РусАрх

Электронная научная библиотека по истории древнерусской архитектуры

О БИБЛИОТЕКЕ

ИНФОРМАЦИЯ ДЛЯ АВТОРОВ

КОНТАКТЫ

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

НА СТРАНИЦУ АВТОРА

Источник: Заграевский С.В. Начало «русской романики»: Юрий Долгорукий или Андрей Боголюбский? М., 2005. Все права сохранены.

Размещение электронной версии в открытом доступе произведено: www.zagraevsky.com. Все права сохранены.

Размещение в библиотеке «РусАрх»: 2006 г.

С.В. Заграевский

Начало «русской романики»:

Юрий Долгорукий или Андрей Боголюбский?

Аннотация

Дано определение «русской романики», показано ее появление при Юрии Долгоруком и развитие при Андрее Боголоюбском. Особое внимание уделено сопоставлению зодчества эпох Долгорукого и Боголюбского.

1.

Прежде всего необходимо определиться с тем, что мы понимаем под «русской романикой».

Этот термин был еще в 1920-х годах предложен Ф. Халле¹, но в историко-архитектурных и искусствоведческих трудах использовался и используется достаточно редко. Во-первых, на подобную терминологию, прямо связывающую зодчество Древней Руси и Западной Европы, в советское время существовал негласный запрет. Во-вторых, этот термин крайне условен, и его научное использование требует большого числа оговорок.

Пожалуй, основным признаком, определяющим «русскую романику», является строительство из гладкотесаного белого камня. Подавляющее большинство романских соборов и замков в сердце Священной Римской империи – Германии – были именно каменными, из кирпича там в это время строились только второстепенные постройки гражданского характера и небольшие провинциальные храмы. В Северной Италии романские храмы, как правило, возводились из кирпича, но либо были облицованы камнем (городской собор в Модене), либо такая облицовка предусматривалась, но по разным причинам сделана не была (собор Сан-Амброджо в Милане) или была сделана не полностью (церковь Сан- Микеле в Павии).

 В Византии (за исключением некоторых ее окраин) строили из кирпича (плинфы) или в смешанной технике – «opus mixtum». Такой же – кирпичной или смешанной – была и строительная техника Киева, Новгорода, Пскова, Полоцка, Смоленска, Чернигова, Переяславля Южного, Владимира Волынского и всех остальных древнерусских земель, кроме Галича и Суздаля.

Уточним: в наше время о княжестве Долгорукого обычно говорят как о Ростово-Суздальском, а о княжестве Боголюбского – как о Владимиро-Суздальском. В этой статье для простоты мы будем использовать общее домонгольское наименование Северо-Восточной Руси – «Суздаль» или «Суздальское княжество» (край, земля и пр.). Говоря о городе Суздале, мы будем уточнять, что речь идет именно о нем.

В Галиче белокаменное строительство началось на рубеже 1110-х и 1120-х годов², в Суздале несколько позже – в 1152 году³.

Второй важнейший признак романской архитектуры, нашедший воплощение в древнерусском зодчестве, – скульптурный декор орнаментального и зооантропоморфного типов. Определимся и с этими терминами: в декоре зооантропоморфного типа, в отличие от декора орнаментального типа (аркатура, поребрик, орнамент), присутствуют изображения людей и животных⁴.

Еще один важный элемент романики – перспективные порталы. Их мы видим и в Галиче, и в Суздале.

Отметим, что в домонгольской архитектуре других древнерусских княжеств также имело место множество романских элементов: аркатурный декор (как в Софии Новгородской, соборах Антониева и Юрьева монастырей в Новгороде и мн.др.), лестничные башни (как в Софии Киевской, Софии Новгородской и мн.др.), общая «башнеобразность» (как в церквях Параскевы Пятницы на Торгу в Новгороде и Михаила Архангела в Смоленске), разноцветная отделка фасадов (как в Борисоглебской церкви в Гродно) и даже начатки базиликальности (как в ряде храмов Полоцкого княжества). Это еще раз подчеркивает условность термина «русская романика».

Есть и еще одна причина, почему мы даже применительно к Суздальской земле вправе использовать термин «русская романика» лишь условно. В Северо-Восточной Руси ни в домонгольское, ни в послемонгольское время не было построено ни одной базилики западноевропейского типа; все храмы (за исключением некоторых бесстолпных и шатровых церквей) были крестовокупольными. Даже Успенский собор в Москве (1475–1479), внутреннее пространство которого решено в духе готических «зальных церквей», и лишенная алтарных апсид Троицкая церковь в Чашникове (XVI век) по общему архитектурному типу являются классическими крестовокупольными храмами.

Завершить наш разговор об условности термина «русская романика» можно цитатой из И.Э. Грабаря: «Нигде нельзя встретить ни одной церкви, собора, дворца или здания, которое могло бы быть принято за образец владимирских церквей. Можно найти только частности, но нельзя встретить в целом ничего тождественного»⁵.

Теперь, определившись с терминологией, мы можем перейти к оценке ролей Юрия Владимировича Долгорукого (нач. 1090-х–1157, княжил в Суздале с 1113 (возможно, с 1096⁶) года, великий князь Киевский с 1155 года) и Андрея Юрьевича Боголюбского (ок. 1111–1174, княжил в Суздале с 1157 года) в становлении древнерусской архитектуры и, в частности, «русской романики».

В общей истории существует устойчивый стереотип, умаляющий значение деятельности Долгорукого в сравнении с деятельностью Боголюбского. Возможно, определенную роль здесь сыграл крайне негативный образ Юрия, созданный киевским летописанием, на которое ориентировались историки XVIII–XIX веков.

Так, В.Н. Татищев писал, что «сей великий князь был роста немалого, толстый, лицом белый, глаза не весьма великие, нос долгий и искривленный, борода малая, великий любитель женщин, сладкой пищи и пития; более о веселиях, нежели об управлении и воинстве прилежал, но все оное состояло во власти и смотрении вельмож его и любимцев… Сам мало что делал, все больше дети и князи союзные…»⁷. М.М. Щербатов полагал, что Юрия прозвали Долгоруким подобно персидскому царю Артаксерксу – за «алчность к приобретению»⁸. И даже современный Российский энциклопедический словарь более тактично, но тоже не вполне лестно сообщает, что руки Юрия тянулись от Суздаля к Киеву, и за это он получил свое прозвище⁹.

Помпезная статуя Юрия Долгорукого (скульпторы С.М. Орлов, А.П. Антропов, Н.Л. Штамм, постамент – В.С. Андреев), поставленная ему на Тверской улице как основателю Москвы, обладает настолько сомнительными художественными достоинствами, что только усиливает негативные стереотипы в отношении князя. Такой же эффект производит статуя Долгорукого в основанном им Дмитрове (скульптор А.И. Рукавишников).

Андрей Боголюбский, в XVIII веке канонизированный, выглядел в своем придворном летописании гораздо более привлекательно. Несомненно, большое значение для формирования стереотипов «святого мученика» и «собирателя русских земель»¹⁰ имел и шедевр древнерусской литературы – «Повесть о смерти Андрея»¹¹.

В итоге смерть Боголюбского от рук убийц оказалась куда более «почетной», чем смерть Долгорукого от яда либо излишнего чревоугодия на пиру. И даже то, что труп убитого заговорщиками Андрея Юрьевича долго лежал под стеной дворца (при том, что и дружина, и горожане знали о его смерти), а потом священнослужители не разрешали вносить его тело в церковь, и оно, завернутое в ковер, два дня пролежало в притворе, советская историография интерпретировала скорее положительно, чем отрицательно: это объяснялось как следствие неприятия боярами и «отсталыми» горожанами деятельности Боголюбского по «собиранию русских земель».

В этой статье не место дискуссиям о том, деструктивной или конструктивной была деятельность Долгорукого и насколько значима его историческая роль в сопоставлении с ролью его сына. Чьи победы над удельными князьями, «вольными» новгородцами и волжскими болгарами были более значимы для «собирания русских земель» – Долгорукого или Боголюбского? Была ли несправедливой борьба Юрия Владимировича с его племянником Изяславом Мстиславичем, в соответствии с «княжеской лествицей» узурпатором Киевского стола? Не намеревался ли Юрий, став великим князем, провести в Киеве всю оставшуюся жизнь и обустраивать Киевскую Русь так же, как ранее в течение многих десятилетий обустраивал Суздаль? Можно ли вообще называть «собирателем русских земель» Андрея, перенесшего столицу во Владимир и относившегося к Киеву как к враждебному государству?

Все эти вопросы подлежат исследованию в рамках общей истории, мы же занимаемся историей архитектуры. И поэтому мы прежде всего посмотрим на общий масштаб церковного, крепостного и гражданского строительства при Юрии и Андрее.

2.

Начнем с перечисления известных нам построек Юрия Владимировича:

1. Спасо-Преображенский собор в Переславле-Залесском¹²;

2. Церковь Бориса и Глеба в Кидекше;

3. Георгиевский собор в Юрьеве-Польском;

4. Церковь Георгия на дворе Долгорукого во Владимире;

5. Церковь Спаса в городе Суздале¹³;

6. Большой город-крепость Переславль-Залесский (протяженность валов около 2,5 км);

7. Крепость в Юрьеве-Польском;

8. Вероятно, крепость в Кидекше¹⁴;

9. Крепости в Москве и Дмитрове;

10. Вероятно, крепости в Звенигороде, Перемышле, Городце и Микулине¹⁵;

11. Укрепленный двор у Владимира вне городских стен¹⁶;

12. Возможно, дворец в Кидекше¹⁷;

13. Вероятно, два дворца в Киеве¹⁸;

14. Киево-Печерский Патерик называл Долгорукого и строителем Рождественского собора в городе Суздале¹⁹ (начало XII века). Даже если Юрий в это время еще был слишком молод и действительным строителем собора был его отец Владимир Мономах²⁰, все равно в строительстве Юрий не мог не участвовать (тем более если верна версия Ю.А. Лимонова о том, что он княжил в Суздале с 1096 года²¹).

