|
РусАрх |
Электронная научная библиотека по истории древнерусской архитектуры
|
Размещение электронной версии в открытом доступе произведено: www.myslenedrevo.com.ua. Все права сохранены.
Номера страниц проставлены в квадратных скобках в конце страниц.
Размещение в библиотеке «РусАрх»: 2019 г .
ДРЕВНИЙ КИЕВ:
ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ МАТЕРИАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ ДРЕВНЕРУССКОГО ГОРОДА
ТОМ 1
Аннотация
Монография представляет обобщающий труд, подводящий итоги полуторавековых археологических исследований столицы Древнерусского государства – города Киева. Значительная часть книги основана на материалах многолетних раскопок, проводившихся самим автором. Монография обильно иллюстрирована фотографиями, чертежами и рисунками. Книга рассчитана на научных работников и подготовленных читателей, интересующихся вопросами истории культуры.
Предисловие
Монография “Древний Киев” представляет опыт историко-археологического исследования древнейшей столицы Русского государства, по имени которой начальный период истории этого государства принято называть “Киевской Русью”. Задача исследования, как это видно из подзаголовка монографии, ограничена проблемами истории материальной культуры древнерусского города. Вопросы политической истории Древнерусского государства, важнейшие события которой нередко разыгрывались на улицах и площадях его стольного города, автор затрагивает лишь в той мере, в какой они необходимы для понимания проблем истории материальной культуры. В числе этих проблем важнейшее значение автор придает вопросам градостроительства, включающим историю формирования городской территории и ее планировки, строительство оборонительных сооружений города, возникновение и развитие феодальных княжеских и боярских внутригородских и загородных дворов-вотчин с их жилыми и хозяйственными постройками, строительство разнообразных монументальных сооружений и особенно массовых жилищ и хозяйственных построек горожан.
Важнейшей проблемой истории древнерусского города и истории Киева, в частности, является проблема городского ремесла. Ремесленное производство составляло основу экономической жизни города, являлось важнейшей определяющей чертой, отличающей феодальный город от других видов поселений.
“Разделение труда в пределах той или иной нации, – писали К.Маркс и Ф.Энгельс, – прежде всего приводит к отделению промышленного и торгового труда от труда земледельческого и, тем самым, к отделению города от деревни и к противоположности их интересов” [К.Маркс и Ф.Энгельс. Немецкая идеология. Соч., т. IV, М., 1933, стр. 12]
Лишь очень немногие из перечисленных вопросов освещены письменными источниками, в первую очередь древними летописями и некоторыми литературными произведениями Киевской Руси. Тем более ценными и к тому же неисся[с. 5]каемыми источниками для изучения проблем истории древнерусского города являются многообразные памятники материальной культуры, добываемые археологическими раскопками. Значение памятников материальной культуры долгое время недооценивалось историками, игнорировавшими эту разновидность исторических источников. Даже те из них, которые считали возможным и необходимым прибегать к помощи этой категории источников, обычно использовали их в качестве иллюстративного материала для подтверждения теорий и взглядов, сложившихся на основе изучения письменных источников.
Лишь совсем
недавно в этом вопросе наступил решительный перелом. Он наглядно отражен в
последних работах акад.Б.Д.Грекова [Б.Д.Греков.
Киевская Русь. М., 1949] и в еще большей мере в трудах
акад.М.Н.Тихомирова, где наряду с тонким анализом письменных источников широко
и равноправно используются и археологические материалы [М.Н.Тихомиров. Древнерусские города. Ученые записки
МГУ, вып.
“Теоретически здесь все ясно. Но решить задачу применительно к древней Руси на прочном основании источников совсем не просто. Письменные источники дают нам слишком мало. Разрешить задачу может только археология. Нужно отдать справедливость, наши археологи уже сделали немало. С каждым годом наша наука обогащается новыми ценными материалами. Но, самое главное, археологи с полной очевидностью показали, что они в данном вопросе могут вывести историческую науку из трудного положения. Весь вопрос во времени. Ждать осталось немного. В свете новых археологических открытий по-новому начинают звучать и наши скудные письменные источники)” [Б.Д.Греков, ук. соч., стр. 100-101]
Перечисленными выше вопросами, связанными с историей Киева Х-XIII вв., круг задач предлагаемого исследования не исчерпывается. Археологические источники позволяют “углубиться” в значительно более отдаленные времена с цепью изучения более древних поселений, существовавших на территории будущего города уже в первые века нашей эры, а вероятно, и несколько ранее. Археологические источники в настоящее время далеко не с одинаковой степенью полноты раскрывают разные этапы исторического развития поселений, предшествовавших сложению древнерусской столицы. В отношении некоторых исторических этапов археологические источники являются пока лишь первыми, не всегда до конца понятными сигналами, направляющими дальнейшие поиски.
Археологические исследования древнего Киева, начавшиеся почти полтора века назад и особенно широко развернувшиеся в последние десятилетия, обогатили историческую науку множеством новых, бесспорно установленных фактов. Многие вопросы древней истории города, не разрешимые на основе письменных источников, получили серьезное, глубокое истолкование на основе археологических источников. Однако не следует преувеличивать степень изу[с. 6]ченности Киева в этом отношении. Следует помнить, что площадь города, подвергшаяся археологическим исследованиям, ничтожна по отношению к территории, остающейся недоступной для раскопок, так как последние ведутся в обстановке современного благоустроенного города с асфальтированными улицами и площадями, замощеными дворами, города со сложным подземным хозяйством (водопроводом, канализацией, электросетью, газопроводом и пр.). Археологические раскопки в Киеве с каждым годом становятся более затрудненными, хотя можно с уверенностью сказать, что дальнейшие исследования дадут новые, и разнообразные материалы, которые позволят осветить многие, до сих пор не решенные вопросы.
Несмотря на незавершенность археологических исследований Киева, автор считает своевременной попытку подвести итоги почти полуторавековых исследований. Отдельные попытки обобщений делались и раньше, но они или безнадежно устарели, или же имеют слишком частный характер.
Автору выпало счастье в течение ряда лет (1938-1952 гг.) руководить Киевской археологической экспедицией, организованной Институтом археологии АН УССР совместно с Институтом истории материальной культуры АН СССР. Возможности, которыми располагала эта экспедиция, были в разные годы неравнозначны, но общие результаты ее работ не только обогатили нашу науку огромным количеством новых разнообразных памятников, но и позволили поднять, а отчасти и решить немало различных проблем истории древнего Киева. Вновь открытые и исследованные Киевской экспедицией памятники позволили по-новому понять и интерпретировать результаты более ранних исследований.
Автор пользуется случаем отметить, что всеми основными научными результатами Киевская археологическая экспедиция обязана в первую очередь безграничной энергии, энтузиазму и самоотверженному труду личного состава названной экспедиции, в которой основную роль во все годы играли студенческая молодежь и аспиранты Ленинградского ордена Ленина государственного университета им.А.А.Жданова, Института живописи, скульптуры и архитектуры им.И.Е.Репина Академии художеств СССР и Киевского государственного университета им.Т.Г.Шевченко. Неоценимо участие в полевых исследованиях и в камеральной обработке материалов научных сотрудников и лаборантов Ленинградского отделения Института истории материальной культуры АН СССР; Института археологии АН УССР и Киевского исторического музея.
Монография “Древний Киев” состоит из двух томов. Главы первого тома посвящены изучению древнейших поселений и могильников на территории Киева, проблемам градостроительства Х-XIII вв. (оборонительные сооружения, княжеские и боярские дворы, массовые жилища горожан) и городского ремесла. Этим главам предпосылается вводная историографическая глава, посвященная истории археологических исследований Киева. Завершающая глава “Киев и монгольское нашествие” не только служит обоснованием “верх[с. 7]ней” хронологической границы исследования, но и объясняет многие особенности археологических источников, на которых воссоздаются отдельные этапы истории материальной культуры Киева.
Второй том целиком посвящен вопросам истории каменного зодчества Киева Х-XIII вв. и тем проблемам градостроительства, которые неразрывно связаны со строительством монументальных сооружений. Приложением ко второму тому служит обширная библиография по разнообразным вопросам истории материальной культуры Киева, отражающая полуторавековую историю археологического изучения Киева. [с. 8]
И кто убо не возлюбит киевского княжениа, понеже вся честь и слава, и величество, и глава всем землям русским – Киев.
Никоновская летопись 6663 (1155) г. [с. 9]
История археологических исследований древнего Киева
…Нет места, где бы до известной глубины была целая земля; везде щебень, кирпичи, камни, части фундаментов, кости и другие остатки долговечного города.
М.Берлинский. Краткое описание Киева 1820.
1. Никон Печерский (XI в.) — первый историк и археолог древнего Киева
Разнообразные памятники Киева – величественные свидетели многовековой истории древнейшей столицы Русского государства – еще в далекой древности привлекали к себе внимание народа. Пытливый ум народа искал у этих молчаливых свидетелей его далекого прошлого ответы на многие волновавшие вопросы. Глубокий интерес к памятникам седой старины возрастал по мере роста народного самосознания.
Когда во второй половине XI в. в Киеве первые русские летописцы приступили к созданию истории Русского государства, среди разнообразных исторических источников, к которым они обратились, были и различные памятники материальной культуры.
На территории Киева, в различных его концах, в XI-XII вв. возвышалось немало огромных курганов, которые для киевлян той поры были уже памятниками далекого прошлого. Вблизи Печерского монастыря, в урочище, которое и во времена летописца называлось Угорским, находился курган, по-видимому, издавна слывший “Аскольдовой могилой”, а в самом центре Ярославова города, за церковью Ирины, выстроенной кн. Ярославом Владимировичем невдалеке от Софийского собора, был расположен другой курган, называвшийся “Диро[с. 11]вой могилой”. Как известно, урочище Аскольдова могила сохранилось в Киеве вплоть до наших дней, а поисками Дировой могилы с увлечением, хотя и безуспешно, занимались киевские археологи 30-40-х годов прошлого века.
Под
Передавая эту устную киевскую легенду о гибели Аскольда и Дира и о захвате города Олегом, пришедшим из далекого северного Новгорода, или Ладоги, летописец стремится подкрепить легендарный рассказ ссылкой на вещественные памятники, хорошо известные его современникам-киевлянам. По рассказу летописца, убитых князей
“несоша на гору и погребоша и на горе, еже ся ныне зовет Угорьское, кде ныне Олъмин двор; на той могиле поставил [Олма] церковь святаго Николу; а Дирова могила за святою Ориною” [Там же. Ср. Ипатьевскую летопись под тем же годом. Имя Олмы – строителя церкви Николы – упомянуто только в Ипатьевской летописи].
Языческие курганы, напоминавшие о далеких страницах древнейшей истории родины, привлекали киевского летописца не раз. Рассказав о смерти князя Олега и о погребении его на горе Щековице, летописец и в этом случае не преминул добавить: “Есть же могила его и до сего дни, словеть могыла Ольгова” [Лавр. лет. 6420 (912) г.].
Для
подкрепления полулегендарных рассказов о деятельности первых русских князей
IX-Х вв. летописец ссылался на языческие курганы, сохранившиеся не только в самом
Киеве. На протяжении ста тридцати семи лет летописного повествования (с 882 по
Не только древние курганы привлекает летописец в качестве вещественных исторических источников для подтверждения своего рассказа. Широко пользуется он ссылками на древние городища и особенно часто на различные архитектурные памятники: укрепления, дворцы, храмы, привлекая их для подтверждения своего рассказа о различных событиях.
Повествуя под
“И приде Володимер Киеву с вой многи, и не може Ярополк стати противу, и затворися Киеве с людми своими и с Блудом; и стояше Володимер, обрывся на Дорогожичи, межю Дорогожичем и Капичем, и есть [с. 12] ров и до сего дне” [Лавр. лет. 6488 (980) г.].
Необходимо подчеркнуть, что речь идет не о крепостных сооружениях, окружавших Киевский Подол в XI-XII вв., а об остатках заброшенных уже временных укреплений, сооруженных дружиной Владимира, подготовлявшейся к штурму Киева.
Повествуя под
Под
Памятники, увековечивавшие Корсунский поход, были воздвигнуты и в Киеве, на центральной площади столицы. Летописец не преминул привлечь их для подкрепления рассказа о разгроме Корсуни. Возвращаясь из похода домой, Владимир захватил из Корсупи не только “съсуды церковныя и иконы на благословенье себе”. По средневековой традиции, он забрал с собой в качестве трофеев различные монументы, стоявшие на площадях и улицах покоренного города, и украсил ими свою столицу: “Взя же ида [иды] медяне две капищи и 4 кони медяны, иже и ныне стоять за святою Богородицею (т.е. за Десятинной церковью. – М.К.), якоже неведуще мнять я мрамаряны суща” [там же]. Таким образом, весь ход событий Корсунского дохода и крещения князя, изложенный на основе легенд, записанных летопис[с. 13]цем, подтверждается им ссылкой на целый ряд памятников, сохранившихся до XI-XII вв. как в Корсуни, так и в самом Киеве.
Наиболее
поздним примером подобных ссылок на архитектурные памятники является сообщение
о торжественном перенесении в
Наряду со ссылками на археологические памятники в прямом смысле этого слова излюбленным приемом летописца являются также попытки установить древнюю топографию частей города, его урочищ, сооружений, мест, где происходили те или иные события, с помощью сопоставления с современной для летописца топографией города, что для читателей XI-XII вв. делало места тех или иных исторических событий конкретными, а самые события более понятными. Так, местоположение древнего города Кия на горе летописец определял словами: “Седяше Кий на горе, идеже есть ныне увоз Боричев” [Лавр. лет., стр. 8].
Определяя территорию Киева времен Ольги, летописец говорит о нем: “Град же бе Киев, идеже ныне двор Гордятин и Никифоров” [Лавр. лет. 6453 (945) г.], а говоря о княжеском дворе в это же время, определяет его местоположение словами: “А двор княж бяше в городе, идеже есть ныне двор Воротиславль и Чюдин” [там же]. Другой княжеский двор, расположенный “вне града”, по словам летописца, находился “идеже есть двор деместиков за святою Богородицею” [там же]. Говоря о многоженстве Владимира, в рассказе о Рогнеде, посаженной на Лыбеди, летописец указывает, что место это находилось там “идеже ныне стоить сельце Предъславино” [Лавр. лет. 6488 (980) г.].
Повествуя под
Описывая
битву с печенегами в
Приведенные выше отрывки летописного текста свидетельствуют о том, что начиная с первых страниц Повести временных лет и вплоть до начала 70-х годов XI в. через летописное повествование красной нитью проходит устойчиво применяющийся прием своеобразной “научной аргументации”, [с. 14] как бы подтверждающей историческое или полулегендарное повествование ссылкой на разнообразные вещественные памятники далекого для времени самого летописца прошлого.
Сам по себе этот факт, не отмечавшийся, насколько нам известно, исследователями древнерусского летописания с необходимой полнотой, представляет значительный интерес как для характеристики работы древнерусского летописца, с одной стороны, так и для уяснения предыстории русской археологической науки, с другой. Необходимо отметить, что исследователи древнерусского летописания, характеризуя отдельные этапы его развития, указывали среди источников, откуда летописцы того или иного времени могли черпать свои материалы, фольклорные источники, упоминая иногда в числе последних и овеянные легендами “мемориальные урочища иди предметы”, в частности древние курганы, связанные с именами исторических деятелей [История русской литературы, т. I. М.-Л., 1941, стр. 262; ср.: М.Д.Приселков. История русского летописания XI-XV вв. Л., 1940, стр. 41]. Однако эти упоминания имели обычно несколько случайный, эпизодический характер, в результате чего и самый прием летописной работы, привлекающий наш интерес, оставался невыясненным и терялся среди многих других особенностей труда летописца, которым исследователи древнерусских летописей уделяли основное внимание.
Если до настоящего времени оставалась невыполненной даже первичная задача систематизации интересующих нас “археологических экскурсов” древнерусского летописца, то вовсе неясным оставался вопрос о том, является ли прием аргументации с помощью привлечения вещественных памятников приемом, характеризующим какого-либо определенного летописца, или же это черта, свойственная древнерусскому летописанию вообще или хотя бы какому-нибудь его периоду.
Как установлено крупнейшими исследователями древнерусского летописания А.А.Шахматовым, М.Д.Приселковым, Д.С.Лихачевым и другими, Повесть временных лет – один из замечательнейших памятников высокой культуры Киевской Руси – является памятником далеко не однослойным.
В составе
Повести временных лет, прошедшей после ее создания печерским летописцем Нестором
около
Совершенно новое понимание, решительно отличавшееся и от концепции А.А.Шахматова, и тем более от трактовки М.Д.Приселкова, выдвинул в ряде своих работ по летописанию Д.С.Лихачев. Утверждая, что он лишь “продолжил наблюдения А.А.Шахматова”, внося в них “некоторые поправки” [Д.С.Лихачев. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.-Л., 1947, стр. 75] Д.С.Лихачев, в сущности, разрушил как фикцию реконструированный А.А.Шахматовым Древнейший свод, показав, что воссозданный трудами А.А.Шахматова Свод 1037-1039 гг. “отличается не большей цельностью, чём и сама Повесть временных лет” [там же, стр. 62]. Трудами Д.С.Лихачева было установлено, что не только вставки, переделки и дополнения, но и соединение идейно и стилистически разнородного материала характеризуют Древнейший летописный свод, реконструированный А.А.Шахматовым.
Расслоив Древнейшей свод А.А.Шахматова, Д.С.Лихачев доказал, что древнейшим пластом киевского летописания, “первым произведением по русской историю (как называл его сам автор, заменив термин А.А.Шахматова “Древнейший летописный свод”) было составленное при Ярославе “Сказание о распространении христианства на Руси”. Д.С.Лихачевым была глубоко раскрыта идейная и стилистическая основа этого произведения, вызванного подъемом политического самосознания русского народа и тесно связанного с другими явлениями литературы и всей культуры эпохи Ярослава Мудрого [там же, стр. 62-76].
Этот “первый труд по русской истории”, понимавшейся как церковная история по преимуществу, получил дальнейшее продолжение и развитие в деятельности печерских монахов-летописцев с начала 60-х годов XI в. После водворения в Киеве митрополита-грека, сменившего митрополита Илариона, летописная работа была продолжена в Киево-Печерском монастыре. Здесь первоначальное “Сказание о распространении христианства на Руси” получает дополнения, касающиеся светской, по преимуществу военной истории Руси. Здесь были введены в летопись народные сказания о первых русских князьях, о победах русского оружия и в значительной мере – события из жизни самого Печерского монастыря; здесь же в летописание был введен впервые хронологический принцип изложения по годовым статьям. По словам Д.С.Лихачева, “первое русское историческое произведение, созданное при Ярославе Мудром, разрастаясь добавлениями, сделанными к нему в Печерском монастыре, постепенно становится тем, что мы привыкли называть летописью” [там же, стр. 77]. Характеризуя этот начальный период русского летописания, связанный с Киево-Печерским [с. 16] монастырем, Д.С.Лихачев справедливо утверждал, что не только идейные черты древнейшего русского летописания – его публицистические тенденции, его учительный по отношению к князьям характер, его рассудительность и принципиальность, но и, по существу, все внешние особенности русского летописания – его связь с фольклором, с деловой речью, хронологический принцип изложения и т.д. – все это определилось уже здесь, в Киево-Печерском монастыре [там же, стр. 82].
Трудами А.А.Шахматова и М.Д.Приселкова было неоспоримо установлено участие в печерском летописании сподвижника Антония и Феодосия Печерских – Никона, которого Нестор в житии Феодосия называет “великим”, изображая за неустанной работой, “сидящу и строащу книгы”. М.Д.Приселков выдвигал остроумную гипотезу о том, что под монашеским именем Никона в Печерском монастыре продолжал свою глубоко патриотическую деятельность смещенный с митрополичьей кафедры Иларион [М.Д.Приселков. 1) Очерки…, стр. 181-184; 2) Нестор летописец. Пгр., 1923, стр. 22]. Яркая личная биография Никона позволяет раскрыть и объяснить многие черты киевского летописания той поры, когда последнее было сосредоточено в Печерском монастыре.
Взяв за основу “Сказание о распространении христианства на Руси”, Никон Печерский ввел в него устные предания киевского, новгородского, тмутороканского и северночерноморского происхождения, создав, по словам Д.С.Лихачева, “первую систематическую историю русского народа” [Д.С.Лихачев, ук. соч., стр. 90]. Именно Никон придал своему произведению ту форму летописи, которая легла в основу последующего развития древнерусского летописания.
К
первоначальным годам княжения Святополка, отмеченным резкими конфликтами с ним
Печерского монастыря, относится составление нового печерского летописного
свода, названного А.А.Шахматовым “Начальным сводом” [А.А.Шахматов.
Разыскания…, стр. 12 и сл.], а М.Д.Приселковым – “Сводом Ивана
Наконец,
около
К которому из перечисленных выше исторических пластов Повести временных лет, отражающих весьма различные этапы летописной работы в Киеве с середины XI до начала XII столетия, относятся приведенные выше экскурсы летописца в область вещественных, археологических памятников?
Необходимо прежде всего подчеркнуть, что приведенные выше ссылки летописца на различные древние памятники характеризуются чрезвычайной устойчивостью формулировок. Из восемнадцати ссылок на различные древние памятники в шестнадцати случаях летописец пользуется почти трафаретной формулой.
Рассказ о смерти и погребении Олега заканчивается словами: “Есть же могила его и до сего дни”;
рассказ о смерти и погребении Игоря – словами: “Есть могила его у Искоростеня града в Деревех и до сего дне”;
рассказ о смерти и погребении кн. Олега Святославича – словами: “И есть могила его и до сего дне у Вручего”;
рассказ о смерти кн. Святополка Окаянного – словами: “Есть же могыла его в пустыни и до сего дне, исходит же от нее смрад зол”;
рассказ о разгроме Святославом городов на Балканах – “яже стоять и до днешнего дне пусты”;
рассказ о городах уличей и тиверцев на Днестре – “и суть гради их и до сего дне”;
рассказ об укреплениях, созданных Владимиром под Киевом, – “и есть ров и до сего дне”;
рассказ о церкви Ильи, в которой клялись дружинники Игоря, – “я же есть над ручаем конець Пасынъче беседы и Козаре”;
рассказ о Корсунской церкви Василия, в которой крестился Владимир, – “и есть церки та стоящи в Корсуне граде, на месте посреди града, идеже торг деють Корсуняне”;
рассказ о корсунской палате, в которой жил Владимир, – “полата же Володимеря с края церкве стоить и до сего дне, а царицына полата за олтарем”; подразумевается также: “стоить и до сего дне”;
рассказ о церкви, построенной Владимиром в Корсуни, – “яже церкви стоить и до сего дне”;
рассказ о постановке в Киеве капищ и четырех коней – “иже и ныне стоять за святою Богородицею”;
рассказ о церкви в Тмуторокани, выстроенной Мстиславом, – “яже стоить и до сего дне Тьмуторокани”;
рассказ о
церкви Бориса и Глеба в Вышгороде, выстроенной Изяславом в
и, наконец, рассказ о санях кн. Ольги, сохранившихся в Пскове, – “и сани ее стоять в Плескове и до сего дне”.
Незначительно отличающийся с литературной стороны рассказ о погребении Аскольда и Дира вызван контекстом – “на той могиле (Аскольда, – М.К.) поставил (Олма, – М.К.) церковь святаго Николу (перед этим место могилы определялось словами: “кде ныне Олъмин двор”, – М.К.), а Дирова могила за святою Ориною”.
Повторяющийся неоднократно прием обращения к вопросам “исторической топографии” характеризуется также почти стандартной формулировкой.
Древ[с. 18]нее местоположение “города Кия” летописец определяет словами: “иде же ныне увоз Боричев”;
местоположение Угорского – “кде ныне Олмин двор”;
местоположение города Киева времен Ольги – “иде же ныне двор Гордятин и Никифоров”;
местоположение княжеского двора – “иде же есть ныне двор Воротиславль и Чюдин”;
местоположение другого княжеского двора – “иде же есть двор Демьстиков за святою Богородицею”;
местоположение двора варяга – “иде же есть церкви святая Богородица”;
место битвы с
печенегами в
местоположение села Рогнеды – “иде же ныне стоить сельце Предъславино”;
местоположение сельца Берестова (времени Владимира) – “еже зовуть ныне Берестовое”.
Общность обоих приемов доказательства, со ссылкой на источники, объективная убедительность которых была столь привлекательна для летописца XI в., дополняемая к тому же тождественностью литературного оформления этих ссылок, склоняет нас к мысли о принадлежности интересующих нас “археологических экскурсов” в тексте Повести временных лет какому-то одному из авторов, работавших над созданием этого сложного летописного свода.
Для того чтобы вывести это предположение из категории историко-литературных догадок, необходимо обратиться к содержанию тех летописных статей, для которых характерны интересующие нас “археологические экскурсы”.
Работами А.А.Шахматова и М.Д.Приселкова было неоспоримо установлено, что ряд тмутороканских событий, случившихся в те годы, когда в Тмуторокани в добровольном изгнании проживал Никон, был внесен в киевскую летопись несомненно им. Никон же внес в летописный рассказ и ряд местных преданий, связанных с более ранними событиями в Тмуторокани, как например фольклорное сказание о поединке тмутороканского князя Мстислава Владимировича с косожским князем Редедею [А.А.Шахматов. Разыскания…, стр. 424 и ел. – М.Д.Приселков. История…, стр. 33. Д.С.Лихачев, ук. соч., стр. 87]. Таким образом, ссылка на сохранившуюся “и до сего дне” тмутороканскую церковь Богородицы, выстроенную Мстиславом, несомненно принадлежит Никону.
Использование фольклора Причерноморья привело Никона и к переработке более раннего рассказа “Сказания” о крещении Руси на основе так называемой “Корсунской легенды” [Д.С.Лихачев, ук. соч., стр. 87; Повесть временных лет, ч. 2. Комментарии Д.С.Лихачева. М.-Л., 1950, стр. 336; ср.: История русской литературы, т. I. М.-Л.. 1941, стр. 271]. Как справедливо отметил Д.С.Личахев, ряд фольклорных мотивов, свидетельствующих об устном происхождении легенды, которой воспользовался Никон, своей топографической точностью указывают на ее причерноморское происхождение [Д.С.Лихачев, ук. соч., стр. 87].
Действительно, в рассказе о корсунских событиях мы находим и описание деталей устройства водопровода в Корсуни из колодца, расположенного вне [с. 19] города, и точное указание, где стоят “до сего дне” церковь Василия, в которой крестился Владимир, палата, в которой он жил, и палата царицы. Упомянут как памятник корсунских событий и храм, выстроенный в Корсуни самим Владимиром, который также, по летописному рассказу, “стоить и до сего дне”.
Рассказ о корсунских событиях завершается сообщением о том, как в самом Киеве по средневековой традиции были установлены увезенные из Корсуни в качестве трофеев “иды медяне, два капища и четыре кони медяные, о которых летописец не преминул сказать своей привычной формулой “иже и ныне стоять за святою Богородицею”, добавив при этом, что “неведуще” считают их мраморными.
Таким
образом, все четыре ссылки Повести временных лет на архитектурные и
скульптурные памятники, стоящие “и до сего дне”, приводимые в подтверждение
рассказа об исторических событиях Корсунсного похода относятся к тому пласту
Повести, который несомненно восходит к Никоновскому своду
По мнению М.Д.Приселкова, Никон, располагая какой-то болгарской летописью, извлек из нее героические подробности войны Святослава с болгарами и греками [М.Д.Приселков. История…, стр. 33]. Таким образом, летописная ссылка на опустошенные Святославом греческие города, стоящие “до днешнего дне пусты”, т.е. превратившиеся в городища, также несомненно принадлежит Никону.
Небезынтересно
отметить, что в летописном рассказе о болгарском походе
Политически заостренные ссылки на современность (на “сей день”) были, по-видимому, излюбленным литературным приемом Никона. Так, услышав в Тмуторокани хазарское предание о том, что хазары когда-то брали дань с полян, но позже от нее отказались, Никон включил это предание в летопись. заметив при этом: “владеють Козары Русьстии князи и до дьнешнего дне” (вероятно, в Тмуторокани) [М.Д.Приселков. История…, стр. 33].
Рассказы,
повествующие о древнейших страницах истории самого города Киева, связанные с
событиями военной и политической истории Руси, с повествованием о деятельности
первых князей, принадлежат несомненно Никону. По мнению А.А.Шахматова,
рассказом о происхождении Киева начинался “Древнейший Киевский свод
Никон, по-видимому, и внес в летопись все рассказы о событиях древнейшей военной и политической истории Киевского государства, прочно вошедшие потом в последующую русскую историографию. Полагаю, что Никону Печерскому и принадлежат те страницы Повести временных лот, которые посвящены исторической топографии самого города Киева и некоторых других городов Киевской земли, со ссылками на различные памятники и исторические урочища, о которых была речь выше.
Только один
летописный отрывок из числа приведенных выше как будто бы противоречит
высказанному нами предположению. Еще А.А.Шахматов, а за ним М.Д.Приселков,
расчленяя разновременные пласты Повести временных лет, обратили внимание на
рассказ, читающийся под
По мнению
названных исследователей, это известие оказывается несогласованным с известием
под 907[явна помилка; треба 977] г., в котором после описания гибели Олега
Святославича было сказано, что его похоронили у города Вручего и “есть могила
его и до сего дне у Вручего”. Из этой кажущейся несогласованности известий 1044
и 907 [977] гг. делался вывод о том, что летописатель, который излагал предание
о смерти Олега Святославича, работал до
“летописец,
писавший о том, что Олег Святославич был похоронен у Вручего, где могила его
есть “и до сего дне”, работал до
Действительно ли отмеченная тремя маститыми исследователями Повести временных лет “несогласованностью записей 907 [977] и 1044 гг. свидетельствует [с. 21] о том, что запись о погребении Олега и о могиле его у Вручего была сделана автором Древнейшего свода и не может быть отнесена к числу дополнений, внесенных Никоном?
Полагаем, что
никакой “несогласованности” между летописными записями 907 [977] и 1044 гг. в
действительности нет. Не следует забывать, что древнерусское слово “могила”
означает холм, курган, насыпь, а отнюдь не “захоронение”. Поэтому, описывая
события, связанные со смертью и погребением кн. Олега, Никон совершенно резонно
мог вспомнить существовавшую и в его дни высокую курганную насыпь у Овруча,
народным преданием связываемую и в это время с именем Олега Святославича, хотя
курган был уже разрыт и кости погребенного покоились в Десятинной церкви.
Добавим к этому, что известны достаточно многочисленные древние могилы
(курганы) – кенотафы (без захоронений), которые насыпались в память погибших на
чужбине. Несомненно они также назывались “могилами”. Из сказанного следует, что
известие об овручском кургане Олега нет особых оснований относить к древнейшему
пласту киевского летописания и более правдоподобно рассматривать его в связи с
другими летописными экскурсами в область археологических памятников, усматривая
в них характерный прием летописной работы составителя Свода
Разумеется,
предположение о связи этого приема с летописным творчеством Никона не исключает
возможности того, что последующие составители и редакторы Повести временных
лет, в частности Нестор Печерский, под прямым влиянием Свода
Современный исследователь, решающий задачи историко-археологического изучения древнего Киева, не может забыть огромного вклада, внесенного в дело изучения древнейшего долетописного периода истории города киевским летописцем второй половины XI в. Пытливый и ясный ум, глубокое сознание важности и ответственности задачи создания связной и правдивой истории своего народа, разносторонняя образованность и заостренная патриотическая направленность, умение связать славное прошлое своего народа с его блестящим настоящим – все это выдвигает Никона Печерского в разряд наиболее ярких и замечательных деятелей культуры Киевской Руси.
Нельзя не заметить ряда черт, тесно сближающих идейно-политическое содержание литературной деятельности Никона с основными идеями, за осуществление которых боролся несколькими годами ранее митрополит Иларион. Недаром возникала мысль о том, что Никон – это и есть удалившийся в монастырь Иларион.
Прославленный митрополитом Иларионом, как “град величьством сияющь”, древний Киев нашел своего первого историка и археолога в лице Никона. Ему – скромному печерскому летописцу – наша историческая наука обязана [с. 22] замечательной по своей целостности и правдивости реконструкцией облика древнейшего города, который для самого летописца был далеким историческим прошлым.
2. Древности Киева в описаниях путешественников XVI – XVII вв.
Величественные руины древних киевских храмов и монастырей, сохранившиеся среди мощных, хотя уже давно заброшенных земляных валов Верхнего города, не раз привлекали к себе внимание любознательных путешественников, с различными целями посещавших Киев в XVI-XVII вв.
Еще Сигизмунд Герберштейн, не бывавший лично в Киеве, но много слышавший о нем во время своих двух посещений Московии в 1517 и 1526 гг., писал:
“Киев – древняя столица Руссии. Великолепие и истинно царственное величие этого города доказывается самыми его развалинами и памятниками, которые видны в обломках. И поныне еще на соседних горах (разрядка наша, – М.К.) заметны следы разоренных церквей и монастырей” [С.Герберштейи. Записка о московитских делах. Введение, перевод и примечания А.И.Малеина. СПб., 1908, стр. 165].
Чтобы понять
это известие и некоторые последующие, нужно иметь в виду, что в литовский и
польский периоды жизнь города была сосредоточена в основном на Подоле. Киевский
Подол после монгольского разгрома Верхнего города в декабре
Почти в тех
же выражениях описывал руины Верхнего Киева Александр Гваньини, веронец, долгое
время служивший в польском войске. В своем “Описании Сарматии”, опубликованном
в
“Киев – древнейший и обширнейший город, обнесенный деревянными оградами, некогда столица всей России, расположенная у славнейшей реки Борисфена, отстоит от Вильны на сто двадцать миль польских. О прежнем великолепии и истинно царственном виде города свидетельствуют самые развалины и памятники, расположенные на пространстве шести миль. Доселе на соседних холмах виднеются следы церквей, монастырей и опустевших зданий” [Sarmatiae Europae descriptio, quae regnum Poloniae, Lituaniam, Samogitiam, Russiam, Moschoviae Tartariae que partem complecitur. Alexandri Guagnini Veronensis, Equitis aurati Bernardum. Albinium, 1581. Русский перевод отрывка о Киевском палатинате см.: Сборник материалов для исторической топографии Киева и его окрестностей. Киев, 1874, отд. II, стр. 12].
С большой
любознательностью к киевским древностям отнесся Эрих Ляссота, ездивший в
“Киев, – писал Э. Ляссота, – с древних времен был знаменитой столицей особого княжества и имел собственных князей, которые назывались царями, или князьями, из роду нынешних великих князей русских или московских. Киев был очень укреплен на обширном пространстве и украшен великолепными церквами и зданиями, общественными и частными, как можно судить об этом по древним развалинам, равно и по валу, охватывающему город и простирающемуся, говорят, на девять миль в окружности” [Tagebuch der Erich Lassota von Steblau. Halle, 1866. Русский перевод см.: Сборник материалов…, стр. 16].
Э.Ляссота считал, что древний город некогда был расположен “там, где видны развалины”, отличая его от “нынешнего города, построенного внизу, в долине на берегу Днепра”. Этому древнему городу на горе Э.Ляссота уделил основное внимание. В “Дневнике” подробно описан сильно обветшавший, по словам Э.Ляссоты, Софийский собор, собор Михайловского Златоверхого монастыря, Золотые ворота и руины храма неподалеку от Софии, названного Ляссотой церковью Екатерины. Э.Ляссота записал много различных легенд, связанных с древними памятниками Киева [там же, стр. 16-21].
Официальные
польские историки XVI-XVII вв. также уделяли некоторое внимание Киеву,
вспоминая его блистательное прошлое и подчеркивая незначительную роль города в
ряду городов Речи Посполитой. Так, королевский секретарь, дипломат и историк
Рейнольд Гейденштейн в сочинении о современной ему польской истории, упомянув
при описании событий
“За несколько веков, – писал Р.Гейденштейн, – князья киевские были владыками всех России, как той, которая теперь зовется Москвою, так и той, которая доселе зовется Русью. Властвовали князья до моря Черного и Дуная. Столицею их был Киев. Когда он был построен, как давно существует, не достигает ли, быть может, времен Колхиды и Енея, неизвестно; закрыла все дальняя старина и равнодушие историков. Остались, однако, памятники прежнего величия: стена кругом города, а в ней ворота старинной архитектуры и столь высокие, что две повозки, поставленные одна на другую, не достигают их вершины” [Rajnolda Heidenstejna, sekretarza krółewskiego, Dzieje Polski od smierci Zygmunda Augusta. Ksiąg XII, z łacińskiego przetlomaczył Michal Gliszczyński, zyciorysem uzupelnil Włodzimierz Spasowicz. Petersburg, 1857. Русский перевод см.: Сборник материалов…, стр. 23].
Описывая развалины древних храмов Верхнего города, Р.Гейденштейн с особым восхищением говорит о руинах св. Софии, сожалея о ее жалком состоянии.
“В самом городе, – писал он, – немало уничтоженных храмов, которые все были греческого обряда. Остался доселе один из них – св. Софии, но и то в таком жалком виде, что богослужение в нем не совершается. Должно быть, оп стоил огромных сумм. Еще и теперь видны следы огромности и пышности” [Сборник материалов…, стр. 23-24]. [с. 24]
Р.Гейденштейн, как и Ляссота, считал древним лишь Верхний город, огромные валы и стены которого, по его мнению, свидетельствовали, “что город, должно быть, когда-нибудь был очень многолюден и велик” [там же]. Деревянный замок на Киселевке, господствовавшей в XVI в. над Подолом, по мнению Р.Гейденштейна, даже не стоит названия замка [там же].
Автор “Описания Украины”, опубликованного во Франции в 1640 [? 1650 ? 1660] г., военный инженер польской армии В.Боплан также посвятил несколько страниц древностям Киева. Автор называет Киев “одним из древнейших городов европейских”, доказательством чего считает “следы прежних окопов его, развалины церквей и древние гробницы государей” [Description d'Ukraine, qui sont plusieurs provinces du Royame de Pologne… par ie Sieur de Beauplan. A Rouen, 1660. Русский перевод см.: Сборник материалов…, стр. 44]. Как и его предшественники, Боплан признает древним лишь город на горе.
“Между горой
и Днепром (т.е. на Подоле, – М.К.) лежит, – по его словам, – новый Киев – город
малолюдный, заключающий в себе от 5 до 6 тысяч жителей… обнесенный деревянными
стенами с башнями и окопанный ничтожным рвом в
В.Боплан имел, по-видимому, весьма приблизительные сведения о времени древних памятников Киева. Так, описывая развалины Десятинной церкви (ошибочно названные храмом св.Василия), Боплан сообщал о греческой надписи, вырезанной на полуразрушенных стенах храма, по его мнению, “более нежели за 1400 лет”, т.е. в первых веках нашей эры [там же, стр. 44].
С восхищением Боплан описывал храм Софии.
“Вид его, – по словам автора, – прекрасен, с которой стороны па него ни посмотришь; стены его украшены мозаическими изображениями и картинами, составленными из разноцветных, блестящих подобно стеклу камешков, столь искусно подобранных, что эти картины трудно отличить от живописных” [там же, стр. 44-45].
Подробнейшие описания древних киевских храмов и монастырей, сопровожденные наивными и достаточно невежественными экскурсами в область древней истории города, оставил Павел Алеппский, сопровождавший антиохийского патриарха Макария в его путешествии по России и Украине [Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII в., описанное его сыном архидиаконом Павлом Алеппским. Перев. с арабского Г.Муркоса, вып. II. М., 1897, стр. 42-80]. Как и другие путешественники, посещавшие Киев в XVII в., Павел Алеппский считал древним только Верхний город. По его мнению, “в долину, на низменность на берегу великой реки Днепра” город был перенесен лишь тогда, когда покоренный врагами Верхний Киев “с течением времени разрушился” [там же, стр. 74]. [с. 25]
Не менее, чем
величественные руины древних киевских храмов, путешественников XVI-XVII вв.
привлекали лаврские пещеры. Наслушавшись рассказов печерских
монахов-проводников по пещерам, некоторые посетители пытались и от себя
добавить различные догадки в объяснение чудесных подземелий. Польский ученый
Андрей Целларий, ссылаясь на советника курляндского герцога Лаврентия Мюллера,
в своем обширном “Описании Польши”, опубликованном в Амстердаме в
“та их часть, которая проходит под самым течением Днепра во всю его ширину, имеет литые своды, из чего можно заключить, сколько труда и сколько издержек потребовалось для подобного сооружения и сколь велико было прежнее великолепие Киева” [Сборник материалов, стр. 95].
Главными строителями этих переходов Целларий считал итальянских купцов.
Другой поляк,
Станислав Сарницкий (
В
Гербиний опровергал распространенное мнение о том, что пещеры тянутся под руслом Днепра и простираются до Чернигова, Смоленска, Москвы и Печоры. Невероятным считал он и уверения некоторых своих предшественников о том, что пещеры русских выложены медью. “Где взять столько меди, – восклицает он, – чтобы выложить ею пещеры, простирающиеся на 100 немецких миль. Удивляюсь ученым мужам !”.
Много
внимания уделяли лаврским пещерам и киевские ученые монахи XVII в. В
В книге приведено много исторических данных о Печерском монастыре, в частности, дано топографическое описание ближних и дальних пещер с при[с. 26]ложением их планов. Приведены также надписи с надгробий, существовавших в то время [Τερατούργημα, lubo czuda, ktora była tak w samym swiętoczudotwornym monastyru Pieczarskim Kijowskim, jako у w obudwu swiętych Pieczarach, w ktorych po woli Bożey błogosłowieni oycowie Pieczarscy pozywszy, у cieżary ciał swoich złożyli. Wiernie у pilnie teraz pierwszy raz zebrano у swiatu podane przez w. oyca Athanasiusa Kalnofoyskiego, zakonnika tego S. monastyra Pieczarskiego. Z drukarni Kijowo-Pieczarskiey. Roku P. 1638].
По вопросу о времени возникновения лаврских пещер высказывались различные мнения.
Боплан (
3. Первые попытки научного изучения киевских древностей
В первой
половине XVIII в. древности Киева, как и вообще культура древней Руси, не вызывали
особого интереса. Найденный в
В
“чтобы изо
всех городов через губернские канцелярии по тем запросам прислать в Академию
наук требуемые известия с крайнею исправностью и с возможным поспешением, дабы
полезное и нужное сие произведение не имело ни малейшей остановки)” [Описание г. Киева, составленное Киевской губернской
канцелярией в
Вопросы, на которые по требованию Сената должны быть присланы ответы, были весьма разнообразны, охватывая не только природные условия, экономику, этнографию, но и историю городов и районов. Так, например, Сенат предписывал: “26. Назначить, где есть старых городов развалины, или городища, в каких состоят остатках и признаках и как их называют;…29. В городах, где есть летописи, прислать с них верные копии при географических известиях для исто[с. 27]рии российской” [Описание г. Киева…, стр 113-114]. Предлагалось также ответить, “город чем огражден – каменною стеною или земляным валом, полисадником или рвами; причем показать меру их окружности, вышины, глубины; цело ли оное ограждение или нет” [там же, стр. 112].
Сохранившееся
в Архиве Киевского губернского правления “Описание Киева”, составленное в
“Старый город Киев огражден земляным же валом и рвами и называется старым потому, что оной заведением своим старее Киево-печерской крепости; а нижний город Киев же называется нижним по положению, яко на нижнем и раздолистом месте; и оной нижний город Киев огражден палисадником; и то ограждение около помянутных городов состоит в целости. А в котором году, от кого и для чего оные городы построены, о том в Киевской губернской канцелярии известия не имеется” (разрядка наша, – М.К.) [там же, стр. 117].
Неведение в вопросах истории города простиралось до того, что губернская канцелярия откровенно признавалась:
“А что оной город верхний давно был от татар и других народов осаждаем и разоряем, о том с происходимого в народе слуху известно; но когда именно и от кого те разорения чинимы были, неизвестно” (разрядка наша, – М.К.) [там же, стр. 117-118].
Немудрено, что на вопрос о наличии развалин старых городов или городищ канцелярия сообщала, что
“при Киеве старых городов оставшихся развалин и городищ и никаких признаков ныне почти но видно, кроме что по народной молве над рекою Лыбедью было не малое жилье, также близ Киево-межигорского монастыря на горе был князя Владимира двор, которое место называется и поныне Вышгород” [там же, стр. 140].
В 80-х годах XVIII в. в связи с подготовкой путешествия Екатерины II “в полуденный край России” были предприняты разыскания о древностях Киева, через который императрица должна была проследовать в Новороссию и Крым.
В
Удовлетворить интерес к историческому прошлому древнерусской столицы, проявленный императрицей во время пребывания в Киеве, было, по-видимому, нелегко.
“С тех пор, как я здесь, – писала Екатерина из Киева в Петербург, – я все ищу: где город; но до сих пор ничего не обрела, кроме двух крепостей и предместий; все эти разрозненные части зовутся Киевом и заставляют думать о минувшем величии этой древней столицы” [Императрица Екатерина II. Письма и документы, хранящиеся в архиве дворца г. Павловска. Письмо вел. князю Павлу Петровичу от 6 II 1787. – Русская старина, т. VIII, 1873, ноябрь, стр. 671-672].
В
В
Наибольший интерес представляет последняя из них: здесь впервые не только перечислены, но и кратко описаны все основные архитектурные памятники Киева, столь привлекавшие когда-то внимание многочисленных путешественников XVI-XVII вв.; порой делаются попытки установить или аргументировать их древность и историческое значение.
“О древности сей церкви, – читаем мы по поводу храма Василия, – удостовериться можно по старым оставшимся стенам кирпичным, необыкновенным в нынешние времена; но, к сожалению, сии стены так подмазаны известию, что ныне оных древних достойных примечания кирпичей видеть не можно” [Достопамятнейшие древности в Киеве. Киев, 1795 (цит. по 2-му изд., Киев, 1805, стр. 159-160)].
Отмечается как “примечания достойная” “мусия, или мозаик, толико лет в целости пребывающий” на стенах и сводах собора Софии [там же, стр. 162], и “истребленная долготою времени” “мусия” Михайловского Златоверхого монастыря [там же, стр. 165].
В
Впервые на это собрание рисунков обратил внимание Д.В.Поленов, письмо которого к М.П.Погодину с биографическими сведениями о сочинителе атласа К.М.Бороздине и описание рисунков, составляющих атлас его путешествия по России в 1809-1810 гг., были опубликованы в “Трудах” 1 археологического съезда в Москве [Тр. I AC в Москве (1869), М,, 1871, I, стр. 62-74].
К.М.Бороздин и
его спутники уделили серьезное внимание древностям Киева, в ту пору еще очень
мало известным. Несколько таблиц первой части альбома заняты очень тщательно
исполненными чертежами (планы, разрезы, фасады) наиболее прославленных
памятников древнего зодчества Киева (Десятинная церковь, Софийский собор,
Печерская лавра, церковь Спаса на Берестове), акварелями мозаик киевских
храмов, а также планами города и его окрестностей [Рисунки
и чертежи к Путешествию по России по высочайшему повелению ст. сов. К.Бороздина
в
Особого внимания заслуживает первая попытка создания плана-реконструкции древнего Киева, предпринятая К. Бороздиным на основе изучения летописей и некоторых других документов. Вот что писал в объяснение своей задачи сам составитель плана:
“Здесь сделано в первый еще раз покушение представить чертеж древнего Киева с окружностями; сей знаменитый город столь важное занимает место в древнем нашем бытописании, что давно уже нужно было издание подобного чертежа, без которого описание многих произшествий кажется не довольно ясным, а некоторых и совсем непонятным.
Свидетельство летописей, также бумаги, находившиеся в архиве Киевского магистрата, изустные предания тамошних жителей, соображенные с местным положением города, служили основанием к сочинению сего чертежа и к определению многих мест, теперь уже под прежними именами неизвестных. Тут означены, сколько возможно было, все почти места древнего Киева, встречающиеся в летописях, и при каждом из них поставлен тот год, в котором оно упоминается. Сомнительные же и определенные по одному только предположению отмечены от прочих вопросительным знаком (?). Для лучшей же ясности и сравнения к сему древнему чертежу приложен также чертеж и нынешних окружностей Киева” [Там же, текст к табл. 2].
К сожалению, кропотливая и достаточно тщательная работа К.Бороздина над планом-реконструкцией древнего Киева, как и весь альбом его ученого путешествия по России, остались неизданными и потому почти неизвестными для последующих исследователей исторической топографии Киева. [с. 30]
В самом конце
XVIII в. началась научная деятельность Максима Федоровича Берлинского
(1764-1848), по праву признаваемого первым киевским археологом. Будучи с
В
“Сей первый Ваш труд, – писал он автору, – подает мне много надежд, прошу вас наиубедительнейше продолжать оный… Я с Вами весьма в том согласен, что откроется истинная от того польза, если сличим план существующего Киева с разными первобытными его описаниями. Объясните, где какое здание стояло, какие были между ними улицы или сообщения, и старайтесь исследовать, где могли существовать те монастыри, церкви, терема, дворцы, дома, площади и урочища близ города, о которых только и памятников осталось, что они в летописях упомянуты” [В.С.Иконников. Опыт русской историографии, т. I, кн. 1. Киев, 1891, стр. 186].
