|
РусАрх |
Электронная научная библиотека по истории древнерусской архитектуры
|
Источник: Заграевский С.В. Зодчество Северо-Восточной Руси конца XIII – первой трети XIV века. М., 2003. Все права сохранены.
Материал предоставлен библиотеке «РусАрх» автором. Все права сохранены.
Размещение в библиотеке «РусАрх»: 2006 г.
С.В. Заграевский
Зодчество Северо-Восточной Руси
конца XIII – первой трети XIV века
Аннотация
Предлагаемая читателям книга посвящена зодчеству Северо-Восточной Руси конца XIII – первой трети XIV века. На базе анализа результатов археологических исследований и исторической обстановки автор делает вывод о масштабном белокаменном строительстве и уникальном архитектурном стиле этой эпохи, традиционно считавшейся «темным временем» в истории архитектуры. Исследован ряд памятников зодчества, ранее относимых к более позднему времени, обоснована их датировка 1290–1320-ми годами. Разработана графмческая реконструкция московского Успенского собора 1326–1327 годов.
Книга рекомендуется как специалистам (историкам, искусствоведам, архитекторам, реставраторам и пр.), так и широкому кругу читателей, интересующихся историей древнерусской архитектуры.
Настоящая монография легла в основу диссертации на соискание ученой степени доктора архитектуры по специальности 18.00.01 («Теория и история архитектуры, реставрация и реконструкция историко-архитектурного наследия»).
Вступление
I
Конец XIII – первая треть XIV века традиционно характеризуется как «темное время» в истории архитектуры Северо-Восточной Руси.
Но заметим, что еще в начале – середине XX века «темным временем» считалась вся архитектура русских северо-восточных княжеств с времен Батыева нашествия до Ивана III. Например, в 1929 году А.И.Некрасов писал: «Рассматривая в совокупности земли центрально-русские и восточно-русские, мы на протяжении от 1233 до 1472 гг., то есть около двух с половиной столетий, будем иметь лишь 4 здания, выстроенных в первые 35 лет XV в. одним и тем же князем. От второй половины XIII века и от всего XIV в. никаких памятников не осталось...»1.
За время, прошедшее с момента написания этих слов, ситуация в истории древнерусской архитектуры существенно изменилась. Многое из того, что казалось загадочным пятьдесят – сто лет назад, сегодня мы воспринимаем как общеизвестные факты – прежде всего благодаря небывалому прогрессу этой научной дисциплины в пятидесятых – восьмидесятых годах ХХ века.
В принципе, в начале XXI века историки архитектуры имеют потенциальную возможность работать не менее эффективно, чем в советское время. Исчезли идеологический контроль и директивное навязывание тех или иных научных позиций. Появилась свобода ознакомления с памятниками архитектуры Византии и Западной Европы и, соответственно, возможность более адекватного определения истоков древнерусского зодчества.
Но новое время создало и новые проблемы.
Памятники зрамовой архитектуры в массовом порядке передаются Русской православной церкви – в принципе, это закономерный и справедливый процесс, но проведение археологических исследований и зондажей в действующих храмах практически нереально. Ничтожно малое финансирование фундаментальных исследований не позволяет широко применять точные методы анализа – в том числе и такие, как химический, гранулометрический, петрографический, радиоуглеродный или палеомагнитный. Средств, как правило, нет и на археологические исследования – даже там, где против них не возражают ни местные власти, ни церковь. Реставрация почти повсеместно ведется не в соответствии с современными научными методиками, а в лучшем случае по давно устаревшему «стилистическому» принципу, предложенному еще в начале XIX века Виолле-ле-Дюком. В худшем случае на месте памятников архитектуры просто возводятся муляжи2.
Словом, история древнерусской архитектуры становится все более и более «бумажной», и можно только гадать, когда у нее снова появится (и появится ли вообще) возможность широкого использования первичной археологической информации, а тем более непосредственного влияния на реставрационный процесс.
Но в этих непростых условиях на помощь истории архитектуры должны прийти другие научные дисциплины – такие, как общая история, экономика, политология, искусствознание, математическая статистика, геология и др. Следовательно, мы обязаны работать на «стыке дисциплин».
И то, чем мы собираемся заниматься в нашем исследовании, можно кратко охарактеризовать как историко-мотивационное моделирование эпохи, ориентированное на решение вопросов истории архитектуры. Этот метод был предложен автором в книге «Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество»3.
Нельзя сказать, что исследователи ХХ века не уделяли внимания вопросам общей истории и других научных дисциплин. Но в условиях наличия постоянно поступающей первичной информации – как документальной, так и археологической – необходимость всестороннего моделирования рассматриваемой эпохи возникала достаточно редко. Сейчас же с такой необходимостью мы сталкиваемся все чаще и чаще.
И пусть метод историко-мотивационного моделирования дает результаты с определенным приближением – мы и не будем пытаться его применять там, где у нас имеется точная информация об архитектурных формах, конструкции и датировке того или иного памятника. Но при датировках «по аналогии», а тем более при исследовании мотивации того или иного строительства, нам без этого метода не обойтись.
Основной принцип моделирования состоит в том, что при построении любой модели мы можем опираться только на проверенные и доказанные факты, и если их окажется достаточно для построения адекватной модели, то дальше мы вправе применить эту модель к фактам спорным или недоказанным. Этим методом мы будем пользоваться и в нашем исследовании «темного времени» – зодчества Северо-Восточной Руси конца XIII – первой трети XIV века.
Необходимо выразить глубокую благодарность И.В.Антипову, А.Л.Баталову, Л.А.Беляеву, А.В.Гращенкову, О.М.Иоаннисяну, В.В.Кавельмахеру, А.А.Клименко, А.И.Комечу, Л.И.Лившицу, Т.Д.Пановой и Е.Л.Хворостовой за помощь, советы и консультации, которыми автор пользовался на различных этапах работы над этим исследованием. Хочется особо отметить любезное согласие Л.А.Беляева, О.М.Иоаннисяна, В.В.Кавельмахера, А.И.Комеча и Е.Л.Хворостовой ознакомиться с рукописями автора, положенными в основу этой книги, и внести ряд замечаний, исправлений и дополнений. И, конечно, если бы автор не имел возможности пользоваться архивом и личной библиотекой своего отца, В.В.Кавельмахера, работа над этой книгой могла бы затянуться на долгое время.
Автор также выражает особую признательность настоятелю Никольской церкви в Каменском о. Александру (Ильинову), настоятелю церкви Рождества Богородицы в Городне о. Алексею (Злобину) и настоятелю церкви Зачатия Иоанна Предтечи на Городище в Коломне о. Николаю (Никутину) за любезное предоставление возможности натурного исследования храмов.
II
В нашем исследовании, говоря о домонгольском времени, под Северо-Восточной Русью мы будем подразумевать Владимиро-Суздальское великое княжество. После Батыева нашествия (для краткости и простоты обозначим это время как «послемонгольское») Северо-Восточной Русью мы будем называть земли, входившие во Владимирское великое княжение и ставшие вассалами Орды. Соответственно, это Москва, Тверь, Владимир, Ростов, Переславль-Залесский и др.
В послемонгольское время вассалом Орды стала и Рязань, еще в домонгольское время отошедшая от Чернигова и де-факто вошедшая в сферу влияния Владимиро-Суздальского великого княжения. Следовательно, говоря о послемонгольском времени, мы включаем в понятие Северо-Восточной Руси и Рязанское княжество.
До самого недавнего времени считалось, что о зодчестве Северо-Восточной Руси конца XIII – первой трети XIV века до нас дошли только летописные сведения. Перечислим храмы, возведенные в это время, о которых летописи однозначно говорят как о каменных:
– Ростов, церковь Бориса и Глеба. 1287 год4. Исчезла в XVII–XVIII веках, открыта в ходе раскопок 1986–1991 годов5.
– Тверь, Спасо-Преображенский собор. 1285–1290 годы6. Полностью перестроен в XVII веке7;
– Тверь, собор Федоровского монастыря. 1323–1325 годы8. Перестроен в начале XV века, разобран в 1773 году9.
– Москва, Успенский собор. 1326–1327 годы10. Разобран в 1472 году в связи со строительством нового храма11;
– Москва, церковь-колокольня Иоанна Лествичника. 1329 год12. Разобрана в 1505 году13;
– Москва, Петроверигский придел Успенского собора. 1329 год14. Пришел в аварийное состояние при пожаре 1470 года15, разобран в 1472 году вместе с Успенским собором 1326–1327 годов;
– Москва, собор Спаса на Бору. 1330 год16. Был перестроен в 1527 году, затем в XVIII веке17;
– Москва, церковь Михаила Архангела (Архангельский собор). 1333 год18. Разобрана в 1505 году19.
О некоторых других храмах Северо-Восточной Руси, относимых теми или иными исследователями к этой эпохе, имелись лишь эпизодические данные археологии и сомнительная информация позднейших монастырских книг.
Так, раскопки 1949 года, проведенные под руководством Н.Н.Воронина в Старице (Тверская область), позволили исследователю предположить, что на месте Архангельского собора конца XIV века был более ранний каменный храм20.
Археологические исследования, проведенные в Коломенском кремле под руководством В.В.Кавельмахера в 1978–1983 годах, выявили фрагменты каменного храма, предшествовавшего Успенскому собору Дмитрия Донского, построенному около 1380 года. Но результаты этих раскопок были опубликованы в отчете треста «Мособлстройреставрация» с грифом «для служебного пользования»21 и остались для научной общественности почти неизвестными (об этих результатах мы подробно поговорим в п. 4 гл. 2).
На основании сообщения домовой монастырской книги начала XVII века Н.Н.Воронин полагал, что в 1340 году в Москве был заложен каменный собор Богоявленского монастыря «за торжищем»22, но археологические исследования, проведенные в 1980-е годы Л.А.Беляевым, убедительно отнесли этот памятник к концу XIV–началу XV века23.
В.А.Булкин и А.М.Салимов на основании поздней «Повести о Тверском Отроче монастыре» датируют Успенский собор этого монастыря 1270–1290-ми годами24. Е.Л.Хворостова, в 1980-х годах производившая раскопки этого храма, отнесла его к началу XVI века, в принципе, допуская и датировку XIII веком25. Но, как мы увидим в п. 1 гл. 3, такое допущение на сегодняшний день нельзя назвать достаточно обоснованным.
До начала третьего тысячелетия никаких новых памятников раннего послемонгольского времени выявлено не было. Произвольные гипотезы В.И.Федорова и Н.С.Шеляпиной о существовании в конце XIII века в Московском кремле Дмитриевской церкви, Благовещенского и Архангельского соборов26 сегодня практически вышли из научного оборота (впрочем, как мы увидим в гл. 2, некоторые итоги раскопок В.И.Федорова и Н.С.Шеляпиной оказались для нашего исследования весьма полезной первичной информацией).
В любом случае еще недавно считалось, что ни одна постройка «темного времени» – конца XIII – первой трети XIV века – не дошла до нас ни полностью, ни частично.
В статье «О раннем послемонгольском зодчестве Северо-Восточной Руси», изданной в виде брошюры27, автор высказал некоторые предварительные соображения о существенно более широком круге памятников, которые мы можем отнести к концу XIII – первой трети XIV века. Настало время исследовать эти вопросы более системно и подробно.
ГЛАВА I
ЭПОХА ДМИТРИЯ ДОНСКОГО
I
Прежде всего обратимся к рассмотрению двух памятников архитектуры Московской области. Это церковь Зачатия Иоанна Предтечи на Городище в Коломне и церковь Николая Чудотворца в селе Каменском Наро-Фоминского района. Общий вид этих храмов приведен на рис. 1 и 2.
Рис. 1. Церковь Зачатия Иоанна Предтечи на Городище. Общий вид.
Рис. 2. Никольская церковь в Каменском. Общий вид.
В настоящее время Городище – название городского района Коломны, и, строго говоря, церковь Иоанна Предтечи находится «в Городище». Тем не менее, общеупотребительной является старинная форма «на Городище» – ее мы и будем придерживаться. Часто эта церковь именуется просто «Городищенской».
Никакими летописными данными о постройке небольшой бесстолпной церкви Иоанна Предтечи мы не располагаем. А.И.Некрасов, уделивший памятнику несколько строк в очерке об архитектуре Коломны, предположил, что перестроенный в XVI веке храм в своей основе относится к XII – XIII векам28.
Н.Н.Воронин полагал, что памятник был целиком построен в начале XVI века. При этом исследователю пришлось допустить, что зооморфный рельеф в стене храма, отнесенный им ко второй половине XIV века, попал на «Городищенскую» церковь с какого-то более раннего здания, построенного во время предположительного масштабного каменного строительства в Коломне во времена княжения Дмитрия Донского (1363–1389). Но при этом Н.Н.Воронин отмечал, что рельеф укреплен на растворе, аналогичном тому, на котором построен храм29. Таким образом, в позиции исследователя имело место внутреннее противоречие.
Это противоречие попытался разрешить Б.Л.Альтшуллер. В 1960-е годы с храма была частично удалена штукатурка30, и стало ясно, что нижняя и верхние части церкви относятся к разным эпохам. И если крещатый свод и техника кладки верха, сложенного из большемерного кирпича и хорошо вытесанных белокаменных блоков, действительно, типичны для московской архитектуры начала XVI века, то кладка апсид и низа стен четверика из грубообработанных блоков местного известняка принадлежит более раннему времени и напоминает кладку Никольской церкви села Каменского31 (рис. 3, 4 и 5).
Рис. 3. Кладка четверика Городищенской церкви. В правом нижнем углу – копия зооморфного барельефа.
Рис. 4. Кладка апсид Городищенской церкви без штукатурки (1970-е годы).
Рис. 5. Кладка Никольской церкви в Каменском (в правом нижнем углу – поздняя перелицовка).
Формально такая кладка является полубутовой (из белокаменных блоков складываются две стенки – облицовки, а промежуток между ними заполняется обломками камня и заливается известковым раствором), но из-за неаккуратных щелей в облицовке раствор для заливки приходилось замешивать очень густо и добавлять в него щебень. Последний также использовался для фиксации облицовочных блоков перед заливкой.
В домонгольском Владимиро-Суздальском княжестве квадры были обработаны гораздо более гладко, швы подгонялись исключительно точно, и заливка производилась более жидким раствором. Так же строили и в Московском княжестве на рубеже XIV и XV веков. Сегодня мы можем с уверенностью утверждать, что в «домонгольской» полубутовой технике были возведены церковь Рождества Богородицы и первый Благовещенский собор в Московском кремле, соборы в Звенигороде, Троице-Сергиеве.
Стеновые блоки церквей в Каменском и на Городище обработаны иначе. Н.Н.Воронин выделял такие этапы обработки камня, как «грубо», «получисто» и «начисто»32, и, согласно этой классификации, способ обработки кладки Никольской и «Городищенской» церквей является «получистым». Но при этом детали архитектурного декора (порталы, цоколи, архивольты и др.) у них вытесаны достаточно гладко («начисто»). Это отмечал и Б.Л.Альтшуллер33.
Важным открытием этого исследователя было раскрытие в 1959 году в углах четверика «Городищенской» церкви оснований пристенных белокаменных выступов, на которые до перекладки верха в начале XVI века опирались подпружные арки барабана34 (рис. 6). На такие же выступы опираются подпружные арки и в Никольской церкви Каменского (рис. 7).
Рис. 6. План церкви «на Городище». Заштрихована реконструкция угловых пристенных опор Б.Л.Альтшуллером.
Рис. 7. План Никольской церкви в Каменском.
Б.Л.Альтшуллер для обозначения такой конструктивной схемы применял термин «храмы с пристенными опорами»35, уточняя, что имеется в виду «фактически бесстолпное сооружение с четырьмя угловыми выступами-опорами, на которые передается нагрузка от светового барабана и купола».
Итак, мы видим две весьма схожие церкви такого типа – Зачатия Иоанна Предтечи на Городище (от которой уцелела нижняя часть) и Николая Чудотворца в селе Каменском. У Б.Л.Альтшуллера, убедительно обосновавшего их сходство, имелись все основания для отнесения этих храмов к одному и тому же строительному периоду. Но к какому?
На основании предположения Н.Н.Воронина о масштабном каменном строительстве во время княжения Дмитрия Донского Б.Л.Альтшуллер отнес оба этих храма к 70-м годам XIV века36, и эта датировка закрепилась в современной популярной литературе.
Но прежде чем мы более подробно рассмотрим аргументацию этих исследователей, остановимся на истории изучения и реставрации второго храма – церкви Николая Чудотворца в селе Каменском.
II
Четверик Никольской церкви – белокаменный, сложенный в характерной «получистой» технике кубический объем с тремя апсидами. Храм завершается большим, расширяющимся книзу световым барабаном с восемью высокими щелевидными окнами. В плане четверик представляет собой несколько неправильный квадрат (план и разрез церкви см. на рис. 7 и 8). Подпружные арки параболического очертания опираются на угловые пристенные опоры. Арки наклоняются внутрь, что создает характерный «звездчатый» план. Переход от угловых опор к барабану осуществляется с помощью парусов, переходящих в своеобразный конический свод.
Рис. 8. Разрез Никольской церкви в Каменском. Буквой «А» автор обозначил характерный уступ под барабаном, на который могли опираться площадки для лучников.
Фундаменты церкви сложены из белокаменного бута на известковом растворе, их глубина сравнительно небольшая – 85–90 см.
Этот храм дошел до нас в достаточно высокой степени сохранности. Во всяком случае, после археологических исследований и частичной реставрации, проведенных Б.Л.Альтшуллером в 1958–1964 годах37, мы можем судить и об архитектурной пластике, и о декоре Никольской церкви. Реконструкция памятника, предложенная Б.Л.Альтшуллером38, представлена на рис. 9.
Рис. 9. Никольская церковь в Каменском. Реконструкция Б.Л.Альтшуллера.
Рис. 10. Никольская церковь в Каменском. На фоне строго вертикальной стены западного притвора рубежа XX и XXI веков хорошо видна дисторсия южной стены храма.
Серьезное
и глубокое изучение памятника фактически началось только во второй половине
1950-х годов, а до этого, например, в «Истории русского искусства» М.А.Ильин писал,
что село Каменское стоит на реке Протве39 (на самом деле – на
реке Наре, в
Никакими документальными данными о постройке Никольской церкви исследователи не располагают.
Л.А.Давид и Б.А.Огнев в 1956 году назвали Никольскую церковь «забытым памятником московского зодчества XV века»40 и датировали ее первой половиной этого столетия41. Н.Н.Воронин относил храм в Каменском ко второй четверти XV века42, отведя ему в своем фундаментальном труде «Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV веков» весьма скромную роль «памятника, провинциального не только по географическому положению, но и по формам»43.
Центральное (и, в принципе, вполне подобающее ей) место Никольская церковь села Каменского заняла только в работах Б.Л.Альтшуллера. Не отказавшись от общего суждения о «небольших провинциальных храмиках каменского типа»44, исследователь благодаря высокой степени сохранности этой церкви рассматривал ее как основную постройку с угловыми пристенными опорами.
Б.Л.Альтшуллер датировал церковь в Каменском 70-ми годами XIV века и относил ее к предполагаемому масштабному строительству эпохи Дмитрия Донского45. Путем сравнительного анализа с Никольской церковью исследователем была проведена датировка и всех остальных храмов этого типа46.
III
На что же опирался Б.Л.Альтшуллер, датируя Никольскую церковь в селе Каменском (и, соответственно, церковь Иоанна Предтечи на Городище) 1370-ми годами?
Аргументация исследователя весьма лаконична. Процитируем ее полностью:
«Река Нара приобрела в это время немаловажное стратегическое значение, а расположенное на ней село Каменское оказалось тем местом, где сходились границы трех княжеств – Литовского, Черниговского и Московского. Есть все основания полагать, что такой приграничный пункт был соответствующим образом укреплен и постройка в нем каменной церкви призвана была отметить его значение среди других окрестных селений»47.
И еще одна цитата: «В отношении Никольской церкви села Каменского мы полагаем, что этот храм не мог появиться позднее 70-х годов XIV века, поскольку после Куликовской битвы граница Московского княжества отодвинулась далеко на юг и необходимость укрепления бывшего приграничного села (и, собственно, как доказывалось выше, постройки в нем храма) отпала»48.
Назовем такую аргументацию «военно-стратегической» и посмотрим, правильно ли она была применена в данном случае.
Б.Л.Альтшуллер в целях подтверждения своей позиции приводил карту южной окраины Московского княжества49 (рис. 11). «Первоисточник» этой карты несложно установить – это Малая советская энциклопедия (МСЭ) 1959 года50 (рис. 12).
Рис. 11. Карта перехода земель под власть Москвы, приведенная Б.Л.Альтшуллером.
Рис. 12. Карта перехода земель под власть Москвы, приведенная в Малой Советской Энциклопедии.
Но при первом же взгляде на карту Б.Л.Альтшуллера возникает вопрос: на каком основании датируется 1362–1389 годами переход под власть Москвы области южнее Боровска, непосредственно граничащей с Каменским? В Древней Руси границы устанавливались только по праву владения городами, селами и волостями. В принципе, условными границами могли быть и реки, но в этой области на карте Б.Л.Альтшуллера мы не видим не только ни одного населенного пункта, но и ни одной реки.
И только вглядевшись в «первоисточник» (карту в МСЭ), можно заметить, что в этом месте находятся земли Калуги, причем на карте в МСЭ датировка перехода Калуги к Москве отсутствует. По всей видимости, Б.Л.Альтшуллер, желая получить историческое подтверждение своей «военно-стратегической» аргументации, изобразил эту область как «нейтральную» и обозначил даты ее перехода к Москве методом экстраполяции дат перехода соседних Боровска и Тарусы.
Но на самом деле земли Калуги отошли к Москве не позднее 1370 года – в 1371 году литовский князь Ольгерд «жаловался» константинопольскому патриарху, что князь Дмитрий отобрал у него Калугу и Мценск51.
На карте в МСЭ (рис. 12) приведена вполне справедливая датировка 1371 годом перехода к Москве соседней с Калугой Медыни. Почему авторы статьи в МСЭ не проставили на своей карте дату перехода Калуги, мы не знаем. Возможно, эти даты просто не поместились на карте. Возможно, была случайно напечатана «лишняя» граница между землями Калуги и Медыни. Но в любом случае мы вправе предполагать, что именно эта неточность и создала предпосылку для произвольной датировки Б.Л.Альтшуллером перехода Калуги под власть Москвы.
Отметим также, что утверждение Б.Л.Альтшуллера о том, что после Куликовской битвы граница Московской земли отодвинулась далеко на юг52, к Каменскому никакого отношения не имеет. Каменское никогда не стояло на южной границе княжества – там были свои крепости (Коломна, Кашира и Серпухов). Речь идет не о юге, а о юго-западе.
Следовательно, для выяснения, было или нет Каменское приграничным пунктом в 70-х годах XIV века, нам придется провести самостоятельный анализ военно-стратегической обстановки в этой части Московского княжества.
Боровск, стоящий на Протве (западнее Нары), в 1358 году упоминается в духовной грамоте князя Ивана Ивановича Красного53 – значит, в орбиту московской политики он вошел существенно раньше.
Про «жалобу» Ольгерда на то, что Дмитрий отобрал у него Калугу и Мценск, мы уже говорили. А по поводу заключения мира между Дмитрием и Ольгердом в 1372 году литовские источники сообщали, что московский князь уступил свои владения за Угрой54. Это совсем далеко от Каменского.
В 1374 году вместе с Донским на Тверь ходили князья, правившие в Оболенске, Тарусе и Новосиле55 – это еще дальше на юго-запад.
Дополнительным
основанием для адекватной оценки военно-стратегической обстановки на юго-западе
Московского княжества является тот факт, что в 1360 году митрополит Алексей
основал Владычный монастырь под Серпуховом на правом – «чужом» –
берегу Нары56. И этот монастырь ни в коем случае не мог играть роль
«предмостного укрепления» Серпуховского кремля – он расположен в стороне,
на расстоянии около
Отметим (и это пригодится нам в дальнейшем исследовании), что оборонительные сооружения на границе с потенциальным противником никогда не строятся с рекой в тылу – таковы законы военной стратегии. Через водную преграду переходят тогда, когда нужен плацдарм для наступления, а при обороне река в тылу означает отрыв от баз снабжения, беззащитность перед внезапным нападением и невозможность отступления, то есть верную гибель. Таковы принципы даже современных войн, а в XIV веке военно-стратегическая роль рек была еще более значительной.
Города возникали по гораздо более сложным законам (хотя их военно-стратегическое положение тоже играло важную роль), но крепости в обязательном порядке строились по правилам военного искусства. Например, Юрий Долгорукий в середине XII века построил Москву и Звенигород на «своем» берегу Москвы-реки относительно потенциальных противников – Смоленского и Черниговского княжеств. И Каменское, и Серпуховский кремль стоят на «своем» – левом – берегу Нары. А поскольку Владычный монастырь был основан на правом берегу, то нападение с этой стороны уже не угрожало.
Исходя из всех перечисленных аргументов, мы вправе утверждать, что уже к 1360-м годам практически весь край, ограниченный на востоке Нарой, а на западе – Угрой и Шаней (как минимум, Протвой и Лужей), де-факто принадлежал Москве. Значит, в это время значение Нары как пограничной реки (и, соответственно, Каменского как приграничного пункта) уже полностью сошло на нет.
Но при этом известно, что в конце XIII – начале XIV веков юго-западная граница Московского княжества, действительно, проходила по Наре, на которой стоит Каменское57. Следовательно, «военно-стратегический аргумент», предложенный Б.Л.Альтшуллером, остается актуальным в качестве одного из возможных путей решения проблемы датировки Никольской церкви, но отсылает нас к более раннему времени, чем вторая половина XIV века.
IV
Итак, «военно-стратегический аргумент» неприменим для отнесения Никольской церкви в Каменском к 70-м годам XIV века.
Никакой иной прямой аргументации Б.Л.Альтшуллер не приводил, но в некоторых его работах встречались два косвенных аргумента. Исследователь никогда не выдвигал их в качестве основных, но в том или ином контексте использовал. Оба этих аргумента базируются на гипотезах Н.Н.Воронина.
Первый косвенный аргумент – зооморфный барельеф на «Городищенской» церкви в Коломне. Мы уже говорили в п. 1 этой главы, что Н.Н.Воронин относил этот рельеф ко второй половине XIV века58. Б.Л.Альтшуллер, ссылаясь на то, что барельеф был укреплен на растворе, аналогичном тому, на котором строили храм59, подтверждал датировку «Городищенской» церкви второй половиной XIV века.
Действительно, нет никакого сомнения, что зооморфный барельеф на Городище принадлежит раннему послемонгольскому времени. Но почему именно второй половине XIV века? Н.Н.Воронин это утверждал на основании предположения о значительном каменном строительстве в Коломне в это время60, Б.Л.Альтшуллер, наоборот, приводил этот барельеф как одно из доказательств такого строительства61, и в итоге получился «логический круг» – каждое из утверждений является доказательством для другого, само не будучи доказанным.
В любом случае прежде всего зададимся вопросом, какое животное изображено на этом зооморфном барельефе. Н.Н.Воронин утверждал, что это единорог62, и такая точка зрения в научном мире сегодня является практически стереотипной (хотя среди населения Коломны до сих пор популярна легенда о том, что это «печать хана Батыя»).
Мы не знаем, как к Н.Н.Воронину попала та отретушированная и весьма неадекватно передающая реальность фотография, которую он приводит в своем фундаментальном труде «Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV веков»63 (рис. 13). Изображение на этом фото имеет мало общего даже с копией барельефа, которая в настоящее время укреплена на церкви Иоанна Предтечи.
Рис. 13. Отретушированное изображение зооморфного рельефа на «Городищенской» церкви, приведенное Н.Н.Ворониным.
Всмотримся в качественную фотографию, сделанную автором этой книги с оригинала барельефа, хранящегося в Коломенском краеведческом музее64 (рис. 14 и 15). Видно, что «рог» на голове существа на самом деле является верхней частью раскрытого клюва (или звериной пасти). То, что Н.Н.Воронин принимал за верхнюю часть морды единорога – на самом деле толстый язык. На хвосте существа – не кисточка, а завиток с тонким концом. На лапах – не копыта, а когти. На задних ногах хорошо видны даже «пятые пальцы», характерные для хищников. А у копытных животных, к которым в Древней Руси относили единорога, лапы и туловище устроены совсем иначе.
Рис. 14. Оригинал зооморфного барельефа на «Городищенской» церкви. Общий вид.
Рис. 15. Оригинал зооморфного барельефа на «Городищенской» церкви. Фрагмент.
Глядя на черно-белую фотографию, за остаток обломанного рога можно принять след на камне над головой существа. Но на самом деле это место, где из-под более свежего слоя краски виден предыдущий (барельеф был раскрашен, – впервые, возможно, даже в XIV веке, и с тех пор окраска неоднократно поновлялась). Таких мест на барельефе достаточно много.
На первый взгляд, существо на рельефе больше всего напоминает собаку. Но изображение на христианской церкви «нечистого» животного (Втор. 23:18), в случае проникновения которого внутрь храма даже полагалось творить «малое священие»65 (иными словами, переосвящать храм), крайне маловероятно.
Возможно, на «Городищенском» рельефе изображен волк, барс или даже лев (выполненный в несколько наивном стиле). Но более вероятно, что перед нами – вполне профессионально исполненное изображение чудовища с головой петуха, толстым языком, львиным туловищем и змеиным хвостом. Условно назовем это чудовище василиском, так как это название неоднократно упоминается в Библии (Ис. 14:29; Иер. 8:17; Пс. 90:13).
Н.Н.Воронин резонно отмечал, что изображение единорога не имеет прецедентов в домонгольском владимиро-суздальском зодчестве, и на основании этого отодвигал изготовление «Городищенского» барельефа максимально далеко от домонгольского времени – на вторую половину XIV века. Отодвигать дальше уже было невозможно, так как в архитектуре XV–XVI веков, по словам Н.Н.Воронина, нам неизвестны «звериные» изображения66, а для послемонгольского зодчества XIII–XIV веков исследователь подобные изображения допускал67.
В принципе, общая оценка Н.Н.Ворониным наличия или отсутствия зооморфного декора на древнерусских храмах в ту или иную эпоху возражений не вызывает (мы этот вопрос подробно рассмотрим в гл. 4). Но по поводу декора «Городищенской» церкви можно сказать следующее: как мы только что видели, существо, изображенное на барельефе, ни в коем случае не является единорогом – перед нами лев, волк, барс или чудовище, условно названное василиском. А подобных изображений в декоре домонгольских владимиро-суздальских храмов очень много. Например, животные, исполненные в пластике, подобной «Городищенскому» рельефу, изображены на резных камнях, найденных Н.А.Артлебеном у храма Покрова на Нерли (рис. 16), на водометах того же храма, реконструированных Б.А.Огневым (рис. 17), на стенах Дмитриевского собора во Владимире (рис. 18).
Рис. 16. Изображения резных камней из раскопок Н.А.Артлебена.
Рис. 17. Домонгольский водомет. Реконструкция Б.А.Огнева.
а
б
в
г
Рис. 18. Зооморфные барельефы на стенах Дмитриевского собора во Владимире:
а) и б): на восточном прясле северной стены;
в) и г): на западном прясле северной стены.
Значит, изображение на «Городищенском» барельефе не может являться аргументом для отнесения этого рельефа (соответственно, и церкви Иоанна Предтечи) ко второй половине XIV века.
Вообще говоря, автор полагает, что пластические особенности того или иного древнерусского барельефа (как и любого другого «анонимного» произведения изобразительного искусства, вплоть до икон) сами по себе не могут служить аргументом для точной датировки (хотя бы плюс-минус несколько десятилетий), так как они слишком сильно зависят и от профессионализма, и от замысла, и от «почерка», и даже от настроения мастера. И все же, если следовать логике Н.Н.Воронина и Б.Л.Альтшуллера, то сюжет и пластика «Городищенского» барельефа относят его не к 1370-м годам, а к более раннему времени.
V
Второй косвенный аргумент Б.Л.Альтшуллера связан с предположением (базирующимся, опять же, на гипотезе Н.Н.Воронина68) о масштабном каменном строительстве в Московском княжестве эпохи Дмитрия Донского.
К 1360–1380-м годам Б.Л.Альтшуллер относил69:
– собор Чудова монастыря в Москве;
– стены Московского кремля;
– Успенский собор в Коломне;
– церкви в Каменском и на Городище;
– соборы Бобре’нева и Старо-Голутвина монастырей под Коломной;
– Благовещенский собор Московского кремля;
– соборы Владычного и Высоцкого монастырей под Серпуховом;
– Троицкий собор в Серпухове.
