РусАрх

Электронная научная библиотека по истории древнерусской архитектуры

О БИБЛИОТЕКЕ

ИНФОРМАЦИЯ ДЛЯ АВТОРОВ

КОНТАКТЫ

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

НА СТРАНИЦУ АВТОРА

Источник: Заграевский С.В. Новые исследования памятников архитектуры Александровской слободы. М., 2008. Все права сохранены.

Размещение электронной версии в открытом доступе произведено: www.zagraevsky.com. Все права сохранены.

Размещение в библиотеке «РусАрх»: 2008 г. 

С.В. Заграевский

Новые исследования памятников архитектуры

александровской слободы

Новые исследования памятников архитектуры Александровской слободы проф. С.В.Заграевский посвятил спорным вопросам датировки и авторства Троицкого (ранее Покровского) собора, Распятской колокольни (ранее церкви Алексея митрополита), Покровской (ранее Троицкой) и Успенской церквей.

Подтверждена датировка этих храмов 10-ми годами XVI века, предложенная крупнейшим исследователем памятников Слободы В.В.Кавельмахером.

Показана высокая вероятность того, что автором дворцово-храмового комплекса Василия III в Александровской слободе, в который входили и перечисленные храмы, был зодчий Архангельского собора в Москве – Алевиз Новый.

Предложена уточненная реконструкция церкви Алексея митрополита.

Рассмотрен вопрос происхождения древнерусского шатрового зодчества с учетом того, что первым шатровым храмом на Руси была Покровская (ранее Троицкая) церковь в Александровской слободе.

В Приложении приведена биография В.В.Кавельмахера (1933–2004) и воспоминания автора о нем.

Настоящее издание посвящено памяти В.В.Кавельмахера и является даром автора музею-заповеднику «Александровская слобода».

ПРЕДИСЛОВИЕ

Музея-заповедника «Александровская слобода»

Наличие выдающихся по своему художественному уровню и исторической значимости памятников архитектуры Александровской слободы сделало ее одним из самых привлекательных объектов исследований уже с конца XIX века. По мнению выдающегося ученого А.И.Некрасова, «памятники Александровской слободы – не какие-нибудь провинциальные сооружения, а стоят  в первых рядах столичных памятников зодчества и художественно, и идейно».

Книга С.В.Заграевского «Новые исследования памятников архитектуры Александровской слободы» – дань памяти его отца, посвятившего более 20 лет изучению уникального средневекового ансамбля, В.В.Кавельмахера. Прекрасный знаток раннемосковского зодчества, итальянской архитектуры, Вольфганг Вольфгангович исследовал храмы XIV–XVI веков в Можайске, Волоколамске, Коломне, Сергиевом Посаде, Звенигороде, работал над датировкой памятников Троице-Сергиевой Лавры, Иосифо-Волоколамского и Новодевичьего монастырей, занимался вопросами строительной истории и реконструкцией первоначального вида соборов Московского Кремля. Александровская слобода была для него не просто очередным объектом, она стала его душевной привязанностью на всю жизнь. Его многолетнюю работу в музее-заповеднике «Александровская Слобода» трудно переоценить.

Именно здесь, в Слободе, у Вольфганга Вольфганговича родились совершенно новые взгляды на историю русской архитектуры позднего средневековья, в частности, на датировку крупнейших памятников Александровской слободы: Троицкого собора, Распятской и Покровской церквей.

Сергей Вольфгангович в своем труде отстаивает основополагающие взгляды отца, дополняя их новыми аргументами. Не берусь судить об этих сложнейших научных проблемах, споры вокруг которых не утихают по сей день. Не оборвись так внезапно жизнь Вольфганга Вольфганговича, было бы найдено немало новых доказательств, результатов архитектурно-археологических изысканий, которые в последние годы так успешно проводятся московским археологом М.В.Фроловым и археологами Эрмитажа С.В.Томсинским и Е.А.Туровой. Их находки подтверждают многие предположения В.В.Кавельмахера. Открываются остатки невиданных утраченных сооружений ансамбля: крепостных стен, палат, переходов-галерей.

Нам, сотрудникам музея, чрезвычайно важны все аспекты изучения памятников Александровской слободы, многообразие точек зрения, прежде всего, связанных с их датировкой. И мы благодарны С.В.Заграевскому за его труд, за усилия, которые он прилагает по дальнейшему изучению научного наследия отца, за память о В.В.Кавельмахере как удивительном человеке и уникальном исследователе.

А.С.Петрухно,

директор музея-заповедника «Александровская Слобода»,

Заслуженный работник культуры РФ.

Светлой памяти моего отца

Вольфганга Вольфганговича Кавельмахера

глава 1

вопросы датировки памятников

Александровской слободы XVI века

1.

Памятники архитектуры Александровской¹ слободы XVI века уже не первое столетие привлекают к себе пристальное внимание исследователей древнерусской архитектуры. До 1980-х годов по поводу датировок этих храмов серьезных разногласий не возникало. После того, как в 1924 году комиссия Центральных реставрационных мастерских выяснила, что до XVIII века современный Троицкий собор назывался Покровским, а шатровая Покровская церковь была посвящена Троице², в научной и популярной литературе закрепились следующие даты:

– Покровский, ныне Троицкий, собор (рис. 1; в дальнейшем будем без оговорок называть его Покровским) датировался 1513 годом на основании сообщения «Троицкого летописца»: «Лета 7021 октября 3 в Сергиеве манастыре основаша ворота кирпичныи, а на воротех во имя Сергия чюдотворца. Лета 7022 ноября 28 священа бысть црквь древяная в Клементьеве. Того ж лет декабря 1 сщнна бысть црквь Покров стеи Бцы в Новом селе Олександровском. Тогды ж кнзь великий и во двор вшел (курсив мой – С.З.). Того ж мсца декабря 15 сщнна бысть црквь кирпичнаи в Сергиеве манастырь на воротех стый Сергий, а сщал ее епспъ Митрофан Коломенский да игумен Памва, а на сщние был кнзь великий»³;

Рис. 1. Покровский (ныне Троицкий) собор. Общий вид.

– Троицкая, ныне Покровская, церковь «на Дворце» (рис. 2; в дальнейшем будем без оговорок называть ее Троицкой) датировалась вторым строительным периодом Слободы – пребыванием в ней Ивана IV (с 1565 по 1582 год; поскольку строительство могло начаться несколько ранее приезда Грозного в Слободу, то в качестве даты ориентировочно принимались 1560–1570-е годы). Основанием для такой датировки был ее шатровый верх. Традиционно считалось, что первым шатровым храмом была церковь Вознесения в Коломенском, построенная в 1529–1532 годах, и на базе этой теоретической предпосылки Троицкая церковь не могла датироваться первым строительным периодом Слободы – 1510-ми годами;

Рис. 2. Троицкая (ныне Покровская) церковь. Общий вид.

– Успенская церковь (рис. 3) условно датировалась теми же 1560–1570-ми годами, что и Троицкая;

Рис. 3. Успенская церковь. Общий вид.

– Распятская колокольня (рис. 4; до 1710 года – церковь Алексея митрополита⁴) также датировалась 1560–1570-ми годами. После того, как в 1940-е годы А.С.Полонский выявил внутри нее более раннее столпообразное здание⁵, последнее стали относить к первому строительному периоду Слободы и датировать, как и Покровский собор, 1513 годом. Фактически мы имеем дело с двумя разными зданиями, поэтому для простоты в дальнейшем будем называть Распятской колокольню в ее современном виде, а церковью Алексея митрополита – столпообразное здание, находящееся внутри нее (о реконструкции церкви Алексея митрополита мы подробно поговорим в гл. 2).

Рис. 4. Распятская колокольня. Общий вид.

В этом виде датировки памятников Слободы XVI века просуществовали до исследований В.В.Кавельмахера. В 1980–1990-е годы он провел беспрецедентную по масштабам серию раскопок и зондажей, выявивших принципиальный факт: Покровский собор, Троицкая церковь, Успенская церковь и церковь Алексея митрополита (в дальнейшем будем для простоты называть их первыми храмами Александровской слободы) были возведены в одном строительном периоде.

Во всех этих памятниках В.В.Кавельмахер отмечал материалы (кирпич и белый камень) сходных кондиций, однородное связующее, идентичное связное железо, технику смешанной кладки, единый итальянизирующий «графический» стиль русской придворной архитектуры XVI века, с применением одних и тех же, отчетливо унифицированных, узлов и деталей – корытообразных филенок, наборов профилей цоколей, венчающих тяг и капителей⁶. Кладка всех храмов изначально имела открытый характер – не красилась и не белилась, подкрашивались белым левкасом только некоторые выполненные из кирпича элементы декора. Все выступающие белокаменные элементы были скреплены однотипными скобами⁷. Все храмы (за исключением столпообразной церкви Алексея митрополита) были построены с приделами и смежными палатами, а Троицкая и Успенская – даже с погребами⁸. В интересах всего ансамбля ложный подклетный ярус и ложную паперть со звонницей получила и церковь Алексея митрополита⁹. Различались постройки между собой только объемом и качеством покрывающей их «фряжской» резьбы, однако В.В.Кавельмахер отмечал единый стиль этой резьбы (за исключением орнаментальных поясов Покровского собора, скопированных с Троицкого собора Троице-Сергиевой Лавры – рис. 5)¹⁰.

Рис. 5. Троицкий собор в Троице-Сергиевой Лавре.

Эта аргументация В.В.Кавельмахера была справедливо воспринята исследователями как исчерпывающая¹¹, и неминуемо возник вопрос о коррекции принятых ранее датировок.

В.В.Кавельмахер, ссылаясь на уже приведенный нами текст «Троицкого летописца»¹² и близость стилистики первых храмов Александровской слободы к стилистике кремлевских соборов Ивана III и Василия III¹³ (эта стилистическая близость была отмечена еще А.И.Некрасовым¹⁴), датировал храмы Покрова, Троицы, Успения и Алексея митрополита первым строительным периодом Слободы – началом 1510-х годов. Ко второму строительному периоду – 1560–1570-м годам – В.В.Кавельмахер относил только перестройку церкви Алексея митрополита и пристройку к Троицкой церкви трапезной на погребе и подклете¹⁵ (именно эти строительные работы могли отметить «немцы-опричники» И.Таубе, Э.Крузе и Г.Штаден¹⁶).

В конце 1990-х–начале 2000-х годов точка зрения В.В.Кавельмахера была поставлена под сомнение С.С.Подъяпольским. Поддерживая отнесение Покровского собора, Троицкой церкви, Успенской церкви и церкви Алексея митрополита к одному строительному периоду, он датировал все эти памятники 1560–1570-ми годами¹⁷. Аргументация исследователя заключалась в следующем:

– «слишком многое в концепции В.В.Кавельмахера (относительно датировки первых храмов Слободы 10-ми годами XVI века – С.З.) противоречит устоявшимся взглядам на развитие зодчества Московской Руси XVI столетия»¹⁸.

– архитектура Троицкой церкви более характерна для шатровых храмов второй половины XVI века¹⁹;

– сообщение «Троицкого летописца» не дает достаточных оснований для того, чтобы датировать Покровский собор 1513 годом, так как в нем нет указания на материал постройки, т.е. речь могла идти и о деревянном храме²⁰;

– некоторые стилистические черты сближают Покровский собор и Троицкую церковь Александровской слободы не с кремлевскими соборами Ивана III и Василия III, а с собором Покрова на Рву (1556–1561 годы) и верхними приделами Благовещенского собора (1560-е годы)²¹;

Первый и второй аргументы С.С.Подъяпольского имеют общетеоретический характер и не могут служить основанием для каких-либо датировок. По словам В.В.Кавельмахера, «здесь спорят между собой не факты, а теория (т.е. наше сегодняшнее понимание генезиса русского шатрового зодчества) и факты. В этой ситуации долг исследователя – безоговорочно встать на сторону фактов»²².

Третий аргумент С.С.Подъяпольского негативен: указание на необоснованность одного из доказательств датировки 1510-ми годами не может служить доказательством датировки 1560–1570-ми (к тому же в п. 2 мы покажем, что в сообщении «Троицкого летописца» все же говорится именно о каменном храме). Аргументом по сути является лишь четвертый – попытка датировать первые храмы Слободы по стилистической аналогии с московскими постройками середины–второй половины XVI века.

Тем не менее, в этом исследовании мы рассмотрим все аспекты позиций и В.В.Кавельмахера, и С.С.Подъяпольского.

2.

Прежде всего рассмотрим вопрос, о каком храме – каменном или деревянном – говорится в процитированном в п. 1 сообщении «Троицкого летописца».

А.И.Некрасов полагал, что уже сам факт сообщения об освящении свидетельствует о том, что Покровский собор был каменным²³, но С.С.Подъяпольский справедливо отметил²⁴, что «Троицкий летописец» сообщает не только о каменных храмах, но и о деревянной церкви.

Добавим, что с православно-догматической точки зрения, которой, несомненно, придерживались авторы «Троицкого летописца», освящение деревянного и каменного храмов абсолютно равнозначно.

Тем не менее, мы вправе использовать сообщение «Троицкого летописца» для датировки существующего – каменного – Покровского собора 1510-ми годами. Покажем это.

Процитируем еще раз это сообщение, выделяя курсивом слова, на которые следует обратить особое внимание: «Лета 7021 октября 3 в Сергиеве манастыре основаша ворота кирпичныи, а на воротех во имя Сергия чюдотворца. Лета 7022 ноября 28 священа бысть црквь древяная в Клементьеве. Того ж лет декабря 1 сщнна бысть црквь Покров стеи Бцы в Новом селе Олександровском. Тогды ж кнзь великий и во двор вшел. Того ж мсца декабря 15 сщнна бысть црквь кирпичнаи в Сергиеве манастырь на воротех стый Сергий…»

Мы видим, что в этом сообщении речь идет о четырех постройках (крепостных воротах Троице-Сергиевой Лавры, церкви в селе Клементьеве, надвратной церкви Сергия Радонежского в Лавре и Покровском соборе в Александровской слободе). В трех постройках указан строительный материал, причем очень точно – кирпичные здания названы именно кирпичными, а не обобщенно «каменными», как это обычно делалось в летописях. Но относительно самой значимой из перечисленных построек – Покровского собора на великокняжеском дворе – о материале вообще ничего не говорится.

Эта ситуация может показаться странной, так как просто забыть сделать необходимое уточнение в отношении материала постройки великокняжеского храма летописец вряд ли мог.

Гораздо более вероятно, что такого уточнения и не требовалось – так же, как не требовалось уточнений в отношении, например, строительных материалов Успенского собора Фиораванти, Архангельского собора Алевиза Нового или Троицкого собора Троице-Сергиевой Лавры. То, что главный собор великокняжеской резиденции – Александровской слободы – был каменным, было ясно «по умолчанию».

Таким образом, мы обязаны полагать, что сообщение «Троицкого летописца» говорит об освящении в 1513 году именно каменного Покровского собора.

В пп. 4 и 5 мы увидим, что для датировки этого храма (как и остальных первых храмов Слободы) началом XVI века есть и другие основания, а пока обратимся к основному (и, по сути, единственному) аргументу С.С.Подъяпольского в пользу 1560–1570-х годов – стилистических чертах различия первых храмов Слободы с кремлевскими соборами начала XVI века и их гипотетического сходства с собором Покрова на Рву и верхними приделами Благовещенского собора. В значительной части своей аргументации С.С.Подъяпольский ссылался на А.Л.Баталова (который, в свою очередь, в последние годы ссылается на С.С.Подъяпольского²⁵), поэтому мы будем рассматривать позиции обоих исследователей.

3.

Прежде всего заметим, что итальянизирующие мотивы в архитектурном декоре русских храмов имели место на протяжении всего XVI века (это показывал и А.Л.Баталов²⁶). Следовательно, сам факт наличия таких мотивов не может являться основанием для каких-либо датировок – как 1510-ми, так и 1560–1570-ми годами.

А.Л.Баталов и С.С.Подъяпольский отмечали, что ряд особенностей декора отличает первые храмы Александровской слободы от кремлевских соборов Ивана III и Василия III²⁷. С отмеченными ими чертами отличия нельзя не согласиться. Но имело ли при этом место сходство этих храмов Слободы с храмами середины–второй половины XVI века?

Основным объектом, с которым указанные исследователи пытались найти стилистическое сходство первых храмов Слободы, являлся собор Покрова на Рву. А это само по себе вызывает сомнение в верности любых проведенных аналогий, так как в архитектуре и декоре московского собора мастера изначально стремились к объединению самых различных стилей – «различными образцы и многими переводы»²⁸.

И все же перечислим все те черты, которые, по мнению А.Л.Баталова и С.С.Подъяпольского, определяют сходство первых храмов Слободы и собора Покрова на Рву.

Во-первых, А.Л.Баталов писал²⁹ (и С.С.Подъяпольский подтверждал³⁰), что «в приделах Покрова Богородицы и Входа в Иерусалим собора Покрова на Рву наличники круглых окон так же, как в Александрове (в Троицкой церкви, см. рис. 2 – С.З.), соприкасаются с архивольтами кокошников».

Конечно, формулировка «придел Покрова Богородицы собора Покрова на Рву» выглядит несколько странной и неоправданной, так как основной храм и придел – абсолютно разные понятия. Более адекватно с церковной точки зрения звучало бы «главный престол собора Покрова», а с архитектурной – «центральный столп собора». Но дело не в формулировке: на рис. 6 видно, что на центральном столпе собора Покрова на Рву вообще отсутствуют наличники окон (мы видим перспективные оконные проемы), а на Входоиерусалимском приделе наличники окон в кокошниках далеко не соприкасаются с архивольтами (рис. 7).

Рис. 6. Покровский собор на Рву. Окна в кокошниках и декор центрального столпа.

Рис. 7. Входоиерусалимский придел собора Покрова на Рву. Окна в кокошниках.

Во-вторых, С.С.Подъяпольский полагал, что замена полуколонок филенкой сближает композицию западного портала Покровского собора Александровской слободы с порталами центрального столпа храма Покрова на Рву. Впрочем, исследователь был вынужден сделать оговорку, что в московском храме, «правда, обращенная внутрь проема поверхность плечиков декорирована, и подставов с наружной стороны нет»³¹.

Не будем здесь рассуждать о том, что более существенно – отмеченное исследователем сходство или им же отмеченные различия. На рис. 8 и 9 видно, что и общая стилистика, и трактовка подавляющего большинства деталей декора порталов Покровского собора Слободы и центрального столпа Покрова на Рву абсолютно различны. К тому же порталы Покровского собора Слободы белокаменные, а Покрова на Рву – кирпичные.

А частичную замену полуколонок филенкой мы видим и на порталах Архангельского собора (рис. 10), и на северном портале Благовещенского собора (рис. 11), и на портале собора Чудова монастыря (1501 год, рис. 12).

Рис. 8. Западный портал Покровского собора в Слободе.

Рис. 9. Южный портал центрального столпа собора Покрова на Рву.

Рис. 10. Северный портал и филенки «цокольного» яруса Архангельского собора в Кремле.

Рис. 11. Северный портал Благовещенского собора.

В-третьих, А.Л.Баталов утверждал, что декор портала Федоровского придела Троицкой церкви в виде балясин (по С.С.Подъяпольскому, в виде «гипертрофированных бусин»³²) схож с декором северного портала Входоиерусалимского придела собора Покрова на Рву³³. Но, опять же, достаточно взглянуть на рис. 12 и 13, чтобы понять: у этих порталов абсолютно различная форма и бусин, и перемычек между ними. Ничего общего не имеет и форма самих порталов (например, на портале Входоиерусалимского придела отсутствует верхний фронтон), и трактовка всех их деталей.

Рис. 12. Портал Федоровского придела Троицкой церкви в Слободе.

Рис. 13. Южный портал Входоиерусалимского придела собора Покрова на Рву.

Отметим, что такие же порталы, как у Входоиерусалимского придела, есть у приделов Троицы и Николая Чудотворца собора Покрова на Рву, а на фасаде центрального столпа этого собора присутствует еще одна разновидность «гипертрофированных бусин» (см. рис. 6). Еще более принципиально то, что подобные «гипертрофированные бусины» присутствовали уже на портале собора Чудова монастыря (1501 год, рис. 14).

Рис. 14. Портал собора Чудова монастыря в Москве (1501 год).

В-четвертых, С.С.Подъяпольский говорил о том, что узкая полоса наклонной кладки в основании шатра Троицкой церкви между двумя близко расположенными карнизами, прорезанная в середине каждой грани маленьким окошком, является «несколько модифицированным мотивом машикулей, которые не встречаются в московских храмах ранее середины XVI века (храм Покрова на Рву, церковь в Дьякове)»³⁴.

Но эта полоса кладки в Троицкой церкви (рис. 15) – просто нижняя часть шатра, отделенная от верхней части карнизом. Благодаря прорезанным в нижней части окошкам достигалось визуальное ощущение «парения шатра в воздухе». А что касается «мотива машикулей», то он при взгляде из интерьера присутствует в любых окнах, прорезанных в любом шатре (как и в любой стене, наклоненной внутрь). Таких «модифицированных машикулей» в русской архитектуре XVI–XVII веков можно насчитать сотни, если не тысячи.

Рис. 15. Окно в нижней части шатра Троицкой церкви в Слободе.

Кроме проведения аналогий (как мы видели, неубедительных) с собором Покрова на Рву, А.Л.Баталов³⁵ и С.С.Подъяпольский³⁶ предполагали сходство рисунка филенок – основного мотива галерей первых храмов Слободы и верхних приделов Благовещенского собора в Московском кремле. Но на рис. 16 и 17 видно, что ничего общего филенки храмов Слободы и приделов Благовещенского собора не имеют. У них абсолютно различны пропорции, глубина, обломы.

Рис. 16. Декорированная филенками южная стена Успенской церкви в Слободе.

Рис. 17. Южный верхний придел Благовещенского собора.

А филенки, объединенные сплошным карнизом, мы видим и на «цокольном» белокаменном ярусе фасада Архангельского собора (см. рис. 10).

А.Л.Баталов³⁷ и С.С.Подъяпольский³⁸ полагали, что карниз на стенах первых храмов Слободы и верхних приделов Благовещенского собора, в отличие от Архангельского собора, не раскрепован над лопатками. Но на рис. 10, 16 и 17 видно, что на самом деле он почти повсеместно раскрепован во всех перечисленных храмах, просто вынос лопаток в первых храмах Слободы и приделах Благовещенского собора значительно меньше, чем в Архангельском соборе, и поэтому раскреповка не столь заметна.

С.С.Подъяпольский также привлекал в качестве стилистического аналога резьбы западного портала Покровского собора в Александровской слободе резьбу южной галереи Благовещенского собора³⁹. Впрочем, исследователь не применял это стилистическое сходство в качестве датирующего признака, так как резьба южной галереи кремлевского храма не имеет точно установленной даты⁴⁰. Но в последние годы эту резьбу датируют грозненским временем А.Л.Баталов⁴¹ и А.В.Гращенков⁴². Соответственно, указанные исследователи используют стилистическое сходство этой резьбы с резьбой Покровского собора как основание для датировки последнего 1560–1570-ми годами⁴³.

Но прежде всего отметим, что датировка резьбы южной галереи Благовещенского собора грозненским временем остается весьма спорной, так как указанные исследователи основывают ее прежде всего на аргументах, связанных с ее близостью к резьбе Покровского собора в Слободе, который они датируют 1560–1570-ми годами. Соответственно, если использовать резьбу южной галереи храма Благовещения для поздней датировки храма Покрова, то получается неправомерный «замкнутый логический круг».

Но если даже предположить, что резной декор южной галереи Благовещенского собора может быть независимо датирован грозненским временем, то это все равно не может служить основанием для датировки этим же временем резьбы западного портала и киота Покровского собора.

Дело в том, что, как отмечал и С.С.Подъяпольский, резьба южной галереи храма Благовещения является «сознательным обращением к образцам»⁴⁴ – к изысканной «фряжской» резьбе начала XVI века порталов Архангельского (см. рис. 10) и Благовещенского (см. рис. 11) соборов. Иначе говоря, мы видим целенаправленную стилизацию, сделанную, как справедливо полагали и С.С.Подъяпольский, и А.Л.Баталов, и А.В.Гращенков, иными исполнителями⁴⁵.

Стилизацией под «столичный стиль», несомненно, являлась и резьба западного портала и киота Покровского собора в Александровской слободе (как мы покажем в гл. 3, также сделанная иными исполнителями). «Стилизаторство» было доминирующим принципом архитектуры этого храма (и его орнаментальные пояса, и общий облик стилизованы под Троицкий собор Троице-Сергиевой Лавры – см. рис. 5).

Соответственно, определенное сходство резьбы Покровского собора в Слободе с резьбой южных галерей Благовещенского собора имеет абсолютно ясное обоснование – общие истоки – и ни при каких условиях не может служить датирующим признаком, так как подобная стилизация могла производиться в разных местах в самое разное время – и через 5, и через 50, и через 100 лет после создания в начале XVI века оригиналов, показанных на рис. 10 и 11. Привлекать в качестве датирующих признаков любой из этих стилизованных резных декоров столь же неправомерно, как, например, датировать александровский Покровский собор 1420-ми годами на основании сходства его орнаментальных поясов с орнаментальными поясами Троицкого собора Троице-Сергиевой Лавры (1422–1423 годы). 

Таким образом, мы обязаны констатировать отсутствие убедительных стилистических аргументов в пользу датировки первых храмов Александровской слободы 1560–1570-ми годами.

Стилистический анализ с выходом на датировку этих храмов 1510-ми годами проводили А.И.Некрасов⁴⁶ и В.В.Кавельмахер⁴⁷. Исследователи отмечали характерные для эпохи Василия III резные профилированные импосты в распалубках и резные орнаментированные розетки в сводах подклетов Троицкой церкви, одновременное наличие у этого храма погребов и подклетов (позже этот прием уже никогда не применялся), изначально открытый (неоштукатуренный и небеленый) характер кладки первых храмов Слободы, изощренную «фряжскую» резьбу западного портала и киота Покровского собора.

Но приведенные этими исследователями стилистические аргументы вряд ли могут служить самодостаточным основанием для датировки первых храмов Слободы 10-ми годами XVI века: слишком много черт различия этих храмов с кремлевскими соборами рубежа XV–XVI веков отметили А.Л.Баталов и С.С.Подъяпольский⁴⁸. Для датировки первых храмов Александровской слободы 1510-ми годами есть ряд других, гораздо более убедительных аргументов (см. пп. 2, 4 и 5).

В связи с этим можно высказать некоторые общие соображения.

В отношении первых храмов Слободы любой стилистический анализ (и по А.И.Некрасову, и по В.В.Кавельмахеру, и по А.Л.Баталову, и по С.С.Подъяпольскому) позволяет сделать лишь один бесспорный вывод: эти здания абсолютно уникальны, и максимальная точность их датировки на основании стилистического анализа – XVI век.

И эта ситуация характерна не только для первых храмов Слободы. Достичь необходимой точности датировки храмов «по стилистической аналогии» не позволяет принципиальный и неустранимый фактор: индивидуальность мастеров.

Зодчие и наиболее квалифицированные мастера могли выражать свою индивидуальность, строя храмы в различном стиле (иногда стилизуя, иногда «опережая свое время», иногда сознательно совмещая в одном произведении различные архитектурные стили). Индивидуальность же «рядовых» строителей была обусловлена тем, что, как не раз показывал автор настоящего исследования⁴⁹, в Древней Руси преимущественно использовались местные строительные кадры (это было для ктиторов проще и выгоднее).

