РусАрх -Заграевский С.В. Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество.

РусАрх

Электронная научная библиотека

по истории древнерусской архитектуры

О БИБЛИОТЕКЕ

ИНФОРМАЦИЯ ДЛЯ АВТОРОВ

КОНТАКТЫ

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

НА СТРАНИЦУ АВТОРА

Источник: Заграевский С.В. Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество. М., 2001. Все права сохранены.

Размещение электронной версии в открытом доступе произведено: www.zagraevsky.com. Все права сохранены.

Размещение в библиотеке «РусАрх»: 2006 г.

С. В. Заграевский

Юрий Долгорукий

и древнерусское белокаменное зодчество

Предлагаемая читателям книга охватывает широкий круг проблем, касающихся истоков и исторических судеб белокаменного зодчества Северо-Восточной Руси XII–XV веков. Книга заставляет по-новому посмотреть и на историю строительства из белого камня, и на весьма неоднозначную личность князя, начавшего это строительство, – Юрия Долгорукого.

Книга предназначена для специалистов по истории архитектуры и смежным областям знаний, а также для широкого круга читателей, интересующихся древнерусским зодчеством.

К 70-летию моего отца

Вольфганга Вольфганговича Кавельмахера

ВСТУПЛЕНИЕ

Для начала необходимо кратко обрисовать причины, побудившие автора взяться за это исследование.

Как известно, подавляющее большинство храмов домонгольской Владимиро-Суздальской земли (кроме деревянных, выходящих за рамки нашего исследования) возведено из белого камня. Рядом – в Киевской, Черниговской, Смоленской, Рязанской, Новгородской землях – все строительство велось из кирпича (плинфы) или в смешанной технике. Кроме Суздаля (так обычно именовали Северо-Восточную Русь, а «Русью» – только центральные и южные территории), из камня строили только в далеком западнорусском Галиче.

При Владимире Мономахе в Суздальском крае еще строили из плинфы и в смешанной технике. Белокаменное строительство началось в середине XII века при Юрии Долгоруком и продолжалось более трехсот лет – из белого камня строили и в Московском, и в Тверском княжествах. А в середине XV века произошел практически повсеместный возврат к кирпичу.

Эта ситуация, в истории русской архитектуры уникальная, проработана в литературе только на уровне констатации факта перехода в середине XII века от дешевого и технологичного кирпичного зодчества к более дорогому и менее технологичному белому камню, его трехсотлетнего использования и возврата к кирпичной технике в середине XV века.

Но на самом деле этот факт настолько серьезен, что одной констатации мало.

От домонгольской эпохи, кроме памятников архитектуры, до нас дошли только отрывочные, часто разноречивые и тенденциозные свидетельства летописей – «разбитого зеркала своего времени»¹. Но памятники, несмотря на многочисленные перестройки, разрушения и некачественную реставрацию, сохранились в количестве, вполне позволяющем заняться поиском ответов на вопросы:

– почему в середине XII века Юрий Долгорукий начал строить во Владимиро-Суздальской земле не из кирпича, а из белого камня?

– Почему белый камень и при потомках Юрия остался господствующим видом строительного материала?

– Почему и после прихода на Русь монголов эта традиция продолжалась еще очень долго и прекратилась только в середине XV века?

Параллельно с исследованием этих вопросов мы можем попытаться прочитать в «каменной летописи» и более развернутые характеристики эпох Юрия Долгорукого, Андрея Боголюбского, Всеволода Большое Гнездо и их потомков. Ведь летописцы были связаны политикой, религией, личными симпатиями и антипатиями, а зодчество несет в себе объективную, хотя и не столь легко прочитываемую информацию. Подлинное зеркало каждой эпохи – архитектура. Под таким углом зрения мы и будем ее рассматривать.

Проблемы, которые мы перед собой поставили, гораздо шире вопросов генезиса архитектурных форм и применения той или иной строительной техники. Они требует привлечения истории, экономики, политологии, искусствознания, математической статистики, почвоведения, геологии и ряда других наук. Следовательно, мы обязаны работать на «стыке дисциплин».

И то, чем мы собираемся заниматься в нашем исследовании, можно кратко охарактеризовать как историко-мотивационное моделирование эпохи, ориентированное на решение вопросов истории архитектуры.

Итак, задача нашего исследования заключается в анализе исторической, археологической и архитектурной информации, которой мы располагаем на сегодняшний день, и составлении на ее основе проблемно-ориентированной историко-мотивационной модели эпохи.

Основной принцип моделирования состоит в том, что при построении любой модели мы можем опираться только на проверенные и доказанные факты, и если их окажется достаточно для построения модели, то дальше мы вправе применить уже построенную модель к фактам спорным или недоказанным. Наша модель прежде всего призвана решить вопросы, почему во Владимиро-Суздальской земле в середине XII века началось белокаменное строительство и почему оно продолжалось до середины XV века.

Автор выражает благодарность О.М. Иоаннисяну, В.В. Кавельмахеру, а.а. клименко, А.И. Комечу за любезное согласие ознакомиться с рукописью и внести ряд исправлений и дополнений. Хочется также выразить особую благодарность А.А. Тарасовой, без которой, может быть, и не было бы этой книги.

ГЛАВА I

БЕЛЫЙ КАМЕНЬ И КИРПИЧ

Для начала мы обязаны посмотреть, действительно ли в Северо-Восточной Руси преобладало белокаменное строительство. Нам придется перечислить известные нам памятники архитектуры XII – начала XV веков, попутно упоминая и скульптурный декор – это нам пригодится в будущем.

Для целей нашего исследования достаточно различать два типа скульптурного декора в белокаменном строительстве:

– декор орнаментального типа (рис. 1) – городчатый пояс, аркатурный пояс, орнаментированные карнизы и любой другой декор, кроме относимого к зооантропоморфному типу. К орнаментальному типу мы относим и растительный орнамент послемонгольского времени (рис. 2);

– декор зооантропоморфного типа – все перечисленное для декора орнаментального типа, плюс любые зооморфные и антропоморфные барельефы, горельефы и объемная скульптура из белого камня (рис. 3).

Домонгольский декор орнаментного типа на Спасо-Преображенском соборе в Переславле-Залесском.

Рис. 1. Домонгольский декор орнаментального типа на Спасо-Преображенском соборе в Переславле-Залесском.

Послемонгольский декор орнаментного типа на соборе Саввино-Сторожевского монастыря в Звенигороде.

Рис. 2. Послемонгольский декор орнаментального типа на соборе Саввино-Сторожевского монастыря в Звенигороде.

Декор зооантропоморфного типа на Дмитриевском соборе во Владимире.

Рис. 3. Декор зооантропоморфного типа на Дмитриевском соборе во Владимире.

Смешанную технику кладки стен (камень и кирпич) мы будем называть традиционно – «opus mixtum»².

Полубутовую кладку из белого камня, заключавшуюся в складывании двух стенок из аккуратно отесанных известняковых блоков и в заполнении промежутка между ними обломками того же камня, кусками туфа, плинфой или валунами на известковом растворе³, будем называть просто кладкой из белого камня. Другие технологии белокаменного строительства в рассматриваемый нами период практически не применялись (исключения мы специально оговорим).

Обычно каменное и кирпичное строительство обобщенно называют каменным – в отличие от деревянного. Для нашего исследования такой подход неприемлем. Каменным мы будем называть только строительство из камня (известняка, гранита, песчаника и др.), отличая такую технику и от деревянной, и от кирпичной. А для общего обозначения строительства из более долговечных материалов, чем дерево, мы будем использовать слово «монументальное».

Таким образом, термин «монументальное строительство» включает и каменную, и белокаменную (как частный случай каменной), и кирпичную, и смешанную («opus mixtum») строительную технику.

Отметим также, что плинфу мы везде будем называть кирпичом, так как технология строительства из плинфы является частным случаем кирпичной.

До Юрия Долгорукого в Суздальской земле монументальное строительство вел только Владимир Мономах (великий князь в 1113–1125). Его храмы:

– Суздаль, собор Рождества Богородицы. Начало XII века, техника «opus mixtum». Просуществовал до постройки в начале XIII века на его месте нового храма;

– Владимир, церковь Спаса на Мономаховом дворе. Начало XII века. Ее местонахождение неизвестно, предполагаемая техника постройки – «opus mixtum»⁴;

– Ростов, Успенский собор конца XI – начала XII веков. До сих пор нет однозначного подтверждения, из какого материала он был построен – камня или дерева⁵.

Храмы Юрия Владимировича Долгорукого (князь Владимиро-Суздальской земли с 1096⁶или 1113⁷ года, великий князь Киевский в 1155–1157):

– Кидекша, церковь Бориса и Глеба. 1152 год (о датировке храмов Долгорукого мы подробно поговорим в гл. 2; здесь приводятся даты, которых придерживается автор этой книги). Белый камень, декор орнаментального типа. В XVII веке переложены своды, верхи апсид и глава⁸, в таком виде церковь дошла до наших дней;

– Переславль-Залесский, Спасо-Преображенский собор. 1152 год. Белый камень, декор орнаментального типа. Сохранился;

– Суздаль, церковь Спаса. 1152 год. Про нее практически ничего не известно, и Н.Н. Воронин полагал, что это был придел к Мономахову храму⁹;

– Владимир, церковь св. Георгия на дворе Юрия Долгорукого. 1152 год. Белый камень, декор орнаментального типа. Обрушилась при пожаре 1778 года (сгорели деревянные связи¹⁰);

– Юрьев-Польский, Георгиевский собор. 1152 год. Белый камень, про декор ничего не известно. Разобран в связи со строительством нового собора в начале XIII века.

Постройки Андрея Юрьевича Боголюбского (великий князь в 1157–1174):

– Боголюбово. Церковь Рождества Богородицы, дворец и крепостные стены. 1158–1165 годы, белый камень, декор зооантропоморфного типа. Церковь обрушилась в 1722 году, от дворца сохранилась лестничная башня;

– Владимир, Успенский собор 1158–1160 годов. Белый камень, декор зооантропоморфного типа. После пожара 1185 года обстроен высокими галереями;

– Ростов, Успенский собор 1161–1162 годов. Белый камень, декор зооантропоморфного типа¹¹. Обрушился в 1204 году, в 1213–1231 годах заново выстроен по тому же плану из белого камня (тип декора неизвестен), в 1409 году опять обрушился, восстановлен из белого камня, простоял до XVI века, когда был заменен новым собором – кирпичным;

– Владимир, Золотые ворота и церковь Ризположения на них. Около 1164 года, белый камень, тип декора неизвестен. Церковь пропала при перестройках верха ворот;

– Владимир, Спасо-Преображенская церковь. 1164 год, белый камень, декор, вероятно, зооантропоморфного типа¹². Обрушилась при пожаре 1778 года;

– церковь Покрова на Нерли. Около 1165 года, белый камень, декор зооантропоморфного типа. Сохранилась.

Постройки Всеволода Юрьевича Большое Гнездо (великий князь в 1176–1212):

– Владимир, радикальное обновление Успенского собора. 1185–1189 годы, белый камень, декор зооантропоморфного типа. Собор сохранился;

– Владимир, Дмитриевский собор. 1192–1197 годы, белый камень, декор зооантропоморфного типа. Сохранился;

– Владимир, собор Рождественского монастыря. 1192–1196 годы, белый камень, декор зооантропоморфного типа¹³. Разобран «за ветхостью» в середине XIX века, на его месте построен новый храм;

– Владимир, укрепления детинца. 1194 год, белый камень, туф. Прекратили существование ранее XVII века;

– Владимир, церковь Иоакима и Анны на воротах детинца. 1196 год, белый камень, декор орнаментального или зооантропоморфного типа (найдено слишком мало обломков для точного определения). Прекратила существование вместе с детинцем;

– Владимир, Успенский собор «Княгинина» монастыря. 1200–1205 годы. Кирпич или «opus mixtum» (как мы увидим в п. 6 гл. 5, вероятен и белый камень). Белокаменный декор орнаментального или зооантропоморфного типа (найдено несколько обломков орнаментального декора¹⁴, но это не позволяет с уверенностью сказать, что не встречались элементы зооантропоморфного типа). Перестроен на рубеже XV и XVI веков.

Постройки Юрия Всеволодовича (великий князь в 1212–1216 и 1218–1238):

– Суздаль, собор Рождества Богородицы. 1222–1225 годы, белый камень, частично туф. Вместо забутовки частично применена кирпичная кладка¹⁵. Декор зооантропоморфного типа. Обрушился в 1445 году, верх достроен из кирпича в 1528 году;

– Нижний Новгород, Спасский собор. 1225 год, белый камень, декор зооантропоморфного типа. Простоял до 1670-х годов, разобран и выстроен заново;

– Нижний Новгород, церковь Михаила Архангела. 1227–1229 годы, белый камень, декор зооантропоморфного типа. Простояла до 1359 года и полностью перестроена (вероятно, из-за слабых фундаментов¹⁶);

– Юрьев-Польский (удел князя Святослава Всеволодовича). Георгиевский собор. 1230–1234 годы, белый камень, декор зооантропоморфного типа. Обрушился в начале – середине XV века, собран в 1471 году В.Д. Ермолиным и в этом виде дошел до наших дней.

Постройки Константина Всеволодовича (великий князь в 1216–1218), получившего по отцовскому завещанию Ростов и княжившего там в 1212–1216 годах:

– Ростов, церковь Бориса и Глеба. 1214 год, кирпич, тип декора неизвестен. Простояла до 1287 года и перестроена в технике «opus mixtum»¹⁷;

– Ярославль, Успенский собор. 1215 год, кирпич, декор зооантропоморфного типа¹⁸. Обрушился при пожаре 1501 года;

– Ярославль, Cпасский собор, заложенный Константином Всеволодовичем и оконченный в 1224 году Всеволодом Константиновичем. Кирпич, декор орнаментального или зооантропоморфного типа¹⁹. Обрушился при пожаре 1501 года;

– Ярославль, Входоиерусалимская церковь. 1218 год²⁰, кирпич, декор орнаментального или зооантропоморфного типа²¹. Просуществовала до XVII века²².

III

Нам потребуется статистика и по основным послемонгольским монументальным постройкам. Под словом «послемонгольские» мы будем подразумевать «послебатыевские» – после нашествия зимой 1237–1238 годов:

– Тверь, Спасский собор. 1290 год, белый камень, декор орнаментального или зооантропоморфного типа (найдено несколько обломков орнаментального декора, Н.Н. Воронин предполагал, что он мог быть и зооантропоморфным²³. Собор выстроен заново в XVII веке;

– Коломна, церковь «на Городище». Согласно исследованиям В.В. Кавельмахера, относится к первой половине XIV века²⁴. Белый камень (грубая кладка), декор зооантропоморфного типа. Частично сохранилась;

– Москва, Успенский собор 1326–1327 годов. Белый камень, декор орнаментального типа. Разобран в начале 1470-х годов в связи со строительством нового Успенского собора;

– Москва, церковь Спаса на Бору. 1330 год, белый камень, декор орнаментального типа. Перестроена в 1527 году, затем в XVIII веке²⁵;

– Москва, церковь-колокольня Иоанна Лествичника. 1329 год, белый камень, декор орнаментального типа. Простояла до 1505 года²⁶;

– Москва, Архангельский собор. 1333 год, белый камень, декор орнаментального типа. В 1505 году разобран;

– Москва, собор загородного Богоявленского монастыря «за торжищем». 1340 год, белый камень. Разрушен после пожара 1684 года, на его месте построен новый храм;

– Москва, собор Чудова монастыря. 1365 год, белый камень, декор орнаментального типа. В 1431 году «от ветхости весьма обвалился»²⁷. Перестроен в 1501 году, разобран в ХХ веке;

– Москва, стены Кремля. 1367 год, белый камень. Разобраны при Иване III;

– Москва, собор Симонова монастыря. 1379–1405 годы, белый камень, декор орнаментального типа. В 1476 году провалился верх, через год собор восстановлен. Перестроен в 1540-х годах, взорван в ХХ веке;

– Коломна, Успенский собор. 1379–1382 годы, белый камень, декор орнаментального типа. Обрушился во время строительства, вскоре восстановлен и простоял до 1672 года²⁸, когда на его месте был построен новый собор. Вероятно, на этом месте был и еще более ранний белокаменный храм²⁹;

– Нижний Новгород, церковь Михаила Архангела. 1359 год. Исчезла после пожара 1378 года³⁰;

– Нижний Новгород, неоконченное строительство белокаменного кремля. 1372 год;

– Москва, церковь Рождества Богородицы в Кремле. 1393 год, белый камень, декор орнаментального типа. Верх рухнул в 1479 году. В начале XVI века храм перестроен;

– Москва, Благовещенский собор. Н.Н. Воронин датировал его концом XIV века³¹. Белый камень, декор орнаментального типа. В 1482 году его «почаша рушити, верх сняша и лубьем накрыша»³². Перестроен в 1484–1489 годах;

– Можайск, Старо-Никольский собор. Конец XIV – начало XV века, белый камень, декор орнаментального типа. Перестроен в XIX веке;

– Можайск, церковь Иоакима и Анны. Начало XV века, белый камень, декор орнаментального типа. Перестроена в XIX веке;

– Звенигород, Успенский собор «на Городке». Около 1400 года, белый камень, декор орнаментального типа. Сохранился;

– Звенигород, собор Саввино-Сторожевского монастыря. Начало XV века, белый камень, декор орнаментального типа. Сохранился;

– Старица. Архангельский собор и церковь Николы. Начало XV века, белый камень, декор орнаментального типа. Разрушены в Смутное время;

– село Городня Тверской области, церковь Рождества. Н.Н. Воронин полагал, что церковь была построена в конце XIV века, потом в 1412 году она сгорела, и в 1440-х годах ее верхняя часть была полностью перестроена³³. Грубая белокаменная кладка, декор орнаментального типа. В основном сохранилась;

– Москва, собор Вознесенского монастыря, 1407–1467 годы, белый камень, декор орнаментального типа. Разобран в 1516 году «ветхости ради»³⁴. На его месте построен новый храм, уничтоженный в ХХ веке;

– Сергиев Посад, Троицкий собор. 1422–1427 годы, декор орнаментального типа. Сохранился;

– село Каменское Наро-Фоминского района Московской области, Никольская церковь. Датировка Н.Н. Воронина – первая половина XV века³⁵. Белый камень, тип декора неизвестен. В основном сохранилась;

– Москва, собор Андроникова монастыря. Ранее 1427 года. Белый камень, декор орнаментального типа. Верх обрушился в пожар 1812 года, отреставрирован в 1960–1961 годах³⁶.

В конце правления Василия II (1425–1462) и при Иване III (1462–1505) начинается повсеместный и быстрый – в течение 15–20 лет – переход на кирпичное строительство:

– Москва, церковь Воздвижения на дворе боярина Ховрина³⁷. 1450 год, техника «opus mixtum»;

– Москва, церковь Введения на Симоновском подворье в Кремле. 1458 год, кирпич;

– Троице-Сергиев, монастырская трапезная. 1469 год, техника преимущественно кирпичная;

– Углич, собор Паисиево-Покровского монастыря. 1471 год, кирпич;

– Троице-Сергиев, Духовская церковь. 1476 год, техника преимущественно кирпичная.

Параллельно с этими храмами, вплоть до рубежа XV и XVI веков, еще велось эпизодическое белокаменное строительство, но в дальнейшем кирпич стал в Москве господствующим видом строительного материала.

Итак, со времен Юрия Долгорукого до Батыева нашествия во Владимиро-Суздальской земле из белого камня были возведены 22 крупные постройки, из кирпича – 5, причем 4 из них были построены Константином Всеволодовичем фактически вне великокняжеских владений.

Следовательно, в великокняжеских владениях из белого камня возведено:

(22–1) : 22 х 100 = 95 % построек.

В послемонгольское время до середины XV века всё монументальное строительство в Северо-Восточной Руси велось в белокаменной технике.

Поэтому и возникает вопрос – почему пристрастие к белому камню у князей Северо-Восточной Руси было столь стабильным, несмотря на повсеместное кирпичное строительство в соседних русских землях? Нигде – ни в Киеве, ни в Чернигове, ни в Переяславле Южном, ни в Рязани, ни в Смоленске, ни в Новгороде-Северском, ни в Волыни – ни одного храма не было построено из белого камня или его местных аналогов, везде мы видим только кирпич или «opus mixtum», хотя зачастую украшенный белокаменными деталями. В технике «opus mixtum» строили и в Новгороде, и в Пскове.

Единственное русское княжество, где тоже велось белокаменное строительство, – это Галицкая земля, но о ней и об ее связях с Суздальским краем мы поговорим позже.

Пока зададимся следующим вопросом: может быть, было непринципиально, из чего строить? Известно, что кирпич, а тем более «opus mixtum», дешевле и технологичнее белого камня³⁸, но намного ли?

Ответ на вопрос, насколько белокаменное зодчество дороже кирпичного, на поверхности не лежит, и нам придется углубиться в область расчетов.

Белый камень (органические отложения «карбона» – каменноугольного периода палеозойской эры), как известно, добывается в каменоломнях. Последние находятся далеко не везде, но зато камень «готов к употреблению».

Кирпич надо обжигать в печах, но зато глину можно добывать практически в любом месте. Например, в городе Суздале были выходы хорошей глины, и в начале XII века там стояла большая печь для обжига кирпичей (производительностью около 5000 кирпичей за один цикл), которую использовали для строительства мономахова храма³⁹.

Что же потерял, и приобрел ли что-либо в экономическом и технологическом отношении Юрий Долгорукий, начав строить из белого камня, а не из кирпича?

Н.Н. Воронин, ссылаясь на результаты проведенных анализов, утверждал, что камень для строительства Долгорукого приходилось возить издалека – из известных мячковских разработок⁴⁰. П.А. Раппопорт уточнял, что имелся в виду район Подольска, где были найдены старинные каменоломни⁴¹.

Действительно, камень храмов Юрия по всем признакам относится к «мячковскому горизонту» (см. геологическую карту на рис. 4). Но насколько издалека приходилось его возить во Владимир?

Рис. 4. Геологическая карта Европейской части бывшего СССР.

Цифрами на карте обозначены:

1 – Владимир;

2 – Галич;

3 – «мячковский горизонт» каменноугольных отложений;

4 – каменоломни в районе Старицы;

5 – каменоломни в районе Мячкова и Подольска;

6 – каменоломни в районе Касимова;

7 – каменоломни в районе Коврова.

Буквами на карте обозначены:

Кайнозойская группа: Q – четвертичная система; N – неоген; Pg – палеоген; Tr – нерасчлененная третичная система.

Мезозойская группа: Cr – меловая система; J – юрская система; T – триасовая система.

Палеозойская группа: P – пермская система; C – каменноугольная система; Pz – верхнепалеозойская система; D – девонская система; S – силурийская система; O – ордовикская система; Cm – кембрийская система.

Pt – протерозой.

Ar – архей.

G – гранитоидные интрузии.

П.А. Раппопорт определял расстояние («плечо») подвоза камня от Подольска до Владимира в 200 км⁴².

Мы не знаем, как в вычисления П.А.Раппопорта вкралась столь досадная неточность, но на самом деле это даже не расстояние по прямой – от Подольска до Владимира оно равно 230 км. А по рекам, соответственно, гораздо больше.

Непонятно, как П.А.Раппопорт мог проложить маршрут подвоза камня через реку Ворю⁴³ – она течет гораздо севернее. Теоретически был возможен путь по Пехорке, но им не могли пользоваться – Пехорка слишком мелководна, и ее верховья болотисты.

Камень, скорее всего, возили по обычному торговому пути, у которого и возникла Москва⁴⁴: Москва-река – Яуза – волок – Клязьма.

Измерение этого пути по топографической карте (масштаба 1:200000) при помощи курвиметра дает расстояние от Мячкова до Владимира, равное 380 км. Плюс от Мячкова до Подольска по Пахре – 50 км, плюс от Владимира до Переславля либо Ростова – около 200 км.

Следовательно, в среднем по Владимиро-Суздальской земле плечо подвоза камня составляло приблизительно 500 (пятьсот) км.

В конце XIII века в Твери строили из новых каменоломен в районе Старицы, Торжка и Зубцова⁴⁵. Это относительно близко от Твери, к тому же камень возить было легко – вниз по течению Волги.

И в Москве (в XIV–XV веках) строить из белого камня было относительно удобно – от мячковских каменоломен плечо подвоза составляло «всего» 50 км.

Но это совсем другое время, а сейчас мы говорим о Юрии Долгоруком, Андрее Боголюбском и прочих владимиро-суздальских князьях домонгольской эпохи. Ничего ближе Мячкова у них не было. До Старицы, Зубцова и Торжка от Владимира еще дальше – 400 км только по прямой, т.е. по рекам – не менее 800. Расстояние до каменоломен в Волжской Болгарии еще больше – более 1000 км.

Каменоломни в районе Касимова были разработаны существенно позже, уже в послемонгольское время, к тому же и до них от Владимира не ближе – на пути (по прямой – около 170 км) лежат непроходимые мещерские болота. Значит, возить камень приходилось через Москву или через устье Клязьмы, и путь оказывался еще длиннее, чем от Подольска.

На геологической карте (рис. 4) видно, что и теоретически ближе к Владимиру качественного известняка быть не могло. Отложения каменноугольного периода полукольцом окружают Москву с юга и запада, нигде не подходя к Владимиру ближе, чем на 200-250 км по прямой.

А вокруг Владимира – отложения только юрского периода и немного мелового, т.е. не палеозойской, а мезозойской эры. Как правило, качество известняка тем ниже, чем меньше его геологический возраст – например, «камень» юрского периода не является камнем в полном смысле слова, имеет серо-землистый цвет и настолько мягок, что построить из него ничего нельзя.

На карте (рис. 4) виден узкий пласт каменноугольных отложений к юго-востоку от Владимира (выходящий к городу Коврову Владимирской области). Это залежи туфа⁴⁶ (строго говоря, туфообразного известняка, тоже относящегося к каменноугольному периоду, но гораздо более низкого качества, чем белый камень).

Туф обычно использовался в кладке сводов и куполов. Исключения – владимирский детинец 1164 года и собор в Суздале 1222–1225 годов, частично построенные из туфа⁴⁷.

Вероятно, что там же, в районе Коврова, были и каменоломни, где вместе с туфом добывали низкокачественный белый камень, использовавшийся в строительстве ростовского Успенского собора и мощении соборной площади в Ростове при Андрее Боголюбском⁴⁸. Но от Коврова до Ростова по рекам тоже очень далеко – около 250 км (и до Владимира около 100 км).

А высококачественный камень, использовавшийся для облицовки храмов Долгорукого и большинства построек его потомков, по всем признакам относится к «мячковскому горизонту» и, следовательно, его приходилось возить за 500 км.

Расчет условной стоимости в единицах трудоемкости (человеко-днях) при строительстве из белого камня и из кирпича я предлагаю провести на примере церкви Покрова на Нерли – трудоемкость ее возведения приведена у Н.Н. Воронина⁴⁹.

Н.Н. Ворониным для этого храма были рассчитаны только расходы на ломку и обработку белого камня, поэтому для определения затрат на строительные работы мы можем использовать другие, не менее подробные и обоснованные расчеты того же исследователя – на возведение белокаменного Московского Кремля⁵⁰, применяя поправочные коэффициенты на меньший объем строительства и бо’льшую сложность кладки стен и сводов храма по сравнению со стенами и башнями крепости.

Полный расчет приведен в Приложении, а здесь мы остановимся лишь на наиболее важных промежуточных результатах.

Условные расходы по транспортировке камня от мячковско-подольских каменоломен до стройплощадки на Нерли составляют летом 47800 чел.-дн., зимой – 49500 чел.-дн. В среднем – 48650 чел.-дн.

Обработка белого камня для кладки стен включает ломку и обработку – начерно и начисто. По Н.Н. Воронину, эта работа составляет 4746 чел.-дн.⁵¹

На обработку элементов фигурного камня, характерных для белокаменного строительства, уходит еще около 2000 чел.-дн. Включив сюда кузнечные работы по оправке инструмента для тески камня⁵², получаем общую трудоемкость обработки белого камня, равную 7001 чел.-дн., а с учетом доставки – 55651 чел.-дн.

Условная стоимость самого строительства независимо от материала, без учета внутреннего убранства и росписей, равна 1623 чел.-дн. Прибавив устройство кровель, полов, дверей, оконниц, прочих деталей и фигурных элементов, общих для кирпичного и белокаменного строительства, получаем трудоемкость строительных работ при любом материале, равную 3723 чел.-дн.

В гипотетическом случае, если бы храм возводился из кирпича, общая трудоемкость его возведения состояла бы из стоимости самого строительства независимо от материала (3723 чел.-дн.), плюс расходы на изготовление и обработку кирпича, равные 2272 чел.-дн.

Общая условная сметная стоимость (трудоемкость) белокаменного строительства храма Покрова составляет:

55651 + 3723 = 59374 чел.-дн.

Общая условная сметная стоимость (трудоемкость) кирпичного строительства аналогичного храма:

2272 + 3723 = 5995 чел.-дн.

Подсчитаем соотношение:

59374 : 5995 = 9,9.

Следовательно, храм из белого камня обходился дороже такого же кирпичного примерно в 10 (десять) раз.

VII

Может показаться, что условная стоимость (в единицах трудоемкости) не отражает стоимости реальной, так как труд высококвалифицированного рабочего оплачивается выше низкоквалифицированного, а крестьяне, «согнанные» князем на отбывание феодальной повинности, могут вообще не получать денег – только инструменты и пищу.

Это так, но не будем забывать, что в огромной разнице между трудоемкостью белокаменного и кирпичного строительства основную роль играет транспортная составляющая, а работа транспортировщика (в нашем случае – лодочника или возчика) во все века была высококвалифицированной и, соответственно, высокооплачиваемой.

Даже если имело место отбывание феодальной повинности, то крестьянин с лошадью, подводой или большой лодкой – это не бедняк-разнорабочий, а весьма зажиточный человек, требующий к себе уважения и справедливой оплаты труда. В противном случае лошадь «заболеет» и никуда не поедет, а лодка «случайно сядет на мель». Надсмотрщиков на каждый километр маршрута не поставишь – любой транспортировщик всегда предоставлен сам себе.

Впрочем, давайте подсчитаем соотношение условной стоимости строительства из белого камня и кирпича в гипотетическом случае нахождения собора настолько близко от каменоломен, что можно пренебречь транспортной составляющей.

Только что мы видели, что для храма масштаба Покрова на Нерли условная стоимость обработки белого камня равна 7001 чел.-дн. Условная стоимость изготовления кирпича – 2272 чел.-дн. Объем строительных работ независимо от техники строительства составляет 3723 чел.-дн.

Тогда соотношение «смет» белокаменного и кирпичного строительства равно:

(7001 + 3723) : (2272 + 3723) = 1,78.

Следовательно, «смета» строительства из белого камня даже при полном исключении из расчетов транспортной составляющей все равно почти вдвое превышает «смету» строительства из кирпича.

Неудивительно, что все домонгольские храмы в Рязани (Успенский, Борисоглебский и Спасский соборы, церковь Ольгова городка) построены исключительно из кирпича⁵³, несмотря на близость каменоломен «мячковского горизонта».

Еще один «штрих к портрету» белого камня. В.В. Кавельмахер, в пятидесятые годы XX века работавший белокаменщиком, рассказывал об огромной сложности ломки и обработки этого материала. В каменоломнях чередуются твердые и мягкие пласты, и поиск хорошего сорта – работа очень тяжелая. Слишком твердый камень не пилится и ломается, а слишком мягкий можно резать ножом. Бывает и настолько пористый камень, что сквозь него льется вода – такой тоже не годится на строительстве⁵⁴.

Н.Н. Воронин по этому же поводу вспоминал присказку из «Слова» Даниила Заточника: «лепши есть камень долотити нежели зла жена учити»⁵⁵.

Да и вообще, каменный собор – не предмет обихода, который можно купить по десятикратно завышенной цене, исходя из каких-либо личных пристрастий. В XII веке монументальное строительство требовало напряжения сил и мобилизации ресурсов всего княжества, а получается, например, что вместо четырех белокаменных храмов Юрий Долгорукий при тех же трудовых и финансовых затратах мог бы построить сорок кирпичных.

VIII

И все же рассмотрим еще один вариант – личные пристрастия Долгорукого. В конце концов, в Типографской летописи под 1152 годом сказано: «Тогда же Георгий князь в Суждале бе, и отвръзл ему Бог разумнеи очи на церковное здание, и многие церкви поставиша по Суздальской стране...»⁵⁶ – так, может быть, имела место некая сугубо волевая акция, экономически необоснованная, но имевшая вид «Божьего откровения»?

Конечно, термином «Божье откровение» мы оперировать не вправе, но все же нельзя игнорировать возможность исключительно волевого решения Долгорукого, князя Владимиро-Суздальской земли с 1113 (возможно, даже с младенчества – с 1096⁵⁷) года, т.е. к 1152 году правившего несколько десятилетий и, несомненно, располагавшего практически неограниченным «административным ресурсом».

Мы даже можем предположить, что после кратковременного занятия в 1149 году Юрием Долгоруким Киева⁵⁸ (в ходе борьбы с Изяславом Мстиславичем за великокняжеский стол) у него появились значительные средства, которые он счел нужным потратить на храмы.

Но, говоря о теоретической возможности исключительно волевого решения суздальского князя вести белокаменное строительство, не будем забывать, что и Андрей, и Всеволод, и внуки, и более дальние потомки Юрия продолжали строить храмы как при Долгоруком – из белого камня.

А Юрий Долгорукий – не Владимир Красное Солнышко, не Ярослав Мудрый и не Владимир Мономах.

Киевляне Юрия ненавидели, киевское летописание представляет его закоренелым клятвопреступником и мздоимцем⁵⁹, что позволило В.Н. Татищеву называть его «князем сластолюбивым», а М.М. Щербатов полагал, что Юрия прозвали Долгоруким подобно персидскому царю Артаксерксу – за «алчность к приобретению»⁶⁰. Даже современный Российский энциклопедический словарь более тактично, но тоже не вполне лестно сообщает, что руки Юрия тянулись от Суздаля к Киеву, и за это он получил свое прозвище⁶¹.

Но характерно, что, хотя такой образ суздальского князя нарисовали киевские летописи, придворное летописание Андрея и Всеволода Юрьевичей не удосужилось опровергнуть хулу, возведенную на Долгорукого. Еще более характерно, что «в лето 6663 (1155 – С.З.) приде из Киева в град Володимер князь великый Андрей без отча повеления»⁶². Иначе говоря, Боголюбский занял Владимирский стол против воли отца.

Следовательно, мы не вправе говорить о каком-либо довлеющем авторитете Юрия, заставившем его потомков вести белокаменное строительство в течение трехсот лет.

Тогда предположим (хотя это еще менее вероятно), что со стороны Андрея Боголюбского тоже имело место волевое решение – строить из белого камня, несмотря на огромные расходы.

Образ Боголюбского в летописях был куда более привлекательным, чем у его отца, что позволило церкви через несколько столетий его канонизировать. Но восхваления придворных летописцев⁶³ – это одно, а факты – это другое. А факты следующие: когда Андрей Юрьевич был убит заговорщиками, его труп долго лежал под стеной дворца – и это при том, что и дружина, и горожане знали о его смерти. Потом священнослужители не разрешали вносить его тело в церковь, и оно, завернутое в ковер, два дня пролежало в притворе⁶⁴.

Можно ли считать, что авторитет Юрия и Андрея в ближайшем потомстве оказался столь велик, что «узаконенная» ими белокаменная техника строительства пережила века, несмотря на нетехнологичность и экономическую нецелесообразность? Конечно, нет.

А протянуть цепочку волевых решений до Всеволода Большое Гнездо уже невозможно – он как раз допускал отступления от белокаменной техники (Успенский собор «Княгинина» монастыря, владимирский детинец).

Значит, начало белокаменного строительства при Юрии Долгоруком имело характер не волевой акции, а серьезного стратегического решения, причем настолько серьезного, что эта техника довлела еще 300 лет. Поэтому любая попытка искать «волевые» корни во владимиро-суздальском белокаменном зодчестве (как и объяснять начало строительства из белого камня любыми другими случайными факторами) обречена на провал.

Есть еще один вариант объяснения причин перехода при Долгоруком на каменное строительство – красота белого камня. Такой аргумент чаще всего встречается в туристических путеводителях и популярных книгах, но ему отдают косвенную дань и профессионалы – о красоте белого камня говорили многие⁶⁵.

К тому же белый камень иногда ассоциируется с храмом Соломона (3 Цар., гл. 6), белыми одеждами (Откр. 7:13) и даже Небесным Иерусалимом (Откр., гл. 21). «Всеобщая история архитектуры» добавляет, что белокаменные храмы были очень заметны издали⁶⁶. А если сравнить белокаменные стены суздальских построек с серо-булыжными – Новгорода и Пскова, то такой аргумент может показаться вполне состоятельным.

Действительно, красоту храмов, выстроенных из белого камня, трудно отрицать, и надо признаться, что в свое время и автор этого исследования склонялся к «эстетической» аргументации. А если быть совсем откровенным, то именно разочарование в такой мотивации перехода на белый камень и подвигло автора на более глубокое изучение вопросов, поднятых в этой книге.

К сожалению, возражений против «эстетической» аргументации перехода на белокаменное строительство оказывается слишком много.