Румянцев постоянно обращался к Берлинскому с различными просьбами и научными поручениями, которые последний с рвением выполнял. Увлеченный собиранием разнообразных источников по древней отечественной истории, Румянцев просил разыскивать,
“нет ли у кого в Киеве какой-нибудь древней монеты или вещи первобытных наших времен, а особливо если священная древняя грамота или летопись на пергаменте, хотя бы список с Нестеровой или другой летописи, лишь бы он был точно времен древних” [там же, стр. 187].
Берлинский высылал Румянцеву то “списки с разных относящихся до древностей российских статей”, то “медную монету, считавшуюся за Владимирову”, то “план Киева с обозначением древних урочища, то “копию греческой надписи на своде Софийского соборам, то древние синодики, среди которых был синодик Вышгородской церкви Бориса и Глеба, то рисунки только что открытых киевских древностей” [там же].
Получив от Берлинского план Киева, Румянцев писал ему:
“Сей труд Вам честь сделает и меня много утешит; но не теряйте из виду, что самые первобытные времена историй наших суть те, которые я бы желал видеть объясненными и дополненными; отыскивайте, пожалуйста, надгробные надписи вокруг и внутри развалин уничтоженных, самых древнейших, забытых церквейи монастырей, [с. 31] коих Вы так удачно в своей записке память возстановляете. Не пренебрегайте также самых древнейших диптиков и синодиков; в них могут находиться имена великих князей, супруг, детей и сродников, о которых, статься может, дошедшие до нас летописцы и вовсе умолчали” [В.С.Иконников, ук. соч., стр. 187].
Через Румянцева Берлинский познакомился с приезжавшими в Киев П.М.Строевым и П.И.Кеппеном, живо интересовавшимися киевскими древностями.
Главный труд
М.Ф.Берлинского – “Пространная история
города Киева с топографическим его описанием”, – законченный им еще
до
Первая часть книги, названная автором “исторической переченью”, представляет беглый очерк истории Киевской земли и города Киева, составленный по Стрыйковскому и Татищеву и дополненный самостоятельными, достаточно курьезными филологическими домыслами автора.
Значительно больший интерес представляет вторая часть книги – “показание достопамятностей”. Это подробное историко-топографическое описание трех существоваших в ту пору частей города: Печерска, Старого Киева и Подола. Автор интересуется вопросами о времени заселения этих частей города, их последующей судьбой и описывает замечательные здания, урочища, укрепления. Описания и топографические данные отличаются тщательностью и подкреплены ссылками на различные источники.
Особенную ценность представляет приложенный к книге план Киева, на котором отмечены различные урочища и здания, относящиеся к древнейшему периоду истории города. План Берлинского и поныне является серьезным подспорьем для изучения исторической топографии Киева.
М.Ф.Берлинский, с энтузиазмом изучавший древнюю историю Киева, отнюдь не ограничивался только письменными источниками; его внимание привлекали и разнообразные археологические памятники, открывавшиеся в ту пору. Отдельные археологические наблюдения, разбросанные в его “Кратком описании Киева”, свидетельствуют о серьезном внимании автора к этой категории источников. Характеризуя Андреевскую часть Киева, Берлинский писал:
“Сие отделение, меньшее прочих, занимающее возвышенную северную часть нагорной равнины, было первое жилище предков Киева, колыбель Российского княжения и древнейшая их резиденция. Нет места, где бы до известной глубины была целая земля; везде щебень, кирпичи, камни, части фундаментов, кости и другие остатки долговечного города” [М.Ф.Берлинский. Краткое описание Киева. СПб., 1820, стр. 62]. [с. 32]
Из письма
М.Ф.Берлинского к гр. Н.П.Румянцеву известно, что в
[О Турчаниновой, стяжавшей печальную известность ее “сокрушительными” раскопками на территории Михайловского Златоверхого монастыря, Берлинский писал как о “девице, с самых молодых лет единственно занимавшейся ученостью, имеющей вкус к познаниям древностей и искусств, упражняющейся в чтении отборных сочинений и всю жизнь свою (по смерти родителей) посвящающей на полезные изысканиям (В.Щербина. Первый киевский археолог М.Ф.Берлинский. КС, т. LV, Киев, 1896, декабрь, стр. 405).]
4. Киевские археологи 20—30-х годов XIX в.
До начала 1820-х
годов деятельность М.Ф.Берлинского, по-видимому, не встречала особенного
сочувствия и интереса со стороны киевского общества. Н.П.Румянцев, посетивший
Киев в
“В Киеве сердце сокрушается, видя, каковое там господствует нерадение к древностям нашим, никто ими не занят и всякий почти убегает об них разговора” [ЧОИДР, 1882, I, стр. 191].
К концу
первой четверти XIX в. положение кардинально изменилось. Подъем национального
самосознания, вызванный победоносным окончанием Отечественной войны
“Карамзин, – писал поэт, – наш Кутузов 12-го года, – он спас Россию от нашествия забвения, воззвал ее к жизни, показал нам, что у нас отечество есть, как многие узнали о том в 12 годе” [там же].
Реакционная по своей идеологии “История Государства Российского” все же в какой-то мере удовлетворяла возросший интерес широких кругов русского общества к многовековой истории родины. Привлекая в изобилии документы различного характера – летописи, акты, свидетельства современников и пр., Карамзин, даже говоря о древнейших страницах русской истории, почти не обращался к вещественным, археологическим памятникам. Посвятив немалое [с. 33] количество страниц политической истории Киевского государства, повествуя нередко о событиях, развертывавшихся на площадях и улицах Киева, на княжих и боярских дворах древнерусской столицы, Карамзин почти не пытался привлечь, не только в роли полноценных источников, но хотя бы в качестве иллюстраций, древние памятники Киева. Тем не менее “История Государства Российского”, удовлетворяя возросший интерес русского общества к прошлому России, в известной мере послужила толчком к более широкому и углубленному изучению древностей Киева.
С конца
первой четверти XIX в. в Киеве развертывается активная археологическая
деятельность, результаты которой становятся достоянием отнюдь не только
ограниченного круга ученых историков и археологов, но и привлекают внимание
широких кругов русской интеллигенции. О возраставшем интересе к древностям
Киева ярко свидетельствует письмо А.С.Грибоедова. Проведя в Киеве в июне
“…Сам я в древнем Киеве; надышался здешним воздухом и скоро еду далее. Здесь я пожил с умершими: Владимиры и Изяславы совершенно овладели моим воображением; за ними едва вскользь заметил я настоящее поколение: как они мыслят и что творят русские чиновники и польские помещики, бог их ведает” [Из бумаг В.Ф.Одоевского. – Русский архив, 1864, вып. 7-8, стр. 810-811].
Стремясь
захватить пробудившийся в обществе интерес к историческому прошлому и направить
его по желательному для самодержавия руслу, царское правительство пыталось
взять инициативу по части археологических разысканий в свои руки. 20 июля
Возлагая руководство и направление археологическими разысканиями на органы высшей губернской администрации, бремя расходов, связанных с этими разысканиями, правительство Николая 1 охотно возлагало на плечи доброхотов – любителей старины.
“О раскрытии древностей достопримечательнейших и о поддержании их, – говорилось в “высочайшем повелении”, – войти в сношение с частными лицами и приличным образом просить их о содействии в сих полезных открытиях, поставляя в обязанность губернского и городового архитекторов, чтоб по мере открытия сих древностей, планы их и фасады аккуратно были составляемы” [Киевлянин, 1865, № 145 (9 XII)].
В
Н.П.Румянцев, говоря об этих трудах, называл Болховитинова “единственным путеводителем” при исследованиях киевских древностей. Эта оценка была явно завышена, ибо никакой попытки мало-мальски целостного исследования киевских древностей Болховитинов даже не пытался сделать. Оба упомянутых труда, как и его другие мелкие статьи, посвященные некоторым киевским памятникам, представляли не более, чем элементарные описания разнохарактерных документов, без какой-либо серьезной попытки раскрыть историческое содержание тех фактов, о которых сообщали эти документы. Еще М.П.Погодин, давая оценку ученой деятельности Болховитинова, справедливо называл его “статистиком истории”. По словам Погодина, Болховитинов,
“кажется, даже не жалел, если где чего ему не доставало в истории; для него было это как будто все равно. Что есть – хорошо, а чего нет – нечего о том и думать. Никаких рассуждений, заключений” [Москвитянин, 1842, № 8, стр. 255-256].
Гораздо
большее значение имела другая сторона деятельности Е.Болховитинова. Увлеченный
поисками различных письменных источников по древнейшей истории, он естественно
не мог не обратить внимания и на руины прославленных архитектурных памятников
Киева, которые пребывали в ту пору в полном забвении, если не считать
дилетантских попыток помещицы Турчаниновой произвести раскопки на территории
Михайловского Златоверхого монастыря. Посетивший Киев в
“Никогда бы я
не подумал, что она так брошена и презрена, как я ее нашел. Чудно ли, что храм
Владимира в таком низверженном состоянии, когда сам он без пощады растерзан?
Голова его в Лавре, часть его мощей в соборе, а весь он где? Никто не знает, не
искал, не любопытствовал. Мы скорее пустимся добывать кусок лавы из-под римских
развалин, нежели похлопочем о славе собственной нашей древности” [И.М.Долгорукий. Славны бубны за горами, или путешествие мое
кое-куда
По инициативе Е.Болховитинова были предприняты археологические раскопки Десятинной церкви, руины которой в ту пору в основной их части не были еще застроены.
Практическое осуществление этих раскопок Болховитинов поручил отставному чиновнику 5-го класса Кондрату Лохвицкому, для которого это поруче[с. 35]ние было началом многолетней, весьма энергичной расценочной деятельности в Киеве.
К.Лохвицкий,
как, по-видимому, и сам Е.Болховитинов, не имел ни малейших представлений о
задачах и методике археологических раскопок вообще и раскопок архитектурных
памятников в частности. Приступив к раскоп кам в октябре
О
методической стороне раскопок
Окрыленный успехами своих первых археологических открытий, К.Лохвицкий развернул энергичную раскопочную деятельность, охватывавшую все новые и новые районы древнего Киева, где, по его смелым, но порой совершенно необоснованным предположениям, должны были находиться руины различных памятников, упоминаемых в древних летописях.
Ссылаясь на
“высочайшее повеление об открытии древностей”, К.Лохвицкий в
Получив в том
же
В
Вскоре К.Лохвицкий раскопал почти полностью руины большого древнего храма, за которыми, с легкой руки исследователя, доныне закрепилось ничем не обоснованное наименование “Ирининской церкви”. План этой постройки, опубликованный вскоре, по фантастичности и полнейшей безграмотности не уступает плану Десятинной церкви, “снятому с натуры” тем же исследователем.
Еще в
В августе
Открывая руины различных построек, в атрибуциях их К.Лохвицкий не утруждал себя скрупулезными доказательствами, безоговорочно отожествляя их с теми или иными известными по летописному рассказу памятниками.
В июле
Несмотря на то, что методический уровень раскопок К.Лохвицкого был крайне низок, несмотря на поспешность, необоснованность и очевидный дилетантизм его заключений по вопросам атрибуции тех или иных обнаруженных раскопками памятников, деятельность К.Лохвицкого все же сыграла несомненно положительную роль в деле изучения киевских древностей. Значение раскопок К.Лохвицкого заключалось не только в том, что результаты их пробуждали интерес в достаточно широких общественных кругах к древнейшему прошлому России, но и в том, что они, несмотря на увлечения самого исследователя, к которым, кстати сказать, весьма скептически относились уже его более образованные современники (Е.Болховитинов, М.Берлинский), все же воочию показывали, какие огромные, до той поры совершенно не использованные возможности для изучения древнейшей столицы Руси скрывали в себе мощные культурные пласты киевской почвы, о чем предшественники Лохвицкого, в частности М.Ф.Берлинский, могли высказывать только предположения и догадки.
Сам Лохвицкий чрезвычайно высоко ценил свои археологические открытия и весьма раздражительно относился ко всякой попытке критического отношения к его работе. Когда в рецензии на книгу “Краткое историческое описание Десятинной церкви” опубликованный там план развалин храма по обмерам архитектора Ефимова был справедливо признан более точным, чем план Лохвицкого, последний разразился гневным ответом, в котором не только утверждал, что план Ефимова есть “мечтательный, выдуманный”, но и всячески пытался дискредитировать раскопки Ефимова [К.Лохвицкий. О плане древней Десятинной церкви. Галерея киевских достопримечательных видов и древностей, тетр. VI. 1857, стр. 40-42].
В черновых бумагах Лохвицкого сохранилось его письмо, адресованное одному из членов царствующей фамилии, в котором он просил исходатайствовать высочайшее повеление, которым раскрытие древностей в Киеве было бы “отдано непосредственно в полное его распоряжение” [Киевлянин, 1865, № 145 (9 XII)]. [с. 38]
5. Киевские археологи 30—40-х годов XIX в.
В конце
О начальной стадии деятельности Временного комитета современники отзывались скептически. Так, Е.Болховитинов писал Н.Н.Мурзакевичу: “Наша комиссия об отыскании древностей спит беспробудным сном, да и не умеет приняться” [Н.Н.Мурзакевич. Автобиография. СПб., 1886, стр. 120-121]. Несколько позже, в письме тому же адресату Болховитинов жаловался: “Комитет древностей описал, что прежде его открыто, а сам ничего не открыл” [там же, стр. 121]. Однако позднее, уже после смерти Е.Болховитинова (23 II 1837), Временный комитет все же начал проявлять некоторые признаки жизни.
В конце 30-х и в 40-х годах XIX в. активную раскопочную деятельность в Киеве развивал А.С.Анненков. Богатый орловско-курский помещик, отставной гвардии поручик А.С.Анненков за жестокое обращение со своими крестьянами “по высочайшему повелению” был выслан на жительство в Киев, где, по словам его биографов, решил заняться “делами благочестия”. Приобретя огромную усадьбу на территории Владимирова города, в непосредственном соседстве с усадьбой Десятинной церкви, Анненков возымел желание “реставрировать” древний храм, т.е., по тогдашним понятиям, выстроить новую церковь на развалинах древней. Занимаясь строительством новой церкви, Анненков проявлял в то же время далеко не бескорыстный интерес к богатейшей, в ту пору еще почти совсем девственной почве Киевского акрополя, на которой распо[с. 39]лагался не только вновь строящийся храм, но и огромная по площади усадьба Анненкова. Многочисленные находки золотых и серебряных вещей, обнаруженные при строительных работах 1820-30-х годов, поступали в большей части самому ктитору строящегося храма, но поскольку в строительстве церкви принимала активное участие и киевская митрополия и, в частности, глубокий интерес к работам проявлял сам митрополит Евгений (Болховитинов), кладоискательская деятельность Анненкова все же была под известным контролем. Находки, сделанные за этот период, стали, хотя и далеко не полностью, достоянием науки.
В
Откровенно
хищнический характер поисков в собственной усадьбе и усадьбе Десятинной церкви
Анненков маскировал “наукоподобными” раскопками на других территориях старого
города, где хозяйничать с той же степенью бесцеремонности к тому же было и
невозможно. В
В том же
Неудача
первой попытки не разочаровала Анненкова, и в следующем,
О масштабе и
характере более ранних раскопок Анненкова, произведенных им в его собственной
усадьбе, а также в усадьбе Десятинной церкви, известно из его ходатайства,
направленного в
“открывал землю, давно рытую, и по слоям оной следы в разных направлениях глубоких рвов и ям, а весьма много и мест погребов засыпанных, но ничего при всех тщательных поисках и усилиях не нашел из остатков древностей, кроме нескольких кусков красного гранита и древнего колокола коринфской меди, найденного в саду, против церкви Василия” [Письмо А.С.Анненкова киевскому генерал-губернатору Д.Г.Бибикову. – КС, T.XLV, Киев, 1894, апрель, стр. 152-155].
Наряду с
откровенно кладоискательскими раскопками Анненкова, производившимися
“иждивением” самого раскопщика, Временный комитет пытался, по-видимому, организовать
и более серьезные в научном отношении раскопки. В
В
“при Бибикове история с археологией поистине были модными науками в Киеве: ими увлекались и киевское чиновничество и киевский beau mond; ими волею-неволею увлекалось и польское дворянство. Бросились в запуски на поиски в крае памятников старины” [А.В.Романович-Славатинский. Жизнь Н.Д.Иванишева. СПб., 1876, стр. 209-210].
Несмотря на
существование Временного комитета для изыскания древностей в Киеве, Бибиков
решил передать в ведение вновь организованной Археографической комиссии и
археологические исследования в крае, которые должны были охватить все правобережные
губернии, а также Полтавскую и Черниговскую. Уже в
“собрать сведения и составить описание курганов в окрестностях Коростышева, и если владельцы оных пожелают доставить к тому средства, то некоторые из них раскопать” [О.И.Левицкий. Пятидесятилетие Киевской комиссии для разбора древних актов (1843-1893). Историческая записка о ее деятельности. Киев, 1893, стр. 53-54].
В состав Комиссии
вводятся археологи и знатоки монументальных памятников. Так, в
В
Реализуя свои широкие планы, Комиссия осуществила ряд достаточно важных археологических исследований, в частности раскопки скифского кургана в окрестностях Киева, известного под именем “Перепетихи”, отчет о которых был опубликован в роскошно изданном первом выпуске “Древностей” [по-видимому, по настоянию Бибикова или из желания угодить ему в этом же выпуске, в виде дополнения к скифским древностям из “Перепетихи”, было издано несколько предметов, найденных в подмосковном имении Бибикова – селе Успенском].
Что касается
самого Киева, то намеченная Ставровским программа исследований была выполнена
лишь в незначительной части. Сам А.И.Ставровский завершил начатые еще Лохвицким
раскопки развалин так называемой “церкви Ирины”, а проф.Н.Д.Иванишев произвел в
Комиссия
намеревалась в
“изображать их историю, рассматривать их в архитектурном отношении, описывать развалины в настоящем их виде и находимые в них вещи, остатки древней живописи, древнюю церковную утварь и, наконец, строительные материалы” [О.И.Левицкий, ук. соч., стр. 59].
Наряду с изучением монументальных памятников Комиссия рекомендовала обращать преимущественное внимание “на изыскание древностей, объясняющих доисторическое существование народов, каковы курганы и другие остатки языческой древности”.
К сажалению, все эти благие намерения, свидетельствовавшие о серьезном и глубоком понимании задач, стоявших перед археологами в деле изучения Киева и его окрестностей, в большей части остались невыполненными или же не доведенными до конца. Нельзя не пожалеть об этом прежде всего потому, что в 40-х годах XIX в. территория Верхнего Киева подверглась коренной перепланировке и новой застройке.
“Быстро обновляющийся Старый Киев, – писал об этом времени М.А.Максимович, – выравнивается прямыми улицами, выстраивается новыми домами, на место ветхих лачужек и узеньких кривых переулков, которыми, как лабиринтом, покрылись древние развалины Старого Киева в века его бедности. Под этими очередными слоями заселений Старого города скоро нельзя будет распознать и тех немногих мест, на которых еще в 17 веке стояли обнаженные развалины русской древности. При тогдашнем обновлении Старого города обломки зданий разошлись на новое жилье, а остальная часть их покрылась новыми слоями земли – под садами, на них выросшими, и под домами, на них водворившимися” [М.А.Максимович. Обозрение Старого Киева. – Собр. соч., т. 2, Киев, 1877, стр. 120].
Киевские археологи 30-40-х годов прошлого века располагали такими возможностями в изучении древних памятников Киева, которыми уже никогда не располагали позже их продолжатели.
6. Киевские археологи 60—90-х годов XIX в.
Археологические увлечения 1840-х годов были недолговременны. Деятельность Киевской комиссии по разбору древних актов в дальнейшем сосредоточилась на археографических разысканиях, а археологические раскопки в 50-х годах XIX в. в Киеве совсем прекратились.
Некоторая активизация археологических работ в 60-х годах была связана не столько с деятельностью Комиссии, сколько с Музеем древностей и Минц-кабинетом при Киевском университете. В начале 60-х годов археологические исследования в Киеве производил хранитель Минц-кабинета Я.Волошинский. Его внимание привлекли сохранившиеся в большом количестве на территории самого города и его ближайших окрестностей древние курганы. К задаче изуче[с. 44]ния киевского некрополя Я.Волошинский относился серьезно, справедливо полагая, что господствовавшее до той поры невнимание к киевским курганам объясняется тем, что “вопросы о важности курганографических выводов для археологии и истории вообще лишь только в последнее время вошли осязательно на план науки” [Об археологических занятиях хранителя Минц-кабинета Волошинского. Краткий отчет по Университету св. Владимира за 1861-1862 уч. год. – Университетские известия, Киев, 1862, № 9, стр. 59].
В ответ на составленный Я.Волошинским план раскопок курганов в Киеве и его окрестностях, гр.Перовский, ведавший тогда археологическими раскопками в России, официально предупредил, что
“раскопки эти
должны иметь главнейшей целью отыскание примечательных предметов древности для
подведомственных ему музеев и что поэтому желательно, чтобы ассигнуемые для
сего суммы употреблялись предпочтительно на разыскания, доставляющие не одни
факты для ученых выводов, но и самые предметы древности” [Я.Волошинский. Киевские курганы. – ИОЛЕАЭ, т. XX, кн. 2,
вып.
“С подобною задачей, – сокрушенно писал Я.Волошинский, – никак невозможно было совместить возбужденный в предположениях моих вопрос о систематическом исследовании курганов” [там же, стр. 19].
Ограничительные задачи, поставленные гр.Перовским, при раскопках славянских курганов вызывали особые трудности и огорчения.
“Каков бы ни был успех раскопок, – жаловался Я.Волошинский, – уже ввиду самой программы, при оказавшейся бедности племени, населявшего затронутые мною местности, археологические поиски в них с подобною целью не могли достаточно вознаграждать ни трудов исследователя, ни самых скромных издержек. Скажу кратко: мне ни разу не довелось попасть на могильные остатки из благородного металла” [там же].
Летом
В середине
60-х годов прошлого века Киевским университетом были ассигнованы значительные
средства на археологические исследования в Киеве. Об этом свидетельствует
рапорт проф.Ставровского, направленный в
Начиная со второй половины 60-х годов и вплоть до конца XIX в. специально организованных археологических раскопок на территории Киева не проводилось. Лишь в связи с теми или иными земляными работами, связанными с постройкой домов, прокладкой водопроводных магистралей, работами по городскому благоустройству, то тут, то там неожиданно открывались археологические комплексы или различные случайные предметы. Нередко об этих открытиях любители и знатоки киевских древностей узнавали слишком поздно, когда памятник был уже частично поврежден, а то и полностью уничтожен. Иногда удавалось организовать более или менее систематическое наблюдение за производством земляных работ, тем самым случайные земляные работы превращались до известной степени в археологические раскопки.
[В.Б.Антонович. 1) Археологические находки и раскопки
в Киеве и в Киевской губернии в течение
2) О древнем кладбище у Иорданской церкви в Киеве. – Тр. IV АС в Казани (1877), т. I, Казань, 1884, отд. 1, стр. 42- 43;
3) Раскопки у Трехсвятительской церкви в г. Киеве. – КС, XII, 1885, май, Изв. и зам., стр. 163-167;
4) О раскопках у Трехсвятительской церкви в марте
5) О раскопках в Обсерваторном переулке. – АИЗ, М., 1895, № 11, стр. 380-382.
П.Г.Лебединцев. О раскопке на Софийском дворе в мае
Раскопки на Верхней Юрковице в г. Киеве. – АЛЮР, т. I, Киев, 1899, июнь, стр. 75-79.
Н.Ф.Беляшевский. Курган-могикан на территории Киева. – АЛЮР, 1905, № 6, стр. 357-361.]
Отдельные любители киевских древностей и особенно коллекционеры-собиратели зорко следили за всеми земляными работами в городе, появляясь немедленно там, где насыщенная древностями киевская почва обещала какую-нибудь поживу. Так, в 70-х годах прошлого века за случайными находками охотился коллекционер Т.В.Кибальчич, иногда и сам производивший хищнического характера “раскопки” киевских курганов [Антропологическая выставка, т. II. М., 1878, Протоколы, стр. 97-98].
В 1880-90-х
годах весьма энергичную собирательскую деятельность развивал И.А.Хойновский,
пытавшийся даже наивно обобщать результаты своих поисков в достаточно
объемистых трудах [И.А.Xойновский. 1) Краткие
археологические сведения о предках славян и Руси, вып. I. Киев, 1896; 2)
Раскопки великокняжеского двора древнего града Киева, произведенные весною
В августе
Доклады, прочитанные на заседаниях съезда, посвященные отдельным вопросам исторической топографии города и отдельным архитектурным памятникам Киева, свидетельствовали о падении интереса к археологическим исследованиям города. Археологическая проблематика в них начисто отсутствовала. Киевским археологам не о чем было рассказать собравшимся на съезд представителям русской исторической и археологической науки.
О том же
самом свидетельствовал и XI археологический съезд в Киеве, состоявшийся
четверть века спустя, осенью
7. Изучение вопросов исторической топографии и архитектурных памятников Киева
Изучая историю археологических исследований древнего Киева, разумеется, нельзя ограничиться рассмотрением только тех исследований, которые были более или менее непосредственно связаны с археологическими раскопками. Начиная с 40-х годов XIX в. и вплоть до наших дней наряду с археологической проблематикой в узком смысле этого слова исследователи древнего Киева ставили и решали множество вопросов, связанных с проблемами исторической топографии города, с историей отдельных его частей и урочищ. Исследование вопросов исторической топографии города вызывало необходимость внимательного изучения древних летописей и других письменных источников, вплоть до актов XVII-XVIII вв., росписных списков, монастырских описей и т.п. Для решения различных вопросов исторической топографии широко привлекались сохранившиеся в различной степени древние архитектурные памятники.
Одним из
первых исследователей исторической топографии Киева был М.А.Максимович,
прибывший в Киев в
Невыгодно
отличается от небольших, но тщательных работ М.А.Максимовича капитальный
двухтомный труд Н. Закревского “Описание Киева” [Н.Закревский.
Описание Киева. Вновь обработанное и значительно умноженное издание с
приложением рисунков и чертежей, тт. 1-II. М., 1868], опубликованный
первоначально в
Крупнейшими
знатоками исторической топографии древнего Киева в конце XIX-начале XX в. были
профессора Киевской духовной академии Н.И.Пет[с. 48]ров и С.Т.Голубев. Труд
Н.И.Петрова “Историко-топографические очерки древнего Киева”, опубликованный в
Наряду с вопросами исторической топографии Н.Петров уделял серьезное внимание различным памятникам Киева: древним печатям и монетам, поступавшим в музеи Киева, фресковым росписям киевских храмов.
Работы С.Голубева, посвященные частным вопросам исторической топографии Киева, основаны на серьезном и тщательном изучении летописей и актовых документов XVI-XVIII вв. Опираясь на эти поздние документы, автор смог выяснить ряд вопросов исторической топографии древнего домонгольского Киева.
[С.Т.Голубев. 1) Историко-топографические изыскания и заметки о древнем Киеве. – ТКДА, Киев, 1899, декабрь, стр. 574-599; 1904, декабрь, стр. 668-692;
2) О древнейшем плане г.Киева
3) Историко-топографичеекое исследование о древнем Киеве. – ЧИОНЛ, кн. XIV, Киев, 1900, отд. I, стр. 23-24;
4) Спорные вопросы о древнейшей топографии Киева. Киев, 1910]
Необходимо подчеркнуть, что все перечисленные выше труды по исторической топографии Киева в лучшем случае представляли собой тщательные сводки разрозненных фактов, далеко не всегда прошедших к тому же через серьезную источниковедческую критику. Ни один из названных выше исследователей даже не пытался поставить какие-либо вопросы, связанные с социальной характеристикой тех или иных районов города, раскрыть глубокое историческое содержание тех общественных процессов, более или менее непосредственным отображением которых являлись разнообразные памятники Киева, о которых шла речь. Эти памятники рассматривались обычно лишь как топографические вехи для воссоздания формальной схемы древнего плана города.
При отсутствии интереса к основным историческим процессам развития города ожесточенные дискуссии по различным частным, порой малозначительным вопросам исторической топографии Киева велись, между Н.Закревским и М.Максимовичем, Н.Петровым и С.Голубевым на протяжении десятилетий.
Большое внимание исследователей издавна привлекали древние архитектурные памятники Киева. Как отмечалось выше, значительный интерес к руинам древних архитектурных памятников Киева был характерной чертой археологических исследований 20-40-х годов прошлого века. Наряду с раскопками развалин древних храмов уже с начала XIX в. большой интерес вызывали и постройки, сохранившиеся как в самом городе, так и в его пригородах. Памятники эти в результате разновременных реставраций дошли до нас в весьма искаженном виде и вызывали необходимость тщательного архитектурно-археологического исследования. [с. 49]
Уже в изданиях конца XVIII в., посвященных “достопамятностям” Киева, перечислялись основные архитектурные памятники города. М.Ф.Берлинский, М.А.Максимович, Н.Закревский, Н.И.Петров и С.Т.Голубев в своих работах также уделяли архитектурным памятникам Киева значительное место. Однако архитектурные сооружения интересовали этих исследователей не столько как памятники древнего зодчества, сколько в качестве наиболее точно локализуемых топографических вех при реконструкции плана древнего Киева и его отдельных частей.
В 70-х годах
XIX в. киевские архитектурные памятники привлекли внимание историков русского
зодчества. Л.Даль в “Историческом исследовании памятников русского зодчества”,
печатавшемся в
В
“Археологическом обзоре киевских древностей”, опубликованном в
“В настоящее время эти памятники, – писал он, – имеют вид разновременного, разнохарактерного смешения. Подобные памятники искусства ставят исследователя в затруднительное положение; при этом невольно рождается вопрос: какие первоначальные были формы этих памятников, что сохранилось в них древнего и что новое, какие признаки изменений того или другого века и пр.” [там же, стр. 2]
В. Прохоров считал, что разрешение этих вопросов, непосильное какому-нибудь одному исследователю, должно быть предоставлено “соединенным силам археологического съезда” [там же].
Напомним, что
именно эти вопросы и были предложены к обсуждению на III археологическом
съезде, состоявшемся в Киеве в августе
“Что именно осталось от первоначального здания древних киевских церквей: Васильевской, Софийской, Златоверхо-Михайловской, Великой Лаврской, Выдубицко-Михайловской, Спасо-Берестовской, Троицко-Кирилловской?
Сохранилась ли и насколько церковь Иоанна Предтечи, упоминаемая в Патерике Печерском?
Древней ли постройки, и если древней, насколько уцелели: Троицкая на св.воротах лаврских и Успенская на Подоле?
Какие (судя по остаткам древних [с. 50] киевских церквей) отличительные черты киевского архитектурного стиля Х-XII вв.?
По какому плану строились киевские церкви того времени, какая их кладка, фасад, формы кровельные, орнаментация?” [Тр. III АС в Киеве (1874), т. I, Киев, 1878, стр. IV-V]
Энергичная деятельность по изучению памятников киевского зодчества, которую проводил в 60-80-х годах прошлого века П.Лашкарев, в основном и была направлена на решение перечисленных выше вопросов. П.Лашкарев, внимательно изучая кладку древних киевских построек, пытался выявить из-под разновременных напластований первоначальные части наиболее прославленных киевских сооружений [Печатавшиеся в различных киевских изданиях 1860-80-х годов статьи П.А.Лашкарева были позже переизданы автором в книге “Церковно-археологические очерки, исследования и рефераты” (Киев, 1898)]. Результаты этих первичных архитектурно-археологических исследований памятников позволили П.Лашкареву сделать попытку обобщающей характеристики киевского зодчества Х-XIII вв. [П.Лашкарев. Киевская архитектура Х-XII вв. Тр. III АС в Киеве (1874), т. I, Киев, 1878, стр. 263-282 = П.Лашкарев. Церковно-археологические очерки, исследования и рефераты. Киев, 1898, стр. 125-159] П.Лашкарев считал, что подмеченные им особенности техники кладки киевских зданий древнего периода характеризуют весь домонгольский период киевского зодчества в целом – от конца Х до середины XIII в. Эта глубоко ошибочная предпосылка была причиной важнейших ошибок П.Лашкарева в вопросах датировки памятников. Тем не менее архитектурно-археологические исследования П.Лашкарева сыграли несомненно крупную роль в деле изучения киевского зодчества.
Тщательным кропотливым изучением ряда памятников киевского зодчества занимался П.Лебединцев, многочисленные работы которого, печатавшиеся в 70-90-х годах прошлого века, как и работы П.Лашкарева, позволили выяснить немало темных вопросов, связанных с различными памятниками древнего киевского зодчества.
С начала 1890-х годов над мозаиками и фресками киевских храмов работали Н.П.Кондаков [И.И.Толстой и Н.П.Кондаков. Русские древности в памятниках искусства, вып. IV. Христианские древности Крыма, Кавказа и Киева. СПб., 1891; Н.П.Кондаков. О фресках лестниц Киево-Софийского собора. – ЗРАО (нов. сер.), т. III, вып. 2, СПб., 1888, стр. 287-306+4 табл.], Д.В.Айналов и Е.К.Редин [Д.В.Айналов и Е.К.Редин. Киевский Софийский собор. Исследования древней живописи – мозаик и фресок собора. – ЗРАО (нов. сер.), т. IV, СПб., 1890, стр. 231- 381 и отдельно – СПб., 1889], а несколько позже ученики Д.В.Айналова – В.К.Мясоедов [В.К.Мясоедов. Фрески северного притвора Софийского собора в Киеве. – ЗОРСА, т. XII, Пгр., 1918, стр. 1-6] и Н.А.Окунев [Н.А.Окунев. Крещальня Софийского собора в Киеве. – ЗОРСА, т. X, Пгр., 1915, стр. 113-137]. Работа последнего, по[с. 51]священная крещальне Киевской Софии, образцовая в отношении методики архитектурно-археологического исследования памятника, во многом предопределила дальнейшие исследования Софии.
8. Раскопки В.В.Хвойки в усадьбе М.Петровского (1907 – 1908 гг.)
Несмотря на несомненный упадок интереса к археологическим исследованиям Киева во второй половине XIX в., особенно заметный по сравнению с энергичной раскопочной деятельностью киевских археологов 20-40-х годов XIX в., к концу столетия все же накопилось весьма значительное количество разнообразных материалов, наполнивших собрания частных и государственных музеев Киева и отчасти попавших в музеи Петербурга и Москвы.
Материалы эти были крайне плохо изучены и систематизированы, исторически мало и слабо комментированы. Методика археологических исследований, осуществлявшихся в основном любителями-дилетантами, стояла на крайне низком уровне. Выше отмечалось, что нередко “раскопки” превращались в откровенное хищническое кладоискательство. Все это в значительной мере обесценивало добытые в ту пору многочисленные и разнообразные памятники.
Археологическое исследование Киева, развивавшееся до начала нашего века как замкнутое вещеведение, было оторвано от основных путей развития исторической науки; археологические источники расценивались историками не больше, чем любопытные иллюстрации к тем или иным уже сложившимся главным образом на основе письменных источников концепциям. Неисчислимые богатства разнообразных археологических источников по древнейшей историйи русского города, по истории городского ремесла, по истории городской культуры оставались почти вне поля зрения историков XIX в.
В 1907-1908 гг. в усадьбе доктора М.Петровского, расположенной на территории древнейшей части Верхнего города, В.В.Хвойка обнаружил ряд интереснейших комплексов, позволивших восстановить облик древнего Киева.
Еще в 1890-х годах В. В. Хвойка занимался обследованием и раскопками курганов, расположенных на взгорьях вдоль Кирилловской ул. К сожалению, результаты этих раскопок были опубликованы исследователем предельно кратко [В.В.Хвойка. Древние обитатели Среднего Приднепровья и их культура в доисторические времена (по раскопкам). Киев, 1913, стр. 53-57]. Поскольку отчеты о раскопках и полевая документация их не сохранились, весьма интересные результаты их остаются поныне почти недоступными.
Идея раскопок в усадьбе М.Петровского возникла, по-видимому, случайно. Осматривая обрывы киевских гор в поисках следов первобытного человека, В.В.Хвойка заметил в обнажениях по склону верхней части усадьбы М.Петровского остатки древних фундаментов, сложенных из красного кварцита. Это [с. 52] послужило толчком для пытливого и неутомимого исследователя, ранее увлеченного изучением Кирилловской палеолитической стоянки и “трипольских площадок”, серьезно заняться археологическими раскопками древнего Киева.
Несмотря на крайнее несовершенство методики раскопок В.В.Хвойки, особенно в отношении фиксации самого процесса археологических исследований, несмотря на затруднительные условия, в которых протекали раскопки, проводившиеся в саду частновладельческой усадьбы, хозяин которой ставил ряд ограничительных условий, несмотря на то, наконец, что работы производились на частные скудные средства, результаты раскопок были поистине блестящи и неожиданны.
Открытые в 1907-1908 гг. в центре древнего Киева остатки разрушенных княжеских дворцов, жилищ, многочисленных ремесленных мастерских, древних погребений и пр. и пр. вызвали живой интерес в широких кругах общественности и впервые привлекли внимание историков и археологов всей страны [В.В.Хвойка, ук. соч., стр. 63-75. Многочисленные информации столичной и киевской прессы давались неоднократно в сводках “Археологической хроники”, печатавшейся в качестве “Прибавлений” к “Известиям Археологической комиссии”. См.: Прибавл. к вып. 20, 26, 27, 31 и др. На раскопки в Киеве откликнулись и неспециальные журналы, см. статью: А.Савенко. Древнейший киевский “город” и остатки дворцов великокняжеской эпохи. – Исторический вестник, 1909, март, стр. 1176-1185].
Участники XIV
археологического съезда в Чернигове, осмотрев осенью
[XIV археологический съезд постановил ходатайствовать о
приобретении усадьбы М.Петровского в государственную собственность. В
9. Раскопки Археологической комиссии под руководством Д.В.Милеева (1908 – 1914 гг.)
Блестящие
результаты раскопок в усадьбе Петровского послужили толчком к организации
археологических работ значительно более крупного масштаба по широко задуманному
плану. В декабре
Проект Н.П.Кондакова был принят в Академии наук сочувственно. Первоначальное предположение организовать раскопки под руководством Отделения русского языка и словесности встретило, однако, сопротивление со стороны Археологической комиссии, справедливо считавшей, что дело археологического изучения Киева является ее прямой обязанностью и правом. В результате ведомственной борьбы организация раскопок в Киеве была возложена на Археологическую комиссию с ассигнованием специальных государственных дотаций на эти работы, сроком на 10 лет.
Уже летом
Раскопки
Археологической комиссии производились с 1908 по 1914 гг. В
В
В
Весной
В июне того
же года, в связи с работами по постройке дома в усадьбе Крестьянского банка
(Владимирская, д.10, ныне усадьба Киевского телеграфа), археологические
раскопки были перенесены на территорию этой усадьбы, расположенной неподалеку
от усадьбы Десятинной церкви, вследствие чего работы в усадьбе Трубецкого были
прерваны. В западной части усадьбы было обнаружено продолжение рва, часть
которого была открыта ранее в усадьбе Десятинной церкви, и ряд древних
погребений довладимировой поры [Археологические
исследования в Киевской губернии. – ИАК, Прибавл. к вып. 37 (Хрои. и библ.,
вып. 18), СПб., 1910, стр. 210-211]. Раскопки в усадьбе Крестьянского
банка были продолжены и в
Вызванные
непредвиденными обстоятельствами раскопки в усадьбах Трубецкого и Крестьянского
банка заняли основное внимание исследователя, в связи с чем работы в усадьбе
Десятинной церкви в
В
Наряду с
исследованием развалин дворца, раскопками
Раскопки в
усадьбе Десятинной церкви и в ее окружении продолжались и в 1913-1914 гг.,
когда удалось завершить исследование южной части дворцового здания, открытого в
1910-1911 гг. у южной стены храма, и обнаружить среднюю часть еще одного
древнего дворца на Десятинном проулке [OAK за
1913-1915 гг., Пгр., 1918, стр. 167; С.П.Вельмин. Раскопки
Археологической комиссии в г.Киеве в
В связи с постройкой большого здания в усадьбе Киевского губернского земства (на углу Владимирской и Ирининской улиц) здесь под руководством С.П.Вельмина были произведены новые раскопки небольшой части развалин храма, открытого в 30-х годах прошлого века К.Лохвицким [OAK за 1913-1915 гг., Пгр., 1918, стр. 167-168].
Исследование
территории усадьбы Десятинной церкви раскопками 1908- 1914 гг. было в основном
завершено. 19 июля
К сожалению, полевая документация раскопок 1908-1914 гг. (дневники, полевые описи находок, полевые обмеры и зарисовки) полностью бесследно пропали. В бывшем архиве Археологической комиссии удалось разыскать лишь несколько чистовых чертежей и значительное количество депаспортизованных негативов, часть которых была определена. Краткие отчеты о раскопках 1908, 1911, 1912, 1913-1915 гг. были напечатаны в Отчетах Археологической комиссии за соответствующие годы. О раскопках в 1909-1910 гг. известно лишь из кратких информации, печатавшихся в киевских и столичных газетах, а также из доклада С.П.Вельмина, прочитанного на заседании Киевского отделения Военно-исторического общества [С.П.Вельмин. Археологические изыскания Археологической комиссии в 1908 и 1909 гг. на территории древнего Киева. – ВИВ, Киев, 1910, кн. 7-8, стр. 121-153].
Несмотря на незавершенность работ Археологической комиссии и утрату важнейшей полевой документации, результаты раскопок 1908-1914 гг. имели огромное научное значение. В истории археологического изучения древнего Киева раскопки Д.В.Милеева были первыми археологическими исследованиями, производившимися на основе подлинно научной археологической методики, с исключительной тщательностью и целеустремленностью. По сравнению с раскопками Д.В.Милеева почти одновременные работы В.В.Хвойки поражают наивным дилетантизмом.
Раскопки Д.В.Милеева обогатили археологию Киева целым рядом превосходно исследованных древних архитектурных памятников, среди которых на первом месте должны быть упомянуты развалины древнейшей каменной постройки на Руси – Десятинной церкви, остатки княжеского дворца Х в. и руины неизвестного храма в усадьбе Митрополичьего дома. Результаты [с. 56] раскопок Д.В.Милеева, однако, отнюдь не ограничиваются изучением остатков архитектурных сооружений. Мастерски проведенные исследования субструкций восточной и северной частей Десятинной церкви позволили обнаружить не только ряд замечательных погребений, относившихся ко времени до постройки храма в конце Х в., но и следы засыпанного перед постройкой глубокого рва, некогда ограждавшего более древнее Киевское городище довладимировой поры.
Огромное
количество разнообразных находок из раскопок 1908-1914 гг., к сожалению, не
были изучены самим исследователем. Пролежав около 30 лет в подвалах бывш.
Археологической комиссии, а с
Наряду с
археологическими исследованиями Д.В.Милеева следует упомянуть также мастерские,
в методическом отношении, раскопки несохранившейся восточной части церкви Спаса
на Берестове, проведенные в
10. Археологические исследования Киева после Великой Октябрьской социалистической революции
Раскопки
Археологической комиссии, прерванные в
После Великой Октябрьской социалистической революции археологическое изучение Киева сосредоточилось в различных научных учреждениях Украинской ССР.
Всеукраинский
археологический комитет не уделял серьезного внимания делу археологического
исследования Киева. В
Характерной чертой деятельности ВУАК был отрыв всех археологических исследований на Украине, в частности исследований древнего Киева, от исследований по истории древнерусской культуры, которые велись в это же время советскими учеными за пределами Украины. Осуществляя “теоретические установки” М.Грушевского и других буржуазных националистов, некоторые деятели украинской археологии рассматривали историю Киевской Руси и Киева лишь как часть истории Украины, отрывая ее от истории русского и белорусского народов.
“Дослідження
київських пам'яток, – развязно заявлял в книге “Археологічна минувшина
Київщини”, изданной Украинской Академией наук в
Напомним, что речь идет об “украинском национальном творчестве” при создании Золотых ворот и Киевской Софии!!
В 1930-х гг.
небольшие раскопки на территории Киева проводил Киевский исторический музей. В
1932-1933 гг. были проведены раскопки на северо-западном уступе горы Киселевки.
Раскопки
В
Раскопки,
проведенные в
С середины 1930-х годов археологические исследования древнего Киева сосредоточились в Институте истории материальной культуры Академии наук УССР, позже преобразованном в Институт археологии АН УССР.
В 1936-1937 гг. в связи со строительством на территории бывш. Михайловского Златоверхого монастыря и в усадьбе Художественной школы (бывшей усадьбы М.Петровского и Десятинной церкви) институт провел там археологические раскопки достаточно крупного масштаба, результаты которых, однако, к сожалению, остались неопубликованными.
С 1938 по
Киевская
экспедиция осуществила раскопки на территории усадьбы Исторического музея
(бывшие усадьбы Десятинной церкви и М.Петровского) и примыкающей к ним усадьбы
Слюсаревского (1938-1939, 1948-1949 гг.) [М.К.Каргер.
1) Археологические исследования древнего Киева (1938-1947). Киев, 1950, стр.
45-140; 2) Розкопки на садибі Київського історичного музею. Археологічні
пам'ятки УРСР, III, К., 1952, стр. 5-13], на территории Михайловского
Златоверхого монастыря (1938, 1940, 1948- 1949 гг.) [М.К.Каргер.
1) Археологические исследования древнего Киева, стр. 8-44. 2) Новые данные к
истории киевского жилища домонгольского периода. – КСИИМК, XXXVIII, 1951, стр.
3-11], на различных участках Владимирова города (
В 1940, 1948-1949, 1951-1952 гг. крупные археологические исследования были проведены Софийским заповедником АА УССР под руководством автора [М.К.Каргер. Археологические исследования древнего Киева, стр. 227-250].
С
Большое внимание за последние десятилетия привлекали немногие сохранившиеся памятники древнего зодчества Киева. Ценные наблюдения по вопросам реконструкции первоначального облика Киевской Софии сделал И.В.Моргилевский [I.В.Моргилевський. Київська Софія в світлі нових спостережень. – Київ та його околиця в icтopiї i пам'ятках. Київ, 1926, стр. 125-165], в течение многих лет изучавший архитектурные памятники древнего Киева и руководивший их обмерами.
Крупные реставрационные работы, проведенные в Софийском соборе, позволили выяснить некоторые ранее не решенные вопросы архитектурной истории памятника [М.О.Кресальний, Ю.С.Асеєв. Нові дослідження архітектури Софійського собору. – Архітектура i будівництво, К., 1955, № 1 (13), стр. 27-29]. Эти работы наряду с систематическими археологическими раскопками внутри храма [М.К.Каргер. Археологические исследования древнего Киева, стр. 227-250] и новыми детальными обмерами [Работа архитекторов В.П.Волкова и Н.О.Кресального] дали возможность значительно уточнить реконструкцию первоначального облика Софии. [с. 60]
Серьезному историко-архитектурному исследованию подвергся в процессе реставрации собор Кирилловского монастыря [Работа архитектора Н.В.Холостенко; см. также: Ю.С.Асеєв. Архітектура Кирилівського заповідника. – Архітектурні пам'ятники, К., 1950, стр. 73-85].
Широкий размах археологических работ, развернувшихся в Киеве в последние два десятилетия, сочетался не только с новыми задачами исследования, но и с новой методикой раскопок. Вместо узких траншей, прорезывавших и разрушавших памятник, советская археология выдвинула требование вести раскопки широкой площадью с задачей охватить по возможности полностью изучаемый комплекс.
Но главной особенностью советских археологиеских исследований в Киеве была подчиненность раскопок задачам исторической науки, постановка и решение на археологических источниках больших исторических проблем. Новые раскопки позволили во многом переоценить, осмыслить, по-новому комментировать и результаты предшествующих исследований.
Основные этапы исторического развития города, облик его яркой своеобразной культуры раскрылись в результате исследований советских археологов с исключительной убедительностью и полнотой, недостижимой ранее при изучении одних письменных источников.
Коренным образом изменились по сравнению с дореволюционными археологическими исследованиями задачи и интересы советской археологии. Дореволюционные исследователи-археологи увлекались главным образом парадной стороной жизни города, их интересовали преимущественно пышные церковные постройки, клады драгоценных вещей, богатые погребения и т.п. Интересы и задачи советской археологии стали значительно шире и многостороннее, в частности, особый интерес в изучении древнерусских городов стали вызывать те районы, которые были заселены ремесленниками. Изучение этих районов позволило нарисовать правдивую картину жизни феодального города, основу этой жизни – городское ремесленное производство, тяжелу'ю подневольную жизнь городского ремесленного люда.
Надо сказать, что даже раскопки в центральном, наиболее аристократическом районе Киева, начатые еще в 1907-1908 гг. и продолжающиеся с исключительными результатами до последних лет, позволили установить, что вблизи от роскошных княжеских дворцов и блиставшей расточительной пышностью Десятинной церкви ютились небольшие землянки – мастерские княжеских холопов. Тем большие надежды в отношении изучения городского ремесла должны были вызывать окраинные районы города, сплошь заселенные “черным” городским людом. Под углом зрения именно этих задач и были развернуты широкой площадью раскопки в различных районах древнего Киева.
