из трех родов: 1) Русы, живущие в ближайшем соседстве с Булгаром, владетель этих русов живет в городе, называемом Куйаб; 2) Славия; 3) Та-ния». Нам нет никакой нужды вступать в длинные рассуждения о том, что такое Славия и Тания. Достаточно отметить, что Киев (Куйаб) как столица руссов уже был известен в это время в странах арабского халифата.

Более подробны и в то же время более неясны свидетельства арабских авторов X века. Ибн-Русте уже отличает Русь от славян, оба эти народа враждуют между собой. Замечательнее  всего, что «Русь» имеет царя, который зовется хакан-рус, что совпадает с известием Вертинских летописей. Крайняя путанность восточных известий не позволяет воспользоваться ими для нашей темы. Отметим только, что арабские писатели IX века считают русских славянами, а писатели X века уже отличают славян от русских, что зависело от целого ряда причин, на которых мы сейчас остановимся.

Представление о варяжском происхождении Русского государства все еще держится на догадках о вековой отсталости Восточной Европы от Запада. Между тем уже в период господства готов в III—IV веках среди славян выделились отдельные князья. Славянские племена стали объединяться для общей борьбы с готами, и предание сохранило нам имя одного из таких князей — Божа. Готский король «двинул новую силу в пределы антов и напал на них. В первом столкновении он потерпел поражение, но затем повел дело храбро и ради наводящего ужас примера распял вождя их Божа с сыновьями и 70 старшими вельможами».

Современная историческая наука признала неоспоримым фактом, что под именем антов в ранних византийских источниках выступают предки восточных славян. Поэтому академик Б. Д. Греков вполне основательно отмечает «факт объединения огромных масс славян под единой властью в V веке». Самое имя Бож может быть сопоставлено с племенным название бужан, живших по Западному Бугу, с городом Бужском (или Бозком!), известным уже со времени Киевского государства. Текст Иордана не оставляет сомнений в том, что Бож был князем, окруженным начальниками или боярами. Говоря о войнах славян с Византией, Б. Д. Греков в своей примечательной книге о начале русского государства делает такой вывод: «Славяне для проведения до конца своей борьбы и для укрепления своих побед должны были организоваться. Толпа народа не могла победить Империю».

Если наше предположение о связи Божа со страной бужан имеет некоторые основания считаться достоверным, то другое свидетельство о возникновении славянского центра в бассейне Западного Буга получает особое значение. Арабский писатель X века Аль-Масуди сообщает, что славяне составляют разные племена и имеют своих царей. «Некоторые из них исповедуют христианскую веру по якобитскому толку, некоторые не имеют писания, не повинуются законам; они язычники и ничего не знают о законах. Из этих племен одно имело прежде власть над ними, его царя называли Маджак, а самое племя называлось Валинана. Этому племени в древности подчинялись все прочие славянские племена, ибо верховная власть была у него и прочие цари ему повиновались». В другом месте своего сочинения Аль-Масуди еще раз называет Маджака, царя Валинаны, — племени, которое некогда имело превосходство над другими славянскими племенами.

В. О. Ключевский связывал предание о волынянах у Масуди с летописным преданием о дулебах, примученных аварами (обрами), о гибели которых на Руси сохранялась пословица (притча) еще в XI веке. Мысль В. О. Ключевского в настоящее время поддержана и развита в виде законченного построения Б. Д. Грекова в его исследовании «Борьба Руси за создание своего государства». Напомним, что царь аваров именовал себя каганом. Быстрая гибель авар объясняется не только их внешними поражениями, но и восстаниями против них славянских племен. На месте аварского каганата создалось объединение славянских племен, глава которого принял титул аварских властителей; вместо аварского кагана появился хакан-рус.

Итак, существование славянских княжеств на протяжении IV—VIII веков, и притом княжеств на территории восточных славян, может считаться доказанным. Недаром же среди русских городов нельзя указать ни одного со скандинавским названием. Новгород, Смоленск, Полоцк, Киев и другие древние города носят славянские названия. Следовательно, варяги явились позже основания древнейших русских городов. Город — носитель культуры. Значит, русская культура начала складываться среди восточных славян задолго и вне варяжского влияния.