В связи со всем сказанным в этом параграфе можно сделать общий вывод: формально-стилистический анализ, оторванный от документальных, исторических и архитектурно-археологических данных, может дать скорее негативные, чем позитивные результаты (к примеру, С.С.Подъяпольский даже отмечал, что в «неправильном, как бы болезненно изломанном рисунке западного портала Покровского собора Слободы есть что-то роднящее его с пластикой модерна»⁵⁰). В любых уникальных постройках (а это подавляющее большинство памятников древнерусской архитектуры XII–XVI веков) индивидуальность мастеров приводит тому, что все черты сходства памятников крайне условны, и на каждую черту сходства можно найти несравненно большее количество гораздо более принципиальных черт различия.

4.

Гораздо более высокую точность может дать анализ характерных особенностей строительной техники: кладки, раствора, формы и качества кирпича, тески камня и т.п.

Во-первых, возможностей для выражения индивидуальности мастеров в строительном производстве практически не было.

Во-вторых, строительная техника тесно связана с технологией изготовления материалов (кирпича, камня, раствора), а последнюю существенно легче «привязать» к тому или иному времени.

Более того – автор настоящего исследования предполагал⁵¹ и предполагает, что будущее истории архитектуры именно за «строительными» методиками датировки памятников (при условии общедоступности и более высокой точности таких методов анализа особенностей строительной техники, как химический, петрографический, гранулометрический, радиоуглеродный, палеомагнитный, дендрохронологический и пр.)

А доступный автору визуально-тактильный анализ строительной техники показал: в Покровском соборе, Троицкой и Успенской церквях, церкви Алексея митрополита мы видим «мягкую», «теплую» кладку, характерную и для кирпичных построек Московского кремля рубежа XV и XVI веков⁵², и для собора Петра митрополита в Высоко-Петровском монастыре (1514–1517 годы). Характерен и строительный раствор – с исключительно высокой вяжущей способностью, с ничтожно малым содержанием в извести песка и прочих примесей. Многочисленные белокаменные украшения и в Слободе, и в Кремле вытесаны так, что кажется, будто камень «дышит». В соборе Петра митрополита кирпичный декор, как и в Слободе, был покрыт левкасом «под белый камень».

В отличие от вышеперечисленных зданий, Распятская колокольня выстроена из «сухого» (по выражению В.В.Кавельмахера, «жареного»⁵³) кирпича, на легко крошащемся растворе с высокой примесью песка. Из такого же кирпича, на таком же растворе построен собор Покрова на Рву. Белокаменный декор Распятской колокольни также вытесан, как на соборе Покрова на Рву, – жестко, геометрично, «сухо».

И в Распятской колокольне, и в соборе Покрова на Рву строители применяли наряду с железными связями деревянные. В храмах Покрова, Троицы, Успения и Алексея митрополита в Александровской слободе все связи изготовлены исключительно из железа высокого качества⁵⁴.

Важно отметить и факт, который был вынужден признать и А.Л.Баталов⁵⁵: если датировать первые храмы Слободы 60–70-ми годами XVI века, то эти памятники окажутся единственными, где применен белокаменный декор «в той мере, в которой его употребляли в строительстве Василия III».

Все эти соображения являются дополнительным аргументом в пользу позиции В.В.Кавельмахера о датировке храмов Покрова, Троицы, Успения и Алексея митрополита началом 1510-х годов.

Конечно, и кладка, и прочие особенности строительной техники все равно не могут дать стопроцентную уверенность в правильности датировок «по аналогии», так как технология строительства в зависимости от местных условий (качества глины, камня и извести, профессионализма местных мастеров) могла изменяться весьма существенно. Но поскольку, как мы показывали выше, возможностей для выражения индивидуальности мастеров в строительном производстве практически не было, эти данные при их наличии дают более точные результаты, чем формально-стилистический анализ.

Но мы еще не рассматривали основные архитектурно-археологические аргументы в пользу датировки первых храмов Слободы началом XVI века.

5.

Прежде всего рассмотрим архитектурно-археологические основания для датировки 1510-ми годами церкви Алексея митрополита.

Колокольня Александровской слободы, как мы говорили в п. 1, была построена в течение двух строительных периодов. Все исследователи, за исключением С.С.Подъяпольского и А.Л.Баталова, полагали, что между этими строительными периодами (говоря в условных терминах, принятых нами в п. 1, – между датировками церкви Алексея митрополита и Распятской колокольни) имел место значительный временной промежуток – не менее пятидесяти лет, прошедших между 1510-ми годами и временем пребывания в Слободе Ивана IV. Этот факт принимался как очевидный и не требующий отдельного доказательства.

С.С.Подъяпольский, датируя все памятники Александровской слободы XVI века 60–70-ми годами этого столетия, столкнулся с проблемой: если церковь Алексея митрополита была построена в это время, то когда могла быть возведена Распятская колокольня? В начале 1580-х годов Иван Грозный покинул Слободу, и «кровопийственный град» пришел в запустение. Новое строительство в нем началось только в середине XVII века, и, конечно, относить Распятскую колокольню к этому времени невозможно.

В связи с этим С.С.Подъяпольский был вынужден утверждать (впрочем, в крайне обтекаемой и неоднозначной форме), что «обстройка ее (церкви Алексея митрополита – С.З.) мощными пилонами, поддерживающими шатровую колокольню, обладает теми же строительными характеристиками, которые дали повод В.В.Кавельмахеру для отнесения других храмов Александровой слободы к одному строительному этапу (здесь ссылка на В.В.Кавельмахера⁵⁶ – С.З.). Из этого, казалось бы, следует, что переделка церкви, скорее всего, была произведена вскоре после ее возведения»⁵⁷.

Несмотря на обилие в процитированном тексте условных оборотов, можно понять, что С.С.Подъяпольский предполагал близость строительных характеристик церкви Алексея митрополита и Распятской колокольни, относя эти памятники к одному строительному периоду⁵⁸. Исследователь обосновывал свою позицию ссылкой на слова В.В.Кавельмахера о том, что «при перестройке церкви ее стиль соблюден полностью».

Но вряд ли такая ссылка является корректной: стиль и строительные характеристики – абсолютно различные понятия, и никакой речи о близости строительной техники церкви Алексея митрополита и Распятской колокольни В.В.Кавельмахер не вел. В данном случае «единый стиль» не мог означать даже стилистическую близость – у Распятской колокольни и архитектурные формы, и цоколь, и кокошники, и карнизы абсолютно иные, чем у ее предшественницы (см. рис. 4, 21–24, 32, 33). В.В.Кавельмахер мог иметь в виду только общую композицию зданий (столпообразность, обходные галереи, крупные кокошники, наличие дополнительных звонниц), а это ни в коем случае не может служить поводом для сближения датировок.

И все же посмотрим, могла ли церковь Алексея митрополита быть построена, а затем перестроена в течение одного строительного периода – 1560–1570-х годов.

Во-первых, выше мы говорили, что и кладка, и раствор, и стилистика, и исполнение декора у церкви Алексея митрополита и Распятской колокольни абсолютно различны.

Во-вторых, церковь Алексея митрополита имела дополнительную звонницу для больших колоколов⁵⁹ (см. гл. 2), поэтому версия о необходимости ее обстройки под вывезенные в 1570 году из Новгорода большие колокола⁶⁰ весьма сомнительна. Большие колокола не могли поместиться и на звонах Распятской колокольни (там и не было мест для их крепления⁶¹), и все равно располагались на дополнительной звоннице⁶². Следовательно, масштабные работы по обстройке церкви Алексея митрополита могли быть вызваны либо недостаточными размерами, либо неудовлетворительным техническим состоянием старого здания, а такая ситуация вряд ли могла возникнуть в течение десяти–пятнадцати лет после постройки.

В-третьих, обследование автором этой книги второго яруса церкви Алексея митрополита⁶³ показало: окнам этого яруса была придана (причем весьма аккуратно) другая форма еще до обстройки стенами будущей Распятской колокольни (см. рис. 29). Весьма сомнительно, что в течение декады–двух после постройки могло потребоваться проведение значительных работ по приданию окнам принципиально новой формы.

В-четвертых, ознакомление с зондажами А.С.Полонского и В.В.Кавельмахера, сделанными в местах примыкания пилонов Распятской колокольни к фасадам церкви Алексея митрополита, показывает: к моменту обстройки пилонами церковь Алексея митрополита успела «врасти в землю» примерно на полметра. Теоретически это могло произойти и в течение сравнительно короткого времени (в случае целенаправленных подсыпок грунта), но в данном случае это крайне маловероятно, так как ниже мы увидим, что примерно такой же культурный слой успел нарасти и вокруг Троицкой церкви к моменту возведения ее западной пристройки.

 В-пятых, по зондажам А.С.Полонского и В.В.Кавельмахера внутри лестничного ризалита Распятской колокольни видно, что в местах примыкания стен и пилонов Распятской колокольни на раскрытых зондажами фрагментах белокаменного цоколя и облевкашенного кирпичного декора церкви Алексея митрополита присутствуют следы выветривания, которые не могли успеть появиться в течение декады–двух.

Из вышеперечисленного следует, что между возведением церкви Алексея митрополита и Распятской колокольни прошел значительный срок, гораздо больший, чем десять–пятнадцать лет. Таким образом, эти здания должны быть отнесены к двум разным строительным периодам.

За все время существования Александровской слободы как резиденции московских государей таких периодов было всего два – 1510-е и 1560–1570-е годы. Значит, мы обязаны относить церковь Алексея митрополита к 1510-м годам, а Распятскую колокольню – к 1560–1570-м.

Перейдем к архитектурно-археологическим аргументам, выдвигавшимся В.В.Кавельмахером в пользу датировки 1510-ми годами Троицкой церкви в Слободе (к сожалению, эти аргументы ускользнули от внимания большинства исследователей).

Известно, что после сооружения Троицкой церкви к ее западному фасаду была пристроена новая дополнительная секция, состоявшая, как и предыдущие, из палаты, подгреба и подклета. Палата была разобрана в 1680 году⁶⁴. Ее следы на чердаке существующей трапезной были обнаружены еще в начале ХХ века епархиальным архитектором Латковым⁶⁵, о ней писали и А.И.Некрасов⁶⁶, и Г.Н.Бочаров с В.П.Выголовым⁶⁷, но все эти исследователи априорно полагали единовременность возведения церкви и западной пристройки с погребом и подклетом.

В.В.Кавельмахер же привел убедительные аргументы в пользу того, что эта пристройка была возведена существенно позже (не менее чем через несколько десятилетий) после Троицкого храма:

– в отличие от двух старых секционных объемов, новая секция получила иное плановое решение (квадратный, перекрытый в направлении север-юг коробовым сводом погреб; двойной, разделенный продольной стеной подклет) и иную трактовку объемов;

– шелыга разобранного в 1680 году свода палаты достигала церковного карниза и врубалась в него;

– новая секция была заложена на иной, чем Троицкая церковь, отметке (в момент ее постройки вокруг храма уже образовался культурный слой до полуметра толщиной);

– пристройки принадлежали более низкой культуре строительства (над входом в погреб нет иконной шишки, своды подклета не имеют импостов под распалубками, шелыги – розеток, груба архитектура подклетного окна, по-иному положены связи, неправильно и опасно возведена разделяющая подклет стена – поперек шелыги погребного свода)⁶⁸.

Следовательно, возникает ситуация, аналогичная рассмотренной выше в связи с перестройкой церкви Алексея митрополита: мы обязаны относить постройку западной палаты с погребом и подклетом ко второму строительному периоду Слободы (эти строительные работы, как и перестройку церкви Алексея митрополита, могли отметить И.Таубе, Э.Крузе и Г.Штаден⁶⁹), а возведение самой Троицкой церкви – к первому строительному периоду, т.е. к 1510-м годам.

Об освящении в 1513 году каменного Покровского собора, как мы показывали в п. 2, свидетельствует документальный источник – сообщение «Троицкого летописца».

Итак, мы имеем независимые документальные и архитектурно-археологические данные о возведении в 1510-х годах Покровского собора, церкви Троицы и церкви Алексея митрополита. Подчеркнем – эти данные именно независимы, т.е. в отношении каждого из перечисленных храмов базируются на собственной системе доказательств.

Вспомним и то, что В.В.Кавельмахер независимо от этих данных показал⁷⁰ (и его точку зрения приняли все без исключения исследователи, в том числе и С.С.Подъяпольский⁷¹), что храмы Покрова, Троицы, Алексея митрополита и Успения были построены в одном строительном периоде (см. п. 1).

Не будем забывать и про аргументы, связанные с близостью строительной техники первых храмов Александровской слободы к строительной технике других храмов эпохи Василия III (см. п. 4).

Таким образом, мы имеем не только доказанную датировку первых храмов Слободы 1510-ми годами, но датировку, доказанную с избыточностью, весьма значительной по меркам истории древнерусской архитектуры.

6.

С.С.Подъяпольский писал, что датировка памятников Александровской слободы 1510-ми годами «противоречит устоявшимся взглядам на развитие зодчества Московской Руси XVI столетия»⁷², «перечеркивает едва ли не все сложившиеся взгляды на развитие архитектурных типов и стилистики русского зодчества XVI века»⁷³.

Возможно, утверждения С.С.Подъяпольского чересчур категоричны, но в главном он оказался прав: в соответствии со сделанными в Слободе открытиями В.В.Кавельмахера многие устоявшиеся взгляды на русское зодчество XVI века следует пересмотреть.

Впрочем, к корректировке (или даже к полному пересмотру) своей позиции в соответствии с новыми архитектурно-археологическими и документальными данными должен быть готов каждый историк архитектуры. Так было в 1930-е годы, когда П.Н.Максимов обнаружил под обстройками древний собор Андроникова монастыря⁷⁴, так было в 1950-е годы, когда раскопки Н.Н.Воронина раскрыли белокаменные стены Боголюбова⁷⁵ и галереи церкви Покрова на Нерли⁷⁶, так было в 1960-е годы, когда Б.П.Дедушенко установил принадлежность существующего собора Высоко-Петровского монастыря творчеству Алевиза Нового⁷⁷, так было в 1980-е годы, когда В.В.Кавельмахер и Т.Д.Панова обнаружили на Соборной площади Кремля октагон колокольни Иоанна Лествичника⁷⁸, так было в 1990-е годы, когда раскопки О.М.Иоаннисяна открыли в Ростове бутовую церковь Бориса и Глеба 1287 года⁷⁹, так было в начале 2000-х годов, когда исследования автора показали следы перекладки сводов Успенского собора во Владимире и подтвердили гипотезу о первоначальном пятиглавии храма⁸⁰.

Что же придется историкам архитектуры корректировать и пересматривать сейчас, когда стала окончательно ясна правильность датировок В.В.Кавельмахера в отношении памятников Александровской слободы?

Перечислим лишь некоторые составляющие (прежде всего те, которые упоминались в трудах А.Л.Баталова и С.С.Подъяпольского).

 «Сооружение собора с двумя примыкающими приделами необычно для начала XVI века, такая композиция известна только у церкви Спаса на Бору 1527 года»⁸¹. Теперь мы знаем уже два храма начала XVI века, имевших такую композицию, – Спасский в Кремле и Покровский в Слободе⁸².

«Филенки с характерными угловыми клинышками до сих пор совершенно неизвестны у сооружений начала XVI века»⁸³). Теперь такие филенки нам известны – в Александровской слободе.

 «Примитивизация классических профилей (например, отсутствие раскреповки карниза над пилястрами) имела место в 1570-е годы»⁸⁴. Теперь мы видим такую «примитивизацию» (хотя и весьма относительную) и в храмах Слободы начала XVI века, со сделанной нами в п. 3 этой главы оговоркой, что незначительная и не повсеместная раскреповка карнизов все же имела место.

«Для начала XVI века наиболее характерны сводчатые паперти с глухой стенкой в нижнем ярусе и с открытыми арками в верхнем, а что касается папертей с открытой аркадой в нижнем ярусе и поддерживающими кровлю каменными столпами в верхнем, то нам известен только один такой случай, а именно церковь Вознесения в Коломенском»⁸⁵. Теперь в начале XVI века нам известны такие паперти и у Покровского собора Александровской слободы.

«Прием расчленения филенками поверхности восьмигранного объема впервые применен в соборе Покрова на Рву»⁸⁶ – теперь мы видим, что такой прием был впервые применен в храмах Слободы 1510-х годов.

 «Порталы с криволинейными боковыми стенками в виде развернутых волют существуют только у двух памятников второй половины XVI века – церкви Преображения в Острове и Успенского собора Троице-Сергиева монастыря»⁸⁷. Теперь мы должны полагать, что они существуют и у памятника начала века, а именно у Троицкой церкви Слободы.

«Троицкая церковь соответствует типу шатрового храма, сложившемуся в середине и второй половине столетия»⁸⁸. Теперь мы обязаны утверждать, что такой тип храма – близкий к традиционному, с тремя апсидами, с четвериком, завершенным горизонтальной тягой, с кокошниками, перенесенными на грани восьмерика, – сложился уже в начале века.

И, конечно, основное подлежащее пересмотру положение сложившейся на сегодняшней день теории – то, что первым шатровым храмом была церковь Вознесения в Коломенском (1529–1532 годы). Первым шатровым храмом на Руси была церковь Троицы в Александровской слободе, построенная в 1510-х годах.

Процитируем то, что писал о Троицкой церкви В.В.Кавельмахер (этот текст был вынесен в примечания к сборнику его статей⁸⁹ и ускользнул от внимания многих исследователей): «Предлагаемое отнесение церкви Троицы к первым десятилетиям XVI в. подрывает, на первый взгляд, самые основы теории русского шатрового зодчества. Однако так ли уж строга и совершенна эта теория? Так, первым каменным шатровым храмом на Руси считается с некоторых пор известная «заместительница» церкви Троицы на Дворце – церковь Вознесения в Коломенском, построенная тем же ктитором и с тою же целью – в качестве холодного дворцового храма в своей новой подмосковной резиденции. Постройка была осуществлена с неслыханным размахом и огромными материальными затратами. Строил церковь, как полагают исследователи, выдающийся итальянский архитектор Пьетро Франциско Аннибал (Петрок Малый) в 1529–1532 гг. В истории русского зодчества храм остался произведением, с точки зрения его формального совершенства единственным и неповторимым. Однако на этом процесс возведения каменных шатровых храмов в Москве в силу ряда обстоятельств прервался. «Массовое» строительство шатровых церквей возобновилось лишь в 50-е гг. XVI в. – враз, спонтанно, в поразительно развитой и совершенной форме, ничего общего, однако, с церковью Вознесения уже не имеющей. Разрыв нового строительства с конструктивной идеей и пластикой предполагаемого прототипа еще как-то можно объяснить, но как объяснить безупречно зрелую, «выдержанную», самостоятельную форму новой серии памятников? Ведь если следовать данной теории, получается, что едва ли не первыми после двадцатилетнего перерыва были построены такие шедевры, как центральный шатровый столп Покровского собора на Рву (1554–1561 гг.) и не дошедший до нас пятишатровый Борисоглебский собор в Старице (1557–1561 гг.). Можно, конечно, предположить, что оба здания строил гениальный Барма «с товарищи». Но кто тогда строил другой шатровый шедевр – не дошедшую до нас церковь Сергия на Троицко-Богоявленском подворье в Кремле (1558 г.)? Или не столь безупречный с точки зрения формы, но уверенно сделанный шатровый реликварий-усыпальницу Авраамия Ростовского в Авраамиево-Богоявленском монастыре Ростова Великого (1554 г.)? И кто создал конструктивно грубую, но вызывающе дерзкую шатрово-крестовокупольную конструкцию Спасо-Преображенского собора на Соловках? Кто построил двустолпный крестовокупольно-шатровый Благовещенский собор в фамильном замке Строгановых в Сольвычегодске (1557 г.)? И как тогда понимать свидетельство источника о постройке Покровского собора «с приделы» – «разными образцы и переводы»? Если принять эту теорию, придется признать, что у русских строителей не было никакого предшествующего опыта в строительстве шатровых храмов! Это льстит национальному самолюбию, так как предполагает у наших зодчих способность к гениальному спонтанному творчеству, но это – «плохая теория». Между тем архитектурные формы Покровского собора на Рву восходят не к церкви Вознесения в Коломенском (последнее касается только вымпергов и наличников), а в первую очередь к двум столпообразным памятникам Александровой Слободы – купольной церкви Алексея митрополита и шатровой Троицкой церкви. Если Троицкая церковь, как думают многие, тоже поздний памятник, то она в сравнении с Покровским собором – безобразное и регрессивное явление (курсив мой – С.З.). Именно такой приговор ей вынесла история архитектуры. Однако памятник слишком свеж и самобытен, слишком неуклюже-наивен, чтобы быть просто творческой неудачей неизвестного итальянского зодчего. А потому методы его датировки за неимением других должны быть строго археологическими».

В дополнение ко всему сказанному В.В.Кавельмахером отметим, что более поздняя дата церкви Вознесения по сравнению с Троицкой церковью ни в коем случае не умаляет значение коломенского памятника для русской архитектуры. В этом храме наряду с шатром были применены пристенные пилоны, что позволило построить огромное здание невиданных пропорций, с «летящей» архитектоникой.

Троицкая церковь по сравнению с Вознесенской «приземлена» и, как неоднократно показывал и В.В.Кавельмахер⁹⁰, весьма несовершенна в инженерном отношении. И это является дополнительным аргументом в пользу датировки церкви в Слободе 1510-ми годами, так как Иван IV, уделявший каменному церковному строительству особое внимание, построивший такие шедевры, как Покровский собор на Рву, церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи в Дьякове и многие другие, никак не мог возвести в своей основной резиденции – Александровской слободе – «безобразный и регрессивный» дворцовый храм.

А поскольку в пп. 2–5 мы обосновали более раннюю дату Троицкой церкви относительно Вознесенской, все становится на свои места. Между возведением этих храмов прошло около пятнадцати лет, относительно спокойных и мирных (последнее немаловажно, так как война – злейший враг зодчества). За эти годы и инженерная мысль, и строительная техника не могли не сделать существенный шаг вперед. Вероятно и возведение в 1510–1520-е годы неизвестных нам шатровых храмов, и приглашение из Италии для строительства церкви Вознесения в Коломенском не только зодчего, но и высококвалифицированных инженеров.

Отметим, что датировка первых храмов Слободы 10-ми годами XVI века придает особую актуальность словам А.И.Некрасова: «Памятники Александровой слободы – не какие-нибудь провинциальные сооружения (как мы были бы вынуждены полагать в случае принятия их датировки второй половиной столетия – С.З.), а стоят в первых рядах столичных памятников зодчества и художественно и идейно»⁹¹.

глава 2

реконструкция церкви Алексея митрополита

Как мы уже говорили в гл. 1, церковь Алексея митрополита – столпообразное здание внутри существующей Распятской колокольни Александровской Слободы (рис. 4) – была в 1940-е годы открыта и исследована П.С.Полонским¹. В 1980–1990-е годы исследование этого здания продолжил В.В.Кавельмахер².

 В начале 2000-х годов архитектурно-археологические исследования автора этой книги подтвердили факт значительного временного разрыва (в несколько десятилетий) между постройкой колокольни и ее перестройкой в 1560–1570-х годах (см. п. 5 гл. 1). Это позволило нам уверенно датировать церковь Алексея митрополита (как и построенных одновременно с ней³ храмов Покрова, Троицы и Успения в Александровской Слободе) 1510-ми годами.

Исследования П.С.Полонского, предложившего первую реконструкцию церкви Алексея митрополита, показали, что храм представлял собой октагональное столпообразное здание (рис. 18)⁴. Посередине первого яруса снаружи проходила обходная галерея, на которую вела лестница, устроенная в треугольной пристройке к юго-западной грани октагона.

Рис. 18. Распятская колокольня с церковью Алексея митрополита внутри. Разрез по линии север-юг. Чертеж П.С.Полонского.

 П.С.Полонский справедливо полагал, что церковь Алексея митрополита играла роль колокольни Слободы. Этот вывод следовал и из столпообразности храма, и из его однозначного назначения «под колоколы» после обстройки 1560–1570-х годов. Но неминуемо возник вопрос: где на здании 1510-х годов размещались колокола?

Теоретически колокола могли располагаться на втором ярусе здания, на обходной галерее первого яруса и на дополнительной звоннице.

П.С.Полонский полагал, что существующий свод между первым и вторым ярусами здания вторичен, т.е. был возведен в 1560–1570-е годы⁵. Следовательно, второго яруса, по мнению П.С.Полонского, в церкви Алексея митрополита вообще не было. Обходная галерея же была слишком узка (и, как позднее показал В.В.Кавельмахер, перехвачена двумя поясами проемных связей⁶), т.е. на ней могли находиться лишь самые маленькие колокола. Вопрос же местонахождения средних и больших колоколов оставался открытым.

Полагая, что на гравюре по рисунку датского посла Я.Ульфельдта, посетившего Слободу в 1578 году (рис. 19), изображена церковь Алексея митрополита до обстройки, П.С.Полонский предположил, что на оси север-юг находился еще один аналогичный столп, и между ними располагалась звонница. В итоге на реконструкции П.С.Полонского (рис. 20) мы видим «сдвоенное» здание, не имеющее аналогов в древнерусской архитектуре.

Но никаких археологических данных, подтверждающих наличие второго столпа, ни в 1940-е годы, ни в 1980-е (при весьма масштабных раскопках В.В.Кавельмахера) получено не было⁷.

Рис. 19. Рисунок Я.Ульфельдта.

Рис. 20. Церковь Алексея митрополита. Реконструкция П.С.Полонского.

В.В.Кавельмахер также отрицал наличие в церкви 1510-х годов второго яруса. На узкой обходной галерее, по мнению исследователя, колокола вообще не могли располагаться⁸.

Проведя в 1980-е годы раскопки вокруг Распятской колокольни, В.В.Кавельмахер выявил фундаменты не второго столпа, а звонницы, и показал, что аналогичная звонница имелась и у церкви Алексея Митрополита⁹. Эта звонница примыкала с западной стороны к треугольному выступу, в котором находилась лестница на обходную галерею (реконструкция В.В.Кавельмахером Распятской колокольни приведена на рис. 21, церкви Алексея митрополита – на рис. 22, 23 и 24).

Рис. 21. Распятская колокольня. Реконструкция В.В.Кавельмахера.

Рис. 22. Церковь Алексея митрополита. Реконструкция В.В.Кавельмахера. Северный фасад.

Рис. 23. Церковь Алексея митрополита. Реконструкция В.В.Кавельмахера. Западный фасад (условно изображен без примыкающей звонницы).

Рис. 24. Церковь Алексея митрополита. Реконструкция В.В.Кавельмахера. План.

Что касается рисунка Ульфельдта, то В.В.Кавельмахер справедливо полагал, что на нем изображена не церковь Алексея митрополита, а существующая Распятская колокольня¹⁰. Соответственно, поскольку звонница была зрительно отделена от основного объема, исследователь предположил, что под второй «башней» Ульфельдт подразумевал именно звонницу¹¹.

Хотя этот вопрос касается прежде всего Распятской колокольни и, соответственно, выходит за рамки нашего исследования, мы можем высказать несколько иную точку зрения: вряд ли датский посол мог принять вытянутую по горизонтали звонницу за башню. Скорее всего, вторая башня на рисунке Ульфельдта – увенчанный церковной главкой юго-западный ризалит существующей Распятской колокольни.

А если на рисунке датского посла все же изображена церковь Алексея митрополита до обстройки, то наиболее вероятен нижеследующий вариант: звонница могла завершаться не плоской кровлей, а башенкой или главкой, и именно эта главка нашла гипертрофированное отражение на рисунке в виде второй башни.

Вне зависимости от того, что имел в виду Ульфельдт, факт наличия у церкви Алексея митрополита звонницы для больших колоколов и отсутствия второго столпа является археологически обоснованным и сомнений не вызывает.

Отметим, что В.В.Кавельмахер ввел в реконструкцию храма 1510-х годов два ряда кокошников на основании своих архитектурно-археологических исследований¹², а огромный восьмигранный купол – по аналогии с храмом Петра митрополита в московском Высоко-Петровском монастыре (1514–1517 годы, рис. 25)¹³.