Особенное внимание советских археологов, изучавших древний Киев, было приковано к важнейшей проблеме происхождения города и к древнейшим периодам его истории. По весьма понятным причинам эти вопросы принадлежали к наименее разработанным историками, опиравшимися по преимуществу [с. 61] на письменные источники. В результате археологических исследований последних лет сказочный туман легенд, которым была овеяна древнейшая история города, постепенно развеивается. Раскопки на территории Владимирова Киева показали, что так называемый “город Владимира” не может быть признан древнейшим ядром Киева.
Раскопками было установлено существование в границах “города Владимира” более древнего городища, окруженного рвами и валами, за пределами которых находился огромный языческий курганный могильник IX-Х вв. Инвентарь многочисленных погребений древнего киевского некрополя позволил восстановить яркую картину жизни города в IX-Х вв.
Археологическими исследованиями было установлено существование на территории Киева нескольких (не менее трех) самостоятельных поселений VIII-Х вв. Легенда о трех братьях – основателях города, занесенная в древнейшую киевскую летопись, заключала в себе, по-видимому, отголоски реального факта существования нескольких самостоятельных поселений на территории Киева, лишь в конце Х в. объединившихся в один город.
Раскопки на территории города древнейших погребений, относящихся к III-IV вв. н.э., а также систематизация и изучение многочисленных кладов римских монет и случайных находок этого же времени позволили восстановить еще более древнюю страницу истории города. Можно считать несомненным наличие на территории Киева нескольких небольших поселений в первые века нашей эры.
Но наиболее многочисленный и яркий материал, добытый раскопками в Киеве, относится к летописному периоду его истории (конец Х-середина XIII в.). Открытие значительного количества отлично сохранившихся остатков жилищ горожан, ремесленных мастерских, развалин каменных храмов и княжеских дворцов Х-XIII вв., сопровождавшееся находками огромного количества разнообразнейшего инвентаря, позволило нарисовать яркую картину жизни города накануне монгольского завоевания.
С
изумительной образностью раскрылась в результате раскопок последних лет
потрясающая по своему драматизму картина разгрома цветущего города
татаро-монгольскими полчищами в декабре
Многочисленные и весьма разнообразные памятники, открытые и изученные советскими археологами, составляют основной фонд источников настоящего исследования. [с. 62]
Древнейшие поселения и могильники на территории Киева
Мы не видим нужды отвергать сказание Нестора, который приписывает строение Киева славянским полянам.
Н.Карамзин. История государства Российского.
1. Вопрос об основании Киева в русской историографии XVIII – начала XIX в.
Вопрос о том, когда и кем был основан Киев, дебатировался в русской исторической науке с первых дней ее существования. Глубокий интерес к этому вопросу понятен. Проблема возникновения Киева – неотделимая составная часть древнейшей истории Рубского государства.
“Предание о трех братьях, Кие, Щеке и Хориве, – писал Д.И.Иловайский, – есть не что иное, как попытка ответить на вопрос: откуда пошло Русское государство” [Д.И.Иловайский. Разыскания о начале Руси. Изд. 2-е, М., 1882-1886, стр. 52 и 65].
Историки XVIII – начала XIX в. в решении этой проблемы могли опираться исключительно на легендарный рассказ о трех братьях – основателях Киева, занесенный в Древнейший летописный свод. На необходимость серьезного отношения к легендарным рассказам русских летописей об основателях городов обращал внимание еще М.В.Ломоносов.
“Владетели и здатели городов в пределах Российских, – писал он почти два века тому назад, – известны по Нестору в Полянах Кий, Щек и Хорив; Славян новгородских по летописцу Славен и Рус. И хотя в оном летописце с начала много есть известий невероятных, однако же его откинуть невозможно” [М.В.Ломоносов. Краткий российский летописец с родословием 1760, § 6]. [с. 63]
Комментирование этого рассказа вело старых историков к весьма несхожим, часто взаимно исключающим выводам.
В.Н.Татищев недоверчиво относился к историческому содержанию легенды о трех братьях.
“Кий, Щек, Хорив и Лыбедь имена не славянские, – писал он, – но сарматские и есть ли оные не вымышлены от званий урочищ, то нужно быть до пришествия в сии места славян, или от рода козаров. Ибо славянские князи никогда от других языков имен не имели, но от своего” [В.Н.Татищев. История российская с самых древнейших времен, кн. II. М., 1773, прим. 18].
Самое имя – Киев или Кивы – он считал сарматским. Комментируя слова летописца “Поляне же жили особно на сих горах но Днепру”, В.Н.Татищев писал: “Не пустые горы, но град Киев разуметь должно, ибо сарматский Киви, славенский камень и горы едино есть” [там же, прим. 12]. Известие летописца об основании города князем Кием В.Н.Татищев считал вымышленным “от незнания сего имени”. Основание города он относил ко времени “до пришествие Христова” [там же].
Кн.М.Щербатов, не соглашаясь с известием летописца в том, что Кий с братьями были славяне, считал их имена персидскими и “арапскими” [Кн.М.Щербатов. История российская от дрэвнейших времен, т. I. СПб., 1794, стр. 116-121]. Полагая, что три брата пришли из страны, в которой “вышеобъявленные языки в употреблении были”, Щербатов считал, что основателями Киева были гунны. По его мнению, гунны, покорив алан, “осталися в земле оных и наконец дошли до места, где ныне Киев. Нашед себе сие место удобно к населению, тут вожди их остановились и вышеозначенные грады построили” [там же, стр. 121].
Против этой теории возражал еще И.М.Болтин, сам склонявшийся к мысли В.Н.Татищева о сарматском происхождении Киева.
“Чтоб гунны на берегах Днепра, где ныне Киев, когда-либо жили, – писал он, – о том ни в какой истории не вспоминается; да и весьма сумнительно, чтоб они местами сими проходили. Жили тут издревле сарматы, и прежде нежели славянами были покорены, построили город Киев, назвав его так по местоположению его, лбо слово Киви на сарматском языке значит горы; да и самый народ в окрестности Киева, на нагорном берегу Днепра живший, назывался по сказанию Стриковского, Киви. Славяня, сармат покорив, между ними поселились и назвали живших на нагорном берегу, в соответствие сарматскому слову Киви, горянами; а жителей луговой стороны полянами. Славяня имели обычай иностранные собственные имена переводить на свой язык, в чем им и Руссы долгое время подражали; таковых пример множество летописи представляют” [И.М.Болтин. Примечания на Историю древний и нынешния России Г.Леклерка, т. I, 1788, стр. 21-22. Против теории об основании Киева гуннами решительно возражал позже и Н.М.Карамзин, остроумно отметивший, что “гунны разрушали города, а не строили их и говорили без сомнения не арабским и не персидским языком” (Н.М.Карамзин История Государства Российского, I, прим. 71)]. [с. 64]
Несколько позже И.М.Болтин изменил свое мнение о происхождении Киева, признав основателями города аваров. Он утверждал, что “Киев” – слово венгерское и значит – “веселый”. Так же толковал Болтин и имена других братьев Кия и его сестры. “Хорив”, по его мнению, – венгерское слово “Горог”, что значит “кривой”, “Щек” (Снег) – “кормило”, а “Лебедь” (Лебеге) – “трепетание”. Итак, Кий, Щек и Хорив и Лебедь были, по Болтину, авары и говорили одним языком с венграми [И.М.Болтин. Критические примечания на первый том Истории кн. Щербатова. СПб., 1793, стр. 141].
И.Рейнегс считал, что Киев основан готами, имя города, обозначающее “место любимое, радостное” он считал финико-арабским [J.Reineggs. Allgemeine historisch-topographische Beschreibung des Kaukasus, v. II. St. Petersburg, 1797, стр. 200].
Г.З.Байер, принимая сказание о трех братьях за историческое, отождествлял Кия с готским королем Книве, воевавшим в Паннонии с римским императором Децием [G.Вауеr. Commentarii, III, стр. 434. Об этой теории см.: В.Н.Татищев. История Российская с самых древнейших времен, прим. 19].
Наконец, Г.Ф.Миллер, не находя в византийских летописях никаких известий о походе Кия на Царьград, пытался примирить летописный рассказ с византийскими летописями, считая, что Кий служил в войсках тех гуннов, которые при Феодосии II разоряли империю [Н.М.Карамзин, ук. соч., I, прим. 71].
Все эти представители докарамзинского периода нашей историографии в своих толкованиях летописной легенды, столь не сходных между собой, сходились почти все лишь в одном: они не хотели верить летописному рассказу о том, что Кий с братьями были не гунны и не готы, и не авары, а славяне. Решительно возражал против этих толкований Н.М.Карамзин.
“Не видим мы нужды, – писал он, – отвергать сказание Нестора, который приписывает строение Киева славянским полянам. Имена древние не всегда могут быть изъяснены языком новейшим, из чего не следует, что они произошли от иного языка” [там же].
“Что-нибудь одно, – говорил Н.М.Карамзин, возражая Байеру, – или верить в сем случае Нестору, или не верить; если верить, то Кий был славянский князь, а не готский” [там же].
[Мы не останавливаемся здесь на многочисленных более поздних попытках связать возникновение Киева, при комментировании известия Константина Багрянородного о прозвище Киева – Самбат, с сарматами, скандинавами, готами, венграми, аланами, хазарами и даже литовцами и финнами. См. об этом: Г.Ильинский. Σαμβατάς Константина Багрянородного. – Ювілейний збірник на пошану М.С.Грушевського, II, К., 1928, стр. 166-167; А.И.Лященко. Киев и Σαμβατάς у Константина Багрянородного. – ДАН СССР, 1930, № 4, стр. 66-72]
Возражал
Карамзин и против того, что, “оста[с. 65]вив достоверного Нестора”, некоторые
историки склонны были больше доверять автору Киевского Синопсиса, выписанного
по большей части из польских историков – Длугоша, Стрыйковского и др. [Н.M.Карамзин, ук. соч., I, прим. 71]
Стрыйковский, утверждавший, что Киев был основан в
Местное народное предание о Киеве, занесенное в конце XI в. в летописные своды, наряду с церковной легендой о путешествии апостола Андрея, предрекавшей и закреплявшей великое политическое и церковное значение Киева в истории Древнерусского государства, свидетельствовали о том, что в эпоху, когда обе эти легенды были литературно оформлены, Киеву принадлежала виднейшая роль в политической жизни страны.
Но голос народного предания говорил и о большем. Легенда закрепляла мысль о том, что Киев был славным городом задолго до того времени, когда он во второй половине Х в. стал признанной столицей Руси. Может быть, эта мысль и составляет наиболее реальную историческую основу древней народной легенды.
“Предание о Кие, Щеке и Хориве, – писал Д.С.Лихачев, – ярко свидетельствует об интересе русского народа к своей истории еще в дописьменный период. Эта легенда имеет не только узко местный, но и общерусский интерес” [Повесть временных лет, ч. II. Комментарии Д.С.Лихачева. M.-Л., 1950, стр. 220].
Чрезвычайно важно установить, к какому времени относится это народное предание. Армянский историк VIII в. Зеноб Глак рассказывает об основании Куара (Киева) в стране полуни (полян) Куаром, Ментеем и Хереаном [Как установил M.Абегян (История древнеармянской литературы, т. I. Ереван, 1948, стр. 346), компиляция Зеноба Глака была составлена не ранее VIII в. Среди его источников значительное место занимают национально-церковные предания, а также народные сказания]. Решительно отвергая мысль, что русская и армянская легенды восходят к общей основе, возникшей на скифской или доскифской “стадии” обоих народов, как это стремился доказать Н.Я.Марр [Н.Я.Марр. Книжные легенды об основании Куара в Армении и Киева на Руси. – ИРАИМК, т. III, Л., 1927, стр. 256-257], следует думать, что киевская легенда могла проникнуть в Армению через славянские поселения, издавна существовавшие на Северном Кавказе. Если это действительно так, то предание это во всяком случае уже существовало в VIII в. н.э.
2. Киев и “днепровский город” — мифическая столица Эрманарика
В 1850-1852 гг. Копенгагенское королевское общество северных антиквариев при материальном содействии русского правительства издало два тома “Antiquites Russes d'aprés les monuments historiques des Islandais et des anciens [с. 66] Scandinaves”. В этих двух фолиантах были опубликованы целиком и в отрывках скандинавские и исландские саги, имеющие отношение к русской истории, а также отрывки из скандинавских и исландских песен.
Северный фольклор еще задолго до этого привлекал внимание исследователей древней русской истории, начиная с историков XVIII в. – Байера и Миллера.
В 30-х годах XIX в., после статьи О.Сенковского [О.Сенковский. Скандинавские саги. – Библиотека для чтения, т. I, отд. 3, стр. 1-77], посвященной скандинавским сагам, имеющим отношение к русской истории и, в частности, Эймундовой саге, скандинавский фольклор вошел в состав источников русской историографии. Правда, о значении памятников северного фольклора в качества исторического источника высказывались различные взгляды. Если упомянутый Сенковский доказывал важное историческое значение саг, то член Археографической комиссии Бередников в докладе по поводу ходатайства Копенгагенского общества северных антиквариев об оказании пособия на упомянутое издание высказался крайне скептически об историческом значении саг. Ссылаясь на авторитет Шлепера, Лейбница, Ире, Гебгарда, Каченовского, Бередников писал:
“Саги, которые будут заключаться в этом издании, пользуются в ученом мире весьма сомнительным авторитетом. Как основанные исключительно на поэтических преданиях грубых скандинавов, саги не могут развить достоверным образом нашу древнюю историю, потому что, во-первых, сущность саг решительно баснословна, во-вторых, они не применяются ни к какой хронологии, в-третьих, хотя некоторые исторические очерки и имена, упоминаемые в наших летописях, изредка встречаются в сагах, но это вовсе ничего не прибавляет к тому, что уже известно из наших хроник, или по сомнительному происхождению и характеру саг не может исторически утвердить или пояснить никакого факта, даже и в тех случаях, когда саги разнятся с нашими летописями, или говорят о том, чего нет в них; и в-четвертых, саги… суть позднейшего происхождения” [Протоколы заседаний Археографической комиссии 1835-1840 гг., вып. I. СПб., 1885, стр. 205-207].
Как правильно было указано Н.П.Дашкевичем, скептики, развенчивавшие саги как исторический источник,
“не обращали должного внимание на то, что в таких памятниках, как саги, можно искать особой вероятности, относясь к ним, как к памятникам поэтическим, можно требовать правды, внутренней и находить верные отдельные подробности” [Н.П.Дашкевич. Приднепровье по некоторым памятникам древнесеверной литературы. – Университетские известия, Киев, 1886, № 11, стр. 224].
Мы позволили себе с несколько излишними на первый взгляд подробностями остановиться на вопросе о роли скандинавского эпоса как источника древнерусской истории, потому что в связи именно с этим источником вскоре после выхода в свет копенгагенских фолиантов возникло и в известной мере [с. 67] продолжает жить до наших дней печальное заблуждение в вопросе о древнейших судьбах Киева.
В числе других памятников, опубликованных в “Antiquites Russes”, была известная “Hervarasaga”. В этой саге выступает Hlodr, внебрачный сын короля Гейдрека, который царствовал в Рейдготии (Reidhgotaland), простиравшейся до Harvad-hafjoll (хорватских, или карпатских, гор), а столицей имел Danpstadir (Днепровский город). По смерти Гейдрека Hlodr требует от его сына и преемника, чтобы тот отдал ему половину страны, а именно “половину того великого леса, что зовется Myrkvidhr (“темный лес”), ту святую могилу, что лежит на пути, ту чудную скалу в Днепровских местах, половину замков, что имел Гейдрек”. В предисловии к саге издатели отметили, между прочим, следующее:
“Имя Danpstadir, которое появляется также в Atla-Kvida как название места, расположенного в царстве Atla, царя гуннов, и которое Я.Гримм (Deutsche Mithologie, стр. 1211) остроумно сопоставил с Tanfa, Tanfana, может также напомнить название Danapris, или Днепр” [Antiquités Russes, t. I. Copenhague, 1850, стр. 112].
А.А.Куник, приняв это толкование, высказал предположение, что за время странствования готов к Понту “Днепровский город некоторое время был столицей Готского королевства” [Melangés russes tirés du Bulletin de I'Academie Impèrial des sciences de St. Petersburg, t. IV, livre 5, 1869, стр. 520]. Это мнение было повторено А.Н.Пыпиным [Вестник Европы, 1875, № 11, стр. 127] и несколько подробнее развито вновь А.А.Куником, который писал:
“По словам этой саги, во времена гуннов, Danpstadir, Danparstadis, Danprstadir (от Danaper – Днепровский град, Киев?) был главным городом (höfud-borg) Reidhgotaland’a или Cotthjodh’a” [А.А.Куник. Русский источник о походе 1043 года. Записки АН, т. XXVI, кн. 1, СПб., 1875, стр. 55].
Ф.К.Брун, ссылаясь на это место у А.А.Куника, высказал предположение, что “Днепровский город занимал, вероятно, то место, где затем был построен Киев” [Ф.К.Брун. Черноморье. Сборник исследований по исторической географии южной России, ч. II. Одесса, 1880, стр. 289].
Известно, что “Hervarasaga” – сказание довольно позднего происхождения, датируется в основном XII-XIII вв., хотя имеет различные варианты, более древние и более поздние части. Время ее возникновения неизвестно, но поздний характер ее не вызывал сомнений [См., в частности: М.Грушевський. Історія України-Руси, I. Київ, 1913, стр. 149].
Попытка найти те же названия в более древних скандинавских источниках была сделана известным знатоком древнесеверного фольклора, исландцем Г.Вигфуссоном [G.Vigfusson. Sigfrid-Arminius and other papers. Grimm Centenary. – Oxford-London, 1886]. Вигфуссон, изучая место действия эддической “Hamdismal”, обратил внимание на один не совсем понятный стих этой песни, которую [с. 68] он считал одной из древнейших песен Эдды. Стих этот читался обычно так:
“Holl sa peir Cotha ос hlid – skialfar djúpa” [Corpus poeticum boreale, v. I. Oxford, 1883]. Последнее слово (djupa – “глубокий”) Вигфуссон считал ошибкой переписчика. Исправляя это слово по аналогии с другими песнями Эдды, Вигфуссон ставил вместо djupa – Danpar. При этом исправлении текст получает такой смысл: “Они увидели палату готов р скаты берегов Днепра”.
В древней песни об Аттиле (“Atla-Kvida”) действительно встречается подобное же слово – Danpar:
“…Днепровские места, знаменитый лес, который мужи зовут Темной дубравой” (“…stadi Danpar, hris pat id maera es medr Myrkvid kalla”) [там же, стр. 45].
В песни о Hlod и Angantheow также говорится, что Heidric'y принадлежали
“тот знаменитый лес, который зовется Темной дубравой, та священная могила, которая стоит в земле готов, та знаменитая скала, которая стоит в Днепровских местах” [там же, стр. 350].
Дальнейшее толкование исправленного стиха “Hamdis-mal” приводит к тому, что в этой песни – одной из древнейших песен Эдды – идет речь о столице готов в каком-то месте Восточной Европы, над “Danpar”, который естественно отождествить с “Danaper” Иордана, т.е. с позднейшим Днепром.
Отыскивая место на берегу Днепра, которое могло быть ареной действия героев “Hamdis-mal”. Вигфуссон считал, что Danparstadir – древний центральный город на Днепре – безусловно Киев. Здесь гора, занимаемая Лаврой, могла быть издавна знаменитым и священным местом погребения. На ней могла быть расположена столица Гиферика и Эрманарика. Здесь берег возвышается над рекой террасами – настоящими hlid-skialfar. Этот город – один из пунктов Европы, который самым своим расположением был как бы предопределен стать центром исторического тяготения. Особое положение делало Киев удобным торговым рынком, святилищем, крепостью. В особенности он годился, по мнению Вигфуссона, быть центром таких конгломератов царств, как тот, которым правил Эрманарик. Здесь в Киеве Вигфуссон видит центральный пункт готской империи и столицу Эрманарика. В состав этой первой тевтонской империи входили, по мнению Вигфуссона, чудь (эсты и др.), славяне, скифы и готы. Этот второй Александр правил над черноземной полосой России, начиная от песчаных, усеянных озерами берегов Балтийского моря до дельт Черноморья и от Карпат до восточных степей. Средоточием этой империи, по Вигфуссону, было среднее течение Днепра и Киев.
По мнению Вигфуссона, “Hamdis-mal” представляет лишь отголосок той готской поэзии, которая была вызвана подвигами Эрманарика, но достаточно и того, что уцелело, чтобы понять, что вдохновенный поэт, автор песни, находился не вне “палат готов” в Днепровском городе. Знакомясь с этой поэмой, [с. 69] по мнению Вигфуссона, можно представить себе великолепие, пышность обстановки и силу власти готского василевса на Днепре [G.Vigfusson, ук. соч.].
Может быть, не было бы необходимости столь подробно останавливаться на концепции Вигфуссона и его русских предшественников – неумеренных представителей “готской теории”, если бы призрак мифического Danparsfcadir в различных модификациях не появлялся вновь и вновь в трудах русских и украинских ученых до самого недавнего времени, хотя обстоятельной критике теория Вигфуссона подверглась вскоре после выхода его труда.
Скептическое
отношение ко всем основным положениям Вигфуссона высказал проф. Киевского
университета Н.П.Дашкевич в рецензии на книгу Вигфуссона, напечатанной в том же
Н.П.Дашкевич прежде всего справедливо не находил возможным согласиться с тем возвеличением Эрманарика, к которому вслед за некоторыми древними историками, сравнивавшими Эрманарика с Александром Великим, пришел Вигфуссон. Небывалое могущество, приписываемое Эрманарику, и самый перечень народов, подвластных ему, уже давно вызывали сомнения у критически настроенных историков, в том числе и немецких. Во всяком случае подтвердить историческими фактами приурочение столицы Эрманарика к Днепру трудно. Более того, невозможно решить даже и более общий вопрос – было ли вообще Среднее Поднепровье в числе обширных пространств, принадлежавших Эрманарику.
Обращаясь к вопросу о достоверности предания о “Днепровском городе”, сохранившегося в эддических песнях, Н.П.Дашкевич указывал, что песня о Hlod и Angantcheow должна быть сразу устранена из доказательств древности предания о “Днепровском городе”, потому что заимствована, по мнению самого Вигфуссона, из “Hervarasaga” не раньше XI в.
Остаются, следовательно, два упоминания – о “Днепровском нагорном береге” и о “Днепровских местах”. Но из них одно (в “Hamdis-mal”), как мы помним, взято из другой песни по догадке. Весь стих, в который оно введено, испорчен и является результатом остроумных реконструкций исследователя. Таким образом, вполне бесспорным остается лишь упоминание “Днепровских мест” в песни об Аттиле (“Atla-Kvida”),
Но самое главное возражение Дашкевича состояло не в этом. Считая, что рассматриваемые песни в том виде, как они дошли до нас, не старше IX в., Дашкевич выдвигал мысль, не следует ли считать упоминания о Днепре и “Днепровском городе” в песнях Эдды позднейшей локализацией столицы Эрманарика, которая могла произойти под влиянием рассказов скандинавов, ходивших по “пути из Варяг в Греки”, бывавших в Киеве в IX и следующих веках или слышавших тогда о нем. [с. 70]
Все сказанное приводило Дашкевича к выводу, что в словах Эдды о “Днепровском городе”, едва ли возможно признать отголосок древнейшего предания об Эрманарике, восходящего ко времени этого последнего.
Отрезвляющая критика Дашкевича, однако, не приостановила распространение теории Вигфуссона. Если, как говорит древняя поговорка, книги имеют свою судьбу, то не менее интересную судьбу, оказывается, имеют и рецензии на книги. Обстоятельная рецензия Дашкевича, изложившая все основное содержание книги, против которой она была направлена, послужила больше к пропаганде идей Вигфуссона, чем к их опровержению. В течение десятков лет приверженцы теории днепровской столицы готов ссылаются не столько на подлинный малодоступный труд Вигфуссона, сколько на рецензию Дашкевича, причем нередко считая последнего проводником и сторонником этой теории.
Так, автор капитального сводного труда об исторической топографии Киева Н.И.Петров, ссылаясь на Дашкевича, писал:
“Самый Киев в это время принадлежал готам, а затем гуннам и в IV в. был центром Готской империи и столицей Эрманарика” [Н.И.Петров. Историко-топографические очерки древнего Киева. Киев, 1897, стр. 3].
В.Б.Антонович [A.Apмaшeвcкий и В.Антонович. Публичные лекции по геологии; и истории Киева. – Киев, 1897, стр. 36-37], не только полностью следовал за Вигфуссоном, считая Киев столицей готов, но и утверждал, что соображения Вигфуссона были проверены проф.Дашкевичем, который якобы нашел, что его предположение очень вероятно. Со своей стороны Антонович пытался подтвердить факт существования готского Киева археологической документацией, привлекая для этого два клада римских монет III-IV вв. н.э., найденные на Подоле и на Печерске.
Со ссылкой на Вигфуссона и Дашкевича признавал существование готской столицы на Днепре и Ю.Кулаковский [Ю.Кулаковский. Карта Европейской Сарматии по Птолемею. Киев, 1899, стр. 31. Н.Закревский (Описание Киева, т. I. М., 1868, стр. 6) считал, что Птолемеев Азагориум, слывший у окрестных жителей под именем Загорья, был не что иное, как Киев], полагавший, что Киев существовал еще во времена Птолемея и значится на карте последнего под именем Метрополь. Когда готы тронулись на юг, к пределам Римской империи, под их напором исчезли с лица земли старые культурные центры Тира, Ольвия, Танаис, но среди этого переворота уцелел, по-видимому, и даже, быть может, был призван к новой жизни Метрополь – Киев, который и выступает при готах как Danparstadir – столица Эрманарика.
Признавали существование днепровской готской столицы на территории Киева Ф.Браун [Ф.Браун. Разыскания в области гото-славянских отношений, I. Готы и их соседи до V в. СПб., 1899, стр. 8], В.С.Иконников [В.С.Иконников. Опыт русской историографии, т. II, кн. 1. Киев, 1908, стр. 116], А.И.Соболевский [А.И.Соболевский. Лингвистические и археологические наблюдения. Русские местные названия и язык скифов и сарматов, вып. I. Варшава, 1910, стр. 97-98], С. Рожнец[с. 71]кий [С.Рожнецкий. Из истории Киева и Днепра в былевом эпосе. ИОРЯС, т. XVI, кн. 1, 1911, стр. 72], А.Погодин [А.Погодин. Киевский Вышгород и Гардарики. – ИОРЯС, т. XIX, кн. 1, 1914, стр. 31], И.Стеллецкий [И.Стеллецкий. Летописные варяжские пещеры и клад. – Сб. статей в честь гр.Уваровой, М., 1916, стр. 262]. Теорию Вигфуссона о Киеве как столице готов до недавнего времени можно было встретить в путеводителях по городу [К.Шероцкий. Киев. Путеводитель. Киев, 1917, стр. 2. Автор не только поддержал теорию Вигфуссона, но и считал, что она “подтверждается археологическими данными”. См. также: Путівник по Києву, ч. I. Київ давній. К., 1930, стр. 104] и в обзорных статьях на страницах украинских журналов [В.Славiн. Київ у пам'яти століть. – Соціалістичний Київ, 1936, № 12, стр. 34].
Итак, если изучение древнерусской народной легенды об основателях Киева привело к признанию наиболее реальной исторической основы этой легенды в том, что она в поэтической форме закрепляла мысль о славном прошлом великого города задолго до того времени, как он стал признанной столицей Руси, то изучение северных легенд о “Днепровском городе”, наоборот, приводит к выводу о перенесении на мнимую готскую столицу Эрманарика черт более позднего исторически реального русского Киева.
Общей для обоих источников особенностью является, однако, легендарный. поэтический характер их. Забывая об этом и превращая русскую легенду или северные песни в исторические документы в собственном, узком смысле этого. слова, исследователи нередко обольщали себя иллюзорной исторической реальностью тех фактов, которые на самом деле имели подлинную ценность лишь как поэтический образ, требующий специфических средств раскрытия.
3. Клады римских монет и отдельные вещевые находки римского происхождения на территории Киева
История Киева, как и история других крупнейших городов древней Руси, уходит своими корнями в далекое историческое прошлое нашей родины.
Когда в середине XI в. и особенно в начале XII в. в Киеве, как и в ряде других крупных городов, появляется регулярное летописание, составители древнерусских летописей, естественно, пожелали внести в свои своды сведения о тех периодах истории своего города, которые уже и для них были далеким историческим прошлым. Осмысляя это далекое прошлое пересказом народных легенд и сказаний, летописцы, разумеется, не могли преодолеть легендарный туман, скрывавший первые страницы истории города, сквозь который лишь с большим трудом удавалось проследить отдельные исторические события и их участников.
Сохраненные летописью народные легенды и предания о возникновении Киева и для историков XVIII – XIX вв. служили почти единственным источником при воссоздании древнейшей истории города. Известные в ту пору, правда весьма немногочисленные, археологические “документы” не привлекали серьезного внимания историков. Между тем изучение древнейшего периода истории [с. 72] Киева, периода вовсе не отраженного собственной письменностью и весьма мало и сомнительно письменностью других народов, возможно лишь при условии максимального внимания к источникам, отмеченным (в противоположность тем, о которых шла речь выше) наибольшей исторической реальностью, – к источникам археологическим.
Благодаря рано начавшимся археологическим раскопкам, с одной стороны, и интенсивным строительным и планировочным работам, с другой, к концу прошлого века в Киеве было известно уже весьма значительное количество отдельных случайных находок, кладов, погребений, развалин древних храмов, дворцов и т.п. Особое внимание среди этих открытий и находок привлекали, конечно, многочисленные, разнообразные по характеру яркие памятники, относившиеся к концу Х-середине XIII в. Однако наряду с этими памятниками, отражавшими историю древнерусской столицы той эпохи, которая подробно освещена киевскими летописями, уже в середине прошлого века были обнаружены первые находки, свидетельствовавшие о гораздо более древних страницах истории города.
[Достаточно полная для своего времени сводка данных о находках римских монет на территории Киева была сделана четверть века тому назад В.Г.Ляскоронским в статье “Римські монети, які знайдено на території м.Києва” (Україський музей, зб. I, К., 1927, стр. 29-41). Первая попытка систематизации разнообразных памятников первых веков нашей эры, найденных на территории Киева, осуществлена в нашей статье “К вопросу о древнейшей истории Киева” (СА, X, 1948, стр. 235-254). С тех пор накопились довольно значительные-новые материалы; см., в частности, статью И.Самойловского “Пам’ятки культури полів поховань у Києві” (Археологія, т. VII, К., 1952, стр. 153 – 157). В списке находок римских монет в Восточной Европе, опубликованном В.В.Кропоткиным [Клады римских монет в Восточной Европе. ВДИ, 1951, № 4 (38), стр. 253-279], киевские находки перечислены по материалам нашей статьи]
Более ста лет
тому назад, в
В
В
[Подробное описание состава клада сделано Н.Ф.Беляшевским, ук. соч., стр. 26-34; см. также: В.Данилевич. Монетные клады, принадлежащие Мюнц-кабинету Университета св.Владимира, I. Киев, 1892, стр. 14-17; В.Б.Антонович. Описание монет и медалей, хранящихся в нумизматическом музее Университета св. Владимира, вып. I. Монеты древнего мира. Киев, 1896, прилож. II, стр. 252-256; В.Г.Ляскоронський, ук. соч., стр. 29]
Монеты Оболонского клада разделяются на две группы, из которых первую (45 экз.) составляют римские колониальные монеты, чеканенные в Антиохии (в Писидии) во время царствования императоров Филиппа Араба (244-249), Траяна Деция (249-251), Волусиана (251-253) и Галлиена (253-268) [Н.Ф.Беляшевский, ук. соч., стр. 27-32].
Вторую группу (14 экз.) составляют несколько более поздние монеты – римской средней и малой бронзы, времен императоров Максимина II Даза (305-313), Константина Великого (306-337), Констанция II (337-361), Прокопия (365-366) [там же, стр. 32-34].
Таким образом, Оболонский клад состоял, по-видимому, из монет, близких между собой как по времени, так и по типам. По составу монет он относится ко второй половине III в. и первой половине IV в. Все монеты римского чекана, большинство из них принадлежит к разряду римских колониальных монет (г. Антиохия в Писидии).
Еще
В.Б.Антонович [В.Б.Антонович. Описание
Киевского клада…, стр. 244], опубликовавший первые сведения о кладе
В
В 90-х годах прошлого столетия при прокладке канализационных труб в городе рабочими были вновь найдены несколько экземпляров бронзовых римских монет; часть из них попала в руки В.В.Хвойки, у которого их видел В.Ляскоронский [B.Г.Ляскоронский, ук. соч., стр. 30]. По словам последнего, среди этих находок были монеты императора Константина Великого (306-337) и его преемников, а также монеты значительно более раннего времени. Одна из этих монет, найденная на Воздвиженской улице, представляла денарий Корнелии Салонины, жены имп.Галлиена (253-268), с греко-латинской надписью. Римские монеты в честь жен императоров известны и по другим находкам на территории Украины, например в Триполье и его окрестностях [там же].
Одна римская
монета и бронзовая грубо орнаментированная чаша, найденные при прокладке
канализационных труб в
В
В том же районе вблизи Глубочицкого ручья, на участке Кирпичного завода, был найден клад, состоявший из 40 экз. бронзовых римских монет, из которых всего 19 попали в Университетский музей. По свидетельству В.Б.Антоновича, из них 3, типа средней бронзы, относились к имп.Констанцию II (337-361 ), остальные 16 чеканены в г.Антиохии в Писидии. На лицевой стороне 9 из них удалось прочесть имя императора: на 7 – Волусиана (251- 253), на 2 – Гордиана III (238-244) [В.Б.Антонович. О монетных кладах, найденных в Киеве и его окрестностях. – ЧИОНЛ, кн. II, Киев, 1888, стр. 17].
Вообще на Подоле в конце XIX в. часто находили отдельные римские монеты, но большая часть их бесследно пропала и не была даже зарегистрирована. Киевский коллекционер конца XIX в. Н.Леопардов, скупавший у населения случайные находки различных эпох, утверждал, что ему
“неоднократно были предлагаемы в разное время, разными продавцами римские денарии I-II вв., каждый раз небольшими количествами, даже не очищенные от наплыва и осадков ржавчины, с объяснением, что они были найдены на Подоле или при возделывании огородных грядок, или при рытье канав для фундаментов при постройках и пр.” [Н.Леопардов. Сборник снимков с предметов древности, находящихся в Киеве в частных руках. Серия вторая, вып. I. Киев, 1893, стр. 28]
В.Ляскоронский также сообщал о том, что ему несколько раз приходилось видеть серебряные и медные римские монеты, которые доставали ученики гимназии у рабочих-землекопов или же покупали там же, на Подоле, в маленьких лавчонках, куда эти монеты попадали с территории самого Киева или его окрестностей [В.Г.Ляскоронский, ук. соч., стр. 31].
До недавнего времени было распространено мнение о том, что находки римских монет и особенно кладов связаны исключительно с Киево-Подолом и отчасти с Печерском. Находки римских монет и тем более кладов на территории Верхнего Киева долгое время были неизвестны.
Однако самый
крупный, а может быть, и наиболее древний по своему составу, клад римских монет
был найден именно на территории Верхнего Киева в первой половине 1870-х годов,
т.е. раньше, чем известный Оболонский клад. Но в то время как последний сразу
же обратил на себя внимание ученых, был неоднократно подробно описан,
Старо-киевский клад остался совершенно незамеченным. Печальная история этого
клада стала известна в печати спустя более чем полвека после его находки.
Историю находки и гибели этого замечательного клада опубликовал в
Летом 1874
или
Часть монет из этого клада попала в руки лавочника, который перепродал 4 или 5 монет студенту Киевского университета М.Н.Пантелееву. Это были римские серебряные денарии II в. н.э. – императоров Адриана, Антонина Пия и Марка Аврелия. Все монеты были из высококачественного серебра, отличной сохранности. Только одна монета этого замечательного клада дошла до нас, сохраненная дочерью Пантелеева (О.М.Пантелеевой). Монета (табл. I, 1, 2) представляет серебряный римский денарий императора Адриана (117- 138). На лицевой стороне голова императора в лавровом венке, вокруг головы надпись: “Imp. Caesar Traian Hadrianus. Avg.”; на обороте – сидящая фигура богини Победы (Victoria) со статуей Ники (Победы), с венком в протянутой правой руке, левой рукой богиня опирается на копье. Около фигуры надпись: “P(ontifex) M(aximus) TR(ibunitia) P(otesfcate) COS III”. Монета отличной сохранности.
По-видимому,
некоторые из монет интересующего нас клада фигурировали на выставке IX археологического
съезда в Вильне в
Второй не менее замечательный клад римского времени был найден также в северо-западной части Верхнего Киева, недалеко от места находки первого клада [В.Г.Ляскоронский, ук. соч., стр. 34-38].
В 1911 или
Единственная сохранившаяся у Н.Г.Ротмистровой самая крупная монета оказалась исключительно интересным медальоном времени императора Люция Вера (161-169) (табл. I, 3, 4). На лицевой стороне этого медальона – отлично сохранившееся погрудное изображение императора в лавровом венке, Вокруг изображения надпись: “L. Vervs Avg. Arm. Parth. Max. Тг. Р. VIII”. На обороте медальона изображена колесница, запряженная четверкой коней, скачущих влево; наездник, управляющий квадригой, имеет на голове круглую шапочку. Над конями летящая фигура крылатой Победы, протягивающая венок к голове наездника. Внизу, под изображением, надпись: “COS II”, а ниже – “SC” (senatus consulto). В верхней части медальона, над головой императора, видны следы припайки двух колец, которыми он был связан с другим медальоном. При детальном ознакомлении было выяснено, что медальон не серебряный, а медный, но хорошо высеребрен. Сделан он из двух бляшек, на каждой из которых штампом выбиты изображения, а потом бляшки спаяны вместе.
В нумизматической литературе давно и обстоятельно выяснена двойная роль, которую играли римские медальоны. Это были, с одной стороны, монеты, кратные единицам обычных ходовых монет, с другой – мемориальные медали. Медальоны выбивались обычно в небольшом количестве, по случаю побед, триумфов, больших общественных игр, жертвоприношений и т.п. Выбивали их из золота, серебра или бронзы. Известно, что медальоны, как и обычные монеты, часто использовали в качестве украшений, вставляя их в перстни, диадемы, носили в составе ожерелий, инкрустировали в стенки посуды и пр. [В.Г.Ляскоронский, ук. соч., стр. 35-37]
В нашу задачу не входит выяснение назначения ожерелья из четырех монет Киевского клада. В.Г.Ляскоронский высказывал предположение, что оно служило украшением войскового значка римских легионов [там же, стр. 39]. Вместе с другими не дошедшими до нас вещами клада это ожерелье свидетельствует о том, что клад, найденный на Некрасовской ул., был, по-видимому, вещевым кладом, хотя в нем были и монеты.
Около Десятинной церкви был найден серебряный денарий имп. Адриана (117-138). Монета эта каким-то образом попала к учителю гимназии Д.Щербаненко, где ее и видел В.Г.Ляскоронский [там же, стр. 31]. Монета из хорошего серебра, [с. 78] отличной сохранности. Известны находки отдельных римских монет и на горе Киселевке, о чем сообщал В.В.Хвойка [там же].
В середине 20-х годов XX в. в усадьбе д.34 по Караваевской ул. в саду был найден небольшой клад, состоявший из римских денариев. Две монеты этого клада были определены В.Г.Ляскоронским. Одна чеканена имп. Адрианом (117-138), другая – имп. Коммодом (180-192) [там же, стр. 39].
В
В
В
С 1922 по
Последняя
известная нам находка зарегистрирована в
Особого
внимания заслуживает находка в
Наряду с кладами и отдельными монетами на территории Киева известны немногочисленные вещевые находки римского происхождения, не говоря уже о том, что один из кладов, как отмечалось выше, содержал, кроме римских монет, и ювелирные изделия.
К числу случайных
вещей римского происхождения нужно отнести прежде всего камею, найденную
Д.В.Милеевым при раскопках развалин древней церкви в саду Митрополичьей усадьбы
(ныне Софийский заповедник). Обстоятельства этой находки, к сожалению,
неизвестны. В докладе о раскопках церкви на IV съезде русских зодчих в
Камея представляет овальный медальон с резным изображением Венеры перед зеркалом (табл. I, 5). По сторонам крылатые купидоны. Изображение довольно грубое, выполнено в натуралистических формах. Д.В.Милеев датировал камею IV в. н.э., с чем нельзя не согласиться.
К числу случайных находок римского происхождения, найденных в Киеве, нужно отнести также бронзовый, обтянутый золотой пластинкой перстень [Т.В.Кибальчич. Южно-русские геммы. Неизданные материалы для истории гравировального искусства древних народов, живших в южной России. – Берлин, 1910, табл. XV, 434] и стеклянный бальзамарий [Г.Ф.Корзухина. К истории Среднего Поднепровья в середине I тысячелетия н.э. – СА, XXII, 1955, стр. 76].
Рис. 1. Римский светильник, найденный на территории Киева. [с. 81]
Исключительный
интерес представляет глиняный римский светильник, найденный в
Близкими по
времени к кругу рассмотренных выше памятников являются найденные на углу
Б.Житомирской и Б.Владимирской улиц пять золотых круглых нашивных бляшек в виде
розеток с гнездами для камней и зернью между гнездами. Три бляшки несколько
большего размера (диаметр
Фотография камеи была впервые опубликована в нашей статье “К вопросу о древнейшей истории Киева” (СА, X, 1948, стр. 248, рис. 3). [с. 80] центрального гнезда расположено ло шесть меньших гнезд. Фон бляшек украшен зернью, по краям – отверстия для прикрепления к ткани [АЛЮР, т. III, Киев, 1901, стр. 187; Древности Приднепровья. Собрание Б.И. и В.Н.Ханенко, вып. V. Киев, 1902, стр. 48 (№№ 1010-1014) и рис. на стр. 57. В настоящее время вещи находятся в Киевском историческом музее]. Бляшки принадлежат к кругу ювелирных изделий, обычно именуемых “вещами с инкрустацией”. Датировка их не уточнена, но есть основания относить их к концу первой половины I тысячелетия н.э. (IV-V вв.).
К кругу ювелирных изделий того же времени с выемчатой эмалью относится пока единственная находка этого рода в Киеве, обнаруженная раскопками В.В.Хвойки – фрагмент бронзовой фибулы или ромбическая пластинка с красной эмалью [КИМ, инв. № 10239 (С. 22923); в инвентарной книге записано: “Три пластинки с позолотой и эмалью; из них сохранилась лишь одна”. Указанием на этот памятник я обязан Г.Ф.Корзухиной].
Как известно, вещи с выемчатой эмалью встречаются на огромной территории, тянущейся вдоль римской границы от Рейна и южной Прибалтики в Приднепровье и на Северный Кавказ [Б.А.Рыбаков. Ремесло древней Руси. М., 1948, стр. 49]. Техника изделий с выемчатой эмалью, распространенных на этой территории, объединена единством происхождения от позднеримских провинциальных эмалей. Однако, как справедливо отмечал Б.А.Рыбаков, единство происхождения эмальерной техники еще ве определяет единства типов. Каждая область, где особенно распространены змали – Прибалтика, Кавказ и Приднепровье – развила самостоятельное и своеобразное искусство выемчатых эмалей [там же]. Вопрос о месте производства эмалей Б.А.Рыбаков решал путем картографирования находок, считая При[с. 81]днепровье и, в частности, район киевских и переяславских полей погребений, одним из центров эмальерного производства. На связь эмалей с полями погребений указывают, по мнению того же автора, находки эмалевых фибул в Черняхове и Ромашках и постоянная корреляция между эмалями и черной лощеной керамикой, типичной для полей погребений [Б.А.Рыбаков, ук. соч., стр. 53].
К этому же времени,
по-видимому, относится фибула, найденная в
4.
Памятники культуры полей погребений
на территории Киева
Клады римских монет и случайные находки отдельных монет и различных других привозных предметов первых веков нашей эры не являются единственными памятниками этого времени на территории Киева. Еще раскопками В.В.Хвойки в усадьбе Петровского в 1907-1908 гг. было установлено наличие отдельных разрушенных погребений, относящихся к культуре полей погребений. На территории этой усадьбы был найден “небольшой глиняный сосуд с лоснящейся (лощеной, – М. К.) поверхностью”, по мнению В.Хвойки, “вполне сходный с погребальными сосудами могильников латэнского типа (с сожжением) у с.Зарубинцы Киевского уезда, м.Межиречье Черкасского уезда и м.Ржищева Киевского уезда” [В.В.Хвойка. Древние обитатели Среднего Приднепровья и их культура в доисторические времена (по раскопкам). Киев, 1913, стр. 65]. Тот же исследователь сообщал о находке при раскопках в этой же усадьбе “поврежденной бронзовой фибулы римского провинциального типа” [там же].
В Киевском историческом музее сохранился из материалов раскопок В.В.Хвойки лепной сосуд с отогнутым венчиком и округлой ручкой, имеющий заглаженную поверхность серо-коричневатого цвета и небольшая бронзовая арбалетовидная фибула с подогнутой ножкой. Сосуд по своему типу близок к керамике Корчеватовского могильника. Глиняное тесто имеет примесь песка, обжиг неравномерный [I.М.Самойловський, ук. соч., стр. 153]. Фибула может быть отнесена к II в. н.э. [там же] [с. 82]
К керамике корчеватовского типа принадлежит также фрагмент венчика с ушком лепного чернолощеного сосуда, найденный Д.В.Милеевым при раскопках на территории Десятинной церкви в 1913-1914 гг., хранящийся в том же музее [там же].
Попытка
И.М.Самойловского отнести к числу погребений зарубинецко-корчеватовского типа
обнаруженное раскопками В.В.Хвойки в усадьбе Петровского еще одно погребение,
состоявшее из пяти глиняных сосудов, из которых больший был наполнен остатками
сож-женого праха покойника, лишена оснований [там же].
В.В.Хвойка относил это погребение к эпохе бронзы [В.В.Хвойка,
ук. соч., стр. 65. Более подробные сведения об открытии этого погребения см.:
Раскопки в Киеве летом
Рис. 2.
Погребение III—IV вв. Усадьба Художественной школы (ныне усадьба Киевского
исторического музея). Раскопки
Большое
значение представляют два погребения, открытые раскопками Института археологии
АН УССР в
Первое
погребение (№ 4/1937 г.) было обнаружено на глубине
Рис. 3.
Глиняный сосуд из погребения III—IV вв. Раскопки
Около правой
руки стоял сосуд, сделанный на гончарном круге из глины с примесью
крупнотолченого кварца (рис. 3). Обжиг хороший, хотя не вполне равномерный. На
поверхности сосуда (желтовато-серого цвета) местами едва заметные следы
лощения. Сосуд имеет довольно узкое горло, слабо отогнутый [с. 83] наружу
венчик и достаточно сильно выпуклые, округлые бока. По плечикам сосуда тянутся
два рельефных концентрических выступа, между которыми орнамент в виде
пролощеной ломаной линии. Сосуд имеет профилированный поддон. Высота сосуда
Возле черепа был найден миниатюрный костяной гребень (3.75:3.5 см) и полукруглым верхом, в средней части которого небольшое отверстие с продетым сквозь него колечком из тонкой бронзовой проволоки, служившим для подвешивания (рис. 4). Наряду с миниатюрными размерами гребня эта особенность свидетельствует о том, что гребень не имел реального назначения, а являлся подвеской. Форма гребня повторяет многочисленные образцы подобных изделий, известных в Черняховском могильнике и в других погребальных памятниках этого типа.
Около левого
плеча скелета найден фрагмент бронзовой арбалетообразной двухчастной фибулы с
короткой, сильно выгнутой ребристой спинкой и припаянным высоким держателем
иглы в виде ромбовидного щитка (рис. 4). У стыка щитка с дужкой перпендикулярно
припаяна пластинка с загнутым в трубочку концом (замок фибулы), в котором (до
реставрации) уцелел кусочек булавки из тонкого бронзового дрота. Пружина с
тетивой не сохранилась. Длина фибулы
Характерные
особенности описанного выше инвентаря позволяют отнести погребение, раскопанное
в
Поблизости от описанного погребения была найдена небольшая бронзовая литая бляшка овальной формы с рельефным изображением головы, окруженной звездчатым нимбом из пяти лучей [в упомянутой нашей статье “К вопросу о древнейшей истории Киева” (СA, X, 1948, стр. 250) изображение это ошибочно названо Горгоной]. Голова отлита отдельно и прикреплена к бляшке шпеньком, пропущенным насквозь и расклепанным на обороте. Длинные волосы, обрамляющие лицо, причесаны на прямой пробор. По краю бляшки рельефная узкая каемка, образующая несколько углубленный фон, заполненный темно-синей эмалью. В углублениях лучей нимба местами сохранилась эмаль кирпично-красного цвета. Возможно, что бляшка происходит из какого-нибудь погребения, современного вышеописанному (табл. I, 6).