Во-первых, даже если допустить у Юрия Долгорукого тонкий эстетический вкус, то стабильность такого вкуса у множества его потомков – от Андрея Боголюбского до Василия Темного – крайне маловероятна.

Во-вторых, как мы уже говорили, храм – это не предмет обихода, за который можно и переплатить. Масштабное монументальное строительство требовало мобилизации всех ресурсов края, и даже небольшое удорожание могло вызвать негативные макроэкономические последствия. А тут речь идет о десятикратном.

В-третьих, никакого безальтернативного выбора между эффектной белокаменной кладкой и неряшливой «opus mixtum» не было – можно было строить храмы, как в Киеве и Чернигове, из кирпича на цемяночном растворе, получая вполне равномерный и эстетически привлекательный красно-розовый цвет.

При этом кирпич позволял строить храмы гораздо бо’льших размеров, чем белый камень. Сравним, например, подкупольные пространства (будем определять их по стороне подкупольных квадратов) нескольких храмов: София Киевская – 7,8 м, Спасо-Преображенский собор в Чернигове – 6,5 м, мономахов собор в Суздале – 8,6 м⁶⁷, а Спасо-Преображенский собор в Переславле – 5,1 м. Даже в кирпичных соборах скромной и небогатой Рязани стороны подкупольных квадратов были больше, чем во Владимиро-Суздальском княжестве⁶⁸.

И если Долгорукий соревновался с Киевом, то почему он не строил, как в Киеве, из кирпича, что позволило бы превзойти владения Изяслава Мстиславича и количеством храмов, и их размерами?

В-четвертых, Небесный Иерусалим был золотым (Откр. 21:18), камень храма Соломона – желтоватым, как и весь известняк в Святой Земле, а такая частность, как белые одежды праведников (Откр. 7:13), вряд ли могла повлиять на выбор столь дорогой строительной техники.

В-пятых, что касается «заметности» белокаменных храмов издали, то красный цвет, согласно законам физики, заметен издали гораздо лучше – у него больше длина световых волн и, соответственно, быстрее их распространение. Белый цвет, хотя и является комбинацией всех цветов, имеет небольшую красную составляющую и воспринимается слабее. Не зря запрещающие и предупреждающие сигналы обычно красные.

А в условиях наличия снегового покрова, который в Северо-Восточной Руси присутствует почти полгода, говорить об особой «заметности» белокаменных храмов вообще неправомерно. Красный кирпич был бы гораздо заметнее и летом, и тем более зимой.

В-шестых, в русском языке всегда именно «красный» означало «красивый» – не случайно красными были и знамя со Спасом Нерукотворным, и парадные плащи князей, и щиты воинов⁶⁹, и гербы большинства городов Владимиро-Суздальской земли.

В-седьмых, белокаменные украшения на фоне красного кирпича смотрятся гораздо ярче и эффектнее, поэтому косвенный аргумент о том, что из белого камня храмы строились ради возможности украшать их скульптурным декором⁷⁰, также несостоятелен. К тому же декор на храмах Долгорукого достаточно скромен.

В-восьмых, белый цвет храмов Юрия весьма условен – не зря в литературе обычно восхваляется белизна церкви Покрова на Нерли, где камень подобран и подогнан гораздо лучше. А храмы Переславля и Кидекши можно назвать бело-желтыми, можно желтоватыми, а можно и пятнистыми – количество вкраплений низкокачественного камня очень велико.

В-девятых, через несколько десятилетий (или даже лет) после постройки храмы уже были не белыми и не желтоватыми, а грязно-серыми от копоти печей и частых пожаров, и практика их очистки появилась только в XIX веке.

В-десятых, в случае какого-либо особого пристрастия Юрия Долгорукого и его потомков к белому цвету вполне можно было бы строить храмы из кирпича или в еще более дешевой технике «opus mixtum», а потом их оштукатуривать.

Например, затирка раствором – одна из форм оштукатуривания – имела место в храмах Новгорода⁷¹ и Пскова⁷². Была затерта раствором туфовая кладка Суздальского собора начала XIII века⁷³. Туфовые своды церкви Покрова на Нерли и владимирского Успенского собора были выравнены обмазкой⁷⁴. В ряде домонгольских суздальских храмов штукатурились фрагменты стен, предназначенные для фресок⁷⁵. Епископ Иоанн в 1194 году побелил мономахов собор в Суздале⁷⁶.

Следовательно, в XII веке оштукатуривание не было чем-то из ряда вон выходящим. На Руси не штукатурились только крепостные сооружения (до второй половины XVII века⁷⁷). И Долгорукий при помощи оштукатуривания и побелки мог бы достичь гораздо большей гладкости стен, белизны и однородности цвета при несравненно меньших затратах.

Из всего вышеперечисленного следует, что «эстетический аргумент» оказался неспособным объяснить переход в середине XII века от кирпича к белому камню.

Глава II

ГалиЧ, Кавказ и ВолжскаЯ БолгариЯ

Подведем краткий промежуточный итог: ни экономика, ни эстетика, ни случайные факторы не объясняют переход Юрия Долгорукого в середине XII века на белокаменное строительство. Функционального смысла, как мы видели в п. 9 гл. 1, в белом камне тоже не было: кирпичные храмы по всей Руси были бо’льших размеров, и в этом великих князей Владимирских «обошла» даже скромная Рязань.

Следовательно, для ответа на вопрос, почему в Суздальской земле началось строительство из белого камня, мы обязаны продолжить наше историко-мотивационное моделирование эпохи.

Но прежде всего надо рассмотреть версию, которой придерживались Н.Н. Воронин⁷⁸ и П.А. Раппопорт⁷⁹, – приглашение Юрием Долгоруким артели мастеров из Галича.

Эту версию можно кратко охарактеризовать следующим образом: в 1152 году к Юрию Долгорукому пришла артель мастеров, ранее строившая в Галицкой земле, чей князь Владимирко Володаревич был союзником Долгорукого в борьбе против Изяслава Мстиславича. Юрий своих артелей не имел, так как последние храмы в Суздальской земле строились еще при Мономахе, и принял галицкую артель вместе с технологией строительства из белого камня, применявшейся в Галиче⁸⁰.

В настоящее время эту точку зрения разделяет О.М. Иоаннисян, уточняя, что приход галицких мастеров имел место в конце сороковых годов XII века⁸¹.

В поддержку «галицкой версии», которую вполне можно назвать господствующей в современной истории владимиро-суздальской архитектуры, есть много аргументов, бо’льшая часть которых приведена в исследованиях О.М.Иоаннисяна. Для краткости только перечислим их: сходство строительных материалов, кладки стен и сводов, прорисовки деталей плана, фундаментов и скульптурного декора⁸². «За» говорит даже такая тонкость, как отсутствие в суздальских и галицких храмах середины XII века голосников – во всей остальной Руси они были⁸³.

Это и наводит исследователей на мысль, что к Юрию Долгорукому в конце сороковых – начале пятидесятых годов XII века пришла артель из Галича.

Давайте рассмотрим «галицкую версию» подробно.

Посмотрим, какие есть аргументы в пользу прихода в Суздаль галицкой артели.

Во-первых, то, что Владимирко Галицкий и Юрий Долгорукий были союзниками.

Во-вторых, то, что и суздальские, и галицкие храмы относятся к крестовокупольному типу.

В-третьих, сходство техники постройки суздальских и галицких храмов⁸⁴.

Базой аргументации Н.Н. Воронина был белокаменный Успенский собор в Галиче, сходный с храмами Суздальской земли планом, кладкой, раствором и фундаментами⁸⁵. Впервые этот собор упоминался в летописях в связи со смертью Ярослава Осмомысла (сына Владимирка Галицкого) в 1187 году, и Н.Н. Воронин относил его возведение к 1157 году, связывая это с учреждением в этом году галицкой епархии. Этот собор был украшен скульптурным декором зооантропоморфного типа⁸⁶.

Н.Н. Ворониным упоминалась также церковь Спаса в Галиче, построенная до 1152 года⁸⁷ и сходная со Спасо-Преображенским собором в Переславле⁸⁸.

Все вышесказанное позволило Н.Н. Воронину весьма категорично утверждать: «Все эти черты сходства не оставляют сомнения, что мастера прибыли из Галича»⁸⁹.

Но сомнения, несмотря на колоссальный авторитет Н.Н. Воронина, все же остаются. Во-первых, датировка Успенского собора в Галиче 1157 годом является весьма приблизительной. Во-вторых, как могли мастера Успенского собора, даже если он был построен в 1157 году, перейти к Юрию в 1152 году? В-третьих, декора зооантропоморфного типа ни на одном храме Юрия нет – он появился только при Андрее Боголюбском, не ранее конца пятидесятых – начала шестидесятых годов.

О.М.Иоаннисян делает уточнение – в качестве базового доказательства влияния Галича и прихода оттуда артели мастеров он приводит не Успенский собор, а церковь Спаса, схожую с храмами Юрия не только планом, технологией строительства и декором, но и размерами (рис. 5).

Планы галицких и суздальских храмов (по О.М.Иоаннисяну):
1 – церковь Иоанна в Перемышле;
2 – церковь в Звенигороде;
3 – церковь Спаса в Галиче;
4 – церковь на «Цвинтарисках»;
5 – Спасо-Преображенский собор в Звенигороде;
6 – церковь Бориса и Глеба в Кидекше;
7 – церковь Георгия во Владимире;
8 – церковь Ризположения на Золотых воротах во Владимире.

Рис. 5. Планы галицких и суздальских храмов (по О.М.Иоаннисяну):

1 – церковь Иоанна в Перемышле;

2 – церковь в Звенигороде;

3 – церковь Спаса в Галиче;

4 – церковь на «Цвинтарисках»;

5 – Спасо-Преображенский собор в Звенигороде;

6 – церковь Бориса и Глеба в Кидекше;

7 – церковь Георгия во Владимире;

8 – церковь Ризположения на Золотых воротах во Владимире.

О.М.Иоаннисяном также упоминается церковь Иоанна в Перемышле, относящуюся к 1119–1124 годам⁹⁰, от которой остались только фундаменты, по технике (но не по плану и не по размерам) похожие на постройки Галича и Суздаля пятидесятых годов.

Но достаточно взглянуть на план церкви Иоанна (рис. 5), чтобы понять, что она никак не могла служить образцом для Долгорукого, и вообще крайне низка вероятность ее возведения в белокаменной технике – уж очень тонки ее стены и столпы по сравнению с пролетами сводов. Возможно, она была кирпичной. Возможно (и весьма вероятно), что она все-таки была возведена из камня, но перекрыта деревом, как многие западноевропейские храмы⁹¹.

От храма в Звенигороде Галицком тоже ничего не осталось, кроме аналогичной техники кладки фундаментов. Но мы видим план (рис. 5), не только абсолютно непохожий на постройки Долгорукого, но и вызывающий сомнения в принадлежности храма к крестовокупольному типу. Два столпа (на рис. 5 обозначены пунктиром), введенные О.М.Иоаннисяном в реконструкцию с целью представить храм как крестовокупольный, пока не находят археологического подтверждения – хотя бы в виде остатков фундаментов.

О.М.Иоаннисян ставит звенигородский храм по времени возведения между Иоанном в Перемышле и Спасом в Галиче⁹², делая вывод о работе на всех трех постройках одной и той же строительной артели. Но этот вывод вряд ли можно считать вполне обоснованным: разница между планами и размерами храмов слишком велика, причем никаких стабильных тенденций мы не видим. В деятельности одной артели мастеров, работавшей на одного князя – Владимирка Володаревича, – как минимум, должна была бы прослеживаться единая логика.

Но даже если не касаться спорных галицких построек (Успенского собора в Галиче, церквей в Перемышле и Звенигороде) и основываться только на том, что церковь Спаса в Галиче построена незадолго до храмов в Переславле и Кидекше (не позднее 1152 года) и во многом с ними схожа⁹³, то все равно по поводу работы в Галиче и Суздале одной и той же строительной артели остаются серьезные сомнения.

Ведь мы приходим к еще одному противоречию – как одна артель успела за год построить несколько храмов? В летописи под 1152 годом упоминаются Переславль, Кидекша, Юрьев-Польский, церковь (или придел) Спаса в Суздале, церковь Георгия на дворе Долгорукого во Владимире⁹⁴.

Даже если мы примем версию Н.Н. Воронина о том, что в 1152 году у Долгорукого строились только три храма⁹⁵, или О.М. Иоаннисяна – что только два (он датирует Георгиевский собор в Юрьеве-Польском 1148–1151 годами⁹⁶), то все равно для одной артели это слишком много. К тому же ей надо было закончить (а то и полностью построить) церковь Спаса в Галиче.

Но и в случае, если с большой «натяжкой» (отнеся церковь Спаса в Галиче к середине сороковых, а собор в Переславле – ближе к 1157 году⁹⁷) допустить на всех стройках Долгорукого работу одной и той же артели, то возникают не менее серьезные сомнения.

Ведь потом, по версии П.А. Раппопорта, та же самая артель вела строительство и у Андрея Боголюбского, и у Всеволода Большое Гнездо⁹⁸. О.М. Иоаннисян, основываясь на технике кладки фундаментов, считает, что последней постройкой этой группы мастеров были Золотые ворота во Владимире⁹⁹.

Но и по О.М. Иоаннисяну, и по П.А. Раппопорту получается, что эта артель работала около полувека (либо с 1120-х по 1160-е в Малопольше¹⁰⁰, Галиче и Суздале, либо с 1150-х по 1190-е – только в Галиче и Суздале).

Так неужели у этой артели малопольского либо галицкого происхождения за полвека не появилось никаких конкурентов?

И не странно ли, что беспрецедентно активная и плодотворная работа такой «суперартели» не нашла никакого отражения в летописях? О мастерах Юрия не говорится вообще ничего, но о мастерах Андрея (не обо всех, но об этом мы поговорим позже) известно, что они были «из всех земель»¹⁰¹, о Всеволоде – что он «иже не ища мастеров от Немець, но налезе мастеры от клеврет святое Богородици и от своих»¹⁰². А по П.А. Раппопорту выходит, что все это время работала только одна артель.

Все это, действительно, очень странно, и нам придется сделать небольшое отступление от нашей основной темы и попробовать понять: стоит ли столь жестко привязывать наше исследование к работе той или иной строительной артели и отслеживать ее переходы?

III

Начнем с того, что О.М. Иоаннисян по поводу все той же малопольско-галицко-суздальской артели делает оговорку, что в Польше эта артель, возможно, была свободной, и поэтому князю Володарю (отцу Владимирка) в 1110-е годы удалось ее получить, несмотря на враждебные отношения с польским князем¹⁰³.

Но возникает вопрос – неужели эта артель была настолько свободна не только от «трудовых отношений» с польским князем, но и от гражданских обязательств в отношении последнего, что перешла к врагу? Почему польские власти, как минимум, не вернули мастеров назад, а как максимум, не казнили их за измену?

Ведь одно дело – переход от князя к князю иконописца, ювелира или скульптора с парой подмастерьев (они могли проходить незамеченными под видом странствующих монахов), а другое дело – целой строительной артели. Это не три – четыре человека, а гораздо больше.

Давайте хотя бы приблизительно подсчитаем, сколько мастеров могла включать артель.

Такой расчет был сделан П.А. Раппопортом. Ссылаясь на стр. 325 первого тома труда Н.Н. Воронина «Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV вв.», он написал, что храм Покрова на Нерли строили около 30 каменщиков. Прибавляя сюда плотников, кровельщиков, формовщиков и обжигальщиков кирпича (в случае кирпичного строительства) и «административно-управленческий персонал», он получил средний размер артели от 30 до 40 человек¹⁰⁴.

К сожалению, в данном случае ссылка П.А. Раппопорта на классический труд Н.Н. Воронина не вполне правомерна, так как о количестве мастеров, строивших храм Покрова, там ничего не говорится. У Н.Н. Воронина приведен уже использовавшийся нами расчет трудоемкости в человеко-днях, причем относящийся не ко всему строительству, а только к ломке и обработке белого камня¹⁰⁵.

По всей видимости, П.А.Раппопорт, не учтя последнее, разделил итоговую цифру Н.Н.Воронина (7307 чел.-дн.) на 200–250 рабочих дней, получил примерно 30 человек и объявил их мастерами-каменщиками. Но неучтенными оказались те мастера, которые клали стены, своды и фундаменты, готовили известь и выполняли прочие работы, перечисленные в нашем расчете общей трудоемкости белокаменного строительства (см. п. 3 Приложения). А трудоемкость этих работ составляет 3723 чел.-дн.

Ведение П.А. Раппопортом расчетов со ссылкой на указанную книгу Н.Н. Воронина, исходя из двух строительных сезонов, также представляется не вполне корректным – церковь Покрова строилась «единым летом»¹⁰⁶, а строительный сезон, по Н.Н. Воронину, длился 168 дней¹⁰⁷.

Поэтому давайте подсчитаем численность мастеров, входящих в артель, используя наши расчеты трудоемкости, проведенные в соответствии с исследованиями Н.Н. Воронина (см. Приложение):

(7307 + 3723) : 168 = 65 человек.

Прибавив сюда «административно-управленческий персонал» и контролеров ломки, обработки и транспортировки белого камня (либо формовщиков и обжигальщиков кирпича), получим среднюю численность строительной артели от 70 до 80 человек.

А теперь давайте задумаемся, могла ли «странствующая»¹⁰⁸ артель – 70–80 мастеров с женами и детьми (а это еще 150–200 человек) – переходить огромным табором от князя к князю по стране (точнее, по странам), где непрерывно шли войны.

Прежде всего заметим, что речь идет не о цыганах и даже не о купцах, а о высококвалифицированных специалистах, которые во все времена представляли собой огромную ценность. «В то время мастеров нередко захватывали во время различных военных походов, так как они считались достаточно дорогим и ценным «товаром» (В.П. Выголов)¹⁰⁹.

А поскольку транзит любых товаров через самостоятельные уделы жестко контролировался (вспомним пословицу времен феодальной раздробленности – «что с воза упало, то пропало»), проходящую строительную артель любой князь или воевода мог остановить и заставить работать на себя. А в случае войны – даже уничтожить, чтобы помешать неприятелю строить храмы и крепостные сооружения.

На Западе – в пределах относительно единой «Священной Римской империи» – странствующие артели мирян-каменотесов появились лишь в конце XI века, и все равно их перемещение было затруднено из-за большого количества внутренних границ¹¹⁰. А тут мы видим табор из 200–250 человек, переходящий между самостоятельными, часто враждебными друг другу княжествами, а то и воюющими государствами.

Поэтому, если говорить о схемах переходов артелей, приведенных Н.Н. Ворониным¹¹¹ и П.А. Раппопортом¹¹² (рис. 6), то не все так просто, как представлено на этих схемах.

Рис. 6. Схемы переходов и работы строительных артелей (по П.А. Раппопорту).

Например, приход строительной артели от Владимирка Галицкого к Юрию Долгорукому в теории был возможен – князья были союзниками. Но то, что эта артель смогла пройти незамеченной через цепочку враждебных Юрию княжеств, уже маловероятно. А если предположить благополучный (или с минимальными «потерями») приход этой артели в Суздаль, то получается, что в 1152 году она «размножилась» на несколько храмов, строившихся практически одновременно (как минимум, в Переславле, Кидекше и Юрьеве-Польском). Следовательно, это уже не одна, а несколько артелей, и тогда вся дальнейшая схема выглядит несостоятельной.

Мы говорили в п. 2 этой главы, что О.М. Иоаннисян в целях решения последней проблемы отодвигает начало постройки Георгиевского собора в Юрьеве-Польском на четыре – пять лет назад от 1152 года¹¹³. Но тогда приходится соответственно отодвигать и заложение города Юрьева-Польского, дезавуируя сообщение Типографской летописи под 1152 годом не только в отношении храмов, но и в отношении крепостей.

Вспомним это важнейшее свидетельство ростовского летописца – современника Долгорукого¹¹⁴: «Тогда же Георгий князь в Суждале бе, и отвързл ему Бог разумнеи очи на церковное здание, и многи церкви поставиша по Суздалской стране, и церковь постави камену на Нерли, святых мученик Бориса и Глеба, и святаго Спаса в Суздале, и святаго Георгиа в Володимери камену же, и Переаславль град перевед от Клещениа, и заложи велик град, и церковь камену в нем доспе святаго Спаса, и исполни ю книгами и мощми святых дивно, и Гергев град заложи и в нем церковь доспе камену святаго мученика Георгиа»¹¹⁵.

Конечно, мы вслед за Н.Н. Ворониным и О.М. Иоаннисяном можем допустить, что летописец просто «суммировал» постройки Долгорукого, начатые в 1152 (или даже в 1148) и оконченные в 1157 году¹¹⁶. Но в начале процитированного сообщения летописец делает смысловой акцент именно на дате построек: «Тогда же (в 1152 году – С.З.) Георгий князь в Суждале бе». Действительно, Юрий около трех лет – с 1149 по 1151 – находился в Южной Руси и вернулся в Суздальский край только на стыке 1151 и 1152 годов¹¹⁷.

Поэтому мы оказываемся перед необходимостью выбора одного из двух взаимно противоречащих вариантов: сообщения Типографской летописи и результатов составленных Н.Н. Ворониным, П.А. Раппопортом и О.М. Иоаннисяном схем перехода артелей.

Учитывая сомнительность перемещения через несколько воюющих княжеств огромного табора строителей, мы встанем на сторону ростовского летописца и датируем все перечисленные постройки Долгорукого 1152 годом, тем самым отрицая возможность прихода к Юрию артели из Галича.

Вскоре мы увидим, что при использовании местных кадров одновременное строительство в нескольких пунктах было вполне возможным – если, конечно, позволяли ресурсы. А в последних Юрий после двухлетнего пребывания в Киеве вряд ли был стеснен – не зря киевляне относились к нему как к лихоимцу¹¹⁸.

На нашу позицию относительно датировки построек Юрия 1152 годом не может повлиять и хранящийся в Государственном Эрмитаже антиминс (свидетельствующий о заочном освящении «архиепископом» Нифонтом при князе Георгии в 1148 году некого «жертвенника св. Георгия»¹¹⁹).

Аргументы Е.Е. Голубинского против принадлежности этого антиминса новгородскому епископу Нифонту (связанные с отсутствием в середине XII века практики присылки антиминсов)¹²⁰ мы можем дополнить тем, что Нифонт не был архиепископом. Архиепископия в Новгороде была учреждена только в 1165 году¹²¹, и вряд ли Нифонт самовольно присвоил себе новое звание, грубо нарушая внутрицерковную дисциплину.

Конечно, есть теоретическая возможность «персонального» пожалования Нифонту архиепископского достоинства лично патриархом, но это было бы серьезным выходом за рамки православной церковной практики: архиепископ, как и митрополит – титул не личный, а связанный (хотя бы номинально) с архипастырством в том регионе, где когда-либо была учреждена архиепископия или, соответственно, митрополия. Значит, поскольку в 1148 году еще не было решения патриарха об учреждении в Новгороде архиепископии, Нифонт не имел права именоваться архиепископом Новгородским. Точно так же все документальные свидетельства, где Нифонт называется святым¹²², не могут датироваться ранее 1549 года, когда новгородский епископ был канонизирован.

Но предположим, что все же имело место персональное пожалование (или даже самовольное присвоение) архиепископского титула и, действительно, антиминс 1148 года был прислан Нифонтом. Но и тогда мы не вправе полагать, что этот антиминс относился к какой-либо из больших каменных церквей: в 1148 году Нифонт был в Суздальской земле¹²³, и наиболее вероятным было бы его личное присутствие на таком событии, как закладка Долгоруким первого белокаменного храма.

А поскольку Нифонт только прислал антиминс, речь могла идти об одной из многочисленных деревянных церквей, посвященных Георгию Победоносцу. Например, о престоле св. Георгия на дворе Юрия Долгорукого во Владимире: там наверняка была деревянная церковь, предшествовавшая каменной, построенной, как мы только что видели, в 1152 году.

Итак, датируя на основании сообщения ростовского летописца все постройки Юрия 1152 годом, мы отказываемся от версии прихода в Суздаль галицкой строительной артели.

Конечно, мы ни в коем случае не ставим под сомнение потенциальную полезность разработки схем переходов мастеров – это один из возможных путей решения вопросов датировки и авторства памятников. Более того, нельзя не признать, что при комплексном подходе (учитывающем вопросы и политики, и экономики, и архитектуры, и строительства) составление схем переходов артелей имеет полное право претендовать на статус самостоятельной научной дисциплины в рамках истории архитектуры.

Но в нашем исследовании мы по возможности будем следовать «бритве Оккама»¹²⁴ и не станем «умножать сущности сверх необходимости». И вскоре мы увидим, что при анализе любого периода зодчества Северо-Восточной Руси вполне возможно обойтись без составления схем переходов артелей.

Несомненно, «одиночные» мастера от князя к князю переходили часто. Но, как мы показали, процесс перехода целой строительной артели был весьма громоздким, и в условиях феодальной раздробленности и фактической гражданской войны это могло иметь место как редчайшее исключение, но не как правило.

Следовательно, переходы артелей могли происходить только «официально» – между княжествами, связанными союзническими отношениями, с предварительными договоренностями «по дипломатическим каналам», с выделением мастерам при переезде соответствующей охраны, с гарантиями справедливой оплаты их труда и бытового обустройства на новом месте – речь ведь шла не о феодально зависимых крестьянах, а о свободных городских ремесленниках.

Даже внутри одного княжества переход целой артели из города в город был сопряжен с немалыми бытовыми сложностями. Городские ремесленники – это не дружинники, связанные воинской дисциплиной.

Таким образом, организация перехода артели требовала больших организационных усилий и материальных затрат со стороны «приглашающего» князя.

Значит, мы вправе высказать общее соображение: там, где требования к срокам и качеству строительства позволяли использовать местные кадры, князья, как правило, предпочитали такой вариант.

Подчеркнем, что речь идет прежде всего о «рядовых» строителях (т.е. о подавляющем большинстве артельщиков). Зодчие, иконописцы, ювелиры, прочие уникальные и узкоспециализированные профессионалы могли переходить от князя к князю и из города в город сколь угодно часто.

Против преимущественного использования на строительстве местных кадров может быть выдвинуто возражение, связанное с тем, что после возведения здания строителям вроде бы оказывается нечего делать, и им остается только переходить на новую стройку, хотя бы и в другом городе или княжестве.

Но ведь, например, в белокаменном строительстве Суздальской земли был перерыв с 1165 по 1185 годы – как мастера жили без заказов в течение 20 лет?

На эту тему можно выдвигать любые предположения, вплоть до того, что артель, работавшая у Андрея Боголюбского, после его смерти ушла за пределы Руси, потом через 10 лет вернулась и продолжила работу у Всеволода. Но мы в соответствии с «бритвой Оккама» можем дать наиболее простое и правдоподобное объяснение: когда заказов не было, местные мастера занимались любым ремесленническим (прежде всего плотницким), а то и крестьянским трудом. Более того, строительство могло и не быть их основной квалификацией.

К примеру, Н.Н. Воронин приводил контракт на разборку и строительство заново церкви Георгия во Владимире, заключенный в 1783 году с крестьянами села Суромны¹²⁵.

Еще один характерный пример – из более высокой «социальной страты», но ближе к временам Долгорукого: зодчий (как минимум, организатор строительства) В.Д. Ермолин был одним из крупнейших купцов своего времени¹²⁶.

А если учесть, что в условиях феодальных отношений XII века строители за работу чаще всего жаловались не деньгами, а землей¹²⁷, то все становится на свои места. Возможно, зодчие и высококвалифицированные мастера даже формировали класс «служилых землевладельцев» (дворян¹²⁸) наряду с «ближней» княжеской дружиной, но «рядовые» строители вряд ли становились дворянами – не тот уровень. Скорее всего, они были и оставались городскими ремесленниками либо крестьянами, и работа на строительстве давала им возможность получить собственный земельный надел или увеличить уже имеющийся.

Что касается квалификации «рядовых» строителей, то любой русский крестьянин и в наше время способен выполнять строительные работы очень широкого профиля, тем более под руководством высококвалифицированного мастера.

Да и не только крестьянин. К примеру, В.В. Кавельмахер, придя в конце пятидесятых годов ХХ века на реставрационную площадку белокаменщиком без опыта подобной работы, смог самостоятельно обтесывать камень через месяц – полтора, не имея при этом никакого «мастера-наставника», просто обмениваясь опытом с коллегами¹²⁹.

Что касается самой сложной части строительства – возведения сводов и барабанов – то эта работа велась по деревянным кружалам и опалубке¹³⁰. Следовательно, основная работа оказывалась плотницкой, а опыт такой работы при повсеместном деревянном строительстве в XII веке был огромным.

А паруса (или тромпы) мог класть один мастер высокой квалификации – работа это тонкая, но по объему небольшая.

И не будем забывать, что в каждом городе, кроме храмов и укреплений, возводилось множество деревянных, а часто и кирпичных построек гражданского характера¹³¹, так что необходимость даже для профессионального строителя переезжать из города в город, а то и из княжества в княжество, возникала не как правило, а как исключение.

Да и приглашение высококвалифицированных мастеров было событием неординарным, и оно обычно находило отражение в летописях (вспомним мастеров «из всех земель» Боголюбского и важнейшую оговорку всеволодова летописца, что Большое Гнездо не искал «мастеров от Немець»). Особо освещались такие события и в Европе¹³².

В главах 3–4 мы будем иметь возможность неоднократно проиллюстрировать тот факт, что и размеры, и историческую судьбу владимиро-суздальских и раннемосковских белокаменных храмов обусловила работа именно местных строительных кадров.

Но все же вспомним и то, что в летописях про мастеров Юрия Долгорукого вообще ничего не говорится. Значит, мы вправе предположить, что кто-то из Галича в Суздаль в конце сороковых – начале пятидесятых годов XII века все-таки был приглашен.

Пусть это была не целая строительная артель (как мы видели, ее прохождение через цепочку враждебных княжеств и «размножение» на Переславль, Кидекшу, Владимир и Юрьев весьма сомнительно), но зодчий и несколько наиболее профессиональных («старших») мастеров вполне могли перейти из Галича к Юрию и в 1152 году организовать одновременное строительство в нескольких пунктах, используя местные кадры, руководя ими и даже самостоятельно выполняя особо ответственные работы. Например, в Киев для строительства Печерского собора в 1073 году из Константинополя пришла «корпорация», состоявшая из четырех мастеров и нескольких помощников¹³³.

В этом случае мы даже можем допустить, что одновременно с храмами Долгорукого продолжала строиться и церковь Спаса в Галиче – там вполне мог остаться один из помощников зодчего (или один из «старших» мастеров), чтобы осуществлять надзор за работами.

А поскольку план, размеры и технику строительства определял прежде всего зодчий (разумеется, в соответствии с требованиями заказчика – князя или епископа), то сходство храмов Галича и Суздаля вроде бы находит удовлетворительное объяснение.

Возможен и такой вариант: единство художественных и архитектурных вкусов князей привело к единству стиля и техники строительства, что было достигнуто постоянным «обменом опытом» между зодчими Владимирка и Юрия.

Поэтому выражение «приход мастеров из Галича в Суздаль» без ущерба для нашего исследования может быть заменено на «архитектурное влияние Галича на Суздаль». А это влияние могло иметь форму и прихода мастеров, и приглашения зодчих, и просто «обмена опытом».

В связи с этим давайте посмотрим, могло ли иметь место архитектурное влияние Галича на Суздаль.

В теории, конечно, могло, но практика говорит об обратном.

Князь Владимирко Галицкий был, как и Долгорукий, потомком Ярослава Мудрого, но на одно поколение младше (отец Владимирка, Володарь Ростиславич, был правнуком Ярослава, а отец Юрия, Владимир Мономах, – внуком). В масштабах Галицкой земли Владимирко Володаревич был ключевой фигурой¹³⁴, но он никогда не претендовал на великое княжество Киевское, да и не мог претендовать – «княжеская лествица»¹³⁵ не давала ему никаких шансов.

В 1139 году Владимирко Галицкий еще был союзником Изяслава Мстиславича¹³⁶. В 1143 он в союзе с венграми вышел на поле боя против объединенной рати Вячеслава (старшего брата Юрия), Ольговичей и своего бывшего союзника Изяслава, но успел заключить мир¹³⁷. В 1146 сложилась похожая ситуация, только рать против Галича возглавлял сам великий князь Всеволод Ольгович (к счастью для Владимирка, тяжело заболевший во время осады Звенигорода и вскоре скончавшийся¹³⁸.

Союз Юрия и Владимирка оформился только к 1149 году, когда последний помог Долгорукому захватить Киев. Но в 1151 году Владимирко весьма нелестно высказался в адрес Юрия и его старшего сына Андрея¹³⁹ и вернулся в Галич. В осаде Киева, которую вели в том же году Долгорукий и Ольговичи, он не участвовал. Потом он все-таки пошел на помощь своим союзникам, но, узнав об их поражении у Киева, возвратился обратно¹⁴⁰. В 1152 году его землю разграбили венгры¹⁴¹.

На этом и кончились короткие и не очень тесные союзнические отношения Долгорукого и Владимирка – больше они вместе не воевали.

Владимирко Володаревич умер в 1153 году, и в Галиче стал княжить его сын Ярослав Осмомысл. В том же году войско последнего разгромил Изяслав Мстиславич, но вскоре ушел в Киев¹⁴².

В 1155 году Долгорукий, наконец, стал великим князем. Образец его отношений с Осмомыслом приводит Б.А. Рыбаков: «Тогда же Дюрги повеле (курсив мой – С.З.) зяти своему Ярославу Галичьскому идти...»¹⁴³

После смерти Долгорукого Осмомысл в 1158 году участвовал в захвате Киева и приглашении княжить Ростислава Смоленского, а затем исчез с общерусской политической сцены и «тихо» правил в Галиче до своей смерти в 1187 году¹⁴⁴. После этого под ударами венгров началось падение Галицкой земли, которая в начале XIII века представляла собой, по выражению Н.М.Карамзина, «позорище неустройства»¹⁴⁵. А к 1387 году галицко-волынские земли были полностью захвачены Польшей¹⁴⁶.

Теперь можно задаться вопросом: мог ли Владимирко, один из удельных князей, так повлиять на Долгорукого, претендента на Киевский стол, а тем более на его преемников, великих князей Андрея, Всеволода и многих прочих, – что в течение трехсот лет строительство в Северо-Восточной Руси велось исключительно в галицкой, на порядок более дорогой, технике?

Конечно же, нет. К тому же на рубеже сороковых и пятидесятых годов, кроме Владимирка Галицкого, у Долгорукого был союзник, стоявший на самом верху «княжеской лествицы», – Святослав Ольгович Черниговский¹⁴⁷. Вассалами Юрия во время борьбы за Киев были рязанские и муромские князья¹⁴⁸. Так почему на Суздаль не повлиял, например, Чернигов – второй город на Руси после Киева? Или, как минимум, Рязань и Муром?

И если, как писали Н.Н. Воронин¹⁴⁹ и О.М. Иоаннисян¹⁵⁰, у Долгорукого не было своих мастеров и он вынужден был довольствоваться артелью из Галича, то неужели он не мог взять мастеров из Киева, где фактически правил в 1149–1151 годах? А если он почему-либо не нашел (или не успел найти) мастеров в Киеве, неужели он не мог пригласить мастеров (как минимум, зодчего) не от Владимирка, а от Ольговичей, и использовать более дешевую и технологичную кирпичную технику?

И, наконец, если Юрий по каким-то неизвестным нам причинам все же был вынужден довольствоваться артелью из Галича, владевшей только белокаменной техникой, то почему же он или его потомки при первой возможности не перешли на кирпич, а продолжали строить из белого камня еще триста лет?

VII

Н.Н. Воронин в качестве аргумента в пользу влияния Галича приводил галицкие названия городов, основанных Юрием Долгоруким – Звенигород, Перемышль, Городец и Микулин¹⁵¹.

Но если даже версию об основании всех этих городов Юрием считать подтвержденной (в этом сомневался сам Н.Н. Воронин), то все равно Долгорукий давал галицкие названия маленьким крепостям, а крупные города с каменным строительством он назвал Переславлем и Юрьевым (последний, скорее всего, не в честь себя, а в честь небольшого, но значимого южнорусского города, имевшего своего епископа¹⁵²). Даже реки им были названы по-переславски и по-киевски – Трубеж и Лыбедь.

Массовое воспроизведение в Суздальской земле «коренных» русских названий было вполне логичным следствием начатого Юрием и оконченного Всеволодом процесса перенесения великого княжения на северо-восток, причем эта традиция началась еще при Мономахе (Владимир Волынский – Владимир Залесский) и в домонгольские времена не прерывалась. Например, летописцы подчеркивали, что Андрей Юрьевич построил Боголюбово на таком же расстоянии от Владимира, как Вышгород от Киева¹⁵³.

А Юрий Всеволодович основал Нижний Новгород и, что наиболее характерно, Галич Мерьский (Костромской)¹⁵⁴. В начале XIII века «коренной» Галич как раз представлял собой «позорище неустройства», и говорить о его влиянии на внука Долгорукого, конечно же, не приходится.