Рис. 25. Собор Петра митрополита в Высоко-Петровском монастыре.

О форме завершения церкви Алексея митрополита нам еще предстоит говорить, а сейчас поставим принципиальный вопрос: строго говоря, в реконструкциях храма 1510-х годов П.С.Полонского (рис. 20) и В.В.Кавельмахера (рис. 22, 23) мы церковь «под колоколы» не видим. Практически все колокола расположены на дополнительной звоннице, которую можно было бы пристроить к любому храму – хотя бы к соседнему Покровскому собору.

Церковь Алексея митрополита по П.С.Полонскому и В.В.Кавельмахеру – столпообразное здание неясного назначения с внутренним пространством в виде «колодца» диаметром около 6 м и высотой около 22 м, крайне «нефункциональное» с точки зрения и установки иконостаса, и проведения службы, и акустики. Проблем, связанных с «колодцеобразностью» интерьера, не решают ни неглубокие стеновые ниши, ни профилированный карниз примерно на половине высоты «колодца».

Ближайший возможный аналог такого храма – московский собор Петра митрополита – не воспринимается как «колодцеобразный» благодаря окружающему храм «венку капелл». В церкви же Алексея митрополита стеновые ниши «венком капелл» можно назвать лишь крайне условно.

Если бы церковь Алексея митрополита была высотной доминантой ансамбля Александровской слободы, ее столпообразность (и, соответственно, «колодцеобразность» интерьера) можно было бы считать самодостаточным архитектурным феноменом. Но ее высота в реконструкциях П.С.Полонского и В.В.Кавельмахера – около 22 м¹⁴, т.е. она ниже и Покровского собора (29 м), и Троицкой церкви (23 м).

Гораздо логичнее предположить, что церковь Алексея митрополита все же была «под колоколы» в буквальном понимании, т.е. имела ярус (или ярусы) звонов. Тогда на ней могли находиться малые и средние колокола, а большие благовестники могли быть вынесены на звонницу. Так было в Московском кремле (Иван Великий со звонницами), в Новгороде («часозвоня» и Софийская звонница), в суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре (церковь Иоанна Предтечи «под колоколы» и звонница), в Троице-Сергиевой Лавре (Духовская церковь «под колоколы» и звонница, разобранная в 1730-е годы), в Соловецком монастыре (Никольская церковь «под колоколы» и звонница) и в ряде других древнерусских архитектурных ансамблей.

Но где на церкви Алексея митрополита могли находиться колокола? На обходной галерее, как мы уже отмечали, могли разместиться только самые малые, а где находились средние?

Прежде всего необходимо рассмотреть купольный свод между первым и вторым ярусами (см. рис. 18). Как мы уже говорили, П.С.Полонский и В.В.Кавельмахер считали его вторичным. Но сразу возникает вопрос: зачем при обстройке церкви Алексея митрополита в 1560–1570-е годы могло потребоваться его возводить? Галерея Распятской колокольни – снаружи, звоны – гораздо выше. Получился «чердак», который, по мнению В.В.Кавельмахера, служил началом гиревого короба для часов Распятской колокольни.

Но стоило ли ради создания утилитарного «чердака» возводить полноценный кирпичный купольный свод с большим (шестиметровым!) пролетом и непростыми парусными переходами от восьмерика к куполу?

Еще одно сомнение возникает в связи с технологией возведения этого свода. На карниз, располагающийся чуть ниже, поставить его было бы невозможно – карниз не выдержал бы. Значит, для устройства свода в уже существовавшем октагоне требовалось глубокое штрабление стен, которое не могло бы не оставить следов.

Снизу такие следы отсутствуют (рис. 26). До последнего времени оставалась вероятность нахождения следов штрабления сверху. Но в 2004 году расчистка и исследование автором этой книги одного из зондажей В.В.Кавельмахера¹⁵ показали: кирпичная кладка над местом примыкания свода является абсолютно ровной и ничем не нарушенной (рис. 27).

Рис. 26. Свод между первым и вторым ярусами церкви Алексея митрополита. Вид снизу.

Рис. 27. Свод между первым и вторым ярусами церкви Алексея митрополита. Вид сверху (складной «метр» стоит на месте примыкания свода к стене). Видно, что кладка является абсолютно ровной и ничем не нарушенной.

Следовательно, свод между первым и вторым ярусами является первичным, и октагон был двухъярусным уже изначально.

Высота интерьера первого яруса от пола до замка свода – 12 м, т.е. это уже не «колодец», а помещение нормальных пропорций, с нормальной акустикой.

Прежде чем мы рассмотрим вопрос о назначении второго яруса, необходимо понять, где был вход на него. Ведь между первым и вторым ярусами нет ни внутристенной лестницы, ни отверстия в своде.

Ответ на этот вопрос дало обследование еще одного зондажа В.В.Кавельмахера – около существующего входа на второй ярус церкви Алексея митрополита с галереи Распятской колокольни. Под порогом существующего входа хорошо видны остатки более узкого старого входа (рис. 28). Точнее, это был даже не вход, а «лаз», так как его порог располагался в районе нижней отметки свода, и затем на перекрытие второго яруса приходилось подниматься по своду.

Рис. 28. Остатки «лаза» на второй ярус церкви Алексея митрополита.

Выход из этого «лаза» «висел в воздухе» над западной гранью церкви Алексея митрополита на высоте 12 м (см. рис. 23). Как туда попадали с земли?

Никаких следов лестничной башни найдено не было. Даже если существовало ее подобие над лестницей в треугольной пристройке к юго-западной грани, то для перехода из нее требовался «мостик». Такая конструкция видится слишком сложной, и более логичным тогда было бы сделать «лаз» не в западной, а в юго-западной грани второго яруса.

Этот же контраргумент можно выдвинуть и против перебрасывания деревянной лестницы к «лазу» с кровли звонницы: проще было бы сделать «лаз» в юго-западной грани, прямо над звонницей.

Решение видится гораздо более простым: для попадания в «лаз» пользовались приставной деревянной лестницей с земли. Например, именно так осуществлялся доступ на звоны Духовской церкви Троице-Сергиевой Лавры, и высота необходимой приставной лестницы там практически такая же.

Возможно, на дверце, закрывающей «лаз», в эстетических целях располагалась икона, и тогда расположение «лаза» над западным порталом получает дополнительное объяснение.

Теперь мы можем перейти к вопросу о назначении второго яруса церкви Алексея митрополита.

Теоретически можно предположить, что это был «чердак». Но, во-первых, храм не был «теплым» и, соответственно, в «чердаке» не нуждался. Во-вторых, как мы уже отмечали в п. 5 гл. 1, окна второго яруса еще до обстройки в 1560–1570-х годах были укорочены и существенно расширены, причем вполне ровно и аккуратно (рис. 29). Вряд ли кто-то стал бы тратить такие силы и средства на то, чтобы улучшить освещение «чердака».

Рис. 29. Остатки первичных (сверху) и вторичных (снизу) окон церкви Алексея митрополита.

Версию нахождения на втором ярусе «верхнего храма» мы также принять не можем: на этот ярус не было постоянного и удобного входа.

Остаются только два варианта, логично вытекающих из назначения церкви «под колоколы»: второй ярус был либо ярусом звона, либо «техническим» ярусом, над которым, опять же, располагались звоны.

Колокола в XVI веке были «очапными»¹⁶: в них звонили с земли, раскачивая не язык, а колокол (такие веревки для приведения колоколов в движение мы видим, в частности, вокруг Ивана Великого на изображении «Кремленаграда» – рис. 30). Следовательно, часто подниматься на звоны необходимости не было. «Лазом» на второй ярус могли пользоваться раз в несколько месяцев – для контроля состояния колоколов, гнезд и очапов, замены перетершихся веревок.

Рис. 30. Изображение колокольни Ивана Великого на «Кремленаграде».

Теперь попробуем уточнить, висели ли колокола именно во втором ярусе церкви Алексея митрополита, или выше были еще ярусы звонов.

В принципе, небольшие окна не являются помехой для звона в колокола – так, на больших западноевропейских колокольнях звоны часто расположены во всех ярусах, в том числе и с маленькими окошками (рис. 31). Но звук в таких случаях все же теряется, поэтому колокола обычно размещают в «глухих» ярусах тогда, когда для них не хватает места в основных, «открытых» звонах.

Рис. 31. Колокольня собора в Ландсхуте (Бавария).

По всей видимости, именно эта ситуация возникла в Александровской слободе в середине XVI века, когда пришлось расширить окна второго яруса: вначале колокола висели только на звоннице и «открытых» верхних звонах, а потом места и на последних стало не хватать, и под звоны пришлось приспособить второй ярус.

Значит, существовали и «открытые» верхние звоны (как минимум, один ярус звонов). В противном случае факт расширения окон второго яруса между 1510-ми и 1560–1570-ми годами не находит удовлетворительного объяснения.

Таким образом, мы вправе говорить о том, что церковь Алексея митрополита была классической «церковью под колоколы» с небольшим помещением для службы и обходной галереей на первом ярусе и звонами на верхних ярусах.

Тогда становится понятной необходимость разборки верхних звонов и укрепления стен церкви Алексея митрополита пилонами будущей Распятской колокольни в 1560–1570-х годах: динамические нагрузки, возникающие при раскачивании больших очапных колоколов, оказались слишком значительными и для тонких (около 1 м) столпов верхних звонов, и для стен первого и второго ярусов.

В заключение дадим некоторые комментарии к предлагаемым нами вариантам реконструкции первоначального вида церкви Алексея митрополита (рис. 32, 33 и 34).

Рис. 32. Церковь Алексея митрополита. Северный фасад. Первоначальный вид (до придания окнам второго яруса новой формы). Реконструкция автора. Вариант с одним «открытым» ярусом звонов.

Рис. 33. Церковь Алексея митрополита. Западный фасад (условно изображен без примыкающей звонницы). Первоначальный вид. Реконструкция автора. Вариант с одним «открытым» ярусом звонов.

 Мы полагаем, что над вторым ярусом находился, как минимум, один «открытый» ярус звонов (рис. 32 и 33; вариант реконструкции с двумя «открытыми» ярусами звонов приведен на рис. 34). Высота церкви-колокольни с одним ярусом звонов – около 30 м, с двумя ярусами – около 35 м.

Рис. 34. Церковь Алексея митрополита. Северный фасад. Первоначальный вид. Вариант реконструкции с двумя «открытыми» ярусами звонов.

Во втором случае колокольня однозначно становится высотной доминантой ансамбля и, конечно, возникает определенный соблазн считать этот вариант реконструкции основным. Но здесь возникают и серьезные сомнения. Во-первых, здание получается слишком вытянутым вверх, а столпы верхнего яруса – слишком тонкими. Во-вторых, в этом случае непонятно, почему на Распятской колокольне был воспроизведен только один ярус звонов.

В связи с вышесказанным мы принимаем вариант реконструкции с одним «открытым» ярусом звонов (рис. 32 и 33) за основной.

Следует особо остановиться на причине нашего выбора завершения церкви Алексея митрополита барабаном, увенчанным луковичной главой.

Дело в том, что для строительной техники начала XVI века шатер либо купол (восьмигранный или круглый – непринципиально) поставить напрямую на столпы открытого яруса звонов вряд ли было возможно: столпы не могли погасить распор шатра либо купола. А барабан передавал на столпы уже преимущественно вертикальную нагрузку (первый в древнерусской архитектуре пример возведения шатра непосредственно над открытыми звонами – Распятская колокольня 1560–1570-х годов).

А завершение барабана в нашей реконструкции не шлемовидной, а луковичной главой обусловлено тем, что, как показывал автор в специальном исследовании¹⁷, подавляющее большинство глав древнерусских храмов, начиная с XIII века, имело именно луковичную форму, а шлемовидные главы появились лишь в XVI–xvII веках как «стилизация под старину».

Таким образом, ближайшим типологическим аналогом церкви-колокольни Алексея митрополита в Александровской Слободе оказывается не собор Петра митрополита, а колокольня Ивана Великого 1505–1508 годов (см. рис. 30).

глава 3

вероятный автор памятников архитектуры

александровской слободы 1510-х годов

1.

В гл. 1 мы не раз отмечали, что до 1990-х годов первым древнерусским каменным шатровым храмом считалась церковь Вознесения в Коломенском (рис. 35), имеющая бесспорную летописную дату (окончание строительства в 1532 году¹).

Архитектор этой церкви однозначно не установлен. С.С.Подъяпольский, посвятивший этому вопросу специальное исследование², полагал, что им был Петрок Малый (Петр Фрязин). Этот вывод был сделан на основании наличия временной лакуны между вероятным приездом зодчего в Москву в 1528 году³ и началом строительства Китай-города в 1534 году⁴. Соответственно, исследователь датировал храм Вознесения 1529–1532 годами⁵.

Рис. 35. Церковь Вознесения в Коломенском.

В гл. 1 мы видели, что первым каменным шатровым храмом на Руси была церковь Троицы в Александровской слободе (1510-е годы). Теперь возникает вопрос, можем ли мы определить зодчего, построившего Троицкую церковь, хотя бы с такой же вероятностью, с которой С.С.Подъяпольский определил для церкви Вознесения авторство Петрока Малого.

О мастерах дворцово-храмового комплекса 1510-х годов в Слободе В.В.Кавельмахер писал следующее:

– «закончив в 1508 году свой московский двор, Василий III перебросил освободившиеся строительные кадры в Слободу»;

– «укрепленный комплекс Государева двора (в Слободе – С.З.) был возведен сразу после окончания Большого Кремлевского дворца в Москве итальянскими зодчими Василия III и строился около пяти лет – с 1508–1509 по 1513 г.»;

– «закончив свой загородный дворец, Василий III отпустил дорогих итальянских резчиков домой, а архитекторов задержал на службе и с ними обстраивал Москву и провинцию»⁶.

Про то, что авторство в отношении храмов Слободы 1510-х годов принадлежит одному из архитекторов итальянского происхождения, известных под именем Алевиза, исследователь не писал, хотя этот вывод с высокой вероятностью следует из следующих фактов:

– в 1508 году Алевиз Фрязин окончил работу над московским великокняжеским дворцом, а Алевиз Новый – над Архангельским собором⁷ (вопрос о личностях и постройках обоих зодчих мы подробно рассмотрим в п. 3);

– в 1513 году в Александровской слободе был завершен великокняжеский дворец и освящен Покровский собор;

– в 1514 году великий князь повелел одному из Алевизов возвести в Москве 11 церквей, в том числе собор Петра митрополита в Высоко-Петровском монастыре и церковь Благовещения в Старом Ваганькове⁸.

Вряд ли такая взаимоувязанная цепочка дат и построек могла оказаться случайным совпадением. Мы уже отмечали, что авторство Петрока Малого в отношении церкви Вознесения в Коломенском С.С.Подъяпольский выводил лишь из временной лакуны между вероятным приездом зодчего в Москву в 1528 году и началом строительства Китай-города в 1534 году⁹.

Но что касается храмов Александровской слободы, то С.С.Подъяпольский возражал против предположения об их возведении итальянскими зодчими, так как, по словам исследователя, «в архитектурном отношении все это слеплено настолько бессистемно и настолько несовместимо с четкостью геометрической структуры, свойственной архитектуре Ренессанса, что совершенно непонятно, как можно даже гипотетически приписать собор творчеству итальянского архитектора»¹⁰.

С этими наблюдениями С.С.Подъяпольского трудно не согласиться. Но являются ли позиции В.В.Кавельмахера и С.С.Подъяпольского взаимоисключающими? Ведь и В.В.Кавельмахер писал, что Троицкая церковь «неуклюже-наивна», имеет «нелепый план», а конструкция ее шатра «парадоксальна»¹¹.

К сожалению, господство в истории архитектуры последней четверти XX века теории П.А.Раппопорта, предписывающей отслеживание переходов строительных артелей в полном составе (от зодчего до рядовых каменщиков)¹², создало абсолютно неверный стереотип: архитектору «полагалось» переезжать во главе своей артели со стройки на стройку и лично вникать во все тонкости строительной реализации своего здания. Соответственно, любые огрехи (тем более «наивность») исполнения исключали авторство высококвалифицированного зодчего (тем более такого уровня, как Алевиз).

Но на самом деле зодчий ни в коем случае не был обязан постоянно присутствовать на стройке: его основными задачами были разработка проекта и получение у ктитора средств на его реализацию¹³. А в данном случае ктитор храмов Александровской слободы – Василий III – находился в Москве и «вошел» в свой двор в Слободе только в 1513 году¹⁴.

Следовательно, и Алевиз, если он был автором памятников Слободы 1510-х годов, все равно должен был постоянно находиться при великокняжеском дворе. Отсутствие Алевиза в свите великого князя могло привести и к проблемам с финансированием проекта, и к потере должности придворного зодчего, за которую во все времена приходилось постоянно бороться.

Таким образом, Алевиз мог либо изредка приезжать в Александровскую слободу во время строительства, либо даже впервые увидеть свои храмы уже построенными, «войдя» вместе с Василием III в Слободу в 1513 году. А до этого по его проекту работали подрядчики и исполнители (как мы показали в п. 4 гл. 1, преимущественно местные), способные допускать любые ошибки – в том числе и те, на которые указывали В.В.Кавельмахер и С.С.Подъяпольский¹⁵.

Следовательно, окончание Алевизами в 1508 году работы в Кремле, завершение великокняжеского дворцово-храмового комплекса в Слободе в 1513 году и поручение Василия III в 1514 году одному из Алевизов построить 11 церквей дают нам достаточные основания для того, чтобы полагать: автором храмов Покрова, Троицы, Успения и Алексея митрополита в Александровской слободе является один из итальянских зодчих, известных под именем Алевиза.

И, несмотря на ряд имевших место незначительных технических огрехов, Василий III остался доволен работой зодчего – это доказывается тем, что великий князь в 1514 году поручил ему строительство одиннадцати новых храмов.

Замысел великокняжеского дворцово-храмового ансамбля в Слободе полностью соответствовал масштабам любого из Алевизов – одновременное возведение очень большого для того времени комплекса построек, абсолютно уникальных, непохожих одна на другую, но при этом объединенных единым «загородным» стилем (в отличие от «столичного» стиля, реализованного в Большом Кремлевском дворце и Архангельском соборе).

И неудивительно, что в дальнейшем наряду с такими замечательными произведениями итальянских зодчих, как кремлевские Успенский и  Архангельский соборы, примером для многочисленных подражаний (зачастую затмевающих оригинал) стала первая каменная шатровая церковь – Троицкая¹⁶.

2.

Исследуем вопрос, кто из двух зодчих итальянского происхождения, известных под именем Алевиза, строил храмы Александровской слободы.

Прежде всего посмотрим, что нам известно об этих мастерах. Того из них, кто прибыл в Москву первым, традиционно называют Алевизом Фрязином, Алевизом Старым либо просто Алевизом; прибывшего через десять лет – Алевизом Новым. Но, как мы вскоре увидим, нечеткость в именовании первого из Алевизов приводит к нежелательным контаминациям, поэтому мы будем однозначно называть его Алевизом Старым – в отличие от Алевиза Нового.

Про Алевиза Старого летописи под 1494 годом сообщают следующее: «Приидоша послы великого князя на Москву, Мануйло Аггелов Грек да Данила Мамырев, что посылал их князь великий мастеров для в Венецию и Медиолам; они же приведоша на Москву Алевиза мастера стеннаго и палатного и Петра пушечника и иных мастеров»¹⁷. Как установили современные итальянские исследователи, речь здесь идет об Алоизио да Карезано (Каркано)¹⁸.

Что строил в Москве Алевиз Старый с 1494 по 1499 годы, нам неизвестно, но убедительной выглядит версия В.П.Выголова¹⁹: он сменил умершего в 1493 году Пьетро Антонио Солари на посту руководителя кремлевского фортификационного строительства.

Следующее летописное упоминание об Алевизе Старом связано с тем, что в 1499 году «князь великий велел заложити двор свой, полаты каменыа и кирпичныа, а под ними погребы и ледники, на старом дворе у Благовещениа, да стену камену от двора своего до Боровитскиа стрелници; а мастер Алевиз Фрязин от града Медиолама»²⁰. Это строительство было завершено к 1508 году, когда Василий III переехал в построенный дворец²¹. То, что речь здесь идет именно об Алевизе Старом, подтверждается упоминанием «града Медиолама» (Милана).

В 1504 году в Москву с посольством Дмитрия Ралева и Митрофана Карачарова прибыла еще одна группа мастеров²². По пути в Москву это посольство было задержано в Крыму ханом Менгли-Гиреем, обязавшим мастеров некоторое время работать на строительстве Бахчисарайского дворца²³. Отпуская послов и мастеров в Москву, хан написал Ивану III: «А сю грамоту подал архитектон Алевиз, Менли-Гиреево слово… Меня брата твоего ярлык взяв, пошол Алевиз мастер, велми доброй мастер, не как иные мастеры, велми великий мастер... То как меня почтишь и мое брата своего слово почтишь, того фрязина Алевиза пожалуешь, ты ведаешь»²⁴.

Никто из исследователей не сомневался (и не будем сомневаться и мы), что этот «велми великий мастер» и есть тот самый Алевиз Новый, который, согласно летописным данным, в 1508 году завершил строительство Архангельского собора и церкви Рождества Иоанна Предтечи у Боровицких ворот²⁵. В пользу этого говорит и уточнение «Новый» (относительно Алевиза Старого), и исключительно почетный великокняжеский заказ (возведение родовой усыпальницы), и сходство итальянизирующих порталов Бахчисарайского дворца и Архангельского собора.

Больше в летописях Алевиз «Новым» не именуется. Попытки ряда итальянских исследователей отождествить этого зодчего с известным венецианским скульптором и резчиком Альвизе Ламберти ди Монтаньяна²⁶, хотя и получили широкий резонанс в современной научно-популярной литературе, являются лишь неподтвержденной (и, как мы вскоре увидим, весьма сомнительной) гипотезой.

В 1508 году «князь великий велел вкруг града Москвы ров делати камением и кирпичем и пруды чинити вкруг града Алевизу Фрязину»²⁷. Летописи приводят и более конкретные сведения об этих работах, начавшихся еще в 1507 и оконченных в 1519 году, – строились стены, башни, плотины и ров вдоль реки Неглинной²⁸.

И, наконец, в 1514 году Василий III повелел возвести в Москве 11 церквей, «а всем тем церквам был мастер Алевиз Фрязин»²⁹. На этом документальные данные об Алевизах можно считать исчерпанными.

До 1970-х годов в истории архитектуры господствовала следующая точка зрения: Алевиз Старый строил лишь западные укрепления Кремля вдоль Неглинной³⁰, а Алевиз Новый – все остальные упоминаемые в вышеприведенных летописных сообщениях постройки (кремлевский великокняжеский дворец и все храмы, в том числе и заложенные в 1514 году)³¹. Соответственно, Алевиз Новый считался одним из величайших архитекторов эпохи, а Алевиз Старый был низведен до роли второстепенного (по сравнению с Солари) фортификатора.

В последней четверти ХХ века эта «экстремальная» точка зрения была поставлена под сомнение С.С.Подъяпольским³² и В.П.Выголовым³³. Оба исследователя отнесли кремлевский великокняжеский дворец к творчеству Алевиза Старого, а В.П.Выголов сомневался в авторстве Алевиза Нового и в отношении церквей, заложенных в 1514 году.

Аргументы С.С.Подъяпольского и В.П.Выголова в пользу отнесения кремлевского дворца к творчеству «мастера стенного и палатного» Алевиза Старого неоспоримы: Алевиза Нового в 1499 году еще не было на Руси, к тому же в летописном сообщении под этим годом говорится, что мастер был из Милана. Но справедливы ли сомнения этих исследователей в авторстве Алевиза Нового в отношении церквей, строительство которых началось в 1514 году?

В.П.Выголов справедливо полагал, что, поскольку одна и та же летопись под 1508 годом сообщает, что фортификационные работы («ров делати камением и кирпичем…») были поручены Алевизу Фрязину, а Архангельский собор и церковь Рождества Иоанна Предтечи строил Алевиз Новый, летописец вел речь о разных зодчих. Следовательно, под Алевизом Фрязином подразумевался Алевиз Старый.

Но из этого положения исследователь сделал весьма спорный вывод о том, что, хотя с 1508 по 1519 годы Алевиз Старый строил кремлевские укрепления, в 1514 году он же начал строительство одиннадцати церквей. Обоснованием этого вывода послужило то, что зодчий, упоминаемый в летописи под 1514 годом, был назван Алевизом Фрязином – так же, как и в сообщениях о деятельности Алевиза Старого под 1494 и 1499 годами.

Фактически в позиции В.П.Выголова мы видим еще одну «экстремальную» точку зрения, но с обратным знаком: одним из величайших архитекторов эпохи, способным строить и крепости, и дворцы, и храмы (причем параллельно и в беспрецедентных масштабах), оказался Алевиз Старый, а Алевиз Новый построил на Руси в течение четырех лет два храма и после 1508 года исчез.

По всей видимости, в данном случае истина находится посередине между «экстремальными» точками зрения.

Несомненно, исследователи всегда прекрасно понимали, что формулировка «Алевиз Фрязин» означает не более чем констатацию того факта, что оба Алевиза были итальянцами. И все же в указанном труде В.П.Выголова³⁴ (возможно, незаметно для самого исследователя) произошло «перерождение» этой констатации в устойчивое прозвище одного мастера – Алевиза Старого.

Но, конечно, Алевиз Новый был тоже Алевизом Фрязином, и оговорка «Новый» была использована летописцем лишь для того, чтобы подчеркнуть, что итальянец Алевиз, строивший Архангельский собор, прибыл в Москву позже итальянца Алевиза, строившего укрепления на Неглинной.

Следовательно, мы не вправе опираться на именование зодчего Алевизом Фрязином при определении автора храмов, строительство которых было начато в 1514 году.

Несравненно более значимым видится летописное сообщение 1494 года о том, что Алевиз был «мастером стенным и палатным». Летописец вряд ли мог сделать это принципиальное уточнение случайно, и такая специализация Алевиза Старого все ставит на свои места.

С 1494 по 1499 годы Алевиз Старый достраивал кремлевские укрепления, которые не успел завершить Солари. В 1499–1508 годах он строил великокняжеский дворец и стены от дворца до Боровицкой башни. В 1508–1519 годах он работал над стенами, башнями и рвами Кремля со стороны Неглинной.

Вряд ли зодчий, чьей специализацией согласно и летописи, и вышеперечисленным фактам были «стены и палаты», мог параллельно с этими масштабными фортификационными работами возводить в 1514–1518 годах 11 московских церквей. Соответственно, столь же сомнительно и то, что в 1508–1513 годах Алевиз Старый мог руководить строительством великокняжеского дворцово-храмового комплекса в Александровской слободе.

А Алевиз Новый с 1505 по 1508 годы строил Архангельский собор и церковь Иоанна Предтечи. Закономерно предположить, что специфика его работы как «храмоздателя» и далее оставалась приоритетной. Следовательно, с 1508 по 1513 год он мог строить храмы и дворец в Слободе, а с 1514 года – 11 церквей в Москве.

Храмовое строительство должно было являться специализацией зодчего еще в Италии, иначе бы ему сразу по приезде не доверили такую исключительно ответственную постройку, как Архангельский собор (в связи с этим тождество Алевиза Нового и скульптора Альвизе Ламберти ди Монтаньяна весьма маловероятно). А опыт строительства дворцовых комплексов Алевиз Новый мог получить в Бахчисарае³⁵.