Отметим также, что Юрий Долгорукий произвел разведку и первичное (наиболее трудоемкое²²) освоение каменоломен в Суздальской земле.

Известные нам постройки Андрея Юрьевича:

1. Успенский собор во Владимире;

2. Успенский собор в Ростове;

3. Церковь Спаса во Владимире;

4. Церковь Покрова на Нерли;

5. Церковь Рождества Богородицы в Боголюбове;

6. Белокаменный дворец в Боголюбове;

7. Белокаменная крепость в Боголюбове;

8. Большой город-крепость Владимир (приращение периметра валов относительно Мономахова города – около 4400 м);

9. Золотые ворота с церковью Ризположения;

10. Серебряные ворота.

Таким образом, общие масштабы строительства Юрия Долгорукого и Андрея Боголюбского вполне сопоставимы.

Юрий Долгорукий впервые начал использовать в Суздальской земле европейскую каменную технику. Орнаментальный декор «универсального» романского типа, встречающийся на множестве храмов Западной Европы (рис. 1 и 2), был уже в Переславле и Кидекше (рис. 3 и 4). В церкви Бориса и Глеба в Кидекше мы видим и перспективный портал.

Рис. 1. Одна из многих сотен европейских церквей с «универсальным» романским декором (деревня Оберреренбах, Бавария, XIII век).

Рис. 2. «Универсальный» романский декор на соборе в Шпейере (Шпайере).

Рис. 3. «Универсальный» романский декор на Спасо-Преображенском соборе в Переславле-Залесском.

Рис. 4. «Универсальный» романский декор на церкви Бориса и Глеба в Кидекше.

Обращают на себя внимание и вытянутые вверх барабаны храмов Юрия, что в сочетании с относительно небольшим четвериком дает «башнеобразную» – вполне европейскую – форму постройки. Г.К. Вагнер писал, что храмы «башнеобразного» типа имеют динамическое устремление вверх, и «не исключено, что если бы развитие «высотной» архитектуры не было прервано монгольским вторжением, то Русь узнала бы нечто родственное готике»²³.

Небольшие размеры храмов Долгорукого были жестко обусловлены «пределом надежности» белокаменного строительства. Автор этой статьи показывал²⁴, что почти все храмы, превышавшие «предел надежности», определенный мастерами Юрия (внутреннее пространство основного объема – не более 200 кв. м, сторона подкупольного квадрата – не более 6 м), имели ничтожно короткий «срок жизни». К примеру, ростовский собор Андрея Боголюбского простоял всего 42 года, а в п. 7 мы увидим, что Успенский собор во Владимире уже в 1185 году пришлось обстраивать высокими галереями, игравшими роль контрфорсов.

«Предел надежности» белокаменного строительства, определенный мастерами Долгорукого, в истории древнерусской архитектуры был успешно (хотя и незначительно) превышен лишь дважды: в Троицком соборе Троице-Сергиева монастыря (1422–1427) и в Преображенской церкви в Острове (конец XVI века)²⁵. Эти «пирамидальные» храмы являлись выдающимися достижениями строительной инженерии даже для своего времени. Мы же говорим о XII веке.

Исследователи древнерусской архитектуры XIX–первой половины ХХ века (как Н.П. Кондаков²⁶, Д.Н. Бережков²⁷, А.С. Уваров²⁸, А.И. Некрасов²⁹, Ф. Халле³⁰) признавали преемственность архитектуры Боголюбского в отношении архитектуры Долгорукого. Но эта ситуация в корне изменилась с выходом в свет капитального труда Н.Н.Воронина «Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV веков»³¹.

Н.Н.Воронин полагал, что Юрий Долгорукий, «убежденный грекофил, сам женатый на византийской принцессе, друг новгородского владыки Нифонта и его единомышленник в вопросах церковной политики»³², применил в своем зодчестве некоторые черты романики лишь случайно. По мнению Н.Н. Воронина, «если представить себе храмы Юрия выстроенными из кирпича, они будут мало отличаться от современных им построек древней Руси в смысле отсутствия «романских» черт»³³. Исследователь отмечал, что аркатура встречалась еще в Софии Новгородской, порталы у Юрия не романские, на его храмах отсутствуют декоративная резьба и профилированные детали³⁴.

А что касается самого факта белокаменного строительства (определяющего признака «русской романики»), то Н.Н. Воронин придерживался версии Н.П. Кондакова и Д.Н. Бережкова о том, что у Юрия не было своих мастеров, а поскольку Долгорукий враждовал с подавляющим большинством русских княжеств, то ему пришлось пригласить артель из Галича³⁵. Следовательно, по Н.Н. Воронину, и белокаменное строительство в Суздале не являлось заслугой Долгорукого.

Таким образом, в капитальном труде Н.Н. Воронина Юрий Долгорукий предстает провинциальным правителем, не имевшим своих мастеров и вынужденным воспользоваться артелью из далекого окраинного Галича. Соответственно, и вся архитектура Юрия, «случайно» соединившая в себе византийские и романские черты, оказывается провинциальной и эклектичной.

Эту точку зрения в полной мере разделил О.М. Иоаннисян, уточнявший, что артель, пришедшая на рубеже 1140–1150-х годов в Суздаль из Галича, ранее (до 1110-х годов) работала в еще одной западноевропейской окраинной провинции – Малопольше³⁶.

И только зодчество Андрея Боголюбского, к которому приходили мастера и от Фридриха Барбароссы³⁷, и «из всех земель»³⁸, оказалось, по мнению Н.Н. Воронина³⁹ (к которому присоединились и О.М. Иоаннисян⁴⁰, и А.И. Комеч⁴¹), на великокняжеском (а то и императорском) уровне. Такова сегодня стереотипная точка зрения на архитектуру Боголюбского, не менее устойчивая, чем стереотипный взгляд на самого Андрея Юрьевича как на «святого мученика» и «собирателя русских земель».

3.

Мы ни в коем случае не собираемся умалять значение архитектуры Андрея Боголюбского. Большие (хотя и ненадежные) Успенские соборы во Владимире и Ростове, зооантропоморфный декор храмов, «парадные» Золотые ворота и церковь Покрова на Нерли, белокаменные замок и дворец в Боголюбове, – все вышеперечисленное является неоценимым вкладом в сокровищницу русского и мирового зодчества.

Мы собираемся показать, что зодчество Юрия Долгорукого ни в коем случае не было «провинциальным», что именно оно положило подлинное начало «русской романике», и что архитектуру Боголюбского ни в коем случае нельзя рассматривать вне контекста архитектуры его отца.

О масштабах строительства Долгорукого и о том, что именно его мастера на много веков вперед определили «предел надежности» белокаменного строительства, мы уже говорили в п. 2. Сейчас мы рассмотрим «галицкую версию» – о гипотетическом архитектурном влиянии Галича на Суздаль и о якобы имевшем место приходе к Юрию мастеров из Галицкой земли.

Подробно критика «галицкой версии» приведена автором этой статьи в книге «Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество»⁴², здесь же имеет смысл остановиться лишь на ряде ключевых моментов.

Во-первых, строительство из белого камня было примерно в десять раз дороже кирпичного⁴³). Залежи белого камня (среднекаменноугольные отложения), находящиеся на доступной для добычи глубине⁴⁴ (рис. 5), полукольцом охватывают Москву с юго-запада, нигде не подходя к Владимиру ближе, чем на 200–250 км по прямой (а по рекам, соответственно, 400–500 км). Ковров (где также могли добывать камень) к Владимиру ближе – около 50 км (по Клязьме примерно 100 км), но анализ камня показал, что для домонгольских соборов Северо-Восточной Руси камень везли исключительно из подмосковных каменоломен⁴⁵. Соответственно, транспортная составляющая стоимости белокаменного строительства была очень велика. Но даже если полностью исключить из расчета транспортную составляющую, то строительство из белого камня все равно оказывалось вдвое дороже кирпичного⁴⁶.

И если даже предположить влияние Галича на Юрия, то распространить «галицкое влияние» на многочисленных потомков Долгорукого (вплоть до Ивана III) уже невозможно. А белокаменное строительство в Северо-Восточной Руси было определяющим в течение более трехсот лет.

Рис. 5. Карта среднекаменноугольных отложений в Подмосковье.

Во-вторых, Галич был далекой западнорусской окраиной, князь Владимирко Володаревич – представителем ветви «князей-изгоев», к тому же на поколение младше Долгорукого. Следовательно, вероятность гипотетического «галицкого влияния» на Юрия (законного претендента на Киевский стол), а тем более на последующих суздальских, тверских и московских князей, продолжавших строить в белом камне в течение нескольких сотен лет, ничтожна.

В-третьих, планы и размеры галицких храмов первой половины XII века абсолютно различны⁴⁷ (рис. 6). Способы обработки поверхностей блоков в Галиче и Малопольше существенно отличаются от тех, которые применялись в Переславле и Кидекше. Малопольские храмы вообще не относятся к крестовокупольному типу. Следовательно, единой логики работы гипотетической малопольско-галицко-суздальской артели не прослеживается.

Рис. 6. Планы галицких и суздальских храмов (по О.М. Иоаннисяну):

1 – церковь Иоанна в Перемышле;

2 – церковь в Звенигороде Галицком;

3 – церковь Спаса в Галиче;

4 – церковь на «Цвинтарисках»;

5 – Спасо-Преображенский собор в Переславле;

6 – церковь Бориса и Глеба в Кидекше;

7 – церковь Георгия во Владимире;

8 – церковь Ризположения на Золотых воротах во Владимире.

