|
РусАрх |
Электронная научная библиотека по истории древнерусской архитектуры
|
Источник: Заграевский С.В. Новые исследования памятников архитектуры Владимиро-Суздальского музея-заповедника. М., 2008. Все права сохранены.
Размещение электронной версии в открытом доступе произведено: www.zagraevsky.com. Все права сохранены.
Размещение в библиотеке «РусАрх»:
С.В. Заграевский
Новые исследования памятников архитектуры
Владимиро-Суздальского музея-заповедника
К 50-летию Владимиро-Суздальского музея-заповедника
Новые исследования памятников архитектуры Владимиро-Суздальского музея-заповедника проф. С.В.Заграевский посвятил домонгольским белокаменным зданиям, внесенным в Список Всемирного наследия ЮНЕСКО, – церкви Бориса и Глеба в Кидекше, собору Рождества Богородицы в Суздале, Золотым воротам, Успенскому и Дмитриевскому соборам во Владимире, дворцово-храмовому комплексу в Боголюбове и церкви Покрова на Нерли.
В книге также рассмотрен ряд общих вопросов истории архитектуры Северо-Восточной Руси XII века. Особое внимание уделено организации добычи и обработки белого камня в Древней Руси.
Настоящее издание является даром автора Владимиро-Суздальскому музею-заповеднику в связи с 50-летием музея.
Предисловие
В 1958 году постановлением Правительства был создан Государственный Владимиро-Суздальский музей-заповедник. Свои юбилеи музей привык отмечать новыми экспозициями, выставками, изданиями и праздниками для своих почитателей. Но вот неожиданность: наш почитатель московский профессор, доктор архитектуры С.В.Заграевский посвящает юбилею музея-заповедника свою книгу – «Новые исследования памятников архитектуры Владимиро-Суздальского музея-заповедника». Посвящает и дарит тираж монументального, хорошо иллюстрированного научного издания. Приятный подарок! С благодарностью принимаем его и рекомендуем нашим посетителям, читателям и почитателям.
Генеральный директор Федерального государственного учреждения культуры
«Владимиро-Суздальский музей-заповедник»
Алиса Ивановна Аксенова,
Лауреат Государственных Премий РФ и Премии Президента России
Памятники белокаменного зодчества XII–XIII веков – главное архитектурное богатство Владимирского края и Владимиро-Суздальского музея-заповедника. Ничто так не привлекает во Владимир и Суздаль любителей русской старины, как возможность своими глазами увидеть и почувствовать глубокую древность, подлинность и вечную красоту белокаменных зданий – Золотых ворот, Успенского и Дмитриевского соборов во Владимире, Рождественского собора в Суздале, фрагментов княжеского дворца и церкви Покрова на Нерли в Боголюбове, церкви Бориса и Глеба в Кидекше.
Именно в составе музея-заповедника эти жемчужины древнерусской архитектуры с их уникальными достоинствами вовлечены и постоянно продолжают вовлекаться в культурный контекст общества, благодаря музею они стали доступны, интересны и понятны многим и многим людям – взрослым и детям, соотечественникам и иностранцам, профессионалам и любителям. Благодаря музею-заповеднику эти памятники в конце 1992 года внесены в Список Всемирного культурного наследия ЮНЕСКО. Много сил, времени и средств музей положил на научную реставрацию этих уникальных храмов, на то, чтобы они сохранялись как можно дольше и лучше. В каждом из этих памятников создана экспозиция, наилучшим образом раскрывающая достоинства и особенности данного здания. Заметим, что удачных примеров музеефикации подобных памятников немного известно не только в России, но и в мире.
Так, в Золотых воротах неизменной популярностью пользуется Военно-историческая экспозиция с диорамой Владимира во время осады войском хана Батыя в 1238 году. В Успенском соборе – действующем храме – музей проводит в определенные часы свои экскурсии, особенное внимание уделяя прославленным фрескам Андрея Рублева. В Дмитриевском соборе в 2005 году открыта новая экспозиция с аудиовизуальной программой, включающей слово, церковное пение, динамический подсвет. Новые экспозиции открыты и в двух соборах Рождества Богородицы – боголюбовском и суздальском. Музеем предпринято множество популярных изданий о белокаменном зодчестве и его памятниках, без которых не обходится ни один путеводитель, ни одна экскурсия.
С середины XIX века началось научное изучение белокаменной архитектуры, первые археологические исследования, продолженные затем в XX веке. В середине XX века издан фундаментальный труд Н.Н. Воронина «Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV веков». Но после этого издания прошло почти полвека. За это время появились новые исследования белокаменных памятников, новый взгляд на многие обстоятельства их истории и архитектуры, новая постановка старых вопросов и новые пути их решения. Свою лепту внес в эти исследования и музей-заповедник в лице своих научных сотрудников, а также ученые, привлеченные из Москвы и Санкт-Петербурга. Музей-заповедник хранит уникальный белокаменный лапидарий, составленный из археологических, реставрационных, а иногда и просто случайных находок. Лапидарий изучен и опубликован, а почти треть его находится в экспозициях.
Однако до сих пор не было издания, собравшего бы воедино все то новое, что удалось сделать за последние годы. Таким изданием и стала книга московского профессора, доктора архитектуры С.В. Заграевского «Новые исследования памятников архитектуры Владимиро-Суздальского музея-заповедника». В этой книге рассматриваются как общие вопросы истории домонгольского белокаменного зодчества, так и перечисленные выше памятники в составе музея-заповедника. Автором представлен совершенно новый взгляд на строительство времени Юрия Долгорукого, иначе, чем было принято, оценена роль этого князя в истории Суздальского княжества и белокаменного зодчества. Особенное внимание автор уделил организации и добыче белого камня, для чего сам побывал во многих подмосковных каменоломнях и даже приобрел опыт обработки белокаменных блоков.
В каждом из перечисленных хрестоматийных памятников автор нашел поле для своей исследовательской деятельности. Его острый аналитический взгляд проник в такие неожиданные, но чрезвычайно важные области, мимо которых прошли многие исследователи (по первой профессии автор – математик, кандидат технических наук). Опираясь на открытия и наблюдения других ученых, он сумел придать им собственный блеск и дополнить остроумным анализом. В целом автором книги сформировано концептуально новое представление о многих сторонах истории белокаменного зодчества.
Татьяна Петровна Тимофеева, заведующая сектором исследования памятников архитектуры Владимиро-Суздальского музея-заповедника
К 50-летию Владимиро-Суздальского музея-заповедника
ГЛАВА 1
Организация добычи и обработки
белого камня в Древней Руси
1. Значимость белокаменного строительства для Древней Руси
Обычно под белым камнем понимается светлый известняк карбона (каменноугольного периода палеозойской эры), залегающий в центральных регионах европейской части современной России (рис. 11), но к нему часто относят и песчаник, и доломит, и поволжский известняк пермского возраста, и многочисленные виды известняка, травертина и алебастра, залегающие в Приднестровье. Отсюда и более широкое определение белого камня – как любого хорошо поддающегося обработке бело-желтоватого камня с неблестящей поверхностью, не являющегося мрамором или ракушечником. Тем не менее, в этом исследовании мы уделим преимущественное внимание добыче и обработке белого камня в его узком понимании – как карбонового известняка, залегающего в центральных регионах европейской части современной России.
Рис. 1. Карта залегания среднекаменноугольных отложений в центральной части России.
Прежде всего остановимся на некоторых положениях, показывающих исключительную значимость белого камня не только для древнерусской архитектуры, но и для истории Древней Руси.
В Византии церковное строительство велось из плинфы или в смешанной технике – «opus mixtum»; из камня строили только на некоторых окраинах Византийской империи, и то лишь потому, что в горах и пустынях не было глины для обжига на плинфу. Плинфяной либо смешанной была и строительная техника Киева, Новгорода, Пскова, Полоцка, Смоленска, Чернигова, Переяславля Южного, Владимира Волынского и всех остальных древнерусских земель, кроме Галицкой и Суздальской2.
В Галицком княжестве белокаменное строительство началось в 1110–1120-х годах, в Суздальском – в 1152 году (обоснование последней даты мы приведем в гл. 3 и 4). В домонгольское время 95% зданий Суздальской земли и 100% зданий Галицкого княжества3 были построены из белого камня.
Согласно расчетам, приведенным автором в книге «Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество», белокаменное строительство было примерно в десять раз дороже плинфяного (за счет несравненно более сложной добычи, транспортировки и обработки, что мы не раз увидим в пп. 3–5)4. Надежность зданий, построенных из белого камня, в российском климате была существенно ниже плинфяных5. Часто воспеваемый в популярной литературе белый цвет камня тоже не был его преимуществом: плинфяные стены оштукатуривались и белились, а белокаменные здания уже через несколько лет после постройки становились грязно-серыми от дыма печей и частых пожаров, и практика их очистки появилась только в XIX веке.
Таким образом, белый камень как строительный материал проигрывал плинфе (и тем более кирпичу) по всем показателям.
Но в XII веке, когда на Руси началось белокаменное строительство, Византия уже была ослаблена и не являла собой сколь-нибудь значимой силы на международной арене. А в Западной Европе строительство из различных сортов камня во времена романики и «высокой» готики выражало государственную мощь и имперскую идеологию6. Подавляющее большинство романских соборов и замков в сердце Священной Римской империи – Германии – были именно каменными, из кирпича там в это время строились только второстепенные постройки гражданского характера и небольшие провинциальные храмы. В Северной Италии романские храмы, как правило, возводились из кирпича, но либо были облицованы камнем (городской собор в Модене), либо такая облицовка предусматривалась, но по разным причинам сделана не была (собор Сан Амброджо в Милане) или была сделана не полностью (церковь Сан Микеле в Павии)7.
Западноевропейский пример и заставил галицких, а потом и суздальских князей перейти на белокаменную строительную технику – дорогую и ненадежную, но зато «имперскую». В гл. 2 мы покажем, что непосредственным предшественником белокаменных храмов Древней Руси был колоссальный романский собор в Шпейере (Шпайере) – усыпальница императоров «Священной Римской империи» (весьма вероятно, что там же проходили «стажировку» первые древнерусские мастера «каменных дел»).
Таким образом, престижное белокаменное строительство стало «визитной карточкой» двух динамично развивающихся княжеств – Галицкого и Суздальского. Ради того, чтобы строить «по-имперски», галицкие и суздальские князья не жалели ни сил, ни средств. И если Галич в середине XIII века оказался поглощен Польшей и Литвой, то Суздальская земля стала основой будущего централизованного Русского государства.
В этом и состоит огромное значение белокаменного строительства для российской истории. Оно стало одной из основных составляющих процесса вхождения Древней Руси в число ведущих европейских держав8, – процесса, надолго прерванного лишь монгольским нашествием.
Характерно, что и в тяжелейшие времена монгольского ига древнерусские строители не перешли на дешевую и надежную плинфу, а продолжали строить исключительно «по-европейски» – в белом камне. И, по всей видимости, это стало одним из факторов, позволивших Суздальскому великому княжеству, оказавшемуся «улусом» Орды, не потерять свою духовную самостоятельность, сбросить ненавистное иго и возродиться уже под новым именем – Московской Руси9.
И только в конце XV века, когда мастера западноевропейского Ренессанса полностью перешли на гораздо более надежное, дешевое и практичное кирпичное строительство, выражение государственной мощи и имперской идеологии в камне потеряло смысл. Тогда и на Руси произошел повсеместный переход на кирпич.
Последним крупным древнерусским белокаменным храмом был Успенский собор в Москве (1475–1479). Впрочем, все ответственные конструктивные элементы (своды, барабаны, круглые столпы и восточную стену над апсидами) Аристотель Фиораванти выложил из кирпича.
В дальнейшем белокаменные храмы на Руси продолжали строиться, но лишь эпизодически и преимущественно вблизи каменоломен. Но широкое использование белого камня не прекратилось, так как из него повсеместно выкладывали фундаменты, подклеты и вытесывали элементы архитектурного декора. Для этих целей не «боящийся» лежать в земле и прекрасно поддающийся обработке белый камень подходил лучше кирпича.
2. Разведка каменоломен и регионы добычи
Итак, в 1152 году в Суздальской земле началось белокаменное строительство. Юрий Владимирович Долгорукий (нач. 1090-х–1157, княжил в Суздале с 1113 (возможно, с 109610) года, великий князь Киевский с 1155 года) построил пять храмов – в Переславле-Залесском, Владимире, Суздале, Юрьеве-Польском и Кидекше (обоснование датировок этих храмов см. в гл. 4).
Прежде чем начать строительство, было необходимо произвести разведку мест будущих каменоломен.
О том, что в земле вятичей – вдоль рек Оки, Москвы, Пахры и Десны – имеются колоссальные залежи камня, скорее всего, было известно еще с времен колонизации этого края в XI–начале XII века (при Ярославе Мудром и Владимире Мономахе). Основное транспортное сообщение велось по рекам, и по их берегам могли быть видны многочисленные выходы камня. Могло быть известно и про залежи на Волге – в районе Старицы. Но все это было очень далеко от главных городов Суздальского княжества – Ростова, Владимира, Суздаля и Переславля-Залесского.
Юрий Долгорукий, начиная в своем княжестве белокаменное строительство, не мог быть заинтересован в огромных дополнительных расходах по транспортировке камня на несколько сотен километров. Соответственно, князь не мог не дать мастерам задание найти белый камень по возможности близко от мест будущего строительства.
Представление
о том, где в Северо-Восточной Руси находились регионы теоретически возможной
добычи камня, дает современная геологическая карта11 (см. рис. 1).
Заметим, что к этой карте рекомендуется относиться с большой осторожностью, так
как допуск в 20–30 м по неровностям верхних пластов залежей белого камня и
30–50 м по неровностям рельефа, оврагам и речным долинам может привести к
ошибке в определении глубины залегания камня до
Но в XII веке, естественно, никто не располагал даже приблизительными данными о том, где на доступной глубине начинают встречаться каменноугольные отложения. И можно себе представить, сколько неудачных пробных раскопов было сделано, пока суздальские «геологи» не убедились в том, что качественный камень невозможно добывать ближе, чем за несколько сотен километров.
Следовательно, разведка каменоломен началась, как минимум, за несколько лет до 1152 года.
Где находились первые древнерусские каменоломни, мы пока что можем говорить лишь приблизительно.
В 1950–1960-е годы были проведены микропалеонтологические анализы, показавшие принадлежность камня храмов Долгорукого мячковскому горизонту каменноугольных отложений12. Следовательно, камень добывали на юго-западе Суздальского княжества, недалеко от Москвы.
Главный домонгольский торговый путь, связывавший Киев, Чернигов, Новгород и Суздаль (на этом пути и возникла Москва), проходил по Оке, Москве-реке, Яузе, и далее через волок в Клязьму13. Фактически Москва была пограничным городом, к югу от которого начиналась «нейтральная территория» (Коломна до 1300 года принадлежала Рязанскому княжеству – вассалу Чернигова, почти всегда враждебного Суздалю).
Вряд ли суздальские князья добывали камень вдали от охраняемого торгового пути, в необжитом лесном крае между Москвой и Окой, где к тому же жили еще не вполне покоренные племена вятичей. Да и расстояние перевозки камня в случае удаления от главного торгового пути увеличивалось.
Следовательно, наиболее вероятным регионом добычи белого камня в середине XII века являются выходящие к Москве-реке окрестности современных сел Верхнего и Нижнего Мячкова – ближайший к Суздальской земле регион добычи, где качественный камень залегает близко от поверхности.
В
этом случае среднее расстояние от каменоломен до стройплощадок составляло:
условно (по прямой) – около
Кроме результатов микропалеонтологических анализов 1950–1960-х годов, есть и другие причины того, что добыча строительных материалов для первых белокаменных храмов Суздальской земли не могла проводиться в других регионах:
–
Старица находится еще дальше от главных городов Суздальского княжества (около
–
добывали ли качественный камень в Дорогомилове (ныне в черте Москвы), на
сегодняшний день неизвестно. Если таковой и существует, то залегает гораздо
глубже, чем в Мячковских каменоломнях, а плечо подвоза камня из Дорогомилова в
главные города княжества было несущественно меньше, чем из Мячкова (в среднем
около
– расстояние от Звенигорода и Можайска до главных городов Суздальской земли еще больше, чем от Дорогомилова;
– от Касимова (в середине XII века – Городца Мещерского) прямого торгового пути в главные города княжества не было – мешали непроходимые Мещерские болота. Следовательно, везти камень все равно приходилось бы через Яузу, и путь оказывался еще длиннее, чем от Мячкова;
–
в районе современных населенных пунктов Коврова, Мелехова и Судогды
качественный известняк залегает на значительной глубине (в Мелеховском карьере,
по наблюдениям автора этой книги, – не менее
В дальнейшем регионы добычи камня расширялись вместе с увеличением территории Суздальского великого княжества, затем Тверского и Московского великих княжеств, а затем и централизованного Русского государства.
Так, на юго-западе Суздальской земли в домонгольское время вероятно продвижение каменоломен от Мячкова в сторону современных Подольска и Домодедова, так как этот «нейтральный» край все более тяготел не к Рязани, а к постоянно усиливающемуся Владимиру.
По всей видимости, регион Ковров – Мелехово – Судогда стал доступен для камнедобычи после присоединения к Суздальскому княжеству Нижнего Новгорода (начало XIII века). Возможно, нижегородские белокаменные храмы строились из ковровского камня, хотя более вероятно использование для этих нужд каменоломен в районе Касимова, где качественный камень залегает ближе к поверхности.
После присоединения в начале XIV века к Московскому княжеству Коломны, Серпухова и Можайска доступным для московских камнедобытчиков стал весь огромный регион, ограниченный Окой, Москвой-рекой и Нарой. С завоеванием во второй половине XIV века Боровска, Тулы, Тарусы и Калуги этот регион на юго-западе княжества расширился от Нары до Угры.
Тверь во времена своей государственной самостоятельности (вторая половина XIII–конец XV века) располагала Старицкими каменоломнями.
А с начала XVI века в распоряжении древнерусских камнедобытчиков оказались и заокские территории.
До середины XV века каменное строительство на Руси вели исключительно князья, выступавшие ктиторами всех каменных храмов и в городах, и в селах, и в монастырях. Соответственно, и добыча камня была исключительно государственной, так как при монопольном заказчике развитие частного предпринимательства маловероятно.
И только вместе с частным (с середины XV века – боярским, с начала XVI века – и купеческим) каменным строительством могли появиться и частные (боярские, купеческие и артельные) каменоломни.
3. «Коэффициент полезного действия» камнедобытчиков
Подавляющее большинство белокаменных зданий Древней Руси строилось в полубутовой технике (из обтесанного белого камня возводятся две стенки-облицовки – внутренняя и внешняя; промежуток между ними является забутовкой, т.е. заполняется бутом – обломками камня, обломками плинфы (кирпича) и булыжниками; затем заливается известковым раствором).
Соответственно, уже с XII века камень добывался и на обтеску (для стеновой кладки, декора и пр.; в дальнейшем будем называть такой камень товарным), и на бут, и на известь.
Естественно, реконструировать технологию добычи камня в Древней Руси мы можем лишь гипотетически. На сегодняшний день методов датировки сохранившихся старинных каменоломен с точностью хотя бы до одного века не существует, и условным термином «старинные каменоломни» в наше время могут обозначаться разработки и Древней Руси, и Российской империи XVIII–XIX веков. Но все же, исходя из общего понимания того, что методы добычи камня с XII до XVIII века изменились не столь существенно, некоторые соображения по реконструкции добычи камня в Древней Руси мы высказать можем.
Прежде всего необходимо отметить, что камень добывался и открытым, и закрытым способами.
Пласты товарного камня залегают между пластами некондиционного, и разрабатывать их удобнее и эффективнее закрытым способом – по горизонтали. При добыче товарного камня открытым способом оказывалась необходимой огромная дополнительная работа по снятию верхних пластов, что в отсутствие средств механизации было затруднительно. Соответственно, сохранившиеся разработки в форме вертикальных шурфов, скорее всего, относятся к более позднему времени (не ранее XIX века).
На бут и известь в Древней Руси всегда требовалось гораздо больше камня, чем на товарное использование. Причины этому следующие:
– у белокаменных храмов около трети толщины стен составляла забутовка (см. выше), до 80% состава фундаментов – белокаменный бут, пролитый известью;
– много извести (а на фундаменты – не только извести, но и бута) в XII–XV веках требовало плинфяное строительство, которое не прекращалось, хотя из плинфы в это время преимущественно строили не храмы, а постройки гражданского характера;
– с конца XV века массовое кирпичное строительство требовало огромного количества извести, а на фундаменты – не только извести, но и бута. Товарного белого камня на подклеты, архитектурный декор и крайне немногочисленные белокаменные храмы требовалось во много раз меньше.
Добыча камня на бут и известь велась открытым способом – карьерами. Доказательство тому – огромное количество невывезенного бута, которым завалены старинные каменоломни: поскольку не было необходимости вытаскивать на поверхность обломки, образующиеся при выработке товарных пластов, камень на бут и известь добывался в других местах, которыми могли быть только карьеры (вероятно, вытаскивать из-под земли камень на бут и известь было невыгодно экономически).
Добыча камня на бут и известь закрытым способом во избежание покупки под каменоломни больших участков земли14 характерна для более позднего времени. В Древней Руси, когда каменоломни были преимущественно (а до XVI века – исключительно) государственными, такие «хитрости» были ни к чему.
Старинные карьеры сегодня найти практически невозможно: они имели вид глубоких выемок в берегах рек и уже через несколько десятилетий после прекращения разработок полностью зарастали, превращаясь в неприметные овраги. А каменоломни ХII–XVI веков вполне могли сохраниться. Более того – любая из известных крупных старинных систем (Сьяновская15, Камкинская16, Мещеринская17, Бяковская18, Черепковская-119, Сельцовская20 и пр.) теоретически может включать в себя разработки времен Древней Руси. Но, как мы уже говорили, методик датировки каменоломен с точностью хотя бы до одного века на сегодняшний день не существует.
Огромное количество невывезенного бута в старинных каменоломнях позволяет реконструировать ряд принципиально важных аспектов добычи камня.
Существует определенный стереотип,
связанный с тем, что разработки камня в Древней Руси велись штольнями и
штреками21, и невывезенный бут укладывался вдоль них. Согласно этой
позиции, средняя ширина штольни (штрека) с бутом – около
Следовательно, штольни и штреки в каменоломнях существенно отличаются от штолен и штреков, например, в угольных шахтах. Если в последних штольни и штреки являются результатом первичной выработки пластов, то в старинных каменоломнях это чаще всего проходы, оставленные в невывезенном буте24.
Бут зачастую также укладывали на пол (слой бутовой крошки на полах штолен и штреков достигает 2 м25), оставляя минимальную высоту для откатки товарного камня – около полутора метров.
Таким образом, количество невывезенного бута в старинных каменоломнях – примерно 80–90% объема добытого камня. Таковы реалии: всего лишь 10–20% камня оказывалось товарным.
Необходимо учесть, что даже при таком жестком отборе из древнерусских каменоломен вывозился камень, обработанный лишь начерно – в виде бесформенных глыб. «Получистая» и «чистая» обработка, для которой требовались мастера-белокаменщики (другой квалификации, чем камнедобытчики), производилась уже на строительной площадке. Это доказывается нижеследующими положениями:
– тонкая и ответственная работа по обтеске камня (вытачивание прямых углов и идеально ровных поверхностей) вряд ли могла эффективно производиться в полутьме и сырости;
– организация обтески камня в тесной каменоломне мешала бы работе камнедобытчиков;
– унифицированных каменных блоков в Древней Руси не было (их размеры колеблются от 15х25х20 до 80х50х50 см, причем зачастую в кладке одного и того же здания). Соответственно, требовалась подгонка камня «по месту». То же самое относится и к гладкотесаным деталям архитектурного декора – их также вытесывали на месте, причем иногда уже в кладке здания, как орнамент Георгиевского собора в Юрьеве-Польском;
– обработка только что отколотого (соответственно, пропитанного водой) камня практически тождественна обработке камня, привезенного на стройплощадку (соответственно, относительно сухого). Последний столь же эластичен и столь же хорошо поддается обработке по всем направлениям26;
– многочисленные находки в каменоломнях обтесанных фрагментов камня относятся к более позднему времени (XVIII–XIX векам), когда высокая степень унификации стеновых блоков и деталей декора позволяла создавать «операционные запасы» для удовлетворения нужд различных потенциальных покупателей. Соответственно, каменоломни использовались как склад готовой продукции;
– в Древней Руси осколки камня, полученные при «получистой» и «чистой» обработке, тоже шли «в дело» – на забутовку стен и известь, так что перевозка блоков, обработанных начерно, к напрасным трудозатратам не вела.
При обработке камня на месте строительства еще 20–30% объема уходило в бут и известь. Таким образом, «коэффициент полезного действия» древнерусских камнедобытчиков при ломке и обработке товарного белого камня был около 10%. Это лишний раз подтверждает колоссальную трудоемкость разработок белого камня по сравнению с несравненно более простым и дешевым кирпичным (плинфяным) производством.
4. Добыча белого камня
Учитывая все вышеизложенное, процесс добычи камня в Древней Руси видится нижеследующим.
И открытые, и закрытые разработки велись со стороны высоких берегов рек – так было удобнее и разведывать камень, и добираться до товарных пластов, и грузить блоки, бут и бочки с известью в лодки (летом) или в сани (зимой). Вход мог находиться на расстоянии 10–15 м по вертикали от верха склона и настолько же выше уреза воды.
Как мы уже говорили в п. 3, пробивка входа сверху, с ровной поверхности, крайне неудобна – это огромная дополнительная работа и при проходке некондиционных пластов, и при вытаскивании камня наружу по крутому спуску или по вертикальной шахте, и при транспортировке камня до мест погрузки в лодки. Соответственно, мы вправе полагать, что в Древней Руси этот способ не использовался.
Добывали камень и зимой, и летом. Под землей температура практически постоянна в любой сезон (5–10 градусов тепла). На открытых разработках в холодное время года жгли костры, что решало сразу две задачи: обогрева рабочих и увеличения ломкости низкокачественного камня, используемого на бут и известь.
Скорее всего, камень на известь обычно обжигался рядом с карьерами. Химическая формула обжига известняка:
CaCO3 = СаО + СО2 с поглощением тепла,
т.е. при обжиге выделялся углекислый газ и оставалась негашеная известь. Полученная негашеная известь укладывалась в бочки (для защиты от влаги) и транспортировалась на стройплощадку. Впрочем, возможен и вариант перевозки бутовых камней для их обжига на месте строительства, хотя транспортировка камня для его последующего пережога нерациональна, так как при обжиге камень теряет в весе.
Далее на стройплощадке известь гасили в так называемых творильных ямах (стенки этих ям обычно обкладывались досками для предотвращения смешения извести с землей). Химическая формула гашения извести:
СаО + Н2О = Са(ОН)2 с выделением тепла («кипением»).
Там, где требовалась особо качественная известь (например, для штукатурки под фрески), в целях полного гашения известь выдерживали в творильных ямах от нескольких недель до нескольких месяцев.
Гашеную известь смешивали с песком и другими ингредиентами (соломой, древесным углем, толченой керамикой-цемянкой и пр.) и клали раствор в стены, фундаменты и пр., где гашеная известь высыхала («схватывалась»), выделяя воду и вновь образуя известняк.
Химическая формула высыхания гашеной извести:
Са(ОН)2 + СО2 = СаСО3 + Н2О.
Иногда для ускорения «схватывания» вблизи стен разводили костры, служившие источниками не только тепла, но и углекислого газа27. В фундаментах, куда доступ воздуха был закрыт, известь схватывалась очень медленно (иногда в течение многих десятилетий), что негативно влияло на надежность зданий.
Перейдем к вопросам добычи качественного (товарного) камня в Древней Руси.
В поисках товарных пластов камнедобытчики проходили рыхлые (осыпные) пласты камня под обрывами открытым способом – канавами или «точильными рвами»28 (вынутый камень мог использоваться на бут и известь). Найдя нужный пласт, углублялись в него закрытым способом.
Как мы видели в п. 3, разработка камня закрытым способом в Древней Руси обычно заключалась в практически полной выемке пласта, а не в проходке длинных штолен и штреков. По всей видимости, в данном случае понимание древнерусскими мастерами рациональности (минимизация расстояния до выхода) совпадало с современным. Соответственно, выработки имели в плане вид неровных «мыльных пузырей», «надуваемых» со стороны входа. Диаметр такого «мыльного пузыря» мог составлять от нескольких десятков до нескольких сотен метров, как в крупнейших известных старинных системах (Сьяновской, Бяковской, Черепковской-1). При увеличении числа входов эти «мыльные пузыри» соединялись друг с другом и создавали достаточно сложную форму выработки.
В залах для поддержки потолка обычно оставляли «колонны» из монолита с пролетом 5–10 м (иногда до 30 м29). Невывезенный бут аккуратно укладывали тут же, оставляя в нем проходы для транспортировки камня – откаточные штольни и штреки (рис. 2). Эти проходы вели либо напрямую к выходу, либо к нескольким центральным штольням (рис. 330). Часто входы в залы, штольни и штреки, где была прекращена выработка, полностью заваливались бутом, что в наше время затрудняет их разведку.
Рис. 2. Штрек в каменоломне «Юбилейная».
Рис. 3. Условный план Камкинской каменоломни.
Общая
длина известных штолен и штреков в Бяковской каменоломне – около
Высота
забоев (рис. 4) и, соответственно, штолен и штреков в зависимости от мощности
товарного пласта колебалась от 1,5 до 4 м32. Товарные пласты могли
иметь и меньшую толщину – менее
Рис. 4. Заброшенный забой в каменоломне «Юбилейная».
Деревянные крепи использовались редко и, по всей видимости, лишь в обвалоопасных местах (например, под растрескавшимся потолком). Повсеместной необходимости в этих крепях не было: каменный монолит несравненно прочнее дерева. Как мы указывали в п. 3, роль дополнительного укрепления потолка часто играл и аккуратно уложенный невывезенный бут (рис. 5)
Рис. 5. Бут под потолком в каменоломне «Юбилейная».
Необходимо отметить, что около старинных каменоломен практически не было отвалов (поскольку бут на поверхность обычно не выносился), и это существенно затрудняет их поиск. То же самое можно сказать про старинные карьеры: их отвалы образовывались только из случайного мусора и шлака от печей, в которых обжигали известь.
По поводу инструментов, которые употребляли камнедобытчики, существует много легенд, вплоть до того, что использовался «древнеегипетский» способ – забивание в щели (или заранее проделанные штрабы) деревянных клиньев, которые затем поливали водой, чтобы они разбухли и «оторвали» блок камня.
Возможно, в Древнем Египте, где у строителей пирамид не было железных инструментов, а климат крайне сухой, способ поливания водой деревянных клиньев мог дать хорошие результаты. Но в Древней Руси в каменоломнях стопроцентная влажность, так что разбухание клиньев при поливании водой весьма сомнительно. Даже если клинья заготавливали и высушивали заранее, все равно они успели бы хотя бы частично отсыреть, пока их несли к месту выработки. Да и времени такой метод отнимает слишком много.
На основании вышеуказанных общих соображений и эксперимента, проведенного при участии автора этого исследования в 2006 году в Сьяновской каменоломне34, собственно ломка товарного камня в Древней Руси может быть реконструирована нижеследующим образом.
Камень добывали преимущественно по слоям, так как ломка камня по границам слоев (т.е. по трещинам) существенно облегчала работу.
Начиная работать с монолитной стеной, камнедобытчики прежде всего пробивали под «потолком» (т.е. под пластом, который собирались оставить нетронутым) широкую полость глубиной примерно в полметра и такой же шириной, чтобы сверху потом можно было вбивать ломы и клинья. Пробивали полость грубо, камень просто крошили. Иногда (в зависимости от конкретных условий добычи) подобную полость могли пробивать и посередине стены, и снизу35.
Затем, определив ширину будущих блоков, пробивали («выдалбливали») по вертикали на всю высоту стены глубокие (более чем на половину глубины блока36) штрабы (рис. 6). Поскольку белый камень очень вязок и эластичен, применялись не редкие сильные удары вглубь монолита, а множественные и несильные, преимущественно не «рубящие», а «режущие» (т.е. не под прямым углом к плоскости).
Рис. 6. Неоконченная старинная выработка в забое Сьяновской каменоломни. В правом верхнем углу снимка видна верхняя полость, посередине – вертикальный штраб.
Глубина штрабов обусловливалась необходимостью в дальнейшем выламывать по ним блок (если уподобить выламывание блока отрыву листа бумаги, то штрабы играли роль перфорации). Соответственно, слишком мелкие штрабы не позволили бы выломать блок, слишком глубокие вели бы к излишним трудозатратам.
И верхнюю полость, и штрабы пробивали грубыми инструментами – киркой, «клевалом», кайлом или ломами, хотя могли использоваться и зубила, по которым били молотками.
Далее сверху начинали выламывать блоки. После пробивки верхней полости и вертикальных штрабов будущий блок крепился к монолиту только двумя поверхностями – задней и нижней. Если нижняя поверхность попадала на границу слоев, то оставалось оторвать только заднюю поверхность, так как нижняя легко отрывалась при вбивании туда клиньев. Если не попадала, то приходилось штрабить по нижней поверхности, чтобы блок держался только на задней.
При удачном стечении обстоятельств по задней поверхности блока могла также проходить вертикальная трещина в монолите, и тогда блок отрывался сам. Но, как правило, приходилось блок по задней поверхости отламывать, и это, как показал указанный эксперимент, было основной проблемой камнедобытчиков.
Надо полагать, что при отламывании задней поверхности в ход шли и клинья, и ломы, и зубила. Их «подсовывали» сверху, забивали в нескольких местах по возможности глубоко и выламывали блок (рис. 7). Возможно, приходилось предварительно расшатывать блок клиньями, зубилами и ломами и с боковых сторон. В этих случаях могло потребоваться обеспечение доступа к блоку не только сверху, но и сбоку, и тогда приходилось пробивать полости, аналогичные верхней, и по бокам блока.
Рис. 7. Блок,
выломанный в ходе эксперимента
По мере дальнейшего выламывания блоков в забое (второй блок сверху, третий и т.д.; следующие ряды блоков по вертикали и т.д.) отрыв задней поверхности блоков существенно упрощался, так как сверху и сбоку появлялось больше места для подсовывания ломов, забивания клиньев и даже пробивки кайлом штрабов по задней поверхности.
Если высота товарного пласта по горизонтали (соответственно, высота забоя) существенно превышала человеческий рост, то для удобства работы по откалыванию верхних блоков выработку обычно вели «ступеньками» (откалывали верхние блоки, стоя на нижних, оставленных неотколотыми из предыдущих слоев по вертикали)37.
Согласно «Урочному положению» 1929 года38, норма рабочего времени на ломку белого камня составляла 0,82 человеко-дня на кубометр. Итоги указанного эксперимента приблизительно39 подтвердили адекватность этих норм. Однако необходимо отметить, что итоговые показатели трудозатрат по объему реально добытого товарного белого камня следует применять с коэффициентом 10 (как мы показали в п. 3, «коэффициент полезного действия» камнедобытчиков равнялся приблизительно 10%).
5. Перевозка и обработка камня
Выломанные блоки товарного камня камнедобытчики вытаскивали из каменоломен, впрягая лошадей в маленькие тележки либо волокуши (в старинных каменоломнях уцелело множество следов от таких тележек – рис. 8, 9). Затем блоки погружали на лодки (летом) или на сани (зимой) и везли к месту строительства.
Рис. 8. Следы от тележек либо волокуш на полу штрека (каменоломня «Юбилейная»)
Рис. 9. Следы от тележек либо волокуш на повороте штрека (Сьяновская каменоломня)
Военные ладьи и верховые лошади, принадлежавшие князю и использовавшиеся на войнах, для перевозки камня не подходили. Соответственно, организация перевозки камня требовала привлечения большого количества дополнительных кадров, не менее ценных, чем камнедобытчики или каменотесы, – владельцев тягловых лошадей и (или) грузовых лодок. Это могли быть либо зажиточные крестьяне, либо мелкие купцы.
Вполне вероятна и покупка лошадей и лодок специально для нужд строительства.
Принудительная «мобилизация» транспортных средств могла использоваться лишь в исключительных случаях, так как зажиточный крестьянин или мелкий купец – человек, требующий к себе уважения и справедливой оплаты труда. В противном случае лошадь «заболеет» и никуда не поедет, а лодка «случайно сядет на мель». А надсмотрщиков на каждый километр маршрута поставить невозможно.
«Рядовые» крестьяне, привлеченные князем для отбывания трудовой повинности, могли использоваться лишь на подсобных работах, не требующих квалификации.
Соответственно,
перевозка камня от каменоломен к стройплощадкам была наиболее сложной и
трудоемкой частью строительства. В домонгольское время (при среднем плече
подвоза камня в
На месте строительства камень выгружался, складировался, подбирался по размеру и подвергался «получистой» и «чистой» обработке.
Для вытесывания квадров на месте строительства использовались тесовик (небольшой молоточек с заостренными концами), тесло (похожее на зубило) и скарпель (похожий на скребок с закругленным концом). Некоторые белокаменщики и для «получистой», и даже для «чистой» обработки камня вместо всех вышеуказанных инструментов использовали небольшие топоры43. Выпиливать блоки начали только в XVIII веке.
Один из концов каждого стенового блока обычно оставляли необработанным (точнее, обработанным «получисто»). Блоки укладывали в кладку необработанной стороной внутрь, что обеспечивало хорошую сцепку облицовки с забутовкой.
В разное время камень обтесывался по-разному.
Так, поверхность домонгольских квадров покрыта характерными бороздками – насечками от инструментов, которыми обрабатывали камень. Блоки были обтесаны и подогнаны очень точно, и их укладывали в облицовку на очень небольшом количестве раствора.
В конце XIII–первой трети XIV века в связи с тяжелыми экономическими условиями монгольского ига на «чистой» обработке стали экономить и укладывать блоки в кладку обработанными «получисто» – лишь грубо обкалывая поверхности, даже не стремясь получить вполне прямые углы. Так были построены церковь на Городище в Коломне, Никольская церковь в Каменском (см. рис. 24), первый Успенский собор в Москве (см. рис. 25) и практически все прочие храмы этого времени44. Такая технология требовала использования щебня при укладке блоков в облицовку для фиксации камней перед заливкой (так называемое «подщебнивание»). Из-за больших щелей между камнями заливка велась густым раствором. Впрочем, детали архитектурного декора в это время продолжали обтесываться относительно гладко и аккуратно.
В конце XIV века древнерусские каменотесы вернулись к домонгольской технике обтесывания блоков – почти идеально точной, с бороздками от инструментов. В дальнейшем эти бороздки становились все менее и менее заметными и к концу XV века исчезли совсем.
Квадры XVI–XVII веков обработаны очень гладко. Вероятно, их подвергали дополнительной шлифовке песком (который растирали по поверхности деревянными или железными «гладилками»). Кладка стала еще более ровной (ее часто называют «сухой»), в ней стали использоваться блоки почти одинаковых размеров.
В заключение еще раз подчеркнем, что белый камень для Древней Руси имел колоссальное историческое значение. Он был не просто строительным материалом, он был выражением государственной мощи и имперской идеологии. И все огромные сложности добычи и обработки белого камня (в шедевре русской литературы начала XIII века – «Молении Даниила Заточника» – приводится пословица: «Лепше есть камень долотити нежели зла жена учити») с лихвой окупались исключительным значением белокаменного строительства для государственного престижа Древней Руси.
глава 2
Начало «русской романики»:
Юрий Долгорукий или Андрей Боголюбский?
1. Общие положения
Прежде всего необходимо определиться с тем, что мы понимаем под «русской романикой».
Этот термин был еще в 1920-х годах предложен Ф.Халле применительно к белокаменным домонгольским храмам Северо-Восточной Руси1. В советское время он практически не использовался, так на подобную терминологию, прямо связывающую зодчество Древней Руси и Западной Европы, существовал негласный запрет.
В постсоветское время этот термин впервые употребил А.И.Комеч – в названии своего научного труда и без дополнительных оговорок, т.е. как некую безусловную данность2.
Однако этот термин на самом деле весьма условен, и его научное использование требует большого числа оговорок.