Способность этого зодчего к творчеству в широком диапазоне архитектурных форм подтверждалась в XIX–ХХ веках такими непохожими друг на друга его постройками, как Бахчисарайский дворец, Архангельский собор и известные по литографиям А.А.Мартынова и И.М.Снегирева церкви Рождества Иоанна Предтечи под Бором и Благовещения в Старом Ваганькове. В 1960-е годы к этому списку добавился октагональный собор Петра митрополита в Высоко-Петровском монастыре. Теперь мы вправе добавить сюда еще четыре уникальных храма – Покрова, Троицы, Успения и Алексея митрополита в Александровской слободе.

ГЛАВА 4

происхождение шатрового зодчества

1.

Вопросы происхождения древнерусского каменного шатрового зодчества (в дальнейшем будем называть его шатровым зодчеством; материал построек будем уточнять лишь в случае деревянного зодчества) занимают исследователей уже не первую сотню лет. Поскольку подробный исторический обзор всех выдвигавшихся точек зрения выходит за рамки объема настоящего исследования, перечислим лишь «базовые» позиции (в хронологическом порядке их появления):

– шатровое зодчество Древней Руси явилось прямой или косвенной реминисценцией поздней западноевропейской готики (Н.М.Карамзин, И.М.Снегирев, Л.В.Даль, Е.Е.Голубинский, А.И.Некрасов, Г.К.Вагнер)¹;

– шатровое зодчество – явление, сформировавшееся на базе древнерусской деревянной архитектуры (И.А.Забелин, Ф.Ф.Горностаев, И.Э.Грабарь, Н.Н.Воронин)²;

– шатровое зодчество произошло от древнерусских и сербских храмов с повышенными подпружными арками (Н.И.Брунов)³;

– шатровое зодчество сформировалось под влиянием архитектуры древнерусских крепостных башен (П.Н.Максимов, М.А.Ильин, М.Н.Тихомиров, Г.К.Вагнер)⁴;

– на становление шатрового зодчества существенно повлияли древнерусские столпообразные церкви-колокольни (М.А.Ильин, Г.К.Вагнер)⁵;

– древнерусский шатер явился «случайностью в архитектуре» и просто заменил собой купол, перекрывающий наос (В.В.Кавельмахер)⁶.

Прежде чем начать рассматривать указанные гипотезы, заметим, что пересмотр позиции относительно первого древнерусского шатрового храма и его зодчего (см. гл. 1 и 3), не может сам по себе существенно повлиять на выбор той или иной точки зрения исследователей либо на разработку новой теории происхождения шатрового зодчества: один великокняжеский храм (Вознесения 1529–1532 годов), с высокой степенью вероятности построенный итальянским зодчим (Петроком Малым), «заменяется» на другой (Троицы 1510-х годов), также с высокой степенью вероятности построенный итальянским зодчим (Алевизом Новым). Оба храма принадлежат эпохе Василия III, ознаменованной расцветом зодчества и поиском новых форм.

Единственное, чем нам в дальнейшем исследовании поможет «замена» церкви Вознесения на церковь Троицы, – традиционные формы четверика последней.

И начнем мы с констатации факта, который трудно подвергнуть сомнению, – что в ходе становления древнерусской архитектуры XII–XV веков в ней постоянно усиливалась «устремленность вверх», характерная для романики и готики. Общие «высотные» пропорции храмов⁷, появление повышенных подпружных арок, обработка барабанов килевидными кокошниками⁸, возведение над куполами высоких луковичных глав⁹, строительство столпообразных церквей «под колоколы»¹⁰, – все эти явления соответствуют общему впечатлению «стрельчатости», которое производит готика.

Характерная для готики тенденция к увеличению и «зальности» внутреннего пространства храмов также нашла отражение в древнерусской архитектуре – столпы становились все тоньше и тоньше, все меньше и меньше храмов имели внутренние лопатки, появились бесстолпные храмы с угловыми пристенными опорами¹¹, а затем и с крещатым сводом¹². Успенский собор Фиораванти, к примеру, С.С.Подъяпольский справедливо относил к типу готической «зальной церкви»¹³, а Г.К.Вагнер писал, что «если бы развитие «высотной» архитектуры не было прервано монгольским вторжением, то Русь узнала бы нечто родственное готике»¹⁴.

В связи с этим мы обязаны полагать, что появление «устремленного вверх» шатрового зодчества соответствует одной из основных тенденций готики, и это является серьезным аргументом в пользу позиции Н.М.Карамзина, И.М.Снегирева, Л.В.Даля, Е.Е.Голубинского и А.И.Некрасова. Сюда же мы отнесем и позицию Н.И.Брунова (храмы с повышенными подпружными арками), М.А.Ильина, П.Н.Максимова, М.Н.Тихомирова и Г.К.Вагнера (столпообразные храмы и отдельностоящие крепостные башни), так как все это, как справедливо отмечал Г.К.Вагнер¹⁵, тесно связано с «высотными» чертами готики и, соответственно, с шатровым зодчеством.

Но возникает вопрос: связано напрямую или опосредованно?

Перечислим ряд положений, вынуждающих нас отрицать прямую связь шатрового зодчества и готики.

Во-первых, повышенные подпружные арки и шатровые завершения храмов имеют абсолютно различную конструктивную сущность (арки поддерживают купол, а шатер сам находится на месте купола и поддерживается арками), и проводить между ними прямую параллель неправомерно.

Во-вторых, столпообразные храмы до возведения в 1510-х годах церкви Алексея митрополита в Александровской слободе и собора Петра митрополита в Высоко-Петровском монастыре не имели, в отличие от шатровых церквей, мало-мальски обширных наосов, т.е. с точки зрения их архитектуры были ближе к башням, чем к церковным зданиям (примеры – церкви-колокольни Иоанна Лествичника 1329 и 1505–1508 годов, новгородская «часозвоня» 1443 года, первый Хутынский столп 1445 года).

В-третьих, прямая либо косвенная параллель между крепостными башнями и шатровыми храмами неправомерна. Первые имели исключительно «утилитарный» характер, облик вторых определялся прежде всего духовными запросами и архитектурной мыслью эпохи. Более того – с «утилитарной» точки зрения шатровые храмы не имели никакого смысла, так как по сравнению с «сомасштабными» крестовокупольными церквями (а тем более с европейскими базиликами) площадь их наоса невелика, а «колодцеобразность» интерьера порождает множество проблем с акустикой.

В-четвертых, для западноевропейской готики (как и для романики, как и для Ренессанса) абсолютно нехарактерно перекрытие наоса шатром. Над средокрестиями иногда строились либо каменные восьмигранные купола (романские соборы в Шпейере (Шпайере) и Лимбурге на Лане – рис. 36), либо деревянные шатры (готическая церковь Богоматери в Брюгге – рис. 37). Иногда декоративные деревянные шатры возводились над каменными куполами (романский собор в Падуе, рис. 38). Иногда шатрами перекрывались баптистерии (известен первоначальный каменный шатер XII века над баптистерием Сан-Джованни в Пизе, в XIII веке обстроенный куполом). Ни одного каменного шатра ни над наосом, ни над средокрестием в каком-либо мало-мальски значимом храме мы не знаем. В массовом порядке шатровая форма завершения использовалась в романско-готической Европе только для башен.

Рис. 36. Купол над средокрестием романского собора в Лимбурге на Лане.

Рис. 37. Готическая церковь в Брюгге.

Рис. 38. Романский собор в Падуе. Над центральным куполом возведен декоративный шатер.

Это в полной мере относится и к Востоку, где, кроме башен, каменными шатрами иногда перекрывались небольшие мавзолеи (как в Волжской Болгарии).

В связи с этим необходимо сделать важнейшую оговорку: определяя происхождение шатрового зодчества и говоря о первом каменном шатровом храме, мы можем не уточнять, что речь идет о Древней Руси. Других вариантов здесь быть не может, так как строительство больших храмов, перекрытых каменными шатрами, прецедентов в мире не имело.

А.К.Дежурко писал, что в отношении предполагаемого происхождения шатрового зодчества от готики «найден источник формы шатра, но не типологии шатрового храма. Это значит, что ничего не найдено: архитектурные типологии не складываются из самостоятельных частей по принципу коллажа. Если мы предположим, что русский шатер происходит от готического шпиля, то нам вслед за этим придется предположить множество промежуточных звеньев между двумя типологиями – готической колокольни, интегрированной в тело сводчатой базилики, и русской отдельностоящей центрической шатровой церкви. Например, русские базилики с шатровой колокольней, от которой затем произошли отдельностоящие шатровые колокольни, трансформировавшиеся затем в шатровые церкви. Или отдельностоящие центрические храмы, увенчанные шпилем, на Западе. Но так как этих промежуточных звеньев нет, версия рушится. Имеющихся доказательств недостаточно. Не может быть такого, что шпиль «спилили» с колокольни и водрузили на кстати взявшийся (и, взявшийся, кстати, неизвестно откуда) восьмерик на четверике»¹⁶. Мы должны полностью согласиться с исследователем.

В-пятых, одна из наиболее характерных тенденций готики – увеличение площади внутреннего пространства храмов. С шатровым же зодчеством ситуация обратная: мы уже говорили, что по сравнению с «сомасштабными» крестовокупольными церквями, а тем более с европейскими базиликами, площадь их наоса невелика.

В-шестых, начало XVI века в Италии прошло под знаком не готики, а Ренессанса. И весьма маловероятно, чтобы высококвалифицированный итальянский архитектор того времени, будь то Алевиз Новый или Петрок Малый, мог ориентироваться на готику. Как известно, сам термин «готика» принадлежит итальянцам XV–XVI веков и означает «искусство готов», т.е. «варваров».

Будет полезно отметить, что в церкви Вознесения в Коломенском, как показал С.С.Подъяпольский, имели место многочисленные «ренессансные» элементы (ордера, порталы с прямыми архитравными перекрытиями проемов, «ренессансная» прорисовка готических вимпергов и пр.). В отношении имеющих место в коломенском храме готических элементов (общей столпообразности и многих элементов декора, прежде всего самих вимпергов) исследователь полагал, что Петрок Малый применил их как стилизацию под «местную» архитектуру, так как уловил в предшествовавшем ему древнерусском зодчестве дух готики¹⁷.

Мы можем полностью согласиться с С.С.Подъяпольским и сказать то же самое про Алевиза Нового: в храмах Александровской слободы присутствует множество элементов зодчества Возрождения (декор, порталы, колоннады и пр.) Ориентация Алевиза на Ренессанс подтверждается и архитектурой его первой московской постройки – Архангельского собора. Все «готические» элементы в храмах, построенных этим итальянским архитектором, являются, как и у Петрока Малого, стилизацией под древнерусское зодчество (а Покровский собор в Александровской слободе, как мы уже отмечали, вообще является прямым «римейком» Троицкого собора Троице-Сергиевой Лавры).

2.

Теперь мы можем перейти к рассмотрению гипотез, связанных с происхождением шатрового зодчества от древнерусской деревянной архитектуры.

 «Летописец вкратце Русской земли» (XVI век¹⁸) под 1532 годом говорит: «Князь великий Василей постави церковь камену Взнесение господа нашего Исуса Христа вверх на деревяное дело»¹⁹. Это сообщение можно интерпретировать по-разному, но в любом случае оно проводит прямую параллель между церковью Вознесения (пусть не первым, но одним из первых каменных шатровых храмов) и деревянным зодчеством.

Мы располагаем и изображением несохранившейся деревянной шатровой церкви в селе Уна Архангельской области (рис. 39), постройку которой клировые записи относят к 1501 году²⁰, – соответственно, эта церковь была построена ранее первого каменного шатрового храма.

Рис. 39. Церковь в селе Уна Архангельской области.

Н.Н.Воронин и П.Н.Максимов полагали, что шатровые деревянные церкви представляли собой распространенный тип древнерусского храма уже в домонгольское время²¹, и мы можем привести ряд аргументов в поддержку их позиции.

Во-первых, указанные исследователи приводили примеры изображений деревянных шатровых храмов на иконе начала XIV века из села Кривого (рис. 40) и на полях псковского рукописного «Устава»²².

Рис. 40. Икона из села Кривого.

Во-вторых, указанные исследователи полагали на основе текстологического и иконографического анализа древнерусских документов, что шатровыми были несохранившиеся деревянные храмы в Вышгороде (1020–1026 годы)²³, Устюге (конец XIII века)²⁴, Ледском погосте (1456 год)²⁵ и Вологде (конец XV века)²⁶. Про церковь 1501 года в селе Уна мы уже упоминали выше.

В-третьих, указанные исследователи приводили летописное сообщение о высоких «стоянах» в Москве²⁷ и показывали, что речь идет о деревянных шатровых столпообразных церквях²⁸;

В-четвертых, деревянная шатровая колокольня приведена на изображении Тверского кремля первой половины XV века на иконе Михаила Тверского и княгини Ксении²⁹ (рис. 41).

Рис. 41. Изображение Тверского кремля первой половины XV века на иконе Михаила Тверского и княгини Ксении.

В-пятых, весьма вероятно, что многие деревянные шатровые храмы XVI–XVII веков являются копиями более древних. Такая позиция была обоснована А.К.Дежурко³⁰ на базе следующих соображений:

– народное зодчество консервативно, типологии меняются крайне медленно;

– существовала практика заменять сгнившие бревна в срубе по одному, отчего со временем в древнем памятнике первоначального материала могло оказаться очень мало. Поэтому датировка радиоуглеродным или дендрохронологическим методом относительно достоверна лишь в том случае, если для анализа берут большое количество бревен. Соответственно, некоторые деревянные памятники из-за недостаточно представительной выборки материала для анализов могли получить позднюю дату;

– плотников часто обязывали строить новую церковь по образцу старой, пришедшей в негодность.

В-шестых, из дерева гораздо проще построить шатер, чем купол, а из камня купол построить проще, чем шатер. Причины этому следующие:

– технология строительства каменных куполов (и по опалубке, и без нее³¹) была прекрасно известна и налажена еще с времен Древнего Рима;

– каменный шатер обладает практически таким же распором, как купол, и добиться равномерности распора при большой высоте шатра (условно говоря, чтобы середина не «просела») – непростая инженерная задача;

– каменные шатры ранее начала XVI века строились преимущественно небольших размеров (над церквями-часовнями, баптистериями, усыпальницами, пивоварнями и кухнями³² – рис. 42);

Рис. 42. Кухня в аббатстве Фонтевро (романика).

– из дерева построить купол очень сложно (требуется либо придавать бревнам полукруглую форму, либо использовать очень короткие их отрезки);

– при строительстве деревянного шатра несколько (чаще всего восемь) бревен – ребер шатра – сводятся в верхней точке и обшиваются досками, и это может сделать практически любой мало-мальски квалифицированный плотник. И не зря, как мы уже отмечали ранее, все известные нам готические шатры над средокрестиями – деревянные.

Из того, что шатер из дерева построить гораздо проще, чем купол, следует, что шатер мог являться «упрощенной формой» купола в течение всего времени существования древнерусского деревянного зодчества, в том числе и в XI–XV веках. Можно привести и пример такой замены вне Руси – ротонда над Гробом Господним в Иерусалиме, которая до XIX века была деревянной.

 Пропорции деревянным шатрам могли придаваться любые – в зависимости от качества бревен и мастерства плотников.

В связи с этим уместно будет поддержать позицию В.В.Кавельмахера в отношении того, что шатер явился простой заменой купола, перекрывающего наос, – с той лишь существенной оговоркой, что эта замена в деревянном зодчестве была не случайностью, а конструктивно обусловленным феноменом.

А поскольку шатер в деревянном зодчестве был многогранным (это обусловлено основой его конструкции – бревнами, образующими каркас), то вполне логично, что многогранность приобрели и барабаны. Число граней чаще всего равнялось восьми (по всей видимости, это количество оптимально и для осуществления перехода к шатру от четверика, и для максимальной устойчивости конструкции). Таким образом, мы видим источник формы «восьмерик на четверике».

И.Э.Грабарь и Ф.Ф.Горностаев высказывали сомнение в происхождении шатра от деревянного зодчества, связанное с тем, что шатровые завершения в дереве должны были бы ориентироваться на образцы в камне, которые до XVI века отсутствовали³³. Но в XI–XV веках деревянные шатры над наосами имели вполне ясные образцы – купола в каменных храмах.

Еще одно сомнение в происхождении шатра от деревянного зодчества может быть связано с тем, что в сохранившихся древнерусских деревянных церквях шатровый верх обычно не открыт книзу, а отделен от наоса горизонтальным потолком. Но причины возведения дополнительного потолка убедительно показал В.А.Крохин: это было обусловлено необходимостью защиты собственно помещения церкви с иконостасом от дождя и снега, попадающего в зазоры между досками полиц и бревнами повала при сильном ветре; эффективного функционирования вентиляции в верхнем уровне сруба; независимой стабильной вентиляции в нижерасположенном помещении³⁴. Известен случай отделения шатра от нижерасположенных помещений и в каменном зодчестве – трапезная Введенская церковь Успенского монастыря в Старице (1570 год).

Г.П.Гольц полагал, что «вертикально направленное каменное шатровое зодчество не может происходить от горизонтально направленной деревянной конструкции»³⁵. Но существует множество примеров вертикально ориентированных деревянных храмов (как уже упоминавшаяся нами церковь в селе Упе (рис. 39), Ильинская церковь 1600 года Выйского погоста Верхне-Тоемского района Архангельской области – рис. 43³⁶, Богоявленская церковь 1605 года в деревне Челмужи Заонежского района Карелии – рис. 44³⁷, Вознесенская церковь 1654 года в селе Пиялы Онежского района Архангельской области – рис. 45³⁸ и мн. др.), да и сам деревянный шатер (во всяком случае, его каркас) обычно состоит не из горизонтальных, а из вертикальных бревен.

Рис. 43. Церковь Выйского погоста Архангельской области.

Рис. 44. Церковь в деревне Челмужи Заонежского района Карелии. Продольный разрез.

Рис. 45. Церковь в селе Пиялы Архангельской области. Продольный разрез.

Но в связи с этим необходимо сделать одно существенное замечание: в целом «вертикально направленное» деревянное шатровое зодчество порождает не менее «готические» ассоциации, чем каменное.

Конечно, вряд ли деревенские (да и городские) плотники были знакомы с западноевропейским опытом, – скорее всего, готическая «высотность» пришла в деревянное зодчество опосредованно (через древнерусские каменные столпообразные храмы и храмы с повышенными подпружными арками). Но сути это не меняет.

3.

Мы видим достаточно обширный набор факторов, которые были способны прямо или косвенно повлиять на появление шатрового зодчества. Все эти факторы имеют очень высокую взаимную корреляцию, из-за которой любые логические построения рано или поздно «замыкаются» друг на друга.

В качестве примера приведем базовые постулаты, справедливость которых мы показали в настоящем исследовании:

– шатровые храмы имеют несомненную типологическую связь и со столпообразными колокольнями, и с храмами с повышенными подпружными арками;

– «высотные» столпообразные храмы «под колоколы», как и храмы с повышенными подпружными арками, появились на Руси под влиянием поздней романики и готики;

– для готики абсолютно нехарактерно перекрытие наоса (и даже средокрестия) шатром, тем более каменным;

– шатровое зодчество противоречит одной из основных тенденций готики – увеличению площади внутреннего пространства храмов;

– итальянские архитекторы Ренессанса не могли напрямую ориентироваться на готику;

– в деятельности итальянских зодчих на Руси имела место сознательная стилизация форм в соответствии с местными традициями;

– деревянное шатровое зодчество было распространено на Руси ранее XVI века;

– существует летописное подтверждение происхождения каменного шатрового зодчества от деревянного;

– из дерева гораздо проще построить шатер, чем купол (а из камня купол построить проще, чем шатер);

– в деревянном зодчестве шатер явился заменой купола, перекрывающего наос;

– общая «высотность» древнерусских деревянных церквей формировалась под влиянием каменных столпообразных храмов и храмов с повышенными подпружными арками;

– каменные столпообразные храмы, как и храмы с повышенными подпружными арками, появились на Руси под влиянием поздней романики и готики.

 «Логический круг» замкнулся. В данном случае это «замыкание» означает, что на появление шатрового зодчества в той или иной степени повлияли все вышеприведенные факторы.

Следовательно, каждый из исследователей, чьи позиции мы рассматривали в п. 1, был по-своему прав.

А из верности столь широкого спектра позиций можно сделать вывод: шатровое зодчество было подготовлено всей предыдущей историей и русской, и мировой архитектуры, со всем бесконечным набором связей, влияний и истоков.

Тем не менее, возведение первого шатрового храма было гениальным «творческим прорывом», и мы вправе попытаться хотя бы гипотетически реконструировать конкретные обстоятельства появления каменного шатра, возведенного в церкви Троицы Александровской слободы по проекту Алевиза Нового.

Теоретически мы можем допустить, что источником вдохновения для зодчего стали шатры, в которых жили библейские патриархи Авраам, Исаак и Иаков. В дальнейшем их шатры стали символом жилища, т.е. «сени», и это же значение в словах пророка Исаии получил небосвод: «Он (Бог – С.З.) распростер небеса, как тонкую ткань, и раскинул их, как шатер для жилья» (Ис. 40:22). М.А.Ильин, пытаясь «раскрыть идейное содержание шатра»³⁹, обратил внимание на эти слова пророка и на их основании придавал шатру «осеняющую» роль⁴⁰. Но исследователь сам же писал, что понятие «сени» наиболее полно выражалось в крестовокупольном храме (купол на столпах)⁴¹, и остается непонятным, почему в XVI веке зодчий решил заменить одну «сень» (купол) на другую (шатер). Если бы шатер в церковной традиции имел какое-либо самостоятельное символическое (а тем более каноническое) значение, он как феномен каменного храмового зодчества появился бы гораздо раньше начала XVI века. Да и у пророка Исаии «шатер» является символом любого жилища, абсолютно необязательно имеющего шатровую форму.

В соответствии с «бритвой Оккама» («не следует умножать сущности сверх необходимости») мы можем предположить, что источником вдохновения для Алевиза Нового стали не ротонда над Гробом Господним в далекой Палестине и не абстрактные библейские символы, а конкретный великокняжеский заказ и окружавшая зодчего древнерусская архитектура.

В Древней Руси со времен прекращения в середине XII века воспроизведения византийских образцов специфика ктиторских заказов, даваемых приглашенным иностранным архитекторам, состояла в том, что ставилась задача постройки не итальянских, немецких или английских храмов, а именно русских. Иными словами, от архитекторов всегда требовалась работа в русле уже сложившихся на тот момент традиций русской архитектуры, – при том, что они были вольны вносить принципы и элементы того или иного стиля, принятого в стране их происхождения.

Из этого общего правила мы не знаем никаких исключений. Так, строительство в «западноевропейском» материале – белом камне – в домонгольской Суздальской земле велось, в том числе и мастерами от Фридриха Барбароссы, в «византийских» (к тому времени уже традиционных для Древней Руси) крестовокупольных формах, хотя и с привнесением ряда романских элементов декора и общей «высотности»⁴². Строительство столпообразных храмов «под колоколы» (вероятно, первым из них был октагональный храм Иоанна Лествичника 1329 года⁴³) было подготовлено четырехстолпными храмами с повышенными подпружными арками и бесстолпными – с угловыми пристенными опорами⁴⁴. Церкви с крещатыми сводами стали логичным развитием четырехстолпных храмов⁴⁵. Октагональный собор Петра Митрополита (1514–1518 годы) – продолжение традиции столпообразных храмов «под колоколы», хотя и лишенный функции колокольни. Успенский собор в Москве (1475–1479), внутреннее пространство которого решено в духе готических «зальных церквей», и лишенная алтарных апсид Троицкая церковь в Чашникове (XVI век) по общему архитектурному типу являются классическими крестовокупольными храмами.

Словом, из «мэйнстрима» древнерусской архитектуры не выпадает ни один храм, в том числе и построенный приглашенным иностранным архитектором. Как мы показали выше, не стало исключением и шатровое зодчество.

На основании этого мы вправе полагать, что Алевиз Новый получил от великого князя Василия III задание построить дворцово-храмовый комплекс в Александровской слободе в «национальном» стиле – естественно, в меру понимания и восприятия этого стиля известным европейским зодчим. Ни в Европе, ни где-либо еще в мире не было таких зданий, как храмы Слободы 1510-х годов, – следовательно, Алевиз взял за образец архитектуру, окружавшую его на Руси. Точно так же в свое время Фиораванти взял за образец Успенский собор во Владимире, а Алевиз Новый, в свою очередь, принял в качестве образца для своего Архангельского собора Успенский собор Фиораванти.

Впрочем, взятие за образец ни в коем случае не означало полное копирование – ведь даже Покровский собор в Александровской слободе, построенный по прямому образцу Троицкого собора Троице-Сергиевой Лавры, отличается от прототипа и по пропорциям, и по размерам, и по декору, и тем, что он построен из кирпича, а не из белого камня, и тем, что его стены вертикальны (а у Троицкого собора они «пирамидально» наклонены внутрь).

Следовательно, Алевиз Новый строил свои храмы на Руси так, как понимал русскую архитектуру, и применял те общие объемно-композиционные и декоративные решения, которые видел вокруг себя, – не отказываясь при этом от собственного творческого поиска и от тех приемов Ренессанса, которые были у него, как говорится, «в крови».

В связи с этим мы можем предположить, что возведенный Алевизом каменный шатер над наосом храма Троицы в Александровской слободе был построен под впечатлением общей высотности и «стрельчатости» русских церквей, в том числе и деревянных. Последние благодаря их огромному количеству формировали общий облик древнерусского храмового зодчества не в меньшей (если не в большей) степени, чем немногочисленные каменные храмы, тем более что строительство шло не в «белокаменной» Москве, а в провинции – Александровской слободе. Так, В.В.Кавельмахер писал: «Среди церквей Слободы только церковь Троицы не имеет каменных папертей, так как изначально была обстроена деревянными хоромами… О назначении Троицкой церкви служить центром жилой, деревянной, интимной части дворца свидетельствует также ее упрощенная, «прямоблочная», «на деревянное дело» архитектура, в частности, такие ее формы, как утрированные полицы шатра, карниз без архитрава и фриза, отсутствие капителей у лопаток, «придел-прируб» и щипцовые порталы»⁴⁶.

Таким образом, применение в Троицком храме вместо купола шатра, возможно, было со стороны Алевиза Нового намеренным внесением в каменное зодчество «древодельных» мотивов, чтобы органично увязать в единый архитектурный ансамбль каменные храмы Александровской слободы и преимущественно деревянный (хотя и с многочисленными каменными палатами⁴⁷) дворец Василия III. Впрочем, возможен и другой вариант: задачей зодчего было максимальное разнообразие форм четырех храмов Слободы 1510-х годов, а с «обычным» куполом на «обычном» барабане церковь Троицы слишком сильно походила бы на соседнюю церковь Успения, и в этой ситуации было решено применить вместо купола шатер.

Конечно, любая реконструкция замысла зодчего может быть лишь гипотетической. Но то, что шатровое зодчество является органичным продолжением предшествовавшей ему древнерусской архитектурной традиции, мы вправе считать доказанным. А эта традиция включала и деревянное зодчество, и широчайший набор связей с мировой архитектурой.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Вольфганг Вольфгангович Кавельмахер

часть 1

В.в. Кавельмахер – историк архитектуры и реставратор

В.В.Кавельмахер на раскопе в Александровской слободе. Конец 1980-х годов.

Достаточно подробная биография В.В.Кавельмахера (1933–2004) приведена в ч. 3, и здесь мы не будем на ней останавливаться. Скажем лишь, что В.В.Кавельмахер родился в Москве, в 1937 году был отправлен с матерью в ссылку на Воркуту, в 1951 году вернулся в Москву, в 1957 году окончил Московский архитектурный институт, почти 30 лет проработал в тресте «Мособлстройреставрация», с конца 1990-х жил и работал в Германии.

Здесь речь пойдет о В.В.Кавельмахере как об историке древнерусской архитектуры.

Обычно считается, что он большую часть жизни работал как реставратор-практик, и только в конце 1970-х годов профессионально занялся историко-архитектурными исследованиями. Вряд ли такая позиция является вполне справедливой.