Действительно, такой перечень построек выглядит достаточно внушительно.
Но обоснованной можно назвать только датировку собора Чудова монастыря (согласно летописи, 1365 год70), стен Московского кремля (согласно летописям, 1367–1368 годы71) и Успенского собора в Коломне (согласно летописи, около 1380 года72). Датировка всех остальных перечисленных памятников 1360–1380-ми годами – не более чем гипотеза. Покажем это.
Прежде всего, в эпоху Дмитрия Донского масштабному каменному строительству не благоприятствовала историческая обстановка. Московская земля в это время отнюдь не процветала – шли непрерывные и далеко не всегда победоносные войны (с Тверью, с Литвой, с Ливонией и с Ордой), страну потрясали моры и небывалые пожары73. Возведение белокаменных укреплений Московского кремля, больших храмов в Чудовом и Симоновом монастырях, Успенского собора в Коломне требовало колоссальных ресурсов, и вряд ли была возможность развернуть каменное строительство в большом количестве других городов и монастырей.
Характерно, что Дмитрий Донской не смог завершить строительство собора Симонова монастыря, начатое в 1378 году, и храм был достроен только в 1404 году, при Василии Дмитриевиче74.
Необоснованность предложенной Б.Л.Альтшуллером датировки Никольской церкви в Каменском мы показали в п. 3 этой главы. В п. 12 мы покажем, что столь же необоснованной была и датировка церкви на Городище.
Соборы Бобренева и Старо-Голутвина монастырей под Коломной Б.Л.Альтшуллер датировал 1370-ми годами исключительно на основании сходства их конструктивной схемы (с угловыми пристенными опорами) с храмами на Городище и в Каменском75, т.е. столь же необоснованно. Не подтверждает такую датировку и исторический анализ: так, в Старо-Голутвине, основанном Сергием Радонежским около 1374 года76, только его ученик построил каменный Богоявленский собор – а это, по аналогии с Саввино-Сторожевским монастырем, вряд ли могло иметь место ранее начала XV века. Бобренев монастырь был основан еще позже – в 1381 году77.
Что касается Владычного и Высоцкого монастырей, то там во времена Донского могли быть построены каменные храмы лишь в том случае, если верны сведения источников конца ХVII века78, что строительство вели деятели государственного масштаба (митрополит Алексей и князь Владимир Андреевич Храбрый). Но несмотря на то, что в обоих монастырях Б.Л.Альтшуллером и М.Х.Алешковским производились масштабные раскопки79, эти сведения не подтвердились.
Тем не менее, именно на эти неподтвержденные данные опирался Б.Л.Альтшуллер, предполагая постройку в 1380 году каменного Троицкого собора в Серпухове. Необоснованно объявив Владимира Андреевича Храброго «инициатором строительства в обоих монастырях (Владычном и Высоцком – С.З.) каменных соборов», исследователь приписал ему и постройку «такого же, если не лучшего, храма в своей резиденции»80.
На самом деле из летописи известна лишь дата освящения Троицкого собора – 1380 год81, и его возведение в камне, как резонно полагал Н.Н.Воронин, маловероятно82.
Справедливости ради отметим, что Б.Л.Альтшуллер вывел из круга памятников эпохи Донского Воскресенскую церковь в Коломне, убедительно показав, что храм, который Н.Н.Воронин датировал XIV веком83, возведен в XVI веке84.
VI
Относительно датировки первого Благовещенского собора в Московском кремле (поскольку мы говорим о XIV веке, правильнее будет его называть Благовещенской церковью85), мы также можем высказать серьезные сомнения в ее принадлежности эпохе Дмитрия Донского.
Н.Н.Воронин датировал храм, которому принадлежал дошедший до нас подклет, 1390-ми годами86, Б.Л.Альтшуллер (на основании общего гипотетического предположения о масштабном строительстве в эпоху Донского) – 1380-ми87.
В.В.Кавельмахер и А.А.Суханова полагают, что храм был построен в 1360–1370-е годы88, но за основу своей позиции эти исследователи принимают то же самое предположение Н.Н.Воронина и Б.Л.Альтшуллера о масштабном строительстве в эпоху Дмитрия Ивановича. Сдвиг датировки В.В.Кавельмахером и А.А.Сухановой на 10–20 лет относительно даты, предлагаемой Б.Л.Альтшуллером, связан с тем, что вскоре после росписи храма в 1405 году89 последовала его перестройка в 1416 году90 и, видимо, исследователям представлялось более логичным максимально отдалить дату постройки храма от даты его перестройки, при этом оставаясь в рамках эпохи Донского.
Но был ли первый храм возведен за 20, 30 или 50 лет до 1416 года – все равно для культового каменного здания это ничтожно малый «срок жизни». Следовательно, его перестройка в любом случае была вызвана не обветшанием, а какими-либо «форс-мажорными» обстоятельствами.
Б.Л.Альтшуллер предполагал, что «за время с 1405 по 1416 гг. небольшой одноапсидный собор по каким-то причинам перестал удовлетворять требованиям церковной службы (он, к примеру, не имел необходимого помещения для совершения литургии) и это явилось основной причиной его замены традиционным крестово-купольным храмом»91.
Но десять лет – срок слишком небольшой для настолько принципиальных изменений требований церковной службы, чтобы потребовалось снести уже существующий каменный храм и построить новый.
Попробуем дать иное объяснение этой ситуации.
Б.Л.Альтшуллер и М.Х.Алешковский гипотетически утверждали наличие в подклете Благовещенской церкви угловых пристенных опор, возведенных в первом строительном периоде92 (на принадлежность существующих угловых опор ко второму строительному периоду указывал еще Н.Н.Воронин93). Но зондажи В.В.Кавельмахера и А.А.Сухановой показали, что под существующими опорами, возведенными в 1416 году, никаких следов предыдущих опор нет94.
Следовательно,
первая Благовещенская церковь была бесстолпной, и ее строители не могли не
столкнуться с проблемой перекрытия большого внутреннего пространства храма
(почти 8 х
– храм имел деревянные перекрытия со стропилами (такая конструкция была широко распространена в Западной Европе; возможно, так была перекрыта церковь Иоанна в Перемышле 1119–1124 годов95). В случае такой конструкции верха храм мог серьезно пострадать при любом пожаре, и его перестройка в 1416 году является вполне обоснованной;
–
храм был перекрыт коробовым сводом со световым проемом для барабана либо системой
арок псковского типа – ступенчато-перекрещивающихся или параллельных96.
В этом случае перекрытым оказывалось весьма значительное пространство (для
сравнения: сторона подкупольного квадрата в Успенском соборе Владимира –
Вне зависимости от выбора той или иной гипотезы о виде перекрытия первой Благовещенской церкви мы вправе утверждать, что обстоятельства перестройки храма в 1416 году можно считать «форс-мажорными». К тому же церковь могли поставить на подклет, не дождавшись усадки последнего – а это само по себе практически гарантировало скорый приход здания в аварийное состояние.
Теперь мы можем вернуться к вопросу датировки первой Благовещенской церкви.
Позиция Б.Л.Альтшуллера в этом отношении заключалась в следующем: церковь была построена ранее 1393 года, так как «иначе станет непонятным строительство великой княгиней Евдокией в этом году собственной каменной церкви – это строительство возможно только при допущении, что каменный великокняжеский придворный собор уже существует на том же княжеском дворе, где Евдокия строит свой храм»98. Схожей позиции придерживаются и В.В.Кавельмахер с А.А.Сухановой99.
Но исследователи в данном случае упустили из виду существовавший с 1330 года еще один домовый великокняжеский храм – собор Спаса на Бору. Именно собор, а не церковь: в отличие от храма Благовещения, Спасо-Преображенский собор обладал статусом монастырского100, что позволяло московским князьям иметь своими духовниками не «бельцов», а «чернецов», и в случае необходимости замещать ими архиерейские кафедры101. Так, вскоре после учреждения великокняжеского Спасского монастыря его архимандрит Иоанн был возведен на ростовскую епархию102. Митяй, кандидат Дмитрия Донского на митрополичью кафедру, также был настоятелем этого монастыря103.
Собор
Спаса на Бору был больше Благовещенской церкви (внутренний объем –
примерно 11 х
Наличие в Благовещенской церкви подклета, в котором могла храниться великокняжеская казна, ни в коем случае не говорит о высоком статусе храма – скорее наоборот, низводит его значение до «утилитарного» (насколько это понятие вообще применимо к церковному зданию). Средневековые нормы благочестия требовали от князей следования (хотя бы внешнего) библейским канонам, в том числе и знаменитому: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе» (Мф. 6:19-20). Тем более, что речь идет не о купцах, а о князьях, для которых было нормальным и естественным молиться на мощах святых и могилах предков, а не на золоте. Конечно, князья могли посещать службы и в храме, где в подклете хранилась казна, но только в отсутствие альтернатив.
Словом, домовый великокняжеский собор (в данном случае Спас на Бору) и дворцовая церковь – абсолютно различные понятия. В дворцовой церкви Благовещения могли проходить службы и для второстепенных бояр, и для княжеской дружины, и для дворцовой прислуги, и для «гостей» (купцов) – для них не был постыдным тот факт, что в подклете храма не стоят саркофаги, а хранится золото.
По всем перечисленным причинам видится абсолютно закономерным следующий порядок строительства храмов при великокняжеском дворе:
– собор Спаса на Бору, домовый храм великого князя;
– церковь Рождества Богородицы, домовый храм великой княгини;
– церковь Благовещения, предназначенная для бояр, дружины, прислуги и «гостей».
Значит, мы вправе полагать, что Благовещенская церковь была построена великим князем Василием Дмитриевичем после 1393 года, а затем им же перестроена в 1416 году вследствие прихода в аварийное состояние (подобная ситуация имела место при Иване III с Успенским собором). Тогда становится понятной и необходимость возведения во втором строительном периоде (т.е. в 1416 году) дополнительных опор в подклете104.
Таким образом, в качестве датировки первого строительного периода Благовещенской церкви в Кремле мы можем принять середину 1390-х годов, точнее – диапазон с 1393 года по 1398 год (согласно летописным данным, в 1398 году храм уже существовал105).
Естественно, такая датировка является столь же приблизительной, как все даты, предложенные исследователями, о которых мы говорили в этом параграфе. Но сейчас для нас принципиально то, что и первый, и второй строительные периоды Благовещенской церкви в любом случае принадлежат времени правления не Дмитрия Донского, а Василия Дмитриевича, которого современники и потомки не удостоили никаким «громким» прозвищем (по мнению автора, абсолютно несправедливо).
Обычно достоянием общей истории прежде всего становятся войны (как выигранные, так и проигранные), но история архитектуры все же должна обращать наиболее пристальное внимание на эпохи мирного процветания страны (что и имело место при Василии Дмитриевиче106). Война – злейший враг гражданского зодчества. Не только из-за прямого разрушительного воздействия на памятники архитектуры, но и из-за неизбежных экономических осложнений.
И в итоге мы видим, что к каменному строительству в Московском княжестве в воинственную эпоху Донского можно с достаточной уверенностью отнести возведение всего трех каменных построек – собора Чудова монастыря в Москве, Успенского собора в Коломне и стен Московского кремля. Причем последняя постройка не являлась культовой и была мотивирована военно-стратегической необходимостью (общей дестабилизацией политической обстановки и началом войны с опаснейшими врагами – Ордой, Литвой и Тверью).
Таким образом, общее предположение Н.Н.Воронина и Б.Л.Альтшуллера о «масштабном» московском каменном строительстве 1360–1380-х годов является некорректным (как минимум, недоказанным) и ни в коем случае не может служить основанием для отнесения к этому времени каких-либо спорных памятников.
VII
Тем не менее, сходство конструктивной схемы (с угловыми пристенными опорами) храмов в Каменском, на Городище, в Бобреневе и Старо-Голутвине необходимо рассмотреть более внимательно. Не является ли это сходство поводом для отнесения всех перечисленных храмов к одному строительному периоду? Пусть не к семидесятым – восьмидесятым годам XIV века (как полагал Б.Л.Альтшуллер107), но, например, к первой половине XV века?
Для того, чтобы понять, вправе ли мы датировать все эти храмы одним строительным периодом, необходимо рассмотреть общие принципы датировки храмов «по аналогии».
В принципе, бывают случаи совпадения и типологических, и стилистических особенностей, и техники строительства различных памятников, и тогда их датировка «по аналогии» сомнений не вызывает. Но таких случаев крайне мало. Даже в домонгольское время невозможно однозначно выделить хотя бы несколько памятников, от начала до конца построенных одними и теми же мастерами. И «храмы-близнецы» Юрия Долгорукого в Переславле и Кидекше (оба – 1152 год108) не вполне идентичны – между ними есть различия и в качестве камня, и в способе его обработки109, и в размерах, и в пропорциях, и в членении фасадов110.
И такая ситуация неудивительна. Архитектурная пластика зданий определяется зодчими по согласованию с ктиторами и церковными иерархами, а особенности строительной техники во многом зависят от мастеров-строителей. Полное совпадение всего набора факторов, влияющих на пластику, конструкцию и технику возведения здания (требований епископов и ктиторов, квалификации зодчих и «старших» мастеров, состава «рядовых» каменщиков) – случай крайне маловероятный.
Историко-архитектурная школа Н.Н.Воронина и П.А.Раппопорта предписывает отслеживать переходы со стройки на стройку артелей в полном составе – от зодчих до «рядовых» каменщиков111. В немногочисленных случаях совпадения типологии, стилистики и строительной техники различных памятников такой подход позволяет проводить прямые аналогии и, соответственно, датировать храмы с достаточно высокой степенью достоверности. Но при датировке памятников, у которых не совпадает либо типология, либо стилистика, либо строительная техника, следование этой школе ставит исследователей перед непростым выбором одного из двух взаимно противоречащих вариантов. Условно назовем их «типолого-стилистическим» и «строительным».
«Типолого-стилистический» вариант состоит в том, что случае сходства архитектурных форм, стилистики и декора памятников их относят к одному строительному периоду, игнорируя различия в технике строительства. «Строительный» вариант, соответственно, заставляет исследователей в случае сходства техники строительства игнорировать различие архитектурных форм.
А «золотую середину» школа отслеживания переходов артелей не признает – на то и артель, чтобы на каждой стройке работали практически одни и те же мастера, от зодчего до мало-мальски квалифицированного рабочего. Таковы законы любого цеха, и «текучесть кадров» в средневековых артелях была минимальной.
В принципе, мы не отрицаем общую потенциальную полезность разработки схем перехода артелей – это один из возможных путей решения вопросов датировки и авторства памятников. Более того, нельзя не признать, что при комплексном подходе (учитывающим вопросы и политики, и экономики, и архитектуры, и строительства) составление таких схем имеет полное право претендовать на статус самостоятельной научной дисциплины в рамках истории архитектуры. Но в нашем исследовании мы попробуем по возможности следовать «бритве Оккама»112 и «не умножать сущности сверх необходимости».
И прежде всего давайте хотя бы приблизительно подсчитаем, скольких мастеров могла включать артель.
Такой расчет был сделан П.А.Раппопортом113. Ссылаясь на стр. 325 первого тома труда Н.Н.Воронина «Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV веков», он утверждал, что храм Покрова на Нерли строили около 30 каменщиков. Прибавляя сюда плотников, кровельщиков, формовщиков и обжигальщиков кирпича (в случае кирпичного строительства) и «административно-управленческий персонал», исследователь получил средний размер артели от 30 до 40 человек.
К сожалению, в данном случае ссылка П.А.Раппопорта на классический труд Н.Н.Воронина неправомерна, так как о количестве мастеров, строивших храм Покрова, там ничего не говорится. У Н.Н.Воронина приведен использованный нами в Приложении 2 расчет трудоемкости белокаменного строительства в человеко-днях, причем относящийся не ко всему строительству, а только к ломке и обработке белого камня114.
По всей видимости, П.А.Раппопорт, не учтя последнее, разделил итоговую цифру Н.Н.Воронина (7307 чел.-дн.) на 200–250 рабочих дней, получил примерно 30 человек и объявил их мастерами-каменщиками. Но неучтенными оказались те мастера, которые клали стены, своды и фундаменты, готовили известь и выполняли прочие работы, перечисленные в расчете общей трудоемкости домонгольского белокаменного строительства, произведенном автором этой книги115. А трудоемкость этих работ составляет 3723 чел.-дн.
Ведение П.А.Раппопортом расчетов со ссылкой на классический труд Н.Н.Воронина, исходя из двух строительных сезонов, также представляется не вполне корректным – церковь Покрова строилась «единым летом»116, а строительный сезон, по Н.Н.Воронину, длился 168 дней117.
Поэтому давайте подсчитаем численность мастеров, входящих в артель, используя расчеты трудоемкости, проведенные в соответствии с исследованиями Н.Н.Воронина118:
(7307 + 3723) : 168 = 65 человек.
Прибавив сюда «административно-управленческий персонал» и контролеров ломки, обработки и транспортировки белого камня, получим среднюю численность строительной артели от 70 до 80 человек.
А теперь давайте задумаемся, могла ли «странствующая» артель – 70–80 мастеров с женами и детьми (а это еще 150–200 человек) – переходить огромным табором от князя к князю по стране (точнее, по странам), где непрерывно шли войны.
Прежде всего заметим, что речь идет не о цыганах и даже не о купцах, а о высококвалифицированных специалистах, которые во все времена представляли собой огромную ценность. «В то время мастеров нередко захватывали во время различных военных походов, так как они считались достаточно дорогим и ценным «товаром» (В.П.Выголов119).
А поскольку транзит любых товаров через самостоятельные уделы жестко контролировался (вспомним пословицу времен феодальной раздробленности – «что с воза упало, то пропало»), то проходящую строительную артель любой князь или воевода мог остановить и заставить работать на себя. А в случае войны – даже уничтожить, чтобы помешать неприятелю строить храмы и крепостные сооружения.
На Западе, в пределах относительно единой «Священной Римской империи», странствующие артели мирян-каменотесов появились лишь в конце XI века, и все равно их перемещение было затруднено из-за большого количества внутренних границ120. А тут мы видим табор из 200–250 человек, переходящий между самостоятельными, часто враждебными друг другу княжествами, а то и воюющими государствами.
Это крайне маловероятно. И между княжествами, и внутри одного княжества одновременный переход такого количества мастеров мог иметь место как редчайшее исключение, но не как правило. Мы можем это утверждать на следующих основаниях:
– во-первых, переходы артелей между княжествами могли происходить только «официально» – с предварительными договоренностями «по дипломатическим каналам» и с выделением мастерам при переезде соответствующей охраны. В противном случае артель могла оказаться задержанной или даже уничтоженной;
– во-вторых, требовалось множество предварительных договоренностей между княжествами о гарантиях справедливой оплаты труда мастеров и их бытового обустройства на новом месте – речь ведь шла не о феодально зависимых крестьянах, а о свободных городских ремесленниках;
– в-третьих, даже внутри одного княжества переход целой артели из города в город был сопряжен с немалыми бытовыми сложностями. Городские ремесленники – это не дружинники, связанные воинской дисциплиной.
Таким образом, организация перехода артели требовала больших организационных усилий и материальных затрат со стороны «приглашающего» князя.
Значит, мы вправе высказать общее соображение: там, где требования к срокам и качеству строительства позволяли использовать местные кадры, князья, как правило, предпочитали такой вариант. Это соображение тем более актуально для тяжелейшей экономической ситуации времен монгольского ига.
Подчеркнем, что речь идет прежде всего о «рядовых» строителях (т.е. о подавляющем большинстве артельщиков). Зодчие, иконописцы, ювелиры, прочие уникальные и узкоспециализированные профессионалы могли переходить от князя к князю и из города в город сколь угодно часто, при этом вовсе не обязательно организуя даже «строительные дружины» (по Б.А.Огневу121), состоявшие, в отличие от артелей, всего из нескольких человек.
А когда заказов не было, местные мастера занимались любым ремесленническим (прежде всего плотницким), а то и крестьянским трудом. Более того, строительство могло и не быть их основной квалификацией. Например, Н.Н.Воронин приводил контракт на разборку и строительство заново церкви Георгия во Владимире, заключенный в 1783 году с крестьянами села Суромны122. Еще один характерный пример – из более высокой «социальной страты», но ближе к раннему послемонгольскому времени: зодчий и скульптор (как минимум, организатор строительства) В.Д.Ермолин был одним из крупнейших купцов своего времени123.
А если учесть, что в условиях феодальных отношений строители за работу чаще всего жаловались не деньгами, а землей124, то все становится на свои места. Возможно, зодчие и высококвалифицированные мастера даже формировали класс «служилых землевладельцев» (дворян125) наряду с «ближней» княжеской дружиной, но «рядовые» строители вряд ли становились дворянами – не тот уровень. Скорее всего, они были и оставались городскими ремесленниками либо крестьянами, и работа на строительстве давала им возможность получить собственный земельный надел или увеличить уже имеющийся.
Что касается квалификации «рядовых» строителей, то любой русский крестьянин и в наше время способен выполнять строительные работы очень широкого профиля, тем более под руководством высококвалифицированного мастера.
Да и не только крестьянин. К примеру, В.В.Кавельмахер, придя на реставрационную площадку белокаменщиком (после окончания Архитектурного института в конце 1950-х годов), смог самостоятельно вытесывать детали архитектурного декора через месяц–полтора, не имея при этом никакого «мастера-наставника», просто обмениваясь опытом с коллегами126.
Что касается самой сложной части строительства – возведения сводов и барабанов – то эта работа велась по деревянным кружалам и опалубке127. Следовательно, основная работа оказывалась плотницкой, а опыт такой работы при повсеместном деревянном строительстве в XII–XVI веках был огромным.
А паруса (или тромпы) мог класть один мастер высокой квалификации – работа это тонкая, но по объему небольшая.
И не будем забывать, что в каждом городе, кроме храмов и укреплений, возводилось множество деревянных, а часто и каменных построек гражданского характера128, так что необходимость даже для профессионального строителя переезжать из города в город, а то и из княжества в княжество, возникала не как правило, а как исключение.
В последующих главах мы будем иметь возможность неоднократно проиллюстрировать тот факт, что и размеры, и историческую судьбу раннемосковских белокаменных храмов обусловила работа именно местных строительных кадров.
А сейчас, поскольку мы не связаны необходимостью составления схем переходов артелей, давайте непредвзято рассмотрим «типолого-стилистический» и «строительный» подходы к датировке храмов «по аналогии».
VIII
Сформулируем еще раз: «типолого-стилистический» подход состоит в том, что случае сходства архитектурных форм, стилистики и декора памятников их относят к одному строительному периоду, игнорируя различия в технике строительства. «Строительный» подход, соответственно, заставляет исследователей в случае сходства техники строительства игнорировать различие архитектурных форм и конструкции.
«Типолого-стилистический» подход был особенно популярен на заре истории древнерусской архитектуры как научной дисциплины. В конце XIX – начале ХХ века анализировать особенности строительной техники исследователи практически не умели, и типолого-стилистические черты памятников стали при датировке храмов «по аналогии» приоритетным аргументом. Особенности техники строительства (подготовки и обработки строительных материалов, возведения опалубки, приготовления раствора, способа кладки и пр.) рассматривались во вторую очередь или вообще игнорировались.
Наиболее яркий пример неправомерности исключительно «типолого-стилистического» подхода – принятая в начале–середине ХХ века датировка собора Высоко-Петровского монастыря концом XVII века, исходившая из ярусно-октагональной формы памятника, типичной для этого времени. Но натурные исследования храма, проведенные в 1960-х годах Б.П.Дедушенко, а в конце 1970-х–начале 1980‑х – Л.А.Беляевым, убедительно отнесли этот памятник к началу XVI века – к творчеству Алевиза Нового129.
Основываясь на принципах преимущественного использования зодчими местных строительных кадров, мы можем сказать следующее: зодчий, как и мастера по архитектурному декору, мог переходить со стройки на стройку сколь угодно часто, мог в течение десятков лет построить множество зданий, мог подготовить себе смену, работающую в аналогичном архитектурном стиле, мог «опережать свое время» или, наоборот, возводить «римейки». Следовательно, датировка памятников, кажущихся идентичными по архитектурным формам, стилистике, декору и конструктивным решениям, может различаться на десятки, а то и на сотни лет.
К сожалению, некоторые историки архитектуры до сих пор стремятся мыслить на уровне «образов» храмов, не вдаваясь в особенности строительной техники. Но все же «типолого-стилистический» подход в чистом виде уже встречается достаточно редко.
Редко встречается и однозначно «строительный» подход. Здесь будет уместно вспомнить лишь исследование Б.А.Огнева130, посвященное ряду фундаментальных проблем раннемосковского зодчества. Игнорируя множество типологических и стилистических черт сходства между звенигородскими храмами (на Городке и в Саввино-Сторожевском монастыре) и Троицким собором Троице-Сергиевой Лавры, исследователь на основе анализа черт различия гладкотесаных деталей цоколей, порталов, закомар и орнаментальных поясов делал выводы о различных артелях, строивших эти три собора, и даже называл мастеров Саввино-Сторожевского монастыря «недостаточно освоившими белый камень»131. При этом, например, исследователь не счел нужным отразить в своей статье такую важнейшую типологическую особенность, объединяющую все три храма, как наклон стен внутрь.
Но анализ позиции Б.А.Огнева в отношении храмов конца XIV – начала XV века не входит в задачи нашего исследования. Скажем лишь, что именно в обработке гладкотесаных белокаменных деталей могла проявляться индивидуальность и авторских замыслов мастеров, и требований заказчиков, поэтому выдвигать этот аргумент как решающий при определении авторства (и, соответственно, датировки) памятников архитектуры, на наш взгляд, неправомерно.
Если гладкотесаные детали различных памятников схожи, само по себе это тоже может ни о чем не говорить. Когда однозначно видна «рука» мастера, конечно, можно сближать даты (как минимум, с разбросом в 5–10 лет). Но по гладкотесаным деталям, тем более после нескольких столетий выветривания, «руку» определить крайне тяжело. А ряд стандартных приемов (в том числе аттические цоколи, «дыньки», килевидные архивольты и пр.) применялся на протяжении всей истории древнерусской архитектуры.
И в итоге в отношении «строительного» подхода мы можем сказать то же самое, что и в отношении «типолого-стилистического»: любой мастер-каменотес мог переходить со стройки на стройку сколь угодно часто, мог в течение десятков лет работать на строительстве множества зданий, мог подготовить себе смену, вытесывающую профили аналогичным образом, мог в соответствии с требованиями заказчика тесать различные профили, мог «опережать свое время» или, наоборот, делать «римейки». Следовательно, датировка памятников, кажущихся идентичными в плане примененной техники строительства и гладкотесаных деталей, может различаться на десятки, а то и на сотни лет.
«Точные» научные методики анализа особенностей строительной техники (химический, петрографический, гранулометрический, радиоуглеродный, палеомагнитный, дендрологический и пр.), к сожалению, в силу отсутствия должного финансирования исследователям древнерусской архитектуры сегодня практически недоступны, да и в любом случае их результаты пока не могут дать требуемой точности (хотя бы плюс-минус несколько десятилетий).
Возможно, будущее истории архитектуры все же за «строительными» методами датировок (при условии развития и общедоступности методик абсолютного датирования материалов), но в наше время все же приходится осуществлять «взвешенный» подход к решению вопросов датировки памятников «по аналогии», учитывающий и типологию, и стилистику, и особенности строительной техники. В частности, применяемый автором метод историко-мотивационного моделирования призван реализовать именно такой подход, обогащая его анализом исторических данных.
IX
Прежде всего мы применим такой «взвешенный» подход к вопросу, относились ли храмы в Каменском, на Городище, в Бобреневе и Старо-Голутвине к одному строительному периоду.
В свете всего сказанного в пп. 7–8 этой главы мы ни в коем случае не можем согласиться со сближением датировок четырех вышеперечисленных храмов лишь на основании наличия в них схожей конструктивной схемы – угловых опор, на которые, по аналогии с церковью в Каменском, могли опираться подпружные арки.
Дело в том, что сближение датировок всех храмов с угловыми пристенными опорами столь же неправомерно, как, например, сближение датировок всех шестистолпных или двустолпных храмов. Покажем это.
Тип храмов с угловыми пристенными опорами фактически являлся тем же крестовокупольным (хотя и без боковых нефов), но угловые опоры давали возможность устанавливать на небольших четвериках большие барабаны. В этом случае всю нагрузку от тяжелых белокаменных барабанов несли не столпы, а гораздо более надежные конструктивные элементы – опоры, примыкающие к стенам. Благодаря этому даже небольшие храмы могли выглядеть высокими и просторными, что соответствовало основным принципам готики.
Не будем забывать и о символическом значении схемы с угловыми пристенными опорами. Для того, чтобы рассмотреть очертания вписанного креста в классическом четырехстолпном (а тем более шестистолпном) крестовокупольном храме, даже при взгляде на план требуется определенное воображение, а изнутри храма этот крест смотрится еще более условно. А в храмах с угловыми пристенными опорами крест, образуемый опорами, прекрасно воспринимается с любого ракурса.
Отметим, что Б.Л.Альтшуллер абсолютно адекватно оценивал значимость схемы храмов с угловыми пристенными опорами. Процитируем: «В отличие от Н.Н.Воронина и М.А.Ильина, видевших в плановой структуре церкви с пристенными опорами лишь «вырезку из обычного четырехстолпного храма», мы полагаем, что в какой-то степени сам четырехстолпный храм обязан своим появлением скромному храмику с угловыми опорами, хронологически, во всяком случае, ему предшествовавшему»132.
Это замечательное конструктивное решение – угловые опоры, на которые опираются подпружные арки, – могло применяться сколь угодно часто на протяжении всей истории древнерусской архитектуры. Так, М.А.Ильин отмечал наличие подобной схемы даже в церкви Вознесения в Коломенском133.
Более того, мы можем предположить с немалой долей уверенности, что новые археологические исследования откроют и другие храмы XIV–XVI веков с угловыми пристенными опорами. Такие храмы в разное время могли быть построены в ряде городов, крепостей и монастырей.
А относительно узкое распространение таких храмов в Северо-Восточной Руси и их скорое (по Б.Л.Альтшуллеру – даже «неожиданное»134) исчезновение на самом деле связано с тем, что в домонгольское время бесстолпные белокаменные церкви практически не строились, а в конце XV века началось массовое кирпичное строительство. Кирпичные барабаны гораздо легче белокаменных, и при возведении бесстолпных храмов это позволило перейти к сводам крещатого типа и отказаться от исключительно надежной, но громоздкой конструкции подпружных арок, опирающихся на угловые опоры.
X
Итак, церкви в Каменском и на Городище роднят с соборами Бобренева и Старо-Голутвина монастырей лишь угловые пристенные опоры и общие для всего зодчества Северо-Восточной Руси XII–XVI веков гладкотесаные детали порталов135. Различий между этими храмами существенно больше, и они гораздо более принципиальны.
Прежде
всего, средний лицевой размер белокаменных блоков, из которых сложены храмы в
Каменском и на Городище – 40 х
Отметим также, что на фотографиях и рисунках, приведенных Б.Л.Альтшуллером138, видно, что блоки в Бобреневе и Старо-Голутвине (во всяком случае, в сохранившихся нижних рядах кладки) обработаны не «получисто» (как в Каменском и на Городище), а «начерно». Возможно, кладка соборов коломенских монастырей была выравнена значительным слоем обмазки, следы которой исследователям удалось найти139. Возможно, раскопки открыли лишь подиумы либо подклеты храмов коломенских монастырей – в этом случае заметим, что ни в Никольской, ни в «Городищенской» церквях нет ни высоких подиумов, ни подклетов.
У храма в Старо-Голутвине нет профилированного цоколя140, не найдено следов такого цоколя и в Бобреневе141. А в храмах Каменского и Городища такие цоколи есть142.
Церкви в Каменском и на Городище принадлежат к классической трехапсидной схеме, преимущественно применявшейся в Северо-Восточной Руси и в домонгольские, и в послемонгольские времена. А собор Старо-Голутвина монастыря – двухапсидный, причем, согласно реконструкции Б.Л.Альтшуллера143, северная апсида существенно меньше южной (рис. 19) – видимо, в ней располагался придел, в противном случае в храме пришлось бы делать асимметричные иконостас и царские врата. Б.Л.Альтшуллер справедливо отмечал, что устройство приделов в северных апсидах русских храмов характерно для более позднего времени (начиная с конца XV века)144.
Рис. 19. Собор Старо-Голутвина монастыря. Реконструкция Б.Л.Альтшуллера.