Пожалуй, основным признаком, определяющим «русскую романику», является строительство из гладкотесаного белого камня. Подавляющее большинство романских соборов и замков в Западной Европе были каменными, из кирпича в это время строились только второстепенные постройки гражданского характера, храмы в небольших окраинных городах, а в Северной Италии – храмы, которые затем предполагалось облицовывать камнем. Как мы уже говорили в гл. 1, в Византии (за исключением некоторых ее окраин) строили из кирпича (плинфы) или в смешанной технике – «opus mixtum». Такой же – кирпичной или смешанной – была и строительная техника Киева, Новгорода, Пскова, Полоцка, Смоленска, Чернигова, Переяславля Южного, Владимира Волынского и всех остальных древнерусских земель, кроме Галича и Суздаля.
Второй важнейший признак романской архитектуры, нашедший воплощение в домонгольском зодчестве Северо-Восточной Руси, – скульптурный декор орнаментального и зооантропоморфного типов. Определимся и с этими терминами: в декоре зооантропоморфного типа, в отличие от декора орнаментального типа (аркатура, поребрик, орнамент), присутствуют изображения людей и животных.
Еще один важный элемент романики – перспективные порталы. Их мы видим и в Галиче, и в Суздале.
Отметим, что в домонгольской архитектуре других древнерусских княжеств также имело место множество романских элементов: аркатурный декор (как в Софии Новгородской, соборах Антониева и Юрьева монастырей в Новгороде и мн. др.), лестничные башни (как в Софии Киевской, Софии Новгородской и мн. др.), общая «башнеобразность» (как в церквях Параскевы Пятницы на Торгу в Новгороде и Михаила Архангела в Смоленске), разноцветная отделка фасадов (как в Борисоглебской церкви в Гродно) и даже начатки базиликальности (как в ряде храмов Полоцкого княжества). Это еще раз подчеркивает условность термина «русская романика».
Есть и еще одна причина, почему мы даже применительно к Суздальской земле вправе использовать термин «русская романика» лишь условно. В Северо-Восточной Руси ни в домонгольское, ни в послемонгольское время не было построено ни одной базилики: все храмы (за исключением некоторых бесстолпных и шатровых церквей) были крестовокупольными. Даже Успенский собор в Москве (1475–1479), внутреннее пространство которого решено в духе готических «зальных церквей», и лишенная алтарных апсид Троицкая церковь в Чашникове (XVI век) по общему архитектурному типу являются классическими крестовокупольными храмами.
Завершить наш разговор об условности термина «русская романика» можно цитатой из И.Э.Грабаря: «Нигде нельзя встретить ни одной церкви, собора, дворца или здания, которое могло бы быть принято за образец владимирских церквей. Можно найти только частности, но нельзя встретить в целом ничего тождественного»3.
Теперь, определившись с терминологией, мы можем перейти к оценке ролей Юрия Владимировича Долгорукого (нач. 1090-х–1157, княжил в Суздале с 1113 (возможно, с 1096) года, великий князь Киевский с 1155 года) и Андрея Юрьевича Боголюбского (ок. 1111–1174, княжил в Суздале с 1157 года) в становлении древнерусской архитектуры и, в частности, «русской романики».
В общей истории существует устойчивый стереотип, умаляющий значение деятельности Долгорукого в сравнении с деятельностью Боголюбского. Возможно, определенную роль здесь сыграл крайне негативный образ Юрия, созданный киевским летописанием, на которое ориентировались историки XVIII–XIX веков.
Так, В.Н.Татищев писал, что «сей великий князь был роста немалого, толстый, лицом белый, глаза не весьма великие, нос долгий и искривленный, борода малая, великий любитель женщин, сладкой пищи и пития; более о веселиях, нежели об управлении и воинстве прилежал, но все оное состояло во власти и смотрении вельмож его и любимцев… Сам мало что делал, все больше дети и князи союзные…»4. М.М.Щербатов полагал, что Юрия прозвали Долгоруким подобно персидскому царю Артаксерксу – за «алчность к приобретению»5. И даже современный Российский энциклопедический словарь более тактично, но тоже не вполне лестно сообщает, что руки Юрия тянулись от Суздаля к Киеву, и за это он получил свое прозвище6.
Андрей Боголюбский, в начале XVIII века канонизированный, выглядел в своем придворном летописании гораздо более привлекательно. Несомненно, большое значение для формирования стереотипов «святого мученика» и «собирателя русских земель»7 имел и шедевр древнерусской литературы – «Повесть о смерти Андрея»8.
В итоге смерть Боголюбского от рук убийц оказалась куда более «почетной», чем смерть Долгорукого от яда либо излишнего чревоугодия на пиру. И даже то, что труп убитого заговорщиками Андрея Юрьевича долго лежал под стеной дворца (при том, что и дружина, и горожане знали о его смерти), а потом священнослужители не разрешали вносить его тело в церковь, и оно, завернутое в ковер, два дня пролежало в притворе, советская историография интерпретировала скорее положительно, чем отрицательно: это объяснялось как следствие неприятия боярами и «отсталыми» горожанами деятельности Боголюбского по «собиранию русских земель».
В этом исследовании не место дискуссиям о том, деструктивной или конструктивной была деятельность Долгорукого и насколько значима его историческая роль в сопоставлении с ролью его сына. Чьи победы над удельными князьями, «вольными» новгородцами и волжскими болгарами были более значимы для «собирания русских земель» – Долгорукого или Боголюбского? Была ли несправедливой борьба Юрия Владимировича с его племянником Изяславом Мстиславичем, в соответствии с «княжеской лествицей» узурпатором Киевского стола? Не намеревался ли Юрий, став великим князем, провести в Киеве всю оставшуюся жизнь и обустраивать Киевскую Русь так же, как ранее в течение многих десятилетий обустраивал Суздаль? Можно ли вообще называть «собирателем русских земель» Андрея, перенесшего столицу во Владимир и относившегося к Киеву как к враждебному государству?
Все эти вопросы подлежат исследованию в рамках общей истории, мы же занимаемся историей архитектуры. И поэтому мы прежде всего посмотрим на общий масштаб церковного, крепостного и гражданского строительства при Юрии и Андрее.
2. Общий обзор архитектуры Юрия Долгорукого и Андрея Боголюбского
Начнем с перечисления известных нам построек Юрия Владимировича:
1. Спасо-Преображенский собор в Переславле-Залесском;
2. Церковь Бориса и Глеба в Кидекше;
3. Георгиевский собор в Юрьеве-Польском;
4. Церковь Георгия на дворе Долгорукого во Владимире;
5. Церковь Спаса в городе Суздале9;
6. Большой город-крепость
Переславль-Залесский (протяженность валов около
7. Крепость в Юрьеве-Польском;
8. Вероятно, крепость в Кидекше (см. гл. 4);
9. Крепости в Москве и Дмитрове;
10. Вероятно, крепости в Звенигороде, Перемышле, Городце и Микулине10;
11. Владимирский укрепленный двор (см. гл. 8);
12. Вероятно, два дворца в Киеве11;
13. «Патерик киевского Печерского монастыря» называл Долгорукого и строителем Рождественского собора в городе Суздале12 (начало XII века). Вопросы участия Юрия в этом строительстве мы подробно рассмотрим в гл. 3.
Отметим также, что Юрий Долгорукий произвел разведку и первичное (наиболее трудоемкое) освоение каменоломен в Суздальской земле (см. гл. 1).
Известные нам постройки Андрея Юрьевича:
1. Успенский собор во Владимире;
2. Успенский собор в Ростове;
3. Церковь Спаса во Владимире;
4. Церковь Покрова на Нерли;
5. Церковь Рождества Богородицы в Боголюбове;
6. Белокаменный дворец в Боголюбове;
7. Белокаменная крепость в Боголюбове;
8. Большой город-крепость
Владимир (приращение периметра валов относительно Мономахова города – около
9. Золотые ворота во Владимире с церковью Ризположения;
10. Серебряные ворота во Владимире.
Таким образом, общие масштабы строительства Юрия Долгорукого и Андрея Боголюбского вполне сопоставимы.
Юрий Долгорукий впервые начал использовать в Суздальской земле европейскую каменную технику. Орнаментальный декор «универсального» романского типа, встречающийся на множестве храмов Западной Европы (рис. 10 и 11), был уже в Переславле и Кидекше (рис. 12 и 13). В церкви Бориса и Глеба в Кидекше мы видим и перспективный портал.
Рис. 10. Одна из многих сотен европейских церквей с «универсальным» романским декором (деревня Оберреренбах, Бавария, XIII век).
Рис. 11. «Универсальный» романский декор на соборе в Шпейере (Шпайере).
Рис. 12. «Универсальный» романский декор на Спасо-Преображенском соборе в Переславле-Залесском.
Рис. 13. «Универсальный» романский декор на церкви Бориса и Глеба в Кидекше.
Обращают на себя внимание и вытянутые вверх барабаны храмов Юрия, что в сочетании с относительно небольшим четвериком дает «башнеобразную» – вполне европейскую – форму постройки. Г.К.Вагнер писал, что храмы «башнеобразного» типа имеют динамическое устремление вверх, и «не исключено, что если бы развитие «высотной» архитектуры не было прервано монгольским вторжением, то Русь узнала бы нечто родственное готике»13.
Небольшие размеры храмов
Долгорукого были жестко обусловлены «пределом надежности» белокаменного
строительства. Автор этой книги показывал14, что почти все храмы,
превышавшие «предел надежности», определенный мастерами Юрия (внутреннее
пространство основного объема – не более
«Предел надежности» белокаменного строительства, определенный мастерами Долгорукого, в истории древнерусской архитектуры был успешно (хотя и незначительно) превышен лишь дважды: в Троицком соборе Троице-Сергиева монастыря (1422–1427) и в Преображенской церкви в Острове (конец XVI века)15. Эти «пирамидальные» храмы являлись выдающимися достижениями строительной инженерии даже для своего времени. Мы же говорим о XII веке.
Исследователи древнерусской архитектуры XIX–первой половины ХХ века (как Н.П.Кондаков16, Д.Н.Бережков17, А.С.Уваров18, А.И.Некрасов19, Ф.Халле20) признавали преемственность архитектуры Боголюбского в отношении архитектуры Долгорукого. Но эта ситуация в корне изменилась с выходом в свет капитального труда Н.Н.Воронина «Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV веков»21.
Н.Н.Воронин полагал, что Юрий Долгорукий, «убежденный грекофил, сам женатый на византийской принцессе, друг новгородского владыки Нифонта и его единомышленник в вопросах церковной политики»22, применил в своем зодчестве некоторые черты романики лишь случайно. По мнению Н.Н.Воронина, «если представить себе храмы Юрия выстроенными из кирпича, они будут мало отличаться от современных им построек древней Руси в смысле отсутствия «романских» черт»23. Исследователь отмечал, что аркатура была еще на Софии Новгородской, порталы у Юрия не романские, на его храмах отсутствуют декоративная резьба и профилированные детали24.
А что касается самого факта белокаменного строительства (определяющего признака «русской романики»), то Н.Н.Воронин придерживался версии Н.П.Кондакова и Д.Н.Бережкова о том, что у Юрия не было своих мастеров, а поскольку Долгорукий враждовал с подавляющим большинством русских княжеств, то ему пришлось пригласить артель из Галича25. Следовательно, по Н.Н.Воронину, и начало белокаменного строительства в Суздальской земле не являлось заслугой Долгорукого.
Таким образом, в капитальном труде Н.Н.Воронина Юрий Долгорукий предстает провинциальным правителем, не имевшим своих мастеров и вынужденным воспользоваться артелью из далекого окраинного Галича. Соответственно, и вся архитектура Юрия, «случайно» соединившая в себе византийские и романские черты, оказывается провинциальной и эклектичной.
Эту точку зрения в полной мере разделил О.М.Иоаннисян, уточнявший, что артель, пришедшая на рубеже 1140–1150-х годов в Суздаль из Галича, ранее (до 1110-х годов) работала в еще одной западноевропейской окраинной провинции – Малопольше26.
И только зодчество Андрея Боголюбского, к которому приходили мастера и от Фридриха Барбароссы27, и «из всех земель»28, оказалось, по мнению Н.Н.Воронина29 (к которому присоединились и О.М.Иоаннисян30, и А.И.Комеч31), на великокняжеском (а то и императорском) уровне.
Такова сегодня стереотипная точка зрения на архитектуру Боголюбского, не менее устойчивая, чем стереотипный взгляд на самого Андрея Юрьевича как на «святого мученика» и «собирателя русских земель».
3. Критика «галицкой версии»
Мы ни в коем случае не собираемся умалять значение архитектуры Андрея Боголюбского. Большие Успенские соборы во Владимире и Ростове, зооантропоморфный декор храмов, «парадные» Золотые ворота и церковь Покрова на Нерли (вероятно, и церковь Спаса во Владимире – см. гл. 8), белокаменные городские стены и дворцово-храмовый комплекс в Боголюбове (см. гл. 7), – все вышеперечисленное явилось неоценимым вкладом в сокровищницу русского и мирового зодчества.
Мы собираемся показать, что зодчество Юрия Долгорукого ни в коем случае не было «провинциальным», что именно оно положило подлинное начало «русской романике», и что архитектуру Андрея Боголюбского ни в коем случае нельзя рассматривать вне контекста архитектуры его отца.
О масштабах строительства Долгорукого и о том, что именно его мастера на много веков вперед определили «предел надежности» белокаменного строительства, мы уже говорили в п. 2. Сейчас мы рассмотрим «галицкую версию» – о гипотетическом архитектурном влиянии Галича на Суздаль и о якобы имевшем место приходе к Юрию мастеров из Галицкой земли.
Подробно критика «галицкой версии» приведена автором этого исследования в книге «Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество»32, здесь же имеет смысл остановиться лишь на ряде ключевых моментов.
Во-первых, как мы уже говорили в гл. 1, строительство из белого камня было во много раз дороже кирпичного. И если даже предположить влияние Галича на Юрия, то распространить «галицкое влияние» на многочисленных потомков Долгорукого (вплоть до Ивана III) уже невозможно. А белокаменное строительство в Северо-Восточной Руси было определяющим в течение более трехсот лет.
Во-вторых, Галич был далекой западнорусской окраиной, князь Владимирко Володаревич – представителем ветви «князей-изгоев», к тому же на поколение младше Долгорукого. Следовательно, вероятность гипотетического «галицкого влияния» на Юрия (законного претендента на Киевский стол), а тем более на последующих суздальских, тверских и московских князей, продолжавших строить в белом камне в течение нескольких сотен лет, ничтожна.
В-третьих, планы и размеры галицких храмов первой половины XII века абсолютно различны33 (рис. 14). Способы обработки поверхностей блоков в Галиче и Малопольше существенно отличаются от тех, которые применялись в Переславле и Кидекше. Малопольские храмы вообще не относятся к крестовокупольному типу. Следовательно, единой логики работы гипотетической малопольско-галицко-суздальской артели не прослеживается.
Рис. 14. Планы галицких и суздальских храмов (по О.М.Иоаннисяну):
1 – церковь Иоанна в Перемышле;
2 – церковь в Звенигороде Галицком;
3 – церковь Спаса в Галиче;
4 – церковь на «Цвинтарисках»;
5 – Спасо-Преображенский собор в Переславле;
6 – церковь Бориса и Глеба в Кидекше;
7 – церковь Георгия во Владимире;
8 – церковь Ризположения на Золотых воротах во Владимире.
В-четвертых, если даже предположить, что в Малопольше, Галиче и Суздале строила одна и та же гипотетическая артель, то неужели за полвека (1110–1150-е) у нее не появилось никаких конкурентов? И не странно ли, что работа такой «суперартели» не нашла отражения в летописях? Приглашение высококвалифицированных мастеров было событием неординарным: вспомним и мастеров «из всех земель», и мастеров «от Фридриха Барбароссы» у Андрея Боголюбского (см. п. 6), и важнейшую оговорку Всеволодова летописца, что князь не искал «мастеров от Немець» (см. гл. 9).
В-пятых, строительная
артель насчитывала не менее 80 человек (с женами и детьми – более 200 человек)34,
и переход такого количества людей (причем не бродяг или купцов, а ценнейших
строительных кадров) из Галича в Суздаль на расстояние более
В-шестых, в книге «Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество»35 автор этого исследования обосновал общее соображение: там, где требования к срокам и качеству строительства позволяли использовать местные кадры, князья, как правило, предпочитали такой вариант. Естественно, речь идет прежде всего о «рядовых» строителях (т.е. о подавляющем большинстве артельщиков). Зодчие, иконописцы, ювелиры, прочие уникальные и узкоспециализированные профессионалы могли переходить от князя к князю и из города в город сколь угодно часто.
А когда заказов на строительство не было, местные мастера занимались любым ремесленническим (прежде всего плотницким), а то и крестьянским трудом. Более того, строительство могло и не быть их основной квалификацией. Они были и оставались городскими ремесленниками либо крестьянами, и работа на строительстве давала им возможность заработать деньги и (или) получить земельный надел.
Что касается квалификации «рядовых» строителей, то любой русский крестьянин и в наше время способен выполнять строительные работы очень широкого профиля, тем более под руководством высококвалифицированного мастера. И в отношении самой сложной части строительства – возведения сводов и барабанов – известно, что эта работа велась по деревянным кружалам и опалубке36. Следовательно, основной труд оказывался плотницким, а опыт такой работы при повсеместном деревянном строительстве в XII веке был огромным.
И не будем забывать, что в каждом городе, кроме храмов и укреплений, возводилось множество деревянных, а часто и кирпичных построек гражданского характера37, так что необходимость даже для профессионального строителя переезжать из города в город, а тем более из княжества в княжество, возникала не как правило, а как исключение.
То, что свои мастера у Юрия были еще с Мономаховых времен, автор этого исследования показывал в книге «Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество»38.
В-седьмых, как мы показали в гл. 1, запасы белого камня в Суздальской земле было невозможно разведать в течение года–двух. Следовательно, «спонтанность» каменного строительства, якобы вынудившая Юрия пригласить галичан, также не может являться аргументом в пользу гипотетической «галицкой версии»: в случае «спонтанности» у князя просто не было бы белого камня.
Если бы Долгорукий «спонтанно» решил что-либо строить, он мог бы вести только плинфяное (на порядок менее трудоемкое, но «непрестижное») строительство. Например, он мог пригласить мастеров от своего союзника Святослава Ольговича Черниговского (стоявшего, в отличие от Владимирка Галицкого, на самом верху «княжеской лествицы»), и построить вместо пяти белокаменных храмов пятьдесят кирпичных (т.е. вести церковное строительство, как минимум, в масштабах Новгорода и Смоленска).
В-восьмых, в Галиче залежи известняков различного типа, пригодных для строительства, находятся практически повсюду и выходят на поверхность во многих местах (например, вдоль Днестра). Следовательно, зодчество Галича восприняло романику раньше Суздаля по причинам наличия в Галиче и отсутствия в Суздале строительных материалов, а не мастеров.
В-девятых, «тогда же (в 1152 году – С.З.) Георгий князь в Суждале бе, и отвързл ему Бог разумнеи очи на церковное здание, и многи церкви поставиша по Суздалской стране, и церковь постави камену на Нерли, святых мученик Бориса и Глеба, и святаго Спаса в Суздале, и святаго Георгиа в Володимери камену же, и Переаславль град перевед от Клещениа, и заложи велик град, и церковь камену в нем доспе святаго Спаса, и исполни ю книгами и мощми святых дивно, и Гергев град заложи и в нем церковь доспе камену святаго мученика Георгиа»39.
Это сообщение Типографской летописи под 1152 годом исключает приход артели из Галича, так как больше, чем по одному храму в год, одна артель не успела бы построить. Н.Н.Воронин предполагал, что летописец лишь «суммировал» постройки Юрия Долгорукого, возведенные в течение нескольких лет40. Доказательство точности указанного летописного сообщения и правомерности датировки всех перечисленных построек 1152 годом приведено в гл. 4. Но в любом случае указанное летописное сообщение – серьезнейший аргумент против «галицкой версии», и пока оно однозначно не дезавуировано, гипотеза о приходе артели из Галича отпадает.
В-десятых, происхождение «галицкой версии» относится к концу XIX века, когда в соответствии с догматом «православие, народность, самодержавие» можно было признавать влияние кого угодно, но только не Западной Европы. А «версия закавказского влияния», также «допустимая» с точки зрения этого догмата, еще менее обоснована, чем «галицкая» (это убедительно показал В.Н.Лазарев41).
При Сталине Галич вошел в состав СССР, и «галицкая версия» получила дополнительный политический вес. Поэтому мы вправе полагать, что приверженность Н.Н.Воронина и В.Н.Лазарева именно этой версии являлась в значительной степени вынужденной. Например, в конце жизни – в 1970-е годы – В.Н.Лазарев уже писал, что архитектура Галича сыграла лишь «посредническую роль» между западноевропейской и суздальской42.
В-одиннадцатых, мы не можем принять и версию В.Н.Лазарева о «посреднической роли» архитектуры Галича между зодчеством Суздальской земли и Западной Европы. «Цепочка посредников» оказывается слишком длинной: от Суздаля до Галича очень далеко, причем путь лежал через несколько княжеств, союзных Изяславу Мстиславичу. А до Германии – центра «Священной Римской империи» – соответственно, было еще дальше: с запада с Галичем граничили только Венгрия, Богемия и Малопольша.
Зато с Суздальской землей имел общие границы Великий Новгород, с которым после последнего военного противостояния в 1148 году был установлен мир, а в 1155 году сын Долгорукого Мстислав занял новгородский стол. Да и в любом случае специфика Новгорода состояла в том, что торговля имела высший приоритет и войны, которые вели новгородцы, практически ей не мешали. Следовательно, никогда не прекращался и «культурный обмен».
Новгород через своих северогерманских торговых партнеров был напрямую связан со «Священной Римской империей». Значит, Долгорукий мог контактировать со всей Западной Европой, минуя и Галич, и Малопольшу, и многочисленные враждебные княжества.
4. О непосредственном влиянии на зодчество Долгорукого романской западноевропейской архитектуры
Показав несостоятельность «галицкой версии», мы обязаны признать непосредственное влияние на зодчество Долгорукого Западной Европы. Точнее, ее наиболее сильного, наиболее централизованного и территориально близкого к Руси государства – «Священной Римской империи».
И в качестве прямого источника архитектуры Юрия Долгорукого мы можем назвать не галицкие и не малопольские постройки, а императорский собор в Шпейере (это традиционное написание; более современное – Шпайер). Собор был построен в 1029–1106 годах (рис. 15).
Рис. 15. Собор в Шпейере. Вид с запада.
Все те аргументы, которые можно привести в качестве обоснования сходства малопольских, галицких и суздальских храмов (кладка стен и фундаментов, аркатурные пояса в сочетании с поребриком и резными валами – см. рис. 12 и 13), полностью применимы и к императорскому собору:
– на соборе в Шпейере (как и на множестве других романских храмов Западной Европы, и на суздальских храмах) мы видим аркатуру, поребрики и резные валы (рис. 11);
– стены шпейерского собора, как и стены храмов Долгорукого, сужаются кверху уступообразно;
– цоколь императорского собора на большей части периметра представляет собой непрофилированный отлив (как в Переславле и Кидекше);
– бутовые фундаменты храма в Шпейере существенно шире стен, как и в Галиче, и в Суздале;
– способ обработки лицевых поверхностей блоков камня в Шпейере идентичен суздальскому (и существенно отличается от галицкого и малопольского);
– в средокрестии императорского собора реализована крестовокупольная схема с крестчатыми столпами (рис. 16);
– в крипте храма в Шпейере автору этой книги удалось обнаружить специфическую орнаментальную резьбу (рис. 17), относительно которой О.М.Иоаннисян не вполне справедливо полагал43, что она не встречается нигде, кроме Спасо-Преображенского собора в Переславле-Залесском (рис. 3) и малопольских храмов (рис. 18). Отметим, что стиль резьбы в Переславле гораздо ближе к шпейерскому, чем к малопольскому.
Исключительная общеевропейская значимость императорского собора в Шпейере и его хронологическая первичность относительно храмов Малопольши, Галича и Суздаля говорят о том, что сходство архитектуры всех перечисленных славянских княжеств имеет абсолютно убедительное обоснование – общие истоки.
Рис. 16. Собор в Шпейере. План.
Рис. 17. Собор в Шпейере. Резной вал над заложенным внутренним окном в крипте.
Рис. 18. Резной вал карниза нефа на коллегиате св. Мартина в Опатове (фото О.М.Иоаннисяна).
Конечно, существует определенный соблазн предположить, что к Долгорукому в 1152 году пришла строительная артель (или «строительная дружина» – зодчий с несколькими мастерами44) из «Священной Римской империи». Но эту точку зрения мы принять не можем.
Если бы к Юрию пришли
европейские мастера, то следовало бы ожидать строительства храмов, как минимум,
в масштабе построек крестоносцев в Палестине. Но посмотрим на размеры
палестинских соборов: храм Гроба Господня – примерно 80 х
Так строили в бедной и необжитой
Палестине, в условиях постоянных войн с мусульманами. А в самой Империи
«знаковые» романские храмы были, естественно, не меньше. Собор в Павии
(Северная Италия), например, имеет размеры 60 х
Российские грунты и строительные материалы принципиально не отличались от европейских49, и мы вправе полагать, что ведущим западным мастерам, если бы они работали в Суздале, соображения профессиональной этики не позволили бы строить у пригласившего их князя храмы, по размерам сопоставимые с церквями в небольших европейских деревнях.
Следовательно, приход западноевропейских мастеров к Юрию маловероятен, и остается только один вариант, соответствующий заботе князя об отражении в суздальской архитектуре государственной мощи и идеологии (эта забота подтверждается самим фактом перехода к затратному, но «имперскому» белокаменному строительству): в 1152 году храмы Долгорукого строили местные мастера под руководством местных зодчих, прошедших обучение (стажировку) в Западной Европе50.
В п. 6 мы увидим, что Юрий в 1155–1157 годах обращался в Империю за мастерами и получил их, но умер прежде, чем они пришли в Суздаль.
5. Критика версии «грекофильства» Юрия Долгорукого
С утверждением Н.Н.Воронина о том, что Юрий был «убежденный грекофил, сам женатый на византийской принцессе, друг новгородского владыки Нифонта и его единомышленник в вопросах церковной политики»51, также нельзя согласиться.
Во-первых, женитьба Юрия на византийской принцессе – весьма сомнительная легенда52, но даже если она и правдива, то ни о каком «грекофильстве» не свидетельствует. Достоверно известно, что Долгорукий в 1110 году женился на дочери половецкого хана53 и даже водил на Изяслава Мстиславича половцев54, но никто при этом не считает, что у Юрия была «любовь к половцам».
Во-вторых, слова Н.Н.Воронина о «дружбе и единомыслии» Долгорукого и Нифонта нельзя считать достаточно обоснованными.
Нифонт был епископом в Новгороде с 1130 года и, возможно, греком55, так что его «грекофильство» вполне вероятно (хотя и не доказано). Но был ли он другом и единомышленником Юрия?
Новгородский епископ фактически был профессиональным дипломатом и периодически урегулировал княжеские усобицы (например, в 1135 и 1141 годах). В 1148 году Нифонт приезжал и к Юрию – с миссией о заключении мира с Изяславом, но ничего не добился. «Ходи Нифонт Суждалю мира деля к Гюргеви, и прият и с любовью Гюрги, и церковь святи Св. Богородицы великым священием, и Новтържце все выправи, и гость всь цел, и посла с цестию Новугороду, нъ мира не дасть»56.
Упоминаемое в этом летописном фрагменте освящение Нифонтом суздальского храма Рождества Богородицы не свидетельствует о каких-то особых отношениях епископа и князя. Как мы покажем в гл. 3, храмы могли освящаться сколь угодно часто и по множеству поводов.
В 1149 году киевский митрополит Климент (Клим Смолятич), ставленник Изяслава Мстиславича, запер Нифонта в Киево-Печерском монастыре за резкие высказывания в свой адрес. Долгорукий, захватив в конце того же года Киев, Нифонта из «пещер» освободил, и епископ уехал к себе в Новгород, где и умер в 1156 году57. Факт освобождения Нифонта абсолютно естественно следует из политической ситуации и о «дружбе и единомыслии» не свидетельствует.
Из всего сказанного по поводу Нифонта можно сделать вывод: несомненно, что и Нифонт, и Юрий были врагами Изяслава и Климента. Но при этом вряд ли можно говорить даже о союзнических отношениях, а тем более о «дружбе и единомыслии» новгородского епископа и суздальского князя. Взаимное уважение (как полагал Н.М.Карамзин58) – возможно, но не более того.
Что касается инициативы приглашения на киевскую митрополию грека Константина в 1156 году59, то усилия Долгорукого по смещению митрополита Климента могли привести к успеху лишь в случае прихода «коренного» византийца, благословленного патриархом, и ни о каком «грекофильстве» здесь говорить нельзя – это был сугубо политический ход.
Таким же политическим ходом являлось и формальное принятие Юрием стороны Византии (подчеркнем – лишь формальное, никаких войск Долгорукий на помощь Византии не направлял) в конфликте последней с венгерским королем Гезой II60. На стороне Византии была и Священная Римская империя, Геза же был зятем и союзником Изяслава Мстиславича, поэтому такая позиция Юрия вполне логична и также не свидетельствует ни о каком «грекофильстве».
Мы видим, что имеющихся в нашем распоряжении фактов недостаточно для того, чтобы считать Юрия «грекофилом». А факт, что Долгорукий начал строить в Суздальской земле храмы в европейской белокаменной технике, не считаясь с расходами, многократно завышенными по сравнению с техникой Византии, свидетельствует об обратном. Вряд ли необходимо «вешать ярлыки», но получается, что Юрий Долгорукий был не «грекофилом», а скорее «оксиденталистом».
6. Юрий Долгорукий и мастера Фридриха Барбароссы
Для того, чтобы окончательно понять ключевую роль Юрия Долгорукого в становлении «русской романики», необходимо рассмотреть вопрос об его отношении к тем принципиальным новшествам в древнерусской архитектуре, которые имели место при его сыне Андрее. Речь идет о деятельности мастеров, присланных Фридрихом Барбароссой, и о введении в Суздальской земле зооантропоморфного скульптурного декора.
И начнем мы с вопроса о мастерах.
Сразу заметим, что известный стереотип, связанный с приходом к Андрею «мастеров из всех земель», относится только к украшению Успенского собора 1158–1160 годов: «Того же лета создана бысть церква святая Богородица в Володимири благоверным и боголюбным князем Андреем, и украси ю дивно многоразличными иконами, и драгим каменьем бе-щисла и сосуды церковными и верх ея позлати по вере же его, и по тщанию его к святеи Богородице, приведе ему Бог из всех земель все мастеры и украси ю паче инех церквии»61. Следовательно, в данном случае речь идет не о строителях, а об узкоспециализированных мастерах (иконописцах, ювелирах и пр.), которые, как мы видели в п. 3, могли переходить от правителя к правителю сколь угодно часто.
Тем не менее, мы ни в коем случае не будем спорить с тем, что в архитектуре Боголюбского государственная мощь и имперская идеология выражены ярче, чем в зодчестве Долгорукого. В пользу этого свидетельствуют:
– огромная избыточная
высота (
– увеличенные по сравнению с храмами Долгорукого размеры Успенских соборов во Владимире и Ростове;
– строительство «на голом месте» церкви Покрова на Нерли, игравшей роль торжественного оформления развилки важнейших водных путей по Клязьме и Нерли. Такая роль подтверждается и невозможностью нахождения на заливных лугах какого-либо посада или монастыря, и использованием для строительства церкви отборного белого камня, и заложением уникальных фундаментов (см. гл. 8);
– дворец и укрепления в Боголюбове, возведенные не из дерева, а из белого камня;
– наличие на храмах Андрея зооантропоморфного скульптурного декора.
Все перечисленное делает весьма правдоподобным сообщение В.Н.Татищева: «по снисканию бо его (Андрея – С.З.) даде ему Бог мастеров для строения оного из умных земель»; «по оставшему во Владимире строению, а паче по вратам градским, видно, что Архитект достаточный был... Мастеры же присланы были от Императора Фридерика Перваго, с которым Андрей в дружбе был как ниже явится»62.
В этой книге мы не будем дискутировать о том, из какой области «Священной Римской империи» – Германии (по А.И.Комечу63) или Северной Италии (по О.М.Иоаннисяну64) – пришли мастера. Ни в коем случае не отрицая полезность таких дискуссий, автор этого исследования полагает принципиальную разрешимость этого вопроса сомнительной. Различия между архитектурной пластикой и строительной техникой соборов Германии и Северной Италии гораздо менее существенны, чем различия между ними и храмами Суздальской земли. Сильно разнятся между собою и сами суздальские храмы. Следовательно, любой поиск конкретных западноевропейских прототипов архитектуры Андрея Боголюбского даст слишком грубые результаты, применимые и к Германии, и к Северной Италии.
Определенную «зацепку» здесь может дать метод историко-мотивационного моделирования, в свое время предложенный автором этой книги65: центральногерманская архитектура имела ярко выраженный имперский характер, а торговые североитальянские города строили с определенным «купеческим» уклоном. В связи с этим мы можем полагать, что для имперских амбиций суздальских князей все же более вероятно приглашение мастеров именно из Германии.
А учитывая несомненную преемственность архитектуры Боголюбского относительно архитектуры Долгорукого, непосредственно связанной с императорским собором в Шпейере (см. п. 4), версия о приходе к Андрею мастеров именно из Германии получает дополнительное (хотя также косвенное) подтверждение.
Но из какой бы области Империи ни пришли мастера от Фридриха Барбароссы, из сообщения В.Н.Татищева следует, что они строили, как минимум, Успенский собор и Золотые ворота во Владимире. Когда именно началось строительство Золотых ворот, мы не знаем (их ориентировочная датировка – 1158–1164 годы, см. гл. 6). Но относительно Успенского собора доподлинно известно, что он был заложен 8 апреля 1158 года66.
Значит, зодчий от Барбароссы, чтобы успеть ознакомиться с местным опытом белокаменного строительства, а затем определить планы и размеры своих будущих построек (как минимум, Успенского собора), должен был прибыть во Владимир не позднее осени–зимы 1157 года.
Сообщение В.Н.Татищева стереотипно воспринимается следующим образом: «сначала дружба Андрея с Фридрихом, потом приход мастеров от Фридриха к Андрею». Но анализ ситуации, сложившейся на Руси в 1155–1158 годах, заставляет интерпретировать это сообщение иначе: «сначала направление мастеров Фридрихом к Юрию, потом приход мастеров к Андрею, потом дружба Андрея с Фридрихом»67.
Дело в том, что Юрий Долгорукий умер 15 мая 1157 года. Если даже предположить, что Андрей, став великим князем, немедленно послал посольство к Барбароссе за мастерами, все равно он не успел бы их получить осенью–зимой 1157 года.
К примеру, в конце XV века Аристотель Фиораванти ехал на Русь в течение трех месяцев – и это при том, что уже существовали прямые дороги, по которым посольские кареты могли передвигаться с большой скоростью. Мы же говорим о середине XII века, когда по узким и неспокойным лесным дорогам (фактически тропам) передвигались только войска, а основное транспортное сообщение осуществлялось по рекам (а если из Суздаля в Европу через Новгород, то и по морю).
Путь посольства в Империю мог занять несколько месяцев. Несколько недель (а то и месяцев) послы могли ожидать мастеров от Барбароссы (или с разрешения императора самостоятельно вести поиски свободных строительных кадров). Несколько месяцев занимала обратная дорога в Суздаль.
Следовательно, за мастерами, строившими Успенский собор и Золотые ворота, посольство было отправлено еще при жизни Юрия Долгорукого.
Барбаросса стал германским императором в 1152 году, а Юрий великим князем Киевским – в 1155 году. Был ли Долгорукий «в дружбе» с Фридрихом, мы можем только гадать. Но нижеследующие варианты мы вправе сразу отбросить как крайне маловероятные:
– любые взаимоотношения (а тем более дружеские) претендента на Киевский стол Юрия с кандидатом на императорский престол Фридрихом до 1152 года;
– любые взаимоотношения (а тем более дружеские) претендента на Киевский стол Юрия с императором Фридрихом в 1152–1155 годах;
– любые взаимоотношения (а тем более дружеские) Андрея, сына претендента на Киевский стол, с кандидатом на императорский престол, а затем императором Фридрихом в 1152–1155 годах;
– любые самостоятельные взаимоотношения (а тем более дружеские) Андрея, сына великого князя Юрия, с императором Фридрихом в 1155–1157 годах.
Последний вариант может показаться не столь маловероятным: Андрей был старшим сыном великого князя Киевского и, соответственно, теоретически он мог иметь прямые контакты с германским императором.
Но не будем забывать, что Боголюбский в 1155–1157 годах не находился в Киеве при отце, а против воли Долгорукого68 ушел в Суздаль, фактически захватив удел. Вряд ли Фридрих, в 1155 году короновавшийся в Риме и в 1156–1157 годах уже находившийся в зените своего могущества, пошел бы на контакт с узурпатором (и не великокняжеского стола, а далекого окраинного удела).
Отметим, что Андрей вряд ли считался официальным наследником даже Суздальского стола – иначе после смерти Долгорукого не потребовалось бы проводить вече, на котором «ростовцы и суздальцы сдумавши вси, пояша Андрея»69. А о наследовании Андреем Киевского великокняжеского стола даже речи не могло быть – этого не допустили бы другие претенденты, вынужденные после смерти Вячеслава Владимировича и Изяслава Мстиславича терпеть Юрия на Киевском столе как старшего в роде Мономаховичей.
А что касается весьма популярных домыслов70 о том, что у Андрея могли быть какие-либо личные контакты с Фридрихом еще в 1140-х годах, то это не более чем домыслы. К тому же Боголюбский был старше Барбароссы более чем на 10 лет (Андрей родился около 1111 года, а Фридрих – в 1122 году), и это делает дружбу молодых княжичей еще менее вероятной даже при их гипотетической личной встрече в одной из гипотетических поездок Андрея в Западную Европу.
Таким образом, мы можем утверждать, что посольство к Барбароссе за мастерами послал Юрий в 1155–1157 годах, будучи великим князем Киевским. Но в 1157 году Долгорукий умер, и мастеров принял в Суздальской земле его сын Андрей.
Следовательно, можно говорить о направлении Барбароссой мастеров не к Андрею, а к Юрию. Волею судеб принял их не Долгорукий, а Боголюбский, но это ни в коем случае не умаляет заслуг Юрия в получении императорских мастеров.
7. Деятельность во времена Андрея Боголюбского местных строительных кадров, сформированных при Долгоруком
Мы также можем показать, что, несмотря на приход мастеров из Западной Европы, определяющее значение при Андрее все равно имели местные строительные кадры, сформированные при Юрии.
Как мы уже говорили в п. 6, из сообщения В.Н.Татищева следует, что мастера от Барбароссы строили, как минимум, владимирский Успенский собор и Золотые ворота. И это логично, так как мы видим на этих объектах попытку строить в гораздо большем масштабе по сравнению с храмами Юрия:
– сторона подкупольного
квадрата в Успенском соборе –
– высота арок Успенского
собора –
Но все равно это несопоставимо с тем, что мы видим и в Германии, и в Северной Италии (в п. 4 мы приводили размеры храмов в Вормсе, Шпейере и Павии), и это исключает работу в Суздальской земле императорской строительной артели.
Важно и то, что идентичные знаки княжеских мастеров мы видим и на храмах в Переславле и Кидекше, и на Золотых воротах, и в Боголюбове71.
Из всего сказанного можно сделать следующий вывод: от Барбароссы пришли мастера по скульптурному декору и, возможно, зодчий. Но если приход последнего и имел место, то перед ним были поставлены достаточно узкие задачи:
– разработка иконографии декора и руководство соответствующими мастерами;
– увеличение размеров и повышение качества построек.
Первую задачу зодчий, несомненно, выполнил. На постройках Андрея мы видим скульптурный декор вполне европейского уровня.
Но удалось ли зодчему выполнить вторую задачу?
Как мы только что показали, в ходе ее выполнения он вынужден был исходить из возможностей местных строительных кадров, поэтому в итоге архитектору Барбароссы не удалось добиться ни принципиально новой конструкции, ни существенного увеличения размеров, ни достаточной надежности владимирского Успенского собора (см. гл. 5).