Во-первых, в 1960–1980-х годах любая реставрация сопровождалась полномасштабными историко-архитектурными исследованиями, и практический каждый отчет о реставрации мог быть опубликован (и при возможности публиковался) в качестве научной статьи.

Во-вторых, по свидетельству С.С.Подъяпольского, уже в 1975 году В.В.Кавельмахер прочитал на заседании секции изучения и содействия охране памятников Московской организации Союза архитекторов СССР доклад «О времени построения так называемой звонницы Петрока Малого (из истории кремлевских колоколен)», убедительно показав, что взорванная в 1812 году звонница не датировалась первой половиной XVI века и не была построена Петроком Малым (как считалось ранее), а была полностью перестроена во второй половине XVII века¹.

В-третьих, рассматривать историю архитектуры во второй половине ХХ века вне контекста реставрации так же невозможно, как вне контекста археологии. Как говорится, «не было бы счастья, да несчастье помогло»: большинство памятников архитектуры лежало в руинах и, соответственно, было открыто для любых исследований. Наверное, такого объема первичной архитектурно-археологической информации, как в это время, у российских ученых не будет уже никогда.

В 1930-е годы памятники, как правило, сносились поспешно, без должного обследования. Но после войны наступил воистину «золотой век». Простор и для реставрационной практики, и для архитектурно-археологических исследований был беспрецедентным, и каждый практикующий реставратор, независимо от квалификации и организационных способностей, вел множество объектов, иногда исчислявшихся десятками.

Из объектов В.В.Кавельмахера наиболее известны те, которые дали импульс его историко-архитектурным исследованиям (церковь Введения на Подоле в Сергиевом Посаде, церковь Рождества Христова в селе Юркине Истринского района Московской области (далее М.О.), Старо-Никольский собор в Можайске). Кроме того, он был ведущим архитектором реставрации церквей Девяти мучеников Кизических и Троицы в Голенищеве (Москва), соборов в Волоколамске и Верее, церкви Николы Посадского (Коломна), церквей в Бронницах, Михайловской слободе, Заворове и Синькове (Раменский район М.О.), Изварине (Ленинский район М.О.) и Черленкове (Шаховской район М.О.)².

Часто В.В.Кавельмахеру «приписываются» и другие объекты, прежде всего те, по которым он опубликовал фундаментальные труды (церкви Усекновения главы Иоанна Предтечи в Дьякове и Параскевы Пятницы на Подоле, храмы Звенигорода, Троице-Сергиевой Лавры, Александровской слободы и даже Московского кремля), но на самом деле во всех этих случаях он был лишь консультантом «на общественных началах», причем зачастую «нежелательным» (как в Московском кремле при главном архитекторе В.И.Федорове, как в Троице-Сергиевой Лавре при ведущем архитекторе В.И.Балдине).

Из практикующих реставраторов второй половины ХХ века, кроме В.В.Кавельмахера, наиболее известны П.Д.Барановский, Л.А.Давид, Г.В.Алферова, Б.Л.Альтшуллер, А.В.Столетов, Н.Н.Свешников и М.Б.Чернышев. Отметим, что С.С.Подъяпольский, в 1960-е годы много работавший как реставратор-практик, позднее свел практическую работу к минимуму и сосредоточился на преподавательской и научной работе.

П.Д.Барановский, Л.А.Давид, Г.В.Алферова, А.В.Столетов, Н.Н.Свешников и М.Б.Чернышев так и не стали профессиональными историками архитектуры, хотя и занимались такими исследованиями в рамках своей реставрационной деятельности. Их реконструкции и собственные датировки (П.Д.Барановский – церковь Параскевы Пятницы в Чернигове, Л.А.Давид – церкви Трифона в Напрудном и Зачатия Анны, Г.В.Алферова – церковь Воскресения в Кадашах, А.В.Столетов – Георгиевский собор в Юрьеве-Польском, Н.Н.Свешников – Успенский собор в Клину, М.Б.Чернышев – Новый Иерусалим) эпизодичны. Б.Л.Альтшуллер также вряд ли обладал необходимой для профессионального историка архитектуры широтой проблемного охвата. Мы ни в коем случае не будем умалять важность его главного открытия, сделанного совместно с М.Х.Алешковским, – группы храмов с «пристенными опорами», но это открытие является прежде всего архитектурно-археологическим, а сделанные исследователями на его основе историко-архитектурные выводы более чем спорны³.

В связи с этим мы вправе отметить исключительную значимость деятельности В.В.Кавельмахера: он оказался практически единственным классиком реставрации, ставшим классиком истории древнерусской архитектуры. Возможно, с рядом оговорок то же самое можно сказать о С.С.Подъяпольском. Среди археологов ХХ века таких имен мы можем назвать гораздо больше: это и К.К.Романов, и М.К.Каргер, и Н.Н.Воронин, и П.А.Рапоппорт.

В принципе, в таком «неравенстве» нет ничего удивительного. Обычно, говоря о первичной архитектурно-археологический информации, подразумевают и данные археологии (условно говоря, того, что «под землей»), и данные, полученные в результате обследования сохранившихся частей здания (условно говоря, того, что «над землей», хотя сюда относится исследование погребов и подклетов). Но, как это ни парадоксально, до сих пор даже не существует особого названия для науки, изучающей сохранившиеся части «того, что над землей».

Архитектурная археология – весь комплекс изучения памятников (и «над», и «под землей»). Реставрация – термин, означающий прежде всего «физическое» восстановление памятников. А эта «безымянная» наука включает и «чтение кладки», и анализ строительной техники, и производство зондажей, и множество других методик, причем реставрация за этими исследованиями может последовать, а может и не последовать.

Предложим для этой науки название «археология архитектуры» и определимся: архитектурная археология (весь комплекс исследований памятника) подразделяется на собственно археологию (исследование несохранившихся или засыпанных частей памятника) и «археологию архитектуры» (исследование сохранившихся частей памятника).

Существует определенный соблазн считать основоположником «археологии архитектуры» П.Д.Барановского (разработавшего в начале ХХ века метод чтения кирпича «по хвостам»), но вряд ли это справедливо: практически полным комплексом реставрационно-исследовательских приемов владел еще в середине XIX века Ф.Ф.Рихтер. Зондажи и прочие исследования кладки и строительной техники на высоком профессиональном уровне проводили и П.П.Покрышкин, и Д.П.Сухов, и Н.Н.Соболев, и Н.Д.Виноградов, и П.Н.Максимов, и Л.А.Давид, и Б.Л.Альтшуллер, и Н.В.Холостенко, и Н.Н.Свешников, и М.Б.Чернышев, и многие другие исследователи.

Но именно В.В.Кавельмахеру принадлежит заслуга превращения всех этих методик в единую систему, позволяющую (в сочетании с историческими и археологическими данными) датировать и реконструировать храмы, а также проводить системный анализ архитектурных форм и стилей с выходом на исследование общих закономерностей развития древнерусского зодчества.

Обзор научных работ В.В.Кавельмахера мы начнем с церкви Параскевы Пятницы на Подоле в Сергиевом Посаде [3, 4] (здесь и далее в квадратных скобках мы будем давать ссылки на соответствующие пункты библиографии В.В.Кавельмахера – см. ч. 2). Это была первая общедоступная публикация исследователя (до этого он имел возможность публиковаться только в «творческих отчетах» треста «Мособлстройреставрация», выходивших с грифом «для служебного пользования», и делать эпизодические научные доклады, один из которых – о кремлевской звоннице – мы упоминали выше).

Будучи в 1970-х годах ведущим архитектором соседней церкви – Введения на Подоле, В.В.Кавельмахер параллельно обследовал Пятницкий храм и показал неправомерность датировки его существующего здания 1547 годом, обосновав в качестве даты вторую половину XVII века. Сейчас может даже показаться странным, что кто-то мог датировать существующий Пятницкий храм серединой XVI века, но именно такой позиции придерживался ведущий архитектор Лавры В.И.Балдин, и этот вопрос стал темой бурных дискуссий. И по сей день Пятницкая церковь на Подоле – одна из наиболее известных работ В.В.Кавельмахера.

Важно отметить, что именно в этой работе исследователь впервые применил всесторонний анализ особенностей строительной техники как одно из оснований для датировки. Большой интерес представляет и приведенный в работе обзор формирования композиции монастырских церквей и трапезных в XVI–XVII веках.

Менее известны (но не менее значимы для истории архитектуры) исследования В.В.Кавельмахера в 1970-х годах на его «собственном» объекте – Введенской церкви на Подоле (1547 год, перестроена в 1621 году) [5]. Был обнаружен обломок оконного наличника в форме розетки, схожей с окнами церкви Рождества Богородицы в Московском кремле (1393 год) и Успенского собора «на Городке» в Звенигороде (рубеж XIV и XV веков). В связи с этим исследователь показал, что Введенская церковь – «реплика» Духовской (1476 год). На базе этих исследований В.В.Кавельмахером была разработана реконструкция первоначального вида Духовской церкви⁴.

Кроме работ по Пятницкой и Введенский церквям, В.В.Кавельмахер исследовал и храмы самой Троице-Сергиевой Лавры («нелегально», так как этому препятствовал В.И.Балдин). В начале 1970-х годов В.В.Кавельмахер (совместно с Е.Е.Гущиной) предложил реконструкцию первоначального вида монастырской трапезной палаты (1686–1692 годы) [2]. Исследователь также детально проработал черты сходства Успенских соборов в Лавре (1559–1585) и Московском кремле (1475–1479 годы) [1]. В будущем эти исследования были использованы В.В.Кавельмахером при реконструкции первоначального вида Успенского собора Фиораванти, о чем речь пойдет ниже.

Написанная в середине 1980-х годов (и опубликованная значительно позже – в конце девяностых) работа по датировке Никоновской церкви Лавры (часто называемой Никоновским приделом Троицкого собора) 1623 годом [6] достаточно спорна. Здесь В.В.Кавельмахеру не удалось использовать свой главный «козырь» – умение безошибочно «читать кладку»: он не был допущен на объект и был вынужден ограничиться анализом стилистических особенностей храма. И если датировка верха Никоновской церкви XVII веком абсолютно справедлива, то относительно белокаменного четверика, декор которого схож с декором Введенской и Духовской церквей, существуют серьезные сомнения в поздней датировке⁵. Но мы ни в коем случае не будем умалять значимость этой работы В.В.Кавельмахера: в ней проведено фундаментальное исследование деятельности троицких мастеров первой половины XVII века, в том числе известного «подмастерья Елисея».

К сожалению, практически неизвестным научной общественности осталось открытие В.В.Кавельмахером древней Никольской церкви в селе Черленкове Шаховского района М.О. [11, 12]. Работая в 1970-х годах с актами Иосифо-Волоколамского монастыря, исследователь нашел упоминание об этом храме, выехал «на место» и выяснил, что большая четырехстолпная церковь XVI века, частично перестроенная в XIX веке, дошла до наших дней в относительно высокой степени сохранности, но не была включена ни в один справочник по памятникам архитектуры.

В.В.Кавельмахер провел натурное исследование черленковского храма и его консервацию, на основании актовых записей датировал его между 1543 и 1562 годами, а также показал, что это был собор небольшого монастыря, «приписанного» к Иосифо-Волоколамскому.

В самом Иосифо-Волоколамском монастыре В.В.Кавельмахер в семидесятых–восьмидесятых годах всесторонне исследовал строительную историю колокольни (церковь Одигитрии, 1495 год; перестраивалась в 1671–1672 и 1692–1694 годах, разрушена в 1941 году) [18]. Также заслуживает внимания его работа, посвященная одной из иосифо-волоколамских памятных плит [19, 20]. Эта плита послужила «информационным поводом» для исследования истории рода Полевых, тесно связанных с монастырем.

 Пожалуй, можно сказать, что известность в широких кругах научной общественности В.В.Кавельмахеру принесли проведенные им в 1977 году совместно с М.Б.Чернышевым раскопки Борисоглебского собора в Старице (1558–1561 годы, разобран в начале XIX века). Несмотря на «локальность» основного вывода исследователей – доказательства происхождения знаменитых керамических панно на Успенском соборе в Дмитрове (начало XVI века) из разрушенного в XIX веке старицкого Борисоглебского собора – эти исследования получили значительный резонанс, и на эту тему В.В.Кавельмахером и М.Б.Чернышевым в 1980-х годах было сделано несколько научных докладов [8]. Впрочем, полномасштабной публикации эта работа до сих пор не дождалась⁶.

Еще одна известная работа В.В.Кавельмахера (1980-е годы) – датировка церкви Усекновения главы Иоанна Предтечи в Дьякове [25, 26]. Исследователь подверг критике существовавшие в литературе аргументации датировок храма как 1529 годом, так и второй половиной XVI века, и на основании записи в клировой летописи предположил существование на месте дьяковской церкви более раннего моленного храма 1529 года (Зачатия Иоанна Предтечи с приделами). Полагая, что обетная церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи с приделами апостола Фомы и Петра митрополита на Старом Ваганькове сгорела в пожар 1547 года, он обосновал высокую вероятность переноса ее престолов, не встречающихся более на Ваганькове, в Дьяково. Соответственно, В.В.Кавельмахер датировал дьяковскую церковь рубежом 1540-х и 1550-х годов.

Необходимо отметить, что в конце 1990-х годов В.В.Кавельмахер стал придерживаться несколько более поздней датировки дьяковской церкви, считая ее полной современницей собора Покрова на Рву (1555–1561 годы)⁷. Но, конечно, вопросы архитектурно-стилистического позиционирования уникальной церкви Усекновения главы Иоанна Предтечи требуют дальнейших исследований⁸.

В конце 1970-х–начале 1980-х годов В.В.Кавельмахер совместно с А.А.Молчановым провел масштабные раскопки Старо-Никольского (ныне Петропавловского) собора в Можайске (XIV век, полностью перестроен в XIX веке) и Воскресенского собора в Волоколамске (конец XV века) [9], а совместно с С.П.Орловским – Успенского собора в Коломне (около 1380 года, полностью перестроен в 1672–1682 годах) [10]. Отметим, что эти (как и все остальные) археологические исследования В.В.Кавельмахер и его коллеги проводили «на общественных началах» и лично, без привлечения какой-либо «рабочей силы».

В Волоколамске и Можайске исследования позволили существенно уточнить первоначальный облик храмов. В Коломне было сделано открытие, чрезвычайно важное для истории древнерусской архитектуры: были обнаружены резные белокаменные блоки, принадлежавшие зданию, более раннему, чем Успенский собор Дмитрия Донского. Кроме этого, исследователи доказали, что дополнительным перестройкам (в XVI веке, как полагали Б.Л.Альтшуллер и М.Х.Алешковский⁹) Успенский собор не подвергался.

Археологические исследования В.В.Кавельмахера и С.П.Орловского также показали, что реконструкция плана и, соответственно, первоначального вида Успенского собора Н.Н.Воронина¹⁰ более адекватна, чем Б.Л.Альтшуллера и М.Х.Алешковского. К сожалению, эти выводы остались неопубликованными¹¹.

Еще одна значительная работа В.В.Кавельмахера – церковь Рождества Христова в Юркине (начало XVI века) [27, 28]. Проводя в 1970-е годы консервацию церкви, он ее всесторонне исследовал. В то время «классическая» датировка памятника – до 1504 года – ставилась под сомнение Л.А.Давидом, предполагавшим принадлежность храма творчеству Алевиза Нового, приехавшего в Москву в 1504 году. Но В.В.Кавельмахер, исследовав историю рода храмоздателей Голохвастовых, показал, что наиболее адекватной датировкой является «классическая», и подтвердил принадлежность храма «доалевизовской» традиции.

В последние годы, в связи с исследованиями В.В.Кавельмахером связей древнерусского и западноевропейского зодчества, в научных кругах сложился стереотип восприятия ученого как «оксиденталиста». Но работа, посвященная Юркину, опровергает этот стереотип: В.В.Кавельмахер обосновал среднеазиатские корни крещатого свода (впрочем, вопрос генезиса этого феномена древнерусского зодчества остается открытым¹²).

К сожалению, неопубликованным и до недавнего времени исключенным из научного оборота осталось открытие В.В.Кавельмахером уникальной церкви XVI века в селе Синькове Раменского района Московской области. Проводя в начале 1980-х годов раскопки в существующем храме Михаила Архангела (XVIII век), исследователь обнаружил погреба, фундаменты, фрагмент северной стены, множество фрагментов строительного материала и декора предыдущей постройки. Церковь XVI века была бесстолпной, одноглавой, белокаменной с кирпичными сводами и имела не только уникальный асимметричный план, но и уникальные асимметричные фасады¹³.

В начале 1980-х годов В.В.Кавельмахер приступил к фундаментальным исследованиям древнерусских колоколов и колоколен [13, 14, 15, 17]. Пожалуй, основным его открытием в этой области был «очапный» древнерусский звон (путем раскачивания колоколов). Кроме того, в этих работах была развернута цельная картина русского колокольного звона и проведен обзор архитектуры древнерусских колоколен (особое внимание уделялось Ивану Великому, который, как и другие кремлевские храмы, В.В.Кавельмахер исследовал при дружеской помощи сотрудников Музеев Кремля, вопреки противодействию главного архитектора Кремля В.И.Федорова). Были также исследованы большие благовестники Москвы, прослежены их исторические судьбы, определены их ктиторы.

В 1980-е годы колокола были главной темой работы В.В.Кавельмахера. А в конце этого десятилетия он совместно с Т.Д.Пановой сделал еще одно исключительно значимое открытие в этой области: исследователям удалось найти в архивах информацию о том, что в 1913 году при земляных работах на Соборной площади Московского кремля были раскрыты, поверхностно обследованы и сфотографированы остатки белокаменного здания октагональной формы [16]. В.В.Кавельмахер показал, что эти остатки принадлежали первой колокольне Иоанна Лествичника, построенной в 1329 году. В этой работе исследователь также уделил пристальное внимание гипотезе о мемориально-погребальном характере церквей «под колоколы».

В конце 1980-х годов В.В.Кавельмахеру удалось (к сожалению, вновь «полулегально») обследовать чердаки Успенского собора Фиораванти. Выяснилось, что в XVII веке своды памятника были полностью переложены. Это позволило В.В.Кавельмахеру, опираясь на собственные исследования Успенского собора Троице-Сергиева, построенного по образцу храма Фиораванти, разработать реконструкцию первоначального вида московского кафедрального собора [22]. Параллельно был проведен обзор истории реставрации памятника.

В это же время – на рубеже 1980-х и 1990-х годов – В.В.Кавельмахер работал над датировкой собора Смоленской Одигитрии Новодевичьего монастыря [37]. В его работе, посвященной этому вопросу, проведено исследование истории монастыря, его архитектуры, ктиторов, посвящений церквей и приделов. Особое внимание уделено строительной истории собора Одигитрии, обоснована его датировка рубежом 1560–1570-х годов.

Во второй половине восьмидесятых В.В.Кавельмахер приступил к исследованиям в Александровской слободе и вел их в течение 1990-х годов. Его раскопки и зондажи выявили принципиальный факт: Покровский (ныне Троицкий) собор, шатровая Троицкая (ныне Покровская) церковь, Успенская церковь и столпообразная церковь Алексея митрополита были возведены в одном строительном периоде [29–35]. Это позволило В.В.Кавельмахеру датировать все эти храмы началом–серединой 1510-х годов – временем возведения в Слободе дворца Василия III.

Соответственно, В.В.Кавельмахером был произведен подлинный переворот в истории древнерусского шатрового зодчества, так как ранее первым шатровым храмом считалась церковь Вознесения в Коломенском, а исследователь показал, что шатровая Троицкая церковь в Слободе была возведена существенно раньше.

Работы В.В.Кавельмахера, посвященные «Звенигородскому чину» [7] и Георгиевскому собору в Юрьеве-Польском [36], достаточно известны благодаря публикациям конца 1990-х годов в сборнике «Древнерусское искусство».

Исследование происхождения «Звенигородского чина» (трех икон Деисусного чина, найденных в Звенигороде в 1918 году и приписываемых Андрею Рублеву) вновь привело В.В.Кавельмахера в Троице-Сергиев. Исследователю удалось доказать, что «Звенигородский чин» происходил из деревянной церкви Троицы 1411 года, которая в 1476 году была перестроена и сегодня известна нам под названием Духовской. Параллельно в работе было проведено исследование первоначальных алтарных преград звенигородских соборов и Троицкого собора Троице-Сергиевой Лавры. В.В.Кавельмахер подтвердил в отношении икон «Звенигородского чина» авторство Андрея Рублева.

Работа, посвященная Георгиевскому собору (1230–1234 годы), – единственное исследование В.В.Кавельмахера, относящееся к домонгольскому времени.

Известно сообщение тверского летописца о том, что удельный князь Святослав Всеволодович «сам бе мастер». Н.Н.Воронин оспаривал правильность этого сообщения, ссылаясь на то, что составитель тверского свода мог побывать в Юрьеве, где ему на глаза должна была попасться современная собору надпись на стене храма, сообщающая о поставлении Святославом некоего «креста», и из этого летописец сделал неверные выводы¹⁶. В.В.Кавельмахер, доказав, что надпись о деянии Святослава в древности находилась на Троицком приделе, параллельно доказал и то, что летописец не мог так грубо ошибиться и располагал иными данными об авторстве Святослава в отношении Георгиевского собора. Важны и общие замечания В.В.Кавельмахера по поводу истории реконструкций Георгиевского собора.

На рубеже тысячелетий В.В.Кавельмахер исследовал Архангельский [23] и Благовещенский [21, 24] соборы Московского кремля. Великокняжеской усыпальнице (1505–1508 годы) было посвящено исследование истории храмовых приделов, базирующееся на глубокой проработке вопросов строительной истории собора, документов и общей традиции посвящений престолов. Совместно с А.А.Сухановой исследователь провел зондажи в дошедшем до наших дней подклете Благовещенского собора (XIV век), что позволило сделать адекватную реконструкцию первоначального плана храма.

В последние годы жизни основной темой работы В.В.Кавельмахера были связи древнерусской и западноевропейской архитектуры. Частично эти исследования нашли отражение в работах, посвященных вратам Покровского (ныне Троицкого) собора Александровской слободы [34], частично остались незавершенными¹⁵.

Незавершенными остались и работы В.В.Кавельмахера, посвященные датировке церкви Преображения в Острове¹⁶, результатам раскопок у церкви «на Городище» в Коломне и в церкви Михаила Архангела в селе Синькове Раменского района, новейшим исследованиям Успенского собора Фиораванти и других храмов Московского кремля, ряду других памятников архитектуры. Архивы В.В.Кавельмахера ждут своих исследователей¹⁷.

Часть 2

БИБЛИОГРАФИЯ В. В. КАВЕЛЬМАХЕРА¹⁸

(электронные версии большинства научных трудов В.В.Кавельмахера

находятся на Интернет-сайте www.kawelmacher.ru)

Сергиев Посад, Звенигород:

1. В.В.Кавельмахер. Успенский собор Троице-Сергиевой лавры как аналог московского Успенского собора. В кн.: Материалы творческого отчета треста «Мособлстройреставрация». М., 1974. С. 47-54.

2. Е.Е.Гущина, В.В.Кавельмахер. О первоначальном облике трапезной палаты Троице-Сергиева монастыря. В кн.: Материалы творческого отчета треста «Мособлстройреставрация». М., 1979. С. 26-28.

3. В.В.Кавельмахер. О времени построения Пятницкой церкви на Подоле в г. Загорске. В кн.: Материалы творческого отчета треста «Мособлстройреставрация». М., 1979. С. 35-38.

4. В.В.Кавельмахер. О времени построения Пятницкой церкви на Подоле в г. Загорске. В кн.: Советская археология. № 2. М., 1982. С. 245-250.

5. В.В.Кавельмахер. Об окнах-розетках церкви Введения на Подоле в Загорске. В кн.: Реставрация и исследования памятников культуры. Вып. 2. М., 1982. С. 219-222.

6. В.В.Кавельмахер. Никоновская церковь Троице-Сергиева монастыря: автор и дата постройки. В кн.: Культура средневековой Москвы. XVII в. М., 1999. С. 40-95.

7. В.В.Кавельмахер. Заметки о происхождении «Звенигородского чина». В кн.: Древнерусское искусство. Сергий Радонежский и художественная культура Москвы XIV–XV вв. СПб, 1998. С. 196-216.

Борисоглебский собор в Старице:

8. В.В.Кавельмахер, М.Б.Чернышев. Керамический декор древнего Борисоглебского собора в Старице. В кн.: Научные чтения 1980–1981 гг. Государственного исторического музея. М., 1981. С. 66.

Коломна, Можайск, Волоколамск:

9. В.В.Кавельмахер, А.А.Молчанов. Новые исследования памятников раннемосковского зодчества в Волоколамске, Можайске и Коломне. В кн.: Материалы творческого отчета треста «Мособлстройреставрация». М., 1984. С. 73-79.

10. В.В.Кавельмахер, С.П.Орловский. Два архитектурных фрагмента из Успенского собора в Коломенском кремле (к вопросу о начале каменного строительства в Коломне). В кн.: Материалы творческого отчета треста «Мособлстройреставрация». М., 1984. С. 80-87.

Черленково:

11. В.В.Кавельмахер. Никольская церковь в селе Черленкове (неизвестная постройка «осифовских старцев» середины XVI в.). В кн.: Материалы творческого отчета треста «Мособлстройреставрация». М., 1984. С. 68-72.

12. В.В.Кавельмахер. Неизвестная постройка осифовских старцев середины XVI в. – Никольская церковь в селе Черленкове. В кн.: Памятники культуры. Новые открытия. 1987. М., 1988. С. 416-420.

Колокола, колокольни:

13. В.В.Кавельмахер. Некоторые вопросы изучения древнейших русских колоколен. В кн.: Вопросы теории и практики архитектуры и градостроительства. Межвузовский сборник. М., 1981. С. 154.

14. В.В.Кавельмахер. Способы колокольного звона и древнерусские колокольни. В кн.: Колокола: История и современность. М., 1985. С. 39-78.

15. В.В.Кавельмахер. Большие благовестники Москвы XVI–первой половины XVII века. В кн.: Колокола: История и современность. М., 1993. С. 75-118.

16. В.В.Кавельмахер, Т.Д.Панова. Остатки белокаменного храма XIV в. на Соборной площади Московского кремля. В кн.: Культура средневековой Москвы XIV–XVII вв. М., 1995. С. 66-83.

17. В.В.Кавельмахер, М.Б.Чернышев. Николай Иванович Оберакер – выдающийся немецкий литейщик, артиллерист и архитектор на русской службе в 1510-е–1530-е годы (к вопросу об авторе «трех стрельниц» Московского Кремля). В кн.: Кремли России. Материалы и исследования. Вып. 15. М., 2003. С. 117-124.

Иосифо-Волоколамский монастырь:

18. В.В.Кавельмахер. К строительной истории колокольни Иосифо-Волоколамского монастыря. В кн.: Архитектурный ансамбль Иосифо-Волоколамского монастыря. Проблемы изучения, реставрации и музеефикации. Материалы научно-практической конференции 1986 г. М., 1989. С. 11-15.

19. В.В.Кавельмахер. Фрагмент памятной плиты первой половины XVII в. из Иосифо-Волоколамского монастыря. В кн.: Памятники культуры. Новые открытия. 1988. М., 1989. С. 480-484.

20. В.В.Кавельмахер. Фрагмент памятной плиты первой половины XVII века из Иосифо-Волоколамского монастыря. В кн.: Архитектурный ансамбль Иосифо-Волоколамского монастыря. Проблемы изучения, реставрации и музеефикации. Материалы научно-практической конференции 1986 г. М., 1989. С.30-37.