Собор Бобренева монастыря Б.Л.Альтшуллер реконструировал по трехапсидной схеме145, на наш взгляд, некорректно. Прежде всего бросается в глаза резкая асимметричность апсид (рис. 20), которая должна была бы повлечь за собой асимметричность царских врат и иконостаса. Даже в «Городищенской» церкви, план которой размечен крайне неаккуратно (рис. 6), апсиды расположены симметрично.
По всей видимости, реконструкция Б.Л.Альтшуллером мест примыкания апсид по скоплениям бутовых камней146 оказалась неверной. Действительно, как на месте бутовых фундаментов могли оказаться отдельные камни? Вряд ли при перестройке собора в XVIII веке строители вынули фундаменты, очистили камни от раствора и положили на прежнее место. Это могли быть только случайные строительные отвалы, возникшие при перестройке храма.
Единственное место примыкания фундамента апсид к фундаменту четверика, с достоверностью обнаруженное при раскопках (на рис. 21 обозначено буквой А), скорее соответствует одноапсидному храму. Естественно, в XVI–XIХ веках (как и в наше время) в одноапсидных храмах алтарные экседры могли иметь множество внутренних перегородок, но это в данном случае непринципиально.
Рис. 20. Собор Бобренева монастыря. Реконструкция Б.Л.Альтшуллера.
Рис. 21. Раскоп Б.Л.Альтшуллера и М.Х.Алешковского в соборе Бобренева монастыря. Буквой «А» обозначено обнаруженное исследователями место примыкания бутового фундамента апсид.
Принципиально то, что в XIV – начале XV века подавляющее большинство храмов Северо-Восточной Руси были трехапсидными147, и это также делает маловероятным возведение в это время соборов в Старо-Голутвине и Бобреневе.
Что касается
близости размеров соборов в Каменском, Бобреневе и Старо-Голутвине, то
значимость этого факта дезавуируется гораздо меньшими размерами церкви на
Городище. Вероятно, в первых трех храмах имело место приближение к известному
древнерусским зодчим «пределу надежности»148 (согласно исследованиям
автора, для обеспечения необходимой надежности храмов сторона подкупольного
квадрата не должна была превышать 6 м149, а в храмах Каменского,
Бобренева и Старо-Голутвина стороны подкупольных квадратов составляют более
Отметим, что любые попытки поиска в храмах Каменского, Городища, Бобренева и Старо-Голутвина единого модуля150 при неаккуратно размеченных планах абсолютно бесплодны.
Примечательно, что в соборе Старо-Голутвина монастыря угловые опоры не перевязаны со стенами (во всяком случае, в сохранившихся нижних рядах кладки)151. По-видимому, зодчий, строивший этот храм, сначала надеялся обойтись без опор (например, сделать крещатый свод), но затем в целях повышения надежности (или даже, как полагал Б.Л.Альтшуллер, вследствие строительной катастрофы152) был вынужден их возвести.
Таким образом, у нас не имеется никаких оснований для отнесения церквей в Каменском и на Городище, с одной стороны, и соборов в Бобреневе и Старо-Голутвине, с другой стороны, к одному строительному периоду. В случае, если бы мы приняли сходство некоторых черт конструктивной схемы и некоторых гладкотесаных деталей порталов за основу сближения датировок столь различных храмов, мы были бы обязаны отнести к этому же строительному периоду и церковь Вознесения в Коломенском153, которая, конечно же, имеет с вышеперечисленными храмами настолько мало общего и в конструкции, и в декоре, что говорить о сближении их датировок «по аналогии» абсолютно неправомерно.
Как мы видели в п. 6 этой главы, неправомерно и утверждение Б.Л.Альтшуллера и М.Х.Алешковского о наличии угловых пристенных опор в подклете первой Благовещенской церкви Московского кремля154: зондажи В.В.Кавельмахера и А.А.Сухановой показали, что под существующими опорами, возведенными во втором строительном периоде (в 1416 году), никаких следов предыдущих опор нет155.
Следовательно, возведение угловых опор подклета Благовещенской церкви в 1416 году (а не в 1370–1380-е годы, как утверждал Б.Л.Альтшуллер) является дополнительным аргументом в поддержку нашей позиции о неприменимости сходства конструктивной схемы в качестве повода для сближения датировок каких-либо храмов, а тем более столь непохожих друг на друга, как те, которые мы рассмотрели в этом параграфе.
XI
В п. 5 этой главы мы показали, что, когда бы ни были построены храмы в Бобреневе и Старо-Голутвине, в любом случае это не могло произойти ранее начала XV века (на основании одноапсидности собора в Бобреневе и двухапсидности собора в Старо-Голутвине автор этой книги склоняется к еще более поздней датировке – возможно, даже к началу – середине XVI века).
А невозможность отнесения Никольской церкви к началу XV века, как и к более позднему времени, убедительно обосновал Б.Л.Альтшуллер: в это время село Каменское пришло в упадок и исчезло из духовных и договорных грамот московских князей156.
Действительно,
к концу XIV – началу XV века границей княжества уже несколько десятилетий
была река Угра (около
Но все же рассмотрим еще один косвенный аргумент датировки Никольской церкви в Каменском началом XV века. По словам Н.Н.Воронина, «ряд черт сближает этот храм с Троицким собором: подчеркнуто огромный барабан на постаменте, пирамидальный наклон стен внутрь и сужение кверху барабана, подвышенная овоидальная кривая расширяющихся к центру арок»159.
В принципе, достаточно взглянуть на Троицкий собор Троице-Сергиевой Лавры, чтобы понять, что он относится к абсолютно иной архитектурной школе. Но поскольку на базе этого аргумента Н.Н.Воронина сформировался определенный стереотип, мы рассмотрим черты сходства и различия Никольской церкви и Троицкого собора подробнее. Точнее, нам придется говорить преимущественно о чертах различия, так как черт сходства у этих храмов практически нет.
Внешние
размеры четверика Никольской церкви – примерно 10,5 х
Троицкий собор – четырехстолпный, церковь села Каменского относится к типу храмов с угловыми пристенными опорами. Барабан Троицкого собора сдвинут на восток, барабан Никольской церкви расположен точно по центру. Кладка собора Троице-Сергиева обработана «начисто», кладка Никольской церкви – «получисто». Лопаток, орнаментальных поясов, кокошников и диагональных сводиков над закомарами в Никольской церкви нет. В Троицком соборе нет конического перехода от подпружных арок к барабану, а в Никольской церкви такой переход есть. «Подвышенная овоидальная кривая расширяющихся к центру арок» в Никольской церкви имеет форму параболы, а в Троицком соборе – кривой более высокого порядка (четвертого или даже шестого).
Невозможно согласиться с утверждением Н.Н.Воронина о том, что в церкви села Каменского имеет место «пирамидальный наклон стен внутрь, что роднит этот храм с Троицким собором»160. На самом деле стены в Никольской церкви имеют не «пирамидальный наклон», а визуально заметную дисторсию (бочкообразность – рис. 10), размеры четверика на уровне пят закомар и на уровне цоколя практически совпадают (см. Приложение 1).
Таким образом, единственной чертой сходства Никольской церкви и Троицкого собора можно назвать большие, расширяющиеся книзу барабаны. Действительно, углы наклона стенок барабанов и соотношения видимых площадей барабанов и четвериков в этих храмах очень близки (хотя почти такое же соотношение видимых площадей барабана и четверика имеет место, например, в Спасо-Преображенском соборе Переславля-Залесского – см. Приложение 1). Но пропорции (а тем более абсолютные размеры) самих барабанов в Каменском и Троице-Сергиеве существенно различаются (см. Приложение 1).
Дополним наш анализ неправомерности сближения датировок Никольской церкви и Троицкого собора словами Б.Л.Альтшуллера: «Предположения М.Преображенского о принадлежности Каменского Троице-Сергиевому монастырю найденными нами документами не подтверждаются. Тем самым в значительной степени становится неосновательной версия о том, что Никольскую церковь строили те же мастера, что и создатели Троицкого собора, и, соответственно, отпадает необходимость сближать их датировки»161.
Следовательно, Никольскую церковь в Каменском к XV, а тем более к XVI веку мы отнести не можем.
XII
Как мы видели в пп. 3–6 этой главы, у нас нет и сколь-нибудь убедительной аргументации отнесения храма в Каменском ко второй половине XIV века. Внимательное рассмотрение всех аргументов, которые приводил Б.Л.Альтшуллер, отсылает нас к более раннему времени.
Предположение Б.Л.Альтшуллера о постройке храмов с угловыми пристенными опорами южнославянскими либо греческими мастерами, пришедшими с Балкан в 1370–1380-х годах (возможно, вместе с митрополитом Киприаном)162, не может являться основанием для датировки, так как сам же исследователь убедительно показал, что «в странах Балканского полуострова храмы с пристенными опорами составляют уже в XII–XIII веках вполне обычную для местного зодчества разновидность культовых построек»163. Значит, разброс дат при проведении аналогии с Балканами оказывается слишком большим – плюс-минус сто, а то и двести лет.
Тем не менее, рассмотрим возможность и балканского влияния, вплоть до постройки храмов в Каменском и на Городище южнославянской либо греческой артелью (хотя, как мы показали в п. 7 этой главы, для Древней Руси любой переход целой строительной артели является крайне маловероятным случаем).
Если допустить, что церкви в Каменском и «на Городище» были построены в конце XIV века (а тем более позже), мы обязаны полагать, что грубость кладки этих храмов происходит от неумения или нежелания строителей именно Никольской и «Городищенской» церквей тщательно обтесывать и аккуратно класть белый камень. Ведь в Москве и Звенигороде в это время уже шло строительство в домонгольской, «гладкой» полубутовой технике.
Так неужели митрополит Киприан привел на Русь столь низкоквалифицированных строителей? Вряд ли. В конце XIV века статус митрополичьих мастеров все же предполагал более высокий уровень строительной техники (как минимум, церкви Рождества Богородицы в Московском кремле).
Тогда допустим, что южнославянские либо греческие строители пришли в Московское княжество самостоятельно (например, как беженцы). В этом случае условием получения ими заказа могло быть либо отсутствие местных конкурентов (что для XIV–XV веков уже нереально), либо техническое и творческое превосходство над местными строительными кадрами.
Значит, если мы отнесем Никольскую и «Городищенскую» церкви к концу XIV века или к более позднему времени, нам придется говорить о том, что балканские мастера (если их приход имел место) были малоквалифицированными, уровень местных мастеров был еще ниже, и в итоге, например, в Каменском мы видим памятник, «провинциальный не только по своему географическому положению, но и по формам» (по Н.Н.Воронину)164.
Но село Каменское уже с 1325 года упоминалось в духовных грамотах как собственность московских великих князей, в том числе и Дмитрия Донского165. И неужели, если храм строился в 1370-х годах, великий князь не мог выделить для своей вотчины достаточные средства и (или) пригласить квалифицированных строителей? Ведь церковь в Каменском отличается от московских и подмосковных храмов рубежа XIV и XV веков не только грубой кладкой. Юго-западный и северо-западный углы Никольской церкви не вполне прямые в плане (рис. 7), а стены имеют визуально заметную дисторсию (рис. 10). В Северо-Восточной Руси мастера этого себе не позволяли ни в домонгольское время, ни в конце XIV–начале XV века.
Аналогичные сомнения возникают и в отношении «Городищенского» храма, построенного еще более грубо и неаккуратно, чем Никольская церковь.
В конце XIV века Городище было двором епископа166. Коломенская епархия впервые упоминается в летописях в 1353 году167. По всей видимости, она была учреждена вскоре после того, как митрополит Петр в 1325 году перенес в Москву свою кафедру168. И статус коломенского епископа был уникальным.
Дело в том, что на момент переезда митрополита Петра в Москве не было епархии. И получилось, что текущими церковными делами центральных областей Московского великого княжества («коренных» московских земель и присоединенных в начале XIV века Коломны, Серпухова и Можайска с многими селами и волостями) был вынужден заниматься либо «посторонний» епископ, либо лично митрополит. Ясно, что такая ситуация не могла продолжаться долго, и учрежденная коломенская епархия должна была включить в себя большинство приходов и монастырей центральных земель Московского великого княжества.
Эта традиция дожила и до наших дней: русская митрополия стала патриархией, большинство епархий – митрополиями, но митрополит, ведающий церковными делами Московского региона, имеет титул Крутицкого и Коломенского.
И неужели коломенский (фактически московский) епископ мог бы допустить, чтобы его «домовый» храм, если он строился в 1370–1380-е годы или позже, имел настолько грубую кладку и настолько непараллельные стены? Неужели владыка центральной епархии Московского великого княжества не смог бы найти более квалифицированных мастеров?
Таким образом, ко всему сказанному в этой главе по поводу невозможности датировки храмов в Каменском и на Городище второй половиной XIV века (а тем более XV–XVI веками) мы можем прибавить несколько дополнительных аргументов – грубость кладки, неаккуратность разбивки планов и дисторсию стен.
Следовательно, мы не вправе датировать эти церкви ни 1370-ми, ни 1380-ми годами, ни более поздним временем, и нам придется выдвинуть иное видение проблемы.
ГЛАВА II
ЭПОХА ДАНИИЛА МОСКОВСКОГО И ЕГО СЫНОВЕЙ
I
Рассматривая зодчество Московского княжества эпохи Даниила Александровича (1276–1303), Юрия Даниловича (1303–1325) и Ивана Даниловича Калиты (1325–1340), нам прежде всего придется обратиться к результатам археологических исследований Успенского собора в Московском кремле, проведенных В.И.Федоровым и Н.С.Шеляпиной в 1960–1970-е годы.
В.И.Федоров утверждал, что раскопки выявили Успенский собор Мышкина и Кривцова 1472–1474 годов, Успенский собор 1326–1327 годов и «храм конца XIII века»169 (реконструкцию планов этих соборов В.И.Федоровым см. на рис. 22).
Рис. 22. Планы московских храмов, находившихся на месте Успенского собора Фиораванти
(по В.И.Федорову):
– «храм конца XIII века» (в действительности – собор 1326–1327 годов). Сплошная заливка черным цветом;
– «собор 1326–1327 годов» (неверно реконструированный В.И.Федоровым). Тонкий контур;
– собор 1472–1474 годов. Пунктирный контур;
– собор 1475–1479 годов. Полужирный контур.
Цифрами и штриховкой обозначены раскопы В.И.Федорова.
Буквами «А», «В» и серой заливкой обозначены раскопы В.И.Федорова (в т.ч. не указанные на его плане), с которыми удалось ознакомиться автору этой книги.
В.П.Выголов полагал, что кладка, принятая В.И.Федоровым за остатки собора 1326–1327 годов, на самом деле принадлежит приделу Похвалы Богородицы, пристроенному в 1459 году к собору 1326-1327 годов170. Исследователь справедливо аргументировал свою позицию невозможностью наличия в соборе 1326–1327 годов плинфяного пола, фрагмент которого был обнаружен В.И.Федоровым171, так как в это время плинфа в Московском княжестве не производилась. Нетипичны для раннего послемонгольского зодчества и сваи-коротыши под фундаментом, обнаруженные В.И.Федоровым в раскопе, относимом к собору 1326–1327 годов172.
В связи с этим общая картина реконструкции, представленная на рис. 22, сдвигается. Вслед за В.П.Выголовым173 мы имеем все основания считать, что фрагменты, отнесенные В.И.Федоровым к «храму конца XIII века» (гипотетической «Дмитриевской церкви»174), на самом деле принадлежат Успенскому собору 1326–1327 годов. Естественно, речь идет о фрагментах стеновых кладок, так как найденные неподалеку от собора Фиораванти консоли с зооморфным декором, которые Г.К.Вагнер вслед за В.И.Федоровым и Н.С.Шеляпиной относил к «Дмитриевской церкви»175, по пластике и способу обработки не могут датироваться ранее XVII века176 (рис. 23).
Рис. 23. Зооморфные консоли XVII века, отнесенные Г.К.Вагнером к XIV веку.
А итоги раскопок стеновых кладок, относимые к «храму конца XIII века», В.И.Федоров подводил следующим образом:
«...Обнаружены
следующие фрагменты кладки под центральной частью существующего Успенского
собора: 1) основание столба (136х136 см) из белокаменных блоков со своеобразной
клинчатой (но не ложковой) обработкой теслом; фундамент его без свай, из
мелкого булыжника на желто-сером известково-песчаном растворе... 2) Южнее
столба сохранилась часть стены, выполненная в той же технике, но имеющая
остатки четвертной выкружки в основании цоколя, обращенной на восток; ширина ее
тоже равна
Рис. 24. Планы московских храмов, находившихся на месте Успенского собора Фиораванти (по К.К.Романову): собор 1326–1327 годов (штриховка), 1472–1474 годов (пунктирная штриховка) и 1475–1479 годов (контур).
Вывод о том, что «храм конца XIII века», план которого показан на рис. 22, и есть первый Успенский собор, а огромный храм, реконструируемый В.И.Федоровым в качестве собора 1326–1327 годов, никогда не существовал, подтверждается и методом историко-мотивационного моделирования.
Г.К.Вагнер,
предполагая вслед за В.И.Федоровым сопоставимость размеров соборов 1326–1327 и
1472–1474 годов (внутреннее пространство около
В домонгольской Руси мы не видели прямой зависимости между кафедральным статусом собора и его размерами – например, в Галиче, Перемышле, Турове, Белгороде и маленьких южнорусских городках Юрьеве и Угровске были епархии181, но больших шестистолпных соборов не было. В целом получается, что из пятнадцати епархий больших соборов не имели шесть. А вот зависимость между размерами города и главного городского собора была прямой (ограниченной только возможностями строителей).
Следовательно, вряд ли переехавший в Москву в начале 1320-х годов митрополит Петр (де-юре он перенес кафедру в 1325 году, де-факто – несколькими годами раньше182), не считавший для себя унизительным прослужить несколько лет в деревянной церкви, настаивал на том, чтобы первый183 белокаменный храм, возводимый малоопытными московскими строителями, был сопоставим по размерам с владимирским и ростовским кафедральными соборами. К тому же невысокая надежность последних уже была известна184.
В.П.Выголов, отмечая, что «стремление гиперболизировать размеры раннемосковских соборов Ивана Калиты, в особенности Успенского, выглядит явно надуманным и мало похожим на реальность»185, приводил аргументы, связанные с экономическими возможностями Москвы, а также с тем, что в случае больших размеров собора 1326–1327 годов зодчим собора 1472–1474 годов не потребовалось бы брать в качестве образца «великой и высокой церкви» владимирский Успенский собор186.
Все сказанное заставляет нас принять точку зрения К.К.Романова и Н.Н.Воронина о приблизительном соответствии размеров первого Успенского собора Георгиевскому собору в Юрьеве-Польском187 и считать позицию этих исследователей (которую разделял и автор этой книги188) дополнительным подтверждением того, что «храм конца XIII века», раскрытый В.И.Федоровым и Н.С.Шеляпиной, и есть Успенский собор 1326–1327 годов.
II
В 2003 году автор этой книги при любезном содействии Т.Д.Пановой имел возможность ознакомиться с двумя раскопами В.И.Федорова и Н.С.Шеляпиной.
Осмотр северо-западного раскопа (на рис. 22 обозначен буквой «А») полностью подтвердил отнесение найденых остатков столпа (фотографию автора см. на рис. 25) к «храму XIII века», т.е. к Успенскому собору 1326–1327 годов. В этом раскопе, который В.И.Федоров по неизвестным причинам не счел нужным отразить на своем плане, находятся и раскрытые фрагменты двух стен, образующих прямой угол. Это северная стена западного притвора и западная стена собора Калиты (фотографию автора см. на рис. 26).
В юго-восточном раскопе (на рис. 22 обозначен буквой «В») В.И.Федоров и Н.С.Шеляпина раскрыли остатки белокаменной облицовки. Вероятно, она относилась к восточной стене южного притвора «храма XIII века», т.е. Успенского собора 1326–1327 годов (фотографию автора см. на рис. 27). В этом же раскопе находятся фрагменты пола из плинфы, принадлежавшего приделу Похвалы Богородицы.
Рис. 25. Основание северо-западного столпа Успенского собора 1326–1327 годов.
Рис. 26. Внутренний угол северной стены западного притвора и западной стены Успенского собора 1326–1327 годов (слева – побеленная поздняя кирпичная кладка).
Рис. 27. Фрагмент восточной стены южного притвора Успенского собора 1326–1327 годов.
Во время исследования этих раскопов автор этой книги проверил ориентацию по сторонам света всех фрагментов собора Калиты, раскрытых В.И.Федоровым и Н.С.Шеляпиной. Имеются все данные для того, чтобы утверждать: план «храма XIII века», т.е. Успенского собора 1326–1327 годов, имеет продольную ось ориентации, повернутую примерно на 10 градусов по часовой стрелке относительно храма Фиораванти (что и отразил на своем плане В.И.Федоров).
Следовательно, мы вправе с достаточной уверенностью полагать, что приведенная на рис. 22 реконструкция местоположения и плана храма, который В.И.Федоров относил к концу XIII века189, является адекватной реконструкцией местоположения и плана Успенского собора 1326–1327 годов.
А теперь можно еще раз взглянуть на рис. 25, 26 и 27. Видно, что характер «получистой» обработки и размеры белокаменных квадров кладки столпов и стен Успенского собора 1326–1327 годов практически идентичны стеновой кладке Никольской церкви в селе Каменском (рис. 4) – с учетом того, что последняя подвергалась выветриванию на 500 лет дольше. В земле белый камень сохраняется существенно лучше, чем на воздухе, – таковы свойства всех известняков, в естественных условиях лежащих глубоко под землей.
В церкви Иоанна Предтечи на Городище кладка менее аккуратная, швы более широкие, но общий характер ее «получистой» обработки такой же, как в Никольской церкви и Успенском соборе Калиты.
Необходимо также отметить, что в бутовых фундаментах собора Мышкина и Кривцова В.И.Федоровым и Н.С.Шеляпиной была раскрыта гладкотесаная белокаменная деталь во вторичном использовании (фотография автора представлена на рис. 28). Вероятнее всего, это «гусь» от импоста портала. Следы выветривания на этой детали дают нам полное право отнести ее к Успенскому собору 1326–1327 годов.
Такие же импосты мы видим и на порталах Никольской церкви в Каменском.
Рис. 28. Импост портала Успенского собора 1326–1327 годов во вторичном использовании.
III
Перейдем к имеющейся у нас информации о других храмах первой трети XIV века в Московском кремле.
В начале 1990-х годов В.В.Кавельмахеру и Т.Д.Пановой удалось найти в архивах информацию об археологическом открытии, сделанном при земляных работах на Соборной площади Московского кремля в 1913 году190. Тогда были раскрыты, поверхностно обследованы и сфотографированы остатки белокаменного здания октагональной формы (рис. 29). Исследователи показали, что эти остатки принадлежали первой колокольне Иоанна Лествичника, построенной в 1329 году191.
Рис. 29. Остатки церкви-колокольни Иоанна Лествичника. Фотография 1913 года.
Найденная кладка не могла принадлежать ни фундаменту деревянной звонницы, ни являться литейной ямой под колокола. Этому есть ряд причин:
– во-первых, столь мощные, еще и полубутовые, фундаменты под деревянную звонницу никто бы подводить не стал;
– во-вторых, литейная яма под колокола не могла быть октагональной формы;
– в-третьих, октагон имел угловые лопатки (рис. 29).
То, что церковь-колокольню 1329 года разобрали в 1505 году, не дожидаясь постройки новой колокольни (Ивана Великого), – при том, что обнаруженный октагон находился в центре Соборной площади и новому строительству не мешал, – объяснить несложно: в связи с огромными нагрузками, возникающими при раскачке больших очапных колоколов192, октагон 1329 года мог в начале XVI века прийти в аварийное состояние или даже обрушиться. В связи с этими «форс-мажорными обстоятельствами» и было начато неподалеку строительство колокольни Ивана Великого, куда был перенесен престол Лествичника.
А нижняя часть старого октагона могла использоваться еще долго: на этом месте до XVII века существовало «урочище под колоколами»193, и деревянная звонница на этом месте, показанная под поз. 25 на известном плане Московского кремля («Кремленаграда») рубежа XVI и XVII веков (рис. 30), могла быть поставлена на остатки церкви 1329 года.
Рис. 30. «Кремленаград». Фрагмент.
Таким образом, мы должны полностью согласиться с В.В.Кавельмахером и Т.Д.Пановой в том, что найденная в 1913 году полубутовая кладка октагональной формы принадлежит именно церкви-колокольне Иоанна Лествичника, построенной в 1329 году.
По поводу кладки стен октагона исследователи писали: «Она грубовата, грани квадров и лицевая поверхность «мятые», подгонка швов не отличается совершенством, «постели» обработаны вяло и не имеют характерного поднутрения, – иначе говоря, кладка велась на густом растворе, а не «под заливку», как в известных памятниках Москвы и Звенигорода конца XIV–первой четверти XV века»194 (рис. 31).
Рис. 31. Кладка церкви-колокольни Иоанна Лествичника. Фрагмент фотографии 1913 года.
Такая кладка стен здания 1329 года позволила провести абсолютно обоснованные параллели с Никольской церковью в Каменском и церковью Рождества Богородицы в Городне Тверской области – последнюю исследователи датировали также XIV веком195.
О церкви Рождества Богородицы в Городне у нас будет возможность подробно поговорить в гл. 3, а сейчас перейдем от открытия В.В.Кавельмахера и Т.Д.Пановой к наблюдению, сделанному автором этой книги в отношении фрагментов стеновой кладки, хранящихся в лапидарии Московского кремля196 и с высокой степенью вероятности относимых к собору Спаса на Бору.
Фрагменты растительного орнамента XIV века, найденные при разборке храма в 1932–1933 годах, стали объектом многих публикаций и научных дискуссий197 и, по-видимому, отвлекли внимание исследователей от найденных тогда же стеновых блоков постройки 1330 года.
Лицевой
размер этих блоков – в среднем 30 х
Рис. 32. Стеновой блок собора Спаса на Бору.
В брошюре «О раннем послемонгольском зодчестве Северо-Восточной Руси» на основании исследований церкви Иоанна Предтечи на Городище, Никольской церкви в Каменском и церкви Рождества Богородицы в Городне автор высказывал гипотезу о том, что храмы Ивана Калиты были построены в характерном стиле, сочетавшем грубообработанную стеновую кладку с гладкотесаными деталями198. Ознакомление с раскопами под Успенским собором и фрагментами из лапидария Московского кремля подтвердило эту гипотезу.
IV
Еще одно археологическое открытие, могущее пролить свет на «темное время» – конец XIII – первую треть XIV века – было сделано в 1978–1983 годах В.В.Кавельмахером, проводившим вместе с А.А.Молчановым и С.П.Орловским археологические исследования в Коломенском кремле. Исследователям удалось найти в «третьем» использовании (в материковой закладке фундаментов Успенского собора XVII века) архитектурные фрагменты храма, предшествовавшего собору Дмитрия Донского, построенному около 1380 года. Поскольку в фундаментную кладку собора XVII века шел неочищенный камень, почти каждый из уложенных на глине квадров сохранял напластования строительных растворов.
О первом фрагменте – стеновом блоке, на котором хорошо сохранился орнамент, – В.В.Кавельмахер писал: «Судя по грубо обработанным граням камня, неровным краям и «мятым» поверхностям, кладка выполнялась без притески и подгонки блоков, на густом растворе и широких швах»199.
Второй фрагмент представлял собой обломок цоколя, несколько напоминавшего готический «сапожок», хотя и грубовато обтесанный200. Фотографии этих фрагментов in situ в «третьем» использовании201 см. на рис. 33, 34 и 35.
Рис. 33. Фундаменты Успенского собора в Коломне (раскопки под руководством В.В.Кавельмахера). В нижнем ряду виден фрагмент цоколя в «третьем» использовании.
Рис. 34. Орнаментальный блок из коломенских раскопок под руководством В.В.Кавельмахера.
Рис. 35. Фрагмент цоколя из коломенских раскопок под руководством В.В.Кавельмахера.
В.В.Кавельмахер также отмечал, что в раскопе фундаментов собора Дмитрия Донского, сделанном в 1969 году М.Х.Алешковским и Б.Л.Альтшуллером, была встречена белокаменная оконная перемычка и ряд других блоков, также в «третьем» использовании202.
А вывод из исследования остатков раствора на этих фрагментах был сделан следующий: они, «скорее всего, должны были принадлежать зданию, построенному за несколько десятилетий (если не за столетие) раньше (собора Донского – С.З.) и, вероятно, мастерами не московской, а иной школы»203.
Утверждение о том, что эти обломки принадлежали зданию, построенному за несколько десятилетий до собора Донского, подтверждается и тем, что на них видны следы выветривания и неоднократных побелок204 – следовательно, они долгое время находились на открытом воздухе.
Далее в том же отчете В.В.Кавельмахер отмечал близость способа обработки найденных фрагментов соответственно к стеновой кладке и архитектурному декору «Городищенской» церкви. Исследователь сделал вывод о едином стиле работы мастеров, строивших каменный храм в Коломенском кремле (предшествовавший храму Дмитрия Донского) и «Городищенскую» церковь.
В итоге В.В.Кавельмахером была предложена следующая датировка этих храмов: не ранее чем за сто лет до собора Дмитрия Донского205 (т.е. не ранее 1280-х годов) и не позднее середины XIV века206.
V
Итак, по данным археологии мы имеем все основания отнести церковь Иоанна Предтечи на Городище и Никольскую церковь в селе Каменском не ко второй, а к первой половине XIV века. К этому периоду нас отсылает и «военно-стратегическая аргументация» (см. п. 3 гл. 1), а косвенно – и анализ зооморфного рельефа на «Городищенской» церкви (см. п. 4 гл. 1).
А поскольку, как мы показали в гл. 1, никаких других убедительных датировок у нас не имеется, мы вправе с полной уверенностью полагать: храмы в Каменском и на Городище были построены не позднее первой половины XIV века.
Примем эту датировку как наиболее строгую и постараемся ее сузить методом историко-мотивационного моделирования. Начнем с «Городищенской» церкви.
Осенью 1300 года Даниил Александрович Московский разгромил Рязань и взял в плен ее князя Константина Романовича207. В течение шести последующих лет (до 1307 года) Рязанское княжество фактически принадлежало Московскому: Константин находился в Москве в заключении, Рязань своего князя не имела и, возможно, даже управлялась московскими наместниками.
Коломна была важнейшим пограничным пунктом Рязани (в домонгольское время «против Владимира», а в послемонгольское – «против Москвы»). По всей видимости, в 1300 году она отошла к Москве вместе со всем Рязанским княжеством.
Но в 1303 году Даниил Александрович умер, а в 1307 году Юрий Данилович совершил серьезную политическую ошибку, казнив князя Константина Рязанского208. Ярослав, сын Константина, сразу же получил ярлык на рязанское княжение непосредственно в Орде, и Юрию Даниловичу пришлось оставить Рязань. Единственным городом Рязанского княжества, который Москва в 1307 году удержала за собой, была Коломна209.
А теперь вспомним вывод В.В.Кавельмахера (см. п. 4 этой главы) об идентичности стиля работы мастеров, строивших храм в Коломенском кремле, предшествовавший собору Дмитрия Донского, и «Городищенскую» церковь.
Вряд ли в «переходный период» (1301–1306) в Коломне велось какое-либо каменное строительство. Значит, если храм в Кремле и «Городищенская» церковь были построены до 1300 года (включительно), то их строила еще Рязань. Если после 1307 года (опять же включительно), то Москва.
Храм,
предшествовавший собору Донского, находился в Коломенском кремле, а церковь
Иоанна Предтечи – в крепости Городище. Последняя сохранилась достаточно
хорошо (валы прослеживаются на значительной части периметра) и находится на
расстоянии
Исходя из военно-стратегических соображений, мы видим, что никакого смысла строить оба храма вместе (следовательно, укреплять обе крепости) не было ни у Рязани, ни у Москвы. Кремль находится на «рязанской» стороне реки Коломенки, а Городище – на «московской». Значит, одно из этих укреплений оказывалось «лишним» и для того, и для другого княжества.
Конечно,
«лишних» укреплений не бывает, но тратить средства на стратегически
необоснованное крепостное строительство на «чужой» стороне реки (о
военно-стратегической роли рек мы говорили в п. 3 гл. 1) Рязань бы не
стала – тем более когда неподалеку был «свой» Кремль. Как «предмостное»
укрепление Городище тоже не годилось – расстояние от него до Кремля для
этого слишком велико (
Аналогичные аргументы действуют против каменного строительства московских князей на «чужой» стороне реки Коломенки. Несомненно, Рязань при любой возможности не преминула бы попытаться возвратить потерянную Коломну, и наиболее логичным со стороны Юрия Даниловича было немедленно после ухода из Рязани начать всемерно укреплять именно Городище, а не Кремль, который рязанцы в любой момент могли отобрать.