В-четвертых, если даже предположить, что в Малопольше, Галиче и Суздале строила одна и та же гипотетическая артель, то неужели за полвека (1110–1150-е) у нее не появилось никаких конкурентов? И не странно ли, что работа такой «суперартели» не нашла отражения в летописях? Приглашение высококвалифицированных мастеров было событием неординарным (вспомним мастеров «из всех земель» и «от Фридриха Барбароссы» у Андрея Боголюбского, а также важнейшую оговорку Всеволодова летописца, что Большое Гнездо не искал «мастеров от Немець»⁴⁸).

В-пятых, строительная артель насчитывала не менее 80 человек (с женами и детьми – более 200 человек)⁴⁹, и переход такого количества людей (причем не цыган или купцов, а ценнейших строительных кадров) из Галича в Суздаль на расстояние более 1300 км (по прямой, а по рекам более 2500 км) через несколько враждебных княжеств крайне маловероятен. Любой князь или воевода мог остановить артель и заставить работать на себя. Или даже уничтожить, чтобы помешать врагу строить храмы и крепости.

В-шестых, в книге «Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество»⁵⁰ автор этой статьи обосновал общее соображение: там, где требования к срокам и качеству строительства позволяли использовать местные кадры, князья, как правило, предпочитали такой вариант. Естественно, речь идет прежде всего о «рядовых» строителях (т.е. о подавляющем большинстве артельщиков). Зодчие, иконописцы, ювелиры, прочие уникальные и узкоспециализированные профессионалы могли переходить от князя к князю и из города в город сколь угодно часто.

А когда заказов на строительство не было, местные мастера занимались любым ремесленническим (прежде всего плотницким), а то и крестьянским трудом. Более того, строительство могло и не быть их основной квалификацией. Они были и оставались городскими ремесленниками либо крестьянами, и работа на строительстве давала им возможность заработать деньги и (или) получить земельный надел.

Что касается квалификации «рядовых» строителей, то любой русский крестьянин и в наше время способен выполнять строительные работы очень широкого профиля, тем более под руководством высококвалифицированного мастера. И в отношении самой сложной части строительства – возведения сводов и барабанов – известно, что эта работа велась по деревянным кружалам и опалубке⁵¹. Следовательно, основной труд оказывался плотницким, а опыт такой работы при повсеместном деревянном строительстве в XII веке был огромным.

И не будем забывать, что в каждом городе, кроме храмов и укреплений, возводилось множество деревянных, а часто и кирпичных построек гражданского характера⁵², так что необходимость даже для профессионального строителя переезжать из города в город, а тем более из княжества в княжество, возникала не как правило, а как исключение.

То, что свои мастера у Юрия были еще с Мономаховых времен, автор этой статьи показывал в книге «Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество»⁵³.

В-седьмых, запасы белого камня в Суздальской земле было невозможно разведать в течение года–двух.

Естественно, Юрий Долгорукий не был заинтересован в транспортировке камня на сотни километров, а где на доступной глубине находятся отложения каменноугольного периода, суздальцы в XII веке не могли знать. Можно себе представить, сколько сотен пробных раскопов было сделано. Камень наверняка искали и под Переславлем-Залесским, и под Ростовом, и под Владимиром, и очень нескоро добрались до далекой окраины – Москвы (либо до более близкого, но еще менее обжитого Ковровского края). И не зря все старинные каменоломни находятся по краям доступных горизонтов среднекаменноугольных отложений со стороны Владимира, откуда двигались «геологи».

Следовательно, «спонтанность» каменного строительства, якобы вынудившая Юрия пригласить галичан, также не может являться аргументом в пользу гипотетической «галицкой версии» – в случае «спонтанности» у князя просто не было бы белого камня.

Если бы Долгорукий «спонтанно» решил что-либо строить, он мог бы вести только кирпичное (на порядок менее трудоемкое, но «непрестижное») строительство. Например, он мог пригласить мастеров от своего союзника Святослава Ольговича Черниговского (стоявшего, в отличие от Владимирка Галицкого, на самом верху «княжеской лествицы»), и построить вместо пяти белокаменных храмов пятьдесят кирпичных (т.е. вести церковное строительство, как минимум, в масштабах Новгорода и Смоленска).

В-восьмых, в Галиче залежи известняков различного типа, пригодных для строительства, находятся практически повсюду и выходят на поверхность во многих местах (например, вдоль Днестра). Следовательно, зодчество Галича восприняло романику раньше Суздаля по причинам наличия в Галиче и отсутствия в Суздале строительных материалов, а не мастеров.

В-девятых, «тогда же (в 1152 году – С.З.) Георгий князь в Суждале бе, и отвързл ему Бог разумнеи очи на церковное здание, и многи церкви поставиша по Суздалской стране, и церковь постави камену на Нерли, святых мученик Бориса и Глеба, и святаго Спаса в Суздале, и святаго Георгиа в Володимери камену же, и Переаславль град перевед от Клещениа, и заложи велик град, и церковь камену в нем доспе святаго Спаса, и исполни ю книгами и мощми святых дивно, и Гергев град заложи и в нем церковь доспе камену святаго мученика Георгиа»⁵⁴.

Это сообщение Типографской летописи под 1152 годом (М.Д. Приселков показал, что летописец жил в Ростове во времена Долгорукого⁵⁵) исключает приход артели из Галича, так как больше, чем по одному храму в год, одна артель не успела бы построить.

Н.Н. Воронин предполагал, что летописец лишь «суммировал» постройки Юрия Долгорукого, возведенные с 1152 по 1157 год⁵⁶. Доказательству точности сообщения ростовского летописца и правомерности датировки всех перечисленных построек 1152 годом было посвящено специальное исследование автора этой статьи⁵⁷. В любом случае указанное летописное сообщение – серьезнейший аргумент против «галицкой версии», и пока оно однозначно не дезавуировано, гипотеза о приходе артели из Галича отпадает.

В-десятых, происхождение «галицкой версии» относится к концу XIX века, когда в соответствии с догматом «православие, народность, самодержавие» можно было признавать влияние кого угодно, но только не Западной Европы. А «версия закавказского влияния», также допустимая с точки зрения этого догмата, еще менее обоснована, чем «галицкая» (это убедительно показал В.Н. Лазарев⁵⁸).

При Сталине Галич вошел в состав СССР, и «галицкая версия» получила дополнительный политический вес. Поэтому мы вправе полагать, что приверженность Н.Н. Воронина и В.Н. Лазарева именно этой версии являлась в значительной степени вынужденной. Например, в конце жизни – в 1970-е годы – В.Н. Лазарев уже писал, что архитектура Галича сыграла лишь «посредническую роль» между западноевропейской и суздальской⁵⁹.

В-одиннадцатых, мы не можем принять и версию В.Н. Лазарева о «посреднической роли» архитектуры Галича между зодчеством Суздальской земли и Западной Европы. «Цепочка посредников» оказывается слишком длинной: от Суздаля до Галича очень далеко, причем путь лежал через несколько княжеств, союзных Изяславу Мстиславичу. А до Германии – центра «Священной Римской империи» – соответственно, было еще дальше: с запада с Галичем граничили только Венгрия, Богемия и Малопольша.

Зато с Суздальской землей имел общие границы Великий Новгород, с которым после последнего военного противостояния в 1148 году был установлен мир, а в 1155 году сын Долгорукого Мстислав занял новгородский стол. Да и в любом случае специфика Новгорода состояла в том, что торговля имела высший приоритет и войны, которые вели новгородцы, практически ей не мешали. Следовательно, никогда не прекращался и «культурный обмен».

Новгород через своих северогерманских торговых партнеров был напрямую связан со «Священной Римской империей». Значит, Долгорукий мог контактировать со всей Западной Европой, минуя и Венгрию, и Польшу, и Галич, и многочисленные враждебные княжества.

4.

Показав несостоятельность «галицкой версии», мы обязаны признать непосредственное влияние на зодчество Долгорукого Западной Европы. Точнее, ее наиболее сильного, наиболее централизованного и территориально близкого к Руси государства – «Священной Римской империи».

И в качестве прямого источника архитектуры Юрия Долгорукого мы можем назвать не галицкие и не малопольские постройки, а императорский собор в Шпейере (это традиционное написание; более современное – Шпайер). Собор был построен в 1029–1106 годах (рис. 7).

Рис. 7. Собор в Шпейере. Общий вид.

Все те аргументы, которые можно привести в качестве обоснования сходства малопольских, галицких и суздальских храмов (кладка стен и фундаментов, аркатурные пояса в сочетании с поребриком и резными валами – см. рис. 3 и 4), полностью применимы и к императорскому собору:

– на соборе в Шпейере (как и на множестве других романских храмов Западной Европы, и на суздальских храмах) мы видим аркатуру, поребрики и резные валы (рис. 2);

– стены шпейерского собора, как и стены храмов Долгорукого, сужаются кверху уступообразно;

– цоколь императорского собора на большей части периметра представляет собой непрофилированный отлив (как в Переславле и Кидекше);

– бутовые фундаменты храма в Шпейере трапециевидны в разрезе и существенно шире стен, как и в Галиче, и в Суздале;

– способ обработки лицевых поверхностей блоков камня в Шпейере идентичен суздальскому (и существенно отличается от галицкого и малопольского);

– в средокрестии императорского собора реализована крестовокупольная схема с крестчатыми столпами (рис. 8);

– в крипте храма в Шпейере автору этой статьи удалось обнаружить специфическую орнаментальную резьбу (рис. 9), про которую О.М. Иоаннисян писал⁶⁰, что она не встречается нигде, кроме Спасо-Преображенского собора в Переславле-Залесском (рис. 3) и малопольских храмов (рис. 10). Отметим, что стиль резьбы в Переславле гораздо ближе к шпейерскому, чем к малопольскому.