И точно так же не приходится говорить о сколь-нибудь значимом влиянии Галича и во времена Юрия Долгорукого, и во времена Андрея Боголюбского. Возможность волевого решения со стороны последних (например, особо тесной личной дружбы Владимирка и Юрия либо Осмомысла и Андрея) мы рассматривали в п. 8 гл. 1 и видели, что такое объяснение не может быть признано удовлетворительным. Белокаменная техника строительства из далекого окраинного Галича не могла «перевесить» на порядок более дешевую и технологичную строительную технику Киева, Чернигова, Новгорода, да и самой Суздальской земли времен Владимира Мономаха.

Следовательно, мы вынуждены отказаться и от версии архитектурного влияния Галича на Суздаль.

Скорее можно говорить об обратном влиянии – Суздаля на Галич, и эта версия, кроме старшинства суздальских князей, имеет еще одно подтверждение: каменное строительство в Галицкой земле было гораздо дешевле, чем в Суздальской.

Белокаменным галицкое зодчество, строго говоря, называть некорректно. Галичане строили из различных сортов местного камня – известняка, алебастра, песчаника и травертина¹⁵⁵.

Геология Галицкой земли принципиально отличается от суздальской. Галич расположен рядом с Карпатами, на возвышенности, прорезанной глубокими оврагами вдоль русла Днестра. На геологической карте, приведенной на рис. 4, около Днестра видны отложения силурийского периода – приднестровский камень еще более качествен, чем мячковский, относящийся к более позднему каменноугольному периоду. Да и в любом случае галичане не могли возить строительные материалы за 500 км – вся Галицкая земля вписывалась в прямоугольник 350 на 150 км (без учета Волыни, но Галич с Волынью объединил только Роман Мстиславич, княживший там в 1199–1205 годах).

Значит, каменное строительство давалось галичанам несравненно легче, чем суздальцам, и они вполне могли его вести под влиянием Юрия Долгорукого или, например, Малопольши (по О.М. Иоаннисяну¹⁵⁶).

Поэтому мы пока можем принять в качестве компромиссного варианта параллельное строительство начала пятидесятых годов XII века в Суздале и Галиче, с оговоркой, что влияние Юрия на Владимирка вероятно, а обратное – нет.

В гл. 3 мы увидим, что они вполне могли строить и независимо, «обмениваясь опытом», – Владимирко под влиянием соседней Малопольши, а Долгорукий – того государства, чей авторитет для претендента на Киевский стол и его потомков – великих князей Владимирских – был более весомым.

VIII

Необходимо отметить, что таким «авторитетным государством» были не Волжская Болгария и не одна из стран Кавказа, хотя и в том, и в другом случае есть аргументы «за».

О влиянии Волжской (Камской) Болгарии говорил Е.Е.Голубинский, ссылаясь, в свою очередь, на С.Г.Строганова. Аргументы схожи с «галицкими»: камень, кладка и известковый раствор¹⁵⁷. Да и сама логика такой аргументации типична для церковного историка конца XIX века: в соответствии с догматом «православие, народность, самодержавие» было менее «обидно» признавать влияние мусульман и язычников, чем католиков и протестантов.

Но Н.Н.Воронин еще в «Истории русского искусства»¹⁵⁸ писал: «Болгарская теория» основана на совершенно недостоверных данных о привозе для андреевского строительства белого камня из Волжской Болгарии, с чем связана и гипотеза о приходе оттуда и зодчих».

А в «Зодчестве Северо-Восточной Руси XII–XV вв.»¹⁵⁹ он приводит и аргументы – дворец в Суваре (X–XI века) был построен из кирпича, а белокаменные постройки появились только в XIV веке на городище Великие Болгары. Да и техника кладки там была совсем иной.

Наверно, влияние болгар нельзя полностью отрицать. В 1152 году, воспользовавшись поражениями Долгорукого на юге Руси, они напали на Суздальскую землю и осадили Ярославль. Возможно, крепости в Кидекше, Юрьеве, Переславле, Звенигороде, Дмитрове и Москве Юрий начал строить именно под угрозой дальнейшего продвижения болгар¹⁶⁰.

Так что говорить о полном отсутствии влияния Волжской Болгарии на Долгорукого вряд ли справедливо, но это влияние выражалось не в белокаменном строительстве, а во внесении своего вклада в состояние «вечной войны», в котором пребывал Долгорукий (да и вся Русь того времени). В свою очередь, «вечная война» косвенно повлияла на внешний облик и историческую судьбу зданий Долгорукого, и об этом мы поговорим в гл. 4.

Пока же рассмотрим еще один вариант прямого влияния на белокаменное строительство Юрия – «кавказский».

Речь идет о версии Ф.Халле, которую В.Н.Лазарев достаточно резко назвал «фантастической»¹⁶¹: Юрий Долгорукий якобы испытал влияние со стороны стран Закавказья.

«За» – камень (хотя и не белый), крестовокупольная схема, скульптурный декор и тяжелые барабаны кавказских храмов. Немало общего с постройками Долгорукого и его потомков имеют Джвари (VI–VII века), Эчмиадзин (VII век), Светицховели в Мцхете и церковь Баграта в Кутаиси (XI век).

Но есть и «против»: удаленность и отсутствие постоянных и устойчивых политических связей Суздальской земли (как и всей Руси) с Закавказьем.

В советские времена выработался стереотип, что Грузия и Армения – почти что наши соседи. Но на самом деле в XII веке Закавказье было гораздо более далеким не только по сравнению с временами СССР, но и с временами Владимира Святославича и Ярослава Мудрого: на Волге и Кубани поселились «дикие» половцы. В конце XI века с карты исчезла Тмутаракань¹⁶². Мономах «приручил» (и то условно) только западные кочевья¹⁶³, и Русь оказалась отделена от Кавказа «полем», непроходимым даже для купцов – «дикие» половцы не были связаны никакими этическими нормами¹⁶⁴. Конечно, оставались водные пути, и эпизодические контакты имели место (например, второй женой Изяслава Мстиславича была грузинская царевна), но все же про Закавказье в русских летописях говорится редко, и во времена Долгорукого отношения Суздальской земли с кавказскими странами являлись несравненно более далекими, чем с Галицким княжеством.

Мы пришли к тому, что, как и в случае с Галичем, в теории влияние закавказской архитектуры на Суздаль могло иметь место. Но анализ политической и экономической практики показывает, что заставить Долгорукого строить храмы по десятикратно завышенной «смете» закавказский опыт мог с еще меньшей вероятностью, чем галицкий.

Максимум, что могло быть, – это учет такого опыта строителями Юрия, с поправкой на суздальские климатические условия и почвы.

Но на сам факт начала белокаменного строительства Долгоруким и продолжения использования белого камня его потомками повлияли не Кавказ, не Болгария и не Галич.

Наверное, уже можно прекратить перечисление регионов Руси и небольших сопредельных стран – ни один регион, ни одна небольшая страна не могли побудить князей Северо-Восточной Руси перейти на строительство из белого камня и вести его триста лет. Единственными государствами, на которых великие князья Владимирские, а затем Московские, могли смотреть «снизу вверх», были две империи: Византийская и «Священная Римская».

Но в Византии строили из кирпича либо в технике «opus mixtum», то есть повлиять на выбор Долгоруким белокаменной техники византийский опыт не мог.

Значит, остается только влияние «Священной Римской империи». Опыт последней мы смело можем называть европейским: преимущественно каменным было храмовое романское зодчество не только Империи (Германии и Северной Италии), но и соседних с ней Франции, Англии и Испании.

Глава III

Суздальские мастера и романика

Итак, мы начинаем рассматривать влияние на Долгорукого и его потомков западноевропейской романской архитектуры. Кратко очертим, в чем именно оно могло состоять.

Прежде всего, конечно, сам факт строительства из камня. Подавляющее большинство романских соборов и замков в сердце «Священной Римской империи» (в дальнейшем будем для простоты без оговорок называть ее Империей) – Германии – были именно каменными, из кирпича там в это время строились только второстепенные постройки гражданского характера и небольшие провинциальные храмы¹⁶⁵. В Северной Италии романские храмы, как правило, возводились из кирпича, но либо были облицованы камнем (как городской собор в Модене), либо такая облицовка предусматривалась, но по разным причинам сделана не была (как в соборе Сан-Амброджо в Милане) или была сделана не полностью (как в церкви Сан-Микеле в Павии).

Следующий важнейший признак влияния романики на владимиро-суздальскую архитектуру – скульптурный декор.

Многочисленные черты сходства европейского и суздальского скульптурного декора не отрицал практически никто. В.Н.Лазарев писал, что романская традиция «просочилась в Ростово-Суздальский край не позже середины XII века»¹⁶⁶, и там же приводил примеры романских храмов с похожим декором и техникой строительства¹⁶⁷.

Вопросы состояли только в соотношении «заимствований» из Европы и местных образов. Естественно, академики М.В.Алпатов и В.Н.Лазарев вынуждены были «идеологически выдержанно» ставить акценты не на западных, а на местных мотивах¹⁶⁸. Вынуждены были это делать и Н.Н.Воронин¹⁶⁹, и Г.К.Вагнер¹⁷⁰, иначе бы их монографии не прошли соответствующую «цензуру» советских издательств.

Но сейчас для нашего исследования важен лишь факт украшения владимиро-суздальских храмов скульптурным декором, схожим с романским. Вопросы о том, придавали ли суздальские (или приглашенные европейские) мастера декору некий местный (или «авторский») колорит, делали ли они соответствующие сюжетные акценты, мы более подробно рассмотрим в гл. 5.

Поэтому на ход наших умозаключений не может повлиять даже точка зрения Е.Е.Голубинского, который вообще не признавал западных влияний в скульптурном декоре¹⁷¹. Ведь появление на суздальских храмах такого же декора, как на западноевропейских, отрицать невозможно, пусть бы этот декор даже был целиком исполнен по местным мотивам.

К чертам сходства, выраженным в скульптурном декоре, тесно примыкает сходство перспективных порталов¹⁷². В деталях суздальские и европейские порталы могли различаться, но эти различия не выходят за рамки индивидуальности их авторов.

Еще один признак сходства – лестничные башни у суздальских храмов, хотя подобные башни на Руси были и в других регионах¹⁷³.

Н.Н.Воронин исследовал влияние романики на суздальские храмы, но построенные не при Юрии Долгоруком, а при Андрее Боголюбском¹⁷⁴. А.И.Комеч отмечал, что «найденные им (Н.Н.Ворониным – С.З.) параллели из мира романского искусства Германии XII в. учли и развили наблюдения отечественных и европейских ученых. Проблема в целом оказалась достаточно проясненной и в настоящее время не представляет сложности в своих общих чертах»¹⁷⁵. Но и это относится лишь к временам Боголюбского.

А нас в данный момент интересует влияние романики именно на Долгорукого, впервые начавшего использовать в Суздальской земле европейскую каменную технику.

Как мы знаем, минимальный орнаментальный декор был уже на храмах Переславля и Кидекши, черты его сходства с европейским приведены у О.М.Иоаннисяна¹⁷⁶. В Кидекше был намечен и перспективный портал (рис. 7).

Перспективные порталы:
а – церковь Бориса и Глеба в Кидекше;
б – церковь Покрова на Нерли.

Рис. 7. Перспективные порталы:

а – церковь Бориса и Глеба в Кидекше;

б – церковь Покрова на Нерли.

Обращают на себя внимание и вытянутые вверх барабаны храмов Юрия, что в сочетании с относительно небольшим четвериком дает «башнеобразную» – вполне европейскую – форму постройки.

Даже Е.Е.Голубинский признавал, что в суздальских храмах по сравнению с византийскими больше, по его выражению, «шейность»¹⁷⁷. Добавим: эта «шейность» настолько больше, что роль купола во внешнем облике собора сводится к минимуму, а изнутри увидеть его можно, только стоя прямо под ним. Следовательно, термин «крестовокупольная схема» к храмам Долгорукого применим лишь формально. Вместо купола вполне мог бы быть, например, шатер, и в инженерном отношении почти ничего в постройке не изменилось бы.

Г.К.Вагнер писал, что храмы «башнеобразного» типа имеют динамическое устремление вверх, и «не исключено, что если бы развитие «высотной» архитектуры не было прервано монгольским вторжением, то Русь узнала бы нечто родственное готике»¹⁷⁸.

Утверждение Г.К.Вагнера о том, что готические (да и любые иные) архитектурные тенденции были прерваны монгольским вторжением, как мы увидим в главах 4–5, весьма спорно. К тому же, например, ростовская церковь Бориса и Глеба (1287 год) имела трехлопастное завершение¹⁷⁹, визуально создающее «башнеобразность» и вполне соответствующее формам ранней готики.

Но тот факт, что развитие готических тенденций в архитектуре Северо-Восточной Руси имело место¹⁸⁰, отрицать невозможно – об этом говорят формы Успенского собора «на Городке» в Звенигороде (рис. 8), Троицкого собора Троице-Сергиева монастыря, собора Андроникова монастыря (рис. 9), да и всего шатрового зодчества XVI века¹⁸¹.

Рис. 8. Успенский собор «на Городке» в Звенигороде. Реконструкция Б.А.Огнева. Килевидные закомары создают «башнеобразный» и «стрельчатый» вид здания.

Собор Андроникова монастыря (после реставрации, заштрихованы части, сохранившиеся от собора начала XV века). Сильная ступенчатость арок усиливает «башнеобразность» здания.

Рис. 9. Собор Андроникова монастыря (после реставрации, заштрихованы части, сохранившиеся от собора начала XV века). Сильная ступенчатость арок усиливает «башнеобразность» здания.

Те же самые тенденции параллельно развивались и в других княжествах (Киев¹⁸², Смоленск¹⁸³, Новгород¹⁸⁴, Псков¹⁸⁵ и др.)

Где-то этот процесс шел медленнее, где-то быстрее. Например, в Галиче уже в домонгольское время была построена церковь св. Пантелеймона, имевшая при крестовокупольном плане вполне европейские формы (рис. 10).

Реконструкция первоначального облика церкви Пантелеймона в Галиче (по И.Р.Могытычу).

Рис. 10. Реконструкция первоначального облика церкви Пантелеймона в Галиче (по И.Р.Могытычу).

Почему в этом княжестве процесс «европеизации» в конце XII – начале XIII века был более интенсивным, понятно: в 1188 году Галицкая земля была захвачена Венгрией и стала де-юре леном венгерского короля, потом венгры в 1190 году ушли, но после смерти князя Романа Волынского в 1205 году вернулись и превратили галицких князей в своих вассалов уже де-факто¹⁸⁶.

Даже относительно московского Успенского собора, построенного Фиораванти, С.С.Подъяпольский отмечал, что «в трактовке отдельных деталей здания мастер обращается к формам готическим, а нередко и романским»¹⁸⁷. В.В.Кавельмахер полагал, что в этом соборе «количество готицизмов преобладает над значительно менее заметными итальянизмами»¹⁸⁸.

Подытожим все сказанное: наличие готических тенденций в русской архитектуре XII–XVI веков на сегодняшний день не оспаривает практически никто, и вопрос состоит только в построении «графика развития» таких тенденций. Но это не входит в тему настоящего исследования.

Сейчас для нас важно лишь констатировать, что уже храмы Долгорукого, не имея ни трехлопастных завершений, ни килевидных закомар, ни ступенчатых арок, ни больших постаментов под барабанами, благодаря общему «башнеобразному» виду вполне соответствовали внешним формам ранней готики.

А поскольку во времена Долгорукого о готике говорить рано, все вышесказанное можно с полным правом применить к романике, констатируя влияние на Юрия современной ему европейской романской архитектуры.

С утверждением Н.Н.Воронина о том, что Юрий был «убежденный грекофил, сам женатый на византийской принцессе, друг новгородского владыки Нифонта и его единомышленник в вопросах церковной политики»¹⁸⁹, нельзя согласиться по ряду причин.

Во-первых, женитьба Юрия на византийской принцессе – весьма сомнительная легенда¹⁹⁰, но даже если она и правдива, то ни о каком «грекофильстве» не свидетельствует. Достоверно известно, что Долгорукий в 1110 году женился на дочери половецкого хана¹⁹¹ и даже водил на Изяслава половцев¹⁰², но никто при этом не считает, что у Юрия была «любовь к половцам».

Во-вторых, слова Н.Н.Воронина о «дружбе и единомыслии» Долгорукого и Нифонта нельзя считать достаточно обоснованными.

Нифонт был епископом в Новгороде с 1130 года и, возможно, греком¹⁹³, так что его «грекофильство» вполне вероятно. Но был ли он другом и единомышленником Юрия?

Новгородский епископ фактически был профессиональным дипломатом и периодически урегулировал княжеские усобицы (например, в 1135¹⁹⁴ и 1141¹⁹⁴ годах). В 1148 году Нифонт приезжал и к Юрию – с миссией о заключении мира с Изяславом, но ничего не добился. «Ходи Нифонт Суждалю мира деля к Гюргеви, и прият и с любовью Гюрги, и церковь святи Св. Богородицы великым священием, и Новтържце все выправи, и гость всь цел, и посла с цестию Новугороду, нъ мира не дасть»¹⁹⁶.

Упоминаемое в этом летописном фрагменте освящение Нифонтом суздальского храма Рождества Богородицы не свидетельствует о каких-то особых отношениях епископа и князя (а также не о каких-то новых постройках или «капитальном ремонте» мономахова собора). Храмы могли освящаться (точнее, переосвящаться, хотя церковь этот термин не приемлет) сколь угодно часто и по множеству поводов. Например, «великое священие» полагалось творить после «языческого насилия» (в частности, после ограбления болгарами или половцами), а «малое» – если храм был «осквернен нечистотой» (в частности, если внутрь проникло «нечистое животное», т.е. собака)¹⁹⁷.

В 1149 году киевский митрополит Климент (Клим Смолятич), ставленник Изяслава Мстиславича¹⁹⁸, запер Нифонта в Киево-Печерском монастыре за резкие высказывания в свой адрес. Долгорукий, захватив в конце того же года Киев, Нифонта из «пещер» освободил, и епископ уехал к себе в Новгород, где и умер в 1156 году¹⁹⁹. Факт освобождения Нифонта абсолютно естественно следует из политической ситуации и о «дружбе и единомыслии» не свидетельствует.

Из всего сказанного по поводу Нифонта можно сделать вывод: несомненно, что и Нифонт, и Юрий были врагами Изяслава и Климента. Но при этом вряд ли можно говорить даже о союзнических отношениях, а тем более о «дружбе и единомыслии» новгородского епископа и суздальского князя. Взаимное уважение, как полагал Н.М.Карамзин²⁰⁰, – возможно, но не более того.

Что касается инициативы приглашения на киевскую митрополию грека Константина в 1156 году²⁰¹, то усилия Долгорукого по смещению митрополита Климента могли привести к успеху лишь в случае прихода «коренного» византийца, благословленного патриархом, и ни о каком «грекофильстве» здесь говорить нельзя – это был сугубо политический ход.

Таким же политическим ходом являлось и формальное (подчеркнем – лишь формальное, никаких войск Долгорукий на помощь Византии не направлял) принятие Юрием стороны Византии в конфликте последней с венгерским королем Гезой II²⁰². На стороне Византии была и Империя, Геза же был зятем и союзником Изяслава Мстиславича, поэтому такая позиция Юрия вполне логична и также не свидетельствует ни о каком «грекофильстве».

Мы видим, что имеющихся в нашем распоряжении фактов недостаточно для того, чтобы считать Юрия «грекофилом». А факт, что Долгорукий начал строить в Суздальской земле храмы в европейской белокаменной технике, не считаясь с расходами, десятикратно завышенными по сравнению с техникой Византии, свидетельствует об обратном. Вряд ли необходимо «вешать ярлыки», но получается, что Юрий Долгорукий был не «грекофилом», а скорее «оксиденталистом».

III

Возникает вопрос, связанный с темой, которую мы рассматривали в предыдущей главе: может быть, какое-то «архитектурное влияние» со стороны Галицкой земли все-таки имело место? Пусть, как мы показали в п. 6 гл. 2, оно было не непосредственно галицким, но, может быть, через Галич к нам пришла романика?

В.Н.Лазарев писал: «Контакты с Западом, а не Востоком определили стиль владимиро-суздальской пластики. И здесь посредническую роль, несомненно, сыграло, как уже отмечалось, Галицкое княжество... Именно территория Галицкого княжества служила главным каналом для проникновения романских форм на Русь»²⁰³.

Вспомним и версию О.М.Иоаннисяна о приходе в Галич артели из Малопольши, обоснованную сходством галицких храмов с малопольскими²⁰⁴. В п. 4 гл. 2 мы видели, что прихода артели могло и не быть, но определенное архитектурное влияние Польши на Галич вполне могло иметь место. А Польша была страной с вполне европейской культурой и со своими формами романской архитектуры.

У нас нет оснований сомневаться в определенном сходстве суздальских, галицких и малопольских храмов – О.М.Иоаннисяном этот вопрос достаточно проработан²⁰⁵. Сомнения вызывает слишком длинная «цепочка посредников»: Владимирко Галицкий был союзником Долгорукого, строил в Галиче так, как строили в Малопольше – юго-восточной окраине Польского королевства... Получается, что авторитет далекой Малопольши (еще и опосредованно – через Галич) так подействовал на Юрия, что он отказался от экономичного и технологичного кирпичного строительства.

Это весьма маловероятно. Как мы показали в п. 8 гл. 2, опыт Польского или какого-либо другого «окраинного» государства вряд ли мог перевесить огромные сложности, связанные с белокаменным строительством в Суздальской земле.

Следовательно, мы обязаны признать непосредственное влияние на Долгорукого Империи, точнее, ее центра – Центральной и Южной Германии и Северной Италии.

Еще раз попробуем принять «галицкую версию», но в несколько иной форме: Польша была вассалом Империи²⁰⁶, то есть теоретически через Галич мог повлиять авторитет не Польши, а Империи.

Но тогда «цепочка посредников» еще больше удлиняется. От Суздаля до Галича очень далеко, причем путь лежал через несколько княжеств, союзных Изяславу. А до Германии – центра Империи – соответственно, было еще дальше: с запада с Галичем граничили только Венгрия, Богемия и Малопольша.

Зато с Суздальской землей имел общие границы Великий Новгород, с которым после последнего военного противостояния в 1148 году²⁰⁷ был установлен мир²⁰⁸, а в 1155 году сын Долгорукого Мстислав занял новгородский стол²⁰⁹. Да и в любом случае специфика Новгорода состояла в том, что торговля имела высший приоритет и войны, которые вели новгородцы, практически ей не мешали. Следовательно, никогда не прекращался и «культурный обмен».

А Новгород через своих северогерманских торговых партнеров был с Империей связан напрямую. Значит, Долгорукий мог контактировать со всей Европой, минуя и Венгрию, и Польшу, и Галич, и многочисленные враждебные княжества.

Поэтому говорить о том, что авторитет Империи повлиял преимущественно через Малопольшу и Галич, вряд ли правомерно. Для проникновения в Суздальскую землю романской архитектуры были и другие, куда более короткие пути.

Влияние романской архитектуры на суздальскую могло происходить различными способами. Перечислим возможные варианты:

– приход из Империи целой строительной артели;

– приход из Империи зодчего и нескольких высококвалифицированных мастеров-строителей;

– обмен с Империей информацией и опытом, стажировка мастеров.

Мы рассмотрим первые два варианта вместе – ведь, по большому счету, для нас непринципиально, пришел зодчий один, с группой мастеров-каменщиков или с целой строительной артелью. Только зодчему принадлежит право определения способа, типа и стиля строительства в соответствии с требованиями заказчика – князя или епископа.

Инициатива приглашения зодчего могла исходить от Юрия Долгорукого, пожелавшего строить «как в лучших домах Европы», а могло быть и наоборот – зодчий мог прийти по своей инициативе и убедить Юрия в необходимости принятия европейской строительной техники, несмотря на огромные расходы. В любом случае вопрос звучит так: мог ли у Долгорукого в начале пятидесятых годов оказаться зодчий из какой-либо центральной области Империи?

Теоретически, конечно, мог. Но как только мы начинаем рассматривать практические аспекты вопроса, выясняется, что нет.

Мы уже отмечали в п. 4 гл. 2, что приглашение зодчего (как и артели) было событием неординарным и должно было служить идеологическим задачам княжеской власти. Что могло послужить этим задачам Долгорукого при приглашении европейского зодчего?

Во-первых, «громкое имя» архитектора. Но таких имен в середине XII века мы и в Европе знаем очень мало, к тому же факт приглашения какого-либо зодчего мировой известности вряд ли ускользнул бы от внимания летописцев.

Во-вторых, принципиальная новизна архитектурных форм. Но ее мы у Юрия практически не видим²¹⁰.

В-третьих, умение строить из белого камня. Но в п. 9 этой главы мы покажем, что это умели и местные мастера.

В-четвертых, просторность и высота храмов (как минимум, способность построить храмы больших размеров, чем в Киеве, и больших, чем в Суздале при Мономахе). Но в п. 9 гл. 1 мы видели значительный конструктивный регресс белокаменных храмов по отношению к Киеву и к Суздалю мономаховых времен.

Яркий пример – приглашение в 1475 году прославленного инженера-архитектора²¹¹ Аристотеля Фиораванти, перед которым Иван III поставил задачу, которую не смогли выполнить русские мастера: увеличить в несколько раз внутреннее пространство московского Успенского собора. Такая мотивация приглашения итальянского зодчего представляется абсолютно обоснованной. У Юрия мы ничего подобного не наблюдаем.

Этот же конструктивный регресс храмов Долгорукого по сравнению с мономаховыми исключает и «самовольный» приход к Юрию европейской артели (или зодчего): они должны были бы сначала показать свою состоятельность по сравнению с местными мастерами и превзойти их, как минимум, способностью строить более просторные и высокие храмы.

К тому же авторитет такого «заезжего» зодчего должен был оказаться настолько высоким, чтобы убедить князя строить в абсолютно новой и весьма дорогой строительной технике. Это совсем маловероятно.

Чтобы убедиться в том, что у Юрия не было европейских зодчих и мастеров, проиллюстрируем наши аргументы примером, как европейские зодчие и мастера (к тому же наверняка не самые лучшие, раз покинули «насиженные места» и пошли в крестовый поход) строили в не менее труднодостижимой, чем Суздаль, и гораздо более неспокойной и необжитой Палестине.

Все соборы в Святой Земле возводились из местных видов известняка, песчаника и базальта. Д.Прингл писал, что каменоломни находились недалеко от места строительства, хотя лучшие виды песчаника, поддававшиеся обработке по всем направлениям, иногда перевозились за несколько километров, а в Бельвуаре в Галилее белый известняк высокого качества для часовни (в 1168–1187 годах) везли «даже» за 15 км²¹².

«У нас», как мы помним, везли за 500 км.

Это к вопросу «западной» организации строительства на «Востоке». А к вопросу «западных» размеров даже второстепенных палестинских соборов (не говоря о колоссальном Храме гроба Господня): собор в Назарете – 68 х 30 м, в Тире – примерно столько же, в Кесарии – «всего» 55 х 22 м²¹³. Это более-менее сопоставимо с всеволодовым Успенским собором во Владимире (38 х 31 м), но не с храмами Юрия Долгорукого (в среднем 20 х 15 м).

Так строили в бедной и необжитой Палестине, в условиях постоянных войн с мусульманами. А в самой Империи романские храмы были, естественно, еще больше. Собор в Павии (Северная Италия), например, имеет размеры 60 х 42 м и пролет сводов центрального нефа около 10 м²¹⁴. А в Германии Вормсский собор середины XII века – примерно 105 х 36 м, и тоже с десятиметровыми пролетами сводов²¹⁵.

И бесполезно «пенять» на плохие почвы Суздальской земли. Во всей средней полосе России они дерново-подзолистые, как и в Германии. Во Франции и в Константинополе почвы бурые²¹⁶, что для строителей практически то же самое. Разница между этими почвами лишь в плодородном слое, а фундаменты обязательно доводились до материкового грунта²¹⁷.

Наличие в грунтах гранитоидных интрузий, т.е. гравия (например, в Баварии, Австрии и Чехии – см. карту на рис. 13) для строителей тоже мало что меняет: его влияние на прочность здания несопоставимо с влиянием булыжников, закладываемых в основание фундамента, что в Суздале и делали²¹⁸.

И белый камень ничем не хуже, а зачастую и лучше того известняка (и даже песчаника), из которого строились колоссальные европейские романские и готические соборы. На рис. 11 и 12 можно сравнить качество и сохранность камня, из которого выстроены церковь Покрова на Нерли и готический храм в Регенсбурге.

Кладка церкви Покрова на Нерли.

Рис. 11. Кладка церкви Покрова на Нерли.

Кладка собора в Регенсбурге.

Рис. 12. Кладка собора в Регенсбурге.

Рис. 13. Геологическая карта Западной Европы.

Буквами на карте обозначены:

Мезозойская группа: Cr – меловая система; J – юрская система; T – триасовая система.

Pt – протерозой.

Ar – архей.

G – гранитоидные интрузии.

Сильная подверженность эрозии известняковых блоков, из которых построен немецкий храм, хорошо видна на фоне поздних перелицовок. Обратим внимание и на то, что перекладывать пришлось бо’льшую часть внешней облицовки.

Сильнейший аргумент в пользу белого камня – тот факт, что после падения (как минимум, частичного) Георгиевского собора в Юрьеве-Польском В.Д.Ермолин собрал его заново из того же материала. Такая твердость в сочетании с эластичностью вряд ли достижима для большинства сортов европейского камня. И, например, конструкция церкви Рождества в Боголюбове была настолько прочной, что выдерживала, как монолит, даже оползни грунта под ней²¹⁹.

Таким образом, российские грунты и строительные материалы принципиально не отличались от европейских, и мы вправе сделать вывод: ведущим западным мастерам, если бы они работали в Суздале, соображения профессиональной этики не позволили бы строить у пригласившего их князя храмы, по размерам сопоставимые с церквями в маленьких баварских деревушках.

Но, может быть, Юрию и не нужны были храмы бо’льших размеров?

Н.Н.Воронин писал про города-крепости Долгорукого: «Здесь не требовалось обширных и пышных храмов, рассчитанных на задачи христианизации и мощного идеологического воздействия на сознание «невегласей». И понятно, что здесь создавались храмы иного типа... удовлетворявшие одновременно задачам церкви двора княжеского наместника или воеводы – двора, с которым храм был связан в единый комплекс – и приходской церкви города»²²⁰.

М.А.Ильин, говоря о примате внешней материально-пластической формы владимиро-суздальских храмов над внутренним, сравнительно слабо развивавшимся пространством здания²²¹, косвенно утверждал примерно то же самое.

Но против такой позиции есть несколько аргументов.

Во-первых, Долгорукий боролся за Киевский стол, и его великокняжеские устремления не могли не найти выражение в архитектуре – «зеркале эпохи». А государственную мощь в средние века выражали прежде всего размеры дворцов и храмов.

Во-вторых, трудно согласиться с мнением Н.Н.Воронина, что в городах Долгорукого не требовалось обширных и пышных храмов, рассчитанных на задачи христианизации и идеологического воздействия на сознание некрещеных. Если еще в конце XI века на площадях Ростова стояли идолы, а в 1071 году язычниками был убит ростовский епископ Леонтий, то в небольших поселениях типа Клещина (рядом с которым был основан Переславль) массовой христианизации до Долгорукого наверняка не было. Следовательно, идеологическое воздействие на население Суздальской земли при помощи максимально обширных и пышных соборов было необходимым.

В-третьих, кроме выражения в размерах храмов государственной мощи, были и гораздо более прозаичные соображения, обусловленные приходской практикой: в храмах должно было помещаться максимальное число верующих.

То, что все храмы Юрия были «домовыми», мы не можем допустить: задачи миссионерства в малоосвоенном крае, о которых мы только что говорили, не позволили бы князю построить несколько «домовых» каменных храмов и ни одного городского. И здесь мы можем полностью согласиться с позицией Н.Н.Воронина: храмы были обязаны одновременно «удовлетворять задачам» и церкви двора князя, княжеского наместника или воеводы, и приходской церкви города.

В связи с этим давайте посмотрим на внутренние размеры храмов Юрия (приблизительные, без учета столпов, апсид и искажения форм):

– Кидекша, церковь Бориса и Глеба: 13 х 12 = 156 кв.м;

– Переславль, Спасо-Преображенский собор: 13 х 13 = 169 кв.м;

– Владимир, церковь Георгия: 12 х 11 = 132 кв.м;

– Юрьев-Польский, Георгиевский собор: 11 х 11 = 121 кв.м.

Мы видим, что храмы Долгорукого очень близки по внутреннему объему. Средний размер внутреннего пространства храмов:

(156 + 169 + 132 + 121) : 4 = 143,5 кв.м;

Средний разброс величин:

(169 – 143,5) : 169 х 100 = 15 %.

«Задачи» княжеских наместников, воевод, дружин и прихожан в разных городах не могли быть столь однообразными.

Например, Переславль по площади больше Юрьева-Польского в 1,5 раза, к тому же рядом находились какие-то остатки Клещина. Важно отметить величину Переславля: это не крепость, а большой город, существенно больше Московского Кремля времен и Дмитрия Донского, и Ивана III. Длина стен Переславля – около 2,5 км, а Кремля Ивана III – около 2,3 км.

Н.Н.Воронин говорил о «смелости» расположения крупнейших крепостей Долгорукого не на возвышенностях, а на равнинах²²². Наверно, слово «смелость» здесь не вполне применимо – Юрий был вынужден строить на равнинах, так как на окрестных холмах просто не было места для таких больших городов. Там, где Долгорукий имел такую возможность (позволяли те самые «задачи»), он строил крепости на возвышенностях (Москва, Звенигород).

А «задачами» Переславля были вмещение населения Клещина и дальнейший рост, и Спасо-Преображенский собор был призван соответствовать именно таким «задачам». Естественно, Долгорукий не мог предвидеть, что уже после 1155 года – его ухода в Киев – рост Переславля прекратится (о прекращении роста свидетельствует тонкий культурный слой²²³).

Следовательно, только строительные возможности Долгорукого жестко задали верхний предел размеров, соответствующий храмам в Переславле и Кидекше.

А если бы к Юрию пришли высоквалифицированные европейские мастера, то этот предел, несомненно, был бы гораздо больше. В Европе такому городу, как Переславль, вполне соответствовали, например, немецкие Гернроде или Хильдесхайм с огромными соборами XI–XII веков²²⁴.

Значит, мастеров из Империи, достойных княжеского уровня, у Долгорукого не было.

Но, как мы видели в п. 1 этой главы, в храмах Юрия присутствует ряд признаков романской архитектуры. Если «по-европейски» строили не ведущие европейские мастера, то кто же?

Остается единственный вариант, соответствующий заботе князя об отражении в суздальской архитектуре государственной мощи и идеологии: храмы Долгорукого возводили лучшие местные мастера, ориентируясь на европейский опыт.

VII

Но были ли у Юрия свои мастера?

Вспомним, что многие исследователи²²⁵ отрицали такую возможность и полагали, что мастера времен Мономаха за тридцать-сорок лет переквалифицировались, состарились или умерли, а поскольку в конце сороковых – начале пятидесятых годов XII века Юрий воевал с большинством русских княжеств и с вассалами Империи (Богемией и Польшей), то мастеров ему взять было неоткуда и он был вынужден просить строительную артель у Владимирка Галицкого.

В п. 3 гл. 2 мы показали, что такой ход событий весьма маловероятен, но теперь мы подошли к этой же проблеме с другой стороны: а не могло ли оказаться так, что у Юрия все-таки не было своих мастеров и он, не имея альтернатив, «пошел на поводу» у какого-то приезжего второстепенного европейского зодчего, умевшего строить только деревенские церкви?

Это не так. Мастера в Суздальской земле были – и зодчие, и высококвалифицированные строители, и тем более «рядовые» каменщики и плотники.

Постараемся обосновать это положение.

Многолетнее господство «галицкой версии» привело к стереотипу, что Юрий строил чуть ли не на пустом месте. На самом деле место было отнюдь не пустым.

В Никоновской летописи под годами княжения Мономаха говорилось, что владимирцы – «каменосечцы и древоделы»²²⁶. В Клещине, конечно, монументального строительства не было, но во Владимире и Суздале (возможно, и в Ростове) были мономаховы храмы.

Н.Н.Воронин полагал, что параллельно с первыми белокаменными постройками Долгорукого велось гражданское кирпичное строительство²²⁷. Следовательно, мы вправе сделать вывод и о преемственности такого строительства со времен Мономаха.

Мы можем допустить, что предположение Н.Н.Воронина неверно и никакого гражданского кирпичного строительства при Юрии не велось. Мы можем допустить и то, что ни один из мономаховых специалистов-строителей не прожил еще тридцать лет и не мог руководить строительством Долгорукого в начале пятидесятых годов. Но допустить и то, и другое одновременно – уже трудно.

Значит, наиболее вероятно, что у Юрия были специалисты мономаховых времен, которые сохранили квалификацию, строя здания гражданского назначения. В свою очередь, если кирпичное строительство велось, то специалисты могли передавать свой опыт молодому поколению, воспитывая новых зодчих и высококвалифицированных мастеров.

То же самое мы можем сказать и про деревянное храмовое, гражданское и крепостное строительство, которое в быстро осваиваемом и развивавшемся Залесье велось в больших масштабах.

Предвидится возражение: в любом случае это были специалисты не по белому камню, а по кирпичу и (или) дереву.

Да, но здесь мы подошли к еще одному важнейшему вопросу – подготовке белокаменного строительства.