Да и
от внезапных ордынских нападений со стороны «поля» Кремль был плохо
защищен – Ока слишком далеко (около
Мы вправе сделать вывод, что крепость Городище с 1307 года стала военно-стратегической альтернативой Коломенскому кремлю (на Городище мог находиться и двор Юрия Даниловича210). Более низкий стратегический статус этой крепости – например, как укрепленного епископского двора – маловероятен: для этого там слишком мощные валы.
По всей видимости, свое исключительное значение Городище сохраняло до времен Донского, когда Кремль с «рязанской» стороны оказался надежно прикрыт Старо-Голутвиным монастырем.
Таким образом, наиболее предпочтительным вариантом датировки коломенских храмов оказывается следующий: храм в Кремле, предшествовавший собору Донского, и церковь на Городище строились с небольшим временным интервалом, допускающим единый стиль работы мастеров (максимум десять – пятнадцать лет), но первый – не позднее 1300 года, а вторая – не ранее 1307. Храм в Кремле строила Рязань, а церковь Иоанна Предтечи – Москва.
Посвящение престола храма в Коломенском кремле, предшествовавшего собору Донского, мы не знаем. Но вряд ли он был Успенским: такое посвящение более соответствовало кафедральному статусу, а в Коломне во времена ее принадлежности Рязанскому княжеству епархии, конечно, быть не могло.
VI
Постараемся определить еще более точную датировку «Городищенской» церкви. В этом нам поможет неправильность разбивки ее плана (рис. 6), говорящая прежде всего о том, что церковь Иоанна Предтечи – типичный «крепостной» храм («крепостными» мы будем называть храмы, возводимые одновременно со строительством укреплений и долженствовавшие в случае крайней необходимости играть роль «главных башен»).
В начале XXI века, когда большинство исследователей абсолютно справедливо стремится выдвинуть на первый план богослужебную функцию храмов, версия о роли церквей как потенциальных «главных башен» крепостей может показаться пережитком советских времен. Но, во-первых, мы ни в коем случае не собираемся рассматривать потенциальные фортификационные функции «крепостных» каменных храмов как первичные. Во-вторых, как известно, в понимании средневековой церкви служба Богу могла принимать и вполне «военизированные» формы. Наиболее общеизвестный пример – крестовые походы. Вспомним и перевод XV века «Иудейских войн» Иосифа Флавия: «Церковный бо град бысть граду самому акы детинец»211. Да и в подмосковных монастырях XV–XVII веков крепостные функции отнюдь не мешали богослужебным.
Конечно, ни одного серьезного штурма ни один храм не выдержал – в конце концов, осаждающие могут подвести таран и выбить двери. Или разложить вокруг храма хворост, поджечь его и задушить обороняющихся дымом. Но азы военного искусства говорят о том, что при строительстве крепости нельзя пренебрегать ни одной возможностью укрепления:
– во-первых, теоретически возможны ситуации, когда продержаться несколько лишних часов – значит дождаться подмоги;
– во-вторых, наличие в крепости хотя бы символической цитадели необходимо по дипломатическим соображениям. При взятии городских стен врагом руководитель обороны не может вести переговоры с ворвавшимися толпами неприятельских солдат, поэтому он запирается в цитадели и, пока противник готовится к ее штурму, имеет время договориться о почетной сдаче;
– в-третьих, даже слабая цитадель давала князю или воеводе достаточно надежную защиту при восстаниях городского населения;
– в-четвертых, при взятии врагом пограничных крепостей защита цитадели «до последнего» позволяла обороняющимся нанести противнику немалый дополнительный урон и, следовательно, усложнить его дальнейшее продвижение вглубь страны.
А поскольку в подавляющем большинстве древнерусских крепостей никаких других цитаделей не было, то князья и воеводы были обязаны предусматривать и сопротивление в храмах. И священники ни в коем случае этому не препятствовали – вспомним героическую оборону Николо-Улейминского монастыря под Угличем во времена польско-литовской интервенции в начале XVII века. Монастырское предание, которому нет оснований не доверять, гласит, что после взятия поляками внешних укреплений монахи продолжали сражаться в соборе, и тогда осаждающие сделали подкоп и повредили фундаменты, после чего храм обрушился. Из этого мы можем сделать следующие выводы:
– в соборе были заготовлены значительные запасы воды и пищи – иначе бы осажденные не смогли продержаться те несколько недель, пока поляки вели подкоп. Следовательно, защита «главной башни» планировалась заранее;
– огонь из окон собора был настолько эффективным, что полякам не удалось ни выбить двери, ни обложить храм хворостом, и они были вынуждены тратить время и силы на ведение подкопа.
В связи с этим весьма вероятно, что под барабанами «крепостных» храмов были устроены (или устраивались во время осады) деревянные площадки для лучников, на которые можно было подниматься по приставной лестнице. Во всяком случае, в церквях Каменского, Городни и Можайска (как и во многих других русских «крепостных» храмах XI–XV веков), под куполом был прямоугольный уступ, на который эти площадки могли опираться (см. рис. 8, 40 и 49).
Отметим,
что стрелять из окон барабана закомары практически не мешают. Например, в
«крепостных» храмах масштабов Никольской и «Городищенской» церквей «мертвая
зона» при гипотетической стрельбе из окон барабана составляет менее
В свете всего сказанного по поводу «крепостных» храмов представляется наиболее вероятным, что Юрий Данилович начал спешно укреплять Городище немедленно после потери Рязани – в 1307 году, и тогда же (скорее всего, «захватив» при уходе из Рязани значительные финансовые средства), он начал строить «Городищенскую» церковь. Похожая ситуация имела место в домонгольское время: в 1152 году средств, «захваченных» Юрием Долгоруким при уходе из Киева, хватило на пять храмов и две крепости213.
Строительство укреплений обычно ведется с максимальной быстротой, так как в это время крепость беззащитна перед потенциальным врагом. Мы можем с достаточной уверенностью утверждать, что в начале XIV века столь же поспешно возводились и «крепостные» храмы. Только поспешностью, и ничем иным – ни «бедностью», ни «малоквалифицированностью» строителей – можно объяснить непрямые углы и непараллельные стены храмов, так как аккуратно разметить план под силу любому мастеру. Но только в случае, если у него достаточно времени.
В дополнение к соображениям о «крепостном» статусе «Городищенской» церкви мы можем привести и соображения великокняжеского престижа. В Коломенском кремле Рязань в свое время построила каменный храм, и весьма вероятно, что Юрий Данилович приложил все усилия, чтобы в его собственной коломенской крепости тоже была церковь, построенная из камня. Говоря словами Б.Л.Альтшуллера (сказанными в отношении Никольской церкви в Каменском214), требовалось «отметить значение» Городища.
Следовательно, мы вправе полагать, что наиболее вероятной датой возведения церкви Иоанна Предтечи является наиболее вероятная дата постройки крепости на Городище – 1307–1308 годы.
И неудивительно, что поспешно выстроенная церковь Иоанна Предтечи, несмотря на потенциально надежную конструктивную схему с угловыми пристенными опорами, уже через двести лет пришла в аварийное состояние (возможно, даже обрушилась) и была перестроена. Если бы в начале XVI века имела место ее «плановая» перестройка (как это произошло, например, со всеми московскими соборами Ивана Калиты215), то, скорее всего, четверик и апсиды «Городищенской» церкви были бы переложены полностью.
VII
Посмотрим, подтвердится ли наше видение ситуации с «Городищенской» церковью датировкой Никольской церкви села Каменского.
Первый аргумент, относящий Никольскую церковь не просто к первой половине XIV века, а к его началу – название населенного пункта, в котором она расположена. Это название слишком предметно для того, чтобы быть случайным.
Вообще говоря, и в домонгольской, и в послемонгольской Северо-Восточной Руси с названиями для новых городов и сел были проблемы – шла активная колонизация края, и воображения у князей и их советников не хватало. Вариантов мотивации названий было не так много:
– «старорусская» (Владимир, Юрьев, Галич, Переславль, Нижний Новгород, Звенигород и др.);
– «гидронимическая» (Москва, Тверь, Руза, Можайск, Кострома и др.);
– имена князей (Владимир и Юрьев – в дополнение к «старорусской» мотивации, Ярославль, Дмитров и др.);
– природные особенности (Боровск, Березуевск, Холм, несколько Вышгородов и др.);
– экономические особенности (Волоколамск – в дополнение к «гидронимической» мотивации, Медынь, Тесов, Кольчугино, Бронницы и др.);
– какие-либо «особые приметы» (Верея, Коломна, Зубцов и др.).
Было и множество «безымянных» городов (Городище, Городец, Городок, Городня, Городеск и др.). Немотивированных названий было очень мало.
А поскольку село Каменское в первой духовной грамоте Калиты, датируемой 1325 годом, называлось Каменичьским216, там, скорее всего, должны были находиться либо каменоломни, либо каменный храм. Причем задолго до 1325 года, раз название успело сложиться.
Вероятнее
всего, в начале XIV века рядом с Каменичьским каменоломни были. Вокруг имеются
колоссальные залежи белого камня217. Любой неглубокий раскоп в любом
из близлежащих оврагов упирается в верхний слой известняка. Камнем «выстлано»
дно и Нары, и Теплого ручья, при впадении которого в Нару расположено
Каменское. На противоположном берегу Теплого ручья автором раскопано скопление
обломков камня, похожее на отвал каменоломни218. Заброшенные
каменоломни есть в селе Рыжкове (в
Наличие разведанных, но не разработанных залежей белого камня вряд ли могло послужить мотивацией названия Каменского – практически во всем юго-западном Подмосковье камень не надо разведывать, им «выстлано» дно всех ручьев и рек.
Значит, вероятнее всего, что в начале XIV века в Каменском или рядом с ним были именно разработанные каменоломни. Но кроме как на строительство Никольской церкви, из этих каменоломен возить строительные материалы все равно было некуда – белокаменные храмы Москвы (как и практически всей домонгольской Северо-Восточной Руси) строились из гораздо более близких мячковских разработок, а около Коломны, Серпухова и Можайска были свои выходы качественного известняка220. Да и вряд ли кто-то стал бы далеко возить камень по Наре и Оке – неспокойным границам княжества.
Значит, наличие в начале XIV века в Каменском каменоломен прямо указывает на наличие там в это же время и каменного храма.
Наверное, нам не стоит здесь проводить серьезный анализ таких совсем маловероятных вариантов мотивации названия села Каменского, как наличие в домонгольское время в диком лесном крае между Москвой и Калугой вотчины какого-либо легендарного или реального «боярина Каменича». Или как строительство крепости в Каменском под руководством лирически настроенного воеводы, на которого произвел впечатление звон мелких камешков, перекатываемых речкой.
Возможно, игнорирование исследователями такого очевидного основания датировки Никольской церкви, как наличие до 1325 года каменоломен и, следовательно, каменного храма, имело место «по вине» указания Н.Н.Воронина на то, что около Каменского в Нару впадает речка Каменка221 (что создало видимость «гидронимической» мотивации названия городка).
Но на
самом деле вряд ли правомерно называть речкой то, что впадает в Нару около
Каменского. Это родниковый ручеек длиной не более
Но даже если предположить маловероятный случай первичности названия речки Каменки (каким-то образом переименованной в Теплый ручей в более позднее время), то все равно это славянское название говорит о том, что рядом с речкой (соответственно, и рядом с Каменским) задолго до 1325 года были каменоломни. А из этого следует, как мы уже показали, и наличие в городке каменного храма.
Таким образом, мы вправе датировать Никольскую церковь в Каменском ранее 1325 года.
VIII
А предложить еще более точную датировку Никольской церкви нам поможет «военно-стратегическая» аргументация.
Как мы видели в п. 3 гл. 1, в отношении церкви в Каменском эта аргументация была не вполне корректно применена Б.Л.Альтшуллером. Но некорректное применение «военно-стратегической» аргументации ни в коем случае не может служить основанием для полного отказа от нее.
Мы ведь ведем речь не о XVI веке (а тем более не о позднейшем времени), когда экономика Московской Руси окрепла настолько, что каменное культовое строительство могло вестись повсеместно и почти независимо от войн, пожаров и моров. В XIII–XV веках строительство немногочисленных каменных храмов требовало колоссального напряжения сил и мобилизации ресурсов всего государства, и нет никакого сомнения, что князья определяли приоритетные направления финансирования и мобилизации рабочей силы, учитывая «военно-стратегическую» аргументацию (которая включает и идеологическое воздействие на подлежащее мобилизации население, и пропагандистское воздействие на потенциальных противников).
Эта «военно-стратегическая» аргументация помогла нам уточнить дату церкви на Городище (см. п. 6 этой главы). Попробуем по возможности корректно применить ее к храму в Каменском.
Для этого нам придется проанализировать военно-стратегическую обстановку на юго-западной окраине Московского княжества в то время, когда границей являлась река Нара – со второй половины XIII века (начала существования княжества) до середины XIV века. И прежде всего необходимо определить, с кем в это время граничила Московская земля на юго-западе.
Прежде всего это Смоленское княжество, владения которого охватывали Москву (а в домонгольское время – и Владимиро-Суздальскую землю) с запада, выходя к среднему течению Нары223 (см. карту на рис. 12). В конце 1303 года Юрий Данилович отобрал у смоленских князей Можайск, и после этого граница между княжествами относительно стабилизировалась.
Смоленское княжество перешло в сферу влияния Литвы не ранее второй трети XIV века – иначе бы хан Узбек объявил его мятежным гораздо раньше 1340 года224. Следовательно, в начале XIV века Можайск и Коломна имели значение крепостей на границах между вассалами Орды (соответственно, Москвы со Смоленском и Москвы с Рязанью). И хотя ханы, по всей видимости, по принципу «разделяй и властвуй» даже поощряли конфликты между «улусами», все равно в определенные моменты Орда могла выступить в роли миротворца.
А вот участок границы южнее Смоленского княжества (от среднего течения Нары до ее впадения в Оку) имел гораздо большее военно-стратегическое значение. Формально это была лишь пограничная линия между Москвой и безобидными верховскими княжествами (Калугой, Мосальском, Воротынском, Одоевом, Мценском, Новосилем и пр.). Но фактически в начале XIV века за Нарой заканчивалась Орда и начиналась Литва.
В домонгольское время верховские княжества располагались на северо-восточной окраине Черниговской земли. Когда Чернигов де-факто перешел от Орды (захватившей его в 1239 году) к Литве, мы точно не знаем, и для того, чтобы это хотя бы приблизительно понять, необходимо вспомнить деятельность Даниила Романовича Галицкого.
С середины сороковых годов XIII века этот князь постепенно выводил южнорусские земли из-под контроля Орды, включая их в сферу влияния Польши и Венгрии. Еще в начале 1240-х годов князь ездил в Орду, а в конце этого десятилетия он уже принял католицизм. В 1253 или 1254 году Даниил Романович был коронован римским папой225.
А про Чернигов нам известно, что в 1261 году там княжил зять Василька, Даниилова брата и союзника226. Скорее всего, Чернигов вышел из сферы влияния Орды уже в это время.
Было ли во второй половине XIII века Черниговское княжество вассалом Польши, Венгрии или (что наиболее вероятно) Литвы – для нас непринципиально. Важно то, что Чернигов и его вассалы – верховские княжества – Орде уже не принадлежали.
Усиление Литовского княжества началось в середине XIII века, а возможно, и раньше. В 1245 году литовские войска напали на Торжок и Бежецк, но были разбиты Александром Невским227. В 1259 году Литва вторглась в Северо-Западную Русь и была отбита у Невельского озера под Псковом228.
А в 1280-е годы литовцы нападали на Москву и Тверь229. И, скорее всего, эти (как и последующие) нападения Литва производила с юго-запада, через обломки Черниговского княжества – верховские города. Ведь сопротивления от Калуги или Новосиля, в отличие от Смоленска и Рязани, ожидать не приходилось.
IX
Расстояние
между Серпуховом и Можайском – около
В средние века крепости по возможности возводились таким образом, чтобы в любую точку между ними гарнизоны могли успеть в течение дневного перехода – так «страховались» от попыток врага обойти укрепленные пункты. Следовательно, расстояние между крепостями должно было составлять не более двух дневных переходов, т.е. около 50–60 км по прямой (например, именно так строил свои многочисленные крепости Юрий Долгорукий). Конечно, расстояние могло быть и меньшим – «лишних» укреплений, как известно, не бывает. Но увеличение расстояния свыше 50–60 км означало риск беспрепятственного прорыва врага вглубь княжества.
Значит,
более чем стокилометровый участок московско-литовской границы (т.е. границы
между двумя фактическими империями – Ордой и Литвой) от Серпухова до
Можайска обязательно должен был прикрываться какой-либо дополнительной
крепостью. Например, на южной границе Московского княжества – вдоль
Оки – участок между Серпуховом и Коломной (тоже около
А на
важнейшем участке юго-западной границы от Можайска до Серпухова единственным
населенным пунктом являлось именно Каменское (не считая соседнего Рыжкова).
Расстояние от Каменского до Серпухова и до Можайска практически
одинаково – около
Еще
один такой «треугольник» – Можайск-Руза-Звенигород – прикрывал
западную границу. От ближайших к столице точек этих «треугольников» –
Перемышля и Звенигорода – до Москвы около
Таким образом, в конце XIII – первой половине XIV века на юго-западе Московского княжества мы видим цельную оборонительную систему, необходимым звеном которой являлось Каменское.
Когда в середине XIV века московско-литовская граница отодвинулась дальше на юго-запад и пограничной рекой стала Протва, в этой оборонительной системе роли форпостов стали играть Боровск и Верея, и значение Каменского, как мы показали в п. 3 гл. 1, сошло на нет.
Но, говоря о первой половине XIV века, мы можем с уверенностью утверждать: несмотря на то, что в Каменском не сохранились валы, поселение было надлежащим образом укреплено (как справедливо полагал Б.Л.Альтшуллер231).
В советское время Каменское оказалось «центральной усадьбой совхоза». Подсыпка оврагов, выходящих к Наре и Теплому ручью (в целях расширения огородов и устройства гаражей), существенно изменила рельеф местности. Территорию крепости пересекла большая автодорога, а с «напольной» стороны (как раз на месте наиболее вероятного нахождения валов) были выстроены многоквартирные кирпичные дома, школа и больница. Поэтому ничего удивительного в полном исчезновении валов нет: например, валы не сохранились в Кидекше, Вышгороде на Яхроме и Городне (о которой мы подробно поговорим в гл. 3), при том, что в этих крепостях никаких масштабных строительных работ в новое время не велось.
Возможно, в будущем удастся организовать в Каменском археологические исследования с целью поиска остатков валов, а сейчас лишь заметим, что, в отличие от соседнего Рыжкова (типичного селища), Каменское – типичное городище мысового типа, и валов над обрывами к Наре и Теплому ручью там могло вообще не быть (как и в большинстве подобных городищ232). Тем не менее, контуры крепости прослеживаются достаточно четко (в виде почти равностороннего треугольника со стороной 250–300 м).
Значит, мы можем говорить о древнерусском селе Каменском, лишь имея в виду «село» в широком смысле любого населенного пункта. Например, в духовных грамотах XIV века так говорилось о Дмитрове и Боровске, а о Можайске – вообще как о волости233. Фактически же Каменское являлось городом.
Впрочем, о Каменском как о городе, опять же, можно говорить лишь в широком смысле любого укрепленного населенного пункта, так как большого посада там, скорее всего, не было – слишком необжитым был край вокруг. Наиболее вероятно, что Каменское играло прежде всего роль крепости, в которой были гарнизон и «обслуга», а основное «посадское» население могло жить, например, в соседнем Рыжкове. Однако, исключать возможность нахождения небольшого посада с «напольной» стороны крепости (или за Теплым ручьем) мы не вправе.
Возможно, крепость в Каменском существовала и в домонгольское время – как «передовое укрепление» Владимиро-Суздальской земли непосредственно на границе с Черниговским княжеством. Но статус Каменского в этом случае мог ограничиваться лишь укрепленным военным лагерем, иначе бы суздальские летописи вряд ли пропустили бы «городок на Наре».
X
Итак, в начале XIV века юго-западную границу Московского княжества прикрывали три крепости: Можайск, Каменское и Серпухов.
За Можайском находились владения Смоленска – такого же вассала Орды, как и Москва. За Серпуховом (как и за Коломной) начиналась территория Рязанского княжества – также вассала Орды. Если посмотреть на другие границы Московского княжества (южную, северо-западную, северо-восточную и пр.), то и за ними мы видим владения либо ордынских вассалов (Твери, Рязани, Великого Новгорода, Ярославля, Нижнего Новгорода и др.), либо самой Орды.
И только за Каменским находились верховские княжества, которые либо входили в сферу влияния Литвы, либо являлись «нейтральной зоной», за которой, опять же, начиналась Литва.
Следовательно, мы можем утверждать, что в первой половине XIV века Каменское было единственной пограничной крепостью Московского княжества, одновременно являвшейся пограничной и для Орды.
Этот исключительный статус Каменского делает возведение в нем каменного храма абсолютно закономерным. Причем наиболее вероятно, что этот храм, в отличие от церкви Иоанна Предтечи на Городище, был построен на средства Орды (как минимум, на средства, предназначавшиеся для выплаты Орде «выхода» – дани). Отсюда и бо’льшие размеры Никольской церкви по сравнению с «Городищенской», и относительно аккуратная подгонка белокаменных блоков, и высокая (хотя все равно не идеальная) точность разметки плана, и качественная постройка здания, дошедшего до наших дней без существенных потерь.
Отметим, что для испрашивания средств у Орды русскими князьями могла быть акцентирована именно фортификационная роль храма. Но, в принципе, Орда вполне могла профинансировать и пограничную культовую постройку, чтобы произвести достойное впечатление на Литву (как известно, ордынские ханы вполне уважительно относились к религиозным верованиям покоренных народов, в том числе и к русскому православию). Поэтому вероятнее всего, что соотношение «культовой» и «фортификационной» составляющих мотивации постройки церкви в Каменском было таким же, как у всех других «крепостных» храмов.
Обратим внимание на любопытную ситуацию: если верна наша гипотеза о выделении средств на строительство Никольской церкви из ордынского «выхода», то церковь в Каменском оказывается первым и последним послемонгольским храмом (от Батыева нашествия до Ивана III), построенным совместно всеми княжествами Северо-Восточной Руси. Иначе говоря, храмом общерусского значения.
В свете всего сказанного посмотрим на даты.
С 1295 по 1304 годы обстановка на Руси была относительно мирной234, но великий князь Андрей Александрович жил во Владимире, и вряд ли он стал бы испрашивать у Орды средства на укрепление столь дальнего рубежа, как Каменское: со стороны Литвы Владимир был прикрыт такими сильными княжествами, как Тверь и Москва.
В 1304 году Андрей Александрович умер, и между Москвой и Тверью немедленно начались вооруженные конфликты. В 1308 году войска Михаила Ярославича Тверского подошли к Москве, но были отбиты, и между княжествами установился мир, продержавшийся до 1315 года235. С 1315 по 1327 годы Москва и Тверь опять вели борьбу за великое княжение, в ходе которой погибли и Михаил Ярославич, и Юрий Данилович.
Как мы видели в п. 7 этой главы, церковь в Каменском не могла быть построена позднее 1325 года. Значит, Тверь и Москва могли достичь согласия в вопросе постройки «общерусского» храма (ярлык на великое княжение был у Твери, а храм строился на территории Москвы) лишь в промежутке между 1308 и 1315 годами.
Попробуем еще немного уточнить эту датировку. В 1312 умер хан Тохта и воцарился Узбек. В Орде переход власти всегда вызывал серьезные внутриполитические проблемы, и вряд ли ханов в это время могло заботить укрепление дальних границ. Значит, датировка Никольской церкви может быть сужена до 1308–1312 годов.
А поскольку, в отличие от «Городищенской», в Никольской церкви столь явных следов поспешного строительства не наблюдается (да и достижение соглашения о ее постройке между Москвой, Тверью и Ордой могло занять немало времени), в качестве датировки храма в Каменском мы можем условно принять 1309–1312 годы.
XI
Отметим, что в это время в самой Москве еще не было ни одного каменного храма – Успенский собор 1326–1327 годов был первым236, и результаты археологических исследований, как мы видели в п. 2 этой главы, не дезавуируют это однозначное утверждение летописи.
До тех пор, пока датировка Успенского собора Отроча монастыря под Тверью 1260–1270-ми годами не доказана с удовлетворительной степенью достоверности (см. п. 1 гл. 3), мы вынуждены считать, что ситуация, имевшая в начале XIV века место в Москве – возведение каменных храмов на окраине княжества прежде, чем в столице – является беспрецедентной в истории русской архитектуры.
Но ведь беспрецедентным было и использование в начале 1320-х годов деревянной церкви в качестве кафедрального собора русской митрополии, включавшей Софию Киевскую, Софию Новгородскую, Спасо-Преображенский собор в Чернигове и Успенский собор во Владимире. Как мы видели в п. 2 этой главы, митрополит Петр де-юре перенес кафедру в Москву в 1325 году, де-факто – несколькими годами раньше, а Успенский собор был заложен только в августе 1326 года, причем Петру так и не довелось дожить до окончания его строительства.
Мы вправе сделать вывод, что и в государственной, и в церковной политике Северо-Восточной Руси в начале XIV века в тяжелейших экономических и политических условиях монгольского ига преобладала исключительно «прагматическая» мотивация. Московским князьям и их союзникам – церковным иерархам – было необходимо прежде всего усилить свое политическое и идеологическое влияние в завоеванных городах, произвести впечатление на соседей, укрепить пограничные крепости несгораемыми «главными башнями», а «свои» – москвичи – могли и подождать.
Активная наступательная стратегия Даниила Московского, его сыновей и внуков предусматривала борьбу с противниками прежде всего на дальних рубежах. И, действительно, в течение почти 90 лет – от Дюденя до Тохтамыша (с 1293 по 1382 годы) – противник ни разу не штурмовал стены Москвы. Михаил Тверской в 1308 и Ольгерд в 1370 году были отбиты на подступах к городу.
Но если даже считать с 1308 по 1370 год, то все равно получается 62 года – весьма значительный срок и для XIV века, и для нескольких последующих столетий.
Прагматичный подход московских князей и церковных иерархов к храмозданию подтверждается и тем, что после того, как в Москве в 1326–1333 годах был построен «державный минимум» храмов (Успенский собор с Петроверигским приделом – кафедральный, собор Спаса на Бору – домовый, церковь Иоанна Лествичника – колокольня и церковь Михаила Архангела – усыпальница), Иван Калита и митрополит Феогност прекратили каменное культовое строительство.
Каменные храмы практически не строились во времена княжения и Семена Ивановича Гордого (1340–1353), и Ивана Ивановича Красного (1353–1359) – только в 1350 году был возведен придел к собору Спаса на Бору237.
ГЛАВА III
ТВЕРСКОЕ ВЕЛИКОЕ КНЯЖЕСТВО
I
Теперь мы можем перейти к раннему послемонгольскому зодчеству Тверского великого княжества – векового соперника Москвы.
Прежде всего остановимся на Успенском соборе Отроча монастыря, который В.А.Булкин и А.М.Салимов датируют 1270–1290-ми годами на основании поздней «Повести о Тверском Отроче монастыре»238. Е.Л.Хворостова, в 1982 и 1986–1987 годах производившая раскопки этого храма, отнесла его к началу XVI века, но затем на основании архаичной системы ленточных фундаментов, связывающих западные столпы со стенами храма, приняла датировку XIII веком в качестве допустимой239.
Но столь ранняя датировка собора на сегодняшний день не является вполне обоснованной по следующим причинам:
– во-первых, информация поздних монастырских книг и преданий, как мы видели на примере Богоявленского, Высоцкого, Владычного и других монастырей, может при датировке играть лишь вспомогательную, но отнюдь не самодостаточную роль;
– во-вторых, наличие в соборе архаичных ленточных фундаментов, связывающих западные столбы со стенами, характерно не для раннего послемонгольского и даже не для позднего домонгольского времени, а для конца XI – начала XII века240, т.е. никаких аналогий с концом XIII века здесь в любом случае не возникает;
– в-третьих, как мы показали в п. 8 гл. 1, применение той или иной конструктивной системы (в данном случае – архаичных фундаментов) вообще не может служить основанием для датировки храма «по аналогии».
– в-четвертых, как предполагает Е.Л.Хворостова, храм мог быть не четырехстолпным, а бесстолпным с большим западным притвором, т.е. найденные ленточные фундаменты могли не связывать западные столпы со стенами, а принадлежать самим стенам храма и притвора241 (рис. 36), и тогда мы вообще не вправе говорить об архаичности системы фундаментов собора.
Рис. 36. План Успенского собора Отроча монастыря. Реконструкция Е.Л.Хворостовой.
– в-пятых, в домонгольское и раннее послемонгольское время посвящение престолов Успению Богородицы было более характерно для кафедральных соборов. Конечно, были и исключения (как Успенский собор «Княгинина» монастыря во Владимире), и все же такое посвящение храма небольшого пригородного монастыря для XIII века видится маловероятным. Ведь даже в самой Твери кафедральный собор, построенный в 1285–1290 годах, имел более «скромное» посвящение – Преображению Спаса.
Таким образом, принять датировку Успенского собора Отроча монастыря XIII веком мы не можем. На сегодняшний день наиболее вероятным временем его постройки все же видятся XV–XVI века.
II
Перейдем к рассмотрению другого памятника послемонгольской тверской архитектуры – церкви Рождества Богородицы в селе Городне Тверской области. Этому храму, в отличие от Успенского собора Отроча монастыря, довелось дойти до наших дней в высокой степени сохранности.
Село Городня отождествляется с Вертязином, крепостью на ближних подступах к Твери242. Оба эти названия – Городня и Вертязин – сосуществовали в летописях XIV и XV века практически на равных правах243. Но мы уже говорили в п. 7 гл. 2, что во время колонизации Северо-Восточной Руси в XII–XIV веках воображения у князей и их советников не хватало. Поэтому «обезличенные» наименования (Городок, Городеск, Городище и пр.) обычно предшествовали «индивидуальным».
Откуда произошло название «Вертязин», мы можем лишь догадываться. Возможно, там когда-то были отбиты («повернуты») какие-то вражеские войска. Возможно, там изготовляли «верт» – грубую пряжу244. Но в любом случае «обезличенное» название – Городня, явно относящееся к периоду строительства крепости с городнями (срубами, засыпанными грунтом), видится первичным. Ведь, например, еще одна крепость Тверского княжества – Старица – в XV–XVI веках тоже называлась «обезличенно» – Городком245.
Поскольку село называется Городней и в наше время, для ясности мы будем использовать этот вариант названия.
Итак, церковь Рождества Богородицы в Городне – четырехстолпный трехапсидный храм на подклете. Общий вид церкви приведен на рис. 37, планы и разрезы верхнего и нижнего храмов – на рис. 38, 39 и 40. Уточним: речь пойдет именно о двух храмах – верхнем и нижнем (подклетном), так как в подклете также были найдены следы престола246.
Рис. 37. Церковь Рождества Богородицы в Городне. Общий вид.
Рис. 38. План верхнего храма в Городне.
Рис. 39. План нижнего храма в Городне.
Рис. 40. Разрез церкви Рождества Богородицы в Городне.
Система сводов верхнего храма достаточно своеобразна (южная и северная подпружные арки слегка повышены, восточная и западная сливаются со сводами, – впрочем, такое устройство сводов могло быть и результатом позднейших перекладок247). Арки расширяются по направлению к замку, образуя «звездообразный» план. Между арками и небольшим барабаном – конический переход, которому снаружи соответствует высокий прямоугольный постамент. Верхние западные углы храма заняты небольшими закрытыми камерами. Н.Н.Воронин считал, что это были помещения для хранения ценностей248, а Вл.В.Седов – что это были приделы на хорах, наличие которых исследователь, соответственно, также предполагал249.
Кладки
нижнего и верхнего храмов принципиально различаются (рис. 41 и 42). Подклет возведен не в полубутовой, а в бутовой технике – по
всей видимости, с применением опалубки. Кладка верхнего храма полубутовая, ее
отличают «получистая» обработка низкокачественных белокаменных блоков (средний
лицевой размер 30 х
Рис. 41. Кладка подклетного и верхнего храмов в Городне (вид снаружи).
Рис. 42. Кладка подклетного храма в Городне (вид изнутри).