Исключительная общеевропейская значимость императорского собора в Шпейере и его хронологическая первичность относительно храмов Малопольши, Галича и Суздаля говорят о том, что сходство архитектуры всех перечисленных славянских княжеств имеет абсолютно убедительное обоснование – общие истоки.

Рис. 8. Собор в Шпейере. План.

Рис. 9. Собор в Шпейере. Резной вал над заложенным внутренним окном в крипте.

Рис. 10. Резной вал карниза нефа на коллегиате св. Мартина в Опатове (фото О.М.Иоаннисяна).

Конечно, существует определенный соблазн предположить, что к Долгорукому в 1152 году пришла строительная артель (или «строительная дружина» – зодчий с несколькими мастерами⁶¹) из «Священной Римской империи». Но эту точку зрения мы принять не можем.

Если бы к Юрию пришли европейские мастера, то следовало бы ожидать строительства храмов, как минимум, в масштабе построек крестоносцев в Палестине. Но посмотрим на размеры палестинских соборов: храм Гроба Господня – примерно 80 х 55 м, собор в Назарете – 68 х 30 м, в Тире – примерно столько же, в Кесарии – «всего» 55 х 22 м⁶². Это несопоставимо даже с Всеволодовым Успенским собором во Владимире (38 х 31 м), не говоря о храмах Юрия Долгорукого (в среднем 20 х 15 м).

Так строили в бедной и необжитой Палестине, в условиях постоянных войн с мусульманами. А в самой Империи «знаковые» романские храмы были, естественно, не меньше. Собор в Павии (Северная Италия), например, имеет размеры 60 х 42 м и пролет сводов центрального нефа около 10 м⁶³. В Германии Вормсский собор – примерно 105 х 36 м, и тоже с десятиметровыми пролетами сводов⁶⁴, а собор в Шпейере – около 130 х 65 м, пролет сводов – 14 м⁶⁵ (рис. 8).

Российские грунты и строительные материалы принципиально не отличались от европейских⁶⁶, и мы вправе полагать, что ведущим западным мастерам, если бы они работали в Суздале, соображения профессиональной этики не позволили бы строить у пригласившего их князя храмы, по размерам сопоставимые с церквями в небольших европейских деревнях.

Следовательно, приход западноевропейских мастеров к Юрию маловероятен, и остается только один вариант, соответствующий заботе князя об отражении в суздальской архитектуре государственной мощи и идеологии (эта забота подтверждается самим фактом перехода к затратному, но «имперскому» белокаменному строительству): в 1152 году храмы Долгорукого строили местные мастера под руководством местных зодчих, прошедших обучение (стажировку) в Западной Европе⁶⁷.

В п. 6 мы увидим, что Юрий в 1155–1157 годах обращался в Империю за мастерами и получил их, но умер прежде, чем они пришли в Суздаль.

5.

С утверждением Н.Н. Воронина о том, что Юрий был «убежденный грекофил, сам женатый на византийской принцессе, друг новгородского владыки Нифонта и его единомышленник в вопросах церковной политики»⁶⁸, также нельзя согласиться.

Во-первых, женитьба Юрия на византийской принцессе – весьма сомнительная легенда⁶⁹, но даже если она и правдива, то ни о каком «грекофильстве» не свидетельствует. Достоверно известно, что Долгорукий в 1110 году женился на дочери половецкого хана⁷⁰ и даже водил на Изяслава Мстиславича половцев⁷¹, но никто при этом не считает, что у Юрия была «любовь к половцам».

Во-вторых, слова Н.Н. Воронина о «дружбе и единомыслии» Долгорукого и Нифонта нельзя считать достаточно обоснованными.

Нифонт был епископом в Новгороде с 1130 года и, возможно, греком⁷², так что его «грекофильство» вполне вероятно (хотя и не доказано). Но был ли он другом и единомышленником Юрия?

Новгородский епископ фактически был профессиональным дипломатом и периодически урегулировал княжеские усобицы (например, в 1135 и 1141 годах). В 1148 году Нифонт приезжал и к Юрию – с миссией о заключении мира с Изяславом, но ничего не добился. «Ходи Нифонт Суждалю мира деля к Гюргеви, и прият и с любовью Гюрги, и церковь святи Св. Богородицы великым священием, и Новтържце все выправи, и гость всь цел, и посла с цестию Новугороду, нъ мира не дасть»⁷³.

Упоминаемое в этом летописном фрагменте освящение Нифонтом суздальского храма Рождества Богородицы не свидетельствует о каких-то особых отношениях епископа и князя (кстати, и ни о каких-то новых постройках или «капитальном ремонте» мономахова собора). Храмы могли освящаться (точнее, переосвящаться, хотя церковь этот термин не приемлет) сколь угодно часто и по множеству поводов. Например, «великое священие» полагалось творить после того, как в храме пролилась кровь, а также после «языческого насилия» (в частности, после ограбления болгарами или половцами)⁷⁴.

В 1149 году киевский митрополит Климент (Клим Смолятич), ставленник Изяслава Мстиславича, запер Нифонта в Киево-Печерском монастыре за резкие высказывания в свой адрес. Долгорукий, захватив в конце того же года Киев, Нифонта из «пещер» освободил, и епископ уехал к себе в Новгород, где и умер в 1156 году⁷⁵. Факт освобождения Нифонта абсолютно естественно следует из политической ситуации и о «дружбе и единомыслии» не свидетельствует.

Из всего сказанного по поводу Нифонта можно сделать вывод: несомненно, что и Нифонт, и Юрий были врагами Изяслава и Климента. Но при этом вряд ли можно говорить даже о союзнических отношениях, а тем более о «дружбе и единомыслии» новгородского епископа и суздальского князя. Взаимное уважение (как полагал Н.М. Карамзин⁷⁶) – возможно, но не более того.

Что касается инициативы приглашения на киевскую митрополию грека Константина в 1156 году⁷⁷, то усилия Долгорукого по смещению митрополита Климента могли привести к успеху лишь в случае прихода «коренного» византийца, благословленного патриархом, и ни о каком «грекофильстве» здесь говорить нельзя – это был сугубо политический ход.

Таким же политическим ходом являлось и формальное принятие Юрием стороны Византии (подчеркнем – лишь формальное, никаких войск Долгорукий на помощь Византии не направлял) в конфликте последней с венгерским королем Гезой II⁷⁸. На стороне Византии была и Священная Римская империя, Геза же был зятем и союзником Изяслава Мстиславича, поэтому такая позиция Юрия вполне логична и также не свидетельствует ни о каком «грекофильстве».

Мы видим, что имеющихся в нашем распоряжении фактов недостаточно для того, чтобы считать Юрия «грекофилом». А факт, что Долгорукий начал строить в Суздальской земле храмы в европейской белокаменной технике, не считаясь с расходами, многократно завышенными по сравнению с техникой Византии, свидетельствует об обратном. Вряд ли необходимо «вешать ярлыки», но получается, что Юрий Долгорукий был не «грекофилом», а скорее «оксиденталистом».

6.

Для того, чтобы окончательно понять ключевую роль Юрия Долгорукого в становлении «русской романики», необходимо рассмотреть вопрос об его отношении к тем принципиальным новшествам в древнерусской архитектуре, которые имели место при его сыне Андрее. Речь идет о деятельности мастеров, присланных Фридрихом Барбароссой, и о введении в Суздальской земле зооантропоморфного скульптурного декора.

И начнем мы с вопроса о мастерах.

Сразу заметим, что известный стереотип, связанный с приходом к Андрею «мастеров из всех земель», относится только к украшению Успенского собора 1158–1160 годов: «Того же лета создана бысть церква святая Богородица в Володимири благоверным и боголюбным князем Андреем, и украси ю дивно многоразличными иконами, и драгим каменьем бе-щисла и сосуды церковными и верх ея позлати по вере же его, и по тщанию его к святеи Богородице, приведе ему Бог из всех земель все мастеры и украси ю паче инех церквии»⁷⁹. Следовательно, в данном случае речь идет не о строителях, а об узкоспециализированных мастерах (иконописцах, ювелирах и пр.), которые, как мы видели в п. 3, могли переходить от правителя к правителю сколь угодно часто.

Тем не менее, мы ни в коем случае не будем спорить с тем, что в архитектуре Боголюбского государственная мощь и имперская идеология выражены ярче, чем в зодчестве Долгорукого. В пользу этого свидетельствуют:

– огромная избыточная высота (14 м) проема владимирских Золотых ворот. Для фортификационных целей даже приходилось устраивать над воротами деревянную галерею⁸⁰, что существенно снижало надежность укрепления. Отметим, что какая-то часть сооружения немедленно после строительства обрушилась⁸¹.

– увеличенные по сравнению с храмами Долгорукого размеры Успенских соборов во Владимире и Ростове;

– строительство «на голом месте» церкви Покрова на Нерли, игравшей роль торжественного оформления развилки важнейших водных путей по Клязьме и Нерли. Такая роль подтверждается и невозможностью нахождения на заливных лугах какого-либо посада или монастыря, и использованием для строительства церкви отборного белого камня, и заложением уникальных фундаментов, и, возможно, устройством «парадных» открытых галерей⁸²;

– дворец и укрепления в Боголюбове, возведенные не из дерева, а из белого камня;

– наличие на храмах Андрея зооантропоморфного скульптурного декора.

Все перечисленное делает весьма правдоподобным сообщение В.Н. Татищева: «по снисканию бо его (Андрея – С.З.) даде ему Бог мастеров для строения оного из умных земель»; «по оставшему во Владимире строению, а паче по вратам градским, видно, что Архитект достаточный был... Мастеры же присланы были от Императора Фридерика Перваго, с которым Андрей в дружбе был как ниже явится»⁸³.