VIII

Можно пригласить любых, самых квалифицированных и известных мастеров, но их надо обеспечить строительными материалами. В случае кирпича все достаточно просто – глины в средней полосе России хватает, а вот залежи белого камня было необходимо разведать.

А до начала пятидесятых годов XII века белокаменного строительства не велось не только в Суздальской земле, но и вообще нигде на Руси, за исключением далекого Галича. Фундаменты из камня клали везде еще с времен Десятинной церкви в Киеве²²⁸, но для фундаментов вид камня непринципиален.

В Чернигове, возможно, соборы украшались белым камнем и ранее пятидесятых годов²²⁹. Но для украшений мог подойти случайно встреченный пласт белого камня – южный край «мячковского горизонта» подходит близко к Чернигову, есть там и еще более древние отложения – девонского периода (см. рис. 4).

А для кладки стен требуются большие каменоломни, позволяющие вести добычу качественного однородного камня.

В первой половине XII века суздальцы не могли знать, где кончаются пласты юрского периода и начинается «мячковский горизонт» каменноугольных отложений. У них могли быть отрывочные сведения о наличии белого камня в тех или иных районах «мячковского горизонта», но все это было очень далеко от Владимира и Суздаля.

Разумеется, князь не был заинтересован в транспортировке строительного материала на несколько сотен километров, поэтому «геологи» не могли не получить задание найти белый камень по возможности близко от мест будущего строительства. Можно себе представить, сколько неудачных пробных раскопов было сделано, пока суздальцы не убедились в том, что качественный камень невозможно добывать ближе, чем за 500 км.

И не зря все старинные каменоломни – и подольские, и старицкие – находятся на краях «мячковского горизонта» со стороны Владимира, откуда двигались «геологи» (см. карту на рис. 4).

В Галиче такой проблемы не было – залежи камня в Днестровской пойме были рядом. А вот разведка месторождений белого камня в Суздальской земле могла занять много лет. И неудивительно, что в церкви Покрова на Нерли качество квадров выше, чем в храмах Юрия, – поиск новых пластов и новых каменоломен наверняка продолжался и при Андрее Боголюбском.

А для целенаправленной разведки каменоломен требовались организация и финансирование «геологоразведочных партий». Следовательно, такая разведка могла быть начата только после принятия стратегического решения о начале белокаменного строительства.

Таким образом, решение строить из белого камня было принято задолго до начала самого строительства.

Юрий Долгорукий княжил в Суздальской земле с конца XI – начала XII века. В 1116 году он уже в ранге самостоятельного воеводы возглавил поход на волжских болгар²³⁰. Мы можем отнести дату его рождения на начало 1090-х, т.е. в начале пятидесятых годов XII века Долгорукому было около шестидесяти лет. Возможно, даже за шестьдесят.

Юрий был шестым сыном Мономаха, т.е. изначально практически не имел шансов на Киевский стол. Даже после победы над Изяславом Мстиславичем в 1149 году он вынужден был уступить Киев своему старшему брату Вячеславу.

Из этого следует, что никаких объективных причин, вызывавших особую срочность белокаменного строительства в Суздале, мы не видим – князь находился в весьма солидном возрасте, не располагавшем к импульсивным решениям, и в его судьбе никаких «крутых поворотов» не предвиделось. Борьба за Киевский стол началась еще в 1146 году и шла с переменным успехом.

Но если даже предположить, что у Долгорукого в начале пятидесятых годов были какие-либо субъективные причины срочно начать белокаменное строительство, то никакой «срочности» при всем желании не получилось бы: каменоломни невозможно было разведать в течение одного строительного сезона.

В п. 6 гл. 2 мы говорили, что в случае «особой срочности» Юрий мог принять черниговскую строительную технику – это было бы и дешево, и быстро, и достаточно престижно. А теперь мы видим, что при «особой срочности» ему было бы просто неоткуда взять белый камень, и он все равно был бы вынужден строить из кирпича.

Значит, мы можем окончательно утверждать, что два нижеследующих варианта являются равно неприемлемыми:

– первый вариант – «галицкий». Если бы мы приняли «галицкую версию», нам пришлось бы рассуждать примерно так: Долгорукий, находясь в весьма солидном возрасте, неожиданно решил что-то строить, за неимением своих мастеров начал лихорадочно искать их где-то «на стороне», а поскольку в это время шла война, нашел их только в Галиче; галицкие мастера умели строить только в белокаменной технике, и князь был вынужден их принять, так как не имел альтернатив;

– второй вариант – приход мастеров из Империи. В этом случае последние «логические звенья» выглядели бы так: Юрий нашел каких-то второстепенных европейских мастеров и был вынужден их принять, так как не имел альтернатив.

А окончательно неприемлемыми эти варианты оказываются потому, что в обоих случаях эти мастера просто не имели бы строительного материала. В случае «особой срочности» князь мог вести только кирпичное строительство.

А поскольку Долгорукий строил не из кирпича, а из белого камня, то ситуация видится вполне однозначной: никакой «особой срочности» не было, и решение о начале белокаменного строительства было принято задолго до начала пятидесятых годов.

Таким образом, Юрий готовился к белокаменному строительству долго и серьезно, в рамках многолетней и целенаправленной политики возвышения «своей» Суздальской земли.

А насколько долго и насколько серьезно, нам поможет понять версия, что поход Владимира Мономаха на половцев в 1111 году был формой участия Руси в крестовых походах²³¹.

Вряд ли, конечно, этот поход имел официальный статус крестового, к тому же «упреждающий удар» Мономаха имеет и гораздо более прагматичное объяснение: половцы всегда ходили на Русь осенью, за лето откормив коней, а князь нанес удар ранней весной, когда половцы его не ждали, а их кони за зиму ослабели²³².

Но связь России с крестоносным движением (первый крестовый поход, как известно, имел место в 1096–1099 годах по инициативе Византии) весьма вероятна. Например, Н.М.Карамзин полагал, что «Алексий Комнин без сомнения приглашал и Россиян действовать против общих врагов Христианства; отечество наше имело собственных; но вероятно, что сие обстоятельство не мешало некоторым витязям Российским искать опасностей и славы под знаменами Крестового воинства»²³³. Весьма характерен и визит русского игумена Даниила к Болдуину Иерусалимскому²³⁴.

Эта связь являлась одной из составляющих важнейшего для нас процесса включения Руси в «европейское сообщество». Еще один признак этого процесса – многочисленные династические браки с европейскими королевскими домами и при Всеволоде Ярославиче²³⁵, и при Владимире Мономахе²³⁶.

О том, какие формы принял этот процесс при Юрии Долгоруком и его потомках, нам еще предстоит говорить, а пока лишь выдвинем свое видение стратегического решения о начале белокаменного строительства: оно могло быть принято до 1125 года – еще при Мономахе.

Абсолютно необязательно, чтобы это решение было где-либо записано. Оно могло быть и не высказано ни в прямой форме, ни в качестве некого императива. Это мог быть, например, косвенный результат одной из «ассамблей» русских князей или просто самой атмосферы великокняжеского двора.

Нельзя сказать, что Мономах был «самодержцем всея Руси», но его авторитет был достаточно высоким для того, чтобы все княжества в той или иной степени восприняли возможность строительства «по-европейски».

Это выразилось и в оригинальной интерпретации крестовокупольной системы в Полоцком княжестве²³⁷, и в строительстве храмов под общим влиянием романики и готики (Смоленск²³⁸, Киев²³⁹, Новгород²⁴⁰, Псков²⁴¹), и в применении в рамках традиционной кирпичной техники белокаменных деталей (Чернигов²⁴², Рязань²⁴³), и в разноцветном украшении фасадов (Волынь²⁴⁴). А два княжества, где активно шло освоение новых земель и проблемы отражения в архитектуре государственной мощи и идеологии стояли на первом месте, – Галицкое (при Мономахе еще называвшееся Перемышльским) и Суздальское – начали строительство в полностью белокаменной технике.

Но когда бы ни было принято стратегическое решение о строительстве на Руси «по-европейски» – при Владимире Мономахе, Мстиславе Великом или Юрии Долгоруком, – мы вправе констатировать важнейший факт: действуя в соответствии с этим решением, Долгорукий начал разведку каменоломен в Суздальской земле.

А поскольку такая разведка, скорее всего, заняла много лет, Юрий имел достаточно времени, чтобы направить своих зодчих и мастеров на обучение (стажировку) в Империю.

А.И.Комеч по поводу такой позиции отмечал, что про подобные действия русских князей домонгольского времени нам ничего не известно²⁴⁵. Это так, но молчание летописных источников относительно отправки зодчих и мастеров на обучение и стажировку имеет достаточно веские причины.

В п. 4 гл. 2 мы показали, что князья использовали прежде всего местные кадры. Следовательно, стажировка зодчих и мастеров в другом городе, княжестве или государстве должна была являться вполне обычным явлением – одной из основных форм «обмена опытом». А поскольку такое явление было обычным, то и летописцы, скорее всего, не считали такие факты достойными внимания. К тому же речь шла не о «заезжих знаменитостях», а о «своих». Как известно, «не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и в доме своем» (Мф. 13:57).

Впрочем, хотя и через три века, но упоминание о подобном обучении или стажировке встречалось в летописях в связи с мастерами из Пскова, которых пригласили для выявления причин падения Успенского собора в 1474 году: «поне же бо и ти от Немець пришли, навыкши тамо тому делу каменосечнои хитрости»²⁴⁶.

Значит, можно с достаточной долей уверенности сделать вывод, что в случаях сходства строительных технологий в различных городах, княжествах и государствах мы «по умолчанию» обязаны применять принципы не отслеживания переходов артелей, а «обмена опытом» (прежде всего путем направления зодчих и высококвалифицированных мастеров на обучение и стажировку). Это относится и к Киеву, и к Чернигову, и к Смоленску, и к Суздалю.

Естественно, версии перехода артелей остаются приемлемыми в случаях, специально оговоренных в летописных источниках и (или) обусловленных анализом экономико-политической ситуации в соответствующих княжествах.

Например, «младшие» князья – Володарь Ростиславич или его сын Владимирко, – не связанные «великокняжеской» идеологией, вполне могли пойти по пути «наименьшего сопротивления»: как и полагает О.М.Иоаннисян, пригласить в Галич артель из соседней Малопольши и, располагая разведанными каменоломнями, начать строить из белого камня гораздо раньше Юрия²⁴⁷. Однако несколько более вероятным представляется такой вариант: зодчие и мастера Долгорукого прошли стажировку на Западе раньше, чем в Суздальской земле были разведаны каменоломни, и в образовавшееся «свободное время» строили в Галицкой земле (как минимум, церковь Спаса). Для Владимирка это было весьма почетно – получить мастеров от «старшего» князя, да еще и работавших в европейской белокаменной технике. А в начале пятидесятых годов в Суздальской земле, наконец, нашли белый камень, Долгорукий сразу же отозвал своих мастеров, и они начали строить в Юрьеве, Кидекше, Переславле, Суздале и Владимире.

А сходство техники постройки и декора суздальских и галицких храмов с малопольскими²⁴⁸ объясняется тем, что зодчие Юрия, находясь на стажировке в Империи и имея возможность выбора для Суздаля ряда альтернативных техник белокаменного строительства в различных регионах Европы, остановились на малопольской технике – относительно простой, «безыскусной», но зато соответствующей возможностям суздальских строительных кадров.

К тому же, как мы покажем в гл. 5, в Суздальской земле в это время по идеологическим причинам было невозможно украшать храмы скульптурным декором зооантропоморфного типа. А орнаментальный декор в Европе в это время преобладал только на окраинах – в частности, в Малопольше. Возможно, там суздальские мастера его и увидели, и научились воспроизводить – это было несложно благодаря строгости и однообразности декора.

Впрочем, есть немалая вероятность того, что исследователям когда-нибудь удастся найти общий источник суздальской, галицкой и малопольской архитектуры – город в Германии, в Италии или даже во Франции, где находился формальный или неформальный «архитектурный университет», в котором мастера из различных славянских княжеств в разное время учились или проходили стажировку.

В.В.Кавельмахер полагает, что «знаковые» храмы на Руси всегда строили либо иностранные мастера, либо русские, прошедшие обучение за рубежом²⁴⁹. С этим утверждением можно вполне согласиться, хотя и с оговоркой, что к временам Долгорукого применима лишь его вторая часть – обучение или стажировка мастеров в какой-либо области Империи.

Мы видим, что суздальцам удалось за время стажировки освоить европейские навыки работы с камнем, но строить храмы европейских масштабов они все-таки не могли – для этого требовалась высочайшая строительная культура, воспитанная многими поколениями.

К тому же не будем забывать, что мастера Долгорукого изначально были воспитаны не в европейской, а в мономаховой строительной традиции, и не зря Н.Н.Воронин называл храмы Юрия «упрощением» и «сокращенной редакцией» шестистолпного мономахова храма²⁵⁰.

Суздальские мастера были связаны и «православной» крестовокупольной системой. Но зато они имели опыт именно крестовокупольного строительства, что для них облегчало задачу перехода от кирпича к белому камню.

И в итоге княжеское «техническое задание» – строительство в европейской полубутовой технике с минимумом раствора и аккуратной кладкой – суздальские мастера выполнили, вложив свой вклад в архитектурное выражение государственной мощи и идеологии Суздальского края.

И строили они качественно и надежно, усиливая фундаменты²⁵¹ и исходя из своих способностей возведения стен, сводов и барабанов в белокаменной технике – хотя бы и за счет размеров. Относительно невысокая долговечность многих храмов, как мы увидим в гл. 4, имела место не по вине строителей.

Что касается размеров, то вряд ли в XII веке кто-то, кроме специалистов, задумывался о том, что постройки Долгорукого были меньше киевских и черниговских. Визуально суздальские храмы даже кажутся выше благодаря «башнеобразному» внешнему виду.

XII

Итак, на вопрос, почему в Суздале начали строить из камня, мы ответили – это было вызвано желанием Долгорукого видеть у себя храмы, возведенные «по-европейски». Но не может не возникнуть еще один вопрос: а почему в романско-готической Европе наиболее престижные здания строили из камня?

Конечно, последний вопрос не входит в тему нашего исследования. Но мы вполне можем высказать некоторые соображения.

Во-первых, большинство «знаковых» зданий Древнего Рима возводилось из камня либо облицовывалось камнем (например, император Октавиан Август гордился, что принял Рим кирпичным, а оставляет его мраморным²⁵²).

Во-вторых, даже в романско-готической Италии, где при полубутовой технике строительства в качестве облицовки чаще использовалась не каменная кладка, а кирпичная, последняя при наличии достаточных ресурсов облицовывалась мрамором, что придавало зданию «каменный» вид (мы об этом говорили в п. 1 этой главы).

В-третьих, там, где в романскую эпоху строили из кирпича, часто имитировали форму камня при помощи кладки различной формы и размеров. Такой архитектурный прием был особенно распространен в поздней романике и ранней готике Северной и Восточной Германии²⁵³.

В-четвертых, во времена расцвета готики, когда во Франции повсеместно строили из камня, единственный крупный кирпичный храм был возведен в 1282–1380 годах в Альби – крае, разоренном «альбигойскими войнами».

В-пятых, окраинное местоположение регионов романского кирпичного строительства относительно центра Империи (Швабии, Баварии и Ломбардии) и не менее богатой Франции говорит прежде всего не об отсутствии там камня, а о разумной экономии средств. Ведь кирпичное строительство было существенно дешевле каменного независимо от удаленности каменоломен (см. пп. 6–7 гл. 1).

В-шестых, из кирпича строились храмы в деревнях и «рядовые» гражданские постройки в городах.

В-седьмых, в XV веке во всей Европе строители перешли на кирпич²⁵⁴ – в это время монументальное строительство приняло массовый характер, а на экономическую ситуацию сильно повлияла разорительная Столетняя война.

Весь этот набор фактов (хотя и весьма поверхностных) говорит о том, что в романской и готической Европе строительство из камня символизировало государственную мощь и имперскую идеологию.

Это подтверждается и желанием владимиро-суздальских, а потом и московских князей строить «по-европейски» во что бы то ни стало, несмотря на огромные затраты. То, что символизировало имперскую идеологию в Европе, должно было символизировать то же самое и во Владимире, и в Москве.

А почему в средневековой Европе именно каменное строительство соответствовало имперской идеологии – тема отдельного исследования, гораздо более объемного, чем настоящее. Вероятно, главную роль здесь играли традиции Древнего Рима (вопрос о том, как и почему эти традиции сложились, тоже является предметом отдельного исследования), но могли иметь место и другие факторы.

Но в любом случае строительство из камня обходилось странам Европы гораздо дешевле, чем Суздалю. Там нигде не приходилось везти строительные материалы за несколько сотен километров: на карте (рис. 13) видно огромное геологическое разнообразие западноевропейской части континента.

XIII

Наше исследование было бы неполным, если бы мы не коснулись вопроса о мастерах, работавших у потомков Юрия. И если летописи прямо указывают на то, что Всеволод Большое Гнездо «иже не ища мастеров от Немець, но налезе мастеры от клеврет святое Богородици и от своих»²⁵⁵, то с Андреем Боголюбским все существенно сложнее.

Известный стереотип, связанный с приходом к Андрею «мастеров из всех земель», относится только к украшению Успенского собора 1158–1160 годов: «Того же лета создана бысть церква святая Богородица в Володимири благоверным и боголюбным князем Андреем, и украси ю дивно многоразличными иконами, и драгим каменьем бе-щисла и сосуды церковными и верх ея позлати по вере же его, и по тщанию его к святеи Богородице, приведе ему Бог из всех земель все мастеры и украси ю паче инех церквии»²⁵⁶.

Но несомненно, что выражение в архитектуре государственной мощи и идеологии занимало Андрея не меньше, а то и больше, чем его отца. Доказательств тому много:

– огромная избыточная высота (14 м) проема Золотых ворот во Владимире. Для фортификационных целей даже приходилось устраивать над воротами деревянную галерею²⁵⁷, что существенно снижало надежность укрепления. Отметим, что какая-то часть сооружения немедленно после строительства обрушилась²⁵⁸;

– увеличенные по сравнению с храмами Долгорукого размеры Успенского собора во Владимире и одноименного собора в Ростове;

– строительство «на голом месте» церкви Покрова на Нерли, игравшей роль торжественного оформления развилки важных водных путей по Клязьме и Нерли. Такая роль подтверждается и использованием для строительства церкви отборного белого камня, и заложением уникальных фундаментов, и устройством «парадных» галерей (рис. 14);

– дворец и укрепления в Боголюбове, возведенные не из дерева, а из белого камня;

– появление на храмах Андрея зооантропоморфного скульптурного декора.

Церковь Покрова на Нерли. Реконструкция Б.А.Огнева.

Рис. 14. Церковь Покрова на Нерли. Реконструкция Н.Н.Воронина, исполненная Б.А.Огневым.

Все перечисленное делает весьма правдоподобным сообщения В.Н.Татищева: «по снисканию бо его (Андрея) даде ему Бог мастеров для строения оного из умных земель»; «по оставшему во Владимире строению, а паче по вратам градским, видно, что Архитект достаточный был... Мастеры же присланы были от Императора Фридерика Перваго, с которым Андрей в дружбе был как ниже явится»²⁵⁹.

Но что это были за мастера? Был ли это только «архитект» с несколькими помощниками, или имел место приход целой строительной артели? Например, артели из Ломбардии, как полагает О.М.Иоаннисян²⁶⁰, ссылаясь на скульптурный декор храмов в Модене и Павии, сходный с суздальским?

Прежде всего, из текста, приведенного В.Н.Татищевым, следует, что мастера Фридриха Барбароссы строили, как минимум, владимирский Успенский собор и Золотые ворота. И это логично, так как мы видим на этих объектах попытку строить в гораздо большем масштабе по сравнению с храмами Юрия:

– сторона подкупольного квадрата в Успенском соборе – 6,4 м, пролет Золотых ворот – 6 м (а в Спасо-Преображенском соборе Переславля – 5,1 м);

– высота арок Успенского собора – 18 м, арки Золотых ворот (где сверху был сооружен не барабан, а тяжелая многоярусная конструкция с церковью Ризположения) – 14 м (а в Переславле – 12 м).

Но все равно это несопоставимо с тем, что мы видим в Северной Италии. Мы уже приводили размеры собора в Павии (60 х 42 м, пролет сводов центрального нефа около 10 м)²⁶¹. Не намного меньше и собор в Модене (54 х 21 м, пролет сводов 7,5 м, высота центрального нефа 25 м)²⁶². К тому же у этих соборов абсолютно иные архитектурные формы²⁶³ (рис. 15) и, как справедливо отмечал А.И.Комеч²⁶⁴, гораздо более «изысканная» техника исполнения декора.

Фасад романского собора в Модене.

Рис. 15. Фасад романского собора в Модене.

По А.И.Комечу, более схожими являются декоры построек Боголюбского и соборов Германии²⁶⁵. Но размеры немецких храмов еще больше, чем ломбардских, и это исключает работу у Боголюбского императорской строительной артели – мы говорили об этом в пп. 5-6 гл. 3 в связи со строительством Долгорукого.

Из этого можно сделать следующий вывод: к Андрею от Барбароссы пришли мастера по скульптурному декору и, возможно, зодчий. Но если приход последнего и имел место, то перед ним были поставлены достаточно узкие задачи:

– разработка иконографии декора и руководство соответствующими мастерами;

– увеличение размеров и повышение качества построек.

Первую задачу зодчий, несомненно, выполнил. На постройках Андрея мы видим скульптурный декор вполне европейского уровня.

Но удалось ли зодчему выполнить вторую задачу?

В ходе ее выполнения он вынужден был исходить из возможностей местных строительных кадров, о чем свидетельствуют и знаки княжеских мастеров, идентичные на камнях Золотых ворот и Боголюбова²⁶⁶. А возможности местных мастеров вряд ли существенно увеличились с времен Юрия Долгорукого, поэтому в итоге зодчему Барбароссы не удалось добиться ни принципиально новой конструкции, ни ощутимо бо’льших размеров, ни высокой надежности владимирского Успенского собора. Вскоре мы увидим, что уже в 1185 году собор пришлось обстраивать высокими галереями, выполняющими функцию контрфорсов.

Про катастрофу Золотых ворот, последовавшую сразу после завершения строительства, мы уже упоминали.

Возможно, зодчий от Барбароссы возводил и остальные постройки Андрея, но и их нельзя назвать достижениями строительной инженерии. Большой ростовский собор (сторона подкупольного квадрата – 6,7 м) простоял недолго – всего 42 года. А что касается церквей на Нерли и в Боголюбове, то они были построены еще менее «смело» с инженерной точки зрения, чем храмы Юрия: в Боголюбове сторона подкупольного квадрата – около 4,2 м, а на Нерли – 3,2 м.

Тщательный подбор для церкви Покрова белого камня, уникальные фундаменты и устройство открытой галереи вряд ли являлись «фирменным стилем» зодчего, иначе бы мы видели нечто подобное и в других его постройках. Гораздо более вероятно, что «парадная» церковь Покрова на Нерли строилась в соответствии с особым княжеским заказом, то есть авторство в отношении ее уникального облика принадлежит лично Боголюбскому. Технически же такая постройка была абсолютно доступна и зодчим времен Юрия Долгорукого.

В общем, мы вынуждены констатировать: если В.Н.Татищев прав и Фридрихом Барбароссой к Андрею был прислан зодчий, то последний выполнил поставленные перед ним задачи лишь в области декора храмов. Поэтому свидетельство В.Н.Татищева не мешает нам сделать утверждение об определяющей роли местных строительных кадров не только при Долгоруком, но и при Боголюбском.

И не зря Всеволод Большое Гнездо «не искал мастеров от Немець» и строил храмы, сопоставимые по размерам с храмами Долгорукого, увеличивая внутреннее пространство за счет пристройки закрытых галерей-папертей.

XIV

Вопрос о том, обстраивали ли свои храмы галереями-папертями Юрий Долгорукий и Андрей Боголюбский, остается неразрешенным по сей день. Никаких следов таких галерей до сих пор не найдено. Следовательно, возможны два варианта: либо их вовсе не было, либо они были деревянными. В.В.Кавельмахер, ссылаясь на наличие отлива, идущего на уровне хоров по периметру стен храмов в Переславле и Кидекше, высказывался в пользу второго варианта – деревянных папертей, которые могли опираться на этот отлив²⁶⁷.

В принципе, наличие такого отлива мы можем объяснить гораздо более простой причиной: строители Юрия, не имея опыта создания плавных переходов от более толстых частей стен к более тонким, сужали стены уступообразно. Значит, вряд ли этот отлив был сделан специально под галереи. Но В.В.Кавельмахер прав в том, что опираться на него галереи могли.

Но могли ли деревянные галереи-паперти быть современными храмам?

Наиболее вероятно, что Юрий и Андрей, перегружая неокрепшую экономику Владимиро-Суздальской земли огромными материальными затратами на белокаменное строительство, не могли не противиться любому нарушению архитектурной целостности своих зданий, долженствовавших выражать государственную мощь и идеологию. Поэтому если возведение деревянных галерей (в целях расширения и утепления храма) и имело место, то не при жизни соответствующего ктитора.

Всеволод Большое Гнездо, имея несравненно более прочный великокняжеский статус, вероятно, меньше нуждался в его подкреплении внешними эффектами, позволяя себе и обстройку соборов «неэстетичными» папертями, и кирпичное строительство²⁶⁸.

Не является исключением из общего «прагматичного» подхода Всеволода и обстройка высокими галереями Успенского собора Андрея Боголюбского во Владимире.

С одной стороны, огромная высота галерей свидетельствует о том, что эта обстройка не преследовала целей простого увеличения внутреннего пространства храма для вмещения большего числа верующих – для этого было достаточно таких галерей, как, например, в Дмитриевском соборе. С другой стороны, судя по отсутствию на Успенском соборе Всеволода «собственного» скульптурного декора (за исключением аркатурно-колончатого пояса)²⁶⁹, великий князь не относился к обстройке собора галереями как к самостоятельному, а тем более престижному строительству.

Н.Н.Воронин полагал, что эта обстройка была вынужденной из-за того, что в пожар 1185 года сгорели деревянные связи²⁷⁰ и, следовательно, галереи должны были играть роль контрфорсов.

А.И.Комеч отмечал отсутствие следов аварийного состояния собора Боголюбского²⁷¹, но, скорее всего, позиции Н.Н.Воронина и А.И.Комеча не являются взаимоисключающими: выгорание деревянных связей могло и не привести к немедленному приходу собора в аварийное состояние. Весьма вероятно, что мастера Всеволода, понимая влияние связей на прочность при таком большом подкупольном пространстве, обстроили храм галереями-контрфорсами, не дожидаясь аварий. Значит, если даже эта мера и была превентивной, то все равно вынужденной.

А «архитектурный прагматизм» Всеволода в данном случае выразился в том, что он не стал сносить собор Боголюбского и строить на его месте новый, а предпочел расширить и укрепить старый.

В итоге внешние размеры и надежность конструкции Успенского собора значительно возросли. Но внутреннее пространство, несмотря на возведение дополнительных световых барабанов и пробивку в стенах арок, стало темным, тесным и лабиринтообразным, что противоречило основным принципам нарождавшейся готики.

В соборе Всеволода исчезла и «башнеобразность», сближавшая храмы Юрия и Андрея с архитектурными достижениями ранней готики и романики.

Мы не вправе применять к архитектуре, как и к искусству, слово «регресс» – архитектурное произведение может оказаться шедевром вне зависимости от примененных в нем конструктивных решений. И Успенский собор 1185–1189 годов в итоге стал весьма эффектным зданием, главенствовавшим над городом. Но «мэйнстрим» современной ему европейской архитектуры диктовал принципы доминирования внутреннего пространства, и в этом плане всеволодов собор оказался определенным «шагом назад» по сравнению не только с собором Андрея, но и с храмами Юрия.

Глава IV

«Предел надежности»

В конце предыдущей главы мы затронули очень любопытную тему. Сопоставление размеров и исторических судеб белокаменных храмов домонгольской и послемонгольской Руси позволяет сделать выводы о пределах строительных возможностей русских мастеров, работавших в белом камне. Эти пределы оказываются весьма стабильными и практически не меняются с времен Юрия Долгорукого до середины XV века.

Вспомним еще раз приблизительные размеры белокаменных храмов (без учета столпов, апсид и искажения форм), отмечая не только внутреннее пространство, но и главный инженерный показатель, определяющий просторность крестовокупольного здания – сторону подкупольного квадрата (СПК).

Храмы Юрия Долгорукого:

– Кидекша, церковь Бориса и Глеба:

13 х 12 = 156 кв.м, СПК 4,9 м;

– Переславль, Спасо-Преображенский собор:

13 х 13 = 169 кв.м, СПК 5,1 м;

– Владимир, церковь Георгия:

12 х 11 = 132 кв.м, СПК 4,4 м;

– Юрьев-Польский, Георгиевский собор:

11 х 11 = 121 кв.м, СПК 4,6 м.

Храмы Андрея Боголюбского:

– Владимир, Успенский собор:

20 х 15 = 300 кв.м, плюс 4 притвора площадью по 11 кв.м, итого 344 кв.м, СПК 6,4 м;

– Ростов, Успенский собор:

26 х 20 = 520 кв.м, СПК 6,7 м;

– Боголюбово, церковь Рождества Богородицы:

13 х 10 = 130 кв.м, СПК 4,2 м;

– Церковь Покрова на Нерли:

8 х 7 = 56 кв.м, СПК в среднем 3,2 м.

Храмы Всеволода Большое Гнездо:

– Владимир, собор Рождественского монастыря:

15 х 13 = 195 кв.м, СПК 5,6 м;

– Владимир, Дмитриевский собор:

14 х 13 = 182 кв.м, СПК 5 м;

– Владимир, собор «Княгинина» монастыря:

13 х 12 = 156 кв.м, СПК 5,6 м.

Кирпичные постройки Константина в статистику белокаменного строительства мы не включаем – кирпич имеет абсолютно иные конструктивные свойства.

Крупнейшие храмы времени Юрия Всеволодовича:

– Суздаль, Рождественский собор:

19 х 15 = 285 кв.м, плюс 2 притвора по 21 кв.м, всего 327 кв.м, СПК 6,5 м;

– Нижний Новгород, Спасский собор:

10 х 9 = 90 кв.м, СПК 3,9 м;

– Юрьев-Польский, Георгиевский собор:

11 х 11 = 121 кв.м, плюс 2 притвора по 17 кв.м и 1 притвор 25 кв.м, всего 184 кв.м, СПК 4,6 м.

Крупнейшие белокаменные храмы послемонгольского времени (до конца XV века), размеры которых известны:

– Звенигород, Успенский собор «на Городке»:

10 х 10 = 100 кв.м, СПК 4,3 м;

– Звенигород, собор Саввино-Сторожевского монастыря:

16 х 11 = 171 кв.м, СПК 4,4 м;

– Троице-Сергиев, Троицкий собор:

18 х 13 = 234 кв.м, СПК 5,3 м;

– Москва, собор Андроникова монастыря:

12 х 10 = 121 кв.м, СПК 4,3 м;

– Москва, Успенский собор 1472–1474 годов:

31 х 32 = 992 кв.м, СПК 6,7 м;

– Москва, Успенский собор 1475–1479 годов:

29 х 25 = 725 кв.м, СПК 6,7 м.

Приведенная статистика подтверждает сказанное нами в п. 13 гл. 3: Всеволод Большое Гнездо не пытался строить храмы, существенно превышающие «предельные размеры», заданные Юрием Долгоруким. Внутреннее пространство и СПК храмов Всеволода больше, чем в Переславле и Кидекше, всего на 10–20 %.

Это нам позволяет условно определить «предел надежности» домонгольских крестовокупольных белокаменных храмов следующим образом:

– внутреннее пространство основного объема (наоса): до 200 кв. м;

– СПК: до 6 м.

Может показаться странным, что мы не ввели в определение «предела надежности» показатели пропорций храмов, высоты четверика, арок и барабана, толщины столпов, стен у пола, стен у сводов и т.п.

Да, конечно, все это следовало бы учитывать в расчетах, несмотря на то, что последние бы на порядок усложнились. Но проблема тут не в сложности, а в недостатке информации. У большинства рассматриваемых нами храмов мы не знаем высоту ни четверика, ни барабана, ни арок – короче, ничего, кроме двух параметров, которые можно определять по раскопанным фундаментам: внутреннего пространства и СПК.

Но для определения степени конструктивной надежности вполне достаточно двух названных нами параметров – внутреннего пространства и СПК. При примерно одинаковых пропорциях храмов все остальные параметры являются высококоррелированными (а то и производными) величинами.

Утверждение о примерно одинаковых пропорциях может показаться спорным, но посмотрим: велик ли разброс параметров пропорций владимиро-суздальских храмов в масштабах, могущих повлиять на надежность?

Разброс этот весьма невелик, и для доказательства этого утверждения нет необходимости прибегать к геометрическому анализу чертежей. В рамках нашего исследования мы можем рассуждать гораздо проще: до нас дошли два храма, близкие по размерам, но «полярно противоположные» по пропорциям – Спасо-Преображенский собор в Переславле и церковь Покрова на Нерли. А поскольку оба храма простояли восемь с половиной столетий и стоят до сих пор, мы вправе сделать вывод о том, что влияние разницы в пропорциях на надежность конструкции очень невелико.

А размеры, которые мы включили в определение «предела надежности», на надежность влияют существенно: СПК коррелирует с величиной барабана и пролетом подпружных арок, а внутреннее пространство – и с этими, и со всеми прочими параметрами.

О толщине стен и столпов мы, к сожалению, в большинстве рассматриваемых нами храмов также можем лишь догадываться. Но во всех известных нам зданиях, кроме Покрова на Нерли, они варьируются от 1,2 до 1,5 м (средний разброс величин 15 %). В церкви Покрова стены и столпы несколько у’же (около 1 м, т.е. на 30 %), но там и внутреннее пространство существенно меньше, чем в храмах Долгорукого (более чем в 2 раза, т.е. на 100 %). Следовательно, в рамках решаемой задачи определения «предельных размеров», обеспечивающих надежность, мы вправе в большинстве случаев пренебречь толщиной стен и столпов по сравнению с внутренним пространством. Случаи особых конструкций несущих элементов мы будем специально оговаривать.

Необходимо особо рассмотреть такой параметр, как количество столпов. Крупные соборы на Руси (в Суздальском крае – Успенский во Владимире, Успенский в Ростове и Рождественский в Суздале) были шестистолпными. Но введение в четырехстолпный крестовокупольный план двух дополнительных столпов вряд ли имело некое изначальное сакральное значение. Post factum, конечно, можно придать символический смысл чему угодно, но скорее всего, дополнительные столпы были попыткой «базиликального» наращивания внутреннего пространства – путем увеличения длины храмов.

Как известно, длина западноевропейской базилики путем введения новых столпов могла наращиваться многократно. Но на Руси такое наращивание внутреннего пространства было сковано крестовокупольным планом. Если в западноевропейской базилике на средокрестии даже стоял барабан, то его нагрузку принимали на себя не столпы, а стены. А в древнерусских храмах барабаны стояли не на стенах, а на четырех столпах, и подпружные арки создавали усилия распора столпов в горизонтальной плоскости (рис. 16). Следовательно, роль аркбутанов играли своды боковых нефов, а роль контрфорсов – внешние стены, алтарные апсиды и притворы.

А когда при переходе от четырехстолпного храма к шестистолпному (рис. 17) вместо одной из стен оказывались два столпа, гораздо более подверженные деформациям при воздействии «опрокидывающих» усилий в горизонтальной плоскости, надежность конструкции существенно снижалась. Установка дополнительных световых барабанов усугубляла проблему «опрокидывающих» нагрузок.

Условная схема распределения нагрузки от барабана на столпы и стены при четырехстолпном плане собора.

Рис. 16. Условная схема распределения нагрузки от барабана на столпы и стены при четырехстолпном плане собора.

Условная схема распределения нагрузки от барабана на столпы и стены при гипотетическом превращении четырехстолпного собора в шестистолпный.
Видно, что два дополнительных столпа несут значительную «опрокидывающую» нагрузку в горизонтальной плоскости, а стена за ними (гораздо более надежный конструктивный элемент) практически разгружена.

Рис. 17. Условная схема распределения нагрузки от барабана на столпы и стены при гипотетическом превращении четырехстолпного собора в шестистолпный.

Видно, что два дополнительных столпа несут значительную «опрокидывающую» нагрузку в горизонтальной плоскости, а стена за ними (гораздо более надежный конструктивный элемент) практически разгружена.

Состояние Дмитриевского собора до реставрации в середине ХХ века (чертеж А.В.Столетова). Видны характерные разрушения подпружных арок и столпов, а также расхождение стен кверху вследствие их распора барабаном.

Рис. 18. Состояние Дмитриевского собора до реставрации в середине ХХ века (чертеж А.В.Столетова). Видны характерные разрушения подпружных арок и столпов, а также расхождение стен кверху вследствие их распора барабаном.

Таким образом, при крестовокупольном плане увеличение количества столпов приводило к тем же последствиям, что и увеличение внутреннего пространства: при одинаковых центральных главах шестистолпный храм оказывался менее надежным, чем четырехстолпный. А введение дополнительных столпов под купол византийская традиция не допускала.