Рис. 43. Цоколь и база полуколонки церкви Рождества Богородицы в Городне.
Церковь была обследована Н.Н.Ворониным в 1928 году250 и отреставрирована под руководством Б.Л.Альтшуллера в конце 1970-х годов.
Летописные указания на время постройки церкви Рождества Богородицы отсутствуют. Имеются два противоречащих друг другу сообщения дозорной и описной книг XVII века251, относящих постройку храма к широкому временному диапазону с конца XIV до середины XV века – к княжению либо Ивана Михайловича и его сына Александра Ивановича (1399–1425), либо Бориса Александровича (1425–1461). Достоверно известно лишь то, что церковь в Городне существовала до пожара 1412 года, когда она, согласно летописному свидетельству, «погоре»252.
На основании этой информации и различных техник кладки подклетного и верхнего храмов Н.Н.Воронин полагал, что церковь Рождества Богородицы была построена в конце XIV века, потом в 1412 году она сгорела, и в 1440-х годах ее верхняя часть была полностью перестроена253.
Обосновывая свою датировку, исследователь писал, что верхний храм в Городне имеет «звездчатый» план подпружных арок, расширяющихся к замку, и это сближает его с Троицким собором в Троице-Сергиеве254. Н.Н.Воронин связывал верхний храм и со звенигородскими соборами рубежа XIV и XV веков, указывая на некоторое сходство наличников окон255.
Б.Л.Альтшуллер,
ссылаясь лишь на гипотетическое предположение Н.Н.Воронина о датировке подклета
концом XIV века256, тем не менее, утверждал: «Теперь можно считать
установленным (sic! – С.З.), что от первого каменного храма, построенного,
видимо, в последней четверти XIV века, сохранился только подклет, а верхняя
церковь относится ко времени капитальной перестройки здания после пожара
В последние десятилетия история постройки церкви «обросла» множеством местных легенд, подпитываемых А.А.Галашевичем и Г.С.Колпаковой258 (справедливости ради заметим, что некоторые из этих легенд были инициированы еще Б.Л.Альтшуллером259). Так, возведение нижнего храма (а также верхнего, полагаемого «погоревшим» в 1412 году) связывается и с 10-летием Куликовской битвы (имевшей место 8 сентября 1380 года, в канун праздника Рождества Богородицы), и с деятельностью митрополита Киприана, который приезжал в Тверь 2 июля 1390 года260.
Наконец, устроенный в южной апсиде верхнего храма придел Иоанна Предтечи (с нишей в стене для жертвенника) связывается с тезоименитством Ивана Михайловича (великого князя Тверского в 1399–1425 годах) и является дополнительным поводом для отнесения верхнего храма к первой трети XV века.
Давайте рассмотрим по порядку все предложенные аргументы датировки нижнего храма в Городне концом XIV века, а верхнего – первой третью XV века.
III
Прежде всего заметим, что после пожара 1412 года церковь, скорее всего, была не построена заново, а лишь поновлена. О сравнительно небольшом масштабе этих работ говорит летопись: после того, как город и церковь в 1412 году «погоре», князь Александр Иванович «паки заложи Городен и пристави людей множество Тверичь и Кашинцев и срублен бысть вборзе»261. Если бы после пожара пришлось вести какое-либо каменное строительство, это вряд ли ускользнуло бы от столь пристального внимания летописца. Значит, повреждения храм получил сравнительно небольшие – например, могли сгореть кровли и (или) интерьер.
К тому же не будем забывать, что Городня была крепостью, и вокруг ее «главной башни» – церкви Рождества Богородицы – наверняка была незастроенное пространство (необходимое и в качестве «противопожарной зоны», и для возможного эффективного обстрела из окон барабана).
Конечно, при пожаре в крепости от летящих искр и головешек могла загореться кровля храма. От них же в интерьере мог сгореть иконостас. Но для прихода белокаменного здания в аварийное состояние (а тем более для его обрушения) требуется колоссальная температура, достижимая только в случае горения множества деревянных построек в непосредственной близости от храма. Такое было возможно в крупных городах, но не в небольших крепостях масштаба Городни.
Не является убедительным аргументом датировки верхнего храма в Городне первой третью XV века и то, что, по Н.Н.Воронину, «звездчатый» план подпружных арок, расширяющихся к замку, сближает церковь Рождества Богородицы в Городне с Троицким собором в Троице-Сергиеве262.
Мы можем повторить по поводу церкви в Городне то, что уже говорили в п. 11 гл. 1 по поводу Никольской церкви в Каменском: достаточно взглянуть на Троицкий собор, чтобы понять, что он относится к абсолютно иной архитектурной школе. Это подтверждают и анализ пропорций храмов, приведенный в Приложении 1, и абсолютно различные размеры, и абсолютно различная кладка, и абсолютно различная конструкция арок. И стены в церкви Рождества Богородицы – не равномерно сужающиеся кверху, как в соборе Троице-Сергиева, а бочкообразные, как в Никольской церкви села Каменского.
И здесь мы должны полностью согласиться с Б.Л.Альтшуллером, отмечавшим, что связывать церковь в Городне с творчеством троицких мастеров нет никаких оснований263. А подпружные арки расширяются к замку и в храме села Каменского (см. рис. 7).
Нет никаких оснований связывать (даже косвенно) церковь Рождества Богородицы и со звенигородскими соборами рубежа XIV и XV веков. Различия в архитектурной пластике, пропорциях (см. Приложение 1), конструкции и технике кладки стен храмов Городни и Звенигорода несравненно более существенны, чем некоторое сходство наличников окон, на которое указывал Н.Н.Воронин264. К тому же сходство тех или иных гладкотесаных деталей архитектурного декора (либо элементов порталов, либо оконных проемов, либо цоколей, либо капителей и т.п.) обычно имеет место при любой случайной выборке памятников зодчества Северо-Восточной Руси XII–XVI веков. Мы об этом уже говорили в п. 10 гл. 1.
Проведение каких-либо параллелей между церквями Рождества Богородицы в Городне и Николы в Старице (1403–1404 годы) также невозможно. Во-первых, здесь имеет место существенная разница между «получистой» и «неаккуратной чистой» обработкой стеновых камней. Во-вторых, церковь Николы в Старице, по выражению Н.Н.Воронина, «миниатюрна»265 и, скорее всего, возводилась «по остаточному принципу» из стройматериалов, оставшихся от строительства соседнего Архангельского собора.
IV
Итак, никаких документальных и типологических оснований для отнесения церкви Рождества Богородицы к концу XIV – первой трети XV века у нас не имеется. Перейдем к рассмотрению местных легенд об истории храма, сложившихся в последние десятилетия.
Начнем с легенды о посвящении подклетного храма (а также верхнего, полагаемого «погоревшим» в 1412 году) 10-летию Куликовской битвы. Соответственно, возведение первой городенской церкви предполагается в 1390 году.
Поводом для возникновения такой легенды, несомненно, послужило посвящение престола церкви в Городне Рождеству Богородицы – как мы уже отмечали, битва имела место в канун этого праздника. А поскольку в 1390 году в Тверь приезжал митрополит Киприан (который, в принципе, мог заложить или освятить церковь), то эта дата как будто даже находит некоторое подтверждение.
Но прежде всего задумаемся: мог ли тот или иной храм в Тверском княжестве быть посвящен битве на Куликовом поле? Была ли победа Дмитрия Донского над ханом Мамаем праздником для Твери?
В 1375 году Дмитрий Донской осадил Тверь и разграбил все вотчины тверского великого князя Михаила Александровича266. В 1380 году Михаил Тверской в Куликовской битве не участвовал, зато участвовал его соперник Василий Кашинский267. В это время Тверское великое княжество было союзником Литвы268, а Литва – союзником Орды (как минимум, формально)269.
И не зря немедленно после взятия Москвы Тохтамышем в 1382 году Михаил Александрович срочно поехал в Орду в надежде получить ярлык на великое княжение270.
Так неужели в Твери стали бы праздновать какую-либо годовщину Куликовской битвы и закладывать храм в честь победы Москвы – смертельного врага, с которым на протяжении нескольких предыдущих десятилетий велись постоянные войны? Врага, совсем недавно (в 1375 году) разграбившего Тверское княжество и навязавшего Твери унизительный мир271? Конечно же, нет.
Следовательно, легенда о закладке тверичами храма в честь Куликовской битвы абсолютно безосновательна.
Теперь посмотрим, была ли та или иная годовщина победы Дмитрия над Мамаем праздником для митрополита Киприана.
Во время Куликовской битвы Киприан еще не был в Москве – Дмитрий Донской был вынужден его принять только в 1381 году272. В 1382 году митрополит бежал от Тохтамыша в Тверь, за что практически немедленно (уже через месяц) был изгнан Дмитрием в Киев273, т.е. в Литву. В Москву Киприан вернулся только после смерти Донского – в 1390 году, и в этом же году он ненадолго приезжал в Тверское княжество.
Согласно легенде, во время этого приезда в Тверь (в год 10-летия Куликовской битвы) митрополит заложил церковь в Городне.
Но повторимся почти слово в слово: неужели Киприан стал бы закладывать какие-либо храмы в честь победы своего злейшего врага – Дмитрия Донского?
Вообще говоря, вряд ли в конце XIV века кто-либо был способен понять значимость и общерусский масштаб победы на Куликовом поле. По любым военно-стратегическим и политическим канонам того времени победа была «пирровой»: уже через два года Русь была разгромлена Тохтамышем, и влияние Орды полностью восстановилось еще на несколько десятилетий. Конечно, важно было «развеять миф о непобедимости татар», но, наверно, не зря Сергий Радонежский был сторонником политики «образца Ивана Калиты» и отговаривал Дмитрия от прямой конфронтации с Ордой274.
Но даже если значимость Куликовской битвы и была адекватно воспринята какими-либо современниками, то неужели грек Киприан, прожив в Северо-Восточной Руси всего год (1381–1382), успел настолько проникнуться общерусскими интересами, что, будучи изгнанным Дмитрием Донским (и проведя в изгнании восемь лет), немедленно по возвращении решил заложить храм в честь победы изгнавшего его князя? Причем не в Москве (где это было бы, как минимум, оправдано политически), а в Твери, где московского князя ненавидели? Это совсем маловероятно.
Не сходятся и даты.
Гипотеза Н.Н.Воронина о посвящении победе на Куликовом поле церкви Рождества Богородицы в Московском кремле (1393 год) основана на том, что храм заложили 8 сентября – в канун и соответствующего праздника, и 13-й годовщины победы в битве275.
Речь сейчас идет о Тверском великом княжестве, и поэтому не будем вступать в дискуссию относительно более чем сомнительной гипотезы Н.Н.Воронина о возможности возведения в Москве храма в честь тринадцатой («несчастливой») годовщины сражения.
А в Тверь в 1390 году Киприан приезжал 2 июля276, и эта дата точно не имеет отношения ни к Куликовской битве, ни к празднику Рождества Богородицы.
Значит, у легенды о заложении церкви в Городне митрополитом Киприаном также нет никаких оснований.
Таким образом, посвящение городенского престола ничего не проясняет в датировке церкви. Рождество Богородицы – один из главных православных праздников, и на Руси ему посвящалось множество церквей и в домонгольское, и в послемонгольское время.
Что касается придела Рождества Иоанна Предтечи в южной апсиде верхнего храма в Городне, то его посвящение тезоименитому святому именно тверского великого князя Ивана Михайловича (княжил в 1399–1425 годах) нельзя считать доказанным по следующим причинам:
– во-первых, у любого из предыдущих или последующих тверских князей могли быть умершие во младенчестве (и, соответственно, непоименованные в летописях) сыновья с таким именем;
– во-вторых, тезоименитым святым князя Ивана мог быть не Иоанн Креститель, а, к примеру, Иоанн Лествичник или Иоанн Богослов;
– в-третьих, даже обетные престолы часто не имели никакой связи с тезоименитыми святыми (например, Иван III дал обет в случае победы над Новгородом построить у Архангельского собора в Москве придел Акилы).
V
Есть и другие поводы усомниться в справедливости датировок храма в Городне, предложенных Н.Н.Ворониным и Б.Л.Альтшуллером.
Н.Н.Воронин называл церковь Рождества Богородицы «провинциальным, наивным и, пожалуй, отсталым произведением»277. Вторил ему и Б.Л.Альтшуллер: «Техническое и в значительной мере художественное несовершенство тверской постройки несомненно... Можно назвать и многие другие несуразности, позволяющие говорить об очень слабой профессиональной подготовке строителя верхней Рождественской церкви, тем более едва ли способного предложить собственные оригинальные решения»278.
Действительно, северная и южная стены церкви Рождества Богородицы имеют заметную дисторсию (рис. 44), план размечен неровно (в верхнем храме южный неф шире северного, стены подклетного храма непрямые – рис. 38 и 39), грани лопаток криволинейны (рис. 45), гладкотесаные детали выточены не вполне аккуратно (рис. 43). И, конечно, для конца XIV – начала XV века грубая (точнее, «получистая») обработка кладки и неточная подгонка швов – явления сугубо провинциальные.
Рис. 44. Церковь Рождества Богородицы в Городне. На фоне вертикального наличника окна позднего придела видна дисторсия северной стены храма.
Рис. 45. Юго-восточный угол церкви Рождества Богородицы в Городне. Хорошо видна неаккуратность постройки храма.
Но ведь Городня «оформляла» подъезд к Твери со стороны главного соперника – Москвы, и ее значение было не меньшим, чем второй основной крепости Тверского княжества – Старицы. А там в конце XIV века был построен Архангельский собор, по размерам и аккуратности кладки вполне сопоставимый с великолепными московскими храмами конца XIV – начала XV века279.
А вот храм в Городне почему-то оказался выстроенным «провинциально», и такая постройка должна была бы сильно ударить по престижу тверских князей. Эта ситуация кажется очень странной и неправдоподобной.
Еще более странным выглядит предположение Б.Л.Альтшуллера о том, что «несовершенную» (по его же, только что процитированным, словам) церковь Рождества Богородицы строили «московские митрополичьи или великокняжеские мастера», что «должно было, видимо, содействовать достижению политических целей Московского княжества, стремившегося и таким путем укрепить свои позиции»280. В этом случае «несовершенная» церковь в Городне должна была бы оказаться ударом по престижу не только тверских, но и московских князей. Ситуация получается абсолютно неправдоподобной.
А поскольку, как мы видели, никаких типолого-стилистических, археологических и документальных подтверждений возведения церкви Рождества Богородицы в конце XIV – начале XV века у нас не имеется, придется рассмотреть вопрос датировки храма заново.
VI
Крепость Городня охраняла ближние подступы к Твери и удерживала свое оборонительное значение практически все время существования Тверского великокняжеского стола. Ее было трудно миновать, нападая на Тверское княжество и из Москвы, и из Орды, и даже из Переславля-Залесского, фактически присоединенного к Москве в 1302 году.
Пользуясь методом историко-мотивационного моделирования, мы можем сразу выдвинуть гипотезу, что каменный храм в Городне мог быть построен либо до 1327 года – разгрома Твери Калитой и татарами, либо после 1350-х годов, когда обстановка на границе Москвы и Твери вновь обострилась281. Но, конечно, это соображение нельзя назвать даже приблизительной датировкой.
Исследование Вл.В.Седовым общности архитектурных форм и конструкции церкви в Городне и храмов Северо-Западной Руси282, к сожалению, не может нам помочь по следующим причинам:
– во-первых, у нас недостаточно данных для того, чтобы судить о первичности либо вторичности тверской архитектуры относительно новгородской и псковской;
– во-вторых, все новгородские и псковские аналоги тех или иных элементов форм и конструкции церкви Рождества Богородицы (хоров, западных угловых камер и восточных углов) не позволяют выстроить какую-либо цельную систему генезиса указанных элементов;
– в-третьих, все северо-западные аналоги тех или иных элементов форм и конструкции городенской церкви разбросаны во времени с конца XII до конца XV века.
Но зато исключительно важную информацию в пользу более ранней датировки церкви Рождества Богородицы нам дают работы Архитектурно-археологической экспедиции Государственного Эрмитажа, работавшей в 1986–1991 годах в Ростове Великом.
О.М.Иоаннисяном
и его коллегами была обнаружена церковь Бориса и Глеба 1287 года (рис. 46),
сложенная из довольно мелких булыжников, пролитых известковым растором без
примеси цемянки, снаружи облицованная относительно тонкими (не более
Рис. 46. План церкви Бориса и Глеба в Ростове. Реконструкция О.М.Иоаннисяна.
О.М.Иоаннисян в связи с этим писал о сходстве техники постройки ростовской церкви Бориса и Глеба с подклетом храма в Городне286.
Нельзя сказать, чтобы это сходство было абсолютным – в забутовке ростовского храма камни меньших размеров, и уложены они, в отличие от подклетного храма в Городне, абсолютно бессистемно. Но в Северо-Восточной Руси больше никаких бутовых храмов мы не знаем – ни в домонгольское, ни в послемонгольское время. В связи с этим у нас есть определенные основания для сближения датировок этих двух уникальных построек.
Еще одним весомым аргументом в пользу датировки церкви Рождества Богородицы ранее 1327 года – разгрома Твери Калитой – видится сходство верхнего храма в Городне и Никольской церкви в Каменском.
Н.Н.Воронин в этом плане отмечал грубоватую белокаменную кладку и конический переход от подпружных арок к барабану, справедливо допуская возможность одновременной постройки этих храмов287. Б.Л.Альтшуллер писал о сходстве многолопастных оконных перемычек и также относил эти храмы к одному строительному периоду288.
Как мы уже не раз отмечали, сходство оконных перемычек не может являться основанием для сближения датировок храмов. Но зато исключительно важной чертой, роднящей эти церкви, являются специфические вертикальные углубления в парусах.
В обоих храмах стены бочкообразны, планы размечены не вполне аккуратно.
Необходимо также отметить, что цоколь, порталы и все прочие детали архитектурного декора церквей и в Городне, и в Каменском (а также и на Городище) выполнены из относительно гладкотесаного камня и сильно контрастируют с неровной поверхностью стен.
Все указанные данные позволяют нам вслед за Н.Н.Ворониным и Б.Л.Альтшуллером принять в качестве ближайшего аналога верхнего храма в Городне Никольскую церковь села Каменского (и, соответственно, церковь Иоанна Предтечи на Городище).
Тот факт, что в церкви Рождества Богородицы профиль цоколя имеет форму «гуся», а в Никольской церкви он аттический, говорит либо об индивидуальности мастеров, строивших эти храмы, либо о специфике требований заказчиков. Ведь, например, в коломенской церкви, предшествовавшей Успенскому собору Дмитрия Донского, цоколь имел форму готического «каблука» (рис. 35).
То же самое относится и к порталам: в храме Городни они имеют полуциркульное завершение, в храме Каменского – килевидное, и это могло быть обусловлено спецификой требований соответствующих ктиторов.
VII
Таким образом, техника строительства и типолого-стилистические особенности церкви в Городне роднят ее с кругом построек не конца XIV – начала XV века, а конца XIII – первой трети XIV века. Датировку нижнего храма мы вправе сблизить с церковью Бориса и Глеба в Ростове (1287 год), а верхнего – с церквями на Городище и в Каменском (конец 1300-х – начало 1310-х).
А поскольку, как мы видели, церковь Рождества Богородицы в целом могла быть возведена либо до разгрома Твери Иваном Калитой, либо после 1350-х годов, то мы можем с достаточной уверенностью предложить ее общую датировку до 1327 года.
Но верхний храм в Городне отличается от церквей в Каменском и «на Городище» четырехстолпным планом, большей высотой, наличием подклета и несколько более тщательной обтеской и подгонкой белокаменных квадров. Это вполне соответствует первенству Твери среди русских княжеств в конце XIII – начале XIV века. А после убийства в 1318 году Юрием Даниловичем Михаила Ярославича начался фактический упадок Тверского княжества.
В связи с этим представляется возможным снизить «верхнюю границу» даты постройки церкви Рождества Богородицы до 1318 года. За «нижнюю границу» можно условно принять 1290 год – окончание строительства Спасского собора в Твери.
Исходя из сходства техники кладки подклета с церковью Бориса и Глеба в Ростове, а верхнего храма – с Никольской церковью в Каменском, мы можем предположить, что нижний и верхний храмы в Городне строились с определенным временным интервалом: первый – ближе к 1290 году, второй – к 1318.
У нас есть четыре возможные гипотезы относительно того, как были построены нижний и верхний храмы.
Гипотеза первая: строительство городенской церкви началось в период между 1290 и 1292 годами. Предусматривалось возведение небольшого храма в бутовой технике без подклета. Но потом строительство оказалось прервано.
Причиной остановки строительных работ могло стать, например, нашествие татар в 1293 году. Хан Дюдень захватил и разграбил Муром, Суздаль, Владимир, Юрьев, Переславль, Углич, Коломну, Москву, Дмитров, Можайск и ряд других городов. Затем Дюдень вступил в Тверское княжество и, немного не дойдя до Твери, повернул в сторону Новгорода289. Но пограничная крепость Городня в любом случае оказывалась на направлении главного удара татар, и наверняка она была взята и разграблена: принципы военной стратегии того времени не рекомендовали оставлять у себя в тылу укрепленные пункты противника.
Впрочем, строительство церкви могло быть начато и несколько позже – в середине девяностых годов XIII века, и причиной его остановки мог стать пожар Твери 1298 года, когда сгорел великокняжеский дворец со всей казной290. Такие катастрофические последствия пожара могли привести к необходимости жесточайшей экономии средств.
В
любом случае при остановке строительства могли быть наскоро возведены своды и
небольшая главка, и храм оказался «пещерным» (впрочем, эта «пещерность весьма
условна – высота нижнего храма более
Гипотеза вторая: в начале – середине 1290-х годов церковь Рождества Богородицы была выстроена полностью, причем и верхний, и нижний (подклетный) храмы были бутовыми. Но храм был «крепостным», мастера возводили его в спешке (об этом говорит неправильность разбивки плана) и не дождались усадки подклета. Неудивительно, что уже через десять – двадцать лет верхний храм пришел в аварийное состояние и был перестроен – уже в более «престижной» полубутовой технике.
Гипотеза третья: первый верхний храм был возведен в 1290-х годах в бутовой технике одновременно с нижним храмом (как мы предполагали и во второй гипотезе), но уже в начале XIV века он перестал соответствовать престижу Твери и был перестроен в полубутовой технике со значительным увеличением высоты. Такая ситуация могла быть спровоцирована как постройкой первых московских полубутовых церквей с угловыми пристенными опорами на Городище и в Каменском, так и возведением аналогичного храма в неизвестной пока крепости Москвы на прямом пути в Тверь (поскольку Клин принадлежал Твери292, можно полагать, что местонахождение этой крепости наиболее вероятно в районе современного Солнечногорска).
Четвертая гипотеза аналогична третьей, но с той разницей, что верхнего храма вначале вообще не было – возможно, экономическая и политическая ситуация в Тверском княжестве конца XIII века позволяла построить в пограничной крепости только «пещерный» храм.
Автор этого исследования склоняется к первой гипотезе, так как кладка сводов в подклете несколько отличается от кладки столпов, и переход между этими кладками достаточно резкий (см. рис. 42). Но все же, к сожалению, у нас слишком мало информации для того, чтобы отдать предпочтение той или иной гипотезе. Поэтому оставим все четыре в качестве равнозначных.
VIII
Вопрос о характере первоначального завершения фасадов церкви Рождества Богородицы в Городне все еще не имеет однозначного решения.
Н.Н.Воронин на основании остатков белокаменного карниза полагал, что завершение фасадов было прямолинейным293. Б.Л.Альтшуллер, предполагая наличие на фасадах закомар294, при реставрации храма в 1970-х годах все же последовал позиции Н.Н.Воронина, так как «из-за необычного членения фасадов церкви «типовая» форма завершения, известная по другим памятникам, оказалась в данном случае не вполне применимой»295.
Мы, располагая археологически обоснованной реконструкцией Никольской церкви в Каменском (рис. 9) и данными о принадлежности храмов в Городне и Каменском одному строительному периоду, также вправе предполагать, что фасады церкви Рождества Богородицы завершались закомарами. А сохранившийся карниз мог «отсекать» закомары от прясел стен.
Но мы не можем согласиться с утверждением Б.Л.Альтшуллера о «необычности» членения фасадов храма в Городне. Определенная «необычность» состоит лишь в том, что лопатки (за исключением угловых) сделаны по принципу контрфорсов: их верхние части сливаются со стенами. Но это не является серьезным препятствием для реконструкции закомар: лопатки-контрфорсы членят фасады на три приблизительно равные части, и над каждой из них могло быть по закомаре. А архивольты закомар могли опираться на консоли типа тех, которые мы видим на реконструкции церкви в Каменском (рис. 9). Архивольты могли и просто примыкать к карнизу.
Таким образом, теперь мы должны исключительно внимательно отнестись к рисунку А.Мейерберга, совершившего путешествие в Россию в 1661–1663 годах296 (рис. 47).
Рис. 47. Церковь Рождества Богородицы в Городне. Рисунок А.Мейерберга.
На этот рисунок, изображающий церковь Рождества Богородицы в Городне, Н.Н.Воронин обратил внимание297, но не воспринял его как полезную информацию для реконструкции верха храма.
Мы же, в связи со всем сказанным в этом параграфе, можем полагать, что верх церкви в Городне выглядел так, как его изобразил А.Мейерберг, т.е. закомары храма имели полуциркульное завершение. По всей видимости, нам следует реконструировать закомары именно таким образом.
Отметим высокую вероятность того, что на рисунке А.Мейерберга под барабаном церкви Рождества Богородицы схематично изображены килевидные кокошники.
В этом случае мы видим исключительно гармоничную композицию завершений городенской церкви. Лопатки, уходящие вглубь стены, как контрфорсы, создавали визуальное стремление объема храма вверх. Это стремление подчеркивлось островерхими кокошниками, как бы повторявшими вертикаль креста, увенчивавшего узкий и высокий барабан. А гладкие, волнообразные очертания завершений закомар, порталов и низких апсид выгодно оттеняли эти «иглы» кокошников и креста.
Таким образом, внешний облик церкви Рождества Богородицы, увенчанной килевидными кокошниками и полуциркульными закомарами, вполне соответствовал основным пластическим принципам западноевропейской готики.
ГЛАВА IV
ЭПОХА «АМБИЦИОЗНОЙ ЭКОНОМИИ»
I
Прежде чем мы перейдем к обобщающим выводам, вернемся к Московскому великому княжеству и рассмотрим еще один памятник архитектуры – Старо-Никольский (ныне Петропавловский) собор в Можайске (рис. 48).
Белокаменный храм, предшествовавший существующему собору, в 1844 году пришел в аварийное состояние298 (или даже обрушился299). В 1849 году собор был заново отстроен из кирпича с почти буквальным воспроизведением старинных форм. До наших дней дошла копия чертежа, сделанного до катастрофы, постигшей храм300 (рис. 49).
Рис. 48. Старо-Никольский собор в Можайске. Общий вид.
Рис. 49. Чертеж Старо-Никольского собора в Можайске до его катастрофы в 1844 году.
Поскольку мы говорим о раннемосковском зодчестве, правильнее будет называть Старо-Никольский собор Никольской церковью: храм стоит посреди можайской крепости, и при возведении, скорее всего, он имел статус городской приходской церкви. Никольская церковь упоминается как «соборная» только начиная с XVI века301.
На чертеже первой половины XIX века (рис. 49) изображен высокий четырехстолпный трехапсидный храм, поставленный на очень высокий подклет. Столпы тонкие, квадратного сечения. Над парусным кольцом введена коническая часть, выше находится продолговатый (как бы двухъярусный) постамент, на котором стоит небольшой, но высокий восьмиоконный барабан. Фасад опоясан широкой орнаментальной лентой, воспроизведенной и на существующем соборе. Про лопатки сказать что-либо определенное крайне сложно, так как на изображении фасада и на плане они воспроизведены по-разному и в последнем случае более напоминают пилястры. Система сводов также изображена очень странно (Н.Н.Воронин даже полагал, что ветви креста были перекрыты крестовыми сводами вспарушенной конфигурации302).
Никаких документальных данных о дате возведения Никольской церкви у нас нет.
А.И.Некрасов датировал храм концом XV века – временем пребывания в Можайске князя Андрея Углицкого. Такой вывод был сделан на том основании, что князь Андрей был «любитель, между прочим, архитектуры и создатель Углицкого дворца»303. Исследователь также проводил параллели между можайским и волоколамским соборами.
Н.Н.Воронин, справедливо отмечая полное отсутствие параллелей между храмами Можайска и Волоколамска и необоснованность позиции А.И.Некрасова относительно ктиторства Андрея Углицкого, относил возведение Никольского храма к вокняжению в Можайске в 1389 году сына Дмитрия Донского, Андрея Дмитриевича, при котором этот город в первый раз «выпал в удел». Аргументация Н.Н.Воронина, датировавшего Никольскую церковь рубежом XIV и XV веков, сводилась к следующему:
«Весьма правдоподобным будет допустить, что именно при первом можайском князе Андрее его стольный город должен был обзавестись каменным храмом... Храм был очень близок звенигородским соборам Юрия Дмитриевича»304.
Н.Н.Воронин привлекал также данные о Колоцкой иконе-складне, найденной в начале XV века (на одном из затворов которой был образ пророка Илии), связывая с этим же временем придел Илии в Никольской церкви. Второй придел можайского храма – Георгиевский – исследователь связывал с именем Юрия Дмитриевича Звенигородского, старшего брата Андрея Можайского, допуская, впрочем, устройство этого придела и в более позднее время305.
Но датировку Никольской церкви рубежом XIV и XV веков нельзя назвать достаточно обоснованной по следующим причинам:
– во-первых, Андрей Дмитриевич мог и унаследовать каменный храм от тех времен, когда Можайск был великокняжеским городом (1303–1389);
– во-вторых, достаточно взглянуть на звенигородские соборы, чтобы понять, что они относятся к абсолютно иной архитектурной школе. Расчет пропорций Никольской церкви в Можайске и Успенского собора на Городке в Звенигороде приведен в Приложении 1. Видно, что между этими храмами нет ничего общего, кроме близких пропорций по вертикали, и то без учета высокого можайского подклета. А собор Саввино-Сторожевского монастыря еще более широк и приземист, чем Успенский, его барабан еще более тяжел, стены имеют еще больший наклон;
– в-третьих, икона-складень, найденная в начале XV века, на которой изображен пророк Илия (точнее, не сама икона, а ее вербальное описание), ни в коем случае не может служить основанием для датировки придела (а тем более храма), так как факт изображения Илии ни о чем не говорит – таких изображений на Руси было множество во все времена. К тому же отсутствует и мало-мальски точная дата самой иконы;
– в-четвертых, устройство Георгиевского придела в честь брата князя-ктитора было бы теоретически возможно в случае, если бы брат был соправителем (как, например, Иван Калита при Юрии Даниловиче). Но Юрий Дмитриевич имел свой удел – Звенигород, и его отношения с Андреем Можайским были не столь близкими – ведь в 1425 году, во время смуты, возникшей после смерти великого князя Василия Дмитриевича, Андрей возглавил войско, посланное Василием Васильевичем против Юрия306.
В.В.Кавельмахер, проводивший вместе с А.А.Молчановым в 1979–1981 годах раскопки в Старо-Никольском соборе, на основании сходства деталей орнамента раннемосковских и можайского храмов датировал последний серединой XIV века307.
В лапидарии Московского кремля хранятся фрагменты двух различных орнаментальных поясов – один традиционно относится к собору Спаса на Бору308 (на рис. 56 изображен слева), второй – к собору Чудова монастыря (на рис. 56 – справа). Такая атрибуция является лишь ориентировочной, и датировка Никольской церкви в Можайске серединой XIV века на ее основании в любом случае получается слишком расплывчатой – нечто среднее между 1330 годом (дата собора Спаса на Бору) и 1365 годом (дата собора Чудова монастыря).
В настоящее время В.В.Кавельмахер склоняется к более поздней дате – временам Дмитрия Донского, относя к одному строительному периоду можайский храм и Благовещенскую церковь в Московском кремле309.
В п. 6 гл. 1 мы показали, что Благовещенская церковь была построена еще позже – в 1390-х годах, но независимо от датировки этого храма мы вынуждены констатировать, что никаких данных для его соотнесения с Никольской церковью в Можайске у нас нет. Наличие в обоих храмах подклетов не является поводом для сближения их датировок, так как планы, конструкция и особенности кладки этих подклетов абсолютно различны.