В этой статье мы не будем дискутировать о том, из какой области «Священной Римской империи» – Германии (по А.И.Комечу⁸⁴) или Северной Италии (по О.М.Иоаннисяну⁸⁵) – пришли мастера. Ни в коем случае не отрицая полезность таких дискуссий, автор этой статьи полагает принципиальную разрешимость этого вопроса сомнительной. Различия между архитектурной пластикой и строительной техникой соборов Германии и Северной Италии гораздо менее существенны, чем различия между ними и храмами Суздальской земли. Сильно разнятся между собою и сами суздальские храмы. Следовательно, любой анализ западноевропейских истоков архитектуры Андрея Боголюбского даст слишком грубые результаты, применимые и к Германии, и к Северной Италии.

Определенную «зацепку» здесь может дать метод историко-мотивационного моделирования, в свое время предложенный автором этой статьи⁸⁶: центральногерманская архитектура имела ярко выраженный имперский характер, а торговые североитальянские города строили с определенным «купеческим» уклоном. В связи с этим мы можем полагать, что для имперских амбиций суздальских князей все же более вероятно приглашение мастеров именно из Германии.

А учитывая несомненную преемственность архитектуры Боголюбского относительно архитектуры Долгорукого, которая, как мы показали в п. 4, была непосредственно связана с императорским собором в Шпейере, версия о приходе к Андрею мастеров именно из Германии получает дополнительное (хотя также косвенное) подтверждение.

Но из какой бы области Империи ни пришли мастера «от Фридриха Барбароссы», из сообщения В.Н.Татищева следует, что они строили, как минимум, Успенский собор и Золотые ворота во Владимире. Строительство этих объектов началось в 1158 году (про Успенский собор мы можем сказать еще точнее – он был заложен 8 апреля⁸⁷).

Значит, зодчий от Барбароссы, чтобы успеть ознакомиться с местным опытом белокаменного строительства, а затем определить планы и размеры своих будущих построек, должен был прибыть во Владимир не позднее осени–зимы 1157 года.

Сообщение В.Н.Татищева стереотипно воспринимается следующим образом: «сначала дружба Андрея с Фридрихом, потом приход мастеров от Фридриха к Андрею». Но анализ ситуации, сложившейся на Руси в 1155–1158 годах, заставляет интерпретировать это сообщение иначе: «сначала направление мастеров Фридрихом к Юрию, потом приход мастеров к Андрею, потом дружба Андрея с Фридрихом»⁸⁸.

Дело в том, что Юрий Долгорукий умер 15 мая 1157 года. Если даже предположить, что Андрей, став великим князем, немедленно послал посольство к Барбароссе за мастерами, все равно он не успел бы их получить осенью–зимой 1157 года.

К примеру, в конце XV века Аристотель Фиораванти ехал на Русь в течение трех месяцев – и это при том, что уже существовали прямые дороги, по которым посольские кареты могли передвигаться с большой скоростью. Мы же говорим о середине XII века, когда по узким и неспокойным лесным дорогам (фактически тропам) передвигались только войска, а основное транспортное сообщение осуществлялось по рекам (а если из Суздаля в Европу через Новгород, то и по морю).

Путь посольства в Империю мог занять несколько месяцев. Несколько недель (а то и месяцев) послы могли ожидать мастеров от Барбароссы (или с разрешения императора самостоятельно вести поиски свободных строительных кадров). Несколько месяцев занимала обратная дорога в Суздаль. Следовательно, за мастерами, строившими Успенский собор и Золотые ворота, посольство было отправлено еще при жизни Юрия Долгорукого.

Барбаросса стал германским императором в 1152 году, а Юрий великим князем Киевским – в 1155 году. Был ли Долгорукий «в дружбе» с Фридрихом, мы можем только гадать. Но нижеследующие варианты мы вправе сразу отбросить как крайне маловероятные:

– любые взаимоотношения (а тем более дружеские) претендента на Киевский стол Юрия с кандидатом на императорский престол Фридрихом до 1152 года;

– любые взаимоотношения (а тем более дружеские) претендента на Киевский стол Юрия с императором Фридрихом в 1152–1155 годах;

– любые взаимоотношения (а тем более дружеские) Андрея, сына претендента на Киевский стол, с кандидатом на императорский престол, а затем императором Фридрихом в 1152–1155 годах;

– любые самостоятельные взаимоотношения (а тем более дружеские) Андрея, сына великого князя Юрия, с императором Фридрихом в 1155–1157 годах.

Последний вариант может показаться не столь маловероятным: Андрей был старшим сыном великого князя Киевского и, соответственно, теоретически он мог иметь прямые контакты с германским императором.

Но не будем забывать, что Боголюбский в 1155–1157 годах не находился в Киеве при отце, а против воли Долгорукого⁸⁹ ушел в Суздаль, фактически захватив удел. Вряд ли Фридрих, в 1155 году короновавшийся в Риме и в 1156–1157 годах уже находившийся в зените своего могущества, пошел бы на контакт с узурпатором (и не великокняжеского стола, а далекого окраинного удела).

Отметим, что Андрей вряд ли считался официальным наследником даже Суздальского стола – иначе бы после смерти Долгорукого не потребовалось проводить вече, на котором «ростовцы и суздальцы сдумавши вси, пояша Андрея»⁹⁰. А о наследовании Андреем Киевского великокняжеского стола даже речи не могло быть – этого не допустили бы другие претенденты, вынужденные после смерти Вячеслава Владимировича и Изяслава Мстиславича терпеть Юрия на Киевском столе как старшего в роде Мономаховичей.

А что касается весьма популярных домыслов⁹¹ о том, что у Андрея могли быть какие-либо личные контакты с Фридрихом еще в 1140-х годах, то это не более чем домыслы. К тому же Боголюбский был старше Барбароссы не менее чем на 10 лет (Андрей родился около 1111 года, а Фридрих – в 1122 году), и это делает дружбу молодых княжичей еще менее вероятной даже при их гипотетической личной встрече в одной из гипотетических поездок Андрея в Западную Европу.

Таким образом, мы можем утверждать, что посольство к Барбароссе за мастерами послал Юрий Долгорукий в 1155–1157 годах, будучи великим князем Киевским. Собирался ли он использовать этих мастеров в Киеве, Суздале или каком-либо другом княжестве – мы можем только гадать. Но в 1157 году Юрий умер, и мастеров принял в Суздальской земле его сын Андрей.

Следовательно, можно говорить о направлении Барбароссой мастеров не к Андрею, а к Юрию. Волею судеб принял их не Долгорукий, а Боголюбский, но это ни в коем случае не умаляет заслуг Юрия в получении императорских мастеров.

7.

Мы также можем показать, что, несмотря на приход мастеров из Западной Европы, определяющее значение при Андрее все равно имели местные строительные кадры, сформированные при Юрии.

Как мы уже говорили в п. 6, из сообщения В.Н. Татищева следует, что мастера от Барбароссы строили, как минимум, владимирский Успенский собор и Золотые ворота. И это логично, так как мы видим на этих объектах попытку строить в гораздо большем масштабе по сравнению с храмами Юрия:

– сторона подкупольного квадрата в Успенском соборе – 6,4 м, пролет Золотых ворот – 6 м (а в Спасо-Преображенском соборе Переславля – 5,1 м);

– высота арок Успенского собора – 18 м, арки Золотых ворот (где сверху был сооружен не барабан, а тяжелая многоярусная конструкция с церковью Ризположения) – 14 м (а в Переславле – 12 м).

Но все равно это несопоставимо с тем, что мы видим и в Германии, и в Северной  Италии (в п. 4 мы приводили размеры храмов в Вормсе, Шпейере и Павии), и это исключает работу в Суздальской земле императорской строительной артели.

Важно и то, что идентичные знаки княжеских мастеров мы видим и на храмах в Переславле и Кидекше, и на Золотых воротах, и в Боголюбове⁹².

Из всего сказанного можно сделать следующий вывод: от Барбароссы пришли мастера по скульптурному декору и, возможно, зодчий. Но если приход последнего и имел место, то перед ним были поставлены достаточно узкие задачи:

– разработка иконографии декора и руководство соответствующими мастерами;

– увеличение размеров и повышение качества построек.

Первую задачу зодчий, несомненно, выполнил. На постройках Андрея мы видим скульптурный декор вполне европейского уровня.

Но удалось ли зодчему выполнить вторую задачу?

Как мы только что показали, в ходе ее выполнения он вынужден был исходить из возможностей местных строительных кадров, поэтому в итоге архитектору Барбароссы не удалось добиться ни принципиально новой конструкции, ни существенного увеличения размеров, ни достаточной надежности владимирского Успенского собора.

Н.Н. Воронин полагал, что в пожар 1185 года сгорели деревянные связи собора, и поэтому Всеволоду пришлось укреплять его высокими галереями, игравшими роль контрфорсов⁹³. Автор этой статьи придерживался и придерживается аналогичного мнения⁹⁴, мотивируя его прежде всего тем, что собор превышал «предел надежности», определенный для белокаменных крестовокупольных храмов еще во времена Долгорукого (см. п. 2).

Но позиция и Н.Н. Воронина, и автора этой статьи не была подтверждена натурными данными, свидетельствующими о том, что Успенский собор 1158–1160 годов в 1185 году пришел в аварийное состояние. Теперь же, после исследований, проведенных автором в 2003 году, мы вправе полагать, что эти данные у нас есть.

Дело в том, что удалось обнаружить наклон центральной главы Успенского собора на 2,5 градуса к востоку. Само по себе это еще ничего не доказывает (теоретически этот наклон глава могла получить и позднее XII века), но посмотрим:

– в галереях Всеволода отсутствуют угловые компартименты с северо-востока и юго-востока, несмотря на то, что они бы существенно увеличили алтарную часть собора;

– восточные малые главы, которые могли бы стоять на угловых компартиментах, образовывать центрально-симметричную композицию и способствовать освещению алтаря, сдвинуты к западу;

– восточные малые главы меньше (и, соответственно, легче) западных.