Про катастрофу Золотых ворот, последовавшую сразу после завершения строительства, мы уже упоминали в п. 6.
Возможно, зодчий от
Барбароссы возводил и остальные постройки Андрея, но и их нельзя назвать
достижениями строительной инженерии. Большой ростовский собор (сторона
подкупольного квадрата –
Тщательный подбор для церкви Покрова белого камня и ее уникальные фундаменты вряд ли являлись «фирменным стилем» зодчего, иначе бы мы видели нечто подобное и в других его постройках. Гораздо более вероятно, что «парадная» церковь Покрова на Нерли строилась в соответствии с особым княжеским заказом, т.е. авторство в отношении ее уникального облика принадлежит лично Боголюбскому или кому-либо из его приближенных (что на уровне наших знаний о XII веке практически одно и то же). Технически же такая постройка была абсолютно доступна и зодчим времен Юрия Долгорукого.
В общем, мы вынуждены констатировать: зодчий Фридриха Барбароссы, присланный к Юрию и принятый Андреем, выполнил поставленные перед ним задачи лишь в области декора храмов. Определяющую роль в строительстве Боголюбского все равно играли суздальские строительные кадры, сформированные при его отце.
8. Юрий Долгорукий и зооантропоморфный скульптурный декор
Нам осталось рассмотреть факт отсутствия на храмах Юрия зооантропоморфного скульптурного декора и появления такого декора на храмах Андрея. Не означает ли это «неразвитость» архитектуры Юрия? Не означает ли это, что мастера Долгорукого были неспособны на создание зооантропоморфного декора?
Нет, не означает. Если бы у Долгорукого работали непрофессиональные мастера, неспособные на создание декора на уровне храмов Боголюбского, то мы все равно увидели бы на храмах Юрия хотя бы робкие попытки декорирования зооантропоморфными мотивами – пусть даже такими скромными, фрагментарными и «наивными», как на соборе в Шпейере (рис. 19).
Рис. 19. Собор в Шпейере. Зооантропоморфный рельеф на алтарной полуколонке.
Дело в другом: Юрий в 1152 году еще не имел права украшать свои храмы скульптурным декором зооантропоморфного типа. Все, что ему в это время позволяла церковь, – это «универсальный» романский орнаментальный декор «аркатура-поребрик-резной вал».
Для того, чтобы обосновать это положение, необходимо показать, что появление зооантропоморфного декора вышло за рамки простого украшения стен храмов и столкнулось с одним из многовековых «камней преткновения» церковной догматики – Второй Священной заповедью: «Не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им...» (Исх. 20:4).
История иконоборчества получила более чем достаточное освещение в литературе, в том числе и в богословских исследованиях автора72. Здесь отметим лишь то, что после победы иконопочитания, «узаконенной» Седьмым Вселенским собором 787 года, в постановлении этого собора73 осталась «лакуна» – скульптурные изображения. Не зря в Византии VIII века движение называлось «иконоборческим» – весь его пафос был направлен против икон, а устойчивых традиций скульптурного декора храмов на Востоке никогда не было. Следовательно, общие анафематствования «иконоборческих» соборов, основанные на Второй Священной заповеди, для скульптуры так никогда и не были отменены. Во всяком случае, на «вселенском» уровне.
Это создало в отношении скульптуры амбивалентную догматическую ситуацию, дававшую (и до сих пор дающую) православной церкви возможность и разрешать, и запрещать зооантропоморфный скульптурный декор по своему усмотрению.
Византийская церковная традиция, в отличие от западноевропейской, стабильно склонялась к запрету зооантропоморфного декора на храмах. После иконоборческих восстаний в Византии исчезла круглая скульптура75. Внутри храмов (возможно, и на фасадах) оставались резные иконы, но относить их к зооантропоморфному декору вряд ли возможно – последнее понятие гораздо шире. И в любом случае можно с уверенностью сказать, что подавляющее большинство резных византийских украшений не принадлежит к тому романскому стилю, который мы видим на храмах и Западной Европы, и Суздальской земли.
История Русской православной церкви знает периоды и расцвета храмовой скульптуры, и запрещения «идолов». Например, Большой Московский собор 1666 года постановил, что в храмах резными могут быть только распятия76. В 1722 году Синод запретил «иметь в церквах иконы резные или истесанные, издолбленные, изваянные» и повелел «привесов к образам и всякой кузни не привешивать». В 1832 году имел место полный запрет Синода на храмовую скульптуру77 (впрочем, так и не начавший повсеместно выполняться).
Все вышесказанное и определило сложность и уникальность ситуации со скульптурным декором в Суздальском крае в XII веке.
С советских времен в искусствознании и истории архитектуры закрепилась традиция интерпретации образов церковного искусства и зодчества в соответствии со стилевым генезисом, художественным вкусом, экономикой, политикой и множеством прочих факторов, кроме одного: прямого и непосредственного влияния самой церкви в лице местных иереев, епископов и вышестоящих иерархов.
А ведь в XII веке церковь уже вела отсчет второй тысячи лет своего существования. Если считать от V века, когда она превратилась в замкнутую иерархическую систему с устоявшейся догматической базой и жестко регламентированными обрядами, то получается около семисот лет – тоже немалый срок. И если в III–IV веках служба могла происходить в любых зданиях (в том числе и катакомбах), то в XII веке архитектурно-стилевые особенности храмов уже были и для православной, и для католической церкви не менее важной частью «обрядовых и канонических истин»78, чем, например, форма и цвет священнических облачений.
Несамостоятельность русской митрополии в домонгольские времена диктовала особенно жесткий подход церкви к тонкостям архитектурного стиля, так как любые мало-мальски серьезные новшества приходилось согласовывать с константинопольским патриархом. А последний не мог не понимать, что кирпичная техника постройки (как минимум, «opus mixtum»), крестовокупольная форма и минимальный орнаментный декор храмов осуществляли «зримую связь» русского православия с Византией, и уступка в любом из этих вопросов означала еще один шаг русской церкви к автокефальности, весьма нежелательной для амбиций (да и экономических интересов) патриарха.
Юрий Долгорукий, потратив много лет на разведку каменоломен, начал строить свои храмы в условиях крайне напряженных взаимоотношений с киевским митрополитом и ростовским епископом. Для того, чтобы по возможности полно охарактеризовать эти взаимоотношения, сложившиеся в середине XII века, нам придется вспомнить иерархическую структуру церковной организации в Суздальской земле.
Во времена и Юрия, и Андрея, и Всеволода в городах Владимире и Суздале епархий не было, и церковное руководство в Суздальской земле осуществлялось ростовским епископом79. Епархия во Владимире появилась только при Юрии Всеволодовиче – в 1214 году80.
В городах, не являвшихся центрами епархий, были «владычные наместники», подчинявшиеся епископу81. На открытие нового храма требовалось епископское благословение82, оно требовалось и на утверждение священника, хотя кандидатуру мог выдвигать ктитор – в данном случае князь83. Ктитор мог инициировать и смещение неугодных ему священников, но, опять же, требовалось согласие епископа.
Ростовским епископом в начале 1150-х годов был Нестор. Когда и кем он был поставлен на кафедру, мы точно не знаем. Е.Е.Голубинский в своих исследованиях по истории церкви не выдвигал на эту тему никаких гипотез84.
М.Д.Приселков полагал, что хиротония Нестора имела место в 1137 году85, т.е. еще до избрания митрополитом Клима Смолятича (1147 год). Аргументация исследователя сводилась к следующему: Нестор не мог быть поставлен на кафедру позднее 1139 года, так как в этом году великим князем киевским стал Всеволод Ольгович, с которым у Долгорукого была вражда. А поскольку в 1137 году от переяславской епархии отделилась смоленская, то исследователю виделось вероятным, что тогда же отделилась и ростовская епархия (также от переяславской). Н.Н.Воронин принял эту точку зрения и датировал хиротонию Нестора 1137 годом86.
Но аргументацию М.Д.Приселкова нельзя считать достаточно обоснованной.
Во-первых, вражда Всеволода и Юрия вряд ли была настолько острой, чтобы препятствовать церковной политике, осуществляемой митрополитом-греком Михаилом.
Во-вторых, видится неправомерным дополнение имеющихся летописных сведений предположениями, что в это время могло произойти и нечто подобное, ускользнувшее от внимания летописца. Если летописец написал про отделение смоленской епархии, вряд ли он забыл бы про ростовскую. Или речь про отделение епархий вообще бы не шла.
В-третьих, исследователь исходил из априорного предположения о том, что Нестор был союзником Долгорукого. Но с этим предположением нельзя согласиться: Юрий, заняв в 1155 году великокняжеский стол, избавился от своего главного противника, митрополита Климента87, и немедленно – уже в 1156 году – инициировал смещение Нестора новым митрополитом Константином88. Только что присланный из Византии грек Константин, естественно, без настояния великого князя не принял бы столь скоропалительного решения о смещении ростовского епископа.
Выдвинем собственное видение даты хиротонии Нестора: он был поставлен Климентом в конце 1140-х годов, и ростовская епархия была учреждена митрополитом тогда же – чтобы иметь в Суздальской земле «своего человека», облеченного не наместнической, а архиерейской властью. И не случайно для местонахождения кафедры был выбран Ростов, располагавшийся в отдалении от центра княжеских владений Долгорукого (вероятно, формально выбор Ростова обусловила традиция времен Леонтия).
Это дает нам ответ и на вопрос, почему ростовский епископ отсутствовал на соборе 1147 года, поставившем Климента на русскую митрополию89. М.Д.Приселков полагал, что Нестор «не отозвался на княжеское приглашение»90, а Н.Н.Воронин – что отсутствием на соборе Нестор «проявил равнодушие в деле Клима Смолятича»91. Но, конечно, обстановка фактической гражданской войны не позволила бы ростовскому епископу «проявить равнодушие» и игнорировать столь важное мероприятие. На самом деле ответ на этот вопрос гораздо более прост и логичен: ростовской епархии тогда еще не существовало.
На основании всего сказанного по поводу хиротонии Нестора мы вправе полагать, что он был ставленником и союзником митрополита Климента. Можно представить себе сложность роли, которую пришлось играть ростовскому епископу в конце 1140-х–начале 1150-х годов, но, по всей видимости, по политическим соображениям Юрий и Климент намеренно не обостряли ситуацию. В конце концов, у митрополита в руках был сильнейший «козырь» – отлучение противника от церкви, но такого накала их борьба не достигла.
Тем не менее, в 1152 году Долгорукий оказался в весьма непростой ситуации. Потратив огромные усилия и средства на разведку каменоломен и строительство белокаменных храмов, он рисковал не получить благословение ни киевского митрополита, ни константинопольского патриарха, что означало бы отказ ростовского епископа освящать уже построенные храмы и, следовательно, катастрофу для княжеской политики.
В связи с этим полное отсутствие на храмах Юрия каких-либо попыток создания зооантропоморфного декора имеет абсолютно логичное объяснение: так выглядел компромисс между князем и церковью. Ведь даже «невизантийский» материал – белый камень – не мог не вызывать нареканий церковных иерархов.
Поэтому мы вправе утверждать, что итоговый компромисс – согласие митрополита (соответственно, и благословение епископа) на постройку в Суздальской земле в 1152 году белокаменных храмов с «универсальным» романским орнаментальным декором – был серьезной победой Долгорукого. Даже несмотря на то, что князю пришлось пойти на уступки в области декора.
А теперь мы можем вспомнить факт, исключительно важный для нашего исследования: как мы показали в п. 6, мастера по скульптурному декору были направлены Барбароссой еще к Юрию Долгорукому в бытность последнего великим князем Киевским (1155–1157).
Следовательно, за недолгое время своего великого княжения Долгорукий успел добиться благословения церкви на введение зооантропоморфного скульптурного декора. Учитывая то, что в это время Юрий сместил Климента и Нестора, пригласив на киевскую митрополию грека Константина, такая ситуация видится абсолютно логичной. Возможно, благословение зооантропоморфных скульптур на храмах даже было одним из условий, поставленных великим князем на переговорах с Византией о приходе митрополита.
Значит, и появление в Суздальской земле зооантропоморфного скульптурного декора – прежде всего заслуга не Боголюбского, а Долгорукого.
Таким образом, все характерные черты того, что мы называем «русской романикой», появились в Суздале (а затем и в Тверском, и в Московском великих княжествах) исключительно благодаря Юрию Долгорукому. И зодчество Андрея Боголюбского было столь же закономерным, поступательным развитием воистину новаторского зодчества Юрия, как зодчество Всеволода Большое Гнездо – зодчества Андрея.
И хотелось бы, чтобы понимание этого важнейшего историко-архитектурного факта внесло свою лепту в «исторический портрет» Юрия Долгорукого, заслуживающего несравненно более теплых слов, чем те, которыми его характеризуют современные стереотипы.
ГЛАВА 3
о гипотетическом «промежуточном» строительстве
собора рождества богородицы в суздале в 1148 году
и первоначальном виде суздальского храма 1222–1225 годов
1. Анализ летописных данных по строительству суздальского собора
Нам предстоит рассмотреть вопрос, давно привлекающий внимание исследователей и имеющий значительный резонанс в научно-популярной литературе: был ли в 1148 году в городе Суздале построен собор Рождества Богородицы?
В этом исследовании мы по возможности проанализируем все аргументы «за» и «против» существования гипотетического суздальского храма 1148 года. Прежде всего рассмотрим данные древнерусских документальных источников, говорящих о строительстве того или иного домонгольского собора в городе Суздале.
Лаврентьевская летопись под 1222 годом сообщает: «Великий князь Гюрги заложи церковь каменьну святыя Богородица в Суждали, на первем месте, заздрушив старое зданье, понеже учала бе рушитися старостью и верх ея впал бе; та бо церкы создана прадедом его Володимером Мономахом и блаженным епископом Ефремом»1.
Таким образом, летописец однозначно утверждает, что великий князь Юрий Всеволодович в 1222 году разрушил суздальский собор, построенный Владимиром Мономахом и посвященный Богородице, и на его месте заложил новый храм. Строительство этого собора было завершено в 1225 году, о чем также сообщает Лаврентьевская летопись: «Создана бысть церкы святая Богородица в Суждали и священа бысть епископом Симоном в 8 день сентября»2. О том, что в 1148 году был построен некий «промежуточный» собор, речь здесь идти не может: согласно летописцу, в 1222 году был разрушен именно храм, возведенный Мономахом, который умер в 1125 году.
Еще одно документальное свидетельство, касающееся строительства собора в городе Суздале, содержится в «Патерике киевского Печерского монастыря». В начале XIII века3 владимирский епископ Симон в вошедшем в Патерик послании к печерскому монаху Поликарпу говорит: «И в своем княжении христолюбей Владимер, вземь меру божественныа тоа церкви печерскыа, всем подобиемь създа церковь в граде Ростове: в высоту, и в ширину, и в долготу… Сын же того Георгий князь (Юрий Долгорукий – С.З.), слыша от отца Владимера, еже о той церкви сотворися, и той во своем княжении създа церковь во граде Суждале в ту же меру. Яко по летех вся та распадошася, сиа же едина Богородична пребывает в векы»4.
На этом сообщения древнерусских документальных источников, прямо говорящих о строительстве того или иного суздальского собора, можно считать исчерпанными.
Прежде чем рассмотреть эти сообщения на предмет наличия в них противоречий, мы должны уделить внимание дате первого суздальского собора, так как она в указанных источниках не приводится.
В сообщении Лаврентьевской летописи под 1222 годом в качестве строителя суздальского собора упоминается епископ Ефрем. Возможно, здесь речь идет о митрополите Ефреме Переяславском (современнике Владимира Мономаха), так как чин митрополита относится к «третьей степени священства», и все священнослужители этой степени обобщенно называются епископами.
Дата смерти Ефрема Переяславского нам неизвестна. В литературе чаще всего встречается 1097 год5. Н.Н.Воронин полагал, что митрополит умер в 1105 году, когда на переяславскую кафедру был поставлен епископ Лазарь6. Соответственно, исследователь датировал суздальский храм ранее 1105 года и связывал его постройку со вторым приездом Мономаха в Суздальскую землю (1101 год).
Но Н.Н.Воронин не учел тот факт, что Ефрем все же являлся не епископом, а митрополитом (в данном случае неважно, была ли в Переяславле отдельная митрополия7 или Ефрем был лишь «титулярным» митрополитом8), и Лазарь вполне мог быть хиротонисан и при жизни Ефрема.
Нет у нас и стопроцентной уверенности в том, что епископ Ефрем из сообщения Лаврентьевской летописи тождественен митрополиту Ефрему Переяславскому9. Следовательно, мы были бы не вправе связывать датировку суздальского собора с годами жизни митрополита, даже если бы мы их доподлинно знали.
Еще одним сомнением в датировке суздальского собора 1101 годом является то, что в сообщении о второй поездке Мономаха в Суздальский край упомянуто заложение собора в Смоленске10, а суздальский собор не упомянут. А дополнение имеющихся летописных сведений предположениями, что в это время могло произойти и нечто подобное, ускользнувшее от внимания летописца, видится абсолютно неправомерным. Если летописец написал про смоленский храм, вряд ли он забыл бы про суздальский. Или речь о храмовом строительстве вообще бы не шла.
Личное присутствие Владимира Мономаха при заложении и строительстве суздальского собора также было абсолютно необязательным (в Суздальской земле в начале XII века были и удельный князь, и мономахов наместник).
Соответственно, мы не вправе связывать постройку храма и с той или иной поездкой Владимира Всеволодовича в Суздальский край.
Таким образом, мы вынуждены констатировать, что на сегодняшний день единственным удовлетворительным основанием для датировки первого суздальского собора является отмеченный Лаврентьевской летописью факт его постройки при жизни Мономаха, и наиболее строгая и обоснованная датировка мономахова храма – не позднее 1125 года.
Перечислим архитектурно-археологические изыскания, проводившиеся в соборе Рождества Богородицы в городе Суздале. В 1937–1940 годах храм исследовали А.Д.Варганов и А.Ф.Дубынин11 (в дальнейшем – исследования 1937–1940 годов). В 1987 году археологическое наблюдение за земляными работами около собора осуществлялось В.М.Анисимовым и В.П.Глазовым12 (в дальнейшем – исследования 1987 года). В 1994–1996 и 2001 годах архитектурно-археологические исследования проводили В.П.Глазов, П.Л.Зыков, О.М.Иоаннисян и Е.Н.Торшин13 (в дальнейшем – исследования 1994–2001 годов). В 1998 году архитектурно-археологические наблюдения за работами по укреплению кладки апсид осуществляли В.М.Анисимов и Т.О.Бачурина14 (в дальнейшем – исследования 1998 года).
Теперь мы можем перейти к анализу летописных текстов и сообщения Патерика.
Оба указанных сообщения Лаврентьевской летописи не имеют внутренних противоречий и соответствуют данным исследований и 1937–1940, и 1987, и 1994–2001 годов15, открывших два фундамента – храма времен Мономаха и существующего собора (общий вид последнего см. на рис. 20). Оба фундамента расположены практически на одном и том же месте (их совмещенные планы по П.Л.Зыкову16 см. на рис. 21). Соответственно, летописное сообщение о заложении Юрием Всеволодовичем храма «на первем месте» также подтвердилось.
Рис. 20. Собор Рождества Богородицы в Суздале. Общий вид.
Рис. 21. Совмещенные планы собора времен Мономаха и храма 1222–1225 годов (по П.Л.Зыкову).
Но Лаврентьевская летопись именует строителем первого суздальского храма Мономаха, а Патерик говорит о том, что Мономахом был возведен храм в Ростове17, а храм в Суздале – Юрием Долгоруким. О каком построенном Юрием храме идет речь в Патерике? Если о том же, который был возведен во времена Мономаха, то нет ли здесь противоречий с Лаврентьевской летописью?
То, что речь в Патерике идет о суздальском соборе, построенном Юрием во времена Мономаха, и это сообщение не противоречит Лаврентьевской летописи, подтверждается нижеследующими положениями.
Во-первых, в Патерике говорится о том, что Долгорукий построил храм в Суздале «в ту же меру», что и храм в Ростове, – соответственно, «в меру» Успенского собора Киево-Печерского монастыря. Из двух обнаруженных фундаментов этой «мере» почти полностью соответствует только первый18, второй же не соответствует даже приблизительно (см. рис. 21).
Во-вторых, по контексту послания из Патерика между строительством мономахова храма в Ростове и храма Долгорукого в Суздале вряд ли могло пройти несколько десятилетий. Согласно Патерику, Юрий услышал от отца про ростовский храм и построил «в ту же меру» храм в Суздале, – если бы между этими событиями прошло несколько десятков лет, это уже интерпретировалось бы как «храм по обету», и в сообщении Патерика появилась бы соответствующая оговорка. Следовательно, оба храма, упоминаемых в Патерике, были возведены во времена Мономаха. А в эту эпоху и в Киевской, и в Суздальской земле строительство велось либо из плинфы, либо в смешанной технике из плинфы с прослойками камня («opus mixtum»), в которой, как показали все проводившиеся археологические исследования, был построен первый суздальский храм.
В-третьих, даты рождения Юрия Долгорукого (начало–середина 1090-х годов), начала княжения Юрия в Суздальской земле (разброс предлагавшихся исследователями дат – с 109619 до 111320 года) и первого суздальского собора (не позднее 1125 года) весьма условны. Разброс всех указанных дат настолько велик, что мы вправе полагать: во время строительства суздальского собора Юрий Долгорукий мог быть и князем Суздальской земли, и вполне взрослым человеком, способным самостоятельно выступать в качестве ктитора храма.
В-четвертых, историческая судьба первых лет (возможно, и первых десятилетий) суздальского княжения Юрия Долгорукого была неотделима от исторической судьбы княжения его отца, поэтому наряду с Долгоруким в качестве ктитора храма в источниках мог именоваться и Мономах – как великий князь (если собор был построен во время киевского княжения Владимира Всеволодовича) или как авторитетный отец юного сына (если собор был возведен ранее);
В-пятых, вполне вероятно, что при жизни Мономаха суздальский князь Юрий Владимирович не имел ни политической, ни финансовой самостоятельности, и в отношении строительства храмов являлся ктитором лишь формально, а фактически исполнял волю Владимира Всеволодовича.
Таким образом, речь в Патерике идет о ростовском и суздальском соборах, построенных во времена Мономаха. С исторической точки зрения наиболее справедливой позицией является признание ктиторами суздальского храма и Мономаха, и Долгорукого, т.е. упоминание в соответствующих летописных источниках обоих князей абсолютно правомерно.
Подведем итоги нашего исследования древнерусских документальных источников, прямо говорящих о строительстве собора в городе Суздале.
Мы показали, что сообщения Лаврентьевской летописи и Патерика не имеют внутренних противоречий и не противоречат ни друг другу, ни результатам всех проводившихся археологических исследований. Следовательно, согласно указанным документальным источникам, первый суздальский собор был возведен не позднее 1125 года, второй – в 1222–1225 годах. Ктиторами первого храма были Владимир Мономах и Юрий Долгорукий, второго – Юрий Всеволодович21.
Ни о каком «промежуточном» строительстве речь в указанных источниках не идет, более того – Лаврентьевская летопись исключает возможность такого строительства.
2. Аргументы, приводимые в пользу гипотетического строительства 1148 года
Под 1148 годом Новгородская I летопись сообщает: «Ходи Нифонт Суждалю мира деля к Гюргеви, и прият и с любовью Гюрги, и церковь святи Св. Богородицы великым священием, и Новтържце все выправи, и гость всь цел, и посла с цестию Новугороду, нъ мира не дасть»22.
Не говорит ли это сообщение (пусть не прямо, но косвенно) о том, что в 1148 году в городе Суздале был построен новый собор, который освятил новгородский епископ?
Такой позиции придерживались А.Д.Варганов и А.Ф.Дубынин, Г.К.Вагнер, В.М.Анисимов и Т.О.Бачурина23. Г.К.Вагнер, В.М.Анисимов и Т.О.Бачурина в своих исследованиях воспроизводили большинство аргументов А.Д.Варганова и А.Ф.Дубынина в пользу постройки в 1148 году нового собора, поэтому мы для простоты объединим авторские позиции всех указанных исследователей.
Перечислим все аргументы, выдвигавшиеся в пользу существования гипотетического собора 1148 года.
1. Как мы уже отметили, А.Д.Варганов и А.Ф.Дубынин, Г.К.Вагнер, В.М.Анисимов и Т.О.Бачурина считали, что Новгородская первая летопись сообщает о том, что Нифонт в 1148 году освятил новый собор, построенный на месте первого храма.
2. Внутри южного притвора
существующего храма на глубине
3. Притворы существующего собора «приложены» к нему (не имеют перевязки кладки), уровень цоколя южного притвора ниже уровня цоколя храма, а верх южного притвора врезается в аркатурно-колончатый пояс. Это позволило указанным исследователям утверждать, что притворы были возведены в 1148 году, т.е. принадлежали гипотетическому храму, датируемому этим годом. В поддержку этой позиции приводилось летописное сообщение, подтверждающее наличие у собора притворов в конце XII века: в 1194 году при ремонте храм был покрыт «оловом от верху до комар и до притворов»25.
4. Под порталом северного притвора существующего храма исследования 1937–1940 годов открыли остатки предыдущего портала (достаточно простого, состоящего всего из двух уступов) и цокольный отлив. Простотой исполнения эти фрагменты схожи с соответствующими архитектурными деталями Спасо-Преображенского собора в Переславле-Залесском и церкви Бориса и Глеба в Кидекше, и указанные исследователи полагали, что эти детали принадлежали притворам гипотетического храма 1148 года, а при Юрии Всеволодовиче притворы получили новые порталы и новый цоколь.
5. Между стратиграфическими слоями строительства храма времен Мономаха и собора 1222–1225 годов имел место слой подсыпанного грунта. Указанные исследователи отнесли его к строительству предполагаемого собора 1148 года.
6. Количество грубообработанного туфообразного известняка (в историко-архитектурном обиходе обычно именуемого туфом26) в облицовке первого яруса существующего храма очень велико – по данным В.М.Анисимова и Т.О.Бачуриной, около 40 % (рис. 22). Туфообразный известняк является первичной облицовкой нижней части собора, а фрагменты гладкотесаной белокаменной стеновой кладки являются следами ремонтов, что подтверждается следующими данными:
– согласно исследованиям 1998 года, кладка из туфообразного известняка выполнена на розовом известково-цемяночном растворе, а кладка из белого камня – на светлом растворе с добавлением белокаменной крошки;
– по данным археологических исследований 1994–1996 годов, стены забутованы известковым раствором с добавлением цемянки, т.е. этот раствор более близок к раствору, на котором выполнена кладка из туфообразного известняка;
– по наблюдениям автора этого исследования, кладка из туфообразного известняка однородна, а из гладкотесаного белого камня – разнородна и разновременна (рис. 22).
В связи с первичностью облицовки из туфообразного известняка А.Д.Варганов и А.Ф.Дубынин, Г.К.Вагнер, В.М.Анисимов и Т.О.Бачурина считали, что нижняя часть существующего храма была возведена из такого известняка в 1148 году, а верх в 1222–1225 годах был перестроен в гладкотесаном белом камне (а затем в XVI веке был вновь перестроен, уже в кирпиче). Соответственно, по их мнению, сохранившиеся фундамент и нижние части стен принадлежат не собору 1222–1225 годов, а предполагаемому храму 1148 года.
Рис. 22. Облицовка стен суздальского собора Рождества Богородицы.
7. Указанные исследователи обратили внимание на то, что профилированные порталы и аркатурно-колончатые пояса существующего собора (рис. 23) «врезаны» в облицовку из туфообразного известняка, и полагали, что указанные архитектурные детали появились на гипотетическом храме 1148 года позднее (в 1222–1225 годах).
Рис. 23. Аркатурно-колончатый пояс собора Рождества Богородицы.
8. Указанным исследователям виделся логичным следующий путь развития строительной техники в Суздальской земле: эпоха Мономаха – плинфа и булыжник, 1148 год – туфообразный известняк, с 1152 года – гладкотесаный белый камень. В противном случае, по их мнению, облицовка собора туфообразным известняком в начале XIII века означала бы регресс строительной техники.
Таким образом, указанные исследователи полагали, что гипотетический собор 1148 года был шестистолпным, трехапсидным, трехпритворным, облицованным туфообразным известняком. Этот собор, по их мнению, был «переходным» от техники «opus mixtum» времен Мономаха к гладкотесаной белокаменной технике, в которой начали строить в 1152 году; в 1222–1225 годах верх предполагаемого храма 1148 года до аркатурно-колончатого пояса включительно был переложен, нижняя же его часть в основном сохранилась до наших дней (отметим, что в случае принятия позиции указанных исследователей потребовалось бы изменение базовой датировки существующего собора с 1222–1225 годов на 1148 год).
Утверждая, что храм 1148 года существовал, указанные исследователи неминуемо сталкивались с проблемой интерпретации рассмотренных нами в п. 1 сообщений Лаврентьевской летописи и Патерика. В отношении последнего они полагали, что, поскольку в Патерике не обозначена дата постройки, речь идет о строительстве Юрием Долгоруким не первого суздальского храма (времен Мономаха), а гипотетического собора 1148 года. Сообщение же Лаврентьевской летописи под 1222 годом, однозначно отрицающее существование какого-либо «промежуточного» собора в Суздале, указанные исследователи были вынуждены считать ошибочным и игнорировать.
3. Рассмотрение аргументов «за» и «против» строительства 1148 года и соображения о первоначальном виде собора 1222–1225 годов
Для того, чтобы понять, может ли сообщение Лаврентьевской летописи под 1222 годом быть дезавуировано, мы обязаны рассмотреть все указанные в п. 2 аргументы в пользу существования гипотетического храма 1148 года. В случае, если хотя бы один из них будет бесспорным и неопровержимым, мы также будем вынуждены признать летописное сообщение ошибочным и полагать, что в 1148 году Юрий Долгорукий построил в городе Суздале новый собор.
Но прежде всего заметим, что дезавуировать придется сообщение не только Лаврентьевской летописи, но и Патерика – в той части, где говорится, что Долгорукий построил суздальский храм «в меру» печерского. Как мы видели в п. 1, этой «мере» соответствует фундамент только храма времен Мономаха.
Естественно, априорно критическое отношение к бесценной документальной информации начала XIII века является неприемлемым, и считать ошибочными сообщения Лаврентьевской летописи и Патерика можно будет только в случае исключительно надежных и значимых контраргументов, не порождающих никаких сомнений. Посмотрим, может ли какой-либо из перечисленных в п. 2 аргументов А.Д.Варганова и А.Ф.Дубынина, Г.К.Вагнера, В.М.Анисимова и Т.О.Бачуриной претендовать на столь исключительную значимость и надежность.
И начнем мы с первого аргумента – сообщения Новгородской первой летописи о том, что Нифонт в 1148 году осуществил «великое священие» суздальского храма.
Освящение храмов производилось (и производится в наше время) не только при завершении их постройки или перестройки. Храмы могли освящаться сколь угодно часто и по множеству поводов. К примеру, «великое священие» полагалось творить после «языческого насилия» (в частности, после ограбления болгарами или половцами) или в случае, если в храме пролилась кровь, а «малое» – если храм был «осквернен нечистотой» (в частности, если внутрь проникло «нечистое животное», например, собака). Для нас в данном случае наиболее важно то, что «великое священие» являлось и является обязательным в случае, если в храме по каким-либо причинам был сдвинут престол27.
И мы сразу же можем рассмотреть второй аргумент, приведенный в п. 2, – открытые археологическими исследованиями 1937–1940 годов остатки пола, датируемого в промежутке между датами храма времен Мономаха и существующего собора. Н.Н.Воронин, отрицавший существование храма 1148 года, абсолютно справедливо полагал, что в этом году в первом храме был произведен ремонт, при котором был поднят уровень пола28.
При поднятии уровня пола было невозможно не сдвинуть престол. Соответственно, «великое священие» после ремонта 1148 года было обязательным, и именно о нем, скорее всего, говорит сообщение Новгородской первой летописи29.
Третий и четвертый аргументы в пользу существования гипотетического собора 1148 года были связаны с притворами. Кратко повторим проблемные вопросы:
– в 1194 году у храма, согласно летописи, существовали притворы;
– существующие притворы не перевязаны с храмом, южный притвор перекрывает аркатурно-колончатый пояс;
– под порталом существующего северного притвора обнаружены остатки предыдущего портала и цоколя.
Принятие версии о существовании собора 1148 года не решает эти проблемы, так как если мы считаем, что притворам этого гипотетического собора принадлежат остатки портала и цоколя под существующим притвором, то мы вынуждены считать существующие притворы принадлежащими не предполагаемому собору 1148 года, а храму 1222–1225 годов, и остается неясным вопрос, почему существующие притворы не перевязаны с храмом. Если же считать, что гипотетическому собору 1148 года принадлежали существующие притворы, то остается неясным, к какому храму относились остатки портала и цоколя.
Н.Н.Воронин полагал, что существующие притворы не перевязаны с храмом по двум причинам:
– притворы и храм имели различные перспективы осадки;
– таковой была последовательность возведения различных частей собора30.
При этом исследователь, отрицавший существование храма 1148 года, был вынужден считать наличие под существующими притворами остатков портала и цоколя «загадочным»31. Впрочем, как мы только что показали, и признание существования этого гипотетического собора не дало бы удовлетворительного решения указанной проблемы.
Непротиворечивые ответы на эти вопросы дает понимание важнейшего факта: в 1222–1225 годах замыслы ктитора, священнослужителей и строителей неоднократно менялись в течение строительной реализации проекта (в последующих главах мы покажем, что схожая ситуация имела место при строительстве церкви Рождества Богородицы в Боголюбове, церкви Покрова на Нерли и Дмитриевского собора).
1. Вначале собор Юрия Всеволодовича проектировался как трехпритворный. Фундамент этого собора был поставлен поверх фундамента первого храма, и для обеспечения необходимой устойчивости его потребовалось поднять выше уровня пола 1148 года и подсыпать грунтом, создав небольшой искусственный холм, что и показали археологические исследования 1994–2001 годов. А уровень пола притворов, под которыми не было других фундаментов, планировался на более низкой отметке – на уровне пола, поднятого при ремонте 1148 года. Порталы и цоколи притворов должны были быть достаточно простыми (порталы – в форме простых уступов, цоколь – в форме простого отлива).
2. Возведя южный и северный притворы до уровня цоколя, от них отказались – возможно, решили, что собор будет выглядеть более цельным без них. Соответственно, при завершении строительства в 1225 году имел только западный притвор (кладка последнего перевязана с кладкой храма).
3. Через несколько лет притворы, весьма полезные в целях расширения и утепления храма, все же были возведены (возможно, в разное время, так как южный существенно отличается от северного). Эти притворы были поставлены на остатки предыдущих (недостроенных), и уровень их пола оказался на уровне пола собора.
Отметим, что во время строительства, как справедливо полагал Н.Н.Воронин32, в какой-то момент изменился замысел и в отношении алтарной части собора, и строителям пришлось возводить новые апсиды (их кладка также не перевязана с кладкой собора).
Такая позиция проясняет вопросы, почему под существующими порталами находятся остатки предыдущих, и почему существующие притворы не перевязаны с храмом и перекрывают аркатурно-колончатый пояс. Следовательно, и существующие притворы, и остатки портала и цоколя под ними принадлежат не гипотетическому храму 1148 года, а собору 1222–1225 годов.
Но остается открытым вопрос: о каких притворах идет речь в летописном сообщении под 1194 годом?
Археологические исследования пока не дали однозначного ответа на вопрос, были ли у собора времен Мономаха притворы33. Но даже если считать, что «капитальных» (построенных в технике «opus mixtum») притворов не было, то летописное упоминание о них под 1194 годом имеет следующее объяснение: речь шла о деревянных притворах (археологические исследования при столь сложной стратиграфии практически неспособны обнаружить их остатки). За годы, прошедшие после возведения первого собора, он не мог не обрасти немалым количеством «утилитарных» деревянных пристроек, и среди них могли быть и притворы. Абсолютно необязательно, что эти постройки портили внешний вид храма: они могли быть оштукатурены, расчерчены «под квадры», побелены, и даже украшены резьбой34.
Что касается слоя подсыпанного грунта между стратиграфическими слоями строительства храма времен Мономаха и собора 1222–1225 годов (пятый аргумент в пользу существования гипотетического храма 1148 года), то объяснение этому факту мы уже давали выше: археологические исследования 1994–2001 годов показали, что фундамент существующего храма был поставлен поверх фундамента собора времен Мономаха, и для обеспечения необходимой устойчивости второй фундамент потребовалось поднять и подсыпать грунтом, создав небольшой искусственный холм.
Перейдем к отмеченному обилию туфообразного известняка в сохранившихся частях собора и первичности такого камня относительно гладкотесаных фрагментов кладки (см. рис. 22). Основываясь на этих данных, указанные исследователи полагали, что гипотетический собор 1148 года был построен из туфообразного известняка, а профилированные и орнаментированные белокаменные детали принадлежат храму 1222–1225 годов (в этом, как мы помним, заключался шестой аргумент в пользу существования предполагаемого собора 1148 года).
Но мы можем на основании тех же архитектурно-археологических данных сделать принципиально иной вывод: туфообразным известняком был облицован не гипотетический храм 1148 года, а собор Юрия Всеволодовича. Профилированные и орнаментированные детали из белого камня также принадлежали собору 1222–1225 годов. Таким образом, храм, построенный Юрием Всеволодовичем, имел уникальный облик: его грубообработанная туфообразная облицовка сочеталась с богато орнаментированным декором из высококачественного белого камня.
Седьмой аргумент А.Д.Варганова и А.Ф.Дубынина, Г.К.Вагнера, В.М.Анисимова и Т.О.Бачуриной – «врезка» порталов и аркатурно-колончатых поясов в облицовку из туфообразного известняка – не может свидетельствовать о разновременности профилированных деталей и облицовки, так как сложные (а тем более покрытые весьма тонкой резьбой – см. рис. 23) детали архитектурного декора в подавляющем большинстве древнерусских храмов вытесывались отдельно, а затем вставлялись в кладку. В противном случае значительно усложнился бы процесс отбраковки некачественно вытесанных деталей (их пришлось бы извлекать из кладки).
Но не было ли такое беспрецедентное архитектурное решение – сочетание в соборе 1222–1225 годов облицовки из туфообразного известняка с профилированными и орнаментированными деталями из белого камня – для начала XIII века регрессом, как полагали А.Д.Варганов и А.Ф.Дубынин, Г.К.Вагнер, В.М.Анисимов и Т.О.Бачурина (см. восьмой аргумент указанных исследователей в п. 2)?
Ни в коем случае. Напротив, это решение сочетало в себе два важнейших качества: экономичность и эстетичность.
Грубообработанный туфообразный известняк был значительно (возможно, в несколько раз) дешевле гладкотесаного белого камня. Это в полной мере отражает стремление строителей собора к максимальной экономии средств. В свою очередь, это стремление подтверждается тем, что стены собора 1222–1225 годов были в значительной части забутованы обломками первого собора (а иногда, как показали исследования 1994–2001 годов, вместо забутовки целиком использовались фрагменты стен первого храма). Также весьма показательно, что строители не стали полностью облицовывать туфообразным известняком стену собора, перекрытую западным притвором, а использовали фрагменты кирпичной кладки времен Мономаха и, вероятно, плинфу собственного изготовления35 (как справедливо полагал Н.Н.Воронин, такая экономия была вызвана тем, что этот участок стены все равно предназначался под штукатурку и роспись36).
Скорее всего, необходимость экономии средств была вызвана неспокойной политической обстановкой (в 1216 году имела место печально известная Липицкая битва, Юрий Всеволодович вновь стал великим князем только в 1218 году и вряд ли успел к 1222 году вполне утвердиться на владимирском столе) и многочисленными военными походами на Волжскую Болгарию и Новгород. Война – злейший враг зодчества. Как из-за прямого разрушительного воздействия на памятники архитектуры, так и из-за неизбежных экономических осложнений37.
Эстетичность же такого архитектурного решения суздальского собора 1222–1225 годов была обусловлена тем, что «неряшливая» кладка из туфообразного известняка выгодно оттеняла богато орнаментированные профилированные детали из качественного белого камня. В целом храм смотрелся исключительно «нарядно».