Вблизи от
описанного выше погребения (в
Рис. 4.
Инвентарь погребений III—IV вв. Раскопки
Плохо
сохравшийся детский скелет лежал в вытянутом положении головой на запад. При
нем (у плечевых костей) найдены два колечка (диаметр 1.8 и
Открытые в 1908 и 1937 гг, на территории усадьбы Петровского (ныне усадьба Киевского исторического музея) погребения неоспоримо свидетельствуют о существовании на Андреевской горе могильника, относящегося к культуре полей погребений, причем заслуживает особого внимания наличие здесь погребений как древнейшего, так называемого зарубинецко-корчеватовского периода этой культуры, так и более позднего – черняховского.
Установленное археологическими исследованиями существование на Андреевской горе в течение весьма длительного периода могильника ставит нас перед новой, еще более важной задачей – отыскания поселения, с которым был связан этот могильник.
Задача эта чрезвычайно осложнена тем, что территория, на которой должны производиться эти поиски, почти сплошь была занята многократно возобновлявшимися жилыми и хозяйственными постройками последующих веков и в первую очередь постройками, связанными с жизнью княжеского двора XII-XIII вв., которые буквально стерли с лица земли остатки построек более древних периодов. К тому же в настоящее время в результате позднейших застроек систематические раскопки стали возможны лишь на незначительных по отношению к общей площади участках вокруг Десятинной церкви (бывш. усадьба Петровского, усадьба Слюсаревского, бывш. усадьба Десятинной церкви).
Памятники
культуры полей погребений, относящиеся к первой половине I тысячелетия н.э., не
ограничиваются остатками могильника на Андреевской горе, обнаруженными
раскопками 1908 и 1937 гг. Несомненные следы поселения этой поры открыты на
горе Киселевке. Еще раскопками Киевского исторического музея в
Раскопками
Института археологии АН УССР на горе Киселевке в
В верхнем слое найдены всего пять небольших фрагментов тонкостенной посуды, сделанной на гончарном круге, относящейся к черняховскому типу керамики, т. е. к III-IV вв. н.э. Три из этих пяти фрагментов происходят от одного сосуда темно-серого цвета; обломком другого сосуда является светло-серый черепок, украшенный лощением в виде зубчатой линии по матовому фону [там же].
К более
древнему периоду культуры полей погребений относятся найденные на глубине 4.0-
К этому же времени относятся два фрагмента римской амфоры с развдвоен-ными ручками, найденные на той же глубине [там же].
Никаких других предметов, характерных для культуры полей погребений, на Киселевке не было найдено. Отсутствие каких-либо признаков погребальных комплексов, в частности даже более или менее целых экземпляров глиняных сосудов, позволяет с большей вероятностью считать описанные выше находки остатками поселения, а не могильника.
Раскопками
Количество случайных находок памятников культуры полей погребений в различных районах современного города и в его окрестностях весьма значительно и увеличивается с каждым годом.
При раскопках
в
Сведения об
остатках “поселения римского времени” в районе ц.Спаса на Берестове [Київ. Провідник. – К., 1930, стр. 480], по-видимому,
опираются на находки под фундаментами церкви при раскопках П.П.Покрышкина в
В Киевском историческом музее хранятся несколько обломков серой глиняной посуды черняховского типа, изготовленной на гончарном круге, найденных на Сенной площади [I.М.Самойловський, ук. соч., стр. 155].
В
Разведками Института археологии, проведенными в 1945 и 1947 гг. на дюнных песках правого берега среднего течения р. Почайны, собраны обломки глиняной посуды корчеватовского типа [там же].
Перечисленные
серии памятников, относящихся к первой половине I тысячелетия н.э., число
которых неуклонно растет из года в год, свидетельствуют о том, как далек был от
истины А.А.Спицын, утверждая в
“в многочисленных киевских коллекциях древностей можно отметить только два предмета, относящиеся ко времени II-IV вв., да и тех местное происхождение сомнительно” [Обозрение некоторых губерний и областей России в археологическом отношении, XXI, Киевская губ. – ЗРАО, т. XI, вып. 1-2, 1899, стр. 268-269].
Найденные в Киеве римские монеты, по мнению Спицына, тоже не доказывали существования здесь современного им значительного поселения.
Многочисленные находки керамики как зарубинецко-корчеватовского, так и черняховского типа, кладов римских монет и различных случайных вещей, в столь значительном, как показано выше, количестве в действительности неоспоримо свидетельствуют о существовании в течение первых веков нашей эры на территории будущего города значительно более древних поселений; находки же нескольких погребений той же эпохи способны рассеять последние сомнения в этом вопросе.
Необходимо остановиться, однако, на одном важном вопросе. Выше было сказано, что находки римских монет долгое время связывались исключительно с Подолом и отчасти с Печерском. В Верхнем Киеве находки этого типа дол[с. 88]roe время были вовсе неизвестны. Отсюда возникла мысль о том, что поселение первых веков нашей эры было расположено в Подольской части Киева, в устье Почайны [В.С.Иконников. Опыт русской историографии, т. II, кн. 1, стр. 165]. Этот же район Киева имел в виду В.Б.Антонович, когда в связи с публикацией Оболонского клада писал о существовавшем в IV в. на месте нынешнего Киево-Подола поселении, связанном торговыми сношениями по меньшей мере с побережьем Черного моря, а может быть, и с Византией [В.Б.Антонович. Описание Киевского клада…, стр. 244].
Топография известных ныне кладов, случайных находок и нескольких погребений существенно меняет наши представления о древнейшем поселении' или, вернее, поселениях на территории Киева. Находки, относящиеся к первой половине I тысячелетия н.э., встречены в самых различных районах Киева, весьма удаленных один от другого. Необходимо решительно предостеречь от того пути в трактовке этих находок, по которому пошел В.Г.Ляскоронский. Находки тех или иных кладов первых веков нашей эры он пытался связать с топографией позднейшего княжеского Киева, рассматривая тем самым поселение первых веков нашей эры не только как единый крупнейший по размерам город, но к тому же и как город, топография которого предопределила в основном топографию города Ярослава середины XI в.
Так, по поводу находки клада римских монет на Сенном базаре, В.Г.Ляскоронский писал:
“Эта находка римских монет весьма любопытна, ибо клад был зарыт около древней границы Киевской великокняжеской крепости, недалеко от так называемых Жидовских, или Львовских, ворот – т.е. возле того района, который с древних времен был известен своей интенсивной торговой жизнью” [В.Г.Ляскоронский, ук. соч., стр. 33 (перевод наш, – М. К.)].
Ссылаясь на
летописное известие
С этим же районом крепостных валов Ярославова города связывал Ляскоронский и замечательный клад, обнаруженный на Некрасовской ул., вновь повторяя, что эти оба клада наибольшие и наиболее ценные, найдены
“возле древней крепостной границы города Киева, а именно в той части города, которая была заселена торгово-промысловым людом и которую с давних пор называли “Жидовским городом”, или “Жидове”, как свидетельствуют наши летописи (Ипат. лет., стр. 198, 296 и пр.)” [там же].
Кроме того, по словам Ляскоронского, римские монеты находили
“по склонам того яра, который подводил к “Жидовским”, или “Львовским” воротам, игравшим, как известно, крупную роль в военно-стратегическом отношении, [с. 89] где происходили кровавые схватки между защитниками Киева и врагами, которые нападали на него” [B.Г.Ляскоронский, ук. соч., стр. 41].
Клад римских монет, найденный на Печерске, около Арсенала, Ляскоронский также пытался связать с топографией Киева XI-XIII вв., считая, что он обнаружен на дороге, которая соединяла древний Киевский кремль с Великой церковью Печорской лавры, проходившей через важные в истории Киева “Лядские ворота”, где был один из важных подступов к Старому Киеву [там же].
Находку на Караваевской ул. Ляскоронский также связывал с линией подходов к Старому Киеву с запада от р.Лыбеди в направлении на Золотые Ворота [там же]. Наконец, и Оболонский клад, по мнению Ляскоронского, найден в той части Подола, где были с древних времен ворота, которые вели на Подол [там же].
Вывод Ляскоронского о том, что большая часть кладов римских монет найдена на линиях древних путей, ведших к древнему Киеву с северо-запада, юго-востока и запада, приходится безусловно отвергнуть, ибо в основе этого вывода лежит ошибочное перенесение топографии Ярославова города XI в. на поселения первых веков нашей эры.
Если Ляскоронскому еще не могли быть известны наши выводы о существовании на территории Киева в VIII-Х вв. нескольких не связанных между собой поселений на Горе, на Подоле, на Киселевке и других, то факт существования в конце Х в. города Владимира, значительно меньшего по своей площади, чем город Ярослава 30-х годов XI в., был установлен историками и археологами Киева уже давно и был отлично известен Ляскоронскому.
Нам кажется, что в этих попытках связать разбросанные по огромной территории Киева клады римских монет первых веков нашей эры нельзя не видеть отголоска теории о существовании большого “Днепровского города”, тесно связанного торговыми и культурно-политическими связями с Римом, хотя сам Ляскоронский ни разу не назвал этот город ни Danparstadir, ни столицей Эрманарика.
Нам представляется исторически гораздо более реальной другая трактовка. Клады, случайные находки и погребения локализуются в основном в пяти районах Киева, весьма отдаленных один от другого.
В верхнем нагорном Киеве в районе Львовских ворот, т.е. в северном углу города Ярослава, найдены клады наиболее древние и наиболее богатые по своему составу.
Несколько поодаль к востоку, на Андреевской горе, в границах более позднего городища VIII-Х вв. обнаружен некрополь типа полей погребений. Погребальные комплексы, раскопанные на Андреевской горе, относятся как к раннему (корчеватовско-зарубинецкому), так и к более позднему (черняхов[с. 9]скому) типу культуры полей погребений. Ряд кладов и отдельные монеты найдены в северном углу Киева, на Подоле, у устья р.Почайны. Эти находки в основном относятся к III-IV вв. н.э. Несколько случайных находок римских монет и керамика как корчеватовского, так и черняховского типа обнаружены на горе Киселевке. Клад и несколько случайных находок найдены на Печерске и на путях к нему.
Топография находок первых веков нашей эры, локализующихся в указанных районах Киева, заставляет, на наш взгляд, вспомнить, что и памятники VIII-Х вв., найденные на территории Киева, также локализованы в нескольких разобщенных между собой районах, часть которых совпадает с районами находок первых веков нашей эры.
Изучая некрополи и городища VIII-Х вв. на территории Киева, мы предложили трактовать эти памятники не как части единого грандиозного города, а как остатки нескольких самостоятельных поселений, предшественников будущего Киева [М.К.Каргер. Дофеодальный период истории Киева по археологическим данным. – КСИИМК, I, 1939, стр. 9-10]. Нам представляется, что и в первые века нашей эры на территории будущего Киева существовало несколько небольших поселений, число которых определить точно пока еще невозможно.
Разнообразные и достаточно многочисленные памятники, систематизированные выше, не дают все же возможности раскрыть с желаемой полнотой социальный характер древнейших поселений, существовавших на территории Киева в первые века нашей эры. Слишком отрывочны, эпизодичны те факты, которыми мы пока располагаем.
Несомненна связь всех охарактеризованных выше памятников древнейшей истории Киева с культурой полей погребений. К сожалению, интерпретация социально-экономических и этнических основ этой культуры связана со многими, пока еще не преодоленными, трудностями, вызванными прежде всего совершенно недостаточной степенью изученности памятников. Только дальнейшее углубленное изучение этого периода истории Восточной Европы и, прежде всего, систематические раскопки хорошо сохранившихся поселений и могильников этой поры позволят уточнить историческое значение тех древнейших поселений на территории Киева, незначительные, случайные остатки которых в настоящее время можно рассматривать лишь как первые сигналы, направляющие дальнейшие поиски.
Большое количество римских монет, как в виде отдельных находок, так и в виде крупных кладов, а также находки различных изделий римского происхождения (светильник, камея, стеклянный бальзамарий, фибулы, перстень) свидетельствуют о несомненных связях этих поселений с периферией римского мира, с северным Причерноморьем, в частности. Однако изучение могильников и особенно поселений культуры полей погребений в Среднем Поднепровье, широко развернувшееся за последние два десятилетия, отнюдь не дает осно[с. 91]вания согласиться с В.Б.Антоновичем и В.С.Иконниковым, рассматривавшими Киев III-IV вв. в качестве какого-то “торгового поселка на устье Почайны” [В.С.Иконников. Опыт русскои]историографии, т. II, кн. 1, стр. 165].
5. “Антский период” в истории Киева
Клады римских монет и другие памятники культуры полей погребений на территории Киева не переходят за рубеж середины V столетия. Длительный период от середины V до второй половины VIII в. является наиболее темным в истории Киева. К этому времени можно отнести лишь несколько случайных находок ювелирных изделий, по своему характеру, однако, очень типичных для так называемого “антского периода” в истории Среднего Поднепровья.
Еще в начале
1890-х годов на М.Житомирской ул. были найдены большая бронзовая антропоморфная
фибула (табл.
II, 1) и серебряный браслет с сильно расширяющимися, круглыми
в сечении, полыми концами. Сведений об их совместной находке нет, но судя по
тому, что обе вещи одновременно попали в коллекцию Леопардова, весьма вероятно,
что они и найдены были одновременно. Обе вещи вместе со всей коллекцией
Леопардова поступили позже в Церковно-археологический музей при КДА и ныне
находятся в Киевском историческом музее [Н.И.Петров.
1) Коллекция древних предметов и монет, пожертвованных
Церковно-археологическому музею при КДА Н.А.Леопардовым. – Киев, 1895, стр. 36,
№№ 476 и 482; 2) Указатель Церковно-археологического музея при Киевской
духовной академии. 2-е изд., испр. и доп., Киев, 1897, стр. 269, № 790 и стр.
270, № 852; 3) Альбом достопримечательностей Церковно-археологического музея
при КДА, вып. IV-V. Киев, 1915, стр. 13, 17 и табл. VIII, 1 и IX, 1; Б.Эдинг.
Антропо- и зооморфные фибулы Восточной Европы. – Ученые записки Института
этнографии и национальных культур народов Востока, т. II, М., 1930, стр.
126-127 и рис.
Фибула,
найденная на М.Житомирской ул. (табл. II, 1), принадлежит к числу
наиболее крупных литых изделий этого рода. Она представляет изображение
человеческой фигуры, окруженной конскими головами. Киевская фибула почти
тождественна фибуле из клада, найденного в
Фибула с
М.Житомирской ул. не является единственной находкой этого рода на территории
Киева. В
“Потиновая
фибула, овальной формы; состоит из двух частей, соединенных короткой дужкой.
Под зацепкой для иглы – подобие головы, а над пружиной – подобие коротких ног;
вокруг всей фибулы – веревчатый поясок; длина
Рис. 5. Пара серебряных браслетов с расширяющимися полыми концами. Случайная находка на территории Старого города. Коллекция И.А.Хойновского. [с. 94]
В коллекции И.Хойновского находились еще две вещи этого же времени – пара браслетов с расширенными шестигранными полыми концами (рис. 5), найденные “в Старом городе, за Софийским собором” [И.А.Хойновский. Краткие археологические сведения…, стр. 103, № 613 и табл. V]. К сожалению, это довольно приблизительное указание не позволяет уточнить место находки.
По-видимому,
также в Киеве, на территории Верхнего города, были найдены пять серебряных
полых браслетов с расширенными гранеными и круглыми концами (рис. 6),
поступившие в Археологический отдел Киевского музея древностей и искусств в
С так называемыми “пальчатыми” или “лучевыми” фибулами долгое время неразрывно был связан эпитет “готские”. Эти своеобразные изделия обычно рассматривались в качестве одного из основных признаков распространения “готской культуры” на территории Восточной Европы. На основании именно этих фибул делались наиболее широкие исторические обобщения о роли готов в судьбах Восточной Европы [Б.А.Рыбаков, ук. соч., стр. 57].
Рис. 6. Пять серебряных браслетов с расширяющимися полыми концами. Случайная находка. [с. 95]
Изучая вопросы развития восточнославянского художественного ремесла, Б.А.Рыбаков подверг “готскую теорию” уничтожающей критике, убедительно показав, что широко распространенные в Поднепровье пальчатые фибулы не имеют ничего общего с готами. Основываясь на изучении типологической эволюции пальчатых и антропоморфных фибул Приднепровья и Крыма, Б.А.Рыбаков смог убедительно доказать не только полное отсутствие связи готской культуры с пальчатыми (лучевыми) фибулами Приднепровья, но и установить их местное средне днепровское происхождение [там же, стр. 57-70]. Начальный период местного производства бронзовых пальчатых (лучевых) фибул на Днепре, первоначально подражающих боспорским образцам, падает на первую половину VI в. В VII-VIII вв. пальчатые фибулы начинают развиваться в сложные ком[с. 93]позиции из антропоморфных фигур, птиц, зверей и змей и утрачивают сходство с прототипом [Б.А.Рыбаков, ук. соч., стр. 69]. К концу этого периода литые антропоморфные фибулы вырождаются в грубые плоские пластины. В крайне условной схематизированной форме человеческой фигуры этих пластинчатых фибул лишь с трудом можно признать отголоски объемной достаточно реалистической композиции более древних антропоморфных фибул [см., например, фибулы из с.Ивахники (колл. ГИМ) и из м.Самгородок (собр. В.Антоновича)]. Удивительно, что А.А.Спицын именно в этих поздних дериватах антропоморфных фибул усматривал наиболее архаический прототип их [А.А.Спицын. Мелкие заметки. К вопросу о происхождении так называемых готских фибул. – ЗРАО, XI. вып. 1-2, СПб., 1899, стр. 384].
Датировку
отдельных этапов типологической эволюции пальчатых и антропоморфных фибул
нельзя считать прочно установленной, но все же, опираясь в известной мере на
разработанную Б.А.Рыбаковым схему эволюции типов, следует, по-видимому, отнести
киевскую фибулу с М.Житомирской ул. ко времени не ранее VII в. По-видимому, недалека
от нее по времени изготовления и фибула из коллекции И.Хойновского, найденная в
Все это
позволяет относить фибулы и браслеты, найденные на территории Киева, к VII-VIII
вв. К этому же времени относится бронзовая византийская монета, найденная в
Перечисленные выше ювелирные изделия, несмотря на случайный характер находок, несомненно свидетельствуют о том, что в “антский период” на территории Киева существовали какие-то славянские поселения, преемственная связь которых с предшествующими поселениями эпохи полей погребений, пока отнюдь не может считаться бесспорно доказанной.
Как известно, облик материальной культуры “антского периода”, в частности, характер поселений, тип жилищ, даже керамика, остаются до настоящего времени загадкой.
В этой связи
заслуживают особого рассмотрения результаты раскопок Института археологии АН
УССР в
Керамика этого культурного слоя резко отличалась от керамики вышележащего слоя, относящегося к IX-Х вв. Она представлена фрагментами лепных сосудов двух видов. К первому принадлежат обломки достаточно больших сосудов, по форме приближающихся к сосудам баночного типа, со слегка отогнутыми венчиками или же почти прямые. Эти сосуды были орнаментированы волнистыми или прямыми линиями, исполненными гребенчатым инструментом, или же рядами отдельных, чаще всего волнистых линий. На одном из таких фрагментов орнамент имеет вид соединенных в одну линию полукругов [там же].
Вторая разновидность керамики представлена толстостенными черепками неорнаментированных сосудов грубой выделки. Среди них часто встречались обломки толстых сковородок с очень низким краем.
Обе эти разновидности керамики были отнесены к VI-VII вв. Подтверждение указанной датировки исследователь усматривал в разновременных случайных находках на Киселевке медных византийских монет (фолисов), чеканенных при императорах Анастасии I (498-518) и Юстиниане I (527-565) [там же].
Отнесенный ло
составу керамических находок к VI-VII вв. культурный слой на Киселевке со
времени раскопок
Не следует
забывать, что этот важнейший для ранней истории Киева вывод был сделан на
основании раскопок, носивших скорее разведочный, чем стационарный, характер.
Нужно помнить, что раскопками
Но наиболее серьезные трудности для окончательного решения проблемы “антского периода” в истории Киева заключаются в неразработанности вопросов хронологической атрибуции восточнославянской керамики VI-VII вв. Если керамическое производство культуры полей погребений III-IV вв. за последние годы подвергалось серьезным исследованиям, если достаточно глубоко изучалась керамика поселений роменско-боршевского типа VIII-Х вв., то керамика VI-VII вв. остается доныне почти неведомой. Попытка связать с VI-VII вв. керамику таких поселений, как Лука Райковецкая или нижние слои Райковецкого городища [В.К.Гончаров. Райковецьке феодальне городище XI-XIII ст. – Вісник АН УРСР, К., 1948, № 7, стр. 49. Ср. его же книгу “Райковецкое городище” (Киев, 1950, стр. 13), где те же поселения отнесены к VIII-IX вв.], не имела успеха.
Датировка описанных выше керамических находок на Киселевке VI – VII вв., на наш взгляд, также не имеет серьезных оснований. Углубленное изучение материальной культуры восточного славянства VI – начала VIII в. является одной из важнейших задач советской археологии. [с. 97]
Поселения VIII—X вв. на территории Киева
Не в худе бо и не в неведоме земли владычествовашя, но в Русьской, яже ведома и слышима есть вьсеми коньци земля.
Иларион. Слово о законе и благодати (середина XI в.).
1. Городище на Андреевской горе
Рис. 7.
Профиль рва древейшего Киевского городища. Раскопки
Еще в
Ров, глубина
которого достигала
В
Корреспондент
газеты “Киевская мысль” сообщал также о том, что в августе
Назначение рва и место его в развитии исторической топографии города осталось невыясненным.
Не только в то время, когда работал Д.В.Милеев, но и значительно позже, вплоть до недавнего времени, считалось, что древнейшим ядром Киева является так называемый “Владимиров город”, т.е. город в тех границах, которые при Владимире Святославиче были ограждены земляными валами с каменными башнями. О существовании более раннего городища, предшествовавшего “городу Владимира”, никто тогда не подозревал.
Раскопки
1936-1937 гг. на территории бывш. усадьбы Петровского и наши раскопки
Продолжение
этого рва было обнаружено шурфом на участке, расположен-дом в 10-
Продолжение
рва было прослежено в
Рис. 8. Разрез
рва древнейшего Киевского городища. Раскопки
Между только
что описанными двумя участками рва находится тот участок, который в 1909-1912
гг. был раскопан Д.В.Милеевым. Судя по замечанию С.Вельмина [С.Вельмин, ук. соч., стр. 140] и чертежу
самого Милеева [архив ИИМК АН СССР, ф. АК]
(рис.8), ров был им обнаружен в
Раскопками
Последний
участок рва был обнаружен нашими раскопками
Вскрытые в 1909-1912 и 1936-1939 гг. участки рва позволяют установить основную трассу этого сооружения. Начинаясь от северного обрыва Андреевской горы (бывш. усадьба Петровского), ров имеет направление сначала к югу, а потом несколько сворачивает к юго-западу, проходя вдоль северной стены Десятинной церкви. Выходя затем за границу усадьбы Десятинной церкви, ров проходит через юго-восточную часть бывш. усадьбы Петровского и выходит в сад усадьбы Слюсаревского. Дальнейшее направление его нe было установлено, но можно предположить, что, пересекая Десятинный пер., ров заканчивается у обрыва Андреевской горы над Кожемяками.
В
Установленная раскопками трасса рва не оставляет никаких сомнении в назначении этого сооружения. Прежде всего ров отнюдь не связан с Десятинной церковью. Наоборот, он проходит так близко от северной стены Десятинной церкви, что, надо думать, сооружение последней стало возможным лишь после предварительной засыпки рва. Уже из этого следует, что существование этого сооружения закончилось не в XIII в., как утверждал С.Вельмин, а значительно раньше, во всяком случае не позже конца Х в. [с. 102]
Terminus ante
quern устанавливается, однако, не только на изложенном выше основании.
Раскопками
Весьма существенные данные о времени существования рва дали находки в его нижних слоях и особенно находки, в значительном количестве обнаруженные на дне рва. В отличие от находок, обнаруженных на поверхности рва, относящихся к XI-XIII вв., находки на дне его состояли в основном из фрагментов грубой лепной керамики и костей. Изучение погребений киевского некрополя убеждает нас в том, что уже в Х в. в Киеве была распространена керамика, хотя и грубая по составу глины и несовершенная по обжигу, но все же сделанная уже на гончарном круге. Распространение в Киеве лепной керамики того типа, который представлен находками со дна рва, относится, по-видимому, к VIII-IX вв., а иногда и к более раннему периоду.
Все это приводит к выводу, что ров, обнаруженный на территории древнего Владимирова города, представляет остаток более древней оборонительной линии Киевского городища, расположенного на западной оконечности Андреевской горы, защищенного с запада и с севера крутым обрывом этой горы. Этот ров и, очевидно, находившийся за ним земляной вал ограждали Киев VIII-Х вв. За рвом древнейшего городища к востоку и к югу был расположен древний курганный могильник, изучение которого дало исключительной научной ценности материал для реконструкции облика древнейшего Киева [М.К.Каргер. 1) Дофеодальный период истории Киева по археологическим данным. – КСИИМК, I, 1939, стр. 9-10; 2) К вопросу о Киеве в VIII-IX вв. – КСИИМК, VI, 1940, стр. 61-66]. Территория этого могильника была очень значительна, во много раз превосходя площадь самого городища.
В конце Х в.
старые городские укрепления были уже недостаточны для разросшегося города.
Владимир Святославич обносит новым валом и рвом разросшийся город. Древний ров,
оказавшийся в черте нового города, был засыпан, а языческий курганный
могильник, расположенный теперь в центре нового города, уничтожен и застроен.
На площади могильника в
Рис. 9. План
жилища с лепной керамикой. Усадьба Киевского исторического музея (бывш. усадьба
Xудожественнои школы). Раскопки
Сказанное
делает понятным, какой исключительный интерес вызывает полуземлянка,
раскопанная Киевской экспедицией.
Рис. 10. Печь из жилища с лепной керамикой [с. 105]
В северо-западном углу была обнаружена удовлетворительно сохранившаяся глиняная печь, имевшая форму вытянутого прямоугольника с провалившимся сводчатым верхом (рис. 10). Задняя часть печи уничтожена поздней траншеей, прорезавшей полуземлянку. Под печи хорошо обожжен и представлял собой плотную глиняную основу, неоднократно подновлявшуюся путем подмазки. Характерной для киевских полуземлянок XI-XIII вв. набивки пода битой глиняной посудой или кирпичом здесь нет. Полуземлянка имеет [с. 104] прямоугольный план, с трех сторон можно было проследить слабые следы обожженных глиняных стенок, четвертая стенка не сохранилась совершенно, и граница полуземлянки с этой стороны установлена исключительно по контуру обожженного пола.
Рис. 11. Глиняная обмазка с отпечатками прутьев. [с. 106]
На полу землянки в слое золы и угля были найдены куски обожженной глины с отпечатками прутьев (рис. 11). Эти куски по характеру обжига и по величине, по-видимому, не связаны с печью, они являются частями стен полуземлянки, плетенных из прутьев и обмазанных глиной. Эти куски позволяют реконструировать облик наземных частей жилища
В числе находок на полу жидища, помимо костей животных, необходимо отметить небольшое количество фрагментов грубой лепной керамики На полу полуземлянки и за ее пределами было обнаружено несколько глиняных пряслиц.
Состав этих находок позволяет отнести раскопанную нами полуземлянку к числу жилищ древнего поселения, существовавшего на Андреевской горе в VIII-Х вв.
2. “Капище” и вопросы его реконструкции
В средней части
довладимирова городища на Андреевской горе раскопками В.В.Хвойки в
“Среди
остатков различных сооружений, по-видимому, самыми древними являются остатки
каменного фундамента какого-то загадочного сооружения. Фундамент этот состоял
из различных по величине камней серого песчаника, принимавших иногда причудливые
очертания, а иногда имевших сквозные отверстия. Камни эти были сложены на
глине, образуя эллиптическую фигуру (
Совокупность всех данных, полученных при раскопках загадочного сооружения, приводила исследователя к выводу о ритуальном характере его и позволяла отнести время постройки его к языческому периоду.
“Весьма вероятно, – писал В.В.Хвойка, – что остатки эти принадлежат славянскому языческому капищу, а столб представляет жертвенник, на котором в течение продолжительного времени совершались жертвоприношения, на что указывают многочисленные кости животных и слои глины, чередующиеся с прослойками золы и угля” [там же].
Последнее обстоятельство автор объяснял тем, что “временами жертвенник выравнивался и на него накладывался новый слой глины, почему в конце концов и образовался высокий массивный столб” [там же].
Рис. 12.
Капище. Раскопки
Это описание В.В.Хвойка сопроводил рисунком (рис. 12), опубликованным впервые К.Болсуновским [К.В.Болсуновский. Жертвенник Гермеса-Световида. Мифологическое исследование. Киев, 1909, табл. I. Вскоре после раскопок по материалам В.В.Хвойки был сделан макет капища, находящийся ныне в Киевском историческом музее (рис. 13)]. По этому рисунку, весьма далекому по манере исполнения от обмерного чертежа, чрезвычайно трудно составить представление об общем характере постройки и тем более о ее деталях. Отсутствие разре[с. 106]зов и каких-либо описательных данных по стратиграфии увеличивают трудности расшифровки этого действительно загадочного сооружения.
Рис. 13. Капище. Макет. Киевский исторический музей. [с. 109]
Предпринимавшиеся
не раз попытки реконструкции первоначального облика киевского капища шли по весьма
различным направлениям. Открытый летом
Сам К.В.Болсуновский вскоре опубликовал брошюру, посвященную киевскому сооружению, в которой весьма наивно пытался связать открытый В.В.Хвойкой “жертвенник” с культом славянского бога Световида. Связывая четыре выступа киевского жертвенника с тем, что и известный Збручский идол имел четыре головы и вообще был четырехсторонним, а также с тем, что в культе греческого Гермеса и римского Меркурия “неизменно фигурируют четыре символа, а самые гермы – всегда четырехсторонние столбы – отвечали четырем сторонам горизонта”, К. Болсуновский приходил к смелому выводу, что открытый на Киевской горе жертвенник и очаг должен рассматриваться как “остаток фундамента, на котором стоял идол солнца Световид, как бы его здесь не называли” [там же, стр. 12]. К.В.Болсуновский был убежден, что приводимые им аналогии между [с. 107] культами греческого Гермеса, с одной стороны, и славянским солнечным божеством под названиями Дажьбога, Богара, Ярыла и Световида, с другой, не оставляют сомнения в том, что “местные славяне заимствовали этот культ в глубокой древности из общего праарийского источника – быть может, из Индии или Китая” [К.В.Болсуновский, ук. соч., стр. 12].
Большой интерес к киевскому капищу проявил Л.Нидерле. Сравнивая киевское капище с остатками языческого храма, раскопанного в Арконе, Л.Нидерле затруднялся решить, было ли открытое в Киеве сооружение “настоящим языческим храмом” (подобно храму в Арконе), или же “святилищем под открытым небом” с жертвенником, склоняясь, по-видимому, ко второму решению [L.Niеdеrlé. Manuel de l'antiquité slave, t. II. La civilisation. Paris, 1926, стр. 155; ср.: L.Niеdеrlе. Slovanské starožytnosti. Život starych slovanů, II, 1. Praha, 1924]. Этого же мнения придерживался и новейший исследователь языческих храмов западных славян Ф.Пальм [Th.Palm. Wendische Kultstatten. Lund, 1937, стр. 143-144], а также Л.А.Динцес [Л.А.Динцес. Дохристианские храмы Руси в свете памятников народного искусства. – Сов. этнография, 1947, № 2, стр. 75], полагавший, что найденные здесь обгорелые бревна позволяют предполагать то ли ограду, то ли деревянные стены. Л.А.Динцес считал вероятным, что открытый В.Хвойкой памятник был “требищем с требником перед капищем” [там же].
Иначе трактовал киевский памятник Н.И.Брунов, рассматривавший раскопанные В.В.Хвойкой остатки загадочного сооружения как фундаменты каменного “языческого храма, имевшего вид эллиптической башни, с пристроенными к ней четырьмя небольшими прямоугольными притворами в форме креста” (!) [Н.И.Брунов. Беларуская архігэктура XI-XII ст. Зборнік артикулаў, Менск, 1928, стр. 301-302]. Убежденный в том, что корни самобытной “белорусской” архитектуры XI-XII вв. лежат в языческом зодчестве древней Руси, Н.И.Брунов усматривал огромную роль киевского “храма” для “белорусского”, т.е. полоцкого и смоленского, зодчества XI-XII вв., утверждая, что сходство киевского “храма” с башнеподобными полоцко-смоленскими храмами и прежде всего с композицией Смоленского храма Михаила (в Свирской слободе) бросается в глаза [там же].
Позже Н.И.Брунов вновь вернулся к киевскому языческому “храму” в статье, посвященной вопросу об истоках древнерусского зодчества. Новая попытка представить первоначальный облик этого сооружения была еще смелее и фантастичнее. Вот как описывал Н.И.Брунов киевское “капище”:
“Очень важным памятником являются остатки языческого храма, раскопанные в Киеве, около Десятинной церкви. Обнаружена овальная площадка (7:5:2 арш.), окаймленная низкой стеной (?! – М. К.), сложенной из неотесанных камней. Стена имеет четыре прямоугольных выступа. На самой площадке найдено основание столба (?! – М. К.) (может быть, фигуры идола) и остатки жертво[с. 108]приношений. По-видимому, четыре каменных выступа овальной площадки служили основанием для четырех деревянных столбов (?! – М. К.), несших кровлю над жертвенной площадкой и фигурой идола. Вокруг овальной площадки выложен пол из глины, что указывает на крытый характер помещений, окружавших площадку. Возможно, что расположенные по прямоугольнику стенки являлись основанием деревянных стен храма с четырьмя внутренними столбами (?! – М. К.), между которыми помещалась на площадке фигура идола. В таком случае киевский храм оказался бы похожим на храм в Арконе” [Н.И.Брунов. К вопросу об истоках русского зодчества. – Вестник АН СССР, 1944, № 6, стр. 58-59].
Нет
необходимости доказывать, что “низкая стена, окаймляющая площадку, сложенная из
неотесанных камней”, “основание столба, а может быть, даже фигуры идола”,
“четыре деревянных столба, возвышавшихся над выступами каменной стены, несших
кровлю над жертвенной площадкой и фигурой идола” и, наконец, “деревянные стены
прямоугольного в плане храма с четырьмя деревянными внутренними столбами” – все
это лишь плод необузданной и неконтролируемой фактами фантазии, столь же легко
превращающей киевское капище то в деревянный четырехстолпный храм со статуей
идола в середине [там же, стр. 59], то в
каменный храм, имевший вид “эллиптической башни с четырьмя небольшими
прямоугольными притворами в общей форме креста” [Н.И.Брунов.
Беларуская архітэктура XI-XII ст., стр. 301]. Вовсе не считаясь с
описанием открытых в
Рис. 14.
Капище. Общий вид. Раскопки
Вновь
открытое раскопками
С южной
стороны под каменную кладку уходил слой утрамбованной светло-желтой глины
толщиной около
У западного
выступа сооружения, ниже его на
На расстоянии
Едва ли возможно согласиться с выводом, к которому в результате повторных раскопок склонялись исследователи загадочного капища, усматривавшие в этом сооружении фундамент какой-то постройки типа башни и сомневавшиеся в культовом назначении ее [там же].
Если раскопки
По характеру каменной кладки открытое В.Хвойкой сооружение скорее можно сближать с каменными выкладками, обнаруживаемыми иногда в основании древнерусских курганов, в частности в сопках, что позволяет рассматривать киевское сооружение как жертвенное место, облик которого восстановить с желательной полнотой удастся лишь в случае новых открытий памятников подобного рода.
Результаты археологических исследований последних лет на территории древнейшего Киева позволяют по-новому понять некоторые вопросы, связанные с местоположением капища в городе VIII-Х вв.
Капище расположено сейчас почти в центре довладимирова Киева. Нельзя не обратить внимания на то, что в ближайшем окружении капища обнаружены все известные доныне погребения первых веков нашей эры. Не является ли это свидетельством о том, что капище и в VIII-IX вв. находилось не в центре поселения, а скорее на его окраине, на территории древнего родового могильника, уже заброшенного, но не вполне забытого. Вполне вероятно, что значительная часть городища да Андреевской горе разрушена в результате оползней.
Необходимо подчеркнуть, что Владимир Святославич в конце Х в. воздвигая новое святилище, поставил новые кумиры за пределами городского вала, [с. 111] “вне двора теремного”, в отдалении от древнего капища, тем самым как бы отделив общегосударственный пантеон богов для общенародного почитания от более древнего капища, стоявшего на древнем родовом полузабытом кладбище.
Л.А.Динцес высказывал правдоподобное предположение, что это древнейшее капище было связано с культом дружинно-княжеского бога Перуна, перед которым клялись Олег, Игорь и Святослав [Л.А.Динцес, ук. соч., стр. 76].
3.
Остатки других городищ
на территории Киева
В 1870-х
годах в связи с чрезвычайно интересными находками нескольких древних погребений
на Кирилловской ул. (в усадьбе Марра) привлекли внимание остатки поселения, расположенного
на горе над Иорданской церковью. В.Б.Антонович, связывавший это поселение с
летописным названием юры Хоревица, считал, что этот район Киева был “в
доисторическое время многолюдным и торговым центром”, о чем свидетельствовали
найденные здесь клады куфических монет IX-Х вв. и погребения той же поры [В.Б.Антонович. О древнем кладбище у Иорданской
церкви в Киеве. – Тр. IV АС в Казани (1877), т. I, Казань, 1884, стр. 42-43].
В докладе об археологических находках и раскопках в Киеве в
К сожалению, увлеченный кладами и погребениями, открытыми в районе Иорданского кладбища, В.Б.Антонович не уделил ни малейшего внимания городищу, расположенному на горе над Иорданской церковью и кладбищем.
В.В.Хвойка,
занимавшийся в 1890-х годах обследованием этой же местности, нашел интересующее
нас городище уже разрушающимся и тоже не подверг его серьезному
археологическому исследованию. В настоящее время, как показало наше
обследование этого района в
Остатки еще
одного славянского поселения VIII-Х вв., расположенного на северо-западном
склоне горы Киселевки, близ ручья Киянки, впадавшего недалеко от этого места в
приток Почайны – речку Глубочицу, были открыты раскопками Киевского
исторического музея в
К числу находок в этом слое относится прежде всего характерная керамика. Это обломки горшков, изготовленных на гончарном круге, с орнаментацией в виде неглубоких борозд, покрывающей почти всю поверхность сосудов. Посуда этого типа хорошо известна в различных курганных могильниках Х в., в том числе и в киевском некрополе. Наряду с посудой этого типа в этом же слое встречались и фрагменты лепной керамики.
По-видимому,
к этому же времени нужно отнести значительную часть лепной и гончарной
керамики, обнаруженной на Киселевке раскопками Киевского исторического музея в
Среди
керамики из раскопок
Среди
керамики с Киседевки часты также фрагменты от сосудов типа плоской сковороды с
невысоким (порой не более
Характерной особенностью керамики с Киселевки является также обработка венчиков сосудов ямками, сделанными или концом пальца, или защипом двумя пальцами. Венчики обычно очень мало отогнуты наружу, а норой и совсем вертикальны [там же, стр. 58].
Попытку отнести описанные разновидности керамики с Киселевки к VI-VIII вв. [там же, стр. 54] нужно решительно отклонить, так же как отклонена эта датировка в отношении керамики роменско-боршевского типа. Охарактеризованная керамика с Киселевки наряду с аналогичной керамикой, обнаруженной на ряде городищ конца VIII-Х вв. на правобережье Днепра, является несомненным свидетельством того, что так называемая “роменская культура” отнюдь не является особенностью, присущей лишь Днепровскому левобережью в VIII-Х вв. [с. 113]
Среди других
находок на Киселевке заслуживают внимания костяные проколки в виде расколотых
костей с заостренным концом, обломок костяного одностороннего гребня,
состоящего из пластинок, скрепленных железными гвоздиками и орнаментированных
тремя поперечными полосками из нарезных линий. Тут же была найдена плоская
расколотая продольно кость с глубокими выемками на концах (один конец был
наполовину обломан). Этот предмет мог служить для плетения рыболовных сетей; он
найден возле развалин жилища. Из числа металлических предметов следует
упомянуть небольшой (
Раскопками
На расстоянии
около
Для
дополнительной характеристики поселения на Киселевке необходимо напомнить, что
еще в
Ни одного погребения IX-Х вв. на Киселевке не найдено. Могильник этого городища был, очевидно, расположен где-нибудь за пределами горы [там же]. Остатки его до сих пор обнаружить не удалось.
Остатки
поселения IX-Х вв., обнаруженные в
Как свидетельствует начальная история многих древнерусских городов, восстановленная ныне благодаря археологическим исследованиям этих городов, древнейшая история Киева отнюдь не представляла собой исключительного случая. Из нескольких городищ, существовавших в VIII-Х вв., возник, по-видимому, в Х-XI вв. главный город кривичей Смоленск.
Такую же картину представлял, вероятно, и древний Чернигов, на территории которого археологическими исследованиями последних лет установлено наличие нескольких поселений VIII-Х вв. [В.А.Богусевич. Про топографію древнього Чернігова. – Археологія, V, К., 1951, стр. 121] На территории Чернигова сохранилось, кроме того, несколько далеко отстоящих один от другого курганных могильников, связанных когда-то с различными небольшими поселениями.
Изучение исторической топографии древнего Суздаля также привело к выводу о том, что образованию города предшествовало несколько самостоятельных поселений на его будущей территории [А.Д.Варганов. Суздаль. – “Сокровища русского зодчества”, М., 1944, стр. 3].
Группа поселений, расположенных близко одно к другому, находилась на месте древней Твери, причем археологическими исследованиями последних лет было установлено, что жители этих поселений занимались неземледельческими промыслами [П.Н.Третьяков. Восточнославянские племена. – М.-Л., 1948, стр. 159]. [с. 115]
Едва ли можно согласиться с мнением П.Н.Третьякова, утверждавшего, что гнезда селений, существовавшие на месте многих восточнославянских городов, “окружали, несомненно, места древних торжищ” [П.Н.Третьяков, ук.соч., стр. 158]. Это мнение, отражающее в несколько модернизированном виде все ту же “торговую теорию” происхождения древнерусских городов, не находит подтверждения ни в письменных, ни, тем более, в археологических материалах.
Несколько небольших поселений, существовавших в VIII-Х вв. на территории ряда древнерусских городов, в процессе феодализации, особенно усилившемся в Х в., сливались в один крупный город, центром которого становилось одно из наиболее выгодно расположенных и наиболее сильных древних поселений.
Учитывая именно эти археологически установленные факты древнейшей истории Киева, Д.С.Лихачев писал:
“Уместно поставить вопрос: не отражают ли и другие предания (кроме киевского. – М. К.), записанные в летописях о братьях-родоначальниках (Радиме и Вятке, Рюрике, Синеусе и Труворе), легендарного осмысления реального союза или слияния племен в единое государственное целое: союз двух племен мог повести к созданию легенды о том, что родоначальники этих племен были братьями. Перед нами, возможно, исторические предания, обладающие отчетливой политической функцией. Как и во многих других случаях, народное предание не только под пером летописца получает политическое звучание, но обладает им уже с самого начала” [Повесть временных лет, ч. II. Статьи и комментарии Д.С.Лихачева. М.-Л., 1950, стр. 221].
4.
Клады и отдельные находки арабских и византийских монет IX – Х вв.
на территории Киева
Еще в середине 19 века, задолго до того, как внимание исследователей древнейшей истории Киева привлекли остатки древних городищ и могильников, сохранившиеся на территории города, живой научный интерес вызвали богатейшие по своему составу клады восточных, куфических монет, случайно обнаруживавшиеся в различных концах города.
Один из
крупнейших кладов куфических монет был найден в Киеве еще в
“в прошлом, 1707 году, июля в 28 день писал к Великому Государю в Приказ Малые России бывший гетман Мазепа с войсковым канцеляристом с Иваном Максимовичем и прислал ассирийской (!) монеты в мешке за его гетманской печатью” [Е.В.Барсов. О кладе, найденном в Киеве при Петре Великом. ДТМАО, IX, вып. II-III, 1883, Протоколы, стр. 23].
Из донесения гетмана Мазепы явствовало, [с. 116] что присланная монета “была сыскана в Киеве во время строения новой крепости Печерской” [там же]. По распечатании мешка по точному подсчету в нем оказалось 2380 монет, из которых 10 были отправлены Петру I, находившемуся в походе [там же, стр. 22].
Мешок с
“ассирийской” монетой записывался по приходной книге в остатке вплоть до
В первых
сводных обзорах находок куфических монет на территории Восточной Европы,
сделанных X.Френом [Ch.M.Fraehn. Topographische
Uebersichte der Ausgrabungen von altem arabischen Gelde in Russland, nebst
chronologischer und geographischer Bestimmung des Inhalts der verschiedenen
Funde. – Bulletin scientifique, publié par l'Académie des
Sciences de St.Pétersbourg, t. IX, 1841, стр. 301-332],
В.В.Григорьевым [В.В.Григорьев. О куфических
монетах VIII, IX, Х и отчасти VII и XI в., находимых в России и прибалтийских
странах, как источниках для древнейшей отечественной истории. – Записки
Одесского общества истории и древностей, т. I, Одесса, 1844, стр. 115-166]
и П.С.Савельевым [П.С.Савельев. Мухаммеданская
нумизматика в отношении к русской истории, I. Топография кладов с восточными
монетами и изделиями VII, VIII, IX, Х и XI в. в России и прибалтийских странах,
объясненная историческими свидетельствами о торговле северо-востока Европы в
эпоху основания и утверждения Русского государства. СПб., 1846], никаких
упоминаний о находках кладов в Среднем Поднепровье, в том числе и о Киевском
кладе
Краткое
известие о кладе
Точных сведений
о составе клада
Почти
полтораста лет спустя после находки первого клада, в
“На мусульманском Востоке, – по словам П.С.Савельева, – долго не знали никакой другой монеты, кроме диргема. Представителем меньших ценностей была мелкая медная монета „фельс". Она, разумеется, не выходила из пределов страны, и ни в одном кладе с куфическими монетами на Севере не вырыто доселе медных денег, так же как золотых” [П.С.Савельев. Мухаммеданская нумизматика…, стр XXX].
В
Некоторые,
далеко не полные данные о составе клада
Шестьдесят монет из этого клада приобрел П.С.Савельев, это были: а) аббасидские диргемы, битые в Багдаде, Мухаммедии, Аббасии, Мах-аль-Куфе (Хама[с. 118]дане), Бердаа (771-890); б) тагеридские диргемы, чеканенные в Шаше, Мерве и Самарканде (862-878); в) саманидские диргемы из Шаша, Самарканда и Балха (893- 906) [Р.Savelieff. Monnaies coufiques d'argent, trouvées a Kiew en 1851. – Memoires de la Société Imp. d’archéologie, t. V, 1851, стр. 397-398; В.Г.Тизенгаузен.О саманидских монетах, стр. 52-53; А.Марков, ук. соч., стр. 13].
Двадцать пять монет из этого же клада были пожертвованы И. Фундуклеем Русскому археологическому обществу в Петербурге. По определению П.С.Савельева, это были: а) восемь аббасидских диргемов, битые в Багдаде, Аббасии, Самарканде, Нисабуре, в Мах-аль-Куфе и в Бердаа (776-891); б) одна тагеридская монета, битая в Мерве в 251 (865) г.; в) тринадцать саманидских диргемов, битые в Самарканде,.Шаше, Балхе и Андерабе (897-906); г) три подражания саманидским диргемам, чеканенные, вероятно, в Булгаре [П.С.С [авельев]. Куфические монеты из Киевского клада, поступившие в Музей Общества. – ЗРАО, т. IV, СПб., 1852, Переч. засед., стр. 121-122; А.Марков, ук. соч., стр. 13].
Двадцать пять
серебряных куфических монет, по-видимому из этого же клада, были пожертвованы в
том же году И.Фундуклеем в Минц-кабинет Киевского университета. По определению
К.Страшкевича, это были монеты Аббасидов, Саманидов и, возможно, династии
Омейядов. По словам К.Страшкевича, монеты были “большей частью одинакового
штемпеля, но различных годов” [К.Страшкевич.
Клады, рассмотренные в Минц-кабинете Университета св. Владимира с 1838 по
Пять серебряных
монет из Киевского клада
Значительная
часть клада
Особого внимания
заслуживает находка в кладе
“золотое запястье, состоящее из двух толстых скрученных вместе проволок, уменьшающихся в объеме к оконечностям, которые не соединены между собой, но только сближены и могут быть разогнуты для того, чтобы прошла между ними рука средней величины, скорее женской, нежели мужской” [М.Brosset. Notice sur les monnaies coufiques, trouvée à Kieff et deposees a l’Ermitage imperial. – Journal de St. Pétersbourg, 1851, № 1575].