В западноевропейских базиликах, где (за редчайшими исключениями) столпы поддерживали только своды, увеличение количества столпов (наращивание храма в длину) на прочность конструкции никак не влияло. А при определении надежности крестовокупольных храмов мы видим очень высокую корреляционную зависимость между количеством столпов и внутренним пространством. Мы вправе сделать вывод, что при крестовокупольном плане количество столпов является параметром, зависимым от размера внутреннего пространства.

Конечно, в крестовокупольном храме можно сделать очень маленький барабан, сведя к минимуму распор столпов в горизонтальной плоскости и допуская любое «базиликальное наращивание». Но эта ситуация контролируется при помощи второго параметра, выбранного нами для определения «предела надежности» – СПК.

Следовательно, мы вправе утверждать, что для определения «предела надежности» крестовокупольных белокаменных храмов необходимо знать лишь размеры внутреннего и подкупольного пространств.

III

Для подтверждения правильности нашего определения параметров «предела надежности» (внутреннее пространство – до 200 кв. м, СПК – до 6 м) посмотрим на историческую судьбу тех белокаменных храмов XII–XV веков, которые этот «предел» превышали.

Успенский собор Андрея Боголюбского в Ростове простоял 42 года и обрушился. Потом его восстановили по тому же плану и в прежних размерах, и он простоял менее двухсот лет. Еще одна попытка его восстановления тоже закончилась неудачей, и в XVI веке на его месте был построен кирпичный храм.

Говоря в пп. 13–14 гл. 3 про Успенский собор Андрея Боголюбского во Владимире, мы убедились в верности версии Н.Н.Воронина о том, что храм пришлось обстраивать галереями из-за выгорания деревянных связей в пожар 1185 года²⁷². Значит, и без пожара собор долго не простоял бы: как мы вскоре увидим, для белокаменного зодчества характерно очень быстрое гниение деревянных связей. А если даже версия Н.Н.Воронина неверна и связи в пожар не сгорели, то необходимость обстройки храма галереями-контрфорсами через 25 лет после постройки все равно свидетельствует об общей ненадежности конструкции.

Юрий Всеволодович, видимо, не мог построить в Суздале собор меньших размеров из соображений великокняжеского престижа – слишком сильно бросался бы в глаза конструктивный регресс по сравнению с собором Мономаха. Зодчие начала XIII века, скорее всего, знали о риске превышения «предела надежности» и приняли возможные меры для укрепления собора (вместо забутовки частично использовали кирпичную кладку²⁷³, а высокие притворы играли роль контрфорсов). Но в итоге суздальский храм Юрия Всеволодовича оказался немногим более долговечным, чем постройки его дяди Андрея Боголюбского, превышавшие «предел надежности»: собор простоял всего 220 лет и обрушился²⁷⁴.

В послемонгольское время «предельные размеры» оказались несколько превышенными при строительстве Успенского собора в Коломне, и там тоже не обошлось без катастрофы²⁷⁵.

Собор Чудова монастыря (весьма вероятно, что он превышал «предел надежности»²⁷⁶), простоял 66 лет и «от ветхости весьма обвалился»²⁷⁷, причем обвалился настолько, что был разобран до основания и заменен другим храмом. Естественно, за столь короткий срок он не мог сильно «обветшать», значит, имела место недостаточная надежность конструкции.

Примерно та же судьба постигла и собор Симонова монастыря (тоже, скорее всего, превышавший «предел надежности»), только не через 66 лет, а через 72 года после постройки. «Удар молнии» в 1476 году²⁹⁸, конечно же, не мог сам по себе разрушить его верх: молнии бьют в кресты почти в каждую сильную грозу.

Троицкий собор в Троице-Сергиеве, также (хотя и незначительно) превышающий «предельные размеры», – здание уникальное. Н.Н.Воронин полагал, что наклон его стен, столпов и подпружных арок внутрь (рис. 19) имел цель вызвать у зрителя ощущение перспективы и, соответственно, большей высоты здания²⁷⁹. Но более предпочтительным видится иное объяснение: зодчие знали, что идут на конструктивный риск, и возвели стены, обеспечивающие максимально равномерное распределение нагрузок. Скорее всего, только благодаря такому инженерному решению собор дошел до наших дней без катастроф.

Троицкий собор в Троице-Сергиевой Лавре (по В.И.Балдину). Обратим внимание на скошенные стены, играющие роль контрфорсов.

Рис. 19. Троицкий собор в Троице-Сергиевой Лавре (по В.И.Балдину). Обратим внимание на скошенные стены, играющие роль контрфорсов.

Размеров Спасского собора 1290 года в Твери мы пока не знаем. Н.Н.Воронин на основании сохранившегося описания не дошедшей до нас иконы предполагал, что он был семиглавым и шестистолпным²⁹⁰. Но семиглавый собор – явление в XIII веке беспрецедентное и, скорее всего, эти главы были изображены иконописцем произвольно.

Мы же, основываясь на отсутствии каких-либо катастроф при строительстве Спасского собора, можем предположить, что его размеры не превышали «предел надежности» (то есть были сопоставимы, например, с Георгиевским собором в Юрьеве-Польском), и он, следовательно, был четырехстолпным. Историческая судьба собора это подтверждает: только через 100 лет ему потребовалось поновление, а в аварийное состояние он пришел после опустошительного пожара 1616 года, т.е. через 326 лет после постройки²⁸¹.

О размерах Успенского собора 1326–1327 годов в Москве мы пока можем только догадываться.

Г.К.Вагнер, выдвигая версию о сопоставимости размеров первого московского Успенского собора со строившимся на его месте собором 1472–1474 годов, при этом признавал, что возведение столь огромного здания в течение года (август 1326 – август 1327) «поразительно»²⁸².

Добавим, что столь быстрое строительство еще и обошлось без катастроф – а это тоже не вполне типично для здания, где превышен «предел надежности».

В начале XIV века Москва еще была небольшим и небогатым городом. В домонгольской Руси мы не видели жесткой зависимости между кафедральным статусом собора и его размерами – например, в Галиче, Перемышле, Турове, Белгороде и небольших южнорусских городах Юрьеве и Угровске были епархии²⁸³, но больших шестистолпных соборов не было. В целом получается, что из пятнадцати епархий больших соборов не имели шесть. А вот зависимость между размерами города и главного городского собора была прямой (ограниченной только возможностями строителей – см. п. 6 гл. 3).

Следовательно, вряд ли митрополит Петр, переехавший в Москву в начале 1320-х годов²⁸⁴, когда в городе были только деревянные церкви, настаивал на том, чтобы первый²⁸⁵ белокаменный храм, возводимый малоопытными московскими строителями, был сопоставим по размерам с владимирским и ростовским кафедральными соборами. К тому же низкая надежность последних уже была известна.

В.П.Выголов, отмечая, что «стремление гиперболизировать размеры раннемосковских соборов Ивана Калиты, в особенности Успенского, выглядит явно надуманным и мало похожим на реальность»²⁸⁶, приводил аргументы, связанные с экономическими возможностями Москвы, а также с тем, что в случае больших размеров собора 1326–1327 годов зодчим собора 1472–1474 годов не потребовалось бы брать в качестве образца «великой и высокой церкви» владимирский Успенский собор²⁸⁷.

Все сказанное заставляет нас принять точку зрения К.К.Романова и Н.Н.Воронина о приблизительном соответствии размеров Успенского собора 1326–1327 годов Георгиевскому собору в Юрьеве-Польском²⁸⁸ (рис. 20). Используя нашу терминологию, скажем: наиболее вероятно, что собор не превышал «предел надежности». А летописное свидетельство, что в начале 70-х годов XV века собор был «подперт древом»²⁸⁹, как мы увидим в п. 12 этой главы, может и не говорить о его слабой конструкции.

Совмещенные планы Успенских соборов в Москве (по К.К.Романову). Штриховка – собор 1326-1327 годов, пунктирная штриховка – собор 1472-1474 годов, контур – собор 1475-1479 годов.

Рис. 20. Совмещенные планы Успенских соборов в Москве (по К.К.Романову). Штриховка – собор 1326–1327 годов, пунктирная штриховка – собор 1472–1474 годов, контур – собор 1475–1479 годов.

Впрочем, этот вопрос остается открытым. Окончательный ответ на него смогут дать только серьезные археологические исследования, которые в условиях функционирования Московского Кремля как правительственной резиденции, к сожалению, пока невозможны.

Но строительство нового Успенского собора в 1472–1474 годах является превосходной иллюстрацией к тому, что русским мастерам XV века так и не удалось превысить «предел надежности», определенный при Юрии Долгоруком.

Строительная катастрофа, постигшая этот храм, вне зависимости от силы землетрясения 20 мая 1474 года, говорит о принципиальной неспособности русских мастеров построить белокаменное здание с внутренним пространством около 1000 кв.м и стороной подкупольного квадрата почти 7 м. Доказательств тому несколько.

Во-первых, сильное, а тем более катастрофическое землетрясение для геологически стабильной средней полосы России весьма маловероятно.

Во-вторых, если даже произошло сколь-нибудь ощутимое землетрясение, то прочие храмы его благополучно «пережили». Следовательно, Успенский собор изначально строился с очень малым запасом прочности и вряд ли смог бы устоять, например, в ближайший большой пожар.

В-третьих, если бы падение недостроенного собора было вызвано только землетрясением, то вряд ли стали бы приглашать экспертов из Пскова, которые констатировали низкую техническую сторону постройки²⁹⁰.

С последними, в свою очередь, тоже не все так просто: Иван III предложил псковским мастерам-экспертам самим взяться за возведение собора, но они отказались под весьма неправдоподобным предлогом²⁹¹. Сослаться на «занятость на других постройках Москвы и Троице-Сергиева монастыря», отклонив исключительно почетное и выгодное предложение великого князя строить столичный кафедральный собор? Скорее всего, это был лишь предлог, причем формальный. Просто опытные псковичи предвидели неразрешимость поставленной задачи и благоразумно отказались от ее решения.

И тогда в 1475 году для решения инженерных проблем был приглашен Фиораванти. «Деятельность Аристотеля в Италии – это деятельность не архитектора (возможно, за некоторыми исключениями), а инженера, причем инженера выдающегося, осуществившего ряд смелых технических решений, намного опередивших практику того времени. Как прославленного инженера его приглашали во многие города для решения самых трудных задач – в Венецию, Флоренцию, Мантую, Рим, Неаполь» (С.С.Подъяпольский)²⁹².

Строго говоря, техника Фиораванти является не белокаменной, а смешанной: наиболее ответственные конструктивные элементы сделаны из кирпича²⁹³. И все же, несмотря на беспрецедентные меры по укреплению храма, «в 1624 году угрожавшие падением своды собора были разобраны «до единого кирпича» и вновь сложены с учетом образовавшихся в верхнем ярусе деформаций по измененному рисунку («вспарушенной» конфигурации), с армированием их связным железом и с введением дополнительных подпружных арок» (В.В.Кавельмахер)²⁹⁴.

Предвидится вопрос: надежность домонгольских белокаменных храмов, не превышавших «предельные размеры», тоже оказалась не очень высокой, и до наших дней дошли без существенных изменений только Спасо-Преображенский собор в Переславле, церковь Покрова на Нерли и Дмитриевский собор. Может быть, суздальские мастера не умели хорошо строить даже небольшие храмы? В п. 11 гл. 3 говорилось, что они строили качественно и надежно, но можно ли назвать такое строительство качественным и надежным?

Действительно, исторические судьбы большинства домонгольских храмов Владимиро-Суздальской земли, размеры которых не превышали «предел надежности», все равно свидетельствуют об их недостаточно высокой долговечности. Посмотрим:

– Кидекша, церковь Бориса и Глеба: в XVII веке переложены своды, верхи апсид и глава;

– Владимир, церковь Георгия: обрушилась в пожар 1778 года;

– Юрьев-Польский, Георгиевский собор Юрия Долгорукого: разобран в связи со строительством нового собора в начале XIII века;

– Боголюбово, церковь Рождества Богородицы: обрушилась в 1722 году;

– Владимир, собор Рождественского монастыря: разобран «за ветхостью» в середине XIX века;

– Владимир, Дмитриевский собор: в середине XX века был в аварийном состоянии;

– Владимир, собор «Княгинина» монастыря: на рубеже XV и XVI веков полностью перестроен;

– Нижний Новгород, Спасский собор: разобран в 1670-е годы;

– Нижний Новгород, церковь Михаила Архангела: простояла до 1359 года;

– Юрьев-Польский, Георгиевский собор 1230–1234 годов: обрушился в начале – середине XV века.

Два относительно «благополучных» храма – Спасо-Преображенский собор в Переславле и церковь Покрова на Нерли – в XV–XVIII веках перенесли множество серьезных ремонтов²⁹⁵.

В чем же дело? Виноваты ли суздальские строители в том, что до нас дошла столь небольшая часть домонгольских белокаменных зданий?

Как мы видели в п. 5 гл. 3, дело не в основном строительном материале – белом камне. При качественной сортировке он достаточно надежен – конечно, по сравнению не с кирпичом, а с известняками, применявшимися для строительства гораздо более долговечных соборов в Западной Европе.

Дело и не в растворе – во владимиро-суздальских храмах применена прочнейшая известь (80% известкового вяжущего, гораздо больше, чем в Киеве²⁹⁶) с разнообразными упрочняющими примесями²⁹⁷.

Дело и не в фундаментах: их глубина по всей России варьировалась от 0,5 до 4 м, но в любом случае их доводили до материкового грунта, минуя плодородный слой почвы. Например, в Софии Киевской фундаменты имеют глубину 1,1 м, а в Спасо-Преображенском соборе Переславля – более 2 м²⁹⁸. А в заливаемой пойме Нерли фундаменты особые – с дополнительным цоколем³¹⁹ (рис. 21). К тому же только в Суздальской и Галицкой землях фундаменты делали шире стен³⁰⁰.

Фундаменты церкви Покрова на Нерли.

Рис. 21. Фундаменты церкви Покрова на Нерли.

Дело и не в качестве строительства: подгонка белокаменных блоков производилась ничуть не хуже, а зачастую и лучше, чем в Европе³⁰¹.

Мы можем выделить только одну возможную причину столь невысокой долговечности храмов, которая косвенно может быть отнесена к ошибкам строителей – тяжелые барабаны, которые при крестовокупольном плане создавали значительную нагрузку на столпы с подпружными арками и приводили к распору стен в горизонтальной плоскости (см. рис. 16–18).

Впрочем, и это вряд ли имело место по вине строителей. В п. 1 гл. 3 мы говорили о том, что «башнеобразность» храмов Долгорукого и его потомков являлась попыткой воспроизведения «европейского» стремления здания вверх. Следовательно, единственное рискованное архитектурное решение в домонгольских белокаменных храмах, не превышавших «предел надежности», – тяжелые барабаны, делавшие храмы «башнеобразными» – должно быть отнесено на счет специфики «княжеского заказа».

Но здесь мы сталкиваемся с еще одним любопытным вопросом. Как известно, в Византии основной целью барабана было освещение храма дневным светом. Изначально (в раннем средневековье) барабан и появился как дополнение к куполу, так как в последнем было невозможно проделывать окна.

И даже при фактическом вырождении крестовокупольной схемы, когда «сакральная» роль купола (как в Софии Константинопольской) оказалась сведена к исполнению традиции (как в константинопольском Мирелайоне³⁰² или солунской Панагии³⁰³), барабан не терял своего главного назначения – пропускать в храм по возможности больше света.

В Киеве³⁰⁴ и Чернигове³⁰⁵ окна относительно большие, причем не только в барабанах, но и в стенах. А Долгорукий сделал окна-бойницы и в стенах, и в барабанах.

В итоге в храмах Юрия мы видим сведение к простой формальности не только купола (в п. 1 гл. 3 мы говорили, что увидеть его можно, только стоя прямо под ним), но и светоносной роли барабана. А ведь узкие окна не только пропускают мало света. Они существенно утяжеляют барабан и, соответственно, увеличивают нагрузки на элементы конструкции четверика.

VII

Е.Е.Голубинский объяснял окна-бойницы климатическими условиями – в храмах не было печей и зимой было слишком холодно³⁰⁶. С этим трудно согласиться. Во-первых, окна-бойницы были и на Кавказе³⁰⁷, и в Сербии³⁰⁸, где гораздо теплее. Во-вторых, в окнах были оконницы со стеклами³⁰⁹.

В.В.Кавельмахер высказывал версию, что узкие окна служили защитой от воров³¹⁰. Если бы речь шла только об окнах в стенах, такая версия была бы теоретически приемлемой (хотя при желании расширить ломом или топором узкую часть белокаменного оконного проема ненамного сложнее, чем прорубить дубовую оконницу). Но мы говорим прежде всего об оконных проемах барабанов, куда ворам в любом случае было невозможно забраться.

Более вероятно, что Долгорукий уменьшил окна по двум причинам.

Первая – все та же тяга к романике. Во многих храмах Европы XI–XII веков окна именно такие – больше напоминающие бойницы³¹¹, только чаще благодаря не уменьшению ширины, а увеличению высоты. В любом случае создается эффект «стрельчатости», т.е. той устремленности здания вверх, которая и побудила Юрия вытянуть и утяжелить барабаны.

А сделать в барабане большее количество окон уже не позволяла конструкция – белокаменные простенки должны были держать тяжелый белокаменный купол. То же самое относится и к окнам в стенах – русские мастера еще не владели приемами разгрузки стен, характерными для готики. Показательный факт: когда в дворцовой церкви Боголюбова в конце XVII века выломали хоры и растесали щелевидные окна, она вскоре обрушилась³¹².

Но весьма вероятно, что есть и вторая причина: потенциальная необходимость использовать храмы в качестве оборонительных сооружений. Нечто вроде «главной башни замка».

В наше время, когда большинство исследователей стремится выдвинуть на первый план богослужебную функцию храмов, такая версия может показаться пережитком советских времен. Но, как известно, в понимании средневековой церкви служба Богу могла принимать и вполне «военизированные» формы (от крестовых походов до участия в Куликовской битве монахов Пересвета и Осляби). Не будем забывать и про крепостные функции многих монастырей XV–XVII веков.

А учитывая то, что города-крепости Долгорукого строились в условиях угрозы нападения волжских болгар, версия о потенциальной обороне в храмах выглядит вполне обоснованной. Принимая ее, мы объясняем:

– наличие окон-бойниц не только в Суздале, но и на Кавказе, и на окраинах Византии, где были частые «пограничные конфликты»;

– приблизительное равенство наружных и внутренних раструбов окон суздальских храмов (когда целью было пропускание окнами максимального количества света, внутренние раструбы обычно делались существенно длинее и шире наружных – как в Успенском соборе Фиораванти³¹³);

– причину возведения храмов Долгорукого близко от крепостных стен³¹⁴. То, что в Переславле не было найдено никаких остатков перехода от собора к заборолам³¹⁵, ни о чем не говорит – переход мог иметь форму легкого мостика, при осаде подлежавшего уничтожению.

Естественно, ни одного серьезного штурма ни один храм не выдержал. В конце концов, осаждающим нетрудно подвести таран и выбить двери. Но азы военного искусства говорят о том, что при строительстве крепости нельзя пренебрегать ни одной возможностью укрепления.

Во-первых, теоретически возможны ситуации, когда продержаться несколько лишних часов – значит дождаться подмоги.

Во-вторых, даже слабая цитадель способна дать князю достаточно надежную защиту при восстаниях городского населения.

В-третьих, наличие в крепости хотя бы символической цитадели необходимо по дипломатическим соображениям. При взятии городских стен врагом, естественно, руководителю обороны невозможно вести переговоры с ворвавшимися толпами неприятельских солдат, поэтому он запирается в цитадели и, пока противник готовится к ее штурму, имеет время договориться о почетной сдаче.

А поскольку никаких других цитаделей в крепостях Долгорукого не было, то и сопротивление в храмах Юрий был обязан предусмотреть.

Более того – вполне вероятно, что под куполом каждого храма были устроены (или устраивались во время осады) деревянные площадки для лучников, на которые можно было подниматься по приставной лестнице. Во всяком случае, в Спасо-Преображенском соборе Переславля, как и во многих других русских храмах XI-XV веков, под куполом есть прямоугольный уступ, на который эти площадки могли опираться (рис. 22). Если бы наличие такого уступа было связано только с конструктивным переходом от постамента к барабану, его бы, скорее всего, в эстетических и акустических целях стремились сделать максимально сглаженным, а не прямоугольным.

Разрез Спасо-Преображенского собора Переславля.
Буквой «А» обозначен прямоугольный уступ под куполом, на который могли опираться деревянные площадки для лучников.

Рис. 22. Разрез Спасо-Преображенского собора Переславля.

Буквой «А» обозначен прямоугольный уступ под куполом, на который могли опираться деревянные площадки для лучников.

А стрелять сверху закомары практически не мешают. Например, автором этой книги было измерено, что в Спасо-Преображенском соборе Переславля «мертвая зона» при гипотетической стрельбе из окон барабана составляет всего 15 м. Русские лучники вряд ли были существенно хуже английских, а про последних известно, что их стрелы пробивали рыцарские доспехи на расстоянии 300 шагов, т.е. около 200 м³¹⁶.

В пользу этой версии говорит и расположение храмов в самом труднодоступном месте крепости – у реки. Дворцы князя и палаты воевод тоже были рядом, и, видя безнадежность положения, руководители и их семьи имели шанс спастись в лодках. По реке могла и приплывать подмога, и подвозиться провизия. Как минимум, летом.

И не зря в 1237 году монголы пошли на Суздаль зимой – они предусмотрели замерзание, во-первых, непроходимых болот, а во-вторых, рек, по которым русские могли и оперативно перебрасывать войска, и эвакуировать военное руководство.

VIII

Но перетяжеленные барабаны сами по себе не объясняют сравнительно небольшую долговечность домонгольских белокаменных храмов, не превышавших «предел надежности». Все-таки здания стояли достаточно долго – и по 600, и по 700 лет, а собор в Переславле с очень тяжелым барабаном дошел и до наших дней. Конструктивные ошибки, если бы дело было только в них, должны были бы проявиться гораздо раньше.

И проблему тяжелых барабанов строители, несомненно, понимали, вводя деревянные связи и усиливая стены, подпружные арки и столпы (сравним планы суздальских храмов (рис. 5), например, с планом собора Афонского монастыря Хиландар³¹⁷, приведенным на рис. 23).

Афон. План собора монастыря Хиландар (конец XIII – XIV век).

Рис. 23. Афон. План собора монастыря Хиландар (конец XIII – XIV век).

Следовательно, дело не только в барабанах.

На долговечность зданий, построенных в европейской технике, могли повлиять неевропейские почвы – но, как мы видели в п. 5 гл. 3, разница в почвах России и большей части Европы со строительной точки зрения непринципиальна, к тому же строители всегда учитывали особенности почвы при заложении фундаментов. И сами конструкции владимиро-суздальских зданий, не превышавших «предел надежности», были настолько прочными, что выдерживали, как монолит, даже оползни грунта под ними³¹⁸.

А что еще в природе России отличается от Европы, точнее, от центральных областей Империи – Южной Германии и Северной Италии?

Только климат.

Камни облицовки клались в европейской технике – почти насухо³¹⁹. Значит, полностью предотвратить просачивание влаги с наружной поверхности стен под облицовку было невозможно. Потом на Русь пришли монголы, – впрочем, и без монголов здания по нескольку десятилетий стояли без ремонта. Позакомарная кровля ненадежна и сложна в эксплуатации, появлялись протечки, и вода попадала под облицовку не только сбоку, но и сверху.

В Южной Европе это не является серьезной проблемой, так как один-два небольших мороза за зиму (3-5 градусов ниже нуля) не могут привести к катастрофическому размораживанию кладки. В России же, когда сильнейшие морозы несколько раз за зиму сменяются оттепелями, это приводит к расшатыванию камней. А поскольку из-за ячеистой структуры белого камня вода проникает внутрь самих квадров, трещины появляются и в них³²⁰.

А.В.Столетов говорил про проблему слоистости кладки, заключающуюся в том, что бутовый слой и два облицовочных (внешний и внутренний) несут нагрузку самостоятельно, что ведет к тенденции «вспучивания» облицовки и выпадения камней³²¹.

Если рассматривать последнее утверждение в отрыве от российского климата, то оно не совсем справедливо: суздальские мастера предвидели проблему слоистости кладки и успешно решали ее, укладывая облицовочные камни необработанной гранью внутрь, что обеспечивало великолепную сцепку облицовки с забутовкой. Сцепка обеспечивалась и различной длиной камней, которые по-разному вдавались в средний бутовый слой³²².

Но как только мы начинаем анализировать поведение полубутовой кладки в российском климате, выясняется, что вода, попадающая в щели кровли и кладки, проникает между облицовкой и забутовкой и в мороз просто «отрывает» одно от другого. К тому же влага в стены «подсасывается» и снизу.

Просачивающаяся влага приводит и к быстрому гниению деревянных связей, что, в свою очередь, усугубляет проблему распора стен тяжелыми барабанами (рис. 18).

В Северо-Восточной Руси печей в храмах не было³²³, да и они могли бы подсушивать только влагу, попадающую в щели сводов. Но при хорошей кровле последнее не является серьезной проблемой, а внешней облицовке печи ничем помочь не могут.

В принципе, повышение влагоустойчивости храмов могло быть достигнуто при помощи их оштукатуривания. А.И.Скворцов справедливо отмечал, что в домонгольское время часто штукатурились своды³²⁴ и фрагменты стен, предназначенные под фрески³²⁵.

Но с предположением А.И.Скворцова³²⁶ о том, что в то время побелка, а то и полная раскраска стен, была «обычным делом», нельзя согласиться: тогда теряло смысл само белокаменное строительство и, как мы видели в п. 9 гл. 1, гораздо дешевле и технологичнее было бы строить из кирпича, а затем штукатурить, раскрашивать или белить.

Гораздо более вероятно, что раскраска все-таки была фрагментарной, а белить стены (без оштукатуривания) начали уже в послемонгольское время, причем это преследовало цель не влагозащиты храмов, а «косметического ремонта». А побелка гораздо хуже защищает стены от влаги, чем штукатурка.

Мы видим «логическую спираль»: если бы строили из кирпича, здание было бы влагоустойчивее и, следовательно, долговечнее. Кирпич штукатурили, тем самым достигая еще большей влагоустойчивости. А в случае белого камня эта «спираль» раскручивается в обратную сторону: неустойчивую к влаге белокаменную кладку еще и не покрывали штукатуркой.

М.А.Ильин, констатируя факт, что в конце XV века белый камень как строительный материал уступил место кирпичу, уточнял, что камень иногда предпочитали для кладки стен и сводов подвалов из-за лучшей сопротивляемости действию влаги³²⁷.

Действительно, при плюсовых температурах белый камень – известняк, «обязанный» лежать в земле, – гораздо устойчивее к влаге, чем кирпич. Но белокаменная кладка храмов Долгорукого и его потомков, как мы только что видели, в российском климате менее влагоустойчива, чем кирпичная.

В оправдание Юрию Долгорукому, начавшему строить «по-европейски», скажем лишь, что предвидеть такое поведение полубутовой кладки в российских условиях вряд ли кто-либо был способен. Если на Руси и имелся опыт работы с белым камнем, то это было в Галиче, где климат вполне европейский.

Скорее всего, мы не вправе говорить о каких-либо устойчивых особенностях влияния климата на древнерусские белокаменные храмы в зависимости от их размеров, архитектурных форм или местонахождения. Здесь есть только одна зависимость, отнюдь не отличающаяся новизной: чем лучше уход за храмом, тем он долговечнее.

А в российском климате хороший уход за белокаменными зданиями был особенно важен, но его не было и не могло быть в условиях и монгольского нашествия, и лихолетья времен Дмитрия Шемяки, и Смутного времени, и вековой российской бесхозяйственности. Очень многое зависело и от «форс-мажоров» – пожаров и ураганов, и от «субъективных факторов» – нерачительных настоятелей или церковных старост, вовремя не замечавших протечку кровель.

Так и получилось, что одни храмы пришли в аварийное состояние и были разобраны (или даже обрушились) через 500–700 лет после постройки, а другие дошли до наших дней.

Исключением была небольшая церковь Михаила Архангела в Нижнем Новгороде, простоявшая всего 150 лет. Но этот храм был единственным случаем во владимиро-суздальском зодчестве, когда фундаменты были не доведены до материкового грунта и лежали только на покровном суглинке. Н.Н.Воронин полагал, что это и было причиной недолгой «жизни» храма³²⁹. С этим нельзя не согласиться, так как первым, «образцовым» городским собором был Спасский, а на втором городском храме Нижнего Новгорода, дальней окраины Суздальской земли, вдали от княжеских глаз, строители могли и «сэкономить».

Но было еще одно исключение: Георгиевский собор в Юрьеве-Польском, который вместе с Троицким приделом «розвалилися вси до земли»³³⁰ спустя очень короткий исторический промежуток – примерно через 200 лет после постройки, в начале – середине XV века.

Примерно тогда же обрушился Рождественский собор в Суздале, но там все более-менее понятно – он превышал «предел надежности». А для Георгиевского собора такая ситуация выглядит странной, и ее следует рассмотреть подробнее.

Мы не будем здесь обсуждать реконструкцию первоначальных форм Георгиевского собора, которой занимались и Н.Н.Воронин (рис. 24), и Г.К.Вагнер (рис. 25), и А.В.Столетов (рис. 26). В.В.Кавельмахер отмечал ряд недостатков в работах всех перечисленных исследователей, в плане воспроизведения архитектурных форм предпочитая реконструкцию А.В.Столетова³³¹.

Рис. 24. Георгиевский собор. Реконструкция Н.Н.Воронина.

Рис. 25. Георгиевский собор. Реконструкция Г.К.Вагнера.

Рис. 26. Георгиевский собор. Реконструкция А.В.Столетова.

Но для исследования причин недолговечности собора важно то, что и в реконструкции А.В.Столетова мы видим если не ступенчатые арки и «башню» Н.Н.Воронина и Г.К.Вагнера, то все равно очень тяжелый барабан. Значит, в любом случае нагрузки на конструктивные элементы четверика Георгиевского собора были увеличены.

Впрочем, мы видим и подобие контрфорсов – высокие притворы, способные если не полностью погасить распор стен, то снизить остроту проблемы. В Переславле, где барабан вряд ли был существенно легче, притворов вообще не было. А учитывая бо’льшую сторону подкупольного квадрата в Спасо-Преображенском соборе – 5,1 м (против 4,6 м в Георгиевском), можно сделать вывод, что соотношение толщины стен и столпов, высоты арок, диаметра и размеров барабана и прочих конструктивных параметров у этих храмов вполне сопоставимо.

Следовательно, падение Георгиевского собора вряд ли могло быть вызвано только тяжелым барабаном. Но был еще один фактор, способный сыграть определенную роль в исторической судьбе храма, – то, что удельный князь Святослав Всеволодович «сам бе мастер»³³².

Н.Н.Воронин оспаривал правильность сообщения летописца, ссылаясь на то, что составитель тверского свода мог побывать в Юрьеве, где ему на глаза должна была попасться современная собору надпись на стене храма, сообщающая о поставлении Святославом некого «креста», и из этого летописец сделал неверные выводы³³³.

В.В.Кавельмахер, доказав, что надпись о деянии Святослава в древности находилась на Троицком приделе, параллельно обосновал и то, что летописец не мог так грубо ошибиться и располагал иными данными об авторстве Святослава в отношении Георгиевского собора³³⁴. Из этого В.В.Кавельмахером был сделан вывод, что «архитектором, возведшим это здание, художником-знаменщиком орнаментов и организатором артели был ктитор собора, сын Всеволода Большое Гнездо, юрьевский князь Святослав Всеволодович»³³⁵.

В принципе, одного из вышеперечисленных «титулов» – архитектора, художника или организатора – уже было бы достаточно для того, чтобы летописец мог с полным правом сказать про Святослава: «сам бе мастер». Но в пользу принятия версии, что архитектором был сам князь (т.е. непрофессионал) говорит тот факт, что Георгиевский собор простоял всего около двухсот лет.

По всей видимости, мы имеем дело с той же проблемой, которую уже рассматривали в связи с приглашением Андреем Боголюбским зодчего от Фридриха Барбароссы: если императорский архитектор строил Успенские соборы во Владимире и Ростове, то при попытке превзойти «предел надежности», допустимый для русских мастеров, он создал весьма ненадежные конструкции.

А в отношении Святослава как зодчего мы можем сказать: князь, возводя Георгиевский собор, не смог обеспечить необходимую надежность храма даже при его «допустимых» размерах. Возможно, Святослав Всеволодович, переоценив свои способности, отказался от услуг профессиональных зодчих и совершил какие-то ошибки в конструкции и кладке стен, сводов или подпружных арок – об этом мы можем только догадываться.

Таким образом, есть уже два фактора, которые, вместе взятые, могли существенно сократить «жизнь» даже потенциально надежной конструкции Георгиевского собора: тяжелые барабаны и непрофессиональный архитектор.

И все же, как мы сейчас увидим, то, что произошло с храмом в начале – середине XV века, вряд ли можно назвать катастрофой.

К.К.Романов полагал, что это была именно катастрофа, сходная с падением Суздальского собора, – обрушились глава и своды, увлекая за собою часть стен. Эту точку зрения поддержали и Н.Н.Воронин³⁵⁶, и Г.К.Вагнер³³⁷, утверждая, что В.Д.Ермолин «чрезвычайно бережно отнесся к восстановлению руин древнего здания»³³⁸.

В.В.Кавельмахер придерживается по этом поводу совсем иной позиции, полагая, что могла обвалиться только глава, причем, возможно, не целиком. Доказательство тому – уцелевшие в интерьере белокаменные рельефы³³⁹. Но затем собор простоял без купола много лет, облицовка испортилась от проросших деревьев и российского климата, и это, по мнению В.В.Кавельмахера, дало Ермолину формальное право разобрать верх собора и собрать его заново.

В отличие от Ермолина – спасителя скульптурного декора, собравшего храм из обломков (в интерпретации Н.Н.Воронина и Г.К.Вагнера), Ермолин в интерпретации В.В.Кавельмахера предстает неким варваром, не удосужившимся при разборке зафиксировать первоначальное положение камней и правильно его воспроизвести.

Истина, наверное, находится где-то посередине между этими полярными точками зрения. Выскажем собственное видение ситуации: как верно заметил В.В.Кавельмахер, вначале, полностью или частично, упала только глава, и собор простоял в таком виде много лет. Вода попадала под облицовку стен, и губительное влияние климата на белокаменное строительство быстро принесло свои плоды: обвалилась внешняя сторона облицовки именно в тех масштабах, о которых говорили Н.Н.Воронин и Г.К.Вагнер. Это и дало летописцу право утверждать, что собор и придел «розвалилися вси до земли»³⁴⁰.

Поэтому вряд ли В.Д.Ермолин не понимал ценности скульптурного декора, безосновательно разбирая некоторые стены до колончатого пояса, а некоторые – до цоколя³⁴¹. Но В.В.Кавельмахер прав в том, что о катастрофе Георгиевского собора говорить не вполне правомерно.

Следовательно, мы можем сказать с достаточной долей уверенности: все домонгольские храмы, не превышавшие «предельные размеры», определенные во времена Долгорукого, отличались высокой конструктивной надежностью, и если и падали, то лишь под разрушительным воздействием климата, помноженного на традиционную российскую бесхозяйственность. И Георгиевский собор не стал исключением, но его разрушение было ускорено очень тяжелым барабаном и непрофессионализмом зодчего.

Переходя к послемонгольским временам, еще раз вспомним исторические судьбы белокаменных зданий, размеры которых были близки к «пределу надежности», определенному при Юрии Долгоруком:

– Тверь, Спасский собор 1290 года: перестроен в XVII веке;

– Москва, Успенский собор 1326–1327 годов: в 1472 году на его месте началось строительство нового храма;

– Москва, церковь Спаса на Бору: простояла до 1527 года;

– Москва, Архангельский собор: в 1505 году разобран «ветхости ради»³⁴²;

– Москва, церковь-колокольня Иоанна Лествичника: простояла до 1505 года³⁴³;

– Москва, собор Богоявленского монастыря «за торжищем»: перестроен после пожара 1684 года;

– Москва, Благовещенский собор: в 1482 году «почаша рушити, верх сняша и лубьем накрыша»³⁴⁴;

– Москва, церковь Рождества Богородицы в Кремле: верх обрушился в 1479 году;

– Можайск, Никольский собор: простоял до XIX века;

– Можайск, церковь Иоакима и Анны: снесена в XIX веке;

– Звенигород, Успенский собор «на Городке»: сохранился;

– Звенигород, собор Саввина-Сторожевского монастыря: сохранился;

– Старица, Архангельский собор и церковь Николы: разрушены в Смутное время;

– село Городня Тверской области, церковь Рождества: в основном, сохранилась;

– село Каменское Наро-Фоминского района, Никольская церковь: в основном, сохранилась;

– Москва, собор Вознесенского монастыря: разобран в 1516 году «ветхости ради»³⁴⁵;

– Москва, собор Андроникова монастыря: верх обрушился в пожар 1812 года.

XII

Сразу обращает на себя внимание скорое – в течение 100–200 лет – разрушение большинства послемонгольских белокаменных храмов, построенных в XIV и начале XV века внутри городских стен Москвы. А ведь размеры этих зданий не превышали «предел надежности» и, следовательно, подразумевали гораздо более долгую «жизнь».