Необходимо отметить, что это решение – сочетание грубообработанной стеновой кладки с гладкотесаными профилированными деталями архитектурного декора – получило широкое распространение в первой трети XIV века, когда в тяжелой экономической обстановке времен монгольского ига в подобной технике были возведены церковь Зачатия Иоанна Предтечи на Городище в Коломне, Никольская церковь в селе Каменском Наро-Фоминского района Московской области (рис. 24), церковь Рождества Богородицы в селе Городне Тверской области, первый Успенский собор в Москве (реконструкция автора приведена на рис. 25) и ряд других храмов38.
Рис. 24. Никольская церковь в селе Каменском.
Рис. 25. Успенский собор в Москве (1326–1327 годы). Реконструкция автора.
Итак, ни один из аргументов, выдвигаемых в пользу существования гипотетического собора 1148 года, не является достаточно надежным для того, чтобы дезавуировать сообщение Лаврентьевской летописи под 1222 годом, однозначно отрицающее возведение каких-либо «промежуточных» храмов между собором времен Мономаха и храмом 1222–1225 годов. Все архитектурно-археологические и документальные данные, приводимые в пользу существования предполагаемого собора 1148 года, могут быть отнесены к двум суздальским храмам, поименованным в Лаврентьевской летописи.
Соответственно, мы обязаны полностью согласиться с летописцем и полагать, что в 1148 году собор в городе Суздале построен не был.
Тем не менее, отметим, что подробный анализ гипотез, связанных с никогда не существовавшим храмом 1148 года, значительно обогатил наши знания по архитектурной истории собора Рождества Богородицы в Суздале. В частности, нам удалось непротиворечиво решить вопрос о первоначальном виде собора 1222–1225 годов.
ГЛАВА 4
Вопросы датировки и статуса
церкви Бориса и Глеба в Кидекше
1. Вопросы датировки Борисоглебской церкви и других храмов Юрия Долгорукого
Церковь Бориса и Глеба в
Кидекше расположена недалеко от слияния рек Нерли и Каменки (около
Борисоглебская церковь обычно датируется 1152 годом на основании сообщения Типографской летописи: «Тогда же Георгий князь в Суждале бе, и отвързл ему Бог разумнеи очи на церковное здание, и многи церкви поставиша по Суздалской стране, и церковь постави камену на Нерли, святых мученик Бориса и Глеба, и святаго Спаса в Суздале, и святаго Георгиа в Володимери камену же, и Переаславль град перевед от Клещениа, и заложи велик град, и церковь камену в нем доспе святаго Спаса, и исполни ю книгами и мощми святых дивно, и Гергев град заложи и в нем церковь доспе камену святаго мученика Георгиа»1.
Это сообщение в летописи помещено под 1152 годом. М.Д.Приселков показал, что летописец жил в Ростове во времена Долгорукого2.
Так же – 1152 годом – датировал Борисоглебскую церковь Н.Н.Воронин3. Но, тем не менее, исследователь поставил под сомнение приведенное сообщение ростовского летописца, предположив, что летописец «суммировал» постройки Юрия Долгорукого, возведенные с 1152 по 1157 год4. О.М.Иоаннисян, поддержавший эту точку зрения Н.Н.Воронина, полагал, что первая постройка из перечисленных была возведена в 1148 году (Георгиевский собор в Юрьеве-Польском)5.
Аргументация «против ростовского летописца» может быть кратко выражена следующим образом: на рубеже 1140–1150-х годов к Долгорукому пришла артель из Галича, до 1110-х годов работавшая в Малопольше. Эта артель в Суздальском крае была единственной, и в течение одного 1152 года она не смогла бы построить столько храмов. Долгорукий мог строить только по одному храму в год – больше одна артель бы не успела.
Уже в работах Н.Н.Воронина7 и О.М.Иоаннисяна8 прослеживается тенденция именно такого способа датировки храмов, перечисленных ростовским летописцем, и нет никакого сомнения, что будущие исследователи начнут еще более «равномерно» распределять датировки этих пяти храмов (включая и церковь Бориса и Глеба в Кидекше) между 1148 и 1157 годами. Количество возможных вариантов такого распределения исчисляется десятками.
Конечно, это благодатная почва для того, чтобы каждый исследователь домонгольского зодчества Северо-Восточной Руси мог выдвинуть собственную версию датировки храмов Юрия. Это уже наблюдается и в отношении Борисоглебской церкви (в научно-популярной литературе встречаются и 1148 год, и 1149–1152 годы9). Но правомерна ли такая позиция?
Прежде всего покажем непротиворечивость и адекватность указанного сообщения Типографской летописи, датирующего все перечисленные в нем храмы Долгорукого 1152 годом.
Во-первых, после почти двухлетнего пребывания в Киеве Юрий Долгорукий не был стеснен в средствах – не зря киевляне относились к нему как к лихоимцу (см. гл. 2). Вероятно, при уходе из Киева в 1151 году (без надежды на возвращение – кто мог предвидеть почти одновременную смерть Изяслава Мстиславича и Вячеслава Владимировича?), Юрий «захватил» всю казну. Возможно, его дружина грабила горожан (это подтверждается тем, что после смерти Юрия киевляне бросились избивать приехавших с ним суздальцев10).
Свободных земель, которыми могли награждаться строители, в Северо-Восточной Руси тоже было предостаточно.
Следовательно, Долгорукий имел финансовые и материальные возможности для строительства и нескольких белокаменных храмов, и нескольких крепостей.
Во-вторых, ростовский летописец делает смысловой акцент именно на дате построек – «тогда же». Действительно, Юрий вернулся в Суздаль из Киева на рубеже 1151 и 1152 годов и практически весь 1152 год находился в Суздальском крае. Средства у него были, надежды на возвращение в Киев не было, залежи белого камня, как мы показали в гл. 1 и 2, уже были разведаны, и масштабное каменное и крепостное строительство в 1152 году имеет абсолютно логичное обоснование.
В-третьих, если бы летописец «суммировал» постройки Долгорукого 1148–1157 годов (как полагали Н.Н.Воронин и О.М.Иоаннисян), то становится неясно, почему он поместил сообщение о них под случайной промежуточной датой – 1152 годом. Гораздо логичнее тогда было бы описать их под 1157 годом.
В-четвертых, летопись говорит о том, что храмы Юрия были «поставлены» и «доспеты». В древнерусских летописях слово «поставить» (как и гораздо реже встречающееся «доспеть»11) в отношении храмов было синонимом слова «построить» и в погодном летописании чаще всего означало именно то, что строительство в этом году было и начато, и окончено.
К примеру, «Владимирский летописец» сообщает под 1401 годом о том, что в Новгороде «поставиша (здесь и далее курсив мой – С.З.) церковь камену царя Костянтина и матери его Елены на Яневе улицы, а владыка Иван заложи город Детинец камен из Новагорода»12; в 1432 году «поставиша две церкви камены святаго Георгия на Боркове улици, а Николу за озером в Бурягах», а в 1433 году «заложища церковь камену на воротех святаго Ивана Златоустаго владыка Еуфимий»13; в 1514 году «священна бысть церковь святаа Варвара против Панскаго двора митрополитом Варламом, а ставил тую церковь Юрьи Урвихвостов да Феодор Вепрь... Во граде Москве князь великий церковь постави святаго Спаса, происхожение честнаго креста господня, и святых мученик Маковей по плоти и учителя их Елеозара и матери их Соломонии, от реки поставлена на рве. Того же лета от Москвы реки на усть Неглинны почали делати плотину камену. Того же лета князь великий Василий Иванович заложил церковь камену святое Благовещение в Воронцове. Того же лета князь великий Василей другую церковь камену заложил Благовещение святей Богородици за Неглинною на Старом Хлынове»14.
В Новгородской I летописи младшего извода под 1442 годом говорится: «Того же лета постави боголюбивыи архиепископъ новгородчкыи владыка Еуфимеи святого Спаса Преображение в Русе, на старои основе, а быша пособници новгородци и рушани; и свершена бысть семтября месяца въ 13 день»15. В 1445 году «Архиепископъ великого Новагорода владыка Еуфимеи постави церковь камену на Хутине святого Варлама, а на верху колоколницу. Того же лета архиепископъ Еуфимеи великого Новагорода заложи манастырь святого Георгия в Городке, и стену каменую понови, и церковь святого Георгиа понови и подписа, идеже опало… Того же лета постави архиепископъ Еуфимеи церковь камену святого Еуфимья теплую у себе в сенехъ, и подъписа и иконами украси; а все то зделано в четыре месяци»16.
Типографская летопись под 1017 годом сообщает: «И заложи Ярославъ градъ великый Киевъ и Златаа врата постави и церковь святоую Софию заложи»17.
Подобных примеров, показывающих, что погодное летописание, как правило, разделяло термины «поставить», «свершить», «освятить», «начать делать» и «заложить», можно привести множество.
В-пятых, в Древней Руси один год был обычным сроком строительства для храмов масштаба Борисоглебской церкви в Кидекше и Спасо-Преображенского собора в Переславле. Так, в течение одного года были возведены: в Новгороде – церкви Бориса и Глеба (1167 год), Спаса на Нередице (1198 год), Спаса в Старой Руссе (1198 год), Параскевы Пятницы на Торгу (1207 год), Николы на Липне (1292 год), Спаса на Ковалеве (1345 год), Успения на Волотовом поле (1352 год), Спаса на Ильине (1374 год), Дмитрия Солунского на Славкове улице (1463 год); в Пскове – церковь Василия с Горки (1413 год); в Гдове – Успенская церковь (1361 год); в Смоленске – церкви Петра и Павла на Городянке (1146 год), Михаила Архангела (Свирская, 1194 год); в Ростове – Борисоглебская церковь (1287 год); в Москве – церкви Иоанна Лествичника (1329 год), Спаса на Бору (1330 год), собор Михаила Архангела (1333 год), собор Чудова монастыря (1365 год), церковь Рождества Богородицы (1393 год), второй Благовещенский собор (1416 год) и мн. др.
Таким образом, сообщение ростовского летописца адекватно, непротиворечиво и однозначно сообщает о том, что все перечисленные в нем храмы и крепости Юрий Долгорукий построил в 1152 году.
Следовательно, предположение Н.Н.Воронина и О.М.Иоаннисяна о том, что летописец «суммировал» постройки Долгорукого, является попыткой дезавуирования сообщения Типографской летописи.
Несомненно, бывали случаи, когда летописцы и «суммировали» постройки, и путали термины, и просто ошибались. Но априорно критическое отношение к бесценной документальной информации середины XII века является неприемлемым, и считать сообщение ростовского летописца ошибочным или «суммирующим» можно будет только в случае исключительно надежных и значимых контраргументов, не порождающих никаких сомнений (подобная ситуация имела место при рассмотрении нами в гл. 3 вопроса о том, был ли в 1148 году построен собор в Суздале).
Посмотрим, может ли какой-либо из аргументов Н.Н.Воронина и О.М.Иоаннисяна претендовать на столь исключительную значимость и надежность.
Во-первых, поскольку в гл. 2 мы показали, что имело место непосредственное влияние на Долгорукого «Священной Римской империи» (причем не через далекий окраинный Галич, а через ближайшего соседа Суздаля – Великий Новгород), и что храмы Долгорукого строили местные мастера под руководством местных зодчих, прошедших обучение (стажировку) в Западной Европе, то, следовательно, Юрий Долгорукий располагал не галицкой либо малопольской артелью, а зодчими и несколькими квалифицированными мастерами (Б.А.Огнев называл их «строительной дружиной»18), которые могли, используя местные строительные кадры, организовать строительство одновременно в нескольких городах (соответственно, в 1152 году – в Переславле-Залесском, Суздале, Юрьеве-Польском, Кидекше и Владимире).
Во-вторых, известный «антиминс» из новгородского Николо-Дворищенского собора, говорящий об освящении новгородским архиепископом Нифонтом некого «жертвенника св. Георгия» в 1148 году (О.М.Иоаннисян привлекал этот антиминс в качестве обоснования датировки Георгиевского собора в Юрьеве-Польском 1148 годом19), имеет весьма сомнительную подлинность. Этому вопросу посвящено особое исследование автора20, здесь же имеет смысл лишь перечислить основные аргументы:
– в тексте «антиминса» имеет место нехарактерная для церковных документов формулировка: «священ от Нифонта архиепископа новгородского повелением епископа ростовского Нестора». Даже если бы речь шла о священнослужителях, находящихся в прямом подчинении друг у друга, более уместным было бы слово «благословение». А тут архиерей одного региона «повелевает» освятить храм архиерею другого региона, не подчиненному ему ни номинально, ни фактически и хиротонисанному существенно ранее;
– архиепископия в Новгороде была учреждена только в 1165 году (в указанном исследовании автора этот вопрос подробно рассматривается), а в тексте на плате из Эрмитажа Нифонт назван архиепископом;
– в 1148 году епископ Нифонт приезжал к Юрию Долгорукому. Летопись подробно описывает все то, чем новгородский епископ занимался во время пребывания в Суздальской земле21, но ни о каком освящении храма св. Георгия (а тем более такой исключительной значимости, как Георгиевский собор в Юрьеве-Польском) в ней речи нет;
– имеются явные признаки подвергания документа «искусственному старению».
В указанном исследовании автор этой книги выдвигал версию о происхождении этого документа. Ее можно кратко выразить следующим образом: нет никакого сомнения, что в XIII–XV веках Владимирским, а затем Московским великим князьям не раз требовалось «указать Новгороду его место». Одним из таких действий и могло быть написание документа, говорящего о том, что епископ Нестор «повелел» архиепископу Нифонту святить храм. Датирован этот документ был вполне логично: 1148 год – известная дата приезда Нифонта в Суздаль. В этом случае становится понятным и ответ на вопрос, как этот плат в итоге попал в Новгород: он был изготовлен специально для того, чтобы быть привезенным туда с каким-либо владимирским или московским посольством.
Следовательно, документ, хранящийся в Государственном Эрмитаже, не свидетельствует об освящении епископом Нифонтом в 1148 году какого-либо престола св. Георгия, и мы не вправе опираться на этот текст при анализе исторической обстановки, исследованиях по церковной истории и датировке того или иного храма или придела.
В-третьих, если мы примем версию О.М.Иоаннисяна о строительстве (или хотя бы заложении) Георгиевского собора в Юрьеве-Польском в 1148 году, мы окажемся вынужденными соответственно отодвигать и заложение юрьевской крепости, дезавуируя тем самым сообщение ростовского летописца не только в отношении храмов, но и в отношении крепостей.
А предположить вслед за О.М.Иоаннисяном, что ростовский летописец «суммировал» и построенные в 1148–1157 годах крепости Долгорукого, мы не можем, так как в сообщении Типографской летописи ничего не говорится о крепостях в Дмитрове (1154) и Москве (1156).
Таким образом, ни один аргумент Н.Н.Воронина и О.М.Иоаннисяна не опровергает указанное сообщение Типографской летописи, и мы вправе полностью довериться ростовскому летописцу и подтвердить традиционную дату – 1152 год – в качестве обоснованной базовой датировки всех пяти храмов Долгорукого.
Но возникает вопрос: это дата только заложения храмов, или все храмы в течение этого года были полностью построены? Довелось ли Долгорукому увидеть свои церкви полностью завершенными?
Ростовский летописец однозначно говорит о всех храмах Долгорукого как о полностью построенных в 1152 году. Относительно храмов в Кидекше и Юрьеве-Польском летописи не дают никаких иных сведений.
Постройку Спасо-Преображенского собора в Переславле при жизни Юрия подтверждает Степенная книга: «...Украси ю дивно чюдной подписью и святыми иконами». Под 1157 годом имеется ряд летописных сообщений о том, что Андрей «церковь сконча, ю же бе заложи преже отец его святаго Спаса камену...»22. Н.Н.Воронин полагал, что речь здесь идет о Переславле. Если это так (хотя речь могла идти и о церкви Спаса в Суздале), то в 1157 году могли быть устроены майоликовые полы, позолочена глава и проведены прочие работы, определяемые как ремонтные. Следовательно, мы не вправе ставить под сомнение сообщение ростовского летописца о полной постройке Спасо-Преображенского собора (как и церкви Спаса в Суздале) в 1152 году.
С церковью Георгия на дворе Долгорукого во Владимире ситуация несколько сложнее. Летопись Авраамки противоречит Типографской, давая в качестве даты постройки 1157 год23. Н.Н.Воронин принял эту дату24, желая максимально приблизить ее к началу строительства новых укреплений Владимира (1158 год), так как, по мнению исследователя, возведение княжеского двора вне укреплений маловероятно, а в 1157 году новые укрепления уже могли «проектироваться».
Но Юрий, княживший в Суздальской земле с начала XII века, не мог не иметь двор во Владимире задолго до 1157 года. Ничего удивительного в расположении княжеского двора вне «Печернего» города нет: двор находится на исключительно выгодном с точки зрения естественной защиты месте (над обрывом между двумя оврагами), а с короткой «напольной» стороны двор наверняка имел собственные укрепления (подробно о владимирском дворе Долгорукого мы поговорим в гл. 8).
А поскольку Владимирский летописный свод говорит о постройке церкви Георгия в 1153 году25, и эта дата несущественно отличается от даты ростовского летописца (речь может идти о тонкостях отнесения тех или иных работ к строительным или отделочным), мы принимаем датировку возведения этой церкви также 1152 годом.
Таким образом, мы однозначно принимаем в качестве даты церкви Бориса и Глеба в Кидекше 1152 год.
2. Некоторые особенности архитектуры церкви Бориса и Глеба
Одноглавая, четырехстолпная, трехапсидная Борисоглебская церковь в Кидекше сохранилась лишь частично. В XVI–начале XVII века (как полагал Н.Н.Воронин26), глава и часть сводов обрушилась. Версия о том, что верх храм именно обрушился, а не был перестроен вследствие прихода в аварийное состояние либо по любым иным причинам, подтверждается тем, что в настоящее время стены церкви Бориса и Глеба имеют значительный наклон наружу, т.е. они были сильно «расперты» тяжелым барабаном.
В 1660-х годах глава, своды и восточные столпы храма были разобраны полностью, а апсиды и восточные части северной и южной стен – до уровня аркатурного пояса. Затем восточные столпы были сложены вновь, и храм был перекрыт сомкнутым сводом с маленькой главкой. В таком виде храм сохранился до наших дней (рис. 26 и 27).
Рис. 26. Церковь Бориса и Глеба в Кидекше. Общий вид.
Рис. 27. Церковь Бориса и Глеба в Кидекше. Сохранившиеся части (по А.Д.Варганову).
Церковь в Кидекше сложена
из прекрасно отесанных и положенных почти насухо квадров качественного белого
камня. В плане храм без учета апсид очень близок к квадрату (примерно 15 х
Рис. 28. Церковь Бориса и Глеба в Кидекше. План.
Наружные лопатки делят стены на три неравных прясла (средние прясла шире и выше боковых). Уступообразное сужение наружных лопаток создает «перспективность» прясел. Внутренние лопатки соответствуют наружным, соответствуют им и крестчатые столпы. Над западным порталом в стене со стороны интерьера выложена разгрузочная арка (рис. 29).
Рис. 29. Церковь Бориса и Глеба в Кидекше. Разгрузочная арка в интерьере.
Размеры Борисоглебской церкви, сторона подкупольного квадрата, общие пропорции, конструктивные особенности, профиль лопаток, декор близки еще одному сохранившемуся храму 1152 года – Спасо-Преображенскому собору в Переславле. В связи с этим верх храма достаточно адекватно реконструируется по аналогии со Спасским собором (как это сделали Ю.Ю.Савицкий и Н.А.Егоров27 – рис. 30).
Рис. 30. Церковь Бориса и Глеба в Кидекше. Реконструкция Ю.Ю.Савицкого и Н.А.Егорова.
Но необходимо заметить, что эти храмы имеют и ряд существенных различий:
– в церкви Бориса и Глеба северный, западный и южный фасады четверика равны по ширине и совершенно симметричны, и апсиды, выдаваясь на восток, создают на боковых фасадах значительный «перевес» восточной части над западной. В Спасском соборе это нарушение масс на боковых фасадах, создаваемое апсидами, уменьшается за счет того, что восточные деления северного и южного фасадов примерно на 1/6 меньше западных28.
– цоколь Борисоглебской церкви (в настоящее время находящийся ниже дневной поверхности29) – простейшей прямоугольной формы, а в переславском соборе цоколь имеет форму непрофилированного отлива;
– портал церкви в Кидекше по сравнению с порталом Спасского собора имеет два дополнительных уступа, что создает более значительную «перспективность», чем в переславском соборе;
– профиль фундамента
церкви Бориса и Глеба – трапециевидный. Его основу составляет один ряд
грубообработанных белокаменных блоков, положенных на материковую глину, сам
фундамент сложен из крупного булыжника на извести. Общая глубина фундамента –
около 1,5 м30. В соборе Переславля фундамент менее глубок (
– В Спасо-Преображенском соборе барабан украшен поребриком и городчатым поясом, по верху апсид проходят аркатурный пояс, поребрик и резной полувал. В церкви Бориса и Глеба барабан также имел городчатый пояс (его остатки были найдены под кровлей храма32), декор апсид нам неизвестен, но в этом храме, в отличие от переславского, аркатурой с поребриком декорирован отлив на уровне хор.
В западной части Борисоглебской церкви в Кидекше находятся хоры, вход на которые в настоящее время осуществляется через прямоугольный проем в их северном своде. Вероятно, этот вход является поздним, но никаких других следов входа на хоры, как и следов лестничных башен или иных пристроек к храму, не сохранилось.
Во время обследования храма, проведенного в 2006 году автором совместно с Т.П.Тимофеевой, последняя обратила внимание на многочисленные насечки под штукатурку на западном прясле южной стены (рис. 31), где и могла находиться лестничная башня. Характерно, что насечки сделаны на обоих ярусах этого прясла.
Рис. 31. Западное прясло южной стены церкви Бориса и Глеба.
Никаких следов двери, ведущей на хоры, в этом прясле южной стены обнаружить не удалось. С внутренней стороны явно выражены признаки полной перекладки облицовки (рис. 32). С наружной стороны видны следы заложенного окна (см. рис. 31), но вокруг него кладка также перекладывалась, что позволяет предположить, что и заложенное окно также является поздним по отношению к XII веку.
Рис. 32. Западное прясло южной стены церкви Бориса и Глеба. Вид с хор.
Соответственно, остается высокая вероятность того, что к западному пряслу южной стены примыкала лестничная башня. Но для окончательного ответа на этот вопрос необходимы зондажи кладки (следы двери могли остаться в забутовке стены) и новые археологические исследования пространства, прилегающего к фундаментам храма. Впрочем, последние могут ничего не показать, если лестничная башня была деревянной (вероятно, подобная ситуация имела место в Переславле-Залесском, где в верхнем ярусе западного прясла северной стены Спасского собора явно выражен заложенный дверной проем, но археологические исследования33 не открыли никаких следов фундамента лестничной башни).
3. Вопросы статуса крепости в Кидекше и церкви Бориса и Глеба
К вопросу пристроек к Борисоглебской церкви тесно примыкает вопрос о том, чем являлась в домонгольское время Кидекша – укрепленной княжеской резиденцией или «полноценным» городом (с постоянным населением, самоуправлением, торговлей, ремеслами, дружиной, посадом и пр.).
Ясно, что храм Бориса и Глеба находился на территории крепости. Еще в середине ХХ века исследования А.Д.Варганова открыли на огородах к северо-западу от Борисоглебской церкви остатки валов34. Но что это была за крепость?
О статусе Кидекши в домонгольское время и о строительстве в ней церкви повествует сообщение Анании Федорова, записанное им в XVIII веке со слов местных старожилов:
«На месте, где ныне в селе Кидекше церковь, близь тоя церкви был двор Великих Князей Суждальских, загородной, и благоверный Князь Великий Георгий Всеволодович восхоте ту на береге Нерли устроити церковь каменную соборную, и град с крепостию пренести на оное место, но по некоему явлению возбранен бысть, остави то свое начинание, и устрои церковь прекрасну, и пречудну каменную соборную на том месте, где была прежде внутри кремля города, а на том месте, где хоте крепость городовую устроить и соборную церковь на берегу Нерли, устроив из камения, оставшаго от строения соборныя во граде Суждале церкви, церков святых мучеников Бориса и Глеба, и монастырь согради на обитание иноком, и прозва то место Кидекша, то есть покинутое, или негодное; (до зде от повести словесной)»35.
Н.Н.Воронин принимал это сообщение Анании Федорова (хотя и с оговоркой, что последний, вероятно, перепутал Юрия Владимировича с Юрием Всеволодовичем36) и полагал, что Кидекша была загородной резиденцией Долгорукого, т.е. последний построил церковь Бориса и Глеба на своем дворе37. Эта точка зрения закрепилась и в научной, и в популярной литературе: о церкви в Кидекше чаще всего пишут, что она располагалась в укрепленной резиденции Юрия38.
Прежде всего отметим два внутренних противоречия в позиции Н.Н.Воронина.
Во-первых, исследователь принимал сообщение Анании, полагая, что вместо Юрия Всеволодовича речь шла о Долгоруком, – но в этом случае он был бы обязан принять и гипотезу о том, что Юрий Долгорукий построил собор Рождества Богородицы в Суздале (об этом у Анании говорится прямо). Но исследователь справедливо возражал против этой гипотезы39 (в гл. 3 мы также показали, что Юрий не перестраивал суздальский собор).
Во-вторых, у Анании на самом деле не говорится о том, что церковь Бориса и Глеба была построена на дворе того или иного князя. По Федорову, загородный княжеский двор находился в Кидекше ранее – до того, как князь решил перенести туда город Суздаль; потом князь передумал, устроил в Кидекше монастырь и построил храм.
Значит, церковь Бориса и Глеба, по Анании Федорову, строилась не как княжеский домовый храм, а как собор монастыря.
Внутренние противоречия и неадекватная информация есть и в самом сообщении Анании.
Во-первых, как мы уже говорили выше, имеет место путаница с именами князей.
Во-вторых, мы можем полагать, что Анания Федоров все же говорил именно о Юрии Всеволодовиче, и, соответственно, называл его ктитором Борисоглебской церкви ошибочно. Это подтверждается следующими соображениями:
– маловероятно, что историк-краевед XVIII века перепутал Юрия Всеволодовича с Юрием Владимировичем: последнего в эти времена уже повсеместно звали Долгоруким, и если бы Анания имел в виду его, то, скорее всего, так и написал бы;
– князь в сообщении Федорова назван «благоверным» – так Анания мог сказать о канонизированном Юрии Всеволодовиче, но никак не о Долгоруком.
В-третьих, Анания производил название «Кидекша» от слова «покинутое» (место). Но если, по Федорову, князь устроил там монастырь, то это место ни в коем случае не могло стать «покинутым», наоборот – оно стало «святым». Отметим, что на самом деле происхождение этого названия имеет очень простое объяснение: со всех угро-финских языков слово «Кидекша» переводится как «Каменка»40.
А учитывая абсурдность опроса «местных старожилов» в XVIII веке о XII веке (это все равно, что в наше время опрашивать коренных жителей Александрова о временах Василия III и Ивана IV), мы однозначно отвергаем сообщение Анании Федорова как исторический источник.
Отметим, что, по всей видимости, в XVI–XVIII веках предание о том, что церковь и крепость в Кидекше строил не Юрий Долгорукий, а Юрий Всеволодович, было достаточно широко распространено. Б.М.Пудалов41 приводил текст сборника последней трети XVI века, восходящего к новгородскому летописанию: «Тои же на Гзе с Костянтином братом бился своим. На того Баты царь прииде и гна на Сити реце. А Кидешшую церковь постави Бориса и Глеба, сынъ братъ Андреева Всеволожа, и ссыпа город Кидекшу, тои же Городец на Волзе»42.
Еще одна версия относительно того, какой князь строил укрепления и храм в Кидекше, приведена в Супрасльской летописи: «А Кыдешьшскую церков постави Борис Михалькович сын брата Андреева и Всеволожя и сыпа город Кидекшу той же Городец на Волзе»43. В отношении этого летописного сообщения Н.Н.Воронин справедливо полагал, что имелся в виду не Борис Михалкович, а Борис Юрьевич (сын Долгорукого), который вместе с женой и дочерью был похоронен в церкви Бориса и Глеба44.
Но такое совмещение в различных источниках информации о ктиторстве Юрия Долгорукого и его сына с высокой степенью вероятности говорит о том, что Кидекша являлась уделом Бориса Юрьевича и, следовательно, «полноценным» городом.
Это положение косвенно подтверждается еще одним источником – «Степенной книгой»: «И на реце на Нерли в Кидекши близь города Сужьдали постави (князь Юрий – С.З.) церковь камену же во имя святых мученик Бориса и Глеба, идеже бысть совокупное святых мученик становище, егда в Киев хожаху Борис от Ростова, Глеб от Мурома»45.
Действительно, вряд ли ехавшие с разных концов Северо-Восточной Руси князья встретились просто посреди леса: о встрече они наверняка условились заранее, и, вероятно, встреча была назначена в городе (как минимум, крепости) – так в 1147 году договорились встретиться в Москве Юрий Долгорукий и Святослав Ольгович46.
Относительно «полноценности» Кидекши как города и его существования задолго до постройки в нем в 1152 году церкви Бориса и Глеба говорят и другие соображения.
Во-первых, город Кидекша был расположен на пересечении важнейших торговых путей – Нерли, ведшей к Клязьме, и Каменки, на которой стоял Суздаль.
Во-вторых, Кидекша находилась не к западу, а к востоку от Суздаля – со стороны враждебных Руси волжских болгар. Соответственно, если бы Кидекша была небольшой укрепленной княжеской резиденцией, то князь мог бы попасть в ней в «ловушку» в случае внезапного нападения противника. А наличие у слияния Нерли и Каменки в качестве суздальского форпоста «полноценного» (и, как мы вскоре увидим, достаточно большого) города вполне обосновано.
В-третьих, автор этой книги показывал47, что суздальский двор Долгорукого, вероятно, находился внутри городских стен Суздаля, около современной церкви Успения. Был у Долгорукого двор и во Владимире. Нужен ли был князю в дополнение к этим близкорасположенным дворам еще один – в Кидекше – вопрос спорный, и на сегодняшний день мы не вправе полагать наличие такого двора. В Кидекше наверняка был небольшой двор Бориса Юрьевича, но вряд ли Долгорукий стал бы строить большую белокаменную церковь на дворе одного из своих многочисленных сыновей. Следовательно, гораздо более вероятно, что церковь Бориса и Глеба была главным городским храмом.
В-четвертых, крепость в
Кидекше была достаточно большой. Ее вероятная конфигурация приведена на плане
П.А.Раппопорта48 (рис. 33). Если южная линия валов располагалась на
последнем склоне перед заливными лугами (сейчас там проходит автодорога;
возможно, в домонгольское время под этим склоном Каменка впадала в Нерль, но
потом отошла южнее, как и Клязьма от Боголюбова), то общая длина крепости по
линии север-юг составляла не менее
Рис. 33. Вероятный план крепости в Кидекше (по П.А.Раппопорту).
В-пятых, о древности Кидекши свидетельствует ее угро-финское название (города Северо-Восточной Руси после русской колонизации X–XI веков обычно получали славянские названия).
Скорее всего, при нашествии монголов Кидекша пострадала49, но уже в 1239 году здание церкви Бориса и Глеба было отремонтировано и освящено, и в нем, вероятно, было устроено белокаменное седалище и резная алтарная преграда50. Но, по всей видимости, уже в очень скором времени общее ухудшение экономической ситуации в крае привело к тому, что город захирел и его жители переселились в соседний Суздаль. В «Списке русских городов дальних и ближних» (XIV–XV века) Кидекша не значится51. Как справедливо полагал Н.Н.Воронин, уже с XIV века в опустевшей Кидекше был монастырь (приписной к нижегородскому Печерскому)52, и бывшая главная городская церковь Бориса и Глеба стала его собором.
Соответственно, все обломки колонн, балясин и плинфы, найденные при раскопках вокруг Борисоглебской церкви в XIX–XX веках53, могли относиться к любым городским постройкам. Но подтвердить это могут только масштабные археологические исследования, которых Кидекша до сих пор не дождалась (о необходимости таких исследований как о «назревшей задаче» писал еще Н.Н.Воронин54).
ГЛАВА 5
вопросы архитектурной истории и реконструкции
владимирского Успенского собора андрея боголюбского
Андрей Боголюбский начал строительство Успенского собора во Владимире в 1158 году1 и окончил его в 1160 году2. Уже в 1161 году храм был расписан3. Строили собор мастера, присланные Фридрихом Барбароссой, а украшали «мастера из всех земель» (см. гл. 2).
Во второй половине 1180-х годов Всеволод Большое Гнездо обстроил храм высокими галереями с новыми апсидами и малыми главами, демонтировав апсиды, часть стен и малые главы собора Андрея (причины обстройки мы подробно рассмотрим ниже).
Успенский собор многократно ремонтировался и реставрировался. Наиболее масштабной была реставрация 1888–1891 годов под руководством И.О.Карабутова3, когда было устроено шлемовидное покрытие глав и позакомарное – кровель, были снесены контрфорсы, пристроенные к храму в начале XVIII века, значительная часть стен была перелицована, порталы были переложены, значительная часть декора аркатурно-колончатого пояса была заменена римейками (по всей видимости, достаточно точно повторявшими старые формы4). Но в целом собор, построенный при Андрее и перестроенный при Всеволоде, сохранил свой домонгольский облик (рис. 34).
Рис. 34. Успенский собор. Общий вид.
Собор 1158–1160 годов был шестистолпным и трехапсидным, построенным из высококачественного белого камня (качество камня храма Боголюбского было существенно выше, чем камня галерей Всеволода5).
Сторона подкупольного
квадрата храма 1158–1160 годов – около
План сохранившихся частей собора Андрея и пристроек Всеволода приведен на рис. 359.
Рис. 35. Успенский собор. План существующего здания.
И стены, и крестчатые столпы относительно тонки, столпам отвечают лопатки – как внутренние, так и внешние (с полуколонками, увенчанными лиственными капителями; профиль лопаток над аркатурно-колончатым поясом усложнен валиком).
Переход от подпружных арок к центральному 12-оконному барабану осуществляется через тромпы, и эту конструкцию можно считать уникальной для домонгольского зодчества Северо-Восточной Руси.
По данным археологических исследований 1951–1952 годов, Успенский собор Боголюбского имел три притвора7. Цоколь представлял собой простой непрофилированный отлив, как и в храмах Юрия Долгорукого. Стены собора пересекал аркатурно-колончатый пояс (часть его сохранилась in situ на северной стене), над ним – лента поребрика. Капители колонок близки к романской «кубической» форме, в базах – клинчатые консоли. Простенки между колонками были оштукатурены и украшены фресками8.
Фундамент храма 1158–1160 годов представляет собой булыжники, пролитые раствором не на всю глубину, а лишь на два верхних ряда. На них был положен мелкий белокаменный бут, и лишь затем были возведены стены. Археологические исследования открыли под фундаментом северной стены северного притвора лежни – большие деревянные бревна9, но более вероятно, что лежни относились к фундаментам всеволодовых галерей (см. гл. 9). Глубина, ширина, форма фундамента собора Боголюбского до сих пор неизвестны (возможно, он являлся ленточным, как у Успенского собора в Ростове10).
Успенский собор Андрея Боголюбского был украшен скульптурным декором зооантропоморфного типа. Этот декор при обстройке собора галереями во второй половине 1180-х годов не сохранился in situ, но Н.Н.Воронин обоснованно полагал, что фрагменты этого декора присутствуют на стенах всеволодовых галерей11 (рис. 36). В.И.Доброхотов видел камни со следами сбитых рельефов в кладке цоколя алтарных апсид Всеволода12. Мы должны согласиться с Н.Н.Ворониным, что общий объем зооантропоморфного декора Успенского собора 1158–1160 годов примерно соответствовал объему декора церкви Покрова на Нерли13 (см. рис. 42).
Рис. 36. Фрагменты сбитого декора на стенах всеволодовых галерей.
Вопрос первоначального вида собора 1158–1160 годов требует особого рассмотрения.
«Стереотипным» вариантом его реконструкции до недавнего времени являлся приведенный в капитальном труде Н.Н.Воронина14 (рис. 37, 38). Но в этой реконструкции сразу же бросается в глаза несоответствие аксонометрии (рис. 37) и плана (рис. 38) собора. На аксонометрическом чертеже не приведены притворы, а лестничные башни для входа на хоры показаны двухобъемными (объединенными с гипотетическими «владычными сенями» и «теремами»15 – о них см. далее). А на плане показаны и притворы, и однообъемные лестничные башни.
Рис. 37. Успенский собор 1158–1160 годов. Реконструкция Н.Н.Воронина. Аксонометрия.
Рис. 38. Успенский собор 1158–1160 годов. Реконструкция Н.Н.Воронина. План.
Наличие столь явных противоречий между планом и аксонометрией, хотя и кратко оговоренных Н.Н.Ворониным (аксонометрия представляет собой «первоначальный опыт реконструкции»16; вероятно, новый аксонометрический чертеж, соответствующий плану, не успели подготовить до сдачи рукописи в печать), создает значительную путаницу. Например, в современном учебнике по истории русской архитектуры17 реконструкция Н.Н.Воронина, в которой аксонометрия не соответствует плану, приведена безо всяких оговорок.
И поэтому наша реконструкция собора 1158–1160 годов, имея в своей основе реконструкцию Н.Н.Воронина, прежде всего обязана учесть притворы и односекционность лестничной башни. Именно одной башни – северной, и это можно доказать.
Во-первых, наличие северной башни данные археологии подтвердили, а южной – нет18.
Во-вторых, на западном прясле северной стены собора Боголюбского (в месте примыкания северной башни) никогда не было аркатурно-колончатого пояса, а на соответствующем прясле южной стены он был19.
В-третьих, приведенные в капитальном труде Н.Н.Воронина изображения XVI века20 (рис. 39) являются художественным обобщением, и невозможно определить, какой храм на них изображен – одноглавый с двумя симметричными башнями или пятиглавый без башен. Соответственно, привлекать их в качестве хотя бы косвенного доказательства симметричности пристроек к собору (как это делал Н.Н.Воронин21) неправомерно.
Рис. 39. Успенский собор. Миниатюры Лицевого летописного свода XVI века.
В-четвертых, упоминаемые в летописях «владычные сени» и «терем»22 – скорее всего, один и тот же комплекс построек, который различные летописцы называли по-разному (а не различные постройки, примыкавшие к собору с севера и юга, как полагал Н.Н.Воронин23). Это подтверждается тем, что при пожаре 1185 года в «тереме» сгорели именно церковные книги и утварь24.
В-пятых, для
гипотетического южного комплекса пристроек просто не хватало места – обрыв начинается
примерно в
Таким образом, мы показали, что к Успенскому собору 1158–1160 годов примыкал только один комплекс пристроек, располагавшийся с северной стороны храма. Этот комплекс соединялся с собором тем самым «столпом»25, о котором Н.Н.Воронин совершенно справедливо говорил как о «восходном столпе», т.е. как о лестничной башне26. В принципе, возможно и то, что «владычные сени», «терем» и «столп» были одной и той же постройкой, игравшей роль и лестничной башни, и «подсобного помещения».
Теперь мы можем перейти к вопросу о количестве глав собора 1158–1160 годов.
Ипатьевская летопись однозначно и неоднократно (под 1158, 1175 и 1183 годами) говорит о соборе Боголюбского как о пятиглавом: Андрей «сверши же церковь 5 верхов и все верхы золотом украси и створи в ней епископью»; «и пять верхов ея позлати»; «и вся пять верхов златая сгоре»27). Н.Н.Воронин, полагавший храм одноглавым, весьма резко назвал эти сообщения «ошибкой летописца»28 (впрочем, отметив и дискуссии, которые велись по этому поводу в конце XIX–начале ХХ века, – в частности, мнение Е.Е.Голубинского о пятиглавии собора29).
В качестве доказательства одноглавия собора Н.Н.Воронин приводил сообщение летописи Авраамки о «едином версе»30 и уже упоминавшиеся нами изображения XVI века, причем исследователь допускал крайне маловероятную ситуацию, что в это время «сохранилась память об одноглавом соборе Андрея».
В новейшее время на сообщения Ипатьевской летописи о «пяти верхах» впервые обратила внимание Т.П.Тимофеева31. Исследователь показала справедливость этих сообщений, основываясь на анализе этой и других летописей, а также на соображениях о том, что пятиглавие собора более соответствовало великокняжеским амбициям Андрея Боголюбского32.