А хранящиеся в лапидарии Московского кремля фрагменты орнамента могут с равной степенью вероятности относиться и к Благовещенской церкви, и к собору Чудова монастыря, и к собору Спаса на Бору, и к любому другому кремлевскому храму первой трети XIV века. Орнамент, подобный можайскому (хотя и «перевернутый»), мы видим даже на Троицком соборе Троице-Сергиевой Лавры310. Следовательно, временной диапазон при датировке можайского орнамента «по аналогии» в любом случае получается слишком большим – с начала XIV до начала XV века, и это еще раз подтверждает нашу позицию о неправомерности использования сходства гладкотесаных деталей как самодостаточного аргумента датировки.
Таким образом, удовлетворительной даты постройки можайской Никольской церкви на сегодняшний день не имеется, и нам придется рассмотреть этот вопрос заново.
II
И прежде всего мы обратим внимание на сходство Никольской церкви в Можайске и церкви Рождества Богородицы в Городне (см. гл. 3).
В Приложении 1 приведены пропорции этих церквей. Они очень близки. Близки и размеры храмов – можайская церковь больше городенской лишь на 10–15%. Оба храма – четырехстолпные, трехапсидные, на подклетах, с коническими переходами от подпружных арок к барабанам (в архитектуре Северо-Восточной Руси аналогичный переход мы видим только в Никольской церкви села Каменского).
И в Можайске, и в Городне под барабанами – большие постаменты со специфическими внутренними уступами, могущими при необходимости служить площадками для лучников (см. п. 6 гл. 2). В обеих церквях подклеты усилены дополнительными перегородками.
Разница в количестве окон в барабанах не является определяющим фактором: в церкви Рождества Богородицы и в Троицком соборе в барабанах по 10 окон, в храмах Можайска, Каменского и Звенигорода – по 8. Никакой системы, как мы видим, здесь нет, т.е. этот фактор был связан с индивидуальными требованиями ктиторов и зодчих. Как мы отмечали в п. 8 гл. 1, то же самое относится и к форме порталов, архивольтов закомар и прочих гладкотесаных деталей.
Теперь посмотрим, что мы знаем о стеновой кладке Никольской церкви в Можайске.
Прежде
всего, фрагмент древней полубутовой кладки сохранился в подклете (рис. 50). Это
«получисто» обработанные белокаменные блоки средним размером 30 х
Рис. 50. Подклет Старо-Никольского собора. Фрагмент кладки XIV века.
Перейдем к археологическим данным. Раскопки В.В.Кавельмахера и А.А.Молчанова показали, что в 1849 году часть блоков, из которых был построен старый храм, была уложена во рвы внутри и вовне фундаментов нового собора. Всего исследователи обнаружили 68 лицевых фасадных блоков и 33 интерьерных311.
На фотографиях, приведенных в отчете В.В.Кавельмахера и А.А.Молчанова (рис. 51), мы видим, что из этих блоков около пяти – гладкотесаные, остальные относятся к «каменскому типу». О том, что найденные блоки обработаны по-разному, писали и исследователи, производившие раскопки312.
а
б
в
Рис. 51. Камни из раскопок В.В.Кавельмахера и А.А.Молчанова в Можайске.
Наличие в раскопах нескольких гладкотесаных блоков связано с тем, что в XVII–XVIII веках многочисленные чинки313 производились не кирпичом, а камнем, так как вокруг Можайска – колоссальные залежи белого камня314. О том, что в конце XVIII века собор был «сооружен весь из одного белого камня», говорили многие путешественники315. Если бы большинство чинок велось не камнем, а кирпичом, храм вряд ли выглядел бы цельнокаменным. И в журнальной заметке 1841 года, цитируемой Н.Н.Ворониным, смысловой акцент делался на том, что церковь была «замечательна тем, что складена была вся из белого камня; после французов (т.е. после войны 1812 года – прим. Н.Н.Воронина) ее поправляли и для поправок употребили кирпич»316.
Очень важным для нас является еще один факт, приводимый Н.Н.Ворониным: составителей ведомости по городу Можайску в 1775 году Старо-Никольский собор удивил своим «древним строением из дикаго камня»317 – вряд ли так стали бы говорить про храм, сложенный из гладкотесаных блоков. Ведь, например, в середине XIX века В.Доброхотов писал по поводу монастырской ограды в Боголюбове, что она «построена на месте древней, которой основание из камней белого, дикого и булыжного (курсив мой – С.З.) видно и доныне»318.
Согласно
результатам раскопок В.В.Кавельмахера и А.А.Молчанова, средний размер камней,
относящихся к храму XIV века – около 30 х
Археологические исследования можайского храма показали также, что «декор собора, в отличие от блоков рядовой кладки, отшлифовывался»320. То же самое имело место и в храмах Городни, Каменского и Городища.
И все сказанное в этом параграфе по поводу особенностей архитектурных форм, конструкции, декора и строительной техники позволяет нам с полным правом отнести Никольскую церковь в Можайске, церковь Рождества Богородицы в Городне и Никольскую церковь в Каменском к одному строительному периоду.
Таким образом, Никольская церковь в Можайске была построена не позднее первой трети XIV века.
Отметим, что Можайск, как и Коломна, – город, отвоеванный Юрием Даниловичем в самом начале его правления у соседнего княжества (только не Рязанского, а Смоленского). Соответственно, политическое и военно-стратегическое значение Можайска для московского князя было очень велико.
Поскольку Можайск располагался на «московском», а не на «смоленском» берегу реки Можайки, Юрию Даниловичу не потребовалось «дублировать» укрепления (как это пришлось сделать в Коломне, построив на «своем» берегу Городище). Но «отметить значение» Можайска каменным храмом, одновременно получив и несгораемую «главную башню» с подклетом (см. п. 6 гл. 2), было для князя весьма желательно.
В этом случае понятным и логичным является устройство в Никольской церкви Георгиевского придела: в отличие от Ивана, тезоименитыми святыми которого могли быть и Лествичник, и Предтеча, и Евангелист, у Юрия мог быть только один святой – Георгий Победоносец. Следовательно, вероятность того, что можайский храм построил именно Юрий Данилович, существенно повышается.
Никольская
церковь имеет очень высокий подклет (шелыги арок расположены на высоте
около
Это, конечно, лишь гипотеза, но она имеет еще одно подтверждение. Если храм ставили на подклет, не дождавшись усадки последнего, скорый приход храма в аварийное состояние был практически обеспечен (мы это видели на примере Благовещенской церкви в Москве – см. п. 6 гл. 1). А высокая и просторная Никольская церковь в Можайске простояла на очень высоком подклете более пятисот лет. Значит, временной промежуток между постройкой подклета и основного объема храма был достаточно большим, и мы вправе говорить именно о двух можайских храмах – верхнем и нижнем.
Нижний храм в Можайске мог изначально иметь статус «временного» (основной заботой московского князя в начале 1300-х годов все же была не западная, а южная граница, где шла борьба за Рязанское княжество – см. п. 5 гл. 2). Когда сверху был построен «полноценный» храм, столпы нижнего храма были усилены поперечными стенками, служба в нем (в отличие от нижнего храма в Городне) стала невозможной, и первый можайский храм обратился в подклет. Впрочем, поперечные стенки в нижнем храме могли быть возведены и несколько позже, т.е. некоторое время литургия могла вестись одновременно в обоих храмах.
Завершая рассмотрение можайского храма, мы можем с достаточной уверенностью утверждать, что постамент под его барабаном первоначально завершался кокошниками. Наличие последних предполагал еще А.И.Некрасов, говоря о трех поясах закомар321.
В.В.Кавельмахер
и А.А.Молчанов нашли при раскопках полку архивольта шириной
Мы же, учитывая сказанное в п. 8 гл. 3 по поводу верха церкви в Городне, можем полагать, что размеры и прогиб найденной полки архивольта (нечто среднее между порталом и закомарой) говорят о том, что это полка архивольта кокошника.
III
Мы видим, что к концу XIII – первой трети XIV века относится достаточно представительный круг памятников:
1. Церковь Бориса и Глеба в Ростове. 1287 год;
2. Спасо-Преображенский собор в Твери. 1285–1290 годы;
3. Церковь в Коломенском кремле, предшествовавшая Успенскому собору Дмитрия Донского. Конец 1290-х годов;
4. Нижний храм церкви Рождества Богородицы в Городне. 1290-е годы;
5. Нижний храм Никольской церкви (Старо-Никольского собора) в Можайске. Начало XIV века;
6. Церковь Иоанна Предтечи на Городище в Коломне. Начало XIV века, условно уточненная датировка – 1307–1308 годы;
7. Никольская церковь в селе Каменском. Не позднее 1325 года, условно уточненная датировка – 1309–1312 годы;
8. Верхний храм церкви Рождества Богородицы в Городне. Не позднее 1327 года;
9. Верхний храм Никольской церкви (Старо-Никольского собора) в Можайске. Первая четверть XIV века;
10. Собор Федоровского монастыря в Твери. 1323–1325 годы;
11. Церковь в Старице, предшествовавшая храмам рубежа XIV–XV веков, фрагменты которой во вторичном использовании были обнаружены Н.Н.Ворониным323;
12. Успенский собор в Москве. 1326–1327 годы;
13. Петроверигский придел Успенского собора в Москве. 1329 год;
14. Церковь-колокольня Иоанна Лествичника в Москве. 1329 год;
15. Собор Спаса на Бору в Москве. 1330 год;
16. Церковь Михаила Архангела (Архангельский собор) в Москве. 1333 год.
И все те храмы, о которых мы можем иметь хотя бы самое приблизительное суждение, построены в специфической технике «получистой» обработки белокаменной кладки с отдельными гладкотесаными деталями. Формы этих деталей различны, но эти различия не выходят за рамки индивидуальности мастеров и специфики требований ктиторов.
Следовательно, мы можем говорить не о случайных факторах, заставлявших тех или иных мастеров строить здания в той или иной строительной технике, а об эпохе в истории архитектуры Северо-Восточной Руси.
Исходя из специфических черт, присущих именно этой эпохе, назовем ее эпохой «амбициозной экономии». Поясним нашу формулировку.
Наверное, термин «эпоха экономии» не нуждается в подробных комментариях – экономический упадок после Батыева нашествия общеизвестен. Остановимся лишь на нескольких важных моментах, могущих наиболее полно охарактеризовать это положение.
К 1287 году со времен татаро-монгольского разорения прошло уже полвека. Но подъему экономики мешали, во-первых, тяжелейшие поборы со стороны татар, во-вторых, их непрекращающиеся набеги (обычно спровоцированные княжескими усобицами и поэтому имевшие вид «карательных походов»), и, в-третьих, борьба русских князей за «великокняжеские ярлыки». Последнее, в конечном итоге, выражалось в подкупе ханов, и на это тратились огромные средства.
Мы уже говорили в п. 11 гл. 2, что в Московском княжестве господствовал режим строжайшей экономии, приведший к тому, что в столице каменный Успенский собор был построен через много лет после стратегически важных каменных храмов в пограничных крепостях – Можайске, Городище и Каменском. По всей видимости, именно такая экономия позволила Юрию и Ивану Даниловичам накопить достаточно средств на то, чтобы «перекупить» ордынского хана и утвердить в качестве великокняжеского стола Москву.
Но и Тверь, по всей видимости, не была намного богаче – иначе бы она не выпустила в 1318 году из рук «великокняжеский ярлык». Отметим, что Юрий Данилович был племянником убитого в Орде Михаила Ярославича Тверского324 – а ханы тоже учитывали «лествицу», давая «ярлыки». Значит, хан получил от Юрия Даниловича очень большие деньги – такие, каких не могла заплатить Тверь.
Таким образом, средств на каменное строительство и у московских, и у тверских, а тем более у ростовских и рязанских князей было катастрофически мало. А гладкое обтесывание камня являлось одной из наиболее трудоемких составляющих строительных работ. В соответствии с расчетами трудоемкости возведения церкви Покрова на Нерли, сделанными Н.Н.Ворониным, ломка белого камня занимала 335 человеко-дней, обработка «получисто» – 2225, а обработка «начисто» – 1318325.
Следовательно, экономия на «чистой» обтеске камня для белокаменного строительства конца XIII – первой трети XIV века имеет абсолютно логичное обоснование.
IV
Но почему мы назвали эту эпоху «амбициозной»?
Потому
что, несмотря на необходимость строжайшей экономии средств, строительство все
же велось из белого камня, а не в гораздо более дешевых техниках – «opus
mixtum» (смешанной) или из плинфы. Даже бутовая церковь Бориса и Глеба в
Ростове была облицована постелистыми блоками пористого известняка326.
По всей видимости, этот известняк относится к верхнему отделу каменноугольной
системы, т.е. он более «молодой», чем мячковский. Но все равно это камень, требовавший
трудоемкой добычи и обтески. Еще более трудоемкой была его доставка к месту
строительства – расстояние до Ростова от ближайших каменоломен в районе
Коврова, где были выходы низкокачественного камня327, составляет
около
В среднем белокаменное строительство конца XIII – первой трети XIV века в любой технике (бутовой с облицовкой из низкокачественного известняка или полубутовой с применением мячковского белого камня) оказывалось вдвое дороже аналогичного кирпичного строительства (расчет приведен в Приложении 2). Даже строительство церквей в Каменском, в Можайске и на Городище (где каменоломни расположены настолько близко, что мы можем пренебречь транспортной составляющей) оказывалось дороже аналогичного кирпичного строительства (см. п. 8 Приложения 2).
Отметим, что трудоемкость домонгольского владимиро-суздальского строительства в «гладкой» белокаменной технике превышала трудоемкость кирпичного в 10 раз328. Но в Западной Европе строительным материалом, выражавшим государственную мощь и иедологию, в X–XIV веках был именно камень, и в середине XII века в Суздальской земле переход от мономаховой кирпичной техники к несравненно более затратному белокаменному строительству произошел под влиянием «Священной Римской империи»329.
Оказавшись после Батыева нашествия «улусом» Орды, Русь перестала рассматриваться европейскими дворами как равноправный партнер330, что никак не могло устраивать великих князей – прямых потомков таких монархов мирового масштаба, как Ярослав Мудрый, Всеволод Ярославич и Владимир Мономах.
Византия после разгрома в 1204 году не являла собой сколь-нибудь значимой силы на политической арене (так, в 1371 году император Иоанн Палеолог был арестован во Франции за неуплату личных долгов венецианским купцам331). Значит, все надежды на возвращение Руси в «мировое цивилизованное сообщество» были связаны только с Западной Европой.
Белокаменные храмы были одним из важнейших элементов государственной идеологии Владимиро-Суздальского княжества при Юрии Долгоруком и его ближайших потомках332, и в XIII–XIV веках отказ от романско-готической техники строительства означал бы окончательную «потерю лица» перед «Священной Римской Империей» и другими европейскими государствами333.
А в романике и готике мы часто видим подобную кладку стен из камня, отесанного «получисто» (рис. 52, 53 и 54). Общая «аккуратность» внешнего вида в этом случае достигалась гладкотесаными порталами, цоколями, оконными проемами и элементами скульптурного декора – и то же самое мы наблюдаем в архитектуре Северо-Восточной Руси конца XIII – первой трети XIV века. Во многом сходна и пластика гладкотесаных деталей архитектурного декора храмов Руси и Западной Европы.
Рис. 52. Стена северного нефа собора в Шпейере (Шпайере), XI век.
Рис. 53. Северная стена и окно доминиканского аббатства в Вормсе (XI–XIII века).
Рис. 54. Церковь св. Ульриха в Регенсбурге (XIII век).
И многочисленные западноевропейские аналоги говорят о том, что в грубой каменной кладке не было ничего постыдного и вредного для амбиций русских князей. Для раннего послемонгольского зодчества Северо-Восточной Руси это был именно архитектурный стиль – гораздо более экономный, чем «вылизанный» домонгольский, но вполне соответствующий грубоватым вкусам своего жестокого времени.
В связи с этим отметим маловероятность того, что храмы этой эпохи были оштукатурены снаружи (внутри, скорее всего, штукатурка была – иначе было бы невозможно расписывать стены и своды). Если мы говорим о «бутовом» периоде (в частности, о церкви Бориса и Глеба 1287 года), то в случае наружного оштукатуривания теряла смысл облицовка стен плитами известняка. А в более позднем периоде («получисто» обработанной полубутовой кладки) в этом случае теряло смысл само строительство из белого камня: гораздо проще и дешевле было бы строить из плинфы или в технике «opus mixtum», а потом штукатурить (как минимум, белить). А белый камень – более дорогой, но зато «европейский» материал – вряд ли скрывали под штукатуркой или побелкой.
В связи с этим вызывает сожаление густая побелка церкви Рождества Богородицы в Городне (рис. 43). Такой способ обработки стен обеспечивает хорошую сохранность постройки (в отсутствие более современных средств консервации), но он нивелирует особенности кладки и визуально превращает великолепный храм конца XIII–начала XIV века во второстепенную постройку более позднего времени.
Впрочем, эта ситуация (побелка как единственный доступный способ консервации кладки белокаменных храмов), похоже, становится повсеместной: регулярной побелке подвергается Троицкий собор Троице-Сергиевой Лавры, а летом 2003 года был очень густо побелен Спасо-Преображенский собор Переславля-Залесского.
V
Наше исследование было бы неполным, если бы мы не коснулись вопроса о мастерах, строивших в конце XIII – первой трети XIV века храмы Северо-Восточной Руси. Были ли мастера исключительно местными? Или все же у ростовских, рязанских, тверских и московских князей работали «пришлые» зодчие, а то и «странствующие» строительные артели?
Сразу скажем, что вопрос о приходе откуда-либо мастеров может быть актуальным лишь в отношении 1285–1287 годов, когда впервые после Батыева нашествия началось каменное строительство. В дальнейшем мы видим поступательное и стабильное совершенствование строительной техники: церковь Бориса и Глеба в Ростове – нижние храмы в Городне и Можайске – церковь на Городище – церковь в Каменском – верхние храмы в Городне и Можайске – московские храмы Ивана Калиты.
Следовательно, зодчие и наиболее квалифицированные мастера ездили (добровольно или принудительно, под своим именем или под видом странствующих монахов) по различным княжествам Северо-Восточной Руси, строили храмы, обменивались опытом с коллегами, – в общем, имел место обычный процесс становления архитектурного стиля.
Отметим, что стиль эпохи «амбициозной экономии» существенно отличается от псковского и новгородского. По всей видимости, здесь давали о себе знать имперские амбиции князей Северо-Восточной Руси, не позволявшие отходить от строительной техники домонгольского Владимиро-Суздальского княжества в сторону экономной, практичной, но «купеческой» архитектуры Северо-Запада. Ведь даже возведенная «по-псковски»357 бутовая церковь Бориса и Глеба была облицована белокаменными плитами, т.е. ее внешний вид мало отличался от более поздних полубутовых храмов Москвы и Твери.
В связи с этим, основываясь на общих принципах преимущественного использования местных строительных кадров336, мы поставим под сомнение предполагаемый О.М.Иоаннисяном и его коллегами337 приход в 1285–1287 годах в Северо-Восточную Русь мастеров из Пскова. Вряд ли псковские мастера стали бы облицовывать церковь Бориса и Глеба белым камнем – такая «расточительность» для Северо-Западной Руси абсолютно нехарактерна. А если предположить, что псковичи выполняли задание князя – строить «по-европейски», – то это задание могли выполнить и местные мастера, в общих чертах знакомые с псковской строительной техникой и обогатившие ее уникальным техническим приемом – тонкой белокаменной облицовкой бутовой кладки, позволяющей достичь «полубутового» внешнего вида при существенно меньших затратах.
А мастера во всех крупных городах Северо-Восточной Руси в 1280-х годах были, и мы вправе это утверждать со значительной степенью уверенности, так как имеем ряд летописных свидетельств о ремонтах храмов в середине XIII века338.
Значит, приход в 1280-х годах мастеров из Пскова и работа в это время местных строительных кадров – события, как минимум, равновозможные. Впрочем, и невзаимоисключающие: например, местными строителями мог руководить зодчий-пскович.
Приход мастеров из враждебных княжеств – Литвы, Галича или Волыни – в любом случае маловероятен: границы охранялись, и переход к противнику такого ценного «товара», как мастера339, должен был беспощадно пресекаться340.
Столь же маловероятен и приход мастеров из южнославянских стран – Болгарии, Македонии или Сербии. Это было, в принципе, возможно при Дмитрии Донском341, но в конце XIII–начале XIV века обстановка на Руси была настолько нестабильной, что мастера могли бы принять приглашение лишь за очень высокую плату. Но эпоха «амбициозной экономии» не позволяла тратить на строительство значительные дополнительные средства.
Известно, что вместе с митрополитом Феогностом в Москву пришли иконописцы342. Но к 1328 году Тверь уже была разгромлена и, следовательно, обстановка в Северо-Восточной Руси стабилизировалась. В отношении конца XIII века мы о какой-либо стабильности говорить не можем.
К тому же прямая дорога балканских мастеров на Русь была перекрыта враждебными государствами – Польшей и Литвой, а «кружной путь» – морями в Новгород – был по меркам XIII–XIV веков очень далеким и, соответственно, стоил слишком дорого.
Таким образом, сходство конструктивной схемы с угловыми пристенными опорами и кладки ряда южнославянских и русских храмов343 говорит лишь о том, что в южнославянских княжествах были свои эпохи «амбициозной экономии», продиктованные желанием строить «по-европейски».
Мастера и из южнославянских княжеств, и из Северо-Восточной Руси могли даже ездить на обучение и стажировку в Западную Европу344 (прямой путь из Москвы и Твери в Европу через Новгород и северогерманские города никогда не пресекался). Так же – через Западную Европу – мог происходить и обмен опытом между Северо-Восточной Русью и Балканами.
Таким образом, близость архитектурного стиля южных и северо-восточных славянских княжеств конца XIII – начала XIV века имеет абсолютно удовлетворительное объяснение – общие истоки.
VI
В любом случае, каким бы ни было соотношение местных и «пришлых» строительных кадров, как бы ни шел обмен опытом между зодчими разных городов и княжеств, все равно в Северо-Восточной Руси конца XIII – первой трети XIV века мы видим нормальный, закономерный процесс формирования уникального архитектурного стиля.
Н.Н.Воронин отмечал, что еще с «дореволюционных времен» существует стереотипный взгляд на историю русского зодчества этого времени как на пору глубокого упадка и регресса, вызванных монгольским разгромом345. Но, убедительно доказав неправомерность такого стереотипа, исследователь выдвинул в качестве альтернативной версии «болезнь роста»346, то есть фактически признал тот же упадок зодчества, только «прогрессивный».
Но на самом деле вряд ли вообще возможно говорить об упадке, а тем более о «варварстве»347 раннего послемонгольского зодчества Ростова, Твери, Рязани и Москвы. Сознательная экономия (не только денег, но и времени) и упадок – отнюдь не одно и то же. Иначе бы русские мастера конца XIII – первой трети XIV века разучились делать и гладкотесаные порталы, и тонкие архивольты, и орнаментальные пояса.
У нас нет никаких поводов говорить и о «грубости» пластики послемонгольского скульптурного декора по сравнению с домонгольским. Сравнительный анализ, проведенный автором этой книги в отношении орнамента на стенах Георгиевского собора в Юрьеве-Польском и фрагментов орнамента раннемосковских храмов, хранящихся в лапидарии Московского кремля, не показал никакой значимой разницы в «тонкости» их исполнения. Все размеры основных элементов этих орнаментов очень близки (рис. 56). Послемонгольский декор выполнен более экономно с «количественной» точки зрения, но качество его тески не ниже, а то и выше, чем у домонгольских аналогов. Отметим, что пластика послемонгольского орнамента уже более близка к Ренессансу, чем к готике.
Рис. 55. Одиночные плиты с зооморфными рельефами на стене южного нефа собора в Шпейере.
Рис. 56. Домонгольский орнаментальный декор на Георгиевском соборе в Юрьеве-Польском (в центре) и фрагменты послемонгольского орнаментального декора из лапидария Московского кремля (справа и слева), приведенные к единому масштабу.
Не удается увидеть никакой «грубости» и в барельефе с «Городищенской» церкви в Коломне (рис. 14). Зооморфное изображение на нем исполнено очень динамично, мускулатура животного изображена великолепно, с глубоким знанием анатомии. Взаимоувязанные линии изгиба спины, грудной клетки, живота, шеи, хвоста создают впечатление цельности пластической идеи и композиции. В п. 4 гл. 1 мы уже приводили домонгольские аналоги этого изображения (рис. 16, 17 и 18) и можем с уверенностью сказать: коломенский барельеф начала XIV века выполнен не менее, а возможно, и более профессионально.
Мы не вправе говорить и о «скудости» зооморфного декора «Городищенской» церкви: например, на императорском соборе в Шпейере (это традиционное написание; более современное – Шпайер) крайне немногочисленные зооморфные барельефы расположены абсолютно бессистемно и фрагментарно (рис. 55).
Необходимо отметить, что высокий уровень мастерства русских зодчих этой эпохи подтверждается и устройством конических переходов от подпружных арок к барабанам в церквях Городни, Каменского и Можайска.
Н.Н.Воронин писал, что «подобная оригинальная конструкция сообщала впечатление высоты внутреннему пространству храмов»348. Если бы это конструктивное решение применялось на Руси более широко, такая «эстетическая» мотивация была бы приемлемой. Но в данном случае предпочтительным видится иное объяснение.
Принципы готики диктовали доминирование внутреннего пространства. Поскольку отойти от православной крестовокупольной схемы мастера не имели права, их следование основным готическим принципам выражалось в максимально возможном увеличении размеров подкупольных квадратов.
Но, с другой стороны, зодчие понимали, что при использовании малоопытных строительных кадров необходим повышенный запас прочности храмов, а перекрытие больших подкупольных пространств делало белокаменные барабаны слишком тяжелыми349.
Эта проблема была успешно решена именно при помощи конических переходов: они сужали и, соответственно, облегчали барабаны. Следовательно, при том же подкупольном пространстве запас прочности храмов существенно повышался.
VII
Не является признаком «вырождения» мастеров и исчезновение в послемонгольское время с храмов Северо-Восточной Руси зооантропоморфного скульптурного декора.
Этот вопрос достаточно подробно рассматривался автором в книге «Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество»350. Но в то время автор еще не располагал достаточно убедительными доказательствами отнесения «Городищенской» церкви в Коломне (и, соответственно, зооморфного барельефа на ней) к началу XIV века и говорил о том, что в раннее послемонгольское время такой декор на русских храмах существовал, лишь в предположительной форме. Думается, будет полезным еще раз рассмотреть вопрос исчезновения зооантропоморфного декора с храмов Северо-Восточной Руси в первой половине XIV века.
Для целей нашего исследования достаточно будет принять разделение скульптурного декора на два типа:
– декор орнаментального типа – городчатый пояс, аркатурный пояс, орнаментированные карнизы и любой другой декор, кроме относимого к зооантропоморфному типу. В частности, растительный орнамент послемонгольского времени мы относим к орнаментальному типу декора;
– декор зооантропоморфного типа – все перечисленное для декора орнаментального типа, плюс любые зооморфные и антропоморфные барельефы, горельефы и объемные скульптуры из белого камня.
Как известно, высшей точкой развития домонгольского зооантропоморфного скульптурного декора был Георгиевский собор в Юрьеве-Польском. На основании нашей датировки «Городищенской» церкви в Коломне началом XIV века мы можем говорить и о том, что в той или иной форме декор зооантропоморфного типа в конце XIII – начале XIV века на храмах Северо-Восточной Руси еще присутствовал.
Наверное, на сегодняшний день нельзя считать вполне доказанным то, что на московском Успенском соборе 1326–1327 годов был только декор орнаментального типа. Но через четыре года была построена церковь Спаса на Бору, и там декор был орнаментальным с гораздо большей степенью вероятности351.
И в дальнейшем мы зооантропоморфного декора нигде на храмах не встречаем вплоть до времен Ивана III, когда на Спасских воротах Кремля в 1464 году была поставлена резная статуя Георгия Победоносца352, которую, впрочем, можно лишь весьма условно назвать «зооантропоморфным декором». К такому декору не могут быть отнесены и немногочисленные резные распятия конца XIV–начала XV веков353. А относительно статуи Николы Можайского вообще неизвестно, была ли она в XIV–XV веках установлена в каком-либо храме354.
Таким образом, мы вправе говорить именно об исчезновении зооантропоморфных мотивов декора храмов Северо-Восточной Руси в первой трети XIV века, и это представляет немалый интерес для нашего исследования. Попытаемся ответить на этот вопрос, используя принципы историко-мотивационного моделирования.
Прежде всего заметим, что «вырождение» мастеров в результате монгольского нашествия и последующей разрухи не может являться убедительным объяснением исчезновения зооантропоморфного декора в начале XIV века, так как искусство невозможно ни «вырезать», ни «уморить». Автору приходилось об этом говорить в связи со взятием варварами Рима в V веке355, приходится говорить и сейчас.
Как мы видели в п. 6 этой главы, Батыево нашествие не привело даже к «огрублению» техники послемонгольского скульптурного декора по сравнению с домонгольским. Нам не удалось увидеть никакой «грубости» ни на барельефе из «Городищенской» церкви в Коломне, ни на фрагментах орнаментального декора московских храмов начала XIV века.
Политическую сторону вопроса мы рассмотрели в п. 4 этой главы и увидели: культурная ориентация Руси на Европу после монгольской оккупации не только не ослабла, но стала еще более актуальной, чем в середине XII века, когда при Андрее Боголюбском под непосредственным влиянием «Священной Римской империи» в Северо-Восточной Руси появился зооантропоморфный декор356.
В XIV веке в Западной Европе имел место небывалый расцвет готического декора. Храмы с архитектурными элементами готики в это время строили и на Руси, причем наивысшего развития русская «дошатровая» готика достигла в Троице-Сергиевом и Спасо-Андрониковом монастырях357 – следовательно, к византийским архитектурным формам и кирпичной строительной технике не пыталась вернуться даже православная церковь.
А вот западноевропейский романско-готический декор, который мы видели на домонгольских владимиро-суздальских храмах, исчез.
Если допустить, что имели место какие-либо объективные причины его исчезновения (общие закономерности культурного развития, изменение художественного вкуса), то полностью и повсеместно пропасть за такой короткий срок – в течение 1310–1320-х годов – зооантропоморфный декор не мог.
Значит, надо искать субъективную причину, а ею могло быть только принципиальное решение на государственном уровне, которого мастера не смогли ослушаться – ведь речь шла не о станковой, а о монументальной скульптуре.
Иными словами, в начале XIV века в Северо-Восточной Руси мог иметь место запрет на зооантропоморфный декор. Давайте попытаемся понять, почему.
VIII
С советских времен искусствознание и история архитектуры склонны интерпретировать образы церковного искусства и храмовой архитектуры в соответствии со стилевым генезисом, художественным вкусом, экономикой, политикой и множеством прочих факторов, кроме одного: прямого и непосредственного влияния самой церкви в лице иерархов всех уровней.
А ведь в XIV веке церковь уже существовала около тысячи трехсот лет. Если считать от V века, когда она превратилась в замкнутую иерархическую систему с устоявшейся догматической базой и жестко регламентированными обрядами, то получается около девятисот лет – тоже немалый срок. И если в III–IV веках служба могла происходить в любых зданиях (в том числе и катакомбах), то в XIV веке архитектурно-стилевые особенности храмов уже были и для православной, и для католической церкви не менее важной частью «обрядовых и канонических истин»358 чем, например, форма и цвет священнических облачений.
И для изучения вопроса исчезновения зооантропоморфного декора с храмов Северо-Восточной Руси в первой трети XIV века крайне важно то, что сам факт наличия такого декора на храмах выходит за рамки простого архитектурного украшения и вторгается в область церковной догматики, причем во многовековой «камень преткновения» – Вторую Священную заповедь: «Не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им...» (Исх. 20:4).
Наверное, не стоит подробно рассматривать историю иконоборчества – эти вопросы получили более чем достаточное освещение в литературе, в том числе и в богословских исследованиях автора этой книги359. Для нас сейчас важно то, что даже после победы иконопочитания, «узаконенной» Седьмым Вселенским собором 787 года, Запад и Восток (точнее, римские папы и византийские патриархи) по ряду вопросов почитания изображений к единому мнению не пришли, более того – эти расхождения стали одним из базовых элементов начинавшегося в VIII веке многовекового процесса разделения церквей, завершившегося «схизмой» 1054 года360.
Формальная сторона проблемы достаточно сложна, запутана и обросла множеством легенд.
«Иконоборческий» собор 754 года проходил без представителей римского папы – папство было последовательным и непримиримым противником иконоборчества.