Н.Н.Воронин справедливо отмечал, что еще с «дореволюционных времен» существует стереотипный взгляд на историю зодчества этого времени как на пору глубокого упадка и регресса, вызванных монгольским разгромом³⁴⁶. Но, убедительно доказав неправомерность такого стереотипа, он выдвинул в качестве альтернативной версии «болезнь роста»³⁴⁷, то есть фактически признал тот же упадок зодчества, только «прогрессивный».

В.В.Кавельмахер, датируя коломенскую церковь «на Городище» первой половиной XIV века, отмечает грубость ее белокаменной кладки и также делает вывод об определенном упадке зодчества³⁴⁸.

Но сейчас мы говорим не об эстетике, а о конструктивной надежности храмов. Грубость кладки и ненадежность конструкции – не одно и то же, ведь церкви в селах Городне и Каменском (а частично – и «Городищенская» церковь в Коломне) в итоге дошли до наших дней.

И мы вправе полагать, что надежность первых послемонгольских храмов, построенных при Юрии и Иване Даниловичах, была, как минимум, не ниже первых храмов Долгорукого. Ведь московские мастера не осваивали новую строительную технику и не пытались превысить уже известный «предел надежности». А строительные навыки, как отмечал и Н.Н.Воронин, передавались из поколения в поколение, благо строительство и ремонт храмов во Владимирской, Тверской и Московской землях практически не прекращались³⁴⁹.

Но параллельно в исследованиях Н.Н.Воронина прослеживается и другая позиция, влияющая на его варианты реконструкции последних домонгольских и первых послемонгольских храмов: он придавал несохранившимся храмам ступенчатые арки и «готический» башнеобразный верх, делая вывод о том, что низкая конструктивная надежность таких завершений влекла быстрое разрушение храмов³⁵⁰.

Фактически со стороны Н.Н.Воронина мы также видим попытку определения «предела надежности», только заключающегося не в размерах внутреннего пространства и стороне подкупольного квадрата, а в подпружных арках: по Н.Н.Воронину, скорая катастрофа ожидала те храмы, где арки были повышенными (следовательно, верх – «башнеобразным»). Соответственно, ступенчатые арки и «готический» верх предполагались в первом Успенском соборе Москвы³⁵¹, Рождественском соборе Суздаля и Успенском соборе Ростова начала XIII века, а также в кирпичных храмах Ярославля³⁵². Про реконструкцию Н.Н.Ворониным по той же модели Георгиевского собора в Юрьеве-Польском мы уже говорили в п. 10 этой главы.

В принципе, реконструкция храмов в «готическом» стиле соответствует тенденциям сближения Руси с Европой, и это подтверждает возможность наличия ступенчатых арок – если и не в домонгольское, то в послемонгольское время.

Но против утверждения о недостаточной надежности таких конструкций есть ряд аргументов.

Во-первых, включать кирпичные храмы Ярославля в статистику исторических судеб белокаменного строительства и делать на этом основании какие-либо общие выводы об их облике представляется неправомерным вследствие огромной разницы в конструктивных особенностях кирпича и белого камня.

Во-вторых, как мы видели, более предпочтительной является реконструкция Георгиевского собора по А.В.Столетову с подпружными арками на уровне сводов боковых нефов³⁵³.

В-третьих, первый ростовский собор Андрея Боголюбского, не имевший ни повышенных подпружных арок, ни «башнеобразного» верха (но превышавший «предел надежности»), обрушился еще быстрее собора начала XIII века, простояв даже не 178 лет, а всего 42 года.

В-четвертых, собор Андроникова монастыря, имевший повышенные подпружные арки (см. рис. 9), но не превышавший «предел надежности», определенный мастерами Долгорукого, простоял долго (около четырехсот лет) и обрушился вследствие «форс-мажорных обстоятельств» – пожара 1812 года.

В-пятых, своды боковых нефов в случае повышенных подпружных арок оказываются нагруженными не только сбоку (как в «классической» схеме, представленной на рис. 16), но и сверху. Следовательно, ступенчатость арок дает более равномерное распределение нагрузки от барабана на элементы четверика (и, соответственно, бо’льшую конструктивную надежность), чем «классическая» схема – с подпружными арками на уровне сводов боковых нефов.

Значит, если предположение Н.Н.Воронина о «башнеобразном» завершении некоторых храмов XIV–XV веков и верно, то такое завершение не могло существенно влиять на их надежность и долговечность.

Таким образом, наличие или отсутствие повышенных подпружных арок и «готического» верха ничего не проясняет в вопросе, почему исторические судьбы первых московских храмов оказались столь коротки.

Мы уже видели, что дело и не в плохом качестве строительства. Дело и не в отсутствии должного ухода за храмами – домонгольские храмы, не превышавшие «предел надежности», простояли гораздо дольше, несмотря на многолетнее запустение в условиях монголо-татарского ига.

XIII

По всей видимости, первые московские храмы погубило то, что они были возведены в центре будущей столицы единого Русского государства и очень быстро перестали «соответствовать задачам» растущего города и крепнущей великокняжеской власти. Естественно, никакого представления об охране памятников архитектуры в XV–XVI веках не имелось, и при первой же финансовой возможности храмы под предлогом «ветхости» сносились и на их месте строилось что-то более «престижное».

Как известно, понятие «ветхость» весьма растяжимо. Более того, иногда эта «ветхость» достигается искусственным путем – сначала в течение многих лет имеет место целенаправленная экономия на ремонте, а потом испрашиваются средства на полную перестройку храма, на самом деле обветшавшего. Монументальное строительство во все времена было неиссякаемым источником неправедного обогащения.

Пожалуй, единственной подлинной катастрофой можно считать падение верха у церкви Рождества Богородицы в 1479 году³⁵⁴, и то возникает подозрение, что церковь просто не отремонтировали должным образом после «аварий» 1454 и 1473 годов и довели до падения.

А все остальные «недолговечные» белокаменные храмы Москвы XIV и начала XV веков (Успенский, Архангельский и Благовещенский соборы, храм Вознесенского монастыря, церковь Спаса на Бору, церковь-колокольню Иоанна Лествичника), по всей видимости, постигла участь «искусственного старения».

На московских окраинах храмы реже оказывались жертвами амбиций светских и церковных властей и стояли долго. Собор Богоявленского монастыря «за торжищем» простоял почти 400 лет и погиб при пожаре, а собор Андроникова монастыря хотя и с потерями, но дошел до наших дней.

Выводы об «особых столичных условиях» подтверждаются и тем, что судьба провинциальных послемонгольских белокаменных храмов ничем не отличается от судьбы домонгольских, после возвышения Москвы тоже оказавшихся в провинции. В разнице их исторических судеб (простоять 300, 400, 500 лет или дольше) играли роль лишь «форс-мажоры» (пожары и ураганы) и «субъективные факторы» в виде нерадивых церковных старост. Например, в Можайске храмы XV века простояли до XIX века, а в Звенигороде они стоят до сих пор.

Все сказанное по поводу «предела надежности» подтверждает вывод, который мы сделали еще в п. 11 гл. 3: суздальские мастера в середине XII века качественно и надежно выполнили «техническое задание» Юрия Долгорукого (строительство в европейской белокаменной технике с минимумом раствора и аккуратной кладкой) и заложили основу для качественного и надежного строительства в этой же технике на протяжении еще трехсот лет. Относительно невысокая долговечность храмов, построенных и ими, и их потомками, имела место не по их вине.

XIV

У нас остался еще один вопрос, связанный с белокаменным строительством: почему, несмотря на его дороговизну и нетехнологичность, оно продержалось на Руси так долго? Более того, в послемонгольское время белый камень не только не сдал своих позиций, но и укрепил их: с начала XIV до середины XV века ни одного храма в Московском княжестве не было построено из кирпича.

Вряд ли московские князья Юрий и Иван Даниловичи, а также их потомки были настолько «нестесненными в средствах», чтобы им было все равно, из чего строить. Пусть в Москву белый камень приходилось возить не за 500, а за 50 км, но все равно он оказывался в несколько раз дороже, чем кирпич. В п. 7 гл. 1 мы видели, что даже в гипотетическом случае нахождения строительства рядом с каменоломнями камень был дороже кирпича почти вдвое.

Яркий пример – возведение в первой половине XIV века «Городищенской» церкви (возможно, и Успенского собора) в Коломне³⁵⁵, которая в 1307 году была присоединена к Московскому княжеству³⁵⁶. Вероятно, эти храмы строил еще Юрий Данилович³⁵⁷. В это время в самой Москве еще не было ни одного монументального храма, и все ресурсы, видимо, были брошены на то, чтобы «утвердиться» в первом крупном завоеванном городе.

Значит, средств у Юрия Даниловича было катастрофически мало, и вряд ли их прибавилось в первый год правления Ивана Калиты, когда в Москве первый Успенский собор начал строиться не из кирпича, а из белого камня.

И технически переход на кирпич никаких сложностей не представлял. Пусть не на настоящий кирпич по итальянской технологии, «привезенной» Фиораванти³⁸⁰, но хотя бы на «старую добрую» плинфу.

То, что из белого камня при Дмитрии Донском в 1367 году были построены стены Кремля, имеет свои причины, коренным образом отличные от мотивации белокаменного строительства храмов этого времени. Как известно, строительство крепостных стен всегда ведется с максимальной быстротой, так как в это время город безоружен перед потенциальными противниками. А о том, что потенциальные противники (в данном случае – Орда и Литва) сильны и опасны, говорит сам факт решения строить новые укрепления.

Таким образом, Донской просто не имел времени осваивать технологию производства кирпича и строил из давно разведанных и практически неисчерпаемых мячковских каменоломен, не считаясь со средствами.

Но строительство храмов вполне могло «повременить» хотя бы несколько месяцев, необходимых для освоения кирпичной технологии. Почему же московские князья не прекратили (или, как минимум, не «потеснили») белокаменное строительство? Неужели было сложно построить несколько печей для обжига кирпича?

По всей видимости, здесь были две причины.

Начнем с первой – политической: в условиях татарского ига белокаменные храмы оставались тем элементом государственной идеологии, отказаться от которого означало полностью «потерять лицо» перед Западной Европой. И так, оказавшись «улусом» Орды, Русь перестала рассматриваться западноевропейскими дворами как равноправный партнер³⁵⁹. Византия в это время не представляла собой сколь-нибудь значимой силы на политической арене (так, в 1371 году император Иоанн Палеолог был арестован во Франции за неуплату личных долгов венецианским купцам³⁶⁰). Поэтому все надежды на возвращение Руси в «мировое цивилизованное сообщество» были связаны только с Европой.

Вторая причина, как ни парадоксально, экономическая, только относящаяся не к цивилизованным формам экономики, а к тому, что в наше время называется «лоббированием». Дело в том, что слишком много влиятельных людей, так или иначе, были связаны с процессом ломки, обработки и доставки белого камня, и для них переход на более дешевый и технологичный кирпич означал лишение немалой части доходов. Можно себе представить, например, и то, какие средства отпускались князем на содержание армии возчиков, и то, что немалая часть этих средств оседала в карманах «посредников». А при этом все выглядело достаточно «чинно» – как исполнение традиций Юрия Долгорукого, Андрея Боголюбского и Всеволода Большое Гнездо.

Скорее всего, по этим же двум причинам произошел и достаточно быстрый переход на кирпич в конце правления Василия II и при Иване III.

Первая – та же политическая: в Европе к тому времени начали повсеместно строить из кирпича, это были уже времена Брунеллески (1377–1446) и Браманте (1444–1514)³⁶¹.

Вторая – та же экономическая, но «с обратным знаком»: Василий II и Иван III, укрепляя самодержавие, боролись и с излишней «корпоративной» самостоятельностью, и с «разбазариванием государственных средств»³⁶². Следовательно, влиятельные защитники белокаменной технологии, потерявшие возможность ссылаться на европейский опыт, не могли иметь успех. У них оставались только ссылки на «традицию», но тут государственные соображения уже перевесили. Монументальное строительство приобретало массовый характер, и использование белого камня становилось слишком тяжелым бременем для казны.

По всей видимости, «лебединой песней» политического влияния защитников белого камня стал Успенский собор, стены которого даже Фиораванти был вынужден построить в «традиционной» манере. Но это был уже конец – во всяком случае, в столице белокаменное зодчество стало редчайшим явлением.

В принципе, на этом можно было бы завершить книгу – мы исследовали мотивации и творцов, и продолжателей, и «могильщиков» строительства из белого камня. Но у нас остался нерассмотренным еще один важнейший элемент белокаменного зодчества – скульптурный декор храмов. В нем тоже присутствуют тенденции, характерные для рассматриваемой нами эпохи, и на них необходимо остановиться особо.

Глава V

Скульптурный декор

Мы не будем анализировать сюжеты и пластику скульптурного декора – не зря в начале книги мы приняли разделение декора на два типа (орнаментальный и зооантропоморфный) и этим ограничились.

Мы постараемся проанализировать причины появления в Суздальской земле декора орнаментального типа при Юрии Долгоруком, зооантропоморфного – при Андрее Боголюбском, и повсеместного возврата к орнаментальному типу в послемонгольское время.

Что касается орнаментального декора на храмах Юрия, то все может показаться достаточно простым – декор был минимальным и играл роль исключительно системы архитектурных украшений, как и во многих других русских княжествах, и в Малопольше³⁶³.

Но возникает вопрос, значительно усложняющий ситуацию: почему мы не видим у Долгорукого ни одной попытки создания зооантропоморфного декора? Мастера от Фридриха Барбароссы пришли только к Андрею, но и мастера Юрия, как мы видели в п. 10 гл. 3, были знакомы с европейским опытом и вполне могли, пусть робко и неумело, но попытаться украсить свои храмы «по-имперски», а не «по-малопольски».

Для ответа на этот вопрос нам придется, как и при исследовании причин перехода на белый камень, применить принципы историко-мотивационного моделирования. Но нам уже удалось многое понять в специфике домонгольской и послемонгольской Северо-Восточной Руси, поэтому эта задача представляется несколько более простой.

Итак, почему за столь короткий срок – между 1156 и 1158 годами – произошел переход от орнаментального типа декора к принципиально новому для Суздаля – зооантропоморфному?

Для исследования этого вопроса важнейшим фактом является то, что появление зооантропоморфного декора вышло за рамки простого украшения стен храмов и вторглось в область церковной догматики. Причем в область не второстепенную (как вопрос о практике постов при Федоре, кандидате в епископы Андрея Боголюбского³⁶⁴), а во многовековой «камень преткновения» – Вторую Священную заповедь: «Не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им...» (Исх. 20:4).

Наверное, не стоит подробно рассматривать историю иконоборчества – эти вопросы получили более чем достаточное освещение в литературе, в том числе и в богословских исследованиях автора этой книги³⁶⁵. Для нас сейчас важно то, что даже после победы иконопочитания, «узаконенной» Седьмым Вселенским собором 787 года, Запад и Восток (точнее, римские папы и византийские патриархи) по ряду вопросов почитания изображений к единому мнению не пришли, более того – эти расхождения стали одним из базовых элементов начинавшегося в VIII веке многовекового процесса разделения церквей, завершившегося «схизмой» 1054 года³⁶⁶.

Формальная сторона проблемы достаточно сложна, запутана и обросла множеством легенд.

«Иконоборческий» собор 754 года проходил без представителей римского папы – папство было последовательным и непримиримым противником иконоборчества.

«Иконопочитательский» собор 787 года проводился в Никее во время фактического разрыва отношений Рима и Константинополя, и получилось, что на соборе присутствовали всего два папских легата, причем их легитимность в будущем постоянно ставилась под сомнение. Говорили даже, что на собор насильно привели двух римских священнослужителей низшего ранга, случайно оказавшихся в это время в Константинополе³⁶⁷.

Как бы то ни было, папа Адриан I признал решения Собора, что и позволило объявить его Вселенским³⁶⁸. В 794 году Карл Великий созвал во Франкфурте свой собор, который определил нейтральное отношение к любым изображениям³⁶⁹.

Но изображение изображению рознь. Не зря в Византии VIII века движение называлось «иконоборческим» – весь его пафос был направлен против икон, а устойчивых традиций скульптурного декора храмов на Востоке никогда не было.

Так и получилось, что в «иконопочитательском» постановлении Седьмого Вселенского собора³⁷⁰ осталась «лакуна» – скульптурные изображения. Следовательно, общие анафематствования «иконоборческих» соборов, основанные на Второй Священной заповеди, для скульптуры так никогда и не были отменены. Во всяком случае, на «вселенском» уровне.

Это создало в отношении скульптуры амбивалентную догматическую ситуацию, дававшую (и до сих пор дающую) православной церкви возможность и разрешать, и запрещать зооантропоморфный скульптурный декор по своему усмотрению.

Византийская церковная традиция стабильно склонялась к запрету зооантропоморфного декора на храмах.

Подчеркнем – византийская. Примеры скульптурного декора в Софии Константинопольской³⁷¹ здесь неуместны – они относятся к VI веку, когда Константинополь был столицей не Византийской, а Римской империи. Юстиниан (правил в 527–565), как известно, восстановил империю почти в прежних границах, полностью уничтожив остготов и вандалов³⁷². Неудивительно, что западная (римская) традиция скульптурного декора храмов в условиях единства государства и церкви проникала и на Восток, с времен первых «отцов-пустынников» более склонный к внешнему аскетизму.

К тому же до обострения иконоборчеством проблемы соблюдения Второй Священной заповеди вопросы допустимости скульптурных изображений (как и иконописи) вообще не ставились³⁷³.

После иконоборческих восстаний в Византии исчезла круглая скульптура³⁷⁴. Внутри храмов оставались резные иконы³⁷⁵, но мы не вправе отнести их к скульптурному декору, прежде всего «обязанному» быть на фасадах храмов.

Замечание А.И.Комеча о том, что мы крайне мало знаем о византийских фасадах и, следовательно, на них могли находиться и резные иконы³⁷⁶, абсолютно справедливо. Но все же относить такие иконы к зооантропоморфному декору вряд ли возможно – последнее понятие гораздо шире. И в любом случае можно с уверенностью сказать, что подавляющее большинство резных византийских украшений не принадлежит к тому романскому стилю, который мы видим на храмах и Западной Европы, и Владимиро-Суздальской земли.

История Русской православной церкви знает периоды и расцвета храмовой скульптуры, и запрещения «идолов». Например, Большой Московский собор 1666 года постановил, что в храмах резными могут быть только распятия³⁷⁸. В 1722 году Синод запретил «иметь в церквах иконы резные или истесанные, издолбленные, изваянные» и повелел «привесов к образам и всякой кузни не привешивать». В 1832 году имел место полный запрет Синода на храмовую скульптуру³⁷⁹ (впрочем, так и не начавший повсеместно выполняться).

А в католических странах Запада, как известно, скульптурный декор никогда не исчезал, хотя голоса против него раздавались не только во времена Реформации, но и в Средние века. Например, Бернар Клервоский в 1124 году писал в труде «Апология Виллелина, аббата св. Теодориха»: «Что делают смешные чудовища в галереях, перед глазами братьев, занятых чтением?.. Здесь можно увидеть несколько тел с одной головой или несколько голов на одном теле. Здесь можно увидеть четвероногого урода с хвостом как у змеи, там изображена рыба с головой четвероногого. Можно увидеть животное, спереди напоминающее лошадь, а сзади – козу, и рогатое животное, задняя часть которого напоминает лошадь. Короче говоря, со всех сторон такое разнообразие и богатство форм, что забавнее изучать целый день этот пестрый мир скульптур, чем думать о заповедях Божьих»³⁸⁰.

Все вышесказанное и определило сложность и уникальность ситуации со скульптурным декором во Владимиро-Суздальском крае в XII – начале XIII века.

III

С советских времен в искусствознании и истории архитектуры закрепилась традиция интерпретации образов церковного искусства и зодчества в соответствии со стилевым генезисом, художественным вкусом, экономикой, политикой и множеством прочих факторов, кроме одного: прямого и непосредственного влияния самой церкви в лице местных иереев, епископов и вышестоящих иерархов.

А ведь в XII веке церковь уже вела отсчет второй тысячи лет своего существования. Если считать от V века, когда она превратилась в замкнутую иерархическую систему с устоявшейся догматической базой и жестко регламентированными обрядами, то получается около семисот лет – тоже немалый срок.

И если в III-IV веках служба могла происходить в любых зданиях (в том числе и катакомбах), то в XII веке архитектурно-стилевые особенности храмов уже были и для православной, и для католической церкви не менее важной частью «обрядовых и канонических истин»³⁸¹, чем, например, форма и цвет священнических облачений.

Несамостоятельность русской митрополии в домонгольские времена диктовала особенно жесткий подход церкви к тонкостям архитектурного стиля, так как любые мало-мальски серьезные новшества приходилось согласовывать с константинопольским патриархом. А последний не мог не понимать, что кирпичная техника постройки (как минимум, «opus mixtum»), крестовокупольная форма и минимальный орнаментальный декор храмов осуществляли «зримую связь» русского православия с Византией, и уступка в любом из этих вопросов означала еще один шаг русской церкви к автокефальности, весьма нежелательной для амбиций (да и экономических интересов) патриарха.

В п. 10 гл. 3 мы говорили, что стратегическое решение о строительстве на Руси «по-европейски», вероятнее всего, было принято еще при Владимире Мономахе. Но в то время православная и католическая церкви тесно контактировали в ходе крестовых походов, и «романизация» архитектуры, инициированная великим князем, вряд ли вызывала серьезные возражения со стороны греков-иерархов. К тому же великокняжеская власть Мономаха пользовалась безоговорочным авторитетом не только у удельных князей, но и у церкви.

В связи с этим не вызывает удивления появление романского (зооантропоморфного) скульптурного декора на Борисоглебском соборе в Чернигове³⁸², построенном, вероятнее всего, в мономаховы времена. В это же время началась и «романская» отделка фасадов в Волынском княжестве³⁸³. Скорее всего, и галицким (тогда еще перемышльским) князьям в конце 1110-х – начале 1120-х годов благословение митрополита на белокаменное строительство было дано относительно легко – великим князем еще был Владимир Мономах.

Но Юрий Долгорукий, потратив много лет на разведку каменоломен, начал строить свои храмы уже в абсолютно иных условиях взаимоотношений с церковью. Для того, чтобы по возможности полно охарактеризовать эти взаимоотношения, сложившиеся в середине XII века, нам придется вспомнить иерархическую структуру церковной организации в Суздальской земле.

Во времена и Юрия, и Андрея, и Всеволода во Владимире и Суздале (имеется в виду не край, а город) епархий не было, и церковное руководство во владимиро-суздальском княжестве осуществлялось ростовским епископом³⁸⁴. Епархия во Владимире появилась только при Юрии Всеволодовиче – в 1214 году³⁸⁵.

Версия Ю.А.Лимонова о том, что в шестидесятые годы XII века в городе Суздале был епископ³⁸⁶, представляется необоснованной. Хотя слова «Леон епископ не поправде поставися Суждалю, Нестору пископу Суждальскому живущю»³⁸⁷ и принадлежат владимирскому летописцу, но, говоря о Суздале, он все равно имел в виду весь край – Суздальскую землю называли «Суздалью» и внутри самого края. В городе Суздале в домонгольское время не было епископа, а во Владимире, как мы видели, он появился только в начале XIII века.

В городах, не являвшихся центрами епархий, были «владычные наместники», подчинявшиеся епископу³⁸⁸. На открытие нового храма требовалось епископское благословение³⁸⁹, оно требовалось и на утверждение священника, хотя кандидатуру мог выдвигать ктитор – в данном случае князь³⁹⁰. Ктитор мог инициировать и смещение неугодных ему священников, но, опять же, требовалось согласие епископа.

Епископом Суздальской земли (точнее, ростовской епархии) с 1137 по 1156 годы был грек Нестор. Климент, избранный митрополитом в 1147 году, оставил Нестора епископом. Несомненно, Юрий Долгорукий и митрополит Климент (ставленник³⁹¹ и верный союзник³⁹² Изяслава Мстиславича) были врагами, и тот факт, что Климент не стал менять ростовского епископа, очень важен для нас, так как митрополит имел право это сделать под любым мало-мальски благовидным предлогом в любой момент.

На основании этого факта мы вправе полагать, что Нестор оказался в роли «связующего звена» между Юрием и Климентом, причем склонялся на сторону не князя, а митрополита. Последнее доказывается тем, что Долгорукий, заняв великокняжеский стол, в 1155 году избавился от Климента³⁹³, а в 1156 году стал инициатором смещения Нестора новым митрополитом Константином³⁹⁴. Только что присланный из Византии грек Константин, естественно, без настояния великого князя не принял бы столь скоропалительного решения о смещении ростовского епископа.

Можно себе представить сложность роли, которую пришлось играть епископу Нестору в конце сороковых – начале пятидесятых, но, по всей видимости, по политическим соображениям Юрий и Климент намеренно не обостряли ситуацию. В конце концов, у Климента (фактически у Изяслава) в руках был сильнейший козырь – отлучение противника от церкви, но такого накала их борьба не достигла.

Тем не менее, Долгорукий оказался в весьма непростой ситуации. Потратив огромные усилия и средства на разведку каменоломен и строительство белокаменных храмов, он рисковал не получить благословение ни киевского митрополита, ни константинопольского патриарха, что означало бы отказ ростовского епископа освящать уже построенные храмы и, следовательно, катастрофу для княжеской политики.

В связи с этим полное отсутствие на храмах Юрия каких-либо попыток создания зооантропоморфного декора имеет абсолютно логичное объяснение: так выглядел компромисс между князем и церковью.

Ведь даже «невизантийский» материал – белый камень – не мог не вызывать нареканий церковных иерархов. Они могли «стерпеть» общую европеизацию архитектуры, инициированную великим князем Мономахом – с ним они вряд ли смели спорить. Они могли «не заметить» романские элементы в строительстве второстепенных удельных князей – это были проблемы незначительного масштаба. Но для злейшего и опаснейшего врага – Долгорукого – никаких «поблажек» быть не могло.

Поэтому мы вправе утверждать, что итоговый компромисс – согласие митрополита (соответственно, и благословение епископа) на постройку в Суздальской земле белокаменных храмов – был серьезной победой Долгорукого. Даже несмотря на то, что князю пришлось пойти на уступки в области декора.

Н.Н.Воронин писал: «Если представить себе храмы Юрия выстроенными из кирпича, они будут мало отличаться от современных им построек древней Руси в смысле отсутствия «романских» черт»³⁹⁵. В п.1 гл. 3 мы видели, что романские черты у первых белокаменных храмов Суздальской земли все-таки присутствовали, и они выражались в усилении «башнеобразности» и ряде декоративных приемов. Это уже достаточно серьезно отличало храмы Юрия и от Киевской Руси, и от Византии. Но принципиальными эти отличия, конечно, еще не были.

Принципиально то, что был сделан главный «прорыв» – храмы Долгорукого были выстроены не из кирпича, а из белого камня.

Андрей Боголюбский сделал следующий, не менее серьезный «прорыв»: он добился благословения церкви на введение в суздальскую архитектуру скульптурного декора зооантропоморфного типа.

Отношения Андрея Юрьевича с православной церковью можно назвать еще более напряженными, чем у Долгорукого. Если последний имел активного недоброжелателя в лице киевского митрополита, то Боголюбский конфликтовал не только с митрополитом, но и с самим константинопольским патриархом.

Новый ростовский епископ, грек Леон, прибыл в епархию в 1158 году и сразу же оказался жертвой амбиций Андрея (без ведома князя ростовцы и суздальцы вряд ли сами бы осмелились изгнать епископа³⁹⁶). У Боголюбского была своя кандидатура на эту должность – «владыка» Федор. Но после долгой борьбы с патриархом (имела место даже угроза отлучения³⁹⁷) князь вынужден был уступить и выдать Федора на суд киевского митрополита.

Не будем вдаваться в подробности этой борьбы и разбираться в море клеветы, которую стороны возводили друг на друга. Важно то, что в итоге Боголюбский потерпел ощутимое поражение – в 1169 году Леон вернулся на ростовскую кафедру и занимал ее до середины восьмидесятых годов.

Боголюбский требовал и учреждения в его земле новой митрополии, но патриарх в 1162 году отказался это благословить³⁹⁸. Андрею было отказано и в канонизации Леонтия, и последнее было сделано только в 1190 году, уже при Всеволоде³⁹⁹.

Но наряду с этими поражениями Андрей одержал и несколько важных побед. Одна из них – право князя самостоятельно (без ведома епископа) назначать и смещать священников в своих храмах, получая благословение post factum⁴⁰⁰.

А другая победа, гораздо более интересующая нас, – введение зооантропоморфного (романского) декора.

Посмотрим, на каком политическом фоне эта победа имела место.

Папство еще в X–XI веках зондировало почву для возможного перехода Руси в католицизм⁴⁰¹. Известны посольства римских пап к многим русским великим князьям, причем наиболее успешны были переговоры с сыном Ярослава Мудрого – Изяславом⁴⁰².

В XII веке папство существенно усилилось, его авторитет повысился после Вормсского конкордата 1122 года⁴⁰³. В 1177 году даже Фридрих Барбаросса, забыв свои амбиции, вынужден был признать Александра III правомочным папой⁴⁰⁴.

Весьма характерно письмо киевского митрополита Иоанна к Александру III с разъяснением некоторых православных догматов (написанное, скорее всего, в 1160 году), которое заканчивается так: «Целую тя аз Иоан, худый митрополит Рускый, и всех яже под тобою, Клирикы же и люди. Целуют же вас иже с нами святии боголюбивии Епископи и Игумены, и иже с нами благочестивыии церковнии людие. Благодать Св. Духа да будет с тобою и со всеми твоими. Аминь»⁴⁰⁵.

И то, что Андрей Боголюбский, будучи «обиженным» на константинопольского патриарха, развивал отношения с католической церковью, вполне закономерно – это признавал даже Е.Е.Голубинский⁴⁰⁶. Подчинение Андреем Новгорода⁴⁰⁷ давало для этих отношений удобный «посольский путь», и в 1169 году имели место официальные переговоры великого князя с послами Александра III⁴⁰⁸.

В этой политической ситуации становится понятной принципиальная позиция Андрея не только в отношении продолжения строительства из белого камня, но и в украшении храмов европейским скульптурным декором.

А поскольку за время своего княжения Боголюбский неоднократно приходил к компромиссам с православной церковью (например, в 1169 году он «выдал» Федора и принял Леона), то мы можем с достаточной долей уверенности сделать такой вывод: благословение церковью романского зооантропоморфного скульптурного декора суздальских храмов было одним из подобных компромиссов.

И речь шла не только о барельефах и горельефах, которые могли быть отнесены (хотя и с «натяжкой») к изображениям на плоскости, то есть к иконам⁴⁰⁹. Во времена Андрея появилась и объемная скульптура – львы-водометы⁴¹⁰, «сторожевые львы» (рис. 27), кубки и птицы⁴¹¹.

Резные камни из раскопок Н.А.Артлебена у церкви Покрова на Нерли.

Рис. 27. Резные камни из раскопок Н.А.Артлебена у церкви Покрова на Нерли.

Таким образом, мы не видим никакого «постепенного проникновения» (по В.Н.Лазареву)⁴¹² романского скульптурного декора на суздальские храмы. «Водораздел» между орнаментальным и зооантропоморфным типами декора четко пролегает между последним храмом Юрия и первым храмом Андрея.

Возможно, задачу благословения романского декора в Суздальской земле облегчил «прецедент» мономаховых времен – Борисоглебский собор в Чернигове, на котором был именно зооантропоморфный белокаменный декор⁴¹³ (если, конечно, такой декор не появился на храме позднее – ближе к концу XII века).

Отметим, что определение этого «водораздела» существенно влияет на датировку Успенского собора в Галиче. По Н.Н.Воронину, это 1157 год, дата учреждения галицкой епархии⁴¹⁴. Но вряд ли «младший князь» Ярослав Осмомысл и только-только назначенный епископ осмелились украсить свой храм зооантропоморфным декором, не имея прецедента, которым в данном случае выступали постройки великого князя – Боголюбского. Следовательно, мы вправе перенести дату постройки собора на несколько лет позднее. Впрочем, здесь также вероятен вариант установки декора на собор через несколько лет после его постройки.

Что касается нескольких киевских зооантропоморфных барельефов, относимых к XI веку⁴¹⁵, то возможны три варианта их происхождения:

– они могли быть изготовлены в XI веке в Европе, несколько позднее (в XII-XIII веках) завезены в Киев и установлены на храмах;

– их могли изготовить в XI веке местные мастера, но изначально они были установлены на светских зданиях – православная церковь этого никогда не запрещала даже в Константинополе⁴¹⁶;

– они могли быть изготовлены и установлены на киевские храмы во времена «европеизации» архитектуры при Мономахе, т.е. в начале XII века.

В связи с наличием такого «водораздела» между орнаментальным и зооантропоморфным декором необходимо коснуться утверждения Б.А.Рыбакова о «двоеверии», выразившемся в древнеславянских языческих мотивах скульптурного декора владимиро-суздальских храмов⁴¹⁷, и о тесной связи образов этого декора со «Словом о полку Игореве»⁴¹⁸.

Несомненно, «двоеверие» в XII веке имело место, оно имеет место и в наше время – многочисленные суеверия, «о’береги», «сглазы» и прыжки через костер на Ивана Купалу тоже подпадают под это определение. Но с проникновением на стены храмов древнеславянских языческих мотивов (в том числе и соответствующих образов «Слова») трудно согласиться.

Как справедливо заметил Н.М.Карамзин, «Слово о полку Игореве» сочинено в XII веке, и без сомнения мирянином: ибо монах не дозволил бы себе говорить об богах языческих, и приписывать им действия естественные»⁴¹⁹. Действительно, мирянин, относительно свободный от христианской догматики, мог использовать любой образный ряд, в том числе и связанный с древними народными верованиями (если, конечно, он не ставил себе целью создание произведения в рамках церковной литературы).

Но скульптурный декор, устанавливаемый на христианских храмах, в той или иной форме обязан был проходить церковную цензуру, и все «язычество», выражавшееся в львах, орлах, грифонах и «вознесении Александра Македонского», должно было находить какие-либо (пусть и натянутые) основания в церковной догматике.

То же самое относится и к невозможности (хотя бы формальной) выражения «двоеверия» в украшениях нательных крестов, иконок и паникадил⁴²⁰ – эти предметы тоже проходили некую церковную цензуру, иначе бы священнослужители не имели права их освящать. А то, что христианские образы, вытесняя языческих идолов, зачастую сами оказывались объектами идолопоклонства (например, в XVI веке статуи Параскевы Пятницы ставились у родников в целях «очищения воды»⁴²¹), к христианству отношения не имеет.

Предвидится возражение по поводу декора суздальских храмов: одно дело – изображения Богородицы и царя Давида, и совсем иное – львов, орлов, грифонов, кентавров, сцен охоты, борьбы зверей и «вознесения Македонского». Пожалуй, церковная догматика могла смириться с изображениями львов – все-таки в Писании это были символы могущества, силы и власти (Дан. 7:4), и даже Слово Божье уподоблялось рыканью льва (Иов 4:10–11). Грифон, как синтез льва и орла, возможно, тоже имел некоторые теоретические шансы на «догматичность». Но ни о каких кентаврах, а тем более о «вознесении Александра» в Библии не говорится. Все это реминисценции языческих времен.

Но на это возражение можно ответить следующее: действительно, трудно спорить с тем, что декор суздальских храмов (как и романских) имеет множество языческих мотивов. Только корни этих мотивов не древнеславянские, а древнеперсидские и древнегреческие.

В IV веке до нашей эры походы Александра Македонского объединили последние одним термином – эллинизм.

В свою очередь, эллинистическая культура была воспринята Древним Римом, а затем оказалась весьма привлекательной для средневековой Европы – она вполне соответствовала имперским устремлениям и правителей, и церкви⁴²².

И «папоцезаристы», и «цезаропаписты» испытывали ностальгию по могучим империям древнего мира, и эта ностальгия нашла отражение не только в богословии⁴²³, но и в церковном искусстве.

Но в погоне за «державными» символами в искусстве средневековая церковь столкнулась с крайне «неудобной» ситуацией: императоры-христиане (Константин, Феодосий I и Юстиниан) олицетворяли собой уже не мощь империи, а скорее ее упадок.

Изображать императоров от Траяна до Диоклетиана было «чересчур» – церковь все-таки не могла им простить гонения христиан (хотя для автора «Слова о полку Игореве» – мирянина – упоминания «веков Трояновых»⁴²⁴ были в порядке вещей). Даже Цезарь с Августом (возможно, «благодаря» откровениям Светония⁴²⁵) оказались для церкви слишком одиозными фигурами, к тому же за ними абсолютно логично следовали Тиберий и Калигула. Да и в любом случае официальная символика Древнего Рима, казнившего Христа, Петра и Павла, была традиционно несовместима с христианской.

А вот Александр Македонский, не запятнавший себя «громкими» преступлениями, не уничтожавший иудейских пророков и принесший в Иудею (а косвенно – и в Священное Писание) эллинизм, был вполне приемлемой фигурой. Не зря в западной традиции его называют Александром Великим⁴²⁶.