В
действительности в кладе
Несмотря на
то, что дошедшие до нас части Киевского клада
В
В
За исключением одного диргема (911-912 гг.), поступившего в Эрмитаж, Иорданский клад был целиком приобретен Минц-кабинетом Киевского университета [Архив ИИМК АН СССР, фонд АК, д. 6/1863 г., лл. 5-18], откуда позже был передан в Киевский исторический музей, где находится и поныне.
Монетная часть клада, по определению Лерха, состоит из одного тагеридского диргема, чеканенного в Фарсе в 293 (905-906) г., и ста семидесяти восьми [с. 120] саманидских диргемов, битых в Шаше, Самарканде, Нисабуре, Балхе, Андерабе, Пенджхире и Мерве в 895-936 гг.
В кладе
находилось, кроме того, двенадцать подражаний саманидским диргемам Насра, сына
Ахмеда, чеканенным в Самарканде [В.Т[изенгаузен].
О кладе куфических монет, найденном в Киеве в
Клад был зарыт в землю, очевидно, не ранее середины Х в.
Девять монет Иорданского клада (904-925 гг.) имеют пробитые отверстия [В.Тизенгаузен (ук. соч., стр. 138) упоминает восемь монет Иорданского клада, имеющих отверстия для подвески; в действительности их девять], а в двух случаях, кроме того, припаянные ушки для подвешивания. По-видимому, вместе с упомянутой выше круглой подвеской, украшенной зернью, эти монеты составляли некогда ожерелье. Возможно, что подвеска и монеты были нанизаны на тот кусок тонкой серебряной перегнутой проволоки, которая была найдена в том же кладе.
Серебряная тисненая, покрытая зернью круглая подвеска и пластинчатые с гравировкой серебряные перстни могут быть отнесены к началу Х в., т.е., по-видимому, современны поздним монетам клада.
В
В
В
В
Находки арабских монет продолжаются и поныне. В 20-х годах нашего столетия при прокладке подземных труб были найдены четыре диргема, которые, по определению Р.Р.Фасмера, оказались все чеканенными халифом Амином в Самарканде в 194 (809-810) г. [Р.Р.Фасмер. Список монетных находок, II. – Сообщения ГАИМК, II, Л., 1928, стр. 290]
В
Более ста лет тому назад В.В.Григорьев, придававший огромное значение изучению кладов арабских монет, найденных на территории Восточной Европы, в качестве источника для изучения древнейшей отечественной истории, писал:
“Подземные сокровища эти могут служить краеугольным камнем древнейшей истории нашего отечества. Это современники VII, VIII, IX, Х и XI веков, над которыми невидимо пролетело тысячелетие, для которых десять столетий прошли как десять минут и которые выходят к нам из гробов свидетельствовать истину, не прибавляя, не убавляя ни единого слова; современники, сохранившие всю свою свежесть, которых мы можем разглядеть, ощупать, которые позволяют нам убедиться всеми чувствами, что они существенность, действительность, истина, а не призрак, не миф, не сказка, не анахронизм, не описка переписчика, не вставка позднейшего компилатора!” [В.В.Григорьев, ук. соч., стр. 150-151].
Клады и отдельные экземпляры восточных куфических монет, найденные в различных районах Киева, представляют драгоценный источник для изуче[с. 122]ния древнейшей истории города. Не раз предпринимались попытки исторического истолкования этих характерных находок.
Так, еще В.Антонович рассматривал эти клады как результат походов русских князей в Табаристан (880, 910 и 914 гг.) или же, что сам автор считал более правдоподобным, “как результат торговых сношений с нынешним Туркестаном, которые производились в IX и Х столетиях, при посредстве камских болгар” [В.Б.Антонович. О монетных кладах, найденных в Киеве и его окрестностях. ЧИОНЛ, кн. II, Киев, 1888, стр. 16]. Тот же автор считал, что находки киевских кладов восточных монет на склонах киевских гор или у подножия их (близ Иорданской церкви) наводят на мысль о средоточии городской жизни в Х в. именно в этой местности [там же].
В другой, более поздней работе тот же автор рассматривал киевские клады куфических монет как свидетельство о наличии “обширной торговли” между Киевом и Туркестаном с конца VIII до начала Х в. [П.Я.Apмaшевcкий и В.Б.Антонович. Публичные лекции по геологии и истории Киева. – Киев, 1897, стр. 40-42]
Несколько ранее А.Котляревский высказывал недоумение по поводу того, что редкость кладов арабских монет в южной Руси и в том числе в Киеве
“как будто не
согласуется с положительным известием арабского писателя Истахри (X в.),
который прямо говорит, что булгарские купцы ходили до Кутабы-Куябы, т.е. Киева,
и вообще с указанным у Савельева фактом, что Киев вел торговлю с Востоком” [А.К[отляревский]. Рец. на статью: К.Страшкевич. Клады,
рассмотренные в Минц-кабинете Университета св. Владимира с 1836 по
В качестве единственного объяснения этой странной “неувязки” А.Котляревский выдвигал случайность находок и безызвестную гибель огромного количества кладов.
Для того чтобы с большей уверенностью решить, о чем же в действительности свидетельствуют киевские клады восточных монет, необходимо отнестись к этому драгоценному историческому источнику более критически, чем это делали раньше.
Необходимо
прежде всего категорически отбросить распространенное до недавней поры
убеждение, что киевские клады восточных монет охватывают период с конца VIII до
начала Х в. Как показано выше, никаких кладов VIII и даже IX в. в Киеве не было
обнаружено. Отбросив клад 1706 и клад 1889 гг. за невозможностью уточнения их
даты, отбросив клад
Нельзя не подчеркнуть и другой особенности киевских кладов и отдельных находок восточных монет.
По сравнению с бассейнами Верхнего Поволжья, Оки, Приильменья и Верхнего Поднепровья, Киев, как и вообще Среднее Поднепровье, значительно беднее находками этого рода. Монетные и вещевые клады названных районов не только значительно более многочисленны, но и древнее по составу, что является неоспоримым свидетельством того, что основное направление восточной торговли в VIII-IX вв. не захватывало Среднего Поднепровья.
Торговые связи Киева и Среднего Поднепровья с Востоком, в первую очередь со Средней Азией, начали развиваться тогда, когда Волжский торговый путь уже давно был проторен и когда значение его уже начинало падать.
Топография кладов восточных монет, найденных в Киеве, позволяет решительно отбросить мысль В.Б.Антоновича о сосредоточении городской жизни в Х в. у подножья Киевских гор, в районе находки Иорданского клада. Необходимо подчеркнуть, что даже если судить только по нумизматическим находкам, этот вывод не может быть подтвержден – наиболее крупные клады куфических монет были найдены на Печерске и в Ярославовом городе. Однако для решения вопросов исторической топографии Киева IX-Х вв. в настоящее время основное значение имеют не случайные находки кладов, а результаты систематических археологических исследований остатков древних городищ и могильников на территории Киева.
Клады и
отдельные находки византийских монет IX-Х вв. в Киеве крайне редки. Известен
один клад византийских монет, найденный в
Находки
единичных экземпляров византийских монет также весьма немногочисленны. В
О находке
возле Софийского собора византийского золотого солида Константина VII и Романа
II (945-959) сообщал В.Б.Антонович [В.Б.Антонович.
1) О монетных кладах…, стр. 16; 2) Археологическая карта…, стр. 36.
В.Б.Антонович отнес монету ко времени Константина Х и Романа II, указав при
этом годы их правления 948-959]. Другой золотой солид Василия II и
Константина VIII (976-1025) был найден в
В
В
О немногочисленных находках византийских монет IX – Х вв. в погребениях киевского некрополя подробно говорится ниже.
В
Клад состоял из монет Василия I (867-868) – 28 экз., Василия I и Константина (869-879) – 2 экз., Романа I (919-944) – 5 экз., Романа II (и Василия?) (959-963) – 1 экз., Никифора Фоки (963-969) – 1 экз. Находка этого клада прошла незамеченной. Единственное известие о нем опубликовано почти сорок лет спустя [Розкопи в Києві на ropi Кисилівці в 1940 р., стр. 146. Даты уточнены по книге: W.Wroth, ук. соч.].
Монеты херсонесского чекана IX-Х вв. известны среди случайных нумизматических находок и в некоторых других городах Киевской земли; так, по [с. 125] свидетельству В.Б.Антоновича, в Триполье (древний город Треполь) были найдены в значительном количестве отдельные монеты императоров Василия, Романа и другие, чеканенные в Херсонесе [В.Б.Антонович. О монетных кладах…, стр. 17].
Немногочисленность кладов и даже отдельных находок византийских монет IX-Х вв. свидетельствует о том, что византийско-русские связи в эту пору были далеко не столь значительны, как это принято было думать еще недавно. [с. 126]
Киевский некрополь IX—Х вв.
Ни один из исследователей или описателей древностей Киева не обратил должного внимания на его курганы. Все сведения в этом отношении ограничивались слабыми намеками на могилы главных витязей, места погребения которых завещаны нам в воспоминаниях летописца…
Я.Волошинский. 1862.
1. История изучения киевского некрополя
Вплоть до
60-70-х годов XIX в. на территории Киева сохранились сотни древних курганов.
Я.Волошинский, один из первых киевских археологов, заинтересовавшийся этими
памятниками, в докладе, прочитанном в декабре
“Собственно в
киевской местности курганы расположены отчасти в самом городе (и
преимущественно в местах, заселенных не более трех десятков лет тому назад),
отчасти же в его предместьях, хуторах, дачах или на пустопорожних доныне
отлогостях Днепровских гор. Число всех этих курганов в этой местности
простирается до двухсот восьмидесяти. Из этого количества только пятнадцать
можно отнести к системе изолированных могил… все же остальные составляют то
большие, то меньшие, отчасти поросшие лесом группы” [Я.Волошинский.
Киевские курганы. – ИОЛЕАЭ, т. XX, кн. 2, вып.
Я.Волошинский, исполнявший обязанности хранителя Минц-кабинета при Киевском университете св.Владимира, был одним из первых исследователей киевских курганов. Задачу изучения киевского некрополя он понимал достаточно серьезно и выполнял ее энергично и с энтузиазмом. [с. 127]
Я.Волошинский справедливо обращал внимание различных киевских ученых обществ и организаций на то, что ни один из исследователей или описателей древностей Киева не заинтересовался его курганами.
“Все сведения в этом отношении, – писал он, – ограничивались лишь слабыми намеками на могилы главных витязей, места погребений которых завещаны нам в воспоминаниях летописца” [Об археологических занятиях хранителя Минц-кабинета Волошинского. Краткий отчет по Университету св. Владимира за 1861/62 уч. год. – Университетские известия, Киев, 1862, № 9, стр. 59].
Я.Волошинский
объяснял это положение не равнодушием местных археологов и не недостатком
правительственных средств, отпускаемых на археологическое изучение Киева. Он
считал, что невнимание к киевским курганам объясняется тем, что “вопросы о
важности курганографических выводов для археологии и истории вообще лишь только
в последнее время вошли осязательно на план науки” [там
же]. Летом
В большом курганном могильнике, существовавшем в 1860-70-х годах на западной окраине современного города, на правом гористом берегу Лыбеди, в урочище Батыева могила, насчитывалось в ту пору свыше двухсот курганов, из которых около двух десятков Я.Волошинский подверг тогда раскопкам. К сожалению, ни отчет, ни полевая документация этих раскопок не были опубликованы, а материал из раскопок бесследно пропал, за исключением инвентаря большого кургана. Курган этот содержал погребение с сожжением. Кальцинированные человеческие кости находились в большом глиняном сосуде грубой выделки, с широким горлом и отогнутым венчиком, с рядом круглых отверстий по нему [Каталог выставки XI археологического съезда в Киеве. Киев, 1899, стр. 89-90, №№ 75-85; ср.: В.Б.Антонович. Обозрение предметов великокняжеской эпохи, найденных в Киеве и ближайших его окрестностях и хранящихся в Музее древностей и в Мюнц-кабинете университета св. Владимира. – КС, т. XXII, Киев, 1888, июль, стр. 120].
Всего на территории Киева Я.Волошинский раскопал свыше полусотни курганов [Я.Волошинский, уч. соч., стр. 19]. Основной вывод, изложенный самим исследователем в докладе об итогах раскопок, заключался в том, что киевские курганы
“нимало не татарские побоища, как думали вообще и как гласит о них большая часть местных преданий, и не укрепления или шаньцы (как думал ранее сам автор), но мирные туземные кладбища, из коих некоторые могут быть относимы и к глубокой древности, но все же к тому времени, когда христианская религия изменила уже понятия [с. 128] о загробной жизни, хотя по местам и не вытеснила совершенно всех обычаев язычества” [там же, стр. 20].
В 1870-х годах хищнического характера раскопки киевских курганов производил киевский коллекционер Т.В.Кибальчич. На Антропологической выставке в Москве было экспонировано 22 черепа из раскопанных им курганов. Черепа сопровождались кратким описанием обстоятельств и места находок. Из этих описаний явствует, что многочисленные древние погребения уже в ту пору были обнаружены в усадьбе Трубецкого, впоследствии неоднократно служившей плацдармом археологических раскопок крупного масштаба. По словам Т.Кибальчича, на древнем кладбище в усадьбе Трубецкого
“костяки лежали главным обраяом от С и СЗ к Ю и ЮВ; попадались также костяки в сидячем положении и сожженные, а при них погребальные урны древнейшей формы, серебряные серьги так называемого киевского типа, и посуда, относящаяся к великокняжескому периоду Киева” [Антропологическая выставка, т. II. М., 1878, Протоколы, стр. 97-98].
На выставке были также представлены четыре черепа из раскопок Т.Кибальчича на Верхней Юрковице (древнее урочище Киева, над р.Глубочицей). По словам Т.Кибальчича, в могилах на Верхней Юрковице было по нескольку костяков без признаков каких бы то ни было вещей [там же, стр. 98].
Чрезвычайно
интересные древние языческие погребения были обнаружены в 1870-х годах в
окрестности Иорданской церкви в Плоской части Киева, в усадьбе купца Марра.
Усадьба эта занимала целый квартал, ограниченный Кирилловской ул., Богословским
и Иорданским переулками и Крутой горой, на которой расположен Лукьяновский
район города. При планировке усадьбы в связи с постройкой нового здания были
открыты кирпичные фундаменты обширного здания, построенного не позже первой
половины XVII в. и уничтоженного пожаром в XVII или XVIII в. На уровне подошвы
фундаментов, в незначительном расстоянии от них, были найдены четыре древних
погребения, инвентарь которых был частично пожертвован владельцем усадьбы в
Музей Киевского университета. Тогда же было установлено, что здание XVII в.
выстроено на месте древнего могильника, по-видимому, в значительной части
уничтоженного при закладке фундаментов этой постройки [В.Б.Антонович.
1) Археологический находки и раскопки в Киеве и в Киевской губерний в течение
Напомним, что
усадьба, в которой были открыты остатки древнего могильника, расположена по
соседству с Иорданским кладбищем, где в
В этом же
районе города в усадьбе Риккерта в начале 90-х годов при земляных работах по
планировке было открыто еще одно погребение с богатым инвентарем, подаренным владельцем
усадьбы французскому археологу барону де Бай, [с. 129] который пожертвовал его
позже через Археологическую комиссию в Московский исторический музей [De Вaye. Sépulture
du X siècle à Kiev. – Extrait de Memoires de la
Société nationale des Antiquaires de France, t. LV, Paris, 1896. Подробное
описание инвентаря этого погребения см.: Л.Голубева. Киевский некрополь.
– МИА, №
Значительное
количество древних киевских погребений было обнаружено в
Ни о каких “раскопках” в собственном смысле, разумеется, не могло быть и речи. По словам И.Хойновского,
“земля
снималась не послойно, а сразу вся четырехаршинная ее высота. Двадцать человек
землекопов становились в ряд на высоте края земли, ломами откалывали на
аршинном пространстве промерзший верхний слой, потом снимали его вглубь до
уровня улицы, выкидывая землю прямо в ящики грабарок” [И.А.Хойновский.
Раскопки великокняжеского двора древнего града Киева, произведенные весною
“Вооружась каждое утро кошельком с мелким серебром и кредитками”, исследователь собирал от землекопов замеченные ими находки, расплачиваясь пятиалтынными и двугривенными за приносимые ему вещи.
Наблюдая с особым вниманием за участком, где появлялись человеческие кости, И.Хойновский в этих исключительно трудные условиях сумел обнаружить более пятидесяти погребений, значительная часть которых относилась к древнейшей языческой поре истории Киева. Сам И.Хойновский не понял огромного научного значения открытых им погребений, рассматривая большую часть их как христианское кладбище при Андреевском Янчине монастыре. Однако, поскольку все погребения были довольно подробно описаны, а многие вещи из них опубликованы в удовлетворительных зарисовках, результаты наблюдений И.Хойновского представляют и поныне значительный интерес для исследователя киевского некрополя.
В 1890-х годах обследованием и раскопками курганов, расположенных на взгорьях вдоль Кирилловской ул., занимался В.В.Хвойка. Им были проведены раскопки курганов в усадьбах: Зарембских (Кирилловская ул., д. 71), Зивала и Багреева (Кирилловская ул., дд.59-61), художника С.И.Светославского (Кирилловская ул., д.81) и в других местах. Раскопками были обнаружены разнообразные типы погребений, в частности немногочисленные сравнительно с остальными погребения с трупосожжением [В.В.Хвойка. Древние обитатели Среднего Приднепровья, и их культура в доисторические времена. Киев, 1913, стр. 53-57]. [с. 130]
Широко развернувшимися в 1907-1908 гг. раскопками того же исследователя в усадьбе Петровского (Верхний Киев, Б.Владимирская ул., д.2) наряду с открытием мастерских, жилищ, княжеских дворцов и других замечательных комплексов XI-XIII вв. были обнаружены также и погребения различных эпох, в частности несколько древнейших погребений с трупосожжением [там же, стр. 56].
К сожалению, ни отчетов, ни полевой документации раскопок всех этих погребений не сохранилось, а в упомянутой популярной книжке автора, посвященной итогам его раскопок в Киеве, интересующие нас погребения описаны лишь крайне суммарно. Хранящийся в Киевском историческом музее инвентарь из погребений не расчленен по комплексам и потому не может восполнить отсутствующей полевой документации.
Археологическими
раскопками развалин Десятинной церкви и окружающей ее территории, начатыми по инициативе
Археологической комиссии в
Изучение
вертикальных разрезов могил лишь редко давало возможность установить древний
уровень поверхности земли, современный погребениям. Обычно эта поверхность была
нарушена как земляными работами при постройке древней Десятинной церкви, так и
более поздними перекопами. Однако еще раскопками
Несмотря на
специально архитектурные интересы исследователя, все погребения были раскопаны
чрезвычайно тщательно и в отношении некоторых была сделана попытка датировки, К
сожалению, описания значительной части этих погребений (за исключением раскопок
1908 и 1911 гг.) остались неопубликованными, полевая документация после смерти
Д.В.Милеева в
Д.В.Милеев, конечно, не ставил перед собой задачи специального изучения открытых им погребений, и его краткие информации о некоторых погребениях, раскопанных в 1908 и 1911 гг., обычно дальше перечня найденных предметов не шли. Исключительное научное значение этих погребений не было оценено ни самим Милеевым, ни другими исследователями.
В 1926-1927 гг. в усадьбе В.Трубецкого, неподалеку от места раскопок И.Хойновского, были проведены новые раскопки под руководством С.С.Гамченко, который открыл несколько древних погребений (из них одно – конское), представляющих значительный интерес для изучения древнейшего киевского некрополя.
Краткий отчет
о раскопках, опубликованный С.С.Гамченко [С.Гамченко.
Розкопи 1926 р. в Києві. – Короткі зввдомления за 1926 р., К., 1927, стр.
27-29],1 и сохранившиеся в Архиве Института археологии АН УССР дневники
раскопок 1926-1927 гг. позволяют с достаточной полнотой восстановить
раскопанные погребальные комплексы. Все погребения обнаружены в грунтовых
могильных ямах, вырытых в лёссовом материке на глубину от 1.45-
Раскопками Киевской археологической экспедиции АН УССР, широко развернувшимися в 1936-1937 гг. на территории усадьбы Художественной школы (бывшей усадьбы Петровского и Десятинной церкви), к северу и к югу от развалин Десятинной церкви были открыты еще несколько погребений довладимировой поры, среди которых особый интерес представляют два богатых погребения в срубах. Одно из них, в котором вместе с дружинником-воином была погребена рабыня и боевой конь, исследователи без каких-либо к тому оснований окрестили “варяжским” [M.Ячмeньoв и Ф.Молчанівський. Нові археологічні розкопки у Києві. – “Соціалістичний Київ”, К., 1936, стр. 57-60].
Среди
многочисленных разновременных погребений, открытых под развалинами Десятинной
церкви раскопками Киевской археологической экспедиции ИИМК АН СССР и ИА АН УССР
под руководством автора в 1938-1939 и [с. 132] 1946-1948 гг., было четыре
погребения интересующей нас поры [М.К.Каргер.
Археологические исследования древнего Киева (1938-1947 гг.). Киев, 1950, стр.
82-93; см. также: М.К.Каргер. Погребение киевского дружинника Х в. –
КСИИМК, V, 1940, стр. 72-89]. Все эти погребения относятся также к
периоду, предшествующему постройке церкви, т.е. старше
Парное
погребение дружинника с рабыней, также в деревянном срубе, было обнаружено
нашими раскопками
Тщательное изучение многочисленных древних погребений, раскопанных или случайно обнаруженных при земляных работах в различных районах Киева, позволило реконструировать своеобразный облик киевского некрополя древнейшей эпохи с достаточной степенью полноты.
Систематизация сведений о случайных находках более чем за 100 лет, изучение отчетов и полевой документации археологических раскопок последнего пятидесятилетия и, наконец, исследование погребального инвентаря, сохранившегося в различных музейных собраниях Киева, Москвы, Ленинграда и Харькова, позволили восстановить около полутораста погребений древнейшей эпохи, не считая многочисленных погребений XI-XIII вв.
Несмотря на то, что степень сохранности этих погребений весьма различна, несмотря на то, что для многих из них и погребальный обряд и в особенности погребальный инвентарь удалось восстановить далеко не полностью, киевский некрополь, подобно некрополям Чернигова и Смоленска, выступил в качестве одного из важнейших исторических источников для изучения древнейшего периода истории города.
Основные
итоги этого исследования были изложены в наших докладах на заседании ученого
совета Института археологии АН УССР 27.II.1939 и на пленуме ИИМК АН СССР
20.IX.1939 [М.К.Каргер. Дофеодальный период
истории Киева по археологическим данным. Доклад на Пленуме ИИМК АН СССР. –
КСИИМК, I, 1939, стр. 9-10]. Десять лет спустя, в
Замечательный погребальный инвентарь киевского некрополя не был подвергнут Л.А.Голубевой серьезному исследованию; автор ограничился кратким перечнем находок. Хронологические атрибуции отдельных погребений основаны на неверных предпосылках и потому ошибочны.
2. Топография киевского некрополя. Основные виды погребений
Подробно описанные ниже погребения, обнаруженные на территории древнего Киева, несмотря на хронологическую близость их между собой, отнюдь нельзя рассматривать как части какого-то единого грандиозного некрополя. Предлагаемое ниже деление на два могильника, один из которых объединяет погребения, расположенные на огромной территории Верхнего Киева, а второй – погребения на взгорьях, тянущихся над Кирилловской ул. (ныне ул. Фрунзе), следует рассматривать лишь как предварительное, вызванное леобходимостыо первичной систематизации материала. Обе указанные территории настолько велики, и в то же время группы погребений, открытые на этих территориях, столь разобщены одна от другой, что рассматривать оба могильника как исторически сложившиеся целостные комплексы можно лишь условно.
Присмотримся
внимательнее к топографии могильника на территории Верхнего Киева. Основная
часть его несомненно была расположена к юго-востоку от рва, ограждавшего
древнейшее Киевское городище на Андреевской горе. Вплоть до конца 80-х годов Х
в., когда при Владимире Святославиче здесь началось строительство Десятинной
церкви и каменных княжеских дворцов, весьма значительная площадь к юго-востоку
от рва была сплошь занята сотнями больших и малых курганов, снесенных перед
постройкой Десятинной церкви. Восточную границу территории могильника
установить трудно. По-видимому, погребения располагались по всей площади
будущего “города Владимира”. Об этом свидетельствуют не только сплошь занятые
древними могилами бывшие усадьбы Трубецкого (Владимирская ул., д.1) и Кривцова
(ул. Жертв революции), но и находка в
Отдельные древние погребения с сожжением были обнаружены и на территории Михайловского Златоверхого монастыря. [с. 134]
Вплоть до
30-х годов XI в., т.е. до начала строительства нового грандиозного архитектурного
ансамбля Ярославова города, к югу и юго-западу от “города Владимира” находилось
“поле вне града”, где незадолго до закладки собора Софии киевские полки
встретились с печенегами. Во времена более древние здесь высились огромные
курганы. Один из них, связываемый преданием с именем князя Дира, существовал
еще во времена летописца, который упомянул этот курган, повествуя о смерти
Аскольда и Дира. О том, что “Дирова могила”, находившаяся, по словам летописца,
“за святою Ориною”, не была здесь единичным могильным сооружением,
свидетельствуют открытые в
Богатейшее
погребение дружинника, случайно обнаруженное в
Могильник на Кирилловских взгорьях несомненно примыкал к городищу, расположенному некогда над Иорданской церковью. Но и в данном случае трудно решить, все ли многочисленные курганные группы, расположенные вдоль Кирилловской ул. (ныне ул.Фрунзе), начиная от Верхней Юрковипы и вплоть до Кирилловского монастыря, следует связывать с этим городищем или же наиболее удаленные из них представляли часть самостоятельного могильника, связанного с неизвестным нам поселением в районе Дорогожичей. Признавая условность предложенного выше членения, в дальнейшем при описании и анализе погребений мы рассматриваем их в составе двух комплексов, именуя первый из них – могильник на территории Верхнего города – могильником I, а второй – могильник на взгорьях вдоль Кирилловской ул. – могильником II.
В составе киевского некрополя в числе погребений с трупосожжением Л.А.Голубева, ссылаясь на книгу М.Захарченко “Киев теперь и прежде”, упоминает еще одну группу погребений на территории Ярославова города (между Прорезной и бывш. Фундуклеевской ул. и на бывш. Елисаветинской ул.). Здесь, по ее словам, на территории обширного и весьма древнего кладбища с трупоположениями были найдены “горшки с сожженными костями, поставленными в грунтовые могилы” [Л.А.Голубева, ук. соч., стр. 105].
В
действительности вопрос этот значительно сложнее. Как сообщает П.Полевой, при
земляных работах, предпринятых в
Особый интерес представляет другая группа погребений. Могилы этой группы были вырыты в виде небольших пещерок, в которых под низким сводом поставлены горшки с пеплом и обожженными костями. Свод и боковые стенки этих могил были начисто вымазаны глиной, и обмазка эта обожжена [там же]. Некоторые предметы, найденные на Прорезной ул., фигурировали на выставке, устроенной к Археологическому съезду в Киеве. К сожалению, из краткого перечня. их в каталоге выставки трудно уяснить характер этих вещей, среди которых упоминаются куски распиленных оленьих рогов, оселок из песчаника, трина[с. 136]дцать пряслиц разного вида из розового и фиолетового сланца (не бусы ли, о которых была речь выше?), глиняное грузило, серьга из серебряной проволоки [Каталог выставки XI археологического съезда в Киеве. Киев, 1899, стр. 96-97, №№ 271-293].
Рис. 15. Два фрагмента греческих амфор с клеймами, найденные в могильнике на Прорезной ул. [с. 136]
В каталоге выставки упоминаются, кроме того, два куска глиняных амфор с клеймами. Эти два фрагмента удалось разыскать среди коллекций Киевского-исторического музея (рис. 15). Они представляют собой обломки византийских амфор с клеймами, на одном из которых читается имя мастера (Γεοργιος).
Характер устройства могил “в виде пещерок, под низким сводом которых поставлены горшки с пеплом и обожженными костями”, позволяет высказать предположение: не было ли здесь какого-то могильника салтовского типа? Что такое предположение не лишено оснований, подтверждает находка на территории Киева погребения, при котором обнаружен горшок, сходный с керамикой Верхне-Салтовского могильника (рис. 16) [I.М.Самойловський. Слов’янський могильник у Києві над Дшпром. – Археологія, т. III, К., 1950, стр. 181]. При этом следует подчеркнуть, что для погребений салтовского типа характерно трупоположение, а не сожжение.
Рис. 16. Глиняный сосуд салтовского типа. [с. 137]
Для того чтобы древние погребения, обнаруженные разновременными раскопками или случайными земляными работами в различных районах современного Киева, использовать в качестве полноценных исторических источников, необходимо не только с возможной полнотой учесть все памятники этого рода, но и попытаться с доступной тщательностью восстановить состав погребального инвентаря и характер погребального обряда каждого из этих погребений в отдельности. Как явствует из кратко изложенной выше истории изучения киевского некрополя, задача эта нелегка. Многие погребения были обнаружены не специальными археологическими раскопками, а при различных случайных земляных работах; сообщения о находках такого рода либо очень [с. 137] кратки, либо преисполнены фантастическими домыслами, которые порой нелегко отделить от фактов. Многие погребения, раскопанные квалифицированными исследователями (Д.В.Милеев, В.В.Хвойка), в значительной мере обесценены отсутствием отчетной документации раскопок и депаспортизацией добытых материалов.
Характеристика состава погребального инвентаря и реконструкция погребального обряда каждого погребения в отдельности позволяет вместе с тем наметить и основные принципы общей классификации. Погребальные комплексы обоих киевских могильников отчетливо членятся на две группы, выразительно различающиеся между собой по богатству инвентаря и большей или меньшей сложности погребального обряда. К первой группе нами отнесены многочисленные погребения с более или менее бедным инвентарем и несложным, но устойчивым обрядом захоронения (ингумацией), подробно охарактеризованным ниже. По характеру погребального инвентаря к этой группе можно было бы отнести и достаточно многочисленные (особенно в могильнике II) погребения с сожжением. Однако ввиду резкого различия самого обряда эти погребения рассматриваются как самостоятельный подраздел первой группы.
Ко второй группе отнесены не столь многочисленные погребения обоих могильников, характеризующиеся не только исключительно богатым и разнообразным инвентарем, но и своеобразным погребальным обрядом и, в частности, значительно более сложным устройством могильных сооружений в виде деревянных камер различных конструкций. В составе этой группы, как явствует из детального изучения отдельных погребений, несомненно можно наметить ряд вариантов, отличающихся по степени сложности погребального обряда, что не мешает, однако, объединять эти погребения в одну группу. В качестве самостоятельного подраздела этой же группы рассматриваются немногочисленные погребения с сожжением, богатый характерный инвентарь которых не отличается от инвентаря других погребений этой группы.
3. Рядовые погребения киевского некрополя (трупоположения)
Могильники IX-Х вв., расположенные у древнерусских городов – Киева, Чернигова, Смоленска, нередко изображались как аристократические кладбища дружинной знати, а самая знать к тому же рассматривалась с позиций более или менее откровенного норманизма [Т.Arne. 1) La Suède et l’Orient. – Upsal, 1914; 2) Scandinavische Holzkammergräber aus der Wikingerzeit in der Ukraine. – Acta archaeologica, II, 3, Kobenhavn, 1931, стр. 285- 302; А.А.Спицын. Гнездовские курганы в раскопках С.И.Сергеева. – ИАК, вып. 15, СПб., 1905, стр. 7-8]. Такое понимание древнерусских городских некрополей IX-Х вв. глубоко ошибочно, оно искажает подлинное значение этих памятников в качестве важнейших исторических источников по древнейшей истории русского города. Причина такой искаженной интерпре[с. 138]тации древнейших некрополей русских городов понятна. Основное внимание исследователей при раскопках этих могильников и особенно во всех попытках интерпретации их привлекали огромные по величине и богатейшие по составу погребального инвентаря курганы. При публикации материалов раскопок роскошно выполненные таблицы эффектных вещей из этих же наиболее богатых погребений оттесняли на задний план или вытесняли вовсе немногочисленные находки в малых курганах, число которых в сотни раз превосходит крупные, богатые курганы. Создавалась неверная, не отражавшая действительного положения картина, которая в свою очередь использовалась для подкрепления ошибочных исторических концепций.
Тщательно систематизированные материалы киевского некрополя, несмотря на случайность и неполноту их, позволяют восстановить подлинное значение этого драгоценного источника для понимания древнейших страниц истории города. На материалах киевского некрополя в большей мере, чем на материалах Гнездовского могильника или группы могильников Чернигова, отразилось охарактеризованное выше увлечение лишь наиболее эффектными по составу находок погребениями. Поскольку древние киевские погребения, расположенные в черте современного города, открывались нередко при случайных земляных работах, внимание привлекали лишь наиболее яркие и особенно драгоценные находки. Рядовые погребения с бедным инвентарем разрушались десятками, если не сотнями, без какой-либо научной регистрации их. Несмотря на это, соотношение между богатыми по инвентарю и скромными рядовыми погребениями отнюдь не свидетельствует об аристократическом характере киевского некрополя.
Наиболее значительная группа рядовых погребений была открыта в 1908- 1911 гг. раскопками Д.В.Милеева в усадьбе Десятинной церкви и на участках, примыкающиx к ней (усадьба Трубецкого, Владимирская ул., д.1; усадьба Крестьянского банка, ныне усадьба Главного телеграфа, Владимирская ул., д.10).
К сожалению, опубликованные Д.В.Милеевым отчеты не только чрезмерно кратки, но и охватывают далеко не весь комплекс раскопанных им погребений. Многие из них, как отмечалось выше, пришлось реконструировать но случайным, недостаточно квалифицированным информациям киевской прессы. Важнейшим подспорьем в решении этой нелегкой задачи было изучение погребального инвентаря, обнаруженного среди депаспортизованных археологических материалов в складе древностей ГАИМК, унаследовавшей не распределенные по музеям остатки археологических коллекций бывшей Археологической комиссии.
Еще одна
значительная группа массовых погребений была открыта в
Несколько погребений этого типа было открыто нашими раскопками 1938 я 1948 гг. под фундаментами Десятинной церкви и неподалеку от них.
Очень значительная группа рядовых погребений была обнаружена раскопками разных лет в составе могильника II на взгорьях, тянущихся вдоль Кирилловской ул. (ныне ул.Фрунзе). Однако только немногие из них могут быть охарактеризованы отдельно. Большей части этих погребений можно дать лишь суммарные характеристики.
При описании погребений отмечается по возможности: 1) точная дата раскопок каждого погребения, 2) руководитель раскопок, 3) точное местоположение погребения, 4) характер погребального обряда и особенно устройство могильного сооружения, 5) погребальный инвентарь и размещение его в погребении, 6) источники и библиография.
Всем погребениям киевского некрополя, за исключением тех, сведения о которых почерпнуты из суммарных описаний, не позволяющих охарактеризовать отдельные погребения, присвоена общая порядковая нумерация.
Погребения 1 – 20
Погребение 1
Обнаружено в
Погребение 2
Обнаружено в
Погребение 3
Обнаружено в
Найденный в
погребении инвентарь хранился в Гос. Эрмитаже, откуда в
Погребение 4
Обнаружено в
Погребение 5
Обнаружено в
Погребение 6
Обнаружено в
Погребение 7
Обнаружено в
Погребение 8
Обнаружено в
У тазовых
костей с левой стороны лежали железный нож с костяной ручкой, железное кресало
и кремень, у правого колена наконечник железного копья [по другим известиям – железный наконечник трехугольной
стрелы (ИАК, Прибавл. к вып. 31, СПб., 1909, стр. 75)] на деревянном
древке, у шеи две маленьких бронзовых пуговки с ушками. Под костяком у поясницы
сохранились остатки истлевшей кожи с рядом бронзовых пуговок, по-видимому пояс [Раскопки в Киеве летом
Погребение 9
Обнаружено в
мае
На шее
найдено ожерелье, состоявшее из раковин, расположенных между маленькими бусами
из стекловидной массы. Погребение известно лишь по сообщениям киевской прессы [Раскопки в Киеве в
Погребение 10
Обнаружено
19.VI.1909 раскопками Археологической комиссии под руководством Д.В.Милеева в
усадьбе Десятинной церкви, к востоку от развалин древней церкви, в грунтовой
могиле, на глубине около
Погребения 11—13
20.VI.1909 раскопками
Археологической комиссии под руководством Д.В.Милеева в усадьбе Десятинной
церкви, к востоку or развалин древней церкви, на глубине свыше
Погребение 14
Обнаружено 25.VI.1909 раскопками Археологической комиссии под руководством Д.В.Милеева в усадьбе Десятинной церкви к востоку от развалин древней церкви, в грунтовой могиле, вырытой в материке. По глубине залегания могильная яма соответствовала погребениям, найденным под уровнем фундаментов древней церкви. Сосновый гроб был сколочен железными гвоздями. Костяк (женский) лежал головой на З, правая рука сложена на груди, левая вытянута вдоль туловища. [с. 142]
В погребении найдено ожерелье, состоявшее из: а) большого количества стеклянных разноцветных крупных и мелких бус, б) нескольких сердоликовых граненых бус, в) трех серебряных крестиков, г) серебряной восточной монеты (диргема). По сообщению корреспондентов киевской прессы, монета относилась к IX в. К этому же времени было отнесено и погребение [там же]. С.Вельмин, принимавший участие в раскопках, сообщал о находке в описанном погребении около сорока стеклянных и сердоликовых бус, трех маленьких серебряных крестиков и куфической монеты, относимой к концу VIII или к самому началу IX в. [С.П.Вельмин. Археологические изыскания…, стр. 137]
Среди
неразобранных материалов раскопок
Погребение 15
Обнаружено в
Погребение 16
Обнаружено в
Погребение 17
Обнаружено в
Погребения 18—20
Обнаружены в
Погребения 21 – 40
Погребение 21
Обнаружено в
Погребение 22
Обнаружено в
Погребение 23
Обнаружено в
Погребение 24
Обнаружено в
Погребение 25
Обнаружено в
У таза с
левой стороны найдены железное кресало, кремень и железный нож с костяной
рукоятью (табл. VII, 1-3). Возле таза найден также узкий ремешок,
украшенный мелкими орнаментированными бронзовыми бляшками, укрепленными на коже
с помощью загнутых стерженьков. На конце его хорошо сохранился бронзовый
наконечник (табл. VII, 4). И ремешок и найденная вместе с ним бронзовая
орнаментированная ромбовидная бляха с прямоугольной прорезью в средней части
являются частями кожаной сумки (табл. VII, 6). Кроме того, возле костяка
было найдено костяное острие с тупым концом в виде головы зверя (табл. VII, 5).
Изучение вертикальных разрезов могилы позволило установить, что могильная яма
была вырыта на глубину
Погребение 26
Обнаружено в
Костяк лежал
в истлевшем деревянном гробу, в вытянутом положении, головой на ЮЗ. Правая рука
на груди, левая на животе (табл.
VIII, 1). Возле черепа, у шеи, найдено сорок девять бус из стекловидной
массы разных цветов граненые сердоликовые, одна граненая хрустальная, две
янтарные, три серебряные позолоченные, украшенные зернью (табл.
IX, 1). У черепа с правой стороны лежала одна электровая
трехбусинная серьга (табл. IX, 1), с левой стороны – два меленьких
серебряных височных кольца (табл. IX, 1) [в
отчете о раскопках они ошибочно названы серьгами (OAK за
Погребение 27
Обнаружено в
Погребение 28
Обнаружено в
Погребение 29
Обнаружено в
Погребение 30
Обнаружено в
В погребении были найдены:
1. Ожерелье,
состоявшее из двадцати четырех бус, раковины и двух монет. Набор бус состоял
из: а) четырнадцати стеклянных шаровидных бус, из которых синего стекла – одна
двойная и одна простая, золоченые – одна четырехчастная, из мелких шариков,
четыре двойных и четыре простых более крупного размера, безцветных – три
простых; б) девяти пастовых бус, из которых одна крупная желтого цвета, одна в
виде сплющенного шара белого цвета (первоначальный цвет утрачен), одна
граненая, неправильной формы, глазурованная, голубого цвета, шесть
шарообразных, желтого цвета; в) одной сердоликовой бусы в виде шара с тремя
сошлифованными неправильными гранями (табл. X, 1). В составе того же ожерелья была раковина
(каури) с просверленным отверстием для подвешивания и два саманидских диргема:
первый – Исмаила ибн Ахмеда, чеканенный в Самарканде в
2. Восемь височных проволочных колец с несомкнутыми концами, один из которых расплющен и завернут (табл. X, 4). Четыре кольца найдены у левой височной кости и четыре у правой [Рукописный каталог Византийского отдела Гос. Эрмитажа, № 928/363-371].
Погребения 31, 32
В
Погребение 33
Обнаружено в
Погребение 34
Обнаружено в
Погребение 35
Обнаружено в
Погребение 36
Обнаружено в
Погребение 37
Обнаружено в
Погребение 38
Обнаружено в
Погребение 39
Обнаружено в
Погребение 40
Обнаружено в
Погребения 41 – 68
Погребение 41
Обнаружено в
Погребения 42, 43
Погребение 42
обнаружено в
Левой стороной описанный костяк лежал поверх правой стороны другого костяка (погребение 43), череп которого находился под левым плечом первого. Слева от нижнего костяка также найдены кости животных и древний кирпич [С.Гамченко, ук. соч., стр. 27-29].
Погребение 44
Обнаружено в
Погребение 45
Обнаружено в
Погребение 46
Обнаружено в
Погребение 47
Обнаружено раскопками ВУАК под руководством С.С.Гамченко в усадьбе В.Трубецкого. Сведений о раскопках этого погребения в дневниках С.Гамченко найти не удалось, но в инвентарной описи находок значатся следующие вещи из “разрушенного погребения II”: 1) глиняное пряслице, 2) медная серьга, 3) фрагмент стеклянного витого браслета желтого цвета, 4) восемь обломков глиняной посуды [Инвентарная опись находок, №№ 4959-4962]. [с. 149]
Погребение 48
Обнаружено раскопками ВУАК под руководством С.С.Гамченко в усадьбе В.Трубецкого. Сведений о раскопках этого погребения в дневниках С.Гамченко найти не удалось, но в инвентарной описи находок значатся следующие вещи из “разрушенного погребения III”: 1) стеклянная бусина, 2) фрагмент стеклянного браслета [Инвентарная опись находок, №№ 4957-4958].
Погребение 49
Обнаружено раскопками ВУАК под руководством С.С.Гамченко в усадьбе В.Трубецкого. Сведений о раскопках этого погребения в дневниках С.Гамченко найти не удалось, но и в инвентарной описи находок значатся следующие вещи из “разрушенного погребения IV”: 1) бронзовое орнаментированное кольцо (найдено у черепа), 2) бронзовый амулет кинжальчик (найден у черепа), 3) девятнадцать фрагментов глиняной посуды [Инвентарная опись находок, №№ 4963-4967].
Погребение 50
Обнаружено раскопками ВУАК под руководством С.С.Гамченко в усадьбе В.Трубецкого. Сведений о раскопках этого погребения в дневниках С.Гамченко найти не удалось, но в инвентарной описи находок значатся следующие вещи из “разрушенного погребения V”: 1) одна сердоликовая и две стеклянных, желтого цвета бусины, 2) три фрагмента стеклянных браслетов, 3) восемнадцать фрагментов глиняной посуды [Инвентарная опись находок, №№ 4969-4974].
Погребения 51—55
Обнаружены 20.II.1892 в усадьбе Кривцова (Трехсвятительская ул.) при земляных работах. Состав инвентаря этих пяти погребений не был в отдельности описан И.Хойновским, однако он связывал с этими погребениями находки “малых горшочков” и клыков диких кабанов [И.А.Хойновский, ук. соч., стр. 23]. По сообщению И.Хойновского, кроме клыков, забранных владельцами усадеб, на которых производились работы, ему удалось получить в свое собрание четырнадцать штук целых кабаньих клыков, два куска отпиленных медвежьих клыков и один клык (розовый с бороздами по длине) неизвестного животного, предположительно – барса [там же]. И.Хойновский сообщал при этом, что ему, как и другим археологам, не раз приходилось находить клыки медведя, волка и дикого кабана в могилах полян.
Погребения 56—68
27.II.1892 в
правой стороне той же усадьбы были раскопаны две могилы [там же, стр. 29], а 28.II еще две, в которых не было
обнаружено никаких предметов, кроме обломков керамики. Совершенно истлевшие
скелеты лежали в деревянных гробах, на глубине около
Погребения 69 – 94
Погребения 69—73
Обнаружены
4.III.1892 в средней части той же усадьбы. Четыре могилы были без инвентаря, в
пятой, обнаруженной на глубине около
Погребения 74—80
Обнаружены 18-19.II.1892 в той же усадьбе. 18.II были раскопаны три грунтовых могилы. Скелеты лежали в досчатых гробах, сколоченных железными гвоздями. Гробы и кости в них были плохой сохранности. Никакого инвентаря при погребениях обнаружено не было [там же, стр. 22]. 19 II были раскопаны еще четыре могилы [там же, стр. 22-23]. Деревянные гробы и кости в них также истлели. Кроме железных гвоздей и гробов, никаких находок не было. Ориентированы погребения различно, чаще на ЮВ.
Погребения 81, 82
Остатки двух
погребений обнаружены раскопками Киевской археологической экспедиции ИИМК АН
УССР 16.VI.1935 на ул. Жертв революции (против д. № 18), на глубине
Погребение 83
Обнаружено
20-27.V.1937 раскопками Киевской археологической экспедиции ИИМК АН УССР в
усадьбе Художественной школы (уч. III/1937 г., “Слав. № I”), в нескольких
метрах на В от женского погребения, в срубе (погребение 122), в грунтовой яме,
на глубине 2.20-
Плохо сохранившийся костяк взрослой женщины лежал в деревянном, сколоченном гвоздями, высоком гробу, головой на Ю; руки сложены на груди. В этом же гробу справа от женского скелета лежал детский костяк.
У шейных позвонков женского скелета найдено ожерелье, достоявшее из тридцати с лишним бус и одной литой, из низкопробного серебра лунницы с трубчатым ушком (табл. XI, 1).
В состав ожерелья входили:
а) две плоские многогранные, сердоликовые бусы;
б) две круглые бусы, низкопробного серебра, украшенные зернью;
в) двадцать пять бус различной формы из синего стекла (из них пятнадцать плоских, с широкой пронизкой, одна двойная, две тройных и две состоящих из четырех мелких бусин, две граненных на двенадцать граней, с широкой пронизкой, три длинных призматических, на пять или шесть граней, сглаженных [с. 151] на углах);
г) одна целая и два фрагмента реберчатых, сплющенных зеленых пастовых бус.
В том же
погребении найдено одно височное колечко диаметром
Погребение 84
Обнаружено
21.V.1937 раскопками Киевской археологической экспедиции ИИМК АН УССР в усадьбе
Художественной школы (уч. III/1937 г., “Слав. №
Погребение 85
Рис. 17. Общий вид погребения 85 и разрез могильной ямы. [с. 152]
Обнаружено в
Погребение 86
Обнаружено в
Рис. 18. Общий вид погребения 86. [с. 153]
У правой ступни лежал боевой топорик, типичный для погребений IX-Х вв. (табл. XII, 1). У правой ноги, начиная почти от ступни и до середины бедренной кости, были найдены фрагменты колчана, состоявшие из трухлявого дерева, ткани и довольно многочисленных обломков железных оковок. В колчане находились четыре железных наконечника стрел с остатками деревянных древков (табл. XII, 2-5). Все стрелы были положены в колчан острием вверх, т.е. к голове погребенного. Немного выше колена правой ноги лежало бронзовое кольцо с орнаментом на лицевой стороне (табл. XII, 6). Между косгью правой ноги и стенкой гроба обнаружены еще два таких же, но гладких бронзовых кольца (табл. XII, 7, 8). Недалеко от наконечников стрел, у правого бедра, найдено овальное железное кресало и кусок кремня (табл. XII, 9, 10). У пояса находился железный нож со следами деревянного футляра. У темени лежал сильно перержавевший бесформенный предмет с остатками дерева. Назначение его определить не удалось. В ногах, у самой стенки гроба, в углу, были обна[с. 153]ружены бесформенные от ржавчины железные предметы. После лабораторной обработки стало возможным установить, что это железные угольники, по-видимому, служившие в качестве оковки углов какого-то небольшого ящичка (рис. 18). На угольниках сохранились следы ткани. С правой стороны от тазовых костей, у самой стенки гроба, найдена кучка железных гвоздей. По одному, и в одном случае два гвоздя найдены по углам в древесной трухе от гробовых досок. Под костяком лежал сплошной слой истлевшего дерева от дна гроба [М.К.Каргер. Археологические исследования древнего Киева, стр. 83-85].