«Иконопочитательский» собор 787 года проводился в Никее во время фактического разрыва отношений Рима и Константинополя, и получилось, что на соборе присутствовали всего два папских легата, причем их легитимность в будущем постоянно ставилась под сомнение. Впрочем, папа Адриан I признал решения Собора, что и позволило объявить его Вселенским361. В 794 году Карл Великий созвал во Франкфурте свой собор, который определил нейтральное отношение к любым изображениям362.
Но изображение изображению рознь. Не зря в Византии VIII века движение называлось «иконоборческим» – весь гнев иконоборцев был направлен против икон, а устойчивых традиций скульптурного декора храмов на Востоке никогда не было.
Так и получилось, что в «иконопочитательском» постановлении Седьмого Вселенского собора363 осталась «лакуна» – скульптурные изображения. Следовательно, общие анафематствования «иконоборческих» соборов, основанные на Второй Священной заповеди, для скульптуры так никогда и не были отменены. Во всяком случае, на «вселенском» уровне.
Это создало в отношении скульптуры амбивалентную догматическую ситуацию, дававшую (и до сих пор дающую) православной церкви возможность и разрешать, и запрещать зооантропоморфный скульптурный декор по своему усмотрению.
Византийская церковная традиция стабильно склонялась к запрету зооантропоморфного декора на храмах. Именно византийская. Примеры скульптурного декора в Афинском соборе и в Софии Константинопольской364 здесь неуместны – они относятся к VI веку, когда Константинополь был столицей не Византийской, а Римской империи. Юстиниан, как известно, восстановил империю почти в прежних границах, полностью уничтожив остготов и вандалов. Неудивительно, что западная (римская) традиция скульптурного декора храмов в условиях единства государства и церкви проникала и на Восток, с времен первых «отцов-пустынников» более склонный к внешнему аскетизму.
К тому же до обострения иконоборчеством проблемы соблюдения Второй Священной заповеди вопросы допустимости скульптурных изображений (как и иконописи) вообще не ставились365.
После иконоборческих восстаний в Византии исчезла круглая скульптура366. Внутри храмов оставались резные иконы367, но мы не вправе отнести их к скульптурному декору, прежде всего «обязанному» быть на фасадах храмов.
В принципе, мы очень мало знаем о византийских фасадах и, следовательно, на них могли находиться и резные иконы368. Но все же относить резные иконы к зооантропоморфному декору вряд ли возможно. Да и в любом случае можно с уверенностью сказать, что подавляющее большинство резных византийских украшений не относится к тому романско-готическому стилю, который мы видим на храмах и Западной Европы, и домонгольской Владимиро-Суздальской земли.
История Русской православной церкви знает периоды и расцвета храмовой скульптуры, и запрещения «идолищ». Например, Большой Московский собор 1666 года постановил, что в храмах резными могут быть только распятия370. В 1722 году Синод запретил «иметь в церквах иконы резные или истесанные, издолбленные, изваянные» и повелел «привесов к образам и всякой кузни не привешивать». В 1832 году имел место полный запрет Синода на храмовую скульптуру (впрочем, так и не начавший повсеместно выполняться)371.
А в католических странах Запада, как известно, скульптурный декор никогда не исчезал, хотя голоса против него раздавались не только во времена Реформации, но и в Средние века. Например, Бернар Клервоский в 1124 году писал: «Что делают смешные чудовища в галереях, перед глазами братьев, занятых чтением?.. Здесь можно увидеть несколько тел с одной головой или несколько голов на одном теле. Здесь можно увидеть четвероногого урода с хвостом как у змеи, там изображена рыба с головой четвероногого. Можно увидеть животное, спереди напоминающее лошадь, а сзади – козу, и рогатое животное, задняя часть которого напоминает лошадь. Короче говоря, со всех сторон такое разнообразие и богатство форм, что забавнее изучать целый день этот пестрый мир скульптур, чем думать о Божьих заповедях»372.
Все вышесказанное и определило сложность и уникальность ситуации с запрещением скульптурного зооантропоморфного декора с храмов Северо-Восточной Руси в начале XIV века.
В это время Византия, несмотря на восстановление политической независимости при первых Палеологах, была крайне ослаблена и решала исключительно проблемы собственного выживания. Следовательно, корни запрета на зооантропоморфный скульптурный декор надо искать не во влиянии Византийской империи или константинопольского патриарха, а в ситуации внутри самого Московского княжества.
IX
А в Москву в 1325 году к «доброму и богомольному» (по выражению И.Е.Забелина373) Ивану Даниловичу перенес свою кафедру митрополит Петр.
Естественно, решение о переносе кафедры не принимается в течение месяца–двух. Петр переехал в Москву существенно ранее 1325 года374, то есть не к Ивану Калите (чьи «доброта и богомольность», впрочем, тоже весьма сомнительны375), а к Юрию Даниловичу.
А старший брат Калиты, по словам Н.М.Карамзина, «по качествам черной души своей заслуживал всеобщую ненависть, и едва утвердясь на престоле наследственном, гнусным делом изъявил презрение к святейшим законам человечества»376 – речь идет о казни Константина Рязанского. Позднее Юрий Данилович неоднократно приводил на Русь татар, разорявших целые княжества377, преуспевал в интригах при дворе хана Узбека378 и стал инициатором и соучастником убийства в Орде в 1318 году своего главного соперника, Михаила Ярославича Тверского379.
Последний вскоре получил от православной церкви титул св. мученика. Значит, погубившего его Юрия Даниловича церковь, по идее, должна была бы проклинать наравне со Святополком Окаянным. Но митрополит Петр, еще в 1313 году ездивший с будущим св. мучеником Михаилом в Орду, в начале двадцатых годов переехал к его убийце.
Эта ситуация видится абсолютно уникальной и по причине того, что в Москве в это время не было ни одного каменного храма и, как мы говорили в п. 11 гл. 2, в качестве кафедрального собора русской митрополии приходилось использовать деревянную церковь.
Можно себе представить, каких усилий стоило князьям Юрию и Ивану убедить Петра перенести кафедру. Наверняка митрополит был и «финансово заинтересован», но вряд ли дело было только в этом. Важна была и внешняя сторона – создание в Москве атмосферы «истинного православия» (как минимум, видимости такой атмосферы). И это московским князьям вполне удалось – ведь и преемник умершего в 1326 году Петра, грек Феогност, в 1328 году тоже приехал именно в Москву.
Действий московских князей по созданию такой атмосферы мы можем назвать достаточно много:
– во-первых, это имена, даваемые княжеским детям. Рязанские князья в XIV веке все еще давали сыновьям преимущественно языческие имена (Олег, Владимир, Ярослав и др.), тверские князья – преимущественно христианские, но с «воинским уклоном» (Михаил, Александр, Дмитрий), а дети и внуки Даниила Московского носили преимущественно «церковные» имена380;
– во-вторых, это появление богословских преамбул и формулировок в жалованных, духовных и договорных грамотах381;
– в-третьих, это «калита» – дорожная сума для раздачи милостыни, которую постоянно носил с собой Иван Данилович и которая, по всей видимости, и дала ему прозвище382;
– в-четвертых, это отказ от ряда языческих обрядов383;
– в-пятых, это предоставление митрополитам режима «наибольшего благоприятствования» и отсутствие любых попыток давления на церковь384.
– в-шестых, это учреждение «домового» монастыря – Спаса на Бору, что не могло не наложить определенный отпечаток на атмосферу великокняжеского двора385.
– в-седьмых (что наиболее важно для нашего исследования), это запрет на «католический» зооантропоморфный декор.
Вряд ли митрополит Петр, будучи родом из «европеизированной» Галицко-Волынской земли, был искренним противником романско-готического зооантропоморфного скульптурного декора. Но либо он, либо Феогност могли прямо или косвенно высказать неудовольствие по поводу «бесовства» на стенах домонгольских владимиро-суздальских храмов, и Даниловичи, естественно, не рискнули воспроизводить такой декор в Москве. Слишком многое в княжеской политике зависело от того, откуда будут назначаться все российские епископы, и такая «перестраховка» со стороны князей была вполне закономерной.
И только при Иване III, в условиях его неоспоримой великокняжеской власти, на храмах опять стало появляться некое подобие зооантропоморфного скульптурного декора – как минимум, объемные резные иконы.
Приведем в качестве подтверждения нашего видения ситуации такой пример: орнаментальный декор, аналогичный послемонгольскому, мы видели еще на Георгиевском соборе Юрьева-Польского в начале XIII века (рис. 56). Но вместе с орнаментами на Георгиевском соборе присутствовали изображения людей и животных, и поэтому в целом такой декор мы относим к зооантропоморфному типу. А в 1320-х годах изображения людей и животных исчезли, а орнамент остался – к нему церковь «догматических претензий» иметь не могла.
В этом плане весьма показательно то, что В.Д.Ермолин, восстанавливая Георгиевский собор в 1471 году, не положил ни одного камня с зооантропоморфным декором в алтарные апсиды. О том, что до разрушения храма такой декор на апсидах был (хотя бы в базах колонок аркатурно-колончатого пояса), говорят аналогии и с другими стенами Георгиевского собора411, и с Дмитриевским собором, и с церковью Покрова на Нерли.
В начале XIV века, как мы видели, зооантропоморфный декор был прямо или косвенно запрещен, но в 1470-х уже шел процесс его постепенной «легализации», в Россию уже была привезена статуя Николы Можайского387, в Московском кремле уже была установлена объемная резная икона св. Георгия. И все же, видимо, имел место некий компромисс В.Д.Ермолина с местными церковными властями: поскольку сам великий князь повелел «собрать все как прежде»388, последние согласились на восстановление «исторического облика» собора вместе с «идолами», но «святое» – алтари – отстояли.
Завершая тему скульптурного декора храмов, скажем следующее: глядя на расцвет «русской готики» в архитектурных формах храмов XV–XVI веков (соборы Троице-Сергиева и Андроникова монастырей, шатровое зодчество), можно только предполагать, каких шедевров монументальной скульптуры мы лишились из-за запрета на «европейский» декор в начале XIV века.
Но ни о каком «вырождении» мастеров после Батыева нашествия, ни о каком «упадке» и «варварстве» ранней послемонгольской архитектуры Северо-Восточной Руси мы говорить не вправе.
X
В связи со всем вышесказанным мы вправе предположить, что к архитектурному стилю «амбициозной экономии» относился и Спасо-Преображенский собор в Твери (1285–1290 годы). Возможно, кладка собора была бутовой, а ее «полубутовый» внешний вид достигался посредством облицовки плитами белого камня (по аналогии с Борисоглебской церковью в Ростове). Весьма вероятно, что на храме еще был скульптурный декор зооантропоморфного типа, как и предполагал Н.Н.Воронин389.
О размерах первого кафедрального собора Твери мы, к сожалению, пока можем лишь строить гипотезы.
Так, Н.Н.Воронин на основании сохранившегося описания не дошедшей до нас иконы полагал, что Спасский собор был семиглавым и шестистолпным390. Но семиглавый собор – беспрецедентное явление в зодчестве Северо-Восточной Руси XII–XV веков. Скорее всего, эти главы были изображены иконописцем произвольно. К тому же сам исследователь отмечал «позлащение верха» (т.е. одной главы) собора в 1399 году391.
Основываясь
на отсутствии каких-либо серьезных аварий при строительстве Спасского собора,
мы можем предположить, что его размеры не превышали неоднократно упоминавшийся
в нашем исследовании «предел надежности» белокаменного крестовокупольного
зодчества (внутреннее пространство основного объема – до
Есть и еще одно соображение. Первые кафедральные соборы в той или иной епархии со времен «Десятинной» церкви посвящались преимущественно Успению Богородицы либо Софии – Премудрости Божьей (культ которой был тесно связан с культом Богородицы392). Были и обратные ситуации – возведение храмов Успения в расчете на будущее образование епархий (как во Владимире и Смоленске).
Но в Твери в конце XIII века епархия уже была393. Прецедент возведения первого большого епархиального храма в честь Преображения Спаса имел место только в 1036 году в Чернигове. Но, во-первых, у нас нет стопроцентной уверенности в существовании в начале XI века Черниговской епархии, и, во-вторых, маловероятно, что тверичи могли при посвящении своего кафедрального престола последовать примеру 250-летней давности.
И это позволяет нам предположить следующее: в Твери небольшой Спасский собор был построен как «временно кафедральный», а в ближайшем будущем предполагалось возвести неподалеку большой Успенский. Но этим планам не довелось осуществиться: в 1327 году Тверь была разгромлена.
Схожая
ситуация имела место в 1152 году в Переславле-Залесском: по всей видимости,
Юрий Долгорукий строил там свою будущую столицу (об этом говорит огромная
протяженность валов –
Следовательно, мы вправе полагать, что Спасо-Преображенский собор в Твери был одноглавым, четырехстолпным и имел весьма скромные размеры – возможно, был даже меньше московского Успенского собора 1326–1327 годов.
Историческая судьба тверского храма подтверждает то, что его размеры не превышали «предел надежности»: только через сто лет собору потребовалось поновление, а в аварийное состояние он пришел после опустошительного пожара 1616 года, т.е. через 326 лет после постройки394.
XI
Про первый кафедральный собор Москвы – Успенский, построенный в 1326–1327 годах – мы уже знаем достаточно для того, чтобы сделать попытку его реконструкции.
Ранее такую попытку предпринял Н.Н.Воронин (рис. 57), и его реконструкцию мы положили в основу нашей (представленной на рис. 58), так как исследователю удалось точно определить план храма (см. п. 2 гл. 2). Нет никаких оснований и для пересмотра предложенной формы позакомарного покрытия собора. Видится абсолютно справедливой реконструкция Н.Н.Ворониным цоколя, закомар и орнаментальных поясов (напомним, что килевидные закомары и орнаментальные пояса присутствовали на Никольской церкви в Можайске – см. п. 2 этой главы).
Рис. 57. Успенский собор 1326–1327 годов в Москве. Реконструкция Н.Н.Воронина.
Рис. 58. Успенский собор 1326–1327 годов в Москве. Реконструкция автора.
Г.К.Вагнер полагал, что на Успенском соборе Калиты мог быть аркатурно-колончатый пояс395, но свою позицию исследователь основывал на том, что фрагмент такого пояса был найден в соборе Фиораванти в «третьем» использовании. Конечно, отличить «третье» использование от вторичного в ряде случаев возможно, но вероятность ошибки весьма велика (тем более учитывая прочие ошибки В.И.Федорова и Н.С.Шеляпиной, проводивших раскопки в Кремле в 1960–1970-х годах – см. п. 1 гл. 2). А размеры найденного фрагмента более соответствуют огромному собору Мышкина и Кривцова, чем небольшому храму Калиты. Следовательно, мы не имеем повода ставить под сомнение позицию Н.Н.Воронина в плане наличия между первым и вторым ярусами Успенского собора 1326–1327 годов только орнаментальных поясов.
Каковы же основные отличия нашей реконструкции?
Схематично воспроизведена грубая белокаменная кладка, характерная для эпохи «амбициозной экономии», Размеры блоков, из которых сложены барабан и постамент, меньше, чем блоков четверика, кладка барабана и постамента еще менее регулярна, чем кладка четверика (как в Никольской церкви села Каменского).
Грубые и неровные лопатки (как на верхнем храме в Городне) выгодно оттеняют гладкотесаные профилированные пилястры (фрагменты которых, вероятно, хранятся в лапидарии Московского кремля396). Карниз, «отсекающий» закомары от прясел стен, мы в реконструкции не предусматриваем, т. к. несколько ниже стены уже пересечены орнаментальными поясами.
Пропорции четверика приближены не к гипотетической реконструкции собора Юрьева-Польского, предложенной Н.Н.Ворониным и Г.К.Вагнером397, а к храмам в Можайске и Городне.
По сравнению с реконструкцией Н.Н.Воронина принципиально изменен верх Успенского собора. Мы однозначно отказались от трехлопастных фасадных арок на постаменте под барабаном (такие арки не имеют аналогов в Северо-Восточной Руси) и по аналогии с храмами в Можайске и Городне ввели в реконструкцию килевидные кокошники. Поскольку на рисунке А.Мейерберга такие кокошники были изображены весьма схематично, нами за образец была принята реконструкция Б.А.Огневым собора Саввино-Сторожевского монастыря398. Такая, наиболее простая и логичная, установка кокошников полностью соответствует высокому и массивному постаменту.
«Излишества» в виде четырех диагональных сводиков над закомарами (как на соборах рубежа XIV и XV веков) мы в реконструкцию не вводим.
Высота и массивность постамента в сочетании со сравнительно небольшим барабаном связана с тем, что мы предполагаем в Успенском соборе 1326–1327 годов небольшую ступенчатость арок и конический переход от подпружных арок к барабану (ближайшими аналогами являются храмы в Можайске и Городне). Мы полагаем, что большого и тяжелого барабана в Успенском соборе быть не могло: он был четырехстолпным, то есть нагрузку от барабана несли не мощные угловые пристенные опоры, а тонкие столпы. Следовательно, как мы говорили в п. 6 этой главы, в условиях малоопытных строительных кадров для обеспечения конструктивной надежности храма требовался облегченный барабан с коническим переходом от подпружных арок.
Дневное освещение собора в нашей реконструкции преимущественно верхнее (как в храмах Городни, Каменского и, вероятно, Можайска), хотя, конечно, размещение окон в стенах показано абсолютно условно. Столь же условна восьмиоконность барабана: он вполне мог быть и десятиоконным.
Притворы по сравнению с реконструкцией Н.Н.Воронина существенно понижены: огромная высота (возможно, даже двухъярусность399) западного притвора могла иметь место в Георгиевском соборе Юрьева-Польского, но для прагматичного послемонгольского времени она видится маловероятной. Мы считаем возможным существенно снизить и высоту апсид (орнаментальные пояса в их верхней части могли проходить вровень с поясами собора). Больший размер западного притвора по сравнению с северным и южным оправдан сообщением летописи о «меньших» притворах400, и эту ситуацию мы, как и Н.Н.Воронин, отражаем в реконструкции.
Опираясь на результаты археологических исследований 1960–1970-х годов (см. п. 2 гл. 2), мы сочли возможным по сравнению с реконструкцией Н.Н.Воронина повысить подиум на 2–3 ряда блоков, а размеры порталов, наоборот, несколько уменьшить.
В целом реконструкция, представленная на рис. 58, по нашему мнению, вполне соответствует и данным археологии, и архитектурному стилю эпохи «амбициозной экономии», и традициям православной церкви, и основным принципам западноевропейской готики.
Будем надеяться, что будущие археологические исследования в Московском кремле помогут еще более уточнить конструкцию, архитектурные формы и декор Успенского собора 1326–1327 годов, как и всех других храмов Москвы первой трети XIV века.
XII
Когда закончилась эпоха «амбициозной экономии», мы пока не можем сказать достаточно определенно.
Из всех храмов Калиты у нас пока нет сведений лишь о стиле, в котором была построена церковь Михаила Архангела (1333 год). В 1327 году Иван Данилович разгромил (и, соответственно, разграбил) Тверь, а в 1329 году он получил дань с Пскова401. Значит, по идее, после этих успешных походов средства у московского князя были. Но мог ли он счесть нужным потратить их на то, чтобы великокняжеская усыпальница была построена в домонгольской «гладкой» технике?
Если бы после возведения этих храмов князь продолжил каменное культовое строительство, тогда, наверное, можно было бы говорить о том, что для Ивана Даниловича храмоздание имело серьезное значение. Но ведь, как мы видели в п. 11 гл. 2, строил он эти храмы прежде всего для того, чтобы набрать необходимый «великокняжеский минимум». Поэтому представляется весьма маловероятным, что в конце практически непрерывного строительства 1326–1333 годов князь вдруг решил сменить стиль (и, соответственно, затратить на это значительные средства).
Дополнительный аргумент в пользу такой позиции: октагон Иоанна Лествичника и собор Спаса на Бору были построены уже после разгрома Твери. Значит, все строительство Калиты 1326–1333 годов, скорее всего, велось в стиле «амбициозной экономии».
Затем каменное строительство в Московском кремле было прекращено более чем на 30 лет (не считая возведения в 1350 году придела к собору Спаса на Бору).
В каком стиле был возведен собор Чудова монастыря (1365 год), мы пока не знаем. Стены Московского кремля (1367–1368 годы) – постройка фортификационного назначения и, соответственно, кладка там могла быть еще более грубой, чем в храмах эпохи «амбициозной экономии». Впрочем, пока об этом мы можем говорить лишь гипотетически, так как здесь могут быть аргументы и «против» (например, стеновые блоки Серпуховского кремля обработаны практически «начисто»), и «за» (каменный Серпуховский кремль был построен около 1556 года402, а стены Владимирского детинца 1194 года были обработаны «получисто»403). Для того, чтобы определить тип кладки собора Чудова монастыря и московских белокаменных стен, необходимы новые данные археологии.
Потом в Московском кремле не строили из камня еще четверть века.
О способе обработки белокаменных блоков, из которых был построен Успенский собор Дмитрия Донского в Коломне (около 1380 года), мы можем высказать определенные гипотетические соображения.
Б.Л.Альтшуллер, производивший раскопки этого храма, писал: «От собора XIV века, помимо фундаментов, фрагментарно уцелели нижние ряды полубутовой кладки стен, сложенные на извести из достаточно хорошо отработанных белокаменных квадров»404. Возможно, имелись в виду те ряды кладки, которые открыли и раскопки В.В.Кавельмахера (рис. 33). В этом случае мы можем сказать: по меркам фундаментных кладок блоки, действительно, обработаны достаточно хорошо, но по меркам стеновых кладок – достаточно грубо. Точнее, это та самая «получистая» обработка, которая характерна для всех известных нам храмов эпохи «амбициозной экономии».
После очередного многолетнего перерыва каменное строительство в Московском великом княжестве возобновилось в 1390-х годах – при Василии Дмитриевиче. Про возведенные в это время церковь Рождества Богородицы (1393 год) и Благовещенскую церковь (середина 1390-х годов – см. п. 6 гл. 1) Н.Н.Воронин справедливо писал, что кладка у них «старая владимирская», хотя и характеризуется «меньшим совершенством и большей свободой»405. Кладка остальных храмов, построенных во времена княжения Василия Дмитриевича, обработана еще более гладко и аккуратно.
Таким образом, пока у нас нет новых архивных и археологических данных о раннем послемонгольском зодчестве Московского, Тверского, Ростовского, Рязанского и других княжеств Северо-Восточной Руси, мы можем утверждать, что «эпоха амбициозной экономии» началась в 1280-х годах и закончилась либо после 1330-х, либо после 1360-х годов.
Относились ли к этому архитектурному стилю собор Федоровского монастыря в Твери и церковь в Старице, предшествовавшая храмам рубежа XIV и XV веков? Были ли построены в конце XIII – первой трети XIV века каменные церкви в Переяславле-Рязанском, Кашине, Клину, Рузе, Серпухове и неизвестной пока крепости Москвы на прямом пути в Тверь, местонахождение которой наиболее вероятно в районе современного Солнечногорска? Ответы на эти вопросы могут дать только новые археологические исследования.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Итак, на поверку «темное время» в истории древнерусской архитектуры оказывается вовсе не таким «темным». В общей сложности нам удалось выявить шестнадцать каменных храмов, построенных в конце XIII – первой трети XIV века (см. п. 3 гл. 4), причем в это количество мы не включили спорный Успенский собор Отроча монастыря.
Никольская церковь в Каменском, верхний и нижний храмы в Городне дошли до нас в достаточно высокой степени сохранности. О церкви Бориса и Глеба в Ростове, Никольской церкви (Старо-Никольском соборе) в Можайске, церкви Иоанна Предтечи на Городище и Успенском соборе Ивана Калиты мы располагаем достаточным объемом археологической и документальной информации для того, чтобы с той или иной степенью уверенности судить об особенностях внешнего облика, строительной техники и конструкции этих памятников. Про остальные храмы этого времени (кроме соборов в Твери и церкви в Старице) мы можем сказать, что нам известен их архитектурный стиль – а это тоже весьма немало.
И на основании всего того, что нам известно о зодчестве этой эпохи, мы вправе утверждать, что и в наиболее тяжелые времена монгольского ига Северо-Восточная Русь не потеряла духовную самостоятельность, не выпала из «мэйнстрима» мировой архитектурно-художественной мысли и не изменила свою культурную ориентацию на наиболее цивилизованные государства мира.
Конечно, колоссальные трудности, переживаемые страной и народом, не могли не отразиться на архитектуре – «зеркале эпохи». Экономить приходилось на всем, в том числе и на каменном строительстве. Но архитектура, как и искусство, живет по своим законам, и те или иные его достижения отнюдь не связаны с количеством вложенных средств и временем, затраченным на создание памятника.
И такие дошедшие до наших дней шедевры стиля «амбициозной экономии», как Никольская церковь в Каменском и церковь Рождества Богородицы в Городне, мы можем с полным правом сопоставить с лучшими образцами и домонгольского, и послемонгольского древнерусского зодчества. По мнению автора этой книги, после коренного пересмотра неправомерного стереотипа восприятия этих храмов как «провинциальных, наивных и отсталых», великолепные великокняжеские церкви в Каменском и Городне должны с полным правом занять подобающее им место в хрестоматиях и учебниках по истории архитектуры.
И реконструированный нами московский Успенский собор 1326–1327 годов отнюдь не смотрится «гадким утенком» ни рядом с Успенским собором во Владимире, ни рядом с Троицким собором Троице-Сергиевой Лавры, ни рядом с Успенским собором Аристотеля Фиораванти. Просто «всему свое время, и время всякой вещи под небом» (Еккл. 3:1).
ПРИЛОЖЕНИЕ 1
Некоторые пропорции храмов в Каменском, Троице-Сергиеве, Переславле-Залесском, Городне, Можайске и Звенигороде
1 – Никольская церковь в Каменском;
2 – Троицкий собор в Троице-Сергиеве;
3 – Спасо-Преображенский собор в Переславле-Залесском;
4 – церковь Рождества Богородицы в Городне;
5 – Никольская церковь (Старо-Никольский собор) в Можайске;
6 – Успенский собор на Городке в Звенигороде.
|
|
1 |
2 |
3 |
4 |
5 |
6 |
|
Отношение ширины четверика (по оси север-юг) к длине (по оси восток-запад, без учета апсид) |
1,03 |
0,9 |
1,0 |
1,08 |
1,14 |
1,0 |
|
Отношение длины четверика на уровне пят закомар к длине четверика на уровне цоколя |
1,0 |
0,94 |
0,98 |
1,0 |
1,0 |
0,97 |
|
Отношение длины четверика на уровне 1/3 высоты к длине на уровне цоколя |
1,02 |
0,98 |
0,99 |
1,01 |
1,0 |
0,99 |
|
Отношение высоты барабана к высоте четверика от цоколя до пят закомар |
0,63 |
0,69 |
0,50 |
0,35 |
0,47 |
0,5 |
|
Отношение диаметра барабана сверху к диаметру барабана снизу |
0,94 |
0,94 |
1,0 |
0,97 |
1,0 |
0,95 |
|
Отношение верхнего диаметра барабана к его высоте |
1,0 |
0,94 |
1,25 |
0,91 |
0,9 |
1,12 |
|
Отношение верхнего диаметра барабана к длине четверика на уровне пят закомар |
0,44 |
0,41 |
0,43 |
0,29 |
0,3 |
0,42 |
|
Отношение нижнего диаметра барабана к ширине четверика на уровне цоколя |
0,47 |
0,41 |
0,42 |
0,3 |
0,3 |
0,42 |
|
Приблизительное отношение видимой площади барабана к видимой площади четверика от пят закомар до цоколя |
0,28 |
0,27 |
0,23 |
0,12 |
0,14 |
0,19 |
|
Отношение выступа апсид к длине четверика (на уровне середины апсид) |
0,44 |
0,20 |
0,30 |
0,25 |
0,2 |
0,21 |
|
Отношение высоты апсид к высоте четверика от цоколя до пят закомар |
0,7 |
0,9 |
0,83 |
0,5 |
0,5 |
0,88 |
|
Отношение высоты постамента к высоте барабана |
0,33 |
0,61 |
0 |
0,35 |
0,35 |
0,2 |
|
Отношение высоты подиума (подклета) к высоте четверика от цоколя до пят закомар |
0,1 |
0,19 |
0,05 |
0,44 |
0,4 |
0,13 |
Приложение 2
Сравнительный расчет условной стоимости строительства
из «получисто» обработанного белого камня
и из кирпича (плинфы)
Расчет проводится в единицах трудоемкости (человеко-днях) на примере церкви масштаба Покрова на Нерли в случае ее возведения в технике, характерной для строительства конца XIII – первой трети XIV века. Затем расчет проводится в гипотетическом случае возведения аналогичного храма из кирпича.
Расстояние транспортировки белого камня принимается в среднем 50 км (для Ростова оно составляло около 250 км, для Твери – около 50 км, для Городни – около 80 км, для Москвы – около 50 км, для Каменского, Можайска, Коломны и Старицы – в пределах 1–2 км).
Использованы расчеты Н.Н.Воронина для строительства церкви Покрова на Нерли432 и белокаменного Московского Кремля433. Для приведения показателей строительства Кремля к показателям церкви Покрова вводятся поправочные коэффициенты на меньший объем строительства и большую сложность кладки стен и сводов храма по сравнению со стенами и башнями крепости.
1. Условные расходы по транспортировке камня от каменоломен до стройплощадки.
Объем камня, необходимого для строительства, составляет 408 кубометров, вес 1 кубометра (с учетом того, что перевозились блоки, преимущественно необработанные и не всегда высококачественные) – 1300 кг. Всего необходимо перевезти 530000 кг камня.
Перевозки могли проводиться как летом – на лодках, так и зимой – на подводах.
1.1. При перевозках летом:
1.1.1. Средняя скорость лодки – около 2 км/ч (учитывая волок и участки вверх по течению).
1.1.2. Движение: 16 часов в день.
1.1.3. На дорогу в один конец уходит: 50 км : 2 км/ч : 16 часов в день = 1,6 дней.
1.1.4. Оборот лодки (в 2 конца) – 4 дня.
1.1.5. 5 человек могут везти на одной лодке приблизительно 2000 кг (в случае, если у них будет подмога на волоке).
1.1.6. Для перевозки камня необходимо сделать лодко-ездок:
530000 кг : 2000 кг = 265.
Итого по п. 1.1: 265 лодко-ездок х 4 дня х 5 чел. = 5300 чел.-дн., необходимых для перевозки камня.
1.2. При перевозках зимой:
1.2.1. Средняя скорость подводы (учитывая то, что обратно подвода движется порожняком): около 4 км/ч.
1.2.2. Движение: 10 часов в день, т.е. подвода проходит 40 км в день.
1.2.3. Оборот подводы: 100 км : 40 км/день = 3 дня.
1.2.4. На подводу можно грузить около 500 кг.
1.2.5. Подводо-ездок для перевозки камня: 530000 кг : 500 кг = 1060.
1.2.6. Необходимо подводо-дней: 1060 подводо-ездок х 3 дня = 3180.
1.2.7. Стоимость лошади высока и ей требуется «обслуживание». Для простоты примем условную стоимость «обслуживания» лошади за 1/2 условной стоимости содержания возчика.
1.2.8. Необходимо чел.-дней: 3180 дней работы возчиков + 1590 дней работы лошадей = 4770 чел.-дн.
Итого по п. 1 (для простоты берем среднее между п. 1.1. и п. 1.2):
(5300 + 4770) : 2 = 5035 чел.-дн.
2. Условные расходы на обработку белого камня.
2.1. Обработка белого камня для кладки стен церкви масштаба Покрова на Нерли включает:
2.1.1. Ломка: 335 чел.-дн.
2.1.2. Обработка «получисто»: 2226 чел.-дн.
2.1.3. Обработка «начисто»: 1318 чел.-дн.
Исключая для храмов конца XIII – первой трети XIV века обработку начисто, получим по п. 2.1: 335 + 2226 = 2561 чел.-дн.
2.2. Кузнечные работы по оправке инструмента для тески камня.
2.2.1. Для объема 49400 куб. м камня при строительстве Кремля кузнечные работы составляли 30690 чел.-дн. Приводим их к объему 408 куб. м для строительства церкви масштаба Покрова:
2.2.2. Поправочный коэффициент перехода от строительства Кремля к строительству церкви масштаба Покрова:
408 : 49400 = 0,0083.
Итого по п. 2.2: 30690 х 0,0083 = 255 чел.-дн.
Итого по п. 2: 2561 + 255 = 2816 чел.-дн.
3. Условная стоимость строительства независимо от материала (без учета внутреннего убранства и росписей).