Все это не могло быть простым совпадением или прихотью Всеволода Большое Гнездо.

Ситуация видится следующим образом: собор Андрея Боголюбского в 1180-е годы (возможно, еще до пожара 1185 года) пришел в аварийное состояние, и его своды вместе с главами и арками «двинулись» в восточную сторону (западную укрепляли хоры). Аварийную ситуацию усугубило то, что, согласно исследованиям Т.П. Тимофеевой⁹⁵ и автора этой статьи⁹⁶, собор Боголюбского был пятиглавым и, соответственно, его своды несли дополнительную нагрузку.

В связи с этим мастера Всеволода, обстраивая храм галереями, были вынуждены отказаться от восточных угловых компартиментов, переместить четыре малые главы и гасить распор центрального барабана на северо-востоке и юго-востоке исключительно надежными конструкциями, каждая из которых состояла из двух взаимно перпендикулярных стен. На востоке распор дополнительно гасили полукружия апсид, на западе – хоры, на севере и юге – арочные перемычки (и частично также хоры), и благодаря столь существенному укреплению собор сохранился до наших дней.

Все вышесказанное свидетельствует в пользу того, что собор Боголюбского в 1185–1189 годах был обстроен галереями именно вследствие прихода в аварийное состояние (сдвига сводов и наклона центральной главы к востоку).

Про катастрофу Золотых ворот, последовавшую сразу после завершения строительства, мы уже упоминали в п. 6.

Возможно, зодчий от Барбароссы возводил и остальные постройки Андрея, но и их нельзя назвать достижениями строительной инженерии. Большой ростовский собор (сторона подкупольного квадрата – 6,7 м) простоял недолго – всего 42 года. А что касается церквей на Нерли и в Боголюбове, то они были построены еще менее «смело» с инженерной точки зрения, чем храмы Юрия: в Боголюбове сторона подкупольного квадрата – около 4,2 м, а на Нерли – 3,2 м.

Тщательный подбор для церкви Покрова белого камня и ее уникальные фундаменты вряд ли являлись «фирменным стилем» зодчего, иначе бы мы видели нечто подобное и в других его постройках. Гораздо более вероятно, что «парадная» церковь Покрова на Нерли строилась в соответствии с особым княжеским заказом, то есть авторство в отношении ее уникального облика принадлежит лично Боголюбскому или кому-либо из его приближенных (что на уровне наших знаний о XII веке практически одно и то же). Технически же такая постройка была абсолютно доступна и зодчим времен Юрия Долгорукого.

В общем, мы вынуждены констатировать: зодчий Фридриха Барбароссы, присланный к Юрию и принятый Андреем, выполнил поставленные перед ним задачи лишь в области декора храмов. Определяющую роль в строительстве Боголюбского играли суздальские строительные кадры, сформированные при его отце.

8.

Нам осталось рассмотреть факт отсутствия на храмах Юрия зооантропоморфного скульптурного декора и появления такого декора на храмах Андрея. Не означает ли это «неразвитость» архитектуры Юрия? Не означает ли это, что мастера Долгорукого были неспособны на создание зооантропоморфного декора?

Нет, не означает. Если бы у Долгорукого работали непрофессиональные мастера, неспособные на создание декора на уровне храмов Боголюбского, то мы все равно увидели бы на храмах Юрия хотя бы робкие попытки декорирования зооантропоморфными мотивами – пусть даже такими скромными, фрагментарными и «наивными», как на соборе в Шпейере (рис. 11).

Рис. 11. Собор в Шпейере. Зооантропоморфный рельеф на алтарной полуколонке.

Дело в другом: Юрий в 1152 году еще не имел права украшать свои храмы скульптурным декором зооантропоморфного типа. Все, что ему в это время позволяла церковь, – это «универсальный» романский орнаментальный декор «аркатура-поребрик-резной вал».

Для того, чтобы обосновать это положение, необходимо показать, что появление зооантропоморфного декора вышло за рамки простого украшения стен храмов и столкнулось с одним из многовековых «камней преткновения» церковной догматики – со Второй Священной заповедью: «Не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им...» (Исх. 20:4).

История иконоборчества получила более чем достаточное освещение в литературе, в том числе и в богословских исследованиях автора⁹⁷. Здесь отметим лишь то, что после победы иконопочитания, «узаконенной» Седьмым Вселенским собором 787 года, в постановлении этого собора⁹⁸ осталась «лакуна» – скульптурные изображения. Не зря в Византии VIII века движение называлось «иконоборческим» – весь его пафос был направлен против икон, а устойчивых традиций скульптурного декора храмов на Востоке никогда не было. Следовательно, общие анафематствования «иконоборческих» соборов, основанные на Второй Священной заповеди, для скульптуры так никогда и не были отменены. Во всяком случае, на «вселенском» уровне.

Это создало в отношении скульптуры амбивалентную догматическую ситуацию, дававшую (и до сих пор дающую) православной церкви возможность и разрешать, и запрещать зооантропоморфный скульптурный декор по своему усмотрению.

Византийская церковная традиция, в отличие от западноевропейской, стабильно склонялась к запрету зооантропоморфного декора на храмах⁹⁹. После иконоборческих восстаний в Византии исчезла круглая скульптура¹⁰⁰. Внутри храмов (возможно, и на фасадах¹⁰¹) оставались резные иконы, но относить их к зооантропоморфному декору вряд ли возможно – последнее понятие гораздо шире. И в любом случае можно с уверенностью сказать, что подавляющее большинство резных византийских украшений не принадлежит к тому романскому стилю, который мы видим на храмах и Западной Европы, и Суздальской земли.

История Русской православной церкви знает периоды и расцвета храмовой скульптуры, и запрещения «идолов». Например, Большой Московский собор 1666 года постановил, что в храмах резными могут быть только распятия¹⁰². В 1722 году Синод запретил «иметь в церквах иконы резные или истесанные, издолбленные, изваянные» и повелел «привесов к образам и всякой кузни не привешивать». В 1832 году имел место полный запрет Синода на храмовую скульптуру¹⁰³ (впрочем, так и не начавший повсеместно выполняться).

Все вышесказанное и определило сложность и уникальность ситуации со скульптурным декором в Суздальском крае в XII веке.

С советских времен в искусствознании и истории архитектуры закрепилась традиция интерпретации образов церковного искусства и зодчества в соответствии со стилевым генезисом, художественным вкусом, экономикой, политикой и множеством прочих факторов, кроме одного: прямого и непосредственного влияния самой церкви в лице местных иереев, епископов и вышестоящих иерархов.

А ведь в XII веке церковь уже вела отсчет второй тысячи лет своего существования. Если считать от V века, когда она превратилась в замкнутую иерархическую систему с устоявшейся догматической базой и жестко регламентированными обрядами, то получается около семисот лет – тоже немалый срок. И если в III–IV веках служба могла происходить в любых зданиях (в том числе и катакомбах), то в XII веке архитектурно-стилевые особенности храмов уже были и для православной, и для католической церкви не менее важной частью «обрядовых и канонических истин»¹⁰⁴, чем, например, форма и цвет священнических облачений.

Несамостоятельность русской митрополии в домонгольские времена диктовала особенно жесткий подход церкви к тонкостям архитектурного стиля, так как любые мало-мальски серьезные новшества приходилось согласовывать с константинопольским патриархом. А последний не мог не понимать, что кирпичная техника постройки (как минимум, «opus mixtum»), крестовокупольная форма и минимальный орнаментный декор храмов осуществляли «зримую связь» русского православия с Византией, и уступка в любом из этих вопросов означала еще один шаг русской церкви к автокефальности, весьма нежелательной для амбиций (да и экономических интересов) патриарха.

Юрий Долгорукий, потратив много лет на разведку каменоломен, начал строить свои храмы в условиях крайне напряженных взаимоотношений с киевским митрополитом и ростовским епископом. Для того, чтобы по возможности полно охарактеризовать эти взаимоотношения, сложившиеся в середине XII века, нам придется вспомнить иерархическую структуру церковной организации в Суздальской земле.

Во времена и Юрия, и Андрея, и Всеволода во Владимире и Суздале (имеется в виду не край, а город) епархий не было, и церковное руководство в Суздальской земле осуществлялось ростовским епископом¹⁰⁵. Епархия во Владимире появилась только при Юрии Всеволодовиче – в 1214 году¹⁰⁶.

В городах, не являвшихся центрами епархий, были «владычные наместники», подчинявшиеся епископу¹⁰⁷. На открытие нового храма требовалось епископское благословение¹⁰⁸, оно требовалось и на утверждение священника, хотя кандидатуру мог выдвигать ктитор – в данном случае князь¹⁰⁹. Ктитор мог инициировать и смещение неугодных ему священников, но, опять же, требовалось согласие епископа.

Ростовским епископом в начале 1150-х годов был Нестор. Когда и кем он был поставлен на кафедру, мы точно не знаем. Е.Е.Голубинский в своих исследованиях по истории церкви не выдвигал на эту тему никаких гипотез¹¹⁰.

М.Д. Приселков полагал, что хиротония Нестора имела место в 1137 году¹¹¹, т.е. еще до избрания митрополитом Клима Смолятича (1147 год). Аргументация исследователя сводилась к следующему: Нестор не мог быть поставлен на кафедру позднее 1139 года, так как в этом году великим князем киевским стал Всеволод Ольгович, с которым у Долгорукого была вражда. А поскольку в 1137 году от переяславской епархии отделилась смоленская, то исследователю виделось вероятным, что тогда же отделилась и ростовская епархия (также от переяславской). Н.Н. Воронин принял эту точку зрения и датировал хиротонию Нестора 1137 годом¹¹².