Погребение 87
Рис. 19. Общий вид погребения 87. [с. 154]
Обнаружено
30.VII.1948 раскопками Киевской археологической экспедиции ИИМК АН СССР и ИА АН
УССР под руководством автора в усадьбе Киевского исторического музея (№ 5/1948
г.), к юго-западу от развалин Десятинной церкви, у стены каменного дома.
Могильное пятно обнаружено на глубине
Погребение 88
Обнаружено в
Погребения 89—91
Обнаружены в
Скелеты во всех трех погребениях лежали в вытянутом положении, головой на З, с руками, скрещенными на груди. Во всех трех погребениях найдены остатки истлевших деревянных гробов, сколоченных железными гвоздями. Погребальный инвентарь незначителен. В погребении 89 на правой руке скелета найдено серебряное, украшенное чернью, кольцо, в погребении 90 – подобное же кольцо, а у черепа – серебряная и стеклянная бусины. В погребении 91 возле правой ноги стоял небольшой глиняный сосуд с волнистым орнаментом [Раскопки на Верхней Юрковице в г. Киеве. – АЛЮР, Киев, 1899, июнь, стр. 79].
Погребения 92, 93
Обнаружены в
Погребение 94
Обнаружено в
* * *
Некрополь на
Кирилловской ул. отнюдь не ограничивается описанными выше погребениями. В
большом количестве древние погребения, отчасти с сохранившимися даже невысокими
курганными насыпями, расположены по взгорьям вдоль Кирилловской ул., вплоть до
Кирилловского монастыря. Так, В.В.Хвойкой была обследована и частично раскопана
большая курганная группа в усадьбе Зарембских (Кирилловская ул., д.71). Здесь,
в верхней части усадьбы, примыкающей к Лукьяновке, находился могильник,
состоявший из нескольких сот грунтовых могил, над которыми в большинстве
случаев возвышалась небольшая насыпь (1-
Аналогичные погребения с таким же инвентарем, в составе которого нередко попадались еще серебряные диргемы VIII (? – М. К.) в., использованные в качестве подвесок в ожерельях, были обнаружены раскопками того же В.В.Хвойки в усадьбах Зивала и Багреева (Кирилловская ул., д.59-61), где в конце XIX в. была открыта известная Кирилловская стоянка [там же, стр. 54].
К сожалению, никаких отчетов об этих раскопках не сохранилось, а разнообразный инвентарь из погребений, хранящийся в Киевском историческом музее, депаспортизован, что не позволяет восстановить комплексы отдельных погребений.
Судя по характеру инвентаря, погребения эти относятся к IX-X вв. В тех же усадьбах и в усадьбе художника С.И.Светославского, у края плато расположенных там возвышенностей, были раскопаны погребения, находившиеся также в грунтовых могилах, но с несколько отличным инвентарем. В этих могилах найдены серебряные височные кольца, разнообразные бусы, серьги, реже – браслеты, железные ножи с костяными ручками, кресала, оселки (иногда в серебряной оправе), бронзовые пряжки, деревянные ведерца, от которых обычно сохраняются только железные обручи [там же].
В.В.Хвойка обратил внимание на своеобразный обряд захоронения, встречавшийся в этой группе погребений. Некоторые скелеты были окружены железными гвоздями, воткнутыми в землю на небольшом расстоянии один от другого (от 3 до 5 гвоздей).
4.
Погребальный обряд и инвентарь
рядовых погребений
Описанные выше девяносто четыре погребения несомненно принадлежат к числу массовых могил городского населения. К этому числу нужно прибавить несколько сот небольших курганов на взгорьях вдоль Кирилловской ул., из которых многие были раскопаны В.В.Хвойкой. Количество рядовых погребений еще возрастет, если учесть, что большая часть погребений с сожжением, лишь немногие из которых подверглись раскопкам, по-видимому, должна быть отнесена также к этой же группе.
Рядовые захоронения киевского некрополя характеризуются устойчивым обрядом погребения. Почти во всех случаях, когда удавалось проследить устройство могилы, последняя представляла достаточно глубокую прямоугольную яму, вырытую в плотном материковом лёссе. Погребенные лежат в вытянутом положении, в деревянном гробу, сколоченном железными коваными гвоздями. Ориентация погребений обычно головой на З или с отклонением на ЮЗ, или СЗ (погребения 1, 3-10, 14, 17, 25, 26, 28, 29, 34-46, 56-68, [с. 156] 84, 85). Лишь в единичных случаях погребенный лежал головой на СВ (погребение 9) или Ю (погребения 83, 87).
В группе погребений, раскопанных В.В.Хвойкой на взгорьях вдоль Кирилловской ул., исследователем был отмечен своеобразный обряд. Некоторые скелеты были окружены железными гвоздями, воткнутыми в землю, на небольшом расстоянии один от другого. В.В.Хвойка высказывал предположение, что этими гвоздями прибивалась рогожа или какое-нибудь покрывало другого рода, накинутое на покойника [там же]. Известно, что подобные погребения, где скелет окружен воткнутыми в землю гвоздями, весьма распространены в курганах древлянской земли, однако там погребенный обычно лежит не в грунтовой могиле, а на горизонте (под курганной насыпью). По словам В.В.Хвойки, погребения на горизонте (без могильной ямы) были им обнаружены и в Киеве, при раскопках в усадьбе Петровского и в нижней части возвышенностей возле Кирилловской ул. Место, на котором лежал костяк, было тщательно выровнено слоем утрамбованной, докрасна обожженной глины и иногда вокруг обложено камнями. Над покойником насыпался невысокий курган [там же, стр. 54-55].
Необходимо
отметить еще одну своеобразную особенность погребального обряда, установленную
С.Гамченко в нескольких захоронениях, раскопанных им в усадьбе Трубецкого. В
погребениях 35, 37, 39 и 45 погребенный, лежавший в обычном деревянном гробу,
был обильно посыпан золой и углями. В этом обряде несомненно отразились
пережитки трупосожжения. Эта особенность должна быть отмечена и в одном из
богатых погребений, открытом в
Отголоском еще более отдаленных представлений является обряд посыпания зерном, установленный раскопками С.Гамченко в одном из погребений той же группы. Погребенный был обильно посыпан льняным семенем, скопле[с. 157]ния которого были сосредоточены около черепа, возле обеих ног, у таза и у ступней ног (погребение 34).
На погребальном кострище, открытом в конце 90-х годов в усадьбе Софийского собора, в котором были найдены бронзовая курильница и многочисленные куски перегоревшей ткани “с византийским рисунком”, по словам В.В.Хвойки, также были обнаружены поджаренные зерна пшеницы и проса, расположенные слоями (погребение 118) [В.В.Хвойка, ук. соч., стр. 56].
В одном из погребений, раскопанных в усадьбе Трубецкого, обнаружена особенность, широко распространенная в северно-русских, в частности новгородских, захоронениях: верхняя часть скелета, лежавшего в деревянном гробу, была покрыта берестой (погребение 37).
Погребальный инвентарь в рядовых захоронениях киевского некрополя очень несложен и незначителен по количеству.
Во многих захоронениях встречена глиняная посуда, или в виде целых горшков, по-видимому, с пищей (погребения 9, 17, 22, 31, 32, 51-55), или в виде обломков, может быть, представляющих остатки погребальной тризны (погребения 35-39, 42, 44, 45, 47, 49, 50, 56-68, 81, 84, 91). В отдельных случаях исследователи указывали на то, что посуда была лепная (погребение 84).
В мужских погребениях часто встречаются железный нож с костяной рукоятью (погребения 1, 8, 21-23, 25, 40), кресало и кремень для высекания огня (погребения 23, 25, 38), последние иногда находятся в кожанном мешочке-кисете (погребение 21); оселок для заточки ножа или стрел (погребения 23, 45), костяной гребень в футляре (погребение 24).
В мужских погребениях дважды найдены (в одном случае возле головы) костяные роговые поделки в виде кривого острия, тыльный тупой конец которого обработан в виде головы зверя (погребения 24, 25; табл. VI – VII).
Хорошо
отполированное кривое острие, сделанное из роговой кости, с тыльным концом,
обработанным в виде головки зверька, найдено в
Интересный
экземпляр подобных изделий найден в землянке Боршевского городища [П.П.Ефименко и П.Н.Третьяков. Древнерусские
поселения на Дону. – МИА СССР, №
Такое же острие было обнаружено П.Н.Третьяковым в кургане XI в. на оз.Имоложье, около Бологого. У пояса погребенной там женщины находились остатки мешочка, содержавшего железные ключи, бронзовые крестовидные [с. 158] подвески, несколько просверленных астрагалов и упомянутое острие, конец. которого обработан в виде головы лося [там же, стр. 48]. Такие же костяные поделки, но несколько меньшего размера встречаются н курганах южного Приладожья. Н.Е.Бранденбург называл их “шильями с головами драконов” [Н.Е.Бранденбург. Курганы южного Приладожья. – MAP, № 18, СПб., 1895, стр. 86-87, табл. V, 5, 9].
Назначение этих предметов, по-видимому, распространенных не только в городских, но и в сельских поселениях Киевской Руси, остается невыясненным. Применяемое по отношению к этим изделиям наименование “кочедык” лишено оснований.
В нескольких
рядовых захоронениях киевского некрополя, так же как и в отдельных богатых
срубных гробницах, встречены кабаньи клыки. Из описания И.Хойновского,
зарегистрировавшего эти находки в погребениях 51-55, невозможно установить, в
каком количестве клыки найдены в отдельных погребениях. В коллекцию
И.Хойновского попало четырнадцать штук, хозяин усадьбы, в которой производились
раскопки, взял и себе некоторое количество. В сруб ном погребении, открытом в
усадьбе Десятинной церкви в
Находки
клыков кабана нередки и в культурных слоях Киевского городища. По словам К.
Болсуновского, “В.Б.Антонович находил их во множестве на местах древних
киевских капищ (?! – М. К.), а В.В.Хвойка – в садах при Десятинной церкви
(раскопки
Рис. 20. Священный дуб с засаженными в него кабаньими клыками. [с. 159]
Исключительный интерес представляет найденный на дне русла Десны между Остром и Черниговом огромный ствол дуба, в который были засажены четыре кабаньих клыка (рис. 20) [К.Болсуновский, ук. соч., стр. 3]. Эта находка свидетельствует о тесной связи культа священных деревьев с культом зверей в древней восточно-славянской мифологии. Как свидетельствует найденный во Вщиже кабаний клык с процарапанной на нем надписью “Г(оспод)и помози рабу своему Θом” [Б.А.Рыбаков. Стольный город Чернигов и удельный город Вщиж. – По следам древних культур. Древняя Русь. М., 1953, стр. 118 и 120], амулеты этого рода продолжали бытовать и в христианской среде.
Наряду с кабаньими клыками в некоторых киевских захоронениях встречены также медвежьи клыки (погребения 51-55) и коготь (погребение 38). В одном погребении, если доверять И.Хойновскому, был обнаружен клык барса (погребения 51-55).
Несколько богаче по инвентарю женские рядовые погребения, в которых нередки ожерелья (погребения 3, 9, 10, 14, 15, 17, 27-30, 33, 48, 50, 83, 90), височные кольца (погребения 26, 30, 83, 84), серьги (погребения 26, 33, 94). Очень редки в киевских массовых захоронениях перстни (погребения 46, 50, 90). Совсем не встречены металлические браслеты. Находки в трех погребениях стеклянных браслетов, может быть, свидетельствуют о несколько более поздней дате захоронения.
Ожерелья состоят из пастовых, сердоликовых, хрустальных и стеклянных бус, а также из различных подвесок – монет, лунниц, раковин. Некоторые из ожерелий насчитывают в своем составе до 50 бус, другие состоят из двух-трех-пяти бусин.
Монеты, найденные в составе ожерелий, подробно рассмотрены ниже, в связи с вопросом о дате погребений.
Височные кольца в массовых погребениях представляют обычно небольшие проволочные колечки с несомкнутыми концами. У восьми височных колец из погребения 30 один конец расплющен и завернут (табл. X, 4).
Заканчивая характеристику рядовых погребений киевского некрополя, нужно напомнить о довольно многочисленной группе захоронений без инвентаря (погребения 2, 4-7, 11-13, 16, 18-20, 41, 69-72, 74-80, 85, 92). Не следует думать, что эта группа покойников была погребена без вещей. В большинстве случаев, по-видимому, при погребенных находились вещи, сделанные из нестойких материалов (дерево, ткани), бесследно исчезнувших. Кроме того, нужно помнить, что в группу погребений “без инвентаря” нередко попадают погребения, которые были раскопаны без необходимой тщательности; мелкие или плохо сохранившиеся вещи при этом остались незамеченными.
Среди рядовых
мужских погребений заслуживает особого внимания несколько захоронений, в
составе погребального инвентаря которых есть немногочисленные предметы
вооружения. Так, в погребении 8, раскопанном в
К этой же
группе следует отнести отлично сохранившееся погребение, раскопанное нами в
В ногах у погребенного
находился какой-то деревянный ящичек с железной оковкой. Точно такой же ящичек,
лежавший также у ног скелета, обнаружен в погребении, раскопанном нами в
[Обломки деревянного ящичка со следами ткани найдены в срубном погребении Хв. в одном из курганов Седневской группы под Черниговом. См.: Д.Я.Самоквасов. Могилы русской земли. – М., 1908, стр. 205. Любопытно, что какой-то деревянный ящик,сбитый гвоздями, был обнаружен в погребении, раскопанном Е.А.Зноско-Боровским в одном из курганов близ с. Берестяное Каневского у., относящихся к числу могильников киевских торков и бврендеев. См.: А.Спицын. Курганы киевских торков и берендеев. – ЗОРСА (нов. сер.), т. XI, вып. 1-2, СПб., 1891, стр. 159-160]
Полагаем, что все перечисленные выше погребения принадлежат рядовым дружинникам, составлявшим основную массу княжеской дружины, резко отличавшуюся по своему социальному положению от все более и более обособляющейся аристократической верхушки дружины.
Среди
погребений киевского некрополя особняком стоит погребение, случайно
обнаруженное в
Весы служили для взвешивания серебра или монет, которые, как известно, резались на две, четыре или другое количество частей. Складные весы и гирьки к ним неоднократно находили в богатых по инвентарю курганах Гнездова, Приладожья, на Верхней Волге и в других местах.
В гпездовских
курганах раскопками только последних лет, ведущимися под руководством
Д.А.Авдусина, дважды обнаружены складные весы, из которых один экземпляр почти
целый, но без чашечек, другой представляет обломок орнаментированого коромысла.
Гирьки к таким весам в гнездовских курганах были найдены много раз; форма их
бочковидная или многогранная [Д.А.Авдусин. 1)
Гнездовские курганы. – Смоленск, 1952, стр. 17, 20; 2) Гнездовская экспедиция (
Наборы или
единичные экземпляры весовых гирек и части весов довольно часто встречаются в
курганах IX-Х вв. Ярославского Поволжья. Они были встречены в нескольких
курганах в известном Михайловском могильнике близ Ярославля (курганы №№ 10, 20
и 44 – 1897г., №№ 1, 5 и 10 –
Д.А.Авдусин, отмечая случаи находок весов и гирек в погребениях, в которых вместе с тем было найдено небогатое оружие и поясные наборы, считал, что погребения эти принадлежат рядовым дружинникам [Д.А.Авдусин. Гнездовские курганы, стр. 24]. Весы и гирьки выступают в этих погребальных комплексах как атрибуты купца-воина.
5. Рядовые погребения киевского некрополя (трупосожження)
К числу рядовых погребений городского населения несомненно относится и большая часть трупосожжений, обнаруженных как в могильнике I, так и, в значительно большем количестве, в могильнике II. Не следует из этого делать вывод, что обряд кремации покойников более характерен для могильника на Кирилловской ул., а обряд ингумации – для могильника на Андреевской горе. Значительные части могильника на Кирилловской ул. сохранились вплоть до конца XIX-начала XX в. в виде курганов, которые подверглись систематическим раскопкам. Могильник на Андреевской горе уже в конце Х в. оказался в центре нового города Владимира. Тогда же его курганные насыпи были снесены. С той же поры территорию могильника начали энергично застраивать. Многие погребения этого могильника были открыты при случайных земляных работах. Вполне естественно, что значительная часть кострищ при этих работах оставалась незамеченной. Как будет показано ниже, даже при археологических раскопках значительные комплексы находок из трупосожжений порой оставались непонятыми. Тем не менее еще В.В.Хвойка отмечал, что при раскопках в усадьбе Петровского ему не раз попадались погребения с трупосожжением.
“Обнаруженные здесь погребения, – сообщал он, – заключали в себе и одни кострища с остатками пережженных костей, и кострища с сосудами, в которых были уложены остатки сожженного тела покойника” [В.В.Хвойка, ук. соч., стр. 56].
Ниже даны описания погребений с трупосожжением, обнаруженные в разные годы в могильнике I.
Погребение 95
Обнаружено в
Погребение 96
В рукописной инвентарной книге Музея древностей при Киевском университете под № 176 значится еще одна “большая, глиняной массы урна, без ушей и без шейки, в которой находились прах и кости человеческие”. Согласно записи в инвентаре, урна была найдена Анненковым на отлогости горы ниже Михайловского монастыря и поступила в музей при выписке из журнала заседания Комитета древности от 10.IX.1838 г. [Инвентарь Музея древностей Университета св. Владимира, № 176. КИМ]
Погребение 97
Обнаружено
28.II.1892 И.Хойновским при земляных работах в неоднократно упомянутой выше усадьбе
Кривцова, на глубине около
“кроме массы угля, найдены были кусочки обуглившегося дерева и кусочки сожженных костей; при этом кострище найдено было только много черепков битой посуды и кости съеденных на тризне животных: куриных, гусиных, овечьих и др.” [там же].
Погребение 98
Обнаружено в
мае
Погребение 99
В июне
Погребения 100, 101
Обнаружены в
Находки
погребений с трупосожжениями в могильнике II известны уже давно. Еще в
Погребение 102
Вблизи от описанного выше погребения 88 обнаружен сосуд из белой глины, сделанный на гончарном круге. По венчику сосуда “криволинейный” (по-видимому, волнистый?) орнамент. Сосуд, опрокинутый вверх дном, заключал в себе пережженные человеческие кости [В.Б.Антонович. 1) Археологические находки и раскопки…, стр. 252; 2) О древнем кладбище у Иорданской церкви в Киеве, стр. 43].
Сообщая о тех
же находках в усадьбе Марра, А.Рогович дополнял факты нелепыми вымыслами; так,
например, он писал о находке не только “горшков (!) с посмертным пеплом и
уцелевшими полуобгорелыми костями человеческими”, но и “печи (!?) для сожигания
покойников” [А.Рогович. Об экскурсии,
произведенной в
Большое
количество погребений с сожжением было обнаружено раскопками В.В.Хвойки в
усадьбах дд. 59-61 по Кирилловской ул. Отсутствие документации раскопок
вынуждает ограничиться суммарной характеристикой погребений. Погребения были
расположены на разном расстоянии одно от другого и представляли тщательно
выровненные кострища различной величины (2 –
В той же
усадьбе были найдены два погребения, расположенные в
Подобное же погребение было открыто на плато возвышенности в усадьбе Светославского (Кирилловская ул., д.81). Здесь также на незначительной глубине от поверхности земли был найден глиняный сосуд, наполненный кальцинированными человеческими костями, поверх которых лежал железный нож, два куска серы, бронзовая застежка и какой-то аморфный предмет [там же].
Как объяснить наличие двух различных погребальных обрядов в киевском некрополе, что характерно не только для рядовых массовых погребений, но, как будет показано несколько ниже, и для группы богатых погребений киевской знати. Погребения с ингумацией наряду с одновременно распространенным обрядом кремации известны не только в Киеве IX-Х вв. Сосуществование двух погребальных обрядов типично и для могильников Чернигова. Наоборот, в одновременном Гнездовском могильнике безраздельно господствует обряд кремации. Считать один из этих обрядов более древним нет особых оснований. Материалы черниговского и киевского некрополей свидетельствуют об одновременности тех и других погребений.
На сосуществование погребальных обрядов трупосожжения и трупоположения в киевском некрополе обращал внимание еще В.В.Хвойка, отмечавший, что эта черта, присущая еще культуре полей погребений, была унаследована и славянами VIII-Х вв. [там же, стр. 97]
Однако ссылка на более давнюю традицию не объясняет происхождения самого явления. Обоснованное решение этого вопроса будет возможно лишь тогда, когда более глубоко и всесторонне будут изучены сложнейшие процессы формирования восточного славянства, происходившего в ту эпоху, которая лежит за хронологическими гранями настоящего исследования. [с. 165]
6. Погребения знатных дружинников
Наряду с массовыми погребениями, рассмотренными выше, в составе киевского некрополя в разное время была обнаружена значительная группа богатых погребений с гораздо более сложным устройством могилы. Погребения эти обычно находятся в больших подземных деревянных срубах, перекрытых бревенчатым накатом. Инвентарь погребений этого типа резко отличается от инвентаря массовых погребений. Богатое вооружение, пышные одежды и драгоценные украшения, скелет коня и роскошная конская упряжь, находимые в погребениях этого типа, не оставляют сомнения в том, что это – погребения знатных представителей княжеской дружины. В нескольких случаях погребенного сопровождает женщина, по-видимому убитая рабыня.
Большая часть погребений этого типа, к сожалению, была обнаружена при случайных земляных работах или же раскопками, методическая сторона которых и особенно графическая фиксация оставляли желать много лучшего. Вследствие этого сложное устройство могильных сооружений, состав и особенно расположение инвентаря в могилах далеко не всегда могут быть восстановлены с желаемой полнотой и точностью. Тем не менее, учитывая исключительное значение погребений этой группы для решения многих проблем истории Киева в эпоху сложения Древнерусского государства, необходимо по возможности полнее охарактеризовать их сложное устройство и богатый инвентарь.
Погребения 103 – 108
Погребение 103
Обнаружено в
мае
Несмотря на
некоторую неясность описания, погребение, открытое в
Небезынтересно отметить, что при обсуждении сообщения П.Г.Лебедин-цева А.А.Котляревский заметил, что “сожжение не сразу перешло в погребение, а тело в переходный, так сказать, период или сжигали отчасти, или полагали на сожженное предварительно место” [там же]. Находки поступили в Музей Киевского университета. Обнаружить их в коллекциях Киевского исторического музея, куда поступило собрание университетского музея, нам не удалось.
Погребение 104
В
“костяную крупную привеску под узду лошади, сделанную в виде двойной новой луны, одна под другой, соединенных поперек столбиками с ушком для продевания шнурка в верхнем конце ее” [И.A.Xoйнoвcкий, ук. соч., стр. 13].
Там же были найдены наконечники стрел, “пик” и другие предметы. По словам И.Хойновского, Кибальчич забрал находки “в свою пользу” [там же].
Погребение 105
Обнаружено
6.III.1892 И.Хойнозским при земляных работах в усадьбе Кривцова, в срубе,
перекрытом деревянным дубовым накатом. Деревянный сруб (по терминологии
И.Хойновского – склеп) имел в длину около
Рис. 21. Наконечники стрел из колчана (погребение 105). [с. 168]
Общее
количество стрел в колчане было около 50 штук. Стрелы были разной величины и
формы (рис. 21). Колчан был сделан из луба, обтянутого кожей, и украшен
костяными прямоугольными бляшками величиной
Погребение 106
Рис. 22. Погребальный инвентарь (погребение 106). 1 — серебряная шейная гривна, 2 — амфора. [с. 169]
Обнаружено
И.Хойновским 26-27.II.1892 в той же усадьбе, в грунтовой могиле, вырытой в
материке на глубину около
Погребение 107
21.II.1892 при тех же работах была обнаружена грунтовая могила с парным захоронением. Мужской и женский костяки лежали рядом на подстилке из деревянных досок. Около них находилась большая амфора, покрытая “поясками и бороздками” по окружности. На руке у женского [с. 168] скелета был “коринфской меди” (бронзовый?) перстень, на квадратном щитке которого резное изображение цветка (розетки). Кроме того, в этой же могиле найдены костяной наконечник стрелы с высверленным отверстием для насадки на древко и стеклянный сосуд типа так называемых слезниц [там же, стр. 24].
Погребение 108
Обнаружено
весной
“Когда мы прокопали канаву для фундаменга, то нашли лежащие вдоль рва конские кости, а поперек, в боку канавы, виднелась человеческая голова. Вытащив ее, мы за ней увидели другие кости; выбирая последние, мы вытащили вместе с ними позеленевшую кожу, на которой были бляхи. Из кожи посыпались ребра. Сбоку костей был меч, топорик и кинжал с костяной рукоятью, также позеленевшей и украшенной резными цветами. У головы были бляшки (монеты), [с. 169] штук 40, которые мы приняли за олово от бутылок, почему, пробуя их, многие поломали и побросали, между костями нашли более десятка стеклышек (шашки) и костяную плитку с нарезками (зернь). Заметив, что бляхи серебряные, мы стали срывать их с кожи, некоторые поломали, а самую кожу порвали. Кроме того, при лошади были еще железные стремена и удила, но их вывезли вместо с землею на тачке. Подрядчик и городовой видели, как мы вытаскивали вещи, но сказали, что все это пустяки, и не мешали нам делать, что хотим” [В.Гезе, ук. соч., стр. 143].
Выяснить расположение блях на коже из рассказов участников работ В.Гезе не мог. Одни кожу эту называли латами, на которых бляхи сидели так тесно, что нельзя было разрубить кожу, не поломав их, другие утверждали, что это были остатки седла [там же].
Найденные вещи были разделены рабочими между собой; тот, которому достался меч, обломал конец последнего и собирался уже оторвать серебряную оправу с рукояти, когда о находке узнал торговец, который, приобретя оставшиеся целыми предметы, в свою очередь продал их В.Гезе. Позже вещи оказались в собрании Ханенко, а ныне часть их находится в Киевском историческом музее.
В коллекцию В.Гезе поступили следующие вещи из этого замечательного погребения.
1. Большой
стальной обоюдоострый меч, с отломанным острием (табл.
XIII). Длина меча
Рис. 23. Боевой топор (погребение 108). [с. 171]
2. Железный
боевой топорик (рис. 23); длина
3. Двенадцать целых и обломки от восьми поломанных больших серебряных, штампованных, довольно массивных блях, имеющих форму овала с заострением (табл. XIV). На лицевой поверхности блях – орнаментальный рисунок (крин), выполненный плоским рельефом на углубленном фоне. Углубленный фон был покрыт густой позолотой; на одной из блях позолота видна и на рельефе.
Контурам углубленного фона на лицевой стороне блях соответствуют выпуклости на обороте, свидетельствующие о технике выполнения блях. С оборотной стороны блях, по краю их сделаны невысокие шпеньки, с уцелевшими местами остатками кожи, с которой бляхи были сорваны находчиками; шпеньки прикреплены с помощью широких плоских колец. Все бляхи были выполнены, по-видимому, одним штампом. [с. 170]
4. Пятнадцать целых небольших серебряных блях сердцевидной формы (табл. XIV). Лицевая сторона со следами позолоты украшена орнаментальным рисунком, состоящим из кружков с точкой посредине и стеблей. В.Гезе видел в этом орнаментальном рисунке схематическое изображение головы животного (?). Все бляшки выполнены одним штампом. На обороте их по три шпенька.
5. Две целых и одна поломанная серебряные маленькие квадратные бляшки с углублением посредине и выемками по бокам (табл. XIV). На лицевой стороне бляшек сохранились местами следы позолоты, на оборотной стороне – один шпенек. Бляшки также выполнены одним штампом.
6. Два медных бубенчика с разрезом (табл. XIV).
7. Четыре
стеклянные игральные шашки в виде усеченного конуса с верхом в форме полушара
(табл. XIV). Три шашки из темного стекла, одна из голубовато-зеленого с черной
спиралью (табл. XIV). Высота их
8. Игральная кость, имеющая форму параллелепипеда размером 3:1.5:1.5 см (табл. XIV). В.Гезе считал материалом ее слоновую кость (?). Поверхность ее покрыта очками в арифметической прогрессии от 1 до 6, имеющими вид точек, окруженных двумя концентрическими кружками.
9. Шесть диргемов, из которых: а) один – Исмаила ибн Ахмеда 287 (900) г., чеканенный в Шаше, б) четыре – Насра ибн Ахмеда, из которых один чеканен в Самарканде, а другой представляет варварское подражание, в) один – автором описания не определен. Находчики утверждали, что монет было около 40 штук. Большая часть их исчезла.
Не были приобретены коллекционерами и бесследно пропали кинжал с позеленевшей костяной рукоятью, украшенной резными цветами, железные стремена и удила и некоторые другие предметы [там же, стр. 144-146].
По информации о находке погребения, напечатанной в “Археологической летописи Южной России”, скелет был “в шлеме и панцыре” [АЛЮР, 1900, июнь, Случ. находки, стр. 120]. Правдоподобность [с. 171] этого сообщения, к сожалению, не может быть установлена. Весь комплекс находок и отдельные вещи из этого погребения неоднократно издавались [Кроме цитированной выше заметки В.Гезе, см. также: информацию, напечатанную в АЛЮР, 1900, июнь, Случ. находки, стр. 120; Древности Приднепровья. Собрание Б.И. и В.Н.Ханенко, вып. V. Киев, 1902, табл. XX; J.Наmреl. Ornamentika a Honfoglalasi korernlekein. – Archaeologiai Ertesito, fc. XXIV, 1904, стр. 113].
В коллекции
Киевского исторического музея находится еще один предмет, по-видимому,
происходящий из того же погребения. Это большая серебряная фибула в виде
кольца, украшенного по кругу тремя рельефными головками птиц; к кольцу
прикреплена длинная игла (табл. XV). Фибула эта поступила в музей из
коллекции Б.Ханенко. В описании вещей этой коллекции сказано, что фибула была
найдена в
Погребение 109
Рис. 24. План раскопок восточной части Десятинной церкви (под южной апсидой – сруб погребения 109)
Под южной
апсидой Десятинной церкви и частично за ее пределами раскопками Д.В.Милеева в
Сруб опущен в
материк глубже подошвы фундамента храма. Глубина заложения нижнего венца сруба
от уровня современной поверхности
Д.В.Милеев,
не решавшийся определить назначение деревянного сооружения, высказывал, однако,
предположение, что раскопками открыты лишь нижние подвальные части какой-то
постройки, наземная часть которой не сохранилась [OAK
за
Разумеется,
решающим материалом в вопросе о назначении этого деревянного сооружения могли
быть находки на дне подземной камеры-сруба, если бы эта часть сооружения
сохранилась в достаточной степени. Поскольку большая часть сруба оказалась в
Однако, известно, что даже самые опытные хищники-кладоискатели, занимавшиеся с весьма давних пор ограблением богатых курганов, никогда не могут выбрать из погребения весь инвентарь полностью. Так было и при ограблении интересующей нас камеры. В заполнении нижней части сруба, ниже уровня подошвы фундаментов церкви, были найдены обломки толстых глиняных черепков с обильной примесью кварца, несколько аморфных в результате коррозии железных предметов, в частности гвоздей, а также два бронзовых [с. 173] предмета, представляющих особый интерес для выяснения вопроса о назначении сооружения.
Рис. 25. Погребальный инвентарь (погребение 109). 1 — бронзовый литой наконечник ремня; 2 — бронзовая литая накладка на ремень. [с. 175]
Это были
бронзовый литой наконечник ремня с сердцевидной петлей на одном конце и с
вырезкой в виде тупого угла на другом; на лицевой поверхности наконечника –
углубленный орнамент в виде квадрифолия (рис. 25, 1) и бронзовая литая
орнаментированная накладка на ремень с сердцевидной прорезью в середине (рис.
25, 2). Обе находки, а в особенности вторая, имеют ближайшие аналогии
среди инвентаря курганных погребений Х в. на Руси и в Венгрии [Д.I.Блiфельд. Деснянська археологічна експедиція 1949
р. – Археологічні пам’ятки УРСР, т. V, К., 1955, стр. 20 и табл. II, 7; N.Felliсh.
Die Metallkunst der landnehmenden Ungarn. – Archaeologia Hungarica, XXI,
Budapest, 1937, табл. 59, 1,
Изложенные
выше стратиграфические наблюдения, сделанные при раскопках, не оставляют
сомнений в том, что погребальное сооружение, открытое в
Погребение 110
Обнаружено
5-6.VI.1909 раскопками Археологической комиссии под руководством Д.В.Милеева в
усадьбе Десятинной церкви, к северо-востоку от развалин древнего храма, в
прямоугольной грунтовой могиле, вырытой в материковом лёссе. Могильная яма была
расположена на склоне рва, опоясывавшего некогда древнейшее городище на
Андреевской горе. К сожалению, как отмечалось выше, отчет о раскопках в
До недавнего
времени для реконструкции этого интереснейшего погребения могли служить лишь
информационные заметки в киевской и столичной прессе, печатавшиеся с 7 по
18.VI.1909 [Раскопки в Киеве в
В
Рис. 26. Могильная камера (погребение 110). [с. 177]
Вскоре среди фонда депаспортизованных негативов киевских раскопок тех же лет удалось найти один негатив, запечатлевший момент окончания расчистки интересующего нас погребения (рис. 26). На фотографии дна могильной ямы при сильном увеличении можно было узнать некоторые предметы, найденные среди упомянутых выше материалов из фондов Археологической комиссии. Сопоставление подлинных материалов и полевой фотографии с краткими заметками журналистов, написанными несомненно со слов руководителя раскопок, и описанием С.Вельмина позволило с уверенностью восстановить как общий характер, так и некоторые особенности детского погребения.
Корреспонденты киевских газет, описывая устройство могилы, называли ее “погребальным склепом в виде сруба, с завалившимся потолком”. Отпечатки деревянных стен сруба, отчетливо заметные на лёссовых стенках могильной ямы, не оставляют сомнений в том, что погребение действительно относилось к широко распространенному в киевском некрополе типу “срубных погребений”. Среди материалов из раскопок наряду с остатками истлевшего дерева найдено много железных гвоздей, связанных, по-видимому, с устройством деревянного наката над срубом.
На дне могильной ямы лежал головой на СЗ плохо сохранившийся детский костяк. Возраст погребенного во время раскопок определяли, разумеется весьма приблизительно, в 6-8 лет. Возле скелета, на нем и по всей площади могильной ямы лежал многочисленный и разнообразный погребальный инвен[с. 175]тарь, начиная от гяиняных и деревянных сосудов с пищей и питьем и кончая детскими игрушками.
На груди были найдены два серебряных диргема, служившие в качестве подвесок. На одном из них сохранилось приклепанное ушко для подвешивания, на другом – два довольно больших круглых отверстия (табл. XVI, 1-4). На втором диргеме процарапан крест с тремя перекладинами [С.П.Вельмин. Археологические изыскания…, стр. 138. По-видимому, в действительности на диргеме процарапана разметка для разрезки его на части], ввиду чего С.Вельмин считал, что этот диргем носился как иконка. Обе монеты чеканены в Шаше при Ахмеде ибн Исмаиле в 299 (911-912) г. [определение А.А.Быкова]
На груди же была найдена серебряная крестообразная накладка (?) с расширяющимися концами (табл. XVI, 11). Поверхность накладки гладкая, за исключением средокрестия, которое украшено выпуклой круглой розеткой. На тыльной стороне – ушко для прикрепления накладки к какому-то предмету. Назначение крестообразной накладки неясно, однако не может быть сомнений в том, что это отнюдь не “нательный крест”, как полагал С.Вельмин, и вообще предмет, не связанный с христианским культом.
У ног погребенного стояли два деревянных ведерка, от которых сохранились лишь железные обручи и нижняя часть глиняного сосуда. Слева от скелета у стены сруба стояло еще три глиняных сосуда (два из них совершенно целые), около которых найдена прекрасно сохранившаяся костяная ложка с металлическим кольцом для подвешивания (табл. XVII).
Рис. 27. Орнаментированные астрагалы и “битки” (погребение 110). [с. 178]
С левой стороны от скелета лежал кучкой целый набор бараньих астрагалов для игры, состоявший из 157 “бабок” (табл. XVIII); некоторые из них украшены гравированным орнаментом, а некоторые (битки) налиты свинцом (рис. 27).
Кроме того, в разных местах могилы найдено много разнообразных предметов: фрагмент костяного одностороннего гребня (табл. XVI, 14), костяная свистулька (табл. XVI, 9) и обломки каких-то других костяных поделок, миниатюрный железный топорик (табл. XVI, 10), железный ножичек с костяной ручкой (табл. XVI, 5), бронзовая подковообразная пряжка (табл. XVI, 7), две маленькие серебряные пуговицы с ушками, бронзовое коромысло миниатюрных весов (?) (табл. XVI, 12), два миниатюрных оселка (табл. XVI, 6, 8) и масса аморфных обломков каких-то железных изделий (табл. XVI, 15).
Особого
внимания заслуживают три кабаньих клыка (табл. XIX, 1) и множество раковин
unio с просверленными круглыми отверстиями (табл. XIX, 2). Погребение благодаря
многочисленному и разнообразному инвентарю было объявлено “погребением дитяти
богатого варяга” [Раскопки в Киеве в
Погребения 111 – 113
Погребение 111
Рис. 28. Общий вид погребения 111. [с. 179]
Обнаружено в
В погребении найден следующий инвентарь:
1. Четыре фрагмента перстня из низкопробного серебра (находились под тазовыми костями мужского скелета).
2. Железный наконечник дротика (копья?) (там же).
3. Железный наконечник стрелы с остатками обгорелого дерева (там же).
4. Обломок кольчуги из железных колец (там же).
5. Обломок железного гвоздя (там же).
6. Фрагмент железного ключа.
7. Бронзовое кольцо (находилось у правой ступни мужского скелета). [с. 177]
8. Обломок бруска из шифера.
9. Пять фрагментов стеклянного витого браслета фиолетового цвета и одив фрагмент темно-зеленого цвета.
10. Два фрагмента круглой подвески с ажурной решетчатой плетенкой.
11. Золотая трехбусинная серьга.
12. Свыше ста
фрагментов глиняных сосудов [Дневник раскопок
Погребение 112
Обнаружено в
июле-августе
По стенкам
могильной ямы были хорошо видны отпечатки деревянного сруба, а местами хорошо
сохранились и истлевшие остатки дерева. Сверху могильная яма была перекрыта деревянным
накатом, следы которого были хорошо видны на верхних обрезах ямы (табл. XX, 1).
Накат под тяжестью курганной насыпи, разумеется, давно провалился и могильная
яма сплошь заполнилась рыхлой землей, под которой на дне ямы сохранились
остатки в значительной степени разграбленного богатого погребения. На дне
могильной ямы обнаружены два плохо сохранившихся скелета – мужской и женский,
[с. 178] лежавшие рядом, головой на З. В северо-западном углу могильной ямы, на
расстоянии
На дне могильной ямы найден богатый погребальный инвентарь, расположение которого по отношению к костякам, к сожалению, не было ни описано, ни зарисовано при раскопках.
Большая часть находок происходит из богатого женского убора; лишь остатки железной обивки щита и боевой конь, погребенный в той же могиле, свидетельствуют о том, что это погребение дружинника – воина с рабыней. По-видимому, вещи, связанные с мужским погребением, и в первую очередь оружие привлекли основное внимание грабителей.
К числу вещей женского убора, найденных в погребении, несомненно принадлежит ожерелье из бус и монет-подвесок, височные кольца и фибула. Перстень, судя по размеру фаланги пальца, на которой он был найден, по-видимому, тоже принадлежал женщине.
1. Ожерелье состоит из восьми сердоликовых бусин и восьми серебряных диргемов. Бусы двух видов-одна цилиндрическая, остальные семь граненые (табл. XX, 2, а).
Из восьми диргемов у шести [в отчете о раскопках говорится о находке семи диргемов-подвесок и двух без приспособлений для подвешивания. В инвентарной описи, однако, значатся всего восемь монет] сохранились бронзовые приклепанные ушки с петелькой для подвешивания (у одной монеты сохранились только следы от ушка), у седьмого диргема ушко, возможно, обломилось вместе с краем монеты, на восьмом следов прикрепления ушка нет (табл. XXI). [с. 179]
Семь диргемов чеканены при Саманидах:
три – Исмаилом, сыном Амхеда (из них два в Шаше – в 287 (900) г. и в 288 (900-901) г. и один в Самарканде – в 287 (900) г.);
один – Ахмедом, сыном Исмаила, в Самарканде – в 300 (912- 913) г.;
три – Насром, сыном Ахмеда, из которых два в Шаше (один в 310 (922-923) г., дата другого находилась на отломанной части монеты) и один в Мерве в 302 (914-915) г.
Восьмой диргем с сильно стертой поверхностью не поддается определению. Таким образом, по крайней мере семь монет из восьми относятся к одному периоду – между 900 и 923 гг. [определения А.А.Быкова]
2. Большой
интерес представляют три височных кольца с фигурной подвеской (одно целое, два
незначительно фрагмеитированы), обычно неправильно называемые “серьгами
волынского типа” (табл. XX,
2, б). Каждое из этих украшений представляет кольцо из тонкого
серебряного дрота, на котором укреплены две бусинки, состоящие из шести шариков
мелкой зерни. Нижняя половина кольца перевита четырьмя тонкими сканными
проволочками. Сканная проволочка образует, кроме того, несколько петель внутри
нижней части кольца. Под кольцом свисает прикрепленная петелькой длинная
зерневая подвеска, состоящая из шести нанизанных одна под другой звездочек,
каждая из которых имеет по четыре луча. Каждый луч в свою очередь состоит из
двух зерневых шариков, одного более крупного, другого помельче, и миниатюрного
колечка между ними. Внизу всю подвеску замыкает луч такого же устройства.
Диаметр кольца 3:2.7 см, длина нижней подвески
3. Наиболее
эффектной вещью из женского убора, сохранившейся в могиле, является несомненно
большая серебряная фибула, состоящая из большого массивного кольца и длинной
иглы (табл. XXII). Кольцо, имеющее не вполне
круглую форму (диаметр 5.8-
4. Серебряный перстень состоит из широкого пластинчатого щитка, занимающего более трех четвертей всей окружности перстня, и дужки в виде двух тонких проволочек, завязанных посредине узелком (табл. XX, 2, в). Края щитка имеют фигурный обрез в виде волнистой линии. На лицевой поверхности щитка чеканный, заполненный чернью орнамент, состоящий из кружков, образующих волнистые линии поперек щитка, прямых полосок и мелких точек, покрывающих весь фон щитка.
5.
По-видимому, в качестве подвески ритуального назначения служил маленький
бронзовый литой ключик (вероятно херсонесского происхождения) с подвижным
фигурным кольцом; на плоской, почти квадратной бородке – четыре сквозных
круглых отверстия. Длина
6. В том же погребении найдены две сильно потускневших жемчужины.
[Отчет о работе Киевской археологической экспедиции в
1936-1937 гг., стр. 45-4; Дневник Киевской археологической экспедиции
Погребение 113
Обнаружено
1-5.VIII.1939 раскопками Киевской археологической экспедиции ИИМК АН СССР и ИА
АН УССР под руководством автора в усадьбе Десятинной церкви (№ 17/1939 г.), в
западной части среднего нефа древнего храма. Могильное пятно было обнаружено в
лёссе, при зачистке рва ленточного фундамента церкви на оси северных столбов
среднего нефа и рва крайней западной поперечной перемычки среднего нефа, на
глубине
Могильное
пятно, имевшее форму квадрата, в юго-западный угол которого врезался фундамент
северо-западного столба новой Десятинной церкви (XIX в.), было перекрыто
деревянными субструкциями фундаментов древнего храма. Ниже этих субструкций
обнаружен завалившийся деревянный накат, сложенный из тонких бревен, положенных
в два ряда, перпендикулярно один к другому. Под завалом наката были расчищены
северная, восточная и южная стены квадратного сруба, рубленного “в обло”, от
которого сохранился in situ лишь один нижний венец (табл.
XXIII, 1). Бревна развалившейся восточной стенки сруба были
обнаружены под завалом наката. Бревна нижнего венца лежали на
Вдоль южной стенки сруба лежал костяк, верхняя часть которого (до таза) не сохранилась. По-видимому, при закладке столба новой церкви провалившийся деревянный накат сруба привлек чье-то внимание и верхняя часть скелета, вместе с одеждами и частью вооружения была из гробницы вытащена. Нижняя часть скелета в свою очередь была повреждена фундаментом столба новой церкви. Слева от костяка, т. е. между южной стенкой сруба и скелетом, были найдены боевой топор и железный наконечник копья (рис. 29). Во втулке топора сохранились остатки деревянной рукояти.
|
|
|
|
Рис. 29. Наконечник копья, боевой топорик, удила, стремена, железные пряжки, бронзовые бляшки и серебряная накладка (погребение 113). [с. 181] |
Рис. 30. Фрагмент глиняного сосуда (погребение 113). [с. 183] |
В северо-восточном углу под развалом верхнего наката и восточной стенки был найден in situ отлично сохранившийся комплекс погребального инвентаря. Почти в самом углу лежало несколько фрагментов глиняного сосуда, сделанного на гончарном круге. В склеенном виде фрагменты представляют стенку сосуда со слабо отогнутым венчиком и волнистым орнаментом [с. 183] по плечикам; ниже почти все тулово сосуда покрыто линейным орнаментом (рис. 30). В глине большая примесь кварца, обжиг плохой.
|
|
|
|
Рис. 31. Семь бронзовых бляшек от конской сбруи и одна серебряная прорезная накладка (погребение 113). [с. 184] |
Рис. 32. Стрелы, железные обломки колчана, куски кожи (погребение 113) |
В том же северо-восточном углу сруба лежали истлевшие деревянные и перержавевшие железные части большого колчана, внутри которого было найдено более двадцати стрел. Сохранились не только железные наконечники стрел, но частично и древки (рис. 32). Форма стрел ромбовидная. Поверх нижней части колчана лежали конские железные удила, а рядом с ними ближе к центру сруба, пара железных стремян (рис. 29). Тут же найдены куски кожаных ремней с прикрепленными к ним семью сердцевидными бронзовыми орнаментированными бляшками (рис. 31) и четырьмя железными пряжками; на одном из кусков кожи, была прикреплена литая серебряная прорезная накладка в виде полукруга из стилизованных стеблей с листьями (рис. 31). Несмотря на то, что в гробнице не было обнаружено скелета коня, находка полного ассортимента конского снаряжения не оставляет сомнения в том, что погребение коня (целиком или разрубленного на части) находилось в западной разрушенной части сруба.
Рис. 33. Железные обручи и дужка деревянного ведра (погребение 113). [с. 185]
В
В гумусном заполнении сруба (над накатом) было найдено несколько фрагментов керамики, три железных гвоздя, астрагал, обломки человеческих костей. Не исключено, что эти предметы были выброшены из западной (разрушенной) части сруба, при закладке фундамента столба церкви XIX в. [Предварительное сообщение об этом погребении опубликовано в нашей статье “Погребение киевского дружинника Хв.” (КСИИМК, V, Л., 1940, стр. 79-82); см. также: М.К.Каргер. Археологические исследования древнего Киева, стр. 85-88]
Погребения 114 – 117
Погребение 114
Обнаружено в
После
удаления глиняной обмазки пола на всей площади жилища, в углу, образуемом
северо-западной стеной и печью, в светлом материковом лёссе, [с. 185] на глубине
Рис. 34. Общий вид погребения 114. [с. 186]
Расчистка
этого пятна привела к обнаружению парного погребения в камере (рис. 34; табл.
XXIV). От последней сохранились остатки дерева вдоль стенок
могильного пятна и три круглые ямки (диаметр 0.15-
На дне камеры был обнаружен мужской костяк, лежавший головой на С.
Вдоль правого бедра находился отлично сохранившийся меч франкского типа (табл. XXV, 1, 2) и еще какой-то железный предмет, назначение которого ввиду его очень плохой сохранности установить не удалось. Слева у грудной клетки обнаружены фрагменты железной оковки колчана, в котором сохрани[с. 186]лись железные наконечники стрел (табл. XXV, 3). На грудной клетке найдено три бронзовых пуговицы. Слева от скелета воина рядом с ним лежал очень плохо сохранившийся женский скелет, кости которого за исключением черепа, почтм полностью истлели. Никаких вещей при этом погребении не обнаружено.
[М.К.Каргер. 1) Киевская экспедиция (
Погребение 115 (конское)
Обнаружено в
Рис. 35. Бронзовые украшения конского убора и подвеска из песчаника (погребение 115). [с. 187]
Скелет коня лежал на правом боку; передние ноги вытянуты по направлению к голове, задние поджаты. Череп обернут лубом, который частично покрывал и шею. Конь был погребен в сбруе, в полном боевом снаряжении. У средней части хребта сохранились остатки седла, подпруги стременных ремней, а неподалеку и железные стремена и подкова. Тут же были найдены остатки деревянного колчана и лука. У ног коня лежали железный наконечник копья, одиннадцать железных наконечников стрел различной формы, железный нож и такое же кольцо, подвеска из песчаника с просверленным отверстием (рис. 35) и ряд фрагментов аморфных в результате сильной коррозии железных предметов, назначение которых не удалось установить.