Московский кремль:

21. В.В.Кавельмахер. Некоторые вопросы изучения архитектуры Благовещенского собора. В кн.: Уникальному памятнику русской культуры, Благовещенскому собору Московского Кремля 500 лет. Тезисы научной конференции. М., 1989. С. 30-33.

22. В.В.Кавельмахер. К вопросу о первоначальном облике Успенского собора Московского Кремля. В кн.: Архитектурное наследство. Вып. 38. М., 1995. С. 214-235.

23. В.В.Кавельмахер. О приделах Архангельского собора. В кн.: Архангельский собор Московского кремля. М., 2002. С. 123-160.

24. А.А.Суханова (статья написана под руководством В.В.Кавельмахера). Подклет Благовещенского собора Московского кремля по данным архитектурных и археологических исследований ХХ века. В кн.: Художественные памятники Московского кремля. Материалы и исследования. Вып. 16. М., 2003. С. 164-178.

Дьяково:

25. В.В.Кавельмахер. К истории постройки именинной церкви Ивана Грозного в селе Дьякове. М., 1990.

26. В.В.Кавельмахер. К истории постройки церкви Иоанна Предтечи в селе Дьякове. В кн.: Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1991 г. М., 1997. С. 339-351.

Юркино:

27. В.В.Кавельмахер. Церковь Рождества Христова в с. Юркино. В кн.: Информационный курьер МОСА (октябрь–декабрь). М., 1990. С. 19-21.

28. В.В.Кавельмахер. К вопросу о времени и обстоятельствах постройки церкви Рождества Христова в Юркине. В кн.: Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1995 г. М., 1996. С. 421-436.

Александровская слобода:

29. В.В.Кавельмахер. Памятники архитектуры древней Александровской слободы. В кн.: Информационный курьер МОСА (октябрь–декабрь). М., 1990.  С. 19-21.

30. В.В.Кавельмахер. Новые исследования Распятской колокольни Успенского монастыря в Александрове. В кн.: Реставрация и архитектурная археология. Новые материалы и исследования. М., 1991. С. 110-124.

31. В.В.Кавельмахер. Церковь Троицы на Государевом дворе древней Александровской слободы. В кн.: Александровская слобода. Материалы научно-практической конференции. Владимир, 1995. С. 30-40.

32. В.В.Кавельмахер. Памятники архитектуры древней Александровой слободы. Сборник статей. Владимир, 1995.

33. В.В.Кавельмахер. Памятники архитектуры древней Александровой слободы. В кн.: Проблемы изучения древнерусского зодчества (по материалам архитектурно-археологических чтений, посвященных памяти П.А.Раппопорта, 15–19 января 1990 г.). СПб, 1996, с. 153-156.

34. В.В.Кавельмахер. Бронзовые двери византийской работы из новгородского Софийского собора. Еще раз о происхождении Тверских врат. В кн.: Зубовские чтения. Вып. 1. Владимир, 2002. С. 58-77.

35. В.В.Кавельмахер. Государев двор в Александровой слободе. Опыт реконструкции. В кн.: Якоб Ульфельдт. Путешествие в Россию. М., 2002. С. 457-487.

Георгиевский собор в Юрьеве-Польском:

36. В.В.Кавельмахер. Краеугольный камень из лапидария Георгиевского собора в Юрьеве-Польском (к вопросу о так называемом Святославовом кресте). В кн.: Древнерусское искусство. Русь. Византия. Балканы. XIII век. СПб, 1997. С. 185-198.

Новодевичий монастырь:

37. В.В.Кавельмахер. Когда мог быть построен собор Смоленской Одигитрии Новодевичьего монастыря? В кн.: Новодевичий монастырь в русской культуре. Материалы научной конференции 1995 г. М., 1998. С. 154-177.

Китай-город:

38. В.В.Кавельмахер. Воскресенские ворота Китай-города по данным археологических раскопок 1988–1994 гг. В кн.: Культура средневековой Москвы. XVII век. М., 1999. С. 167–180.

Часть 3

НЕМНОГО О МОЕМ ОТЦЕ

(воспоминания о В.В.Кавельмахере)

 И прямо со страницы альманаха,                   

От новизны его первостатейной,                  

Сбегали в гроб ступеньками – без страха,     

Как в погребок за кружкой мозельвейна.        

Осип Мандельштам

Рассказ о моем отце Вольфганге Вольфганговиче Кавельмахере я начну от истоков ХХ века, точнее – от 18 декабря 1903 года, когда родилась моя бабушка, Елена Александровна Кавельмахер, урожденная Колобашкина.

Ее отец Александр Николаевич, был младшим сыном купца второй гильдии, наследство получил мизерное и, несмотря на потомственное почетное гражданство, работал клерком в банке. У него было несколько братьев и сестер, но все они исчезли в революцию.

Мать Елены Александровны, моя прабабушка Александра Васильевна была дочерью Василия Руднева, архимандрита Данилова монастыря. Насколько я понимаю, Руднев был типичным священником конца XIX века, то есть напоминал современные «новорусские» аналоги. До того, как занять пост даниловского архимандрита, Руднев был настоятелем церкви «Живоначальной Троицы» на Шаболовке, 25, и перестроил свой храм в «псевдорусском» стиле.

Жили Колобашкины на Первой Мещанской (проспекте Мира) в квартире из нескольких комнат. Сразу после революции их «уплотнили», но им повезло – жили они небогато, «излишек» жилплощади был небольшим, и на него вселились не посторонние, а их бывшая домработница.

Александр Васильевич Колобашкин умер в 1924 году, еще в двадцатом заболев от постоянного недоедания. Голод грозил каждому, и спасение было одно – паек. Уже в 1919 году бабушка, только-только окончив гимназию (уже называвшуюся «единой трудовой школой»), была вынуждена устроиться в Госбанк машинисткой.

В середине двадцатых она познакомилась с моим дедом – Вольфгангом Альфредовичем Кавельмахером (1901–1988), немцем, сыном управляющего ликеро-водочного завода Штриттера (не знаю, как этот завод называется сейчас). Мой прадед, Альфред Федорович Кавельмахер, управлял заводом, а прабабушка, Эльза Эмильевна, управляла немалой семьей: у деда были и братья – Фридрих, Курт и Эдгар, и сестры – Зигрид и Эльза.

Когда умер Альфред Федорович, своей ли смертью – неизвестно, в это время семья моего отца была на Воркуте. Эльза Эмильевна умерла (вроде бы «благополучно», то есть от старости) в конце сороковых годов. Фридрих оказался в Красной Армии и исчез в начале двадцатых, Курт работал на КВЖД и исчез в тридцать восьмом. Впрочем, потом стало известно, что он погиб в Котласских лагерях. Эдгар умер от туберкулеза то ли в тюрьме, то ли в Соловках около 1930 года.

Тети моего отца, Зигрид и Эльза, дожили до конца семидесятых. О них больше не знаю ничего, так как, по версии бабушки Елены Александровны, в 1937 году они «отреклись» (якобы написав в НКВД соответствующее заявление) и от брата Вольфганга, и от его семьи. Впрочем, скорее всего, никакого «официального отречения» не было, а просто побоялись продолжать общение.

Судьба страны в зеркале одной семьи…

В двадцатые годы Вольфганг Альфредович «вечно» учился в Тимирязевской академии. Высшего образования он в итоге так и не получил. Но зато был импозантен внешне – высокого роста, худощавый, голубоглазый, русоволосый. Неудивительно, что им увлеклась машинистка из Госбанка и они в 1925 году поженились.

Как они жили – не знаю. Думаю, была стандартная «клерковская» семья – дед где-то работал, а у Елены Александровны было редчайшее по тем временам достоинство – собственная жилплощадь.

22 января 1933 года у них родился сын. Назвали его в честь отца – Вольфом, то есть Вольфгангом Вольфганговичем. Кто мог подумать, сколько мытарств ждало человека с такими «Ф.И.О.» в самом недалеком будущем! И бабушка, Елена Александровна Колобашкина, взяла немецкую фамилию мужа и носила ее всю жизнь.

В 1933 году в Германии пришел к власти Гитлер, в 1934 году в СССР убили Кирова. Деда – немца, то есть «ненадежный элемент», – посадили практически сразу. 58-я статья, «литера КРД» («контрреволюционная деятельность»). Дали ему обычный для 1934 года срок – пять лет. «Десятку» тогда еще давали редко.

Бабушка осталась работать в Госбанке. Ее не уволили – это был 1934, а не 1937 год, к тому же она была тихой беспартийной машинисткой, и не секретаршей какого-нибудь начальника, а сотрудником машбюро. Ниже некуда.

От деда она не отказалась (в смысле одностороннего развода), хотя ей это многие советовали. Впрочем, она была абсолютно права: в НКВД, если надо было выполнять разнарядку на «жен врагов народа», на такие разводы никакого внимания не обращали.

В 1935 году для бабушки прозвучал «второй звонок» – ее арестовали. Правда, всего на один день. В то время у людей отбирали золото – оно было очень нужно стране, а «несознательные граждане» добровольно сдавать его не спешили.

История скорее анекдотичная, но уже достаточно страшная. У Александры Васильевны, матери Елены Александровны, были какие-то странности, выражавшиеся в мелочах. Одной из таких мелочей было то, что она собирала цветные стекляшки, складывала их в железную банку от «ландринок» и прятала. Соседи увидели, как она что-то прячет, и «стукнули» в НКВД.

Бабушку арестовали, привезли в тюрьму, и следователь ее повел в какой-то небольшой зал типа театрального. Ее вывели на сцену, в зале сидели какие-то люди и улюлюкали, а следователь угрожал разрезать ее годовалого сына (т.е. моего отца) на куски, если она не выдаст золото. Прямо «шоу» (интересно, что нечто подобное описывал Михаил Булгаков в романе «Мастер и Маргарита»).

Бабушка только рыдала, а золото, естественно, не выдала ввиду его отсутствия. Ее отвели в камеру и велели подумать, а потом внезапно выпустили. Оказалось, что в это время в квартире был обыск, Александра Васильевна показала коробку от «ландринок», следователь страшно матерился, и все кончилось, как в сказке.

И сидела Елена Александровна в машбюро, и печатала, пока не прозвенел «третий звонок». Это было начало августа 1937 года, когда бабушке пришла повестка о том, что к ней, как к «жене врага народа», применена «бессрочная административная ссылка» в город Березов. Одновременно семья уведомлялась о выселении из квартиры. Это означало, что приходилось брать с собой пожилую мать и четырехлетнего сына.

Впрочем, другого выхода все равно не было. Гораздо позже, в 1956 году, моя прабабушка Александра Васильевна неожиданно получила справку о реабилитации вместе с Еленой Александровной. Все были удивлены, но выяснилось, что прабабушке тоже дали «вечную ссылку», только повестка в 1937 году почему-то не дошла.

Вещи отправили по железной дороге «малой скоростью» (их получили больше года спустя). Сами, естественно, тоже ехали поездом. По рассказам отца, его первые детские воспоминания, буквально потрясшие его, – увиденные из окна вагона храмы Троице-Сергиева. Возможно, именно это в будущем и определило его профессию, но до этого было еще далеко.

Приехав в Березов, бабушка узнала, что ссыльных чересчур много, и всех отправляют пароходами по Оби на север, в Салехард (бывший Обдорск) – город около устья этой реки.

Сейчас Салехард – центр Ямало-Ненецкого округа, туда ходят поезда, плавают корабли Северным морским путем, вывозят лес, в округе добывают нефть. Тогда же вокруг Салехарда нефть еще не нашли, и даже лесоповалов почти не было – слишком далеко было возить бревна: «Севморпуть» еще не освоили, железную дорогу не построили, а вверх по течению Оби лес не сплавишь. Город был настолько тихим и заштатным, что и городком назвать было трудно.

Наступила страшная зима 1937–1938 годов. Бабушку на работу никуда не брали – ссыльная, еще и с немецкой фамилией. Заключенные погибали от непосильного труда, но их хотя бы формально обязаны были как-то кормить. Со ссыльными получалось наоборот: не нашел работу – так умирай от голода, никто о тебе даже формально заботиться не обязан. А что за работа могла быть в Салехарде?

Жили в бараке, потом в землянке – там хотя бы температура была плюсовой. Четырехлетний отец тяжело заболел от холода и недоедания, выжил чудом – бабушка не отдала его на верную смерть в переполненную, ледяную больницу и выходила сама. В это время Елена Александровна с Александрой Васильевной кое-как зарабатывали… пилкой дров.

В итоге, как ни парадоксально, спасла церковная метрика бабушки, где было сказано, что ее фамилия Колобашкина и что она «крещена в православие». Елена Александровна с этим «нетипичным» документом пошла в местное управление НКВД, и начальник, увидев, что она не немка, а русская, взял ее на работу машинисткой. Бумаг было море, а умение печатать было тогда большой редкостью. К тому же колоссальный поток ссыльных 1937–1938 годов прошел, и квалифицированные кадры в Салехард больше не поступали.

Наступил 1940 год. Дедушка Вольфганг Альфредович освободился из лагеря и получил «вечную ссылку» на Воркуте. Центр Печорского угольного бассейна Коми АССР – тоже, как говорится, не Сочи, хотя и несколько ближе к Европе, чем Салехард. Но все-таки на Воркуте добывали уголь, и там ссыльным было легче.

Бабушка, использовав появившиеся за время работы в управлении НКВД «полезные знакомства», смогла изменить место ссылки с Салехарда на Воркуту. Дед нанял (за вечную российскую валюту – водку) несколько ненецких саней с оленями и летом 1940 года перевез семью через Северный Урал. Как ни странно, такое путешествие было не особо сложным, во всяком случае, куда проще и дешевле, чем вверх по Оби на пароходе, а потом со множеством пересадок по железной дороге. Тогда железнодорожная ветка Воркута – Салехард еще не была построена.

На Воркуте Кавельмахеры поселились в поселке Рудник (ударение традиционно ставится на первом слоге). Собственно, селиться было больше негде – на самом деле это не поселок, а старейший (тогда и единственный) городской район. По информации, полученной в середине восьмидесятых, сохранился даже деревянный двухэтажный дом, где жил мой отец. Впрочем, домом его назвать трудно – по современным меркам это обычный барак, так что, возможно, в «строительный бум» девяностых его все-таки снесли.

А при Сталине город был весь окружен лагерями, каждая шахта (действующих было около двадцати пяти) была «ОЛП» («отдельным лагерным пунктом»), и получилось, что весь город стал одной большой зоной. Поезда привозили в «Воркутлаг» зэков, а увозили уголь.

Елена Александровна без особых проблем устроилась машинисткой в адмчасть шахты «Рудник», то есть в систему НКВД. А это даже для ссыльной означало неплохие пайки, ребенку – детский сад, семье – две комнаты в отапливаемом бараке. Впрочем, в землянке пожить пришлось, но недолго – пару месяцев после приезда.

Дед работал геологом в Геологоразведочном управлении, и все было «хорошо». Но началась война.

Осенью 1941 года Вольфганга Альфредовича – немца – «в административном порядке» (т.е. не только без суда или хотя бы «Особого совещания», но и без следствия) отправили на лесоповал в ту же Коми АССР, только немного южнее – вокруг Воркуты была тундра.

Бабушка чуть снова не стала «княгиней Трубецкой поневоле» – ей, как жене немца, в 1941 году тоже было предписано покинуть Воркуту и отправиться на лесоповал. И если Вольфганг Альфредович отличался железным здоровьем и смог пережить лесозаготовительные лагеря (он умер в Москве в 1988 году), то для Елены Александровны с восьмилетним сыном и шестидесятидвухлетней матерью это означало верную смерть.

Отец рассказывал, что они уже собирали вещи и он сжег свой игрушечный самолетик, потому что он не влезал в чемодан. Можно себе представить психологическую атмосферу по той мелкой детали, что восьмилетний ребенок игрушку именно сжег.

Но семью спасли те же церковные метрики, с которыми бабушка, опять же, пошла к начальнику местного НКВД. Тот «православную» Колобашкину оставил на Воркуте, и даже работу в адмчасти она в итоге не потеряла. После войны еще и «выслужилась» до заведующей машбюро…

Насчет православия я не зря взял в кавычки – бабушка абсолютно не веровала и ни разу на моей памяти не ходила в церковь. Наверное, это можно было бы объяснить тем, что ее первый муж принадлежал к лютеранской конфессии, второй – к иудейской, и при этом оба были абсолютными атеистами. Но и прабабушка Александра Васильевна никогда не ходила в церковь, хотя и была дочерью архимандрита Руднева. Атеистом на всю жизнь остался и мой отец.

Но вернемся к Воркуте. В сороковые–пятидесятые годы там жили тяжело и голодно, но массами, как на Колыме, не умирали. Впрочем, из этого «правила» было одно исключение – страшной зимой 1941–1942 годов заключенные умирали массами. За городом было вырыто несколько рвов, и туда свозили на санях штабеля трупов.

Отец мне рассказывал, что он как-то встретил такие сани, а возчику стало плохо от голода, и он попросил девятилетнего мальчишку помочь довести лошадь до рвов. Отец помог. Все трупы, естественно, были раздеты, и никаких бирок на ногах не было – сваливали в братскую могилу, и все. Никто эти трупы не собирался потом выкапывать и идентифицировать, так что известный стереотип относительно бирок весьма сомнителен.

Отец говорил, что возчик его попросил помочь и сгрузить эти трупы, но он настолько устал по дороге в гору, что отказался. Никакого страха в отношении трупов у девятилетнего ребенка уже не было, и просьба возчика о помощи была вполне в порядке вещей. Мы сейчас можем сколько угодно ахать и охать по поводу вредного воздействия на детскую психику горы голых мороженых тел, но это были воркутинские будни. Трупы возили, ничем их не укрыв сверху.

И не только трупы и не только в 1942 году. В течение всех сороковых годов посреди города зэков и били прикладами, и стреляли – как в воздух, так и «на поражение». Периодически проходили повальные обыски, в том числе и у ссыльных. По местному радио (через громкоговорители) постоянно сообщали, кому сколько суток карцера дали и за какую провинность. До войны часто бывали сообщения и о расстрелах, но потом их стало меньше – «рабсилу» стали экономить.

А в зиму 1941–1942 годов голод был незабываемым. Это был единственный год, когда и отец, и бабушка от голода плакали – так это было мучительно. Для поддержания жизни пайки хватало, но субъективно эти скупые граммы пресного и склизкого хлеба ощущались лишь как «растравливающий» фактор.

Столь жестоко страдали от голода женщина-машинистка (с малоподвижной работой) и маленький ребенок, а каково было зэкам вкалывать в забое на гораздо меньшей пайке? Вот и гибли тысячами.

Летом на Воркуте голод был не настолько страшен, так как можно было ходить в тундру ставить силки на куропаток, чем большинство «бесконвойных» и промышляло. Да и в последующие годы продуктов не хватало, так что отец с детства постоянно охотился. И яйца собирал.

Стало легче в 1943 году, когда на Урале заработала эвакуированная промышленность и ей понадобился уголь, а Печорский угольный бассейн после потери Донбасса остался единственным в стране. Тогда и снабжение существенно улучшилось, и появилась американская «ленд-лизовская» тушенка.

С фронта на Воркуту иногда привозили бушлаты для зэков. Пробитые пулями, залитые кровью… «Гувернер» отца, писатель, герой войны в Испании, «бесконвойный» заключенный Алексей Владимирович Эйснер, получив такой бушлат с бурым пятном крови на спине, рассказывал ребенку, куда попала пуля, как вытекает кровь при том или ином попадании, и все это было вполне в порядке вещей.

Эйснер, кстати, был великолепным «гувернером», да и школа, где учился отец, была неплохой – в ней преподавали ссыльные и зэки, то есть цвет российской интеллигенции. Даже директором была весьма культурная еврейская дама с «вечной ссылкой» – парадокс сталинской системы, которая загнала в лагеря умнейших людей. И, несмотря на обилие детей НКВД-шников, атмосфера в школе была такой, что за десять лет отец запомнил только одну (!) драку двух старшеклассников, причем не просто так, а из-за девушки.

В конечном итоге это принесло свои плоды в плане образования отца. Но в войну из-за постоянной необходимости, а потом и привычки, охотиться далеко в тундре (бывало, уходил на несколько дней) он стал весьма слабым учеником. Его «поднял на ноги» только Моисей Наумович Авербах, второй муж бабушки, в будущем ставший моим «настоящим» дедом.

Моисей Наумович родился 30 декабря 1906 года в Москве. Он был сыном преуспевающего еврейского коммерсанта, купца первой гильдии – «нетитулованным» евреям до революции не разрешалось жить вне «черты расселения».

Дед закончил некую Коммерческую академию, до революции весьма элитную по купеческим меркам. Прекрасное образование он получил и дальше, закончив престижный по тем временам «Институт народного хозяйства имени Плеханова». По профессии он стал горным инженером и в 1933–1934 годах строил Московский метрополитен.

В это время выпускники студенческой группы, в которой учился Моисей Наумович, решили создать некую «общественную кассу» для взаимопомощи нуждающимся однокашникам. Вскоре какой-то «доброжелатель» сообщил в НКВД, что деньги собираются на нужды троцкистского движения.

Первый срок деда, несмотря на «литеру КРТД» («контрреволюционная троцкистская деятельность», гораздо хуже, чем просто «КРД»), был даже и не срок – три года ссылки в Туле. В этом городе дед три года благополучно проработал в некой строительной конторе. Женился он еще в Москве, а в «тульские» времена у него родился сын Юрий. Но пообщаться с сыном Моисей Наумович практически не успел – закончилась ссылка, и он вернулся в Москву, где его немедленно посадили. Для бывших ссыльных это происходило автоматически – на дворе был 1937 год.

Моисей Наумович просидел под следствием больше двух лет, попал под печально известное разрешение «физического воздействия», его били и сломали палец, который сросся криво (шину непрофессионально наложили в камере). Дали ему восемь лет, и он, побывав в нескольких лесоповальных лагерях Коми АССР, в 1943 году попал на Воркуту. Стране был нужен уголь, и горного инженера не могли не использовать по назначению.

Дед стал начальником вентиляции 40-й шахты и на этом посту проработал много лет. Звучит гладко – «проработал», но на самом деле Моисея Наумовича, когда у него закончился срок, «судили» еще два раза. Но и под новым следствием, и получив очередные сроки, а потом очередную «вечную ссылку», он оставался «бесконвойным» начальником вентиляции шахты.

Справедливости ради отметим, что «бесконвойных» заключенных на Воркуте было множество – весь город был одной огромной зоной, вокруг – «зеленый прокурор», то есть бескрайняя тундра, и бежать все равно было некуда. Даже для многих зэков-шахтеров передвижение по городу было относительно свободным, а для специалистов и подавно.

От начальника вентиляции зависели сотни жизней – и забойщиков, и обслуживающего персонала, и «вооруженной охраны» (от НКВД-шников иногда тоже требовалось спускаться в шахту). Примечательно, что Моисей Наумович остался начальником вентиляции и после реабилитации, а в 1961 году, после выхода деда на пенсию, его преемник оказался настолько некомпетентен, что в шахте взорвался метан, и погибло несколько десятков человек.

В сталинское время гибель людей для НКВД-шного начальства сама по себе значила немного, но ЧП на угольной шахте означало срыв плана и возможное разжалование, так что, видимо, дополнительные политические «лагерные» дела в отношении Авербаха преследовали единственную цель – крепче привязать незаменимого специалиста.

Свою незаменимость дед не стеснялся использовать, но очень специфически – спасал людей. В буквальном смысле. Это были и евреи, и просто интеллигентные люди, для которых работа в забое означала либо верную смерть, либо инвалидность.

Скольких всего он спас – не знаю. Лично помню пять–шесть человек, а понаслышке – еще нескольких. Например, профессора Иликона Георгиевича Лейкина (в будущем известного неофициального аналитика советского строя, писавшего под псевдонимом Зимин) дед поставил «табакотрусом» – следить, чтобы в забой не проносили табак. Это входило в компетенцию начальника вентиляции – а ну как кто-нибудь в шахте закурит и взорвется метан?

После войны Моисей Наумович Авербах женился на Елене Александровне Кавельмахер, моей бабушке, которая незадолго до того разошлась с Вольфгангом Альфредовичем. Весьма, как говорится, «положительный» Моисей Наумович стал крайне серьезно относиться к своим обязанностям главы семьи.

Мой отец учился в школе достаточно плохо, к тому же ему было тринадцать лет – так называемый «переходный возраст». Дед, несмотря на естественное сопротивление ребенка (кто же любит въехавшего в квартиру отчима и не ревнует к нему мать?), немедленно взялся за его «дисциплинирование». В итоге отец получил самое блестящее образование, которое только можно было себе представить в то время.

И бабушка Елена Александровна, пообщавшись с воркутинским «коллективом» и с Моисеем Наумовичем, стала живо интересоваться искусством и литературой. И, наконец, стала антисталинисткой. До этого она, хотя интуитивно Сталина и недолюбливала, но в репрессиях ни в коем случае не винила, просто, как и миллионы других, считала, что только с ней и еще с несколькими произошла трагическая ошибка…

Мой отец Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина не любил с детства. Вольфганг Вольфгангович и в комсомоле не был – детей ссыльных туда не особо звали, и он как-то обошелся.

В 1950 году он окончил школу. Институтов в Коми АССР не было, и встал вопрос: что делать дальше? Оставаться на Воркуте означало ждать посадки: все «уголовные дела» его родителей были у местного НКВД, и оно не преминуло бы привязать к себе лишнюю бесплатную трудовую единицу. Надо было поступать в высшее учебное заведение, и все решили, что это должна быть Москва. Главное было – выехать с Воркуты, а там уже неважно, куда, да и в большом городе было проще «затеряться».

Впрочем, на «семейном совете» было решено, что на случай будущего ареста Вольфганг Вольфгангович должен поступать в строительный или архитектурный вуз – в лагерях профессиональному строителю было легче выжить.

Как отец получил паспорт и вырвался из Коми АССР – об этом можно было бы написать детективный роман. Сталин-то был еще жив.

Были «подняты» все связи и Моисея Наумовича, и бабушки, и в итоге Вольфганг Вольфгангович Кавельмахер собирался в Москву с чистой характеристикой и чистым паспортом, то есть нигде не было указано, что отец и мать – ссыльные. Это был шанс, но оставался сам факт жизни на Воркуте. Все знали, что это такое. А кроме вступительных экзаменов, во всех институтах тогда было «собеседование» – фильтр для отсеивания «неблагонадежных».

И вот тут вспомнили, что Елена Александровна работает в лагерной адмчасти, то есть в системе НКВД! И она получила для Вольфганга именно такую справку, в которой было сказано, что его мать работает в этой системе.

Откровенная казуистика, все заключенные тоже «работали» в системе НКВД, но эта справка спасла отца при поступлении в Московский инженерно-строительный институт. На собеседовании он ее предъявил, и вопросов больше не было. А через год отец перевелся в Архитектурный.

Как трудно было отцу в Москве на первых порах! Жил он сначала у гимназической подруги бабушки, причем семейная легенда гласила, что он, приехав, два часа стоял под дверью, ибо стеснялся позвонить. Да и каково было юноше, всю жизнь прожившему среди северных лагерных зон, оказаться в огромном городе со столичными правилами и нравами?

Кстати, отец всю жизнь (даже находясь «на постоянном месте жительства» в Германии) ел только черный хлеб, потому что привык к нему с детства. А вот ни бабушка, ни дедушка черный хлеб не ели – как выражалась Елена Александровна, «наелись». Вот такие психологические парадоксы.

После реабилитации в 1956 году Моисей Наумович и Елена Александровна доработали на Воркуте до пенсии, за это время выхлопотав себе двухкомнатную квартиру в Москве, на Калужской заставе. В столицу они в итоге переехали только в 1961 году, но до этого, еще на Воркуте, у них появился полный трудовой стаж и, соответственно, большие северные надбавки. Они высылали отцу достаточно приличные суммы, на которые он покупал книги, а стипендию платил за снимаемую комнату.