В итоге получилось, что в средние века «державные» символы эллинизма (грифоны, кентавры и т.п.) вполне мирно уживались с ортодоксальным христианством, не претендуя на то, чтобы быть полноправной частью «Священного Предания», но и не попадая под догматические запреты. Отсюда обилие таких символов в скульптурном декоре и юстиниановских, и романских храмов. «Постиконоборческая» Византия, как мы видели в п. 2 этой главы, имела иные скульптурные традиции, но, например, в византийских церковных манускриптах имеется множество изображений и грифонов, и слонов⁴²⁷.

Возвращаясь к Владимиро-Суздальской земле, скажем: возможно, мы и не вправе называть Юрия Долгорукого и Андрея Боголюбского «цезаропапистами», но такая тенденция, несомненно, присутствовала – уже к Всеволоду Большое Гнездо это определение вполне подходит.

Следовательно, владимирские князья были заинтересованы в изображении не языческих идолов и не народных верований⁴²⁸, а символов своей власти, восходящих к древним империям⁴²⁹. Поэтому на стенах их храмов и появилась вся гамма «державных» эллинистических мотивов (от «восточных» слонов и грифонов до «греческих» кентавров и самого Александра Македонского).

А суздальские священнослужители, получив общее благословение митрополита на скульптурные изображения, вряд ли сопротивлялись «державной» тематике в эллинистической интерпретации.

Но все равно остается вопрос: как же удавалось находить канонические основания для помещения светских изображений (сцен охоты и борьбы зверей, ктиторских портретов и т.п.) на стены православных храмов?

Мы вправе предположить, что наиболее вероятным способом был следующий: не вдаваясь в догматические тонкости, ссылаться на традицию католической церкви.

Учитывая сближение православной и католической церквей, начавшееся по инициативе Иоанна Комнина в 1124 году⁴³⁰ и продолжавшееся до самой гибели Византии, ссылки на католицизм для православных епископов ни в коем случае не являлись «табу». К тому же речь шла не о главном «камне преткновения» – «Filioque»⁴³¹ а о неоднозначной ситуации, более связанной с традицией, нежели с догматикой.

Католическая традиция, как известно, допускала даже украшение икон, фресок и фасадов ктиторскими портретами. Такие портреты мы, скорее всего, видим и на стенах владимиро-суздальских храмов⁴³². А что касается «языческих» мотивов в декоре, то на Западе их куда больше – на храмах встречаются и акробаты, и русалки, и даже настоящие идолы с огромными фаллосами⁴³³.

Но в Западной Европе размещение разноообразнейших скульптурных изображений зверей, чертей, химер и идолов преимущественно подчинялось определенным правилам, базировавшимся на католической схоластике («Бестиарий»⁴³⁴ – лишь одна из многих сотен книг, регламентирующих правила и символику изображений, и даже в католической церкви было не так много специалистов, знавших эти правила⁴³⁵).

А в далекой от католической схоластики Владимиро-Суздальской земле вряд ли кто-либо занимался анализом западных теологических трудов, посвященных скульптурному декору храмов (а тем более пользовался какими-либо «книгами образцов», о которых писал В.Н.Лазарев⁴³⁶). Наиболее вероятно, что вся сложнейшая романская символика игнорировалась – имело место общее воспроизведение романики в художественных и идеологических целях. Даже если в ряде храмов декор делали приглашенные европейские мастера (возможность этого мы рассматривали в п. 13 гл. 3), вряд ли они были специалистами в схоластике, и вряд ли привозили с собой соответствующую литературу и (или) консультанта-теолога.

Скорее всего, и русские, и «приглашенные» мастера имели общее представление о том, по каким правилам делался декор на Западе, и каждый раз вырабатывали уникальную иконографию для каждого храма в тесном контакте с князем, епископом и зодчим.

Поэтому исследователи и столкнулись с колоссальной сложностью восстановления цельной иконографической программы скульптурного декора во Владимиро-Суздальском крае. Эта проблема по сей день является объектом научных споров⁴³⁷, и ее принципиальная разрешимость видится сомнительной. Иконографической программы, скорее всего, не существовало даже для отдельно взятых храмов, не говоря о Суздальской земле в целом. Какие бы мастера ни создавали декор – суздальские или западноевропейские, – имело место относительно «свободное творчество» с акцентом на державно-эллинистических мотивах, лишь в общих чертах относимое к католической теологии.

Впрочем, для нашего исследования важно прежде всего то, что зооантропоморфный скульптурный декор суздальских храмов имеет корни не в местном язычестве, а исключительно в европейской романике. Н.Н.Воронин в связи с этим говорил о мотивах «средневековой книжности» и «образах, связанных с иноземными тканями»⁴³⁸, но теперь мы можем уточнить, что это была именно церковная «книжность», только не православная, а католическая.

А вот иконописи романские влияния практически не коснулись, в домонгольское время она оставалась вполне византийской⁴³⁹. И «Златые врата» в Суздальском соборе Рождества Богородицы XIII века исполнены в византийской технике «золотой наводки» на меди⁴⁴⁰, а изображения на них вполне соответствуют иконописной пластике⁴⁴¹. Да и храмы базиликального типа во Владимиро-Суздальской земле так и не появились.

По всей видимости, в отношении проникновения католицизма у православной церкви все же был некий «предел уступок».

VII

Итак, мы рассмотрели основные вопросы появления в Суздальской земле в середине XII века орнаментального, а затем зооантропоморфного скульптурного декора.

Конец XII – начало XIII века прошли под знаком укрепления и развития романских архитектурных тенденций, заложенных Юрием Долгоруким и окончательно «узаконенных» при Андрее. Мировая политическая ситуация этому способствовала.

Папу Иннокентия III (1198–1216) на Западе называли «изумлением мира». Ему удалось поднять авторитет папства на небывалую высоту, распространить Папскую область почти на всю Центральную и Северную Италию и «жаловать» королям Англии, Португалии, Дании и Польши их королевства в качестве ленов. Когда в Империи оказались одновременно избранными два императора, папа сместил Оттона и «назначил» Фридриха II⁴⁴².

Что касается Византии, то в начале XIII века она фактически прекратила существование. Процесс ее распада резко ускорился при последних Комнинах в 1180-х годах, а в 1204 году крестоносцы взяли Константинополь и создали так называемую «Латинскую империю».

Всеволод Большое Гнездо в условиях своей окрепшей великокняжеской власти и общего ослабления влияния православной церкви общался с киевскими митрополитами во вполне повелительном тоне. По поводу присылки на ростовскую епархию грека Николая он писал киевскому митрополиту: «Не избраша сего (Николая – С.З.) людье земли нашее, но же еси поставил ино камо тебе годно, тамо же и держи, а мне поставь Луку»⁴⁴³. И митрополит Никифор «неволею великого Всеволода»⁴⁴⁴ поставил Луку, игумена Спаса на Берестове, на ростовскую епархию.

В 1190 году преемником Луки стал Иоанн, духовник Всеволода, и митрополит уже не возражал⁴⁴⁵.

В архитектуре этого времени, которая, как и во все времена, весьма полно отражала экономические, политические и социальные процессы в стране, мы видим тенденцию, имевшую продолжение и при Юрии Всеволодовиче, – усиление роли зооантропоморфного декора.

Пожалуй, единственное исключение здесь – Успенский собор «Княгинина» монастыря с декором орнаментального типа, но это утверждение нельзя считать однозначно доказанным.

Еще в пятидесятых годах XX века Н.Н.Воронин полагал, что и собор Рождественского монастыря имел декор орнаментального типа, причем очень строгий⁴⁴⁶. Но уже в шестидесятых он уточнял, что зооантропоморфный декор на храме присутствовал: археологические исследования обнаружили львиные барельефы и резные водометы⁴⁴⁷. Позднее была найдена и объемная скульптура⁴⁴⁸. Г.К.Вагнер даже считал этот храм предтечей соборов начала XIII века в Суздале и Юрьеве-Польском⁴⁴⁹.

Поэтому сегодня нет стопроцентной уверенности не только в отсутствии зооантропоморфного декора в Успенском соборе «Княгинина» монастыря, но даже и в том, что храм был полностью кирпичным. Во всяком случае, его возведение из белого камня весьма вероятно в связи с исследованиями О.М.Иоаннисяном и П.Л.Зыковым собора начала XIII века в Суздале, показавшими, что часть стен вместо забутовки была сложена из кирпича и затем облицована белым камнем⁴⁵⁰. Так же мог быть построен и собор «Княгинина» монастыря.

В связи с этим никаких «двух течений – церковного и светского» (по Н.Н.Воронину⁴⁵¹) в архитектуре Всеволода мы не видим. Епископ Иоанн был абсолютно послушен великому князю и ни в коем случае не пытался «вернуться к киевским традициям». Просто в одних храмах декор был богаче, в других беднее, и причины этого, скорее всего, были сугубо экономическими.

Последнее относится не только к декору – часть Всеволодова дворца была построена из «непрестижного», но дешевого кирпича⁴⁵², детинец – из белого камня в сочетании с туфом⁴⁵³, и даже лестницы были деревянными⁴⁵⁴.

Вероятно, и кирпичное храмовое строительство Константина Всеволодовича в Ростове и Ярославле было вызвано разумной экономией средств. Ведь завершить восстановление обрушившегося в 1204 году ростовского Успенского собора в белокаменной технике Константин не смог, и это было сделано только при его брате Юрии – в 1231 году⁴⁵⁵.

А зооантропоморфный декор, наряду с белокаменной строительной техникой роднивший владимиро-суздальские храмы с европейскими, в конце XII – начале XIII века стабильно развивался. Высшей точкой этого развития стал последний крупный домонгольский храм – Георгиевский собор в Юрьеве-Польском.

Тем более интересен вопрос о том, почему зооантропоморфный декор в послемонгольское время с русских храмов исчез.

VIII

Большинство ведущих российских исследователей, расходясь в датировках памятников, сходилось на том, что в ранние послемонгольские времена зооантропоморфный декор на храмах присутствовал.

Так, Н.Н.Воронин, опираясь на косвенные свидетельства (фрагменты резного камня, найденные на берегу Волги, и миниатюры тверского списка Амартола), делал вывод о вероятном наличии такого декора на Спасском соборе 1290 года в Твери⁴⁵⁶.

Г.К.Вагнер, ставя под сомнение зооантропоморфный декор в Твери⁴⁵⁷, утверждал его наличие на гипотетической Дмитриевской церкви в Москве, датируемой 1290-ми годами⁴⁵⁸ и якобы разобранной в 1326 году в связи со строительством Успенского собора⁴⁵⁹.

В.В.Кавельмахер справедливо отрицает существование Дмитриевской церкви в Московском Кремле и относит найденные фрагменты зооантропоморфного декора к XVII веку⁴⁶⁰. Но он датирует «Городищенскую» церковь в Коломне первой половиной XIV века, возможно, временами Юрия Даниловича⁴⁶¹. А на последней тоже был зооантропоморфный декор, хотя и выполненный в несколько иной технике, чем в домонгольские времена⁴⁶² (рис. 28).

Рис. 28. Рельеф из «Городищенской» церкви в Коломне.

Следовательно, мы с достаточной долей уверенности можем сделать вывод о том, что в той или иной форме декор зооантропоморфного типа в конце XIII – начале XIV века на храмах еще был.

Наверно, на сегодняшний день нельзя считать вполне доказанным то, что на московском Успенском соборе 1326–1327 годов был только декор орнаментального типа. Но через четыре года была построена церковь Спаса на Бору, и там декор был орнаментальным с гораздо большей степенью вероятности⁴⁶³.

И в дальнейшем мы зооантропоморфного декора нигде на храмах не встречаем вплоть до времен Ивана III, когда на Спасских воротах Кремля в 1464 году была поставлена резная статуя Георгия Победоносца⁴⁶⁴, которую, впрочем, можно назвать зооантропоморфным декором лишь весьма условно.

Как мы видели в п. 2 этой главы, к такому декору не могут быть отнесены и немногочисленные резные распятия конца XIV – начала XV веков⁴⁶⁵. А про статую Николы Можайского вообще неизвестно, была ли она в XV веке установлена в каком-либо храме⁴⁶⁶.

Таким образом, мы вправе говорить именно об исчезновении зооантропоморфных мотивов декора храмов в начале XIV века, и это представляет немалый интерес для исследования, поскольку, как и в случае с началом и прекращением белокаменного строительства, мы в литературе видим лишь констатации этого факта.

Поэтому давайте в соответствии с нашими принципами попытаемся ответить на вопрос, почему зооантропоморфный декор в начале XIV века пропал с московских храмов.

«Вырождение» мастеров по скульптурному декору в результате монгольского нашествия и последующей разрухи не может являться убедительным объяснением этой ситуации, так как искусство невозможно ни «вырезать», ни «уморить». Автору приходилось об этом говорить в связи со взятием варварами Рима в V веке⁴⁶⁷, приходится говорить и сейчас.

Максимум, что могло произойти на Руси – некоторое «огрубление» техники скульптурного декора вследствие отсутствия у мастеров необходимого опыта (строить все-таки стали меньше). Возможно, именно это мы наблюдаем на барельефе из «Городищенской» церкви в Коломне (рис. 28) и на фрагментах орнаментального декора московских храмов начала XIV века (рис. 30).

Политическую сторону вопроса мы рассмотрели в п. 14 гл. 4 и увидели: культурная ориентация Руси на Западную Европу после монгольского нашествия не только не ослабла, но стала еще более актуальной. А в Европе в это время имел место небывалый расцвет готического декора⁴⁶⁸.

Храмы с архитектурными элементами готики строили и на Руси, причем наивысшего развития русская «дошатровая» готика достигла в Троице-Сергиевом и Спасо-Андрониковом монастырях (см. п. 1 гл. 3), – следовательно, даже православная церковь не пыталась вернуться к византийским архитектурным формам и технике строительства.

А вот «западноевропейский» декор исчез.

Даже если допустить, что имели место какие-либо объективные причины его исчезновения (общие закономерности культурного развития, изменение художественного вкуса), полностью и повсеместно пропасть за такой короткий срок – в течение 1320-х годов – зооантропоморфный декор не мог. Значит, надо искать субъективную причину, а ею могло быть только принципиальное решение на государственном уровне, которого мастера не смогли ослушаться – ведь речь шла не о станковой, а о монументальной скульптуре.

Иными словами, мог иметь место запрет на зооантропоморфный декор.

Учитывая сказанное в начале этой главы, наиболее вероятно, что такой запрет последовал по инициативе православной церкви.

Давайте попытаемся понять, почему в 1320-х годах «западноевропейский» декор мог быть запрещен.

В мире в это время происходило следующее: Византия, несмотря на восстановление политической независимости при первых Палеологах, была крайне ослаблена и решала исключительно проблемы собственного выживания. И католицизм не был так силен, как прежде: в 1291 году была полностью потеряна «Святая Земля», а в 1309 году французский король Филипп IV начал 69-летнее «авиньонское пленение» римских пап.

Следовательно, корни запрета на зооантропоморфный скульптурный декор надо искать не в общемировой политической ситуации, а в самой Москве.

А в будущей столице Руси в 1325 году произошло событие, без которого, возможно, и не было бы ее возвышения: к «доброму и богомольному» (по выражению И.Е.Забелина⁴⁶⁹) Ивану Даниловичу Калите перенес свою кафедру митрополит Петр.

Естественно, решение о переносе кафедры не принимается в течение месяца-двух. Петр переехал в Москву несколько раньше 1325 года⁴⁷⁰, то есть не к Ивану Калите (чьи «доброта и богомольность», впрочем, тоже весьма сомнительны), а к Юрию Даниловичу.

А старший брат Калиты не отличался ни «добротой», ни «богомольностью», и, по словам Н.М.Карамзина, «по качествам черной души своей заслуживал всеобщую ненависть, и едва утвердясь на престоле наследственном, гнусным делом изъявил презрение к святейшим законам человечества»⁴⁷¹ – речь идет об убийстве Константина Рязанского.

Позднее Юрий Данилович преуспел в интригах при дворе хана Узбека⁴⁷² и стал инициатором и соучастником убийства в Орде в 1319 году своего главного соперника, Михаила Ярославича Тверского⁴⁷³. Последний получил от православной церкви титул св. мученика. Значит, погубившего его Юрия Даниловича церковь, по идее, должна была бы проклинать наравне со Святополком Окаянным.

Но митрополит Петр, еще в 1313 году ездивший с будущим св. мучеником Михаилом в Орду, в начале двадцатых годов переехал к его убийце.

Сопоставим еще две даты: Дмитрий Михайлович (сын Михаила Тверского) отомстил за отца и убил Юрия Даниловича 21 ноября 1325 года, причем тоже в Орде⁴⁷⁴. Весть об этом не могла успеть дойти из Орды до Москвы раньше декабря. А Петр официально перенес кафедру в 1325 году, и вряд ли это произошло в декабре, во время траура по убитому князю. Значит, наиболее вероятно, что это событие (перенос кафедры) имело место еще во время княжения Юрия Даниловича.

Можно себе представить, каких усилий стоило Даниловичам «переманивание» Петра. Наверняка митрополит был и «финансово заинтересован», но вряд ли дело было только в этом. Важна была и внешняя сторона – создание в Москве видимости «истинного православия». Последнее подтверждается и тем, что преемник умершего в 1326 году Петра, грек Феогност, в 1328 году тоже приехал именно в Москву⁴⁷⁵.

Вряд ли митрополит Петр, будучи родом из «европеизированной» Галицко-Волынской земли⁴⁷⁶, был искренним противником зооантропоморфного скульптурного декора. Но либо он, либо Феогност, либо сам патриарх могли прямо или косвенно высказать неудовольствие по поводу «бесовского» декора домонгольских владимиро-суздальских храмов, и Даниловичи, естественно, не рискнули воспроизводить такой декор в Москве. Слишком многое в княжеской политике зависело от того, откуда будут назначаться все российские епископы, и такая «перестраховка» со стороны князей была вполне закономерной.

И только при Иване III, в условиях его неоспоримой великокняжеской власти, на храмах опять стало появляться некое подобие зооантропоморфного скульптурного декора – как минимум, объемные резные иконы.

Все сказанное по поводу взаимоотношений Даниловичей и митрополита, конечно, лишь гипотеза, но факт остается фактом: в начале XIV века исчезла целая ветвь русской архитектуры и монументальной скульптуры – зооантропоморфный скульптурный декор.

Приведем в качестве подтверждения нашего видения ситуации такой пример: еще в п. 1 гл. 1 мы отмечали, что домонгольский стиль орнаментального декора отличается от послемонгольского (рис. 1 и 2). А теперь мы можем уточнить: орнаментальный декор, аналогичный послемонгольскому (рис. 30), хотя и исполненный несколько тоньше, мы видели еще на Георгиевском соборе Юрьева-Польского в начале XIII века (рис. 29).

Рис. 29. Фрагмент декора Георгиевского собора в Юрьеве-Польском.

Рис. 30. Фрагмент декора церкви Спаса на Бору.

Но вместе с орнаментом на Георгиевском соборе присутствовали изображения людей и животных, и поэтому в целом такой декор мы относим к зооантропоморфному типу. А в 1320-х годах изображения людей и животных исчезли, а орнамент остался – к нему церковь «догматических претензий» иметь не могла.

В этом плане весьма показательно то, что В.Д.Ермолин, восстанавливая Георгиевский собор в 1471 году, не положил ни одного камня с зооантропоморфным декором в алтарные апсиды (рис. 31). О том, что до разрушения храма такой декор на апсидах был (хотя бы в базах колонок аркатурно-колончатого пояса), говорят аналогии и с другими стенами Георгиевского собора⁴⁷⁷, и с Дмитриевским собором, и с церковью Покрова на Нерли.

Рис. 31. Декор алтарных апсид Георгиевского собора в Юрьеве-Польском.

В начале XIV века, как мы видели, зооантропоморфный декор был прямо или косвенно запрещен, но в 1470-х уже шел процесс его постепенной «легализации», в Россию уже была привезена статуя Николы Можайского⁴⁷⁸, в Кремле уже была установлена объемная резная икона св. Георгия.

И все же, видимо, имел место некий компромисс В.Д.Ермолина с местными церковными властями: поскольку сам великий князь повелел восстановить собор «как прежде»⁴⁷⁹, последние согласились на общее воспроизведение исторического облика храма вместе с «идолами», но «святое» – алтари – отстояли.

Завершая тему скульптурного декора храмов, скажем следующее: глядя на расцвет «русской готики» в архитектурных формах храмов XV–XVI веков (соборы Троице-Сергиева и Андроникова монастырей, шатровое зодчество), можно только предполагать, каких шедевров монументальной скульптуры мы лишились из-за запрета на зооантропоморфный декор в начале XIV века.

ЗаклюЧение

Про Юрия Долгорукого говорилось и писалось много. Взгляды на его весьма неоднозначную личность и весьма неоднозначную историческую роль столь же неоднозначны. Это и основатель Москвы с помпезной статуей на Тверской, и вероломный лихоимец, тянувший алчные руки из Суздаля к Киеву, и жестокосердный деспот, снискавший всеобщую ненависть, и даже... борец за независимость Суздальского края (последнее, к сожалению, не анекдот, а вполне серьезное утверждение одного из современных школьных курсов «истории Отечества»⁴⁸⁰).

Наверно, нам не стоит ни осуждать, ни оправдывать Юрия. Но в его исторический портрет следует внести один дополнительный штрих: именно Долгорукий совершил решающий «прорыв» в «европеизации» Владимиро-Суздальского края, а возможно, и всей Русской земли.

Не побоимся сказать, что по значимости для культуры и политики Руси (к сожалению, и по нагрузке на экономику) строительство Долгоруким четырех – пяти белокаменных храмов вполне сопоставимо с основанием Петербурга.

Возможно, этот «прорыв» Долгорукого имел место и в других областях культурной деятельности. Вряд ли он, как Петр I, брил бороды боярам и одевал их в европейское платье. Но если Юрий тратил колоссальные средства на «романизацию» архитектуры, то мы вправе допустить и какие-то другие его действия «в стиле» Петра I. Даже стажировка мастеров в Западной Европе, о которой мы говорили в п. 10 гл. 3, значит очень многое.

А потомки Юрия – Андрей Боголюбский, Всеволод Большое Гнездо, Юрий и Константин Всеволодовичи – шли по дороге, проторенной Долгоруким. И после прецедента, созданного в середине XII века, «европеизация» им давалась существенно легче.

Конечно, если эта «европеизация» была самоцелью, то вряд ли она оправдывала огромные расходы на строительство воистину «золотых» храмов. Но если это было одним из действий, направленных на возвышение Суздальского края, то такая политика понятна, логична и обоснована. Ведь, в конечном итоге, именно это позволило Владимиро-Суздальской земле не потерять своей национальной культуры и самостоятельности во время монгольского ига, отстоять независимость и возродиться уже под новым названием – Московской.

Поэтому историческая заслуга Долгорукого состоит не только в том, что он основал небольшую крепость, которая через триста лет оказалась столицей централизованного Русского государства. Юрий заложил и политическую, и культурную базу для того, чтобы центром такого государства стал Суздальский край. А столицей «всея Руси» могли оказаться Москва, Тверь, Владимир, Ростов или Переславль – в геополитическом плане это непринципиально.

Какой ценой далось это возвышение Суздальской земли – другой вопрос. Мы восхищаемся основанием Санкт-Петербурга, редко задумываясь и о том, что в это время во всей остальной России прекратилось каменное строительство, и о тех тысячах людей, которые, «к жизни воззвав эти дебри бесплодные, смерть обрели здесь себе».

И у Юрия Долгорукого, наверно, были другие, более бескровные и экономичные пути для выполнения своих политических задач. Но вряд ли мы вправе из XXI века строго судить людей XII века.

Приложение

Сравнительный расчет условной стоимости

строительства из белого камня и из кирпича

в единицах трудоемкости (человеко-днях)

Расчет проводится на примере церкви Покрова на Нерли с использованием расчетов Н.Н.Воронина для строительства указанной церкви⁴⁸¹ и белокаменного Московского Кремля⁴⁸².

Для приведения показателей строительства Кремля к показателям церкви Покрова вводятся поправочные коэффициенты на меньший объем строительства и бо’льшую сложность кладки стен и сводов храма по сравнению со стенами и башнями крепости.

1. Условные расходы по транспортировке камня от подольских каменоломен до стройплощадки на Нерли.

Объем камня, необходимого для строительства, составляет 408 кубометров, вес 1 кубометра (с учетом того, что перевозились блоки, преимущественно необработанные и не всегда высококачественные) – 1300 кг. Всего необходимо перевезти 530000 кг камня.

Перевозки могли проводиться как летом – на лодках, так и зимой – на подводах.

1.1. При перевозках летом:

1.1.1. Средняя скорость лодки – около 2 км/ч (учитывая волок и участки вверх по течению).

1.1.2. Движение: 16 часов в день.

1.1.3. На дорогу в один конец уходит:

500 км : 2 км/ч : 16 часов в день = 16 дней.

1.1.4. Оборот лодки (в 2 конца) – 35 дней.

1.1.5. 5 человек могут везти на одной лодке приблизительно 2000 кг (в случае, если у них будет подмога на волоке).

1.1.6. Для перевозки камня необходимо сделать лодко-ездок:

530000 кг : 2000 кг = 265.

1.1.7. Для перевозки камня необходимо чел.-дней:

265 лодко-ездок х 35 дней х 5 чел. = 46300 чел.-дн.

1.1.8. На волоке должны постоянно работать около 10 человек.

1.1.9. Трудоемкость прохождения волока:

10 чел. х 150 дней = 1500 чел.-дн.

Итого по п.1.1:

46300 + 1500 = 47800 чел.-дн.

1.2. При перевозках зимой:

1.2.1. Средняя скорость подводы (учитывая то, что обратно подвода движется порожняком): около 4 км/ч.

1.2.2. Движение: 10 часов в день, т.е. подвода проходит 40 км в день.

1.2.3. Оборот подводы: 1000 км : 40 км/день = 25 дней.

1.2.4. На подводу можно грузить около 500 кг.

1.2.5. Подводо-ездок для перевозки камня: 530000 кг : 500 кг = 1060.

1.2.6. Необходимо подводо-дней: 1060 подводо-ездок х 25 дней = 26500.

1.2.7. Стоимость лошади высока и ей требуется «обслуживание». Для простоты примем условную стоимость «обслуживания» лошади за 1/2 условной стоимости содержания возчика.

1.2.8. Необходимо чел.-дней: 26500 дней работы возчиков + 13250 дней работы лошадей = 39750 чел.-дн.

1.2.9. При плече подвоза в 500 км требуется организация пунктов ночной стоянки, питания и охраны подвод и лошадей. При 12,5 дневных переходах в один конец (условно примем за 13) требуется 13 таких пунктов, персонал каждого – 5 человек (на самом деле в диком краю с разбойниками требуется гораздо больше, но часть охраны могла взять на себя дружина).

Необходимо чел.-дн.: 13 пунктов х 150 дней х 5 чел. = 9750 чел.-дн.

Итого по п.1.2:

39750 + 9750 = 49500 чел.-дн.

Итого по п.1 (для простоты берем среднее между п.1.1. и п.1.2):

(47800 + 49500) : 2 = 48650 чел.-дн.

2. Условные расходы на обработку белого камня.

2.1. Обработка белого камня для кладки стен включает ломку и обработку – начерно и начисто. Эта работа для церкви Покрова на Нерли составляет 4746 чел.-дн.

2.2. Из расчета трудоемкости обработки фигурного камня вычленяем те элементы, которыми можно украшать и кирпичные постройки, и оставляем лишь элементы, характерные для белокаменного строительства. На них уходит еще около 2000 чел.-дн.

2.3. Кузнечные работы по оправке инструмента для тески камня.

2.3.1. Для объема 49400 куб. м камня при строительстве Кремля кузнечные работы составляли 30690 чел.-дн. Приводим их к объему 408 куб. м для строительства церкви Покрова:

2.3.2. Поправочный коэффициент перехода от строительства Кремля к строительству церкви Покрова:

408 : 49400 = 0,0083.

Итого по п. 2.3:

30690 х 0,0083 = 255 чел.-дн.

Итого по п. 2:

4746 + 2000 + 255 = 7001 чел.-дн.

С учетом доставки:

(п.1 + п.2) = 48650 + 7001 = 55651 чел.-дн.

3. Условная стоимость строительства независимо от материала (без учета внутреннего убранства и росписей).

3.1. Данные о строительстве Московского Кремля, приводимые к Покрова на Нерли с коэффициентом 0,0083 (рассчитанным в п. 2.3.2):

3.1.1. Обжиг известняка:

1620 чел.-дн. х 0,0083 = 13 чел.-дн.

3.1.2. Гашение извести-кипелки:

968 чел.-дн. х 0,0083 = 8 чел.-дн.

3.1.3. Приготовление раствора:

8300 чел.-дн. х 0,0083 = 69 чел.-дн.

3.1.4. Рытье рвов и котлованов с последующей засыпкой:

4206 чел.-дн. х 0,0083 = 35 чел.-дн.

3.1.5. Подвозкой материалов к стенам мы можем пренебречь, так как это актуально только для большой протяженности стен Кремля.

3.1.6. Кладка фундаментов:

10020 чел.-дн. х 0,0083 х коэффициент сложности 1,5 = 125 чел.-дн.

3.1.7. Устройство лесов:

4682 чел.-дн. х 0,0083 х коэффициент сложности 1,5 = 58 чел.-дн.

3.1.8. Лицевая кладка стен, сводов и барабанов:

67500 чел.-дн. х 0,0083 х коэффициент сложности 2,0 = 1121 чел.-дн.

3.1.9. Забутовка: 23350 чел.-дн. х 0,0083 = 194 чел.-дн.

Итого по п. 3.1:

13 + 8 + 69 + 35 + 125 + 58 + 1121 + 194 = 1623 чел.-дн.

3.2. Условная стоимость прочих работ:

3.2.1. Устройство кровель: около 100 чел.-дн.

3.2.2. Устройство полов: около 100 чел.-дн.

3.2.3. Двери, оконницы и прочие детали: около 500 чел.-дн.

3.2.4. Фигурные элементы, общие для кирпичного и белокаменного строительства: около 1400 чел-дн.

Итого по п. 3.2:

100 + 100 + 500 + 1400 = 2100 чел.-дн.

Итого по п. 3 (трудоемкость строительных работ при любом материале):

(п. 3.1 + п. 3.2) = 3723 чел.-дн.

4. Общая условная сметная стоимость (трудоемкость) белокаменного строительства храма Покрова:

55651 + 3723 = 59374 чел.-дн.

5. Условная стоимость строительства в гипотетическом случае, если бы храм возводился из кирпича.

5.1. Условные расходы на изготовление кирпича:

5.1.1. Сооружение 10 печей, необходимых для строительства:

20 чел.-дн. на одну печь = 200 чел.-дн.

5.1.2. Добывание 408 кубометров глины:

1 человек – 1 кубометр в день, т.е. 408 чел.-дн.

5.1.3. Доставка глины от карьера, формовка, загрузка в печь и вытаскивание из нее:

3 чел по 1 куб. м в день: 3 х 408 = 1224 чел.-дн.

5.1.4. Подвоз дров для печи (1 подвода):

2 чел.-дн. х 220 дней = 440 чел-дн.

Итого по п. 5.1:

200 + 408 + 1224 + 440 = 2272 чел.-дн.

5.2. Условная стоимость кирпичного строительства равна результату, полученному в п. 3, т.е. 3723 чел.-дн.

Итого по п.5:

2272 + 3723 = 5995 чел.-дн.

6. Сравнение условной стоимости строительства из белого камня и из кирпича.

(п. 4 : п. 5) = 59374 : 5995 = 9,9.

7. Вывод: храм из белого камня обходился дороже такого же кирпичного в 9,9 раза.

ПримеЧаниЯ

¹Борисов Н.С. Иван III. М., 2000. С. 6.

²Раппопорт П.А. Строительное производство Древней Руси. СПб, 1994. С. 74.

³Там же, с. 79.

⁴Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси. Т. 1. М., 1961. (Далее – Воронин, Зодчество, т. 1). С. 44.

⁵Воронин, Зодчество, т. 1. С. 38.

⁶Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1987. С. 20; Лихачев Д.С. Градозащитная семантика Успенских храмов на Руси. В кн.: Успенский собор Московского Кремля. Материалы и исследования. – М., 1985. С. 21.

⁷Сахаров А.Н. Владимир Мономах. – В кн.: Полководцы Древней Руси. М., 1986. С. 534; Российский энциклопедический словарь. М., 2000. (Далее – РЭС). Т. 2, с. 1868.

⁸Воронин, Зодчество, т. 1. С. 72.

⁹Воронин, Зодчество, т. 1. С. 64.

¹⁰Воронин, Зодчество, т. 1. С. 94.

¹¹Воронин, Зодчество, т 1. С. 195.

¹²Воронин Н.Н. Зодчество Владимиро-Суздальской Руси. В кн.: История русского искусства. М., 1953. (Далее – Воронин, История русского искусства ). Т. 1. С. 358.

¹³Воронин, Зодчество, т 1. С. 389.

¹⁴Воронин, История русского искусства, т. 1. С. 382

¹⁵Иоаннисян О.М., Зыков П.Л., Торшин Е.Н. Работы архитектурно-археологической экспедиции в 1996 году. – В кн.: Государственный Эрмитаж. Отчетная археологическая сессия за 1996 год. Тезисы докладов. СПб, 1997. (Далее – Иоаннисян и др. Тезисы, 1997). С. 59.

¹⁶Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси. Т. 2. М., 1962. (Далее – Воронин, Зодчество, т. 2). С. 52.

¹⁷Иоаннисян О.М., Торшин Е.Н., Зыков П.А. Церковь Бориса и Глеба в Ростове Великом. – В кн.: Древнерусское искусство. Русь. Византия. Балканы. XIII век. СПб, 1997. (Далее – Иоаннисян и др. Ростов Великий). С. 260.

¹⁸Воронин, Зодчество, т. 2. С. 64.

¹⁹Иоаннисян О.М. Комплекс древнейших построек Спасского монастыря в Ярославле. – В кн.: Древнерусское искусство. Русь. Византия. Балканы. XIII век. СПб, 1997. (Далее – Иоаннисян, Ярославль). С. 222.

²⁰Там же.

²¹Там же.

²²Там же, с. 227.

²³Воронин, Зодчество, т. 2. С. 142.

²⁴Кавельмахер В.В., Орловский С.П. Два архитектурных фрагмента из Успенского собора в Коломенском кремле (к вопросу о начале каменного строительства в Коломне). – В.кн.: Материалы творческого отчета треста «Мособлстройреставрация». М., 1984. С. 86.

²⁵Воронин, Зодчество, т. 2. С. 158.

²⁶Кавельмахер В.В., Панова Т.Д. Остатки белокаменного храма XIV в. на Соборной площади Московского Кремля. – В кн.: Культура средневековой Москвы XIV-XVII вв. М., 1995. С. 76.

²⁷Воронин, Зодчество, т. 2. С. 265

²⁸Там же. С. 194–195.

²⁹Кавельмахер В.В., Панова Т.Д. Указ. соч., с. 86.

³⁰Воронин, Зодчество, т. 2. С. 213.

³¹Воронин, Зодчество, т. 2. С. 245.

³²Там же.

³³Там же. С. 401.

³⁴Воронин, Зодчество, т. 2. С. 264.

³⁵Воронин, Зодчество, т. 2. С. 231.

³⁶Давид Л.А., Альтшуллер Б.Л., Подъяпольский С.С. Реставрация Спасского собора Андроникова монастыря. – В кн.: Древнерусское искусство. Сергий Радонежский и художественная культура Москвы XIV-XV вв. СПб, 1998. С. 360-389.

³⁷Ильин М.А., Максимов П.Н., Косточкин В.В. Каменное зодчество эпохи расцвета Москвы. – В кн.: История русского искусства. Т. 3. М., 1953. (Далее – Ильин и др. История русского искусства, т. 3). С. 292.

³⁸Воронин, Зодчество, т. 1. С. 469.

³⁹Раппопорт П.А. Указ. соч., с. 22.

⁴⁰Воронин, Зодчество, т. 1. С. 106, 469; т. 2. С. 117.

⁴²Раппопорт П.А. Указ. соч., с. 39.

⁴³Там же.

⁴⁴Забелин И.Е. История города Москвы. М., 1905. – Репринтное изд. М., 1990. С. 16.

⁴⁵Воронин, Зодчество, т. 2. С. 147.

⁴⁶Малая Советская Энциклопедия. М., 1959 (Далее – МСЭ). Т. 9, с. 434.

⁴⁷Раппопорт П.А. Указ. соч., с. 80.

^{48 Н}а это автору любезно указал О.М.Иоаннисян в 2002 г.

⁴⁹Воронин, Зодчество, т. 1. С. 326.

⁵⁰Там же. Т. 2. С. 232.

⁵¹Там же. Т. 1. С. 326.

⁵²Там же. Т. 2. С. 233.

⁵³Вагнер Г.К. Рязань. М., 1971. С. 7.

⁵⁴Личные беседы с В.В.Кавельмахером. 2002.

⁵⁵Воронин, Зодчество, т. 1. С. 328.

⁵⁶ПСРЛ. М., 1962. (Далее – ПСРЛ). Т. XXIV, стлб. 77.

⁵⁷Лимонов Ю.А. Указ. соч., с. 20; Лихачев Д.С. Указ. соч., с. 21.