3.1. Данные о строительстве Московского кремля, приводимые к храму масштаба Покрова на Нерли с коэффициентом 0,0083 (рассчитанным в п. 2.2.2):
3.1.1. Обжиг известняка: 1620 чел.-дн. х 0,0083 = 13 чел.-дн.
3.1.2. Гашение извести-кипелки:
968 чел.-дн. х 0,0083 = 8 чел.-дн.
3.1.3. Приготовление раствора:
8300 чел.-дн. х 0,0083 = 69 чел.-дн.
3.1.4. Рытье рвов и котлованов с последующей засыпкой:
4206 чел.-дн. х 0,0083 = 35 чел.-дн.
3.1.5. Подвозкой материалов к стенам можно пренебречь, так как это актуально только для большой протяженности стен Кремля.
3.1.6. Кладка бутовых фундаментов:
10020 чел.-дн. х 0,0083 х коэффициент сложности 1,5 = 125 чел.-дн.
3.1.7. Устройство лесов:
4682 чел.-дн. х 0,0083 х коэффициент сложности 1,5 = 58 чел.-дн.
3.1.8. Лицевая кладка стен, сводов и барабанов:
67500 чел.-дн. х 0,0083 х коэффициент сложности 2,0 = 1121 чел.-дн.
3.1.9. Забутовка стен: 23350 чел.-дн. х 0,0083 = 194 чел.-дн.
Итого по п. 3.1: 13 + 8 + 69 + 35 + 125 + 58 + 1121 + 194 = 1623 чел.-дн.
3.2. Условная стоимость прочих работ:
3.2.1. Устройство кровель: около 100 чел.-дн.
3.2.2. Устройство полов: около 100 чел.-дн.
3.2.3. Двери, оконницы и прочие детали: около 400 чел.-дн.
3.2.4. Из расчета трудоемкости изготовления фигурных элементов вычленяем детали, характерные для строительства конца XIII – первой трети XIV века. Эти детали могли использоваться и при белокаменном, и при кирпичном строительстве. Объем их изготовления примем приблизительно равным 700 чел.-дн.
Итого по п. 3.2: 100 + 100 + 400 + 700 = 1300 чел.-дн.
Итого по п. 3 (трудоемкость строительных работ при любом материале):
(п. 3.1 + п. 3.2) = 1623 + 1300 = 2923 чел.-дн.
4. Общая средняя условная сметная стоимость (трудоемкость) белокаменного строительства храма конца XIII – первой трети XIV века:
(п. 1 + п. 2 + п. 3) = 5035 + 2816 + 2923 = 10774 чел.-дн.
5. Условная стоимость строительства в гипотетическом случае возведения храма из кирпича.
5.1. Условные расходы на изготовление кирпича:
5.1.1. Сооружение 10 печей, необходимых для строительства:
20 чел.-дн. на одну печь = 200 чел.-дн.
5.1.2. Добывание 408 кубометров глины:
1 человек – 1 кубометр в день, т.е. 408 чел.-дн.
5.1.3. Доставка глины от карьера, формовка, загрузка в печь и вытаскивание из нее: 3 чел по 1 куб. м в день:
3 х 408 = 1224 чел.-дн.
5.1.4. Подвоз дров для печи (1 подвода):
2 чел.-дн. х 220 дней = 440 чел-дн.
Итого по п. 5.1: 200 + 408 + 1224 + 440 = 2272 чел.-дн.
5.2. Условная стоимость строительных работ независимо от материала была рассчитана в п. 3: 2923 чел.-дн.
Итого по п. 5: 2272 + 2923 = 5195 чел.-дн.
6. Сравнение условной стоимости строительства из белого камня и из кирпича: п. 4 : п. 5 = 10774 : 5195 = 1,98.
7. Вывод: храм конца XIII–начала XIV века из «получисто» обработанного белого камня в среднем обходился дороже такого же кирпичного в 2 раза.
8. В случае расположения храма рядом с каменоломнями (что имело место в Каменском, Можайске, Старице и Коломне) мы можем пренебречь транспортной составляющей. Тогда соотношение условной стоимости строительства из белого камня и из кирпича составляет:
(п. 4 – п. 1) : п. 5 = (10774 – 4560) : 5195 = 1,1.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Некрасов А.И. Возникновение Московского искусства. Т. 1. М., 1929. С. 13.
2 Эта практика сейчас особенно распространена в Москве. Примеры последних лет – палаты XVII века на Страстном бул, 10; особняк начала XIX века на Пятницкой ул., 46; палаты XVII века на Чистопрудном бул., 11 и др.
3 Подробнее см.: Заграевский С.В. Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество. М., 2002 (далее – Заграевский, Белокаменное зодчество). С. 4.
4 ПСРЛ, 10:167.
5 Иоаннисян О.М., Торшин Е.Н., Зыков П.Л. Церковь Бориса и Глеба в Ростове Великом. – В кн.: Древнерусское искусство. Русь. Византия. Балканы. XIII век. СПб, 1997 (далее – Иоаннисян и др., 1997). С. 232.
6 ПСРЛ, 18:81-82; 10:167.
7 Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV веков. Т. 1, М., 1961; Т.2, М., 1962 (далее – Воронин, Зодчество). Т. 2, с. 139.
8 ПСРЛ 15:42, 414.
9 Антипов И.В. Древнерусская архитектура второй половины XIII – первой трети XIV в. СПб, 2000. С. 28.
10 ПСРЛ, 18:89; 15:44.
11 ПСРЛ, 8:170.
12 ПСРЛ, 15:45.
13 Кавельмахер В.В., Панова Т.Д. Остатки белокаменного храма XIV в. на Соборной площади Московского кремля. – В кн.: Культура средневековой Москвы XIV–XVII вв. М., 1995.С. 66.
14 ПСРЛ, 7:202; 18:91; 20, ч. 1:179.
15 ПСРЛ, 20, ч.1:282.
16 ПСРЛ, 15:45; 7:202; 18:91.
17 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 158.
18 ПСРЛ, 7:203-304; 10:206; 15:47; 18:92.
19 ПСРЛ, 21:585.
20 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 385.
21 Кавельмахер В.В., Орловский С.П. Два архитектурных фрагмента из Успенского собора в Коломенском кремле (к вопросу о начале каменного строительства в Коломне). – В кн.: Материалы творческого отчета треста «Мособлстройреставрация». М., 1984 (далее – Кавельмахер, Коломна). С. 80-87.
22 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 163.
23 Беляев Л.А. Древние монастыри Москвы (кон. XIII–нач. XV вв.) по данным археологии. М., 1994. С. 47-72.
24 Булкин В.А., Салимов А.М. Успенский собор Тверского Отроча монастыря на рубеже XV–XVI столетий. В кн.: Тверь, Тверская земля и сопредельные территории в эпоху средневековья. Вып. 1. Тверь, 1996. С. 79-84.
25 Хворостова Е.Л. Успенский собор Отроча монастыря в Твери (проблемы реконструкции). В кн.: Тверской археологический сборник. Вып. 4, т. 2. Тверь, 2001. С. 346.
26 Федоров В.И., Шеляпина Н.С. Древнейшая история Благовещенского собора Московского Кремля. М., 1987; Федоров В.И. Новое о древней топографии и первых каменных постройках Московского Кремля. В кн.: Государственные музеи Московского Кремля. Материалы и исследования. Вып. 1. М., 1973; Федоров В.И. Успенский собор: исследование и проблемы сохранения памятника. – В кн.: Успенский собор Московского Кремля. Материалы и исследования. – М., 1985 (далее – Федоров, 1985). С. 61.
27 Заграевский С.В. О раннем послемонгольском зодчестве Северо-Восточной Руси. М., 2003 (далее – Заграевский, Раннее послемонгольское зодчество).
28 Некрасов А.И. Города Московской губернии. М., 1928 (далее – Некрасов, 1928). С. 164-165.
29 Воронин, Зодчество. Т. 2. С. 204–205.
30 Альтшуллер Б.Л. Памятники зодчества Московской Руси второй половины XIV–начала XV веков (новые исследования). Диссертация на соискание ученой степени кандидата архитектуры. На правах рукописи. М., 1978 (далее – Альтшуллер, диссертация). С. 47.
31 Там же.
32 Воронин, Зодчество. Т. 1, с. 326.
33 Альтшуллер, диссертация. С. 48.
34 Там же, с. 49.
35 Там же , с. 10.
36 Там же, с. 91.
37 Альтшуллер Б.Л. Новые исследования о Никольской церкви села Каменского. – В кн.: Архитектурное наследство, № 20. М., 1972 (далее – Альтшуллер, Каменское). С. 19.
38 Там же, с. 21.
39 Ильин М.А., Максимов П.Н., Косточкин В.В. Каменное зодчество эпохи расцвета Москвы. – В кн.: История русского искусства. Т. 3. М., 1953. С. 342.
40 Давид Л.А., Огнев Б.А. Забытый памятник московского зодчества XV века. – В кн.: Краткие сообщения Института истории материальной культуры. Вып. 62. М., Л., 1956. С. 51.
41 Там же, с. 55.
42 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 324.
43 Там же, с. 321.
44 Альтшуллер, диссертация. С. 113.
45 Там же, с. 91.
46 Там же.
47 Там же, с. 24.
48 Там же, с. 91.
49 Альтшуллер, Каменское. С. 22.
50 Малая Советская Энциклопедия. М., 1959. Т. 6, с. 243.
51 Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в Х–XIV веках. М., 1984. С. 146.
52 Альтшуллер, диссертация. С. 91.
53 Юшко А.А. Московская земля IX–XIV веков. М., 1991. С. 88.
54 Карамзин Н.М. История государства Российского. М., 1991. Т. 5, с. 24.
55 Там же, т. 5, с. 26.
56 Памятники архитектуры Московской области. М., 1975 (далее – Памятники...). Т. 2, с. 215.
57 Юшко А.А. Указ. соч., с. 131.
58 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 204.
59 Альтшуллер, Каменское. С. 25.
60 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 205.
61 Альтшуллер, Каменское. С. 25.
62 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 204.
63 Там же.
64 Инв. № ККМ-130.
65 Христианство. Энциклопедический словарь. М., 1995 (далее – Христианство). Т. 2, с. 258.
66 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 204.
67 Там же, с. 142.
68 Там же, с. 228.
69 Альтшуллер, диссертация. С. 13–158.
70 ПСРЛ, 18:103.
71 ПСРЛ, 8:8; 18:108.
72 ПСРЛ, 8:34.
73 Н.М.Карамзин. Указ. соч., т. 5, с. 11.
74 ПСРЛ, 18:151; Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 265.
75 Альтшуллер, диссертация. С. 53–60.
76 Памятники... Т. 1, с. 238.
77 Там же, с. 269.
78 Там же, с. 215, 222.
79 Альтшуллер, диссертация. С. 69.
80 Там же, с. 72.
81 ПСРЛ, 18:129.
82 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 207.
83 Там же, с. 194.
84 Альтшуллер, диссертация. С. 44.
85 ПСРЛ, 6:140.
86 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 245.
87 Альтшуллер, диссертация. С. 83.
88 Суханова А.А. Подклет Благовещенского собора Московского кремля по данным архитектурных и археологических исследований ХХ века. В кн.: Художественные памятники Московского кремля. Материалы и исследования. Вып. 16. М., 2003. С. 165.
89 Приселков М.Д. Троицкая летопись: Реконструкция текста. М., Л., 1950. С. 149.
90 ПСРЛ, 20, ч. 1: 231.
91 Альтшуллер, диссертация. С. 151.
92 Там же, с 80.
93 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 250.
94 Суханова А.А. Указ. соч., с. 168.
95 Заграевский, Белокаменное зодчество. С. 29.
96 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 252.
97 Напомним, что, согласно исследованиям автора, внутреннее пространство основного объема храма не должно было превышать 200 кв. м, а сторона подкупольного квадрата – 6 м (подробнее см. Заграевский, Белокаменное зодчество. С. 82).
98 Альтшуллер, диссертация. С. 83.
99 Суханова А.А. Указ. соч., с. 164.
100 ПСРЛ, 15:45.
101 Борисов Н.С. Русская церковь в политической борьбе XIV–XV веков. М., 1986 (далее – Борисов, 1986). С. 61.
102 Там же.
103 Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 5, с. 34.
104 Суханова А.А. Указ. соч., с. 168.
105 ПСРЛ, 25:228.
106 Борисов Н.С. Иван III. М., 2000 (далее – Борисов, 2000). С. 16.
107 Альтшуллер, диссертация. С. 53–60.
108 Подробное обоснование этой датировки, которая в наше время зачастую ставится под сомнение, см. в кн.: Заграевский, Белокаменное зодчество. С. 34-35.
109 В церкви Бориса и Глеба в Кидекше кладка обработана несколько более грубо, подгонка камня произведена менее точно, подбор блоков по цвету несколько хуже.
110 Огнев Б.А. Некоторые проблемы раннемосковского зодчества. В кн.: «Архитектурное наследство». Т. 12. М., 1960. С. 46.
111 Раппопорт П.А. Строительное производство Древней Руси. СПб, 1994. С. 131.
112 «Pluralitas non est ponenda sine necessitate» («не следует умножать сущности сверх необходимости» – лат.). См. Encyclopaedia Britannica. Deluxe edition CD-ROM, 2002 (далее – Britannica). Статья «Ockham, William of»;
113 Раппопорт П.А. Указ. соч., с. 128–129.
114 Воронин, Зодчество. Т. 1, с. 325
115 Заграевский, Белокаменное зодчество. Приложение 1, п. 3.
116 Воронин, Зодчество, т. 1, с. 285.
117 Там же, с. 233.
118 Заграевский, Белокаменное зодчество. Приложение 1.
119 Выголов В.П. Архитектура Московской Руси середины XV века. М., 1988. С. 224.
120 Губер А.А., Колпинский Ю.Д. Искусство Западной и Центральной Европы в эпоху развитого феодализма. Введение. Романское искусство. – В кн.: Всеобщая история искусств. Т.2. М., 1960. С. 232.
121 Огнев Б.А. Указ. соч., с. 60.
122 Воронин, Зодчество. Т. 1, с. 94; т. 2, с. 466.
123 Выголов В.П. Указ. соч., с. 71.
124 На это автору любезно указал О.М.Иоаннисян в 2002 году.
125 Воронин, Зодчество. Т. 1, с. 116.
126 Личные беседы с В.В.Кавельмахером. 2002 год.
127 Раппопорт П.А. Указ. соч., с. 121.
128 Воронин, Зодчество, Т. 1, С. 106; Иоаннисян О.М., Зыков П.Л., Жервэ А.В., Глазов В.П., Карайчева Н.М. Архитектурно-археологические исследования Рождественского собора во Владимире. – В кн.: Государственный Эрмитаж. Отчетная археологическая сессия за 1999 год. Тезисы докладов. СПб, 2000. С. 50.
129 Беляев Л.А. Указ. соч., с. 160.
130 Огнев Б.А. Указ. соч., с. 45–62.
131 Там же, с. 57.
132 Альтшуллер, диссертация. С. 138.
133 Ильин М.А. Русское шатровое зодчество. Памятники середины XVI века. М., 1980 (далее – Ильин, Зодчество). С. 32.
134 Альтшуллер Б.Л. Бесстолпные храмы XIV века в Коломне. В кн.: Советская археология, № 4. М., 1977 (далее – Альтшуллер, Коломна). С. 156.
135 Там же, с. 160, 166.
136 Там же, с. 159.
137 Там же, с. 163.
138 Там же, с. 160, 164.
139 Там же, с. 166.
140 Там же.
141 Там же, с. 160.
142 Альтшуллер, диссертация. С. 15; Результаты раскопок В.В.Кавельмахера у «Городищенской» церкви в 1990-х годах, пока не опубликованные и известные автору из личных бесед с В.В.Кавельмахером.
143 Альтшуллер, Коломна. С. 167.
144 Там же.
145 Там же, с. 161.
146 Там же.
147 Вл.В.Седов даже полагал, что храмы Северо-Восточной Руси XIV–XV веков были трехапсидными «все без исключения» (Седов Вл.В. Черты архитектуры Северо-Западной Руси в церкви Рождества Богородицы в Городне. В кн.: «Новгородские древности». М., 1993. С. 63), но одно исключение мы все же знаем – первую одноапсидную Благовещенскую церковь в Московском кремле (середина 1390-х годов), которая, впрочем, уже в 1416 году была перестроена по трехапсидному плану (Суханова А.А. Указ. соч., с. 171).
148 Подобное в свое время имело место с храмами Юрия Долгорукого и Всеволода Большое Гнездо, которые были также выстроены в размерах, приближающихся к «пределу надежности» (подробнее см. Заграевский, Белокаменное зодчество, с. 80-82).
149 Подробнее см. Заграевский, Белокаменное зодчество. С. 82.
150 Альтшуллер, Коломна. С. 172; Альтшуллер, диссертация. С. 49.
151 Альтшуллер, Коломна. С. 166.
152 Там же, с. 164.
153 Ильин, Зодчество. С. 32
154 Альтшуллер, диссертация. С. 80.
155 Суханова А.А. Указ. соч., с. 168.
156 Альтшуллер, Каменское. С. 22.
157 Юшко А.А. Указ. соч., с. 88, 90.
158 Археологическая карта России. Московская область. Т.2. М., 1995 (далее – Археологическая карта). С. 107.
159 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 324.
160 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 324.
161 Альтшуллер, диссертация. С. 24.
162 Там же, с. 109.
163 Там же, с. 102.
164 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 321.
165 Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV-XVI вв. М.-Л., 1950. (Далее – Духовные...) С. 8, 15, 17, 34.
166 Памятники... Т. 1, с. 247.
167 Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 4, с. 319.
168 Забелин И.Е. История города Москвы. М, 1905. – Репринтное изд. М., 1990. С. 70.
169 Федоров, 1985. С. 54–58.
170 Выголов В.П. Указ. соч., с. 62.
171 Федоров, 1985. С. 55.
172 Там же, с. 56.
173 В.П.Выголов. Указ. соч., с. 61.
174 Вагнер Г.К. От символа к реальности. Развитие пластического образа в русском искусстве XIV–XV веков. М., 1980. (Далее – Вагнер, 1980). С. 62.
175 Там же, с. 57.
176 Автор выражает благодарность А.В.Гращенкову за любезно предоставленную возможность ознакомления с этими фрагментами.
177 Воронин, Зодчество. Т.2, с. 154.
178 Федоров, 1985. С. 54.
179 Вагнер, 1980. С. 70.
180 Подробнее см. Заграевский, Белокаменное зодчество. С. 82.
181 Голубинский Е.Е. История русской церкви. Т.1, ч. 1. М., 1901. Т.1, ч. 2. М., 1904. Репринтное изд. М., 1997. Т.1, ч. 1, с. 338.
182 Забелин И.Е. Указ. соч., с. 70.
183 ПСРЛ, 10:190; 18:89.
184 Подробнее см.: Заграевский, Белокаменное зодчество. С. 85.
185 Выголов В.П. Указ. соч., с. 194.
186 Там же.
187 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 153.
188 Заграевский, Белокаменное зодчество. С. 87–89.
189 Федоров, 1985. С. 57.
190 Кавельмахер В.В., Панова Т.Д. Указ. соч., с. 66.
191 Там же, с. 73.
192 Кавельмахер В.В. Способы колокольного звона и русские колокольни. В кн.: Колокола. История и современность. М., 1985. С. 39-73.
193 Кавельмахер В.В., Панова Т.Д. Указ. соч., с. 75.
194 Там же, с. 71.
195 Там же, с. 78.
196 Автор выражает признательность А.В.Гращенкову за любезное содействие в ознакомлении с этими стеновыми блоками.
197 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 158–161; Вагнер, 1980. С 75-79; Гращенков А.В. Резные пояса белокаменных храмов Ивана Калиты в Московском Кремле. В кн.: Памятники русской архитектуры и монументального искусства. Столица и провинция. М., 1994. С. 37-52; Антипов И.В. Указ. соч., с. 38.
198 Заграевский, Раннее послемонгольское зодчество. С. 22, 25.
199 Кавельмахер, Коломна. С. 82.
200 Там же.
201 Фотографии этих фрагментов любезно предоставлены В.В.Кавельмахером.
202 Кавельмахер, Коломна. С. 84; Альтшуллер, диссертация, с. 32.
203 Кавельмахер, Коломна.С. 83.
204 Там же, с. 86.
205 Там же, с. 81.
206 Там же, с. 82.
207 Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 4, с.254.
208 Там же, с. 102.
209 Там же, с. 103.
210Такое предположение высказывал В.В.Кавельмахер в личных беседах с автором в 2002 году.
211 Цит. по кн.: Древнерусское градостроительство X–XV веков. Под ред. Н.Ф.Гуляницкого. М., 1993. С. 45.
212 Е.А.Разин. История военного искусства VI-XVI вв. СПб, 1999. С. 170.
213 Подробнее см. Заграевский, Белокаменное зодчество. С. 35.
214 Альтшуллер, диссертация. С. 24.
215 Заграевский, Белокаменное зодчество. С. 107.
216 Духовные... С. 8.
217 Звягинцев Л.И., Викторов А.М. Белый камень Подмосковья. М., 1989. С. 7.
218 Эти исследования были проведены автором в 2003 году.
219 На местонахождение этой каменоломни автору любезно указал о. Александр (Ильинов), настоятель Никольской церкви в Каменском.
220 Звягинцев Л.И., Викторов А.М. Указ. соч., с. 7.
221 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 321.
222 Археологическая карта. С. 103.
223 Кучкин В.А. Указ. соч., с. 99, 123.
224 Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 4, с. 141.
225 Там же, с. 32.
226 Там же, с. 25.
227 Там же, с. 188.
228 Там же, с. 52.
229 Там же, с. 87.
230 Юшко А.А. Указ. соч., с. 71.
231 Альтшуллер, Каменское. С. 22.
232 Юшко А.А. Указ. соч., с. 97.
233 Там же, с. 88, 90.
234 Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 4, с. 93.
235 Там же, с. 105.
236 ПСРЛ, 10:190; 18:89.
237 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 163.
238 Булкин В.А., Салимов А.М. Указ. соч., с. 79-84.
239 Хворостова Е.Л. Указ. соч., с. 346.
240 Там же.
241 Там же.
242 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 399; Кучкин В.А. Указ. соч., с. 196.
243 ПСРЛ, 11:219, 221; 4, ч. 1:388; 5:252.
244 Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб, 1903. Репринтное изд. М., 1994. Т. 1, с. 450.
245 Кучкин В.А. Указ. соч., с. 178.
246 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 403.
247 Седов Вл.В. Черты архитектуры Северо-Западной Руси в церкви Рождества Богородицы в Городне. В кн.: «Новгородские древности». М., 1993. С. 63.
248 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 405.
249 Седов Вл.В. Указ. соч., с. 66.
250 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 401.
251 В дозорной книге 1614 г. говорится: «Церковь Рождество Пресвятыя Богородицы, что на Городне, соборная церковь да придел Иоанна Предтечи каменная, строенье великого князя Бориса Александровича Тверского». В описной книге князя В.В.Кропоткина 1667 г. на владения боярина А.И.Морозова в Тверском уезде говорится: «В селе Городне на берегу Волги реки реки осыпь, а в осыпи церковь Рождества Пречистыя Богородицы, в пределе Рожества Иоанна Предтечи каменная… строения великих князей Тверских князя Ивана Михайловича и сына ево князя Александра Ивановича» (цит. по кн.: Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 400).
252 ПСРЛ, 11:219, 221.
253 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 401.
254 Там же, с. 415.
255 Там же, с. 411.
256 Там же, с. 403.
257 Альтшуллер, диссертация. С. 125.
258 Галашевич А.А., Колпакова Г.С. Доклад о церкви Рождества Богородицы в Городне на конференции памяти Л.А.Давида в тресте «Союзреставрация», 28 марта 2003 г.
259 Альтшуллер, диссертация. С. 127.
260 Клюг Э. Княжество Тверское (1247–1485 гг.). Тверь, 1994. С. 223.
261 ПСРЛ, 11:219, 221.
262 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 415.
263 Альтшуллер, Каменское. С. 23.
264 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 411.
265 Там же, с. 388.
266 Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 5, с. 27; Борисов Н.С. Сергий Радонежский. М., 2002 (далее – Борисов, 2002). С. 145.
267 Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 5, с. 41.
268 Там же, с. 26.
269 Там же, с. 38.
270 Борисов, 2002, С. 205; Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 5, с. 53
271 Борисов, 2002. С. 145.
272 Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 5, с. 34.
273 Клюг Э. Указ. соч., с. 221.
274 Борисов, 2002. С. 140.
275 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 253.
276 Клюг Э. Указ. соч., с. 223.
277 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 424.
278 Альтшуллер, диссертация. С. 126.
279 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 380.
280 Альтшуллер, диссертация. С. 127.
281 Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 4, с. 163; т. 5, с. 25.
282 Седов Вл.В. Указ. соч., с. 62-69.
283 Иоаннисян и др., 1997. С. 232.
284 Там же.
285 Там же, с. 235.
286 Там же, с. 248.
287 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 414.
288 Альтшуллер, Каменское. С. 19; Альтшуллер, диссертация. С. 126.
289 Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 4, с. 84.
290 Там же. С. 98.
291 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 402.
292 Кучкин В.А. Указ. соч., с. 163.
293 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 411.
294 Альтшуллер, диссертация. С. 143
295 Там же. С. 143.
296 Утверждение династии. История России и дома Романовых в мемуарах современников. Андрей Роде, Августин Мейерберг, Самуэль Колллинс, Яков Рейтенфельс. М., 1997. С. 43-184.
297 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 411.
398 Там же, с. 172.
299 Отчет об архитектурно-археологических исследованиях памятника архитектуры XIV–XIX вв. Старо-Никольского собора в Можайске. Трест «Мособлстройреставрация». М., 1981, 1982 (далее – Отчет, Можайск). Т. 1, с. 1.
300 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 172.
301 Там же, с. 267.
302 Там же, с. 272.
303 Некрасов, 1928. С. 190, 195, 196.
304 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 288.
305 Там же, с. 289.
306 Борисов, 2000. С. 20.
307 Отчет, Можайск. Т. 1, с. 2.
308 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 161.
309 Суханова А.А. Указ. соч., с. 176.
310 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 269.
311 Отчет, Можайск. Т. 1, с. 3.
312 Там же, т. 4, с. 8.
313 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 268.
314 Л.И.Звягинцев, А.М.Викторов. Указ. соч., с. 7.
315 Цит. по кн.: Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 268.
316 Там же.
317 Там же.
318 Там же, т. 1, с. 204.
319 Отчет, Можайск. Т. 4, с. 8.
320 Там же, с. 24.
321 Некрасов, 1928. С. 195, 196.
322 Отчет, Можайск. Т. 4, с. 21.
323 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 385.
324 Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 4, с. 101.
325 Воронин, Зодчество. Т. 1, с. 326.
326 Иоаннисян и др., 1997. С. 232.
327 Звягинцев Л.И., Викторов А.М. Указ. соч., с. 27.
328 Подробнее см.: Заграевский, Белокаменное зодчество. С. 14-20, 141.
329 Подробнее см. там же, с. 48.
330 Борисов, 2000. С. 393.
331 Успенский Ф.И. История Византийской империи. М., 1997. Т. 1, с. 603.
332 Подробнее см.: Заграевский, Белокаменное зодчество. С. 48–73.
333 Там же, с. 110.
335 Иоаннисян и др., 1997. С. 248.
336 Подробнее см.: Заграевский, Белокаменное зодчество. С. 38.
337 Иоаннисян и др., 1997. С. 248.
338 ПСРЛ, 1:469; 10:115; 1:473; 17:27; 18:77 и др.
339 Выголов В.П. Указ. соч., с. 224.
340 Подробнее см.: Заграевский, Белокаменное зодчество. С. 31–40.
341 Альтшуллер, диссертация. С. 102.
342 ПСРЛ, 15, ч. 1:55-57; 10:216.
343 Альтшуллер, диссертация. С. 107, 112.
344 Подробнее см.: Заграевский, Белокаменное зодчество. С. 68–69.
345 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 439.
346 Там же, с. 442.
347 Кавельмахер В.В., Панова Т.Д. Указ. соч., с. 79.
348 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 161.
349 Подробнее см.: Заграевский, Белокаменное зодчество. С. 42.
350 Там же, с 132–136.
351 Вагнер, 1980. С. 74
352 Борисов, 2000. С. 191.
353 Вагнер, 1980. С. 134
354 Там же, с. 194.
355 Подробнее см. Заграевский, 2000. С. 64, 116.
356 Подробнее см. Заграевский, Белокаменное зодчество. С. 123.
357 Там же, с. 48-51.
358 Макарий, митрополит Московский и Коломенский. Православно-догматическое богословие. СПб, 1883. Репринтное изд. М., 1999. Т. 1, с. 11.
359 С.В.Заграевский. Иисус из Назарета: жизнь и учение. М., 2000 (далее – Заграевский, 2000). С. 117-120; С.В.Заграевский. Бог не убийца. М., 2001 (далее – Заграевский, 2001). С. 112-114.
360 Хроника христианства. М. 1999. (Далее – Хроника христианства). С. 109.
361 Britannica. Статья “Nicaea, Council of”.
362 Хроника христианства. С. 109.
363 Деяния Вселенских соборов. Казань, 1871. Т. 7, с. 688.
364 Голубинский Е.Е. Указ. соч., т. 1, ч. 2, с. 57; Воронин, Зодчество, т. 1. С. 336.
365 Заграевский, 2000. С. 117; Заграевский, 2001. С. 112.
366 Полевой В.М. Искусство Византии. В кн.: Всеобщая история искусств. М., 1960. Т. 2, ч. 1, с. 60.
367 Там же.
368 Такое соображение высказывал А.И.Комеч в личных беседах с автором в 2002 г.
369 Голубинский Е.Е. Указ. соч., т. 1, ч. 2, с. 57.
370 Деяния Московских соборов 1666–1667 гг. М., 1893. Гл. 43.
371 Указы Святейшего правительствующего Синода с 1721 по 1878 гг. – В кн. Руководство для православного духовенства. М., 1878.
372 Цит. по кн.: Хроника христианства. С. 150.
373 Забелин И.Е. Указ. соч., с. 70
374 Там же.
375 Например, Иван Данилович еще в 1322 году приводил на Русь татар, разоривших Ярославскую и Ростовскую земли (Борисов, 1986. С. 52).
376 Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 4, с. 102.
377 Борисов, 1986. С. 52-53.
378 Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 4, с. 106.
379 Там же, с. 119.
380 Борисов, 1986. С. 70.
381 Там же.
382 Там же.
383 Там же, с. 57.
384 Там же, с. 70.
385 Там же.
386 Воронин, Зодчество, Т. 2, с. 81.
387 Мокеев Г.Я. Можайск – священный город русских. XVI век. М., 1992. С. 41.
388 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 68.
389 Там же, с. 142.
390 Там же, с. 140.
391 Там же.
392 Подробнее см.: Заграевский, 2001. С. 134.
393 Салимов А.М. Тверской Спасо-Преображенский собор. Тверь, 1994. С. 42.
394 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 138.
395 Вагнер, 1980. С. 71.
396 Есть вероятность и того, что в лапидарии Московского кремля хранятся фрагменты не стеновых пилястр, а тяг портала Успенского собора Калиты. Но все же мы сочли возможным ввести их в нашу реконструкцию – все-таки на столичном кафедральном соборе могло быть больше гладкотесаных профилированных деталей, чем на храмах окраинных крепостей.
397 Воронин, Зодчество. Т. 2, с.105;.Вагнер, 1980. С. 28.
398 Воронин, Зодчество. С. 305.
399 Огнев Б.А. Указ. соч., с. 48.
400 ПСРЛ, 8:170.
401 Н.М.Карамзин. Указ. соч., т. 4, с. 130.
402 Памятники... Т. 2, с. 207.
403 Воронин, Зодчество. Т. 1, с. 452.
404 Альтшуллер, диссертация. С. 31.
405 Воронин, Зодчество. Т. 2, с. 343.
406 Там же, т. 1, с. 326.
407 Там же, т. 2, с. 232.
Все материалы библиотеки охраняются авторским правом и являются интеллектуальной собственностью их авторов.
Все материалы библиотеки получены из общедоступных источников либо непосредственно от их авторов.
Размещение материалов в библиотеке является их цитированием в целях обеспечения сохранности и доступности научной информации, а не перепечаткой либо воспроизведением в какой-либо иной форме.
Любое использование материалов библиотеки без ссылки на их авторов, источники и библиотеку запрещено.
Запрещено использование материалов библиотеки в коммерческих целях.
Учредитель и хранитель библиотеки «РусАрх»,
академик Российской академии художеств
Сергей Вольфгангович Заграевский