Мы полагаем, что позиция Е.Е.Голубинского и Т.П.Тимофеевой абсолютно обоснована.
Прежде всего, Ипатьевская летопись как источник, непосредственно включивший в себя Владимирский великокняжеский свод33, заслуживает гораздо большего доверия, чем любые более поздние летописные источники.
Е.Е.Голубинский не признавал очевидный факт обстройки собора галереями при Всеволоде34, и, по всей видимости, именно это заблуждение исследователя привело к тому, что и все другие его соображения относительно Успенского собора в дальнейшем не воспринимались всерьез. Такая ситуация выглядит достойной сожаления, так как Е.Е.Голубинский абсолютно справедливо полагал, что в позднейших летописных сводах (в том числе и в летописи Авраамки – С.З.) ошибочное сообщение о «едином версе» собора Боголюбского появилось вследствие буквального истолкования сообщения Лаврентьевской летописи под 1160 годом: «и верхъ (т.е. одну главу – С.З.) ея позлати»35. При этом, как отмечал исследователь, в Ипатьевской летописи (под 1161 годом36 – С.З.) приведен аналогичный текст, и там написано «и верхы ея позлати».
Напрашивается вывод, что в Лаврентьевскую летопись, также использовавшую Владимирский великокняжеский свод37, могла вкрасться ошибка при переписке. В Ипатьевской летописи такой ошибки быть не могло: как мы видели, о «пяти верхах» там говорится неоднократно.
Про неоднозначность толкования изображений XVI века (см. рис. 39) мы уже говорили выше: по ним невозможно определить, какой храм изображен – одноглавый с двумя симметричными башнями или пятиглавый без башен.
В пользу пятиглавия собора 1158–1160 годов свидетельствуют и архитектурно-археологические данные, и «инженерные» аргументы.
Н.Н.Воронин полагал, что в пожар 1185 года сгорели деревянные связи Успенского собора, храм пришел в аварийное состояние, и в связи с этим Всеволоду пришлось укреплять его высокими галереями, игравшими роль контрфорсов38. Однако никаких свидетельств аварийного состояния собора Боголюбского исследователь не приводил.
После того, как собор в 2003 году обследовал автор этой книги, мы вправе полагать, что такие свидетельства есть. Автору удалось обнаружить наклон центральной главы Успенского собора на 2,5 градуса к востоку. Само по себе это еще ничего не доказывает (теоретически этот наклон глава могла получить и позднее XII века), но рассмотрим и другие факты:
– в галереях Всеволода отсутствуют угловые компартименты с северо-востока и юго-востока, несмотря на то, что они существенно увеличили бы алтарную часть собора;
– восточные малые главы, которые могли бы стоять на угловых компартиментах, образовывать центрально-симметричную композицию и способствовать освещению алтаря, сдвинуты к западу;
– восточные малые главы меньше (и, соответственно, легче) западных;
– стены галерей Всеволода
толще стен собора Боголюбского (в среднем
– стены собора 1158–1160 годов при возведении галерей были укреплены дополнительными пилонами, между ними и галереями на уровне хор были возведены арочные перемычки, игравшие роль аркбутанов.
Все это не могло быть простым совпадением или прихотью Всеволода Большое Гнездо.
Ситуация видится следующим образом: собор Боголюбского в 1180-е годы пришел в аварийное состояние, и его своды вместе с главами и арками «двинулись» в восточную сторону (западную укрепляли хоры). В связи с этим мастера Всеволода, обстраивая храм галереями-контрфорсами, возводя дополнительные пилоны и перемычки-аркбутаны, были вынуждены отказаться от восточных угловых компартиментов и гасить распор центрального барабана на северо-востоке и юго-востоке исключительно надежными конструкциями, каждая из которых состояла из двух взаимно перпендикулярных стен.
На востоке распор дополнительно гасили полукружия апсид, на западе – хоры, на севере и юге – арочные перемычки (и частично также хоры), и благодаря столь существенному укреплению собор благополучно сохранился до наших дней.
Все вышесказанное свидетельствует в пользу того, что собор Боголюбского во второй половине 1180-х годов был обстроен галереями-контрфорсами именно вследствие прихода в аварийное состояние (сдвига сводов и наклона центральной главы к востоку).
А теперь вспомним, что
собор 1158–1160 годов пришел в аварийное состояние очень быстро – через
четверть века после постройки (а возможно, и ранее). Даже несмотря на то, что
храм превышал «предел надежности», определенный для белокаменных зданий
(пространство наоса до
Мастера Всеволода во второй половине 1180-х годов были вынуждены демонтировать эти главы. Демонтаж был именно вынужденным: если бы была малейшая возможность сохранить эти главы собора Андрея, мастера Всеволода ею бы воспользовались. Девятиглавый собор смотрелся бы еще более эффектно, а внутреннее пространство было бы гораздо лучше освещено.
Демонтаж четырех малых глав означал и перекладку сводов соответствующих компартиментов. До недавнего времени факт перекладки сводов не был подтвержден архитектурно-археологическими данными. Внешнее обследование закомар и сводов собора, проведенное автором этой книги в 2004 году при любезном содействии Т.П.Тимофеевой, не дало результатов, так как при реставрации 1888–1891 годов закомары собора Андрея Боголюбского были полностью перелицованы, изнутри собора своды закрыты густым слоем штукатурки, а провести зондажи возможности не было.
Однако в 2006 году автор обнаружил следы перекладки сводов на чертежах И.О.Карабутова «Западная сторона Андреевских арок до реставрации» и «Южная сторона Андреевских арок до реставрации»39 (рис. 40, 41).
На указанных чертежах изображены камни внешней облицовки закомар. А поскольку в домонгольской архитектуре форма верхних рядов внешней облицовки обычно повторяла форму располагающихся за ними сводов, то по этим рядам внешней облицовки в сочетании со взглядом из интерьера храма мы можем судить и о форме сводов.
Рис. 40. «Западная сторона Андреевских арок до реставрации». Чертеж И.О.Карабутова.
Рис. 41. «Южная сторона Андреевских арок до реставрации». Чертеж И.О.Карабутова.
На этих чертежах И.О.Карабутова сразу же обращает на себя внимание контраст между относительно правильной формой коробовых сводов (за исключением одного, обозначенного на рис. 41 буквой «А»), и плохим состоянием кладки под ними (на рис. 40 и 41 видно, что порядовка значительно отклоняется от горизонтали). Такую ситуацию можно объяснить лишь тем, что при Всеволоде новые своды были положены на старые стеновые блоки с уже нарушенной порядовкой. А под сводом с просевшими пятами, обозначенным на рис. 41 буквой «А», хорошо видны камни, оставшиеся от предыдущего свода.
В связи со всем вышеизложенным мы полагаем пятиглавие Успенского собора 1158–1160 годов доказанным.
Соответственно, мы разработали на базе реконструкции Н.Н.Воронина свой вариант реконструкции аксонометрии (рис. 42) и плана (рис. 43) Успенского собора Андрея Боголюбского: с пятью главами, одной лестничной башней («столпом») с севера и притворами с юга, севера и запада.
Рис. 42. Успенский собор 1158–1160 годов. Реконструкция автора. Аксонометрия.
Рис. 43. Успенский собор 1158–1160 годов. Реконструкция автора. План.
На капителях, венчавших полуколонки лопаток собора 1158–1160 годов, располагались «звериные» белокаменные водометы40 (рис. 44). По неизвестным причинам Н.Н.Воронин не включил их в свою реконструкцию (рис. 37), но они присутствуют в нашей реконструкции храма (рис. 42).
Рис. 44. «Звериный» белокаменный водомет Успенского собора. Реконструкция Б.А.Огнева.
ГЛАВА 6
к уточнению реконструкции Золотых ворот во Владимире
Золотые ворота располагались с западной стороны укреплений Владимира, строительство которых началось в 1158 году1 (рис. 452). Церковь Ризположения, располагавшаяся на Золотых воротах, была освящена в 1164 году3. Соответственно, мы вправе вслед за Н.Н.Ворониным4 датировать Золотые ворота (как и все не дошедшие до нас владимирские ворота времен Андрея Боголюбского) этим временным промежутком.
Рис. 45. План Владимира XII–XIII веков (по Н.Н.Воронину).
Цифрами на плане обозначены: I – город Мономаха (Печерний город); II – Ветчаной город; III – Новый город; IV – детинец; 1 – церковь Спаса; 2 – церковь Георгия; 3 – Успенский собор; 4 – Золотые ворота; 5 – Оринины ворота; 6 – Медные ворота; 7 – Серебряные ворота; 8 – Волжские ворота; 9 – Дмитриевский собор; 10 – Вознесенский монастырь; 11 – Рождественский монастырь; 12 – Успенский (Княгинин) монастырь; 13 – Торговые ворота; 14 – Ивановские ворота; 15 – ворота детинца; 16 – церковь Воздвижения на Торгу.
Надвратная Ризположенская церковь ремонтировалась в 1691–1695 годах и была полностью перестроена в 1795–1810 годах (история этих ремонтов и перестроек, в ходе которых был переложен верх свода ворот и пристроены декоративные угловые башни, подробно рассмотрена в трудах Н.Н.Воронина5 и Т.П.Тимофеевой6). В итоге от древних Золотых ворот сохранился только основной объем с проездной аркой.
Общий вид Золотых ворот приведен на рис. 46, план и разрез по лестнице южной стены – на рис. 477, аксонометрия – на рис. 488.
Рис. 46. Золотые ворота во Владимире. Общий вид.
Рис. 47. Золотые ворота. Разрез и план (по Г.Ф.Корзухиной).
Рис. 48. Золотые ворота. Аксонометрия (по Г.Ф.Корзухиной).
По абсолютно справедливым словам Н.Н.Воронина, Золотые ворота одновременно «разрешали военно-инженерные задачи и чисто архитектурный замысел – высокой триумфальной арки города, вводившей в его княжеско-аристократическую часть»9.
Действительно,
как мы уже отмечали в гл. 2, проездная арка имеет огромную избыточную высоту –
Впрочем, по сравнению с окружающими дерево-земляными укреплениями Владимира (к XIII веку уже крайне устаревшими, типологически сопоставимыми с аналогичными укреплениями древних галлов, которые в массовом порядке захватывал Цезарь13) высокие белокаменные Золотые ворота представляли собой настолько мощное крепостное сооружение, что в 1238 году монголы предпочли не штурмовать их, а проломить стену неподалеку14.
Согласно сообщению В.Н.Татищева, правильность которого мы подтверждали в гл. 2, Золотые ворота были построены мастерами, присланными Фридрихом Барбароссой15. Характерно, что в домонгольское время, когда основные торговые сообщения осуществлялись не по дорогам, а по рекам, Золотые ворота оформляли въезд в город не со стороны Клязьмы, а непосредственно со стороны Западной Европы. В этом трудно не усмотреть определенный символический замысел, подтверждающий имперские амбиции великого князя Андрея Боголюбского.
Основной объем Золотых
ворот состоит из двух белокаменных стен с лопатками на внутренней стороне, переходящими
в арочные перемычки свода. Длина этих стен – около
Памятник построен из белого камня среднего качества (более пористого и желтоватого, чем тот, из которого возведены храмы Долгорукого и Успенский собор Андрея Боголюбского). Обработан он несколько грубее, чем камень перечисленных храмов, но все равно на очень высоком уровне. Своды ниш в боковых стенах Золотых ворот сложены из легкого пористого туфа16.
Рассмотрим вопросы реконструкции первоначального вида Золотых ворот в сочетании с городскими стенами и валами.
В ХХ веке были предложены две реконструкции: «научная» (автор – архитектор А.В.Столетов, рис. 4917) и «научно-популярная», входящая в диораму «Штурм Владимира войском хана Батыя в феврале 1238 года» (автор – художник Е.И.Дешалыт, рис. 5018).
Рис. 49. Золотые ворота. Реконструкция А.В.Столетова.
Рис. 50. Золотые ворота. Реконструкция Е.И.Дешалыта.
Необходимо отметить, что автор второй реконструкции более серьезно подошел к реконструкции городских стен и боковых стен Золотых ворот (А.В.Столетов, в отличие от Е.И.Дешалыта, не изобразил на валах городские стены, под аркой ворот – дополнительную боевую площадку, а дверь, ведущую на боевые площадки городских стен, сильно поднял относительно ее реального местоположения). Как мы увидим в дальнейшем, Е.И.Дешалыт более адекватно воспроизвел и высоту валов.
Преимуществом реконструкции А.В.Столетова является более точное воспроизведение размеров и пропорций надвратного храма: исследователь изобразил церковь Ризположения практически такой же, какой она показана на чертеже фон Берка и Гусева 1779 года (рис. 51 и 52), – сравнительно большой (занимающей почти всю верхнюю площадку ворот), четырехстолпной, одноглавой, трехапсидной, своими формами повторяющей храмы Юрия Долгорукого.
Рис. 51. Золотые ворота. Чертеж фон Берка и Гусева. Общий вид.
Рис. 52. Золотые ворота. Чертеж фон Берка и Гусева. Планы.
Такой же храм, хотя и показанный гораздо более условно, мы видим на обнаруженном Т.П.Тимофеевой рисунке 1764 года, изображающем Золотые ворота с Ризположенской церковью19 (рис. 53). Исследователь показывала, что этот рисунок, как и чертеж фон Берка и Гусева, воспроизводит домонгольский надвратный храм20.
Рис. 53. Золотые ворота по рисунку 1764 года.
Но в отношении высоты валов и городских стен, примыкавших к Золотым воротам, обе реконструкции требуют существенного уточнения.
На реконструкции
А.В.Столетова мы видим валы высотой около
Получается, что верх вала
оказывался гораздо выше боевой площадки, устраиваемой на настиле в проеме арки
на высоте около
На реконструкции
Е.И.Дешалыта мы видим более низкие валы (около
Наша позиция по этому вопросу исходит из того, что многие сохранившиеся до нашего времени городские валы, традиционно считающиеся домонгольскими, в результате многочисленных подсыпок грунта в XV–XVII веках получили гораздо большую высоту, чем в домонгольское время. Приведем несколько таких примеров:
– внутри вала в Суздале в
районе древних Ильинских ворот (экстраполированная современная высота более
– первоначальная высота валов Дмитрова составляла 1,5–2 м при экстраполированной современной высоте до 18 м24;
– первоначальная высота
валов Пенешского (Смотроковского) городища XV века составляла
– валы Пинска в конечный период их существования имели высоту до 18–20 м, а в начальный – около 3 м26;
– следы многочисленных подсыпок автор наблюдал в 2003 году в разрезе вала в Перемышле Московском.
Во многих случаях домонгольские валы, если они в дальнейшем не подсыпались, вообще исчезали с лица земли, даже если вокруг в новое время не велось никаких мало-мальски интенсивных строительных работ (как в Кидекше, Вышгороде на Яхроме, Городне Тверской области, Каменском Наро-Фоминского района Московской области и мн. др.)27.
По всей видимости, по сравнению с домонгольским временем были существенно подсыпаны и городские валы Владимира (в частности, нам известны ремонты стен в 1536 году, а также стен и валов в 1670–1674 годах28). А заложенный дверной проем Золотых ворот точно указывает нам на уровень боевых площадок городских стен в домонгольское время – не зря на средней площадке лестницы Золотых ворот, где скрещивались два людских потока (с городских стен и с боевой площадки), был устроен значительный раструб белокаменных стен29.
Поскольку мы не знаем
высоту городней (клетей, тарасов), формировавших городские стены, мы можем
определить высоту вала лишь приблизительно. Если принять высоту городней за
1,5–2 м, то высота вала от основания ворот не превышала
Таким образом, мы вправе внести изменения в реконструкции А.В.Столетова и Е.И.Дешалыта и предложить два изображения Золотых ворот в нашей реконструкции.
В первом, приведенном на рис. 54, мы взяли за основу реконструкцию А.В.Столетова. В соответствии с вышеприведенными положениями мы изменили высоту валов и обозначили пунктирами вероятные линии городских стен и укреплений дополнительной боевой площадки под аркой ворот.
Рис. 54. Золотые ворота. Реконструкция автора (вариант).
Второе изображение Золотых ворот в нашей реконструкции (рис. 55) создано на основе реконструкции Е.И.Дешалыта. Мы несколько увеличили размеры надвратной церкви Ризположения, приблизили ее пропорции к реконструкции А.В.Столетова, понизили городские валы, закрыли деревянной стеной боевую площадку под аркой ворот, изобразили рвы (реконструкция Е.И.Дешалыта их не учитывала) и «разметанный» в связи с осадой мост, ведущий к воротам. Естественно, вряд ли защитники крепости высовывались из-за стен более чем по пояс, а тем более сидели сверху стен, – они были бы немедленно убиты монгольскими лучниками. Столь же маловероятно, что в монголов со стен бросали бревна. Но мы сохраняем изображения защитников крепости для обозначения масштаба сооружения.
Рис. 55. Золотые ворота. Реконструкция автора (вариант).
В нашей реконструкции
Золотые ворота на фоне более низких городских укреплений выглядят значительно
выше и монументальнее; надвратная церковь Ризположения, вознесенная на высоту
около
ГЛАВА 7
Боголюбовский архитектурный ансамбль:
вопросы истории и реконструкции
1. Белокаменный детинец с надвратной церковью
Н.Н.Воронин писал: «Строительство Боголюбовского замка князя Андрея – одна из интереснейших страниц истории культуры Древней Руси вообще и Владимирской в частности»1. Действительно, другого столь значительного комплекса белокаменных зданий мы в домонгольской Руси не знаем.
Поселок Боголюбово
Суздальского района Владимирской области расположен примерно в
Очертания западной части города хорошо прослеживаются и на местности, и на плане Н.Н.Воронина3 (рис. 56). Юго-западный угол укреплений образован мысом, северо-западный – изгибом валов. С северо-запада сохранились и остатки рва. Центр города, несомненно, располагался там, где был княжеский дворец, – около церкви Рождества Богородицы. Границу восточной части города мы можем приблизительно определить, мысленно продолжив северную линию валов в направлении оврага, расположенного к востоку от современного монастыря.
Рис. 56. План древней части современного поселка Боголюбово (по Н.Н.Воронину).
Археологические исследования 1954 года, проводившиеся под руководством Н.Н.Воронина, показали верность сообщений и летописцев, и исследователей XIX века о том, что город Боголюбово в XII веке имел белокаменные стены4.
Новейший исследователь памятника В.К.Емелин полагал, что белокаменными были только стены княжеского двора около церкви Рождества Богородицы (см. п. 2); следующей линией обороны, по В.К.Емелину, был деревянный детинец, над белокаменными воротами которого располагался белокаменный же храм Андрея Первозванного (стены детинца шли от западных городских валов приблизительно по линии современных стен монастыря до современной колокольни, а затем поворачивали на юго-восток и доходили до обрыва к Клязьме); далее город простирался к северу и был укреплен валами с деревянными стенами5.
Но мы не можем согласиться с В.К.Емелиным в том, что белокаменными были стены только княжеского двора: в п. 2 мы увидим, что он был очень невелик по площади и фактически представлял собой укрепленный комплекс зданий, т.е. летописи вряд ли могли говорить о нем как о «городе каменном»6. А учитывая то, что исследования Н.Н.Воронина открыли остатки белокаменных стен и в южном углу города, и на западной линии валов (эти раскопы показаны на рис. 56)7, мы обязаны считать, что стены Боголюбова были белокаменными по всему периметру, как и полагал Н.Н.Воронин8.
Длина этих стен оценивается
примерно в 1–1,5 км (к примеру, в Суздале длина деревянных городских стен
составляла около
Отметим, что если в городе был детинец (по В.К.Емелину), то и его стены, скорее всего, были белокаменными. Но эта позиция пока не подтверждена археологическими данными.
Е.Е.Голубинский9 и Н.Н.Воронин10 полагали, что основным назначением города Боголюбова было местопребывание князя, т.е. это был прежде всего княжеский замок. Соответственно, исследователи применяли к Боголюбову понятие города лишь в самом широком смысле – как любого укрепленного поселения. В.К.Емелин считал, что в городе находились хозяйственные службы князя и дружины, но торговля развита не была11. Таким образом, исследователи фактически отрицали то, что Боголюбово было «полноценным» городом.
Однако город Боголюбово имел исключительное выгодное экономико-стратегическое расположение (перекресток торговых путей по Клязьме и Нерли был настолько важен, что имело место даже его «оформление» церковью Покрова). Наличие в городе Боголюбове резиденции князя также не могло не способствовать его усиленному росту. Соответственно, мы вправе полагать, что, как и в любом большом и развивающемся городе, за городскими стенами располагался значительный торгово-ремесленнический посад.
Размеры этого посада мы можем оценивать лишь приблизительно. Наличие между Боголюбовым и Владимиром Доброго села и древнего селища над Сунгиревским оврагом (которое в XII веке превратилось в городок12), а также вытянутость укреплений Владимира именно на восток13 (см. рис. 45), позволяют предположить, что восточная часть владимирского и западная часть боголюбовского посадов в течение правления Андрея постоянно «тянулись» друг к другу, и в начале 1170-х годов посады могли фактически составлять единое целое (включая Доброе село и посад городка над Сунгиревским оврагом).
Таким образом, Боголюбово было «полноценным» городом, в 1160–1170-е годы по своим размерам и значимости вполне сопоставимым с Суздалем, Юрьевом-Польским или Дмитровым. А поскольку в городе Боголюбове находилась резиденция великого князя, мы обязаны сделать еще один принципиальный вывод: столицей великого княжества Владимирского при Андрее был не город Владимир, а город Боголюбово.
И не случайно после смерти Андрея и устройства в бывшем княжеском замке монастыря14 город пришел в запустение лишь через несколько столетий, когда экономико-стратегическая ситуация на Руси коренным образом изменилась.
А в начале XIII века Боголюбово в качестве символа счастья и процветания упоминал Даниил Заточник («Зане, господине, кому Боголюбиво, а мне горе лютое»15). По заслуживающей определенного доверия монастырской легенде, записанной в XVIII веке игуменом Аристархом16, город штурмовали монголы, что говорит о его стратегической значимости. И гораздо позднее, в конце XIV века, Боголюбово упоминалось в «Списке русских городов дальних и ближних»17.
По данным археологических исследований, стены Боголюбова были сложены в полубутовой технике из крупных блоков белого камня на известковом растворе с примесью древесного угля18. Блоки были обработаны несколько более грубо, чем стеновые камни домонгольских храмов Северо-Восточной Руси, но все равно достаточно «чисто».
Н.Н.Воронин на основании стратиграфического анализа остатков южной башни предполагал, что сооружение белокаменных укреплений заняло три строительных сезона19. Основываясь на сообщении Новгородской IV летописи под 1158 годом «И град заложи Боголюбивое»20, он датировал строительство белокаменного детинца концом 1150-х годов21.
Но исходя из того, что, как мы показали выше, город имел большой посад, можно полагать, что Боголюбово развивалось по пути, наиболее характерному для быстрорастущих русских городов:
– в конце 1150-х годов были построены княжеский дворец (см. п. 2), церковь Рождества Богородицы (см. п. 3) и первая небольшая деревянная крепость (возможно, позднее ставшая детинцем);
– на следующем этапе развития города валы были существенно расширены в сторону «поля»;
– на следующем этапе (возможно, уже на рубеже 1160-х и 1170-х годов) деревянные стены были заменены на белокаменные.
Такая позиция подтверждается и тем, что в сообщении «Краткого Владимирского летописца», связывающем приход Андрея в Суздаль из Киева и постройку Боголюбова, ничего про каменные стены не говорится: «И потом приде от Киева Андреи Юрьевич и сътвори Боголюбивый град и спом осыпа, и постави две церкви камены и ворота камены и палаты»22. Про «город камен» сказано только в летописных сообщениях, дающих общую характеристику правления Боголюбского23.
Соответственно, мы вправе ориентировочно датировать белокаменные боголюбовские укрепления рубежом 1160-х и 1170-х годов.
Скорее всего, одна из двух упомянутых в «Кратком Владимирском летописце» каменных церквей – Рождества Богородицы (см. п. 3), вторая – церковь Покрова на Нерли (что подтверждается сообщением Новгородской I летописи «И постави ей (Богородице – С.З.) храм на реце Клязме, две церкви каменны во имя святыя Богородица»24). Про надвратный храм на каменных городских воротах в «Кратком летописце» ничего не говорится, но мы можем привести ряд косвенных доказательств того, что он существовал и был посвящен Андрею Первозванному:
– в Древней Руси на «парадных» воротах обычно располагались церкви;
– в Житии Андрея Боголюбского (начало XVIII века) говорится: «врата каменныя содела и на них церковь во имя тезоименитого себе святого апостола Андрея Первозванного устрои»25;
– надвратная церковь, устроенная на воротах монастыря в конце XVII века, также была посвящена Андрею Первозванному (а традиции посвящений в древнерусских монастырях, как правило, соблюдались).
Однако нам неизвестно, где находились ворота XII века – на месте существующей колокольни или где-либо еще. Ответ на этот вопрос могут дать только новые археологические исследования.
2. Княжеский дворец-«бург»
В сообщении «Краткого Владимирского летописца» однозначно не говорится о том, что «палаты» были каменными (последнее могло относиться лишь к воротам – «и ворота камены и палаты»). Но находки, сделанные в ходе археологических исследований 1950-х годов26, свидетельствуют о том, что дворец был белокаменным (как минимум, частично).
Попробуем уточнить назначение двух оставшихся от дворца строений – лестничной башни и перехода27 между ней и церковью Рождества Богородицы (современный вид см. на рис. 57).
Рис. 57. Церковь Рождества Богородицы с северным комплексом пристроек. Современный вид.
В.К.Емелин обратил внимание на то, что в башне на запад выходят щелевидные окна-бойницы, а на восток – «гражданское» трехчастное окно, и выразил сомнение в том, что между лестничной башней и хорами храма Рождества Богородицы большой каменный переход был построен без особой необходимости (проще было бы пристроить башню к стене храма). В связи с этим исследователь предположил, что в арочном проеме располагались ворота, ведущие внутрь укрепленного княжеского двора28.
Добавим, что щелевидные окна-бойницы видны на вполне реалистичном изображении перехода на иконе Боголюбовской Богоматери XVII века29 (рис. 58). То, что существующие на переходе в настоящее время грубые, асимметрично расположенные окна прямоугольной формы не являются первичными, подтверждается тем, что под аркатурно-колончатым поясом хорошо видны следы многочисленных перелицовок стен между капителями и базами колонок (рис. 59). Вероятно, первичные окна «бойничной» формы были в каждом промежутке между пятью колонками, т.е. окон на переходе было четыре, как и изображено на иконе. Впрочем, нельзя исключать и вариант, при котором окон в переходе и вначале было два, но иконописец изобразил четыре по числу промежутков между колонками.
Рис. 58. Икона Боголюбовской Богоматери. XVII век.
Рис. 59. Западная стена перехода. Стрелками обозначены следы перелицовки.
В связи с этим мы полностью поддержим предположение В.К.Емелина о том, что западные фасады лестничной башни и храма входили в комплекс укреплений княжеского двора, а в арочном проеме под переходом располагались ворота, ведущие внутрь этого двора. Это подтвердили натурные исследования, проведенные автором этой книги совместно с Т.П.Тимофеевой в 2006 году: под аркой в местах, где могли располагаться петли навески ворот, были найдены симметричные следы перелицовок (рис. 60).
Рис. 60. Арка под северным переходом. Следы перелицовок на месте воротных петель обозначены стрелками.
По наблюдению
Т.П. Тимофеевой, наружные камни импостов арки под переходом являются
позднейшей заменой, и, вероятно, на их месте находились верхние петли для
навески ворот. Следовательно, если ворота открывались наружу (в отсутствие рва
и подъемного моста это столь же вероятный вариант, как открывание ворот
вовнутрь), импосты им не мешали и при закрытых воротах не были видны снаружи.
А поскольку, как мы показали выше, переход имел щелевидные окна-бойницы, мы обязаны полагать, что он одновременно играл роль и надвратной боевой площадки. Возможно, на сводах перехода располагалась еще одна боевая площадка – открытая.
Последовательность возведения сохранившегося комплекса северных пристроек к церкви Рождества Богородицы реконструируется следующим образом:
– вначале была возведена церковь;
– затем нижний ярус лестничной башни;
– затем (по прошествии достаточно длительного времени – возможно, нескольких лет) арка с переходом;
– затем (по прошествии достаточно длительного времени – возможно, нескольких лет) верхний ярус башни.
Этому положению мы можем привести ряд доказательств.
Первое: арка с переходом «приложена» к северной стене церкви Рождества Богородицы без перевязки и единой забутовки, поверх уже выполненного аркатурно-колончатого пояса (рис. 61). Эту ситуацию следует рассмотреть особо (это будет нам полезно и в дальнейшем).
Рис. 61. Место примыкания арки под северным переходом к стене церкви Рождества Богородицы.
Проводя в своих исследованиях галерей церкви Покрова на Нерли параллель с перекрывшими аркатурно-колончатый пояс северными пристройками к церкви Рождества Богородицы в Боголюбове, Н.Н.Воронин полагал, что «каждая часть ансамбля обрабатывалась всесторонне, хотя было известно, что данная часть фасада будет закрыта пристройкой… Такова была, – совершенно нелогичная, с нашей, современной точки зрения, – система работы владимирских мастеров»31.
Этот стереотип оказался весьма устойчивым. Так, П.А.Раппопорт писал: «Очевидно, что древнерусские строители, заканчивая каждый отдельный объект, выполняли всю его наружную отделку, даже хорошо зная, что сейчас же (или в следующем строительном сезоне) они закроют эту отделку примыкающей частью архитектурного комплекса. Видимо, здесь существовала своеобразная, кажущаяся нам нерациональной, логика, по которой даже закрытые пристройками части фасадов должны были иметь законченную отделку»32.
Иными словами, Н.Н.Воронин и П.А.Раппопорт полагали, что древнерусские мастера заведомо шли на «сизифов труд», не имея на то никаких причин, кроме «своеобразной логики». В качестве основного примера подобного «сизифова труда» исследователи приводили перекрытый аркой и переходом аркатурно-колончатый пояс северной стены церкви Рождества Богородицы в Боголюбове33.
Однако мы никакой «своеобразной логики», а тем более «сизифова труда», в работе боголюбовских мастеров не видим. Их действия видятся абсолютно логичными и с современных позиций, и мы можем обосновать это положение.
Нет никакого сомнения, что в Боголюбове вначале была построена Рождественская церковь, а затем к ней была «приложена» арка с переходом. Но почему мы должны полагать, что мастера, выкладывая аркатурно-колончатый пояс, уже знали, что он будет навсегда закрыт каменными пристройками?
Гораздо более вероятно, что на момент постройки церкви Рождества Богородицы у мастеров еще не было однозначного мнения о том, каким будет вход на хоры и как церковь будет соединяться с дворцовым комплексом. Это мог быть не громоздкий каменный переход над аркой, а легкий деревянный мостик или даже простая деревянная лестница, как в Спасо-Преображенском соборе Переславля-Залесского, где под сохранившимся дверным проемом в верхней части западного прясла северной стены археологические исследования не открыли никаких остатков фундаментов каменной лестничной башни34.
Соответственно, действия мастеров, полностью выложивших аркатурно-колончатый пояс церкви Рождества Богородицы, видятся вполне логичными: возводя церковь, они еще не знали, что к западному пряслу ее северной стены будет пристроен капитальный белокаменный переход. Вероятно, дворец, в комплекс пристроек которого входила лестничная башня, вначале соединялся с хорами церкви легким деревянным мостиком.
Мы завершили рассмотрение первого доказательства приведенной нами последовательности возведения сохранившегося комплекса северных пристроек к церкви Рождества Богородицы.
Второе доказательство: арка с переходом «приложена» к лестничной башне так же, как к северной стене церкви – без перевязки и единой забутовки.
Третье: порядовка кладки арки с переходом не совпадает ни с порядовкой кладки церкви, ни с порядовкой кладки башни.
Четвертое: нижний ярус лестничной башни, включая его южную стену, к которой примыкает арка с переходом, является цельным и единовременно возведенным сооружением, что доказывается четкой порядовкой кладки и сопряжением квадратного плана внешних стен с замысловатым внутренним объемом (круглым в плане и имеющим спиралевидную систему сводов над винтовой лестницей) при помощи каменных блоков сложной формы35.
Пятое: возведение верхнего яруса лестничной башни (т.е. закрытой площадки, на которую ведет лестница) после того, как к нижнему ярусу была «приложена» арка с переходом, доказывается наличием в интерьере верхнего яруса со стороны перехода дверного проема и аркатурно-колончатого пояса, аналогичному поясу на внешних стенах перехода.
Соответственно, пока верхнего яруса башни не было, переход с севера завершался стеной, которая была декорирована аркатурно-колончатым поясом и имела дверной проем. После того, как был построен верхний ярус башни, северная стена перехода с дверным проемом и аркатурно-колончатым поясом оказалась в интерьере этого яруса (рис. 62).
Рис. 62. Интерьер верхнего яруса лестничной башни.
Рассмотрим вопрос о том, как мог выглядеть дворцово-храмовый комплекс в целом.
Н.Н.Воронин на основании данных раскопок у южной стены церкви полагал, что там располагались аналогичные постройки – лестничная башня с переходом над арочным проемом (реконструкция Н.Н.Воронина всего комплекса зданий вокруг Рождественской церкви приведена на рис. 63)36.
Рис. 63. Комплекс зданий вокруг церкви Рождества Богородицы в XII веке. Реконструкция Н.Н.Воронина.
Но на рис. 56 видно, что к югу и востоку от церкви Рождества Богородицы для дворцовых построек было очень мало места (даже с учетом того, что в домонгольское время обрыв к Клязьме был несколько дальше от храма). Вряд ли двор был сильно вытянут на северо-восток – его форма оказывалась бы очень узкой и изогнутой.
Следовательно, если мы предположим, что княжеский двор с юга, севера и востока имел «полноценные» крепостные стены, то свободная площадь внутри них была бы небольшой (по В.К.Емелину, она составляла всего несколько соток37). На этой территории должно было существовать и незастроенное пространство, в которое вел сохранившийся проем ворот. Получается, что если бы княжеский дворец был отдельностоящим зданием внутри крепостных стен двора (с зазором между стенами дворца и крепостными стенами хотя бы в 2–3 м), он был бы очень мал и не соответствовал бы великокняжескому статусу Андрея Боголюбского.
Эта проблемная ситуация разрешается следующим образом: стены дворца на значительном протяжении одновременно являлись и крепостными стенами княжеского двора, т.е. двор представлял собой не просто огороженную территорию, а укрепленный комплекс зданий. В систему укреплений могло входить большинство дворцовых построек (они могли выглядеть и так, как их изобразил их на своей реконструкции Н.Н.Воронин, только без многочисленных арок в стенах). Во времена Боголюбского по аналогичным принципам строились многие немецкие и североитальянские «бурги», а много веков спустя так был построен Михайловский замок в Санкт-Петербурге.
Соответственно, открытые раскопками остатки белокаменной кладки к югу от церкви Рождества Богородицы могли принадлежать одновременно и крепостным стенам, и комплексу дворцовых сооружений.
Был ли этот южный комплекс пристроек симметричен северному? Мы считаем, что полностью симметричен он не был, но подобен был. Дело в том, что на западном прясле южной стены существующего здания церкви Рождества Богородицы отсутствует окно верхнего яруса (рис. 64) – при том, что расположение всех остальных окон и на южной, и на западной стенах подчинено единой системе. Обращает на себя внимание и сдвиг южного портала к востоку. Эти наблюдения наводят на мысль о том, что в середине XVIII века, когда был построен существующий Рождественский храм, к его южной стене еще примыкал переход над аркой, подобный северному.
Рис. 64. Существующая церковь Рождества Богородицы в Боголюбове. Южная стена.
Такая позиция подтверждается и археологическими исследованиями Н.Н.Воронина, показавшими, что южные пристройки были подобны северным37, и в XVII веке они еще существовали38. В том, что южные пристройки не были отражены на иконе Боголюбовской Богоматери XVII века (см. рис. 58), нет ничего удивительного: храм изображен на самом краю иконы, и эти пристройки не могли поместиться на рисунке.
Судя по верхнему уровню декора нижнего яруса западного прясла южной стены существующего Рождественского храма, несохранившийся южный переход примыкал к стене церкви несколько более высоко, чем северный, что вполне соответствует нашему пониманию разновременности строительства различных частей дворца Боголюбского.
Сохранившиеся северные пристройки к церкви Рождества Богородицы (возможно, как и все остальные здания «бурга») построены из белого камня среднего качества (желтоватого и пористого), обработанного достаточно гладко. Судя по большому количеству найденных при раскопках различных резных камней39, здания были богато декорированы. Возможно, они были преимущественно двухэтажными и имели башни с шатровыми завершениями, изображенными на миниатюре Лицевого летописного свода XVI века40 (рис. 65).
Рис. 65. Постройка храмов в Боголюбове. Миниатюра Лицевого летописного свода XVI века.
Площадь перед воротами в княжеский «бург» была благоустроена, вымощена каменными плитами с желобами-водостоками, на ней располагался открытый Н.Н.Ворониным восьмиколонный киворий над чашей41 (см. рис. 63).
Вопрос о происхождении так называемой «четырехликой капители», находящейся в боголюбовской экспозиции Владимиро-Суздальского музея-заповедника42 (рис. 66), давно занимал исследователей. А.И.Некрасов полагал, что эта капитель относилась к «зиждительному столпу» княжеских палат43. Н.Н.Воронин относил ее к одному из столпов гипотетического открытого западного притвора-балдахина церкви Рождества Богородицы44 (о притворах Рождественского храма см. в п. 3). Г.К.Вагнер считал, что неподалеку от входа в церковь Рождества находился отдельностоящий «Богородичный столп», увенчанный указанной капителью45 (рис. 67).
Рис. 66. Так называемая «четырехликая капитель». Современный вид.
Рис. 67. «Богородичный столп» в XII веке. Реконструкция Г.К.Вагнера.
Автор этого исследования придерживается точки зрения Г.К.Вагнера как наиболее обоснованной с исторической точки зрения (исследователь приводил ряд примеров установки подобных столпов в Иерусалиме, Византии и Западной Европе46). В пользу этой гипотезы мы можем привести и дополнительный аргумент: «четырехликий» блок в XIX веке чтился как святыня (был заложен в монастырскую ограду, над ним находилась церковная главка, а затем была устроена часовня47), – вряд ли такого исключительного почета мог удостоиться простой строительный обломок.
Единственная оговорка, которую мы можем сделать, – что каменный блок с ликами Богородицы в XII веке мог стоять не на столпе, а на более низком постаменте, чтобы верующие могли к нему «прикладываться». Это объясняет плохую сохранность ликов, вырезанных из высококачественного камня, способного эффективно противостоять «обычному» выветриванию. В XIX веке блок был заложен в ограду, и «прикладываться» к нему могли только с одной стороны48, а поскольку плохо сохранились все четыре лика, значит, в течение нескольких предыдущих столетий к блоку «прикладывались» со всех сторон.
Датировать «бург» Андрея Боголюбского мы можем лишь весьма условно. Как следует из цитированного в п. 1 сообщения «Краткого Владимирского летописца», княжеский дворец («палаты») был построен вскоре после прихода Андрея в Суздаль из Киева. Однако даже на примере немногочисленных сохранившихся построек видно, что строительство «бурга» имело множество этапов и должно было занять не один год. Соответственно, мы вправе датировать начало строительства боголюбовского дворца 1158 годом и полагать, что его основное ядро было возведено на рубеже 1150-х и 1160-х годов, но достройка различных частей дворцового комплекса продолжалась, как минимум, в течение первой половины 1160-х годов (возможно, даже до начала 1170-х годов).
Вопрос о том, когда «бург» исчез с лица земли, требует отдельного рассмотрения. Стратиграфия раскопок Н.Н.Воронина к северу от сохранившейся лестничной башни показала, что вслед за тонким культурным слоем с керамикой XIII века сразу следуют слои XVIII–XIX веков49. Из этого исследователь сделал вывод о том, что «катастрофа постигла дворец через небольшой промежуток времени после окончания его постройки», и полагал, что дворец мог быть разрушен либо во время восстания 1174 года, когда горожане разграбили княжеский двор, либо во время похода Глеба Рязанского в 1177 году, либо во время татаро-монгольского нашествия50.