⁵⁸Карамзин Н.М. История государства Российского. М., 1991. Т. 2-3, с. 143.

⁵⁹Там же, с. 168.

⁶⁰Там же, с. 336.

⁶¹РЭС, т. 2, с. 1868.

⁶²Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 2-3, с. 338.

⁶³Лимонов Ю.А. Указ. соч., с. 74.

⁶⁴Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 2-3, с. 369, 521.

⁶⁵Всеобщая история архитектуры. М., 1966. (Далее – ВИА). Т. 3, с 601; Вагнер Г.К. Скульптура Владимиро-Суздальской Руси: г. Юрьев-Польский. М., 1964. (Далее – Вагнер, Юрьев). С. 5.

⁶⁶ВИА, т 3, с. 601.

⁶⁷Зыков П.Л. К вопросу о реконструкции Суздальского собора конца XI–начала XII в. – В кн.: Средневековая архитектура и монументальное искусство. Тезисы докладов. СПб, 1999. С. 25.

⁶⁸Воронин, История русского искусства, т. 1. С. 394.

⁶⁹Комиссаржевский Ф.Ф. История костюма. Мн., 1999. С. 461-466.

⁷⁰Вагнер, Юрьев, с. 5.

⁷¹Комеч А.И. Каменная летопись Пскова XII–начала XVI в. М., 1993. С. 41.

⁷²Там же, с. 52.

⁷³Раппопорт П.А. Указ. соч., с. 80.

⁷⁴Воронин, Зодчество, т. 1. С. 310.

⁷⁵Скворцов А.И. Исторический опыт сохранения памятников белокаменного зодчества Владимиро-Суздальской Руси. В кн.: Зубовские чтения. Сборник статей. Владимир, 2002. С. 55.

⁷⁶Воронин, Зодчество, т. 1. С. 464.

⁷⁷Косточкин В.В. Об обмазке Новгородских и Псковских оборонительных сооружений. – В кн.: Памятники культуры, исследование и реставрация. М., 1959. С. 94.

⁷⁸Воронин, Зодчество, т. 1. С. 107–109.

⁷⁹Раппопорт П.А. Указ. соч., с. 130.

⁸⁰Воронин, Зодчество, т. 1. С. 107.

⁸¹Иоаннисян О.М. Зодчество древнего Галича и архитектура Малопольши. – В кн.: Acta Archaeologica Carpathica. Том 27. Краков, 1988. (Далее – Иоаннисян, Краков, 1988). С. 190.

⁸²Иоаннисян О.М. Основные этапы развития Галицкого зодчества. – В кн.: Древнерусское искусство. Художественная культура Х – первой половины XIII в. М. 1988. (Далее – Иоаннисян, 1988). С. 41-44.

⁸³Раппопорт П.А. Указ. соч., с. 84.

⁸⁴Иоаннисян, 1988. С. 42.

⁸⁵Воронин, Зодчество, т. 1. С. 108.

⁸⁶Иоаннисян, 1988. С. 47-48.

⁸⁷ПСРЛ. Т. II, стлб. 462.

⁸⁸Воронин, Зодчество, т. 1. С. 109.

⁸⁹Там же.

⁹⁰Иоаннисян, 1988. С. 42.

⁹¹Губер А.А., Доброклонский М.В., Рейнгардт Л.Я. Искусство Западной и Центральной Европы в эпоху развитого феодализма. Искусство Германии. Романское искусство. – В кн.: Всеобщая история искусств. Т.2. М., 1960. (Далее – ВИИ, т. 2). С. 315.

⁹²Иоаннисян,1988. С. 44.

⁹³Иоаннисян О.М. О раннем этапе развития галицкого зодчества. – В кн.: АН СССР. Краткие сообщения. № 164. Славяно-русская археология. М., 1981. (Далее – Иоаннисян, 1981). С. 38.

⁹⁴ПСРЛ. Т. XXIV, стлб. 77.

⁹⁵Воронин, Зодчество, т. 1. С. 110.

⁹⁶Иоаннисян, 1981. С. 40.

⁹⁷Там же.. С. 39.

⁹⁸Раппопорт П.А. Указ. соч., с. 131.

⁹⁹Иоаннисян и др. Ростов Великий. С. 255; Иоаннисян, 1981. С. 41.

¹⁰⁰Иоаннисян,1988. С. 44.

¹⁰¹ПСРЛ. Т. I, стлб. 351.

¹⁰²ПСРЛ. Т. I, стлб. 411.

¹⁰³Иоаннисян,1988. С. 44.

¹⁰⁴Раппопорт П.А. Указ. соч., с. 128–129.

¹⁰⁵Воронин, Зодчество, т. 1. С. 325.

¹⁰⁶Там же, с. 285.

¹⁰⁷Там же., Т. 2. С. 233.

¹⁰⁸Воронин, История русского искусства, т. 1. С. 388; Воронин, Зодчество, т. 1. С. 107.

¹⁰⁹Выголов В.П. Архитектура Московской Руси середины XV века. М., 1988. С. 224.

¹¹⁰Губер А.А., Колпинский Ю.Д. Искусство Западной и Центральной Европы в эпоху развитого феодализма. Введение. Романское искусство. – В кн.: Всеобщая история искусств. Т.2. М., 1960. С. 232.

¹¹¹Воронин, Зодчество, т. 2. С. 119.

¹¹²Раппопорт П.А. Указ. соч., с. 131.

¹¹³Иоаннисян, 1981. С. 39.

¹¹⁴Приселков М.Д. История русского летописания XI-XV вв. СПб, 1996. С. 120.

¹¹⁵ПСРЛ. Т. XXIV, стлб. 77.

¹¹⁶Воронин, История русского искусства, т. 1. С. 344; Иоаннисян, 1981. С. 40.

¹¹⁷Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 2-3, с. 143–155.

¹¹⁸Там же. С. 336.

¹¹⁹Воронин, Зодчество, т. 1. С. 63.

¹²⁰Голубинский Е.Е. Голубинский Е.Е. История русской церкви. Т.1, ч. 1. М., 1901. Т.1, ч.2. М., 1904. Репринтное изд. М., 1997. Т. 1, ч. 2, с. 184.

¹²¹Там же. Т. 1, ч. 1, с. 343.

¹²²Мильчик М.И., Штендер Г.М. Западные камеры собора Мирожского монастыря во Пскове. – В кн.: Древнерусское искусство. Художественная культура Х–первой половины XIII в. М. 1988. С. 87.

¹²³Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 2-3, с. 317.

¹²⁴«Pluralitas non est ponenda sine necessitate» («не следует умножать сущности сверх необходимости» – лат.). См. Encyclopaedia Britannica. Deluxe edition CD-ROM, 2002. (Далее – Britannica); Новейший философский словарь. Мн., 2001. С. 1069.

¹²⁵Воронин, Зодчество, т. 1. С. 94; Там же. Т. 2. С. 466.

¹²⁶Выголов В.П. Указ. соч., с. 71; Яхонт О.В. Скульптура московских музеев. Реставрация и атрибуция. М., 2000. С. 140.

¹²⁷Автор выражает благодарность О.М.Иоаннисяну за данное соображение, высказанное в личной беседе в 2002 г.

¹²⁸Воронин, Зодчество, т. 1. С.116.

¹²⁹Личные беседы с В.В.Кавельмахером. 2002 г.

¹³⁰Раппопорт П.А. Указ. соч., с. 121.

¹³¹Воронин, Зодчество, т. 1. С. 106; Иоаннисян О.М., Зыков П.Л., Жервэ А.В., Глазов В.П., Карайчева Н.М. Архитектурно-археологические исследования Рождественского собора во Владимире. – В кн.: Государственный Эрмитаж. Отчетная археологическая сессия за 1999 год. Тезисы докладов. СПб, 2000. (Далее – Иоаннисян и др., Рождественский собор). С. 50.

¹³²Воронин, Зодчество, т. 1. С. 336.

¹³³Там же, с. 47.

¹³⁴Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 2-3, с. 122.

¹³⁵Рыбаков Б.А. «Слово о полку Игореве» и его современники. М., 1971. (Далее – Рыбаков, «Слово»). С. 280.

¹³⁶Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 2-3, с. 118.

¹³⁷Там же, с 123.

¹³⁸Там же, с. 124.

¹³⁹Там же, с. 149.

¹⁴⁰Там же, с. 155.

¹⁴¹Там же, с. 156.

¹⁴²Там же, с. 159.

¹⁴³Рыбаков, «Слово». С. 119.

¹⁴⁴Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 2-3, с. 394.

¹⁴⁵Там же, с. 395, 425.

¹⁴⁶МСЭ. Т. 2, с. 814.

¹⁴⁷Лимонов Ю.А. Указ. соч., с. 27.

¹⁴⁸Там же, с. 31.

¹⁴⁹Воронин, Зодчество, т. 1. С. 107.

¹⁵⁰Иоаннисян, 1981. С. 41.

¹⁵¹Воронин, Зодчество, т. 1. С. 56, 57.

¹⁵²Щапов Я.Н. Государство и церковь Древней Руси X-XIII вв. М., 1989. С. 43.

¹⁵³Воронин, Зодчество, т. 1. С. 202.

¹⁵⁴РЭС, т. 1, с. 314.

¹⁵⁵Раппопорт П.А. Указ. соч., с. 38.

¹⁵⁶Иоаннисян, 1988. С. 44.

¹⁵⁷Голубинский Е.Е. Указ. соч. Т.1, ч. 2. С. 89.

¹⁵⁸Воронин, История русского искусства, т. 1. С. 370.

¹⁵⁹Воронин, Зодчество, т. 1. С. 341.

¹⁶⁰Лимонов Ю.А. Указ. соч., с. 22.

¹⁶¹Лазарев В.Н. Византийское и древнерусское искусство. М., 1978. (Далее – Лазарев, 1978). С. 246.

¹⁶²Гумилев Л.Н. От Руси к России. М., 2002. С. 94.

¹⁶³Там же, с. 105.

¹⁶⁴Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 2-3, с. 190.

¹⁶⁵Die Kunst der Romanik. Architektur, Skulptur, Malerei. Koln, 1996. (Далее – Romanik). С. 19.

¹⁶⁶Лазарев, 1978. С. 239.

¹⁶⁷Там же. С. 240, 249.

¹⁶⁸Лазарев В.Н. Скульптура Владимиро-Суздальской Руси. – В кн.: История русского искусства. Т.1. М., 1953. С. 399-400).

¹⁶⁹Воронин, Зодчество, т. 1. С. 268-269, 319.

¹⁷⁰Вагнер Г.К. Скульптура древней Руси. Владимир. Боголюбово. XII век. М., 1969. (Далее – Вагнер, Владимир). С. 7-45.

¹⁷¹Голубинский Е.Е. Указ. соч., т. 1, ч. 2, с. 56.

¹⁷²Кудрявцева Т.Н. К вопросу о «романских» влияниях во Владимиро-Суздальском зодчестве. – В кн.: Архитектурное наследство, № 23. М., 1975. С. 33.

¹⁷³Воронин, История русского искусства, т. 1. С. 124.

¹⁷⁴Воронин, Зодчество, т. 1. С. 331-334.

¹⁷⁵ Комеч А.И. Архитектура Владимира 1150 – 1180-х гг. Художественная природа и генезис «русской романики». – В кн. Древнерусское искусство. Русь и страны византийского мира. XII век. СПб, 2002. С. 231.

¹⁷⁶Иоаннисян О.М. К истории польско-русских архитектурных связей в конце XI – начале XIII в. – В кн. Древнерусское искусство. Русь и страны византийского мира. XII век. СПб, 2002. С. 213.

¹⁷⁷Голубинский Е.Е. Указ. соч., т. 1, ч. 2, с. 40.

¹⁷⁸Вагнер Г.К. О своеобразии стилеобразования в архитектуре Древней Руси (возвращение к проблеме). – В кн.: Архитектурное наследство. Вып. 38. М., 1995. С. 25.

¹⁷⁹Иоаннисян и др. Ростов Великий. С. 238.

¹⁸⁰Воронин Н.Н., Лазарев В.Н. Искусство среднерусских княжеств XIII-XV веков. – В кн.: История русского искусства. Т. 3. М., 1953. С. 55.

¹⁸¹Кавельмахер В.В. Государев двор в Александровой слободе. – В кн.: Якоб Ульфельдт. Путешествие в Россию. М., 2002. (Далее – Кавельмахер, Государев двор). С. 475.

¹⁸²Воронин, История русского искусства, т. 1. С. 151.

¹⁸³Там же, с. 322.

¹⁸⁴Каргер М.К. Новгородское зодчество. – В кн.: История русского искусства. Т.2. М., 1953. С. 22.

¹⁸⁵Воронин Н.Н. Зодчество Пскова. – В кн.: История русского искусства. Т.2. М., 1953. (Далее – Воронин, История русского искусства, т. 2). С. 312.

¹⁸⁶Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 2-3, с. 395-398.

¹⁸⁷Подъяпольский С.С. К вопросу о своеобразии архитектуры московского Успенского собора. – В кн.: Успенский собор Московского Кремля. Материалы и исследования. – М., 1985. С. 42.

¹⁸⁸Кавельмахер, Государев двор. С. 476.

¹⁸⁹Воронин, Зодчество, т. 1. С. 110.

¹⁹⁰Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 2-3, с. 345.

¹⁹¹Там же, с. 266.

¹⁹²Там же, с. 318.

¹⁹³Христианство. Энциклопедический словарь. М., 1995. (Далее – Христианство). Т. 2, с. 222.

¹⁹⁴Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 2-3, с. 111.

¹⁹⁵Там же, с. 119.

¹⁹⁶Там же, с. 317.

¹⁹⁷Христианство. Т. 2, с. 258.

¹⁹⁸Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 2-3, с. 134.

¹⁹⁹Там же, с. 320.

²⁰⁰Там же, с. 168.

²⁰¹Там же.

²⁰²Воронин, Зодчество, т. 1. С. 60.

²⁰³Лазарев, 1978. С. 246.

²⁰⁴Иоаннисян, 1988. С. 44; Иоаннисян, Краков, 1988. С. 190-210.

²⁰⁵Там же.

²⁰⁶Пако М. Фридрих Барбаросса. Ростов-на-Дону, 1998. С. 34.

²⁰⁷Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 2-3, с. 160.

²⁰⁸Лимонов Ю.А. Указ. соч., с. 25.

²⁰⁹Там же.

²¹⁰Воронин, Зодчество, т. 1. С. 110.

²¹¹Подъяпольский С.С. Указ. соч., с. 48.

²¹²Прингл Д. Архитектура Латинского Востока. 1098–1571. – В кн.: История крестовых походов. М., 1998. С. 190.

²¹³Там же, с. 193–195.

²¹⁴Romanik. С. 85.

²¹⁵Там же, с. 58.

²¹⁶МСЭ. Т. 3, с. 784.

²¹⁷Раппопорт П.А. Указ. соч., с. 71.

²¹⁸Там же, с. 70.

²¹⁹Воронин, Зодчество, т. 1. С. 309.

²²⁰Там же. С. 103.

²²¹Ильин М.А. Декоративные резные пояса раннемосковского каменного зодчества. – В кн.: Древнерусское искусство. Зарубежные связи. М., 1975. С. 234.

²²²Воронин, Зодчество, т. 1. С. 102.

²²³Любезно сообщено О.М.Иоаннисяном в 2002 г.

²²⁴Romanik. С. 40-41.

²²⁵Воронин, Зодчество, т. 1. С. 107–109; Раппопорт П.А. Указ. соч., с. 130; Иоаннисян, 1988. С. 41; Иоаннисян, 1981. С. 41.

²²⁶Воронин, Зодчество, т. 1. С. 45.

²²⁷Там же. Т. 1. С. 106.

²²⁸Раппопорт П.А. Указ. соч., с. 62-74.

²²⁹Воронин, История русского искусства, т. 1. С. 147.

²³⁰Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 2-3, с. 93.

²³¹Сахаров А.Н. Указ. соч., с. 505.

²³²Там же. С. 480.

²³³Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 2-3, с. 89.

²³⁴Там же, с. 272.

²³⁵Там же, с. 64.

²³⁶Там же, с. 88.

²³⁷Воронин, История русского искусства, т. 1. С. 317.

²³⁸Там же, с. 322.

²³⁹Там же, с. 151.

²⁴⁰Каргер М.К. Указ. соч., с. 22.

²⁴¹Воронин, История русского искусства, т. 2. С. 312.

²⁴²Там же. Т. 1. С. 147.

²⁴³Там же, с. 392.

²⁴⁴Там же, с. 307.

²⁴⁵Личные беседы с А.И.Комечем. 2002.

²⁴⁶Выголов В.П. Указ. соч., с. 191.

²⁴⁷Иоаннисян, 1988. С. 41.

²⁴⁸Там же.

²⁴⁹Личные беседы с В.В.Кавельмахером. 2002.

²⁵⁰Воронин, Зодчество, т. 1. С. 103.

²⁵¹Раппопорт П.А. Указ. соч., с. 71.

²⁵²Гай Светоний Транквилл. Жизнь 12 цезарей. СПб, 1999.

²⁵³Губер А.А., Колпинский Ю.Д. Указ. соч., с. 241.

²⁵⁴ВИА. Т. 3, с. 195.

²⁵⁵ПСРЛ. Т. I, стлб. 411.

²⁵⁶ПСРЛ. Т. I, стлб. 351.

²⁵⁷Воронин, Зодчество, т. 1. С. 139.

²⁵⁸Там же, с. 132.

²⁵⁹Там же, с. 330.

²⁶⁰Иоаннисян О.М., Зыков П.Л., Жервэ А.В., Глазов В.П., Карайчева Н.М. Архитектурно-археологические исследования Рождественского собора во Владимире. – В кн.: Государственный Эрмитаж. Отчетная археологическая сессия за 1999 год. Тезисы докладов. СПб, 2000. С. 20.

²⁶¹Romanik. С. 85.

²⁶²Там же, с. 86; Il Duomo di Modena. Atlante grafico. Modena, 1988.

²⁶³Romanik. С. 87.

²⁶⁴Комеч А.И. Указ. соч., с. 234.

²⁶⁵Там же, с. 245.

²⁶⁶Иоаннисян, 1981. С. 41.

²⁶⁷Личные беседы с В.В.Кавельмахером. 2002.

²⁶⁸Воронин, Зодчество, т. 1. С. 430.

²⁶⁹Там же, с. 362; Вагнер, Владимир. С. 96.

²⁷⁰Воронин, Зодчество, т. 1. С. 150, 354.

²⁷¹Личные беседы с А.И.Комечем. 2002.

²⁷²Воронин, Зодчество, т. 1. С. 354.

²⁷³Иоаннисян и др. Тезисы, 1997. С. 59.

²⁷⁴Воронин, Зодчество, т. 2. С. 19.

²⁷⁵Там же, с. 194–195.

²⁷⁶Там же, с. 182.

²⁷⁷Там же.

²⁷⁸Там же, с. 186.

²⁷⁹Там же, с. 318.

²⁸⁰Там же, с. 140.

²⁸¹Там же, с. 138.

²⁸²Вагнер Г.К. От символа к реальности. Развитие пластического образа в русском искусстве XIV-XV веков. М., 1980. (Далее – Вагнер, 1980). С. 70.

²⁸³Голубинский Е.Е. Указ. соч., т. 1, ч. 1, с. 338.

²⁸⁴Забелин И.Е. Указ. соч., с. 70.

²⁸⁵ПСРЛ. Т. X, стлб. 190; т. XVIII, стлб. 89.

²⁸⁶Выголов В.П. Указ. соч., с. 194.

²⁸⁷Там же.

²⁸⁸Воронин, Зодчество, т. 2. С. 153.

²⁸⁹Там же, с. 155.

²⁹⁰Ильин и др. История русского искусства, т. 3. С. 297.

²⁹¹Там же, с. 298.

²⁹²Подъяпольский С.С. Указ. соч., с. 48.

²⁹³Федоров В.И. Успенский собор: исследование и проблемы сохранения памятника. – В кн.: Успенский собор Московского Кремля. Материалы и исследования. – М., 1985. С. 61.

²⁹⁴Кавельмахер В.В. К вопросу о первоначальном облике Успенского собора Московского Кремля. – В кн.: Архитектурное наследство. Вып. 38. М., 1995. С. 214.

²⁹⁵Воронин, Зодчество, т. 1. С. 77, 264.

²⁹⁶Раппопорт П.А. Указ. соч., с. 46.

²⁹⁷Голубинский Е.Е. Указ. соч., т. 1, ч. 2, с. 89; Воронин, Зодчество, т. 1. С. 307.

²⁹⁸Воронин, Зодчество, т. 1. С. 80.

²⁹⁹Раппопорт П.А. Указ. соч., с. 74.

³⁰⁰Там же, с. 71.

³⁰¹Romanik. С. 19.

³⁰²Якобсон А.Л. Закономерности в развитии средневековой архитектуры IX-XV вв. Византия. Греция. Южнославянские страны. Русь. Закавказье. Л., 1987. С. 15.

³⁰³Там же, с. 21.

³⁰⁴Воронин, История русского искусства, т. 1. С. 132.

³⁰⁵Там же, с. 153.

³⁰⁶Голубинский Е.Е. Указ. соч., т. 1, ч. 2, с. 49.

³⁰⁷Якобсон А.Л. Указ. соч., с. 200.

³⁰⁸Там же, с. 83.

³⁰⁹Раппопорт П.А. Указ. соч., с. 95.

³¹⁰Личные беседы с В.В.Кавельмахером. 2002.

³¹¹Romanik. С. 22.

³¹²Воронин, Зодчество, т. 1. С. 209.

³¹³Федоров В.И. Указ. соч., с. 59.

³¹⁴Воронин, Зодчество, т. 1. С. 102.

^{315 Н}а это автору любезно указал О.М.Иоаннисян в 2002 г.

³¹⁶Разин Е.А. История военного искусства VI-XVI вв. СПб, 1999. С. 170.

³¹⁷Якобсон А.Л. Указ. соч., с. 52.

³¹⁸Воронин, Зодчество, т. 1. С. 309.

³¹⁹Раппопорт П.А. Указ. соч., с. 79.

³²⁰Скворцов А.И. Указ. соч., с. 51.

³²¹Столетов А.В. Конструкция владимиро-суздальских белокаменных памятников и их укрепление. – В кн.: Памятники культуры, исследование и реставрация. М., 1959. С. 194.

³²²Раппопорт П.А. Указ. соч., с. 39.

³²³Голубинский Е.Е. Указ. соч., т. 1, ч. 2, с. 49.

³²⁴Воронин, Зодчество, т. 1. С. 310.

³²⁵Скворцов А.И. Указ. соч., с. 55.

³²⁶Там же, с. 54-55.

³²⁷Ильин и др. История русского искусства, т. 3. С. 292.

³²⁹Воронин, Зодчество, т. 2. С. 52.

³³⁰Там же, с. 68.

³³¹Кавельмахер В.В. Краеугольный камень из лапидария Георгиевского собора в Юрьеве-Польском (к вопросу о так называемом Святославовом кресте). – В кн.: Древнерусское искусство. Русь. Византия. Балканы. XIII век. СПб, 1997. (Далее – Кавельмахер, Георгиевский собор). С. 196.

³⁵²ПСРЛ. Т. XV, стлб. 355.

³³³Воронин, Зодчество, т. 2. С. 122.

³³⁴Кавельмахер, Георгиевский собор. С. 193.

³³⁵Там же, с. 185.

³³⁶Воронин, Зодчество, т. 2. С. 71.

³³⁷Вагнер, Юрьев. С. 18.

³³⁸Воронин, Зодчество, т. 2. С. 72.

³³⁹Личные беседы с В.В.Кавельмахером. 2002.

³⁴⁰Воронин, Зодчество, т. 2. С. 68.

³⁴¹Там же, с. 69.

³⁴²Там же, с. 161.

³⁴³Кавельмахер В.В., Панова Т.Д. Указ. соч., с. 76.

³⁴⁴Воронин, Зодчество, т. 2. С. 245.

³⁴⁵Там же. С. 264.

³⁴⁶Воронин, Зодчество, т. 2. С. 439.

³⁴⁷Там же, с. 442.

³⁴⁸Личные беседы с В.В.Кавельмахером. 2002.

³⁴⁹Воронин, Зодчество, т. 2. С. 438.

³⁵⁰Там же, с. 109.

³⁵¹Там же, с. 104.

³⁵²Там же, с. 109.

³⁵³Кавельмахер, Георгиевский собор. С. 196.

³⁵⁴Воронин, Зодчество, т. 2. С. 253.

³⁵⁵Кавельмахер В.В., Орловский С.П. Указ. соч., с. 86.

³⁵⁶Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 4, с. 263.

³⁷⁹Впервые такая точка зрения была высказана В.В.Кавельмахером в личных беседах в автором в качестве гипотезы. Автор этой книги в настоящее время ведет работу по сбору информации о «Городищенской» церкви и сходным с ней постройкам. Применение методов историко-мотивационного моделирования (пока, к сожалению, основанных на недостаточно полных данных) подтверждает правильность гипотезы В.В.Кавельмахера.

³⁵⁸Ильин и др. История русского искусства, т. 3. С. 300.

³⁵⁹Борисов Н.С. Указ. соч., с. 393.

³⁶⁰Успенский Ф.И. История Византийской империи. М. 1997. Т. 1, с. 603.

³⁶¹ВИА. Т. 3, с. 195.

³⁶²Борисов Н.С. Указ. соч., с. 577.

³⁶³Воронин, Зодчество, т. 1. С. 105.

³⁶⁴Там же, с. 119.

³⁶⁵Заграевский С.В. Иисус из Назарета: жизнь и учение. М., 2000. (Далее – Заграевский, 2000). С. 117–120; Заграевский С.В. Бог не убийца. М., 2001. (Далее – Заграевский, 2001). С. 112–114.

³⁶⁶Хроника христианства. М. 1999. (Далее – Хроника христианства). С. 109.

³⁶⁷Успенский Ф.И. Указ. соч., т. 1, с. 671.

³⁶⁸Britannica. Статья “Nicaea, Council of”.

³⁶⁹Хроника христианства. С. 109.

³⁷⁰Деяния Вселенских соборов. Казань, 1871. Т. 7, с. 688.

³⁷¹Голубинский Е.Е. Указ. соч., т. 1, ч. 2, с. 57; Воронин, Зодчество, т. 1. С. 336.

³⁷²Заграевский, 2000. С. 64, 201.

³⁷³Там же, с. 117; Заграевский, 2001. С. 112.

³⁷⁴Полевой В.М. Искусство Византии. В кн.: Всеобщая история искусств. М., 1960. Т. 2, ч. 1, с. 60.

³⁷⁵Там же.

³⁷⁶Личные беседы с А.И.Комечем. 2002.

³⁷⁷Голубинский Е.Е. Указ. соч., т. 1, ч. 2, с. 57.

³⁷⁸Деяния Московских соборов 1666–1667 гг. М., 1893. Гл. 43.

³⁷⁹Указы Святейшего правительствующего Синода с 1721 по 1878 гг. – В кн. Руководство для православного духовенства. М., 1878.

³⁸⁰Цит. по кн. Хроника христианства. С. 150.

³⁸¹Макарий, митрополит Московский и Коломенский. Православно-догматическое богословие. СПб, 1883. Репринтное изд. М., 1999. Т. 1, с. 11.

³⁸²Воронин, История русского искусства, т. 1. С. 147.

³⁸³Там же, с. 307.

³⁸⁴Голубинский Е.Е. Указ. соч., т. 1, ч. 1, с. 34.

³⁸⁵Щапов Я.Н. Указ. соч., с. 47-48.

³⁸⁶Лимонов Ю.А. Указ. соч., с. 53.

³⁸⁷ПСРЛ. Т. I, стлб. 351, 352.

³⁸⁸Щапов Я.Н. Указ. соч., с. 70; Голубинский Е.Е. Указ. соч., т. 1, ч. 1, с. 386.

³⁸⁹Голубинский Е.Е. Указ. соч., т. 1, ч. 1, с. 487.

³⁹⁰Там же, с. 492.

³⁹¹Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 2-3, с. 134.

³⁹²Там же, с. 143.

³⁹³Там же, с 168; Щапов Я.Н. Указ. соч., с. 191.

³⁹⁴Воронин, Зодчество, т. 1. С. 119; Лимонов Ю.А. Указ. соч., с. 48.

³⁹⁵Воронин, Зодчество, т. 1. С. 110.

³⁹⁶Там же, с. 119.

³⁹⁷Там же, с. 120.

³⁹⁸Голубинский Е.Е. Указ. соч., т. 1, ч. 1, с. 597.

³⁹⁹Воронин, Зодчество, т. 1. С. 123.

⁴⁰⁰Голубинский Е.Е. Указ. соч., т. 1, ч. 1, с. 553.

⁴⁰¹Там же, с 223.

⁴⁰²Там же, с. 596.

⁴⁰³Пако М. Указ. соч., с. 24, 26.

⁴⁰⁴Хроника христианства. С. 149.

⁴⁰⁵Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 2-3, с 349.

⁴⁰⁶Голубинский Е.Е. Указ. соч., т. 1, ч. 1, с. 597.

⁴⁰⁷Лимонов Ю.А. Указ. соч., с. 69.

⁴⁰⁸Воронин, Зодчество, т. 1. С. 331.

⁴⁰⁹Голубинский Е.Е. Указ. соч., т. 1, ч. 2, с. 57.

⁴¹⁰Огнев Б.А. О позакомарных покрытиях (к вопросу реставрации позакомарных покрытий храмов северо-восточной Руси XII-XV веков). – В кн.: Архитектурное наследство, № 10. М., 1958. С. 55.

⁴¹¹Там же, с. 51.

⁴¹²Лазарев, 1978. С. 238.

⁴¹³Воронин, История русского искусства, т. 1. С. 147.

⁴¹⁴Воронин, Зодчество, т. 1. С. 108.

⁴¹⁵Воронин, История русского искусства, т. 1. С. 193, 194.

⁴¹⁶Успенский Ф.И. Указ. соч., т. 3, с. 316.

⁴¹⁷Рыбаков Б.А. Прикладное искусство Киевской Руси IX-XI веков и южнорусских княжеств XII-XIII веков. – В кн.: История русского искусства. Т.1. М., 1953. (Далее – Рыбаков, История русского искусства, т. 1). С. 281; Рыбаков Б.А. Язычество древней Руси. М., 2001. С. 610-613.

⁴¹⁸Рыбаков, «Слово». С. 34.

⁴¹⁹Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 2-3, с 475.

⁴²⁰Рыбаков, История русского искусства, т. 1. С. 276.

⁴²¹Грузнова Е.Б. Особенности культа св. Пятницы и Анастасии в русском религиозном быту XVI в. – В кн.: Исследования по русской истории. СПб, 2001. С. 22.

⁴²²Заграевский, 2001. С. 165, 170–172, 178–180.

⁴²³В ортодоксальное христианство эллинизм проник при помощи не «державной» символики, а древнегреческой философии. Путь такого проникновения был сложным и долгим. Автор этой книги уделял внимание основным аспектам этого вопроса в одном из богословских исследований (см. Заграевский, 2001. С. 130–136), здесь же имеет смысл назвать лишь основные вехи на этом пути длиной в полторы тысячи лет:

– древнегреческая философия;

– ветхозаветные пророки;

– Филон Александрийский (ок. 25 до н.э.-ок. 50 н.э.);

– гностицизм;

– Юстин (Иустин) Философ (ок.100–165);

– патристика (учение «отцов церкви»);

– средневековая схоластика.

Центральным звеном в этой цепочке стал Юстин Философ, основатель и первый представитель патристики, благодаря которому в церковную догматику проник гностицизм. А последний, в свою очередь, был сформирован иудео-эллинистической философией Филона Александрийского (см. Поснов М.Э. До-христианский и вне-христианский гносис. – В кн.: Гностики. Киев, 1997. С. 29-34).

Автор этой книги полагает, что «благодаря» Юстину все церковное богословие II-III веков пошло по пути гностицизма, а затем по этому же пути пошла и вся последующая патристика – от Афанасия Александрийского до Иоанна Дамаскина (см. Заграевский, 2001. С. 135).

⁴²⁴Рыбаков, «Слово». С. 72.

⁴²⁵Гай Светоний Транквилл. Жизнь 12 цезарей. СПб, 1999.

⁴²⁶Britannica. Статья «Alexander the Great».

⁴²⁷Личные беседы с А.И.Комечем. 2002.

⁴²⁸Воронин, Зодчество, т. 1. С. 433.

⁴²⁹Там же, с. 437.

⁴³⁰Успенский Ф.И. Указ. соч., т. 3, с. 137.

⁴³¹Заграевский, 2000. С. 77.

⁴³²Воронин, Зодчество, т. 1. С. 436.

⁴³³Romanik. С. 339-343.

⁴³⁴Средневековый Бестиарий. М., 1984.

⁴³⁵Эко У. Имя Розы. СПб, 2000. С. 149.

⁴³⁶Лазарев, 1978. С. 243.

⁴³⁷Лидов А.М. О символическом замысле скульптурной декорации Владимиро-Суздальских храмов XII-XIII вв. – В кн.: Древнерусское искусство. Русь. Византия. Балканы. XIII век. СПб, 1997. С. 172; Высоцкий А.М. Храм Иезекииля как источник наружного скульптурного декора владимиро-суздальских храмов XII-XIII вв. Sic et non. – В кн. Древнерусское искусство. Русь и страны византийского мира. XII век. СПб, 2002. С. 255; Гладкая М.С., Скворцов А.И. Периодизация рельефов Дмитриевского собора во Владимире. – В кн.: Древнерусское искусство. Художественная культура Х – первой половины XIII в. М. 1988. С. 307.

⁴³⁸Воронин, Зодчество, т. 1. С. 433.

⁴³⁹Лазарев В.Н. Живопись Владимиро-Суздальской Руси. – В кн.: История русского искусства. Т.1. М., 1953. С. 462-477.

⁴⁴⁰Овчинников А.Н. Суздальские Златые врата. – В кн.: Сокровища Суздаля. М., 1970. С. 148.

⁴⁴¹Там же, с. 146.

⁴⁴²Хроника христианства. С. 164.

⁴⁴³Воронин, Зодчество, т. 1. С. 348.

⁴⁴⁴Там же.

⁴⁴⁵Там же.

⁴⁴⁶Воронин, История русского искусства, т. 1. С. 382.

⁴⁴⁷Воронин, Зодчество, т. 1. С. 389.

⁴⁴⁸Иоаннисян и др., Рождественский собор. С. 56.

⁴⁴⁹Вагнер, Владимир. С. 41, 222.

⁴⁵⁰Иоаннисян и др. Тезисы, 1997. С. 59.

⁴⁵¹Воронин, История русского искусства, т. 1. С. 382.

⁴⁵²Воронин, Зодчество, т. 1. С. 430.

⁴⁵³Там же, с. 454.

⁴⁵⁴Там же, с. 467.

⁴⁵⁵Воронин, Зодчество, т. 2. С. 55.

⁴⁵⁶Там же. С. 142.

⁴⁵⁷Вагнер, 1980. С. 50.

⁴⁵⁸Там же, с. 62.

⁴⁵⁹Там же, с. 55.

⁴⁶⁰Личные беседы с В.В.Кавельмахером. 2002.

⁴⁶¹Кавельмахер В.В., Орловский С.П. Указ. соч., с. 86.

⁴⁶²Воронин, Зодчество, т. 2. С. 204.

⁴⁶³Вагнер, 1980. С. 74.

⁴⁶⁴Борисов Н.С. Указ. соч., с. 191.

⁴⁶⁵Вагнер, 1980. С. 134.

⁴⁶⁶Там же, с. 194.

⁴⁶⁷Заграевский, 2000. С. 64, 116.

⁴⁶⁸Хроника христианства. С. 174.

⁴⁶⁹Забелин И.Е. Указ. соч., с. 70.

⁴⁷⁰Там же.

⁴⁷¹Карамзин Н.М. Указ. соч., т. 4, с. 102.

⁴⁷²Там же, с. 106.

⁴⁷³Там же, с. 269.

⁴⁷⁴Там же, с. 119.

⁴⁷⁵Забелин И.Е. Указ. соч., с. 73.

⁴⁷⁶Воронин, Зодчество, т. 2. С. 167.

⁴⁷⁷Там же, с. 81.

⁴⁷⁸Мокеев Г.Я. Можайск – священный город русских. XVI век. М., 1992. С. 41.

⁴⁷⁹Воронин, Зодчество, т. 2. С. 68.

⁴⁸⁰История Отечества: справочные материалы. М., 2002. С. 3.

⁴⁸¹Воронин, Зодчество, т. 1. С. 326.

⁴⁸²Воронин, Зодчество, т. 2. С. 232.

НА СТРАНИЦУ АВТОРА

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

Все материалы библиотеки охраняются авторским правом и являются интеллектуальной собственностью их авторов.

Все материалы библиотеки получены из общедоступных источников либо непосредственно от их авторов.

Размещение материалов в библиотеке является их цитированием в целях обеспечения сохранности и доступности научной информации, а не перепечаткой либо воспроизведением в какой-либо иной форме.

Любое использование материалов библиотеки без ссылки на их авторов, источники и библиотеку запрещено.

Запрещено использование материалов библиотеки в коммерческих целях.

Учредитель и хранитель библиотеки «РусАрх»,

академик Российской академии художеств

Сергей Вольфгангович Заграевский