Но аргументацию М.Д. Приселкова нельзя считать достаточно обоснованной.

Во-первых, вражда Всеволода и Юрия вряд ли была настолько острой, чтобы препятствовать церковной политике, осуществляемой митрополитом-греком Михаилом.

Во-вторых, видится неправомерным дополнение имеющихся летописных сведений предположениями, что в это время могло произойти и нечто подобное, ускользнувшее от внимания летописца. Если летописец написал про отделение смоленской епархии, вряд ли он забыл бы про ростовскую. Или речь про отделение епархий вообще бы не шла.

В-третьих, исследователь исходил из априорного предположения о том, что Нестор был союзником Долгорукого. Но с этим предположением нельзя согласиться: Юрий, заняв в 1155 году великокняжеский стол, избавился от своего главного противника, митрополита Климента¹¹³, и немедленно – уже в 1156 году – инициировал смещение Нестора новым митрополитом Константином¹¹⁴. Только что присланный из Византии грек Константин, естественно, без настояния великого князя не принял бы столь скоропалительного решения о смещении ростовского епископа.

Выдвинем собственное видение даты хиротонии Нестора: он был поставлен Климентом в конце 1140-х годов, и ростовская епархия была учреждена митрополитом тогда же – чтобы иметь в Суздальской земле «своего человека», облеченного не наместнической, а архиерейской властью. И не случайно для местонахождения кафедры был выбран Ростов, располагавшийся в отдалении от центра княжеских владений Долгорукого (а формально выбор Ростова диктовала и традиция времен Леонтия).

Это дает нам ответ и на вопрос, почему ростовский епископ отсутствовал на соборе 1147 года, поставившем Климента на русскую митрополию¹¹⁵. М.Д. Приселков полагал, что Нестор «не отозвался на княжеское приглашение»¹¹⁶, а Н.Н. Воронин – что отсутствием на соборе Нестор «проявил равнодушие в деле Клима Смолятича»¹¹⁷. Но, конечно, обстановка фактической гражданской войны не позволила бы ростовскому епископу «проявить равнодушие» и игнорировать столь важное мероприятие. На самом деле ответ на этот вопрос гораздо более прост и логичен: ростовской епархии тогда еще не существовало.

На основании всего сказанного по поводу хиротонии Нестора мы вправе полагать, что он был ставленником и союзником митрополита Климента. Можно представить себе сложность роли, которую пришлось играть ростовскому епископу в конце 1140-х–начале 1150-х годов, но, по всей видимости, по политическим соображениям Юрий и Климент намеренно не обостряли ситуацию. В конце концов, у митрополита в руках был сильнейший «козырь» – отлучение противника от церкви, но такого накала их борьба не достигла.

Тем не менее, в 1152 году Долгорукий оказался в весьма непростой ситуации. Потратив огромные усилия и средства на разведку каменоломен и строительство белокаменных храмов, он рисковал не получить благословение ни киевского митрополита, ни константинопольского патриарха, что означало бы отказ ростовского епископа освящать уже построенные храмы и, следовательно, катастрофу для княжеской политики.

В связи с этим полное отсутствие на храмах Юрия каких-либо попыток создания зооантропоморфного декора имеет абсолютно логичное объяснение: так выглядел компромисс между князем и церковью. Ведь даже «невизантийский» материал – белый камень – не мог не вызывать нареканий церковных иерархов.

Поэтому мы вправе утверждать, что итоговый компромисс – согласие митрополита (соответственно, и благословение епископа) на постройку в Суздальской земле в 1152 году белокаменных храмов с «универсальным» романским орнаментальным декором – был серьезной победой Долгорукого. Даже несмотря на то, что князю пришлось пойти на уступки в области декора.

А теперь мы можем вспомнить факт, исключительно важный для нашего исследования: как мы показали в п. 6, мастера по скульптурному декору были направлены Барбароссой еще к Юрию Долгорукому в бытность последнего великим князем Киевским (1155–1157 годы).

Следовательно, за недолгое время своего великого княжения Долгорукий успел добиться благословения церкви на введение зооантропоморфного скульптурного декора. Учитывая то, что в это время Юрий сместил Климента и Нестора, пригласив на киевскую митрополию грека Константина, такая ситуация видится абсолютно логичной. Возможно, благословение зооантропоморфных скульптур на храмах даже было одним из условий, поставленных великим князем на переговорах с Византией о приходе митрополита.

Значит, и появление в Суздальской земле зооантропоморфного скульптурного декора – прежде всего заслуга не Боголюбского, а Долгорукого.

Таким образом, все характерные черты того, что мы называем «русской романикой», появились в Суздале (а затем и в Тверском, и в Московском великих княжествах) исключительно благодаря Юрию Долгорукому. И зодчество Андрея Боголюбского было столь же закономерным, поступательным развитием воистину новаторского зодчества Юрия, как зодчество Всеволода Большое Гнездо – зодчества Андрея.

И хотелось бы, чтобы понимание этого важнейшего историко-архитектурного факта внесло свою лепту в «исторический портрет» Юрия Долгорукого, заслуживающего несравненно более теплых слов, чем те, которыми его характеризуют современные стереотипы.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Halle F. Russische Romanik. Die Bauplastik von Wladimir – Souzdal. Berlin – Wien – Zurich, 1929.

2. Иоаннисян О.М. Основные этапы развития Галицкого зодчества. В кн.: Древнерусское искусство. Художественная культура Х–первой половины XIII в. М. 1988. (Далее – Иоаннисян, 1988). С. 42.

3. Подробное обоснование времени начала белокаменного строительства в Суздальской земле см. в кн.: Заграевский С.В. Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество. М., 2001 (далее – Заграевский, 2001).

4. Подробно о подразделении декора на орнаментальный и зооантропоморфный см. в кн. Заграевский, 2001. С. 6.

5. Цит. по кн.: Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XI–XV веков. Т. 1. М., 1961. С. 332.

6. Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1987. С. 20; Лихачев Д.С. Градозащитная семантика Успенских храмов на Руси. В кн.: Успенский собор Московского Кремля. Материалы и исследования. – М., 1985. С. 21.

7. Татищев В.Н. История Российская. М., 2005. Т. 2, с. 303.

8. Цит. по кн.: Карамзин Н.М. История государства Российского. М., 1991. Т. 2-3, с. 143.

9. Российский энциклопедический словарь. М., 2000. Т. 2, с. 1868.

10. В частности, такая позиция была высказана в журнале «Русский Дом», № 7, 1999. С. 15.

11. ПСРЛ 2:581.

12. Обоснование датировок построек Юрия Долгорукого см.: Заграевский С.В. Апология ростовского летописца (к вопросу о датировке храмов Юрия Долгорукого). В кн.: Материалы областной краеведческой конференции, посвященной столетию со дня рождения Н.Н.Воронина (19 апреля 2004 г.). Владимир, 2004 (далее – Заграевский, 2004). С. 15-26.

13. Н.Н. Воронин считал церковь Спаса в городе Суздале, упомянутую в сообщении Типографской летописи о строительстве Юрия Долгорукого в 1152 году (ПСРЛ 24:77), приделом к храму Мономаха (Н.Н. Воронин. Указ. соч., с. 64).

Предположение о том, что церковь Спаса находилась на дворе Юрия Долгорукого, и этот двор находился на месте Спасо-Евфимиева монастыря, выдвигалось О.М. Иоаннисяном (сообщено автору О.М. Иоаннисяном в 2002 году). Но это видится маловероятным, так как Спасо-Евфимиев монастырь от Кремля слишком далек (почти 2 км). В роли «дальнего» княжеского двора скорее могла выступать крепость в Кидекше (около 5 км).

У автора этой книги есть основания считать, что церковь Спаса располагалась на суздальском дворе Долгорукого внутри городских стен, недалеко от валов со стороны реки (как и храмы в Переславле, Кидекше и Юрьеве-Польском).

Дело в том, что алтари подавляющего большинства суздальских храмов XVIII века ориентированы практически точно на восток (90 градусов). И только алтари церкви Успения, стоящей сразу за валами справа от въезда в Кремль, ориентированы на 60 градусов – точно так же, как и алтари домонгольского собора Рождества Богородицы.

Первым строительным периодом церкви Успения с определенной степенью вероятности является конец XVII века, а в 1617 году на этом месте стояла деревянная церковь (Варганов А.Д. Суздаль. Ярославль, 1971. С. 133). Но одинаковое отклонение алтарей и церкви Успения, и собора Рождества Богородицы вряд ли можно считать простым совпадением – ведь деревянные церкви XVI–XVII веков предшествовали и тем храмам XVIII века, алтари которых ориентированы точно на 90 градусов.

Наиболее удовлетворительным объяснением этой ситуации является следующее: церковь Успения была построена на месте (возможно, даже на фундаментах) домонгольского храма, т.е. церкви Спаса в городе Суздале. Действительно, расстояние от этой церкви до валов – около 10 м, до реки – около 20 м, и это самое высокое место Кремля. Во второй половине XV века на этом месте находился двор Ивана III (Варганов А.Д. Указ. соч., с. 133), и это является дополнительным аргументом в пользу того, что там же находился и двор Юрия Долгорукого.

Престол церкви Спаса мог быть переименован в Успенский в любое время между XII и XV веками. Возможно было и перенесение престола Преображения Спаса в учрежденный в 1350 году княжеский Спасо-Евфимиев монастырь. А домонгольская церковь (уже не Спасская, а Успенская) могла обрушиться, например, в Смутное время (как и построенная одновременно с ней церковь Бориса и Глеба в Кидекше), и на ее месте в 1617 году мог стоять «временный» деревянный храм, о котором говорилось в описи.