Но указанные восстания и завоевания вряд ли могли столь роковым образом повлиять на судьбу большого белокаменного «бурга», фактически являвшегося мощной крепостью: во-первых, его невозможно было полностью разрушить (или сжечь) при штурме, кратковременном захвате или восстании; во-вторых, он в течение семидесяти лет не мог обветшать и полностью разрушиться даже при полном запустении (которого, как мы показали в п. 1, в домонгольском Боголюбове и не было).
В XII–XIII веках «бург» Андрея Боголюбского мог бы быть только целенаправленно разобран («срыт»), что потребовало бы огромных трудовых и временных затрат. Это не могло произойти ни в 1174, ни в 1177, ни даже в 1237–1238 годах: прецедентов полного «срытия» русских крепостей монголами мы не знаем. К тому же в Боголюбовском «бурге» во время Батыева нашествия уже располагался монастырь51, а исключительная веротерпимость монголов хорошо известна.
Скорее всего, раскопы Н.Н.Воронина к северу от лестничной башни оказались на месте каких-либо зданий «бурга». В XIII веке это место могло быть открытым (поэтому в культурный слой попала керамика), а в послемонгольское время оказаться застроенным. В связи с этим и культурный слой XIII века на месте раскопок оказался столь тонким, и слои XIV–XVII веков не были обнаружены.
Таким образом, наиболее вероятно, что несохранившиеся здания «бурга» Андрея Боголюбского разделили судьбу множества домонгольских белокаменных построек: постепенно обветшали, пришли в аварийное состояние и были использованы на строительные материалы не позднее второй трети XVIII века, когда исчез с лица земли южный комплекс пристроек к церкви Рождества Богородицы.
3. Церковь Рождества Богородицы
Церковь52 Рождества Богородицы в Боголюбове, по всей видимости, была центральным, наиболее высоким и наиболее богато декорированным сооружением княжеского белокаменного «бурга». Храм был возведен из белого камня гораздо более высокого качества, чем постройки «бурга».
Рассматривая вопрос датировки храма, прежде всего еще раз вспомним приведенные нами в п. 1 летописные сообщения. «Краткий Владимирский летописец» говорит: «И потом приде от Киева Андрей Юрьевич и сътвори Боголюбивый град и спом осыпа, и постави две церкви камены»53. В том, что в этом сообщении речь идет про церкви Рождества Богородицы в Боголюбове и Покрова на Нерли, сомневаться не приходится, так как Новгородская I летопись сообщает: «И постави ей (Богородице – С.З.) храм на реце Клязме, две церкви каменны во имя святыя Богородица»54. Следовательно, оба летописных текста четко связывают основание города Боголюбова и строительство церквей Рождества Богородицы и Покрова. А Новгородская IV летопись дает однозначную дату основания Боголюбова – 1158 год55.
То, что арка ворот и переход были «приложены» к северной стене церкви, заслонив аркатурно-колончатый пояс (см. п. 2; рис. 61), также свидетельствует, что Рождественская церковь была первым зданием всего Боголюбовского ансамбля.
Наша позиция подтверждается еще одним летописным сообщением – Владимирского летописца (XVI век), на которое внимание автора обратила Т.П.Тимофеева56. Под 1158 годом в нем говорится: «Cии же князь Ондреи Боголюбовныи град спом осыпа, постави ту церковь камену Рожество святеи Богородици на Клязме реке, а другую Покров святеи Богородици на Нерли, и устрои монастырь»57.
А учитывая то, что, как мы показывали в гл. 4, в погодном летописании термин «поставить» чаще всего означал строительство в течение одного года, и многие храмы подобного масштаба действительно возводились в течение одного строительного сезона, мы обязаны принять 1158 год в качестве даты и Рождественской, и Покровской (см. гл. 8) церкви.
В конце XVII века в церкви Рождества Богородицы были выломаны хоры и растесаны щелевидные окна58. По-видимому, это ускорило разрушение храма: в 170559 и 172260 годах обрушились глава, своды и большая часть стен. В 1751 году остатки церкви были почти полностью разобраны61. На их месте из белого камня (во вторичном использовании) и кирпича был построен новый храм, план которого практически точно повторил план церкви Андрея Боголюбского.
При перестройке западная часть северной стены, к которой примыкали арка ворот и переход, уцелела выше уровня хор, хотя и была перелицована со стороны интерьера62. Факт перелицовки доказывается наличием в кладке блоков с «перевернутыми» насечками под штукатурку; блоков без насечек (соответственно, перетесанных, перевернутых либо перемещенных); маломерных вставок в кладку; неровно положенных блоков (рис. 68). Остальные стены сохранились на 2–3 ряда кладки.
Рис. 68. Фрагмент западной части северной стены церкви Рождества Богородицы. Вид из интерьера. Стрелками обозначены следы перелицовки.
Таким образом, план церкви
Рождества Богородицы нам известен (рис. 69). Храм был четырехстолпным,
трехапсидным, несколько вытянутым с запада на восток (длина без учета апсид –
около
Рис. 69. План церкви Рождества Богородицы XII века (по Н.Н.Воронину).
Лопатки храма имели полуколонны посередине и четвертные колонны по сторонам, угловые лопатки были объединены угловой трехчетвертной колонной, апсиды имели тонкие полуколонки-тяги (четыре на средней апсиде и по две – на боковых). Цоколь храма был украшен аттическим профилем. Базы полу– и четвертных колонн лопаток также были украшены аттическим профилем и имели угловые «рога-грифы» («когти»). Отметим, что аналогичные «когти» встречаются в большом количестве романских и готических храмов Западной Европы.
Церковь Рождества Богородицы имела аркатурно-колончатый пояс (его остатки сохранились на западном прясле северной стены – см. рис. 61). Н.Н.Воронин на основании анализа фресок XVIII века с фигурами, частично прикрытыми северными пристройками к храму, показал, что на месте фресок XVIII века находились фрески XII века и, соответственно, аркатурно-колончатый пояс был расписан, как и на Успенском соборе во Владимире64.
Вопрос о количестве глав храма решается просто – одноглавым он был изображен на иконе Боголюбовской Богоматери XVII века (рис. 58), ближайший к нему по стилю и пропорциям храм Покрова на Нерли также одноглавый. Но вопрос о пропорциях Рождественской церкви заслуживает отдельного рассмотрения.
Храм имел хоры («полати»,
с которых не принадлежавшие к православной конфессии гости Андрея Боголюбского
должны были «видеть истинное христианство и креститься»65). Северный
вход на хоры из надвратного перехода сохранился; порог существующего проема
находится на высоте
Но в относительно близкой
по размерам и пропорциям церкви Покрова на Нерли высота хор составляет всего
Рис. 70. Первоначальный вид церкви Рождества Богородицы. Реконструкция Н.Н.Воронина.
Мы обязаны полностью поддержать позицию Н.Н.Воронина относительно того, что хоры в церкви Рождества Богородицы находились значительно выше середины столпов, так как пропорции боголюбовского храма в реконструкции исследователя видятся абсолютно адекватными. К примеру, отношение ширины западного фасада к его высоте во владимирском Успенском соборе Андрея Боголюбского и в Дмитриевском соборе близко к единице, в церкви Покрова на Нерли – 0,85, в реконструкции Н.Н.Воронина – также 0,85.
То, что во владимирском Успенском соборе, церкви Покрова на Нерли и Дмитриевском соборе хоры расположены посередине столпов, ни в коем случае не является общей и обязательной системой для всех домонгольских храмов Северо-Восточной Руси (так, в Спасо-Преображенском соборе Переславля-Залесского и церкви Бориса и Глеба в Кидекше хоры находятся примерно на трех пятых высоты столпов). В храмах других древнерусских княжеств (Киев, Чернигов, Новгород, Псков и пр.) никакой общей и обязательной системы в высоте расположения хор также нет. Например, в соборе псковского Ивановского монастыря хоры находятся примерно на двух третях высоты столпов, в церкви Николы на Липне – примерно на одной трети, в черниговском Борисоглебском соборе – примерно на трех пятых, в черниговской Пятницкой церкви – примерно на двух пятых.
Таким образом, в
отношении церкви Рождества Богородицы в Боголюбове мы принимаем реконструкцию
Н.Н.Воронина (см. рис. 70), хотя и с определенной оговоркой. Дело в том, что
существующий проем в северной стене церкви, ранее ведший на хоры с перехода над
аркой, расположен существенно выше и существующего, и древнего пола перехода
(примерно на
Для ответа на этот вопрос мы можем выдвинуть гипотезу о том, что проем между переходом на хоры в его существующем виде – не дверь, а окно. Первоначально на этом месте была «полноценная» дверь, а когда в конце XVII века хоры были выломаны, то этот дверной проем, чтобы он не обрывался «в воздух», превратили в окно, заложив снизу двумя–тремя рядами камня. Возможно, превращение двери в окно было связано и с тем, что, как мы отмечали выше, со стороны интерьера северная стена церкви Рождества была перелицована.
Конечно, это лишь
гипотеза, подтвердить или опровергнуть которую может только зондаж покрытой
толстым слоем штукатурки нижней части существующего проема. Но в соответствии с
этой гипотезой мы вправе реконструировать хоры церкви Рождества Богородицы XII века на высоте около
Впрочем, как мы показали выше, расположение хор на двух третях высоты столпов (по Н.Н.Воронину, см. рис. 70) также является абсолютно нормальным явлением, более того – усиливает «высотность» интерьера храма и подчеркивает его торжественность (низкие хоры, наоборот, создают ощущение «затесненности» интерьера и «давят» на находящихся в храме).
Судя по археологическим находкам в Боголюбове (резным женским и львиным маскам, голове зверя от белокаменного водомета), у нас есть все основания полагать вслед за Н.Н.Ворониным67, что храм имел примерно ту же систему зооантропоморфного скульптурного убранства, которая присутствует в церкви Покрова на Нерли. При раскопках в Боголюбове была найдена мелкая зооморфная скульптура68, следовательно, базы колонок аркатурно-колончатого пояса церкви Рождества могли быть не только клинчатыми, но и зооморфными, как базы колонок церкви Покрова.
Храм имел перспективные порталы. Их колонки были гладкими, а архивольты, вероятно, были украшены резьбой69.
Рассмотрим вопрос о притворах церкви Рождества Богородицы.
В «Повести о смерти Андрея» говорится, что тело князя было положено в притворе70. Но никаких остатков притворов масштабные археологические исследования не обнаружили71. В связи с этим Е.Е.Голубинский предполагал, что западный притвор представлял собой открытую паперть72, Д.И.Иловайский – что у храма был открытый «портик»73, Н.Н.Воронин – что западный притвор мог представлять собой открытый с трех сторон «балдахин», опиравшийся арками на стену собора и два столпа74. Однако все эти предположения были весьма произвольными, и даже Н.Н.Воронин, выдвинув свою версию вида и расположения притвора, не счел возможным отразить его на своих реконструкциях храма (см. рис. 63 и 70).
Мы позволим себе выдвинуть собственную версию того, о каком притворе шла речь в «Повести».
Во-первых, положение тела убитого князя в открытом притворе (хотя бы и под «балдахином») было практически равнозначно оставлению его на улице на всеобщее обозрение, а логика «Повести» говорит о том, что тело было внесено в некое помещение, где через два дня его увидел игумен Арсений и настоял на отпевании75.
Во-вторых, открытый белокаменный притвор (хотя бы и в виде «балдахина») должен был бы иметь фундаменты под столпами, а поскольку весьма детальные раскопки не открыли эти фундаменты, то вероятнее всего, что их никогда не существовало.
В-третьих, для четырехликой капители, которую Н.Н.Воронин относил к гипотетическому открытому притвору, мы вслед за Г.К.Вагнером определили более вероятное и логичное место (см. п. 2).
В связи с этим напрашивается следующий вывод: храм имел закрытый притвор, но не белокаменный, а деревянный (археологические исследования при столь сложной стратиграфии практически неспособны обнаружить остатки таких притворов).
Между постройкой церкви и дворца (конец 1150-х–начало 1160-х годов) и убийством Боголюбского (1174 год) прошло около пятнадцати лет, и неудивительно, что белокаменный «бург» в условиях процветания Суздальского великого княжества при Андрее Юрьевиче (т.е. в полной безопасности от нападений внешних врагов) постепенно «оброс» множеством деревянных пристроек утилитарного характера (чем, как правило, являются притворы для храмов). Эта ситуация для Древней Руси абсолютно типична.
Теоретически такие деревянные притворы могли располагаться и с запада, и с юга, и с севера от церкви Рождества Богородицы. Но с севера и юга они мешали бы проезду под арки. Соответственно, мы полагаем, что храм имел только западный притвор, и тело князя было положено в нем. Абсолютно необязательно, что этот притвор портил внешний вид ансамбля: он мог быть оштукатурен, расчерчен «под квадры», побелен, и даже украшен резьбой.
В заключение вспомним слова летописи: «Сый благоверный и христолюбивый князь Андрей уподобися царю Соломану, яко дом Господу Богу и церковь преславну святыя Богородицы Рожества посреди города камену создав Боголюбом и удиви ю паче всих церквии… и створи церковь сию в память собе»76. И, действительно, память об Андрее Юрьевиче оказалась неотделимой от его уникального архитектурного ансамбля в Боголюбове: князь вошел в историю как Андрей Боголюбский.
ГЛАВА 8
К вопросу о реконструкции и датировке
церкви Покрова на Нерли
1. Вопрос о первоначальном виде церкви Покрова
Церковь Покрова расположена на заливных лугах неподалеку от слияния рек Нерли и Клязьмы (общий вид храма показан на рис. 71 и 72). В XII веке Клязьма протекала несколько севернее, и церковь находилась практически на речной «стрелке», оформляя перекресток важнейших водных торговых путей1.
Рис. 71. Церковь Покрова на Нерли. Вид с заливных лугов.
Рис. 72. Церковь Покрова на Нерли. Северный фасад.
Покров на Нерли – четырехстолпный, трехапсидный, одноглавый храм, построенный из белого камня высочайшего качества (кладка весьма однородна, в ней практически отсутствует желтоватый оттенок, пористость блоков очень низка, – словом, такого качества кладки нет ни в одном из древнерусских белокаменных храмов). В сводах для их облегчения применен туфообразный известняк2.
Храм стоит на уникальном
фундаменте, состоящем из восьми рядов качественного гладкотесаного белого камня
(в целом около
От храма XII века без существенных искажений до
нашего времени сохранился основной объем – небольшой, почти квадратный в плане
(около 10 х
Членения северной и южной стен храма асимметричны, восточные прясла очень узки. Однако сумма выступа боковых апсид и ширины восточных прясел стен практически равна ширине средних прясел стен, и благодаря этому композиция храма выглядит уравновешенной при взгляде с любой стороны.
Отношение ширины западного фасада церкви Покрова на Нерли к его высоте – примерно 0,85 (для сравнения: во владимирском Успенском соборе Андрея Боголюбского и Дмитриевском соборе это отношение близко к единице). Аркатурно-колончатый пояс с поребриком расположен несколько выше уровня хор, его верх членит фасад на две почти равные доли. Такие пропорции создают исключительно «стройный» силуэт храма.
Барабан церкви Покрова также сильно вытянут вверх – отношение его диаметра к высоте равно 0,8 (в Дмитриевском соборе – примерно 1).
Многообломные пилястры с полуколоннами на внешней стороне стен храма Покрова на Нерли соответствуют внутренним лопаткам. Их суммарная толщина шире стен примерно в полтора раза, и это создает очень ясный конструктивный «рисунок» храма.
Сужающиеся вверх колонки аркатурно-колончатого пояса расположены очень «тесно» (гораздо ближе друг к другу, чем на Успенском соборе), а арочки сильно сжаты и имеют подковообразную форму. Это архитектурное решение также подчеркивает общую «устремленность храма вверх»
Выше аркатурно-колончатого пояса, над отливом, начинаются новые профили – закомар и окон. На апсидах аркатурно-колончатый пояс с поребриком расположен сверху, некоторые колонки пояса заменены полуколоннами, спускающимися до цоколя, что создает цельную и «вертикально-ориентированную» картину декора апсид.
В целом впечатление «устремленности пропорций храма вверх» столь велико, что стены церкви Покрова при их вертикальности кажутся сужающимися кверху.
А в интерьере крестчатые столпы действительно сужаются кверху, что при небольших размерах храма создает дополнительное ощущение «высотности» интерьера.
В целом храм производит впечатление не только «высотного», но и весьма «нарядного», несмотря на относительно скромный (по сравнению, например, с Дмитриевским собором) декор зооантропоморфного типа. В тимпанах закомар расположены изображения царя Давида, львов, голубей, грифонов с ягнятами и женских масок, в базах колонок аркатурно-колончатого пояса – изображения масок, животных и чудовищ. Барабан декорирован аркатурно-колончатым и городчатым поясами. В интерьере парные львы помещены в пятах подпружных арок.
Перспективные порталы храма Покрова украшены лиственными капителями и резными полуциркульными архивольтами. Аттический профиль цоколя схож с профилем цоколя церкви Рождества Богородицы в Боголюбове.
Археологические исследования, проведенные Н.Н.Ворониным в 1950-е годы3, показали, что храм имел галереи, стоявшие на фундаментах, столь же уникальных, как и у храма, хотя и несколько меньшей глубины4 (рис. 73). Наличие галерей доказывается обнаружением их фундаментов и, вероятно, принадлежащего им профилированного белокаменного блока5 (рис. 74).
Рис. 73. Разрез и план церкви Покрова на Нерли с фундаментами храма и гипотетических открытых галерей. Реконструкция Н.Н.Воронина.
Рис. 74. Профилированный белокаменный блок, открытый раскопками Н.Н.Воронина.
Позднейшие попытки поставить под сомнение это открытие Н.Н.Воронина не выглядят убедительными. Так, П.Н.Аркатов6 и К.Н.Афанасьев7 полагали, что дополнительные фундаментные стенки возводились в целях укрепления искусственного холма, насыпанного вокруг храма.
П.А.Раппопорт, критикуя позицию П.Н.Аркатова и К.Н.Афанасьева, приводил многочисленные примеры галерей в зодчестве и Суздальской земли, и других древнерусских княжеств8. Однако контраргументацию П.А.Раппопорта нельзя назвать исчерпывающей, так как все его примеры относились к закрытым галереям-папертям, а Н.Н.Воронин полагал, что галереи были открытыми9 (реконструкцию Н.Н.Воронина см. на рис. 73 и 75). Приведем дополнительные аргументы в пользу наличия галерей:
– П.Н.Аркатов и К.Н.Афанасьев игнорировали вышеуказанную археологическую находку, справедливо идентифицированную Н.Н.Ворониным как фрагмент галерей;
– укреплять холм исключительно мощными подпорными стенками из гладкотесаного камня на бутовых фундаментах, расположенных столь близко к храму, не имело бы никакого смысла, так как он все равно размывался бы с наружной стороны этих стенок. Тогда имело бы смысл «отодвинуть» эти стенки к краям холма, что позволило бы сделать их существенно ниже и сэкономило бы много ценнейшего гладкотесаного камня;
– искусственный холм был укреплен более надежно, чем подпорными стенками, – сплошной белокаменной вымосткой10;
Рис. 75. Вид храма Покрова на Нерли с гипотетическими открытыми галереями. Реконструкция Н.Н.Воронина.
Таким образом, мы подтверждаем факт наличия у храма Покрова галерей. Но остаются открытыми следующие вопросы:
– возводились ли галереи одновременно с храмом или позже;
– если позже, то насколько;
– были ли галереи открытыми или закрытыми.
Прежде всего отметим, что, согласно археологическим исследованиям Н.Н.Воронина11, бутовая основа фундамента храма Покрова на Нерли находилась на уровне дневной поверхности середины XII века, а бутовая основа фундамента галерей – примерно на полметра выше (рис. 73). Далее по мере строительства стенок из гладкотесаного камня внутреннее пространство постройки вплоть до стенок галерей постепенно (именно постепенно, и раскопки это убедительно показали) подсыпалось грунтом. Снаружи также вырос уже упомянутый нами искусственный холм (без следов постепенного подсыпания), закрывший эти стенки (стенки галерей – полностью, а до цоколя храма холм не доходил примерно на два ряда кладки).
На основании того, что слои строительного мусора внутри храма были идентичны слоям строительного мусора между фундаментными стенками храма и галерей12, мы обязаны вслед за Н.Н.Ворониным полагать одновременную постройку этих фундаментных стенок (но не надземных частей храма и галерей, как мы вскоре увидим).
Вопрос о том, почему бутовая основа фундаментов галерей была заложена на полметра выше бутовой основы фундамента храма, а верх гладкотесаных стенок фундамента галерей расположен ниже уровня цоколя храма почти на метр, Н.Н.Воронин не исследовал.
Открытым остался и вопрос о неоправданно «расточительном» использовании для фундаментов гладкотесаного камня. Н.Н.Воронин объяснял это тем, что таким образом лучше обеспечивалась устойчивость верхних частей постройки. Эта версия выглядит несколько натянутой, так как устойчивость обеспечили бы и обычные бутовые фундаменты, и фундаменты из камня, обработанного начерно.
Мы уже говорили, что археологические раскопки открыли колонки, которые, по всей вероятности, принадлежали галереям13. Следовательно, галереи имели надземные части, стоявшие на фундаментных стенках. Но тогда возникают еще два вопроса:
– почему на стенах храма, в том числе и на аркатурно-колончатом поясе, отсутствуют следы примыкавших перекрытий галерей?
– почему галереи закрыли полностью завершенный (и весьма трудоемкий в исполнении) аркатурно-колончатый пояс?
На первый вопрос Н.Н.Воронин дал абсолютно исчерпывающий ответ: перекрытия были деревянными, и примыкать к стенам храма на всем их протяжении могли лишь несколько поперечных балок, гнезда которых позднее были заложены (в 1970-е годы эти гнезда обнаружила С.М.Новаковская-Бухман14).
Отвечая на второй вопрос, Н.Н.Воронин писал, что «такова была, – совершенно нелогичная, с нашей, современной точки зрения, – система работы владимирских мастеров»15. П.А.Раппопорт поддерживал точку зрения Н.Н.Воронина16. Иными словами, Н.Н.Воронин и П.А.Раппопорт полагали, что древнерусские мастера заведомо шли на «сизифов труд», не имея на то никаких причин, кроме «своеобразной логики». В качестве основного примера подобного «сизифова труда» исследователи приводили перекрытый аркой и переходом аркатурно-колончатый пояс северной стены церкви Рождества Богородицы в Боголюбове17 (см. гл. 7, рис. 45).
Однако в гл. 7 мы показали, что в работе боголюбовских мастеров не было никакой «своеобразной логики», а тем более «сизифова труда». На момент постройки церкви Рождества Богородицы у мастеров еще не было однозначного мнения о том, каким будет вход на хоры и как церковь будет соединяться с дворцовым комплексом, – это мог быть не громоздкий каменный переход над аркой, а легкий деревянный мостик или даже простая деревянная лестница. Соответственно, действия мастеров, полностью выложивших аркатурно-колончатый пояс церкви Рождества Богородицы, видятся вполне логичными и с современных позиций.
То же самое мы можем сказать про галереи церкви Покрова на Нерли. Понимание того, что они могли быть пристроены к храму чуть позже (к примеру, через несколько лет после постройки) позволяет нам полагать, что логика древнерусских мастеров в этом вопросе не отличалась от современной: вытесывая пояс, они еще не знали, будут ли вообще у храма галереи и лестничные башни. В пользу версии о более поздней постройке галерей говорит и орнамент на открытом раскопками блоке с полуколонкой (см. рис. 74): никаких параллелей в декоре церкви Покрова на Нерли этот орнамент не имеет.
Но, как мы видели выше, фундаментные стенки галерей возводились одновременно с фундаментными стенками храма Покрова. Нет ли здесь противоречия?
Противоречия нет, и мы это можем показать, попытавшись реконструировать этапы строительства церкви Покрова и галерей с учетом всех тех вопросов, которые мы поднимали:
– почему бутовая основа фундаментов галерей была заложена на полметра выше бутовой основы фундамента храма;
– почему верх гладкотесаных стенок фундамента галерей расположен ниже уровня цоколя храма почти на метр;
– почему имело место неоправданно «расточительное» использование для фундаментов гладкотесаного камня;
– почему полностью завершенный аркатурно-колончатый пояс был закрыт галереями.
По всей видимости, дело было в том, что, как это часто бывало с постройками, пользовавшимися пристальным вниманием правителей (а церковь Покрова не только «оформляла» особо важный перекресток торговых путей, но и наверняка была видна из окон дворца князя Андрея в Боголюбове), замысел строительства несколько раз менялся по ходу реализации. Скорее всего, имели место примерно следующие этапы:
1. Вначале храм задумывался его зодчим и мастерами (в дальнейшем мы будем обобщенно называть их строителями) без галерей, стоящим на высоком гладкотесаном подиуме.
2. Заложив бутовый фундамент и выведя гладкотесаные стенки подиума примерно на полтора метра (определенный при раскопках уровень первой засыпки белокаменной строительной крошки19), строители решили окружить храм галереями, стоящими на подобном подиуме.
3. Строители заложили бутовые фундаменты галерей (на полметра выше, так как уровень дневной поверхности за время предыдущего строительства успел нарасти) и начали параллельно строить стенки подиумов храма и галерей. Обе стенки строили из гладкотесаного камня, в том числе и внутреннюю (под храм), так как камень для нее все равно уже был заранее заготовлен.
4. Достроив обе стенки почти доверху, строители отказались от возведения галерей. Возможно, они поняли, что храм с галереями терял «устремленность вверх», которой, как мы показали в начале этой главы, придавалось огромное значение.
5. В этой ситуации необходимо было снести гладкотесаные стенки подиума галерей, так как они закрывали подиум храма. Но все же строители предпочли их не сносить, а насыпать вокруг искусственный холм, так как за время строительства они должны были понять, что гладкотесаный подиум храма являлся очень ненадежной конструкцией, могущей быть размытой при разливах рек. «Вынужденность» насыпания холма подтверждается тем, что он все равно оказался недостаточно высоким, и во время разливов вода часто доходила до цоколя церкви.
6. Строительство стенок подиума галерей, соответственно, было остановлено, а подиум храма был поднят на высоту еще двух блоков камня20.
7. На этом подиуме была построена церковь Покрова на Нерли в том виде, в котором она сохранилась до наших дней. В связи с этим мы вынуждены признать, что современный облик храма достаточно адекватно отражает если не первоначальный замысел зодчего (вероятно, храм задумывался стоящим на гладкотесаном подиуме), то базовый этап его строительной реализации.
8. При строительстве храма вопрос о ходе на хоры еще не был решен (так как от галерей отказались), поэтому аркатурно-колончатый пояс строители завершили полностью.
9. Затем к храму пристроили некую лестницу и (или) лестничную башню для входа на хоры. Возможно, эти пристройки были деревянными.
10. Позднее (возможно, через несколько лет, или даже после смерти Андрея Боголюбского) на ранее построенных фундаментных стенках все же были возведены галереи, фрагменты которых были открыты раскопками21.
В связи с вышесказанным мы можем задаться вопросом, какими были эти галереи. Н.Н.Воронин полагал, что они были открытыми, так как «наилучше гармонировали со строем форм самого храма»22 и должны были подчеркивать «парадный» статус храма Покрова. Но относительно этой позиции возникают серьезные сомнения:
– во-первых, любые наши утверждения о «наилучшей гармонии» относительно Древней Руси неизбежно носят субъективный характер;
– во-вторых, мощные фундаментные стенки открытых галерей фактически являлись бы ленточным фундаментом, – при том, что сам храм ленточного фундамента не имеет;
– в-третьих, в Древней Руси нам неизвестны прецеденты открытых галерей23;
– в-четвертых, попытки Н.Н.Воронина идентифицировать найденный им при раскопках белокаменный блок с полуколонкой и орнаментом (см. рис. 74) как фрагмент столпа открытых галерей вынудили исследователя придать реконструированным столпам гипотетических галерей крайне сложную и беспрецедентную в древнерусском и мировом зодчестве форму24 (рис. 76). Гораздо более вероятно, что указанный блок относился к углу стен закрытых галерей.
Рис. 76. Столп гипотетических открытых галерей. Реконструкция Н.Н.Воронина.
Таким образом, мы вправе полагать, что галереи были закрытыми, т.е. имели характер папертей25. Это вполне объяснимо целями расширения и утепления храма, увеличения его площади, устройства приделов и подсобных помещений (подобная ситуация имела место во множестве древнерусских храмов). Следовательно, мы не вправе принять реконструкцию Н.Н.Воронина (см. рис. 73 и 75) ни для одного из промежуточных этапов формирования облика церкви Покрова.
Исчезновение галерей Н.Н.Воронин обоснованно связывал со строительством новой паперти в конце XVII века26.
Где находились объемные скульптуры львов, открытые раскопками Н.А.Артлебена (рис. 7727), мы можем только гадать. Они могли находиться и над гипотетической лестницей к храму от пристани, как предполагал Б.А.Огнев28, и непосредственно у входа в храм, как у многих романских соборов.
Рис. 77. Резные камни из раскопок Н.А.Артлебена у церкви Покрова на Нерли.
На основании всего вышеизложенного мы полагаем, что современный облик церкви Покрова на Нерли в целом (за исключением формы главы – см. гл. 10) соответствует первоначальному. Закрытые галереи (паперти) были пристроены к храму через несколько лет (возможно, даже десятилетий) после его возведения.
2. Датировка церкви Покрова
Перейдем к вопросу датировки церкви Покрова на Нерли.
Многие исследователи (в том числе В.И.Доброхотов29, Н.Н.Воронин30 и П.А.Раппопорт31) датировали храм на основании Жития Андрея Боголюбского, написанного в связи с канонизацией князя в 1701 году. Приведем сообщение Жития:
«Сего же лета (1165 год) сын его первый Изяслав Андреевич к Господу отъиде, и положен бысть в соборной Успения Пресвятыя Богородици церкве. Сей же великий князь Андрей, аще печалию о скончавшемся сыне объят быв, и скорбяше, обаче более в богоугодные дела поощряшеся; ибо Боголюбовския обители, яко поприще едино, на реке Клязьме в лугу, нача здати церковь во имя Пресвятыя Богородицы честнаго ея Покрова, на устьи реки Нерли, из собираемых и двоелетием из Болгар вывозимых камней для строения во Владимире соборныя Успения Пресвятыя Богородицы церкви и других десятыя части, яже по повелению его на том месте отлагаемы бываху, и, помощью Пресвятыя Богоматере, оную церковь единым летом соверши и обитель монашествующим при ней содела»32.
В.И.Доброхотов, основываясь на этом сообщении Жития, датировал церковь Покрова 1166 годом, так как Изяслав умер осенью 1165 года33.
П.А.Раппопорт полагал, что строительство храма началось немедленно после смерти Изяслава (уже в 1165 году) и окончилось в 1167 году34. Но в позиции исследователя имело место внутреннее противоречие, так как храм, по сообщению принимаемого П.А.Раппопортом сообщения Жития Андрея Боголюбского, был построен «единым летом».
Не вполне ясную позицию в отношении датировки храма занял Н.Н.Воронин. По его мнению, церковь Покрова была «наиболее совершенным памятником в ряду построек князя Андрея, как бы завершая собой их плеяду»35, но при этом он в соответствующем разделе своего капитального труда «Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV веков» вообще не предложил никакой датировки храма36. Только через много страниц37 впервые встречается ничем не обоснованная дата – 1165 год. В дальнейшем исследователь неоднократно упоминал этот год как время окончания каменного строительства Боголюбского38.
Но Изяслав Андреевич умер осенью 1165 года, и в течение зимы церковь Покрова никак не могла быть построена. Почему Н.Н.Воронин, признавая верность сообщения Жития о том, что храм был построен в память Изяслава39, принял в качестве датировки 1165 год, нам неизвестно. Возможно, исследователь считал, что церковь Покрова была построена после церкви Спаса во Владимире, которая, по его мнению (хотя и высказанному весьма косвенно40), была окончена в 1164 году. Впрочем, и эта мотивация сомнительна, так как Н.Н.Воронин оставил неопределенной дату церкви Рождества Богородицы в Боголюбове41.
Таким образом, мы вынуждены констатировать, что датировка церкви Покрова 1165 годом является произвольной и неудовлетворительной (к сожалению, именно 1165 год закрепился в большей части научной, учебной и популярной литературы – и как дата церкви Покрова на Нерли, и как время окончания храмового строительства Андрея Боголюбского42). Если основываться на Житии Андрея Боголюбского, то наиболее удовлетворительной видится датировка В.И.Доброхотова – 1166 год.
Однако есть ряд причин, по которым мы не можем принять за основу датировки церкви Покрова сообщение Жития.
Во-первых, оно все-таки очень позднее (начало XVIII века), и если бы даже в нем не было явных противоречий, принимать его при датировке можно было бы лишь в отсутствие иной датирующей информации (которая, как мы вскоре увидим, у нас есть).
Во-вторых, существуют и другие списки Жития Андрея, кроме опубликованного В.И.Доброхотовым, и в них вообще ничего не говорится про строительство церкви Покрова43.
В-третьих, в указанном сообщении Жития присутствует ряд неразрешимых внутренних противоречий:
– непонятно, когда Андрей успел начать «собирать» и вывозить камни из Волжской Болгарии для строительства владимирского Успенского собора, если его поход на Болгар имел место в 1164 году, а строительство собора началось в 1158 году;
– даже если допустить, что князь начал «собирать» камни в Болгарии для Успенского собора ранее своего похода, то он никак не мог это делать в 1156 году – а согласно Житию он собирал и вывозил камни «двоелетием»;
– непонятно, как можно было камни «собирать» – они ведь не лежали на земле, их добыча и обработка была сложнейшим делом (см. гл. 1);
– результаты проведенных в 1950–1960-е годы микропалеонтологических исследований44 показали принадлежность камня церкви Покрова на Нерли мячковскому горизонту каменноугольных отложений, т.е. этот камень добывали недалеко от Москвы. Отметим также, что камень, из которого строилась церковь Покрова, отличается исключительной белизной (он существенно белее камня любого из древнерусских белокаменных храмов), волжский же известняк, в основном, имеет серо-коричневый оттенок;
– если бы храм был построен в память Изяслава, то более вероятно, что он был бы посвящен тезоименитому святому сына Боголюбского. Но церковь посвящена празднику Покрова;
– Житие говорит о том, что камни были «отлагаемы» на месте будущего строительства церкви Покрова еще во время строительства Успенского собора. Получается, что Андрей в 1158 году уже знал, что в 1165 году его сын уйдет из жизни и он будет строить храм в его память.
Все эти неразрешимые противоречия не позволяют нам основывать датировку церкви Покрова на сообщении позднего Жития Андрея Боголюбского (отметим, что Н.А.Артлебен, Д.Н.Бережков и Н.П.Кондаков также не доверяли Житию, датируя храм в широком временном промежутке с 1158 года по 1190-е годы45).
Мы имеем возможность достаточно уверенно определить дату храма на основании непротиворечивых сообщений домонгольских летописей, которые ранее по неизвестным причинам исследователями игнорировались.
Прежде всего вновь вспомним сообщение «Краткого Владимирского летописца»: «И потом приде от Киева Андрей Юрьевич и сътвори Боголюбивый град и спом осыпа, и постави две церкви камены»46. То, что здесь речь идет про церкви Рождества Богородицы в Боголюбове и Покрова на Нерли, подтверждается сообщением Новгородской I летописи: «И постави ей (Богородице – С.З.) храм на реце Клязме, две церкви каменны во имя святыя Богородица»47.
Как мы уже показывали в гл. 7, оба летописных сообщения четко связывают основание города Боголюбова и строительство церквей Рождества Богородицы и Покрова. Даты в этих двух летописях не приводятся, но дату основания Боголюбова однозначно сообщает Новгородская IV летопись под 1158 годом: «И град заложи Боголюбивое»48.
Следовательно, мы обязаны принять этот год в качестве даты и церкви Рождества Богородицы (см. гл. 7), и храма Покрова на Нерли.
В гл. 7 мы видели, что эта позиция подтверждается сообщением Владимирского летописца49 под 1158 годом: «Cии же князь Ондреи Боголюбовныи град спом осыпа, постави ту церковь камену Рожество святеи Богородици на Клязме реке, а другую Покров святеи Богородици на Нерли, и устрои монастырь»50.
Осталось рассмотреть вопрос, могла ли церковь Покрова быть построена в течение 1158 года.
Мы полагаем, что сообщению Жития Андрея Боголюбского о том, что храм был построен «единым летом», в данном случае можно доверять. Во всех вышеприведенных летописных сообщениях говорится, что церковь Покрова в 1158 году была именно «поставлена», – а мы показывали в гл. 4 и 7, что в погодном летописании термин «поставить» чаще всего означал строительство в течение одного года, и что многие храмы подобного масштаба действительно возводились в течение одного строительного сезона.
Следовательно, в качестве датировки храма Покрова мы принимаем 1158 год.
Галереи же, как мы видели выше, могли быть возведены спустя несколько лет (если не десятилетий). Так, к Дмитриевскому собору галереи были пристроены не менее чем через 8 лет после завершения строительства храма (см. гл. 10).
Н.Н.Воронин называл церковь Покрова на Нерли «лучшей постройкой владимирских зодчих»51, «наиболее совершенным памятником в ряду построек князя Андрея, как бы завершающим собой их плеяду»52. Но теперь мы вправе полагать, что после церкви Покрова (1158 год) были построены имеющие летописные даты Успенский собор в Ростове (1161–1162 годы53) и церковь Спаса во Владимире (1164 год – см. п. 3).
Поэтому, нисколько не умаляя исключительных архитектурно-художественных достоинств церкви Покрова, мы дадим ей несколько иную характеристику: это наиболее известная постройка зодчих домонгольской Северо-Восточной Руси (пожалуй, даже более известная, чем Успенский собор во Владимире), и многие проблемы, с которыми сталкиваются исследователи этого памятника, связаны с его мировой известностью, порождающей множество стереотипов.
3. Церковь Покрова на Нерли как возможный прообраз церкви Спаса во Владимире; соображения о владимирских дворах Юрия Долгорукого и Андрея Боголюбского
Церковь Преображения Спаса была построена Андреем Боголюбским из белого камня на юго-западе «Нового города» владимирских укреплений 1158–1164 годов (см. рис. 45), недалеко от Золотых ворот.
После пожара 1778 года белокаменный храм был разрушен, и на его месте была построена новая кирпичная церковь, существующая в настоящее время (рис. 78). Местонахождение старого храма на месте нового подтвердили раскопки, проведенные под руководством Н.Н.Воронина в 1953 году54. В нижних частях стен церкви XVIII века широко применен белый камень во вторичном использовании.
Рис. 78. Церковь Спаса. Общий вид.
Важно отметить, что мастера конца XVIII века стилизовали церковь «под старину», при этом не скопировав старый храм (как строители собора владимирского Рождественского монастыря 1860-х годов и Старо-Никольского собора в Можайске 1840-х годов), не построив новый храм в современном им стиле (как строители церкви Рождества Богородицы в Боголюбове середины XVIII века и церкви Георгия во Владимире 1780-х годов), а соединив черты домонгольской архитектуры и барокко. Итогом их работы стал уникальный памятник архитектуры, не имеющий аналогов в зодчестве XVIII–XIX веков.
О плане, формах и размерах церкви Спаса XII века мы в настоящее время ничего не знаем. Судя по четверику Спасской церкви XVIII века и общим представлениям о зодчестве времени Андрея Боголюбского, храм XII века был четырехстолпным, одноглавым и трехапсидным.
Декор Спасской церкви XII века нам также неизвестен, за тем исключением, что на храме должны были с высокой степенью вероятности присутствовать аркатурно-колончатые пояса и перспективные порталы, воспроизведенные в XVIII веке (рис. 79).
Рис. 79. Церковь Спаса. Северная стена.
Никаких архитектурно-археологических данных, свидетельствующих о том, что церковь Андрея Боголюбского сменила плинфяной Спасский храм времен Мономаха, на сегодняшний день не имеется55.