Несколько в
стороне (на расстоянии
У головы коня лежали железные удила и остатки перегнившей уздечки. Уздечка была богато украшена многочисленными бронзовыми (и серебряными?) украшениями – бляшками различной формы. На черепе и под ним, у шейных позвонков и на груди коня было найдено более двухсот бляшек. На многих хорошо сохранились шипы для прикрепления к ремню [С.Гамченко, ук. соч., стр. 29-30, 36]. Сохранившиеся мелкие бронзовые украшения конского убора можно расчленить на восемь разновидностей.
1. Сто
тридцать две целых и девять фрагментов круглых гладких бляшек (диаметр около
2. Восемнадцать бляшек такого же размера и формы; на лицевой стороне их пятиконечная звезда на углубленном фоне, первоначально заполненном серебром. Серебряной насечкой выполнено также колечко по краю бляшки и маленькое колечко с точкой в центре; посредине звезды (рис. 35).
3. Шестнадцать бляшек, состоящих из трех соединенных вместе кружков, Контуры двух концентрически расположенных колечек и точка в центре каждого кружка были первоначально исполнены серебряной насечкой (рис. 35). На обороте бляшек по два шипа.
4. Четыре бляшки четырехугольной формы с округленными углами. В середине бляшки ромб, обрисованный углубленной линией; в центре круглое сквозное отверстие (рис. 35).
5. Две круглых выпуклых бляшки; в центре их крупный полушарик; по краю полоска из мелких остроконечных лепестков (рис. 35).
6. Одна квадратная бляшка; в центре ее и посредине каждой из четырех сторон выпуклые полушарики (рис. 35).
7. Две большие круглые бляшки. На лицевой стороне четырехлепестковые розетки с остроконечными лепестками. В центре розеток выпуклый полушарик (рис. 35). [с. 188]
8. Семнадцать наконечников ремней с округленным одним концом. На лицевой стороне углубленное изображение ветки с тремя овальными листьями (рис. 35).
Кроме того, к составу конского убора принадлежали две бронзовых бляхи листовидной формы (рис. 35) [аналогичная, но литая бляха листовидной формы с рельефным орнаментом найдена при раскопках Д.В.Милеева в усадьбе Десятинной церкви].
Среди многочисленных погребений, обнаруженных раскопками разных дет в могильнике II, лишь три погребения можно отнести к интересующей нас группе.
Погребение 116
Обнаружено в
Интереснейшие
сведения об этом погребении опубликовал киевский архитектор В.Николаев в
“Корреспонденции из Киева”, напечатанной в журнале “Зодчий”. Сообщая о
постройке в
“При
постройке этого завода в горе, на 5 аршин от поверхности зешш, найдена медная
булавка, рисунок которой прилагаю. Булавку эту, покрытую сильной окисью, с
ос[с. 189]татками позолоты, отрыли вместе со скелетом человека и лошади; тут же
найден железный меч, совершенно испорченный окисью, обоюдоострый, длиной до 1.5
аршин, шириной вершка
Рис. 36. Кольцевая бронзовая фибула (погребение 116). [с. 189]
При
корреспонденции был опубликован рисунок замечательной кольцевой фибулы с
длинной иглой (рис. 36). Сопоставление сообщений В.Антоновича и В.Николаева
позволяет с уверенностью установить, что в
Погребение 117
Обнаружено в
По словам В.Б.Антоновича, в могиле был найден “всадник на лошади, с полным вооружением: кольчугой, шишаком и обоюдоострым мечом, характеризующим древнюю эпоху Киевского княжения” [В.Б.Антонович. О древнем кладбище у Иорданской церкви в Киеве, стр. 43]. Голова лошади была проломана большим камнем, найденным в черепе [там же].
По другому, более подробному описанию, сделанному со слов владельца усадьбы, в погребении, кроме костей человека, найденных совместно с костями лошади, были обнаружены:
1) большой обоюдоострый меч с тяжелой головней (франкского типа), подобный мечам, находимым в могильниках Киева, Чернигова, Смоленска и других древнерусских городов;
2) верхняя часть железного шлема (шишака);
3) два железных стремени;
4) восемь железных наконечников стрел;
5) бронзовая с серебряной насечкой пряжка от пояса;
6) железный наконечник копья, и
7) железный топор [В.Б.Антонович. Археологические находки и раскопки…, стр. 252-253].
Описывая то же погребение, другой автор сообщал о находке, кроме упомянутого выше инвентаря, еще седла со стременами, сумки с железными стрелами, двух тонких серебряных крестов (по-видимому, крестовидных подвесок), небольшого бруска, употреблявшегося, по мнению автора, для заточки стрел, части пояса, двух больших медных вызолоченных пряжек с выпуклыми украшениями (скорлупообразных фибул?) и иглы из красной меди [А.Рогович, ук. соч., стр. 233-234]. Тот же автор сообщал о находке вместе со скелетом коня трех человеческих скелетов. Головы всадника и лошади, по его словам, были раздроблены кистенем, круглым булыжником, зашитым в кожу [там же]. В этом сообщении инвентарь погребения явно перепутан с инвентарем погребения 125 (см. ниже). Погребение 117 отно[с. 190]сится к распространенному в киевском некрополе типу дружинных погребений с конем. Богатый инвентарь погребения бесследно пропал у владельца усадьбы.
Погребения 118 – 121
Погребение 118
Обнаружено в
Рис. 37. Общий вид кургана в процессе раскопок (погребение 118). [с. 191]
На
возвышенной части упомянутой усадьбы, отделенной оврагом от соседней усадьбы
Иорданской церкви, до
Под насыпью
кургана обнаружилась прямоугольная могильная яма (4.5:3.15 м), вытянутая по оси
СВ-ЮЗ. Яма была вырыта в плотном материковом [с. 191] грунте на глубину до
Никаких следов деревянного сруба, по-видимому, установить не удалось, да при том способе, которым велись “раскопки”, это и невозможно было сделать. Однако характер погребального сооружения, открытого под курганом, позволяет с уверенностью отнести его к широко распространенному в киевском некрополе типу погребений в срубах. Могильная яма несомненно была перекрыта, кроме того, деревянным накатом, над которым возвышалась высокая курганная насыпь.
|
|
|
|
Рис. 38. Шпоры, пряжка, бронзовое кольцо, пастовые бусы, миниатюрный стеклянный сосудик, серебряная оковка деревянной чаши (погребение 118). [с. 192] |
Рис. 39. 1 – 2 – бронзовая ручка от кресала (погребение 118); 3 – 4 – аналогии из Прикамья. [с. 193] |
Северо-восточная часть могилы была нарушена кладоискательской ямой. Найденные здесь человеческие кости и отдельные предметы лежали в полном беспорядке. По мнению Н.Ф.Беляшевского, кости в этой части могильной ямы принадлежали, по-видимому, трем погребениям. В северном углу ямы под черепом лежала железная шпора (рис. 38), а возле нее окислившийся железный [с. 193] предмет, по-видимому, подковка от сапога. В этой же части ямы найдена бронзовая фигурная ручка от железного кресала со скульптурными изображениями двух птиц, клюющих голову стоящего между ними человека (рис. 39). В средней части могилы найден миниатюрный стеклянный сосуд (рис. 38).
Рис. 40. Костяная пластина из распиленного лосиного рога (погребение 118). [с. 195]
Кладоискательский раскоп, к счастью, разрушил не все погребение. Юго-западная сторона могильной ямы оказалась нетронутой. Здесь, очень близко к стенке ямы, лежал скелет с вытянутыми вдоль туловища руками и ногами, головой на ЮВ. У левой руки его находились три крупных разноцветных пастовых бусы и бронзовая пуговка. Большое количество разнообразных предметов найдено возле ног скелета. У ступни правой ноги лежала железная шпора (рис. 38), парная к той, что найдена в северо-восточной части могилы. Тут же лежало бронзовое литое кольцо (рис. 38). Под правой ступней найдена костяная пластина, сделанная из распиленного вдоль лосиного рога (рис. 40). Пластина имеет форму неправильного треугольника, один из углов которого обработан в виде стилизованной головы птицы с клювом и большим круглым отверстием на месте глаза. Поверхность пластины почти сплошь изрыта выщер-бинами, среди которых лишь кое-где видны следы врезанных линий. Однако восстановить рисунок уже нет возможности.
На пластине
несколько круглых отверстий различного диаметра, служивших для прикрепления ее
к какому-то предмету. Очевидно, для этой же цели служило несколько параллельных
нарезок на одном из углов пластины. Н.Ф.Беляшевский считал пластину налучьем,
отмечая в то же время, что незначительная величина предмета (длина
Аналогичные костяные накладки с выступом в виде головы хищной птицы, покрытые глубоко врезанным плетеным орнаментом, найдены в Шестовицком могильнике.
Рядом с
описанной костяной пластиной лежали кости какого-то мелкого животного. Между
голенями ног стояла деревянная точеная чаша (диаметр верхнего края
Н.Ф.Беляшевский, образно назвавший описанное погребение “курганом-могиканом на территории Киева”, полагал, что эта была коллективная могила с ритуалом погребения, “схожим с позднеязыческим славянским”, однако при этом почему-то высказывал сомнение в славянском происхождении погребения [Н.Ф.Беляшевский, ук. соч., стр. 361]. [с. 194]
К числу богатых погребений знати несомненно можно отнести и весьма немногочисленные погребения с кремацией покойников.
Погребение 119
В конце 90-х годов XIX в. в усадьбе Софийского собора при выемке земли для фундаментов большого дома было разрушено интересное погребение с сожжением. К сожалению, из-за невнимания и безучастного отношения находка была полностью потеряна для науки. Очевидец, случайно посетивший место постройки, видел на дне котлована, на значительной глубине остатки огромного кострища, большая часть которого была уже вывезена. Среди предметов, которые удалось извлечь из кострища, особое внимание вызвали “бронзовый котелок или курильница” и многочисленные куски перегоревшей ткани (парчи?) с ясно видным на них “византийским рисунком” [М.К. В усадьбе Киево-Софийского собора. – КС, т. LXIV, Киев, 1899, январь, Арх. летопись, стр. 46-47=АЛЮР, I, Киев, 1899, январь, Случ. находки, стр. 11]. По этим находкам трудно составить представление то несомненно богатом погребении.
Рис. 41. Бронзовая курильница (погребение 119). [с. 196]
Для уточнения места находки может служить замечание автора заметки о том, что участок Софийской усадьбы, на котором она была сделана, находится в нескольких шагах от усадьбы Есикорского, где незадолго перед этим был обнаружен известный клад ювелирных изделий [М.К. В усадьбе Киево-Софийского собора, стр. 46]. Об одной любопытной особенности софийского погребения была речь выше. По свидетельству В.В.Хвойки, на погребальном кострище были найдены “поджаренные зерна пшеницы и проса,расположенные слоями” [В.В.Хвойка, ук. соч., стр. 56]. [с. 195]
Упомянутый бронзовый котелок, или курильница, позже был приобретен в коллекцию Ханенко [Древности Приднепровья, вып. VI, Киев, 1907, стр. 42 и табл. XXXIX]. Он представляет собой массивный литой сосуд на трех ножках с ручкой в виде втулки, в которую вставлялась деревянная рукоять (рис. 41).
Погребение 120
Обнаружено в
Погребение представляло собой остатки сожженных человеческих костей с прикипевшей к ним шлаковидной массой с зеленым окислом, а также подвергшиеся действию огня различные металлические и костяные изделия, лежавшие в слое золы и угля.
Погребение,
по-видимому, было в значительной мере разрушено при постройке на этом участке в
XVII в. большой керамической печи для обжига кирпича. В процессе раскопок плохо
сохранившиеся остатки погребального костра не были поняты как погребальный
комплекс [Дневник Киевской археологической экспедиции
Изучение состава находок, обнаруженных на этом участке, позволяет до известной степени реконструировать этот интересный разрушенный комплекс. В погребальном кострище сохранились следующие вещи: [с. 196]
|
|
|
|
Рис. 42. Костяные орнаментированные пластинки (погребение 120). [с. 197] |
Рис. 43. Бронзовые литые бляшки, наконечник ремня, пряжка, бубенчик, сердоликовая, костяная и настовая бусы, глиняное пряслице, два астрагала для игры и обломки железных предметов (погребение 120). [с. 199] |
1. Большое количество мелких, поломанных и подвергшихся действию огня костяных пластинок (накладок), украшенных орнаментом из кружочков с точкой посредине в различных композициях (рис. 42).
2. Пять круглых бронзовых, литых бляшек с изображением шестиконечной звезды на лицевой поверхности, исполненным серебряной инкрустацией (рис. 43).
3. Одна маленькая бронзовая, литая сердцевидная бляшка, также украшенная плохо сохранившейся серебряной инкрустацией (рис. 43).
4. Один бронзовый, литой наконечник ремня, с орнаментацией, по-видимому, первоначально также инкрустированной серебром (рис. 43).
5. Бронзовая литая пряжка в виде двух овальных колец, к которым с двух сторон примыкают маленькие щитки-выступы, один овальный, другой с заостренным концом. На лицевой стороне щитков углубленный орнамент, по-видимому, первоначально также заполненный серебряной инкрустацией (рис. 43).
6. Бронзовый бубенчик с одним разрезом (рис. 43).
7. Три бусины: граненая сердоликовая, плоская костяная и па-стовая оранжевого цвета (рис. 43).
8. Глиняное пряслице (рис. 43)
9. Два астрагала для игры; на одном процарапан орнамент, на другом просверлено круглое отверстие (рис. 43).
10. Обломок большого железного кольца с прикипевшей к нему кальцинированной костью.
11. Обломок железной скобы (от колчана?) (рис. 43).
12. Небольшой обломок электрового дрота, кусок окислившейся бронзы и несколько аморфных обломков железных предметов.
Сохранившиеся в погребальном кострище многочисленные фрагменты подвергшихся действию огня костяных пластинок, а также разнообразные брон[с. 197]зовые литые бляшки и наконечник ремня с серебряной инкрустацией, бронзовая литая пряжка, астрагалы для игры, на одном из которых выгравированный орнамент, сердоликовые и настовые бусы – все это свидетельствует о том, что погребение 120 представляло, по-видимому, захоронение дружинника с рабыней.
Погребение 121
Остатки
разрушенного трупосожжения обнаружены в
[Анализ]
Охарактеризованные
выше погребения по степени сложности погребального обряда распадаются на несколько
групп: в одном случае погребен богато вооруженный дружинник без коня
(погребение 105), в пяти случаях – дружинник в сопровождении боевого коня
(погребения 103, 106, 108, 113, 117); по-видимому, к этой же группе следует
отнести разрушенное погребение в срубе, раскопанное в
Устройство могильных сооружений, к сожалению, было прослежено далеко не во всех случаях, поэтому не все детали поддаются реконструкции. Могильные сооружения этого типа представляют прямоугольную яму, вырытую в материковом лёссе, в которой находится деревянная камера в виде сруба, рубленного из тонких бревен, перекрытого деревянным накатом, над которым выси[с. 198]лась курганная насыпь. В отдельных случаях конструкция деревянной камеры состоит из угловых вертикальных столбов, в пазы которых укреплена деревян” ная обшивка стен из колотых плах (погребение 114).
В отличие от массовых погребений киевского некрополя, инвентарь срубных погребений весьма разнообразен и богат. Характернейшей особенностью перечисленных выше погребений является прежде всего наличие в них богатого оружия и снаряжения боевого коня.
В погребениях найдены мечи (погребения 105, 108, 114, 116, 117), боевые топоры (погребения 108, 113, 117), кинжалы (погребение 108), копья (погребения 105, 111, 113, 117), колчаны со стрелами (погребения 105, 106, 107, 111, [с. 199] 113, 114, 117, 118), шлемы (погребения 108 (?), 117) [кроме шлемов, найденных в составе вышеуказанных погребений, следует упомянуть еще об отдельных случайных находках на территории Киева, возможно, происходящих из разрушенных погребений. К их числу относятся наносник от шлема с серебряной и золотой насечкой, найденный в усадьбе Десятинной церкви (табл. XXVI, 1) [см.: Древности Приднепровья. Собрание Б.И. и В.Н.Ханенко, вып. VI. Киев, 1907, стр. 43 (№ 1133), табл. XXXVI], железный шлем, найденный вместе с частью панцыря К.Лохвицким (Ф.Т[имковский]. К.А.Лохвицкий и его жизнь в Киеве. – “Киевлянин”, 1865, 9 XII, № 145), и шлем из погребения, случайно обнаруженного, по словам В.В.Хвойки, на Б. Житомирской ул. (В.Козловская. Славянские курганы и городища как исторический источник, стр. 11)], кольчуги (погребения 111, 116), щиты (погребение 112), шпоры (погребение 118), стремена (погребения 108, 113, 117), удила (погребения 108, 113), седла (погребение 117), сбруя (погребения 108, 109, 113).
К составу личного инвентаря дружинника в этих погребениях относятся также бруски для заточки стрел (погребение 111), кресала (погребение 118), игральные кости и стеклянные шашки (погребение 108).
Значительная доля богатого погребального инвентаря связана с сопровождающей дружинника рабыней, погребальный убор которой, вероятно, был значительно богаче, чем ее одежды при жизни. В парных захоронениях встречены следующие предметы женского убора: ожерелья, состоящие из различных бус и подвесок – монет, раковин, крестообразных подвесок с расширяющимися концами (погребения 112, 118), фибулы в виде кольца с длинной иглой (погребения 108, 112, 116), височные кольца (погребение 112), перстни (погребения 107, 112, 114).
К кругу
рассмотренных памятников относится еще одно не совсем обычное погребение,
открытое в
О погребении боевого
коня, спасшего жизнь князю Андрею Боголюбскому, образно рассказал летописец. В
“в велику беду… зане обступлен бысть ратными и гнаста по нем; ят бо бе двема копиема под ним конь, а третьим в передний лук седельный… конь же его язвен велми, унес господина своего, умре; князь же Андрей, жалуя комоньства его, повеле и погрести над Стырем” [Ипат. лет. 6657 (1149) г.].
Отличительной чертой охарактеризованных выше погребальных комплексов киевского некрополя является не только резко выраженное социальное неравенство погребенных, но и специфически военный характер наиболее богатых по инвентарю погребений. Эти черты наглядно свидетельствуют о весьма [с. 200] значительной роли, которую приобрела в это время княжеская дружина, представляющая собой “организованную силу феодализирующейся власти, охрану этой власти, войско, охранявшее и расширявшее пределы подвластной территории” [Д.А.Авдусин. Гнездовские курганы, стр. 24].
Необходимо
отметить, что киевские дружинники, судя по их погребениям, резко делились на
несколько различных в социальном отношении групп. Все более обособляющуюся
социальную верхушку дружины, ее военных вождей характеризуют наиболее богатые
по погребальному инвентарю курганы. В эту группу следует отнести прежде всего
погребения, сопровождаемые захоронением убитой рабыни или боевого коня, а
нередко и рабыни и коня. Для погребальных комплексов этой группы характерно
дорогое и разнообразное оружие, драгоценные, нередко заморского происхождения
вещи, богатое снаряжение боевого коня. Как свидетельствуют погребения, подобные
раскопанному в
Среди
охарактеризованных выше массовых погребений киевского некрополя отчетливо
выступает другая группа дружинных погребений. В погребальном инвентаре этой
группы киевских курганов также существенное место занимают предметы вооружения:
боевой топорик, копье, колчан со стрелами, однако погребения эти и по
устройству могильного сооружения (деревянный, сколоченный железными гвоздями
гроб) и по характеру погребального инвентаря значительно проще, беднее
погребений первой группы. Наиболее типичным представителем этих погребений
рядовых дружинников является раскопанное нами в
Особого внимания
заслуживает раскопанное в
Открытие
этого погребения вызвало многочисленные отклики и толкования. Основываясь на
находке серебряного “крестика”, а также на том, что на одном из диргемов якобы
“был процарапан восьмиконечный крест”, погребенный был объявлен “юным
варягом-христианином” [Раскопки в Киеве в
Весьма
решительно в пользу христианского происхождения могильника, открытого под
фундаментами Десятинной церкви и в ее окружении, высказался Б.В.Фармаковский,
связывая его с киевскими христианами довладимировой поры. По мнению
Б.В.Фармаковского, раскопками открыто “целое кладбище христианской общины,
которое датируется найденными византийскими и восточными монетами вплоть до IX
в.” Опираясь на данные раскопок, Б.В.Фармаковский приходил к выводу о том, что
“уже за 100 лет до князя Владимира христианство получило прочную базу в древней
Руси”. Более того, Б.В.Фармаковский полагал, что Владимир, начиная постройку
Десятинной церкви, предназначавшейся служить усыпальницей для самого князя и
его родственников, избрал местом постройки кладбище древнейших киевских
христиан [там же, стр. 133-134; ср. выступление
Б.В.Фармаковского по докладу Д.В.Милеева “О раскопках в усадьбе Десятинной
церкви в Киеве летом
Христианским признавал древний некрополь, открытый под фундаментами Десятинной церкви, и С.П.Вельмин, отражая, по-видимому, прочно устано[с. 202]вившуюся точку зрения руководителей раскопок. Относя открытые в 1908- 1909 гг. погребения к VIII-середине Х в., С.П.Вельмин утверждал, что кладбище, предшествовавшее постройке Десятинной церкви, было христианским. “На это, – по его словам, – указывают найденные крестики и положение покойников лицом на восток” [С.П.Вельмин. Археологические изыскания…, стр. 138-139]. Учитывая вместе с тем наличие в погребениях следов языческих обычаев – глиняные сосуды с пищей, клыки и т.п., С.П.Вельмин считал некрополь под Десятинной церковью “кладбищем самых первых на Руси христиан, умерших в ту эпоху, когда еще жили в народе языческие обряды и обычаи” [там же, стр. 139].
Тщательное
изучение погребального инвентаря, обнаруженного нами среди неразобранных материалов
киевских раскопок
Мнение, высказанное С.П.Вельминым о том, что один из диргемов служил иконкой [там же, стр. 138], также не подтвердилось. Процарапанная на диргеме черта, перечеркнутая тремя перпендикулярными ей линиями, представляет, по-видимому, наметку для дробления монеты на 8 частей.
Никаких признаков христианского обряда в других погребениях киевского некрополя IX-Х вв. обнаружить не удалось. Все основные черты погребального обряда, как в рядовых захоронениях, так и в захоронениях знати, характеризуют киевский некрополь этого времени как языческий.
Некоторые из предметов, найденных в погребении 110, заслуживают особого внимания. На полу могильной камеры лежали кучкой 157 астрагалов (табл. XVIII); некоторые из них были залиты свинцом, многие были покрыты выгравированным геометрическим орнаментом (рис. 27).
Более или
менее значительные наборы астрагалов встречаются в погребениях IX-Х вв. не раз.
Набор, состоявший из сотни костей, лежавших в бронзовом сосуде, обнаружен в
погребальном инвентаре известного черниговского кургана “Черная могила”.
Некоторые из них были также орнаментированы. Вместе с этим набором лежал
бронзовый “биток”, отлитый в форме астрагала [Д.Я.Самоквасов.
Могильные древности Северянской Черниговщины. – М., 1916, стр. 33 и рис. 39; Б.А.Рыбаков.
Древности Чернигова. – МИА СССР, №
Небольшой набор игральных костей обнаружен раскопками М.И.Артамонова в детском погребении у городища Белая Вежа. Интересно отметить, [с. 203] что в этом погребении, так же как и в киевском, был миниатюрный топорик [пользуюсь случаем выразить благодарность М.И.Артамонову за информацию о составе инвентаря этого погребения]. Беловежское погребение относится уже к христианской поре.
Киевский и беловежский наборы игральных костей принадлежали детям. Б.А.Рыбаков считал, что наличие игральных бабок в Черной могиле подтверждает предположение о двух мужских погребениях в этом кургане и “может указывать на то, что один из знатных воинов был молод еще настолько, что носил неполномерный шлем и играл в бабки” [Б.А.Рыбаков. Древности Чернигова, стр. 27].
Два
астрагала, из которых один покрыт гравированной орнаментацией, были в составе
инвентаря богатого погребения с сожжением, раскопанного в
Наборы астрагалов попадаются и на городищах. Восемнадцать просверленных астрагалов косули и бобра были найдены в пяти землянках Боршевского городища и два в культурном слое того же городища вне жилищ [П.П.Ефименко и П.Н.Третьяков. Древнерусские поселения на Дону, стр. 48 и табл. VII, 1-4]. По справедливому замечанию исследователей этого городища, “попытка рассматривать их в качестве украшений или амулетов является малоудачной. Вероятнее предположить, что они служили для игры в кости” [там же, стр. 48].
Бараньи астрагалы для игры найдены также в землянках IX-Х вв. на городище у с.Петровское на Ворскле [П.М.Третьяков. Стародавні слов’янські городища у верхній течії Ворскла. – Археологія, т. I, К., 1947, стр. 132].
Просверленные или украшенные гравированным орнаментом астрагалы нередко встречались в культурных слоях Х-XIII вв. на территории Киева.
Среди
инвентаря детского погребения привлекает внимание еще один предмет – большая
костяная плоская ложка, ручка которой украшена гравированным орнаментом в виде
плетенки. Орнамент на расширяющемся конце ложки в условной стилизации передает
чешуйчатый хвост какого-то чудовища (табл.
XVII). Костяные ложки, близкие по форме к киевской, весьма часто
встречаются в могильных комплексах скандинавских курганов [Н.Аrbman. Birka. Die Graber. – Uppsala, 1940, Taf. 151 (погребения 955, 823, 129, 644, IIA, 817, 807, 1142; W.Ноlmquist. On the origin of the lapp ribbon ornament. – Acta
archaeologica, v. V, fasc. 3, Kobenhavn, 1935, стр. 265-282; E.Flоderus.
Sigtuna. – Acta archaeologica, v. I, fasc. I, рис. 13] и в курганах Прикамья [М.В.Талицкий. Верхнее Прикамье в X-XIV вв. – МИА
СССР, №
Бронзовая ложка, по форме также несколько напоминающая киевскую, была найдена среди нагрудных украшений (костяные коньки или птицы, бронзовые собачки, гребешки, ножички в футлярах, ключи и пр.) радимических курганов, раскопанных П.М.Еременкой в Новозыбковском районе [А.С. Вещи из раскопок П.М.Еременко в курганах Новозыбковского и Суражского уездов. – ЗРАО (нов. сер.), т. VIII, вып. 1-2, СПб., 1896, стр. 99 и табл. IV, 10].
Миниатюрные
бронзовые ложки найдены в кургане у с.Заозерье (южное Приладожье) [W.Raudonikas. Die Normannen der Wikingerzeit und das
Ladogagebiet. – Stockholm, 1930, рис. 24] и в кургане у с.Челмужи на
территории Карельской АССР (раскопки Г.П.Гроздилова в
Миниатюрные бронзовые ложечки-подвески и одна большая ложка, происходящие из раскопок в Киевской области, хранятся в собрании КИМ; таковы две ложечки из раскопок А.Бобринского в южной части Киевской области [КИМ, инв. № С. 22613-44873 и С. 22608-14878] и три – неизвестного происхождения [КИМ, инв. № 230 и 57576; указанием на эти находки я обязан Г.Ф.Корзухиной].
7. Погребения знатных женщин
Погребениям
знатных дружинников по богатству и разнообразию инвентаря не уступали и
погребения знатных женщин той же поры, хотя по устройству могильных сооружений
эти погребения несколько проще. Среди женских погребений киевского некрополя
только одно, раскопанное в
Погребение 122
Обнаружено
23.VI.1908 раскопками Археологической комиссии под руководством Д.В.Милеева в
усадьбе Десятинной церкви [с. 205] (№ 1/1908 г.), к востоку от новой церкви,
под развалинами средней апсиды древнего храма, в грунтовой могиле, на глубине
1. У шеи лежали девятнадцать мелких бус – сердоликовых, настовых и серебряных с зернью (табл. XXVI, 2, а), современная имитация золотого византийского солида императоров Василия I и Константина (869-879), сделанная из серебра, но позолоченная сверху, с припаянным грубым серебряным ушком для ношения в качестве подвески [ср.: W.Wroth. Catalogue of the imperial byzantine coins in the British Museum, v. II. – London, 1908, стр. 436 и табл. L, 12] (табл. XXVI, 2, б, в), плоская белая с перламутровым отливом раковина в виде неправильного, слегка выпуклого с одной стороны кружка с просверленным отверстием для подвешивания (лежала у затылка вместе с бусами). Все перечисленные предметы составляли ожерелье.
2. На груди с
правой стороны лежала серебряная с позолотой круглая, слегка выпуклая фибула
(диаметр
3. У таза с правой стороны были найдены два сильно истлевших железных предмета, которые Д.В.Милеев предположительно считал ножницами; у правого колена – две пуговки.
4. У ног
погребенной с правой стороны находились остатки деревянного ведерка с тремя железными
обручами и железной дужкой (высота ведерка
Погребение 123
Обнаружено
29.V-1.VI.1937 раскопками Киевской археологической экспедиции ИИМК АН УССР в
усадьбе Художественной школы (уч. III/1937 г.), в грунтовой могиле, выкопанной
в материковом лёссе на глубину
Погребение расположено почти у самого юго-западного угла наружной галереи Десятинной церкви. Дно могилы лежит глубже подошвы фундаментов храма.
Рис. 44. План и разрез могильного сруба (погребение 123). [с. 207]
Пятно
могильной ямы прослеживалось в нижних слоях гумуса. На глубине
Возле черепа найдены остатки золототканой парчи с узором, вышийым серебром (табл. XXVII). Золотая основа ткани и шелковые нитки сохранились достаточно хорошо. У черепа с обеих сторон лежало по два височных кольца, сделанных из золотого дрота с заходящими несомкнутыми концами (табл. XXVII). Тут же, справа от черепа, найдена пастовая глазчатая бусина; вторая пастовая бусина лежала у правой ноги. У шеи и в верхней части грудной клетки лежали четыре сердоликовых, две настовых и семь серебряных ажурных бусин, составлявших вместе с упомянутыми двумя настовыми бусами ожерелье. В состав ожерелья, очевидно, входила и подвеска в виде кольца из золотого рубчатого дрота с неспаянными закрученными концами, на которое надета пастовая бусина (табл. XXVII).
На кистях обеих рук найдено два браслета, сделанные из серебряного дрота с несомкнутыми концами (табл. XXVII). На пальцах обеих рук – по два золотых колечка из тонкой проволоки с завязанными узлом концами (табл. XXVII).
У поясницы с
правой стороны лежала небольшая подковообразная серебряная пряжка, вырезанная
из пластины с закрученными в трубочку концами (табл. XXVII), а у таза – сильно
окислившийся серебряный диргем (табл. XXVII) [А.А.Быков
предположительно отнес диргем к чекану саманидского эмира Ман-сура ибн Нуха
(350-365 (961-976))]. Возле ступни левой ноги стояло деревянное ведерко,
от которого сохранились железные обручи и дужка, а также незначительные следы
сгнившего дерева [Ф.Б.Копилов. Зрубне поховання
біля Десятинної церкви. – Археологія, V, К., 1951, стр. 233-235; см. также:
Отчет о работе Киевской археологической экспедиции в 1936-1937 гг., стр. 49-50
и Дневник Киевской археологической экспедиции
Погребение 124
Обнаружено в
начале 90-х годов XIX в. при земляных работах по планировке местности в усадьбе
пивоваренного завода Риккерта, расположенной на Кирилловской ул. (ныне
ул.Фрунзе). Обстоятельства находки и устройство могилы неизвестны. Инвентарь
погребения был подарен владельцем усадьбы французскому археологу барону де Бай.
Последний, продемонстрировав этот материал на заседании Парижской Академии
надписей в 1894, в
В состав погребального инвентаря, поступившего в ГИМ, входили следующие предметы.
Рис. 45. Две скорлупообразные фибулы (погребение 124). [с. 209]
1. Две бронзовых позолоченных скорлупообразных фибулы (11:7.5 см) с прорезной литой накладной в виде плетенки между пятью коническими выступами (рис. 45); на тыльной стороне одной из фибул сохранилась сломанная железная игла и петля для застежки.
2. Круглая
серебряная фибула (диаметр
3. Пара
серебряных височных колец (так называемых “серег волынского типа”) с зерневыми
подвесками (табл. XXVIII). На дужке каждого кольца (диаметр
Верхняя часть подвески представляет собой розетку из четырех зерен, увенчанную более крупным шариком. Нижняя часть подвески состоит из трех рядов спаянных между собой шариков различной величины и двух колечек над ними.
4. Простая
серебряная (бронзовая?) проволочная серьга (диаметр
5. Золотое
колечко (диаметр
6. Ожерелье, состоящее из девятнадцати бус: сердоликовых, хрустальных, па' стовых (синих), одной стеклянной, одной янтарной и одной серебряной с зернью (табл. XXVIII) [из девятнадцати бус, найденных в погребении было: пастовых-десять, сердоликовых – три (из них двенадцатигранных с ромбическими сечениями – две, бипирамидальных восьмигранных – одна), хрустальных – три (из них двенадцатигранных с ромбическими сечениями – одна, бипирамидальных – две), стеклянных – одна, янтарных – одна, серебряных с зернью – одна].
7. Бронзовая крестообразная пластинчатая подвеска (2.8:2.8 см) с приклепанным ушком для подвешивания (табл. XXVIII), аналогичная по форме серебряным подвескам из погребения 125; на лицевой стороне точечный орнамент по краям и ромбовидный в середине, сделанный зубчатым колесиком.
8. Серебряная пластинчатая прямоугольная подвеска (2.3:1 см) с закругленными нижними углами; вверху приклепанное ушко для подвешивания (табл. XXVIII).
9. Две византийские серебряные монеты, одна из которых обломана, с именами императоров Романа I, Константина VII, Стефана и Константина, чеканенные между 931 и 944 гг. (табл. XXVIII) [ср.: W.Wroth, ук. соч., стр. 461 и табл. LIII, 5]; обе монеты были снабжены колечками для подвески.
10. Железный гвоздь (по-видимому, от гробовища).
Погребение 125
Обнаружено в
У шеи найдено ожерелье, состоявшее из шести стеклянных и одной настовой (с глазками) бус и одного серебряного аббасидского диргема с приклепанным к нему ушком для подвешивания (табл. XXIX). Диргем чеканен в 142 (759-760) г. в Куфе, при халифе Абу Джафаре аль-Мансуре (754-775).
У шеи же (по другому сообщению – у поясничных позвонков) найдены две серебряных подвески в виде крестов с расширяющимися концами (табл. XXIX). Подвески вырезаны из тонкого листа серебра и украшены орнаментом из мелких кружочков, сделанных пунсоном. На одной подвеске хорошо сохранилось прикрепленное ушко для подвешивания, на другой видны круглые отверстия. [с. 210]
У поясничных позвонков скелета лежал небольшой точильный брусок в виде четырехгранной призмы с просверленным отверстием на одном конце для подвешивания (табл. XXIX).
У плечевых
костей скелета (по другому известию – у пояса) были найдены две
скорлупообразные серебряные, позолоченные фибулы с прорезными литыми накладками
(табл. XXIX), у одной из фибул сохранилась сзади бронзовая булавка и петля для
застегивания [В.Б.Антонович. 1) Археологические
находки и раскопки…, стр. 251-252; 2) О древнем кладбище у Иорданской церкви в
Киеве, стр. 43; 3) Археологическая карта Киевской губ., стр. 31; см. также: Т.Аrne.
La Suède et l’Orient, стр. 57]. Почти весь инвентарь из
описанного погребения поступил в музей Киевского университета, а ныне находится
в собрании Киевского исторического музея [В.Б.Антонович.
Обозрение предметов великокняжеской эпохи…, стр. 118- 119; см. также: Каталог
выставки XI археологического съезда в Киеве. Киев, 1899, стр. 92- 93, №№
144-158, а также рукописную инвентарную книгу университетского Музея
древностей, хранящуюся ныне в Киевском историческом музее (№№ 2072-2087 – вещи,
найденные в усадьбе Марра в
Инвентарь описанных выше погребений состоял почти исключительно из предметов богатого женского убора, в который входили ожерелья из разнообразных бус и подвесок (погребения 122-125), в том числе дважды встречены восточные монеты и дважды – византийские, височные кольца (погребения 123, 124), скорлупообразные фибулы (погребения 124, 125), круглые серебряные фибулы, покрытые сканью и зернью (погребения 122, 124), браслеты (погребение 123), золотые и серебряные серьги с насаженными бусинами (погребения 124, 125), перстни (погребение 123).
Остановимся на некоторых элементах женского убора богатых погребений киевского некрополя. Среди разнообразных металлических украшений, составлявших этот убор, особого внимания заслуживают височные кольца – одна из наиболее типичных особенностей славянского убора. При рассмотрении рядовых женских погребений киевского некрополя не раз отмечено наличие во многих из них височных колец в виде простых проволочных колечек (бронзовых или серебряных). В богатых погребениях дважды встречены значительно более сложные височные кольца, обычно именуемые “серьгами волынского типа”. Эти исключительно изящные ювелирные изделия детально описаны выше, при характеристике инвентаря погребений 112 и 118. [с. 211]
Височные
кольца “волынского типа” известны в двух вариантах, различающихся между собой
формой подвески и оформлением кольца [Г.Ф.Kopзyxинa.
О технике тиснения и перегородчатой эмали в древней Руси X-XII вв. – КСИИМК,
XIII, 1946, стр. 49]. Кольца, найденные в погребениях киевского
некрополя, относятся ко второй группе, имея многочисленные аналогии среди
южнорусских древностей Х в. Височные кольца этого типа были в Юрковицком,
Копиевском [Н.Лінка-Геппенер. Копіївський
скарб. – Археологія, т. II, К., 1948, стр. 182], Борщевском [А.С.Гущин. Памятники художественного ремесла древней
Руси Х-XIII вв. – М.-Л., 1936, табл. XI, 1, 3] и Денисовском [OAK за
Топография перечисленных находок свидетельствует о распространенности этого типа украшений в Среднем Поднепровье и особенно на Волыни. Находка в Пересопницком могильнике в погребении ювелира штампов для изготовления первого варианта колец “волынского типа” [Е.Н.Мельник, ук. соч., стр. 506-511, 540-542, табл. VIII; Г.Ф.Корзухина. О технике тиснения…, стр. 48-49, рис. 10] окончательно убеждает в местном происхождении этих изысканных ювелирных изделий Х в.
В богатых женских погребениях киевского некрополя дважды встречены крестообразные подвески, вырезанные из тонкой серебряной или бронзовой пластинки и украшенные орнаментом из мелких кружочков, сделанных пунсоном (погребение 125), или точечным орнаментом, выполненным зубчатым колесиком (погребение 124).
На подвесках сохранилось прикрепленное ушко для подвешивания, на других видны круглые отверстия.
Подвески эти не имеют никакого отношения к христианским крестам и являются украшением, распространенным в славянских языческих погребениях. Точно такие же крестовидные подвески обнаружены в погребениях Х в. в Бирке [Н.Аrbman, ук. соч., табл. 102, 5-11 (погребения №№ 51, 480, 517, 703, 835, 968, 983)].
8. Некоторые особенности погребального инвентаря киевской знати
Необходимо остановиться подробнее на некоторых характерных особенностях погребений киевской знати. В ряде срубных погребений встречено [с. 212] деревянное с железными обручами ведерко (погребения 110, 113, 115, 122, 123), а иногда при нем и деревянный ковш с серебряной оковкой (погребения 118, 122). Эта черта погребального обряда известна и в массовых погребениях киевского некрополя: о находках деревянных ведер при раскопках курганов на взгорьях вдоль Кирилловской ул. сообщал В.В.Хвойка [В.В.Хвойка, ук. соч., стр. 54].
Находки
деревянных ведер с железными обручами в славянских погребениях очень
многочисленны. Обычные размеры их не более 25-
Остатки деревянных ведер, окованных обручами, найдены в срубном погребении Х в. в Седневе под Черниговом [Д.Я.Самоквасов. Могилы русской земли, стр. 205], в Шестовицких курганах того же времени [Т.Аrne. Scandinavische Holzkammergräber aus der Wikingerzeit in der Ukraine. – Acta archaeologica, II, 3, Kobenhavn, 1931], в курганах Гнездовского могильника [А.Спицын. Гнездовские курганы в раскопках С.И.Сергеева. – ИАК, вып. I, СПб., 1905, стр. 10 (курганы №№ 74, 76, 78)].
Особенно характерны эти предметы для древлянских погребений. Они найдены во многих курганах Житомирского, Искоростенского, Речипкого и других могильников, раскопанных В.Б.Антоновичем, С.С.Гамченко и В.Я.Яроцким [В.Б.Антонович. Раскопки в стране древлян. MAP, № 11, СПб., 1893, стр. 67- 68 (курганы №№ 3, 5, 6, 8, 13, 16), 74 (курган № 5), 70 (курган № 5), 46; С.С.Гамчeнко. Житомирский могильник. – Житомир, 1888 (курганы №№ 3, 19, 29); В.Я.Яроцкий. Краткий отчет о раскопках курганов Речицкого могильника. – Труды Общества исследователей Волыни, т. I, Житомир, 1902, стр. 98, 114]. Многочисленны находки этого рода в волынских курганах [В.Б.Антонович Археологическая карта Волынской губернии. – Тр. XI АС в Киеве (1899), т. I, М., 1901, стр. 39; Е.Н.Мельник, ук. соч., стр. 492-493] и курганах дреговичей [В.З.Завитневич. 1) Из археологической экскурсии в Припетском Полесье. – ЧИОНЛ, кн. IV, Киев, 1890, отд. II, стр. 26; 2) Вторая археологическая экскурсия в Припетское Полесье. – ЧИОНЛ, кн. VI, Киев, 1902, отд. II, стр. 28]. В одном из дреговичских курганов (Микуличский могильник) в Речипком уезде было найдено ведерко, которое, по словам исследователя, “по краям было украшено серебряными бляшками, а одна такая же бляшка была прибита на дне внутри ведра” [В.З.Завитневич. Вторая археологическая экскурсия…, стр. 25].
По свидетельству Е.Н.Мельник [Е.Н.Мельник, ук. соч., стр. 493, ср. стр. 546], в одном из раскопанных ею курганов (курган № 7 близ с. Басов Кут) к деревянному ведру, стоявшему возле скелета, серебряными гвоздиками было прикреплено шесть тонких серебряных пластинок, согнутых вдвое и одна такая же медная. [с. 213]
Б.А.Рыбаков, отмечавший аналогичные находки в курганах радимичей, высказывал предположение, что ведерки в могилах предназначались для хмельного меда [Б.А.Рыбакоў. Радзімічы. – Працы Археолёгічнай Kaмісіі, т. III. Менск, 1932, стр. 108; позже в работе “Древности Чернигова” Б.А.Рыбаков высказывал мнение о том, что деревянные ведра Черной могилы и Гульбища служили сосудами для меда, вина, пива (МИА СССР, № 11, 1948, стр. 42)].
Нередко встречаются в погребениях киевской знати глиняные сосуды, сделанные на гончарном круге (погребения 109, 110, 111, 115), а иногда и какая-то заморская посуда (амфоры в погребениях 73, 107, амфоры и “миска с муравленым дном” в погребении 106), в том числе стеклянная (погребения 107, 118).
О находках кабаньих клыков была уже речь выше. Эти амулеты были, по-видимому, распространены не только в массах городского населения, но и среди знати (погребения 106, 110).
Однажды найдены ножницы (погребение 122). Назначение их в погребении знатной женщины неясно. Несколько раз ножницы были обнаружены в курганах Гнездова. Кроме одного экземпляра, все они, как и киевские, древнего пружинного типа. Лишь в одном кургане были обнаружены ножницы современного шарнирного типа [Д.А.Авдусин. Гнездовские курганы, стр. 16-17]. Ножницы, найденные в погребении богатого дружинника, раскопанном П.И.Смоличевым в Шестовицком могильнике, по-видимому, свидетельствуют о том, что вместе с дружинником была сожжена рабыня.
В погребении
знатного дружинника, обнаруженном в
В отличие от игры “в бабки”, которая была распространена как в аристократических кругах Киевской Руси (детское погребение киевского некрополя, Черная могила в Чернигове), так и среди народных масс (наборы астрагалов в землянках Боршевского городища), игры, связанные с набором стеклянных “шашек” и игральных костей (с очками), попадающихся только в богатых погребениях, по-видимому, не были народными.
Набор
стеклянных “шашек” двух типов, состоящий из 26 двуцветных малых фигур и 2
высоких конусообразной формы с головкой обнаружены в богатом срубном
захоронении дружинника с рабыней, раскопанном в Шестовицком [с. 214] могильнике
Я.В.Станкевич [Я.В.Станкевич. Шестовицька
археологічна експедиція 1946 р. – Археологічні пам’ятки УРСР, I, К., 1949, стр.
54 и рис. 5]. Находки этого рода в Шестовицких курганах были и раньше (раскопки
П.Смоличева) [Т.Аrne. Scandinavische
Holzkammergräber aus der Wikingerzeit in der Ukraine, стр. 285-302].
Стеклянная “шашка” зеленоватого цвета находилась в составе Гнездовского клада
Игральные
кости (с очками) также встречаются преимущественно в богатых курганах дружинной
знати. Находки их известны в Черной могиле [Д.Я.Самоквасов.
Могильные древности Северянской Черниговщины, стр. 33- 35; Б.А.Рыбаков.
Древности Чернигова, стр. 43], в курганах Гнездова [А.А.Спицын. Гнездовские курганы в раскопках
С.Сергеева, рис. 76; В.Н.Сизов. Курганы Смоленской губернии, вып. I.
Гнездовский могильник близ Смоленска. – MAP, № 28, СПб., 1902, стр. 58, 97,
табл. VI, 14; XIII, 12]. В последние годы такие же кости
найдены в культурных сдоях Новгорода [А.В.Арциховский.
Раскопки восточной части Дворища в Новгороде. – МИА СССР, №
В составе погребального инвентаря киевского некрополя необходимо отметить ряд вещей, привезенных в Киев издалека, свидетельствующих о многообразных внешних связях социальной верхушки киевского общества в IX- Х вв.
Вопреки распространенному мнению о давних связях Киевской Руси с Византией и о большой роли последней в сложении древнерусской культуры, необходимо отметить, что в погребальном инвентаре киевского некрополя вещей византийского и, в частности, херсонесского происхождения почти нет, если не считать четырех византийских монет Х в., найденных в трех погребениях (94, 121, 124), одного местного (может быть, русского) подражания византийской монете IX в. (погребение 122) и херсонесского ключика (погребение 112). Ничтожное количество отдельных случайных находок византийских монет IX-Х вв. отмечалось и при рассмотрении нумизматических кладов IX-Х вв., найденных на территории Киева.
Связи с Халифатом отражены в инвентаре киевского некрополя не только довольно многочисленными диргемами Х в., превращенными в подвески, но [с. 215] и рядом других находок. К их числу в первую очередь следует отнести многочисленные пастовыо (“глазчатые”) бусы, в огромном количестве вывозившиеся из Средней азии не только в Восточную Европу, но и в Скандинавию и на Запад. Несомненно восточного происхождения бронзовая курильница, найденная в погребении с сожжением на Софийском дворе (погребение 119).
По неясному описанию И.Хойновского трудно с уверенностью установить у что представляла собой “миска с вычурно муравленым дном”, на дне которой по белому полю “нарисована” розетка зеленого и красного цвета (погребение 106), но все же восточное происхождение этой вещи весьма вероятно.
Связи с Халифатом отчетливо отражены и в рассмотренных выше материалах нумизматических и вещевых кладов. Уместно подчеркнуть, что погребальный инвентарь киевского некрополя подтвердил высказанное на основе изучения кладов наблюдение об установлении прочных связей Киева с арабским Востоком не в IX и тем более не в VIII, а лишь в середине Х в.
Особого внимания заслуживает вопрос о связях Киева с северо-восточными районами Восточной Европы.
В погребении
под огромным курганом, раскопанном в
Это необычное
для киевского художественного ремесла изделие является несомненно привозной
вещью, попавшей в Киев издалека. Близкие аналогии этой вещи имеются среди
древностей Прикамья: одно кресало (рис. 39, 3) происходит из с.Редикор
Чердынского у. Пермской губ. [А.А.Спицын.
Древности Камской чуди по коллекции Теплоуховых. – MAP, №. 26, СПб., 1902,
табл. XXII, 3], другое (рис. 39, 4) – из того же уезда [OAK за
Киевское кресало точно повторяет второе из указанных выше кресал и отличается лишь в некоторых деталях от первого. А.А.Спицын относил кресало из Редикора к IX-Х вв. [А.А.Спицын. Древности Камской чуди…, стр. 33] Недавно опубликовано еще одно кресало, представляющее близкую аналогию киевскому. Оно происходит из Плеховского могильника на Каме и представляет бронзовое изделие с рельефным изображением двух хищных птиц, клюющих в голову человека, находящегося между ними. Опубликовавший это кресало В.В.Оборин, не понял изображения (он утверждает, что изображены три птицы, одна из которых, средняя, впрямь, а две другие в профиль, “образуя над первой арку”) [В.В.Оборин. Плеховский могильник на Каме. – КСИИМК, XXXVI, 1951, стр. 200-201, рис. 62]. В.В.Оборин полагает, что вещь представляет “основу шумящей подвески” [там же]. Вещи из Плеховского могиль[с. 216]ника имеют много аналогий среди материалов прикамских могильников и городищ родановского времени (X-XIV вв.) [там же, стр. 201]. По-видимому, кресало одновременно с киевским. Приведенные три аналогии позволяют с уверенностью считать киевское кресало, столь необычное для южнорусских изделий, привозным из Прикамья.