«Пенсионерскую» жизнь в Москве ни дед, ни бабушка вести не стали. Закалившись в борьбе с НКВД, Моисей Наумович Авербах оказался неплохо подкован юридически и это использовал. После двадцати лет лагерей он никого и ничего не боялся и, числясь в какой-то «комиссии народного контроля», фактически подрабатывал адвокатом.

А еще Моисей Наумович писал (еще с воркутинских времен) большой автобиографический роман. Стиль и язык у него были неплохими, спокойно-реалистичными, но, по моему мнению, ему не хватало умения вовремя останавливаться. Роман охватывал времена сталинского террора, назывался «К вящей славе Господней» и составлял более девятисот машинописных страниц (бабушка их многократно перепечатывала, что само по себе было героизмом). Все попытки опубликовать хотя бы первую часть романа во время хрущевской «оттепели» 1956–64 годов натыкались на вежливые отказы редакций. Впрочем, в этих отказах политическая конъюнктура тоже играла роль – и Гроссмана, и Солженицына публиковали выборочно, потом и «оттепель» кончилась, а роман Моисея Наумовича был «лагерным» и антисталинским.

Недавно я сделал для отца Интернет-сайт (www.kawelmacher.ru). На этом сайте есть и раздел, посвященный моему деду. Туда же я выложил и отсканированный мною роман. Кто захочет, до конца дочитает…

Параллельно с романом, в последние годы жизни на Воркуте, дед написал несколько очень неплохих рассказов, опубликованных после его смерти (уже в «перестройку») в местной газете. Они тоже есть на сайте.

А бабушка, профессиональная машинистка (при этом интеллигентнейший и образованнейший человек) печатала историку Рою Медведеву, профессору Иликону Лейкину (Зимину), Варламу Шаламову, Василию Гроссману и многим другим.

Завершая рассказ о родителях отца, скажу, что Моисей Наумович умер в 1982 году, а Елена Александровна – в 1992-м.

В 1959 году отец женился на Инне Михайловне Заграевской, моей матери. 20 августа 1964 года у них родился сын, то есть автор этих воспоминаний. Сначала наша семья жила в однокомнатной квартире на Ломоносовском проспекте, а в 1970 году мы переехали в двухкомнатную квартиру в высотном доме на Ленинградском шоссе, недалеко от Речного Вокзала. Тесть и теща Вольфганга Вольфганговича жили в том же доме этажом ниже, и большую часть времени я проводил там: и отец, и мать (поэт и драматург, а до 1978 года – доцент химии) уходили из дома рано утром и возвращались поздно вечером.

Конечно, нельзя сказать, что моим родителям было «не до ребенка», но людьми они были крайне занятыми. Впрочем, некаждодневность общения имела и свои плюсы: я прекрасно помню и все разговоры с отцом и матерью, и все то, чему они меня учили – и в плане психологическом, и в плане профессиональном (речь идет о литературе, живописи и истории архитектуры, так как химию моя мать ненавидела и бросила ее немедленно по выслуживании «пенсионного стажа»).

 Вольфганг Вольфгангович, окончив в 1957 году Архитектурный институт, устроился в «Республиканскую научно-производственную реставрационную мастерскую», причем не архитектором, а белокаменщиком – возможно, по младости лет польстился на большие заработки. Очень скоро (в течение пары-тройки месяцев) он получил пятый разряд из шести возможных, и это приносило немалые деньги. Много десятилетий спустя отец вспоминал, что никогда потом столько не зарабатывал.

А тесал он белый камень для Кадашей – тогда как раз шла реставрация Воскресенской церкви под руководством Галины Владимировны Алферовой. Помню эпизод, весьма полно характеризующий Вольфганга Вольфганговича: когда Алферова в книге о реставрации храма, перечисляя свою «команду», назвала отца архитектором, он устроил скандал (!), что на самом деле он был рабочим. И это при том, что у него уже был институтский диплом, то есть формальное право называться архитектором он имел.

А во всех экземплярах книги Алферовой, хранившихся у нас дома, было зачеркнуто «архитектор В.В.Кавельмахер» и подписано: «Это неправда! Я был белокаменщиком». Не знаю, может ли порядочность быть гипертрофированной, но если да, то отец – как раз такой случай.

И стоит ли говорить, как раздражал Вольфганг Вольфгангович свое советское начальство резкими «диссидентскими» высказываниями и демонстративным пренебрежением всяческими политинформациями, профсоюзными собраниями и прочей советской ерундой? Неудивительно, что из любой мало-мальски престижной конторы его быстро «просили». Насколько я понимаю, и с Алферовой у него отношения оказались безнадежно испорченными – она-то, когда назвала его в книге архитектором, хотела как лучше…

Сменив пару «архитектурных» мест работы и нигде надолго не задержавшись, отец поступил в аспирантуру Института истории искусств по специальности «литературоведение» и стал готовить диссертацию о Блоке.

В принципе, ничего удивительного в такой смене профессии нет. Даже в начале  семидесятых годов отец относился к своей реставрационной работе как к некой рутине, а его подлинной любовью была поэзия. Когда его «захватила» история архитектуры, ему было уже за сорок.

А в середине шестидесятых с диссертацией получилось вполне в духе Вольфганга Вольфганговича: он ее полностью написал, и оставалось только обязательное «марксистско-ленинское» вступление. На нем-то он и «сломался», и отказался от защиты. Еще один «штрих к портрету».

Пару лет после аспирантуры отец проработал инженером в институте… «Центрогипрошахт». И только в конце шестидесятых он, наконец, «зацепился» за должность архитектора в незадолго до того созданном тресте «Мособлстройреставрация». Работа была с объектами по всей Московской области, уезжать из дома приходилось рано утром, возвращаться – поздно вечером, но это для отца оказалось куда более привлекательным, чем «протирание штанов» в конторе.

Трест «Мособлстройреставрация» вряд ли можно было называть «захудалым» – даже по советским меркам это была достаточно масштабная контора, ведущая реставрационные работы по многим десяткам, если не сотням памятников архитектуры. Приоритет всегда отдавался «физическому» восстановлению памятников (начальство треста любило напоминать архитекторам, что они – «придатки производства»), но параллельно в минимально необходимом (а по современным понятиям – весьма значительном) объеме велись и исследовательские работы.

Впрочем, несмотря на «производственные приоритеты», по непонятным причинам трест никогда не выполнял советский «план». Соответственно, сотрудникам не платились премии. У отца был оклад 160 рублей (лет пятнадцать спустя, когда отец стал «завотделом», оклад дошел до двухсот – опять же, безо всяких премий). А исключительная порядочность не позволяла ему «входить в долю» с вороватыми строителями-подрядчиками.

Супруга – доцент химии – получала 320 рублей, да и мои дедушки с бабушками имели вполне солидные 120-рублевые пенсии, то есть отец был периодически попрекаем за «безденежность». А когда Инна Михайловна в 1978 году бросила химию, возникла обратная ситуация: на 180-рублевый заработок Вольфганга Вольфганговича стали жить трое – отец, мать и я.

Словом, сначала Вольфганг Вольфгангович получал меньше всех в семье, а потом стал получать больше всех, но все равно очень мало. Возможно, именно это (конечно, в сочетании с приобретенным на Воркуте аскетизмом) определило его абсолютное «бессребренничество». Показательный пример: с тех пор, как сын вырос, стал самостоятельно зарабатывать и сравнялся с отцом в габаритах (это произошло в середине 1980-х), у отца не появилось ни одной новой вещи. Весь мой «секонд хенд» (одежда, обувь, портфели, фотоаппараты и пр.) переходил в порядке «обратного наследства».

Чем питался Вольфганг Вольфгангович – вспомнить очень легко. Бульон из говяжьих костей, черный хлеб и чай с сахаром, летом иногда яблоки – вот вся его еда на протяжении и шестидесятых, и семидесятых, и восьмидесятых годов. Как ему с его весьма солидной комплекцией удавалось при таком рационе не только «таскать ноги», но еще и обладать огромной физической силой, – можно только гадать.

И ведь речь о бульоне из костей шла только по вечерам! Утром (а вставал отец всегда в шесть утра, так как у него не было будильника, а по радио в это время громко играли гимн) – чай, кусок хлеба, и на вокзал. Час–два в электричке, полчаса–час на автобусе, полчаса–час пешком – и реставратор на объекте. Днем – тяжелый физический труд (в условиях вечной нехватки «рабсилы» архитекторы-реставраторы сами и пробивали шурфы, и раскапывали фундаменты, и клали кирпич), на обед – буханка хлеба с водой (иногда с «сивухой-бормотухой» – чудовищным советским портвейном), вечером – обратная дорога, столь длинная, что если даже что-то днем пили, то до дома успевали полностью протрезветь. Во всяком случае, несмотря на многочисленные воспоминания и самого отца, и его коллег о постоянных «возлияниях» на объектах, я отца не видел пьяным ни разу в жизни.

Вольфганг Вольфгангович даже рассказывал, что иногда его после раскопок не хотели пускать в метро – грязный, оборванный, еще и «поддатый»… Выручало ярко-красное трестовское удостоверение с солидно выглядевшей должностью – «старший архитектор», «зам. нач. отдела», «нач. отдела».

Именно такой «трудовой путь» отец прошел в тресте «Мособлстройреставрация» за двадцать лет работы в нем. И только в конце семидесятых–начале восьмидесятых годов он из производственника-реставратора стал превращаться в историка древнерусской архитектуры.

К чертежам архитектурных деталей и реконструкций храмов, которыми был заполнен наш дом, прибавились горы рукописей: все выходные дни отец безвылазно сидел дома и писал. Как ни парадоксально, несмотря на легкий, «летящий» литературный стиль (особенно это заметно в эпистолярном жанре), отец писал очень тяжело. Горы «полевых заметок» и фотографий, один–два невообразимо исчерканных черновика, два–три «чистовика» с многочисленными правками – так создавалась любая из отцовских статей. Даже личные письма он сначала писал начерно, а потом правил и перепечатывал.

Огромной психологической нагрузкой для Вольфганга Вольфганговича были научные доклады. Во-первых, он всегда испытывал неловкость при публичных выступлениях (возможно, негативную роль играли «воркутинские» комплексы). А во-вторых, ему – «производственнику» – облеченные научными чинами и учеными званиями Лев Артурович Давид, Борис Львович Альтшуллер и Сергей Сергеевич Подъяпольский постоянно давали понять, что он – историк архитектуры «второго сорта», и если его вообще терпят на конференциях, то только из уважения к его практическому опыту реставратора. И, по всей видимости, любое его историко-архитектурное открытие воспринималось ими с удивлением, переходящим в раздражение.

А уж ожидать «сглаживания острых углов» со стороны Вольфганга Вольфганговича, всю жизнь «резавшего правду», и вовсе не приходилось. В итоге из всех историков архитектуры его поколения дружеские (и то не вполне) отношения у отца сложились только с Всеволодом Петровичем Выголовым.

Конечно, ни в коем случае нельзя забывать о том, что к отцу очень тепло относился Петр Дмитриевич Барановский. К примеру, отец рассказывал, что, когда он был прикомандированным к Барановскому молодым специалистом, Петр Дмитриевич привязывал его к стулу. Отец якобы часто выходил прогуляться, подышать воздухом, а Барановский хотел, чтобы он сидел и чертил, и однажды неожиданно взял толстую веревку, довольно крепко обвязал отца вокруг пояса и привязал к стулу, и тот чертил привязанным, пока Петр Дмитриевич не решил, что научил молодого специалиста усидчивости.

Конечно, привязывание к стулу сильно похоже на легенду (хотя эксцентричность Петра Дмитриевича хорошо известна). Но и безо всяких легенд ясно, что Барановский в свое время фактически стал учителем отца и передал ему множество «профессиональных секретов».

Но в конце 1970-х–начале 1980-х Петр Дмитриевич уже был очень стар, и, как ни прискорбно это констатировать, с ним мало кто считался.

Соответственно, почти ни один доклад Вольфганга Вольфганговича не прошел гладко, ни одно его научное открытие не было принято без «боя». Лично помню, как отец на докладе о Борисоглебском соборе в Старице дискутировал с весьма агрессивным и весьма «подпитым» Давидом. Диспут сразу же перешел на уровень взаимных личных выпадов в адрес реставрационного профессионализма обоих оппонентов.

Конечно, отец ни от Давида, ни от Альтшуллера, ни от Подъяпольского, ни от какого-либо министерского или партийного начальства не зависел. И все же, конечно, ему было непросто работать в качестве историка архитектуры, постоянно преодолевая последствия негласно принятого решения «не пускать Кавельмахера в науку».

Неудивительно, что за всю жизнь отец не «удостоился» никаких ученых званий и степеней. Его единственной государственной наградой была медаль «Ветеран труда», которую выдали в 1986 году по представлению треста «Мособлстройреставрация» (отец в шутку называл эту медаль «Станиславом третьей степени»).

А в начале девяностых отец получил весьма почетное, но уже абсолютно ненужное ему удостоверение «реставратора высшей категории» – по представлению того же, к тому времени уже почти распавшегося, треста. В «Мособлстройреставрации» отца искренне любили, несмотря на все его «острые углы». Макс Борисович Чернышев, Станислав Петрович Орловский, Николай Дмитриевич Недович, Аркадий Анатольевич Молчанов, ныне покойный Николай Николаевич Свешников, – этих коллег отца я помню с детства. И какие бы реорганизации с трестом ни происходили, чем бы он ни занимался, я не буду поминать его неудобопроизносимое название иначе, чем добрым словом.

Не могу не вспомнить поздравление моего отца коллегами по тресту в связи с его 50-летием в 1983 году. Называлось оно «отрывками из воспоминаний гражданки Пятницкой, уроженки Сергиева Посада, ныне г. Загорск» (естественно, имелась в виду Пятницкая церковь на Подоле).

Я вся дрожу, я меркну, словно тень,

Как только вспоминаю, как когда-то

Ко мне почти что каждый божий день

Ходил разбойник этот бородатый.

Ох, как он пылко на меня глядел,

И на какие выходки решался!

На месте ни минуты не сидел:

Все под Подол забраться покушался!

И вот в один прекрасный день забрался,

И что-то интересное нашел,

И мигом слух до Балдина дошел,

Что тот во мне все время ошибался…

Как Балдин, бедный, это пережил?

Ведь он ко мне неравнодушен был!

А наш герой мгновенно охладел,

И в тот же миг исчез без промедленья,

Исчез тотчас, как только углядел

Другой объект для пылкого томленья…

Он обо мне ничуть не горевал,

Оставив мне в удел одни страданья,

Такой объект в Можайске отыскал

И на него направил все старанья.

При этом, как всегда, от нетерпенья

На месте ни минуты не сидит:

Копает сам и сам руководит,

Пудовые ворочает каменья,

И швец, и жнец, и на дуде игрец…

И молодец… Ей-богу, молодец!

В «свободный полет» отец отправился в конце восьмидесятых годов, еще некоторое время числясь в тресте «главным специалистом», но занимаясь уже исключительно историей архитектуры. В это время началось его тесное и плодотворное сотрудничество с музеями Александровской слободы, Московского кремля, собора Покрова на Рву, Истры и Коломны – музейные работники всегда умели ценить бескорыстную помощь исследователей и сами помогали им, как могли. Конечно, бывали досадные исключения, но Алла Сергеевна Петрухно, Татьяна Дмитриевна Панова, Татьяна Петровна Тимофеева, Ирина Яковлевна Качалова, Любовь Сергеевна Успенская и многие другие руководители и сотрудники российских музеев стали настоящими друзьями и коллегами отца.

В середине–конце девяностых годов «подросло» новое поколение археологов, реставраторов и историков, у которых имя Кавельмахера уже ассоциировалось с высочайшим профессионализмом, широким кругозором, глубокой проработкой каждого вопроса, скрупулезностью в изложении фактов и, наконец, с порядочностью, бескорыстием и самоотверженностью.

Но, к сожалению, нельзя сказать, чтобы отец оказался окружен восторженными почитателями и внимательными учениками, – историков архитектуры и было, и осталось очень мало, и все слишком заняты собственными проблемами выживания в «рыночной экономике». Два–три случайных студента-дипломника (отец из-за отсутствия ученой степени даже не имел права официально называться их научным руководителем), одна–две лекции, трое–четверо «младших коллег», периодические консультации, когда историей архитектуры серьезно занялся родной сын, – вот, пожалуй, и все общение Вольфганга Вольфганговича с «племенем младым, незнакомым». И это при том, что на любой вопрос он в любой момент был готов дать самый развернутый и квалифицированный ответ, причем делал это с плохо скрываемым удовольствием.

Ну, а любое возражение против позиции отца означало с его стороны долгую полемику с полной самоотдачей – привлечением всей возможной аргументации, ссылок на соответствующую литературу, иногда разговор на повышенных тонах с множеством личных выпадов, обвинений в поверхностности, дилетантизме, невнимательности и прочих «смертных грехах». Итоги полемики могли быть самыми разными, но важно то, что Вольфганг Вольфгангович в любой момент, по выражению Алексея Ильича Комеча, «готов был броситься в бой с открытым забралом».

Принято говорить, что до самой старости человек был… Фактически отец до старости не дожил (разве в наше время 71 год – это старость?), поэтому скажем так: всю жизнь он был физически очень сильным, невероятно выносливым человеком. Высоким (примерно 180 см), широкоплечим, с прямой спиной и великолепной осанкой. Вряд ли к Вольфгангу Вольфганговичу было применимо слово «статный» – скорее у него была фигура отставного тяжелоатлета средних весовых категорий. Определенную «наукообразность» его облику придавали только очки, борода и типичная (увы!) для большинства советских и российских научных работников дешевая застиранная одежда. Впрочем, слава Богу, в науке бедность не считалась и не считается пороком.

И, конечно, нельзя не вспомнить голос Вольфганга Вольфганговича: мягкие, обволакивающие интонации буквально завораживали слушавших его доклады (справедливости ради заметим, что в полемике он часто переходил и на весьма повышенный тон). А еще отец потрясающе читал стихи. Пожалуй, нигде больше я не слышал столь профессионального и при этом интеллигентного чтения.

Женским вниманием такой интересный и неординарный мужчина, как отец, никогда не был обойден, но при этом он был, как говорится, «образцовым семьянином», очень любил жену и, когда в 1996 году она переехала в Германию, уехал с ней. В конце девяностых Вольфганг Вольфгангович некоторое время ездил туда-сюда, но все реже и реже. В 2001 году он в последний раз провел раскопки (на Городище в Коломне), в 2002 приехал в Москву примерно на неделю, и больше в России не был.

В это время Вольфганг Вольфгангович, наконец, стал общепризнанным «патриархом истории древнерусской архитектуры» (как он выражался, «пережил всех оппонентов»). Что же произошло, почему он перестал приезжать?

Скорее всего, «сошлись» несколько факторов.

Во-первых, «семейный»: отец боялся оставлять мать одну, тем более с собачками – Инна Михайловна периодически подбирала на улице бездомных животных.

Во-вторых, «научный»: Вольфганг Вольфгангович был без первичного археологического материала как рыба без воды, а возможность проведения зондажей и раскопок практически исчезла – памятники архитектуры в массовом порядке стали передаваться Русской православной церкви.

В-третьих, «семейно-научный»: историей архитектуры профессионально занялся сын, и отец, видимо, решил, что «передал дело» (хотя и шутливо интерпретировал эту ситуацию как то, что из науки его вытеснил «новый русский»).

В-четвертых, «комфортный»: каким бы аскетом всю жизнь отец ни был, он был в восторге и от красоты Баварии, и от ее быта, и от ее климата, и от доброжелательности и любезности ее граждан. Он часто вспоминал тютчевские слова про «края, где радужные горы в лазурные глядятся озера», а как-то раз, прогуливаясь мимо кладбища, мы признались друг другу, что хотели бы оказаться похороненными не где-нибудь, а в этой изумительной земле.

Словом, Вольфганг Вольфгангович «осел» в Германии и начал учиться у супруги немецкому языку и вождению автомобиля. Последнему он обучиться так и не смог, но на поездах объехал и Баварию, и Северную Италию. Как ни парадоксально, эти годы можно назвать апофеозом его работы как историка архитектуры – подтвердились все его предположения о связях древнерусского и западноевропейского зодчества.

Иногда, когда я на неделю–другую приезжал в Германию, мы ездили смотреть соборы Баварии и Франконии вместе, и надо было видеть выражение лица Вольфганга Вольфганговича, когда он говорил что-нибудь вроде: «Посмотри, какая консоль!»

В Германии отец вставал по утрам еще раньше, чем в России – в четыре–пять. Вставал и писал. О Преображенской церкви в Острове, «Тверских вратах» в Александровской слободе, Благовещенском соборе, храмах с «пристенными опорами» (последнее, насколько я понял по черновикам, должно было стать отзывом на мою книгу «Зодчество Северо-Восточной Руси конца XIII–начала XIV века). И еще – отец вернулся к литературоведению. Множество статей о поэзии моей матери, которые он написал для разных немецких издательств, вновь пробудили в нем интерес к этой научной дисциплине. Впрочем, он не раз говорил (и это правда), что знает и чувствует поэзию не хуже, а то и лучше, чем историю архитектуры.

В семь–восемь утра отец на час засыпал, а когда просыпался, начинался немецкий быт. Сад, розы, магазины, выгул собачек, ремонт дома… Его стараниями дом принял вполне «бюргерский» вид: Вольфганг Вольфгангович органически не умел что-либо делать плохо. Он или принципиально отказывался делать, или делал с полной самоотдачей.

«Надорвался» – термин не научный, но, по всей видимости, наиболее применимый к тому, что произошло. Еще с воркутинских времен обладая «северной» закалкой, отец никогда ничем не болел. Единственное, что его беспокоило на протяжении нескольких десятилетий, – повышенное давление и «отложение солей» в суставах. В благодатном баварском климате и эти проблемы возникали нечасто. А ночью с 28 на 29 мая 2004 года он заснул и не проснулся. Обширный инфаркт.

Вольфганг Вольфгангович Кавельмахер похоронен на «Северном кладбище» («Nordfriedhof») в Мюнхене.

Часть 4

НЕКРОЛОГ В. В. КАВЕЛЬМАХЕРА¹⁹

29 мая 2004 года на 72-м году жизни скоропостижно скончался историк и реставратор древнерусской архитектуры Вольфганг Вольфгангович Кавельмахер.

В.В.Кавельмахер родился в Москве 22 января 1933 года. В 1937 году был отправлен вместе с матерью в ссылку на Воркуту, где жил до начала 1950-х годов.

Вернувшись в Москву, В.В.Кавельмахер окончил Архитектурный институт. В конце пятидесятых годов он работал белокаменщиком, а с начала шестидесятых – архитектором-реставратором. Практически весь дальнейший трудовой путь В.В.Кавельмахера был связан с трестом «Мособлстройреставрация», где он проработал до начала девяностых годов.

В 1970-е годы В.В.Кавельмахер начал использовать свой богатейший опыт реставратора-практика в исследованиях по истории древнерусской архитектуры. Его основной специализацией, как и прежде, оставались Москва и Московская область, но в круг его интересов входили памятники и Владимирской, и Тверской, и Рязанской, и Ярославской областей. После отъезда в Германию в конце 1990-х годов В.В.Кавельмахер вел исследовательскую работу по связям русской и западноевропейской архитектур.

В научных кругах наиболее известны фундаментальные исследования В.В.Кавельмахера по истории русских колоколов и колоколен, иконостасов и храмов Московского кремля, Троице-Сергиева, Коломны, Звенигорода, Александровой слободы и Юрьева-Польского. Но из трудов исследователя опубликована только малая часть, и над его колоссальными архивами предстоит работать не одному поколению реставраторов и историков архитектуры.

В.В.Кавельмахер был представителем той славной плеяды исследователей, которые превратили историю древнерусской архитектуры из умозрительной дисциплины в науку, основывающуюся на археологической, актовой и исторической фактографии. И сейчас, когда бурный поток первичной архитектурно-археологической информации превратился в тонкий ручеек, нам предстоит вновь и вновь обращаться к бесценным исследованиям того «золотого века» истории древнерусской архитектуры, в котором посчастливилось жить и работать В.В.Кавельмахеру.

Таких бескорыстных подвижников, каким был В.В.Кавельмахер, наука не забывает. Не забудем Вольфганга Вольфганговича и мы.

А.И.Аксенова, генеральный директор Владимиро-Суздальского музея-заповедника; О.В.Андреева, искусствовед; А.Л.Баталов, историк архитектуры; Ю.И.Белявский, главный редактор газеты «Культура»; Л.А.Беляев, археолог; М.А.Бусев, искусствовед; И.Л.Бусева-Давыдова, искусствовед; В.В.Ванслов, директор НИИ теории и истории изобразительных искусств РАХ; Б.И.Гадкер, генеральный директор ОАО «Мособлстройреставрация»; А.А.Галашевич, искусствовед; А.В.Гращенков, историк искусства; С.В.Демидов, архитектор-реставратор; А.М.Дымова, главный хранитель Коломенского краеведческого музея; Г.С.Евдокимов, архитектор-реставратор; С.В.Заграевский, председатель Профессионального союза художников; П.Л.Зыков, археолог; О.М.Иоаннисян, заведующий архитектурно-археологическим сектором Государственного Эрмитажа; И.В.Калугина, архитектор-реставратор; Т.Е.Каменева, директор ЦНРПМ; А.М.Кантор, президент Академии художественной критики; И.Я.Качалова, искусствовед; А.А.Клименко, искусствовед; Г.С.Колпакова, искусствовед; А.И.Комеч, директор Государственного института искусствознания; С.В.Королев, председатель Московского городского совета ВООПиК; В.А.Кучкин, историк; Л.И.Лившиц, искусствовед; Г.И.Маланичева, председатель Центрального совета ВООПиК; А.И.Морозов, председатель Ассоциации искусствоведов, заведующий кафедрой истории русского искусства МГУ, заместитель директора Государственной Третьяковской галереи; Ю.П.Мосунов, архитектор-реставратор; Т.П.Никитина, архитектор-реставратор; М.А.Орлова, искусствовед; С.П.Орловский, архитектор-реставратор; Т.Д.Панова, заведующая архитектурно-археологическим отделом музея-заповедника «Московский кремль»; А.С.Петрухно, директор музея-заповедника «Александровская слобода»; О.И.Пруцын, ректор Института искусства реставрации; Н.С.Романов, архитектор-реставратор; Е.И.Рузаева, архитектор-реставратор; А.В.Рындина, искусствовед; В.А.Рябов, архитектор-реставратор; В.Д.Сарабьянов, искусствовед; Д.А.Саркисян, директор ГНИМА им. Щусева; Э.С.Смирнова, искусствовед; А.С.Соколов, министр культуры РФ; В.М.Сорокатый, искусствовед; И.А.Стерлигова, искусствовед; Т.П.Тимофеева, историк архитектуры; Е.Н.Торшин, археолог; Н.Д.Троскина, архитектор-реставратор; Л.С.Успенская, искусствовед; А.И.Финогенов, искусствовед; Е.Л.Хворостова, археолог; А.Л.Хорошкевич, историк; М.Б.Чернышев, архитектор-реставратор; Б.Л.Шумяцкий, генеральный директор Ассоциации искусствоведов; А.С.Щенков, заведующий кафедрой реставрации Московского архитектурного института; Д.Е.Яковлев, архитектор-реставратор.

ПРИМЕЧАНИЯ

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 1

1. Варианты названия Слободы – Александрова и Александровская – в современной научной и популярной литературе сосуществуют на практически равных правах. До 1778 года – официального переименования в город Александров – Слобода называлась Александровской (Российский энциклопедический словарь. М., 2000. Т. 1, с. 40). В XIX веке употребительной стала форма «Александрова слобода», и это название использовали и используют многие историки архитектуры. Но автор настоящего исследования полагает, что более верным с исторической точки зрения является вариант «Александровская»: это исконное название города Александрова впервые прозвучало в знаменитом сообщении «Троицкого летописца» под 1513 годом именно так – «Новое село Олександровское» (ОР РГБ. Ф. 304. Ед. хр. 647. Л. 4,4 об.).