Заложение церкви Преображения Спаса датируется по различным летописным сведениям 116056, 116257 и 116458 годами. Н.Н.Воронин полагал, что последняя дата, приведенная в Лаврентьевской летописи, неверна, так как летописец, по мнению исследователя, «суммировал» заложение храма и появление «Леонтианской ереси»59. Первую дату Н.Н.Воронин по неизвестным причинам игнорировал60 и полагал, что храм был заложен в 1162 и окончен в 1164 году61.
Однако, как мы уже не раз отмечали в нашем исследовании, сведения немногочисленных летописных источников в отношении домонгольского времени настолько драгоценны, что мы не считаем себя вправе дезавуировать, а тем более игнорировать любую из этих дат. Расхождение летописных датировок в данном случае имеет вполне логичное объяснение: поскольку под «заложением» обычно понималось торжественное богослужение «на основание церкви»62, можно полагать, что «нулевой цикл» строительства храма затянулся, и это привело к тому, что богослужение «на основание» повторялось неоднократно: в 1160, 1162 и 1164 годах63. Последнее заложение было окончательным, и после него, наконец, началось строительство, длившееся, как и в большинстве храмов подобного масштаба, один год (см. п. 2).
Соответственно, мы датируем Спасскую церковь 1164 годом и можем перейти к вопросу о ее статусе.
Н.Н.Воронин предполагал, что «постройка нового белокаменного храма рядом с церковью Георгия на дворе Долгорукого была связана с организацией нового двора самого князя Андрея»64, т.е. фактически Спасская церковь была домовым храмом князя. Эта точка зрения на сегодняшний день является стереотипной, и наиболее употребительным наименованием храма является «церковь Спаса на владимирском дворе Андрея Боголюбского».
Однако по ряду причин мы не можем согласиться с этим предположением.
Во-первых, никаких аргументов в пользу того, что владимирский двор Андрея Боголюбского был у церкви Спаса, ни Н.Н.Воронин, ни какие-либо иные исследователи не приводили.
Во-вторых, основной резиденцией князя Андрея было Боголюбово.
В-третьих, церковь Спаса находится к западу от центра Владимира, а Боголюбово – к востоку. Если у Андрея и возникла необходимость построить во Владимире некий «вспомогательный» двор, то он скорее мог бы находиться со стороны Боголюбова (вероятно, на месте упоминаемого под 1177 годом будущего двора Всеволода Большое Гнездо у Дмитриевского собора65.
В-четвертых, церковь Спаса расположена почти на прямой линии между Золотыми («парадными») и Волжскими (главными торговыми) воротами Владимира (см. рис. 45).
В-пятых, местоположение церкви Спаса можно считать уникальным: она не только расположена очень близко к склону над Клязьмой (и благодаря этому была прекрасно видна от реки), но и стоит на холме, значительно возвышающемся над прилегающими улицами. Это также подчеркивает значимость храма, но исключает наличие рядом укрепленного двора, так как на этом холме слишком мало места для дворца, хозяйственных построек и укреплений (в отличие, например, от местности вокруг церкви Георгия – см. ниже).
В-шестых, Андрей унаследовал двор с белокаменной Георгиевской церковью от своего отца – Долгорукого. Факт наличия вокруг церкви Георгия укрепленного двора Юрия Владимировича подтверждается следующими положениями66:
– Юрий, княживший в Суздальской земле с начала XII века, вряд ли мог к 1150-м годам не иметь собственного двора в одном из крупнейших (если не крупнейшем) городе Суздальской земли – Владимире;
– местность вокруг церкви Георгия исключительно выгодна с точки зрения естественной защиты: с трех сторон ее фланкировали обрыв и два оврага, а «напольная» сторона очень короткая;
– в 1152 году, когда была построена церковь Георгия (обоснование ее даты см. в гл. 4), она еще находилась вне городских укреплений, так как стены «Нового города» были построены только в 1158–1164 годах (см. рис. 45). Следовательно, вокруг церкви должны были быть отдельные укрепления, и это мог быть только княжеский двор;
– посвящение церкви тезоименитому святому Долгорукого – Георгию – само по себе не может служить доказательством того, что храм был домовым, но в свете предыдущих положений на это также следует обратить внимание.
Следовательно, вряд ли у Андрея Боголюбского была необходимость рядом со своим владимирским двором (бывшим двором Юрия) строить еще один двор – ведь основной резиденцией Андрея, как мы только что отметили, было Боголюбово.
Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что церковь Спаса была не домовым, а отдельностоящим «парадным» храмом, господствовавшим над юго-западной частью «Нового города» и призванным способствовать повышению имиджа Владимирского великого княжества в глазах иноземных послов и «гостей» (купцов).
Примерно такой же статус имела церковь Покрова на Нерли, «оформлявшая» перекресток важнейших торговых путей по Нерли и Клязьме.
В свете такого понимания статуса Спасской церкви можно предположить, что ее архитектурным прообразом послужила построенная ранее (в 1158 году – см. п. 2) церковь Покрова на Нерли.
Но окончательно определить первоначальный вид церкви Спаса могут только новые археологические исследования67.
Глава 9
Вопросы перестройки владимирского Успенского собора
Всеволодом Большое Гнездо
Обстройка высокими галереями Успенского собора 1158–1160 годов, пришедшего в аварийное состояние после пожара 1185 года, – первое каменное строительство Всеволода Большое Гнездо. В гл. 5 мы показали, что имели место не только обстройка галереями и возведение новых апсид, но и перекладка сводов собора Боголюбского в связи с демонтажом четырех малых глав. В связи с этим видится более верным говорить не об обстройке, а о перестройке собора.
Согласно летописным данным, эта перестройка была завершена в 1189 году1. Н.Н.Воронин полагал, что она началась в 1185 году – сразу после большого владимирского пожара, имевшего место 13 апреля2. Но начало строительства в год пожара маловероятно, так как перед закладкой галерей требовалось обследовать поврежденный храм, принять решение о его перестройке, найти мастеров и провести большой объем проектных работ. Вряд ли это было возможно успеть сделать до зимы. Соответственно, наиболее вероятной датой начала строительства является 1186 год.
Галереи построены из белого камня среднего качества (желтоватого и достаточно пористого). Фундаменты разнотипны: их глубина – от 4 до 8 рядов камня, присутствуют и крупные, и мелкие блоки различной степени обтески, и известковые плиты, и булыжники, и деревянные лежни3.
План Успенского собора в
перестройке 1186–1189 годов приведен на рис. 35. Это пятинефный, трехапсидный,
пятиглавый храм длиной (с апсидами) около
Членения стен галерей Всеволода повторили членения стен собора 1158–1160 годов. Закомары галерей расположились несколько ниже закомар собора Андрея, что придало храму в перестройке 1186–1189 годов некоторую «ступенчатость». Новые апсиды были вынесены к востоку от старых. В гл. 5 мы отмечали, что в галереях Всеволода отсутствуют угловые компартименты с северо-востока и юго-востока, а восточные малые главы сдвинуты к западу и существенно меньше западных глав.
В стенах собора Андрея Боголюбского при перестройке были пробиты дополнительные арочные проемы, призванные обеспечить единство внутреннего пространства храма. Однако интерьер все равно оказался весьма затесненным и темным (впрочем, иначе при сохранении столь значительных объемов старых стен и замене малых глав собора 1158–1160 годов глухими сводами быть не могло).
Хоры собора после перестройки слились с хорами собора Андрея, образовав единое пространство значительной площади. Весьма вероятно, что арочные перемычки, соединившие на уровне хор галереи 1186–1189 годов со стенами собора 1158–1160 годов (рис. 80), играли двоякую роль:
– дополнительно укрепляли храм, играя роль аркбутанов между галереями-контрфорсами и стенами собора Андрея;
– в древности на них мог располагаться бревенчатый настил, расширявший хоры на всю площадь галерей. Подобную гипотезу в отношении западной галереи выдвигал Н.Н.Воронин4, отмечая, что данных для ее подтверждения нет. Но на самом деле у этой гипотезы все же есть подтверждение – верхние обрезы перемычек-аркбутанов горизонтальны и выведены по всем галереям на одинаковую высоту. Вряд ли это могло быть простой случайностью.
Рис. 80. Арочные перемычки между стенами собора Андрея и галереями Всеволода.
Соответственно, и вход на хоры собора в перестройке Всеволода мог быть устроен в виде простой деревянной лестницы изнутри здания (хотя вероятен и вход с севера, со стороны «владычных сеней», – через дверь, позднее заложенную и до настоящего времени не обнаруженную архитектурно-археологическими исследованиями).
Лопатки галерей 1186–1189
годов украшены полуколоннами с лиственными капителями. Диаметр полуколонн
меньше, чем в соборе Боголюбского (
Порталы галерей Всеволода имели резные архивольты, поребрики и колонками, были украшены лиственными капителями и были значительно вытянуты в ширину, что гармонировало с общей продольной ориентацией фасадов, но несколько снижало «торжественность» оформления входа в храм.
Профиль цоколя галерей имеет форму простого отлива, за исключением цоколя апсид (там профиль аттический). Галереи украшены аркатурно-колончатым поясом с поребриком. Пояс стены южной галереи существенно отличается от поясов других стен и апсид: он заглублен в плоскость стены, а колонки «стоят» на отливе (рис. 81; на других стенах колонки свободно «висят»).
Рис. 81. Успенский собор. Южная стена.
Н.Н.Воронин показывал, что галереи Всеволода практически не имели «собственного» скульптурного декора: немногочисленные зооантропоморфные барельефы попали туда со стен собора Андрея6 (рис. 36). «Собственный» скульптурный декор зооантропоморфного типа присутствует на галереях только в некоторых консолях аркатурно-колончатого пояса. Промежутки между колонками галерей были расписаны, как и на соборе 1158–1160 годов7.
Окна галерей Всеволода разнотипны:
– в первом ярусе они строги и лишены профилировки;
– во втором ярусе они богато профилированы, украшены розетками и «репьями»;
– в апсидах и боковых пряслах восточной стены они имеют профиль, соответствующий профилю окон собора Боголюбского.
После перестройки 1186–1189 годов Успенский собор потерял «башнеобразность» и приобрел пропорции, вытянутые по горизонтали. Архитектурные формы перестроенного собора стали исключительно «мощными». По всей видимости, именно в связи с этим Н.Н.Воронин полагал перестроенный Всеволодом храм самостоятельным архитектурным произведением и писал, что Успенский собор был «крупнейшим делом владимирских зодчих Всеволода»8.
А.И.Комеч не только соглашался с Н.Н.Ворониным в том, что собор в перестройке 1186–1189 годов был самостоятельным архитектурным произведением9, но и полагал, что в 1186–1189 годах, как и на рубеже 1150-х и 1160-х годов, над Успенским собором работал немецкий зодчий10. Исследователь обосновывал это тем, что формы владимирского храма в перестройке Всеволода близки формам собора в Вормсе (вторая половина XII века, рис. 82), и что у этих храмов схожи оконные профилировки и перспективные углубления стен11.
Рис. 82. Собор в Вормсе. Фрагмент общего вида (западная часть).
В гл. 2 мы показывали, что тесная связь домонгольского зодчества Северо-Восточной Руси и поздней романики не вызывает никаких сомнений. Сходство ряда архитектурных деталей наводит на мысль об общем архитектурном влиянии собора в Вормсе на Успенский собор (как и на все современное «знаковому» вормсскому храму церковное зодчество Западной Европы и Северо-Восточной Руси). Но существует слишком много аргументов против того, что храм в Вормсе (как и любой иной западноевропейский либо византийский храм12) являлся прямым образцом перестроенного Успенского собора, и тем более против того, что во Владимире во второй половине 1180-х годов работал зодчий из Западной Европы.
Во-первых, перспективные углубления стен всеволодовых галерей являются прямой реминисценцией перспективных углублений стен собора Андрея Боголюбского.
Во-вторых, оконные проемы в вормсском соборе совсем иной формы, чем во всеволодовых галереях (рис. 83).
Рис. 83. Собор в Вормсе. Восточный фасад.
В-третьих, кроме оконных проемов, схожих по профилировке с вормсскими, в галереях Всеволода присутствуют окна иных форм и профилировок (см. выше).
В-четвертых, в вормсском соборе абсолютно иная аркатура, иной скульптурный декор (рис. 84).
Рис. 84. Собор в Вормсе. Аркатура, колонки, скульптурный декор.
В-пятых, вормсский собор объединен единым замыслом и единой логикой строительной реализации. В случае же Успенского собора мы видим наслоения архитектурного мышления двух разных эпох – Андрея и Всеволода.
В-шестых, вряд ли стоило приглашать западноевропейского архитектора лишь для того, чтобы перестроить владимирский собор, сохранив не только стены и столпы, но даже центральную главу старого храма.
В-седьмых, приглашение западноевропейского архитектора было весьма длительной дипломатической процедурой (об этом мы говорили в гл. 2). В 1185 году после пожара у Всеволода было на это очень мало времени.
В-восьмых, стены галерей
Всеволода имеют различную толщину (от 1,7 до
В-девятых, аркатурно-колончатый пояс южной стены располагается ниже поясов других стен. Н.Н.Воронин полагал, что этот пояс был рассчитан на восприятие снизу (с противоположного берега Клязьмы)14, но логика в этом случае могла быть только обратной – нижнюю часть собора закрывали край обрыва и крепостные стены, следовательно, пояс следовало бы поднять выше. В связи с этим мы придерживаемся точки зрения А.И.Некрасова, который называл такое расположение пояса южной стены «крупным дефектом и архитектурной нелепостью»15.
В-десятых, в стенах и апсидах галерей различна форма цоколя.
В-одиннадцатых, летопись абсолютно однозначно утверждает, что Всеволод «иже не ища мастеров от Немець, но налезе мастеры от клеврет святое Богородици и от своих»16.
Мы не можем безоговорочно принять и точку зрения Н.Н.Воронина и А.И.Комеча относительно того, что собор в перестройке 1186–1189 годов являлся самостоятельным архитектурным произведением. Этому также имеется ряд причин.
Во-первых, на галереях Всеволода практически отсутствует «собственный» скульптурный декор – при том, что и храмы Андрея, и все последующие храмы Всеволода декорировались очень богато.
Во-вторых, из-за того, что мастера Всеволода совместили членения галерей с членениями собора Андрея, в членениях северной и южной стен храма в перестройке 1186–1189 годов исчезла не только симметрия, но и всякая логика.
В-третьих, как мы видели в гл. 5, замена старых малых глав и расположение новых были продиктованы прежде всего конструктивной необходимостью.
В-четвертых, высота галерей, придавшая храму новый облик, также обусловлена конструктивной необходимостью – они играли роль контрфорсов.
В-пятых, про разнотипность архитектурных решений стен, фундаментов, цоколей, архитектурно-колончатых поясов галерей Всеволода мы уже говорили выше.
В-шестых, внутреннее пространство перестроенного храма, несмотря на возведение новых световых барабанов и пробивку в старых стенах арок, стало темным, тесным и лабиринтообразным, что противоречило основным принципам нарождавшейся готики. В соборе исчезла и «башнеобразность», сближавшая храмы Юрия Долгорукого, Андрея Боголюбского и последующие храмы Всеволода с архитектурными достижениями ранней готики и романики17.
Таким образом, в галереях Всеволода недостаточно «собственных» архитектурных решений для того, чтобы однозначно считать собор в перестройке 1186–1189 годов самостоятельным архитектурным произведением, а тем более «крупнейшим делом владимирских зодчих Всеволода».
Сформулируем иначе: перестройка 1186–1189 годов придала Успенскому собору Андрея Боголюбского принципиально новый облик, не менее уникальный, чем облик храма до перестройки. Случайностью это ни в коем случае не было, имело место исключительно удачное решение владимирскими мастерами двух сугубо утилитарных задач – укрепления и расширения храма 1158–1160 годов.
«Архитектурный прагматизм» Всеволода не раз проявлялся как в обстройке храмов «неэстетичными» галереями (Дмитриевский и Рождественский соборы), так и в «непрестижном» плинфяном строительстве (Успенский собор «Княгинина» монастыря, часть стен владимирского детинца). В случае владимирского Успенского собора этот «архитектурный прагматизм» выразился в том, что Большое Гнездо не стал сносить храм Боголюбского и строить на его месте новый, а предпочел расширить и укрепить старый. Благодаря такому решению Всеволода до наших дней сохранились стены, столпы и центральная глава собора Андрея Боголюбского, что позволяет нам с достаточной степенью достоверности судить о том, как выглядел шедевр древнерусской архитектуры – Успенский собор 1158–1160 годов (см. гл. 5, рис. 42 и 43).
ГЛАВА 10
Вопросы первоначального вида и датировки
Дмитриевского собора во Владимире
Дмитриевский собор во Владимире – одноглавый, четырехстолпный, трехапсидный храм, построенный из высококачественного белого камня (рис. 85). В сводах храма для их облегчения применен туфообразный известняк1.
Рис. 85. Дмитриевский собор во Владимире. Общий вид.
Собор был построен на владимирском дворе Всеволода Большое Гнездо2. Археологические исследования 2003–2004 годов показали, что в связи со строительством храма были снесены некоторые дворцовые постройки3. Далее мы увидим, что храм, подобно церкви Рождества Богородицы в Боголюбове, являлся центральной (а достаточно долгое время – и отдельностоящей) постройкой дворцового комплекса.
План собора приведен на
рис. 86. Он несколько вытянут по оси «восток-запад» (примерно 15 х
Рис. 86. Дмитриевский собор во Владимире. План.
Несмотря на то, что четверик храма почти кубический (высота западного фасада почти равна его ширине), его облик отличается «устремленностью вверх». В литературе часто проводились параллели между Дмитриевским собором и церковью Покрова на Нерли. Конечно, стилистическая близость этих храмов более чем условна (Н.Н.Воронин подверг ее весьма развернутой и обоснованной критике4, но нельзя отрицать, что у обоих храмов очень ярко выражена «высотность».
Впрочем, мы отметим вслед за Н.Н.Ворониным, что «высотность» этих храмов выражена различными способами: у церкви Покрова – прежде всего за счет пропорций, у Дмитриевского собора – прежде всего за счет того, что вертикали пилястр эффектно «оттеняются» горизонталью аркатурно-колончатого пояса и «строчным» расположением резных камней5. Добавим, что в Дмитриевском соборе средние закомары сильнее приподняты над боковыми, чем в церкви Покрова на Нерли, и это создает дополнительное ощущение «стройности» и «устремленности вверх».
В целом конструктивные решения, примененные в соборе, характерны для домонгольского зодчества Суздальской земли: полуциркульные апсиды, крестчатые столпы, соответствующие столпам лопатки с профилированными пилястрами, хоры, расположенные примерно на половине высоты столпов, аркатурно-колончатые пояса с поребриками примерно посередине стен, уступообразное сужение стен над поясами, аттический цоколь, угловые «когти» в базах полуколонок, перспективные порталы с полуциркульными архивольтами. Уникальным явлением в древнерусской архитектуре является дошедший до нас в почти первоначальном виде6 богатейший зооантропоморфный декор собора.
Перейдем к вопросам датировки галерей-папертей с лестничными башнями, видимых на многих изображениях храма первой половины XIX века7 (рис. 87 и 88) и разобранных при реставрации конца 1830-х годов8 (в дальнейшем будем обобщенно называть их галереями).
Рис. 87. Дмитриевский собор в 1834 году. Рисунок Ф.Дмитриева.
Рис. 88. Дмитриевский собор в 1830-х годах. Чертеж Ф.Рихтера.
Галереи окружали Дмитриевский собор с трех сторон – с севера, юга и запада. Нет никакого сомнения, что все эти галереи были тесно связаны с дворцовым комплексом, и периодически проводящиеся вокруг собора археологические исследования дают все больше и больше информации о зданиях дворца9.
Галереи были закрытыми; вероятно, сводчатыми10; их членения совпадали с членениями стен собора. В местах примыкания к западным пряслам северной и южной стен эти галереи были двухъярусными и играли роль лестничных башен (см. рис. 87 и 88). По всей видимости, внутрибашенные лестницы на хоры были деревянными11. Галереи были украшены скульптурным декором12; на южной галерее, судя по изображениям XIX века, был аркатурно-колончатый пояс.
Согласно археологическим исследованиям Н.Н.Воронина, фундаменты собора и галерей были построены одновременно, так как следы позднейшего рытья рвов и выброса грунта для фундаментов галерей отсутствуют13.
Это подтвердили и данные
раскопок 2003–2004 годов: храм имел единую систему фундаментов и с северной, и
с западной, и с южной галереей. Фундаменты как собора, так и галерей устроены в
две зоны: нижняя впущена с уровня дневной поверхности XII века в фундаментный
ров и сложена из грубоотесанных белокаменных блоков; верхняя возводилась из
чистоотесанных белокаменных блоков выше уровня дневной поверхности на высоту
примерно
Важно отметить и то, что нижняя зона фундамента восточной стены южной галереи сложена вперевязку с южной стеной основного объема Дмитриевского собора15.
На основании вышеизложенных фактов Н.Н.Воронин полагал, что галереи были «одновременны собору или пристроены вскоре после его окончания»16. П.Л.Зыков писал, что галереи возводились «в рамках единого строительного процесса в конце XII века и входили в первоначальный замысел зодчих17.
Но принять позицию указанных исследователей нам мешают те же проблемы, с которыми мы сталкивались при рассмотрении церквей Рождества Богородицы в Боголюбове (гл. 7) и Покрова на Нерли (гл. 8):
– отсутствие перевязки стен галерей со стенами Дмитриевского собора18;
– наличие полностью завершенного аркатурно-колончатого пояса в местах примыкания пристроек к стенам собора.
Первая проблема решается достаточно просто – как полагал и П.Л.Зыков, стены галерей возводились после завершения основного объема храма19. Но относительно второй проблемы мы вновь видим лишь предположения о том, что «такова была, – совершенно нелогичная, с нашей, современной точки зрения, – система работы владимирских мастеров» (Н.Н.Воронин)20.
На самом деле, вероятно, имела место ситуация, которую мы видели при изучении процесса строительства притворов собора Рождества Богородицы в Суздале (гл. 3) и галерей церкви Покрова на Нерли (гл. 8): как это часто бывало с постройками, пользовавшимися пристальным вниманием правителей, замысел строителей Дмитриевского собора несколько раз менялся по ходу реализации.
Скорее всего, имели место примерно следующие этапы:
1. Вначале храм задумывался его строителями с галереями, которые должны был соединять храм с дворцовым комплексом.
2. Заложив фундаменты, строители отказались от возведения галерей. Возможно, они поняли, что храм с галереями терял «устремленность вверх», которой, как мы показали в начале этой главы, придавалось большое значение. К тому же, как мы видели выше, часть дворцовых построек в связи со строительством собора была снесена.
3. Строительство галерей, соответственно, было остановлено, а собор продолжал строиться.
4. Поскольку храм строился как отдельностоящее здание, он был украшен скульптурным декором и аркатурно-колончатыми поясами со всех сторон. В связи с этим мы обязаны признать, что современный облик храма достаточно адекватно отражает его первоначальный вид, а логика древнерусских мастеров не отличалась от современной: вытесывая декор, они еще не знали, будут ли вообще у храма галереи.
5. Затем к храму пристроили некую лестницу для входа на хоры. Возможно, переход на хоры имел вид мостика, перекинутого с одного из соседних дворцовых зданий.
6. Позднее на ранее построенных фундаментах все же были возведены галереи. Определенный временной промежуток между возведением собора и пристроек подтверждается фактом, отмеченным в XIX веке Губернской строительной комиссией и послужившим одной из причин сноса галерей как «поздних»21: на северной стене собора под лестничной башней были найдены обгоревшие камни. Вероятно, пока храм стоял в своем первоначальном виде – без галерей, – неподалеку от него имел место большой городской пожар.
О том, насколько длительным был этот временной промежуток и следы какого именно пожара видны на стенах, мы подробно поговорим чуть ниже, а сейчас лишь констатируем, что в течение некоторого времени Дмитриевский собор был отдельностоящим зданием и не имел никаких пристроек. Для того, чтобы датировать его галереи, необходимо рассмотреть вопросы датировки самого собора.
Н.Н.Воронин приводил сообщение «Летописца владимирского Успенского собора» о возведении храма в 1191 году: «В лето 6699 вел. кн. Димитрий-Всеволод постави на дворе своем церковь каменну во имя великомученика Димитрия, и верх ея позлати»22. Однако исследователь по непонятным причинам не счел его основанием для датировки и вслед за С.Г.Строгановым привлекал в качестве датирующих признаков лишь косвенные аргументы:
– отсутствие упоминания собора в летописных сообщениях о пожаре 1193 года, когда от огня был спасен княжеский двор23;
– упоминание о соборе как о существовавшем в 1197 году (туда была поставлена привезенная из Солуни реликвия)24;
– гипотетическая связь начала строительства храма с рождением княжича Дмитрия в 1194 году25.
Соответственно, исследователь датировал храм 1994–1197 годами, и эта дата надолго закрепилась в научной и популярной литературе.
Однако все аргументы в пользу датировки Дмитриевского собора 1194–1197 годами весьма сомнительны:
– если бы княжеский двор в 1193 году сгорел, упоминание летописца о «погоревшем» соборе было бы весьма вероятным. Но двор как раз уцелел, и перечислять уцелевшие постройки было бы абсолютно неоправданно;
– связывать начало строительства собора с рождением княжича Дмитрия вряд ли правомерно, так как Дмитрием звали в крещении и самого Всеволода Большое Гнездо, а практика посвящения храмов в честь тезоименитого святого самого ктитора в Древней Руси была распространена несравненно шире, чем в честь новорожденных сыновей. В данном случае это подтверждается и сообщением I Новгородской летописи, на которое обратила внимание Т.П.Тимофеева: «Постави церковь камену на своем дворе св. Дмитрия, в свое имя»26;
– если в Дмитриевском соборе в 1197 году была помещена реликвия из Солуни, это ни в коем случае не означает, что в этом году было завершено строительство храма: он мог быть построен и гораздо раньше.
Таким образом, единственно возможной датой собора по С.Г.Строганову и Н.Н.Воронину могло бы быть «не позднее 1197 года».
Т.П.Тимофеева вновь обратила внимание на проигнорированное Н.Н.Ворониным непротиворечивое свидетельство «Летописца владимирского Успенского собора» (относительно позднего, но все же летописного источника) о том, что Дмитриевский собор был построен в 1191 году27, и мы вслед за Т.П.Тимофеевой принимаем этот год как базовую датировку Дмитриевского собора.
Т.П.Тимофеева полагала, что строительство собора в 1191 году было завершено, а начато несколько ранее – в 1188 или 1189 году28.
П.Л.Зыков отмечал, что собор Рождественского монастыря, во многом близкий Дмитриевскому, строился 6 лет29, и сомневался в сравнительно коротких сроках возведения храма Дмитрия. Исследователь также обратил внимание на следы большого пожара под галереями, – а поскольку он полагал, что галереи были построены сразу после стен основного объема, то логичным следствием такой позиции было предположение, что следы этого пожара указывают нам на дату возведения основного объема храма или, как минимум, его стен30.
В рассматриваемый период во Владимире известны три больших пожара – в 118531, 119332 и 1199 годах33. А поскольку к 1191 году, как показала Т.П.Тимофеева, Дмитриевский собор уже был построен, то на стенах последнего, по П.Л.Зыкову, могли быть следы пожара только 1185 года34.
Соответственно, исследователь полагал начало строительства Дмитриевского собора ранее 1185 года35, а столь длительный срок строительства храма он объяснял тем, что работы были приостановлены после пожара 1185 года, когда потребовалось обстроить Успенский собор36.
Таким образом, по мнению П.Л.Зыкова, первым белокаменным строительством Всеволода фактически был не Успенский, а Дмитриевский собор. Эта позиция претендует на существенную коррекцию устоявшихся взглядов на развитие домонгольского зодчества Северо-Восточной Руси, но вряд ли она справедлива.
Во-первых, «Летописец владимирского Успенского собора» говорит о том, что храм в 1191 году был «поставлен», – а то, что в погодном летописании термин «поставить» чаще всего означал строительство в течение одного года, и что за один строительный сезон возводились многие храмы подобного масштаба, мы показывали в гл. 4.
Во-вторых, абсолютно неправомерно утверждать, что Дмитриевский собор должен был бы строиться так же долго, как Рождественский. Одно дело – дворцовый храм великого князя, и совсем другое – собор монастыря. Нет никакого сомнения, что средств на строительство последнего отпускалось гораздо меньше (косвенным подтверждением этой позиции является неаккуратно разбитый план Рождественского собора37).
Таким образом, мы датируем возведение основного объема Дмитриевского собора 1191 годом (хотя и не исключаем, что строительство могло начаться несколько раньше, как полагала Т.П.Тимофеева38).
Значит, мы обязаны относить следы пожара на стенах Дмитриевского собора либо к 1193, либо к 1199 году.
После одного из этих пожаров храм начали обстраивать галереями, весьма полезными в целях расширения и утепления собора. Мы полагаем, что такая перестройка началась не после 1193, а после 1199 года, так как при пожаре 1193 года дворец великого князя уцелел. Маловероятно и то, что «парадный» облик Дмитриевского собора всего за два года «примелькался» настолько, что его начали обстраивать галереями.
А после пожара 1199 года строительство галерей вполне могло начаться. Эта ситуация – постепенное «обрастание» храмов утилитарными пристройками – для древнерусского зодчества видится абсолютно типичной.
Следовательно, мы обязаны датировать галереи не ранее 1199 года и полагать, что современный облик шедевра древнерусской архитектуры – Дмитриевского собора во Владимире – в целом соответствует первоначальному.
Единственное существенное уточнение, которое здесь необходимо сделать, касается формы главы храма. В настоящее время на Дмитриевском соборе (как и на владимирском Успенском соборе, и на большинстве «бумажных» и натурных реконструкций храмов XII–XVI веков) мы видим шлемовидную главу39, но на самом деле в соответствии с новейшими исследованиями форм глав (купольных покрытий) древнерусских храмов40 купола домонгольских церковных зданий Древней Руси имели простейшие посводные покрытия «византийского» типа с подкрестными камнями и небольшими крестами. Такие покрытия сохранялись на храмах до конца ХIII века, когда в массовом порядке стали возводиться луковичные главы (в частности, на московском Успенском соборе 1326–1327 годов уже, вероятно, была луковичная глава, что нашло отражение в нашей реконструкции, приведенной на рис. 25). Шлемовидные же главы появились лишь в XVI–XVII веках в качестве «стилизации под старину» – как нечто среднее между луковичными главами и простейшими посводными покрытиями41.
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 1
1. Звягинцев Л.И., Викторов А.М. Белый камень Подмосковья. М., 1989. С. 7.
2. В наше время о княжестве Юрия Долгорукого обычно говорят как о Ростово-Суздальском, а о княжестве Андрея Боголюбского, Всеволода Большое Гнездо, Константина и Юрия Всеволодовичей – как о Владимиро-Суздальском. В этом исследовании для простоты мы будем использовать общее домонгольское наименование Северо-Восточной Руси – «Суздаль» или «Суздальское княжество» (край, земля и пр.). Говоря о городе Суздале, мы будем уточнять, что речь идет именно о нем.
3. Заграевский С.В. Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество. М., 2002 (далее – Заграевский, 2002). С. 14; Иоаннисян О.М. Основные этапы развития Галицкого зодчества. В кн.: Древнерусское искусство. Художественная культура Х–первой половины XIII в. М. 1988. С. 41-58.
4. Заграевский, 2002. С. 141.
5. Там же, с. 91-99.
6. Там же, с. 72.
7. Там же.
8. Там же, с. 67.
9. Заграевский С.В. Зодчество Северо-Восточной Руси конца XIII–первой трети XIV века. М., 2003 (далее – Заграевский, 2003). С. 112.
10. Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1987. С. 20.
11. Звягинцев Л.И., Викторов А.М. Указ. соч., с. 7.
12. Флоренский П.В., Соловьева М.Н. Белый камень белокаменных соборов. В журн.: «Природа», № 9, 1972. С. 48-55; Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV вв. М., 1961–1962. Т. 1, с. 106; Звягинцев Л.И., Викторов А.М. Указ. соч., с. 24.
13. Забелин И.Е. История города Москвы. М., 1905. Репринтное изд. М., 1990. С. 16.
14. Поцелуев В.А., Петреев И.В. Подольск и окрестности. М., 1999.
15. Каменоломня у села Сьяново Домодедовского района Московской области.
16. Каменоломня у деревни Камкино Домодедовского района Московской области (в обиходе ее называют «Кисели» вследствие большой влажности и размытости пола).
17. Каменоломня у деревни Мещерино Ленинского района Московской области.
18. Каменоломня у деревни Бяково Веневского района Тульской области.
19. Каменоломня у бывшей деревни Черепково Старицкого района Тверской области (в обиходе ее обычно называют «Дохлобарсучьей»).
20. Каменоломня у села Сельцо Старицкого района Тверской области.
21. Штольней обычно называется горизонтальная прямолинейная выработка, выходящая на поверхность. Штреком – любое боковое ответвление от входной штольни, не имеющее выхода на поверхность.
22. Звягинцев Л.И., Викторов А.М. Указ. соч., с. 114.
23. Информация любезно предоставлена Ю.А.Долотовым и А.П.Дегтяревым.
24. Ю.А.Долотов отмечал, что, в отличие от ранних этапов разработки, когда камнедобытчики продвигались вглубь «залами» («широким фронтом»), в XIX веке начали углубляться в монолит на отдельных участках, фактически ведя выработку штольнями и штреками. При этом пласт все равно выбирался практически полностью. Вероятно, этот способ обеспечивал более быструю разработку при более надежном укреплении потолка.
25. На толстые слои бутовой крошки на полу штолен и штреков автору любезно указали участники Интернет-форума www.caves.ru.
26. Автор этой книги 2 сентября 2006 года в Сьяновской каменоломне обтесал найденный в забое небольшой белокаменный блок, пропитанный водой. Позднее автор нашел вблизи Домодедовского карьера бесформенный камень (возможно, лежащий там не первый год), высушил его и 15 сентября 2006 года подверг такой же обтеске. Сколь-нибудь заметной разницы между теской пропитанного водой «сьяновского» и высушенного «домодедовского» не наблюдалось.
27. Информация любезно сообщена А.П.Дегтяревым.
28. Головин С.Е., Булатов А.С., Сохин М.Ю. История
вскрышных работ в Подмосковье (1970-90 годы), практика поиска и вскрытия
подземных полостей. В кн.: Спелестологический Ежегодник РОСИ
29. Информация любезно сообщена А.П.Дегтяревым.
30. Оригинал карты находится на Интернет-сайте А.П.Дегтярева: http://d21.chat.ru.
31. Современные уточненные данные предоставлены Ю.А.Долотовым.
32. Информация любезно сообщена Ю.А.Долотовым.
33. Информация любезно сообщена Ю.А.Долотовым.
34. Эксперимент по добыче белого камня в Древней Руси проводился в Сьяновской каменоломне 2 сентября 2006 года. Участники эксперимента: Д.П.Белинский, К.А.Бойков, Ю.А.Долотов, М.В.Железнов, Заграевский С.В, Г.А.Изотов, И.В.Каменев, Ю.Л.Кочетков, А.А.Павлихин, С.И.Смирнова. Обсуждение итогов эксперимента см. на Интернет-форуме http://www.caves.ru.
35. На то, что первичная полость могла пробиваться не только сверху стены, автору любезно указал К.А.Бойков.
36. На то, что штрабы делались не на всю глубину блока, автору любезно указали М.В.Железнов и Г.А.Изотов.
37. На это автору любезно указали С.Б.Гусаков и А.Ю.Мишин.
38. Рошефор Н.И.де. Иллюстрированное урочное
положение. Изд.
39. Недостаточная квалификация участников эксперимента как камнедобытчиков в известной степени компенсировалась большим энтузиазмом.
40. Заграевский, 2002. С. 141.
41. В нашем исследовании под послемонгольским временем мы будем понимать «послебатыевское» – после зимы 1237–1238 годов.
42. Заграевский, 2003. С. 115.
43. Так, В.В.Кавельмахер, отец автора этой книги, в
1950-е годы работавший белокаменщиком, в свободное время вытесал из абсолютно
сухого белого камня небольшим металлическим топориком практически точную модель
храма Покрова на Нерли высотой
44. Заграевский, 2003. С. 88.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 2
2. Комеч А.И. Архитектура Владимира 1150–1180-х гг. Художественная природа и генезис «русской романики». В кн. Древнерусское искусство. Русь и страны византийского мира. XII век. СПб, 2002.
3. Цит. по кн.: Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XI–XV веков. М., 1961–1962. Т. 1. С. 332.
4. Татищев В.Н. История Российская. М., 2005. Т. 2, с. 303.
5. Цит. по кн.: Карамзин Н.М. История государства Российского. М., 1991. Т. 2-3, с. 143.
6. Российский энциклопедический словарь. М., 2000. Т. 2, с. 1868.
7. В частности, такая позиция была высказана в научно-популярном журнале «Русский Дом», № 7, 1999. С. 15.
8. ПСРЛ 2:581.
9. Н.Н.Воронин считал церковь Спаса в городе Суздале, упомянутую в сообщении Типографской летописи о строительстве Юрия Долгорукого в 1152 году (ПСРЛ 24:77), приделом к храму Мономаха (Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 64).
Предположение о том, что церковь Спаса находилась на
дворе Юрия Долгорукого в городе Суздале, выдвигалось О.М.Иоаннисяном.
Исследователь полагает, что этот двор был на месте Спасо-Евфимиева монастыря.
Но это видится маловероятным, так как Спасо-Евфимиев монастырь от Кремля
слишком далек (почти
У нас есть основания считать, что церковь Спаса располагалась на суздальском дворе Долгорукого внутри городских стен, недалеко от валов со стороны реки (как и храмы в Переславле, Кидекше и Юрьеве-Польском).
Дело в том, что алтари подавляющего большинства храмов XVIII века, расположенных в центре города Суздаля, ориентированы почти точно на восток (90 градусов). И только алтари церкви Успения, стоящей сразу за валами справа от въезда в Кремль, ориентированы на 60 градусов – точно так же, как и алтари домонгольского собора Рождества Богородицы.
Первым строительным периодом церкви Успения с определенной степенью вероятности является конец XVII века, а в 1617 году на этом месте стояла деревянная церковь (Варганов А.Д. Суздаль. Ярославль, 1971. С. 133). Для суздальских церквей XVII века существенные отклонения алтарей от востока еще характерны. Но одинаковое отклонение алтарей и церкви Успения, и собора Рождества Богородицы вряд ли можно считать простым совпадением – ведь деревянные церкви XVI–XVII веков предшествовали и тем храмам XVIII века, алтари которых ориентированы точно на 90 градусов.
Наиболее удовлетворительным объяснением этой ситуации
является следующее: церковь Успения была построена на месте (возможно, даже на
фундаментах) домонгольского храма, т.е. церкви Спаса в городе Суздале.
Действительно, расстояние от этой церкви до валов – около
Престол церкви Спаса мог быть переименован в Успенский в любое время между XII и XV веками. Возможно было и перенесение престола Преображения Спаса в учрежденный в 1350 году княжеский Спасо-Евфимиев монастырь. А домонгольская церковь (уже не Спасская, а Успенская) могла обрушиться, например, в Смутное время (как и построенная одновременно с ней церковь Бориса и Глеба в Кидекше), и на ее месте в 1617 году мог стоять «временный» деревянный храм, о котором говорилось в описи города Суздаля 1617 года.
Но, конечно, подтвердить нашу гипотезу о местонахождении церкви Спаса в городе Суздале могут только археологические исследования.
10. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 56.
11. Татищев В.Н. Указ. соч., т. 2, с. 303; Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 317.
12. Патерик киевского Печерского монастыря. СПб, 1911. С. 9.
13. Вагнер Г.К. О своеобразии стилеобразования в
архитектуре Древней Руси (возвращение к проблеме). В кн.: Архитектурное
наследство. Вып.
14. Заграевский С.В. Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество. М., 2002 (далее – Заграевский, 2002). С. 82.
15. Строительная техника Фиораванти является не
белокаменной, а смешанной: наиболее ответственные конструктивные элементы
(своды, столпы, барабаны, стена над апсидами) сделаны из кирпича. И все же,
несмотря на беспрецедентные меры по укреплению храма, «в 1624 году угрожавшие
падением своды собора были разобраны «до единого кирпича» и вновь сложены с
учетом образовавшихся в верхнем ярусе деформаций по измененному рисунку
(«вспарушенной» конфигурации), с армированием их связным железом и с введением
дополнительных подпружных арок» (Кавельмахер В.В. К вопросу о первоначальном
облике Успенского собора Московского Кремля. В кн.: Архитектурное наследство.