Среди восточных славян в VIII—IX вв. стало выделяться племя, жившее по среднему течению Днепра, в области полян, в древней культурной области, где когда-то была распространена трипольская культура. Но где первоначально находились поселения полян, самое имя которых обозначает людей, сидевших «в полях», тогда как окрестности Киева были лесистыми и город был окружен «великим бором», о чем еще помнил летописец? Трудно сомневаться в том, что основная масса полян жила к югу от Киева до реки Роси и по течению этой реки и ее притока Россавы. Здесь при впадении Роси в Днепр находился летописный город Родня, остатки которого видят в Княжой горе, богатой археологическими находками. Сюда в град Родню «на устьи Роси» бежит Ярополк из Киева, убегая от своего брата Владимира Святого. Итак Рось, Россава, Родня соединены в одном месте.

Река Рось — только небольшой приток Днепра, впадающий в него с правой стороны. Однако весь бассейн Роси обильно усеян городищами. «Города по среднему течению Днепра, — пишет Ю. В. Готье, — примерно от Киева до порогов существовали задолго до возникновения Киевской державы, но приурочивать их к определенным местам и тем более к позднейшим городам, известным из русских летописей, нет пока никаких оснований. А между тем эти города, действительно, существовали. Некоторые из них, вроде Киева, продолжают жить и до настоящего времени; память о других Дошла до нас в виде городищ, которых в одной только Киевской губернии обнаружено свыше 400». Центром указанной местности был бассейн Роси. Быть может, первоначальное название Роси распространялось на все среднее течение Днепра, а корень Рось, возможно, уже заключен в Геродотовском названии Днепра — Борисфен. В области полян, по которой протекала река Рось, находим в IX—XIII веках Русь,как об этом согласно показывают летописные свидетельства.  Не варяги назвали страну полян Русью, а осевшие в Киеве «словени и варязи и прочие прозвашася Русью».

Почему же в X веке иностранные источники начинают упорно говорить о варягах и путать их с Русью? Потому, что в X в. происходят новые события; в среднее Приднепровье вторгаются с севера варяги, уже осевшие в Новгороде. О завоевании Киева князем Олегом хорошо помнил летописен; он помнил и о том, что до Олега в Киеве сидели свои князья, как это отметил и Длугош на основании древних источников. Варяжская дружина сопровождает Олега в его  походах и сама начинает называть себя Русью. Но древние  предания о славянских князьях хорошо были известны еще  в начале XI в., во время борьбы Святополка с Ярославом, и  нашли свое отражение в «Повести временных лет». Русь — это поляне, жители Киева. Однако с этим представлением не мирилось представление о варяжском происхождении династии Рюриковичей, не мирилось сознание того, что верхушку дружины в X в. составляли варяги. В X веке и начале XI века идет непрерывная борьба между Новгородом и Киевом. В этой борьбе победа остается за новгородскими князьями, опиравшимися на варягов. Отсюда домысел летописца, который столько лет мешал правильному пониманию исторического процесса в Восточной Европе. Исторической науке пора уже отказаться от домыслов XI века и сделать единственный возможный вывод о происхождении слова «Русь».

Название «Русь» — древнее прозвище Киевской земли, страны полян, известное уже в первой половине IX века, задолго до завоевания Киева северными князьями.

НА СТРАНИЦУ АВТОРА

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

Все материалы библиотеки охраняются авторским правом и являются интеллектуальной собственностью их авторов.

Все материалы библиотеки получены из общедоступных источников либо непосредственно от их авторов.

Размещение материалов в библиотеке является их цитированием в целях обеспечения сохранности и доступности научной информации, а не перепечаткой либо воспроизведением в какой-либо иной форме.

Любое использование материалов библиотеки без ссылки на их авторов, источники и библиотеку запрещено.

Запрещено использование материалов библиотеки в коммерческих целях.

Учредитель и хранитель библиотеки «РусАрх»,

академик Российской академии художеств

Сергей Вольфгангович Заграевский