2. В.В.Кавельмахер. Памятники архитектуры древней Александровой слободы. Сборник статей. Владимир, 1995 (далее – Кавельмахер, 1995). С. 23.

3. ОР РГБ. Ф. 304. Ед. хр. 647. Л. 4,4 об.

4. Кавельмахер, 1995. С. 76.

5. Там же, с. 77.

6. Там же, с. 8-9.

7. Там же, с. 9-10.

8. Там же, с. 11.

9. Там же.

10. Там же, с. 10.

11. С.С.Подъяпольский. О датировке памятников Александровой слободы. В кн.: Труды Центрального музея древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублева. Художественная культура Москвы и Подмосковья XIV–начала XX веков. Сборник статей. Т. 2. М., 2002 (далее – Подъяпольский, 2002). С. 163, 165, 176, 180.

12. Кавельмахер, 1995. С. 7.

13. Там же, с. 17, 24-29.

14. А.И.Некрасов. Памятники Александровой слободы, их состояние и значение. М., 1948. ЦГАЛИ. Ф. 2039. Оп. 1. Ед. хр. 17. С. 198, 227.

15. Кавельмахер, 1995. С. 13.

16. И.Таубе, Э. Крузе. Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе. В кн.: Русский исторический журнал. Кн. 8. Пг., 1922. С. 51; Г.Штаден. О Москве Ивана Грозного. Записки немца-опричника. М., 1925. С. 67, 90, 91.

17. Подъяпольский, 2002. С. 163, 165, 176, 180.

18. Там же, с. 161.

19. Там же, с. 162.

20. Там же, с. 176.

21. Там же, с. 162, 168, 169.

22. В.В.Кавельмахер. Церковь Троицы на Государевом дворе древней Александровской слободы. В кн.: Александровская слобода. Материалы научно-практической конференции. Владимир, 1995. С. 34.

23. А.И Некрасов. Указ. соч., с. 198.

24. Подъяпольский, 2002. С. 176.

25. А.Л.Баталов. К вопросу о датировке собора Спасо-Евфимиева монастыря. В кн.: Суздальский Спасо-Евфимиев монастырь в истории и культуре России. Владимир, 2003. С. 43.

26. А.Л.Баталов. Московское каменное зодчество конца XVI века. М., 1996 (далее – Баталов, 1996). С. 178-248.

27. Подъяпольский, 2002. С. 162, 168, 169.

28. В частности, А.Л.Баталов сам же отмечал, что в соборе Покрова на Рву соседствуют итальянизированные и неитальянизированные порталы (Баталов, 1996. С. 207).

29. Там же, с. 205.

30. Подъяпольский, 2002. С. 162.

31. Там же, с. 168.

32. Там же, с. 162.

33. Баталов, 1996. С. 207.

34. Подъяпольский, 2002. С. 163.

35. Баталов, 1996. С. 207.

36. Подъяпольский, 2002. С. 162.

37. Баталов, 1996. С. 207.

38. Подъяпольский, 2002. С. 162.

39. Там же, с. 169.

40. Там же, с. 170.

41. А.Л.Баталов. Памятники Александровской слободы в контексте развития русской архитектуры XVI века. В кн.: Зубовские чтения. Вып. 3. Струнино, 2005 (далее – Баталов, 2005). С. 37.

42. А.В.Гращенков. Резной декор южной галереи Благовещенского собора Московского кремля.  В кн.: Зубовские чтения. Вып. 3. Струнино, 2005. С. 104.

43. Баталов, 2005. С. 37; А.Л.Баталов. Доклад на научной конференции «Московский кремль в эпоху Ивана Грозного» (13-14 декабря 2007 года). Далее – Баталов, 2007); А.В.Гращенков. Указ. соч., с. 104.

44. Подъяпольский, 2002. С. 171.

45. Подъяпольский, 2002. С. 171; Баталов, 2005. С. 37; Баталов, 2007; А.В.Гращенков. Указ. соч., с. 104.

46. А.И.Некрасов. Указ. соч., с. 198, 227.

47. Кавельмахер, 1995. С. 17, 24-29.

48. Подъяпольский, 2002. С. 162, 168, 169.

49. С.В.Заграевский. Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество. М., 2002 (далее – Заграевский, 2002). С. 36-40; С.В.Заграевский. Зодчество Северо-Восточной Руси конца XIII–первой трети XIV века. М., 2003 (далее – Заграевский, 2003). С. 24-29.

50. Подъяпольский, 2002. с. 163.

51. Заграевский, 2003. С. 30-31.

52. Автор приносит благодарность Т.Д.Пановой за любезное содействие в ознакомлении с кладкой Архангельского собора.

53. Личные беседы с В.В.Кавельмахером, 2002 год.

54. Кавельмахер, 1995. С. 8.

55. Баталов, 1996. С. 220.

56. В.В.Кавельмахер. Памятники архитектуры древней Александровой слободы. В кн.: Проблемы изучения древнерусского зодчества (по материалам архитектурно-археологических чтений, посвященных памяти П.А.Раппопорта, 15–19 января 1990 г.). СПб, 1996. С. 194.

57. Подъяпольский, 2002. С. 180.

58. Схожую позицию в настоящее время занимает А.Л.Баталов (Баталов, 2007).

59. Кавельмахер, 1995. С. 94. Заметим, что такие дополнительные звонницы были у колокольни Ивана Великого, у «часозвони» Новгородского кремля (Софийская звонница), в Троице-Сергиеве, Спасо-Евфимиевом, Иосифо-Волоколамском монастырях и пр.

60. Там же, с. 13; Подъяпольский, 2002. С. 180.

61. Кавельмахер, 1995. С. 79.

62. Там же, с. 13, 87.

63. Автор выражает глубокую благодарность директору музея-заповедника «Александровская слобода» А.С.Петрухно и ее коллегам за любезно предоставленную возможность натурного исследования памятников Александровской слободы.

64. Кавельмахер, 1995. С. 37.

65. В отделе графики ГНИМА им. Щусева хранится его схематический обмерный чертеж разобранного свода (Р-У № 1699/2, 1921 г.).

66. А.И.Некрасов. Указ. соч., с. 241.

67. Г.Н.Бочаров, В.П.Выголов. Александровская слобода. М., 1970. С. 27.

68. Кавельмахер, 1995. С. 36-37.

69. И.Таубе, Э. Крузе. Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе. В кн.: Русский исторический журнал. Кн. 8. Пг., 1922. С. 51; Г.Штаден. О Москве Ивана Грозного. Записки немца-опричника. М., 1925. С. 67, 90, 91.

70. Кавельмахер, 1995. С. 8-11.

71. Подъяпольский, 2002. С. 163, 165, 176, 180.

72. Там же, с. 162.

73. Там же, с. 180.

74. П.Н.Максимов. Собор Спасо-Андроникова монастыря в Москве. В кн.: Архитектурные памятники Москвы XV–XVII веков. Новые исследования. М., 1947. С. 23.

75. Н.Н.Воронин. Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV вв. М., 1961–1962. Т. 1, с. 207.

76. Там же, с. 246.

77. Л.А.Беляев. Древние монастыри Москвы (кон. XIII–нач. XV вв.) по данным археологии. М., 1994. С. 160.

78. В.В.Кавельмахер, Т.Д.Панова. Остатки белокаменного храма XIV в. на Соборной площади Московского кремля. В кн.: Культура средневековой Москвы XIV–XVII вв. М., 1995. С. 66.

79. О.М.Иоаннисян, Е.Н.Торшин, П.Л.Зыков. Церковь Бориса и Глеба в Ростове Великом. В кн.: Древнерусское искусство. Русь. Византия. Балканы. XIII век. СПб, 1997. С. 232.

80. С.В.Заграевский. Новые исследования памятников архитектуры Владимиро-Суздальского музея-заповедника. М., 2008.

81. Подъяпольский, 2002. С. 172.

82. Отметим, что А.Л.Баталов до принятия точки зрения С.С.Подъяпольского о датировке первых храмов Слободы 1560–1570-ми годами полагал, что появление храма с двумя или несколькими приделами, выделенными в отдельные объемы, имело место в первой трети XVI века, и в качестве примера приводил храмы Спаса на Бору и Покрова в Слободе (Баталов, 1996. С. 129)

83. Подъяпольский, 2002. С. 171; А.Л.Баталов. О датировке церкви Усекновения главы Иоанна Предтечи в Дьякове. В кн.: Русская художественная культура XV–XVII веков. Государственный историко-культурный музей-заповедник «Московский Кремль». Материалы и исследования. Вып. 9. М., 1998. С. 230.

84. Там же, с. 232.

85. Подъяпольский, 2002. С. 174.

86. Баталов, 1996. С. 205; Подъяпольский, 2002. С. 163.

87. Подъяпольский, 2002. С. 163.

88. Там же, с. 162; Баталов, 1996. С. 205.

89. Кавельмахер, 1995. С. 70.

90. Там же, с. 43, 70.

91. Цит. по кн.: Кавельмахер, 1995. С. 3.

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 2

1. П.С.Полонский. Александровская слобода. Специальная проектно-реставрационная мастерская Владимирского облархотдела. На правах рукописи. Т.2: Распятская церковь-колокольня XVI—XVII вв. Владимир, 1945. Рукопись находится в музее-заповеднике «Александровская Слобода», и автор выражает сотрудникам музея благодарность за возможность ознакомления с ней.

2. В.В.Кавельмахер. Памятники архитектуры древней Александровой Слободы. Сборник статей. Владимир, 1995. С. 75-110.

3. Этот факт полностью подтвердили исследования В.В.Кавельмахера (там же, с. 6-74).

4. П.С.Полонский. Указ. соч., рис. 65.

5. Там же, рис. 42.

6. В.В.Кавельмахер. Указ. соч., с. 91.

7. Там же, с. 82.

8. Там же, с. 92.

9. Там же.

10. Там же, с. 84.

11. Там же, с. 95.

12. Там же, с. 96.

13. Там же, с. 97.

14. Поскольку завершения глав храмов не раз перестраивались, мы считаем высоту храмов не от верхушки креста, а от верхней точки купола.

15. Автор выражает глубокую благодарность коллективу музея-заповедника «Александровская слобода» за любезно предоставленную возможность проведения архитектурно-археологических исследований на колокольне.

16. В.В.Кавельмахер. Способы колокольного звона и древнерусские колокольни. В кн.: Колокола. История и современность. Сборник статей. М., 1985. С. 36-50.

17. С.В.Заграевский. О форме глав (купольных покрытий) древнерусских храмов. Тезисы см. в кн.: Материалы областной краеведческой конференции (14 апреля 2006 г.). Т. 2. Владимир, 2007. С. 9-12. Полный текст статьи см. на Интернет-сайте www.zagraevsky.com.

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 3

1. ПСРЛ 8:280; ПСРЛ 13:65; ПСРЛ 20:413.

2. С.С.Подъяпольский. Архитектор Петрок Малой. В кн.: Памятники русской архитектуры и монументального искусства. Стиль, атрибуции, датировки. М., 1983 (далее – Подъяпольский, 1983). С. 34-50.

3. Там же, с. 42.

4. Там же, с. 35.

5. Там же, с. 46.

6. В.В.Кавельмахер. Памятники архитектуры древней Александровой Слободы. Сборник статей. Владимир, 1995. С. 6, 72, 75.

7. ПСРЛ 6:247; 13:10.

8. ПСРЛ 6:254.

9. Подъяпольский, 1983. С. 44.

10. С.С.Подъяпольский. О датировке памятников Александровой слободы. В кн.: Труды Центрального музея древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублева. Художественная культура Москвы и Подмосковья XIV–начала XX веков. Сборник статей. Т. 2. М., 2002 (далее – Подъяпольский, 2002). С. 173.

11. В.В.Кавельмахер. Указ. соч., с. 42, 44, 70.

12. П.А.Раппопорт. Строительное производство Древней Руси. СПб, 1994. С. 131. Подробно несостоятельность этой теории автор показывал в кн.: С.В.Заграевский. Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество. М., 2002 (далее – Заграевский, 2002). С. 36-40.

13. Например, известно, что архитектурная деятельность Альберти (1404–1472) сводилась прежде всего к подготовке чертежей и моделей, с которым в дальнейшем работали подрядчики. Еще один пример: Аристотель Фиораванти во время строительства Успенского собора (1475–1479) в 1477–1478 годах ходил с Иваном III на Новгород.

14. ОР РГБ. Ф. 304. Ед. хр. 647. Л. 4,4 об.

15. Даже если Василий III, как полагал В.В.Кавельмахер, «перебросил свои строительные кадры в Слободу», все равно за 100 км от Москвы, вдали от государя и зодчего, качество строительства не могло сравниться с кремлевским. А если, как на основании общих исследований вопроса соотношения местных и приезжих строительных кадров (Заграевский, 2002, с. 36-40) полагает автор этой книги, строительство под руководством нескольких опытных московских мастеров вели местные кадры, технических огрехов при строительстве оказывалось еще больше.

16. Все остальные алевизовы храмы в Слободе не столь оригинальны: столпообразные церкви-колокольни были известны на Руси, как минимум, с 1329 года (Иоанн Лествичник в Московском кремле – см.: В.В.Кавельмахер, Т.Д.Панова. Остатки белокаменного храма XIV в. на Соборной площади Московского кремля. В кн.: Культура средневековой Москвы XIV–XVII вв. М., 1995. С. 66), Успенская церковь является обычным крестовокупольным храмом, а Покровский собор – фактическим римейком Троицкого в Троице-Сергиевой Лавре. Впрочем, и об этих трех храмах нельзя говорить как о «второстепенных»: все они принадлежат творчеству выдающегося итальянского архитектора и вместе с Троицкой церковью составляют единый комплекс.

17. ПСРЛ 12:238.

18. Подробнее см.: С.С.Подъяпольский. Итальянские строительные мастера в России в конце XV–начале XVI века по данным письменных источников. Опыт составления словаря. В кн.: Реставрация и архитектурная археология. Новые материалы и исследования. М., 1991 (далее – Подъяпольский, 1991). С. 232-233.

19. В.П.Выголов. К вопросу о постройках и личности Алевиза Фрязина. В кн.: Древнерусское искусство. Исследования и атрибуции. СПб, 1997. С. 240.

20. ПСРЛ 12:249.

21. ПСРЛ 6:247.

22. ПСРЛ 12:258.

23. Памятники дипломатических сношений древней Руси с державами иностранными. СПб, 1884. Т. 1, с. 56.

24. Там же, т. 2, с. 551-552.

25. ПСРЛ 13:10.

26. Подробнее см.: Подъяпольский, 1991. С. 224.

27. ПСРЛ 13:8.

28. ПСРЛ 30:140-144.

29. ПСРЛ 8:254-255.

30. М.А.Ильин, П.Н.Максимов, В.В.Косточкин. Каменное зодчество эпохи расцвета Москвы. В кн.: История русского искусства. Т. 3. М., 1955. С. 310.

31. Там же, с. 328-330.

32. Подъяпольский, 1991. С. 187-189.

33. В.П.Выголов. Указ. соч., с. 240-242.

34. Там же, с. 242.

35. В связи с этим мы не вправе исключать авторство (как минимум, соавторство) Алевиза Нового и в отношении ряда построек Большого кремлевского дворца: утонченная «фряжская» резьба, характерная для произведений зодчего (Бахчисарайский дворец, Архангельский собор, первые храмы Александровской слободы) присутствует на порталах и Благовещенского собора (галереи которого фактически были частью дворца), и Грановитой палаты. Да и различия в декоре южного и северного фасадов Архангельского собора говорят о том, что храм фактически был частью дворцового ансамбля (В.В.Кавельмахер. О приделах Архангельского собора. В кн.: Архангельский собор Московского Кремля. М., 2002. С. 154.).

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 4

1. Подробнее см.: М.А.Ильин, П.Н.Максимов, В.В.Косточкин. Каменное зодчество эпохи расцвета Москвы. В кн.: История русского искусства. Т. 3. М., 1955. С. 414;

М.А.Ильин. Русское шатровое зодчество. Памятники середины XVI века. Проблемы и гипотезы, идеи и образы. М., 1980. С. 14;

Г.К.Вагнер. О своеобразии стилеобразования в архитектуре Древней Руси (возвращение к проблеме). В кн.: Архитектурное наследство. Вып. 38. М., 1995. С. 27.

Ряд важнейших соображений относительно влияния поздней западноевропейской готики не на шатровое зодчество в целом, но на архитектуру Покровского собора на Рву, Борисоглебского собора в Старице и церкви Усекновения главы Иоанна Предтечи в Дьякове высказывал В.В.Кавельмахер в статье, скомпонованной автором этой книги из черновых рукописей исследователя (В.В.Кавельмахер. О позднеготических истоках и мастерах Покровского собора на Рву, Борисоглебского собора в Старице и церкви Усекновения главы Иоанна Предтечи в Дьякове. Статья находится на Интернет-сайте www.kawelmacher.ru).

2. Подробнее см.: М.А.Ильин, П.Н.Максимов, В.В.Косточкин. Указ. соч., с. 414; П.Н.Максимов, Н.Н.Воронин. Деревянное зодчество XIII–XVI веков. В кн.: История русского искусства. М., 1955. Т. 3, с. 268; М.А.Ильин. Указ. соч., с. 15.

3. Подробнее см.: М.А.Ильин. Указ. соч., с. 16.

4. Подробнее см. М.А.Ильин. Указ. соч., с. 16; Г.К.Вагнер. Указ. соч., с. 27.

5. Подробнее см. М.А.Ильин. Указ. соч., с. 20; Г.К.Вагнер. Указ. соч., с. 27.

6. В.В.Кавельмахер. Письмо к Т.П.Тимофеевой. 1988. Письмо хранится в музее-заповеднике «Александровская слобода». Приведем полный текст абзаца, посвященного рассматриваемой тематике: «Что касается шатра, то он – ничто. Случайность в архитектуре. Он только заменяет купол, перекрывающий наос. Из бывших византийских провинций, самая разработанная типологическая сетка, по-моему, у болгар, и язык их нам понятен. Купол опирается не на столбы, а на устои. Вот и все. Нужно, чтобы не было столбов с барабанами и фонарями, ничего базиликального, и вы получаете «купольную» церковь. Русскому уху это ничего не говорит, ну, а нормальному византологу ничего не говорит наша «бесстолпная» церковь. Нельзя определять предмет по отсутствующему признаку. Ученые ребята Альтшуллер и Алешковский, когда выявили в Подмосковье храмы XIV века со «вписанным крестом» (по-болгарски), назвали их храмами «с пристенными столбами»! Т.е. со столбами, прислоненными к стенам! Столб, прислоненный к стене, со стеной сливается, сам становится стеной. Это – устой. Этот пример лучше всего показывает, что мы так и застряли на Софиях и просмотрели купольные храмы».

7. С.В.Заграевский. Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество. М., 2002 (далее – Заграевский, 2002). С.  49.

8. С.В.Заграевский. Зодчество Северо-Восточной Руси конца XIII–первой трети XIV века. М., 2003 (далее – Заграевский, 2003).

9. С.В.Заграевский. О форме глав (купольных покрытий) древнерусских храмов. Тезисы см. в кн.: Материалы областной краеведческой конференции (14 апреля 2006 г.). Т. 2. Владимир, 2007. С. 9-12. Полный текст статьи см. на Интернет-сайте www.zagraevsky.com.

10. В.В.Кавельмахер, Т.Д.Панова. Остатки белокаменного храма XIV в. на Соборной площади Московского кремля. В кн.: Культура средневековой Москвы XIV–XVII вв. М., 1995. С..66; М.А.Ильин. Указ. соч.

11. Подробнее см.: Заграевский, 2003.

12. Подробнее см.: С.В.Заграевский. Архитектурная история церкви Трифона в Напрудном и происхождение крещатого свода (далее – Заграевский, Трифон в Напрудном). М., 2008.

13. С.С.Подъяпольский. К вопросу о своеобразии архитектуры московского Успенского собора. В кн.: Успенский собор Московского Кремля. Материалы и исследования. – М., 1985. С. 42.

14. Г.К.Вагнер. Указ. соч., с. 25.

15. Там же.

16. Форум Интернет-сайта www.archi.ru.

17. С.С.Подъяпольский. Архитектор Петрок Малой. В кн.: Памятники русской архитектуры и монументального искусства. Стиль, атрибуции, датировки. М., 1983 (далее – Подъяпольский, 1983). С. 48.

18. М.А.Ильин, П.Н.Максимов, В.В.Косточкин. Указ. соч., с. 413.

19. М.Н.Тихомиров. Малоизвестные летописные памятники XVI в. В кн.: Исторические записки, 1941. Кн. 10, с. 88.

20. П.Н.Максимов, Н.Н.Воронин. Указ. соч., с. 271.

21. Там же, с. 264.

22. Там же.

23. Там же.

24. Там же, с. 265.

25. Там же, с. 268.

26. М.А.Ильин, П.Н.Максимов, В.В.Косточкин. Указ. соч., с. 415.

27. ПСРЛ 15:183.

28. П.Н.Максимов, Н.Н.Воронин. Указ. соч., с. 266.

29. Н.Н.Воронин, В.Н.Лазарев. Искусство среднерусских княжеств XIII–XV веков. В кн.: История русского искусства. М., 1955. Т. 3, с. 21.

30. Форум Интернет-сайта www.archi.ru.

31. Всеобщая история архитектуры. М., 1966. Т. 4, с. 655.

32. Автор выражает благодарность Ю.В.Тарабариной за ссылку на фотографию этой кухни.

33. М.А.Ильин, П.Н.Максимов, В.В.Косточкин. Указ. соч., с. 416.

34. В.А.Крохин. Возведение шатровых покрытий в деревянном зодчестве Русского Севера. В сб.: «Архитектурное наследие и реставрация». М., 1986.

35. С.В.Сергеев. Введения в историю искусств. Описание и анализ памятников. Университет истории культур. Программа учебного курса. Интернет-сайт unic.edu.ru.

36. П.Н.Максимов, Н.Н.Воронин. Указ. соч., с. 267.

37. В.А.Крохин. Указ. соч.

38. Там же.

39. М.А.Ильин. Указ. соч., с. 36.

40. Там же.

41. Там же.

42. Подробнее см. Заграевский, 2002.

43. В.В.Кавельмахер, Т.Д.Панова. Указ. соч.

44. Побробнее см.: Заграевский, 2003.

45. Подробнее см.: Заграевский, Трифон в Напрудном.

46. В.В.Кавельмахер. Указ. соч., с. 29.

47. Там же, с. 11.

Примечания к приложению

1. С.С.Подъяпольский. Архитектор Петрок Малой. В кн.: Памятники русской архитектуры и монументального искусства. Стиль, атрибуции, датировки. М., 1983. С. 39.

2. Автор выражает благодарность М.Б.Чернышеву за помощь в подготовке информации о реставрационных объектах В.В.Кавельмахера.

3. Подробнее см.: С.В.Заграевский. Зодчество Северо-Восточной Руси конца XIII–начала XIV века. М., 2003.

4. Реконструкция В.В.Кавельмахера первоначального вида Духовской церкви приведена в кн.: В.В.Кавельмахер. Способы колокольного звона и древнерусские колокольни. В кн.: Колокола: История и современность. М., 1985. С. 55.

5. Подробнее см. С.В.Заграевский. К вопросу о датировке церкви преподобного Никона (Никоновского придела Троице-Сергиевой Лавры). Статья находится на Интернет-сайте www.zagraevsky.com.

6. В настоящее время эта рукопись доработана и подготовлена к печати М.Б.Чернышевым.

7. В.В.Кавельмахер. О позднеготических истоках и мастерах Покровского собора на Рву, Борисоглебского собора в Старице и церкви Усекновения главы Иоанна Предтечи в Дьякове. Статья была скомпонована автором этой книги из черновых рукописей В.В.Кавельмахера и не вошла в его библиографию. Статья находится на Интернет-сайте www.kawelmacher.ru.

8. В частности, см.: А.Л.Баталов. О датировке церкви Усекновения главы Иоанна Предтечи в Дьякове. В кн.: Русская художественная культура XV–XVII веков. Государственный историко-культурный музей-заповедник «Московский Кремль». Материалы и исследования. Вып. 9. М., 1998. С. 220-239.

9. Б.Л.Альтшуллер. Памятники зодчества Московской Руси второй половины XIV–начала XV веков (новые исследования). Диссертация на соискание ученой степени кандидата архитектуры. На правах рукописи. М., 1978. С. 33.

10. Н.Н.Воронин. Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV веков. М., 1961–1962. Т. 2, с. 202.

11. Итоги этих исследований не опубликованы и известны автору этой книги из личных бесед с В.В.Кавельмахером.

12. Вопросам происхождения крещатого свода посвящено специальное исследование автора этой книги: С.В.Заграевский.. Архитектурная история церкви Трифона в Напрудном и происхождение крещатого свода. М., 2008.

13. Итоги этих исследований не опубликованы и известны автору этой книги по материалам архива В.В.Кавельмахера (см. примеч. 17). Также см.: ПСО «Мособлстройреставрация». Памятник архитектуры – церковь Михаила Архангела в Синькове Раменского района Московской области. Т. 1: проект консервации. Ведущий архитектор В.В.Кавельмахер. М., 1990. Частично эти результаты приведены в кн.: С.В.Заграевский. Архитектурная история церкви Трифона в Напрудном и происхождение крещатого свода. М., 2008.

14. Н.Н.Воронин. Указ. соч., с. 122.

15. Автору этой книги удалось скомпоновать из черновых рукописей В.В.Кавельмахера следующую статью: В.В.Кавельмахер. О позднеготических истоках и мастерах Покровского собора на Рву, Борисоглебского собора в Старице и церкви Усекновения главы Иоанна Предтечи в Дьякове (статья находится на Интернет-сайте www.kawelmacher.ru).

16. Автору этой книги удалось скомпоновать из черновых рукописей В.В.Кавельмахера следующую незавершенную статью: В.В.Кавельмахер. Ложноготический шатровый храм рубежа ХVI–ХVII веков в Подмосковье. К вопросу о дате постройки, первоначальных объемах и стилистике церкви Преображения в селе Острове (незавершенная статья находится на Интернет-сайте www.kawelmacher.ru).

17. Музей-заповедник «Александровская слобода» любезно согласился принять на хранение архивы В.В.Кавельмахера.

18. Автор выражает благодарность М.Б.Чернышеву за помощь в подготовке библиографии В.В.Кавельмахера.

19. Поскольку порядок и расшифровка подписей в некрологах обычно является непростой этической проблемой, мы поступили следующим образом: подписи приведены в алфавитном порядке, без государственных и ученых званий. Расшифровка должности ряда руководителей организаций, подписавших некролог, означало лишь то, что к соболезнованиям присоединились все сотрудники этих организаций. Если сотрудники этих организаций изъявляли желание опубликовать свою подпись отдельно, мы поступали в соответствии с их желанием.

НА СТРАНИЦУ АВТОРА

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

Все материалы библиотеки охраняются авторским правом и являются интеллектуальной собственностью их авторов.

Все материалы библиотеки получены из общедоступных источников либо непосредственно от их авторов.

Размещение материалов в библиотеке является их цитированием в целях обеспечения сохранности и доступности научной информации, а не перепечаткой либо воспроизведением в какой-либо иной форме.

Любое использование материалов библиотеки без ссылки на их авторов, источники и библиотеку запрещено.

Запрещено использование материалов библиотеки в коммерческих целях.

Учредитель и хранитель библиотеки «РусАрх»,

академик Российской академии художеств

Сергей Вольфгангович Заграевский