Вып.
16. Кондаков Н.П. Русские древности в памятниках искусства. Вып. 6. СПб, 1890.
17. Бережков Д.Н. О храмах Владимиро-Суздальского княжества XII–XIII вв. Владимир, 1903.
18. Уваров А.С. Сборник мелких трудов. «Материалы для биографии
и статьи по теоретическим вопросам». Т.
19. Некрасов А.И. Очерки по истории древнерусского зодчества XI–XVII вв. М., 1936.
20. Halle F. Указ. соч.
21. Воронин Н.Н. Указ. соч.
22. Там же, с. 110.
23. Там же.
24. Там же, с. 107.
25. Там же, с. 110.
26. Иоаннисян О.М. Основные этапы развития Галицкого зодчества. В кн.: Древнерусское искусство. Художественная культура Х–первой половины XIII в. М. 1988. (Далее – Иоаннисян, 1988). С. 41-44.
27. Татищев В.Н. Указ. соч., с. 687.
28. ПСРЛ 1:351.
29. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 332.
30. Иоаннисян О.М. Владимиро-суздальское зодчество и ломбардская романика. В кн.: К 2000-летию христианства. Византийский мир: искусство Константинополя и национальные традиции. Тезисы докладов международной конференции. СПб, 2000 (далее – Иоаннисян, 2000).
31. Комеч А.И. Указ. соч.
32. Заграевский, 2002.
33. Иоаннисян, 1988. С. 42.
34. Расчет приведен в кн.: Заграевский, 2002. С. 33.
35. Там же, с. 36-40.
36. Раппопорт П.А. Строительное производство Древней Руси. СПб, 1994. С. 121.
37. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 106.
38. Заграевский, 2002. С. 62-63.
39. ПСРЛ 24:77.
40. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 344.
41. Лазарев В.Н. Византийское и древнерусское искусство. М., 1978. С. 246.
42. Там же.
43. Иоаннисян О.М. К истории польско-русских архитектурных связей в конце XI–начале XIII в. В кн. Древнерусское искусство. Русь и страны византийского мира. XII век. СПб, 2002. С. 213.
44. Огнев Б.А. Некоторые проблемы раннемосковского
зодчества. В кн.: «Архитектурное наследство». Т.
45. Прингл Д. Архитектура Латинского Востока. 1098-1571. В кн.: История крестовых походов. М., 1998. С. 193-195.
46. Die Kunst der Romanik. Architektur, Skulptur, Malerei. Koeln, 1996. С. 85.
47. Там же, с. 58.
48. Der Kaiserdom zu Speyer. Speyer, 1994. С. 24.
49. Подробнее см.: Заграевский, 2002. С. 58.
50. Подробнее см. там же, с. 69.
51. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 110.
52. Карамзин Н.М. Указ. соч., с. 345.
53. Там же, с. 266.
54. Там же, с. 318.
55. Христианство. Энциклопедический словарь. М., 1995. (Далее – Христианство). Т. 2, с. 222.
56. ПСРЛ 3:107.
57. Карамзин Н.М. Указ. соч., с. 320.
58. Там же, с. 168.
59. Там же.
60. Там же, с. 157.
61. ПСРЛ 1:351.
62. Татищев В.Н. Указ. соч., с. 687.
63. Комеч А.И. Указ. соч.
64. Иоаннисян, 2000.
65. Заграевский, 2002. С. 4.
66. ПСРЛ 1:348.
67. Имела ли когда-либо на самом деле место «дружба» Андрея с Фридрихом – вопрос не истории архитектуры, а общей истории.
68. Карамзин Н.М. Указ. соч., с. 338.
69. ПСРЛ 1:348.
70. К примеру, в 2004 году на телеканале ОРТ был показан фильм про Андрея Боголюбского, в котором вполне серьезно утверждалось, что в 1147 году в Константинополе якобы произошла тайная встреча Андрея, Фридриха Барбароссы, Мануила I, Генриха II, Людовика VII; на встрече было принято решение начать борьбу с тамплиерами, которые фактически захватили власть в Европе; государи в короткое время построили большое число городов на расстоянии одного дня пути между каждым последующим (в фильме демонстрировалась даже карта Европы) и стали укреплять централизованную власть в своих государствах; в итоге все участники встречи погибли в результате заговора тамплиеров.
Вряд ли подобные измышления нуждаются в каких-либо комментариях.
71. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 323.
72. Заграевский С.В. Новая христианская философия. М., 2004. С. 112–123.
73. Деяния Вселенских соборов. Казань, 1871. Т. 7, с. 688.
74. Подробнее см.: Заграевский, 2002. С. 115.
75. Полевой В.М.. Искусство Византии. В кн.: Всеобщая история искусств. М., 1960. Т. 2, ч. 1, с. 60.
76. Деяния Московских соборов 1666–1667 гг. М., 1893. Гл. 43.
77. Указы Святейшего правительствующего Синода с 1721 по 1878 гг. В кн.: Руководство для православного духовенства. М., 1878.
78. Макарий, митрополит Московский и Коломенский. Православно-догматическое богословие. СПб, 1883. Репринтное изд.: М., 1999. Т. 1, с. 11.
79. Голубинский Е.Е. История русской церкви. М., 1901. Репринтное изд.: М., 1997. Т. 1, ч. 1, с. 34.
80. Щапов Я.Н. Государство и церковь Древней Руси X–XIII вв. М., 1989. С. 47-48.
81. Там же, с. 70; Голубинский Е.Е. Указ. соч., т. 1, ч. 1, с. 386.
82. Голубинский Е.Е. Указ. соч., т. 1, ч. 1, с. 487.
83. Там же, с. 492.
84. Там же, с. 677.
85. Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X–XII вв. СПб, 1913. С. 351-352.
86. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 59.
87. Карамзин Н.М. Указ. соч., с. 168.
88. Лимонов Ю.А. Указ. соч., с. 48.
89. ПСРЛ 2:248.
90. Приселков М.Д. Указ. соч., с. 376.
91. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 119.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 3
1. ПСРЛ 1:445.
2. ПСРЛ 1:447.
3. Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV веков. М., 1961–1962. Т. 1, с. 27.
4. Патерик киевского Печерского монастыря. СПб, 1911. С. 9.
5. Эта «классическая» дата, связанная с отсутствием митрополита на съезде князей в Любече, встречается в подавляющем большинстве энциклопедий и справочников.
6. Воронин Н.Н. Указ. соч., т. 1, с. 28.
7. В частности, так полагали митрополит Макарий (митр. Макарий (Булгаков). История русской церкви. Спб, 1857–1883) и Д.Г.Хрусталев (Хрусталев Д.Г. Разыскания о Ефреме Переяславском. М., 2002).
8. В частности, так полагал Е.Е.Голубинский
(Голубинский Е.Е. История русской церкви. Т. 1, ч.
9. Например, разными лицами считал переяславского митрополита Ефрема и суздальского епископа Ефрема Е.Е.Голубинский (Голубинский Е.Е. Указ. соч., с. 677).
10. ПСРЛ 15:188.
11. Варганов А.Д. К истории владимиро-суздальского зодчества. В журн.: «Советский музей», № 2, 1938; Варганов А.Д. К архитектурной истории Суздальского собора. КСИИМК, вып. 11, 1945. С. 99-101; Варганов А.Д. Новые данные к архитектурной истории Суздальского собора XI–XIII веков. В кн.: СА, № 4, 1960; Варганов А.Д. История одного здания. В кн.: О крае родном: люди, история, жизнь, природа земли Владимирской. Ярославль, 1978. С. 21.
12. Анисимов В.М. История и архитектура древнего суздальского кремлевского собора. Владимир, 2001. С. 20.
13. Иоаннисян О.М., Зыков П.Л., Торшин Е.Н.. Работы архитектурно-археологической экспедиции в 1996 году. В кн.: Государственный Эрмитаж. Отчетная археологическая сессия за 1996 год. СПб, 1997. С. 57-60; Зыков П.Л. К вопросу о реконструкции Суздальского собора конца XI–начала XII в. В кн.: Средневековая архитектура и монументальное искусство. Раппопортовские чтения. Тезисы докладов. СПб, 1999; Глазов В.П., Зыков П.Л., Иоаннисян О.М. Архитектурно-археологические исследования во Владимирской области. В кн.: Археологические открытия 2001 года. М., 2002.
14. Анисимов В.М., Бачурина Т.О. Некоторые данные комплексных исследований суздальского собора. В журн.: Реставратор, № 1 (8), 2004. С. 112.
15. Здесь и далее ссылки на результаты архитектурно-археологических исследований см. в примечаниях 11-14.
16. Зыков П.Л. Указ. соч.
17. В.М.Анисимов, комментируя указанное сообщение
Патерика, полагал, что речь идет о том, что Мономах построил церковь не в
Ростове, а в «Ростовской земле», т.е. в городе Суздале (Анисимов В.М. Указ.
соч., с. 60). Но в сообщении Патерика однозначно говорится именно о «граде
Ростове», и столь вольная интерпретация В.М.Анисимова является недопустимой.
Сомнения В.М.Анисимова, основанные на отсутствии в Ростове во времена Мономаха
каменного храма, не могут дезавуировать сообщение Патерика, так как «в меру»
Печерского собора мог быть построен деревянный храм, остатки которого были
открыты археологическими исследованиями 1992 года (Леонтьев А.В. Древний Ростов
и Успенский собор в археологических исследованиях
18. По П.Л.Зыкову (Зыков П.Л., указ. соч.), размеры
собора Печерского монастыря и суздальского собора времен Мономаха соотносятся
следующим образом: длина –
19. Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1987. С. 20.
20. Эта «классическая» дата, связанная с началом великого киевского княжения Мономаха, встречается в подавляющем большинстве энциклопедий и справочников.
21. Схожей (хотя и иным образом аргументированной) позиции относительно сообщения Лаврентьевской летописи придерживался Н.Н.Воронин (Воронин Н.Н. Указ. соч., т. 1, с. 27-31, 64-66; т. 2, с. 19). Единственным существенным отличием позиции исследователя от нашей позиции являлось непризнание Юрия Долгорукого ктитором храма – Н.Н.Воронин полагал, что ктитором являлся исключительно Мономах (Воронин Н.Н. Указ. соч., т. 1, с. 27).
22. ПСРЛ 3:107.
24. Варганов А.Д. Указ. соч.; Вагнер Г.К. Белокаменная резьба древнего Суздаля. Рождественский собор. XIII век. М., 1975; Анисимов В.М. Указ. соч.; Анисимов В.М., Бачурина Т.О. Указ. соч.
25. ПСРЛ 1:411.
26. Строго говоря, в суздальском соборе, как и в ряде других памятников архитектуры домонгольской Суздальской земли, применялся не туф, а низкокачественный известняк, происходящий из более молодых отложений, чем белый камень. Туф в его классическом понимании известняком не является (туф откладывался на дне древнейших рек либо являлся продуктом древнейшей вулканической деятельности, а известняк, в том числе и белый камень, является продуктом донных отложений древнейших морей). Но поскольку низкокачественный известняк, применявшийся в древнерусских храмах, своей пористостью и сероватым оттенком внешне напоминает туф, в историко-архитектурном обиходе за ним закрепилось именно такое название, – более простое, но вносящее определенную неясность.
27. Христианство. Энциклопедический словарь. М., 1995. Т. 2, с. 258. В.М.Анисимов приводил термины из практики священнослужителей («великое освящение» – при завершении строительства храма, «освящение» – при ремонте, «подосвящение» – при попадании в алтарь животного – Анисимов В.М., указ. соч., с. 65), но эти термины, особенно «подосвящение», являются современным профессиональным сленгом и не могли использоваться летописцем XII века. В интерпретации различных степеней освящения Новгородской первой летописью следует придерживаться канонической позиции Русской православной церкви, обозначенной в указанном энциклопедическом словаре «Христианство».
28. Воронин Н.Н. Указ. соч., т. 1, с. 66.
29. В.М.Анисимов полагал, что суздальский собор при Мономахе был посвящен Успению Богородицы и был переименован в Рождественский при освящении Нифонтом в 1148 году (Анисимов В.М. Указ. соч., с. 65). Однако ни на каких прямых либо косвенных документальных данных эта позиция В.М.Анисимова не основана.
30. Воронин Н.Н. Указ. соч., т. 1, с. 66.
31. Там же.
32. Воронин Н.Н. Указ. соч., т. 2, с. 22.
33. В указ. соч. П.Л.Зыкова на реконструкции совмещенных планов двух суздальских соборов (рис. 21) притворы не показаны. В.М.Анисимов и Т.О.Бачурина в их указ. соч. отрицали наличие притворов в первом суздальском храме. Однако во Владимиро-Суздальском музее-заповеднике находится реконструкция П.Л.Зыкова собора времен Мономаха, на которой изображены притворы.
34. Примером такой «капитальной» деревянной пристройки является предположительно существовавшая в древности лестничная башня Спасо-Преображенского собора Переславля-Залесского: в верхней части западного прясла северной стены храма сохранился дверной проем, но археологические исследования не открыли под ним никаких остатков фундаментов каменной башни (Иоаннисян О.М. Исследования в Ярославле и Переславле-Залесском. В кн.: Археологические открытия 1986 года. М., 1988).
35. Храм из белого камня был более чем в десять раз дороже аналогичного храма из плинфы (см. гл. 1). В основном, такая огромная разница имела место за счет транспортировки. Туфообразный известняк, даже если он происходил из верхних слоев каменоломен, все равно приходилось возить издалека (о регионах добычи известняка в Древней Руси см. гл. 1). Следовательно, плинфа обходилась дешевле не только белого камня, но и низкокачественного туфообразного известняка.
36. Воронин Н.Н. Указ. соч., т. 2, с. 24.
37. Отметим, что и непосредственно предшествовавшее суздальскому строительству Юрия Всеволодовича плинфяное храмовое строительство Константина Всеволодовича в Ростове и Ярославле, скорее всего, было вызвано необходимостью экономии средств. Весьма показательно, что Константин не смог завершить восстановление обрушившегося в 1204 году ростовского Успенского собора в белокаменной технике, а Юрию это удалось существенно позже – только в 1231 году.
38. Подробнее об этих храмах см.: Заграевский С.В. Зодчество Северо-Восточной Руси конца XIII–первой трети XIV века. М., 2003.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 4
1. ПСРЛ 24:77.
2. Приселков М.Д. История русского летописания XI–XV вв. СПб, 1996. С. 120.
3. Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV
веков. Т.
4. Воронин Н.Н. Зодчество Владимиро-Суздальской Руси. В кн. «История русского искусства», М., 1953. Т. 1. С. 344;
5. Иоаннисян О.М. О раннем этапе развития галицкого зодчества. В кн.: АН СССР. Краткие сообщения. № 164. Славяно-русская археология. М., 1981 (далее – Иоаннисян, 1981). С. 40.
6. Там же.
7. Воронин, 1961. С. 68, 89, 91.
8. Иоаннисян, 1981. С. 41–44; Иоаннисян О.М. Зодчество древнего Галича и архитектура Малопольши. В кн.: Acta Archaeologica Carpathica. Том 27. Краков, 1988. С. 187.
9. К примеру, см. Интернет-сайты http://sudar-mb.narod.ru и http://www.mtu-net.ru.
10. Карамзин Н.М. История государства Российского. М., 1991. Т. 2-3. С. 168.
12. Тихомиров М.Н. Из «Владимирского летописца». В
кн.: Исторические записки, №
13. Там же.
14. Там же.
15. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.-Л., 1950. С. 426.
16. Там же, с. 427.
17. ПСРЛ 24:35.
18. Огнев Б.А. Некоторые проблемы раннемосковского зодчества.
В кн. Архитектурное наследство, т.
19. Иоаннисян, 1981. С. 40.
20. Заграевский С.В. «Антиминс» из Николо-Дворищенского собора. М., 2004. Статья размещена на Интернет-сайте www.zagraevsky.com.
21. «Ходи Нифонт Суждалю мира деля к Гюргеви, и прият и с любовью Гюрги, и церковь святи Св. Богородицы великым священием, и Новтържце все выправи, и гость всь цел, и посла с цестию Новугороду, нъ мира не дасть» (ПСРЛ 3:107).
22. Подробный анализ этих летописных данных приведен в кн.: Воронин, 1961, с. 87.
23. ПСРЛ 16:45.
24. Воронин, 1961. С. 91.
25. Тихомиров М.Н. Указ. соч.
26. Воронин, 1961. С. 72.
27. Там же, с. 74.
28. Огнев Б.А. Некоторые проблемы раннемосковского
зодчества. В кн.: Архитектурное наследство. Вып.
29. Воронин, 1961. С. 72.
30. Там же, с. 77.
31. Там же, с. 78.
32. Там же, с. 73.
33. Иоаннисян О.М. Исследования в Ярославле и Переславле-Залесском. В кн.: Археологические открытия 1986 года. М., 1988.
34. Воронин, 1961. С. 68.
35. Анания Федоров. Историческое собрание о
богоспасаемом граде Суждале. В кн.: Временник Общества истории и древностей
российских», кн.
36. Воронин, 1961. С. 67.
37. Там же, с. 68.
38. В частности, такая точка зрения выражена на информационно-энциклопедическом Интернет-сайте http://ru.wikipedia.org.
39. Воронин, 1961. С. 63-66.
40. Информация почерпнута на Интернет-сайте http://ru.wikipedia.org.
41. Пудалов Б.М. Начальный период истории древнейших русских городов Среднего Поволжья. Нижний Новгород, 2003. С. 14.
42. РНБ, собр.Погодина, № 1596 (1570-1580-е гг.), л.174 об.
43. ПСРЛ 17:2.
44. Воронин, 1961. С. 68.
45. ПСРЛ 21:192.
46. Карамзин Н.М. Указ. соч., с. 133.
48. Воронин, 1961. С. 102.
49. Там же, с. 71.
50. Там же, с. 72.
51. Тихомиров М.Н. Список русских городов дальних и
ближних. В кн.: Исторические
записки. №
52. Воронин, 1961. С. 72.
53. Там же, с. 69, 106.
54. Там же, с. 69.
Примечания К ГЛАВЕ 5
1. ПСРЛ 1:348.
2. ПСРЛ 1:351.
3. Подробно о ремонтах и реставрациях храма см.: Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XI–XV веков. М., 1961–1962. Т. 1, с. 355-360.
4. Там же, с. 372.
5. В частности, в высоком качестве камня собора Боголюбского можно убедиться по капители, находящейся в экспозиции Владимиро-Суздальского музея-заповедника. А галереи Всеволода построены из белого камня среднего качества (желтоватого и достаточно пористого).
6. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 151.
7. Там же, с. 164.
8. Там же, с. 170. Согласно уточнению Т.П.Тимофеевой, фрески были обнаружены и скопированы еще в 1880-х годах иконописцем Н.М.Сафоновым.
9. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 306.
10. Иоаннисян О.М., Леонтьев А.Е., Зыков П.Л., Торшин Е.Н. Памятники древнерусского зодчества XII–XIII вв. в Ростове Великом. В кн. Труды VI Международного Конгресса славянской археологии. Т. 5. История и культура древних и средневековых славян. М., 1999. С. 255.
11. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 173, 177.
12. Там же, с. 173.
13. Там же.
14. Там же, с. 168.
15. Там же, с. 160.
16. Там же, с. 168.
17. Пилявский В.И., Тиц А.А., Ушаков Ю.С. История русской архитектуры. Л., 1984. С. 137.
18. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 162.
19. Там же.
20. Там же, с. 161, 163.
21. Там же.
22. ПСРЛ 1:392; 2:630.
23. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 160.
24. ПСРЛ 1:392.
25. ПСРЛ 2:582.
26. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 160.
27. ПСРЛ 2:349; 409; 439.
28. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 518.
29. Голубинский Е.Е. История русской церкви. Т. 1, ч.
30. ПСРЛ 16:310.
31. Впервые идея возможного пятиглавия Успенского
собора Боголюбского была сообщена Т.П.Тимофеевой автору этой книги в
32. Тимофеева Т.П. К вопросу о пятиглавии Успенского
собора Андрея Боголюбского во Владимире. Материалы краеведческой конференции
33. Приселков М.Д. История русского летописания XI–XV вв. СПб, 1996. С. 98.
34. Голубинский Е.Е. Указ. соч., с. 113.
35. ПСРЛ 1:351.
36. ПСРЛ 2:363.
37. Приселков М.Д. Указ. соч., с. 166.
38. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 150.
39. Памятники архитектуры в дореволюционной России: очерки истории архитектурной реставрации. М., 2002. С. 278.
40. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 182.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 6
1. ПСРЛ 9:211.
2. Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV веков. М., 1961–1962. Т. 1, с. 129.
3. ПСРЛ 1:351; 7:77.
4. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 132.
5. Там же, с. 135-138.
6. Тимофеева Т.П. Золотые ворота во Владимире. М., 2002 (далее – Тимофеева, 2002). С. 29-54.
7. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 139.
8. Там же, с. 137.
9. Там же, с. 145.
10. Там же, с. 138.
11. Там же, с. 134.
12. ПСРЛ 21:2:424-440; Ключевский В.О. Сказание о чудесах Владимирской иконы Божьей Матери. СПб, 1878.
13. Информация получена на форуме Интернет-сайта http://twow.ru.
14. ПСРЛ 7:141.
15. Татищев В.Н. История Российская. М., 2005. Т. 2, с. 687. Верность этого сообщения В.Н.Татищева автор обосновывал в гл. 2 этой книги.
16. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 139.
17. Реконструкция А.В.Столетова приведена в кн.: Тимофеева Т.П. Указ. соч., с. 25.
18. Диорама находится в экспозиции «Золотые Ворота» Владимиро-Суздальского музея-заповедника. Фотография центральной части указанной диорамы приведена в кн.: Тимофеева, 2002, 4-я стр. обложки.
19. Тимофеева Т.П. Архитектурный облик г. Владимира по
рисунку
20. Тимофеева, 2002. С. 30.
21. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 131.
22. Там же, с. 140.
23. Седова М.В. Суздаль в X–XV веках. М., 1997. С. 52.
24. Информация почерпнута на Интернет-сайте www.dmitrov.su.
25. Овсянников О.В. Укрепленные усадьбы XIV-XV вв. как памятники оборонного зодчества Русского Севера. В кн.: Краткие сообщения Института археологии, вып. 172, с. 97-104.
26. Информация почерпнута на Интернет-сайте http://pinskhistory.by.ru
27. Характерно, что в Коломне домонгольские валы не только не сохранились, но их следы до сих пор не найдены – при весьма интенсивных археологических работах, проводимых в ХХ веке (Мазуров А.Б. О расположении детинца и размерах Коломны в XII–XIII веках. В кн.: Краеведческие записки. Сб. научных трудов Коломенского краеведческого музея. Коломна, 2001. С. 28).
28. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 135.
29. Там же, с. 140.
Примечания К ГЛАВЕ 7
1. Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV веков. М., 1961–1962. Т. 1, с. 201.
2. Существовало множество интерпретаций названия города – Боголюбов (Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 201), Боголюбое (Карамзин Н.М. История государства Российского. М., 1991. Т. 2-3, с. 521), Боголюбый (ПСРЛ 2:580), Боголюбивое (ПСРЛ 4:10), Боголюбиво («Моление Даниила Заточника» – см. Интернет-сайт http://pisatel.org/old/zatoch.htm) и пр., поэтому мы будем придерживаться современного названия – Боголюбово.
3. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 201.
4. Там же, с. 204-208.
5. Емелин В.К. Планировочная структура оборонительных
сооружений периода княжения Андрея Боголюбского (на примере Боголюбовского
замка). Доклад на областной краеведческой конференции. Владимир, 22 апреля
6. ПСРЛ 2:580.
7. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 205.
8. Там же, с. 204-208. Н.Н.Воронин там же предполагал, что в укрепления города входили и белокаменные башни.
9. Голубинский Е.Е. История русской церкви. М., 1901. Т. 1, ч. 2, с. 117, 321.
10. Там же, с. 201.
11. Емелин В.К. Указ. докл.
12. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 201.
13. Там же, с. 129.
14. По Н.Н.Воронину, монастырь в дворцовых зданиях был
устроен в начале XIII века (Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 204, 524).
А.В.Маштафаров полагает, что монастырь в Боголюбове существовал уже при Андрее
Боголюбском и был «скромным домовым монастырем князя и его семьи», а к началу XIII
века монастырь уже занимал практически всю территорию бывшего княжеского замка.
Этот вывод исследователь подтверждал тем, что у Рождественского храма в
1214–1215 годах уже существовало монастырское кладбище (Маштафаров А.В. Боголюбовский
в честь явления Боголюбской иконы Божией матери (Рождества Богородицы)
монастырь. В кн.: Православная энциклопедия, т.
15. «Моление Даниила Заточника» см. на Интернет-сайте http://pisatel.org/old/zatoch.htm.
16. ЧОИДР. 1878. Кн. 1. С. 7.
17. ПСРЛ 7:241.
18. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 205-207.
19. Там же, с. 207.
20. ПСРЛ 4:10.
21. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 208.
22. Тихомиров М.Н. Малоизвестные летописные памятники.
«Исторический архив», т.
23. ПСРЛ 2:580; Карамзин Н.М. Указ. соч. Т. 2, прим. 383.
24. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. Рязань, 2001. С. 467.
25. Доброхотов В.И. Древний Боголюбов город и монастырь с его окрестностями. М., 1852. С. 16, 52. Впрочем, необходимо отметить, что Житие Андрея Боголюбского (начало XVIII века) как исторический источник выглядит достаточно сомнительным (см. гл. 8), а тезоименитство Андрея Первозванного в отношении Андрея Боголюбского нельзя считать однозначно установленным фактом.
26. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 241.
27. Там же, с. 234.
28. Емелин В.К. Указ. докл.
29. Икона находится во Владимиро-Суздальском музее-заповеднике. Электронная репродукция иконы любезно предоставлена Т.П.Тимофеевой.
31. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 286.
32. Раппопорт П.А. Еще раз о галереях церкви Покрова на Нерли. В кн.: Архитектура СССР, № 1, 1984. С. 106.
33. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 286; П.А.Раппопорт. Указ. соч., с. 106.
34. Иоаннисян О.М. Исследования в Ярославле и Переславле-Залесском. В кн.: Археологические открытия 1986 года. М., 1988.
35. Автор проводил натурные исследования башни совместно с Т.П.Тимофеевой в 2006 году.
36. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 242-244.
37. Емелин В.К. Указ. докл.
38. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 261.
39. Там же, с. 241.
40. Там же.
41. Там же, с. 235, 252.
42. Автор экспозиции – Т.П.Тимофеева.
43. Некрасов А.И. Указ. соч., с. 112.
44. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 219.
46. Там же, с. 88-93.
47. К середине XIX века «четырехликий» каменный блок был вставлен в монастырскую ограду близ церкви Рождества Богородицы и обозначал место, где, по преданию, лежало брошенное убийцами тело князя. В этом месте над оградой была устроена небольшая церковная главка (Доброхотов В.И. Указ. соч., с 30; Островзоров Н. Историческое описание Боголюбова монастыря. Владимир, 1875. С. 29). К концу XIX века над этим камнем в ограде была устроена деревянная часовня с изображением лежащего тела Андрея (Боголюбов монастырь и приписанные к нему Покровский и Николаевский-Волосов. Вязники, 1891. С. 31). Автор выражает благодарность Т.П.Тимофеевой за подборку указанных материалов.
48. По местной легенде, сообщенной Т.П.Тимофеевой, в XIX веке верующие «прикладывались» к этому каменному блоку в целях исцеления от зубной боли.
49. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 261.
50. Там же.
52. Дворцовая церковь Андрея Боголюбского после устройства в «бурге» монастыря стала собором. В настоящее время храм вновь имеет статус церкви, поэтому мы будем его называть именно так.
53. Тихомиров М.Н. Малоизвестные летописные памятники.
«Исторический архив», т.
54. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. Рязань, 2001. С. 467.
55. ПСРЛ 4:10.
56. ПСРЛ 4:10.
57. Это наблюдение Т.П.Тимофеевой относительно сообщения Владимирского летописца XVI века приведено в кн.: Тимофеева Т.П., Новаковская-Бухман С.М. Церковь Покрова на Нерли. М., «Северный паломник». 2003. С. 8.
58. ЧОИДР. 1878. Кн. 1. С. 14.
59. Тимофеева Т.П. Архитектурные реминисценции в
миниатюрах синодика Боголюбова монастыря XVII в. Памятники культуры. Новые
открытия. Ежегодник
60. ЧОИДР. 1878. Кн. 1. С. 14.
61. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 210.
62. Идея возможности перелицовки северной стены церкви Рождества Богородицы со стороны интерьера была высказана Т.П.Тимофеевой и подтверждена натурными исследованиями, проведенными автором этой книги совместно с Т.П.Тимофеевой в 2006 году.
63. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 210.
64. Там же, с. 214.
65. ПСРЛ 2:591.
66. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 220.
67. Там же, с. 214-217.
68. Тимофеева Т.П. Владимиро-Суздальский лапидарий и
его значение для изучения памятников белокаменного зодчества XII–XIII веков. В кн.:
Советская археология. Т.
69. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 214.
70. ПСРЛ 2:591.
71. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 218.
72. Голубинский Е.Е. Указ. соч., т. 1, ч. 2, с. 69.
73. Д.И.Иловайский. Воспоминания о Галиче на Днестре. В журн. «Древняя и новая Россия», № 2, 1878.
74. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 219.
75. ПСРЛ 2:591.
76. ПСРЛ 2:581-582.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 8
1. Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV веков. М., 1961–1962. Т. 1, с. 561.
2. Там же, с. 533.
3. Там же, с. 276-284.
4. Там же, с. 282.
5. Там же, с. 290.
6. Информацию о докладе П.Н.Аркатова см. в кн.:
Краткие сообщения Института археологии АН СССР. Вып.
7. Афанасьев К.Н. Были галереи или нет? О прошлом храма Покрова на Нерли. В кн.: Архитектура СССР, № 6, 1983. С. 52.
8. Раппопорт П.А. Еще раз о галереях церкви Покрова на Нерли. В кн.: Архитектура СССР, № 1, 1984 (далее – Раппопорт, 1984). С. 106.
9. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 287.
10. Там же, с. 284.
11. Там же, с. 266.
12. Там же, с. 280.
13. Там же, с. 290.
14. Новаковская С.М. К вопросу о галереях белокаменных соборов Владимирской земли. В кн.: Краткие сообщения Института археологии АН СССР, 1981, вып. 164, с. 43.
15. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 286.
16. Раппопорт, 1984. С. 106.
17. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 286; П.А.Раппопорт. Указ. соч., с. 106.
19. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 279.
20. Там же, с. 266.
21. Там же, с. 290.
22. Там же, с. 287.
23. Б.А.Рыбаков выдвигал гипотезу о том, что открытые галереи имел храм во Вщиже (Рыбаков Б.А. Стольный город Чернигов и удельный город Вщиж. В кн.: «По следам древних культур. Древняя Русь». М., 1953. С. 119, 120). Однако доказательство одной гипотезы (открытых галерей Покрова на Нерли) при помощи другой (открытых галерей храма во Вщиже) не может являться обоснованным.
24. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 290.
25. По информации Н.Н.Воронина, так полагал Б.П.Дедушенко (Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 534). К сожалению, автор этой книги ранее принимал позицию Н.Н.Воронина относительно открытых галерей церкви Покрова без должной критической оценки (см. Заграевский С.В. Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество. М., 2002. С. 76, 77).
26. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 300.
27. Там же, с. 296.
28. Там же, с. 297.
29. Там же, с. 261-262.
30. Там же, с. 279, 298.
31. Раппопорт П.А. Древнерусская архитектура. СПб, 1993 (далее – Раппопорт, 1993). С 264.
32. Доброхотов В.И. Древний Боголюбов город и монастырь с его окрестностями. М., 1852. С. 7.
33. Там же, с. 71.
34. Раппопорт, 1993. С 264.
35. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 264.
36. Там же.
37. Там же, с. 279.
38. Там же, с. 322, 335, 342.
39. Там же, с. 298.
40. Там же, с. 197.
41. Там же, с. 202.
42. К сожалению, автор этой книги ранее принимал датировку церкви Покрова 1165 годом без должной критической оценки (см. Заграевский С.В. Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество. М., 2002. С. 9).
43. На это внимание автора обратила Т.П.Тимофеева.
44. Флоренский П.В., Соловьева М.Н. Белый камень белокаменных соборов. В журн.: «Природа», № 9, 1972. С. 48-55.
45. О датировках, предлагавшихся указанными исследователями, см. там же, с. 262.
46. Тихомиров М.Н. Малоизвестные летописные памятники.
«Исторический архив», т.
47. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. Рязань, 2001. С. 467.
48. ПСРЛ 4:10.
49. Впервые на это сообщение Владимирского летописца XVI века обратила внимание Т.П.Тимофеева (см.: Тимофеева Т.П., Новаковская-Бухман С.М. Церковь Покрова на Нерли. М., «Северный паломник». 2003. С. 8).
50. ПСРЛ. Т.
51. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 261.
52. Там же, с. 264.
53. ПСРЛ 9:230, 231; 15:233-235; 20:122; 21:115.
54. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 199.
55. Там же, с. 197.
56. ПСРЛ 9:21.
57. ПСРЛ 15:234.
58. ПСРЛ 1:351.
59. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 197.
60. Там же.
61. Там же.
62. Подробнее см.: Заграевский С.В. К вопросу о датировке церкви преподобного Никона (Никоновского придела Троицкого собора) в Троице-Сергиевой Лавре. М., 2005. Статья находится на Интернет-сайте www.zagraevsky.com.
63. Подобная ситуация имела место, в частности, при строительстве новгородских каменных стен: они были заложены в 1302 году, а строительство – с повторной закладкой – началось только в 1331 году (Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. Рязань, 2001. С. 331, 345).
64. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 200.
65. Зыков П.Л. Новые материалы о комплексе построек Дмитриевского собора во Владимире. В кн.: София. Сб. статей по искусству Византии и Древней Руси в честь А.И.Комеча. М., 2006. С. 197.
66. Н.Н.Воронин писал о наличии вокруг церкви Георгия укрепленного двора Юрия Долгорукого, но не приводил никаких доказательств этому (Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 91-92).
67. Раскопки Н.Н.Воронина открыли в сильно
перекопанном грунте в
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 9
1. ПСРЛ 1:407.
2. ПСРЛ 1:392.
3. Подробнее см.: Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV веков. М., 1961–1962. Т. 1, с. 470-471.
4. Там же, с. 375.
5. Там же, с. 365.
6. Там же, с. 362.
7. Там же, с. 372.
8. Там же, с. 374.
9. Комеч А.И. Архитектура Владимира 1150–1180-х гг. Художественная природа и генезис «русской романики». В кн. Древнерусское искусство. Русь и страны византийского мира. XII век. СПб, 2002. С. 249.
10. Там же, с. 246.
11. Там же, с. 249.
12. Здесь будет уместно вновь вспомнить справедливое утверждение И.Э.Грабаря: «Нигде нельзя встретить ни одной церкви, собора, дворца или здания, которое могло бы быть принято за образец владимирских церквей. Можно найти только частности, но нельзя встретить в целом ничего тождественного» (Цит. по кн.: Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 332).
13. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 470.
14. Там же, с. 370.
15. Некрасов А.И. Из суздальско-владимирских впечатлений. В журн.: «Среди коллекционеров», №№ 5-6, 1924. С. 33, 34.
16. ПСРЛ 1:411.
17. Мы не вправе применять к архитектуре, как и к искусству, слово «регресс» – архитектурное произведение может оказаться шедевром вне зависимости от примененных в нем конструктивных решений. И Успенский собор в перестройке 1186–1189 годов в итоге стал весьма величественным зданием, главенствовавшим над городом (впрочем, вряд ли более величественным, чем пятиглавый «башнеобразный» собор Боголюбского). Но «мэйнстрим» европейской архитектуры последней трети XII века диктовал принципы доминирования внутреннего пространства, и в этом плане собор, перестроенный Всеволодом, оказался определенным «шагом назад» по сравнению не только с собором Андрея, но и с храмами Юрия Долгорукого.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 10
1. Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV веков. М., 1961-1962. Т. 1, с. 474.
2. Всеволод «многи же церкви созда по власти своей, ибо созда церковь прекрасну на дворе своем святаго мученика Дмитрия» (ПСРЛ 1:436, 437).
3. Зыков П.Л. Новые материалы о комплексе построек Дмитриевского собора во Владимире. В кн.: София. Сб. статей по искусству Византии и Древней Руси в честь А.И.Комеча. М., 2006. С. 189.
4. Критический обзор этой позиции приведен Н.Н.Ворониным (Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 398-402).
5. Там же, с. 399.
7. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 410, 412.
8. Н.Н.Воронин, подробно рассмотрев историю перестроек и реставраций храма, весьма резко назвал реставрацию конца 1830-х годов «геростратовой работой» (Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 398, 410-430).
9. Так, П.Л.Зыков на основании данных раскопок 2003–2004 годов предложил вариант реконструкции южного комплекса пристроек (Зыков П.Л. Указ. соч., с. 196).
10. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 423.
11. Там же, с. 422.
12. Там же, с. 424.
13. Там же, с. 427.
14. Зыков П.Л. Указ. соч., с. 185.
15. Там же.
16. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 423.
17. Зыков П.Л. Указ. соч., с. 185.
18. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 421; П.Л.Зыков. Указ. соч., с. 183.
19. Зыков П.Л. Указ. соч., с. 187.
20. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 286.
21. Там же, с. 422.
22. Шилов А.А. Описание рукописей, содержащих
летописные тексты. Вып. 1. В кн.: Летопись занятий археологической комиссии за
23. ПСРЛ 1:409.
24. ПСРЛ 1:436.
25. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 396.
26. Тимофеева Т.П. К уточнению даты Дмитриевского собора. В кн.: Дмитриевский собор во Владимире. К 800-летию создания. М., 1997. С. 39.
27. Там же, с. 38.
28. Там же.
29. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 378.
30. Зыков П.Л. Указ. соч., с. 195.
31. ПСРЛ 1:392.
32. ПСРЛ 1:409.
33. ПСРЛ 1:413.
34. Зыков П.Л. Указ. соч., с. 195.
35. Там же.
36. Там же.
37. Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 385.
38. Тимофеева Т.П. Указ. соч., с. 38.
39. Необходимо уточнить, что под шлемовидными главами обычно понимается специфическая форма купольных покрытий с килевидным верхом, близкая к форме древнерусского шлема. Но купол храма является сегментом сферы, соответствующей форме шлема только по краям. Соответственно, для того, чтобы создать шлемовидную конструкцию, необходимо либо устроить на куполе деревянный или металлический каркас, либо надложить купол кирпичом по форме шлема. Затем на купол или на надкладку обычно ставится подкрестный камень, в отверстие которого вставляется стержень креста. Затем конструкция обшивается кровельным материалом (железом, свинцом, медью, лемехом и пр.).
Таким образом, шлемовидная глава существенно отличается от простейшего купольного покрытия кровельным материалом непосредственно по своду. И даже если при простейшем посводном покрытии в центр купола ставится подкрестный камень, все равно в итоге форма главы может оказаться близкой к шлему только при очень небольшом куполе. В случае большого купола обложенный металлом подкрестный камень будет выглядеть как незначительный выступ на посводном покрытии.
40. Подробнее см.: Заграевский С.В. Формы глав (купольных покрытий) древнерусских храмов. М., 2008.
41. Там же.
Все материалы библиотеки охраняются авторским правом и являются интеллектуальной собственностью их авторов.
Все материалы библиотеки получены из общедоступных источников либо непосредственно от их авторов.
Размещение материалов в библиотеке является их цитированием в целях обеспечения сохранности и доступности научной информации, а не перепечаткой либо воспроизведением в какой-либо иной форме.
Любое использование материалов библиотеки без ссылки на их авторов, источники и библиотеку запрещено.
Запрещено использование материалов библиотеки в коммерческих целях.
Учредитель и хранитель библиотеки «РусАрх»,
академик Российской академии художеств
Сергей Вольфгангович Заграевский