К числу изделий, ввозившихся из Западной Европы, по-видимому, следует отнести франкские мечи, найденные в некоторых погребениях киевского некрополя (погребения 105, 108, 114, 116, 117); из них до нашего времени сохранились лишь два (погребения 108, 114; табл. XIII, XXV, 1, 2). Оба они детально описаны при характеристике погребальных комплексов, в которых они были найдены.
Рис. 46. Меч, найденный на Подоле. [с. 217]
В Киевском
историческом музее хранится еще несколько мечей, найденных на территории Киева,
происходящих, по-видимому, из разрушенных древних погребений. Один из них
найден при постройке в
С преувеличенным вниманием буржуазные археологи издавна интересовались вещами скандинавского происхождения, нередко причисляя к этой кате[с. 217]гории и такие находки, которые не имели к ней ни малейшего отношения. Мираж “норманизма”, в плену у которого находились многие буржуазные историки и археологи, приводил к искаженной трактовке археологических памятников, добытых многолетними исследованиями.
В составе погребального инвентаря киевского некрополя нельзя не заметить ряд вещей несомненно скандинавского происхождения. К их числу относятся прежде всего скорлупообразные фибулы, найденные в погребених 124, 125 (рис. 45 и табл. XXIX). Предметы эти были очень широко распространены на Руси и известны в десятках экземпляров в более или монее богатых погребениях южного Приладожья [Н.Е.Бранденбург. Курганы южного Приладожья, табл. I, 1-3; W.Raudоnikas, ук. соч., рис. 29, 48, 58, 70-72, 78, 86, 88, 90, 92а], Верхней Волги [Я.В.Станкевич. К вопросу об этническом составе населения Ярославского Поволжья в IX-Х ст., рис. 9, табл. IV, 1-4], Владимиро-Суздальской земли [А.А.Спицын. Владимирские курганы. – ИАК, вып. 15, СПб., 1905, стр. 129, рис.8, 15], в Гнездовском могильнике [В.И.Сизов, ук. соч., табл. I, 1, 2; V, 20; XII, 3]. В южнорусских курганах скорлупообразные фибулы встречаются реже, несколько экземпляров обнаружены недавно в погребениях Шестовицкого могильника [раскопки Д.И.Блифельда. Материал не опубликован].
Кроме фибул
из упомянутых двух погребений, известны также случайные находки их на
территории города. Три скорлупообразные фибулы (табл. XXX) были найдены на территории
Владимирова города: две в
К кругу
привозных ювелирных изделий северного происхождения несомненно относятся две
кольцевых фибулы с длинной иглой, одна из которых найдена в срубном погребении
дружинника с рабыней и конем, раскопанном в
К тому же кругу скандинавского импорта следует отнести две круглых серебряных фибулы, украшенных филигранью и зернью, найденные в погребениях 122 и 124 (табл. XXVI, XXVIII). Небезынтересно отметить, что первая из них была использована в женском уборе уже не как фибула, а как подвеска-медальон, для чего к ней с тыльной стороны было приклепано проволочное кольцо (табл. XXVI). Фибулы, найденные в погребениях 122 и 124, имеют многочисленные аналогии среди вещей скандинавского происхождения [А.А.Спицын. Владимирские курганы, стр. 130, рис. 22, 23, 25; Т.Arne. La Suède et l’Orient, стр. 29, рис. 9; Р. du Сhaillu. The viking Age, II. – London, 1899, стр. 328, рис. 1262; стр. 331, рис. 1271; О.Montelius. Les temps préhistorique en Suède et dans les autres pays scandinaves. – Paris, 1895, стр. 248, рис. 334].
К числу вещей скандинавского происхождения относится, по-видимому, фибула из коллекции И.Хойновского, найденная в Киеве. По описанию И.Хойновского, находка представляла собой
“медную
кольцеобразную фибулу с отвороченными вверх кольцами в виде рогов лося. На ней
длинная игла для застегивания. Диаметр кольца
В собрании КИМ есть полностью соответствующая этому описанию фибула, происходящая, по-видимому, с городища Княжа гора (по инвентарной книге музея – из с.Пекари) [КИМ, инв. № С. 66418-8980. Указанием на эту фибулу и ее аналогии я обязан Г.Ф.Корзухиной]. Ближайшие аналогии фибул из Киева и Княжой горы имеются среди находок в Эстонии [В.Nerman. Die Verbindungen zwischen Scandinavien und dem Ostbalticuin in der jüngeren Eisenzeit. – Stockholm, 1929, рис. 151] и на о.Готланде [там же, рис. 152].
Среди вещей несомненно скандинавского происхождения следует, наконец, упомянуть великолепную бронзовую позолоченную фибулу с длинной иглой из погребения 116 [ср.: Н.Arbman, ук. соч., табл. 43, 7]. [с. 219]
Перечисленные с возможной полнотой вещи скандинавского происхождения, найденные в погребальных комплексах киевского некрополя, с учетом всех случайных находок на территории города, убедительно свидетельствуют о том, сколь незначительно их место даже в жизни социальных верхов киевского общества IX-Х вв., не говоря уже о массах городского населения, в культурном облике которого пет ни одной черты, обязанной пресловутому норманскому влиянию. Это обстоятельство не мог не заметить даже такой убежденный норманист, как французский археолог барон де Бай, опубликовавший первые сведения о погребении знатной киевлянки Х в. (погребение 124), которую он, несмотря на наличие нескольких вещей иноземного происхождения, счел все же местной жительницей [Baron de Вауе, ук. соч., стр. 6]. Наоборот, Т.Арне безоговорочно объявил ее шведкой [Т.Arne. La Suède et l’Orient, стр. 56-57].
За норманистами-иностранцами некритически следовали и их продолжатели из числа русских буржуазных ученых. Напомним лишенную каких-либо оснований версию о варяжско-христианском характере некрополя у Десятинной церкви.
Запоздалыми
продолжателями этих буржуазных теорий выступили в недавнее время некоторые
украинские археологи, безоговорочно отнесшие раскопанное в
“дает важные материалы для изучения конкретных условий и форм появления классового общества в Поднепровье, выясняет роль и место скандинавских элементов в общественных отношениях того времени, иллюстрирует идеологию, технику и искусство” [там же].
Исчерпывающе охарактеризованные выше находки отдельных вещей скандинавского происхождения в Киеве наряду с характерным славянским обликом всех основных элементов погребального обряда и многочисленного разнообразного инвентаря убедительно свидетельствует о ничтожной роли скандинавского влияния в сложении культуры Киевской Руси.
9.
Датировка киевского некрополя.
Проблема этнической принадлежности погребений в под курганных срубах
Изучение погребального инвентаря позволяет вернуться к вопросу о времени существования киевских могильников I и II. Разнообразные предметы, найденные в составе погребальных комплексов, многие особенности погребального обряда позволяли сопоставлять киевские погребения с погребениями [с. 220] древнерусских городских могильников IX-Х вв. (Черниговский, Шестовицкий, Гнездовский, Михайловский и другие могильники).
Было бы весьма важно, однако, уточнить даты отдельных погребений киевского некрополя, а тем самым, может быть, и даты киевских могильников I и II.
Наиболее
значительная группа из числа известных доныне погребений расположена в районе
Десятинной церкви. Как показано выше, открытие этих погребений в большей их
части и обязано прежде всего археологическим исследованиям названного
архитектурного памятника. Значительная часть погребений была обнаружена под
фундаментами храма, при закладке которых погребения, расположенные несколько
глубже уровня подошвы фундаментов, остались нетронутыми. Часть погребений
обнаружена также под подошвами фундаментов каменного дворца, выстроенного в
конце Х в. рядом с Десятинной церковью. Возможно, что некоторые древние
погребения при этом были потревожены, как свидетельствует об этом обнаруженное
раскопками
Курганы, расположенные к юго-востоку от вышеупомянутой группы, по-видимому, были снесены в ту же пору, так как в связи с постройкой новых укреплений, значительно расширивших в конце Х в. границы Киевского детинца, эта территория стала центром нового “города Владимира”.
В эту пору
были снесены курганы, погребальные сооружения под которыми были в конце
XIX-начале XX в. открыты И.Хойновским и С.Гамченко в усадьбах Кривцова и
Трубецкого. Исключительная по наглядности картина была раскрыта нашими
раскопками
Немногим
дольше просуществовали и курганы на “поле вне града”, расположенном за рвом и
валом Владимирова города. В 30-х годах XI в. здесь уже создавался новый
блестящий архитектурный ансамбль Ярославова города. [с. 221] Вероятно, в это
время и были снесены большие курганы, возвышавшиеся над погребениями,
обнаруженными в
Среди инвентаря, найденного в погребениях могильника I, немало предметов, позволяющих уточнить время существования могильника, в частности, выяснить “нижнюю” его дату. Особый интерес вызывали уже давно монеты, найденные в погребениях, но именно эта категория памятников чаще всего служила основанием для ошибочных выводов. Среди погребений, раскопанных на территории Верхнего города, в восьми комплексах были встречены арабские и византийские монеты. В отдельных погребениях обнаружено по одной, по две, по восемь и даже по нескольку десятков монет.
Вопреки утверждению Л.А.Голубевой среди многочисленных арабских диргемов, найденных в составе погребений могильника I, нет ни одной монеты, относящейся к IX в. О находке диргемов IX в. Л.А.Голубева сообщает дважды, относя на этом основании и погребения, в которых эти монеты были обнаружены, также к IX в. [Л.А.Голубева. Киевский некрополь, стр. 109, 112-113]
Необходимо прежде всего заметить, что дата монеты, найденной в составе погребального инвентаря и к тому же уже превращенной в подвеску, далеко не во всех случаях может быть основанием для отнесения погребения к тому же времени. Примеры такого рода будут указаны ниже.
Но особо
осторожным обязан быть исследователь в тех случаях, когда сведение о дате самой
монеты почерпнуто из случайного или малоавторитетного источника. О находке в
погребении, раскопанном Д.В.Милеевым в
Среди
депаспортизованных в большей их части материалов из раскопок Д.В.Милеева
Второе
погребение, отнесенное Л.А.Голубевой на основании находки диргема к IX в. [Л.А.Голубева, ук. соч., стр. 112-113], было
раскопано в
Ошибки в датировке погребений киевского некрополя, основанные на доверчивом отношении к непроверенным информациям, не ограничиваются вышеприведенными.
В
замечательном по составу инвентаря детском погребении в срубе, раскопанном
Д.В.Милеевым в
Остальные монеты, найденные в составе погребального инвентаря могильника I, не вызывали никаких разнотолков.
В погребении,
случайно обнаруженном при земляных работах в
В женском
погребении, обнаруженном в
Восемь
диргемов, входивших в состав ожерелья рабыни, сопровождавшей богатого
дружинника, были обнаружены в составе инвентаря срубного погребения,
раскопанного в
Для полноты
обзора находок восточных монет в могильнике I нужно упомянуть о двух диргемах,
найденных, по словам С.П.Вельмина, в большом срубе, раскопанном в
Зарегистрированные
находки восточных монет в отдельных погребальных комплексах могильника II
единичны. К их числу относится единственный диргем VIII в., чеканенный в 142
(759-760) г. в Куфе при халифе Абу Джафар аль Мансуре, найденный в погребении,
обнаруженном в
По мнению
Л.А.Голубевой, диргем
Найденные в погребении наряду с диргемом VIII в. две скорлупообразные фибулы также не могут быть отнесены к столь древней дате. Распространение фибул этого типа падает на IX-Х вв. Некоторые другие вещи из того же погребения также имеют аналогии в погребальных комплексах Х в.
Из сказанного
следует, что было бы ошибкой отнести погребение 125 к VIII в., основываясь
только на том, что в нем имеется диргем
О неоднократных находках диргемов в составе погребений, раскопанных в усадьбах Зивала и Багреева (Кирилловская ул., дд. 59-61), в общей форме упоминал В.В.Хвойка, относя монеты к VIII в. [В.В.Хвойка, ук. соч., стр. 53-54] Ввиду депаспортизации материалов из этих раскопок проверить это сообщение, к сожалению, невозможно.
Значительный интерес для уточнения даты погребальных комплексов киевского некрополя имеют также находки византийских монет, хотя по сравнению с восточными монетами последние попадаются в погребениях значительно реже.
Наиболее
древней из них является довольно грубая имитация византийского золотого солида
Василия I и Константина (869-879), представляющая серебряную позолоченную
подвеску с прикрепленным ушком. Подвеска эта происходит из богатого женского
погребения, раскопанного в
Дата подвески
вызывала серьезные разногласия. В каталоге византийского отдела Гос.Эрмитажа,
где до
“русским (вероятно) подражанием монетам Василия и Константина, но различным, так как на подлинных византийских монетах такого именно соединения лицевой стороны с обратной, по мнению А.К.Маркова, не встречается” [ЗОРСА, IX, СПб., 1913, Протокол заседания ОРСА, 28.II.1909, стр. 293].
Тщательное исследование подвески позволяет считать оригинал, который она имитирует, солидом Василия I и Константина (869-879). Однако время изготовления самой подвески установить невозможно. Отнюдь не исключена возможность, что она значительно моложе, чем ее оригинал.
Медная
византийская монета, чеканенная императором Львом VI (886- 912), обнаружена в
остатках богатого погребения с трупосожжением, раскопанных в
Две одновременных византийских серебряных монеты с именами императоров Романа І, Константина VII, Стефана и Константина (931-944) были найдены в составе богатого погребения, обнаруженного в 90-х годах XIX в. в одной из усадеб по Кирилловской ул. (погребение 124; табл. XXVIII). Обе монеты снабжены колечками для подвески.
Обломанная
византийская монета Константина Багрянородного (913- 959) была найдена в
погребении, открытом в
Таким образом, если не считать имитации, дата которой не может быть установлена, три византийские монеты, найденные в погребениях киевского некрополя, относятся к середине Х в. и одна – к началу этого же столетия.
Подводя итоги наших наблюдений по вопросу о монетах, найденных в погребальных комплексах киевского некрополя, следует сказать, что достаточно многочисленные восточные и немногие византийские монеты, встречающиеся в погребениях, за ничтожным исключением относятся к началу или середине Х в. В составе погребального инвентаря монеты фигурируют обычно в качестве подвесок, для чего к ним приклепывается ушко или в пробитое отверстие продевается колечко. Учитывая, что дату погребения с монетой в составе инвентаря отнюдь нельзя отождествлять с датой самой монеты, погребения, о которых шла речь, следует отнести к середине, а некоторые, может быть, и ко второй половине Х в.
Изучение
погребального инвентаря киевского некрополя приводит к выводу, что наиболее
богатые по составу инвентаря погребения и, в частности, те, которые связаны с
находкой восточных и византийских монет, относятся ко времени от середины до
конца Х в. Данные для уточнения даты более древних погребений не столь
определенны. Высказывалось правдоподобное предположение, что инвентарь более
древних погребений был менее значителен количественно и не столь богат [Г.Ф.Корзухина. Художественное ремесло VIII-IX вв.
Доклад в Группе славяно-русской археологии ЛОИИМК 29.XII.1952].
Характерным образцом этой группы цогребений является парное погребение в
небольшом срубе, открытое нашими раскопками
Хронологическая систематизация древнерусских вещевых кладов позволила установить, что клады, зарытые в IX-первой половине Х в., состоят обычно из очень простых бронзовых и серебряных украшений, целиком связанных еще с убором дофеодального периода [Г.Ф.Корзухина. Русские клады IX-XIII вв. М.-Л., 1954, стр. 75]. Во второй половине, и особенно в конце Х в., суровая простота убора предшествующего периода сменяется варварской роскошью. Этот новый убор княжеско-дружинной знати наглядно отразился в составе вещевых кладов, относящихся к этой поре [там же, стр. 83-90; см. также табл. IV настоящего исследования].
В еще большей степени эта перемена отображена в погребальном инвентаре городских могильников этого времени и, в частности, в богатейшем инвентаре погребений знати киевского некрополя.
В заключение необходимо высказать несколько замечаний по вопросу об этнической принадлежности срубных погребений киевского некрополя. Наличие в Среднем Поднепровье в одних и тех же могильниках наряду с широко известными дружинными погребениями с кремацией покойников (Черная могила, Гульбище, погребение, открытое в 90-х годах XIX в. на Софийском дворе) дружинных погребений с трупоположением в деревянных срубных гробницах (Киев, Чернигов, Шестовицы) вызывало различные попытки истолкования этой двойственности погребального инвентаря.
В.Б.Антонович в докладе “О типах погребения в курганах Киевской губернии”, прочитанном на VIII археологическом съезде в Москве, пытаясь выделить в группе славянских курганов наряду с древлянскими курганы полян, характерным признаком их считал обряд погребения с конем.
“В земле полян, – писал он, – умершего погребали вместе с его лошадью; яма делалась очень глубокая, и скелет находится в полном вооружении из железа (громадное копье, кольчуга, прямой меч, стрелы, топор) с типичным шлемом времен дружинной и княжеской эпохи Руси” [Труды VIII АС в Москве (1890), т. IV, М., 1897. Протоколы, стр. 69].
Д.Я.Самоквасов считал известные ему погребения в деревянных срубах одним из типов погребений, характерных для северян [Д.Я.Самоквасов. Северянская земля и северяне по городищам и могильникам. М., 1908, стр. 16-17]. Вслед за Самоквасовым эту же мысль повторяли П.И.Смоличев [П.И.Смоличев. Подвійні поховання Х ст. коло с. Шестовиці на Чернігівщині. – Записки Чернігівського наукового товариства, Праці історико-краєзнавчої секції, Чернігів, 1931, стр. 56] и Я.В.Станкевич [Я.В.Станкевич. Шестовицька археологічна експедція 1946 р. – Археологічні пам’ятки УРСР, т. I, К., 1949, стр. 56]. Названные авторы исходили из традиционного определения территории северянского племени, не пытаясь даже объяснить двойственность обряда погребения у северян и не обращая внимания на существование значительной группы аналогичных погребений в полянском Киеве. [с. 227]
Т.Арне, ссылаясь на “многочисленность вещей скандинавского происхождения”, объявил Шестовицкий могильник кладбищем скандинавов [Т.Аrne. Skandinavische Holzkainmergräber aus de Wikingerzeit in der Ukraine, стр. 285-302].
Б.А.Рыбаков, изучая некрополь Чернигова, пытался объяснить наличие одновременных курганов с сожжением и со срубными гробницами “возможностью племенных скрещений, особенно легких на границе природных зон, где расположен Чернигов” [Б.А.Рыбаков. Древности Чернигова, стр. 52], предполагая, что
“курганы с сожжением, близкие к северным смоленским (Гнездово), это – погребения славянских русских былей и могутов, а курганы со срубными гробницами, известные только в южной части Руси, это – могилы славянизованных шельбиров и ольберов, жителей черниговских степей, потомков древних кочевых племен, ассимилированных земледельцами славянской лесостепи и в IX-Х вв., по своей культуре не отличавшихся от остального населения Чернигова, но сохранивших особый обряд погребения и некоторые социальные термины” [там же, стр. 53].
Таким образом, собственно славянскими Б.А.Рыбаков считал только черниговские курганы с сожжением, “близкие к северным, славянским курганам Гнездова и Приладожья по всем деталям погребения” [там же].
“Немногочисленная примесь “племени срубных гробниц” (в основном селившегося вне Чернигова), – заключал тот же автор, – не нарушала славянского характера черниговского некрополя, а лишь свидетельствовала о многообразии дружины “сильного и богатого и многовоя” черниговского князя, верховного сюзерена окружавших его бояр-землевладельцев IX-Х вв.” [там же].
Материалы киевского некрополя не позволяют согласиться с изложенной выше точкой зрения. “Племя срубных гробниц” выступает в киевском некрополе отнюдь не как “немногочисленная примесь”. Погребения этого типа, как показано выше, представляют господствующий погребальный обряд социальной верхушки киевского общества в IX-Х вв. Более того, изучение киевских погребений различных социальных слоев позволило установить, что обряд ингумапии характерен не только для верхов киевского общества в IX-Х вв., но широко распространен и в рядовых погребениях горожан этого времени. На материалах киевского некрополя удалось установить промежуточные формы погребального обряда, свидетельствующие об этническом единстве погребений различных социальных слоев.
Далеким прототипом срубных гробниц на территории Среднего Поднепровья, по мнению Б.А.Рыбакова, являются скифские курганы.
“Более тысячи лет, – писал он, – отделяют скифские курганы от славянских; устанавливать поэтому непосредственную связь между ними трудно, но необходимо отметить, что тип скифских срубных гробниц Киевщины и Пол[с. 228]тавщины воскресает позднее именно в этих же географических пределах” [Б.А.Рыбаков. Ремесло древней Руси. М., 1948, стр. 40].
Еще более определенно мысль о связи срубных погребений Среднего Поднепровья со скифскими высказана тем же автором несколько дальше. “Погребальные обряды Среднего Поднепровья в IX-Х вв. воскрешают старый скифский обряд захоронения в обширном срубе под курганом” [там же, стр. 117].
Эту же мысль развивал двадцать лет тому назад и автор настоящих строк, утверждая в связи с изучением киевского некрополя, что
“срубные погребения с курганной насыпью, относящиеся к первой половине I тысячелетия н.э. или к последним столетиям до нашей эры, открытые в большом количестве в Среднем Поднепровье, связывают киевские погребения IX-Х вв. с погребениями скифской эпохи” [М.К.Каргер. Дофеодальный период истории Киева по археологическим данным. – КСИИМК, I, 1939, стр. 10].
“Переживания древних форм среднеднепровских погребальных сооружений, ведущих свое начало от скифского времени”, усматривал в “обложенных деревом склепах” черниговских курганов и П.Н.Третьяков [П.Н.Третьяков. Восточнославянские племена. – М.-Л., 1949, стр. 174].
Попытки генетической увязки погребений в срубных подкурганных камерах киевского и черниговского некрополей с погребениями скифского времени не имеют серьезных оснований. По справедливому замечанию Д.И.Блифельда, названных исследователей “прельщало даже не столько внешнее (очень, впрочем, отдаленное) сходство обоих типов погребений, сколько, видимо, общая схема славянского этногенеза” [Д.И.Блифельд. К исторической оценке дружинных погребений в срубных гробницах Среднего Поднепровья IX-Х вв. – СА, XX, 1954, стр. 150], в которой, добавим от себя, “скифской подоснове” придавалась весьма существенная роль. В свете современной постановки проблемы славянского этногенеза поиски основ восточнославянских погребальных обычаев следует искать отнюдь не в сомнительной “скифской подоснове” восточного славянства.
Однако едва ли можно согласиться с той несомненно упрощенной трактовкой интересующей нас проблемы, которую выдвигает в только что упомянутой статье Д.И.Блифельд, пытающийся доказать не только “исключительное сходство”, но даже и “почти тождество” дружинных погребений в срубных гробницах с дружинными погребениями с трупосожжением [там же, стр. 160]. Приведенные выше данные о погребальном инвентаре и некоторых сторонах погребальной обрядности, характерных для обеих этих групп, с несомненностью свидетельствуют об общности социальных признаков тех и других погребений. Эта общность, однако, не дает оснований не замечать и весьма существенных отличий обряда погребения в срубной гробнице от обряда трупосожжения. Эти существенные отличия в погребальных обрядах, как показано выше, присущи не [с. 229] только погребениям знати, но и массовым погребениям горожан. Причины этих отличий лежат, по-видимому, в неоднородности этнографического состава населения крупнейших древнерусских городов, каковыми были Киев и Чернигов в IX-Х вв.
Нельзя не согласиться с Б.А.Рыбаковым, что важный исторический вопрос о племенной принадлежности срубных гробниц IX-Х вв. и об их отношении к срубным гробницам Поросья XI-XII вв. не может быть решен на одном черниговском и – добавим от себя – одном киевском материале. Для его решения необходимо тщательное изучение не только всех срубных гробниц русского юга, но и одновременное изучение поставленной выше проблемы двойственности обрядов погребения – кремации и ингумации на различных ступенях истории восточного славянства. [с. 230]
Оборонительные сооружения Киева XI – XIII вв.
… Славный град твой Киев величеством яко венцем обложил…
Иларион. Слово о законе и благодати (середина XI в.).
1. История оборонительных сооружений Киева
Сложная система оборонительных сооружений древнего Киева, защищавших не только наиболее укрепленную часть города – Детинец, или, как обычно называли его киевские летописцы, “Гору”, но и раскинувшийся на огромной территории городской посад – “Подолие”, никогда не была предметом специального исследования, хотя отдельные вопросы, связанные с проблемой обороны древнейшей столицы Руси уже с давних пор дебатировались в историко-археологической литературе.
О том, сколь недостаточно изучены даже самые основные вопросы истории оборонительных сооружений Киева, свидетельствует повторяющееся с давней поры и вплоть до наших дней утверждение, что Киев якобы был в древности окружен каменными стенами. Так, еще М.А.Максимович, один из наиболее компетентных знатоков исторической топографии Киева, вспоминал распространенное в его время мнение о том, что сооруженный Ярославом “град великий” состоял не только из больших земляных валов, но и” “как полагают многие, из каменной стены вокруг Киева”.
“Была ли
действительно сия стена, – писал он, – и как далеко простиралась она, об этом
ничего не видно из наших летописей, иностранные же писатели средних веков
говорят об ней преувеличенно” [M.A.Максимович.
Обозрение Старого Киева. – “Киевлянин на
О том, что
Киев был окружен каменными стенами, писали Лутковский [Лутковский.
Исторический обзор построения в России крепостей и укреплений с древних времен
до
В
опубликованной в
О совершенно недостаточной изученности оборонительных сооружений Киева свидетельствуют существовавшие до последней поры серьезные разногласия в определении основных границ “Ярославова города”, весьма разноречивые попытки реконструкций Золотых ворот, разноречивые толкования различных сохранившихся доныне участков земляных валов и пр.
В отличие от новгородских и псковских летописцев, уделявших исключительное внимание постройке, многочисленным ремонтам и реконструкциям оборонительных сооружений не только самого Новгорода и Пскова, но и небольших городов Новгородской и Псковской земель, киевские летописцы XI и XII вв. чрезвычайно скупо освещают даже самые основные этапы строительства оборонительных сооружений Киева.
Под
“Заложи Ярослав город великый, у него же града суть Златая врата; заложи же и церковь святыя Софья, митрополью, и посемь церковь на Золотых воротех святыя Богородица благовещенье, посемь святаго Георгия манастырь и святыя Ирины” [Лавр. лет. 6545 (1037) г.].
Как известно,
летописная статья, занесенная под
Летописный текст крайне лаконично освещает грандиозные работы по строительству оборонительных сооружений. Летописец упоминает лишь одни [с. 232] главные, как это явствует из дальнейшей истории, ворота города, названные, по-видимому, по константинопольскому примеру “Золотыми”, и особо отмечает постройку надвратной церкви Благовещения над этими воротами.
Другие ворота
Ярославова города впервые упоминаются лишь в летописных рассказах о военных
событиях середины XII в. Под
“… Изяслав ста межи Золотыми вороты и межи Жидовьскыми, противу Бориславлю двору, а Ростислав с сыном своим Романом ста перед Жидовьскыми вороты и многое множество с ними, а Городеньскый Борис у Лядьских ворот” [Ипат. лет. 6659 (1151) г.].
Лядские
ворота упоминаются в последний раз в летописном рассказе о штурме Киева
татаро-монгольскими полчищами в декабре
Лишь случайно
на страницах киевских летописей упомянуты оборонительные сооружения Подола. В
летописном повествовании о нападении на Киев в феврале
“…нача Изяслав полкы рядити с братьею и доспев иде к Подолью, а Ростислав стояше с Андреевичем подле столпье, загорожено бо бяше тогда столпием от горы оли и до Днепра. И бысть брань крепка велми зело от обоих, и тако страшно бе зрети, яко второму пришествию быта. И нача одоляти Изяслав: уже бо половци (его союзники, – М. К.) въездяху в город, просекаюче столпие, и зажгоша двор Лихачев попов, и Радьславль, и побегоша берендиче (союзники Ростислава, – М. К.) к Угорьскому, а друзие к Золотым воротам” [Ипат. лет. 6669 (1161) г.].
В летописном
рассказе о занятии Киева в
После
разгрома Киева татаро-монгольскими полчищами в
Величественные,
хотя и заброшенные остатки мощных земляных укреплений Верхнего Киева не раз
привлекали к себе внимание путешественников, посещавших Киев в XVI-XVII вв.
“Киев был очень укреплен на обширном пространстве”, – писал Эрих Ляссота,
побывавший в Киеве в
О стене, окружавшей древний Киев, и о воротах старинной архитектуры в ней “как о памятниках прежнего величия города”, упоминал в своем описании руин древнего Киева королевский секретарь Рейнольд Гейденштейн [там же, стр. 23]. Огромные валы, сохранившиеся на киевских высотах, по мнению Гейденштейна, свидетельствовали, “что город, должно быть, когда-нибудь был очень многолюден и велик” [там же, стр. 24].
Высоко оценил стратегические преимущества древних ярославовых укреплений по сравнению с новым польским замком на Киселевке военный инженер Боплан, который писал: “Замок нового Киева лежит на вершине горы (Киселевки, – М.К.) и повелевает нижним городом (Подолом, – М.К.); но старый Киев повелевает и самым замком” [там же, стр. 45].
С первых дней
воссоединения Украины с Московским государством московское правительство
проявляло чрезвычайную заботу об укреплении обороноспособности Киева. Отправляя
30 января
“Бояром же и воеводам князю Федору Семеновичу Куракину да князю Федору Федоровичю Волконскому, да дьяку Андрею Немирову досмотрить в Киеве, какие крепости учинены, где им бояром и воеводам, и служилым людем, и киевляном началным и всяким служилым и жилецким и уездным людем в приход воинских людей быти безстрашно и надежно.
И будет, по их досмотру, в Киеве такие крепости нет, и им бояром и воеводам говорити митрополиту и Печерскому, и иных монастырей архимаритом, и игуменом, и протопопом, и всему освященному собору, и полковником, и бурмистрам, и всяким служилым и жипетпким людем, что в приход воинских людей в Киеве ему, митрополиту, и всему освященному собору и им, бояром и воеводам, и служилым, и жилетцким, и уездным людем, быть негде и вперед, для бережения от приходу воинских людей, им, митрополиту и всему освященному собору, и полковником, и бурмистром, и всяким служилым и жилетцким и уездным людем, без крепостей быти не уметь: сами они то ведают, какое в Киеве наперед сего от литовских людей и от татар было разоренье; и киевленя б, всяких чинов служилые и жилетцкие и уездные люди, для своей избавы на городовое дело лесу вывезли и город делали.
А которые служилые люди с ними, с бояры и воеводы, пришли в Киев, для обереганья от приходу воинских людей, и они, бояре и воеводы, [с. 234] тем служилым людем городовое дело и крепости делать велят с ними ж вместе” [АЮЗР, X, СПб., 1878, стр. 362].
Царский наказ поручал воеводам произвести осмотр и обмер древних киевских укреплений:
“И в котором месте и каким крепостям в Киеве быти и бояром и воеводам князю Федору Семеновичи Куракину да князю Федору Федоровичю Волконскому, да дьяку Андрею Немирову место, где лутче городу быть, осмотреть и велеть начертить на чертеж и отписати о том и чертеж прислати к государю к Москве” [там же, стр. 363].
Наказ требовал далее после устройства новой крепости
“в котором месте в Киеве, по государеву указу, и какую крепость устроят и каким образом, и бояром и воеводам то все велеть написать в строелные книги подлинно, порознь, и на чертех начертить и те строелные книги за дьячею приписыо и чертеж прислати к государю к Москве в розряд” [там же, стр. 364].
27 февраля
“И по твоему, государеву, наказу, осмотрели киевских крепостей. И в Киеве, государь, около посаду, с одну сторону, от реки Днепра до гор было острогу сажень с 300, а по тому острогу было 6 башень да двои ворота проезжие; и тот, государь, острог во многих местех вызжен и розломан (речь идет об остроге, ограждавшем Киево-Подол, – М.К.). Да в Киеве же, государь, на горе поставлен воевоцкой двор и огорожен острогом (речь идет о замке на горе Киселевке, – М.К.); а остроженко, государь, и по нем башни худы и воды в нем нет; а был, государь, в том остроге, у воеводы у Адама Киселя, для его домового покою, один колодезь копаной, до воды 50 сажень, и вода в нем была худа, и тот колодезь завалился; а иных, государь, вод никаких к тому острогу нет, и в приход, государь, воинских людей с гор от пушечные стрелбы в том остроге ущититца нелзе и вылазки из него и промыслу учинить над воинскими людми не мощно, место не укромно” [там же, стр. 386-387].
Все эти крупные недостатки литовского замка на Киселевке, правильно подмеченные московскими воеводами, заставили их решительно отказаться от возобновления этого укрепления. Наоборот, фортификационные возможности земляных укреплений древнего Ярославова города, давно уже заброшенного, в XIV-XVII вв., по-видимому, ни разу не обновлявшегося, были высоко оценены московскими воеводами:
“И мы, холопы твои, осмотрели место, где быть городу или острогу, на горе, близко Софейского монастыря; мерою, государь, того места кругом 820 сажень в трехаршинную сажень, а будет, государь, впредь твои, государевы, ратные прибылые люди будут, или уездные люди в осаду збегутца, и к тому, государь, городу, смотря по людем, и прибавка учинити мочно” [там же, стр. 387]. [с. 235]
Однако московские воеводы встретились с совершенно неожиданным серьезным препятствием в осуществлении своих планов. Территория древнего Ярославова города, называвшаяся в XVII в. Софийской слободой, принадлежала киевскому митрополиту. Занимавший в описываемое время митрополичью кафедру Сильвестр Коссов пытался оказать решительное сопротивление градостроительным мероприятиям московских воевод, едва не кончившееся крупным конфликтом между московским правительством и киевской митрополией.
Московские воеводы подробно извещали царя о своей стычке с митрополитом:
“…февраля, государь, в 25 день были мы, холопи твои, у киевского митрополита Селивестра и о городовом деле говорили ему, по твоему государеву наказу, чтоб на том месте от приходу воинских людей город поставити; а окроме, государь, того места инде города поставить негде.
И митрополит Селивестр, выслушав у нас, холопей твоих, говорил нам, что на том месте города он ставить не даст, потому что та земля его Софейская и Архангелского и Николского монастырей и Десятинные церкви под его митрополичьего паствою, и он тех земель под город не поступаетца. И мы, холопи твои, ему, митрополиту, говорили, что опричь того места инде города поставить негде, таких угожих мест нет” [АЮЗР, X, стр. 387].
Воеводы давали обещание, что взамен земли, отбираемой под укрепление, митрополит получит от царя “иную землю”, на что митрополит отвечал, что “земли все у них поделены и по их правам отдать ему тое земли под город нелзе” [там же, стр. 388]. Митрополит раздраженно говорил московским воеводам, что “будет де хотите черкас оберечь, и вы оберегайте от Киева верст за двадцать и болши, а города он ставить на той земле не даст” [там же]. Московские воеводы упорствовали, указывая митрополиту на то, что когда
“наперед сего в приход к Киеву полских и литовских людей в Киеве города не было и полские и литовские люди посад выжгли и церкви божий разорили и православных христиан греческого закона многих побили, а только б был город, и они б, прося у Бога милости, в городе сидя, всякими мерами оберегались”.
Они доказывали полную непригодность старого замка на Киселевке и отсутствие другого подходящего места для постройки укреплений, кроме избранного ими (“окроме того места в иных местех города ставити негде, потому что такова. угожего места нет; а на котором месте ныне стоит Литовский острог, и то место к городовому делу не угоже и не крепко и безводно” [там же]).
Наконец, исчерпав все доказательства и методы убеждения, московские воеводы намекнули митрополиту на то, что даже “будет он, митрополит, и не похочет того места дать под город”, они все равно по государеву указу будут [с. 236] ставить город на выбранном месте, “потому что опричь того места иного такова угожего места нет” [там же].
Митрополит пришел в ярость (“учал сердитовать”) и угрожал, что “будет де учнете на том месте ставить город, и я де учну с вами битися”. Московские воеводы сообщали царю о том, что он (митрополит) так говорит, “не имея страха божия и не хотя государской милости к себе”. По поводу угрозы митрополита “битца” воеводы иронически заметили: “и кем ему битца?” [там же, стр. 388-389].
В нашу задачу отнюдь не входит изучение дальнейшего течения этого конфликта, в котором митрополит дошел до того, что проговорился, что “он де митрополит… бити челом государю, о том, что ему быть под государевой высокой рукою не посылывал” и что в качестве духовного иерарха он живет “с духовными людьми о себе, ни под чьею властью”. Он недвусмысленно угрожал изменой, заявляя, “не ждите де начала, ждите де конца, увидите де сами, что над вами будет вскоре” [там же, стр. 389-390]. Однако представители московского правительства проявляли непреодолимое упорство. Небезосновательно подозревая симпатии Сильвестра “литовскому королю”, они трактовали сопротивление Сильвестра как его домогательство, “чтоб… поставити город не в угожем месте, чтоб над городом какое дурно случилось” [там же, стр. 389].
Вскоре сопротивление митрополита было сломлено. Через киевских полковников, сотников и войта, которым пожаловались воеводы, Сильвестр просил прощения, ссылаясь на то, что говорил “с серца”, потому что де “преж сего поляки и литва многие у них земли себе посвоили и завладели и ныне он чаял того ж” [там же, стр. 391]. 27 февраля московские воеводы, известив Богдана Хмельницкого о том, что митрополит говорил им “встрешно про городовое строенье”, угрожая боем, сообщали ему о своем непреклонном решении “делать город” на киевских высотах [там же, стр. 391-392].
17 марта того же года воеводы сообщали в Москву о том, что “острог и всякие крепости” строятся “всеми людми, днем и ночью” [там же, стр. 395].
Одобряя деятельность своих воевод в Киеве, царь требовал в грамоте, посланной из Москвы 30 марта, чтобы “городовым делом промышляли… с великим раденьем и поспешеньем” [там же, стр. 397]. В Москву затребовали “городовому делу роспись и чертеж” [там же, стр. 399].
31 марта воеводы сообщали:
“В Киеве, государь, мы, холопи твои, острог весь и башни поставили, а ныне, государь, по тому острогу делаем мосты и [с. 237] обламы и ров копаем. А как, государь, со всеми крепостми острожными сделаем, и о том мы, холоди твои, отпишем и острогу чертеж и образец к тебе, государю, к Москве пришлем” [АЮЗР, X, стр. 408].
Работы по
строительству острога на Старокиевской горе были закончены, по-видимому, в том
же 1654 или в следующем
“Да и то б государю ведомо было, – говорится в этом докладе, – что в Киеве острог поставлен стоячей, сосновой, в одно бревно; а проезд в посад и выезд из посаду сквозь острог всяким людем одною дорогою” [там же, стр. 414].
Исключительная быстрота строительства киевских укреплений, охвативших огромную площадь Верхнего города, свидетельствует о том, что московские воеводы отнюдь не строили новую крепость. Обновляя древние укрепления Ярославова города, они, по-видимому, в полной мере использовали сохранившиеся огромные земляные валы XI в., на которых после небольшого ремонта и частичной подсыпки был поставлен “тын стоячий, в одно бревно”, т.е. простейшая система деревянных укреплений.
После того
как проведенные в срочном порядке первоочередные работы по восстановлению
древних оборонительных сооружений Киева были закончены и заброшенные
исторические руины древнего Ярославова вала вновь превратились в мощную
действующую крепость на юго-западной границе Московского государства, в течение
второй половины XVII и в начале XVIII вв. неоднократно проводились работы по
усовершенствованию и частичной модернизации киевских укреплений. Так, из
“росписи, что принято в Киеве по острогу наряду и в казне пороху и свинцу”,
составленной в июле
В ноябре того же года В.Шереметев, сообщая царю о нападении на Киев Д.Выговского, упоминает о “битых и стреленых работных людях, посланных по лес на острожное и валовое дело” [там же, стр. 281]. Из этой же отписки Шереметева мы узнаем о том, что “у валового дела, как новой вал делали”, ведал Аверкий Балтин [там же, стр. 285]. В этой же отписке часто наряду с “старым валом” упоминается “новый вал” [“А по старому, государь, валу от колодезя Хрещатика и от нового валу до Золотых ворот…”; “А от Золотых ворот по старому и по новому валу…”; “А острогу, государь, и от острогу по новому и по старому валу до нового же валу и от нового валу до острогу другие стороны 2199 саж…” (АЮЗР, XV, стр. 285)]. Характер непрерывно продолжавшихся работ явствует из той же [с. 238] отписки:
“А по новому, государь, валу и по старому, – сообщал Шереметев, – деланы у нас, холопей твоих, крепости, рвы покопаны и обламы поставлены, и катки положены, и для воды зделаны городки земленые” [там же].
В донесении о
новых работах по восстановлению киевских укреплений в
В
В
В начале
XVIII в. укрепления эти были признаны несоответствующими новым требованиям
фортификации. В мае
“Я ездил вокруг Киева, также около Печерского монастыря и все места осмотрел. Не знаю, как вашей милости понравится здешний город, а я в нем не обретаю никакой крепости. Но Печерский монастырь зело потребен и труда с ним немного: город изрядный, каменный, только немного недоделан и хотя зачат старым маниром, но можно изрядную фортецию учинить да и есть чего держаться, потому что в нем много каменного строения и церквей, а в Киеве городе (речь идет об укреплениях Верхнего Киева, – М.К.) каменного строения только одна соборная церковь да монастырь” [В.С.Иконников. Пребывание Петра Великого в Киеве (Киев-Полтава). – ВИВ, Киев, 1910, № 5-6, стр. 6-7].
Столь высоко оцененный Меншиковым “изрядный город” вокруг Печерского монастыря представлял мощную каменную стену, незадолго перед этим построенную Мазепой. Как на главный недостаток старых киевских укреплений Меншиков указывал на то, что “городовое основание великое и ежели его крепить, зело нелегок станет” [там же].
В “Журнале”
Петра Великого о его пребывании в Киеве в
“В тое
бытность государь усмотрел, что Киевская фортеция имеет зело худую [с. 239]
ситуацию: того ради за благо рассудил фортецию сделать в ином месте, для
которой за удобное место избрал монастырь Печерский, которое гораздо удобнее
Киева (т. е. Верхнего Киева, – М. -К.)” [Журнал или
поденные записи Петра Великого с
15 августа
Наряду с
постройкой новой крепости на Печерске и укрепленной линии от Печерска до Старого
города, по-видимому, были произведены какие-то работы по усилению
Старо-киевской крепости, которая, по донесению Шереметева, “во многих местах
обвалилась, палисаду, пушек и других к отпору вещей нет и ни в чем не надежна” [там же]. Однако постройка крепости на Печерске
предопределила судьбу Старокиевской крепости, которая вскоре была совсем
заброшена. Последнее крупное возобновление киевских укреплений было произведено
с 1732 по
С начала XIX в., а особенно в 30-х годах XIX в., земляные валы Старокиевской rрепости в связи с перепланировкой города начали постепенно сносить. [с. 240]
2. Письменные и графические источники для реконструкции оборонительных сооружений Киева
Чрезвычайно ценным источником для изучения древних ярославовых укреплений являются многочисленные планы Киева XVII – первой половины XIX вв. и несколько росписных списков XVII – XVIII вв., в которых подробно описано состояние киевских укреплений. К сожалению, почти все эти планы и описания фиксируют киевские укрепления уже после восстановления их в XVII в. московскими воеводами, а на планах XVIII – первой половины XIX в. изображены и новые оборонительные сооружения, возникшие в XVIII – XIX вв. в дополнение к старым. Тем не менее эти планы являются важнейшим источником для реконструкции древней системы оборонительных сооружений Киева.
Наиболее
древним перспективным изображением Киева является известная гравюра,
приложенная к книге Афанасия Кальнофойского “Тератургима”, напечатанной в
Киево-Печерской типографии в
Изображение Верхнего Киева на карте военного инженера Гильома де Боплана, исполненной в середине XVII в., т.е. до восстановления древних киевских укреплений московскими воеводами, представляло бы значительный интерес, если б не было слишком мелкомасштабным и схематичным. Оборонительные сооружения изображены в виде дуги, охватывающей весь Верхний Киев, включая не только Владимиров и Ярославов город, но и территорию Михайловского Златоверхого монастыря [Бопланова карта Киевского воеводства. – ЧИОНЛ, кн. XIII, Киев, 1899, отд. III, стр. 144].
В
План
В валах Владимирова города трое ворот: “Киевские”, ведущие на Подол, “Софийские” (иногда называемые “Батыевыми”), соединяющие Владимиров город с городом Ярослава (через ров), и “Михайловские”, соединяющие Владимиров город с Михайловской частью Ярославова города. Из этой части города другие ворота, также названные “Михайловскими”, ведут в Печерскую часть Ярославова города. В Большом Ярославове городе отмечены ворота “Ивановские” (обычно называвшиеся “Львовскими”, а в древности “Жидовскими”), “Золотые” и “Печерские”, расположенные в Крещатицкой долине. Для сообщения между Софийской и Печерской частями Ярославова города в поперечном валу сделано несколько “калиток”.
Сохранившиеся
в различных архивах многочисленные планы XVIII в. в отличие от планов XVII в.
выполнены в масштабе и довольно точно передают как самые оборонительные
сооружения, так и рельеф местности, тесно связанный с системой обороны.
Наиболее ранним образцом этого нового типа планов является “план города Киева с
укреплениями и ретраншементами по про[с. 242]екту генерала Галларта”,
выполненный в
Планы Киева 1715 [Ф.Ласковский, ук. соч., Атлас, II, табл. XXV], 1727 [подлинник в ЦГВИА (д. 2288); ранее находился в архиве Инженерного департамента], 1728 [подлинник в ЦГВИА (д. 2289); ранее находился в Архиве Главного военно-инженерного управления (см.: П.Г.Лебединцев. О планах г.Киева XVIII ст., стр. 268)], 1731 [подлинник в ЦГВИА (д. 2290); ранее находился в Архиве Главного военно-инженерного управления (см.: П.Лебединцев. О планах г. Киева XVIII ст., стр. 268)] и 1740 [подлинник в ЦГВИА (д. 2303); ранее находился в Архиве Главного военно-инженерного управления (см.: П.Г.Лебединцев. О планах г. Киева XVIII ст., стр. 268)] гг. не имеют особого значения для изучения оборонительных сооружений.
Большой интерес представляет “Генеральный план Печерской крепости, также Верхнего Киева, Подола, с лежащею ситуацией и при оных ретраншементов и протчего строения, сочиненный в 1745 году” [подлинник хранился в Музее Киевской духовной академии (см.: Н.Петров. Указатель Церковно-археологического музея при Киевской духовной академии. 2-е изд., Киев, 1897, стр. 19; ср. также: Обозрение Киева в отношении к древностям. Киев, 1847, табл. после стр. 24; Инженерные записки, 1853, XXIX, кн. I, Прилож.)]. План этот (табл. XXXI), выполненный Киевской инженерной командой, точно передает не только расположение оборонительных сооружений Верхнего Киева и, в частности, крепостных ворот, но и границы городских кварталов, направление основных улиц города, наиболее крупные городские постройки. Внешняя линия оборонительных укреплений Верхнего города в объяснительных надписях повсюду названа “Старокиевской крепостью”.
“План
положения местам вокруг Киева с показанием ближней ситуации, сочиненный в
“План
Старо-киевской или Верхнего города Киева крепости со означением ея главного
укрепления внутреней крутости и с показанием во оной казеннаго и разночинненского
строения”, сочиненный в
“План
Киево-Печерской, Старо-киевской крепостям и Нижнего города Подола с показанием
казенного и обывательского строения, с лежащею ситуа[с. 243]циею, сочиненный
1780 года, декабря 24 дня” [местонахождение подлинника
неизвестно. Негатив в собрании Софийского архитектурно-исторического
заповедника], так же как и план
Рис. 47. План
Киева
Уменьшенная копия с этого плана хранится в Ленинградском филиале ЦВИА (ф. III, оп. 29, № 382). На ней надписи: “План Печерской и Старокиевской крепостям, с показанием в них и вблизи оных строения и ситуации, так же и прожекта городу и в крепостях, каким образом строение бысть полагается”. Ниже: “На подлинном тако: Бысть по сему в Киеве апреля 17 1787 года”. Внизу: “На подлинном тако: Иван Меллер Андрей Шувалов. Копировал киевского городоваго архитектора ученик канцелярист Иван Палей”] (рис. 47), свидетельствует о том, что в конце XVIII в. основные оборонительные сооружения Киева сохранялись в том же виде, в котором они зафиксированы на планах середины XVIII в.
На многочисленных планах Киева, исполненных в первой половине XIX в., в расположении оборонительных сооружений также нет каких-либо существенных изменений, хотя, начиная уже с плана, исполненного в