Но, конечно, подтвердить гипотезу автора о местонахождении церкви Спаса в городе Суздале могут только археологические исследования.

14. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 69.

15. Там же, с. 56.

16. Обоснование наличия у Долгорукого укрепленного двора вне городских стен Владимира см. в кн.: Заграевский, 2004. С. 23.

17. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 69.

18. Татищев В.Н. Указ. соч., т. 2, с. 303; Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 317.

19. Патерик киевского Печерского монастыря. СПб, 1911. С. 9.

20. Так полагал Н.Н. Воронин (Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 28).

21. Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1987. С. 20.

22. Для того, чтобы найти нужный сорт камня, зачастую приходилось пробивать в каменном пласте сотни метров штолен. Соответственно, трудоемкость выработки камня повышалась в десятки раз относительно расчетов, приведенных в кн.: Заграевский, 2001. С. 82.

23. Вагнер Г.К. О своеобразии стилеобразования в архитектуре Древней Руси (возвращение к проблеме). В кн.: Архитектурное наследство. Вып. 38. М., 1995. С. 25.

24. Заграевский, 2001. С. 82.

25. Строго говоря, Успенский собор мы не вправе относить к белокаменному строительству, так как техника Фиораванти является не белокаменной, а смешанной: наиболее ответственные конструктивные элементы (своды, столпы, барабаны, стена над апсидами) сделаны из кирпича. И все же, несмотря на беспрецедентные меры по укреплению храма, «в 1624 году угрожавшие падением своды собора были разобраны «до единого кирпича» и вновь сложены с учетом образовавшихся в верхнем ярусе деформаций по измененному рисунку («вспарушенной» конфигурации), с армированием их связным железом и с введением дополнительных подпружных арок» (Кавельмахер В.В. К вопросу о первоначальном облике Успенского собора Московского Кремля. В кн.: Архитектурное наследство. Вып. 38. М., 1995. С. 214).

26. Кондаков Н.П. Русские древности в памятниках искусства. Вып. 6. СПб, 1890.

27. Бережков Д.Н. О храмах Владимиро-Суздальского княжества XII–XIII вв. Владимир, 1903.

28. Уваров А.С. Сборник мелких трудов. «Материалы для биографии и статьи по теоретическим вопросам». Т. 3. М., 1910.

29. Некрасов А.И. Очерки по истории древнерусского зодчества XI–XVII вв. М., 1936.

30. Halle F. Указ. соч.

31. Воронин Н.Н. Указ. соч.

32. Там же, с. 110.

33. Там же.

34. Там же, с. 107.

35. Там же, с. 110.

36. Иоаннисян, 1988. С. 41-44.

37. Татищев В.Н. Указ. соч., с. 687.

38. ПСРЛ 1:351.

39. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 332.

40. Иоаннисян О.М. Владимиро-суздальское зодчество и ломбардская романика. В кн.: К 2000-летию христианства. Византийский мир: искусство Константинополя и национальные традиции. Тезисы докладов международной конференции. СПб, 2000 (далее – Иоаннисян, 2000).

41. Комеч А.И. Архитектура Владимира 1150–1180-х гг. Художественная природа и генезис «русской романики». В кн. Древнерусское искусство. Русь и страны византийского мира. XII век. СПб, 2002.

42. Заграевский, 2001.

43. Там же, с. 141.

44. Звягинцев Л.И., Викторов А.М. Белый камень Подмосковья. М., 1989. С. 7.

45. Флоренский П.В., Соловьева М.Н. Белый камень белокаменных соборов. В журн.: «Природа», № 9, 1972. С. 48-55.

46. Заграевский, 2001. С. 20.

47. Иоаннисян, 1988. С. 42.

48. ПСРЛ 1:351.

49. Расчет приведен в кн.: Заграевский, 2001. С. 33.

50. Там же, с. 36-40.

51. Раппопорт П.А. Строительное производство Древней Руси. СПб, 1994. С. 121.

52. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 106.

53. Заграевский, 2001. С. 62-63.

54. ПСРЛ 24:77.

55. Приселков М.Д. История русского летописания XI–XV вв. СПб, 1996. С. 120

56. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 344.

57. Заграевский, 2004.

58. Лазарев В.Н. Византийское и древнерусское искусство. М., 1978. С. 246.

59. Там же.

60. Иоаннисян О.М. К истории польско-русских архитектурных связей в конце XI–начале XIII в. В кн. Древнерусское искусство. Русь и страны византийского мира. XII век. СПб, 2002. С. 213.

61. Огнев Б.А. Некоторые проблемы раннемосковского зодчества. В кн.: «Архитектурное наследство». Т. 12. М., 1960. С. 60.

62. Прингл Д. Архитектура Латинского Востока. 1098-1571. В кн.: История крестовых походов. М., 1998. С. 193-195.

63. Die Kunst der Romanik. Architektur, Skulptur, Malerei. Koeln, 1996. С. 85.

64. Там же, с. 58.

65. Der Kaiserdom zu Speyer. Speyer, 1994. С. 24.

66. Подробнее см. Заграевский, 2001. С. 58.

67. Подробнее см. там же, с. 69.

68. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 110.

69. Карамзин Н.М. Указ. соч., с. 345.

70. Там же, с. 266.

71. Там же, с. 318.

72. Христианство. Энциклопедический словарь. М., 1995. (Далее – Христианство). Т. 2, с. 222.

73. ПСРЛ 3:107.

74. Христианство. Т. 2, с. 258.

75. Карамзин Н.М. Указ. соч., с. 320.

76. Там же, с. 168.

77. Там же.

78. Там же, с. 157.

79. ПСРЛ 1:351.

80. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 139.

81. Там же, с. 132.

82. Там же, с. 262-301.

83. Татищев В.Н. Указ. соч., с. 687.

84. Комеч А.И. Указ. соч.

85. Иоаннисян, 2000.

86. Заграевский, 2001. С. 4.

87. ПСРЛ 1:348.

88. Имела ли место дружба Андрея с Фридрихом на самом деле – вопрос не истории архитектуры, а общей истории.

89. Карамзин Н.М. Указ. соч., с. 338.

90. ПСРЛ 1:348.

91. К примеру, в 2004 году на Первом телеканале был показан фильм про Андрея Боголюбского, в котором вполне серьезно утверждалось нижеследующее:

В 1147 году в Константинополе произошла тайная встреча Андрея, Фридриха Барбароссы, Мануила I, Генриха II, Людовика VII. На встрече было принято решение начать борьбу с тамплиерами, которые фактически захватили власть в Европе. Государи в короткое время построили большое число городов на расстоянии одного дня пути между каждым последующим (в фильме демонстрировалась даже карта Европы) и стали укреплять централизованную власть в своих государствах. В итоге все участники встречи погибли в результате заговора тамплиеров.

Вряд ли подобные измышления нуждаются в каких-либо комментариях.

92. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 323.

93. Там же, с. 150.

94. Заграевский, 2001. С. 78, 85.

95. Тимофеева Т.П. К вопросу о пятиглавии Успенского собора Андрея Боголюбского во Владимире. В кн.: Материалы областной краеведческой конференции, посвященной столетию со дня рождения Н.Н. Воронина (19 апреля 2004 г.). Владимир, 2004. С. 27-34.

96. Заграевский С.В. Реконструкция Успенского собора 1158–1160 годов во Владимире. В журнале «Реставратор», № 1 (8). М., 2004. С. 118-122.

97. Заграевский С.В. Новая христианская философия. М., 2004. С. 112–123.

98. Деяния Вселенских соборов. Казань, 1871. Т. 7, с. 688.

99. Подробнее см.: Заграевский, 2001. С. 115.

100. Полевой В.М. Искусство Византии. В кн.: Всеобщая история искусств. М., 1960. Т. 2, ч. 1, с. 60.

101. Личные беседы с А.И. Комечем. 2002.

102. Деяния Московских соборов 1666–1667 гг. М., 1893. Гл. 43.

103. Указы Святейшего правительствующего Синода с 1721 по 1878 гг. В кн.: Руководство для православного духовенства. М., 1878.

104. Макарий, митрополит Московский и Коломенский. Православно-догматическое богословие. СПб, 1883. Репринтное изд.: М., 1999. Т. 1, с. 11.

105. Голубинский Е.Е. История русской церкви. М., 1901. Репринтное изд.: М., 1997. Т. 1, ч. 1, с. 34.

106. Щапов Я.Н. Государство и церковь Древней Руси X–XIII вв. М., 1989. С. 47-48.

107. Там же, с. 70; Е.Е.Голубинский. Указ. соч., т. 1, ч. 1, с. 386.

108. Голубинский Е.Е. Указ. соч., т. 1, ч. 1, с. 487.

109. Там же, с. 492.

110. Там же, с. 677.

111. Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X–XII вв. СПб, 1913. С. 351-352.

112. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 59.

113. Карамзин Н.М. Указ. соч., с. 168.

114. Лимонов Ю.А. Указ. соч., с. 48.

115. ПСРЛ 2:248.

116. Приселков М.Д. Указ. соч., с. 376.

117. Воронин Н.Н. Указ. соч., т. 1, с. 119.

НА СТРАНИЦУ АВТОРА

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

Все материалы библиотеки охраняются авторским правом и являются интеллектуальной собственностью их авторов.

Все материалы библиотеки получены из общедоступных источников либо непосредственно от их авторов.

Размещение материалов в библиотеке является их цитированием в целях обеспечения сохранности и доступности научной информации, а не перепечаткой либо воспроизведением в какой-либо иной форме.

Любое использование материалов библиотеки без ссылки на их авторов, источники и библиотеку запрещено.

Запрещено использование материалов библиотеки в коммерческих целях.

Учредитель и хранитель библиотеки «РусАрх»,

академик Российской академии художеств

Сергей Вольфгангович Заграевский